в которой мастерство переплетается с безумием, но вынужденная жестокость все равно остается жестокостью
Прошу вас не считать моей виной
Любовь к игре, позерству и излишкам...
Эрхат.
Шагина Арлет
Удивляясь несвойственному для себя интересу, Арлетта в очередной раз перелистывала книгу стихов Саториса. Вроде бы она уже обнаружила то, что искала - чеканно четкие, продекламированные Армитом строчки, ядовитым пламенем взбудоражившие душу.
Но принцесса была не в силах успокоиться, вновь и вновь переворачивая украшенные причудливой рамкой страницы. Робкое предположение, поначалу видевшееся легкой золотистой паутинкой на солнце, становилось все ощутимее, наподобие тучи, неторопливо поглощающей огненный диск, а потому - страшнее.
Не может быть. Просто не может быть...
Арлетта отказывалась верить, но вплавленные в рифмованные четверостишия образы нельзя исказить или подделать, только прочувствовать, пережить, выстрадать. Пропустить через себя окружающий мир, переплавив руду идей в кованые узоры слов, навеки запечатлеть в стихотворном плетении собственный образ. Душу мастера.
Рядом лежала другая книга. Тяжелая, древняя, она словно бы лучилась самомнением, любовалась мнимой значимостью, пыжась от наполнявших ее параграфы занудных нравоучений. Ей было далеко до тонкого поэтического изящества Саториса.
Но одна из священных книг Откровения, Книга пророчеств, предвещавшая конец света, последняя, а потому самая спорная, самая путанная, содержавшая до ужаса правдоподобные картины грядущей гибели мира, наиболее сильно увлекала Арлетту, завораживая силой языка и отвратительной, ощущаемой на языке, яркостью описания. Ее страницы были пропитаны ни с чем не сравнимой ненавистью, уже ощутимо перешагнувшей грань между рассудком и безумием. И почему-то обидой. Горькой, нечеловеческой обидой...
"В последний день падет с неба огненная смерть, и станет вода кровью, а кровь водой потечет по улицам. И зачарованно замрет неумолимый бег времени, любуясь собственным отражением в глазах смерти".
Память принцессы хранило множество подобных строк, и сейчас, сверяя тексты при неверном, колеблющемся свете, буква за буквой, слово за словом, образ за образом, Арлетта убеждалась - их выводила одна и та же рука.
Можно отречься от полученного при рождении имени, можно до неузнаваемости изменить внешность, но отрешиться от ставших привычными образов не получится никак. Они придут и исподволь, втихаря, пользуясь мгновением невнимательности, лягут на бумагу, намертво вливаясь в узор создаваемого текста.
Сердце поэта, рука поэта...
Рука Саториса.
Эрхат.
Лорд Ирилур
Проклятый разговор не давал Ирилуру покоя. Так кто же: Арлетта или Ирма?
Наверное, все же принцесса. Степнячка не слишком походила на легендарную прабабку. Та была невысокой и янтарноглазой, гордой и порывистой. Одно слово, Стихия. Рассудительная Ирма многое взяла от Шагина, - порой даже чудилось, что чересчур многое, - только волосы у нее были пронизаны солнечным светом, а не чернотой вороньих крыл, и в глазах вместо огненной бездны отразилось небо.
Их было трое. Трое Древних. Бывших властителей и отступников. Эрилурос, Агидарис и Саторис. Воин, Мыслитель и Певец. И каждый из них выбрал свою судьбу.
Ирилур ушел ночью, в тайне, не беспокоя Шагина. Путь до Шан-Хет-Ка занял всего ничего, но Ирилур не торопился приземляться на крышу храма, гостеприимно белевшую внизу. Он ждал: Агидарис не мог не заметить гостя.
