Раскин Бонд, перевод: Ателопус : другие произведения.

Комната на крыше

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:

1

  Лёгкий весенний дождь лился на деревья и на дорогу, наполняя бодрящей свежестью воздух, напоённый запахом земли и ароматами цветов, отражаясь улыбкой в глазах мальчика, идущего по дороге.
  
  Длинная дорога огибала холмы, вздымаясь и опадая, и струилась причудливой змейкой к Дехра-Дуну[1] ; она спускалась с гор и пролегала через джунгли и долину, и, достигнув города, обрывалась где-то на базаре. Но никто не знал точно, где именно она заканчивается, ведь базар - запутанное место, где легко теряются дороги.
  
  Мальчик находился почти в пяти километрах от Дехра-Дуна. Обычно, чем сильнее он удалялся от Дехры, тем был счастливее. Вот прямо сейчас он был менее чем в пяти километрах от Дехры, и потому был не слишком счастлив. А что ещё хуже, шёл он по направлению к дому.
  
  Этот мальчик был бледным, с рыжими волосами и серо-голубыми глазами, лицо его было в прыщах, а нижняя губа чуть оттопырена. Руки его были в карманах, а голова понуро опущена, именно таким образом он ходил всегда, из-за чего казался уставшим. Но он был не уставшим, а просто ленивым.
  
  Ему нравилось, как дождик крапает на лицо, нравился запах свежести, и больше ничего вокруг он не замечал - его мысли, как всегда, витали где-то далеко, однако он ощущал настроение местности и улыбался.
  
  Мальчик был настолько погружён в себя, что лишь спустя несколько минут заметил шорох колёс катящегося рядом велосипеда. Наездник не обгонял мальчика, а ехал подле, разглядывая незнакомца, изучая каждую деталь его наружности: непокрытую голову, рубашку с открытым воротом, фланелевые брюки, обувь и широкий кожаный ремень на талии. Мальчик европейского вида - зрелище уже отнюдь не столь обычное для Дехра-Дуна, так что Соми, велосипедист, был заинтригован.
  
  - Привет - сказал Соми, брякнув велосипедным звоночком. Мальчик, подняв глаза, обнаружил юношу дружелюбного вида в неряшливо навёрнутом тюрбане.
  
  - Привет - повторил Соми, - подвезти тебя в город? Если, конечно, ты идёшь в город.
  
  - Нет, не нужно. - ответил мальчик, не сбавляя шаг, - я люблю гулять.
  
  - Я тоже люблю, но сейчас дождь.
  
  И, словно подтверждая слова Соми, дождь усилился.
  
  - Я люблю гулять под дождём. - сказал мальчик, - Да и живу я не в городе, а рядом с ним. Приличные люди в городе не живут.
  
  - Что ж, я могу тебя проводить. - настаивал Соми, твёрдо решивший помочь путнику.
  
  Мальчик снова оглядел Соми, одетого, в целом, как и он сам, за исключением коротких шорт вместо брюк, да тюрбана. Ноги у Соми были длинными и тренированными, а цвет его кожи - необычайно золотистым. Его черты лица были миловидны, а рот широко растянут в дружелюбной улыбке. Перед добродушием Соми невозможно было устоять.
  
  Мальчик забрался на перекладину велосипеда, и они покатили.
  
  Они ехали неспешно, лавируя среди холмов, и вскоре джунгли, раскинувшиеся по обе стороны дороги, начали расступаться и открыли вид на поля и чайные плантации, а затем - на фруктовые сады и пару домишек.
  
  - Скажи, когда доедем до твоего дома. Ты живёшь со своими родителями?
  
  Мальчик счёл вопрос слишком нескромным для незнакомца, так что ничего не ответил.
  
  - Тебе нравится Дехра? - спросил Соми.
  
  - Не особо. - охотно отозвался мальчик, - После Англии Дехра кажется скучной.
  
  Последовала пауза, а затем мальчик добавил:
  
  - Я никогда не был в Англии. Я тут родился, и не был нигде, кроме Дели[2]
  
  - Нравится Дели?
  
  - Не особо.
  
  Они продолжили ехать молча. Дождь всё шёл. Велосипед двигался плавно по мокрой дороге, издавая шинами лёгкий шелест.
  
  Вдруг показался какой-то мужчина. Нет, не мужчина - юноша, но сложённый уже как взрослый мужчина. Парень тоже шёл к городу.
  
  - Эй, Ранбир! - крикнул Соми, когда велосипед настиг крепкую фигуру, - Тебя подкинуть?
  
  Ранбир выбежал на дорогу и запрыгнул на багажник велосипеда позади Соми. Велосипед слегка закачался но устоял, и поехал дальше, теперь немного быстрее.
  
  Соми проговорил мальчику прямо в ухо:
  
  - Познакомься с моим другом Ранбиром. Он лучший борец на всём базаре!
  
  - Привет, мистер. - сказал Ранбир ещё до того, как мальчик успел рот раскрыть.
  
  - Привет, мистер. - ответил мальчик.
  
  Затем Ранбир и Соми начали быстро разговаривать на панджаби[3], а мальчик почувствовал себя брошенным и, что странно, ощутил некоторую ревность к новоприбывшему.
  
  На дороге вновь кто-то показался, на этот раз прямо по центру, и он неистово размахивал руками, непередаваемо крича.
  
  - Это Сури - сказал Соми.
  
  Это был Сури.
  
  Напоминающий сову в своих очках, Сури обладал почти криминальной хитростью, и был в равной степени уважаем и презираем всеми, кто знал его. Странно было видеть его за пределами города, потому что его интересы сосредоточились на людях и их личных делах, становившихся достоянием общественности, стоило Сури о них прознать.
  
  Он был тощим, бледным, болезненным мальчиком, и по виду нельзя было догадаться, что он старше Ранбира.
  
  - Эй, подкинь до города! - прокричал он.
  
  - Итак уже слишком много народу.
  
  - Да ладно тебе, Соми, я так промок, что скоро вовсе утону!
  
  - Дождь почти кончился.
  
  - Ну ты чего...
  
  И Сури забрался на руль, загородив Соми обзор, так что велосипед начало качать из стороны в сторону по всей дороге. Ранбир всё ёрзал на багажнике, а мальчик ощутил, насколько же ему неудобно на перекладине.
  
  Едва Соми выровнял велосипед, Сури начал жаловаться.
  
  - Мне здесь больно. - хныкал он.
  
  - Подушки у меня нет. - ответил Соми.
  
  - Это велосипед, а не Роллс-Ройс. - отрезал Ранбир.
  
  Вдруг дорога пошла под уклон, и велосипед начал набирать скорость.
  
  - Помедленнее, не то я свалюсь! - проговорил Сури
  
  - Держись крепче. - сказал Соми, - Тут уклон почти весь остаток пути, и мы поедем быстро - тормоза не очень хорошие.
  
  - Ой, мамочки! - взвыл Сури.
  
  - Заткнись! - сказал Ранбир.
  
  Ветер налетел с неожиданной силой, и одежда на ребятах надулась, как парашют, чуть не сорвав их всех с велосипеда. Мальчик позабыл о неудобной раме и отчаянно вцепился в руль, слишком напряжённый, чтобы вымолвить хоть слово. Сури выл, а Ранбир всё говорил ему заткнуться, и только Соми наслаждался поездкой. Он весело смеялся чистым звонким голосом, в котором не было насмешки, одно лишь веселье.
  
  - Хорошо тебе смеяться, - жаловался Сури, - В случае чего, больно-то будет мне!
  
  - В случае чего, - сказал Соми, - Больно будет нам всем!
  
  - Вот именно! - прокричал Ранбир сзади.
  
  Мальчик зажмурился и положился на волю Господа и Соми. В основном - Соми.
  
  - Ой, мамочки! - голосил Сури.
  
  - Заткнись! - кричал Ранбир.
  
  Дорога изогнулась, повернула так круто, как только могла, и немного пошла вверх, но лишь затем, чтобы тут же обрушиться крутым спуском на другую сторону холма. Вдруг она стала выравниваться, потому что уже приближалась к городу и почти достигла жилых районов.
  
  - Приехали. - с некоторым сожалением сказал Соми.
  
  - Ой, мамочки!
  
  - Заткнись!
  
  Мальчик сказал:
  
  - Теперь я пойду. Я живу тут совсем рядом.
  
  Соми пустил заднее колесо в занос, чтобы остановить велосипед, Сури соскочил с руля на грязную боковую дорожку, мальчик слез с перекладины, а Соми и Ранбир остались на прежних местах, и Ранбир удерживал велосипед стоймя, поставив ноги на землю.
  
  - Ну, спасибо. - сказал мальчик.
  
  Соми проговорил:
  
  - Почему бы тебе не пообедать с нами? Тут недалеко.
  
  Но застенчивость мальчика не отступала.
  
  - Мне нужно домой, - сказал он, - Меня ждут. Большое спасибо.
  
  - Что ж, заходи иногда повидаться, - ответил Соми, - Если придёшь в лавку чаата[4] на базаре, наверняка встретишь кого-нибудь из нас. Знаешь базар?
  
  - Ну, я как-то проезжал его, на машине.
  
  - Гм.
  
  Мальчик пошёл восвояси, вновь засунув руки в карманы.
  
  - Эй! - крикнул Соми, - Ты не сказал, как тебя зовут!
  
  Мальчик обернулся в нерешительности, но всё же ответил.
  
  - Расти[5].
  
  - До скорого, Расти! - крикнул Соми, и велосипед тронулся.
  
  Мальчик смотрел вслед удаляющемуся велосипеду, а по ветру доносился пронзительный голос Сури. Дождь прекратился, но мальчик не обратил на это внимания. Он был почти дома, и это его тяготило. К своему удивлению и даже отвращению, он почувствовал, что хочет отправиться в Дехра-Дун, вместе с Соми.
  
  Он стоял на обочине, уставившись на пустую дорогу, и вдруг почувствовал одиночество.
  
  
  [1] Дехра-Дун - город бывшей Британской Индии на свере страны, столица штата Уттаракханд. (здесь и далее прим. переводч. )
  
  [2] Дели - город в Индии, второй по величине в стране.
  
  [3] Один из официальных языков индии, носители - панджабцы и джаты.
  
  [4] Чаат - острая индийская закуска, часто продаваемая с лотков. Состоит из кусочков теста с различными добавками - картофель, нут, бобы и т. д.
  
  [5] В переводе с английского, Расти (Rusty) означает 'ржавый', а мальчик рыжий.

2

  Большая белая бабочка села на роскошный бюст жены миссионера, чем та была польщена и не стала сгонять её. Сад уже начинал распускаться пышным цветом, доставляя жене миссионера огромное наслаждение, чего нельзя сказать о её муже, и, исполненная дружелюбия к бабочке, она ступала осторожно, чтобы не раздавить какую-нибудь гусеницу.
  
  Мистер Джон Харрисон, опекун мальчика, испытывал лишь презрение к жизнерадостности дамы по поводу вступающей в свои права весны, но тем не менее, одарил её льстивой улыбкой.
  
  - Надеюсь, Вы займёте мальчика работой пока меня не будет. - сказал он, - заставьте его сделать хоть что-нибудь полезное. Он слишком мечтателен. А самое плохое, так это то, что он окончил школу. Теперь я не знаю, что мне с ним делать.
  
  - Он и сам не знает, что с собой делать. - проговорила жена миссионера. - Но я найду ему занятие. Он мог бы прополоть цветники, или почитать мне вслух. Я за ним присмотрю.
  
  - Хорошо. - сказал опекун, и, с чувством выполненного долга, поспешно удалился.
  
  За обедом он сообщил мальчику:
  
  - Я отправляюсь в Дели завтра. Дела.
  
  Это было единственное, что он сказал в течение всего обеда. Закончив есть, он зажёг сигарету и выпустил завесу дыма между собой и мальчиком. Он был заядлым курильщиком, и его пальцы приобрели желтоватый оттенок.
  
  - Надолго уезжаете, сэр? - спросил Расти, пытаясь держаться непринуждённо.
  
  Мистер Харрисон не ответил. Он вообще редко отвечал на вопросы мальчика, а свои собственные вопросы он скорее ставил, нежели задавал; он изучал и внушал, резко, быстро, никогда не поощряя непринуждённую беседу. Он никогда не говорил о себе, и никогда не спорил - споров он не терпел.
  
  Он был высоким опрятным мужчиной около сорока лет, хотя выглядел моложе благодаря короткой стрижке и тщательному бритью над ушами. А ещё у него были маленькие рыжие усы щёточкой.
  
  Расти боялся своего опекуна.
  
  Мистер Харрисон, приходившийся кузеном отцу мальчика, многое сделал для Расти, чем и вызывал в мальчике страх. С тех пор, как родители Расти умерли, опекун его содержал и оплачивал его обучение в дорогой школе, где преподавали 'исключительно в Европейской манере'. В каком-то смысле мистер Харрисон купил мальчика, так что теперь тот был как бы его собственностью, и должен был делать то, что хочет опекун.
  
  Расти с готовностью выполнял всё, что приказывал мистер Харрисон, но боялся его. Боялся его молчаливости, его рыжих усов, и его гибкого офицерского стека, лежавшего в стеклянном серванте в гостиной.
  
  После обеда мальчик оставил своего опекуна отдавать распоряжения повару и удалился в свою комнату.
  
  Окно комнаты выходило на садовую дорожку, по которой сновал уборщик, постукивая ведром по своим голым бёдрам. Уборщик был одет в набедренную повязку, а в остальном его тёмно-коричневое тело было обнажено, а голова выбрита. Он ходил к резервуару с водой и обратно, и всякий раз, подойдя к резервуару, он окунался, так что тело его блестело от влаги.
  
  Помимо Расти в районе европейской общины был только один мальчик - этот самый уборщик, представитель низшей касты неприкасаемых, судомойщик. Однако они редко общались между собой: один был слугой, другой - господином, к тому же, как увещевал себя Расти, водиться с уборщиком, пожалуй, негигиенично.
  
  Жена миссионера говаривала: 'Детка, даже если ты индиец, тебе не следует играть с мальчиком-уборщиком'. И тогда Расти задавался вопросом: 'а с кем же, тогда, уборщику следует играть? '
  
  Неприкасаемый подошёл к окошку, улыбаясь, но Расти отвёл взгляд.
  
  За вершинами вишнёвых деревьев виднелись горы. Дехра-Дун раскинулся в долине у их подножья, а маленькая, всё убывающая, европейская община расположилась на окраине города.
  
  Дом мистера Джона Харрисона, как и другие здесь, был выстроен в английском стиле, с аккуратным садиком перед входом и именной табличкой на воротах[6]. Всё вокруг было настолько английским, что людям, порой, трудно было поверить, что они живут у подножья Гималаев, в окружении густых индийских джунглей. Индия начиналась полутора километрами дальше отсюда, где находился базар.
  
