Из трактата "Об убогости человеческого состояния" сочинения Лотарио Сеньи, кардинала-дьякона титулярной церкви Святых Сергия и Бакха:
Итак, "...создал Господь Бог человека из праха земного...", который гнуснее прочих элементов. Планеты и звёзды сделаны из огня, вихри и ветер сделаны из воздуха, рыбы и птицы сделаны из воды, люди и звери сделаны из земли. Рассматривая, таким образом, водных обитателей, обнаруживаем, что человек ничтожен; рассматривая небесных, находим, что он безобразен; рассматривая пламерождённых, убеждаемся, что он гнусен. Он не осмеливается приравнивать себя к небесным, не отваживается ставить себя впереди земных, поскольку находит себя равным лишь вьючному скоту, узнавая в нём себе подобных. "Потому что участь сынов человеческих и участь животных - участь одна: как те умирают, так умирают и эти, и одно дыхание у всех, и нет у человека преимущества пред скотом, потому что всё - суета! Всё идёт в одно место: всё произошло из праха и всё возвратится в прах". Слова эти не кого-нибудь, а премудрого Саломона. Так что есть человек, кроме грязи и праха? Поэтому и говорит человек Богу: "Вспомни, что Ты, как глину, обделал меня, и в прах обращаешь меня?" Поэтому и Бог молвит человеку: "Прах ты и в прах возвратишься". "Он бросил меня в грязь", - сказано, - "и стал я, как прах и пепел". Грязь образуется из воды и пыли, из того и другого и состоит; пепел, напротив, происходит из огня и дерева, когда и то и другое умирает. Выражая яснее таинство творения, растолкую его по-иному. Чем тебе гордиться, грязь? Из чего возвеличиваться, прах? Чем тебе чваниться, пепел?
Страница вторая
РАЗДЕЛЯЙ И ВЛАСТВУЙ
А́нкона. Марка Анкони́тана - Рома. Наследие Святого Петра -
На́рния. Споле́тиумское герцогство
Januarius-Februarius-Martius, indiction primus, MCXCVIII A.D.
В конце января наконец установилась хорошая погода. Давно всем опостылевшие, не прекращавшиеся целый месяц дожди сменились сухими, по-весеннему тёплыми днями. Над всей Италией пронзительной синевой засияло ясное безоблачное небо.
Узкая каменистая дорога, что вела от Анконы к бенедиктинскому монастырю в заливе Портоно́во, причудливо извиваясь, тянулась вдоль моря. Она то ныряла в узкие расщелины, пробираясь вслед за каким-нибудь говорливым ручьём сквозь густые, непроходимые, перевитые колючими ежевичными лианами, заросли фисташки и мирта. То крутым серпантином взбиралась выше - в светлые, насквозь пронизанные солнечными лучами рощи могучих пиний, под раскидистыми кронами которых сочно-алыми гроздьями ещё не успевших опасть ягод празднично светились пышные кусты пирака́нты. То выскакивала к са́мому обрыву, к необъятному, насквозь продуваемому ветром, лазурному простору, где, вцепившись в белый камень мощными корнями, несли свою трудную дозорную службу лишь старые одинокие а́рбуты - корявые, узловатые, с шелушащейся, обожжённой беспощадным солнцем до лохмотьев, красной корой.
Кардинал Иордано Цеккано, изрядно утомлённый всем этим дорожным разнообразием, пытался дремать, обложившись подушками на заднем сиденье карруки. Дремать особо не получалось - повозка то, словно выпущенный на волю резвый бычок, начинала с грохотом скакать по ухабам и камням, то, как гонимый ветром парусник, скрипя всеми своими суставами, опасно кренилась на крутых откосах, то с шорохом и скрежетом принималась продираться сквозь хватающие её за борта заросли дремучих кустарников.
Наконец, видимо, устав сама от себя, дорога отлогой зелёной ложбиной соскользнула к морю и... кончилась, превратившись в узкую полоску суши, зажатую между белыми клыкастыми обрывами и серо-голубым водным простором, медленно катящим к берегу ленивые вялые волны. Сразу же остро запахло рыбой и гниющими на солнце водорослями.
- Подъезжаем, ваша милость, - наклонился к окну карруки начальник стражи.
Кардинал кивнул.
Теперь повозка шла ровно, лишь изредка подрагивая от попадающих под колёса камней или толстых веток плавника, когда-то вынесенных штормом на берег. Иордано рискнул привстать и высунуться в окно.
Справа неожиданно оказалось небольшое округлое озеро, отделённое от моря неширокой каменистой перемычкой. Может, из-за заполняющей его тёмной, почти чёрной воды, а может, из-за нависающего над ним скалистого берега, перевёрнуто отражающегося в неподвижной зеркальной глади, озеро казалось очень глубоким, почти бездонным.
Ну а впереди, уже совсем рядом, не далее, чем в четверти мили по ходу повозки, в жарких лучах послеполуденного солнца сияло непорочной белизной приземистое, прочно вросшее в прибрежные скалы, здание монастыря, из-за плеча которого выглядывала плоскоголовая башенка церкви Святой Марии, крытая красной терракотовой черепицей...
Настоятель обители приор Гера́рдо - высокий, статный, не по-монашески загорелый, но по-монашески немногословный - встретил высокого гостя любезно, но несколько настороженно. Он уже знал о переменах, произошедших в Роме, и понимал, что столь стремительный приезд папского легата в отдалённый, ничем не примечательный монастырь мог быть вызван лишь причинами очень серьёзными, если не сказать исключительными.
Впрочем, если у высокого гостя и была какая-то важная и секретная миссия, торопить события он явно не был намерен. Кардинал не спеша и с аппетитом отобедал, пару часов отдохнул после дальней дороги, после чего направился в церковь, где добросовестно отстоял с монастырской братией весь вечерний молебен. И лишь когда сиреневые сумерки в церковном подкуполье сгустились до непроницаемого мрака и обитель, изрядно пошаркав по каменному полу деревянными подошвами и поскрипев напоследок дверями, отдалась тихому ночному покою, в келью приора заглянул начальник стражи легата и от имени высокого гостя пригласил настоятеля на прогулку.
Ночь была ясная и тихая. Огромная полная луна низко висела над морем, щедро золотя его спокойную гладь неширокой, но яркой дорожкой.
Кардинал стоял у самой границы мягко шелестящего прибоя и, заложив руки за спину, обозревал безмятежный ночной простор.
Начальник стражи оставил настоятеля шагах в десяти от неподвижной фигуры легата.
- Любуетесь, ваша милость? - негромко спросил приор, останавливаясь рядом с гостем.
- Да, - не поворачивая головы, растроганным голосом отозвался кардинал. - Божья благодать... Божья... У вас тут, брат Герардо, просто-таки райский уголок. Тишина, покой... Уединение... Можно только позавидовать.
- Святое место, - согласился настоятель и через паузу добавил: - Намоленное.
- Да, да... Истинно так... - закивал легат и, повернувшись, неспешно двинулся вдоль кромки воды. - Я сейчас еду из Ари́минума, а до этого побывал в Раве́нне, в Фе́суле. И, ты знаешь, брат Герардо, всюду шум, суета. Какие-то склоки, делёжка вечно какая-то... Я уже не говорю про Рому - там-то жизнь всегда была неспокойная. Чреватая неприятностями... А здесь...
Кардинал вздохнул и замолчал. Приор подождал продолжения, не дождался и, пройдя ещё несколько шагов вслед за легатом, осторожно озвучил уже полдня висящий в воздухе вопрос:
- У вас, ваша милость, какое-то дело ко мне?
- Разумеется, брат Герардо. Разумеется, - тон Иордано Цеккано вдруг резко сменился, он остановился и заговорил сердито, чуть ли не сварливо: - Может, ты полагаешь, что я просто путешествую в своё удовольствие?! Катаюсь тут по вашим отвратительным дорогам, где запросто можно шею себе свернуть?!.. Разумеется, у меня есть дело! И, разумеется, это дело именно к тебе! - кардинал развернулся всем корпусом к собеседнику и, нацелившись в него длинным бледным пальцем, стал сухо и отрывисто задавать вопросы, словно испытывая приора на некоем устном экзамене: - Ты запомнил, брат Герардо, какие города я посетил до приезда сюда?
