Из трактата "Об убогости человеческого состояния" сочинения Лотарио Сеньи, кардинала-дьякона титулярной церкви Святых Сергия и Бакха:
Что я могу сказать о несчастных, которые проходят через бесчисленные муки и различные страдания?.. "Кто обречён на смерть - иди на смерть, и кто под меч, - под меч, и кто на голод, - на голод, и кто в плен, - в плен". Жестокий суд, чудовищная казнь, печальное зрелище! Отдаются в пищу птицам небесным, зверям земным, рыбам морским. Увы, увы, увы, горе матерям, которые родили детей несчастных!
Здесь я приведу одно ужасное преступление из времён иудейской осады, которое описал Иосеф.
Некая женщина, состоятельная и благородного происхождения, вместе со всем остальным иерусалимским населением переносила тяготы осады. Всё, что она смогла взять из своего загородного дома, было целиком отобрано захватчиками. Если же какая малость и оставалась от прошлых богатств, всё уходило на ежедневное скудное пропитание, да и то однажды было мародёрами отнято. От всех этих немыслимых мук, от негодования женщину объяло некое безумие, причём настолько, что она сама оскорблениями и бранью подстрекала грабителей убить её. Те же, не идя на это ни от злости, ни из жалости, продолжали грабить её, отнимая у неё даже ту случайную пищу, которую ей удавалось выпросить или которую другие люди из милосердия подавали ей. Голод был столь ужасен, что проник в самое её естество, вызвав исступление и голодную ярость и подталкивая её к наихудшим решениям, противным даже самим законам природы. У неё был грудной младенец, сын, и вот однажды, подняв его пред своими очами, она молвила: "Несчастный! Для кого я тебя защищаю средь войны, голода и свирепых хищников? Даже если есть надежда на то, что ты выживешь, ты попадёшь под гнёт романского рабства. А значит, иди ко мне, мой родненький, стань пищей своей матери, среди прочих безумств стань ещё одной притчей века, которому средь прочих недоставало лишь иудейских страданий". И, произнеся это, тотчас убила своего сына. Затем изжарила его на огне, часть съела, а часть припрятала. И вот, тут же ворвались страждущие, привлечённые запахом жаренного мяса, и, угрожая смертью, потребовали отдать им еду. Тогда она сказала: "Я сохранила для вас лучшую часть" и подала им остатки приготовленного ребёнка. При виде этого вторгшихся охватил ужас, чудовищность происходящего содрогнула их разум, в горле застрял крик. А она, сурово глядя на них, поражая их жестокостью, сказала: "Мой сын - это моя частица, и это преступление - моё. Ешьте, ибо я уже ела того, кого родила. Не будьте святее матери и мягче женщины. Ну а если ваше сострадание вызывает у вас отвращение к этой еде, тогда я продолжу есть то, что уже ела". И тогда они в ужасе удалились, и это была единственная еда, в которой они не смогли отказать матери.
Страница восьмая
КРЫСОЛОВ
Рома. Наследие Святого Петра - Германия - Франция
Martius - September, indiction quindecim, MCCXII A.D.
- Хугулино, мой мальчик! Как же я рад тебя видеть!..
Папа Иннокентий, раскинув руки, шагнул навстречу вошедшему племяннику и, не дав тому опуститься на колени, заключил в объятья, после чего крепко расцеловал. Для этого понтифексу пришлось привстать на цыпочки - когда-то простой папский капеллан, а ныне епископ Остии, декан Священной Коллегии кардиналов и опытнейший папский легат был почти на голову выше своего тиароносного дяди. Когда же он успел вырасти? - промелькнуло в голове у Иннокентия. - Ведь не был же такой верзилой!.. А хотя, наверное, был. Просто я не замечал. Хугулино - то, Хугулино - сё! А он всегда: вот он я, святой отец, чего изволите? В вечном своём полупоклоне. А теперь-то как возмужал! Плечи развернул, голову поднял! Красавец! Красавец, что ни говори!..
- Проходи, мой мальчик, присаживайся! Как добрался? Эй, Фабий!.. Прикажи, чтоб подали горячего вина! Ну, рассказывай! Рассказывай, не томи! Что там на Сицилии?
Хугулино, белозубо улыбаясь, опустился в предложенное кресло.
- Всё прекрасно, святой отец! Всё просто прекрасно! Сицилия вне опасности! Едва весть о том, что германские дуксы избрали своим новым императором короля Фридерика, достигла юга Италии, всё сразу и счастливо переменилось! Император Отто... прошу прощения, теперь уже бывший император, так вот, дукс Отто сразу же прекратил все приготовления к переправе на Сицилию и, собрав своих рыцарей, спешно отбыл из Ре́гиума - поскакал к себе в Германию спасать корону. А ведь у него уже всё было готово к переправе: шесть генуэзских кораблей стояли в Региумском порту, готовые в любой момент перевезти войско дукса через Мессанский пролив. Так что, спасибо Господу, всё обошлось!
Иннокентий усмехнулся.
- Ты прав, Хугулино, Господь наш всемогущ и милосерден, и деяния Его истинно верующим всегда в подмогу, однако ж порой и Ему требуется посильная помощь верных слуг Его... Как ты полагаешь, германские дуксы сами, по собственному почину, вдруг решили провозгласить своим императором юного короля Сицилии, о котором они уже и думать забыли и которого не вспоминали, по крайней мере, последние двенадцать лет?.. Поверь, мой друг, и мне, и верным помощникам моим - епископу Конраду Рати́сбонскому и кардиналу Си́гффриду, архиепископу Могунтиа́кумскому - немалых трудов, да что там говорить, и немалых денег стоило подвигнуть германских баронов и прелатов вспомнить о бедной сицилийской сироте, - понтифекс рассмеялся. - Не говоря уже о том, сколько чернил и перьев при этом было истрачено!.. Что ты на меня смотришь, как будто я голубя из шляпы достал? Да, мой друг, твой дядюшка ещё кое на что способен. Пусть не вынимать, на манер площадного фокусника, птиц и кроликов из рукавов и прочих частей одежды, но - побуждать людей совершать некие поступки во благо Святой Романской Церкви... Император Отто... ты правильно говоришь, бывший император, не столь глупый, сколь самонадеянный, - Иннокентий постучал пальцем в висок, - думал, что отлучением от церкви все неприятности его и закончатся. Мне доносили, как он потешался над моим письмом об отлучении. Потешался, а потом собственноручно швырнул его в камин. Так вот, как оказалось, рано радовался наш славный король Отто - у папы Иннокентия в рукаве оказался припасён не один кролик по его душу... Фабий, ну наконец-то! Ты что за вином в Витербиум бегал? Наливай! Наливай быстрей! Угощайся, Хугулино! В такую промозглую погоду горячее вино - лучшее средство от простуды!
- Благодарю вас, святой отец!.. - кардинал принял от кравчего заботливо обёрнутый полотенцем кубок, приблизил его к лицу и вдохнул ароматный пар. - Божественно! Воистину, божественно!.. - он сделал осторожный глоток. - Горячо и... божественно!
- Так вот... - понтифекс также сделал глоток из своего кубка. - Так вот, дорогой мой Хугулино, король Отто вдоволь посмеялся над моим письмом об отлучении. Но теперь смеяться буду я. Пока он лихо воевал в Кала́брии, осаждая и штурмуя второстепенные сицилийские города, на его родине, в Германии, его бывшие вассалы решили, что имперская корона слишком тяжела для его ветреной головы. А на чью голову её лучше всего переложить, посоветовал я. Не зря же Апостольский Престол столько лет опекал истинного наследника императорской короны - сына славного императора Хенрика и внука великого Фридерика Рыжебородого, собственно, чьё громкое имя мальчик и унаследовал... Кстати, скажи Хугулино, молодой Фридерик передал своё королевство своему сыну?
- Точно так, святой отец! Аккурат на Сретение Господне состоялась коронация. Младенец Хенрик был помазан на Сицилийское царство при регентстве своей матери, королевы Константии Арагонской. Лично при сём присутствовал и буквально на следующий день поспешил сюда, в Рому.
Иннокентий удовлетворённо откинулся на спинку кресла.
- Вот и славно! А когда Фридерик собирается в Германию?
