Императору Нерону Клавдию Кесарю Августу Германику от Марка Агриппы низкий поклон и пожелания здравствовать! Царствуй на радость нам, Солнцеподобный! Да пребудут с тобой боги и в трудах твоих, и в походах!
Спешу поздравить тебя, Богоизбранный! Птицы на крыльях принесли нам сюда из Ахайи радостную весть о том, что ты стал победителем Истмийских игр! Таким образом, ты присоединил к своим, справедливо заслуженным ранее, оливковому, лавровому и сельдерейному венкам ещё один ценнейший венок - на этот раз сосновый, став первым и единственным с начала времён победителем Большого Обхода! Те же птицы поведали нам, что тебе не было равных ни в одном из состязаний, и что с тобой в пении мог бы посоперничать разве что сам сладкозвучный Орфеус, а твоей игре на кифаре завидует даже Фойбос! Скорблю без меры, что за печальными событиями, в последние дни отяготившими нас, не мог, добравшись до Ахайи, насладиться бесподобным зрелищем и воочию лицезреть твой триумф, не мог, увы, присоединить свой голос к тысячам и тысячам других голосов, славящих величайшего и талантливейшего из правителей!
Спешу также сообщить тебе, любимец богов, добрую весть! В кои-то веки добрые вести стали исходить и от нас! Аккурат на неронейские иды прибыл сюда, в Птолемаиду, Пятнадцатый "Аполлонов" легион. Тит Флавий Веспасиан может гордиться своим сыном. Веспасиан-младший, проявив завидное упорство и умение, сумел меньше чем за месяц перебросить вверенное ему войско из Александрии в Финикию. Теперь здесь, в Птолемаиде, собрана мощная шестидесятитысячная армия, и уже через несколько дней Тит выступает с ней к Иотапате. Там, согласно донесениям, сейчас находится бо́льшая часть мятежников во главе с одним из главных предводителей бунтовщиков, неким Иосефом Хиеросолимским. Тит предполагает одним мощным ударом разбить основные силы восставших, захватить Иотапату и обезглавить верхушку мятежников, приведя тем самым противника в трепет и принудив к прекращению сопротивления остальные гарнизоны, укрепившиеся в Хиеросолиме, Тиберии, Гамале и прочих городах. Да поможет ему Всеблагой Юпитер Освободитель!
Великий Кесарь! Ты в своём послании требуешь от меня 20 000 000 сестертиев на постройку Коринфского канала. Боюсь разгневать тебя, Светлейший, но сумма эта для меня непосильна. Во всей Палестине таких денег сейчас нет. Страна разорена. Храмовая сокровищница в руках бунтовщиков. Огромное войско требует ежедневных и значительных расходов. Посылаю тебе в Ахайу половину указанной тобой суммы. Это всё, что удалось с большим трудом насобирать по городам, не захваченным мятежниками. Однако, Величайший, я могу сообщить тебе, где ты сможешь без труда взять сумму в 2 раза большую указанной.
Недавно я получил достоверные сведения о сокровищах моего незабвенного отца, да пребудет с ним мир! Как мне стало известно, перед самой своей безвременной кончиной он отправил из Кесарии в Рому в качестве подарка Кесарю Клавдию порядка 150 талентов золота. Но корабль, который вёз это золото, претерпев многие лишения, до Ромы так и не добрался. Долгие годы считалось, что он погиб. Однако недавно я получил известие, что золото моего отца всё-таки достигло Италии. Оказывается, его присвоил себе некто Симон Саксум, отставной прим, которого мой доверчивый отец нанял для охраны ценного груза и который коварством и подлостью, убив сопровождающего золото царского советника и многих других людей, завладел сокровищем. Этот Симон Саксум, именуемый также на греческий лад Петросом Проповедником, проживает ныне в окрестностях Неронополиса - где-то возле Ватиканского холма. Говорят, этот негодяй, бессовестно умыкнувший чужое богатство и отнявший ради этого немало жизней, купается ныне в роскоши и, кроме того, является ещё и главой тайной секты так называемых христиан, которые, как ты помнишь, без малого 3 года тому назад, исходя лютой злобой к роду человеческому, подожгли Город, и которых ты, Справедливейший, повелел тогда уничтожить, ровно бешеных крыс. Однако, как видишь, зараза ещё до конца не истреблена. Более того, источник заразы жив и продолжает сеять скверну.
Сведения, которые я тебе сообщаю, заслуживают всяческого доверия, поскольку получены мною от уважаемого и правдивого человека, ныне, увы, покойного - бывшего Первосвященника хиеросолимского Храма. Поскольку золото было отправлено царём Агриппой Великим в подарок Кесарю Клавдию, ты, Солнцеподобный, как законный наследник своего отца, являешься ныне полноправным собственником этого сокровища. Полагаю, тебе, Любимец Юпитера, не составит труда разыскать этого пресловутого Симона-Петроса и, предав его законному и праведному суду, вернуть себе похищенное. Ещё раз прошу, не гневайся на меня, ибо я, преклоняясь пред твоим величием и являясь пылким почитателем твоих талантов, не могу в точности выполнить твоё приказание, но делаю всё, зависящее от моих слабых сил.
Ещё и ещё раз желаю тебе здравствовать и тщу себя надеждой, что в скором времени смогу порадовать тебя, Венценосный, добрыми вестями из Палестины.
Скол последний
Италия. Нероно́полис (Рома)
DCCCXX ab U. c., Claudius (Maius)-Germanicus (Junius)
1
Дорога была узкая, но ровная и укатанная. И почему-то совсем не пыльная. Она привольно разбегалась по выжженной солнцем, покрытой сухой рыжей травой, равнине и, обогнув по пологой дуге неприятную, сплошь заросшую чёрным колючим кустарником низину, упрямым крутым серпантином начинала карабкаться в гору. Там, наверху, был лес - рыхлая прохладная тёмно-зелёная губка, мягко обволакивающая пологие вершины. Ещё выше было небо - очень высокое, просторное, с широкими небрежными мазками кисейных облаков: белёсое на бледно-голубом.
Петрос безнадёжно отстал. Ему ещё оставалось не менее двух стадиев до чёрной колючей низины, а четыре белые фигурки уже подходили к середине подъёма. Четыре фигурки: одна повыше, женская, стройная - Сати; и три маленькие детские - дочки.
- Сати!.. - крикнул Петрос.
Было далеко. Слишком далеко, чтобы быть услышанным. Но Сати остановилась и, повернувшись, знакомым жестом приложила ладонь ко лбу. Низкое солнце, висевшее у Петроса за спиной, наверняка, мешало ей, но она всё-таки разглядела одинокого путника на дороге и помахала ему рукой. И девочки, обступив мать, тоже принялись махать руками, а потом побежали к нему, но не обратно по дороге, а напрямую, вниз, прямо по склону. Там были осыпи, и большие острые камни, стронутые с места неосторожными детскими ногами, сейчас же проснулись, зашевелились и податливо потекли вниз: сперва медленно, плавно, а потом всё быстрей, разгоняясь, подпрыгивая, ударяясь друг об друга и будя поначалу шуршащее, а затем громкое, грубо погромыхивающее горное эхо.
- Нет!!.. - крикнул Петрос. - Назад!! Не надо!!.. Сати!! Там опасно!! Назад!!..
Но было поздно. Сати, бросившаяся вслед за детьми, тут же угодила прямо в центр обвала и, сбитая с ног, покатилась вниз по склону. И дети - белыми беспомощными комочками - тоже катились вниз, то появляясь на поверхности гремящей каменной реки, то совсем пропадая в её волнах.
