Многим мужчинам приходилось видеть женщину во гневе, но немногим удавалось осознать насколько это страшно, поскольку, по большей части, женский гнев - игра, шутка или, как бы сказать, - предостережение. Но вот, если гнев действительно будет настоящим, если он вырвется из глубины женской души, то последствия его могут быть ужасны, ибо они совершенно непредсказуемы , что еще более страшно, - неожиданы.
Один раз я наблюдал превращение пушистого котенка в яростную львицу и, скажу вам, это было нечто!
Ну, по порядку.
В юности я совершенно случайно познакомился с начинающей балериной. Вышло так, что в 9 классе я учился в школе, окна которой выходили на балетное училище. Из той школы меня, меньше чем через год, выгнали, но в душе, как заноза, застряла ностальгия. Была на то особая причина. Меня, и тогда тянуло, да и до сих пор тянет, к этой школе. Посмотреть на окна своего класса, обойти ее вокруг, зайти в соседний двор. Вспомнить, вздохнуть о том, что было и о том, что не сбылось. И вот, однажды, совершая очередную сентиментальную прогулку, я остановился в отдалении, чтобы взглядом охватить все пять школьных этажей. Вполне естественно, что я очутился у дверей балетного училища и, оглянувшись, чтобы, пятясь задом, не упасть, увидел ее. Что мы сказали друг другу, как посмотрели друг на друга - я не помню. Помню только, что ушли мы вместе. Я решил, что это - Судьба. Найти там, где потерял. Но, это действительно была моя Судьба, Судьба терять - наш роман длился всего лишь полгода...
Как-то, ей загорелось пойти в кафе, сейчас уже, за давностью лет, не помню в какое - где-то на задворках улицы Горького, а ныне Тверской. Там можно было потанцевать. Кто бывал в кафе и ресторанах советской поры, тот помнит, что в эти заведения тогда, да, по-моему и сейчас в России, ходили не для того, чтобы покушать, а исключительно для того, чтобы напиться. Хотя танцы там действительно были.
Я не танцевал.
То есть, я танцевал, но только не с ней. Мы, вообще, были странной парой - тоненькая невысокая (не только для балета, но - вообще) девушка и высокий, довольно крупный, можно сказать, полный, я. Красавица и Чудовище - вот вечный сюжет! Все, кто нас встречал, особенно ее знакомые, кривя свои милые ротики в презрительной улыбке, утверждали, что мы полные противоположности. При этом добавляя, но уже со смехом, что я - полнее! И это было чистой правдой. Даже тот факт, что я - коренной москвич в четвертом поколении, а она - приезжая из далекого уральского городка, который и на карте-то с первого раза не найдешь. Эти подковырки она с улыбкой парировала одной и той же фразой: "Противоположности притягиваются".
Да, действительно, так оно и было, потому что, несмотря на то, что общих интересов у нас почти не существовало, вдобавок, и у меня, и у нее, была масса иных, более "выгодных", более "традиционных", знакомств, нас с невероятной силой тянуло именно друг к другу.
Танцевать с ней было смешно. Любому смешно. Не знаю, правда, как выглядели рядом с ней ее партнеры по сцене. Я не ходил, ни на репетиции, ни на выступления - мы не афишировали наши отношения. Но за полгода нашего знакомства я много пересмотрел, и девушек, и парней, и даже мужчин, пытающихся танцевать с нею. И все они меркли на ее фоне. Не побоюсь этого слова, но выглядели они смешно. Газель и медвежата.
К слову, танцевала оно все, что угодно - от вальса до акробатики рок-н-ролла...
Этой женщиной следовало любоваться издали, ее нужно было, превозносить, восхвалять, обожествлять, но не пытаться встать с ней вровень. Это была не картина, это была икона, одновременно, вызывающая восхищение и священный трепет. Мне, не однажды, хотелось крикнуть - разойдитесь, не заслоняйте, посмотрите на нее, как она прекрасна - радуйте свой глаз ее искусством, пока у вас есть такая возможность. Но я молчал, а до них не доходила такая простая истина. Ну, с девушками, ясно - каждая из них хотела превзойти ее. А парни? Они-то что?
