Аннотация: Закончено. Нравится тема проклятия. Потому что проклятием можно считать очень многое в жизни.
Моя история начинает на залитой кровью моих родных комнате. Я сижу посреди, смотрю на свои окровавленные ладошки, ощущаю удивительную ширину своего рта, остроту зубов... клыков и длину языка. Последнее особенно. Я могла спокойно облизать свою щеку! Мне так это нравилась. Мой веселый звонки смех гротескно разносился над холодными телами. К сожалению, ворвавшиеся стражи не разделили моего восторга. Их больше занимало то что здесь произошло. Где-то глубоко в душе я понимала, что я больше не увижу маму, папу, старшего брата. Он всегда злился, когда ему навязывали меня, а я его просто обожала и таскалась за ним хвостиком. Но это глубоко внутри, а в настоящем я продолжала играть с мертвым братом, тянула за руку маму... Стражи, пришедшие по вызову соседей, были в шоке, в ужасе от маленькой семилетней девочки, коей и являлась вашей новой знакомой.
После этих событий, долгих разбирательств и затяжных споров меня на долгие годы закрыли в монастыре как в тюрьме. Странно что не убили. Я бы убила. Не понимаю, как за спиной можно оставить то, что ты не понимаешь. Что до конце неизвестно, не подконтрольно и с твоей точки зрения возможно несет опасность. Следующий вопрос - почему в монастырь. Здесь проще. Но сначала надо пояснить касательно моей природы, природы проклятых.
Значит, проклятые - это одержимые. Идеей, действием, чем угодно. Просто люди, которые не способные справиться сами с собой. Вследствие, постоянного давления изнутри, такие люди начинают меняться: морально, психически или даже физически. Как например, мой рот. Вообще проклятые довольно безобидные люди, их больше жалеют. Ну что может сделать человек, который постоянно хочет спать? Или не может остановиться на месте и постоянно бегает: даже лежа его ноги продолжают впустую перебирать в воздухе. На них смотрят как на смертельно больных. Оно ведь не лечится, так и будешь всю жизнь бегать. От кого? Куда? Сам себе ответить не сможешь. Реже появляются склонности к девиантному или даже преступному поведению.
Вот мы и подобрались к нашему месту заключения. Как всех преступников, проклятых, необходимо содержать отдельно, заодно решили далеко не ходить и взяться за изучения страшного недуга. Мне, конечно, ничего не докладывали, так только давали краем уха подслушать что они обо мне говорят. Их особенно беспокоил мой рот. Говорили, что он прогрессирует, значит, проклятие продолжает расти. Они в общем никогда не стеснялись моего присутствия, не боялись испугать или принести мне боль, зато всегда приносили игрушку. Конечно, ребенку, который сидел почти днями взаперти, очень хотелось коняшку или куклу, много чего хотелось... И погулять, и искупаться в речке, и поиграть с кем-нибудь... Но все было запрещено. Тогда я стала замечать как голод стал мучить меня. У меня всегда был отменный аппетит. Часто родители смеялись надо мной, подшучивали, но никогда не запрещали мне есть столько сколько я захочу. Как можно догадаться в монастыре подобное совсем не поощрялось. Сдержанность, умеренность, богопочитание. Ску-у-у-ука-а-а.
Вскоре, годам к пятнадцати-шестнадцати я могла думать только о тянущем ощущении внутри себя. Лежала ночью, взгляд бездумно скользил по потолку, подсвеченному лунным светом, а в голове без конца крутилась цепочка: "Встану, опущу босые ноги на холодный пол, холодно-очень холодно... до двери, там по коридору направо, по винтовой лестнице вниз, вторая дверь, короткий коридор и кухня! В чане от ужина могли остаться шкварки! Хлеб и молоко... если не молоко, то простокваша точно должна быть! Да, должна быть...". Оно крутилось, подсчитывалось и корректировалось день ото дня. И так каждый вечер, пока я не отрубалась и уже ничего не видела.
Мне, честно говоря, было не понятно за что меня наказали. Родителей убить я не могла. Не могла! Я любила их. Да и как? За что? Память отказывалась показывать мне произошедшее в тот злосчастный день. Но ведь это не доказательство моей виновности. Я держалась и жила эти годы лишь воспоминанием о счастливой беззаботной жизни. Мне очень хотелось узнать правду. Наконец, скинуть с себя ярмо убийцы. Поэтому я показывала себя образцовой, ни единого срыва, ни единой истерики на виду у всех. Хотя этому во многом помогала моя замкнувшаяся в себе личность. Одиночество взаперти хорошо отразилось на мне.
Но как бы то ни было провести всю жизнь за каменной стеной мне не хотелось. Бежать и стать официально преступницей - тоже кусалось. Я сделала самое простое: стала ждать, надеясь на счастливый случай. Он представился спустя еще два года.
В стране давно тянулась междоусобная война, а здесь еще сосед решил ущипнуть наше графство за ж... ляшку. Народ и так голодовавший заскрипел от натуги. Начался мор, дезертиры, мародеры, все прелести военной жизни. Именно мародеры стали моим билетом на свободу. Они разграбили монастырь.
Пока все вокруг метались в поисках спасения, я спокойно сидела у себя в комнате. В какой-то миг у меня в голове щелкнуло: теперь можно поесть. Я поднялась на ноги, также спокойно вышла, затворила за собой дверь. Крики, визги, лязг оружия доходил до меня как сквозь вату, зато мои губы сами зашевелились отсчитывая путь: "... Пройдусь до входа... прямо сейчас опущу босые ноги... по коридору направо...". Я как раз шла по винтовой лестнице вниз, как мне навстречу выскочил вооруженный мужчина. Я не замедлилась. Впрочем, мой встреченный не стал ничего делать, он медленно пятился, не сводя с меня остановившегося взгляда. Зрачок его был расширен. Я прошла мимо, прямо в заветную дверь и заперлась там, не реагируя на стук и крики о помощи. Честно говоря, мое сознание просто отключилось. Руки хватали заталкивали в рот. Даже когда мой живот раздулся и казалось сейчас лопнет, но руки продолжали пихать и толкать. Мне тогда показалась, что так я и умру.
Очнулась я уже стенами монастыря. Они к слову полыхали как праздничный кострище. А ведь я даже мародеров убегавших прочь с награбленным не видела. Я немного подумала об этой странности, потом все же пожала плечами и ушла. Не возвращаться же назад, чтобы посмотреть? Правильно.
Перекусить бы что-нибудь.
***
Позже, много позже до меня дошли слухи, что в том монастыре не нашли ни одной живой души. Мертвой, впрочем, тоже. Но к тому времени меня это абсолютно не заботило.