- Сати!!!.. - изо всех сил закричал Петрос и, преодолевая ватную слабость в ногах, побежал вперёд, всё уже понимая, но всё ещё надеясь на что-то - быть может, на чудо. Бежать было мучительно трудно. Горячий воздух был упруг, и сквозь него приходилось буквально проталкиваться. И он никак не хотел проходить сквозь горло. Его надо было глотать. Как горячую вязкую кашу. Как кипяток. Лёгкие горели и, вспухая, раздирали грудь. Длинная чёрная тень, уходя из-под ног, извивалась и бессильно корчилась впереди - на медленно, невыносимо медленно ползущей навстречу дороге. Откуда-то появилась пыль - мелкая, красноватая, пахнущая окалиной. Она тут же забила рот, и дышать вовсе стало нечем. А беспомощные белые комочки всё катились по склону вниз, то выныривая, то пропадая в быстром текучем потоке, и в них уже не угадывалось ничего живого - это были просто маленькие белые камушки посреди огромных громыхающих чёрных камней...
Петрос всхлипнул, дёрнулся и открыл глаза. Было темно. Сердце бухало и сильно толкалось в рёбра. В горле першило. Во рту было сухо и полынно горько, и присутствовал ещё какой-то неприятный металлический привкус. Петрос опустил ноги с кровати и сел. Он был весь мокрый от пота.
Снова глухо и раскатисто пророкотало - где-то там, снаружи, далеко, ворочался в облачных перинах сердитый гром. Там уже был день. Или, точнее, утро. Оно угадывалось по светлому контуру, который обрамлял плотную занавесь, закрывавшую дверной проём.
Петрос протянул руку, взял со столика кувшин и стал пить - жадно, гулко глотая, проливая степлившуюся воду на грудь. Вода тут же проступала испариной на боках и лице. Ладони тоже стали влажными, и, ставя кувшин обратно на стол, он чуть не выронил его.
Он ещё немного посидел, приходя в себя, слушая, как постепенно замедляется сердце и как опадает, съёживается ночной кошмар, как он отступает, разжижается, блекнет и медленно и неохотно заползает туда, где он всегда прячется днём, где он давным-давно (кажется, что уже целую вечность, а на самом-то деле - всего чуть больше года) живёт и где ему самое место - в ледяную чёрную расщелину в самом центре груди.
Наконец пульс немного успокоился, затих.
- Мэлех!.. - позвал Петрос.
Занавеска сейчас же отдёрнулась и в кубикулу заглянула взъерошенная голова.
- Да, господин!
- Умываться...
Пока он плескался в микаве, смывая с себя липкий пот и страхи душной ночи, пока полоскал рот лимонной водой и облачался в чистое, Мэлех неспешно повествовал ему о последних городских событиях, пересказывал свежие слухи и ещё горячие - только что с пылу, с жару - сплетни, принесённые в дом вернувшимися с рынка рабами.
Новость, собственно, была одна. Но зато какая! Вчера в Рому из Ахайи возвратился кесарь Нерон. Да-да, разумеется, не в Рому, а в Неронополис! Именно так с недавних пор полагалось именовать Вечный Город. Нерон вернулся в Неронополис!
Триумфальное возвращение принцепса вылилось в настоящий всенародный праздник. Улицы были сплошь увешаны цветочными гирляндами и дымились благовониями. Для проезда колесницы кесаря была специально разобрана часть городской стены близ Капенских ворот - кто-то нашептал императору, что именно так должны въезжать в город истинные триумфаторы. Впереди колесницы шли специальные люди, которые несли венки и прикреплённые к копьям таблички с названиями игр и соревнований, в коих в качестве певца, кифаре́да либо возничего гоночной колесницы одержал победы в Ахайе талантливейший из правителей. Венков было очень много, чуть ли не две тысячи, и колонна с ними растянулась почти на стадий...
- Так он что, получается, чуть ли не по десять состязаний в день там выигрывал, так что ли? - быстро подсчитал Петрос.
Мэлех значительно приподнял седые брови.
- Хвала богам, кесарь Нерон одарён талантами как никто из смертных. Он бы, вероятно, смог выигрывать и по двадцать состязаний в день. Весь вопрос - выдержали бы подобное испытание судьи и зрители?
Петрос с удовольствием посмотрел на своего старого слугу. Мэлех был дряхл, согбен, он уже почти ослеп, и у него сильно тряслись руки, но ум его оставался светлым и чувство юмора не покидало его. Петрос вдруг с удивлением подумал, что и ему самому в этом году исполнится семьдесят. Господи, что же это делается?! Как летит время!..
Вслед за венками ехал и их счастливый обладатель - в золочёной колеснице, в которую были впряжены шестнадцать великолепных идумейских жеребцов. А про саму колесницу говорят, что это та самая, на которой когда-то въехал в Рому сам Божественный Август после своего триумфального возвращения из Египта. Следом шли пешие преторианцы: первая когорта - с легионным орлом и при всём параде. Далее следовали жрецы, сенаторы, всадники, а за ними - прочие граждане, возжелавшие пригубить чужой славы, вследствие чего и примкнувшие к процессии.
Зрители стояли сплошной стеной, начиная чуть ли не от виллы Сенеки, и до самого Большого Цирка. Под ноги идумейским жеребцам летели цветы. Оглушительные крики приветствия и здравицы в честь императора не умолкали ни на миг. Народ славил своего кесаря. Но громче всего крики разносились от колонны, в которой шли сенаторы...
- Даже так?! - усмехнулся Петрос. - И что же они кричали?
- Здравицы, господин, - отозвался Мэлех и своим дребезжащим старческим голосом, сам себе дирижируя трясущимися руками, попытался изобразить дружный хор сенаторов: - Здравствуй, олимпийский победитель! Здравствуй, пифийский победитель! Здравствуй, Нерон, наш Херкулес! Здравствуй, Нерон, наш Аполлон! О, Божественный Голос! Благословенны те, кто слышал тебя! Август! Август!..
Петрос улыбнулся и похлопал в ладоши.
- Верю! Верю! У тебя неплохо получается. Может, тебе, понимаешь, записаться в сенаторы? А? Что скажешь, Мэлех?
Старый слуга неумело раскланялся.
- Стар я, господин, для сенаторства. К тому же, говорят, там надо уметь метко лизать августейший зад. А у меня зрение уже не то. Боюсь промахнуться.
Петрос рассмеялся.
- Ну-ну... И что же дальше? Куда двинулся потом наш венценосный Нерон-Аполлон?..
Торжественная процессия проследовала через Большой Цирк и Форум, поднялась на Капитолий, а оттуда двинулась к Новому Дворцу, где прямо на берегах искусственного водоёма уже были накрыты многочисленные столы. Пиршество получилось грандиозным. Перемены блюд следовали одна за другой, лучшие италийские вина лились ручьями и реками, а прислуживали за столами, говорят, не, как обычно, рабы, а обнажённые проститутки и танцовщицы.
- Их вчера в Новый Дворец со всего города свозили, - не то осуждающе, не то завистливо качая головой, поведал Мэлех.
Пир продолжался всю ночь. Всю ночь не спал великолепный, только что отстроенный императорский дворец. И всю ночь не спал город. Улицы были полны людьми. Работали все попины, термополии и прочие питейные заведения. Горели огни, играла музыка, звучали песнопения...
- И что, обошлось без происшествий? - по дороге в триклиний, на ходу суша бороду полотенцем, поинтересовался Петрос.