  И само слово 'базар', и то, что Расти видел в окно опекунской машины, казалось ему столь пленительным, что его сердце билось сильнее при мысли об этом. Но это было запрещённое место, 'кишащее ворами и паразитами', как говорила жена миссионера, так что мальчик никогда не ходил туда, разве что в своих мечтах.
  
  Для мистера Харрисона, миссионера с его женой, и для прочих соседей, район с цветущими вишнями и был Индией. Они знали о том, что базар, как и собственно, настоящая Индия, совсем рядом, но никогда не говорили об этих местах, решив просто о них не вспоминать.
  
  Община в основном состояла из пожилых людей, остальные уехали вскоре после обретения Индией независимости. Те немногие что остались, просто были слишком стары, чтобы начинать жизнь заново, в другой стране, где нет слуг и слишком мало солнца, так что они жаловались на судьбу и критиковали правительство: они знали, что за деньги могут купить привычные им удобства: слуг, хорошую еду, виски - почти что угодно, кроме достоинства знати, которое они так лелеяли.
  
  Но опекун мальчика, хоть и любил те же удобства, остался по другой причине. Ему было безразлично, кто у власти, пока законы не вредят его бизнесу - у него была доля во множестве мелких чайных плантаций и своя земля, покрытая лесом, где он охотился на оленей и кабанов.
  
  Расти был единственным юношей в общине, центром всеобщего внимания, особенно дам.
  
  И вместе с тем, он был очень одинок.
  
  Каждый день он бесцельно ходил по дороге, за холмы, размышляя о будущем или фантазируя о нежданной, идеальной дружбе, о романтике и о геройстве, едва ли вспоминая о настоящем. А когда представлялась возможность реальной дружбы, как минувшим днём, он смущался и замыкался в себе, предпочитая общество себя самого.
  
  Часы его праздности были заполнены обрывками воспоминаний из детства. Он не помнил, какими были его родители, зато перед внутренним взором возникали картины песочного пляжа, покрытого ракушками всевозможных форм и расцветок. Они жили на восточном побережье, у залива Кач[7], и у них был граммофон, игравший пластинки Грейси Филдс[8] и Гарри Лоудера[9], а капитан грузового корабля привозил детям шоколадные батончики и кипы комиксов: Дэнди[10], Бино[11], Тигр Тим[12]; и рассказывал о чудесных странах, в которых он побывал.
  
  Опекун редко говорил о детстве Расти или о его родителях, и эта скрытность придавала таинственности размытым, неясным воспоминаниям, кружившим в сознании мальчика беспокойными призраками.
  
  Расти проводил много времени, изучая себя в зеркале у туалетного столика. Ему удавалось игнорировать прыщи и видеть в отражении взрослого мужчину, светского и привлекательного. Хотя ему было лишь шестнадцать, он чувствовал себя гораздо старше.
  
  Он был белым. Его опекун был розовым, жена миссионера - ярко красной, а вот Расти был белым. Из-за толстой нижней губы и выпирающих скул, он слегка напоминал монголоида, особенно в приглушённом свете. Он часто размышлял, почему больше ни у кого в общине нет таких черт.
  

*

  
  Мистер Джон Харрисон отправился в Дели.
  
  Расти собирался максимально использовать время отсутствия опекуна, намеревался урвать всю возможную свободу предстоящих нескольких дней: исследовать, теряться, забредать вдаль, пусть даже ради лишь того, чтобы помечтать в новом месте. Так что он завалился на кровать и стал представлять себе завтрашний день: куда пойти? - снова на холмы, или в лес? А может быть, послушать дьявола на плече и отправиться на базар? Завтра будет ясно.
  
  
  [6] В Англии есть традиция присваивать домам и поместьям собственные имена.
  
  [7] Залив Кач - залив Аравийского моря, с запада вдающийся вглубь Индии.
  
  [8] Грейси Филдс - британская певица и актриса, достигшая своей наибольшей популярности в 1930 годах.
  
  [9] Гарри Лоудер - Шотландский певец и комик, достигший мировой известности в 1910-х годах.
  
  [10] The Dandy - Британский комикс, выходивший с 1937 по 2012 гг.
  
  [11] Beano - Наиболее длительно публикуемый британский комикс, выходящий с 1938 года по сей день.
  
  [12] Tiger Tim - Британский комикс, выходивший с 1921 по 1940 гг.

3

  Утро было свежим, даже пробирающим, и тихим до тех пор, пока солнце не вышло из-за холмов, согнав туман с долины и расчистив воспалённое небо. Земля была влажной от росы.
  
  На майдане - широком участке земли, поросшем травой, Ранбир и другие юноши упражнялись в борьбе. Их мускулы перекатывались, а густо смазанные маслом конечности отражали первые лучи солнца, взбиравшегося из-за горизонта.
  
  Соми сидел на крыльце веранды у себя дома, его длинные волосы были распущены и ниспадали на колени, обсыхая в свете зари.
  
  Сури всё ещё был глух к миру вокруг, затерявшись в одеяле. Ему и дела не было ни до утра, ни до солнца.
  
  Расти стоял в воротах, пока его опекун усаживался поудобнее за рулём автомобиля, и не шелохнулся, пока машина не исчезла за поворотом.
  
  Жена миссионера, дама, напоминавшая большую цветную капусту, неожиданно возникла за живой изгородью и пропела:
  
  - Доброе утро, детка! Если ты не слишком занят, не окажешь ли мне помощь в подрезании этой живой изгороди?
  
  Жена миссионера любила привлекать Расти к работе в своём саду, где постоянно нужно было то постричь живую изгородь, то прополоть цветники и полить растения, то расчистить садовую дорожку от камней, то снять с растений жуков и божьих коровок и выбросить их за ограду.
  
  - Ой, доброе утро. - с запинкой проговорил Расти, - Вообще-то, я как раз собирался пойти погулять. Можно я помогу Вам когда вернусь? Я ненадолго.
  
  Жена миссионера была прямо-таки ошеломлена, потому что Расти редко говорил 'нет'. Пока она не успела что-нибудь ещё сказать, мальчик направился прочь. Он очень боялся, что она позовёт его обратно. Жена миссионера была доброй женщиной, но болтливой и скучной, и Расти знал, что последует за работой в саду - жидкий чай или лимонад, а потом игра в карты, возможно, 'Разори соседа'[13]
  
  Но к его облегчению, она крикнула вслед только: 'Хорошо, детка, возвращайся скорее. Будь паинькой! '
  
  Он помахал ей и быстро зашагал по дороге. Направление, которое он выбрал для прогулки на этот раз, отличалось от обычного.
  
  Дальше по дороге находился базар. Сначала Расти нужно было пройти мимо рядов аккуратных коттеджей и достичь коммерческого района - Западного торгового центра Дехра-Дуна, где европейцы, богатые индийцы и американские туристы, по пути в Массури[14], могли поесть в изысканных ресторанах и выпить запрещённого алкоголя[15]. Но мальчик страшился всего изысканного и не доверял ничему утончённому, так что он поспешил миновать центр торговли.
  
  Он дошёл до часовой башни, на которой не было часов. Они была выстроена за счёт народных пожертвований, но собственно на часы денег не хватило. Вот уже пять лет эта башня стояла, будто заброшенная, зато служила отличным ориентиром. По другую сторону от часовой башни был базар, а на базаре и была Индия. Там и была настоящая жизнь. И всё это было мальчику запрещено: и базар, и Индия, и настоящая жизнь.
  
  Сердце у Расти забилось быстрей, как только он добрался до часовой башни. Он почти что бросил вызов опекуну и своей общине. Некоторое время он стоял под башней, нервничая, колеблясь, покусывая ногти. Он боялся быть пойманным и наказанным, но жгучая любознательность толкнула его вперёд.
  
  Базар, Индия и сама жизнь первым делом проявили себя шумом и неразберихой.
  
  Мальчик погрузился в толчею суетливых людей. Дорога была горячей и тесной, оживляемой выкриками торговцев и запахами домашнего скота и навоза. В переулках дети играли в классики или разыскивали монетки, шаркая ногами в канаве, в поисках оброненной анны[16]. Среди толпы лениво двигались коровы, вынюхивая бумагу[17] и лежалые, выброшенные овощи. Самые бесцеремонные из коров угощались прямо с открытых прилавков. А над нестройной мелодией голосов и шумов, летели надрывные вопли репродуктора, исторгавшего популярные песни.
  
  Расти двигался в русле толпы, изумлённый видом бедняков, лежащих по обочинам, измождённых и полуголых, почти утративших человеческий облик. Некоторые из них походили на скелеты, другие были покрыты язвами. Умирающие старики, умирающие дети, матери с грудничками, живущие и умирающие. Как ни странно, мальчик ничего не испытывал к этим людям, может быть потому, что в них уже трудно было узнать человеческие существа, или потому, что он был не в состоянии вообразить себя на их месте. И казалось, к ним ничего не испытывал весь базар. Подобно коровам или репродуктору, нищие были естественной частью обстановки базара; разве что зажиточные прохожие, жертвовавшие несколько анн, чтобы показать свою совестливость, замечали их существование.
  
  Лавчонки базара были не похожи друг на друга. Возле овощного лотка, зелёного и влажного, стоял фруктовый ларёк, а за ним - магазинчик чая и листьев бетеля[18], затем - помост астролога ('Манмохан Мукулдев, бак-вр астрол., междунар. науч. степ. '), а после астролога - магазин игрушек, торгующий безделушками развесёлых расцветок. А следом за магазином игрушек - лавка, из дверей которой валил дым.
  
  Ради любопытства Расти повернул к лавке, извергавшей клубы дыма. Но на этом пути он был не один - с противоположной стороны на велосипеде приближался Соми.
  
  Он не видел Расти, и казалось, намеревался въехать на своём велосипеде прямо в дымный магазинчик. К несчастью, путь ему преградила Махарани - королева базарных коров, которая никому не уступала дороги. Но велосипед не сбавил ходу.
  
  Расти заметил велосипед, но не узнал седока, а к корове испытал жалость - ей будет больно от столкновения. Однако, руководимый каким-то дьяволом то ли в своём сердце, то ли в колёсах велосипеда, Соми резко забрал в сторону возле самой Махарани, и столкнулся с Расти, спихнув того в сточную канаву.
  
  Привыкший к тонким ароматам душистого горошка[19], что выращивала жена миссионера, а также к запаху антисептика в ванной, Расти был неописуемо сражён поднимавшимся из канавы амбре гнилых овощей и помойной воды.
  
  - Какого чёрта ты вытворяешь!? - задыхаясь и захлёбываясь завопил Расти
  
  - Привет. - Сказал Соми, вытягивая Расти за руку из канавы, - Извини пожалуйста, я не нарочно. Кстати, вот мы и встретились снова!
  
  Расти исследовал себя на предмет травм и, ничего не обнаружив, воскликнул:
  
  - Посмотри, в какой я отвратной грязи!
  
  Соми не мог удержаться от смеха над неважным видом своего нового знакомого:
  
  - Это не грязь, а всего лишь вода из-под капусты. Не расстраивайся, одежда высохнет!
  
  Его смех разливался добродушной шутливостью, и была в нём будто бы музыка, затронувшая струнки веселья и в душе Расти. Соми улыбался, и улыбка его была дружелюбной, а карие глаза излучали насмешку.
  
  - Ладно, извини. - сказал Соми, протягивая руку.
  
  Расти руки не пожал, а вместо этого смерил обидчика взглядом от тюрбана до самых сандалий, и процедил:
  
  - Отойди, пожалуйста, с дороги.
  
  - А ты сноб. - ответил Соми, не двинувшись с места, - И презабавный тип.
  
  - Я не сноб. - скоропалительно возразил Расти
  
  - Так может, забудем инцидент?
  
  - Ты мог объехать меня, но даже не попытался.
  
  - Если бы я попытался объехать тебя, я бы врезался в корову! Ты не знаешь Махарани - если что не по ней, она взбесится и разнесёт полбазара! Да и велосипед мог бы сломаться. Лучше пойдём, поедим чаата со мной.
  
  Расти понятия не имел, что такое чаат, но до того, как он успел отклонить приглашение, Соми препроводил его в лавку, из которой шёл дым.
  
  Поначалу ничего нельзя было разглядеть, затем дым, как казалось, постепенно рассеялся, и перед мальчиками возник, словно сияющее божество, сидящий человек, лоснящийся маслянистыми складками тела. Перед ним на горящих углях стояла тяжёлая сковорода, в которой шипело море жира, а хозяин ловкими пальцами лепил картофельные биточки и окунал их в сковороду.
  
  Лавка была заполнена людьми, но завеса дыма и пара была такая густая, что угадать присутствие кого-либо поблизости можно было лишь по ропоту разговоров. Расти сунули в руки тарелку из банановых листьев, и на ней мгновенно возникли два жареных биточка.
  
  - Ешь. - сказал Соми, увлекая неофита вниз, пока оба они не очутились на полу, спинами к стенке, - Это тикки[20], скажи, если они тебе понравятся.
  
  Расти осторожно откусил. Блюдо было очень горячим, и он подождал минуту, а затем откусил снова. Было всё ещё горячо, но теперь по-другому, теперь это было нечто яркое, интересное, и совсем не похожее на что-либо, что Расти ел раньше. Любопытство победило недоверчивость, он доел одну котлетку и стал ждать, что произойдёт.
  
  - Ел уже такие? - спросил Соми
  
  - Нет. - Встревоженно ответил Расти, - что теперь будет?
  
  - Поначалу у тебя может немного болеть живот, но чем больше ты будешь есть подобное, тем скорее привыкнешь. Так что доедай вторую.
  
  Расти сам не представлял степени своего подчинения желаниям других людей. Только что он был зол и груб, но растаял от весёлого смеха Соми и теперь повиновался ему без возражений
  
  Соми, одетый в хлопковую тунику и шорты, сидел, скрестив ноги так, чтобы ступни упирались в бёдра. Его кожа была золотисто-коричневой: на руках и ногах темнее, а там, где приоткрылась рубашка - намного светлее. Руки его были грязны, но выразительны. Дивные карие глаза - глубоки и округлы. Он сказал:
  
  - Меня зовут Соми. Скажи, пожалуйста, как тебя зовут, я забыл.
  
  - Расти.
  
  - Как поживаешь? Очень рад с тобой познакомиться, мы не встречались раньше?
  
  Расти проворчал что-то себе под нос, нарочно пытаясь рассердиться.
  
  - Это было так давно. - сказал Соми, - Теперь мы друзья. Да, лучшие-прелучшие друзья.
  
  Расти продолжил ворчать, но протянутую ему грязную и тёплую руку пожал. Он прикончил тикки на своём банановом листе и заказал ещё порцию. А затем сказал:
  
  - Как поживаешь, Соми? Рад познакомиться с тобой.
  