Тьму внизу разрезал в клочья яркий свет факелов, и Древний мягко выскользнул из ласковых объятий мрака, принимая приглашение. Потом равнодушный слуга - или ученик? - долго вел отступника по отделанным вычурным розовым мрамором лестницам, по бесконечным галереям, похожим на запутанные ходы червя, пока путь им не преградила запертая дверь.
Проводник предупредительно постучал и аккуратно отворил створку, предлагая гостю войти. Ирилур шагнул внутрь и остановился, ожидая услышать, как за спиной поворачивается в замке ключ.
Неужели, ловушка? И враг надеется, заточив Древнего в Шан-Хет-Ка, перед боем лишить Шагина его лучшего советчика и полководца? Глупо. А Агидарис всегда отличался умом. Тогда зачем?
Неизвестно, до чего бы додумался Ирилур, если бы не вышедший из арки, открывавшей анфиладу коридоров, Мыслитель. Он быстро пересек залу и радушно заключил Ирилура в объятия.
- Здравствуй, брат. Давненько ты меня не баловал визитами. Нет бы навестить хоть раз в цикл? - Агидарис был неприятно весел и, как посчитал Ирилур, немного пьян.
- Ты не звал, и я не шел. Империя не коснулась Последних гор, - голос Древнего звучал напряжено-резко. Иначе представлял он себе встречу с братом, совсем иначе.
- Ммм? - Мыслитель растянул губы в мерзкой полуухмылке. - То есть, ты не по доброй воле сюда явился? Я ведь посылал приглашения.
- Я пришел сам.
Разве таким тоном, холодным, отрешенно-жестким, почти жестоким принято разговаривать с братом после долгой разлуки? Разве так, пытаясь уколоть побольнее, приветствуют заглянувшего на огонек друга?
- Ну, заходи, раз сам, - Агидарис приглашающе махнул рукой, пропуская Ирилура в сердце главного храма. - Гостем будешь.
Тяжелые приземистые скамьи и вышитые языками Пламени бездны занавеси словно бы возвращали в прошлое. В тот, другой, храм в столице Империи. В день прощания с Агидарисом... Только площадка в Гитране была открыта всем ветрам, в Шан-Хет-Ка же храмовый зал прятался в каменной толще.
- Вспомнил? - Древний не сводил глаз с лица брата. - Мне тоже не удается забыть. - Куда-то бесследно пропало и нарочитое опьянение, и злая усмешка. Залегшие под глазами тени и бледный мрамор лица выдавали усталость, накопившуюся в непрекращающейся борьбе с внутренним чудовищем, и еще несвойственное мятежным Древним смирение. Как если бы Агидарис заранее согласился принять самый неблагоприятный исход.
- Я был прав, но как бы я хотел ошибиться. - Древний потер виски и, взглянув на брата, тихонько спросил:
- Как ты живешь с этим?
Ирилур, не выдержав, отвернулся. Забытье безумия оказалось обманкой, и память дотошно вносила в свитки все совершенное. Лица, лица... Молодые и старые, мужские и женские, учеников и просто случайных людей. Она скрупулезно запечатлевала каждое полено, брошенное в топку безумия Древнего. И даже темное Пламя бессильно было даровать забвение...
Впрочем, бессильно ли? Пламени бездны одинаково чужды и сострадание, и осознание ужаса содеянного. Возможно, оно вознамерилось отметить Древнего огненным клеймом позора? Оставить отвратительное, пугающе-яркое напоминание, пахнущее дымом пожарищ и кровью.
Но Ирилур не осуждал Пламя. Черные волны боли не позволяли ему теперь растворяться в Пламени без остатка, надежнее клятв и запретов удерживая от рокового шага. Удерживая рядом с Шагином.
- Так и живу... - Ирилур прислушался к себе, с удивлением убеждаясь, что не лжет. - Я нужен Шагину, а Шагин нужен мне. Как ты справляешься с этим, Дари?
Агидарис не был прощен и допущен к целительному Пламени, способному изгнать из души постепенно разъедавшее ее помешательство.