- В общем и целом... - шаркая позади, откликнулся слуга. - Ничего выдающегося. Пару человек зарезали по пьяни. Это уж как водится. Без этого у нас никак... Сгорела инсула на Квирина́ле. Да во дворце, говорят, одну из проституток, из тех, что подавали блюда к столу, утопили в пруду.
- Плохо подавала? - предположил Петрос.
- Скорее, плохо давала, - отозвался Мэлех...
В столовой их дожидался привратник А́льюс.
- Там какой-то Шауль Малый пришёл, - доложил он.
- Шауль?! - удивился Петрос. - Он-то что здесь забыл?
Альюс пожал плечами.
- Не знаю. Говорит, что очень срочно. Волнуется. Просто места себе не находит.
Петрос пригладил бороду.
- Хм!.. Ну ладно, коль что-то срочное, пусть войдёт. Проводи его сюда. Нет! Пропусти его в атрий. Скажи, что я сейчас приду...
За год с небольшим, в течение которого Петрос не виделся с Шаулем, тот сильно изменился. Столичная жизнь явно пошла на пользу нынешнему главе христианской общины Ромы. Шауль раздобрел, округлился, сменил всепогодную холщовую лакерну на изящную тунику из апулийской шерсти и приобрёл тот прямой взгляд и ту уверенность в движениях, которые свойственны людям, ощущающим под собой надёжную опору - крепкую должность либо солидный капитал. И хотя, оправдывая свою кличку "Малый", был он, как и прежде, мал ростом и оставался по-прежнему лыс и кривоног, внешность он приобрёл если уж и не красивую, то как минимум располагающую: возраст его перевалил за сорок пять и благородная седина на висках и в бороде скрасила его, в общем-то, не особо благовидное лицо с широким горбатым носом и с выпуклыми, вечно влажными глазами.
Впрочем, сейчас Шауль меньше всего заботился о том, чтобы выглядеть благопристойно или солидно. Он был сильно взволнован, если не сказать напуган. Едва Петрос вошёл в атрий, Шауль, размахивая руками, бросился ему навстречу.
- Беда, Петрос! Беда!.. Нерон вернулся!..
У Петроса неожиданно проснулось и заныло давно не беспокоившее его плечо.
- Ну, вернулся. Знаю. И что?
- Нерон вернулся!.. Он тебя ищет! Ему в Ахайу письмо пришло!.. - Шауль подбежал к Петросу и остановился перед ним, шумно дыша.
От него на Петроса остро пахнуло кислым потом и приторно-сладким ароматом майорана - не иначе, Шауль пользовался для мытья волос популярной нынче в Роме майорановой водой. От этой тошнотворной смеси запахов Петроса даже слегка замутило, и он на какое-то время перестал слышать своего гостя, который уже опять что-то говорил, даже, скорее, кричал, всё больше выкатывая глаза и размахивая руками. Шауль был весь мокрый от пота, хоть выжимай, кривоватые ноги его по колено были покрыты пылью. Стало быть, бежал, торопился из своего Карпо́йского квартала, через весь город - а это, понимаешь, стадиев тридцать, не меньше. Вечера ждать не стал, чтоб повозку нанять. Значит, действительно что-то важное, неотложное...
- Эй! Ты слышишь меня?!.. - подёргал его за рукав Шауль. - Чего молчишь?!
- Слышу, - сказал Петрос, отворачиваясь и делая вид, что его заинтересовало что-то на дне имплювия. - Слышу, но пока не понимаю. Что за письмо? И причём тут христианская община?.. И не кричи ты так! Давай ещё раз, но только спокойно и без истерики... Пойдём, пройдёмся.
Они перешли в перистиль и двинулись по обрамляющей его галерее, проёмы которой были сплошь занавешены тонким льняным полотном, что превращало её в тенистый прохладный коридор.
Рассказ Шауля Малого сводился к следующему. Сегодня на рассвете к нему домой пришёл Авиэ́ль и сообщил эту новость... Кто такой Авиэль?.. Авиэль - это Алиге́р. Певец и декламатор в придворном театре Нерона. Прозвище у него такое: Алигер. Кесарь его так прозвал. Но на самом деле он - Авиэль. Авиэль бар-Хага́й из Э́феса. Он действительно прекрасный певец и, что характерно, уже несколько лет как ревностный приверженец христианского учения. К истинной вере привёл его он, Шауль. И в Рому из Эфеса Авиэль отправился вслед за своим учителем. Кстати, он чуть не погиб во время той страшной резни, что три года назад, после Большого Пожара, учинил над христианами кесарь Нерон. Авиэля тогда спасло чудо: принцепс, прогуливаясь как-то ночью по Капитолию, услышал сладкозвучное пение, доносящееся из зарешёченного окна Туллианума. Голос молодого певца поразил кесаря. Авиэль был немедленно помилован и, более того, включён в труппу придворного театра, где и получил своё нынешнее имя. Несмотря на чудесное спасение и на посыпавшиеся на него щедрые августейшие дары, Авиэль-Алигер так и не простил кесаря, погубившего множество его единоверцев, в том числе и невесту Ривку́, отданную на растерзание львам.
Так вот. Алигер сопровождал Нерона в его триумфальной поездке в Ахайу и там случайно стал свидетелем получения кесарем письма из Птолемаиды от иудейского царя Марка Агриппы. Из последовавшего за этим разговора между Нероном и Эпафро́дитосом Алигер узнал, что в своём письме иудейский правитель сообщил Нерону о каких-то очень ценных дарах, которые однажды отправил кесарю Клавдию в Рому из Палестины отец Марка Агриппы - Агриппа Великий. Дары эти до адресата не дошли, поскольку были якобы дерзко похищены неким Симоном, которого также называют Петросом Проповедником, и который, проживая ныне в Роме, является там главой запрещённой христианской секты...
- Авиэль сразу сообразил, что речь идёт о тебе, - останавливаясь и поворачиваясь к Петросу, сказал Шауль. - Я о тебе много ему рассказывал. Да и в общине твоё имя на слуху...
- Подожди-подожди! - прервал его Петрос. - Какой ещё к лярвам глава секты?! У нас же в Роме ты́ всеми делами общины заправляешь!
- Это ты Нерону расскажи, - усмехнулся Шауль. - Ему царь Марк Агриппа всё очень подробно в письме расписал.
- Да он-то там, в Палестине, откуда знает, кто тут у нас главный, а кто нет?! - возмутился Петрос.
Оказывается, - и в письме об этом прямо говорилось - сведенья в Палестину пришли прямиком из Ромы, от какого-то бывшего первосвященника, "уважаемого и правдивого человека", которому Марк Агриппа всецело доверяет...
- Так это же Йосэф бар-Камит! - догадался Петрос. - Больше не от кого! Надо же! Ведь больше пяти лет уже прошло, как эта гнида подохла! А всё, понимаешь, продолжает с того света гадить и пакостить! Сколько народа из-за него погибло! Не сосчитать!.. Эх, зря я его тогда сразу не порешил! Хотел же! До звона в ушах хотел ему кишки выпустить! Нет ведь, удержался! А зачем, спрашивается?! Чтоб он слухами о христианах - совершенно чудовищными слухами, дикими! - всю Рому заполонил?! Чтоб он людей оболгал и под смерть мучительную их подвёл?!.. И чтоб теперь, понимаешь, своими письмами посмертными напраслину на других возводил и сплетни распускал?!.. Нет, сколько раз уже убеждался - гнойник надо сразу вскрывать! А не примочки на него ставить! И не ждать, понимаешь, что само как-нибудь рассосётся!
