Из трактата "Об убогости человеческого состояния" сочинения Лотарио Сеньи, кардинала-дьякона титулярной церкви Святых Сергия и Бакха:
Но обратите внимание, чем питается растущий в утробе зародыш: конечно, менструальной кровью, которую прекращает выделять женщина после зачатия, дабы ею питался зародыш в ней, и которая, по сведениям, столь гнусна и грязна, что "от прикосновения к ней не прорастают семена, засыхают посадки, умирают травы, теряют плоды деревья; если собаки слизывают её, они впадают в бешенство". Зародыш беременной испорчен грешным семенем, из-за этого рождаются прокажённые и страдающие слоновой болезнью. Отсюда, согласно второму закону Моисееву, женщина в период менструации считается грязной, и того, кто сблизится с нею, предписывается убить. И вследствие менструальной нечистоты женщине предписано: ежели мальчика родит - на сорок, если же девочку - на восемьдесят дней она лишается доступа в храм.
"На что дан страдальцу свет, и жизнь огорчённым душою?" Счастливы те, кто умирает прежде, чем родиться, ощутившие смерть прежде, чем узнать жизнь. Ведь некоторые люди рождаются настолько уродливыми и чудовищными, что на них невозможно смотреть без отвращения; о чём, возможно, следовало бы позаботиться, так это о том, чтобы подобные никогда не появлялись на свет, дабы не демонстрировать монстров и не выставлять на обозрение чудовищ. Много таких, что родятся с недоразвитыми членами и повреждёнными органами, печаля друзей, позоря родителей, смущая родственников. Да что говорить о каких-то частностях, когда абсолютно все рождаются без знаний, без речи, без добродетелей? Скорбные, слабые, болезненные, недалеко ушедшие от животных, и даже меньше их умеющие: те сразу умеют ходить; мы же не только не ходим, распрямившись, но даже не ползаем на четвереньках.
Страница четвёртая
ИУДЕЙСКИЙ ВОПРОС
Рома. Наследие Святого Петра
September, indiction secundus, MCXCIX A.D.
О, хляби небесные! Кто и зачем отверз вас?! Господь ли Всемогущий, досадуя на грехи человечьи, шлёт нам Свой гнев водою небесной? Или, может, то Лукавый испытует род людской, хмарами и сыростью пробуждая уныние в душах слабых? Изыдь, сатана! Пропади! И без тебя горек и скорбен век наш, и без тебя уныла наша юдоль плача! Не ты ли, скажи, искусив праведных, вверг их в вечное гонение? в муки телесные? в скрежет зубовный? Так для чего и теперь не даёшь нам покоя?! Ради забавы праздной или же с умыслом дальним заставляешь страдать?.. Господь наш Иезус Христос, Сын Божий, огради меня святыми ангелами и молитвами Всепречистой Богородицы и Приснодевы Марии! Силою Креста Животворящего помоги мне, недостойному рабу Твоему, избавь от наветов вражиих и от человеков лукавых! Исцели от недуга телесного и слабости духа! Светом сияния Твоего сохрани мя на утро, на день, на вечер, на сон грядущий, и силою Благодати Твоей отврати и удали всякие злые нечестия, действуемые по наущению дьявольскому! Ибо Твоё есть Царство и Сила, и Слава, Отца и Сына, и Святого Духа! Аминь...
Вот уже неделю папу Иннокентия терзала жестокая лихорадка. Болезнь подкралась вместе с ненастьем, накрывшим Вечный Город аккурат на сентябрьские ноны. Целую неделю сеялся из низких свинцовых туч нудный обложной дождь. Целую неделю в оконных щелях заунывно выл ветер и промозглые сквозняки хлопали дверьми и задували свечи. Целую неделю Иннокентия трясло, то бросая в потный бредовый жар, то накрывая ледяным могильным холодом. Волны слабости накатывали одна за другой, а суставы ломило так, словно их выкручивала целая свора опытных рукастых палачей. А ещё этот насморк! Это проклятье Господне! Из носа лилось постоянно - жидкой желтоватой водицей. Дышать было совершенно невозможно! Господи, воля твоя! Откуда в голове берётся столько гнусной жидкости?! Ведь за неделю из носа Иннокентия её вылилось столько, что, пожалуй, можно было бы заполнить целый винный бочонок! Бездарные лекари лишь разводили руками. Ни интенсивные прогревания, ни водяные укропные бани, ни закапываемое в нос горячее пальмовое вино - ничего не приносило результатов. Оставалось одно: молиться. Папа заказал ежедневные заздравные мессы во всех церквах Ромы, монахи всех цистерцианских аббатств Италии денно и нощно, сменяя друг друга, молились об исцелении понтифекса. Но всё было тщетно!..
Иннокентий, совершенно обессиливший, полулежал на низкой кушетке в душной маленькой комнатушке без окон, насквозь провонявшей потом, углем и свечным салом. В ногах кушетки, источая ровное тепло, искрила и тихо потрескивала большая жаровня, только что принесённая заботливыми, неслышно ступающими слугами. Папа обильно потел. Вдоль боков из-под мышек пробирались горячие щекотливые ручейки. Лоб покрывала обильная испарина. Впрочем, из носа тоже текло. Иннокентий даже не пытался вытирать нос - он уже давно был стёрт до крови. Папа лишь время от времени подымал слабую руку с зажатой в ней мягкой тряпицей и осторожно промакивал то, что просачивалось сквозь усы на верхнюю губу...
- Ваше святейшество...
Папа открыл глаза и с трудом повернул голову. Возле кушетки на коленях стоял Хугулино.
- Ну?.. - нехотя разлепил губы понтифекс.
- Пришёл ваш брат, Риккардо, святой отец, - виноватым голосом тихо произнёс капеллан. - Говорит, что-то очень срочное.
Иннокентий промокнул губу.
- Зови...
Войдя, Риккардо покрутил головой, скинул на стоящий у двери стул свой мокрый плащ, водрузил сверху такую же мокрую шляпу, после чего осторожно приблизился и склонился над братом. От него на Иннокентия пахнуло давно забытой уличной свежестью. На бороде камерария всё ещё блестели мелкие бисеринки дождя.
- Ты как, Лотарио? - глаза Риккардо тревожно ощупали бледное лицо брата.
Иннокентий поморщился.
- Хуже некуда... Как говорится, впору причащаться.
- Даже не вздумай! - погрозил ему пальцем камерарий. - Куда мы без тебя?
- А куда хотите... - равнодушно прогундосил папа и, промокнув губу, показал брату мокрую тряпицу. - Видал?.. Скоро весь на сопли изойду. Хоронить нечего будет... - он помолчал, сипло дыша ртом. - Ну, чего пришёл?
- Посоветоваться... - Риккардо оглянулся и, подтащив к постели брата стул, тяжело опустился на него. - Надо что-то делать. Если сейчас не принять меры, потом будет поздно. Город на грани бунта! Эти два мерзавца, которым бы в тюрьме ещё сидеть и сидеть, зря их всё-таки выпустили!..
Иннокентий смежил веки - смотреть было больно, на глазные яблоки как будто кто-то давил пальцами. Заметив это, Риккардо замолчал.
- Продолжай-продолжай... - не открывая глаз, попросил папа. - Я слушаю.
- Ага... Ну так я говорю, эти канальи, Капоццио и Пьерлеони, совсем обнаглели! Раньше они просто будоражили народ, кричали, что папа захватил власть над городом. Что ты, мол, пользуясь полной бесконтрольностью, ощипываешь городскую общину, что ястреб курицу. Теперь же они прямо призывают к восстанию! Особенно Капоццио старается. Знаешь, что он вчера заявил?!.. Что ты, мол, специально отправил войско на Сицилию, чтобы ослабить Рому, и что не сегодня-завтра жители Витербиума воспользуются этим. Они, мол, уже наметили дату нападения и даже уже распределили между собой, кто какой дом здесь будет грабить! Представляешь?!.. Второй день город бурлит. На Су́буре, возле башни Капоццио, всю ночь костры жгли, отряды сколачивали. Вооружать-то их особо нечем, но тут уж, сам понимаешь, и вилы - оружие, и серп, и молот.
- А Па́ндульф - что? - не открывая глаз, спросил папа.