  
  [13] Разори соседа - карточная игра, придуманная в Великобритании и распространённая с середины 19 века. Герой романа Ч. Диккенса 'Большие Надежды' Пип умел играть в неё. x
  
  [14] Массури - город в Индии, популярный горный курорт.
  
  [15] После получения Индией независимости в 1947 году, сухой закон был включён в конституцию Индии 1950-го года.
  
  [16] Анна - разменная монета колониальной индии, остававшаяся в ходу после обретения Индией независимости до 1957 года.
  
  [17] Подавляя восстания в Индии в 20 веке, британцы использовали пули, состоявшие из пропитанной салом бумаги, патрон от них надо было откусывать, по замыслу британцев это помешало бы бунтовщикам использовать британские боеприпасы, так как им пришлось бы поднести ко рту сало, что было недопустимо для исповедующих индуизм, если сало было говяжьим, и для мусульман - если сало было свиным. Однако позже оказалось, что на самом деле бумага пропитывалась растительным маслом. Таким образом, остатки промасленной бумаги, ещё циркулировавшие по стране со времён восстаний, могли заинтересовать коров в качестве пищи.
  
  [18] Бетель - растение семейства перечных, применяется как приправа. В Индии и странах Азии листья бетеля используются для жевания ради их тонизирующего свойства.
  
  [19] Душистый горошек - декоративное растение, выращиваемое в садах ради цветов.
  
  [20] Алу тикки - картофельные котлеты, традиционная закуска индийского субконтинента.
  

4

  Голова жены миссионера показалась из-за садовой стены и просияла радушием. Расти поспешно улыбнулся в ответ.
  
  - Где ты был, душка? - спросила болтливая соседка, - Я ожидала тебя на обед. Ты никогда не гулял так долго. А я, знаешь ли, уже всё сделала в саду. Хорошо погулял? О, я знаю, ты очень хочешь пить! Зайди, я налью тебе холодного лимонаду. Ничто так не освежает после долгой прогулки, как ледяной лимонад. Помню, когда я была молодой, и ходила прогуляться в Дехра-Дун из Массури, я набирала в термос лимонад...
  
  Но Расти уже ушёл. Он не хотел ранить чувства жены миссионера, отказываясь от лимонада, но после нового опыта, который он приобрёл в лавке чаата, сама мысль о лимонаде казалась ему оскорбительной. Однако он решил в грядущее воскресенье пожертвовать на четыре анны больше в миссионерский фонд на содержание церкви, жены и сада. И с такими благими намерениями он удалился к себе в комнату.
  
  Мальчик уборщик прошёл мимо окна: ведро позвякивало, а сандалии шлёпали по мокрой дорожке.
  
  Расти плюхнулся на кровать и дал волю воображению, которое рисовало картины новообретённой реальности. Он решил снова встретиться с Соми.
  
  На следующий же день ноги принесли его прямиком к лавке чаата на базаре, мимо часовой башни, мимо шикарных магазинов, вниз по дороге, далеко-далеко от дома опекуна.
  
  Мясистый бог котлет-тикки улыбнулся Расти, будто разглядев в мальчике нового постоянного посетителя. Банановая тарелка была уже наготове, и тут же в ней появились тикки, утопающие в аромате острых соусов.
  
  - Привет, лучший-прелучший друг. - Сказал Соми, появившийся из клубов дыма, щёлкая своими сандалиями: шлёп-шлёп-шлёп. Сандалии держались на ногах только на тесёмках, перекинутых через пальцы, и шлёпали по пяткам во время ходьбы, - Рад, что ты снова пришёл. После тикки ты должен попробовать что-то ещё, например, чаат или пани пури[21], ладно?
  
  Соми снял сандалии и присоединился к Расти, который каким-то образом сумел сесть на землю, скрестив ноги подобающим образом.
  
  Соми сказал:
  
  - Расскажи о себе. Как тебя постигло несчастье быть англичанином? Как вышло, что ты провёл здесь всю свою жизнь, и ни разу не бывал в лавке чаата?
  
  - Ну, мой опекун очень строгий. Он предпочитает воспитывать меня в английской манере, и в этом он преуспел.
  
  - До сегодняшнего дня! - засмеялся Соми, и смех его вырывался из гортани, рассекая дым.
  
  Тут перед ребятами показалась большая фигура, и Расти узнал в ней Ранбира, того самого парня, с которым они ехали в город на велосипеде.
  
  - Ещё один лучший-прелучший друг. - объявил Соми.
  
  Ранбир не улыбался, а только приоткрыл рот в изумлении, увидев Расти, и склонил голову. Когда он кивнул, его толстые чёрные волосы неряшливо свесились ему на лоб, косматые и неуправляемые. На Ранбире была длинная белая хлопковая туника, почти скрывавшая мешковатые штаны, а большие и сильные ноги его были босы и грязны.
  
  - Привет, мистер. - сказал Ранбир хриплым голосом, маскировавшим застенчивость. Больше он ничего не сказал, а просто присоединился к трапезе.
  
  Они ели чаат - острый салат из картофеля, гуавы и апельсинов, а потом - гол-гапу[22] - обжаренные чашечки из теста, заполненные обжигающим бульоном. Расти освоился и начал разговор, рассказывая приятелям о своей школе на холмах, о доме опекуна, о самом мистере Харрисоне, и о хлёстком офицерском стеке. Слушателей забавляла история Расти: очевидно, его жизнь была чрезвычайно скучна до сего момента, и Соми с Ранбиром жалели его.
  
  - Завтра Холи. - Сказал Ранбир, - ты должен пойти со мной, и тогда станешь моим другом.
  
  - что за Холи? - Спросил Расти
  
  Ранбир посмотрел на него в изумлении.
  
  - Ты не знаешь, что такое Холи?! Это индуистский фестиваль красок! День, когда мы празднуем приход весны, когда мы раскрашиваем друг друга, и кричим, и поём, позабыв все свои горести, ведь цвета эти означают перерождение весны и новую жизнь. И ты этого не знал!
  
  Расти был несколько озадачен внезапным всплеском красноречия Ранбира, и засомневался насчёт праздника - тот казался ему примитивным времяпрепровождением с размазыванием краски повсюду.
  
  - Тут может быть заминка. - сказал он, - Мне нельзя сюда ходить, а мой опекун вернётся со дня на день.
  
  - Не говори ему.
  
  - О, у него есть способы узнать об этом. И мне всыпят.
  
  - Ха! - Сказал Ранбир разочарованно и с гримасой отвращения на подвижном лице, - Ты просто боишься испачкать свою одёжку, мистер, вот и всё. Ты просто сноб.
  
  Соми рассмеялся:
  
  - Это именно то, что я сказал ему вчера, и лишь после этого он пошёл со мной в лавку чаата. Видимо, нам нужно называть его снобом всякий раз, когда он выдумывает отговорки.
  
  Расти наслаждался чаатом. Он поедал гол-гапу за гол-гапой, пока его горло чуть не воспламенилось, а живот чуть не сгорел. Насчёт Холи он не беспокоился, будучи вполне удовлетворённым тем что есть - новообретёнными радостями лавки чаата, так что просто сказал:
  
  - Посмотрим. Если мой опекун не вернётся завтра, я пойду праздновать Холи с тобой, ладно?
  
  Ранбир обрадовался, и сказал:
  
  - Я буду ждать в джунглях за твоим домом. Когда услышишь стук барабана - это я, выходи.
  
  - Ты тоже там будешь, Соми? - спросил Расти, отчего-то чувствовавший себя в присутствии Соми в безопасности.
  
  - Я не праздную Холи. Я отличаюсь от Ранбира, видишь? - я ношу тюрбан, а он - нет, и эти браслеты у меня на запястьях означают, что я сикх[23]. Мы не празднуем фестиваль красок. Но мы с тобой увидимся послезавтра, здесь же, в лавке.
  
  Соми вышел из лавки, и растворился в дыму, но шлёпанье его сандалий было слышно ещё некоторое время, пока не затерялось среди звуков базара.
  
  На базаре люди торговались через прилавки, дети резвились на солнышке, собаки обхаживали друг друга, а Ранбир и Расти продолжали есть гол-гапу.
  

*

  
  Вечер был тёплым и томным, необычно для весенней поры, очень тихий, будто отдыхающий в перерыве между весной и близящимся летом. Когда Расти вернулся, не было видно ни жены миссионера, ни мальчика-уборщика, но машина мистера Харрисона стояла на подъезде к дому.
  
  Завидев машину, Расти ощутил страх и лёгкую слабость - он не ожидал, что опекун вернётся так скоро, да и вообще почти забыл о его существовании. Но теперь, напротив, он позабыл и лавку, и Соми с Ранбиром, и взбежал по ступенькам веранды в испуге.
  
  Мистер Харрисон стоял на веранде, позади пальмы в горшке.
  
  Попытавшись придать своей речи немного бодрости, мальчик проговорил:
  
  - О, привет, сэр, Вы вернулись! - и больше не знал, что сказать.
  
  - Где ты был целый день? - спросил мистер Харрисон, не взглянув на испуганного подростка. - Соседи не видели тебя всё это время.
  
  - Я гулял, сэр.
  
  - Ты был на базаре.
  
  Мальчик хотел было отрицать истину, но опекун смотрел теперь в его глаза, а чтобы соврать, Расти нужно было глаза опустить, чем он неизбежно выдал бы себя.
  
  - Да, сэр, я была на базаре.
  
  - Позволь спросить, почему?
  
  - Потому что мне было нечего делать.
  
  - Если тебе нечего делать, посещай соседей. На базаре тебе не место, и ты это знаешь.
  
  - Но со мной ничего не случилось...
  
  - Это неважно. - сказал мистер Харрисон, и его обычно сухой голос дал лёгкую нотку волнения, и он заговорил быстрее. - Важно то, что я не велел тебе ходить на базар. Твоё место здесь, в этом доме, на этой дороге, среди этих людей. А туда, где тебе не место, ходить нельзя.
  
  Расти хотел спорить, внутри он бунтовал, но страх перед мистером Харрисоном сдерживал его. Он хотел бы противостоять власти опекуна, но хорошо помнил об офицерском стеке в серванте.
  
  - Я сожалею, сэр.
  
  Но трусость его не спасла. Опекун подошёл к серванту, достал стек и размял его в руках. Затем сказал:
  
  - Недостаточно высказать сожаление, ты должен его прочувствовать. На софу.
  
  Мальчик согнулся над диваном, стиснув зубы, и впился пальцами в подушки. Хлыст рассёк воздух и со шлепком опустился на его седалище, выбив пыль из брюк. Расти не почувствовал боли. Но опекун подождал, пока порез разойдётся, и ударил снова, на этот раз было больно - стек ужалил рассечённые ягодицы, обжигая плоть.
  
  После шестого удара, который бывал обычно последним, Расти издал дикий вопль, сполз с дивана и вышел из комнаты.
  
  На своей кровати он лежал стеная, пока боль не ослабла.
  
  Кожа была так воспалена, что нельзя было прикоснуться к тому месту, куда ударял хлыст. Выбравшись из штанов, юноша осмотрел свою заднюю часть в зеркало. Мистер Харрисон был очень точен - толстый багряный рубец пересекал обе ягодицы, и из него сочилась кровь, стекая на бёдра. Кровь казалась прохладной, почти успокаивающей, но её вид вызвал у Расти головокружение.
  
  Он лёг и начал стонать вволю. Он жалел себя достаточно, чтобы хотеть плакать, но понимал бесполезность слёз. Боль физическая и боль несправедливости были одинаково реальными.
  
  На кровать надвинулась тень - кто-то был за окном, и Расти посмотрел туда.
  
  Это был мальчик-уборщик, демонстрирующий в улыбке свои зубы.
  
  - Что тебе надо? - спросил Расти хрипло.
  
  - Вам больно, чотта сагиб[24]?
  
  Сочувствие уборщика лишь возбудило в Расти подозрения:
  
  - Ты сказал мистеру Харрисону, куда я ходил!
  
  Но мальчик лишь склонил голову набок и невинно спросил:
  
  - Куда Вы ходили, чотта сагиб?
  
  - Никуда. Уходи.
  
  - Вам больно?
  
  - Проваливай! - прикрикнул Расти.
  
  Улыбка исчезла, и остался лишь печальный испуг в глазах мальчика-уборщика.
  
  Расти терпеть не мог задевать чувства людей, но он не привык к панибратству со слугами, к тому же, всего несколько минут назад, его выпороли за посещение базара - места, где было полно таких, как этот уборщик.
  
  Неприкасаемый отвернулся от окна, оставив мокрые следы пальцев на подоконнике, поднял своё ведро с земли и, присогнув колени от тяжести, побрёл прочь. Его ноги слегка шлёпали по воде, которую он разливал, и бледно-красная грязь покрывала их брызгами.
  
  Злой на опекуна, на мальчика-уборщика, а больше всего - на себя, Расти зарыл голову в подушку и попытался отключиться от реальности. Он с яростью воображал, как лупит мистера Харрисона до тех пор, пока тот не начнёт молить о пощаде.
  
  
  [21] Пани пури, также глоппага - традиционное блюдо Индии, распространённое среди уличных торговцев, представляющее собой шарики из теста, обжаренные в масле. Перед употреблением пани пури продавливают пальцем и заполняют бульоном со специями.
  
  [22] Гол-гапа - Традиционное индийское блюдо - обжаренные в масле полые кусочки теста, заполняемые водой со специями.
  
  [23] Сикх - последователь сикхизма - монотеистической религии, являющейся частью течения Бхакти, то есть любви к богу, не нуждающейся в жрецах или обрядах.
  
  [24] Чотта сагиб - молодой господин.
  

5

  Ранним утром, ещё затемно, Ранбир остановился в джунглях, позади дома мистера Харрисона, и ударил в барабан. Его буйная копна волос была покрыта красной пылью, а тело, прикрытое лишь куском ткани на бёдрах, - зелёной. Он напоминал разукрашенное зелёное божество. Спустя минуту, он вновь ударил в барабан и сел ждать.
  
  Расти проснулся от второго удара в барабан, и лежал в кровати, прислушиваясь. Удар повторился, пронёсся по чистому воздуху в окно спальни. Бум! - теперь двойной удар, один низкий, другой - звонкий, настойчивый, вопрошающий. Расти помнил о своём обещании встретиться с Ранбиром в джунглях по сигналу барабана и пойти праздновать с ним Холи. Но обещание он давал когда опекуна не было дома, а теперь он не мог сдержать его.
  
  Бум-бум! - гудел в лесу барабан; бум-бум! - нетерпеливо и раздражающе.
  
  'Когда же он заткнётся. - пробормотал Расти, - он так мистера Харрисона разбудит'.
  