Он замолчал, отдуваясь.
- Так что там за подарки такие были? - поинтересовался Шауль, с живым интересом глядя на собеседника; густые, сросшиеся над переносицей брови его стояли домиком. - Ты и вправду что-то кесарю Клавдию вёз?
- Ты с ума сошёл?! - по-новой возмутился Петрос. - Сам подумай! Где я, и где кесарь! Кто бы и с какой стати доверил мне кесаревы подарки везти?! Глупости за другими не повторяй!
- Ну да... Ну да... - забормотал, пряча глаза, Шауль. - Я, собственно, о другом. Похоже, опять для христианской общины чёрные времена настают. Кесарь Нерон снова может на нас все беды городские навесить и всех собак на нас спустить.
Они замкнули круг по перистилю и остановились возле таблинума.
- Может! - подтвердил Петрос. - И очень даже запросто. Так что людей спасать надо. Причём срочно! Сегодня же!
- Я думаю, дня три-четыре у нас в запасе есть, - предположил Шауль. - А может, и больше. Авиэль сказал, что Нерону сейчас не до нас. У него сейчас пиры сплошной чередой. Так что он, скорее всего, как обычно, в запой уйдёт. А запои у него иногда и по неделе бывают.
- Так, может, он про нас вообще забудет?
- Не забудет! Авиэль говорит: на всё, что касается денег, у Нерона память цепкая, что твой капкан. Так что даже не надейся!
- Да, - сказал Петрос, - надеяться на это не стоит... Сколько сейчас народу в общине?
- Человек двести. Это те, которые ко мне приходят. А ещё на Яникуле, у Линоса, человек пятьдесят-семьдесят.
- Одного корабля хватит, - подытожил Петрос. - "Гесио́ну" снаряжу. Как прошлый раз, переправлю всех в Ко́ринфос.
- А сам-то как? - участливо спросил Шауль. - За тобой ведь в первую очередь придут.
- Так и я - в Коринфос! - рубанул ладонью воздух Петрос. - Чего я тут забыл?! Что мне здесь теперь делать?! Правосудия от Нерона ждать?!.. Или, понимаешь, на забывчивость его надеяться?!.. Дураков сейчас нет, чтоб от кесаря Нерона справедливого суда ожидать!
- И то верно!.. - согласился Шауль. - Ты прости меня, Петрос! Я часто на язык не сдержан бываю. Глупостей много говорю. Это всё по горячности моей. Ты на меня не серчай. Я-то знаю, кому и чем христианская община обязана. Кто нам всегда деньгами помогает. Да и не только деньгами! Ты ж уже два раза христиан из Ромы своими кораблями вывозил! Может, кто этого и не помнит, а я помню! И всегда помнить буду!..
Петрос покосился на него. То ли оттого, что сюда, в галерею, через колыхающиеся невесомые занавеси, всё-таки залетал лёгкий летний ветерок, то ли оттого, что потная одежда на Шауле слегка подсохла, а может, просто оттого, что нос Петроса в конце концов принюхался, но дышать ему рядом с гостем стало значительно легче, и его соседство уже не вызывало такого тошнотного отвращения.
- Ладно, - сказал Петрос, - я тоже часто много лишнего болтаю. Наговорю, понимаешь, с три короба, наору на человека, а потом жалею... Ты это... Спасибо тебе! Что пришёл, что предупредил... Спасибо!
- Да чего уж там... - смущённо кивнул Шауль. - Я ведь всё понимаю... Знаешь, не надо нам больше ссориться. Одно ведь дело делаем. Йешу-учитель, Помазанник Божий, завещал нам жить в мире и любить друг друга, как братьям! Разве не так?!..
- М-да... Йешу... - Петрос задумчиво покачал головой. - Йешу, он - да... Ты вот что. Ты времени зря не теряй. Нерон он ведь может в запой уйти, а может и не уйти. На это рассчитывать нечего. Так что оповести всех. Пусть собираются. И завтра же к вечеру пусть все уже будут в Остии, на "Гесионе". С вечерним бризом и уйдём...
- Денег дашь?
- ...Что?
- Денег, говорю, дай. А то ведь расходы большие предстоят. Людей собрать, снарядить. Опять же, продуктов в дорогу закупить надо.
Петрос посмотрел в выпуклые, подёрнутые слёзной плёнкой глаза собеседника и вздохнул.
- Сколько?
- Тысячи три сестертиев, думаю, хватит.
- Хорошо... Подожди меня в атрие.
Он прошёл в таблинум, достал из окованного железом сундука ларец с деньгами и, отсчитав тридцать ауреев в кожаный кошель, вынес его Шаулю.
- Держи.
- Благодарю! - Шауль с поклоном принял деньги. - Благодарю тебя, любезный Петрос! Да благословит тебя, Господь! Да продлит он твои светлые дни! Да прибудет тебе сторицей от щедрот твоих!..
- Ну, всё, всё! - поморщившись, прервал этот елейный монолог Петрос. - Всё! Иди!.. Пан! Проводи гостя!.. Шауль! Смотрите, не затягивайте со сборами! Завтра на закате "Гесиона" должна выйти из Остии!..
Когда за Шаулем Малым закрылась дверь, Петрос вернулся в таблинум и вызвал к себе секретаря.
- Слушай сюда, Те́сей! Слушай внимательно и запоминай! Первое... Отправь сейчас же кого-нибудь к Линосу на Яникул. Помнишь ведь, где он живёт?.. Ну вот. Объясни, как найти. Пусть Линос сейчас же придёт сюда. Сейчас же! Без промедления!.. Второе... Сам отправляйся в Остию. Верхо́м. Возьми Арга. Нога у него зажила?.. Ну вот и хорошо! В Остии найдёшь Офира. Он сейчас где-то там должен быть. В гостиницу у маяка зайди. Если там нет, то тогда в термополии "Волту́рн" жди его. Он всегда туда обедать приходит. Скажешь Офиру, чтоб срочно готовил "Гесиону". Никакого груза! Всё лишнее - долой! Человек триста повезём. Может, чуть больше. Чтоб завтра к вечеру всё было готово!.. Начнёт спрашивать, скажи, что дело серьёзное. Ждать нельзя. Скажи: всё, как после Большого Пожара. А может, ещё и хуже. Короче, скажешь, приеду - всё расскажу... Теперь... Рабам скажи, чтоб собирались. Уезжаем... Все!.. Да, все и насовсем!.. Лишнего ничего не брать! Только самое необходимое! Чтоб на две телеги все вместились!.. Выезжаем завтра перед рассветом... Всё понял?.. Ну всё, ступай!..
Тесей ушёл.
Петрос некоторое время стоял посреди кабинета, размышляя, потом отодвинул дверь и выглянул в атрий.
- Мэлех!
- Да, господин!
- Что с завтраком?
- Остыло всё. Сказать, чтоб снова подогрели?
Петрос пошкрябал в бороде.
- Н-нет. Не надо... Принеси мне сандалии - к Марку схожу... Там, кстати, и позавтракаю.
- Да какой там завтрак?! - возмутился старик. - Дело к полудню! Марк с госпожой рано встают - у них от завтрака-то, поди, одни крошки остались!
- Ничего, - сказал Петрос. - Что-нибудь найдут! Мясо какое-нибудь холодное. Сыр с вином... Да мне и есть-то что-то не очень хочется, - он втянул ноздрями воздух и вновь уловил приторно-сладкий запах майорановой воды. - Пропал у меня аппетит, понимаешь!..