- А что Пандульф... - Риккардо пожал плечами. - Сенатор тянет время. Набор в городское ополчение открыт. На Нероновом поле разбиты палатки... Но толку-то от этого! За всё время набрано не больше ста человек! И то - пешие! Всадников нет ни одного! Оно и понятно! Войску ведь платить надо - а чем?! Пехотинцу хотя бы два денария в день дай? Дай! А ежели он в латах - то все три или даже четыре! Про всадников я уже и не говорю! Там ценник от двадцати денариев начинается! За "спасибо" никто воевать не намерен! И с оружием плохо! Тусцийцы, когда здесь были, предлагали и мечи, и арбалеты! И недорого! Обычный меч - шестнадцать денариев. Короткий арбалет - пятьдесят. А теперь цеховики цены ломят - мама дорогая! За дюжину стрел денарий просят! Представляешь?!..
Риккардо замолчал, шумно отдуваясь.
- От меня-то ты что хочешь? - Иннокентий всё-таки пересилил себя и взглянул на брата.
Камерарий потёр ладонью лицо.
- Денег дай.
Понтифекс криво усмехнулся.
- Я что-то не понял, кто из нас казначей - ты или я?
- Я казначей, я! - махнул рукой Риккардо. - Толку-то от этого, ежели в казне даже четверть либры не наскребётся!
- А я, значит, по-твоему, деньги сам чеканю, здесь, по ночам? Одной рукой сопли, понимаешь, ловлю, а другой... - папа фыркнул и тут же принялся утираться. - Во, видал? Льёт, как из дырявого кувшина!
- Кстати, было бы неплохо.
- Что было бы неплохо?
- Было бы неплохо, если бы ты, в конце концов, начал чеканить деньги. Свои деньги! Как это и было вплоть до папы Иоаннеса Четырнадцатого. Монетный двор ведь, если разобраться, тебе принадлежит.
- Формально... - Иннокентий развернул перед собой насквозь промокший платок, поискал на нём сухое место, не нашёл и сердито кинул тряпицу на пол. - Формально - мне. Но ты ведь знаешь, за каждый отчеканенный там денарий мне надо отдать такой же денарий городу. Да мне дешевле в той же Венетии монеты заказать!.. - папа заелозил в кровати. - Господи, воля твоя! Скажи там... Скажи, чтоб платок другой принесли! Ну ведь течёт и течёт, спасу же нет!..
Когда слуга, принеся чистый платок, покинул комнату, понтифекс вновь повернулся к брату.
- Сколько тебе надо?
- Чего?
- Ушей ослиных! Денег сколько надо? Ты посчитал, сколько всего надо, чтоб войско нанять и вооружить?
- А, да! Разумеется!.. - камерарий полез за пазуху и, достав, протянул папе свёрнутый в трубку пергамент. - Мы с Пандульфом посчитали. Здесь два варианта. Один - по минимуму: чтоб только город защитить да время протянуть. А второй - скажем так, желаемый: для нормального войска. Чтоб Витербиум этот по уши в землю вбить. Чтоб раз и навсегда охоту у них отбить с Ромой воевать!
Иннокентий вялым движением отстранил документ.
- Ну и... Сколько там получается? По второму варианту.
- Сейчас... - Риккардо быстро развернул пергамент и принялся близоруко вглядываться в текст. - Сейчас... Значит, Пандульф просит хотя бы полсотни рыцарей... Ну и хотя бы тысячу пеших латников. Не меньше тысячи! - быстро поправился он. - Не меньше.
- Это... Это по максимуму? А хватит?
- Хватит! - решительно постучал по пергаменту ногтем камерарий. - Хватит! Да что там воевать! Тусцийцы им ведь теперь помогать не станут, верно? А без тусцийцев там особо и смотреть не на что! Три-четыре сотни латников они ещё смогут выставить да дюжину-другую рыцарей. И то вряд ли! Так что тысячи за глаза хватит!
- Ну и что там по деньгам получается? Если по максимуму.
Риккардо снова заглянул в документ.
- Ну, где-то тысяча двести - тысяча триста либр серебра надо. Это с учётом, что кампания месяц продлится.
- А управимся за месяц?
Камерарий принялся скрести пальцем висок.
- Вот тут, конечно, закавыка. Тут трудно загадывать. Осадить-то мы их осадим, а вот сколько осада продлиться - одному Богу известно. Может, и два месяца. А может, - и три.
Папа вздохнул.
- А может, полгода. Вояки... Ну ладно, будем считать, что три месяца. Сколько это в деньгах встанет?
- Три месяца? Сейчас... - Риккардо прищурился, губы его зашевелились - камерарий считал в уме. - Это получается... Это получается где-то две с половиной тысячи. Может, чуть меньше.
- Две с половиной тысячи либр... - понтифекс пожевал губу. - И где, по-твоему, я их возьму?
Риккардо растерялся.
- Ну, ты... Ты ведь где-то всё время умудряешься деньги брать. Уж не знаю как. Только ведь не было ещё ни разу, чтобы ты денег не нашёл, когда они сильно нужны были!
Иннокентий покосился на брата.
- Разбаловал я тебя... Два года ты при должности, а деньги зарабатывать так и не научился. Зато тратить ты мастак! Дворец отгрохал - на эти деньги мы бы сейчас могли три́ войска собрать! Да мы бы самих жителей Витербиума наняли, чтоб они сами себя осаждали и сами с собой сражались. Нам на потеху. А тут!.. - он слабо махнул рукой и снова занялся своим носом.
Риккардо сидел, нахохлившись, виновато глядя в сторону.
- Ладно... - папа отложил платок и, повернув голову, в упор посмотрел на брата. - Попробую я денег добыть. Не обещаю!.. - поднял он ладонь, упреждая вскинувшегося на стуле камерария. - Не обещаю. Но попробую.
- Лотарио! Ты!.. Лотарио! - Риккардо, прижав ладони к груди, восторженно ел глазами понтифекса.
- Пандульфа мне пригласи, - распорядился Иннокентий. - Пусть придёт. Я с ним переговорю... И тяните время! Мне, чтоб деньги достать, время потребуется. Хотя бы несколько дней. Понятно?
- Сделаем!.. Сделаем!.. - камерарий, вскочив, пятился к двери. - Не беспокойся, дней пять-семь... а то и десять - протянем! Не беспокойся!.. Я этих Капоцци с Пьерлеони!.. Я их лично за грудки возьму и держать буду!.. Ты, главное, - деньги! Деньги!.. А там - мы уж сами!.. - он выдавил задом дверь и выскочил из комнаты, но тотчас вернулся, сгрёб со стула свою одёжку и, помахав с порога шляпой, решительно пообещал: - Сделаем! - после чего, кивнув, исчез окончательно.
Весь этот год выдался каким-то суматошным, скомканным. Неприятности начались уже в январе... Хотя нет... Раньше! Да! Марковальдо ведь выполз из своего логова ещё до Нового года!..
Узнав о завещании королевы Константии, бывший сенешаль Хенрика Шестого пришёл в неописуемую ярость. Он понял, что папа Иннокентий провёл его. Провёл, как мальчишку. Что папа и не думал никогда делиться с ним Сицилией. Понтифекс лишь использовал герцога Молизиума в своих целях. Использовал нагло и цинично. В качестве пугала. Справедливо полагая, что одним своим присутствием на юге Италии Марковальдо станет постоянной угрозой для сицилийской королевы и её сына.
Расчёт понтифекса блестяще оправдался - регентство над несовершеннолетним Фридериком было передано Святому Престолу в лице папы Иннокентия. Сицилия, богатая Сицилия, с её мощным торговым флотом, с её залежами металлических руд и соли, с её лучшим во всей Европе шёлковым производством и налаженной внешней торговлей, упало в руки понтифекса. А дукс Марковальдо получил ручку от луны. Ухо от селёдки. Да и герцогство его оказалось в очень незавидном положении, зажатое, как между молотом и наковальней, Королевством Апулии и Сицилии с одной стороны и землями Наследия Святого Петра - с другой.
Впрочем, Марковальдо не был бы Марковальдо, если бы молча проглотил обиду. Заручившись поддержкой германского короля Пилиппа, также считавшего себя обманутым папой, он быстренько сколотил небольшое, но крепкое войско и, взяв в союзники графа Ацерры дона Дипольдо и правителя Соры графа Коррадо, принялся методично грабить и жечь селенья и замки в пределах Святого Престола.