  Холи - фестиваль красок в честь пришествия весны, перерождения и нового года, пробуждения любви, - что он для Расти, которому не было особого дела до своей жизни? Не мог же он начать новую жизнь. Точно не за один день. К тому же, всё это слишком примитивно: швыряние красками и стучание в барабаны...
  
  Бум-бум!
  
  Мальчик сел в кровати.
  
  Начинало светать.
  
  С базара вдали доносилась новая музыка - множество барабанов и голосов, слабо слышных, но настойчивых, нарастающих в ритме и волнении. Звуки сообщали Расти что-то, нечто дикое и эмоциональное, нечто из его мира фантазий, и, повинуясь внезапному импульсу, юноша спрыгнул с кровати.
  
  Он подошёл к двери и прислушался. В доме, за запертой дверью, царила тишина. Краски Холи, Расти знал это, останутся на одежде, но он не снял пижамы. Надев старые расплющенные теннисные туфли на резиновой подошве, он вылез в окно и побежал по мокрой от росы траве, прочь от дома, к холмам, в джунгли.
  
  Завидев приближающегося юношу, Ранбир поднялся с земли. На его талии висел длинный ручной барабан - дхолак[25]. Когда встал он, встало и солнце. Но в глазах Расти солнце было не таким сияющим, как Ранбир, представший перед ним скорее размалёванным демоном, чем божеством.
  
  - Ты опоздал, мистер. Я уж думал, что ты не придёшь. - сказал Ранбир. Оба его кулака были сжаты, но подойдя к Расти он разжал их, растянув зелёное лицо в широкой белой улыбке. В правой руке его была красная пыль, а в левой - зелёная. Правой рукой он отёр красную пыль на левую щёку Расти, а левой - зелёную на правую щёку. Затем отступил, оглядел Расти и засмеялся. Затем, как диктует традиция, он обнял ошарашенного мальчика. Это были объятия борца, и Расти содрогнулся, хватая воздух.
  
  - Пойдём. - сказал Ранбир, - Превратим город в радугу!
  

*

  
  И впрямь, тот день был началом весны.
  
  Солнце взошло и базар пробудился. Стены домов вдруг оказались в брызгах краски, и деревья, как будто, вдруг расцвели. В лесах уже стояли армии рододендронов, а у реки танцевали пуансеттии; вишни и сливы были в цвету; снег в горах таял и обрушивался быстрыми потоками; на деревьях наливалась молодая листва; свежая трава лоснилась росой и солнцем, превращая каждую капельку в смарагд.
  
  Весна захватила мир людей и мир природы, соединив их.
  
  Ранбир и Расти огибали холм, держась в бахроме джунглей, пока не миновали район европейской общины, достигнув фешенебельного центра торговли. Они прошли маленькими грязными улочками, мимо измождённых бедностью стен старых жилищ, оживлённых теперь цветами празднества, и вышли к часовой башне.
  
  У башни праздник весны уже бушевал вовсю. Облака разноцветной пыли взметались ввысь и разносились струями воды: зелёные, оранжевые, сиреневые - все самые волнующие цвета взлетали всюду.
  
  Сбившиеся в кучки дети были вооружены, в основном, велосипедными камерами, или примитивными насосами из стеблей бамбука, из которых брызгали струи цвета. Дети вышагивали по главной дороге, визгливо распевая и хлопая в ладоши. Взрослые предпочитали воде пыль. Они тоже пели, но их мелодия была стройной; их руки и пальцы отбивали ритм весны - всё тот же ритм праздничного дня, какой они повторяют каждый год всю свою жизнь.
  
  Ранбир встретил несколько своих друзей и приветствовал их с превеликим воодушевлением. На Расти нацелилась велосипедная камера и выпустила струю зачернённой сажей воды прямо в лицо.
  
  На мгновение ослепнув, Расти замешкал, и тут на него набросилась стайка детей, сделавшая его мишенью для своих заряженных разноцветной водой орудий. Цветные струи летели отовсюду, и одежда Расти, от рубахи до штанов, сразу промокла насквозь, больше не защищая от ярких брызг кожу. Кто-то ухватился за низ его рубашки, и дёргал, пока не оторвал. На незащищённую, изнеженную кожу полетела, с силой выпущенная, горсть цветной пыли, и оцарапала её.
  
  Когда Расти, наконец, протёр глаза, он ошеломлённо оглядел группу мальчишек и девчонок, радостно плясавших перед ним. Всё его тело было измазано, в основном, чёрной краской, рассекаемой струями красной, и краситель набился в рот, так что Расти принялся отплёвываться.
  
  Теперь друзья Ранбира стали приближаться к Расти один за другим.
  
  Они осторожно отирали цветную пыль о его щёки и обнимали его. И все они сами были так расцвечены, что Расти не мог отличить одного от другого. Однако их мягкое обхождение, постигнувшее его сразу после яростного штурма, ошеломило Расти ещё больше.
  
  Ранбир сказал:
  
  - Теперь ты один из нас, пойдём.
  
  И Расти пошёл.
  
  - Сури прячется! - крикнул кто-то, - Он заперся дома и не празднует Холи!
  
  - Что ж, ему придётся праздновать! - ответствовал Ранбир, - Даже если нам придётся разнести его дом!
  
  Сури, страшась фестиваля Холи, решил провести весь день в осадном положении: он обустроил укрытие на кухне, поближе к провианту, чтобы наверняка продержаться до вечера. Он слушал крики приятелей, звавших его на празднование и не реагировал на их колкости и угрозы. Дверь была прочна и как следует забаррикадирована. Сури устроился под столом и листал страницы английского журнала 'Нудист', который покупал ежемесячно, конечно, из-за картинок.
  
  Но ребята снаружи, опьянённые барабанным боем и песнопениями, находились в столь приподнятом расположении духа, что им было мало удовольствоваться запугиванием Сури. Они раздобыли лестницу и осуществили захват кухни через крышу. Сури завизжал от страха. Двери распахнули и Сури выволокли через них, раздавив, попутно, его очки.
  
  - Очки! - вопил Сури, - Вы их раздавили!
  
  - Да ты себе десять таких можешь купить! - посмеивался один из захватчиков.
  
  - Но сейчас-то я ничего не вижу, придурки! Ничего не вижу!
  
  - Он ничего не видит! - с издёвкой крикнул кто-то, - В кои-то веки Сури не видит, что творится кругом!
  
  Давайте всякий раз, когда он будет шпионить, разбивать его очки!
  
  Будучи едва знакомым с Сури, Расти не мог не жалеть его.
  
  - Да отпустите вы его. - предложил он Ранбиру, - Зачем заставлять праздновать, если он не хочет?
  
  - Что ты, это ведь единственный шанс отплатить ему за все его пакости. Единственный день, когда мы его не боимся!
  
  Расти не мог и вообразить, как можно бояться этого бледного, худого, кривоногого мальчишку, которого только что чуть на куски не разорвали, и который был рад уже тому, что его просто оставили в покое.
  
  Весь день Расти слонялся по городу и предместьям с Ранбиром и его друзьями, так что о Сури он быстро позабыл. Всего один день в году Ранбир и его друзья забывают домашние хлопоты, тяготы работы и заботу о пропитании, они пляшут по дорогам, по окраинам и в джунглях. Всего один день, когда и Расти может позабыть о своём опекуне, о жене миссионера, об офицерском стеке, и мчаться с остальными по городу, в лес!
  
  В свежем воздухе дозревало утро.
  
  В лесу, в прохладной тёмной тишине джунглей, они, внезапно изнурённые, прекратили петь и плясать. Повалились в тени множества дерев на мягкую траву, и вскоре все, кроме Расти, уснули.
  
  Расти был измотан и голоден. Он потерял свои туфли и рубашку. Его ноги саднили, а тело - ныло. И только сейчас, отдыхая, он заметил всё это. Ранее он был охвачен буйством праздника, упоением, какого он прежде не знал. Светлые волосы его были взлохмачены и расцвечены красками, а глаза - широко распахнуты в изумлении.
  
  Он был истощён, но счастлив.
  
  Ему хотелось бы, чтобы это продолжалось вечно: этот безумный день и эта жизнь в новом мире. Ему не хотелось уходить из леса - здесь было спокойно и безопасно, а боль измученного тела была сладостна.
  
  До чего же ему не хотелось домой.
  
  
  [25] Дхолак - деревянный барабан бочкообразной формы с двумя мембранами разного диаметра.
  

6

  Мистер Харрисон стоял на веранде. Дом укутала темнота, но её прорезала сигарета, казавшаяся необычно яркой. Мальчик открывал калитку в свете фонаря и знал, что его видно, только ему было наплевать. Если бы он знал, что мистер Харрисон его не узнал, он бы свернул прочь, вместо того, чтобы покорно пройти по садовой дорожке.
  
  Мистер Харрисон не шелохнулся и не обратил никакого внимания на приближение мальчика. И только когда Расти начал подниматься по ступеням, он настороженно спросил: 'Кто это? '
  
  Он всё ещё не узнавал подопечного, и Расти вдруг понял, в каком виде он явился: весь он был измазан краской, и одет лишь в изорванные штаны, так что в полумраке его легко можно было принять за мальчика-уборщика или любого другого слугу. Повинуясь, наверное, новоприобретённому на базаре инстинкту, он развернулся бежать.
  
  Но мистер Харрисон окрикнул:
  
  - Эй ты, поди сюда! - и этот тон, предназначавшийся уборщику, остановил Расти.
  
  - Поди-ка сюда. - повторил мистер Харрисон.
  
  Расти вернулся на веранду, и его опекун посветил зажигалкой, но даже тогда не узнал его.
  
  - Добрый вечер, сэр. - сказал Расти.
  
  Мистер Харрисон обомлел. Сначала он почувствовал прилив гнева, а затем - боли: вот он, тот мальчик, которого он взращивал и обучал, вот этот дикий, оборванный, неблагодарный негодяй, который не понимает, что хорошо, а что плохо, где цивилизация, а где варварство, что благородно, а что постыдно, и все затраченные усилия были впустую!?
  
  Мистер Харрисон вышел на свет, чертыхаясь. Он положил свою руку на шею мальчика и впихнул его в гостиную, а затем с такой силой толкнул его, что тот потерял равновесие, наткнулся на стол и повалился наземь.
  
  Расти поднял взгляд и обнаружил своего опекуна, нависавшего над ним со стеком, который тот разминал.
  
  Лицо мистера Харрисона словно тоже разминалось, горя яростью. Губы его были плотно сжаты и скреплены усиками-щёткой, будто печатью, а суженные немигающие глаза уставились на мальчика.
  
  - Дрянь! - не сказал, а выплюнул слова Расти в лицо, - Боже, какая дрянь!
  
  Расти поражённо уставился на жёлтые от никотина пальцы опекуна, пока тот заносил руку. Запястье двинулось резко, и хлыст, будто нож, обжёг и порезал щёку мальчика.
  
  Расти вскрикнул и забился к стене, кровь заливала его рот. В ужасе, он искал глазами пути для побега из комнаты, но опекун был спереди, а стена - позади.
  
  Мистер Харрисон разразился тирадой:
  
  - Как ты можешь звать себя англичанином, как ты мог явиться сюда, в этот дом, в таком виде!? Под каким забором, в каком борделе ты валялся? Погляди на себя! На кого ты похож!
  
  - Не знаю. - ответил Расти, впервые опустив обращение 'сэр', - Мне плевать, на кого я похож.
  
  - Ты не... Что ж, я скажу, на кого ты похож! Ты похож на ублюдка, коим и являешься!
  
  - Враньё! - воскликнул Расти.
  
  - Так и есть. Я пытался вырастить из тебя англичанина, как хотел твой отец. Но тебе это, видимо, ни к чему.
  
  Твоим отцом и ограничивается всё английское, что в тебе есть. Ты не лучше, чем тот уборщик!
  
  Впервые в жизни Расти собрался с духом:
  
  - Я не лучше, чем тот уборщик, но и не хуже него! Не хуже Вас! Не хуже кого бы то ни было!
  
  И, не страшась нового удара стеком, он бросился под ноги опекуну. Хлыст рассёк воздух, и ударил юношу по спине. Расти обхватил ноги опекуна и потянул изо всех сил.
  
  Мистер Харрисон покачнулся и упал на спину.
  
  От падения у него спёрло дыхание, так что какое-то время он не мог пошевельнуться.
  
  Расти вскочил. Боль от пореза хлыстом распалила в нём ярость, безумную злость, так что он сделал то, что до этого делал только в мечтах: схватил вазу с букетом душистого горошка, преподнесённого женой миссионера, и обрушил на лицо своего опекуна. Ваза угодила мужчине на грудь, но вода из неё выплеснулась именно на лицо. Тот, утратив дар речи, попытался встать.
  
  Напуганный вид мистера Харрисона придал Расти храбрости. Не успел мужчина встать на ноги, как юноша ухватил его за ворот и поволок назад, пока оба не упали. Держа одной рукой опекуна за воротник, Расти хлестал его другой рукой по лицу. Бешенство, вперемежку со страданием, отражалось на лице юноши, и он всё бил опекуна снова и снова, исступлённо и неистово, ощущая пьянящий трепет осознания: Я могу! Я больше не дитя! Мне скоро семнадцать, я взрослый мужчина! Я могу причинять боль! - И это было поразительным открытием. В своём теле он ощущал то ли дьявольскую, то ли божественную силу, и утверждался в обретении этой мощи. Он был уже мужчиной!
  
  - Хватит, хватит!
  
  Истерический женский крик привёл Расти в чувства. Он ещё держал опекуна за горло, но прекратил его бить. Всё лицо мистера Харрисона было алым.
  
  Жена миссионера стояла в проёме, бледная от страха. Ей показалось, что на мистера Харрисона напал слуга или какой-то хулиган с базара. Не ожидая, пока к ней вернётся дар речи, Расти, с невиданной прытью, ринулся прочь из гостиной.
  
  Он выскочил в окно. Будучи уже за воротами, он оглянулся на силуэт жены миссионера, видневшийся в проёме. Он рассмеялся и завопил. Женщина обернулась и сделала пару шагов по ступенькам. Расти засмеялся вновь и побежал к базару.
  

*

  
  Время было позднее. Шикарные магазины и рестораны торгового центра закрылись. На базаре над каждой дверью горела масляная лампа. Люди спали на ступенях и порогах лавок, одни - завернувшись в одеяла, другие - тесно прижавшись друг к другу. Улица, ещё недавно взрывавшаяся криками и другими шумами людей и животных, была тиха и пустынна. Лишь собака, склонившись, вынюхивала что-то в сточной канаве. В комнате сверху женщина пела жалобную песню дрожащим голосом. Вдалеке выл на луну шакал. Однако пустота и безжизненность улиц была обманчива: если бы снять крышу с нескольких домишек, можно было бы увидеть, что жизнь не замерла ни на миг, а во всём своём великолепии и убожестве продолжается в ночи.
  
