"Что? Им будет недостаточно героических историй о том, как ты годами прятался в Крысиной норе?" (Дельфина, TES-V: Skyrim)
Щелчок замка.
Еще один.
Замереть... прислушаться. Будь твоя воля, ты бы вообще не высунул носа из своей норы, чтобы лишний раз не подвергать себя опасности, но припасы на исходе, а мальчишка, что носит тебе еду, куда-то запропастился...
Нет, все тихо. Только слышен мерный перестук падающих с осклизлого каменного свода капель. Ни шагов, ни шороха тяжелых одежд талморских юстициаров... ни следа чужого присутствия.
Открыть следующий запор. Ржавеющий в вечной сырости Крысиной Норы механизм постоянно заедает и с этим не удается ничего поделать - только изводить в огромных количествах масло да менять замки. А ведь ты уже далеко не так ловок, как прежде - старость берет свое. Да и стоит признать, у тебя никогда не лежала душа к работе руками. В прежние, безвозвратно ушедшие времена морозному воздуху Джерольских гор и тренировкам с мечом ты предпочитал уютный полумрак архива и скрип пера по пергаменту. Из-за этого ты никогда не был хорошим бойцом. Твоим основным оружием был разум. Но ты больше не можешь ему доверять. Больше нет. Когда-нибудь это может стоить тебе жизни...
Возможно, даже сегодня.
Мысль эта уже настолько привычна, что почти не вызывает такого приступа ужаса, какие терзали тебя поначалу, едва ты поселился в этом проклятом богами месте. По крайней мере, ты больше не покрываешься липким потом, ожидая, что во тьме давно заброшенных коллекторов вспыхнет нестерпимо белым светом маленькое - не больше яблока - колдовское солнце, освещая узкие острые лица под птицекрылыми шлемами... лица высоких эльфов, пришедших сюда в поисках врагов Талмора. Одним из которых вот уже три десятилетия числишься ты.
Нет, сейчас для этого ты слишком стар.
А ведь тогда, четверть века назад, мысль пробраться в Скайрим - край вечной зимы, родину твоих предков, где вера в Талоса, покровителя твоего почти уничтоженного ордена, сильна, как нигде более - казалась спасительной. И ты, свернув в небольшой узелок то, что еще совсем недавно было основой твоей жизни, да затрепанный почти до нечитаемого состояния "Детский Ануад" с торопливыми комментариями на полях, последовал туда, куда тебя гнал страх.
Именно страх. Он гнал тебя сюда, в надежде, что талморцы, изнеженные дети благодатных островов Саммерсета, не последуют за тобой в негостеприимную страну снегов и вечных морозов. Но ты недооценил их упорство. И их ненависть.
Раньше тебе казалась понятной причина их ненависти. Ты подолгу разговаривал с Сальвианом, устроившимся в каморке неподалёку от твоего убежища, и многое узнал от него о той войне, которую впоследствии прозвали Великой. Кому, как не бывшему легионеру об этом знать - помятый офицерский шлем Имперского Легиона с выбитой, а потом грубо затёртой надписью "С...ан ...с" на внутренней стороне, брошенный в углу каморки, был более чем красноречивым доказательством участия в боевых действиях...
Долгие рассказы, поведанные сбивчивым шепотом... они заставили тебя усомниться в своих выводах.
Впрочем, ваши беседы были не только о войне. И не столько. Ты ведь тоже говорил немногим меньше, чем слушал, делясь посещавшими тебя мыслями. Тревожными предчувствиями, становящимися все крепче с каждым прочитанным документом и каждой услышанной новостью из мира за пределами Крысиной Норы, тоже. Снами. Снами, в которых ты всегда стоял где-то высоко - на башне, быть может. Или на горе. Снами, в которых предрассветный мрак пронзали вспышки света - ослепительно-оранжевого, как огонь в очаге или свет зари. Снами, в которых ты всегда слышал один и тот же звук - отчётливый и неясный одновременно. Похожий на далёкий гром, но им не являющийся. Смутно знакомый, но не узнаваемый... Снами, в которых ты видел возвращение легенды. Огромного дракона, с боевым кличем на древнем языке несущегося прямо на тебя - черного, как ночь, и стремительного, как молния. Самого Алдуина - Пожирателя Мира, дракона, что поглощает живых и мёртвых... Зря, наверное - к тому времени рассудок Сальвиана уже устал сражаться с внутренними демонами. Но ты, занятый борьбой с поглощающим твой собственный разум ужасом и отчаянием, этого не заметил... пока не стало слишком поздно.
Мысль о том, что твои речи стали причиной его безумия, заставляет тебя на миг устыдиться.
"БЕРЕГИСЬ ПОВАРА!"
"Талос, нет! - безмолвно молишь ты, отпрыгивая к осклизлой стене и вжимаясь в стылые камни кладки. - Только не снова..."
Талос молчит. Глух к молитвам преданный бог. Лишь боль простреливает спину да скручивает колени - тебе уже давно не двадцать, чтобы скакать резвым козлом, и даже не пятьдесят... слишком давно не пятьдесят. А в ушах гремит издевательский хохот и улюлюканье. Нет, не в ушах - в разуме. Будь проклят тот вечер, когда ты услышал этот голос в первый раз...