- В ближайшее время, святой отец. Он получил ваше письмо, он мне об этом говорил, и намеревается уже к Пасхе прибыть в Рому.
- Замечательно! В таком случае, полагаю, к Пятидесятнице он уже вполне может оказаться в германских пределах. Что ж, пока всё идёт весьма недурно... - понтифекс пригубил вина. - Весьма недурно... - взгляд папы сделался задумчивым. - А скажи мне, друг мой Хугулино, как ты смотришь на то, чтобы тоже отправиться в Германию? Ещё раз.
Кардинал с готовностью поклонился.
- Я всецело в вашем распоряжении, святой отец. Повелевайте, приказывайте - вы же знаете, я готов исполнить любое ваше задание.
- А скажи, ты не устал? Может, ты хочешь несколько недель отдохнуть в Роме?
- Не наказывайте меня отдыхом, ваше святейшество! Разве я смогу спокойно перебирать бумажки или беззаботно подрезать розы в Латеранском саду, зная, что мои руки и моя голова необходимы для дел гораздо более важных и значительных?! Молю вас, сделайте меня вновь стрелой, метко пущенной вами в цель!
- Прекрасно сказано, друг мой! Прекрасно! - папа Иннокентий одобрительно посмотрел на племянника. - Я ни разу, ни на одно мгновенье не усомнился в твоей преданности и самоотверженности! Спасибо, мой друг! Спасибо!.. Ну что ж, тогда к делу... Как я уже сказал, тебе надлежит отправиться в Германию.
- Полагаю, для того чтобы помочь молодому Фридерику занять императорский трон?
Понтифекс улыбнулся.
- И да и нет, мой друг. И да и нет...
Хугулино весело хлопнул себя ладонью по колену.
- Ну как же! Как я мог забыть! Разве Святейший Отец папа Иннокентий хоть раз тратил одну стрелу лишь на одного зайца?! Нет же! Он всегда бьёт одной стрелой сразу по несколько штук длинноухих, да порой ещё в довесок прихватывает пару куропаток. Разве не так, святой отец?
Понтифекс рассмеялся.
- Я очень ценю, Хугулино, что ты столь высокого мнения о моих охотничьих способностях. Что ж, я действительно не люблю тратить стрелы понапрасну. Это ты верно подметил. И ты опять же прав, в Германии у тебя будет не одно, а несколько заданий. И помощь королю Фридерику будет важным, но отнюдь не главнейшим из них.
- Что же мне ещё предстоит там сделать, святой отец?
Лицо Иннокентия сделалось серьёзным. Какое-то время он молчал, глядя перед собой и медленно цедя из кубка горячее вино. Потом поднял взгляд на племянника.
- Скажи, Хугулино, тебя когда-нибудь грабили на дороге?
Кардинал чуть не поперхнулся своим вином.
- Гос-споди, спаси и помилуй! Да нет же! Бог миловал!.. К чему вы спрашиваете, святой отец?
- А меня грабили... Это было уже очень давно. Во Франции. Я только что закончил учёбу в университете и возвращался из Париса домой. И на меня напали. Это случилось неподалёку от Дивио... У меня отобрали все деньги, разорили мой багаж. С меня даже сняли верхнюю одежду и башмаки!..
- Святые угодники!.. - перекрестился легат.
- По сути, меня оставили голым, босым и нищим посреди дороги. Но самое главное, Хугулино, здесь, знаешь, в чём? В том, к т о были эти разбойники... - понтифекс выдержал паузу. - Это были дети.
- Дети?!
- Да, мой друг, это были дети! Самые настоящие дети! Самому старшему из них - я так полагаю, атаману шайки - было от силы лет пятнадцать. А самый младший ещё ходил в короткой рубашонке. На вид ему было лет пять, не больше.
- Вы... Вы это серьёзно, святой отец?
- Абсолютно! И грабили они вполне серьёзно. И, надо признать, весьма умело. Как мне потом объяснили, мне ещё крупно повезло. Обычно подобные шайки свидетелей не оставляют, да и вообще, пользуются весьма дурной репутацией, отличаясь от других, взрослых, грабителей особой жестокостью и беспощадностью.
- Вы хотите сказать, святой отец, что там, под Дивио, эта детская банда была не единственной?!
- Совершенно верно, Хугулино, далеко не единственной.
- Никогда ничего подобного не слышал!
- И это не удивительно. Тебе ведь и голода не доводилось переживать, верно?
- Голода? Э-э... ну да. В смысле, нет, не доводилось. Правда, родители мне рассказывали, что, когда я был маленьким, у нас, в Ана́нье, был голодный год, да такой, что всех кошек и собак в окрестностях поели. Я, конечно, ничего такого не помню...
- А я помню, Хугулино, я очень хорошо это помню! Мне тогда было лет десять. И суп из голубя - из одного единственного голубя на всю семью из шести человек! - казался мне той зимой божественным лакомством!.. Так вот, это я к чему. В тот год и у нас, в Габини́ануме, и у вас, в Ананье, да и вообще по всему Латиуму, тоже орудовали многочисленные шайки воров и грабителей, и среди них, ты, возможно, опять удивишься, Хугулино, было немало шаек, составленных из детей и подростков!.. Голод! Голод, Хугулино, гнал этих детей с ножом и кистенём на дорогу! Голод делает из детей грабителей и убийц! Голод и взрослый человек переносит тяжело, а ребёнок - в сто крат тяжелее! А кроме того, что там скрывать, были такие семьи, впрочем, они и сейчас есть, где родители даже особо не задумаются, прежде чем при первых же трудностях с пропитанием выгнать своих детей на улицу: кого побираться, а кого - воровать и грабить! И я вполне понимаю их! Не оправдываю, Хугулино, но понимаю! Ради спасения младших детей, вполне допустимо - по их разумению, допустимо! - отправить старших с ножом на улицу!.. - понтифекс помолчал, переводя дух. - Так вот, это я к чему. Мало кто обращает на это внимание, а тем боле задумывается - люди вообще не склонны задумываться над очевидным, - но вот уже, слава Богу, почти сорок лет ни в Италии, ни во Франции, ни в Германии не было больших недородов. Не было засушливых или, наоборот, чрезмерно дождливых лет, не было целиком погибших урожаев, а значит, не было и голода. Господь в последние годы как будто бы ниспослал милость всем аграриям. Закрома, что в городах, что в селениях вот уже много лет полны, и люди, не испытывая нужды, словно кролики, выпущенные на зелёный луг, беззаботно скачут по сочной траве, вдоволь едят, веселятся и... совокупляются!.. Ты покраснел, Хугулино? Но это жизнь! Да, когда у кроликов вдоволь еды, они часто совокупляются и, как следствие, интенсивно плодятся. И то же самое происходит у людей. Когда в семьях достаток, когда грудные младенцы не умирают от того, что у их голодных матерей не хватает молока, эти семьи растут, словно... хлеб на дрожжах. Дети в этих семьях множатся, словно крольчата у луговых кроликов... Я уже несколько лет занимаюсь этим вопросом, Хугулино. И я собрал немало прелюбопытных данных со всех концов Европы, касающихся народонаселения. Так что я тебе могу с уверенностью сказать, друг мой, что ещё никогда города и деревни не только в Италии, но - и особенно! - во Франции и в Германии, не были столь многолюдны, как теперь. А это чревато, Хугулино. Ведь Господь наш, хоть и терпелив, но терпение его отнюдь не безгранично. Люди же - скоты! Они погрязли в похоти и в грехах! Они пестуют свои пороки и падки на грязные удовольствия! Они терпимы к ереси и, как следствие, не стойки в вере! И рано или поздно Господь разгневается на них! И так же, как это не раз случалось в прежние годы, пошлёт на землю недород!.. И вот тогда мы вновь увидим тысячи нищих на папертях и возле городских ворот. Мы снова увидим умирающих от голода бродяг на обочинах. Снова из окон домов будет слышен плач матерей, а по погостам будут множится детские могилы И, я уверен, вновь вдоль дорог заснуют юные наводчики, вынюхивая и высматривая: кого из путников с большей пользой можно пустить под нож... И что-то мне подсказывает, друг мой Хугулино, что всё это нас ждёт уже в самое ближайшее время. Скорее всего, уже в этом году. В крайнем случае - в следующем.