  Было уже за полночь, хотя часовая башня и не могла сообщить этого. Расти шёл по пустой дороге, а лавка чаата была закрыта, и кусок брезента покрывал её фасад. Юноша огляделся, в надежде увидеть кого-нибудь знакомого. Он был уверен, что чаат-валла[26] позволил бы ему переночевать в лавке и дал бы одеяло, а на следующий день пришёл бы Соми, которому можно было бы поведать о своём трудном положении, о том, что он сбежал из дома опекуна и не собирается возвращаться. Но придётся дожидаться утра. Лавка чаата ведь заперта.
  
  Он сел на крыльцо, но камни были холодны, и хлопковые штаны не грели. Он скрестил руки и прижался к стене, но всё ещё дрожал. Его ноги онемели от холода.
  
  Расти не понимал всю опасность ситуации. Он всё ещё был зол и взвинчен, а лицо, несмотря на то, что кровь уже подсохла, саднило. Он ещё не мог мыслить ясно, происходящее казалось нереальным и спутанным, и о ближайшем будущем он не задумывался. Всё что его беспокоило - холод, бесприютность и боль.
  
  Песня, доносившаяся из окна где-то сверху, прекратилась. Расти поднял туда взгляд и увидел манящую руку. Так как больше на улице никого не было, Расти встал и пошёл через дорогу, пока не оказался под тем окном. Женщина указала на лестницу, и парень стал взбираться по ней, обрадованный оказанным ему гостеприимством.
  
  Лестница, казалось, ведёт к самым звёздам, но вдруг она резко свернула и подвела путника к комнате женщины. Дверь была слегка приоткрыта. Он постучал, и в ответ услышал: 'Входи'.
  
  Воздух комнаты был заполнен духами и воскуряемыми благовониями. В одном из углов стоял музыкальный инструмент. Женщина полулежала на кровати, её волосы разметались по подушке. Лицо её было округлым и миловидным, хотя и утратившим юность, а на обнажённой талии были видны складки жира. Она улыбнулась мальчику и вновь поманила его.
  
  - Спасибо. - сказал Расти, прикрывая дверь, - Можно мне здесь поспать?
  
  - Где же ещё? - ответила женщина.
  
  - Только одну ночь.
  
  Она улыбалась в ожидании. Расти стоял перед ней, заложив руки за спину.
  
  - Садись. - сказала она и похлопала рядом с собой по кровати.
  
  Из уважения и с некоторым благоговением, Расти сел. Женщина провела миниатюрными бледными пальцами по его телу и склонила его голову к себе. Их губы оказались очень близко, почти касаясь, и дыхание обоих показалось Расти пугающе громким, но он лишь произнёс: 'Я голоден'.
  
  'Поэт! ' - подумала женщина и страстно поцеловала его, но мальчик отстранился в смущении и растерянности. Хотя женщина ему нравилась, теперь она пугала его.
  
  - Что не так? - спросила она.
  
  - Я устал.
  
  Дружелюбная улыбка женщины стала презрительной, но она видела, что перед ней просто мальчик, чьи глаза полны печали, и невольно пожалела его.
  
  - Ты можешь поспать здесь. - сказала она, - пока твоя усталость не пройдёт.
  
  Но он покачал головой.
  
  - Я приду как-нибудь в другой раз. - ответил он, не желая обижать женщину. Они оба друг другу сочувствовали и симпатизировали, но недостаточно, чтобы друг друга понять.
  
  Расти вышел из комнаты, машинально спустился с лестницы и пошёл по базарной дороге, минуя спящие силуэты, пока не добрался до часовой башни. Справа от башни находилась широкая поляна, днём на которой скот пощипывал травку, дети играли, а парни, вроде Ранбира, боролись или играли в футбол. Но сейчас, ночью, поляна была совершенно пуста.
  
  Однако трава была мягка, совсем как в лесу, и Расти пошёл вдоль по майдану. Он увидел скамейку и сел, согревшись от ходьбы. Лёгкий приятный ветерок носился над майданом, играя с волосами юноши. Кругом было темно, тихо и одиноко. Он отвлёкся от базара, где сосредоточились страдания бедняков, бездомных детей и голодных собак, и погрузился в мысли о своих собственных страданиях. Ничто не приводило Расти в такое уныние, как одиночество. Безумство и свобода были для него внове, одиночество же - чем-то знакомым, тем, что он понимал.
  
  Расти был один до завтра. Одинок до конца своей жизни.
  
  Если завтра в лавку чаата не придут ни Соми, ни Ранбир, что ему тогда делать? Этот вопрос настырно его изводил, превращая в заложника обстоятельств. Он не знал где живут его друзья, у него не было денег, он не мог бы просить чаат-валлу продать еду в долг на основании всего-то двух посещений. Возможно, стоит вернуться к беспутной женщине на базаре... Одно он знал точно - он никогда не вернётся к опекуну.
  
  Луна скрылась за облаками, принесшими изморось. Расти не возражал против дождя - дождь освежит его и отмоет от краски. Но когда капли отяжелели и усилились, юноша снова задрожал. Ему показалось, что он болен. Он встал, закатал штаны выше колен, и забрался под скамейку.
  
  Под скамейкой было достаточно места, и поначалу Расти было там довольно удобно, но в этом месте не было травы, так что постепенно земля стала размокать, и вскоре мальчик оказался на четвереньках в луже грязной воды, и слякоть просачивалась сквозь пальцы.
  
  Единственной его надеждой был Соми. Если не Соми, то Ранбир. А если не Ранбир, то... Дальше думать бесполезно - не о ком.
  
  Дождь прекратился. Расти выбрался из-под скамейки и размял затёкшие конечности. Луна вышла из-за облаков, заиграла бликами на его мокрой коже, осветила просторный, одинокий майдан и подчеркнула его собственную ничтожность. Теперь он жаждал появления людей, будь то нищие или женщины. Он припустил лёгкой рысью, которая перешла в неистовый бег, и не останавливался, пока не достиг часовой башни.
  
  
  [26] Валла - приставка в хинди, означающая лицо, занимающееся тем или иным ремеслом, таким образом, чаат-валла - изготовитель и продавец чаата.
  

7

  Кто засыпает последним, тот первым просыпается. Голод и боль продляют ночь, поэтому нищие и дворняги дольше всех видят звёзды, голод и боль ускоряет пробуждение, поэтому нищие и дворняги раньше всех видят солнце. Расти были знакомы и голод, и боль, но его усталость была сильнее прочих чувств, так что он уснул на крыльце лавки чаата когда солнце уже вовсю освещало улицу, касалось каждой двери и окна.
  
  Соми умывался у общественного резервуара с водой. Он стоял под краном и похлопывал себя по телу, чтобы окончательно проснуться, разбрызгивая студёную горную воду.
  
  Возле резервуара было много народу: дети, визжащие кто от восторга, кто от холода, пока няньки сильно но ласково тёрли их; сами няньки - сильные, пышущие здоровьем женщины, с тяжёлыми браслетами на лодыжках; бисти[27] с кожаным мешком для воды; повар с горшками и сковородами. Няньки сидели на корточках, купая детей, в закатанных до бёдер сари, и при каждом движении ног раздавался звон их браслетов. Визг, звон и шлепки раздавались здесь повсюду. Повар намазал свою утварь золой и промыл, а затем наполнил чатти[28] водой. Бисти водрузил бурдюк на плечи и ушёл, чуть расплёскивая воду. Дворняга, склонившись с каменной ступени, лакала воду. Мрачного вида корова пощипывала траву.
  
  Именно с этими людьми Соми проводил каждое утро, смеясь и болтая. Когда он закончил своё омовение, высушил волосы под солнцем, оделся и накрутил тюрбан, он оседлал велосипед и умчал.
  
  В это позднее утро мистер Харрисон ещё спал. В полупустой церкви его отсутствие заметили - он редко пропускал утреннюю службу, так что жена миссионера с нетерпением ждала окончания проповеди, ведь ей было много о чём рассказать.
  
  Подойдя к лавке чаата, Соми сказал:
  
  - Эй, Расти, вставай, что случилось? Где Ранбир? Холи закончился вчера, знаешь ли!
  
  Он тряс Расти за плечи и кричал ему в ухо, так что бледный мальчик, лежавший на каменных ступенях открыл глаза и стал моргать, ослеплённый утренним солнцем. Его взгляд шарил вокруг в недоумении, он не понимал, почему лежит под солнцем на базаре.
  
  - Эй. - сказал Соми, - твой опекун рассердится!
  
  Расти сел, чтобы всё объяснить. Теперь он совсем проснулся и пытался собрать рассыпавшиеся мысли вместе. Ему было непросто говорить напрямик, но он сделал над собой усилие, посмотрел Соми прямо в глаза и просто и без обиняков сообщил:
  
  - Я убежал из дома.
  
  Соми никак не показал удивления. Он не сводил с Расти глаз и не менял выражения своего лица. С полуулыбкой на губах, он сказал:
  
  - Хорошо. Теперь ты можешь остановиться у меня.
  
  Соми отвёз Расти домой на велосипеде. Расти чувствовал слабость в ногах, зато его разум был спокоен, и больше он не ощущал себя одиноким - Соми вновь внушил ему уверенность.
  
  - Как ты думаешь, я смогу найти работу? - спросил Расти.
  
  - Пока что не беспокойся об этом, ты только что сбежал.
  
  - Но я смогу найти работу? - настаивал Расти.
  
  - А почему нет? Но не переживай, ты же останешься у меня.
  
  - Я останусь у тебя только пока не найду работу. Любую. Должно что-нибудь отыскаться.
  
  - Конечно, не переживай. - сказал Соми и посильнее налёг на педали.
  
  Они подъехали к каналу, шумевшему бурными потоками воды, стекавшей сюда с гор, где таял снег. Дорога, шедшая вдоль канала, была в нескольких местах подтоплена, но Соми правил строго вперёд. Затем канал свернул влево, а дорога продолжилась прямо, и шум воды теперь слышался слабо, так что на тенистой дороге было тихо. Деревья по краям дороги были покрыты розовыми и белыми цветами, а за ними было ещё больше деревьев - пышнее и ярче, а среди тех деревьев были дома.
  
  Из-за скрипучих ворот высунулся какой-то мальчик. Он свистнул, и Соми помахал в ответ.
  
  - Кто это? - поинтересовался Расти.
  
  - Сын своих родителей.
  
  - Ты о чём?
  
  - Его отец богат. А сам он - некий Кишен. У него есть деньги, и в этом его сила, как у Сури - в его языке.
  
  - Он друг Сури или твой?
  
  - Смотря как ему удобно - он то наш общий друг, то друг Сури.
  
  - Видать он столь же ловок, как и богат.
  
  - Мозги у него от матери.
  
  - А деньги - от отца?
  
  - Да. Только сейчас их уже не так много осталось. Мистер Капур разорён. Кстати, Кишен и похож на отца. А мать у него красивая. Ну вот мы и на месте.
  
  Соми катил среди деревьев по извилистой дорожке, которая изворачивалась и так, и этак, и наконец, ребята подъехали к дому.
  
  Это был маленький приплюснутый дом, полностью покрытый пунцовой бугенвиллеей[29]. Сад был полон бархатцев, которые пробивались отовсюду, даже из щели на крыльце веранды.
  
  Дома никого не было - отец Соми был в Дели, а мать отправилась покупать овощи на неделю.
  
  - У тебя есть братья? - спросил Расти, войдя в переднюю комнату.
  
  - Нет. Но у меня две сестры. Только они обе замужем. Заходи, подыщем тебе что-нибудь из моей одежды.
  
  Расти засмеялся, потому что он был старше и крупнее своего друга. Однако он представлял себе рубашки и брюки - одежду, к которой привык. Он сел на софу в передней, пока Соми пошёл за одеждой.
  
  Комната была прохладной и просторной, почти не обставленной мебелью. Зато на стенах было много картин, а в центре среди них - одна самая большая - портрет Гуру Нанака, основателя Сикхизма. Святой сидел, скрестив босые ноги и соединив ладони в молитве, а его лицо выражало безмятежность. Казалось, эта безмятежность Нанака сообщалась всей комнате. И такая же безмятежность чувствовалась в Соми, может быть оттого, что улыбка никогда не сходила с его губ.
  
  Расти заключил, что семья Соми относилась к среднему классу - они были ни богаты, ни бедны, жили как все.
  
  Вернулся с одеждой Соми:
  
  - Это моё, так что, может быть, будет тебе маловато. Впрочем, наступает тёплая погода, так что скоро будет неважно, во что ты одет, и в любом случае, это лучше, чем ничего
  
  Расти надел длинную белую рубаху с высоким воротом и широкими рукавами, которая, к его удивлению, оказалась ему свободной.
  
  - Даже велика, как она может быть твоей?
  
  - Она такой и должна быть.
  
  Расти натянул белые штаны, и они оказались ему малы, не доставая до щиколоток сантиметров десять. Сандалии были без застёжек, и при ходьбе шлёпали по пяткам так же, как сандалии Соми.
  
  - Ну вот! - воскликнул Соми, - Теперь порядок. Чаат у тебя в желудке, а чистая одежда - на твоём теле, и через несколько дней мы найдём тебе работу. Что-нибудь ещё?
  
  Расти уже знал Соми достаточно хорошо, чтобы понимать, что благодарить не было необходимости - благодарность подразумевалась сама собой, настоящая дружба не нуждается в формальностях и не знает принуждения. Расти даже не спросил Соми, поговорил ли он с мамой о госте - наверняка она уже привыкла к подобным явлениям.
  
  - Что-то ещё? - повторил Соми
  
  - Можно мне поспать, пожалуйста? - зевнул Расти.
  
  
  [27] Бисти - на хинди водонос.
  
  [28] Чатти -Горшок для приготовления пищи.
  
  [29] Бугенвилле́я - вечнозелёный вьющийся кустарник с яркими прицветиями.
  

8

  В доме опекуна Расти никогда не спал крепко, потому что никогда достаточно не уставал, к тому же, его постоянно отвлекало воображение. После побега он спал очень плохо, потому что замёрз, был голоден и напуган. Но в доме Соми он чувствовал защищённость и был почти счастлив, так что сразу уснул. Он проспал остаток дня и всю ночь.
  
  Утром Соми растолкал Расти и поволок его к резервуару. Расти смотрел, как Соми разделся и встал под струю холодной воды из крана, и задрожал от одной мысли, что ему предстоит делать то же самое.
  
  Перед тем, как снять рубашку, Расти смущённо огляделся, но никто не обращал на него внимания, разве что одна из нянек, девушка с браслетами на лодыжках, лукаво ему улыбнулась. Он отвернулся от женщин, снял рубашку, бросил её на куст и осторожно двинулся к месту омовения.
  