Вечер в грязной таверне у подножия Глотки Мира. Треснувшая миска с жидкой похлёбкой из перекисшей капусты, ломоть хлеба от щедрот угрюмого трактирщика и кружка с дрянным кислым пивом - и боль в руках и перетруждённой пояснице: чтобы получить хотя бы такой жалкий ужин, тебе пришлось полдня махать топором, заготавливая дрова для хозяина таверны...
Откуда здесь этот странный бретонец? Слишком усталый и разбитый, ты не заметил его появления. И никто, насколько ты можешь судить, не заметил - окружающие по-прежнему заняты своими делами. Рабочие с лесопилки всё так же отхлебывают из мятых оловянных кружек свой мёд, трактирщик елозит тряпкой по стойке... И только сидящий напротив тебя седой коротышка в щегольском наряде, таком неуместном среди этих почерневших от сажи и сырости стен по кошачьи жмурится, пряча усмешку в короткой бородёнке, подстриженной клинышком, как это модно у бретонской знати. Он говорит с тобой, часто улыбается - с явным удовольствием, обнажая в усмешке ровные белоснежные зубы, резко контрастирующие с полными красными губами - но ни в одной из его улыбок нет ни капли искренности.О чем он говорит? Ты не понимаешь ни единого слова, потерявшись в задушевно-благожелательных интонациях, сдобренных короткими взглядами из-под полуопущенных век - так, что под ресницами не разглядеть истинного выражения глаз - и в одночасье забыв привычный с детства тамриэлик.Речь загадочного незнакомца,безусловно, имеет какой-то смысл, но стоит лишь попытаться разделить её журчание на отдельные фразы - и он теряется, распадаясь на куски сломанной головоломкой... и оставляя после себя лишь недоумение и ощущение подсердечного ужаса. Слова... они, как капли дождя, бьющие в окно - скатываются вниз, бессильные проникнуть внутрь. И толькотак же тихо, чуть дребезжаще, стучат по стеклу... нет, это голос, негромкий голос странного бретонца - высокий, слегка надтреснутый... неприятный. Но при этом странно убаюкивающий усталое сознание... И трость - такая же щегольская, как и все остальное у бретонца, с искусно отлитой рукоятью в виде смеющихся человеческих лиц - трость, которой он все это время не выпускал из рук, энергичными взмахами словно подчеркивая важность произносимого - её движения вдруг замедляются, обретают внутренний ритм -вправо... влево... вправо... влево. Мерно, ритмично... завораживающе.
И внезапно ты замечаешь, что этот ритм незаметно захватил всех вокруг - работников лесопилки, дружно, точно по беззвучной команде, делающих очередной глоток из давно пустых кружек, трактирную служанку, шоркающую метлой по одному и тому же месту, владельца таверны, продолжающего натирать лужу разлитого мёда успевшей высохнуть тряпкой... да и сам ты уже некоторое время подобно прочим бездумно скребешь ложкой по опустевшей миске...
С хриплым рваным выдохом ты бросаешь ложку и отталкиваешь посудину от себя. Выскочил бы из-за стола, но позади стена трактира - ты по приобретенной со времен бегства из Храма привычке сел так, чтобы никто не сумел подобраться к тебе со спины...
Оголовок трости вдруг оказывается прямо у тебя перед глазами, а в ушах звучит высокий хриплый голос незнакомца:
- Так-так... Какой поворот событий... Это внове, а я люблю новизну, даже если в ней нет ничего хорошего. А ведь ничего хорошего нет, так? Или... все-таки есть?
- Да кто ты такой? - выдыхаешь ты, пытаясь ухватить собеседника за воротник.
Однако ткань буквально истаивает у тебя в руке. Целое мгновение ты чувствуешь под пальцами жёсткий от плотной вышивки шелк - а в следующий миг в немом изумлении таращишься на абсолютно пустую ладонь.
- Как ты смеешь прерывать меня? - напускная благожелательность испаряется из голоса бретонца. - Только я могу прерывать себя! Вот как сейчас.
Трость, вновь оказавшаяся у тебя перед лицом, не сильно, но болезненно ударяет тебя в лоб, отчего ты зажмуриваешься и отшатываешься, падая обратно на лавку, с которой успел вскочить в попытке поймать проклятого коротышку.
- Я, пожалуй, не буду наказывать тебя за неуважение, - задумчиво сообщает он.
Что-то такое проскальзывает в его голосе, от чего твоя спина вмиг покрывается холодным липким потом. А неизвестный впервые за все время смотрит на тебя в упор - и ты вытягиваешься в струну, леденея от ужаса под взглядом белых, без малейшего намека на зрачок и радужку, глаз, всем существом своим читая в этой белизне невысказанное обещание грядущих неприятностей и веря - по-настоящему веря - в то, что этот незнакомец, кем бы он ни был, вполне способен это обещание исполнить.
А он улыбается - широко, не скрывая издевательского удовлетворения - наклоняется к тебе и мягко, вкрадчиво говорит:
- Я мог бы с легкостью разрушить твой скудный умишко. Просто, - он небрежно щелкает пальцами у тебя перед носом, - вот так. Но я оставлю его тебе - на время. Так будет гораздо, - улыбка становится еще шире, хотя это кажется невозможным, - интереснее...
Гулко бухающее в груди сердце замирает и словно бы проваливается куда-то вниз, когда ты видишь узкую щель между косяком и дверью, ведущей в каморку Кьянкра. Потому что значить это может только одно - у старого людоеда закончилось мясо для его "кулинарных шедевров". И сегодня он снова вышел на охоту...