- Д-да, ваша милость... - настоятель, поначалу даже слегка опешивший от столь внезапной перемены, произошедшей с гостем, быстро подобрался и стал отвечать кратко и точно, под стать своему собеседнику: - Вы побывали в Равенне, Фесуле и в Ариминуме.
- Верно. Что, по-твоему, общего во всех этих городах?
- Общего? Ну, это всё крупные города и... Это центры епархий.
- И, как ты думаешь, к кому я там заезжал?
- Полагаю, что к тамошним епископам.
- Правильно. К кому же ещё. А почему, по-твоему, я не заехал в Анкону?
Герардо на мгновенье смешался.
- Ну, потому что... Так ведь нет сейчас в Анконе епископа! Как шесть лет назад святитель Берта́льдо умер, так и не назначили больше никого! Уж не знаю, почему.
- Я тебе скажу, почему. Потом. А пока ответь мне ещё на один вопрос... Как ты полагаешь, брат Герардо, почему, побывав в Равенне, Фесуле и в Ариминуме у епископов, здесь, в Марка Анконитана, я приехал к тебе, сюда?
На этот раз пауза перед ответом приора была более длительной.
- Я... Я не смею судить о ваших намерениях, ваша милость, - настоятель учтиво поклонился гостю. - Но я полагаю, что причина, по которой вы посетили нашу скромную обитель, стоит проделанного вами пути.
Кардинал фыркнул.
- А ты умеешь уходить от прямого ответа, брат Герардо! Недаром в Боно́нском университете ты славился как непревзойдённый ритор и логик...
Герардо вскинул голову.
- Да-да, брат Герардо, я помню тебя по Бононии. Ты был очень одарённым юношей, очень... хотя и довольно дерзким. Мы даже как-то дрались с тобой. В таверне "Ослиная башня". Хотя ты, скорее всего, этого не помнишь, уж больно ты в тот вечер на шипучее ламбру́ско подналёг.
Приор теперь смотрел на кардинала во все глаза.
- Н-нет, отчего же, я... я помню... Я помню вас, ваша милость. Да-да, я помню! Вы тогда уже лиценти́атом были, на "Юстинианов Кодекс" ходили! А мы только-только декреталии начали зубрить!.. Но... - он смешался. - Но драку в "Ослиной башне", вы правы, я начисто не помню.
- Зуб ты мне тогда чуть не выбил, - всё ещё сварливо, но уже примирительно произнёс Иордано Цеккано и постучал согнутым пальцем по своей левой щеке. - А я тебе нос расквасил и фингал здоровенный под глаз нацепил... - даже несколько самодовольно закончил он.
В разговоре возникла пауза. Кардинал теперь откровенно и вполне оценивающе разглядывал приора. Герардо же, немало смущённый новым поворотом беседы, потупившись, смотрел себе под ноги.
- Но не только я помню тебя по Бононии, - прерывая молчание, многозначительно произнёс Иордано Цеккано, он дождался, когда собеседник поднимет на него глаза, и продолжил: - Наш новый папа, Иннокентий, тоже хорошо помнит и... и ценит тебя. Он ценит тебя, брат Герардо, не только как усердного пастыря и смиренного слугу Божьего, но и как умного и дальновидного человека, умеющего анализировать ситуацию и делать из этого анализа надлежащие выводы...
Кардинал повернулся и всё так же неторопливо двинулся обратно, в сторону монастыря. Говорил он теперь мягко, вкрадчиво, сопровождая свою речь плавными движениями рук.
- Грядут большие перемены, брат Герардо. Наша Святая Церковь стоит перед величайшими испытаниями. Перед большими битвами, из которых она, ровно птица Феникс, выйдет очищенной и обновлённой... И нам нужны люди, Герардо. Верные люди. Грамотные люди. Люди понимающие, что отнюдь не светская власть, власть продажных и погрязших в распутстве вельмож, но исключительно власть церковная способна спасти этот мир из лап сатаны. Привести отдельных человеков и целые народы в Царствие Божие... Нам нужны бойцы, Герардо. Бойцы, готовые сражаться за веру. Бойцы, способные действовать не только словом, но и копьём и мечом. Бойцы, готовые ради великого дела пролить великую кровь... Вот почему наш новый папа остановил свой выбор на тебе. Вот почему я здесь, Герардо... И теперь скажи мне, брат Герардо, скажи, как на исповеди, прямо и откровенно... Ты готов служить новому папе? - легат вновь остановился и испытующе, твёрдо взглянул в глаза собеседнику; в голосе его теперь звенел металл. - Ты готов исполнять его волю беспрекословно?! Ты готов... умереть за веру?!
Яркая неистовая луна беспощадно светила в лицо приора, проявляя на нём самые мельчайшие черты и детали. Герардо переглотнул.
- Воистину!.. Воистину так, ваша милость! Я готов служить и готов умереть за веру! За Господа нашего, Спасителя Иезуса Христа! За нашу Святую Церковь!
- И за папу? - придирчиво уточнил легат. - За нашего нового папу Иннокентия Третьего?
- И за папу! - приор преданно ел глазами собеседника. - За Святейшего Отца нашего Иннокентия Третьего! За слово и дело его!
- Хорошо, Герардо! Хорошо... - кардинал одобрительно похлопал приора по плечу. - Я, собственно, нисколько в тебе и не сомневался... Теперь главное... - Иордано Цеккано оглянулся на маячившую невдалеке стражу и, взяв Герардо под локоть, вновь увлёк его прочь - вдоль кромки морского прибоя. - Теперь о том, что тебе предстоит сделать... - легат заговорил тихо, чуть ли не шёпотом, слова его тонули в шелесте волн, и приору пришлось напрячь слух, чтобы ничего не упустить из сказанного гостем. - Как я тебе уже говорил, грядут большие перемены. Наш новый папа Иннокентий не намерен далее терпеть чужеземцев в своём доме. Я сейчас имею в виду дукса Маркова́льдо. Ты ведь знаешь, земли, на которых он правит, исконно, ещё со времён "Константинова дара", принадлежат Святой Церкви. Это неоспоримый факт! Анкона, Равенна, Моли́зиум, Апру́тиум... Марковальдо владеет этими землями не на основании закона, но лишь по праву сильного. На правах захватчика, присвоившего чужое, растоптавшего закон и установленный Богом миропорядок. И поскольку Марковальдо сам с этих земель не уйдёт, его придётся заставить это сделать!
- Война?.. - заглянув сбоку в лицо собеседнику, тихо спросил приор.
- Да, Герардо, это война! И это - справедливая война! Это священная война за освобождение! За право обокраденного на своё имущество! За право униженного на справедливость! И, клянусь Святым Распятием, Господь Бог в этой войне будет на нашей стороне!.. - кардинал перевёл дух. - Теперь о том, что надо будет сделать именно тебе... Нам нужна армия, брат Герардо. Марковальдо силён, и поэтому нам нужна самая настоящая армия... И эту армию, Герардо, предстоит создать тебе...
- Но как?! - вскинулся приор. - Ваша милость, я же монах! Я простой монах, но никак не воин! Я же никогда!.. Я... я не сумею!.. Ваша милость, я не смогу.
- С Божьей помощью, брат Герардо, - твёрдо сказал легат, - с Божьей помощью. И, разумеется, при нашей поддержке... - он теперь шагал твёрдо, гордо выпрямив спину, и, не оглядываясь на семенящего рядом собеседника, строго глядел вперёд - в какие-то дальние, одному ему веданные дали. - Ты всё сможешь, и у тебя всё получится. Ещё раз повторю, Святейший Отец папа Иннокентий Третий верит в тебя и очень надеется на тебя... Опять же, ты будешь далеко не одинок. Задачу по формированию армии получили и епископ Равенны Гулие́льмо, и епископ Ариминума У́го. Свои действия ты будешь постоянно координировать с ними. Но учти, епископ - фигура публичная, заметная, поэтому и Гулиельмо, и Уго будут действовать скрытно, во всяком случае - пока, стараясь до поры не привлекать к себе внимания. Тебе же, наоборот, надлежит стать особой гласной, предводителем, вождём, я бы даже сказал - знаменем освободительной борьбы. Знаменем, под сень которого будут стекаться все обиженные и обездоленные. Все те, кому дороги вера и закон. Те, у кого сердце болит за родную землю, за поруганную и униженную Святую Церковь. Те, кому все эти имперские дуксы и их прихлебатели давно сидят рыбной костью в горле!.. - кардинал вновь остановился и, заложив руки за спину, некоторое время молчал, глядя себе под ноги; приор, ошеломлённый и обескураженный, даже не пытался задавать какие-либо вопросы. - Денег не жди, - вновь трогаясь с места, жёстко сказал легат. - Денег в папской казне нет. Наоборот, наш папа в этом плане очень надеется на тебя - Марковальдо сказочно богат, но богатство это, сам понимаешь, принадлежит не ему, оно принадлежит Святому Престолу. И оно должно быть возвращено Святому Престолу!.. Как я уже сказал, взаимодействовать будешь с епископами Уго и Гулиельмо. В Пиза́урум не суйся. Тамошний епископ Хе́нрик ненадёжен. Он погряз в роскоши, наделал непомерных долгов, и теперь Марковальдо держит его на крючке... Недалеко от Пизаурума есть монастырь Святого Томаса. Настоятелем там приор Ху́го. Хуго из Лу́ки. Ты должен помнить его по университету.