  Соми втащил его под кран. Вода была ледяной, и у Расти перехватило дыхание. Едва намокнув, он соскочил с площадки, в основном из-за стеснения перед Соми и няньками.
  
  Полотенца не было, так что пришлось обсыхать на воздухе. Он стоял на траве, дрожа от холода, гадая: броситься ли ему обратно домой, или, дрожа на улице, ждать, когда солнце обсушит его. Но вдруг рядом возникла девушка и протянула полотенце. Её глаза были насмешливы, но улыбка - дружелюбна.
  
  Днём, за обедом из карри[30], курта[31] и чапати[32], Расти познакомился с мамой Соми, и она ему понравилась.
  
  Она была в простом белом сари. Ей было около тридцати пяти, но у неё уже было несколько седых волосков на висках, а её кожа, в отличие от кожи Соми, была огрубевшей и сухой. Жизнь её сложилась нелегко: после разделения страны, когда главной религией стала ненависть, семье Соми пришлось покинуть свой дом в Пенджабе[33] и двинуться к югу. Они прошли сотни километров, и мать несла на спине Соми, которому тогда было шесть лет. В Индии им пришлось начинать жизнь заново, с чистого листа, ведь они лишились большей части своего имущества. Отец нашёл работу в Дели, сёстры вышли замуж, а Соми с матерью осели в Дехра-Дуне, где мальчик ходил в школу.
  
  Мать Соми сказала:
  
  - Мистер Расти, дайте Соми несколько уроков в правописании и арифметике, а то он в этом самый слабый в классе.
  
  - О, здорово! - воскликнул Соми, - Будет весело, Расти! - затем он стукнул ладонью по столу, - У меня идея! Кажется, я нашёл тебе работу! Помнишь Кишена, того мальчика, которого мы видели вчера? Так вот, его отец ищет кого-нибудь, кто давал бы Кишену частные уроки английского!
  
  - Учить Кишена?
  
  - Да, это легко. Я пойду к мистеру Капуру и скажу, что нашёл профессора английского, или вроде того, а потом придёшь ты и познакомишься с ним. Братец, это первоклассная идея, ты станешь учителем!
  
  Расти сильно сомневался в этом предложении - он не был уверен, что сможет учить английскому, или чему бы то ни было ещё, своенравного сына богача, однако он был не в том положении, чтобы выбирать.
  
  Соми прыгнул на велосипед и помчал к мистеру Капуру, добыть для Расти место профессора английского.
  
  Вернулся он весьма довольным собой, и у Расти ёкнуло сердце при мысли, что теперь у него есть работа.
  
  - Тебе нужно пойти повидаться с ним сегодня вечером. - объявил Соми, - Он обо всём тебе расскажет. Ему очень нужен учитель для Кишена, особенно, если тому не придётся платить.
  
  - Что за работа без оплаты? - пожаловался Расти.
  
  - Бесплатная, но с полным довольствием: еда, а нет кухни лучше, чем Пенджабская, вода...
  
  - Уж надеюсь... - перебил Расти
  
  - ... И комната, сэр!
  
  - Ух ты, даже комната. - съязвил Расти, - Как мило.
  
  - Как бы там ни было, пойди и встреться с ним, а соглашаться ты не обязан.
  

*

  
  Дом, где жили Капуры, располагался вблизи канала. Это было приземистое, уютное с виду, бунгало, окружённое нестриженой живой изгородью и затенённое деревьями банана и папайи. Был уже поздний вечер, когда Соми и Расти прибыли, луна взошла, и мохнатые ветки бананов отбрасывали густые тени на гравийную дорожку.
  
  На открытой площадке перед домом горел очаг, похоже, Капуры устраивали вечеринку. Соми и Расти присоединились к людям, рассевшимся у огня, и Расти беспокоился - приглашены ли они на пирушку. Очаг распространял уютное тепло в прохладной ночи, и языки пламени прыгали, отбрасывая розовые блики на лица гостей.
  
  Соми указывал на разных людей: на лавочников, на пару влиятельных мужчин, на приболевшего Сури (который никогда не пропускал подобных мероприятий), и нескольких незнакомцев, которые сами себя пригласили на вечеринку, чтобы повеселиться и бесплатно поесть. Кишена, сына Капура, не было - он терпеть не мог подобные посиделки, предпочитая им компанию отъявленных пройдох с базара.
  
  Мистер Капур сам когда-то был влиятельным человеком, и все это знали, но он пал с вершин, и если не оторвётся от бутылки, наверняка не достигнет прежних высот.
  
  Сейчас Капур качался в дверях, со стаканом в одной руке, и с бутылкой виски - в другой. На нём было зелёное одеяние и недельная щетина, волосы его, точнее то, что от них осталось, топорщились на макушке, а на губе собралась слюна. Воцарилась неловкая тишина. Но Капур, будучи дружелюбным, вежливым пьяницей, добродушно огляделся и проговорил: 'Все здесь? Отлично, отлично, все здесь, все-все... Подбросьте поленьев в огонь! '
  
  Огонь итак был вполне силён, но недостаточно для Капура, который то и дело подбрасывал дров, распалив костёр до такой степени, что тот грозил дотянуться до самого дома. Жена Капура, Мина, не выглядела встревоженной, разве что раздражённой. Она была сильной личностью, всё ещё молодой и очаровательной. В своём красном сари и белом шёлковом жакете, с заплетёнными в косу и пахнущими жасмином волосами, она была прекрасна. Расти восхищённо уставился на неё. Он хотел сделать ей комплимент, сказать: 'Миссис Капур, Вы красивы', но в этом не было необходимости, она была осведомлена об этом факте.
  
  Мина приблизилась к одному из важных гостей и прошептала ему что-то на ухо, потом подошла к мелкому лавочнику, и нашептала что-то ему, и тогда важный гость и мелкий лавочник оба подкрались к мистеру
  
  Капуру, и попытались деликатно втиснуть его в дом.
  
  Но Капур не поддался. Он оттолкнул мужчин и возопил: 'Поддерживайте огонь горящим! Поддерживайте! Не дайте ему угаснуть! Бросайте туда побольше дров! ' И не успели его удержать, как он высыпал в очаг горшок вкуснейших леденцов.
  
  Расти это показалось просто кощунством. 'Ой, мистер Капур...' - закричал он, но в этот момент позади началась неразбериха, и слова потонули в грохоте серии взрывов.
  
  Сури и ещё пара человек принялись пускать фейерверки: фонтаны, ракеты и одиночные салюты. Фонтаны брызгали зелёным, красным и серебристым, ракеты рассекали ночное небо, оставляя багровые хвосты; но из-за фейерверков и началась сумятица - гости не знали, тесниться ли им к огню, или бежать от фейерверков - ни одно из решений не сулило ничего хорошего, и женщины начали впадать в панику. Сури обжёг палец и начал реветь, а женщины будто бы только этого и ждали. С матерью Сури во главе, они бросились к бедняжке и направили на него всё своё внимание. Мужчины, присутствовавшие в меньшинстве, застенчиво поглядывали в ту сторону. Они предпочли бы, чтобы происшествие было посерьёзнее.
  
  По щеке Расти скользнуло что-то колючее.
  
  Это была борода Капура. Соми подвёл нанимателя к Расти, а сбитый с толку мужчина ткнулся Расти в лицо и положил руки на плечи юноши, чтобы устоять. Капур кивал, а глаза его были влажны и красны.
  
  - Расти... так это ты мистер Расти... Я слышал, ты будешь моим репетитором.
  
  - Вашего сына, сэр. Хотя это Вам решать.
  
  - Не называй меня 'сэр'. - сказал Капур, покачав пальцем у Расти перед лицом, - Называй меня по имени. Так, ты собираешься в Англию, а?
  
  - Нет, я собираюсь быть Вашим репетитором. - Расти попытался обхватить его за талию, чтобы не упасть под весом навалившегося на плечи Капура.
  
  - Хорошо, хорошо. Скажи мне, когда будешь отъезжать. Я тебе дам несколько адресов моих знакомых. Ты должен поехать в Монте Карло, [34] если ты не видел Монте-Карло - ты не видел ничего. Это единственное место, у которого есть будущее. А ты знаешь, кто построил Монте-Карло?
  
  Уловить смысл разговора Расти казалось невозможным, равно как и обсудить своё назначение учителем английского для Кишена. Капур начал сползать из рук юноши, и тот воспользовался возможностью сменить позу на более устойчивую, и поднял хозяина дома обратно. Гости с конфузливыми улыбками наблюдали эту сцену.
  
  Расти продолжил беседу:
  
  - Нет, мистер Капур, не знаю. Кто же построил Монте-Карло?
  
  - Я. Я построил Монте-Карло!
  
  - Ах, да, конечно.
  
  - Да, я построил этот дом. Я гений, вне всякого сомнения! Я высокого мнения о своём мнении, а как насчёт тебя?
  
  - О, я не знаю, но я уверен, что Вы правы.
  
  - Конечно прав. Но ты скажи, не бойся, что ты думаешь? Стой на своём даже если ошибаешься! Подбрось ещё поленьев в огонь, пусть горит.
  
  Капур выскочил из рук Расти, споткнулся и стал падать в очаг. Мальчик крикнул, предостерегая его, схватил край зелёного одеяния и втащил хозяин назад, на безопасное расстояние от огня. Мина подбежала к ним, вскользь взглянула на Расти, подхватила мужа под руки и препроводила его в дом.
  
  Расти таращился вслед Мине Капур даже когда она скрылась в бунгало.
  
  Гости мило болтали, делая вид, что ничего не произошло, приберегая сплетни до завтрашнего утра. Однако дети хихикали между собой, а жёлчный Сури крикнул: 'Подбросьте ещё поленьев в огонь, пусть горит! '.
  
  Соми подошёл к Расти.
  
  - Что сказал мистер Капур?
  
  - Что он построил Монте-Карло.
  
  Соми шлёпнул себя по лбу:
  
  - Тоба! [35] Завтра вечером придётся опять прийти. А если он будет пьян, обсудим твоё назначение с его женой, она одна хоть что-то соображает.
  
  Они ушли с вечеринки; из круга света костра в тень бананов. Голоса гостей доносились отдалённым ропотом. Пронзительный голос Сури долетал вполне ясно.
  
  Соми сказал:
  
  - Завтра утром нам надо пойти в лавку чаата, Ранбир о тебе спрашивал.
  
  Расти почти забыл о Ранбире и теперь устыдился, что не спросил о нём раньше. Ранбир был важным действующим лицом в перемене жизни Расти, с помощью всего-то двух горсток краски: зелёной и красной, да пожатия руки.
  
  
  [30] Карри - общее название острых густых жидких блюд из тушёных овощей, бобов или мяса.
  
  [31] Курт - творожные шарики.
  
  [32] Чапати - индийский хлеб в форме тонких лепёшек.
  
  [33] Пенджаб - индийский штат на границе с Пакистаном, в котором проживает большинство сикхов страны.
  
  [34] Монте-Карло - Административная территория в Монако и курорт, знаменитый своими игорными заведениями.
  
  [35] Тоба - выражение неудовольствия, раздражения на хинди.
  

9

  Вопреки воле родителей, Кишен Капур проводил большую часть своего времени на базаре. Ему это нравилось, потому что было запрещено, вредно и опасно, а также потому, что с базара легко можно было принести домой паразитов.
  
  Ранбир любил базар потому, что родился здесь, и помимо базара он знал всего несколько мест. С десяти лет он присматривал за буйволами своего дяди, пасущимися на майдане, и водил их на реку - поваляться в грязи и напиться. Вечером он возвращался верхом на самом сильном и быстром буйволе. Когда Ранбир стал постарше, отец разрешил ему помогать в своём магазине одежды, однако тот при любом удобном случае охотно возвращался к буйволам.
  
  Кишен не любил животных, особенно коров и буйволов. Его злейшим врагом была Махарани - королева базарных коров, избалованная и своевольная, как и Кишен. В отличие от остальных коров, она не питалась из урн и мусорных куч, а жила добротой завсегдатаев базара.
  
  Кишену не было дела до религии, для него корова была просто коровой, а не чем-то священным; и он не видел причин уступать корове путь или позволять ей утаскивать лакомый кусок из-под носа. Однажды он привязал к хвосту Махарани пустую жестянку, и торжествующе наблюдал, как та бесится из-за гремения банки и встаёт на дыбы, подвергая опасности прохожих. Лишённый чувства собственного достоинства, Кишен с удовольствием смотрел, как другие теряют своё. Впрочем, спустя несколько дней, Махарани отплатила ему толчком мордой пониже спины так, что ему пришлось выбираться из сточной канавы.
  
  Кишен и Ранбир питались, в основном, в лавке чаата, а когда у них не хватало денег, они шли подработать на поля сахарного тростника к дяде Ранбира, и зарабатывали рупию[36] за день. Впрочем, Кишен не любил работать, поэтому Ранбиру приходилось отдуваться за двоих, и потому денег на чаат никогда не было в избытке. Ребятам приходилось изворачиваться. Например, задачей Кишена было прикарманивать любые свободные деньги, валявшиеся где-то в доме его отца. А иногда они подкреплялись каким-нибудь плодом, украденным с фруктово-овощного лотка, пока никто не видит.
  
  Ранбир хорошо умел бороться. Вот почему ему удавалось оседлать буйвола. Он был лучшим борцом на всём базаре. Не слишком умный, зато сильный, он был подобен большому дереву - сколько его ни толкай, он не сдвинется с места, на котором утвердил свои большие стопы. Однако он был мягок по натуре, и женщины часто доверяли ему присмотреть за детьми, когда сами были слишком заняты. Ранбир баюкал детей и пел им, и в такие моменты он был счастлив.
  
  Невинность была неизменной чертой Ранбира. Казалось, он испробовал горестей жизни сполна, но это его не ожесточило. Однажды ночью он угодил в пленительные руки местной храмовой танцовщицы[37], он действовал согласно инстинктам, его наслаждение было непредумышленным, и всё это происшествие он быстро позабыл. Позабыл он, но никак не Сури - бич всего базара - разведавший об этом и шантажировавший тем, что расскажет о произошедшем родителям Ранбира. Это ставило Ранбира в зависимость от Сури, которому он теперь старался угождать время от времени. Оковы можно было сбросить лишь в такой день, как праздник Холи.
  
  На следующее после вечеринки у Капура утро, Ранбир, Соми и Расти сидели в лавке чаата и обсуждали обстоятельства Расти. Ранбир был подавлен, его волосы тоскливо свешивались на лоб, и на Расти он старался не смотреть.
  
  - Это всё из-за меня. - хрипло сожалел Ранбир, - Мне очень стыдно.
  
  Слизывая соус с пальцев, Расти засмеялся и скомкал свою тарелку из бананового листа.
  