Папа поначалу попытался решить вопрос мирным путём. Перед самым Новым годом он направил в Те́рра-Ла́борис, на тот момент уже почти полностью контролируемую Марковальдо, кардиналов Герардо Аллуциньоли и Иоханнеса Салернского. Но дукс даже не захотел встретиться с ними и, не иначе как куражась перед папскими легатами, буквально на их глазах одним коротким и яростным штурмом взял Святой Ви́кторис и беспощадно разграбил его.
А затем, параллельно с событиями на юге, начались неприятности с Витербиумом.
Этот богатый торговый город, расположенный в двух днях пути от Ромы, был свободной общиной под верховным главенством папы. Витербиум уже давно "бодался" с Ромой, судебную власть которой он никак не желал признавать. Противостояние длилось давно, с переменным успехом, то разгораясь, то затухая, словно забытый на берегу рыбацкий костёр. Было в этом противостоянии всё: и длительная, хотя и безуспешная осада Витербиума романским войском в 1146 году, и двери базилики Святого Петра, вывезенные в 1167-м из Леограда в качестве военной добычи городским ополчением Витербиума. Сухой палкой, упавшей в этот костёр, стал замок Витурки́анум, находящийся буквально под боком Витербиума и много лет бельмом на глазу раздражавший его жителей своей торговой независимостью и неуступчивостью в земельных спорах. Последней каплей, переполнившей чашу терпения витербиумской общины, стала партия апулийской шерсти, шедшая на рынок Витербиума и нагло перекупленная прямо на дороге, уже буквально под стенами города, расторопными витуркианумскими купцами. Выдвинутый ультиматум ничего не дал, и в середине января спешно собранное витербиумское войско осадило несговорчивую крепость. Понимая несоразмерность сил, жители Витуркианума, недолго думая, отдались под покровительство Ромы.
Романцы ввязались в конфликт охотно и для начала "вежливо попросили" Витербиум оставить замок в покое. Отцы Витербиума ответили не менее "вежливо", и в первый день февраля оскорблённый сенат Ромы объявил дерзким соседям войну.
Тем не менее реально идти сражаться за какую-то забытую Богом крепость особо никому в Роме не хотелось. Войско собиралось вяло и, как всегда в подобных случаях, разговоров было больше, чем дел. А вот противник действовал быстро и эффективно. Понимая, что неповоротливая, но могучая Рома однажды всё-таки раскачается, Витербиум обратился за помощью к Тусцийскому союзу, в члены которого он дальновидно вступил за два года до этого. Ректоры Тусцийского союза с готовностью откликнулись на просьбу, и уже в начале марта союзное войско стояло у стен Вечного Города. Перепуганные романские сенаторы кинулись к папе...
Флорентия, Се́на, Лука, Во́льтерра, Арретиум, Пра́тум и некоторые другие города центральной Италии, с подачи папы Целестина, в 1197 году подписали и скрепили присягой так называемый Тусцийский договор. Согласно этому документу, города принимали на себя обязательства торгового союзничества и военной взаимопомощи и, кроме того, - что важно! - клялись защищать церковь и её владения и никогда не признавать в своих областях без согласия папы ни императора, ни герцога, ни какого другого наместника. Папа Иннокентий после долгих переговоров смог возобновить это соглашение в октябре 1198-го. И вдруг Тусцийский союз, презрев все свои обязательства, встал чуть ли не у стен папской резиденции. Иннокентию, действуя то угрозами, то увещеванием, удалось уговорить ректоров Тусцийского союза отозвать свои войска. А на дерзкий несговорчивый Витербиум он наложил отлучение. Романское войско наконец также было собрано и вскоре без особых проблем освободило от осады Витуркианум...
А Марковальдо тем временем двинулся на юг и, разграбив по пути Эзе́рнию, осадил Авелли́но. Иннокентию стоило немалых трудов и огромных денег развернуть стоящую в предвкушении "справедливого возмездия" и, главное, вольных грабежей у стен Витербиума армию Ромы и направить её вдогонку Марковальдо. Впрочем, усилия оказались напрасными: до южных районов Ла́тиума, где теперь злодействовал опальный дукс, добралась от силы пятая часть войска - в основном, лишь лангобардские да корсиканские наёмники; благородные жители Ромы, понимая, что лёгкой добычи уже не будет, а воевать придётся не с городским ополчением Витербиума, а с лихими норманнскими рыцарями, быстренько разбежались по домам.
В начале июня Марковальдо совершенно беспрепятственно атаковал и разграбил Святой Ге́рман и осадил аббатство Монтекассино. Наблюдая со стен осаждённой обители деловитые приготовления к штурму, аббат Ро́фрид И́нсула два раза на дню слал папе Иннокентию почтовых голубей, отчаянно моля понтифекса о помощи. Папа спешно снарядил на подмогу аббатству кардинала Иордана Цеккано с огромной суммой денег, необходимой для спешного пополнения войска. Ещё бо́льшую сумму понтифекс направил со своим нотарием Фли́ппо в Ве́рулум, где в крепости Святого Леу́ция, выбранной Марковальдо своей резиденцией, кардинал Иоханнес Салернский вёл трудные переговоры с обнаглевшим от безнаказанности дуксом.
Марковальдо деньги взял. Но вместо того чтобы (как было им клятвенно обещано) вернуться к себе в Молизиум, он ускоренным маршем повёл своё войско прямиком в калабрийский Региум, где, переправившись через Мессанский пролив, вновь оказался на столь желанной ему ещё со времён служения королю Хенрику сицилийской земле. Разгневанный Иннокентий предал клятвоотступника анафеме, но это обстоятельство ничуть не опечалило дерзкого дукса - он уже давно махнул рукой на свою бренную душу, содержимое собственного кошелька волновало его гораздо больше. Под стать своему предводителю было и его войско, набранное, как говорится, с поля по колоску из отчаянного и лихого люда, гораздо больше гнева Господнего страшащегося ярости своего, вспыльчивого и скорого на расправу, командира.
На Сицилии бывший императорский сенешаль нашёл многочисленных сторонников - в частности, местных сарацин и пизанцев, за счёт которых значительно усилил своё войско. И вот тут вновь всплыло из временного забвения никем, кроме самого Марковальдо, не виденное "завещание короля Хенрика". Ссылаясь на волю покойного императора и потрясая грамотой наместника Королевства Сицилия, полученной от короля Пилиппа Суэбского и подписанной многими германским правителям и прелатам, Марковальдо, заблокировав небольшие сицилийские гарнизоны в Мессане и Па́ктисе, двинул своё войско на Балерм - к месту пребывания малолетнего короля Фридерика.
Иннокентий, наскребя последние крохи денег, перекупил у Тусцийского союза его, ещё не успевшее разойтись по домам, войско, разбавил его собранными со всех земель Наследия Святого Петра наёмными ратниками и, поставив во главе разношерстной армии верного Йордана Цеккано, отправил её на Сицилию. Но догнать Марковальдо не удалось - армия не смогла быстро переправиться через пролив: местные корабелы, верно оценив ситуацию, запросили за доставку войска на остров совершенно немыслимую плату. В Рому вновь полетела просьба о денежной помощи. Понтифекс рвал и метал - противостояние с Марковальдо становилось слишком обременительным.
Было это в конце июля. А меньше чем через три недели, аккурат на августовские иды, вооружённый отряд из Витербиума остановил и ограбил на старой Ка́ссиевой дороге большой купеческий караван возвращавшийся из Флорентии в Рому. Витербиумцы хорошо знали, что ослабленной долгой войной Роме больше некем и нечем воевать.
Вот тут-то и объявились во всей своей красе два бывших сенатора, два тёзки: Иоханнес Капоццио и Иоханнес Пьерлеони. Как говорится, копали они мелко, но широко: зная, что папская казна почти пуста, они требовали от понтифекса денег на новое войско, упирая на то, что папа, презрев в очередной раз интересы городской общины, потратил все средства на никому, кроме самого папы, не нужного Марковальдо, оставив Рому беззащитной перед лицом коварного врага. Замысел бывших сенаторов был прост, как коровье мычание: по их расчётам, перепуганный Иннокентий, под угрозой конфискации всей папской собственности, должен был стать очень сговорчивым и без долгих дебатов вернуть городской общине все отнятые у неё права. Заодно они надеялись сковырнуть с поста Верховного Сенатора Города сторонника Иннокентия - храброго, но недалёкого Пандульфа Кресценти. Впрочем, Капоццио и Пьерлеони хоть и много шумели, но к активным действиям переходить отнюдь не торопились, справедливо полагая, что чем дольше понтифекс будет находиться в "подвешенном" состоянии, тем на большие уступки ему в конце концов придётся пойти. Время и обстоятельства играли на руку заговорщикам...