- Да, ваша милость, я помню его. Мы были приятелями.
- Тем лучше, - кивнул кардинал. - На него можешь вполне положиться. Он в курсе всего, и он ждёт от тебя сигнал к началу действий... Далее... Сенига́ллия. Там епископом, по совпадению, тоже Хенрик. Некий Хенрик из У́рбинума. Ничего тебе про него сказать не могу. Он человек новый, назначен туда папой Целестином только в прошлом году. С ним пока ясности нет. Как он себя поведёт и чью сторону займёт - неизвестно. Поэтому для начала съезди в Клара́валлис. Там есть цистерцианский монастырь, настоятелем в нём аббат Теоба́льдо. Он мой давний знакомый, я напишу тебе к нему записку. Посоветуйся с ним насчёт епископа. Теобальдо должен его хорошо знать. В случае если на епископа положиться будет нельзя, действуйте с Теобальдо вдвоём... Это ясно?
- Да, ваша милость, - Герардо покорно кивнул. - Ясно.
- Утром я уеду, - вновь останавливаясь и поворачиваясь к приору, сказал легат. - Сначала в Фа́нум, к епископу Мона́льдо, а оттуда - к епископу Ни́коле в Фоссо́мброне. О результатах моих разговоров с ними я тебя извещу. Но ты не жди! Начинай действовать немедленно! Ты меня понял, Герардо?!
- Да, ваша милость. Понял.
- И не надо тушеваться, Герардо, - голос легата зазвучал тепло, по-отечески. - И, тем более, не надо бояться! Вспомни Святого Маврития, который, ослушавшись приказа императора, пострадал за веру. Пусть имя его и дело его послужат для тебя примером. Ибо нет для нас с тобой, брат Герардо, интересов превыше интересов Святой Церкви! Ибо слово Святейшего Отца нашего папы Иннокентия - Преемника князя апостолов и Викария самого Христа! - палец кардинала взлетел к звёздам, - премного выше слов какого-то там имперского викария!.. И ещё одно знай, брат Герардо, - легат вновь нацелился пальцем в грудь приора. - Верная служба Святой Церкви и главе её, папе Иннокентию, не останется без награды. Знай, не случайно скромный приор рядового монастыря удостоен высочайшего внимания Великого Понтифекса. Не напрасно поставлен он в один ряд с епископами. Ибо ждёт его великое будущее! Как ждало великое будущее скромного, но смелого юношу Да́вида, который, не убоявшись великана Го́лиата, сразил его камнем из своей пращи. Один бросок камня открыл простому пастуху дорогу к величию и к славе и принёс ему в итоге - пусть после гонений и многих страданий! - но принёс ему в итоге царский венец. И также один смелый поступок, один смертельный удар по дуксу Марковальдо, по этому напыщенному болвану, по этому гиганту на глиняных ногах, сможет привести простого настоятеля монастыря к епископскому чину. И, кто знает, может, даже возложить на его плечи митрополитский па́ллиум!.. Ты следишь за ходом моей мысли, брат Герардо?! Ты готов к делам великим?! К великой славе?! Может быть, изначально и к гонениям и страданиям, но в итоге, без всяких сомнений, - к великой славе, к триумфу?!
- Да, ваша милость! - Герардо упал перед легатом на колени и, найдя его руку, припал к ней горячими губами. - Да!! Я готов служить и готов страдать! Я готов исполнить любой приказ Святейшего Отца нашего папы Иннокентия! Я готов биться насмерть! Я готов умереть за него! За него и за веру! За него и за матерь нашу Святую Церковь!
- Очень хорошо, Герардо! Очень хорошо!.. Я верю в тебя. Я верю, что у тебя всё получится... Да пребудет с тобой Святой Дух! Да снизойдёт на тебя благодать Господня! - кардинал несколько брезгливо высвободил свою руку и, шагнув назад, трижды осенил стоящего на коленях приора широким крестным знаменьем...
- Вы позволите, святой отец?.. - приоткрыв дверь ровно настолько, чтобы просунуть голову, учтиво спросил майордом.
- Да... Чего тебе, А́льберт? - папа Иннокентий оторвался от бумаг, которыми был завален его рабочий стол.
- Осмелюсь напомнить, святой отец, ваш дядя, синьор Папаро́ни, уже больше часа ожидает аудиенции.
Иннокентий распрямился и, отложив перо, хрустнул пальцами.
- Как думаешь, Альберт, он созрел?
Майордом проскользнул в комнату и, плотно прикрыв за собой дверь, льстиво хихикнул.
- Истинно так, святой отец. Созрел, ровно ноябрьская груша. Синьор сенатор поначалу изволили сильно гневаться, два раза посылали меня к вам, узнать - скоро ли? А теперь сидят смирно, лишь глазами лупают да вздыхают время от времени.
- Вздыхают, говоришь... - понтифекс покрутил затёкшей шеей. - Ну, коль вздыхают, похоже, и вправду, созрел. Давай его сюда. Да смотри, пока ведёшь, шепни, что Великий Понтифекс на рабочем месте не терпит никакого панибратства. Так что пусть забудет, что он мой родственник, ведёт себя учтиво и обращается как положено. Понял?
- Да, святой отец, - майордом, переломившись пополам, попятился к двери. - Понял. Сделаю...
Верховный Сенатор Ромы синьор Скотт Папарони - невысокий, но обширный в талии, бесшеий и коротконогий, словно бы пристукнутый сверху огромным молотком, - вошёл в кабинет понтифекса нерешительно, с видом человека, неожиданно забывшего своё имя. Губы его были поджаты, маленькие, заплывшие жиром глазки беспокойно шарили по сторонам, на бледном выпуклом лбу блестели редкие капельки пота. Свою шляпу - дорогую, с высокой заострённой тульей и загнутыми вверх, узорчато изрезанными полями - он мял в руках, явно стесняясь неестественного положения своего головного убора. Войдя, он сделал несколько неуверенных шагов и остановился, не дойдя даже до середины комнаты.
Иннокентий поднял на посетителя глаза и несколько мгновений задумчиво, как бы не узнавая, смотрел на него. Затем брови его поползли вверх и понтифекс, отодвинув от себя полуразмотанный книжный свиток, устало откинулся на спинку стула.
- А-а, дядюшка... - улыбнулся он краешками губ. - Рад тебя видеть...
Синьор Папарони, шумно выдохнув, суетливо задвигал ногами и, издав некое неопределённое восклицание, долженствующее, вероятно, означать приветствие, попытался учтиво поклониться. Ни шея, ни поясница его к таким телодвижениям были явно не приспособлены, поэтому поклон сенатора выглядел так, как будто он боднул лбом что-то невидимое, висящее у него перед носом.