- Как получится, Эри, как получится... - Древний издал нечто среднее между жалобным всхлипом и смешком. - Они запирают двери храма для посторонних, думая, что оберегают мой божественный покой от их низкой суеты, хотя на самом деле спасают свои жизни. Но порой я вырываюсь. - Агидарис прикрыл глаза, собираясь с мыслями. - И тогда они добровольно подставляют грудь под мои когти, называя подобную смерть благословением Крылатого бога. Брат, они готовы умереть, исполняя мою прихоть, а я... Я почти разуверился в необходимости умирать за них. Почти... Ты пришел вовремя.
Помолчали. Время замерло, не смея продолжить бег, и на мгновение возродив тени ушедшей эпохи. Только горели на стенах светильники, силясь разогнать мрак наступившей ночи. Ночи их мира.
- Что ты собираешься делать? - Ирилур первым нарушил затянувшуюся паузу.
- Он не придет, - Древний недовольно помотал головой, отрицая. - Заподозрит ловушку. И я ему не посоветую: еще привыкнет полагаться на благородство врагов.
Агидарис нехорошо усмехнулся в ответ, совсем как прежний Дари, только в глазах вместо Пламени бездны плескалось радостное предвкушение, подцвеченное затаившимся неподалеку безумием.
- Придет.
- Ты уверен, что поступаешь правильно? - Ирилур с сомнением воззрился на Древнего, тот горделиво выпятил подбородок. - Что ж, если выбор сделан, я не стану спорить.
- Ты всегда был таким, - Агидарис положил руку на плечо брата.
- Поясни. - Ирилур непроизвольно улыбнулся, словно и не было долгих лет разлуки, и за пределами храма по-прежнему простирались от горизонта до горизонта земли Древних. Словно не развело их по разные стороны Пламя бездны.
- Надежным. Как скала. - Сейчас Дари выглядел совершенно нормальным. Уставшим, измученным, но нормальным. Сейчас...
- Все вопросы потом, - Мыслитель подошел к дверце, полускрытой драпировками, и постучал, выдерживая определенные паузы. - Я кое-что покажу тебе. Кстати, Эри, - Агидарис обернулся, - почему ты сменил имя?
- Эри означает "верный", предатель потерял право носить его. Ирилуром меня назвал Шагин. - Древний старался не встречаться глазами с братом, спокойствие в голосе обходилось ему слишком дорого.
Агидарис не стал расспрашивать, только непонимающе пожал плечами, пробормотав под нос нечто невразумительное. Он потянул на себя створку и шагнул вперед первым. Мыслитель видел в имени не символ, не гордо реющее знамя чести и жизни, а лишь определенную последовательность букв.
Узкая лестница почти отвесно устремлялась вверх, и карабкаться по ней было крайне неудобно. Наконец ошалевшая змея, вставшая по странной прихоти на собственный хвост, заложила последний виток, и Древние выбрались на неширокую площадку. Хозяин храма приложил палец к губам, поманил к себе брата и отдернул вышитую занавесь, позволяя осмотреться.
Открывшийся глазам Ирилура зал был огромен, он почти не уступал в размерах торжественным залам столичных храмов. Залам павшей Империи, лишившейся опеки богов-братьев... Стройные тела колонн, гордо устремившиеся вверх, поддерживали казавшуюся невесомой крышу. Мощные светильни в вечном противоборстве с ночью отвоевали у поверженной противницы значительное пространство, вытеснив ее за пределы храма. У дальней стены белело возвышение - трон Крылатого бога.
Агидарис стремительно выскользнул из-за занавеси. Громкий хлопок в ладоши отзвуком приближающейся грозы пронесся по залу, разбудив эхо. Вбежавший прислужник рухнул на колени, ожидая приказаний великого Ад-дара.
- Алхат ко мне, быстро! - Мыслитель даже не обернулся. Служка, мелко кланяясь, метнулся прочь - только подошвы босых ног простучали по полу.