Верховный Сенатор Пандульф навестил папу только ближе к вечеру. К этому времени Иннокентию немного полегчало. Он уже не лежал пластом, ощущая себя попавшей в мельничные жернова тряпичной куклой, а сидел на кровати, хоть и обложенный со всех сторон подушками, но сидел, почти вертикально, и даже голову время от времени отрывал от изголовья, дабы глотнуть горячего вина, которым верный Хугулино заботливо поил его с ложечки. Впрочем, подушки подушками, вино вином, а из носа текло по-прежнему: жидко и безостановочно.
- Мои пожелания здравствовать, ваше святейшество! - почтительно произнёс Сенатор, с трудом опускаясь на колено и бережно целуя лежащую поверх одеяла руку понтифекса - трогательно безвольную, с голубыми прожилками вен под бледной прозрачной кожей.
Сенатор Пандульф был невысок ростом, но необъятен в талии и как-то весь показательно округл. Круглые щёки его, поросшие редкой, овально постриженной бородкой, лежали, казалось, прямо на мягких покатых плечах - шеи у дона Пандульфа не было вовсе. Круглый живот далеко выпирал над съехавшим на самые чресла ремнём. Присев на предложенный стул, Сенатор выказал из-под дорогой, отороченной широкой кружевной каймой, котты по-женски округлые, туго обтянутые штанами колени. Даже пальцы рук дона Пандульфа казались круглыми: были они короткими, пухлыми, розовыми, с гладкими, хорошо ухоженными ногтями и живо напоминали стайку молоденьких поросят, высыпавших по недосмотру хозяина из своего хлева. Впечатление это усиливалось ещё и тем, что пальцы-поросята были очень подвижными: они то тёрлись друг о друга своими полными, поросшими редкой шёрсткой, боками, то, словно бы обнюхиваясь, сталкивались мягкими тупыми "мордочками", то и вовсе принимались "елозить в грязи", разглаживая упитанными розовыми "животиками" тёмно-серую шерсть котты - очень дорогую: не иначе, изурийскую - денариев по двадцать за локоть.
- Рад вас видеть, дон Пандульф!.. - Иннокентий слабым движением благословил гостя. - Хугулино, оставь нас... И будь добр, проследи, чтоб за дверью не было лишних ушей... Присаживайтесь, Сенатор, разговор будет долгим... Мой брат Риккардо нынче утром был у меня. Он в общих чертах обрисовал ситуацию в городе и передал мне вашу просьбу о помощи. О денежной помощи... Скажите, дон Пандульф, дела в самом деле столь плохи?
- Хуже не бывает, ваше святейшество! - подавшись вперёд, горячо откликнулся Сенатор. - Бунт может вспыхнуть в любой момент! Этот Капоццио, чума его забери!.. Он ведь мутит воду, ровно свинья в пруду! Если бы я только мог, я бы давно посадил эту каналью под арест! В тюрьме ему самое место! И кто только догадался его выпустить оттуда?!.. И что самое тревожное, ваше святейшество, у бунтовщиков появилось оружие! Много оружия и, что удивительно, хорошего качества. Я сегодня своими глазами видел в толпе у дома Капоццио людей с тури́нскими арбалетами!
- Вот как!.. - Иннокентий с любопытством взглянул на Сенатора. - То есть, следует полагать, у бунтовщиков есть деньги?
- Э-э... Выходит, что так, ваше святейшество.
- И как вы думаете, дон Пандульф, откуда у них деньги?
Сенатор заёрзал на стуле.
- Я, право, не вполне представляю... Затрудняюсь сказать, ваше святейшество.
Иннокентий пошарил рядом с собой, нашёл платок, выбрал на нём сухое место и осторожно промокнул нос.
- А что вы можете мне сказать об Иоханнесе Пьерлеони, дон Пандульф?
- О Пьерлеони?.. - Сенатор несколько растерянно посмотрел на папу. - Да, собственно... А что вас интересует, ваше святейшество?
- Ну, мне хотелось бы знать о его роли в тех событиях, что сейчас происходят в городе.
Пандульф почесал в затылке.
- О его роли... Ну, он, безусловно, поддерживает Капоццио. Он неоднократно заявлял об этом. Но он как-то... Он не так заметен. Он, я бы сказал, как-то всё время в тени...
- Вот! - Иннокентий поднял палец. - Именно! В тени! Вы очень точно определили суть вещей, дон Пандульф! Именно в тени!.. - он вновь промокнул нос. - И тогда у меня к вам будет следующий вопрос, дон Пандульф... Как вы относитесь к иудеям?
Сенатор уставился на понтифекса.
- К иудеям?.. Вы как-то странно ставите вопросы, ваше святейшество. Я бы сказал, неожиданно... К иудеям... А как я могу к ним относиться? Плохо я к ним отношусь! Иудеи... Я бы даже сказал, я о ч е н ь плохо к ним отношусь, ваше святейшество! Я их терпеть не могу! Тошнит меня от них! Я вообще не понимаю, зачем они нужны в городе?! Будь моя воля!.. А почему вы спрашиваете, ваше святейшество?
Иннокентий слабо улыбнулся.
- Да так, из любопытства... Впрочем, не из-за одного только любопытства. У меня будет к вам просьба, дон Пандульф. Прямо скажу, необычная просьба. Или, как вы говорите, неожиданная... Скажите, дон Пандульф, вы бы смогли организовать ряд нападений на иудейские дома? Желательно на богатые. Возле Липи́дова моста много богатых иудейских домов. Только не надо никого убивать, упаси Господи! Надо только разорить эти дома, как следует пограбить их. Жильцов попугать. Хорошо попугать, до икоты... Ну, и заодно, пару молельных домов иудейских навестить. Порушить тоже им там всё. Свиную голову им туда подбросить... Да! И хорошо бы ещё было осквернить иудейское кладбище. Надгробья им там повалить, к примеру. Может, даже покойника какого-нибудь из могилы выкинуть. У них ведь это достаточно просто сделать, они ведь своих покойников не закапывают... Что вы так смотрите на меня, дон Пандульф?
- Э-э... Простите, ваше святейшество! Это... Это как-то действительно... слишком неожиданно... - Сенатор утёр рукавом вспотевший лоб. - А, простите, не могу взять в толк, зачем это вам?
- Вас что-то смущает, дон Пандульф? - вопросом на вопрос ответил понтифекс. - Вы же сами только что мне сказали, что вы плохо относитесь к иудеям. Что, будь ваша воля... Кстати, что бы вы сделали с иудеями, дон Пандульф, если бы действительно на то была ваша воля?
Сенатор поморгал маленькими, заплывшими жиром глазками, потом надулся и побагровел.
- Я бы... Да я бы вышвырнул их всех из Ромы! Раз и навсегда! И вообще бы из Италии их всех вышвырнул! Чтоб катились до самой своей Иудеи! Чтоб духу ихнего здесь не осталось! Вонючего иудейского духа! А чтоб не вздумали возвращаться, для острастки так сказать, повесил бы с десяток другой этих козлобородых. Или, ещё лучше, - на кол посадил! Да! Прямо напротив каждой синагоги штук по десять и посадил! Нет! По семь! Как на ихнем семисвечнике! Точно! И ещё бы маслом облил и поджёг, чтоб совсем похоже было, - он захохотал, закашлялся и, испуганно глянув на папу принялся утираться рукавом, шумно отдуваясь.
Папа, не отрываясь, смотрел на него.
- Я... Я что-то не то сказал, ваше святейшество? - осторожно спросил Сенатор. - Я тут... позволил себе... Но вы ведь сами спросили, ваше святейшество.