- Прости, что заставил тебя ждать, но сам видишь, - Иннокентий показательно обвёл рукой канцелярский беспорядок на своём столе, - забот множество, буквально не продохнуть... Как твои дела? Надеюсь, всё хорошо? Как здоровье тётушки? Молюсь о ней ежедневно. Что поясница её, прошла? Помогла мазь, что я отсылал ей перед февральскими календами? Или, постой, это же было на Очищение Девы Марии! Вот видишь, голова кругом - совсем запутался в днях!.. - понтифекс говорил быстро, не давая гостю не то что ответить на заданный вопрос, но даже просто вставить хотя бы слово; присесть дону Папарони также не было предложено. - Наслышан, наслышан о случившемся с тобой. Подумать только! Забросать камнями повозку Верховного Сенатора! Возмутительно! Чернь совсем отбилась от рук! Надеюсь, дядюшка, ты не пострадал? Зачинщики, я так понимаю, уже пойманы? Нет?! Ну как же так! Необходимо поймать и наказать! Наказать публично и максимально жестоко! Дабы в будущем никто и в мыслях не держал поднять руку на человека, облечённого властью!.. Хотя, конечно, с другой стороны, горожан вполне можно понять. Многие недовольны действиями городских властей. Налоги день ото дня растут, а куда идут собираемые деньги - совершенно непонятно! На улицах грязь, смрад! Ивовый холм и Эскви́лин который год без воды - колодцы не чистятся, родник у церкви Святого Сильве́стера совсем зачах! Я уже не говорю про городские суды! Там же творится форменное безобразие! Судьи поголовно мздоимствуют! Дошло до неслыханного - говорят, некоторые из них даже установили фиксированный размер взятки за то или иное решение! Горожане жалуются! Жалуются мне! А что я могу поделать? Верховный Сенатор назначается не мной. И подчиняется не мне... Я говорил на днях с капитаном Мейнардо. Он лишь разводит руками - у него слишком мало людей, чтобы обеспечить порядок во всём городе. Так что я совсем не удивлюсь, если камни в повозку сенатора станут швырять и впредь. И как знать, может, дело камнями не ограничится. Может, кто-нибудь и нож сейчас точит. Злобно ухмыляясь... Ты вроде как побледнел, дядюшка? Нет? Полноте! Я уверен, до этого дело не дойдёт. Швырнуть камень вслед повозке - это одно. А готовить покушение, с оружием, всерьёз - это, согласись, совсем другое. Тут смелость нужна. Или же глупость, безрассудство... А с другой стороны, сколько дураков на свете! Да и нравы, сам знаешь, нынче не те. Ожесточился народ. Бога забыл. Злобствует. Вон, в Арре́тиуме, говорят, толпа подесту своего на кол посадила... Хотя, опять же говорят, было за что. Казну разворовал, кумовство развёл, должностями торговал чуть ли не в открытую. Вот народ и взбунтовался. Прямо в дом, говорят, пришли, супругу его, благородную синьору, обесчестили, а его самого в смоле да в перьях изваляли и - на кол...
- О Господи!.. - взмолился, хватаясь за сердце, сенатор. - Дозволь присесть, святой отец! Ноги не держат!..
Дон Папарони на подгибающихся ногах проковылял до ближайшего стула и, кряхтя, тяжело опустился на него. Иннокентий, взяв со стола изящный серебряный колокольчик, негромко позвонил.
- Принеси воды дону сенатору... - приказал он возникшему на пороге майордому. - Я вижу, дядюшка, со здоровьем-то у тебя не всё благополучно, - подытожил понтифекс, сочувственно оглядывая перекошенную набок, тяжело отдувающуюся фигуру гостя. - Волнуюсь я. Не щадишь ты себя. А возраст-то у тебя почтенный. Может, уже хватит? Может, на покой пора? Пусть, вон, молодые воз этот на себе тащат... И опять же, по моему разумению, лучше самому уйти, уйти вовремя - с почётом, приняв за дела свои благодарность сограждан и благословение церкви, чем дождаться отставки, позора и бесчестия. А может, и ещё чего... похуже... Ведь тебе, почитай, ещё больше чем полгода крест этот на себе нести. Справишься ли? Да и тётушку бы пожалел. Ведь, не дай Бог, с тобой что случится, она же этого не переживёт. И меня совесть замучает - не уберёг, не отговорил... - он замолчал, прислушиваясь, как сенатор, гулко глотая, пьёт принесённую майордомом воду.
Дон Папарони сунул слуге пустой кубок и отёр рукавом проступившую на лице обильную испарину.
- Клевещут... - хрипло начал он и, откашлявшись, простёр к Иннокентию руку с зажатой в ней шляпой. - Клевещут на меня, дорогой Лота... э-э... святой отец! Всё, как есть, клевета! И про взятки, и про кумовство! Никогда даже одного денария не брал! Ты же... э-э... вы же меня знаете, святой отец! Вы... вы верите мне?!
- Разумеется! - Иннокентий успокаивающе поднял ладонь. - Разумеется, дядюшка, я тебе верю. Кому как не мне знать твою кристальную честность и врождённое благородство? Ведь оттого и волнуюсь за тебя!.. Ты ведь ещё учти, врагов у тебя теперь прибавилось. Ведь то, что именно меня избрали Великим Понтифексом, несёт тебе - именно тебе! - прямую угрозу. Смекаешь, о чём я?..
Дон Папарони, прекратив утираться, замер и недоверчиво уставился на собеседника.
- Да-да! - покивал Иннокентий и, понизив голос, разъяснил: - Моё избрание для многих - что кость в горле. Бобоне, Орсини, Савелли, они ведь не простили мне своего поражения. И никогда не простят! И то, что ты, дядюшка, мой родственник, делает твоё положение крайне уязвимым, если не сказать опасным. Подумай об этом... Я прошу тебя. Как твой друг и родственник прошу. Подумай, может, хватит испытывать судьбу?.. Жизнь, она ведь и без того коротка. И не следует стремиться сделать её ещё короче... Господь нас всех когда-нибудь призовёт к себе. В своё время. У Него на каждого из нас Свои планы. А потому самому искать опасность, опрометчиво играть с огнём - это почти всё равно, что совершать грех самоубийства. И это я говорю тебе уже не как родственник, но как Великий Понтифекс и Викарий Христа!
Иннокентий замолчал и, откинувшись на высокую спинку кресла, строго и даже несколько надменно оглядел посетителя. Под этим холодным, совсем не родственным взглядом дон Папарони поёжился и, опустив глаза, некоторое время молча теребил пухлыми пальцами свою дорогую шляпу.
- Я... Я понял вас, святой отец, - пробормотал он почти неслышно. - Я... обещаю подумать... Обо всём, что вы мне сказали, - сенатор быстро взглянул на понтифекса и сейчас же вновь спрятал глаза. - И я... я буду крайне осторожен, святой отец.
- Именно! - кивнул Иннокентий. - Именно! Я рад, что... что вы меня правильно поняли, дон Папарони. Осторожность и здравомыслие - вот то, к чему я вас призываю... Может, мне помочь вам с охраной? Хотя нет!.. - понтифекс покачал головой и поморщился. - Это будет, наверняка, неверно истолковано. Даже в этом я не в силах помочь вам, дон Папарони. Поэтому остаётся одно - осторожность... Здравомыслие и осторожность... - последнюю фразу Иннокентий произнёс уже отвлечённо, беря в руки отложенный при появлении сенатора свиток. - У вас будет ещё что-нибудь ко мне, дон Папарони?.. Нет?.. Альберт! Проводи дона сенатора. Всего вам наилучшего, дон Папарони! Храни вас Господь! И передайте моё благословение супруге вашей, благородной донне Роксане!..
Дон сенатор, пятясь, задом выдавил дверь и, сопровождаемый майордомом, покинул кабинет. Понтифекс дождался, пока в приёмной затихнут шаги, после чего негромко позвал:
- Хугули́но!
В соседней комнате скрипнул отодвигаемый стул и в кабинет, раздвинув шторы, закрывающие дверной проём, шагнул высокий худощавый мужчина с заострённым по-птичьи, бледным лицом - двоюродный племянник Иннокентия Хугулино Сеньи, назначенный капе́лланом, то есть личным секретарём понтифекса, буквально на следующий после памятного консисториума день.
- Да, святой отец.
- Всё слышал?
- Да. Всё.
- Как думаешь, с него достаточно?
- Думаю, святой отец, не помешает ещё раз как следует припугнуть. А то эти Папарони... Знаю я их: упрямые, что бараны.
- Ну что ж, - Иннокентий задумчиво огладил бородку, - припугни. Лишним не будет... Опять камнями?
Хугулино покачал головой.
- Нет. Думаю, теперь следует подослать кого с ножом. Плащ ему, к примеру, порезать. Чтоб на него холодком смерти повеяло. Чтоб обделался от страха.
Понтифекс усмехнулся.
- Холодком смерти, говоришь. Ну-ну... А не рискованно? Папарони, наверняка, охрану сейчас свою усилит. Трудновато будет к нему подобраться. Особенно так, чтоб не схватили.
