Аннотация: Как приходилось пить коньяк в кафе времен горбачевского СССР
Все тот же чай
Моя молодость пришлась на предсмертную агонию СССР, кото-рый, предчувствуя свою скорую гибель, по меткому выражению Владимира Высоцкого "...как раненный зверь, напоследок чудил..." Череда быстро сменяющихся безумных стариков, изображавших из себя руководителей страны, а на самом деле - считающих дни до своей скорой кончины, выдумывала все новые и новые издевательства над гражданами вверенной им страны. Создавалось впечатление, что, приближаясь к могиле, они думали только о том - какую бы пакость придумать, чтобы надолго остаться в памяти людей. Воистину, как пелось в какой-то детской песенке: "Хорошими делами прославиться нельзя" - последние коммунистические лидеры явно налегали на это правило. А может их, болящих, страдающих и мучающихся, так коробили радостные лица здоровых молодых людей, что они всеми силами пытались сделать их грустными и безрадостными. Мол - когда все страдают, то и помирать легче.
Один кретин, прежде чем отдать богу душу, развязал бойню, которая длилась в два с половиной раза дольше, чем Великая отечественная война и хоть потери были невелики , но зачем они нам? Другой идиот, мучась в предсмертных корчах, устроил "проверки в магазинах", еще один, не вылезавший из больницы, уж точно живой труп - разгромил русский рок, приравняв самодеятельные концерты к уголовному преступлению, а самый последний (недаром, что последний), хоть и не был так стар и болен - придумал "сухой закон", отчего всенародная ненависть распространилась не только на него, но и на его партию, да и на всю страну в целом.
Люди, как дикие звери, рыскали по городу ища где бы отоварить свои "водочные карточки", которые, наряду с реальными бутылками, превратились в своеобразную "твердую" советскую валюту - ими расплачивались, давали в долг - то есть обращались точно также как с казначейскими билетами. За водкой стояли громаднейшие очереди - народ открыто уходил с работы, чтобы непропустить свое место и большинство начальников не обращало на это внимания.
Это было страшное, глупое, дикое время. Все в нашем мире ро-ждается, живет и умирает. Не только люди и животные, но системы и государства в том числе. А предсмертные муки никогда ни у кого красивыми не бывают. Вот нам и довелось почувствовать это на своей шкуре.
И вот в самый разгар горбачевского сухого куража, мы с Ирин-кой, которая приехала на несколько дней в Москву, решили сходить в кафе. Мне всегда нравилось кафе "Молодежное" , которое было памятно еще моему отцу, который иногда наведывался в молодости туда, где в 1962 году открылся первый джаз-клуб, а в 1967 году бит-клуб "КМ", закрытый после захвата русскими Праги, осенью 1968 года. В описываемое время, когда многие музыканты уже получили сроки и отправились в лагеря , там все равно выступали какие-то группы или солисты. Во всяком случае - и музыка, и свет были на высоте. Да и сама планировка этого кафе в виде длинного прохода с нишами справа и слева была очень уютной, давая возможность не только слышать, но и видеть выступающего, одновременно ощущая себя как бы в кабинете, что очень нравится молодым и влюбленным.
Я посещал это кафе, наверное с 1978 года, со всеми своими подругами: и с Аллой Лихтенбаум, и с Леной Новиковой и с другими, имена и внешность которых я уже позабыл, как за давностью лет, так и по краткости нашего знакомства. И все это время оно сохраняло свой стиль "маленького Запада" среди советско-социалисќтиќчесќкоќго ужаса. Вышколенные официанты, разговаривающие вполголоса, публика, среди которой не было любителей "простонародного" разгула. Да - тут выпивали, и, порою, выпивали много, но при этом сохраняли человеческую честь и достоинство . В кафе был даже пожилой швейцар, одевавший тебе и твоей даме пальто, за что приходилось давать ему пять или десять рублей , но подобный, "барский", шик того стоил.
И вот, явившись туда в 1987 году, считая себя завсегдатаем этого заведения, я обнаружил, что советские силы начали громить и этот, быть может последний, "оплот свободы" - в меню отсутствовало что-либо спиртное. Мороженое, соки, великолепное "рыбное ассорти" и даже молоко в чистом виде и ни капли, ни капли, спиртного...
На ум пришла мысль, что америкосы ошиблись адресом и вто-рую атомную бомбу надо было бросать на Москву, а не на Нагасаки, поскольку от такого расклада расхотелось жить. Советская власть считала себя вправе вмешиваться в личную жизнь своих подданных и определять - что мы должны делать, что мы имеем право делать, а что - нам надо запретить. Причем во всем - начиная от книг, картин и фильмов и кончая продуктами и одеждой. Я это ненавидел всей душой! Почему "за меня думает фюрер"? Почему я сам не имею права решать - пить мне или не пить, носить длинные волосы или нет? Я что игрушка в руках красных лидеров, или дитя неразумное, или раб, который должен выполнять команды своих хозяев?
Но делать нечего - "хуем дуба не сломить", как говорит русская пословица и приходилось выкручиваться, что в общем-то легко, поскольку советская действительность, где начисто отсутствовала служба быта, приучила нас к "Сделай Сам".
Оставив Ирину посидеть в одиночестве, я направился за помо-щью к швейцару, которого я знал даже по имени, сейчас не вспомню какому - ну такому - швейцарскому - то ли Степан, то ли Иван. Он понимая, что я все-таки не ментовская волчина , а порядочный человек, вызвался меня выручить. Взяв "из кулака в кулак" 25 рублей, он сказал, что бы я не пылил, а сидел спокойно, заключив свою фразу словами: "все тебе, сынок, будет"!
Возвратившись к столику, я обнаружил, что Ирина не скучает в одиночестве, поскольку свободное место заняла какая-то совсем юная, лет двадцати, парочка, с которой Иринка вела оживленную беседу. Подсев, я тоже принял участие в разговоре, да так активно, что не заметил даже как к столику подошел стройный молодой официант с подносиком, на котором стоял небольшой заварочный чайничек и две маленькие, по типу - кофейные, чашки. Я поднял на него удивленный взор и, по тому как активно он подмигнул мне правым глазом, понял, что это - камуфляга долгожданного коньяка.
Только мы поставили его на стол, как принесли заказанный ужин. Наши молодые соседи увлеклись поглощением деликатесов , а мы, потихонечку, чередовали "чаек" с горячими блюдами и какими-то отвлеченными разговорами, на которые способны только влюбленные люди. Через какое-то время я заметил, что юноша, сидящий напротив, стал меньше обращать внимания, и на обед, и на свою подружку, а стал часто и пристально приглядываться ко мне. Его взгляды становились все более резкими и требовательными. И тут до меня дошло, что наши, с Ириной, физиономии, от "чая" стали значительно краснее, разговор намного душевнее и веселее, а речь - менее разборчивой. Это Преображение не могло пройти незамеченным, поэтому юноша так и приглядывался ко мне.
Поняв его страдания, я подвинул к нему, и чайник, и чашки, ска-завши, что нам все равно поллитра коньяка не выпить, так что на-шим юным соседям несказанно повезло, что они сели за этот столик. Это так растрогало юнцов, что они рассыпались в благодарностях, после чего сразу же начали прихлебывать "чаек" маленькими глоточками.
А я, в тот момент, когда Степан или Иван надевал на меня мою любимую вмфовскую шинель, чувствовал себя барином вдвойне. И из-за того, что могу дать десять рублей старику "на чай" и потому, что отвалил с барского плеча полбутылки коньяка юнцам.