Вот и в этот раз, я, как обычно, встал на отдалении от нее, чтобы, пусть в полумраке, пусть в клубах табачного дыма, пусть через толпу, но, все-таки, видеть этот прекрасный силуэт, наслаждаться красотою ее движений, представлявших собой не иначе, как ожившую музыку.
Танцевальной площадкой было место, окруженное с трех сторон столиками, где с четвертой был узкий длинный проход, в конце которого и примостился я.
Не помню сколько композиций сменилось. Мое внимание было приковано только к ней, поэтому я сразу даже и не осознал, что там назревает какой-то конфликт. Расслышать слова за гремящей музыкой было невозможно, поэтому меня из сладостного оцепенения вывело только громко сказанное, вернее выкрикнутое, слово "Шлюха!"
Танцующая молодежь, в предчувствии недоброго, как-то резко, расползлась по сторонам. Теперь мне хорошо была видна она и столик чуть левее нее, за которым сидели трое, довольно крупных, мужчин. Не парней. Им явно было глубоко за тридцать.
Что ответила она - я не слышал, только, в ответ, один из них неуверенно встал. Встал во весь свой огромный рост. Это правда - он явно был выше меня - метра под два. Наверно, хотел припугнуть габаритами.
Она продолжала танцевать еще несколько секунд, потом замерла, сложив свои прекрасные тоненькие ножки вместе, присела, разведя колени в разные стороны и подпрыгнула... Нет - неправильно... скорее взлетела... тоже неправильно - она вспорхнула, поскольку ее движение было настолько легко и неуловимо, что его и заметить-то было сложно. Она просто оказалась в воздухе, где, вращаясь, выбросила правую ногу во вторую позицию, то есть распрямила ее под прямым углом, ударив верзилу ступней прямо в челюсть. Тот замертво рухнул на стол, глухо стукнувшись об него головой. Челюсть его была неестественно вывернута, из разбитого носа вытекала кровь. Двое его собутыльников выкатили шары, ошалело переводя глаза с него на нее и обратно, а потом - дико заржали, даже не пытаясь помочь пострадавшему.
Видимо такой расклад событий был для них такой неожиданностью, что дать ему разумную оценку они не смогли.
А она, приземлившись, сделала еще пару прыжков, остановилась и выполнила реверанс, поклонившись налево и направо, будто бы была на сцене. Затем летящим шагом кинулась ко мне и мы, теперь уже вместе, рванули к выходу. Я шел сзади, прикрывая ее, понимая, что если будет выстрел или летящий нож, то такой живой щит, как я, станет надежной защитой..
Мы пронеслись по лестнице и, вот, у самой двери, откуда-то неожиданно возник некий человек. Не то парень, не то мужчина - возраст его был неопределенным. Да и, вообще, это был "типичный" человек с незапоминающимся лицом - настолько оно было просто - без каких-либо особых примет.
- Вам бы у нас работать! - неожиданно сказал он. - Не хотите?
- Нет - ответила она - я никогда не нападаю - только защищаюсь.
- Ага - продолжил незнакомец - туфли, заколки...
Она рассмеялась - и зубочистки, и карандаши, одеколон и все-все-все, что имеется под рукой.
- Но мы ведь тоже защищаем! - неожиданно очень серьезно произнес он.
- А вот то, что вы защищаете, я как раз и не люблю! - с негодованием выпалила она и выпорхнула в дверь.
Я не понял смысла ее слов и, может быть, хорошо, что не понял...
Разгадка наступила довольно скоро.