Капеллан пожал плечами.
- Ну, тогда можно стрелой. Из арбалета. В окно. Чтоб перед носом пролетела.
- А это идея! - щёлкнул пальцами Иннокентий. - Это идея! Только тогда не в окно, а прямо на улице. Чтоб свидетелей побольше было... Шляпу ему, к примеру, прострелить. А то уж больно он шляпой своей кичится. Денариев сорок, поди, за неё выложил. Найдётся у тебя такой умелец, чтоб шляпу ему попортить?
- Найдётся, - улыбнулся секретарь. - И не один. Брат Орландо, к примеру. Тот, что из Фаифолийского монастыря пришёл. Он из короткого арбалета со ста шагов в голубя попадает.
- В летящего? - задрал бровь понтифекс.
Хугулино рассмеялся
- Скажете тоже, святой отец! Да если б в летящего, сидел бы он тогда в монастыре! Как же! Да он бы уже давно к какому-нибудь синьору в охрану нанялся. Причём ещё бы и покапризничал - к какому идти, поскольку синьоры за него волосы бы друг другу повыдирали!
Теперь уже в ответ рассмеялся Иннокентий.
- Волосы, говоришь! Ну-ну... Ладно, давай действуй. Только смотри, осторожно. Не дай Бог, не попадитесь охране.
Капеллан, вновь став серьёзным, согласно наклонил голову.
- Разумеется, святой отец... Вы позволите вопрос?
- Да, конечно. Спрашивай.
- Вы уже наметили кого-нибудь на замену Папарони?
Понтифекс внимательно посмотрел на секретаря.
- Ты полагаешь, Хугулино, что я́ впредь буду назначать Верховного Сенатора?
- Н-ну да... - удивился капеллан. - А разве нет?
Иннокентий медленно покачал головой.
- Много чести. Чтобы Глава Вселенской церкви, Примас Италии назначал какого-то там городского магистрата... Даже если этот магистрат - Верховный Сенатор, и даже если этот город - Рома. Нет и ещё раз нет!
- Так что, его и впредь будет избирать сенат?!
- Ну что ты! - отмахнулся Иннокентий. - Эти бараны не могут выбрать между красным и белым вином к ужину! А им было дозволено избирать городского правителя!.. Всё! Их время ушло! Ушло безвозвратно! Выбирать масло для уличных факелов и очерёдность очистки выгребных ям - вот, что теперь им будет дозволено! Вот, что отныне их должно заботить! Отныне и впредь!.. А Верховного Сенатора... Я полагаю, будет правильным - передать это право, право выбора городского правителя, вообще третьему лицу. Скажем, какому-нибудь уважаемому в городе синьору. Пусть это будет что-то типа бенефиция... Можно будет даже как-нибудь красиво назвать эту новую должность. Например... м-м... Посредник. Да! Дон Посредник! А что, по-моему, звучит. И вполне соответствует содержанию. Он будет именно посредником. Посредником между Святым Престолом и городской общиной.
- А... А зачем это всё, святой отец? Я имею в виду - к чему такие сложности?
Понтифекс с искренним сожалением посмотрел на своего секретаря.
- Ты, вправду, не понимаешь?
Хугулино с виноватым видом покрутил головой. Иннокентий вздохнул.
- Ну, хорошо... Скажи мне, где сейчас находится Бенедикт Кару́схомо?
- Ну, как где. В городской тюрьме, на Капитолии. Лет пять уже, почитай, сидит... Если живой ещё, конечно.
- Ясно, в тюрьме... А где, скажи мне, сейчас Иоханнес Капо́ццио?
- Ну, там же. В тюрьме.
- Хорошо... А где, дорогой мой Хугулино, нынче обитает некто Иоханнес Пьерле́они? Уж не в той же самой тюрьме, на Капитолии, где и два предыдущих деятеля?
- В той самой, - капеллан хмыкнул. - Сказывают, они с Капоццио в одной камере сидят.
- Вот как?! - задрал брови понтифекс. - Два Иоханнеса в одной камере! Причём один из них в своё время посадил другого. Забавно! И как они? Глотки друг дружке ещё не перегрызли?
- Поначалу, говорят, чуть не каждый день дрались. А сейчас - ничего, мирно живут, вроде как даже подружились.
Иннокентий щёлкнул пальцами.
- Прелестный сюжет. Прямо-таки трагедия о превратностях судьбы. Достойна пера Эсхи́ла... Так вот, я это к чему, брат Хугулино. Как видишь, должность Верховного Сенатора в нашем городе чревата не столько почётом, сколько большими и малыми неприятностями, и не так уж редко приводит её обладателя в кутузку. И тот, кто возложит на себя обязанность выбора и назначения Верховного Сенатора на пост, неизбежно навлечёт на свою голову тысячи и тысячи проклятий от вечно недовольных горожан. Вопрос: зачем мне это надо?.. - Иннокентий выжидательно посмотрел на собеседника. - Ты когда-нибудь был в кузне, брат Хугулино? Нет? Напрасно. Увлекательное зрелище. Особенно ежели кузнец сноровистый да умелый. Так вот. Когда кузнецу требуется разрубить заготовку или, скажем, сделать в ней просечку, он кладёт её на специальную подложку, на какую-нибудь бросовую железяку, чтобы не повредить зубилом поверхность наковальни... Надеюсь, ты теперь понимаешь, для чего мне нужны, как ты говоришь, "такие сложности", для чего мне понадобился этот бенефиций, эта должность Посредника?
Хугулино широко, от уха до уха, улыбнулся и закивал.
- Понял, святой отец! Как тут не понять! Вы так наглядно всё объяснили - дурак бы только не понял. Вам нужна подложка на наковальню!
- Именно! - ткнул пальцем в сторону секретаря понтифекс. - Именно...
- И что, вы уже наметили кого-нибудь на эту должность?
Иннокентий покачал головой.
- Пока нет. Но склоняюсь к тому, чтобы отдать её в руки нашим заклятым друзьям. Орсини или Савелли. Пусть они грызут эту кость, пока не подавятся. Надеюсь, это послужит им малым утешением после провала на выборах... Кстати, я просил тебя составить новый текст присяги Верховного Сенатора. Ты сделал?
- Точно так, святой отец, - поклонился капеллан. - Текст готов. Принести?
- Да. Давай.
Хугулино нырнул за штору и тут же вернулся, неся перед собой исписанный лист бумаги.
- Вот, святой отец. Читать?
- Не надо, - понтифекс протянул руку. - Дай, я сам.
Он принял у секретаря документ и, бегло проглядев, небрежно кинул на стол.
- Плохо! Плохо, брат Хугулино! Никуда не годится!.. Ты не присягу на верность составил. Ты составил дружеское послание от одного уважаемого дона другому. Как тут у тебя?.. - Иннокентий вновь придвинул к себе бумагу. - Проявляя благорасположенность и всемерное уважение... А?! - он недоумённо посмотрел на секретаря. - Это что?!.. Или вот, дальше... По мере сил и возможностей соблюдать интересы Святого Престола... Ну?! По мере возможностей! Это же ни в какие ворота не лезет!.. Так... - понтифекс встал и, обойдя стол, приблизился к стоящему с виноватым видом Хугулино. - Садись, пиши, - Иннокентий указал капеллану на своё место. - Садись-садись! - видя нерешительность Хугулино, подтолкнул он. - Привыкай. Авось когда-нибудь сам станешь Великим Понтифексом... Шучу... - он дождался, пока секретарь умостится за столом и возьмёт в руки перо. - Готов?.. Пиши... Я, Верховный Сенатор города, клянусь... что отныне и навсегда буду верен тебе... моему господину, папе Иннокентию. Моему господину! Ты понял меня, Хугулино?! Моему господину, а не: "проявляя благорасположенность"! Ясно?! Записал?.. Пиши дальше... Ни делом, ни помышлением... я никогда не буду способствовать тому... чтобы ты потерял жизнь... или здоровье своё... или коварным образом в плен был захвачен... Всё, что ты мне лично доверишь, я никому не открою к твоему вреду... Успеваешь?.. Пиши... Я буду предотвращать твой ущерб, если узнаю о нём... если же не буду иметь к тому возможности, то уведомлю тебя лично... либо письмом, либо через верных посланных... Далее... По мере сил... Хм... по мере сил... Да! По мере сил и разумения моего. Именно!.. По мере сил и разумения моего я буду помогать тебе в охранении папства... и прав Святого Петра, которыми ты обладаешь... и в возврате тех, которых ты не имеешь... и возвращённое тебе против всего света защищать буду... А именно: базилику Святого Петра... город Рому... Трасте́вере... Остров... замок Кресце́нтиев... храм Святой Марии с Ротондой... гавань О́стию... имения в Ту́скулуме... монеты... почёт и достоинства города... - понтифекс на мгновенье задумался, - и вообще все права и преимущества как в городе, так и вне его... - Записал?.. Так, теперь ещё... Кардиналам... и состоящим при твоём и при их дворе... когда они будут приходить в церковь, оставаться там и возвращаться назад... я ручаюсь за полную их безопасность... Клянусь добросовестно и верно исполнять всё сказанное... И да поможет мне в том Бог и Его святые Евангелия... Есть?.. Ну-ка, прочти...