Кардинал, словно завороженный, смотрел на понтифекса, начисто забыв про кубок с вином в своей руке.
- Но... что же нам делать, святой отец? Ведь не можем же мы идти против воли Господа! Если уж он пошлёт на землю недород, стало быть, так тому и быть. Мы же можем лишь молиться. Молиться, уповая на Его милосердие!
Понтифекс задумчиво покивал.
- Ты совершенно прав, Хугулино, мы не можем идти против воли Господа... Но!.. - он поднял палец. - Мы можем не допустить хаоса. Мы можем не дать родителям опуститься до того, чтобы гнать своих детей с кистенём на дорогу, а юношам и юницам впасть в смертный грех воровства и убийства. Мы можем не дать слабым и пока ещё безгрешным погубить свои души! Вот э т о мы можем сделать, Хугулино!
- Но как?!
Понтифекс отставил пустой кубок на стол.
- Когда у хозяина заканчивается корм для домашней скотины, выход у него только один: уменьшить её поголовье... Пустить под нож часть, дабы не потерять всё. Пожертвовать менее ценным, чтобы спасти основное... Ты понимаешь меня, Хугулино?
На лице кардинала промелькнула растерянность.
- Я... Я понимаю вас, святой отец. Но я не вполне... Я не представляю, как применить то, что вы сейчас сказали, к той ситуации... к той картине мира... к нынешнему положению вещей.
- Я сейчас растолкую тебе... Фабий, налей мне ещё вина.
- Оно немного остыло, ваше святейшество.
- Вот и хорошо! А то меня уже и так в пот кинуло... Всё, убери полотенце, оно уже ни к чему... И миссеру кардиналу подлей... Да. Теперь можешь идти... - Инокентий отпил из кубка и вновь водрузил его на стол. - Так вот, Хугулино, вернёмся к нашему хозяину, у которого кончается корм для скотины. Скажи, кого, по твоему разумению, он первым делом пустит под нож? Разумеется, если предположить, что он рачительный хозяин.
Кардинал потрогал кончик носа.
- Я полагаю... самцов, святой отец. Лишних самцов. Я бы, во всяком случае, сделал так: оставил одного-двух для развода, а остальных... это самое.
- Верно! Правильно. Самки нужны для приплода. Они пригодятся, когда минует голод и корма вновь будет в достатке. А самцов на осеменение действительно хватит одного-двух... Но дело в том, Хугулино, что с самцами, я теперь имею в виду уже не скот, а как раз род человечий, со взрослыми самцами, то есть с мужчинами в расцвете лет, в Европе и так не всё хорошо. Взрослые мужчины в Европе сейчас в большой цене. Я бы даже сказал, они нарасхват. Германские дуксы, как ты знаешь, сейчас вовсю воют друг с другом. Они делят императорскую корону. А кто не бьётся за императорскую корону, те подались в Ливонию. Там сейчас тоже горячо: полотийский князь Вольдемар, опомнившись, пытается отобрать обратно свои земли. Свои бывшие земли, - ехидно усмехнувшись, уточнил папа. - А французские мужчины, те кого король Пилипп Август не прибрал к своим рукам для войны с Иоханнесом Английским, те сейчас все в Лингвадокии, в армии Симона Монтефорского и аббата Арнольда - штурмуют города и жгут катаров... Про Испанию я и вовсе не говорю - там сейчас Альфо́нс король Касте́ллский собирает войско для решающей битвы с маврами. В общем, как видишь, лишних мужчин, или, как мы их опять назовём, лишних самцов в Европе сейчас нет... Но что ты скажешь насчёт детёнышей, Хугулино? Ты, как рачительный хозяин, видя, что надвигается бескормица, что бы ты стал делать с детёнышами?
- Э-э... Ну, детёныши... их как-то жалко, святой отец. Они же... Они такие умильные!
Понтифекс улыбнулся краешками губ.
- Умильные... Давно я не слышал этого слова. Нет, ты во многом прав, мой друг, детёныши, любые детёныши, и должны вызывать у любого нормального человека чувство умиления, желание приласкать, защитить. Но наша с тобой беда, Хугулино, что мы не можем себе позволить роскошь быть нормальными людьми. Нормальными в привычном, плебейском смысле этого слова. Ты уже давно должен был осознать, Хугулино, что мы с тобой не простые люди, не кролики, беззаботно и бездумно скачущие по лугу. Мы с тобой слуги Божьи. Причём слуги ближнего круга. Мы пастыри! - он возвысил голос. - Горе пастырям, которые пасут самих себя! Не стадо ли должны пасти пастыри? Плох тот пастырь, что слабых овец не укрепляет и больных не врачует, и пораненных не перевязывает, и угнанных не возвращает, и не ищет потерянных... Мы пастыри, Хугулино! Поставленные для того, чтобы пасти наши стада. Пасти, защищая их от хищников и болезней, оберегая их от непогоды. Предупреждая излишний падёж, а значит, предугадывая возможную бескормицу... И мы не имеем права на жалость. Ибо жалость в нашем деле губительна!
Кардинал опустил глаза.
- Я понимаю, ваше святейшество... Но как... что нам надо делать? Я имею в виду, как нам... убрать лишних детёнышей? Вы ведь не хотите сказать, что... что их надо... Ну, вы понимаете?
- Ну нет, конечно! Разумеется, Хугулино, мы с тобой пастыри, но никак не палачи! Об этом и речи не может быть! Не можем ведь мы по своему разумению, даже из самых благих побуждений, отнимать у кого-либо дарованную ему Господом жизнь! Нет! Да этого и не требуется. Нам надо не убить лишних крольчат, а всего-навсего... изъять их из тех нор, где их расплодилось слишком много.
- Но... Но как же нам это сделать, святой отец?!
- Вот! - понтифекс нацелился пальцем в племянника. - Вот в этом и заключается тот план, для осуществления которого ты мне нужен в Германии.
- И... И что это за план, святой отец?
Иннокентий взял со стола свой кубок, некоторое время подержал в руке, словно взвешивая, а потом решительно вернул его на стол.
- Нам нужен новый крестовый поход.
Кардинал непонимающе уставился на понтифекса.
- Крестовый поход?
- Да, Хугулино, крестовый поход... - Иннокентий, задумчиво глядя на племянника, принялся поглаживать свою уже основательно поседевшую бородку. - Ты знаешь, мой мальчик, а ведь в этом году уже четверть века, как неверные в очередной раз отняли у нас Хиеросолим. Подумать только, четверть века!.. Я был тогда совсем юным схоларом, и очень хорошо помню своё состояние, когда до Париса докатилась эта ужасная весть. Мне тогда казалось, что всё кончено, что теперь уже возможно всё. Всё самое плохое! И не просто возможно, а вот-вот и произойдёт: то ли небо упадёт на землю, то ли, наоборот, земля разверзнется под ногами, и преисподняя поглотит всех нас - нас, грешников, дозволивших неверным вновь надругаться над Гробом Господним... Ты ведь знаешь, едва став понтифексом, я все свои силы положил на организацию священного похода. Дня не проходило, чтобы я не думал об этом!.. И в четвёртом году, казалось, всё должно было свершиться. И войско было собрано. И кораблей хватало. И решимости... Но!.. Но, Хугулино!.. Человек предполагает, а Господь располагает. И случилось то, что случилось... Нет, ты не подумай, я не жалею. Коль Господь тогда решил направить святое войско на Константинополис, стало быть, так Ему было угодно. Значит, в том был высший резон. И не нам, смертным и убогим, судить о замыслах Божьих... Я лишь хочу сказать, что... Ведь восемь лет уже минуло с той поры. Восемь лет! И народ... простой народ, обычные христиане, они стали забывать о... О том, что Гроб Господень - это не простые слова, не некая... фигура речи, не какое-то отвлечённое понятие. Это - храм, реальный дом из камня и кирпича, и в этом храме - склеп, где лежал Спаситель. И в этом храме, может быть, прямо сейчас, может быть, прямо на том самом месте, где когда-то покоилось тело Иезуса Христа, разлёгся какой-нибудь вшивый нечестивец, разлёгся и, портя воздух, чешет грязной пятернёй свой грязный живот!.. Ты поморщился, Хугулино. А значит, ты наглядно представил себе эту картину. И тебя она покоробила. И она должна коробить любого христианина! Любого! Всех и каждого в отдельности! Сегодня коробить! Вчера! Ежедневно и ежечасно!.. Но разве э т о мы наблюдаем нынче вокруг себя? Нет! Нет, Хугулино! Простые христиане стали забывать о несчастьях Хиеросолима. О ежедневных и ежечасных бедствиях Святой Земли! Им застила память обычная повседневная суета. Забота о хлебе насущном. А мы, святые пастыри, перестали напоминать им об этом!.. Увы, Хугулино, мы не в силах сейчас снарядить новый священный поход ко Гробу Господню. Настоящий священный поход. Как бы нам этого ни хотелось! Нам попросту не собрать войско!.. В Германии, сам видишь, что творится. Германским дуксам сейчас не до Святой Земли. Опять же, Ливония. Во Франции та же история: король Пилипп Август вот уже десятый год воюет с королём Иоханнесом Английским. И конца этой войне пока не видать. Симон Монтефорский бьётся с катарами, а испанские короли - с маврами. Что же нам остаётся?.. - понтифекс вопросительно посмотрел на племянника.