Древний придирчиво расправил складки на брошенном на импровизированный трон покрывале и осторожно уселся, окаменев мраморной статуей. Он ждал.
Ждал и Ирилур, не сводя взгляда с отрешенного лица - лика - Агидариса.
Вскоре дрогнули, подаваясь внутрь, тяжелые створки и под своды храма вступила ханша Кагула. Умудряясь даже кланяясь, держаться гордо и величественно, Алхат пересекла залу, чтобы почтительно распростереться на полу неподалеку от восседавшего на троне Древнего.
- Великий... - выдохнула женщина, не осмеливаясь поднять голову. В голосе степнячки бьющейся о берег волной шелестело восхищение. И лишь где-то на глубине, словно в речной воде, помнящей еще неудержимое буйство перекатов и горных водопадов, клокотала рвущаяся на поверхность страсть. Затаенная, подсердечная.
Агидарис молчал, принимая вычурные знаки преклонения как должное.
И это Дари? Тихий и вежливый библиотечный червь, способный обсуждать с горячностью лишь очередную немыслимую теорию? Что же случилось со всеми нами?
Надеясь услышать разъяснения, Алхат быстро глянула на Мыслителя снизу вверх и тотчас, будто обжегшись, снова принялась изучать плиты пола.
- Великий? - Так, замерев в объятиях, шепчут "любимый"...
Древний поднялся. Внезапно, резко, заставив нервно дернуться не только не ожидавшую этого степнячку, но и Ирилура, Агидарис приблизился к женщине и рывком вздернул ее за подбородок.
- Алхат, ханша Кагула, что замышляют враги? - В голосе Древнего не осталось ничего человеческого. Холодный, отрешенный, он напоминал шёпот песка, перетекавшего из верхней колбы часов в нижнюю, шорох перелистываемых страниц тяжелых фолиантов. Сухой, бездушный, лишенный даже намеков на жизнь...
- Н-не знаю, Великий. - Женщине было больно и неудобно, но она не пыталась освободиться, только прикрыла глаза, словно защищаясь от удара.
- Ты проводишь слишком много времени с врагами, Алхат, но не можешь сообщить ничего важного. Почему? - Пальцы, теперь ощутимо напоминавшие когти, сжались еще сильнее.
- Мы не говорим о делах, Великий. - Правительница Кагула даже и не думала о сопротивлении.
"Да он ей шею свернет!" - Ирилур вцепился в занавесь, пытаясь побороть желание вмешаться.
- Тогда о чем вы говорите? - Мыслитель все же ослабил хватку.
- О других странах, о древних легендах, о затерянных городах, о павшей Империи... О разном, - Алхат растерянно взирала на бога.
- Интере-есно, - протянул Древний, соизволив выпустить женщину: степнячка сразу уткнулась носом в пол.
Еще бы! Разгневала любимого бога.
Ирилуру вдруг стало противно, как если бы откусив от яблока, он увидел в сердцевине плода наглого разожравшегося червя, как если бы под смытыми красавицей румянами обнаружилась изъеденная временем морщинистая плоть.
- Я приказываю тебе, Алхат, ханша Кагула, - Агидарис мерно расхаживал рядом, заложив руки за спину, - разузнать, что замышляет Шагин.
- Но как? - Степнячка с непередаваемым изумлением уставилась на своего бога. Непочтительно, в упор.
- Как? - издевательски переспросил Древний. - Мне ли учить этому женщину?
Алхат заклекотала разъяренной орлицей, выпрямляясь в полный рост - по стене темными пятнами забегали крылатые тени. Накладывались, смешивались, танцевали, переплетая свои гибкие тела с янтарными отсветами.
- Я ханша Кагула, а не гулящая девка!
Агидарис наблюдал за ней с отстраненным любопытством естествоиспытателя, безжалостно вскрывающего грудную клетку еще живого человека, чтобы выяснить причину, заставляющую биться сердце.