Хугулино, отложив перо, встал и, подняв перед собой лист, торжественно, как будто это он сам присягал папе, прочитал написанное.
- Хорошо! - выслушав, одобрил понтифекс. - То, что надо! Перепиши набело и сделай несколько копий... Хотя нет! Постой! - он пощёлкал пальцами. - Не спеши. Давай я завтра ещё раз посмотрю и, если надо, поправлю.
Иннокентий вернулся на своё место и некоторое время сидел, задумчиво барабаня пальцами по столу.
- Я могу идти, святой отец? - осторожно спросил капеллан.
- Да... - невнимательно кивнул Иннокентий. - Можешь... Хотя подожди!.. Знаешь что, пригласи-ка ко мне Риккардо...
- Слушаю, святой отец, - Хугулино поклонился и направился к двери.
- Да, и ещё! - окликнул его понтифекс. - Скажи начальнику стражи, чтоб готовил карруку и большой выездной караул. Скажи, что поеду на Квири́нал, к императорскому префекту...
- Да, святой отец!..
Спустя четверть часа в кабинет заглянул вызванный секретарём камерарий.
- Звал, Лотарио?
- Звал. Проходи.
Риккардо, твёрдо ступая, пересёк кабинет и опустился на стоящий сбоку от стола понтифекса стул.
- Слушаю.
Иннокентий испытующе взглянул на брата.
- Денег дашь?
Риккардо шумно засопел носом.
- Опять?!
- Опять.
- И что на этот раз?
- Всё то же, - Иннокентий пожал плечами, - швырну в толпу. А точнее, раздам добрым горожанам. Поеду сейчас к префекту и по дороге раздам.
Камерарий крякнул и недовольно, исподлобья, посмотрел на понтифекса.
- Ты уже раздал почти всё, что у нас было. Через неделю коронация. Чем ты собираешься её оплачивать? И, наконец, где ты возьмёшь пять тысяч либр для уплаты в городскую казну?.. Кстати, у нас были эти пять тысяч либр. Но ты их все раздал. Ты их, как ты говоришь, швырнул в толпу. И теперь у нас их нет! Я не понимаю, что ты творишь! Я вообще не представляю, как можно так жить?! Не откладывая ничего про запас. Не имея за душой лишнего денария!
Иннокентий задумчиво посмотрел на брата.
- Как ты думаешь, Риккардо, из чего делаются деньги?
- Как из чего, - камерарий пожал плечами, - разумеется, из серебра. К чему этот глупый вопрос?!
Понтифекс медленно покачал головой.
- Нет, мой друг. Деньги делаются из власти. Если у тебя есть власть - настоящая власть, а не бумажная! - к тебе потекут деньги. И чем сильнее будет твоя власть, чем она будет крепче, тем быстрее и шире будет этот поток... Давай не станем повторять ошибок моих предшественников. Они пытались торговать своей властью, они меняли её на жалкие подачки, они копили серебро в своих сундуках, как хомяк - зерно в своей норе, и в результате оказались и без власти, и без денег... Любой весенний ручей, затопив нору хомяка, может оставить его без припасов и обречь на голодную смерть. А вот лев никогда не делает запасов. Он берёт то и тогда, что и когда ему заблагорассудится. Потому что за ним сила и власть! И ему не страшно половодье. Оно даже в помощь ему. Поскольку в половодье гораздо легче охотиться на глупых антилоп... Ты спрашиваешь, где я возьму пять тысяч либр, чтобы заплатить городу? Это несложно. Для начала я вытряхну их из Марковальдо и Ко́нрада Суэбского, когда отберу у них захваченные земли. И - да - я отдам их городу. Но это будет всё равно, что переложить деньги из одного отделения моего ларца в другое. Поскольку, почувствовав мою власть, ощутив мою силу, горожане сами понесут мне свои денарии. В обмен на церковное благословение и очищение от грехов... Так что давай не капризничай, а приготовь либр двадцать серебра - пусть прихожане знают, что их папа милостив и щедр.
Риккардо во все глаза смотрел на своего брата.
- А ты очень переменился за последние годы, Лотарио, - после долгой паузы сказал он. - Раньше, помнится, ты не был столь... столь прагматичен. Помнишь, как мы спорили с тобой о христианской добродетели? Помнишь, как ты убеждал меня, что Бог есть любовь? И скажи на милость, куда теперь подевалось твоё милосердие, твоё доброе отношение к людям?
Иннокентий поморщился.
- Это всё было очень давно... Мы все меняемся со временем, Риккардо. А точнее, нас меняет время. Трудные времена требуют жёстких решений... К тому же, у меня были очень хорошие учителя. Которые гораздо чаще награждали меня палкой, нежели хлебной лепёшкой. А теперь я имею возможность ответить им тем же... Как ты уже, наверное, понял, я никого не собираюсь гладить по головке. Ни своих врагов, ни даже своих друзей. Если ты со мной, значит, ты со мной. Без всяких разговоров и пререканий. Если против - ну что ж, тогда лучше отойди и не мешай.
Камерарий покачал головой.
- Я, конечно, с тобой, Лотарио, это ясно. Я всегда был и буду с тобой, но...
- Давай без "но", Риккардо! - хлопнул по столу ладонью понтифекс. - Давай без этих всяких дурацких "но"! И давай вернёмся к нашему разговору. Так ты найдёшь мне двадцать либр серебра?
Камерарий вздохнул.
- Найду... Ты не будешь возражать против венетийских пикколо?
Иннокентий поморщился.
- Других нет?
- Есть двадцать шесть с половиной либр пикколо и чуть больше одиннадцати либр новых миланских сольдо. Так что выбирай.
Понтифекс махнул рукой.
- Давай всё! И то, и то, вперемешку.
- Выгребешь всё подчистую?
- Да, давай, не жадничай. И вот ещё что. Что у нас с золотом? Есть хоть что-нибудь?
Риккардо усмехнулся.
- Ещё и золото. Его ты тоже намерен швырнуть в толпу?.. Есть несколько десятков монет и какая-то ювелирная шелуха, ничего вразумительного. Либры четыре наберётся в общей сложности... А что?
- Либры четыре... - Иннокентий задумчиво потёр переносицу. - Четыре... Как думаешь, на розу хватит?
- На розу?!.. Ты хочешь сделать золотую розу?! Но... для кого?!
- Для императорского наместника. Я вручу её префекту Петрусу в Розанное воскресенье.
- Петрусу?! Золотую розу - символ добродетели и совершенства! - префекту Петрусу?!
- Да. А что тебя удивляет?
Камерарий в замешательстве развёл руками.
- Меня уже, кажется, ничего не удивляет. У меня только один вопрос: зачем?!
Иннокентий улыбнулся.
- Для равновесия, Риккардо, для равновесия. Ты же камерарий. Ты хорошо знаешь, как взвешивать драгоценности. На одну чашу весов ты кладёшь то, что хочешь взвесить. К примеру, какую-нибудь, как ты говоришь, ювелирную шелуху, а на другую - свинцовые грузики. До тех пор, пока чаши весов не выровняются. Я, по сути, сейчас занимаюсь тем же... Благополучие в нашем городе, дорогой Риккардо, всегда держалось на равновесии двух сил - городской общины, представленной у власти сенатом, и городского префекта, наместника императора. И всякое нарушение этого равновесия в ту или иную сторону всегда влекло за собой смуту со всеми вытекающими из неё дурными последствиями. Со смертью короля Хенрика чаши весов пришли в движение, и сейчас одна из них явно тяжелее другой. Должность императорского префекта за последние месяцы превратилась просто в фикцию, пустышку, а он сам - в огородное пугало, которое ещё обходят по привычке стороной, но которого уже никто всерьёз не боится...