Наш роман закончился так же неожиданно, как и начался. В те годы не было телефонов, а в уличную звонилку, иной раз, стояла довольно длинная очередь. Да и меня дома застать было порою не так просто. Поэтому мы не созванивались, а, когда я хотел ее видеть, то стоял в условленном месте, неподалеку от дверей училища. Она видела меня, но мы шли разными путями, чтобы встретиться на соседней улице. Нам не хотелось мозолить глаза ее соученицам. Поэтому я никогда не приходил к ней в общежитие. Оно располагалось в довольно уединенном месте и любой человек поблизости был заметен и вызывал неподдельный интерес - чего он здесь забыл?
И вот, пришла пора, когда я дня четыре простоял напрасно - она так и не появилась. Это было не в ее стиле. Если бы она хотела порвать со мной, то обязательно сказала мне об этом. Полгода нашей близости дали мне возможность хорошо узнать ее характер. К тому же - она могла порвать со мною, но не с училищем же. Уехать срочно к себе домой она тоже не могла. Я, вообще, не знаю - был ли этот дом у нее, поскольку она никогда не вспоминал, ни о матери, ни об отце. Может она была детдомовская. Не знаю. Не знаю. Мы говорили о другом...
Значит случилось нечто неординарное. Я выждал еще пару дней, в надежде, что она все-таки появится, прежде, чем решился подойти к тем девочкам, с которыми, как я видел издалека, она часто болтала, выходя из дверей училища. То, что я услышал, потрясло меня:
- Эта, тварь, сбежала, опозорив нас! - сказала одна из них и, гордо повернувшись, зашагала прочь.
Я стоял в недоумении, не в силах понять о чем идет речь и что же, на самом деле, произошло. На мое счастье, ко мне, подбежала другая девочка и, на ходу, не останавливаясь, сбивчиво, объяснила, что их неожиданно пригласили на выходные в Чехословакию и моя приятельница сбежала в Австрию, где намеревалась выйти замуж. Ей предоставили убежище.
На душе было горько, но иного я и не ожидал. Слишком странным был наш союз, а поэтому, и шатким, и валким. Хотя, кто знает, ведь противоположности притягиваются... И иногда сильно, и надолго... Ну не получилось!
Много лет прошло с того дня...
Я, честно сказать, за бурностью своей жизни, уж и позабыл об этом недолгом, но красивом, романе, да и жил уже в другом месте, хотя мать, по-прежнему, оставалась в квартире моей юности, поэтому я был поражен, когда она полушепотом пробурчала мне по телефону: "Письмо с заграницы..."
Я терялся в догадках - письмо!? Это в наше-то время? Значит его написал человек, который давным-давно потерял меня, который не знает, ни моего нового адреса, ни моего мобильного, ни моей электронной почты и никогда не видел моего сайта. Человек моей молодости. Вспомнился 1996 год и Ленка с сыном! Ну, нет - еще один внук? Забугорник!? Короче - я рванул к мамке.
- Ты открывала? - задаю ей, с порога, вопрос, ощущая как гулко бьется мое сердце. - Нет-нет, это не от подьема на пятый этаж! В свои 55 я, если не взлетаю на него, как в детстве, то, уж точно, дохожу без всякого труда. Это от томительно предчувствия близкой разгадки тайны неожиданного письма.
- Не... Ну как же... Твое... - вертится мать, хотя прекрасно видно, что и она сгорает от любопытства.
- Давай! - и беру в руки белый конверт, непривычной формы, на лицевой стороне которого что-то написано, но я плохо вижу, поскольку не могу сфокусироваться на тексте, ибо так сильно трясутся мои руки. Оборотная сторона чиста.
Резко рванув за клапан, я распечатал конверт - из него выпала яркая цветная фотография - улыбающаяся девушка в бикини на пустынном морском берегу. Сверху толстым черным фломастером, размашисто, было написано только одно слово: "Прости". По ногам пробежала дрожь. Я сразу же узнал ее - этот тонкий стан, улыбку, лицо, не ахти какое красивое, но удивительно милое - разве можно было это позабыть за всего-то какие-то тридцать с небольшим лет. Я потряс конвертом, но больше ничего там не было
Меня поразило, как мало она изменилась за прошедшие годы! Мне даже почудилось, что она не постарела, а, назло всем нам, помолодела. Потом до меня дошло, что я никогда не видел ее в купальнике. В пачке, в платье, в белье, без белья - видел, но в купальнике - никогда. От нахлынувших воспоминаний закружилась голова и я присел на стул. Снова и снова я смотрел, удивлялся, восхищался, вспоминал, а потом - перевернул фото...