От дома Петроса до дома Марка по прямой было от силы шагов сто. Но узкая лесная дорога, огибая язык старинного оползня, сплошь заросшего непроходимыми колючими зарослями ежевики, делала петлю длиной не менее трёх стадиев.
Петрос медленно шёл в тени могучих раскидистых пиний, с удовольствием вдыхая густой, настоявшийся запах прожаренных солнцем хвойных иголок. Небо над пиниями было высокое, промытое, чистое. Ночная гроза давно растеклась, утянулась за восточные холмы, растворилась в ослепительной небесной голубизне. Полуденное солнце, вися над самой головой, старательно раскаляло мир. То и дело выкатывались из леса на дорогу мягкие обволакивающие волны зноя, как будто там, в лесу, за деревьями, тяжело и жарко дышал какой-то неведомый, утомлённый духотой, огромный и неповоротливый зверь. Оглушительно трещали цикады. Изредка где-то над верхушками деревьев пронзительно вскрикивал ястреб.
В самой дальней точке дорожной петли от дороги в лес уходила неприметная узкая тропа. Петрос свернул на неё.
Тропинка, немного поплутав между золотисто-коричневыми, в обхват, стройными стволами пиний и утонувшими в высокой сухой траве тёмными покосившимися могильными плитами, вывела на небольшую полянку, где под яркими вертикальными лучами солнца ослепительно-снежно белели четыре свежих мраморных надгробия: одно - повыше и три - пониже.
Петрос подошёл к высокому и привычно опустился на колени.
- Здравствуй, Сати...
Позапрошлой осенью он на двух кораблях уплыл вместе с Офиром в Гиппо-Регий с грузом мечей, кольчуг, шлемов, бандажных заготовок для колёс, а также разнообразного строительного инструмента: лопат, кирок, мотыг, топоров, пил, - в Африке всё металлическое стоило чрезвычайно дорого и расходилось нарасхват. Он уплыл в добром настроении, в расчёте на большую прибыль, на жирный купеческий куш. Он уплыл, а в Рому пришёл чёрный мор.
Болезнь напала на город, как шайка коварных пиратов нападает на ничего не подозревающую, мирно спящую рыбацкую деревушку. Она врывалась в дома и разила наповал растерявшихся, насмерть перепуганных жителей. Она была неразборчива. Ей было всё равно, кого убивать - мужчину или женщину, беспомощного младенца или согбенного старика, благородного патрикия или са́мого бесправного раба. Рома была захвачена, повержена и растоптана. Умирали семьями. Умирали домами. Вымирали целые инсулы и кварталы. Специально созданные команды рабов едва успевали вывозить и сжигать трупы. Боги были глухи к мольбам ещё живых и стонам умирающих. Они отвернулись от Города. Перепуганные жители в панике бежали прочь, бросая дома́, вещи, заболевших, но всё ещё живых родственников. Кесарь Нерон, оставив Рому на попечение магистратов, спешно выехал в Кампанию. К зиме город опустел. По самым скромным подсчётам, лишь за три осенних месяца в Роме и его окрестностях от страшной болезни умерло больше тридцати тысяч граждан. Неграждан, женщин, детей и рабов никто, разумеется, не считал вовсе.
В числе этих неучтённых многих и многих тысяч оказалась жена Петроса и все три их дочки: Леа́, Ни́ка и очаровательный пятилетний ангелочек Симо́ния - последний ребёнок, поздняя любовь, поскрёбыш.
Чёрный мор выкосил и всех рабов их дома, включая и белокурого великана Тургара. Когда в апреле следующего года Петрос вернулся из плавания, он застал в опустевшем доме только страшно постаревшего, седого, как лунь, Мэлеха.
Странно, но семья Марка счастливо избежала общей скорбной участи. Как будто чёрный мор, сглодав всех обитателей дома его отца, не смог переползти через поросшую колючим кустарником осыпь. Или поленился пройти лишних полмиля по хорошо утоптанной лесной дороге. А может, он просто насытился, наелся, собрав свою страшную дань с несчастного соседнего дома?..
Петрос с трудом поднялся на ноги и обошёл остальные надгробия, трогая рукой тёплый, нагретый солнцем, как будто живой белый камень и вчитываясь в прорезанные в мраморе скупые надписи:
LEAE. SIMONI SAXI F.
NIKAE. SIMONI SAXI F.
SIMONIAE. SIMONI SAXI F.
Потом он опять вернулся к первой плите.
HIC REQ IN PACE
SATI. SIMONI SAXI UXORI
"Здесь покоится с миром..."... Покоится с миром... Покоится... Ей там покойно. Спокойно. Хорошо... А я?.. А мне?..
Петрос прислушался к себе. Наверное, его сейчас должны были захлёстывать, переполнять, разрывать на части чувства: горечь, скорбь, боль, отчаянье. Безысходность. Но он ничего такого не ощущал. Внутри было... каменно. Каменно и глухо. Как будто всё его тело было плотно залито, заполнено затвердевшим "бутовым камнем", который с недавних пор стали повсеместно применять в строительстве домов и акведуков. Или, как безглазые статуи на Форуме, целиком вытесано из вот такого же белого надгробного мрамора. Слепого бездушного камня. И, пожалуй, если соскрести с груди кожу, на этом мраморе можно было бы резцом тоже выбить какую-нибудь подобающую надпись. Петрос попытался придумать некую простенькую эпитафию, пару каких-нибудь глупых затасканных строчек, что-то вроде: "ветеран, благочестие и храбрость которого...". Или: "муж могучий и мудрый, чья слава и облик доблести...". Но голова его тоже оказалась забита скользкими кусками мрамора, они тяжело ворочались под черепом, иногда глухо постукивая друг об друга, и стук этот болезненно отдавался в затылке.
В траве прошуршала мышь. Пронзительно вскрикнул над головой невидимый в ослепительном зените ястреб. Петрос запрокинул голову и, сильно прищурившись, посмотрел вверх.
- Я и раньше подозревал, что тебя нет, - сказал он равнодушному, беспощадно слепящему небу. - А теперь я это точно знаю... А даже если ты и есть... Зачем ты мне такой нужен?..
Ему заломило шею. Он опустил голову и какое-то время стоял, закрыв глаза, слушая, как болезненно толкается в рёбра сердце. Горячий пот медленно стекал у него по вискам.
- Прощай, Сати... - сказал Петрос, не открывая глаз. - Наверно, больше не свидимся... Прости меня... Если сможешь, конечно... Прощай!
Говорить было больше нечего. И не о чем. И делать здесь тоже было нечего. И разошедшееся не на шутку солнце припекало плечи и немилосердно жгло непокрытый затылок.
Петрос в последний раз посмотрел на белоснежные, как будто светящиеся изнутри надгробия, ласково погладил гладкий тёплый камень и, больше не оборачиваясь, быстро зашагал прочь...
- Нет! - сказал Марк. - В Рому я больше не вернусь! Да и вообще в Италию. Душно здесь! Понимаешь?!
Петрос понимал. Жить и дышать в нероновой Роме действительно с каждым годом становилось всё труднее.
- И куда ты тогда? - спросил он. - В Коринфосе останешься?
- Нет, - покачал головой Марк. - Коринфос - это провинция, болото. Я уж тогда в Александрию вернусь... Там - настоящая жизнь! Там - настоящие люди! Знаешь, сколько у меня там друзей?!.. Там я смогу заниматься делом, которое мне нравится! Настоящим делом!