- Нет-нет, ничего, - Иннокентий вяло махнул рукой. - Всё хорошо, дон Пандульф. Всё хорошо... То есть, вы полагаете, что город... да и всю Италию необходимо избавить от иудеев? Как вы говорите, раз и навсегда?
- Ну да, ваше святейшество.
- И вы полагаете, что это пойдёт на пользу всем добрым христианам?
- Точно так, ваше святейшество. А разве нет?
Понтифекс некоторое время молча смотрел на Сенатора.
- Вы когда-нибудь слышали о Бессмертном Иудее, дон Пандульф? - наконец спросил он.
Сенатор вытаращил глаза.
- О бессмертном... о ком?!
- О Бессмертном Иудее, - спокойно повторил папа. - Вы что-нибудь когда-нибудь слышали о таком?
Сенатор затряс жирными щеками.
- Ни разу! Никогда! А... А кто это?
- Я вам сейчас расскажу... - папа аккуратно промокнул нос, после чего сложил платок и тщательно вытер усы и губы. - Вы ведь, надеюсь, помните, дон Пандульф, кто такой Понтий Пилат?.. Да-да, это тот самый романский наместник в Иудее, по чьему прямому приказу был распят Христос. Но речь сейчас не о нём. Так вот, у этого Пилата, как раз во время тех печальных событий, служил в должности привратника преториума некий Карта́фил. И вот этот самый Картафил, стоя, как ему и полагалось, на воротах в час, когда Спасителя выводили из преториума на казнь, совершил то, о чём он впоследствии, наверняка, неоднократно пожалел. Сын Божий, изнурённый истязаниями, выходя из ворот, остановился на мгновенье передохнуть. Однако бдительный Картафил не дал ему этого сделать. Он толкнул Помазанника Божьего в спину и крикнул: "Ну! Чего встал?! Иди!" И тогда Иезус повернулся к нему и сказал: "Я-то пойду, но ты будешь ждать меня до моего возвращения"... Вы поняли, дон Пандульф? До возвращения! То есть... до пришествия Спасителя.
- Я... Я ничего подобного никогда не слышал, - покачал головой Сенатор.
- А никто ничего об этом никогда не слышал, - легко согласился понтифекс. - И в Святом Писании, как вы, наверно, знаете, об этом тоже нет ни строчки. Вы спросите, откуда я́ об этом знаю?.. Мне эту историю пару лет назад изложил аббат Тео́дин из монастыря Святой Марии в Ва́йрануме. А ему её поведал архиепископ армянский Гри́гор, когда был по церковным делам в Кампании. А вот армянскому католикосу её рассказал... сам Картафил, которого Григор однажды повстречал в Киликии.
- Вы... вы шутите, ваше святейшество?!
- Отнюдь. Я, дон Пандульф, только в силу своего положения уже не способен шутить на подобные темы. Аббат Теодин, я вас уверяю, также никогда не был склонен к выдумкам. Я уже не говорю про архиепископа Григора - он, вообще, всегда был немногословен и если уж говорил что-нибудь, то говорил по делу. Что же касается его правдивости, то, смею вас заверить, даже среди духовных пастырей он всегда отличался своей добропорядочностью и кристальной честностью... Так что, можете не сомневаться, дон Пандульф, бывший привратник Картафил жив и, можно сказать, здоров и до сих пор бродит по миру в ожидании прихода Спасителя. И, судя по словам архиепископа Григора, он даже не сильно постарел - на вид ему от силы лет сорок...
Сенатор Пандульф ошарашено смотрел на понтифекса. По вискам его стекали крупные капли пота. Он хотел что-то сказать, но, видимо, не решился и лишь быстрым движением языка облизнул свои пухлые розовые губы.
- Я не случайно рассказал вам эту поучительную историю, дон Пандульф... - Иннокентий аккуратно промокнул платком нос. - Как мы все уже неоднократно убеждались, Господь наш ничего не творит понапрасну. И, глядя на муки вечного скитания иудея Картафила, мы должны понимать, что даны они не только в качестве наказания жестокому привратнику, но и как назидание, как некое послание всем нам. И если правильно прочитать это послание, дон Пандульф, в нём ясно и недвусмысленно сказано, что не только Картафил, но и всё иудейское племя, весь иудейский народ, на котором лежит непреходящая вина за смерть Иезуса из На́зарета, весь этот народ проклят на веки вечные Богом, изгнан из своей страны и, подобно братоубийце Каину, обречён скитаться по земле, как беженец и бродяга... Я не утомил вас, дон Пандульф? Что-то вы неважно выглядите.
- Я... Нет, я... Ничего, я в порядке. Жарко только у вас тут, ваше святейшество, - Сенатор утёр лицо рукавом. - Жарко...
- Но вы уж простите меня великодушно, дон Пандульф. Сами понимаете, если бы не болезнь... Впрочем, можно открыть дверь, - он сделал движение, как будто намереваясь подняться.
- Ни-ни-ни! Не извольте беспокоиться, ваше святейшество! - даже несколько испуганно воскликнул Сенатор, подпрыгивая на стуле и прижимая пухлые лапки к груди. - Ничего-ничего, всё нормально, я потерплю! Я ведь всё понимаю! Болезнь есть болезнь! Ничего!
- Ну что ж... - Иннокентий откинулся на подушку и на мгновенье прикрыл глаза. - Тогда вернёмся к нашим иудеям... Я ведь прекрасно понимаю вас, дон Пандульф. Ваше отношение к ним и ваши, так сказать, эмоции. Гнев по отношению к врагу - а иудеи, без всякого сомнения, являются злейшим врагом христианской веры! - этот гнев, он вполне оправдан. И эти ваши... э-э... семисвечники перед иудейскими синагогами, они... понятно, откуда они взялись... Но вы, дон Пандульф, в этой своей горячей речи уподобились, уж простите меня за резкость, какому-нибудь босяку, сидящему за чаркой дешёвого вина в харчевне, в компании своих, таких же, как он, приятелей. Вы рассуждали как безграмотный простолюдин, но отнюдь не как облечённый огромными властными полномочиями Верховный Сенатор Ромы... А вы никогда не задумывались, дон Пандульф, отчего так получается, что иудейская община, несмотря на все гонения и на всю ту справедливую ненависть, которую питает к ней подавляющее большинство горожан, живёт в Роме уже много-много сотен лет? И почему всякий новый папа, вступая в должность, неизменно даёт им убежище в Роме?.. Почему во время своего коронационного шествия из базилики Святого Петра в Латеран каждый новый папа неизменно делает изрядный крюк, дабы проехать по Лапидову мосту и попасть в квартал Парио́не? Неужели лишь затем, чтобы его смогла поприветствовать делегация иудейской общины во главе со своим главным раввином?.. Ведь это целый ритуал, дон Пандульф! Вы присутствовали при нём во время моей коронации? Нет?.. Я вам сейчас расскажу. Не я придумал этот обряд. Но я, как и все мои предшественники, начиная со святого Нико́лы Великого, неуклонно исполняли его. Так вот, всякий раз, во время каждой коронации, иудейская делегация, встречая нового папу у башни Стефана Петри, приветствует его низким поклоном. После чего главный иудейский раввин подносит папе свиток Моисеева закона. И всякий раз папа, отстраняя этот свиток, произносит одни и те же слова: "Мы признаём святой закон, но мы осуждаем его толкование иудеями. Ибо закон этот уже исполнен Господом нашим Христом, тогда как слепой народ иудин всё ещё ждёт своего Мессию"... Как вы думаете, синьор Пандульф, зачем нужны такие сложности, если гораздо проще, как вы говорите, раз и навсегда изгнать иудеев из Ромы?.. Вы не знаете, дон Пандульф?.. Ну так я отвечу на этот вопрос... Иудеи н у ж н ы христианской церкви! Да-да, вы не ослышались. Этот злейший враг нужен нам, как... как лекарство, потребное для исцеления больного. Горькое, но необходимое лекарство!.. Я скажу больше, дон Пандульф. Наличие иудеев, их униженное и скорбное существование здесь, среди нас, суть главные доказательства истинности христианской веры! Главные доказательства! Не больше и не меньше!.. Ведь, посудите сами, для всякого христианина сама уверенность в награде в Царствии Божием многократно усиливается, когда он своими глазами, воочию, наблюдает осязаемое наказание отступников... Господь наш никоим образом не желает погибели иудеев. Да если бы Он этого пожелал, сами понимаете, дон Пандульф, не только бы давно пресёкся род иудейский, но и само имя "иудей" давно бы уже было стёрто из людской памяти!.. Но Господь лишь наказал иудеев, обрекши их племя на вечное скитание. И мы с вами, дон Пандульф, как верные слуги Божии, должны следовать предначертанному Им! Отнюдь не как малограмотные простолюдины, но как облечённые властью правители, поставленные Господом нашим над людским стадом, мы обязаны всеми способами поддерживать то состояние иудейского племени, в каковое его вверг Господь!.. А теперь я объясню вам, дон Пандульф, каким образом нам следует этого достигать... - Иннокентий прервался, чтобы в очередной раз промокнуть нос и усы; Сенатор сидел на краю стула, весь подавшись вперёд, пожирая папу глазами и даже, похоже, перестав дышать. - Так вот, для поддержания этого состояния, - продолжил понтифекс, - необходимо соблюдение трёх непременных условий... - Иннокентий отложил платок и показал Сенатору три пальца. - Во-первых, наказание иудеев не должно быть чрезмерным - иудеи не должны исчезнуть с лика земли как народ. Ну, об этом мы с вами уже говорили. Это понятно... Во-вторых... Иудеям никоим образом не должно быть разрешено преуспевать. То есть любой иудей, живущий по соседству с христианином, должен осязаемо и зримо быть беднее и, следовательно, несчастливее последнего. И это положение вещей должно оставаться неизменным. Ведь наказание всякого иудея, в данном случае наказание бедностью, должно быть, как нам и завещал Господь, непрерывным во времени... Ну и в-третьих... Место иудеев в христианском мире должно быть не просто разрешено, оно должно быть закреплено за ними и надёжно защищено законом. Причём законом не только церковным, то есть духовным, но и законом юридическим, светским. Это необходимо для того, чтобы каждое новое поколение христиан воочию видело преимущество своей веры пред верой иудейской... В общем, если говорить о воздаянии за грехи, то воздаяние это должно настигать всякого иудея не в загробной жизни, а здесь и сейчас, и наказание это должно быть болезненным и непрерывным. Я бы уподобил его, если говорить в терминах ада, поджариванию на медленном огне... Надеюсь, я не наскучил вам своими длинными сентенциями, дон Пандульф?