  - Балда, за что ты извиняешься? За то, что сделал меня счастливым? За то, что вытащил меня от опекуна? Я вот ничуть не жалею, уж поверь.
  
  - Ты не злишься? - удивлённо спросил Ранбир
  
  - Нет, но такими разговорами ты меня точно разозлишь.
  
  Ранбир просиял и хлопнул Соми и Расти по спине с таким энтузиазмом, что Соми выронил свою тарелку с алу чоле[38].
  
  - Давайте, господа, я угощу вас пани пури, да как следует, чтобы вы больше не смогли ничего есть пока я не вернусь из Массури.
  
  - Массури? - удивился Соми, - Ты собираешься в Массури?
  
  - В школу!
  
  - Именно так. - раздался голос откуда-то со стороны двери, говорящий же был скрыт в чаду. - Теперь нам на это хватит.
  
  - Это чёртов миллионер Кишен, явился покрасоваться. - проговорил Соми, и добавил, уже громче, - Заходи, Кишен, присоединяйся к нашей трапезе из пани пури.
  
  Кишен появился из клубов пара, вышагивая с нарочитым чванством, руки в карманах - среди всех присутствовавших только на Кишене были брюки, а не свободные хлопковые штаны.
  
  - Ого. - воскликнул Соми, - Кто тебе поставил фингал?
  
  Кишен не спешил отвечать, вместо этого он сначала уселся напротив Расти. Рубашка его свесилась на брюки, а брюки натянулись на коленях. У Кишена были кустистые брови, буйные лохматые волосы, и капризный рот. Хмурое выражение лица было для него обычным, и не выражало его настроение в текущий момент. Развязность Кишена, богатство, неприветливое лицо и пренебрежительные манеры непостижимым образом располагали Расти к нему.
  
  Кишен слегка постучал указательным пальцем по своему носу, как всегда делал в моменты некоторого волнения.
  
  - На меня навалились те чёртовы борцы.
  
  - За что? - спросил Ранбир, нетерпеливо выпрямившись.
  
  - Я натягивал сетку для бадминтона на майдане, а те парни подвалили и сказали, что заняли это место для занятий борьбой.
  
  - И что потом?
  
  Изображая американский акцент, Кишен начал произносить слова более выразительно:
  
  - Я сказал им ка-атиться к чер-ртям.
  
  - И они тебя забороли? - рассмеялся Ранбир.
  
  - Да, но я не ожидал, что они ещё и побьют меня. Готов поспорить, что если бы вы, ребята, были там, они бы не посмели. Так ведь, Ранбир?
  
  Ранбир улыбался - он знал, что сказанное Кишеном было правдой, но предпочёл не разглагольствовать о своей доблести и прекрасной физической форме.
  
  Кишен обратил внимание на новичка:
  
  - Это ты мистер Расти?
  
  - Да, это я. Это ты мистер Кишен?
  
  - Я мистер Кишен. Ты умеешь боксировать, Расти?
  
  Не желая быть втянутым в местные неурядицы, Расти сказал:
  
  - Ну, с борцами я никогда не боксировал.
  
  Соми сменил тему:
  
  - Сегодня вечером Расти придёт побеседовать с твоим отцом. Тебе нужно убедить твоего папу дать ему работу учителя английского для тебя.
  
  Кишен постучал себя по носу и лукаво подмигнул Расти.
  
  - Да, папочка говорил мне о тебе, назвал тебя профессором. Ты можешь стать моим учителем при условии, что мы не будем слишком усердствовать в учении. А ещё ты должен помогать мне, когда я буду им врать, и говорить, что я очень усерден. Тогда, конечно же, ты будешь моим учителем, как пить дать. Лучше ты, чем настоящий учитель.
  
  - Я попробую всем угодить. - сказал Расти
  
  - Ты настоящий умник, если сумеешь. Впрочем, я думаю, ты действительно умник.
  
  - Да. - согласился Расти и сам поразился тому, как легко и просто сказал это.
  

*

  
  Поскольку Расти и Кишен познакомились, Соми посчитал, что им следует пойти в дом Капуров вместе, так что, этим же вечером, Расти, раз уж повстречал Кишена на базаре, пошёл вместе с ним.
  
  Перед единственным салоном кино, расположившемся напротив базара, стояла беспокойная толпа.
  
  Людям приходилось прокладывать себе путь в кино с боем, так как никакой организованной очереди или системы бронирования билетов не было.
  
  - Здесь что-то случилось? - спросил Расти.
  
  - А, нет. - ответил Кишен, - просто сегодня 'Лорел и Харди'[39], они очень знамениты. Всякий раз, когда дают популярное кино, тут поднимается чуть ли не восстание. Но я знаю, как пробраться туда через крышу, как-нибудь я тебе покажу.
  
  - Звучит дико.
  
  - Ага. Крыша протекает, так что обычно люди берут с собой зонтики. А ещё еду - когда ломается проектор или электричество сбоит, нам приходится ждать довольно долго. Иногда, если ожидание затягивается, сюда приходит чаат-валла и неплохо подрабатывает, продавая перекус.
  
  - Дико звучит. - повторил Расти.
  
  - Ты привыкнешь. Будешь жвачку?
  
  Челюсти Кишена беспрестанно трудились над куском жевательной резинки, ощутимо увеличившейся за последние три дня - он брал новую пластинку едва ли не каждый час, не выплёвывая прежнюю. Расти уже видел индийцев, жующих паан[40] - смесь на основе листьев бетеля, окрашивающая рот красным соком, но Кишен был не таков как любой из индийцев, которых Расти видел прежде. Юноша принял пластинку жвачки, и двое погрузились в молчаливое сосредоточенное жевание, ритмично работая челюстями весь остаток пути. Время от времени Кишен издавал внезапные всасывающие звуки.
  
  Как только они вошли в переднюю, Мина Капур набросилась на Кишена:
  
  - Ага, наконец ты соблаговолил явиться домой! Здорово же ты придумал - попросить у отца денег так, чтобы я не знала! И как только ты это провернул, Кишен-байя[41]? Где они?
  
  Кишен, не спеша, прошёл через комнату и устроился на диване:
  
  - Я их потратил.
  
  Мина, в изумлении и беспокойстве, приложила ладони ко рту:
  
  - Что значит 'потратил'?
  
  - Проел.
  
  На Кишена обрушились две звонкие пощёчины, пальцы матери оставили белые следы на щеках мальчика.
  
  Расти попятился к двери, смущённый столь личной семейной сценой.
  
  - Расти, не уходи! - крикнул Кишен, - или она так и будет меня лупить!
  
  Капур, всё в том же зелёном одеянии и со щетиной, вышел из прилегающей комнаты, переключив внимание жены на себя.
  
  - Зачем ты дал ребёнку столько денег? - вопрошала она, - Ты прекрасно знаешь, что он потратит их на всякую сомнительную снедь на базаре, и, в конце концов, заболеет!
  
  Расти ухватился за возможность угодить всей семье: выручить мистера Капура, успокоить его жену, а заодно завоевать уважение Кишена:
  
  - Это всё из-за меня. - сказал он, - Это я позвал Кишена в лавку чаата. Мне очень жаль.
  
  Мина Капур утихла, а её взгляд смягчился. Расти вызвал в ней добрые чувства, основанные, как он и подразумевал, на жалости к ему, и удовлетворённой гордости. Мина была горда тем, что её сын поделился деньгами с тем, у кого их явно не было.
  
  - Я тебя не заметила, входи.
  
  - Я просто хотел объяснить по поводу денег.
  
  - Заходи, не стесняйся.
  
  Улыбка Мины была полна добротой, которую Расти не распознал. Без особой причины он чувствовал себя одиноким и скучал по Соми, ощущая себя без него растерянным, беспомощным и неуклюжим.
  
  - И вот ещё что... - сказал он, вспомнив о работе учителем английского.
  
  - Входи же, мистер Расти.
  
  Впервые Мина обратилась к нему по имени, и это мгновенно сделало их равными. Она была элегантной женщиной, намного младше Капура, её черты были правильны, а голос нежным, но уверенным. Волосы её были собраны в аккуратный узел и перевязаны нитью цветов жасмина.
  
  - Входи, входи.
  
  - Я про обучение Кишена. - промямлил Расти.
  
  - Заходи, и сыграй с нами в карром. [42] - послышался голос Кишена с дивана. - Мы все не очень хорошо играем. Заходи, садись, па-артнёр.
  
  - Он воображает себя американцем. - сказала Мина, - Если увидишь его в кино, тащи его оттуда прочь.
  
  Из соседней комнаты принесли доску для каррома, и решили, что Расти будет в команде мистера Капура.
  
  Игра началась, но развивалась она вяло, потому что Капур то и дело уходил из-за стола, чтобы, скрыться за ширмами, откуда слышалось звяканье бутылок и стаканов. Расти боялся, что Капур напьётся до того, как они договорятся о работе.
  
  - Моя жена, - сказал Капур громким шёпотом в сторону Расти, - Больше не разрешает мне пить на людях. Так что мне приходится бегать к буфету.
  
  Он выглядел грустно, а на его щеках виднелись дорожки слёз, вызванные не нагоняем от Мины, который он проигнорировал, а жалостью к самому себе. Капур часто себя оплакивал, в основном, бессонными ночами.
  
  Всякий раз, когда Расти загонял шарик в лузу, Капур восклицал:
  
  - Отличный удар, отличный удар! - будто они играли в крикет, - Только бей легонько, легонько...
  
  Когда наступала его собственная очередь, он подталкивал шарик так слабо, что тот откатывался не более чем на пару сантиметров от его пальца.
  
  - Играй нормально. - ворчала Мина, явно собиравшаяся победить. Но Капур вновь вскакивал с места, и все оставались ждать, под мелодию звенящего стекла.
  
  Игра была довольно раздражающей. Капур настойчиво поучал Расти, как загонять шарик в лузу, и каждый раз, когда Расти промахивался, Мина самодовольно и высокомерно говорила: 'Спасибо', и это злило юношу.
  
  - Спасибо. - жеманно сказала Мина.
  
  - По сравнению с тобой, мы отлично играем! - веселился Кишен, подготавливая доску к следующей партии.
  
  Капур внезапно заинтересовался игрой:
  
  - Кто выиграл? Я спрашиваю, кто выиграл!?
  
  К превеликому разочарованию Расти, они начали новую партию, да ещё и в прежних командах. Но как только они приступили к игре, Капур повалился на стол, столкнув доску для каррума со стола, и уснул. Взяв его за плечи, Расти перевалил его на спинку стула. Капур тяжело дышал, в уголках губ скопилась слюна, и он слегка похрапывал.
  
  Расти решил, что ему пора уходить. Встав из-за стола, он сказал:
  
  - Я приду в другой раз поговорить о работе.
  
  - Он тебе так и не сказал? - спросила Мина.
  
  - О чём?
  
  - Что работа твоя.
  
  - Моя? - Воскликнул Расти.
  
  Мина усмехнулась:
  
  - Ну конечно! Больше за это некому взяться. Кишена непросто обучать. Фиксированной оплаты не будет, но мы обеспечим тебя всем необходимым. Ты нам не слуга. Ты окажешь нам любезность, передав Кишену хоть какую-то часть своих знаний, а также составив ему компанию, а мы отплатим тебе гостеприимством. У тебя будет своя комната, а обедать ты будешь с нами. Что ты об этом думаешь?
  
  - О, это потрясающе!
  
  И это было потрясающе. Расти был рад и ощущал, будто камень свалился у него с души, и все проблемы мигом улетучились. Он даже чувствовал себя успешным, ведь теперь у него была профессия.
  
  Мина Капур улыбалась ему, из-за чего казалась ещё красивее, чем была, а Кишен сказал:
  
  - Завтра ты должен будешь остаться по крайней мере до двенадцати, даже если папа уйдёт спать.
  
  Пообещай.
  
  Расти пообещал.
  
  Кишен был полон бурного энтузиазма, что было весьма нехарактерно для его обычно угрюмой манеры. Расти итак нравился этот довольно отталкивающий мальчик, а теперь он привлекал его ещё больше, ведь Кишен привёл Расти в свой дом, толком его не зная, и не задавая никаких вопросов. Кишен был шельмец и пройдоха, вредный, избалованный, и всё же, Расти к нему привязался, и, обладая чувством собственного достоинства, он предполагал его и в Кишене.
  
  Пока Расти шёл домой, к Соми, его разум блуждал вокруг Кишена, однако когда он пришёл, в присутствии Соми его разговоры блуждали уже лишь вокруг Мины Капур. А когда он лёг спать, она предстала перед его внутренним взором, и в первую очередь он отметил её красоту, доброту и нежность. Тогда он понял, что влюбился.
  
  
  [36] 1 рупия 1945 года эквивалентна примерно 200 современным рублям.
  
  [37] Храмовые танцовщицы - девадаси - женщины, служащие храму и религии. Помимо оправления религиозных культов и бытовой заботы о храме, занимались традиционным искусством и культовой проституцией.
  
  [38] Алу чоле - блюдо пенджабской кухни из картофеля и нута.
  
  [39] Лорел и Харди - англо-американский комедийный дуэт, особенно широко известный в 1920-1940-х гг.
  
  [40] Паан - Жевательная смесь из листьев бетеля и волокнистого околоплодника ореха арека.
  
  [41] Байя - обращение, дословно на хинди означающее 'брат'
  
  [42] Карром - настольная игра, бильярд на пальцах.
  

10

  Мистер Харрисон оправился за несколько дней, и о варварском поведении Расти говорил:
  
  - Если он хочет жить как животное - пускай. Он покинул мой дом по собственной воле, так что я за него больше не в ответе. И если он умрёт с голоду, это будет по его собственной вине.
  
  Жена миссионера сказала:
  
  - Всё же, надеюсь, Вы простите его, если он вернётся.
  
  - Прощу, мадам, как же иначе. Я его опекун по закону. Но надеюсь, что он не вернётся.
  
  - Ох, мистер Харрисон, он ведь просто мальчик...
  
  - Это Вы так думаете.
  
  - Уверена, он вернётся домой.
  
  Мистер Харрисон равнодушно пожал плечами.
  

*

  
  Мысли Расти были несказанно далеки от опекуна. Он слушал, как Мина Капур рассказывает ему о комнате, в которой он будет жить, и всё время, пока она говорила, он неотрывно смотрел в её глаза.
  
  - Это очень милая комната, - сказала она, - но, конечно, в ней нет воды и электричества, а также туалета.
  
  Расти утопал в её карих глазах.
  
  Она продолжала:
  
  - Тебе надо будет набирать воду в большом резервуаре, а что до остального, это можно сделать в джунглях.
  
  Расти казалось, что он видит свой завороженный взгляд в отражении её глаз.
  
  - Да? - сказал он.
  