- Друзей у тебя и здесь много, - сказал Петрос. - А настоящим делом можно заниматься где угодно. Было бы желание.
- Отец! - Марк даже всплеснул руками. - Ну что ты меня уговариваешь, как маленького! Мне уже, слава Богу, не десять лет! И даже не двадцать! У меня, если помнишь, уже своих детей четверо!
- Я-то как раз помню об этом, - спокойно возразил Петрос. - Это ты́ об этом всё время забываешь. О том, что у тебя семья. О том, что у тебя жена и дети. И о том, что у тебя здесь дом! Здесь! А не в Яфо и не в Александрии. Куда ты там денешься со своими четырьмя детьми?!.. И, я смотрю, у вас скоро пятый будет? Хадаса-то опять брюхатая?
- Что, заметил?.. - Марк встал и прошёлся по комнате. - Да, на Хануку понесла... Всё солёное в доме съела. Похоже, опять девку родит... - он остановился перед Петросом. - Не бойся, отец, в Александрии мы не пропадём. Там община крепкая. На первых порах поможет. А потом, через годик-другой, когда здесь всё уляжется, можно будет сюда вернуться и дома́ продать. И землю.
- Это - вряд ли, - покачал головой Петрос. - Дома - вряд ли. Полагаю, люди Нерона здесь камня на камне не оставят. Ни от моего дома, ни от твоего. Всё по кирпичикам рассыплют, до самого, понимаешь, основания.
- Зачем? - не понял Марк.
- Ну как же! Они же здесь Агри́ппины драгоценности найти рассчитывают! Подарки для кесаря Клавдия!
- Дурачьё! Да что они тут найдут?! Какие такие царские подарки мы здесь прятать можем?! И, главное, где?!
- А это уже не важно, - покачал головой Петрос. - Донос поступил, а значит, у Нерона есть повод поживиться. И он такого случая не упустит. Он сейчас вообще никаких случаев не упускает! Ему деньги сейчас, как воздух, нужны! Ты же видишь, Новый Дворец недостроенный стоит. Позолоты на крышу не хватает. А статуя! Которую грек этот, Зено́дорос, перед дворцом отливает. Ты её видел?! Там пока только ноги по колено готовы, но там же, понимаешь, один палец на ноге - с твою Шу́ли ростом! Представляешь, сколько на это бронзы ушло?! А сколько ещё уйдёт! А деньги на всё это где брать?!.. Вот он налогами всех и задавил! Да что там, завещания в свою пользу переписывает! Где это вообще видано?!.. А ты говоришь! Да он отсюда вывезет всё! И дома́ разберёт по кирпичику!.. Он бы их с удовольствием вообще конфисковал в свою пользу, а потом продал. Да кто ж их, понимаешь, купит в этой глуши, на отшибе? Да ещё возле кладбища!.. Хотя кто его знает! Может, ещё и продаст! Назначит кого-нибудь провинившегося из магистратов и заставит купить. За бешеные деньги!
- Так чего ж ты тогда уговариваешь меня сюда вернуться, раз тут ни домов не будет, ни земли?!
- Ну, земля-то, положим, будет! Земля, понимаешь, никуда не денется. Здесь, почитай, треть Ватиканского холма - наши. И часть этой земли оформлена на тебя. А свою часть я завтра же перепишу на Линоса. И дом перепишу... Ну, дом-то эта хитрость, пожалуй, не спасёт. Дом, скорее всего, так или иначе, разломают. Даже если он уже фактически не мне будет принадлежать. А земля, возможно, останется... Они, конечно, могут сделку задним числом отменить. Могут! Но твоя земля в любом случае останется за тобой.
- Ну, и на что мне земля без дома?
- Не скажи! Своя земля - большое дело. На свой земле даже палатку поставь - это уже т в о я палатка, - живи, никто не тронет. А дом... Были бы деньги - дом будет.
- Вот-вот! - Марк многозначительно поднял палец. - Были бы деньги! А я ведь не ты! Я не торговец. Я на перепродажах денег делать не умею! И один затраченный сестертий превращать в два я тоже не умею! Нет у меня такого таланта!
- Ну, во-первых, это всё не я, а Офир, - возразил Петрос. - Это он у нас гений коммерции. Это он в сандалиях Меркурия родился. Если бы не он, я бы уже давно, понимаешь, на Бычьем Форуме подаяние просил... Во-вторых, торговля - это ремесло. Самое обыкновенное ремесло, такое же как ремесло шорника или, скажем, медника. И ему можно научиться. Было бы желание. И была бы голова на плечах. А она у тебя есть... А в-третьих... А в-третьих, что-то мне подсказывает, что вернись ты в Рому, деньги к тебе рекой потекут.
- С чего это вдруг? - удивился Марк.
- Да так... - уклончиво сказал Петрос. - Есть у меня, понимаешь, такая уверенность... Или, скажем точнее, предчувствие.
- Нет, отец! Даже не уговаривай! И я ещё раз тебе повторяю: я не маленький, и не надо мне красивые сказки рассказывать! Про золотые реки с алмазными берегами! Предчувствие, видите ли, у него!.. Нет, торговля - это не для меня!
- А что тогда для тебя?
Марк пожал плечами.
- Не знаю... Я в Египте ле́карству немного учился. И вроде как получалось у меня. Можно было бы попробовать.
- Для лекарства особый талант нужен, - возразил Петрос. - Лекарь, он ведь не просто ремесленник, он должен прежде всего душу человеческую чувствовать. Поскольку не тело у человека изначально заболевает, а именно душа. А уже потом всё это болячками наружу выходит. Я тебе так скажу. Я в своей жизни только одного настоящего лекаря видел - рабби Йешу. А все остальные - шарлатаны. Более или менее умелые... Коренья тереть да змей варить научиться можно. А вот людей лечить... Это надо, чтоб ангел за спиной стоял, в затылок дышал.
Марк покачал головой.
- Ну... не знаю... Может, и не лекарем. Я пока не определился. Но я хочу попробовать. Одно попробовать, другое. Я верю, что у каждого человека есть в жизни сво́й путь, единственный, своё предназначение. То, что ему предначертано Богом! И я хочу этот свой путь найти! Найти это своё предназначение!
- Э, брат... - вздохнул Петрос. - Это ты хватанул. Найти предназначение... Нам ли знать замысел Божий? Вот я уже, почитай, семьдесят лет это своё предназначение ищу. Уж так ищу, по всему свету ищу, с ног, понимаешь, сбился! А нашёл пока - лишь большую кучу неприятностей. Такую кучу - любо-дорого посмотреть, любой слон позавидует!.. Да вон ещё - шрамов по всему телу... Так что, я тебе скажу, лучше не рисковать. Лучше, понимаешь, не уподобляться тому верблюду, что хотел добыть себе рога. Дурное это дело - за рогами ходить... А так, вернёшься в Рому, наладишь своё дело, Офир тебе на первых порах поможет. А начальным капиталом я тебя обеспечу. И будешь торговать помаленьку. И жить-поживать, детишек растить...
- Да не хочу я в Рому! - тут же по-новой вскипел Марк. - Что ты заладил: Рома, Рома! Не хочу я сюда возвращаться! И не буду! Я ж тебе говорю, Рома - это не для меня! Это же не город! Это... Это - Бабилон с Шадо́мом и с Хаморо́й в одном кувшине! И я не хочу - понимаешь?! не хочу! - здесь жить-поживать, как ты говоришь, и детишек растить! Не хочу я, чтоб мои дети росли здесь и жили здесь! Среди всей этой... мерзости и подлости!..