Хугулино виновато развёл руками.
- Не знаю, святой отец.
Иннокентий выдержал паузу.
- Я нисколько не сомневаюсь в том, друг мой, что в скором времени ситуация в Европе изменится. Дуксы навоюются, короли наконец разберутся между собой. Сильные войдут в славу и почёт, слабые же сгинут, и имена их быстро сотрутся из памяти людской. Ересь будет искоренена, а язычники и мавры получат своё. Это произойдёт и произойдёт уже скоро - года два-три, от силы пять. И многолетние неустанные старания наши, старания Святой Романской Церкви, наконец увенчаются триумфом. Зёрна, брошенные в почву, наконец прорастут и дадут обильный урожай. И тогда сильные короли соберут сильное войско. И, приняв крест, сами поведут его в Святую Землю. И славный град Хиеросолим раз и навсегда очистится от сарацинской скверны!.. Но мы, Хугулино, не можем ждать ещё пять лет. И два-три года мы тоже не можем ждать. Вера слабеет. Она чахнет на глазах, словно цветок в горшке, который забыл полить нерадивый садовник. И мы с тобой, друг мой, обязаны хотя бы время от времени поливать этот цветок... Ты поедешь в Германию, Хугулино, и организуешь крестовый поход. Крестовый поход детей. Молчи! Дослушай... Ты найдёшь в Германии нужных людей, людей верных, готовых исполнить любой твой приказ, - ты провёл в тех краях не один год, и такие люди, наверняка, у тебя там есть. Ведь есть?.. Ну вот... Будешь ли ты им объяснять то, что я только что объяснил тебе, или не будешь - это твоё дело. Но ты с их помощью должен распустить по всем германским землям слух, что там-то и там-то свершилось великое чудо: к некому человеку явился ангел... или некий святой... или, может, сама Дева Мария - не важно! Так вот, этот ангел, представ пред этим человеком, сказал ему, что... коль уж сильные мира сего не могут прийти освободить Гроб Господень от неверных, то пусть это сделают дети. Невинные дети, чьи души ещё не испачканы грехом, пусть придут в Святую Землю и очистят её от сарацинской скверны. И не нужны им для этого ни мечи, ни копья, а нужна им для этого лишь молитва - всемогущее святое слово... Разумеется, Хугулино, любой слух похож на костёр: если его не подпитывать сухими дровами, он скоро иссякнет. Поэтому твоим людям надлежит всемерно поддерживать и пестовать этот слух. Поддерживать до тех пор, покуда он, подобно тому же костру, неосмотрительно оставленному в сухом лесу, не найдёт себе сам пропитание, окрепнет, разгорится, перекинется с травы на соседние деревья и, с каждым мгновением набирая всё большую и большую силу, пойдёт широким фронтом по лесу, могучим огненным валом, пожирающим всё на своём пути!.. И вот если нам удастся разжечь этот лесной пожар, если нам удастся оторвать от материнских юбок тысячи и тысячи бойких несмышлёнышей и отправить их в священный поход к Гробу Господню, - вот тогда мы сможем, как ты говоришь, одной стрелой убить двух зайцев. С одной стороны, мы всколыхнём, растормошим застоявшееся болото христианской веры, пробудим дремлющую совесть добрых христиан и сподвигнем их на подвиг самопожертвования, а с другой стороны, этим походом мы как раз и сможем извлечь из глубоких кроличьих нор лишних детёнышей. Ведь даже если нам удастся оторвать от каждой бедной семьи лишь по одному ребёнку, даже этим мы в значительной мере облегчим участь этих семей в годину лишений, даже этим мы сможем уберечь тысячи и тысячи невинных душ от смертельного грехопадения... Ты улавливаешь мою мысль, Хугулино?
- Да, святой отец.
- Ты сделаешь то, что я тебе говорю?
- Да, святой отец!
- Ты справишься с поставленной задачей?
Пауза перед ответом кардинала была минимальной.
- Справлюсь, святой отец!
- Хорошо!..
Инокентий удовлетворённо откинулся на спинку кресла и, взяв со стола свой кубок, отпил несколько глотков. Лицо понтифекса излучало спокойную уверенность. Хугулино же, наоборот, выглядел несколько потерянным. Наклонив голову, он мучительно тёр пальцем глубокую складку между бровей.
- Простите, святой отец... Но... если позволите, ещё один вопрос.
- Слушаю тебя.
Кардинал выпрямился и в упор посмотрел на понтифекса.
- Скажите, святой отец, вот эти все дети... которых мы оторвём от их семей и отправим в Святую Землю... Как они доберутся до Святой Земли?
Иннокентий усмехнулся.
- А кто тебе сказал, Хугулино, что кто-то собирается отправлять их в Святую Землю?.. Я, кажется, тебе сказал, что наша задача - это всего-навсего извлечь крольчат из их нор, избавить тысячи семей от лишних ртов, но уж никак не идти воевать с этими... крольчатами против сарацин.
- Но... Святой отец, но куда же мы потом денем эти тысячи и тысячи... крольчат?!
- Да никуда мы их не денем, - в голосе понтифекса прорезалось раздражение. - Они сами денутся... Не понимаешь?.. Вот скажи, Хугулино, что станется с маленьким крольчонком, который по какой-либо причине оказался вне своей тёплой норы? С тем, который в силу каких-либо обстоятельств оказался разлучённым со своей мамой-крольчихой, которая кормила и обогревала его?.. Правильно, Хугулино, он погибнет. Погибнет скоро и неизбежно. От голода и холода. От рыскающих повсюду хищников. Так что, сам понимаешь, участь наших крольчат, в целом, известна.
- Но как же!.. Вы же говорили, святой отец, что мы не будем их убивать!
- А кто здесь говорит об убийстве? Отнюдь, Хугулино. Мы лишь вверим их судьбы, их жизни в распоряжение Всевышнего. В распоряжение Господа нашего всемогущего и милосердного. И лишь Ему одному надлежит решить судьбу каждого из этих крольчат. Распорядится его жизнью. А мы, как заботливые и рачительные пастыри, лишь несколько облегчим Господу Его непростую задачу - мы пригоним это стадо к Божьим вратам. А уж кто войдёт в эти врата, а для кого они останутся закрытыми - решать только Господу Богу. Лишь Ему и никому другому... И ещё не забывай об одном моменте, Хугулино. Об одном очень существенном моменте... Тот, кто умирает на пути в Святую Землю, раз и навсегда очищает от грехов свою душу. Это ли не лучший исход для этих тысяч и тысяч? Не забывай, Хугулино, для чего мы отрываем этих крольчат от их семей - лишь для того, чтобы в годину испытаний не дать им погубить свои, ещё не запятнанные грехом души неизбежным воровством, дорожным разбоем и убийством. Блаженны чистые сердцем, - воздел он палец, - ибо они Бога узрят!.. Мы спасём их души от греха, и одновременно мы спасём их семьи от голода... Надеюсь, друг мой, я исчерпывающе ответил на твой вопрос?