Риккардо усмехнулся.
- Слышал бы тебя сейчас префект Петрус!..
Понтифекс не отреагировал на реплику, взгляд его, направленный на камерария, был холоден и строг.
- Незадолго до тебя в этом кабинете побывал наш с тобой двоюродный дядя, сенатор Папарони. Этот старый дурак всё ещё кичится своей должностью, и одна его шляпа стоит больше, чем моя лучшая каррука. Он пока не понимает, что его время ушло. Не сегодня-завтра он расстанется со своим тёплым местом и станет гораздо скромнее в выборе нарядов. И должность Верховного Сенатора станет красивой погремушкой, которую купленная мной с потрохами городская община будет раз в году с цирковой помпой вешать на шею какому-нибудь очередному козлу отпущения... А императорского префекта я, наоборот, возвеличу. Я дам ему представительство, полное блеска и пышности. Я дам ему фе́удум на земли. Я напомню всем - и спесивой городской знати, и этим зарвавшимся выскочкам пополанам - кто на самом деле является воплощением городской магистратуры... Я помогу Петрусу вместе с пурпурной мантией префекта вернуть себе все утраченные полномочия: суд, нотариусов, улицы и рынки. А что касается почёта и уважения - он их получит сторицей, в избытке... Разумеется, в обмен на его признание безусловного верховенства церковной власти.
- То есть ты... Ты хочешь, чтобы наместник императора принёс тебе клятву верности? Как... как простой вассал?!
- Да, Риккардо. И, поверь мне, он пойдёт на это. У Петруса сейчас слишком незавидное положение. Он даже не сидит на двух стульях, он висит в воздухе. Он сейчас слуга без господина. И я вдруг подумал: а почему бы место его господина не занять мне?.. Ты давно был на Квиринале, возле дворца префекта? Это же осаждённая крепость! Петрус даже арбалетчиков держит на стенах, хотя, сам знаешь, ему впрямую сейчас ничто не угрожает... Так что, я полагаю, он без долгих раздумий согласится принести клятву верности Примасу Италии. В обмен на твёрдые гарантии личной безопасности. Тем более, если эти гарантии будут подкреплены всякими вкусными привилегиями...
Иннокентий поднял глаза на камерария и запнулся - брат глядел на него с каким-то странным выражением: то ли недоверчивого изумления, то ли опасливого восхищения. Так, наверное, смотрел бы родитель на своего годовалого сына, внезапно изрёкшего какую-нибудь заковыристую греческую максиму.
- Что?! - не понял понтифекс.
Камерарий замотал головой.
- Нет, ничего. Ничего... Значит, ты хочешь... стать опорой весов? Осью, относительно которой движутся чаши?
Иннокентий нахмурился.
- Нет, Риккардо, я хочу стать ювелиром. То есть тем самым весовщиком, который подкладывает на чаши или снимает с них свинцовые гирьки и тем самым поддерживает баланс. Сохраняет весы в устойчивом положении.
- Господь Бог, взирающий сверху? - попытался улыбнуться Риккардо. - Господь, милующий и карающий?
И вновь понтифекс не оценил иронии брата.
- Я не Господь Бог, Риккардо. Я лишь Его верный и преданный слуга. Я - пастырь. И властью, данной мне свыше, я поведу своё стадо туда, куда ему надлежит идти - в Царствие Божие... - он помолчал и тихо, но отчётливо добавил: - Даже если мне придётся гнать его туда кнутом...
Последний день марта выдался ясным, но ветреным. Напитанные сочным солнечным светом, жёлтые с тремя красными щитами, герцогские штандарты на башнях замка напряжённо трепетали и время от времени громко щёлкали длинными острыми хвостами.
Конрад Суэбский - герцог Споле́тиума, маркграф Ту́сции и граф Асси́зиума - с лицом мрачным, словно могильный камень, нетерпеливо вышагивал по боевому ходу крепостной стены, то и дело поглядывая на идущую от города к замку дорогу. Отсюда, с вершины Плоской Горы, на которой возвышался герцогский замок, вся дорога была видна как на ладони. Сверху она напоминала греческую букву "Пи": начинаясь от городских ворот, дорога поначалу уходила в сторону, на юг, пересекала широкое, ещё по-весеннему голое поле, за которым, повернув наконец в сторону замка, узкой жёлтой змеёй долго извивалась вдоль кромки густого, укрывающего речные берега, леса, и только уже почти миновав замок, делала ещё один крутой поворот и, упёршись в склон горы, принималась крутым серпантином упрямо карабкаться вверх, чтобы, преодолев подъём, закончиться у перекинутого через крепостной ров, узкого деревянного моста. Пути от Нарнии до замка со всеми этими поворотами и серпантинами набиралось в общей сложности прилично - чуть ли не полторы мили, и это при том, что город был, в общем-то, вот он, рядом - стрела, пущенная с крепостной башни из длинного арбалета, спокойно долетала до городских ворот. Герцог уже несколько часов "прохлаждался" на обращённом к городу участке стены. Он ждал сразу двух гонцов с донесениями. Оба донесения были для Конрада крайне важными, от них, можно сказать, зависела вся его дальнейшая жизнь. Поэтому ему и не сиделось в комнатах - голова, или что там не даёт покоя ногам? - заставила герцога чуть ли не с самого рассвета торчать на крепостной стене, прячась за зубцами парапета от плотного, хотя уже и вполне по-весеннему не холодного ветра. Как известно, ждать и догонять - дело муторное. За несколько часов ожидания Конрад совершенно извёлся. Время тянулось мучительно медленно. Дорога была безнадёжно пуста...
Примерно с месяц назад, почти сразу после коронации в Роме нового папы, здесь, в Нарнии, объявились два папских легата: кардинал-епископ Октавиано Паоли и кардинал-дьякон Герардо Аллуциньо́ли. В первый же свой визит в замок на Плоской Горе кардиналы, прибывшие в сопровождении местного епископа Бонифация, предъявили Конраду жёсткий, если не сказать жестокий, ультиматум: герцогу надлежало сложить с себя все властные полномочия, признать главенство папы Иннокентия, вернуть Святой Церкви все когда-либо принадлежавшие ей земли и освободить всех своих вассалов от присяги на верность. В случае неповиновения герцогу грозило немедленное отлучение от церкви. Конрад был в бешенстве. Подумать только, всего лишь каких-то полгода назад он и на порог бы не пустил этих папских холуёв! Да он бы расхохотался им в лицо! Плевать он тогда хотел и на самого папу, и на его кардинальских мосек! А старый трусливый Бонифаций, вообще, ел у него с руки, послушно, за мелкие подачки, исполняя любую прихоть герцога. Но за последние месяцы всё решительно изменилось. Внезапная и безвременная кончина всемогущего короля Хенрика и последовавшие за ней распри между претендентами на имперскую корону Пи́липом Суэбским и О́тто Брунсви́кумским поставила всех бывших вассалов короля в Италии в трудное положение. И новый папа этими трудностями своих противников незамедлительно воспользовался. Откуда ни возьмись, здесь, на Хадриатическом побережье, появилась достаточно многочисленная и вполне боеспособная повстанческая армия, возглавляемая неким, доселе никому не известным аббатом Герардо, которая, объявив войну могущественному герцогу Марковальдо, принялась методично и достаточно умело громить его гарнизоны в Равенне, Рома́нии и Марке Анконитане, а за пять дней до Пасхи в битве под Лонза́нумом неожиданно нанесла лучшим рыцарским отрядам герцога весьма чувствительное поражение. Марковальдо, потеряв почти половину штандартов, отступил с поля боя и с остатками войска укрылся в неприступной Це́зене. Узнав о развернувшейся в соседнем герцогстве военной кампании Конрад поначалу даже слегка позлорадствовал: вот ведь, не на него одного свалились неприятности! Но вскоре понял, что и восстание "всех добрых христиан против иноземцев, захвативших исконно церковные земли" (восстание лишь с виду стихийное, а на самом деле очень даже неплохо организованное!), и внезапный визит в Нарнию папских волкодавов - суть звенья одной цепи. Цепи, искусно сплетённой и тянущейся из Равенны, Анконы и Сполетиума прямиком в Латеранский дворец. Однако время было упущено. О том, чтобы теперь, в присутствии папских легатов, собирать вооружённые отряды и отправлять их на помощь Марковальдо не могло быть и речи. Конрад, понимая всю шаткость своего положения, как мог тянул время. Он осыпал прелатов всевозможными почестями, щедро дарил им безумно дорогие подарки, устраивал в их честь роскошные обеды, жертвовал на нужды церкви умопомрачительные суммы и торговался, торговался по каждому пункту ультиматума. Он надеялся, что вот-вот из Германии прилетит радостная весть об избрании нового императора, и он, почувствовав наконец твёрдую почву под ногами, сможет послать незваных гостей из Ромы настолько далеко, насколько позволит фантазия. И весть о новом императоре пришла! Но была она отнюдь не радостной, поскольку законность избрания нового императора, Пилиппа Суэбского, брата покойного короля Хенрика, не признала половина германской знати. В Германии началась смута, и новому королю было явно не до проблем одного из вассалов своего усопшего брата. И вот тут Конрад окончательно почувствовал себя брошенным. А папские легаты, на манер охотничьих собак, загнавших медведя, висели на нём с двух сторон, намертво сцепив челюсти, с каждой новой уступкой своего оппонента всё ближе и ближе подбираясь к его горлу. Когда же голубиная почта принесла Конраду весть о катастрофе под Лонзанумом, герцог понял, что хуже уже не будет, плевать на прелатов, надо действовать, причём действовать немедленно. Он отправил верных людей ко всем своим, способным держать оружие, вассалам и написал откровенное письмо Марковальдо. В нём он обрисовывал ту весьма тревожную и чреватую многими неприятностями ситуацию, в которой он, Конрад Суэбский, оказался, и предложил герцогу объединить усилия в борьбе с "зарвавшимся и возомнившем о себе епископом Ромы", для чего в ближайшие дни, слив в единый кулак два войска, ударить этим кулаком по "потерявшей всякий страх черни", безнаказанно грабящей герцогские владенья. Ответ от Марковальдо должен был прийти сегодня.