- Ты смеешь перечить мне? - осведомился он с нарочитой небрежностью. От тона Мыслителя стало не по себе даже выдержанному Ирилуру: угроза не показалась ему мнимой. Алхат, похоже, поняла, что умудрилась совершить немыслимое.
- Нет. - Женщина сломанным цветком опустилась на холодный мрамор - вспышка гнева миновала бесследно.
- Выполняй! - Брезгливо оттопырив верхнюю губу, распорядился Агидарис. Ханша Кагула поднялась и, низко кланяясь, направилась прочь. Ирилур с трудом дождался, когда за ней закроются двери.
- Что же ты тут вытворяешь?! - Хотелось схватить брата за грудки и трясти до тех пор, пока мозги не вправятся.
- Ты тоже поверил? - Агидарис усмехнулся в ответ. Как-то не слишком удачно - криво и горько, но Ирилур почему-то остыл сразу. - Я создал нынешний Кагул, и я не могу его разрушить...
Воин вздрогнул и сделал шаг назад.
- Думаешь, Шагину понравится подарок? - Внезапно сменил тему Агидарис.
- Понравится, не сомневайся - равнодушно подтвердил Ирилур. - И что теперь?
- Теперь оскорбленная Алхат проведет сюда Шагина, или я плохо разбираюсь в людях.
Древний кивнул, соглашаясь. Агидарис не просто отверг неистовую степнячку, он собственноручно швырнул ее под ноги другому, как надоевшую вещь. Женщины подобного обращения не прощают. А такие женщины, как Алхат, особенно.
- Еще не поздно отступиться, брат. - Попробовал предложить Ирилур.
- Я уже говорил, мы слишком привыкли быть богами, привыкли принимать чужие жертвы. Пора и мне умереть за кого-то. - В лице Древнего проступило нечто новое, не свойственное ему прежде. Или всему виной оказался случайный отблеск? Причудливая игра света и тени?
- Выбери Шагина! Поверь, он заслуживает верности! - С горячностью почти выкрикнул Ирилур. Он не привык сдаваться, за всю насыщенную сражениями жизнь, не потерпев ни одного поражения. И потому не понимал, как можно уйти без боя...
- Знаешь, что именно людям мы обязаны обликом. Если бы они увидели богов деревьями, пришлось бы нам тогда отращивать корни и одеваться зеленью по весне. Хотя бы за это следует отблагодарить. - Агидарис вызывающе осклабился. - А ежели серьезно, мне надоело цепляться за остатки былого величия. Лучше не жить, чем прозябать.
Подобное объяснение не противоречило своеобразному рыцарскому кодексу того, кто во времена Империи носил звучное имя Эрилурос-Воин. Только нынешнему Древнему плохо верилось в пахнущие оскорбленной гордостью слова.
- Не хочешь отвечать, не надо. Зачем изрекать напыщенные глупости, словно ты, а не Саторис у нас стихотворец... - Ирилур внезапно осекся.
Саторис, малыш Саторис, который бросил вызов и пал вместе с Империей Древних.
- Он жив? - уточнил Агидарис. Похоже, отзвуки великой битвы докатились и до затерянного в степях Шан-Хет-Ка. - Впрочем, да, жив. Если бы младшего убили, я бы почувствовал. Наверное. - Теплая ладонь легла на плечо, суля понимание и поддержку. - Не надо, брат. Он самостоятельно выбрал судьбу. Ты всегда оберегал Саториса, поэтому не суди его строго. - Древний замолчал, а потом вдруг некстати заявил. - Тоскливо мне сегодня...
Ирилур не нашелся, что ответить: та же страшная, неизмеримая печаль начинала затягивать в свои объятия и его...
- Мне пора. - Край неба на востоке едва зарозовел, обещая скорое появление дневного светила. - Прощай, брат.