Петрос, прищурив глаза, смотрел на своего сына и видел себя: молодого, тридцатилетнего, вот такого же горячего и непримиримого, готового отстаивать своё мнение перед любым авторитетом. Принципиального. Твёрдого в своих убеждениях. Верящего в добро и в справедливость... Глупого...
- Ладно, - сказал он, вставая, - полагаю, мы с тобой ещё вернёмся к этому разговору. До Коринфоса путь не близкий... А до Александрии - и подавно... А ты пока подумай. Крепко подумай. И не о себе! А о семье своей подумай. О детях...
- Ты-то много о семье своей думал?! - раздражённо спросил Марк. - Я лет до тринадцати вообще не знал, что у меня отец есть. Так, приходил какой-то дядька время от времени... С гостинцами.
- А ты с меня пример не бери, - миролюбиво ответил Петрос. - Ты с в о е й головой думай. И на чужих ошибках учись... Хотя о чём это я? - он горько усмехнулся. - Это кто же и когда на чужих ошибках учился?.. М-да, отмотать бы клубочек назад...
Марк посмотрел на него с любопытством.
- Скажи, отец... Вот ты... Если б тебе действительно представилась возможность вернуться назад. Лет на пятьдесят назад. В молодость. Ну, то есть прожить жизнь сначала. Скажи... Ты бы стал что-нибудь в ней менять?
Петрос остановился перед сыном и посмотрел ему в глаза. В большие, обрамлённые длинными ресницами, карие глаза Хавивы.
- Многое... - сказал он и, помолчав, добавил: - Почти всё...
Когда Петрос вернулся домой, Линос уже ждал его, сидя на лавочке в атрие и задумчиво следя за медленно плывущими по имплювию отражениями белых пушистых облаков.
- О! - обрадовался Петрос. - Ты уже здесь! Молодец! Быстро!
- Что за пожар? - поднимаясь со скамеечки, осведомился Линос. - Что за спешка? Прибежали, по жаре потащили, объяснить толком ничего не могут. А притащили - тебя нет. Зачем тогда спешил? И здесь, опять же, завели, бросили, даже глотка воды никто не предложил!
- Как не предложил?! - возмутился Петрос. - Мэлех!!.. Сейчас я их всех на кулак намотаю!.. Мэлех!! В чём дело?! Почему гостя одного оставили?! Почему ему даже воды никто не принёс?! А ну, вина сюда, живо! Холодного, из погреба!.. Да куда ты сам пошёл?! Ты ж полдня ходить будешь! Молодого кого отправь!.. Может, тебе в микаве обмыться? - предложил Петрос Линосу. - Микава полная.
- Да ладно, - отмахнулся гость. - Я тут, пока тебя ждал, маленько уже охолонул в тенёчке.
- Ну всё равно. Мэлех! Омойте гостю ноги! Вас что, по-новой учить всех надо?!..
Когда суета затихла и хозяин дома вместе со своим гостем расположились, потягивая холодное вино, на той же скамеечке возле имплювия, Петрос снова подозвал к себе кубикулария.
- Так, Мэлех, слушай внимательно! Сейчас собираешь всех слуг - всех до единого! - и все отправляйтесь в дом к Марку. Поможете ему со сборами... Да, он тоже едет!.. Да, у него есть свои рабы, но помощь не помешает! Им собираться труднее и дольше - у них детей, понимаешь, полный дом!.. Сами успеете собраться. У вас ещё вся ночь впереди!.. Короче, всех собираешь - и туда. И чтоб я вас до заката солнца здесь никого не видел! Вообще никого!.. И тебя в том числе! Ты - за главного впереди всех! Всё понял?.. Ну всё. Ступай...
Пока слуги, перекликаясь, собирались, Петрос вкратце обрисовал Линосу обстановку и открывающиеся невесёлые перспективы.
- Господи! - воскликнул Линос. - Ну, что за урода Ты послал на нашу голову!.. Слушай, Петрос, ну почему нам так не везёт с царями?!
Петрос повёл плечом.
- А царей хороших, чтоб ты знал, вовсе не бывает. Царь, он до тех пор царь, пока кровь из подданных пьёт. Пока в кулаке их всех держит и душит, чтоб даже чирикнуть не смели! А ежели он их в страхе держать не будет, ежели, понимаешь, добреньким вдруг станет - всё, пиши пропало! Обязательно найдётся тот, кто захочет его с насиженного шестка спихнуть. О-бя-за-тельно! Это так Богом положено, и этого никак не изменить. Камень должен быть твёрдым, вода - текучей, а правитель должен быть жестоким.
- И что, никак этого не исправить? И Век Золотой - это сказка для детишек?
- Никак, - подтвердил Петрос. - И Век Золотой - сказка. И чем быстрее в этой сказке разуверишься, тем жить проще. Не легче, но проще. Спокойнее.
- Печально, - грустно сказал Линос.
- Да уж ничего весёлого...
Наконец рабы ушли. Последним, кряхтя, шаркая и всё время оглядываясь - не передумает ли господин? - убрёл из дома согбенный Мэлех. Петрос тщательно запер входной засов, проверил - хорошо ли закрыта дверь чёрного хода, после чего вернулся к Линосу.
- Пошли!
- Куда?
- Пошли-пошли, поднимайся! Там увидишь.
Они вышли в перистиль, пересекли его по диагонали и остановились перед входом в погреб.
- За новой порцией вина? - предположил Линос. - Раздобыл что-нибудь необычное? Неужели лахишского достал?!
- Лучше! - сказал Петрос. - Пойдём.
Он зажёг два факела, отдал один гостю и отворил дверь в погреб.
- Богато живёшь! - отметил Линос, спустившись вслед за Петросом вниз и одобрительно оглядывая обильные закрома. - Я бы погостил у тебя недельку-другую.
- Раньше надо было гостить, - проворчал Петрос. - А теперь всё, поздно... - Он прошёл в дальний конец погреба и остановился перед кирпичной стеной. - Сейчас ты увидишь то, что ещё никто из ныне живущих никогда не видел. Ну, кроме меня, разумеется... Сильно не удивляйся и в обморок не падай - а то мне одному тебя будет наверх не поднять.
Он прошёлся вдоль стены и поочерёдно нажал на все запорные камни. После чего взялся за вмурованный в стену бронзовый крюк и повернулся к удивлённо наблюдающему за его действиями Линосу.
- Ну, чего стоишь, как неродной? Помогай!..
2
Погрузка на "Гесиону" была в разгаре.
По одному наклонному трапу - широкому, с верёвочными перилами - на корабль поднимались пассажиры: поодиночке, парами, крикливыми многодетными семействами - с баулами, корзинами, заплечными мешками, большими и малыми узлами, в которые были увязаны их, собранные второпях и впопыхах, нехитрые пожитки. По второму трапу - узкому с часто набитыми поперечными рейками - на борт взбирались рабы-грузчики: молчаливые, лоснящиеся от пота, нагруженные мешками с мукой, неподъёмными терракотовыми гидриями и большими ивовыми клетками, в которых вскрикивали и били крыльями взволнованные куры.
Петрос и Офир сидели на ошкуренном бревне, шагах в пятидесяти от судна, и, щурясь на низкое, уже начинающее краснеть, солнце, наблюдали за погрузкой.
С моря дул лёгкий ветерок. Он не приносил прохлады, а лишь слегка перемешивал густой и горячий, застоявшийся на берегу воздух. Так повар помешивает томящуюся на медленном огне уже почти готовую похлёбку.