А второе сообщение Конрад ждал из Ромы. Ждал уже десятый день. На последней встрече с папскими легатами герцог предложил компромисс: он, Конрад Суэбский, приносит папе Иннокентию вассальскую клятву верности и становится его наместником на бывших своих, а теперь возвращаемых Святой Церкви территориях - в Сполетиуме, Ассизиуме и Тусции. А для придания веса этому предложению герцог брал на себя обязательство внести в ближайшее время в папскую казну небывалую, гигантскую сумму - пятьдесят тысяч либр серебром. Кардиналы, посовещавшись, объявили герцогу, что его предложение чрезвычайно интересно, но для принятия решения по этому вопросу им необходимо снестись с Латераном. И вот вчера верный человек донёс Конраду из Нарнии, что ответ от папы Иннокентия кардиналами получен...
- А если они вовсе не приедут? - подал голос Ульрих, сенешаль герцога, он тоже глазел на дорогу, опёршись локтями на каменный парапет в промежутке между двумя зубцами стены.
Конрад дёрнул щекой.
- Не каркай!..
Он и сам опасался такого развития событий. Опасался настолько, что даже запрещал себе думать о такой возможности. А тут верный, но глупый сенешаль сказал об этом вслух. Действительно, при отрицательном ответе из Ромы папские легаты могли больше вовсе не приезжать в замок на Плоской Горе. Нечего им тогда было здесь делать. Ну, разве что ещё раз вкусно отобедать. Кардиналы могли спокойно возвращаться в Рому, известив бывшего герцога о принятом папой решении через епископа Бонифация.
- Нет, должны приехать... - сказал Конрад, останавливаясь рядом с Ульрихом, - Чего бы им не приехать, я ведь им столько всего наобещал... - он шагнул к стене и тоже опёрся ладонями на неожиданно холодный, несмотря на жаркое послеполуденное солнце, камень. - Участие в войске обещал? Обещал... Десять тысяч либр серебра заплатил? Заплатил. И ещё пятьдесят тысяч обещал... Все замки свои и дворцы обещал церкви передать со всем имуществом!.. Ну, почти все... Чего им ещё надо?!.. - герцог говорил медленно, как бы размышляя вслух, словно уговаривая несговорчивую фортуну, а по сути - самого себя: - Нет-нет, должен Иннокентий согласиться. Должен. Он ведь понимает, что большего я дать не смогу... Ну да, припёр он меня к стене. Но ведь он должен понимать, что даже крыса, зажатая в угол, может прыгнуть и укусить. А я ведь не крыса. Я укусить могу так, что мало не покажется! Я одних только рыцарей могу до сотни собрать!.. Ну, хорошо, сотню навряд ли, но с полсотни, это уж наверняка. Но ведь и это очень даже немало! У него и столько сейчас нет!.. Да если ещё Марковальдо мне с полсотни пришлёт... Ну да, потрепали его под Лонзанумом. Ну, потерял он половину штандартов. Но ведь вторую половину сохранил!.. Ничего, проиграть одно сражение - это ещё не значит проиграть всю войну! Ничего, мы ещё повоюем! Мы ещё посмотрим кто кого...
- Никак едут! - прервал невесёлый монолог герцога сенешаль.
- Где?!.. Где?!.. - Конрад навалился грудью на парапет. - Да, вроде едут...
Из городских ворот неторопливо выдвигалась длинная конная процессия. Возглавлял её герольд в сопровождении двух трубачей. За ними двумя колоннами ехали двенадцать знаменосцев с красными флагами в руках. Далее следовали ещё два всадника, несущие на копьях четырёхкрылых золотых херувимов. Следом двигался охранный авангард - с десяток вооружённых мечами и копьями воинов в блестящих на солнце доспехах. Далее одна за другой ехали три карруки, каждая запряжённая четвёркой белоснежных коней. Спереди, по бокам от кучера, и сзади, на запятках повозок, также стояла вооружённая стража. За карруками двигался ещё один конный отряд стражников, насчитывающий уже не менее полусотни легковооружённых воинов. А уже за всеми ними ехали и шли вперемешку многочисленные горожане, верховые и пешие, мужчины и женщины, знатные и не очень, богатые и те, у кого денег с трудом хватило лишь на пару крепких башмаков, - ведомые к замку на Плоской Горе уже не столько служебным долгом или какой-либо насущной необходимостью, сколь извечным, столь свойственным простолюдинам, праздным любопытством.
- Конца не видать! - присвистнув, оценил масштабы шествия Ульрих. - Это что же, все к нам?!..
Процессия, пыля, длинной змеёй лениво поползла по дороге. Её голова уже пересекла поле, а хвост всё ещё никак не мог выбраться из городских ворот.
- Раньше ж такого не было, сир! Зачем это всё?!.. - сенешаль растерянно оглянулся на герцога.
Конрад, недобро прищурившись, смотрел на дорогу, старый шрам на его щеке побелел и отчётливо просматривался даже под бородой. Он тоже не понимал, к чему весь этот маскарад? Неужели его предложение принято?! И тогда - что? Местная знать и горожане направляются к нему, чтобы засвидетельствовать своё почтение новому-старому господину? Или, наоборот, предложение не принято, и тогда... и тогда...
- Вот что, Ульрих... - нерешительно начал герцог, но договорить не успел.
- Ваша светлость!!.. Ваша светлость!!.. - от ближайшей сторожевой башни к ним спешил комендант крепости Магнус. - Ваша светлость! Депеша от Марковальдо!
- Что?!.. Когда?!.. Откуда, я же следил за дорогой?!
Запыхавшийся Магнус подбежал и протянул герцогу письмо.
- Гонец, сир!.. Он не через Нарнию, он через Инте́рамну прискакал... Тайным ходом через Восточную башню прошёл.
Конрад торопливо сорвал печати и развернул свиток. Кривые пляшущие строки и небрежные чернильные кляксы в начале предложений резанули его по глазам.
"Дорогой брат! Прими соболезнования с постигшими тебя несчастиями. Однако ж помощи не жди. Нынче каждый сам за себя. Уповай на милость Господа нашего и молись. Всё в руках Его. А я помолюсь за тебя. Любящий тебя Марковальдо, герцог Равенны, Романии и проч."
Конрад почувствовал, как вновь задрожала, мелко задёргалась изуродованная старым шрамом щека.