Кардинал сидел, заворожённо глядя на понтифекса. Затем, спохватившись, кивнул.
- Да, святой отец.
- Ну вот и славно!.. Теперь пара практических советов... В Германию отправишься тайно. Как частное лицо. Незачем до поры демонстрировать причастность церкви к этому предприятию. Это важно на тот случай, если дело не выгорит. Ни к чему тогда, чтобы тень от неудачи упала на светлое имя Святой Церкви. Нам и без того хватает неприятностей, чтобы вешать на Церковь ещё и этот провал... Если же всё пойдёт, как задумано, Церковь не преминет сказать своё веское слово... Теперь далее... Времени зря не теряй. Начать нужно будет сразу после Пасхи...
- Помилуйте, святой отец! Но это ведь уже через месяц! Как же мне успеть?!
- Успевай... Откуда думаешь начать?
Кардинал заёрзал в кресле, пытаясь собраться с мыслями.
- Начать... Что ж, начать... Э-э... Тогда, пожалуй, с Колоньи, святой отец. Там у меня много благонадёжных людей. Но, простите, святой отец, обозначенные вами сроки... Мне не успеть. Никак не успеть!
- Успевай! - ещё раз жёстко приказал понтифекс; впрочем, сейчас же добавил гораздо мягче: - Надо успеть, мой мальчик. Пойми, это не моя прихоть. Дело в том, что вам в Германии необходимо действовать заодно с Францией. То есть действовать в одни сроки А там дело завертят сразу после Пасхи.
- Заодно с Францией?! А кто же та́м всем заправляет, святой отец?
Инокентий нахмурился.
- Ты действительно хочешь это знать, Хугулино? Поверь, это как раз тот самый случай, про который говорят: меньше знаешь - крепче спишь... И вообще. Запомни на будущее, друг мой, ведь тебе ещё не раз придётся организовывать различные секретные мероприятия. Никогда не сообщай исполнителям лишнего. Каждый исполнитель должен знать только то, что ему по его роду деятельности знать необходимо. Только это и ничего другого! Этим ты убережёшь и себя, своё дело, которое ты замыслил, и своих подчинённых, поскольку излишние знания всегда порождают в неокрепших умах сомнения. А от сомнений до предательства, как известно, - один шаг. Поэтому не надо вводить слабых людей в соблазн грехопадения... У немецких простолюдинов есть такая пословица: что знают двое - то знает свинья. Она, конечно, грубовата, как и всё, что исходит от германцев, но суть вещей передаёт верно... Так что по срокам тебе всё ясно?.. Ну, неделя-другая после Пасхи - это ещё будет терпимо. Но не позже! Ты понял?
Кардинал кивнул.
- Да, святой отец.
- Хорошо... Теперь ещё. С тобой поедут четыре монаха. Они все из нового Ордена, который сейчас создаёт Франциск Асси́сиумский. Они направляются в Вари́скорум, где архиепископ Магдебу́ргумский А́лберт отвёл им место под строительство обители. Так вот, обитель пока подождёт. Все четверо поступают в твоё распоряжение. Временно, разумеется. До исполнения поставленной задачи. Как я уже говорил, знать весь замысел им не обязательно. И даже вредно. По прибытии на место с каждым поговоришь отдельно, каждому поставишь задачу. То есть поручишь определённую область: графство или епархию. Как они будут действовать - совместно с твоими людьми или параллельно - решать тебе. С исполнительностью с их стороны, полагаю, проблем не будет: ослушаться легата они не посмеют - Франциск набирает к себе в Орден наиболее смиренных, а вот инициативы от них не жди. Поэтому задачу им ставь чётко и предельно конкретно. Ясно?..
- Ясно, святой отец.
- Ну вот и хорошо, что ясно... - понтифекс в очередной раз с удовольствием оглядел мощную фигуру своего племянника. - Но как же ты возмужал, мой мальчик! Как же ты возмужал!..
Утром Белого Воскресенья, когда сотни и сотни мальчиков и девочек Колоньи, с цветами и зажжёнными свечами идущие к своему Первому причастию, заполонили обширную Рыночную площадь, что располагалась между собором Большой Святой Мартин и еврейским кварталом, в этой густой пёстрой толпе, состоящей из празднично одетых, непривычно серьёзных детей и, наоборот, из их излишне возбуждённых родителей, из священнослужителей, облачённых в белые пасхальные одеяния, из охочих до ярких зрелищ, разнаряженных, словно на собственную свадьбу, праздных гуляк, из шествующих с чувством собственного достоинства отцов города в пурпурных с золотом мантиях, из напыщенных пополанов, из монахов-бенедиктинцев в чёрных ку́куллах, из бойких торговцев-лоточников, из крикливых домохозяек в ярких новых чепцах, из нищих и попрошаек в неописуемых отрепьях и из прочего пёстрого городского сброда, в этой кипящей, бурлящей, но тем не менее движущейся весьма целенаправленно, в силу своих внутренних течений, толпе, появился молодой парень в простой пастушьей одежде, который, вскочив на весьма удачно подвернувшуюся тут тележку зеленщика, громогласно объявил почтенным горожанам, что нынче на восходе солнца, когда он ещё только пригнал своё стадо на выпас, было ему чудесное видение: белый ангел, сияющий и прекрасный, спустившийся прямо с небес, молвил ему: "Никола, пробил твой час! Пришло твоё время! Очнись от сна духа, покажи собою, что ты - письмо Христово, через служение написанное не чернилами, но Духом Бога живого, и не на скрижалях каменных, но на скрижалях сердца. Брось кнут, Никола, и возьми крест, ибо ныне не овец поведёшь ты на луга сочные, но многих и многих, чистых сердцем и помыслами, - в Землю Святую, дабы сбылось предначертанное Всевышним и освобождён был Гроб Господень из плена неверных!" И приказал-де ему ангел собрать отроков и отроковиц, невинных и безгрешных, и повести их в Землю Святую, в град Хиеросолим, где не мечом и огнём, но лишь святым словом Божьим повергнуть неверных в трепет и обратить в бегство.
Пламенная речь имела успех. Возможно, потому, что произнёс её не какой-нибудь напыщенный городской франт, желающий подобной выходкой сделать себе хоть недолгое, но громкое имя, и не слюнявый и паршивый юродивый, коих на каждом городском празднике пруд пруди, и кои и сами не ведают, что слетает с их языка. А произнёс это всё человек явно серьёзный, хоть и простой, крестьянского сословия, обычный селянин, один из тех, кто обычно хваток на руку, но никак не на язык, для которого привычней молчать и трудиться, чем ни с того ни с сего брать и опрокидывать тележки да ещё и, стоя на них, произносить страстные речи. Движение на площади сбилось со своего предначертанного круга. Вокруг неожиданного оратора начала собираться толпа. Опоздавшие и не расслышавшие толкались локтями.
- Что там?!.. Что там?!..
- Ангела узрел, блаженный!..
- Господи, воля твоя!..
- Что он о детях говорил?!.. Я же слышала, он что-то о детях говорил!..
- Благодать, говорит, снизойдёт на детей, что здесь собрались! Говорит, сие Господу угодно!..
- А как же, а как же - безгрешные души!..
- Нет, он говорит, ангел небесный ему крест принёс, чтоб он Гроб Господень шёл воевать!..
- Прямо с небес?!..
- Воистину! Весь белый и в сиянии золотом!..
- Чудо!.. Чудо!..
- А кому же, скажи, ещё Гроб Господень вызволять, ежели не безгрешным?! Рыцари-то все в грехах да в распутстве! Долг свой христианский забыли! Вот Господь и сподобил невинных!..
- Верно говорит! Верно! Кому как не им!..
- А как же, а как же!..
- Молитесь, праведные! Чудо нам ниспослал Господь!..
- Аллилуйя, Господи!..
Впрочем, тут же нашлись и скептики.
- Эй, ты, как там тебя? Никола! Может, ты на солнышке перегрелся? Уснул, понимаешь на солнышке, вот тебе голову и напекло!
- Не, он, видать, когда овец гнал, споткнулся да башкой о дерево приложился, вот у него в искрах да в сиянии ангел-то и возник!