Сенатор медленно провёл ладонью по лицу.
- Вы... Вы открыли мне глаза, ваше святейшество! Я ведь никогда... Да я ведь и близко не догадывался, что иудеи... что они столь нужны нам!
Понтифекс улыбнулся краешками губ.
- Я рад, что мои умозаключения оказались полезными вам, дон Пандульф... И теперь, возвращаясь к началу нашего разговора, я хочу напомнить вам о своей просьбе. Так вы сможете, дон Пандульф, организовать ряд нападений на иудейские дома, синагоги и кладбища?
- Разумеется, ваше святейшество! - Сенатор даже задвигал под стулом ногами, как будто намереваясь вскочить и сейчас же, немедленно, бежать исполнять просьбу понтифекса. - Разумеется! Всё сделаем в лучшем виде! Можете не сомневаться!
Иннокентий удовлетворённо кивнул.
- А я нисколько и не сомневаюсь в вас, дон Пандульф. Я знаю, что вы способны на гораздо большее, что вы можете решать и не такие простые задачи... Ну что ж, не смею вас больше задерживать, Сенатор. Было весьма приятно провести с вами время. Ступайте, дон Пандульф. Ступайте. Я вижу, вам не терпится приступить к работе. И вы правы - времени у нас действительно мало. Поэтому приступайте, не мешкая. И да поможет вам Господь!..
В течение следующих нескольких дней по Роме прокатилась волна иудейских погромов. Были разорены десятки домов, сожжены две синагоги, осквернено иудейское кладбище на Остийской дороге. Не обошлось без жертв. Один из раввинов, который осмелился выступить против погромщиков, пришедших осквернить синагогу, был сначала жестоко избит разъярённой толпой, а затем, связанный по рукам и ногам, сброшен с Лапидова моста в Тиберис. Кроме того, в разграбленном иудейском доме неподалёку от Рыбного рынка были найдены тела матери и двух её малолетних дочерей - изнасилованных и задушенных. Романская чернь, войдя во вкус и не встречая никакого противодействия со стороны городских властей, отправлялась теперь "чистить иудеев", как на праздник: весело, с шутками и песнями, прихватив с собой жён и старших детей - чтоб было кому потом тащить домой богатую добычу...
Иннокентий, епископ, слуга слуг Божиих, всем верным Христа в Роме и в других городах и селениях и землях Наследия Святого Петра.
Хотя во многих отношениях неверие иудеев должно быть обличено, так как тем не менее через них наша собственная вера истинно доказана, они не должны быть жестоко притеснены верующими, чтобы последние, как говорит пророк: "не смогли закон Божий забыть, который иудеи, хотя и не понимая его, в своих книгах представляют тем, кто его понимает".
Таким образом, как иудеи в синагогах своих не должны позволять себе выходить за пределы, им законом дозволенные, так и в тех местах, которые были им предоставлены, они не должны от предрассудков страдать. Итак, люди эти, желая скорее жить в своей дикости, нежели откровения пророков и тайны закона знать и прийти к познанию веры христианской, всё же, поскольку они в защите нашей помощи просят, мы, из кротости, свойственной благочестию христианскому, и следуя по следам предшественников наших - счастливой памяти понтифексов романских Каликста, Евгения, Александера, Клеменса и Целестина, их прошение принимаем и даруем им щит защиты нашей.
Ибо мы устанавливаем закон, дабы ни один христианин не принуждал их, желая или не желая, прийти к крещению насильно. Но ежели кто-либо из них по воле собственной, ради веры, к христианам устремится, то, как только выбор его сделается очевидным, пусть он без всякого препятствия и клеветы станет христианином. Действительно, не считается обладателем истинной веры христианства тот, кто, как признаётся, к крещению христианскому не самовольно, но по принуждению пришёл.
Кроме того, ни один христианин не должен осмеливаться, помимо судебного приговора местной власти, любому иудею или общине иудейской злонамеренно вред причинять либо же собственность у них насильственно отнимать, либо изменять добрые обычаи, кои они, в какой бы области они ни жили, до сих пор имели.
Кроме того, при праздновании их собственных праздников никто не должен их каким-либо образом беспокоить, палками бить либо бросать камнями, и никто не должен пытаться требовать от них или вымогать у них услуг, которые они не должны, за исключением тех, кои они с прежних времён выполнять привыкли.
В дополнение к этому, препятствуя нечестию и алчности злых людей, мы постановляем, что никто не должен осмеливаться разорять или уменьшать кладбища еврейские, а также извлекать тела, после того как они были похоронены, дабы деньги выкупные за них получить.
Если же кто-либо попытается, как только смысл эдикта этого станет известен, пойти против него, пусть он будет наказан местью отлучения, ежели только он проступок свой, сделав равноценное удовлетворение, полностью не изгладит.
Мы, однако, желаем, чтобы стражем защиты этой были укреплены лишь те иудеи, кои не допустят заговора с целью ниспровержения христианской веры.
Дано в Латеране рукой Рейнальда, архиепископа Ашерунтийского, исполняющего обязанности канцеллария, XVII Календы Октября, второй индиктион, год Воплощения Христова MCXCIX, год понтификата Господа папы Иннокентия III второй.
- Наконец-то! Долго же они раскачивались. Пусти его, Хугулино. Только не сюда. Проведи его через четверть часа в Тронный зал - я встречу его там... Ничего-ничего, мне уже полегче. Я уже справлюсь... Прикажи только, чтоб плащ мне тёплый принесли... Да! И ботты войлочные, чтоб ноги, не дай Бог, не застудить...
Понтифекс принял иудейского раввина, сидя на порфировом троне, установленном на высоком - почти в рост человека - помосте. К трону вели широкие, застеленные пурпурным ковром ступени. Этот роскошный персидский ковёр, начинавшийся шагов за десять до ступеней, как бы обозначал некую границу, переступать которую посетителю не дозволялось. Никаких других кресел или стульев в зале предусмотрительно поставлено не было, поэтому раввину во время всей аудиенции пришлось стоять, глядя снизу вверх на епископа Ромы. Кроме них двоих в зале присутствовал только Хугулино, скромно стоящий внизу - справа и чуть позади помоста.