Там было несколько строк, написанных аккуратным, ровным, почти печатным, почерком, как будто бы по линейке. Все это говорило о том, что она долгое время не пользовалась русским языком. Ведь она не писала, а выписывала!
- Прости еще раз - прочел я - это моя дочь. Ей сейчас, как раз столько, сколько было мне тогда. Не хочу, чтобы ты видел меня старой, я хочу быть для тебя только молодой, потому, что очень...
Последние две буквы как-то нехорошо выбивались из общего текста. Они и сами были какие-то косые, да и сползли куда-то вниз. На этом месте я вдруг неожиданно стал колотить рукою по столу с такой силой, что ко мне, как безумная подлетела мать:
- Что? Что там?
- Ничего, ничего, успокойся - говорил я ей, но думал только о себе. - Тут, вот, фотокарточка... и больше ничего.
Но мне пришлось повернуться к матери лицом и я думаю она все поняла, потому что я не успел стереть с лица, нахлынувшие на меня слезы.
- Да - подумалось мне - противоположности притягиваются, несмотря ни на что и, как выяснилось, навсегда.
На конверте не было обратного адреса, в штемпеле значился Веллингтон, Новая Зеландия. Хитрая бестия! Она помнила мою страсть к необдуманным поступкам. Я усмехнулся - какие там необдуманные поступки в пятьдесят с лишним лет? Куросмех! На моем лице на мгновение появилась улыбка, но тут же исчезла, потому что я понял, что ищу глазами на книжной полке старый атлас мира и даже знаю зачем я его ищу! Я хочу выяснить сколько там рыл в этом далеком Веллингтоне?
- Противоположности... - процедил я сквозь зубы и пошел к матери.
Уезжая, я оставил, и конверт, и фото на старой книжной полке, между пыльными, давно нечитанными, но любимыми, книгами - Швейком Ярослава Гашека и Метеором Карела Чапека. Там им самое место - в той, старой, моей квартире, среди старых вещей, быть может еще помнящих ее, в моей прошлой, прожитой, жизни.
Я вел машину очень осторожно, поскольку, мозг сверлила, а может в мозгу свербила, идиотско-шальная мысль - Так сколько же все-таки рыл в этом Веллингтоне? Если у нее юная дочь - значит была долгая карьера? Она - известна! Ее там каждая собака знает! Сколько там, в этой сраной Зеландии, театров, сколько балерин? Русских, тем более? А может у нее там школа?
И уж, потом, на подъезде к дому, в голову пришло совсем уж непристойное
- "Да я ее за день разыщу!"
Тогда я резко вдарил по тормозам, напугав собою всю дорогу, и завалился головой на руль, то ли плача, то ли вопя, потому что понимал, что этого НЕЛЬЗЯ, нельзя ни в коем случае делать...
* * *
Моя теперещняя жена, хоть и не танцовщица и, уж тем более, отнюдь, не балерина, но, с детства увлекалась гимнастикой, хотя и по-любительски. Зато мозги у нее, как и у большинства женщин, слабы и, если ей в голову что-то втемяшится - купить ли какую-нибудь дрянь, полюбить или возненавидеть кого-либо - то она ни перед чем не остановится. И, главное, как у всех, больных на голову, людей, силы ее в этот момент многократно возрастают.