Вокруг обидно загоготали.
- Во имя Господа!.. - вдруг взлетел над толпой мощный зычный голос. - Во имя Господа!.. - необычного вида монах: босой, в ветхом залатанном рубище, подпоясанном простой верёвкой, воздвигся вдруг рядом с пастухом и, обняв его одной рукой за плечи, а вторую, с зажатым в ней простым деревяным крестом, выбросив вверх, в третий раз возгласил: - Во имя Господа!.. Всё, что делается во имя Господа, делается с согласия и от имени Его!.. Ты! - ткнул он крестом в сторону одного из скептиков. - Как смеешь ты сомневаться в правдивости слов этого юноши, пекущегося, в отличие от тебя, не о собственном чреве, но лишь о славе Божьей?! Или тебе не дорог Гроб Господень?! А может, ты из тех, кто и в истинность бытия Спасителя нашего Иезуса Христа не верит?! Нет?! Почему же слова о Святой Земле вызывают у тебя лишь гнусную усмешку?!.. - зеваки притихли, а уличённый, вжав голову в плечи, попятился в толпу. - Братья и сёстры мои! - вновь воздел крест монах. - Скажите мне, многие ли из вас сподобились видеть ангела небесного?! Или, может быть, к кому-нибудь из вас крылатый слуга Божий обращался с речами?! Нет?!.. Нет, братья и сёстры! Никто из нас не удостоился чуда! А всё потому, что мы все погрязли в грехах! Мы очерствели сердцем и ослабли умом! И я могу смело сказать, что вера наша ослабла! Поскольку Гроб Господень, который уже столько лет попирается ногами неверных, перестал заботить нас! Перестал быть вечной кровоточащей раной на теле нашей христианской веры!.. Но милость Господа нашего безгранична! Потому он даёт нам, братья и сёстры, ещё один шанс! Потому он и послал ангела своего к этому юноше, выбрав его среди нас как, возможно, самого безгрешного и чистого душой! Почему же вы не верите ему?!..
- Простите, отец, - откликнулись из толпы, - вы всё это очень даже правильно говорите. Но почём нам знать, что парень этот не врёт?
Монах ничуть не смутился.
- А это как раз легко проверить!.. Скажи, любезный, - поворотился он к пастуху, - а ты знаешь, что священный град Хиеросолим находится за морем? Как же ты собираешься дойти до него? Или тебя и тех, кто пойдёт с тобой, будет на берегу ждать корабль? - он подмигнул толпе: мол, сейчас мы выведем этого пройду на чистую воду. - Об этом, часом, тебе ничего твой ангел не говорил?
- Говорил! Как же! Говорил, святой отец! - явно обрадовавшись, заторопился пастух. - Он сказал мне: а как дойдёте до моря, так увидите, что моря-то и нет! Лето в этом году будет жарким - море во многих местах пересохнет, и пройдёте вы через море посуху, ног не замочив, прямо в Землю Святую! - отбарабанил, как хорошо заученный урок, Божий избранник. - Так он сказал, святой отец! Истинный крест!
- Вот!.. - торжествующе возвестил монах, простирая к пастуху руки. - Вот где истина! Разве ж этот простой юноша, который и моря-то никогда не видел, и даже не знает, в какой оно стороне, разве ж он смог бы измыслить такое?! Это ли не доказательство правдивости его слов?! Это ли не доказательство чуда Господня?!..
- Возрадуемся же братья и сёстры! - продолжал тем временем монах. - Господь остановил на нас взор Свой! Господь ниспослал нам великое чудо! Вознесём же хвалу нашему Господину Небесному! И, укрепившись в вере, исполним волю Его!.. - он вновь воздел крест, и голос его, казалось, так же взлетел вверх вместе с деревянным распятием. - Отроки и отроковицы града Колонья! В ваших чистых душах живёт Спаситель! Ваши сердца наполнены верой! Господь зовёт вас на подвиг! Ступайте же в Землю Святую и освободите её от нечистых! Идите и не бойтесь ничего, ибо Господь с вами! Аллилуйя, Господи!..
Монах с пастухом сошли с тележки и плечом к плечу двинулись сквозь толпу. И сейчас же несколько юношей и девушек примкнули к ним и пошли рядом. И это небольшое ядрышко по мере продвижения к выходу с площади, словно катящийся по склону горы снежный ком, начало быстро обрастать людьми: детьми и взрослыми, богатыми и простолюдинами, ремесленниками и домохозяйками, монахами и облачёнными в белое священниками с крестами и хоругвями в руках.
- Господь наш Иезус Христос! Крест Святой возврати нам!.. - высоким чистым голосом запел идущий рядом с пастухом монах.
И десятки голосов - детских и взрослых, звонких и хриплых - с воодушевлением подхватили слова известного гимна крестоносцев:
- К подвигу нас зови! Слава Твоя на нас!..
Процессия покинула площадь и, продолжая обрастать сбегающимися со всех сторон людьми, длинной многотысячной змеёй медленно поползла по улицам растревоженного, словно разрытый муравейник, города в сторону южных ворот...
Святейшему Отцу Иннокентию, папе Милостью Божьей, слуга Божий Ренард епископ Карнутумский со смирением и почтением.
Извещаю Вас Святой Отец, что вчера в Карнутум пришло паломников великое множество. Шли они весь день, и к вечеру их в городе и в окрестностях его до 20000 набралось. Всё больше простолюдины. Как мужчины, так и женщины, и очень много детей, едва ли не половина - дети, причём многим из младших от силы лет десять будет. Со слов тех паломников, идут они уже вторую неделю и идут на Парис, к королю. А ведёт их некий Стефан, пастух из деревеньки Клуа, что под Виндоцинумом. И этот Стефан рассказывает, будто было ему видение дивное: явился якобы пред ним сам Господь, однако ж под видом бедного монаха, и принял от него, от Стефана, хлеб и воду, после чего, в знак благодарности, на священный поход в Землю Святую его благословил. Велел ему тот монах собрать войско великое, однако ж не из воинов, а из отроков и отроковиц целомудренных и безгрешных. И с тем войском идти ему надлежит поначалу на Парис, а оттуда, короля Франции Пилиппа Августа помощь приняв, - к морю и далее - через море - во град Хиеросолим, от неверных Гроб Господень освобождать. И вроде как дал ему монах этот письмо для короля Пилиппа Августа, но письмо это упомянутый Стефан никому не показывает, говорит, что лишь королю Пилиппу Августу лично в руки его отдаст, а в том, что письмо при нём, и в том, что всё, что он говорит, истинная правда, крест целует и на мощах святых клянётся. А освобождать Землю Святую ему надлежит не огнём и мечом, но лишь святым словом Божьим, на то, с его слов, тот монах особо указывал, приговаривая: блаженны чистые сердцем, ибо они Бога узрят.
Ныне же всё это войско паломническое с рассветом из города по Аблисской дороге ушло, и много отставших от того войска - больных и обессиленных, поскольку по малолетству и из-за отсутствия доброй обуви к дороге дальней не приспособлены. А две девочки, лет десяти, не более, за городской стеной, где стоял лагерь паломников, и вовсе неживыми были найдены - по всему, от изнеможения.
Такоже доношу Вашему Святейшеству, что к войску тому паломническому попрошаек и воров, и мошенников всякого рода прибилось великое множество, и они тому воинству немалые беды и козни чинят, воруя личное и милостыней поданное расхищая. И девицы иные невинные, с тем войском идущие, по причине своей неопытности и не имея возможности к противлению, от тех злодеев девственность свою потеряли.
Извещаю Вас такоже, Святой Отец, что, согласно указаниям, вами данным, в сношения публичные с упомянутым Стефаном клир местный не входил, но, помятуя Ваши советы мудрые, содействие негласное и одеждой, и продуктами идущим с ним оказывал, а двум монахам, что от Ордена нового Франциска Ассисиумского, которые оного Стефана в походе сопровождают, мною лично 200 либр серебра на пропитание паломников от казны епископальной тайно было передано, и в том от монаха брата Элии из Кортоны расписку имею.
Писано в Карнутуме, II Календы Мая, год Воплощения Господнего MCCXII.