- Мне доложили, что ты хочешь встретиться со мной, иудей, - нарушая гулкую тишину зала, начал папа. - Я слушаю тебя.
Раввин поклонился.
- Меня зовут Натан бен Шломо́, ваше святейшество. Я главный раввин Ромы.
- Я знаю, кто ты. Что привело тебя сюда?
Натан поклонился ещё раз.
- Ваше святейшество! Горе и скорбь моего народа привели меня к вам. Неправедность творится в городе. Неправедность и беззаконие. Может, вы не знаете о том? Городской люд бесчинствует. Многие и многие вышли на улицы, иные с оружием, иные с палками и камнями. И все - против нашей общины! Злоумышленники бесчинствуют! Они грабят наши дома! Насилуют наших женщин! Оскверняют наши святыни! Даже умершим нашим они не дают покоя! Извлекают их из могил и требуют за них выкуп от родственников! Защиты прошу у вашего святейшества! Ничего более! Лишь защиты и покровительства!
Во время всей этой горячей речи Иннокентий неотрывно смотрел на визитёра. Его взгляд из-под приспущенных век был тяжёл и неподвижен. Когда под сводами зала отметалось разбуженное взволнованным голосом раввина эхо, понтифекс нехотя, словно бы через силу, разлепил губы.
- Я знаю обо всём, что творится в этом городе... Я знаю о беспорядках... Но почему ты, иудей, говоря о происходящем, используешь слово "беззаконие"? Назови мне хотя бы один закон, требование которого нарушают разгневанные горожане... - понтифекс, в отличие от раввина, говорил негромко и медленно, его голос, бесцветный, не окрашенный ни единой эмоцией, казался безжизненным и от того недобрым и даже зловещим. - Разве ваша община живёт по городским законам? Разве кто-то из ваших людей является чьим-нибудь вассалом? Или подданным? Или, наоборот, свободным ремесленником и состоит в соответствующем цеху? Или имеет иной, предусмотренный законами города, статус либо состояние? Или какое-либо другое достоинство либо чин?.. Ты молчишь, иудей... Но тогда скажи мне ещё, почему ты, говоря о происходящем, используешь также слово "бесчинство"? Ведь бесчинство есть нарушение благочиния, то есть установленного Богом порядка, закона Божьего. А разве вы признаёте установленный Господом нашим закон? Разве вы соблюдаете наши порядки? Что ты ответишь мне на это, иудей?
Натан переглотнул, отчего его жидкая бородка дёрнулась вверх-вниз.
- Ваше святейшество, я ведь никоим образом не претендую... Я, может, неточно выразился... Я прошу лишь защиты, ваше святейшество, защиты и заступничества!.. Да, мы не живём по вашим законам. Но разве за это следует убивать?! Разве Господь наш - а ведь Он у нас един! - разве Он не заповедовал всем нам через закон Моисеев: не убий! не желай дома ближнего твоего! не желай жены ближнего твоего! ни вола его, ни осла его, ничего, что есть у ближнего твоего! Разве это не так?!
- Это всё так, Натан, - папа согласно прикрыл глаза. - Но ты сам вдумайся в то, что ты говоришь. В то, что говорит Господь: б л и ж н е г о твоего! Ближнего, Натан! А разве ты близок мне? Разве близки твои люди жителям Ромы?.. Нет, Натан! И в этом не наша вина. В этом всецело в а ш а вина, Натан!.. Скажи мне, разве это не ваши люди, празднуя свой праздник, танцуют и поют в дни христианской предпасхальной скорби?.. Разве это не ваши люди надевают праздничные одежды в час, когда всякий христианин надевает траур, оплакивая Христа?.. А разве не ростовщики - из ваших! - предлагая ссуды, потом чудовищными процентами ввергают в нищету и разорение наивных, несведущих в финансовых вопросах горожан?.. И ты после всего этого просишь меня о заступничестве?.. А ты знаешь, что городская община и без того готова к бунту? Что в Субуре уже собирают ополчение и вооружают отряды? Моя власть, власть Преемника князя апостолов, висит на волоске, а ты в этот момент требуешь, чтобы я вступился за ненавистных всем жителям города иудеев?!.. - папа всё-таки повысил голос и он, отражённый высокими сводами, заметался по залу. - Ты, Натан, либо наивен, либо злонамерен. Если ты наивен, то спросу с тебя нет. Если же ты злонамерен, лучше сразу скажи: с каким умыслом или по чьему наущению ты явился сюда?!
Лицо раввина побледнело. Он прижал ладони к груди.
- Ваше святейшество! Я пришёл сюда исключительно по зову сердца! Скорбь и отчаянье переполняют его! Простите, если я пришёл невовремя! Это - горе повредило мой разум и застило слезами глаза! Я никоим образом не рассчитывал своим приходом, своей нижайшей просьбой в чём-либо навредить вам!.. Простите, что отнял у вас драгоценное время. Храни вас Господь, ваше святейшество. Храни вас Господь. Я пойду...
- Не спеши, иудей... - тихий голос понтифекса заставил пятящегося в поклоне раввина остановиться и поднять голову. - Не спеши... Ты ошибаешься, если считаешь, что происходящее в городе с иудеями хоть на какую-то малость нравится мне. И ты ошибаешься, если думаешь, что я хоть в чём-то одобряю действия тех, кто срывает свою злость на вашей общине... Да, жителям города есть в чём упрекнуть иудеев. Но это отнюдь не оправдывает всё то дурное, что они творят сейчас в иудейских кварталах... Как я тебе уже сказал, сейчас не самое лучшее время для того, чтобы епископу Ромы ссорится со своими прихожанами. Но я г о т о в пойти на это... Я дам тебе сейчас прочитать один... одно сочинение, которое я составил накануне, а ты мне скажи, устроит ли оно тебя и твою общину?.. Хугулино, подай гостю буллу.
Секретарь выдернул из рукава тугой свиток и, подойдя, молча вручил его раввину. Натан развернул пергамент - руки его слегка подрагивали - и впился глазами в текст. Спустя несколько мгновений он опустил свиток и в изумлении уставился на понтифекса.
- Ваше святейшество!.. Это!.. Это!..
- Так я не понял, Натан, тебе понравилось это... этот опус? - несколько насмешливо спросил папа. - Или как?
- Ваше святейшество! Это гениально! Это!.. Ничего лучше я даже не мог себе вообразить!.. Это!.. Господи, спасибо Тебе! - он потряс головой, смаргивая набежавшие слёзы. - Я просто не верю своим глазам!.. И здесь вот... Здесь... - он вновь размотал свиток и, пошарив глазами, ткнул в него пальцем. - Здесь вот сказано: если он не изгладит свой проступок, сделав равноценное удовлетворение. Это... Это так, ваше святейшество?! Так и будет?! Как здесь написано?! Сделав равноценное удовлетворение?!
- Разумеется, - пожал плечами понтифекс. - Разумеется, как там написано, так и будет... Всякое преступление, совершённое в городе, должно быть добросовестно и тщательно расследовано. Виновные должны быть установлены и найдены. Все они должны предстать перед непредвзятым судом и понести соответствующее их вине наказание... В том числе и путём возмещения нанесённого ущерба.
- Господи, воля твоя!.. - раввин, сложив ладони на груди, низко поклонился понтифексу. - Благодарю вас, ваше святейшество! От всего сердца благодарю!.. Я вот только... Я прошу прощения, ваше святейшество, но я бы хотел ещё уточнить... Эта булла... Вы сказали, что она написана вчера. Значит ли это, что она уже... что мы уже можем?..
- Ты хочешь спросить, Натан, является ли это сочинение официальным документом?
- Да, ваше святейшество!
- А разве ты видишь, Натан, на этом свитке мою печать?.. Или печать Апостольской канцелярии?
- Н-нет... Но...
- Это пока ещё не документ, Натан. Это пока лишь заготовка документа. Но эта заготовка вполне может стать полноценным документом, то есть законом. Законом, обязательным для исполнения. Но чтобы это стало реальностью, мне нужна твоя помощь, Натан.
- Моя помощь?!
- Да. Чему ты удивляешься? Я смогу помочь тебе только в том случае, если ты поможешь мне.