Мне, почти всегда, приходилось видеть ее "бурю и натиск" в желании купить какую-либо вещь. И, уверяю вас, остановить ее у меня никогда не было сил. Нет такой узды, ни физической, ни моральной, способной удержать подобную женщину в ее стремлении к цели. Но однажды мне пришлось лицезреть приступ ее безграничной ярости, выплеснутый на неодушевленные предметы.
Дело было зимой. Мы собирались к знакомым на "дворовое мероприятие", то есть фуршет на открытом воздухе заднего двора их дома. Форма одежды, по этому случаю, была непритязательная - ватник или тулуп - никаких особых расфуфырок. Но это - для мужчин (особенно для меня, привыкшего к форменке), на женщин это не распространялось. А моей жене надо было одеть сапоги, по крайней мере, достойные ее норкового тулупа (из-за которого у меня был наезд на пешехода, но это другая история). Поэтому она копалась долго, вытаскивая из коробок, то одни, то другие и, при этом, никак не находя подходящий каблук и, в конце концов, остановилась на высоком. Естественно, что мы уже опаздывали, посему, когда мы вышли на улицу и увидели, что нас запарковали, она озверела. Понимая, что порядочных людей нельзя заставлять ждать, чтобы не выставить себя в дурном свете, она, почувствовав свою вину, взбесилась. А это, в свою очередь, вызвало неконтролируемую ярость, поскольку она не тот человек, который способен повиниться и извиниться.
Она тотчас принялась молотить сапогами по колесам этого драндулета в надежде на срабатывание сигналки, но тщетно - на старенькой машинке ее явно не было. Я, тем временем, попытался сдвинуть припарковавшую нас машину, к сожалению, была зима, колеса проскальзывали, хоть я и прокопал ими снег до асфальта, но металлические шипы понизили сцепление и просто скребли по поверхности. Я сумел все же упереться бампером, бампер хрустел, может сантиметров на десять я и продвинулся, но не больше. А мне этого не хватало.
Наконец, через некоторое время, шум, гудки и моя ругань, дошли до владельца автомобиля, который явно был не местный, ибо его машину я видел впервые. Стоило ему только появится, как жена весь свой словесный запас ярости выплеснула на него. Дикая, дикая, кошка! Ничего человеческого в ней, в тот момент, не было. И даже голос ее злобным кошачьим мявом, ежегодно слышимым нами из окон по весне. Водителю бы промолчать и все бы закончилось благополучно, но он был юн и, вероятно, неженат, поскольку явно не был знаком с женским характером.
Уже сев за руль, и заведя машину, он, все-таки, приоткрыл дверцу и сказал ей что-то такое нелицеприятное, упомянув при этом ее возраст. Вот этого ему точно не стоило делать, ибо она, вспыхнув огнем, как стояла спиной к его машине, так и врезала сапогом по крылу, выкрикнув при этом - "Убирай свой свинарник к черту!". Юный неудачник не мог знать, что ее отец был профессиональным водилой и подобные разборки у нее в крови.
Каблук был не очень толст, но ярость велика, а машина оказалась не такая уж гнилая, как выглядела. Поэтому он с легкостью пронзил крыло, но застрял в нем. Железо не рассыпалось ржавчиною в прах, а, смявшись, распрямилось зажав каблук. Жена оказалась в ловушке - вытащить сапог она не могла и вертелась на одной ножке, как балерина. Видя, с какой легкостью она пробила металлическую деталь, мальчишка, испугавшись, решил вдарить по газам. От страха, что ее сейчас поволочит, жена рывком выдернула ногу из сапога и наступила голой ногой на снег. Холод обжег ее, но не остудил. Автомобиль успел тронуться, но не успел уехать, поэтому удар пяткой пришелся по задней двери. Ничего страшного на этот раз не произошло - так - вмятина, да и все.
А мне пришлось мчаться домой за другими сапогами. Ей - натягивать их, валяясь на заднем сидении, пока я лавировал между машинами, стараясь наверстать упущенное время, при этом, временами, дико хохоча, представляя себе движущийся по улицам автомобиль с торчащим в левом крыле женским сапогом.