Из письма Святейшего Отца папы Иннокентия Пилиппу Второму Августу сиятельному королю Франции:
...Известие же о том, что поход священный отроков и отроковиц, что Гроб Господень от гнёта сарацинского со всей решимостью и отвагой недетской вызволять двинулись, ты не одобрил и оных отроков и отроковиц по их домам отправить желаешь, мы приняли с печалью великой, и благословить сие никак не можем и, более того, упрёк тебе наш апостольский в том шлём...
...ибо ведёт их любовь к Господу Богу нашему и святой церковный пыл преданности, воспламенённый ненавистью всесокрушающей к неверным и жалостью великой к святыням попранным.
Дети сии - укор всем нам; ибо покуда мы предаёмся сну, они Землю Святую вернуть стремятся...
Что же касаемо некоторых клириков, а равно и советников многих твоих и дуксов, что сие хождение великое попрёками пустыми осыпают и находят его не более чем дурной детской забавою, совершенно вздорной и порицания всякого заслуживающей, на то скажу, что противятся они деянию сему более из зависти и скупости своей, нежели ради истины и справедливости... Уж коли сам не имеешь достаточно веры и смелости к делам великим, то хотя бы иным, веру и смелость имеющим, препятствий в том не чини...
Святое войско под руководством пастушка Николы, за три месяца пройдя все южногерманские земли, достигло аббатства Святого Маурития Ага́унумского в начале августа. Это уже было самое подножье Альп. Здесь заканчивалась проезжая дорога и начиналась горная тропа, которая поначалу довольно полого, а миновав крепость Мартини́акум, чем дальше, тем круче начинала карабкаться вверх - к известному всем паломникам перевалу Врата Большого Святого Бернарда.
По дороге от Колоньи войско ничуть не поредело и насчитывало в своих рядах не менее двадцати тысяч детей - взамен многих и многих, выбывших из строя по болезни, из-за усталости или истощения и по многим другим причинам, в ряды юных крестоносцев в каждом городе, в каждой деревушке вливалось не меньшее, а то и гораздо большее количество восторженных мальчишек и девчонок, всем пылом своих чистых сердец страждущих освободить Святую Землю и Гроб Господень из-под гнёта гнусных сарацин.
Аббат А́ймо сбился с ног. Он не успевал распоряжаться. Вымотанных многонедельным тяжёлым переходом, голодных, оборванных, обессиленных детей надо было разместить на ночлег, накормить, оказать помощь больным, утешить отчаявшихся. Кроме того, необходимо было похоронить умерших, которых подвода за подводой натужно втаскивали в монастырские ворота понурые остроухие мулы. Телег было много: не две и не три, и даже не пять. Детей на каждой подводе лежало не менее десятка, и это были дети, умершие только на последнем переходе от Эгля. Аббат ужаснулся - сколько же этих невинных расстались с жизнью за всю дорогу от бесконечно далёкой отсюда Колоньи! Аббат подумал о дне завтрашнем и ужаснулся вторично: в ближайшие дни этим мальчикам и девочкам - измотанным, обессилевшим от голода и бесконечной дороги, полураздетым, зачастую босым - предстояло карабкаться по каменистым тропам в заоблачную высь, туда, где местами даже сейчас, на исходе лета, тропу то и дело пересекают длинные ледяные языки и глубокие снежные перемёты, где вдоль тёмных узких ущелий дуют пронизывающие ветры, летящие от могучих вечных ледников, где на протяжении нескольких дней пути нет даже намёка на нормальное человеческое жильё, где порой обычный ночлег у костра, возле которого можно согреться и просушить одежду, является пустой несбыточной мечтой! Да, на перевале есть монастырь, основанный ещё присной памяти Бернардом Ме́нтонским, да прославится в веках его доброе имя! Но, во-первых, до монастыря ещё нужно дойти. А во-вторых, это ведь просто хижина. Самая обыкновенная хижина, приют, рассчитанный, от силы, на десяток монахов и такое же количество путников. И при всём желании он не в силах будет вместить и обогреть эти тысячи и тысячи измученных обессиленных малолетних путников.
Если бы он только мог! Если бы он мог развернуть и отправить этих несчастных обратно по их домам! В Колонью, в Ворма́тию, в Спи́ру, в Баси́лию, в десятки и сотни мелких городков и селений, из которых они вышли, и где остались их семьи, их матери и отцы, их братья и сёстры. Но он понимал, что не в силах сделать это. Во-первых, этого не хотели сами дети. Со многими из них он уже успел коротко переговорить. И каждый разговор протекал одинаково, так, как будто менялось лишь обличье стоящего перед аббатом ребёнка, а там, внутри, за голубыми (карими, зелёными, серыми, чёрными) глазами таился некто единый: измученный, но не сломленный, невеликий ростом, но бесконечно великий душой, истово верящий в свою высокую божественную миссию:
- Как звать тебя, дитя?
- Бру́но...
- Суи́дгер...
- По́ппо...
- Ре́гина...
- До́да...
- Куда же идёшь ты, чистая душа?
- К Богу!
- К Богу!
- К Богу!..
И что, что он мог им на это сказать?!..
Но было ещё и "во-вторых". Это "во-вторых" уже почти месяц лежало на столе в келье аббата и от многочисленных прочтений успело залосниться и истрепаться по краям. Это было письмо, присланное из Ромы от того, чьих указаний аббат Аймо не мог не выполнить иначе как потеряв свой чин и свой пост, а возможно, и свою душу. Это было строгое и недвусмысленное предписание папы Иннокентия оказать этому странному священному походу посильную помощь, но ни в коем случае не задерживать его продвижение через Альпы.
Солнце уже скрылось за горами, на стены обители легли глубокие вечерние тени, а дети всё продолжали приходить, бесконечная их процессия - шаркающая, согбенная, порой тихо плачущая - тянулась от ворот монастыря вниз по дороге и терялась за ближайшим поворотом...
Утро следующего дня выдалось тихим и ясным. Это хоть самую малость, но утешило аббата Аймо: похоже, Господь прислушался к его горячим молитвам и дал детям хорошую погоду для того, чтобы преодолеть самую сложную часть их маршрута. Аббат не знал, да и не мог знать, что с севера, от далёкого холодного моря, к Альпам медленно, но неотвратимо приближается плотная, до отказа напитанная влагой, облачность. Приближается, надвигается, ползёт, чтобы уже назавтра, зацепившись за острые горные вершины, обступившие со всех сторон перевал Святого Бернарда, укрыть его плотным непроглядным туманом, окутать промозглым холодом, от которого коченеет тело и деревенеют конечности, завалить непреодолимыми сугробами тяжёлого мокрого снега, в которых обессиленный человек вязнет, словно глупая овечка, по неосторожности забредшая в болото. Аббат не знал, что почти все дети, нынче на рассвете покидавшие обитель, уже в самое скорое время - в ближайшие два-три-четыре дня - обречены на медленную мучительную смерть от холода и голода, от срывающихся с заснеженных склонов внезапных, всё сметающих на своём пути, яростных лавин и грохочущих камнепадов, наконец от волков, настойчиво и терпеливо идущих по тёплому детскому следу...
Через неделю в обитель вернулись немногие уцелевшие, те, кто, не доходя до перевала, повернул назад и потому сумел пробиться сквозь убийственную непогоду обратно к людям. От них-то в монастыре и узнали о трагедии, разыгравшейся в горах. Аббат Аймо тут же собрал людей, нанял в ближайших селениях изрядное количество лошадей и мулов и двинулся вверх по тропе - спасать выживших. Но добраться им удалось лишь до Мартиниакума - выпавший в горах снег начал таять, и протекающая мимо крепости небольшая речушка Дра́нса, которая обычно представляла собой весело скачущий по камням журчливый ручей, в одно мгновенье превратилась в бурлящий мутный поток, в неукротимого зверя, бешено мчащегося вниз по ставшему вдруг тесным ему руслу, с яростным азартом сносящего на своём пути мосты, с грохотом волочащего на своём пенном хребте целые стволы деревьев и огромные каменные глыбы величиной с быка...