Петросу вдруг вспомнился Кепа - старинный, тысячелетней давности товарищ по армейской службе. Кепа возник перед ним именно вот в таком своём поварском обличье: дочерна загорелый, босой, с лихо повязанным на голове пёстрым платком и с обезоруживающей щербатой улыбкой от уха до уха. Он стоял, подбоченясь, над большим закопчённым котелком и помешивал привязанной к длинной палке ложкой побулькивающую, исходящую паром мясную кашу. Петрос даже запах этой каши ощутил - давно забытый аромат жидкой мясной похлёбки, щедро приправленной неизменным гарумом. Кепа, помнится, очень любил гарум...
- Ничего не понимаю! - сказал Офир. - Где его лярвы носят?! Солнце уже вон где! Скоро ветер начнёт меняться! А его всё нет!
Петрос вынырнул из своих воспоминаний.
- Ты про Шауля?
- Ну да! А про кого же ещё?! Договаривались же - на закате выходим. А его нет!.. И людей его почти никого нет!.. С Яникула уже практически все добрались. А с Авентина и Каэйлия - раз-два и обчёлся! А ведь от них и ближе, и добираться удобнее!
- Может, он передумал? - предположил Петрос. - Может, решил остаться?
- Чтоб на арену ко львам пойти, как Эпенето́с и Апелле́с?! Или, как Фило́логос с Юлией, живым факелом сделаться?! - Офир покачал головой. - Нерон ведь церемониться не станет! Помнишь, что он после Большого Пожара творил? И Шауль это прекрасно знает. Он же сам к тебе приходил, упрашивал общину вывезти!
- А может, он - того... - Офир пошевелил пальцами в воздухе. - Выдумал всё. И про письмо, и про Авиэля этого. Денежки взял - и привет!
- Да ну! Брось! - Петрос даже фыркнул. - Я, конечно, понимаю, что Шауль Малый - парень ушлый, но не до такой же степени!.. Да, в общем-то, и сумма небольшая, чтоб такое рисковое плутовство затевать. Он же должен понимать, что я, ежели что, его из-под земли достану!.. Да нет, нет! Это даже не смешно! Не мог он на такое пойти!
- Предавший однажды, предаст и дважды, - тихо сказал Офир.
- Перестань! - рассердился Петрос. - Ты его не знаешь! Кто в молодости не ошибался?!.. И вообще, кто забытое вспомнит, у того, понимаешь, глаз заболит!
- Да, - согласился Офир, - я его не знаю. Точнее, я его знаю лишь по твоим рассказам. Но то, что ты мне о нём рассказывал, мне категорически не нравится.
- Брось! Брось! - Петрос сердито задвигал бородой. - Что было, то прошло! И быльём поросло! Шауль уже с лихвой искупил все свои грехи юности! Он, если хочешь знать, один сделал для нашей церкви больше, чем все остальные апостолы! Вместе взятые! Он одних только христианских общин основал больше десятка!..
- И поимел с каждой, - негромко сказал Офир. - По немалой толике,
- Ну и поимел! И что тут такого?! Это, между прочим, его хлеб! Не с шитья же палаток, в самом деле, ему кормиться!
- А, кстати, почему бы и нет? - пожал плечами Офир. - Вполне достойное занятие.
Петрос хотел что-то возразить, но в это время возле корабля возникла какая-то суматоха. Какой-то человек появился там - суетный, взлохмаченный, по-видимому крайне взволнованный. Он метался среди отъезжающих, хватал их за руки и о чём-то настойчиво спрашивал. Наконец с борта судна ему показали в сторону Петроса с Офиром.
- Похоже, к тебе, - предположил Офир. - Может, от Шауля какие вести.
Человек торопливо направился к ним. Вблизи стало видно, что он явно с дороги - был он весь потный, запылённый, и дышал тяжело, с каким-то нездоровым грудным присвистом. Он и был явно нездоров: худой, бледный, с обострившимся хрящеватым носом и с тёмными совиными кругами вокруг ввалившихся горячечных глаз. Петрос узнал его. Это был Гидьон Стопа - медник из Карпойского квартала, приятель и сосед Шауля Малого.
Не доходя нескольких шагов до сидящих, медник остановился и отвесил низкий поклон.
- Мир вам, уважаемые. Да продлит Господь ваши дни!
Петрос поднялся.
- Мир и тебе, почтенный Гидьон. Ты от Шауля?
- Да!.. - кивнул медник. - То есть, нет! Шауля забрали! Я спешил, чтоб сообщить! И многих ещё забрали! И зятя рабби - Херодио́на! И Йероха́ма с нашего дома! И Э́вбулоса с Травного тупика, и Аристархоса Македонянина! И Товию́ Алмазника вместе с женой! И братьев Бар-Эхуд! И сейчас ещё берут! Солдаты по домам рыщут! Хватают всех без разбору!..
- Началось! - мрачно сказал Петрос.
Офир тоже поднялся с бревна.
- Погоди, уважаемый! - обратился он к Гидьону. - Ты не торопись. Ты нам по порядку всё расскажи.
Медник согласно закивал, заморгал больными глазками, вытер о хитон мокрые ладони и, облизнув покрытые неопрятной серой коростой губы, принялся рассказывать...
Всё началось накануне вечером. Народ, как обычно, собрался на вечернюю молитву. В связи с грядущим отъездом, пришли почти все. Рабби Шауль снимал две смежные двухкомнатные квартиры на втором этаже новой, недавно отстроенной инсулы в самом центре Карпойского квартала, в одной из которых, меньшей, жил сам, а вторую - большу́ю, просторную, с окнами на две стороны - использовал как дом собраний. Так вот, к началу вечерней молитвы в этих двух комнатах яблоку негде было упасть. Человек сто набилось в саму квартиру, и ещё примерно столько же теснились в коридоре и на ведущей со двора на второй этаж лестнице. Все окна были раскрыты настежь, но это не спасало - духота всё равно стояла неописуемая. Рабби Шауль, облачённый в плотную шерстяную ризу поверх длинного, в пол, льняного хитона-куто́нета, вдобавок ещё и стянутую по груди тесным эфодом, обливаясь потом, читал "Молитву запирания ворот". Крупные капли пота стекали из-под увенчивающего голову проповедника высокого мигбаха́та на его бледный морщинистый лоб, огибали по седым бровям выпуклые влажные глаза и, блеснув напоследок на впалых висках, терялись в мокрой бороде. Голос у рабби быстро сделался сиплым, надтреснутым, он часто останавливался, чтоб откашляться, и тогда быстрыми движениями языка облизывал сухие бескровные губы.
Когда рабби Шауль уже дочитывал главную часть вечерней молитвы - "Молитву стояния", возле одного из окон вдруг произошло движение, кто-то слабо вскрикнул, и по тесно стоящим прихожанам, как круги по воде, прокатилось тихое взволнованное: "Па́троклос!.. Патроклос упал!.." А случилось вот что. Юный Патроклос, служащий при Нероне виночерпием и пришедший на молитву, воспользовавшись тем, что кесарь нынче был в термах, стоял во время молитвы возле са́мого окна, да, видать, сомлев от духоты, сначала прислонился к стене, потом присел на подоконник, а потом и вовсе вывалился наружу. Никто не осмелился прервать чтение, но рабби сам остановил молитву и, стерев ладонью пот с лица, устало сказал: "Братья! Нечистый нашёл способ, чтоб искусить нас. Молитву закончим позже. А сейчас, прошу вас, выйдите все! А несчастного юношу принесите сюда!"