- Ваше святейшество... Но как я?.. Чем я могу помочь ва́м?!
Иннокентий достал платок и тщательно, не спеша, промокнул нос, вытер усы и губы.
- Я тебе уже говорил, Натан, что в Роме готовится мятеж. В Субуре собираются и вооружаются бунтовщики и, что самое неприятное, кто-то щедро оплачивает эти приготовления... Мы, разумеется, тоже готовимся. Ты, наверное, видел, что на Нероновом поле разбиты палатки. Там собирается городское ополчение. Но вся беда в том, Натан, что ни мне, ни сенату нечем платить ополченцам - мы и так в этом году уже снарядили два войска. Война - дорогое удовольствие, Натан. И городская казна, и казна Святого Престола - пусты. Так что нам сейчас очень нужны деньги. И я предлагаю тебе сделку. На мой взгляд, это честная сделка... Ты приносишь мне деньги, Натан. Деньги, достаточные для найма и снаряжения войска. Я же, откликаясь на твою просьбу, превращаю бесполезный свиток, который ты держишь в руке, в закон. Самый настоящий закон, обязательный для исполнения любым горожанином... И учти, Натан, - папа снова подался вперёд и повысил голос, - если бунт всё-таки вспыхнет и бунтовщикам удастся разделаться со мной, то уже никто и ничто - ты слышишь?! никто и ничто! - не спасёт ни тебя, ни твою, ненавистную всему городу, общину!
Иннокентий замолчал. В зале установилась напряжённая звенящая тишина. Раввин стоял, опустив глаза и не шевелясь, и только движение его пальцев, непроизвольно мявших край свитка, выдавали его чувства.
- Сколько ты?.. - Натан осёкся, откашлялся и исподлобья, снизу вверх посмотрел на папу. - Сколько стоит этот документ?
- Три - тысячи - либр, - отчётливо, по частям, произнёс понтифекс; в голосе его звенел холодный металл. - Три тысячи либр серебра и ни одним денарием меньше!
Раввин отшатнулся.
- Я... У меня... У нас нет таких денег!
- Возможно... Я вполне допускаю, Натан, что у вашей общины таких денег нет. - Иннокентий недобро усмехнулся. - Но я почему-то уверен, что вы найдёте эти деньги... Причём найдёте быстро - не позднее завтрашнего вечера. А иначе... А иначе вы можете просто не успеть - в городе вспыхнет бунт. И тогда уже погибнут не единицы. Тогда погибнут сотни и сотни. И смерть твоих соплеменников, Натан, тогда будет на т в о е й совести! Их кровь прольётся в т в о и ладони! Подумай об этом! Хорошенько подумай!.. - понтифекс откинулся на подушки; его взгляд вновь стал насмешливым. - А вот теперь ты действительно можешь идти. Я больше не задерживаю тебя. Поскольку теперь всё в т в о и х руках... главный раввин Ромы... Хугулино, проводи гостя! Гостю надо спешить...
- Так что, они привезли деньги?
- Привезли, Лотарио! Ровно три тысячи либр! - радостный Риккардо светился, словно новый денарий. - Вчера вечером привезли, на трёх подводах, уже темно было. Я не стал тебя беспокоить - мне сказали, что ты уснул. Кстати, как ты себя чувствуешь? Выглядишь ты уже гораздо лучше.
- Да. Малость полегчало. Я хоть ночь спокойно поспал... Так значит, привезли! Вот видишь, Риккардо, а ты не верил!
- Верил! Верил, Лотарио! Я всегда верил в тебя! Я всегда говорил, что ты - гений!
- Ладно тебе!.. Давай лучше выпьем! За такое дело надо непременно выпить... - Иннокентий пощёлкал пальцами. - Эй! Кто там!..
В дверь заглянул Хугулино.
- Звали, святой отец?
- Хугулино, позови кого-нибудь из слуг! Куда они все задевались?! Всегда так: если что срочно надо - никого не дозовёшься! Найди Ранье́ро!
Однако искать майордома Раньеро не пришлось - он сам объявился на пороге.
- Ваше святейшество! Там опять пришёл этот иудей. Натан.
- К дьяволу иудея! Раньеро, принеси нам вина. Риккардо, белого или красного?
- Мне белого.
- Ну а мне красного и подогрей. И сыра... И фруктов каких-нибудь. И хлеба. Что-то я проголодался.
- Значит, выздоравливаешь, - определил камерарий.
- Думаешь?
- Точно! Верный признак.
- Может, и так. Вот и из носа, кстати, уже гораздо меньше течёт... Раньеро, ты ещё здесь?!
- Ваше святейшество, а с иудеем-то что делать? Гнать?
- Подожди... Нет, ты не жди - ты давай вина нам неси! Хугулино, будь добр, сходи узнай, чего опять хочет этот неугомонный раввин?
- Да, святой отец.
- Садись, Риккардо. Сейчас принесут вина, и мы отметим этот наш успех.
- Твой успех, Лотарио! Твой!
Они уселись в кресла.
- Что там на улице? Льёт?
- Ты знаешь, нет. Ветер переменился. Может, дай Бог, и вовсе распогодится.
- Да, дай-то Бог. Сколько ж можно сырость разводить... Ну что, - Иннокентий хлопнул себя ладонью по колену, - похоже, дела налаживаются? Деньги есть, теперь надо срочно оружие закупать. И набирать войско.
- Уже, Лотарио, уже! - камерарий улыбался широко: от уха до уха. - Нынче, с восходом, я отправил во Флорентию гонца с посланием Первому Ректору. Попросил Тусцийский союз прислать оружие по тем ценам, что они нам предлагали весной. Воевать им сейчас особо не с кем, войско распущено, оружие ржавеет, поэтому, думаю, они согласятся.
- Ну, будем надеяться... Да, кстати! Ты вчера сделал так, как я просил?.. Ну, с подводами, теми, что серебро привезли.
- Да! Да, конечно! Всё, как ты сказал. Я своего Ху́бальда отправил. Он у меня самый толковый из слуг.
- Ну, и что?
- Хубальд сказал, что подводы пошли прямиком к Капитолию и там свернули в квартал Пьерлеони.
- Вот! - Иннокентий ударил ладонью о ладонь. - Вот, что и требовалось доказать!.. Риккардо, ты понимаешь, что это значит?
- Э-э... Не вполне.
- Сейчас...
Вошли слуги. Перед братьями тут же возник накрытый льняной скатертью стол. Майордом Раньеро лично налил понтифексу горячего вина из завёрнутого в полотенце кувшина - насыщенный аромат имбиря и гвоздики тут же заполнил комнату.
- Ух ты, как пахнет! - одобрил Риккардо. - У меня даже слюнки потекли.
- Может, и тебе налить? - предложил Иннокентий.
- Не, я всё-таки белого... Ну, так что?
- Сейчас... Раньеро, свободен!.. - выпроводил слуг понтифекс. - Я, Риккардо, с самого начала не сомневался, что иудеи найдут деньги. И я даже предполагал, где они их найдут. И то, что ты мне сейчас сказал, то, о чём тебе доложил твой Хубальд, полностью подтверждает мою догадку, - он отломил от свежей краюхи хлеба хрустящую корочку, положил на неё ломтик сыра и, откусив, принялся жевать.
- И?.. - задрав брови, спросил брат.
- Деньги иудеям дал наш дорогой Иоханнес Пьерлеони - бывший сенатор и нынешний друг предводителя бунтовщиков Иоханнеса Капоццио.
- Да ладно! Скажешь тоже! Ему-то это зачем надо?! Где Пьерлеони, и где иудеи!
- Ты так полагаешь? - Иннокентий усмехнулся. - Хорошо. Давай рассуждать вместе. Подводы привезли деньги о т и у д е е в?
- Ну да...
- А вернулись они в квартал Пьерлеони?
Риккардо смущённо заёрзал.
- Да... Но...
- Два и два сложить можешь?
- Подожди!.. Я всё-таки не могу взять в толк - причём здесь Пьерлеони? Зачем ему снабжать деньгами иудеев?
Иннокентий насмешливо посмотрел поверх своего кубка на брата.
- Помнишь, Риккардо, я как-то говорил тебе, что тот, кто много знает, тот многое может? Помнишь?