Из более чем двадцати тысяч юных паломников, прошедших в те дни через аббатство Святого Маурития, до лежащего по ту сторону Альп города Авгу́ста добралось не более семи тысяч. На многие и многие десятилетия перевал Врата Большого Святого Бернарда приобрёл дурную славу и именовался теперь не иначе как Проклятые Врата. Купцы и паломники предпочитали теперь сделать длинный многодневный крюк, чтобы преодолеть горы по соседнему перевалу Пепельная Гора, нежели соваться в печально известные места, где, как известно, вдоль всей тропы там и сям белеют отполированные снегом и ветром черепа и кости, а под ноги вместе с камнями то и дело попадаются стоптанные детские башмачки...
Лишь в первых числах сентября поредевшее святое войско достигло моря в районе Генуи. Глазам измученных путников предстала бескрайняя водная гладь, на которой невозможно было увидеть даже малейшего намёка на какие-либо отмели или обнажившееся дно. Дух юных крестоносцев был окончательно сломлен. Тщетно их предводитель призывал не сдаваться и продолжать движение дальше на юг - за ним последовало не более тысячи его наиболее верных сторонников. Остальные разбрелись по округе. Юношей местные жители охотно разбирали по домам в качестве бесплатной рабочей силы. Девушки тоже годились в прислугу, но большей частью оказались в публичных домах. Кое-кто повернул обратно домой, последние сведения о них приходили из южных предгорий Альп.
Пастуха Николу с отрядом, не превышающим пяти сотен человек, видели в конце месяца в районе Пизы, а в начале ноября - в окрестностях Неаполиса. Там его сопровождало уже не более ста юных крестоносцев. Проход через море так и не был найден и, поскольку начались затяжные дожди, ожидать его появления в ближайшее время уже не представлялось возможным. Отчаявшиеся пилигримы, бросив своего командира, который всё ещё верил в предсказанное ему чудо и рвался всё дальше на юг, повернули назад. Через две недели они достигли Ромы и даже смогли попасть на аудиенцию к папе Иннокентию. Неудавшиеся спасители Святой Земли пришли просить понтифекса освободить их от данного ими крестоносного обета. Святейший Отец, поблагодарив паломников за примерную веру в Бога и проявленную стойкость, тем не менее лишь дал им отсрочку от участия в священном походе до их совершеннолетия.
А следы пастуха-крестоносца Николы затерялись где-то на юге Италии. Более о нём никому ничего не известно.
Святейшему Отцу Иннокентию, папе Милостью Божьей, слуга Божий Ренард епископ Карнутумский со всем смирением и почтением.
Извещаю Вас Святой Отец, что после того, как Пилипп Август, сиятельный король Франции, священный поход отроков и отроковиц, что шли освобождать Землю Святую от неверных, высочайше не одобрил, многие из крестоносцев тех малолетних обратно по домам разошлись и в мысли той малодушно разуверились. Однако ж добрая половина из них, а то будет тысяч до десяти, и такоже предводитель их пастух Стефан из Клуа, короля Пилиппа Августа не послушали и путь свой в Святую Землю продолжили.
А что было далее, доношу до Вашего Святейшества со слов монаха брата Элии из Кортоны, что с войском святым до самой Массилии дошёл и лишь третьего дня назад вернулся, и мне правдиво о том путешествии поведал.
Итак, выйдя из Париса, пошли они на Лугдунум город. И по пути в Лугдунум, через земли разные проходя, молитвами и словом страстным, и примером своим доблестным многих и многих отроков и отроковиц, и других прочих, к ним примкнувших, сподвигли крест принять и с ними град Хиеросолим и Гроб Господень от сарацин освобождать в Землю Святую отправиться. Так что к Лугдунуму войско то опять тысяч до двадцати приросло, может и более. А за Лугдунумом пошли места разорённые, что за время войны с еретиками-катарами претерпели, и войско святое через то многие печали поимело, поскольку жило с подаяний и милостыни, и голод сильный сих кротких мучил и многих и многих из них в могилу свёл. И такоже болезней разного рода, тех, что от недоедания и слабости приключаются, на паломников Лукавый великое множество навёл, тако и через них не меньше, чем от голода лютого, поумирало. И через беды и напасти эти в землях Лингвадокских тех паломников до трети от их числа сгинуло, о чём с печалью великой Вас, Святейший Отец, извещаю.
Когда же на августовские ноны они наконец в Массилию пришли, то некоторое время в великой растерянности пребывали, поскольку воды морские, как о том предсказывали многие, пред ними не расступились, а чтоб чрез море в Землю Святую плыть, на то ни кораблей, ни денег, чтоб корабли те нанять, они не имели. И многие в отчаянье уже готовы были крест с себя сложить, когда Господь наш милосердный послал им двух купцов из Акко, которые им свои корабли для продолжения похода священного сами предложили, причём безвозмездно. А купцов тех звали Хуго Феррей и Виллельм Поскерес, ниспошли Господь сим добрым сердцем благодати Своей! И слыли купцы оные в Массилии людьми серьёзными и набожными, и в делах торговых толк знающими. И снарядили оные Хуго Феррей и Виллельм Поскерес семь больших кораблей, и на каждый корабль до тысячи отроков и отроковиц уместилось, и пропитанием их изрядным из расчёта на всю дорогу до Палестины купцы такоже снабдили из средств своих, после чего, молебен совершив, на Усекновение главы Иоаннеса Крестителя они с Божьей помощью в Землю Святую отплыли.
О том с радостью великой Вам, Святой Отец, сообщаю, ибо дело славное богоугодное, многия тернии преодолев, всё ж таки счастливо разрешилось, за что нам, грешным, Спасителя нашего Иезуса Христа и с апостолами Его и со всем Его войском небесным благодарить нижайше следует.
Писано в Карнутуме, VI Ноны Октября, год Воплощения Господнего MCCXII.
Но епископ Карнутумский Ренард не ведал о том, что случилось со святым войском далее.
Спустя два дня с момента отплытия из Массилии, на траверзе Сардинии, корабли попали в сильнейший шторм. Два из них были выброшены на скалы возле острова Святого Петра и размолоты в щепу. Немногих, добравшихся до берега вплавь, ждала страшная участь: остров был необитаемым, и добыть пропитание среди его скудных скалистых ландшафтов для неопытных слабых детей не было никакой возможности. Поэтому спасение из бурных вод лишь несколько отсрочило их неминуемый конец, превратив его хоть из страшного, но быстрого в медленный и мучительный...
Спустя двадцать лет тот самый Хугулино Сеньи - племянник папы Иннокентия и его первый капеллан, в дальнейшем кардинал-епископ Остии, декан Священной Коллегии кардиналов и особо доверенный папский легат - будучи уже сам Великим Понтифексом, папой Григорием Девятым, приказал построить на острове Святого Петра в память о погибших детях церковь Новых Невинных...
Остальные корабли, пережив бурю, продолжили свой путь, однако отнюдь не в Святую Землю, а к африканскому побережью, в сарацинскую Са́лду, где предприимчивые купцы Хуго Феррей и Виллельм Поскерес с большой выгодой для себя продали юных крестоносцев именно тем, от кого эти наивные души как раз и плыли освобождать Гроб Господень.
Впрочем, несколько десятков наиболее красивых юношей и девушек Хуго Феррей и Виллельм Поскерес расчётливо попридержали для Алекса́ндрийского рынка, где их с большой охотой приобрёл для своего гарема султан Египта великий Аль-Адиль Сайф ад-Дин.
И вновь задуманное Святейшим Отцом папой Иннокентием сбылось для общего блага. Поскольку никто, как он, не умел направить убыль малого на пользу большого и из искры неявной возродить пламя великое негасимое!
Ибо сказано царём Са́ломоном: "Плодородное множество нечестивых не принесёт пользы, и прелюбодейные отрасли не дадут корней в глубину и не достигнут незыблемого основания" (Прем. 4:3)
И значит: "Не желай множества негодных детей и не радуйся о сыновьях нечестивых. Когда они умножаются, не радуйся о них, если нет в них страха Господня" (Сир.16:1)
А потому: "Придите, дети, послушайте меня: страху Господню научу вас" (Пс. 33:11) и также: "Пустите детей и не препятствуйте им приходить ко Мне, ибо таковых есть Царство Небесное" (Мф. 19:14)