  - Ты можешь давать Кишену уроки утром, до двенадцати, этого достаточно, а потом ты будешь обедать.
  
  - А потом?
  
  Он наблюдал за движениями её губ.
  
  - А потом - ничего, делай, что захочешь. Гуляй с Кишеном или Соми, или прочими своими друзьями.
  
  - Где я буду заниматься с Кишеном?
  
  - На крыше, конечно.
  
  Расти отвёл взгляд и почесал затылок. Крыша казалась ему странным местом для занятий уроками.
  
  - Почему на крыше?
  
  - Потому что там твоя комната.
  

*

  
  Мина провела юношу вокруг дома, чтобы показать открытую боковую лестницу, ведущую на крышу. Им пришлось перепрыгнуть узкую канаву, чтобы добраться до ступенек.
  
  Мина предупредила:
  
  - Этот сток довольно узкий, так что перепрыгнуть его легко, но когда ты спускаешься с лестницы, будь осторожен и не делай слишком большой шаг, чтобы не врезаться в стену или угодить в очаг, который тут обычно стоит.
  
  - Я буду осторожен.
  
  Они начали подниматься по лестнице, Мина шла впереди. Расти любовался на длинные тонкие ноги Мины. Её шлёпанцы держались всего двумя тесёмками, под которые были вдеты пальцы, так что сандалии хлопали её по пяткам, совсем как у Соми, разве что ритм шлепков, как и сами ноги, отличались.
  
  Мина продолжала:
  
  - Ещё кое что об этих ступеньках: их двадцать две. Не считай, я уже посчитала. Если ты придёшь домой затемно, помни: нужно сделать двадцать два шага, иначе... - она щёлкнула пальцами, - тебе несдобровать. Пройдя ровно двадцать две ступени, поворачивай вправо, там будет дверь, вот она. Если не повернёшь, а сделаешь двадцать три шага, то свалишься с крыши.
  
  Мальчик засмеялся, а Мина неожиданно взяла его за руку и повела в комнату.
  
  Комната была маленькой, но это не имело особого значения, ведь в ней было очень мало мебели: тюдоровская кровать, [43] стол, полка, и несколько гвоздей, забитых в стену. По сравнению с комнатой Расти в доме опекуна, это вообще была не комната, а тесная кабинка из четырёх стен, двери и окошка.
  
  Дверь выходила на крышу, и Мина, через дверной проём, указала на большой резервуар с водой:
  
  - Здесь ты будешь мыться и набирать себе воду.
  
  - Знаю, я был там с Соми.
  
  За резервуаром росло большое манговое дерево, и на его ветке сидел Кишен, наблюдая за ними. Вокруг дома было множество деревьев личи, [44] и летом эти деревья, как и манго, начнут плодоносить.
  
  Мина и Расти стояли у окна, рука об руку, в молчании. Расти готов был стоять так, взявшись за руки, вечно. Мина испытывала к нему сестринские чувства, но Расти в неё явно втрескался.
  
  Из окна они видели многое. В отдалении, позади прочих деревьев, возвышалась бутея, сияя красными цветами на фоне неба. Через оконную раму перекинулась лоза розовой бугенвиллеи, и Расти знал, что никогда не решится обрезать её, а значит, никогда не сможет закрыть окно.
  
  Мина сказала:
  
  - Если тебе не нравится, мы подыщем что-нибудь другое.
  
  Расти сжал её руку, улыбнулся и сказал:
  
  - Мне здесь нравится. Это та комната, в которой я хотел бы жить. А знаешь, почему? Потому что это даже не настоящая комната, вот почему!
  

*

  
  Вечер был тёплым, и Расти сидел под большим бенгальским фикусом, который рос у дома. Растение было величиной почти с дом, и его распростёртые ветви свисали до земли, где образовывали новые корни, создавая лабиринт из ходов между древесными колоннами. Это дерево было приютом для многочисленных птиц и белок.
  
  Одна такая белка стояла прямо перед Расти. Она смотрела на него через свои лапки, задрав хвост, элегантно изогнув его над спиной, и беспокойно двигала носом.
  
  - Привет. - сказал ей Расти.
  
  Белка потёрла нос лапкой, бросила взгляд на юношу, кувырнулась и побежала вверх по стволу фикуса.
  
  Расти прислонился спиной к могучему стволу и стал слушать ленивое жужжание пчёл, писк белок и беспрестанный птичий говорок.
  
  Он размышлял о Мине и о Кишене, и был невероятно счастлив. И вдруг он вспомнил о Соми и о лавке чаата.
  

*

  
  Чаат-валла, это божество картофельных биточков, протянул Расти тарелку из бананового листа и приготовил алу чоле: положил дольки картофеля, затем горох, потом посыпал красным и золотистым острым перцем, сбрызнул бульоном, взболтал всё это и вывалил на лист-тарелку. Вот так просто, и алу чоле голов.
  
  Соми снял сандалии, скрестил ноги и вопросительно взглянул на Расти.
  
  - Полный порядок.
  
  - Уверен?
  
  В голосе Соми чувствовалось беспокойство, и до того, как он одарил друга улыбкой, в глазах промелькнуло сомнение.
  
  - Всё в порядке. - сказал Расти, - Скоро я перееду в комнату.
  
  Нависла тишина. Расти сосредоточился на алу чоле, ощущая себя виноватым и неблагодарным.
  
  - Ранбир уехал. - сказал Соми.
  
  - Ну и ну, даже не попрощался!
  
  - Он же не навсегда уехал. Да и какой смысл прощаться?
  
  Соми выглядел подавленным. Он доел алу чоле и сказал:
  
  - Расти, лучший мой, прелучший друг, если тебе не нравится эта работа, я найду тебе другую.
  
  - Она мне нравится, Соми! Действительно нравится, очень! Ты слишком много делаешь для меня. Миссис
  
  Капур замечательная, а мистер Капур славный, да и Кишен не так плох, как ты думаешь. Приходи ко мне посмотреть комнату. Эта такая комната, в каких пишут стихи или сочиняют музыку.
  
  Они вернулись вечером, и вечер был полон звуков. Расти заметил эти звуки, потому что счастливые обращают внимание на такие вещи.
  
  По дороге их обгоняли экипажи, треща и громыхая; их колёса скрипели, копыта лошадей цокали по земле, а нагайки щёлкала над лошадиными ушами, возницы кричали, а колёса всё скрипели; копыта отстукивали: чипети-чипети, чип-чоп-чоп.
  
  По лужам промчался велосипед, его колёса мурлыкали и тихонько гудели, звоночек подрагивал. В кустах чирикали воробьи и тимелии[45], но Расти не мог их разглядеть, как ни присматривался.
  
  И шаги.
  
  Их собственные шаги, тихие и задумчивые. Старик в дхоти[46] и с чёрным зонтиком ковылял перед ними, движения его напоминали часовой механизм: при каждом шаге он ударял зонтиком о тротуар. На нём были скрипучие ботинки, и они отражались эхом от мостовой в такт зонту. Расти и Соми ускорили шаг и обогнали старика, ритмичное стучание заглохло позади, приглушаемое ветром.
  
  Они просидели на крыше почти час, наблюдая закат, и Соми пел.
  
  У Соми был красивый голос, чистый и мягкий, подходящий его безмятежному лицу. Когда он пел, его глаза блуждали по ночному небу, он словно был не здесь, не с Расти, и вообще не в этом мире. Когда он пел о звёздах, он сам был звездой, а когда пел о реках, он был рекой. Своё настроение, которое не сумел бы объяснить простыми словами, он передавал Расти песней. Когда он замолчал, вновь воцарилась тишина, и мир погрузился в сон.
  
  
  [43] Английская кровать эпохи Тюдоров, состоящая из сетки нитей, натянутых на деревянную раму.
  
  [44] Личи - тропическое плодовое дерево.
  
  [45] Дроздовая тимелия - птица-эндемик Южной и Юго-Восточной Азии.
  
  [46] Дхоти - традиционный вид мужской одежды в Индии, представляет собой большое прямоугольное полотно, обёртываемое вокруг бёдер и пропускаемое одной стороной между ног.
  

11

  Расти наблюдал занимавшийся рассвет.
  
  Поначалу было темно, затем постепенно предметы начали обретать форму - стол и стул, стены комнаты. Тьма слетела, как вуаль, а небо над верхушками деревьев налилось багрянцем. Этот густой цвет удерживался некоторое время, пока всё вокруг становилось чище и узнаваемей, а потом, когда природа была готова, солнце взлетело ввысь, по-над деревьями и холмами, и послало почти осязаемый луч тёплого света прямо в окно. Солнце прокралось по стенам, через кровать, по голым ногам, и, нежа всё тело юноши, внушало ему: вставай, вставай, пора вставать.
  
  Расти заморгал. Он сел, протёр глаза и осмотрелся. Это было его первое утро в комнате. Севшая на подоконник маленькая коричнево-жёлтая птичка, майна[47], глядела на него, склонив голову набок. Майна, в основном, была обычной, не считая одной особенности: она была лысой. Все пёрышки из её головы были выдернуты в многочисленных боях.
  
  Расти гадал: стоит ли ему отправиться на утренние процедуры, или нужно подождать, когда кто-то придёт в комнату. Но ждать долго он не мог - что-то влекло его из постели наружу.
  
  Вдруг он весь подобрался от настороженности: нечто двигалось прямо под ним, матрас чуть-чуть поднимался и опадал. Не волк ли это, или шакал, забравшийся в комнату ночью? Расти дрожал, но не двигался. Это могло быть что угодно, даже опаснее шакала, ведь дом стоял совсем близко к джунглям. Или это может быть вор. Хотя, что здесь красть?
  
  Не в силах дальше выносить напряжённое ожидание, Расти ударил кулаком по неровному кому под стёганым одеялом, и из-под кровати, завопив от боли, выскочил обескураженный Кишен.
  
  Он уселся на пол и принялся распекать Расти.
  
  - Извини. - сказал Расти, - Ты меня напугал.
  
  - Так тебе и надо, ты меня больно стукнул, мистер!
  
  - Сам виноват. Сколько времени?
  
  - Время вставать. Я принёс тебе молока. Моё тоже бери - ненавижу его, оно портит вкус жвачки.
  
  Кишен пошёл к резервуару вместе с Расти, и там они повстречали Соми. После того, как они помылись и наполнили водой расписные глиняные фляжки, они вернулись в комнату и приступили к первому уроку.
  
  Кишен и Расти сидели, скрестив ноги, на кровати и смотрели друг на друга. Расти потирал подбородок, а Кишен забавлялся со своими пальцами на ногах.
  
  - Что бы ты хотел изучить сегодня? - спросил Расти.
  
  - А я почём знаю? Это твоя проблема, па-артнёр.
  
  - Сегодня первое занятие, так что ты можешь выбирать.
  
  - Давай играть в крестики-нолики.
  
  - Соберись. Скажи-ка, братец, какие книжки ты читал?
  
  Кишен воздел глаза к потолку:
  
  - Я прочитал так много книг, что не помню названий.
  
  - Ладно, а о чём они были?
  
  - Так, так, дай-ка вспомнить... Вот была одна, где все провалились в кроличью нору.
  
  - И как она называлась?
  
  - Остров Сокровищ.
  
  - Чёрт! - сказал Расти.
  
  - Читал её? - спросил Кишен, затевая беседу.
  
  - И Остров Сокровищ, и ту, где все провалились в кроличью нору, а ты не читал ни одну из них. Кем ты собираешься стать, когда вырастешь? Бизнесменом, офицером, инженером?
  
  - Никем не хочу. А ты?
  
  - Тебе не положено меня спрашивать, но раз уж ты так хочешь знать, я собираюсь стать писателем. Я буду писать книги, а ты будешь их читать.
  
  - Ты будешь великим писателем, Расти, великим!
  
  - Может быть, как знать.
  
  - Да точно! - продолжил Кишен довольно искренне, - Ты будешь забубённым писателем. Будешь знаменитым. Прямо королём!
  
  - Заткнись.
  

*

  
  Капуру Расти нравился. Не то, чтобы он был в восторге, а просто привечал его. Кишену же Расти нравился за то, что составлял ему компанию, Капуру - за льстивые разговоры, а Мине - за то, что она нравилась ему.
  
  Капуры были рады, что он есть в их доме.
  
  Мина была обручена с Капуром с детства, когда они друг друга ещё не знали, и вопреки тому, что между ними было почти двадцать лет разницы. Капур был многообещающим молодым человеком, смышлёным и неплохо зарабатывавшим, а Мина, ей тогда было тринадцать, обладала свежестью и посулами весны. После женитьбы они полюбили друг друга.
  
  Они поездили по Европе, и Капур вернулся знатоком вин. Родился Кишен, копия своего отца. Капур всегда любил свою жену, но больше всего это проявлялось под воздействием выдержанного вина, которое наполняло его поэзией. У Мины был благородный нос и высокий лоб ('Аристократический - говорил Капур, - Она голубых кровей! '), а также чёрные, как вороново крыло, волосы ('Как водоросли' - говорил Капур, голова которого кружилась от своего успеха). Она была высокая, сильная, хорошо сложённая, обладала грацией и шармом, а также смекалкой.
  
  В своём зелёном одеянии и с неряшливой бородой, Капур был словно изгой. Человек, сделавший себя сам, любил хвастаться первоначальной бедностью, а его восхождение из трущоб было эффектной деталью его публичной репутации. Всё потеряв, этот человек вспоминал прошлые подвиги и доброе имя своей семьи. Капур прошёл весь путь, и больше не мог бравировать выходом из нищеты, потому что стремительно теперь снова беднел, и у него не было ничего, кроме истории, которую он сам создал и сам разрушил. Всё что у него было - тающий банковский счёт, жена и сын. И жена была его главной ценностью.
  
  Но на второй день проживания Расти в комнате на крыше, вечером, никто не думал о положении семьи. Все вместе они сидели в передней комнате, и Капур превозносил достоинства жевательной резинки, к превеликому восторгу Кишена и отвращению Мины.
  
  - Жевательная резинка, - назидательно провозглашал Капур, покачивая указательным пальцем в воздухе, - Это секрет молодости. Вы видели, как молодо выглядят американцы? И какими измождёнными кажутся англичане? И всё дело в жвачке. Жевание тренирует челюсти и мышцы лица, улучшая черты и делая кожу упругой.
  
  - Папа, ты очень умён! - сказал Кишен.
  
  - Я гений! - ответил Капур, - Гений!
  
  - Дурак. - прошептала Мина так тихо, чтобы услышал один Расти.
  
  А Расти сказал:
  
  - У меня идея, давайте создадим клуб.
  
  - Хорошая мысль! - воскликнул Кишен, - Как мы его назовём?
  
  - Перед тем, как выбрать название, нам нужно решить, чему будет посвящён клуб. Нам нужен устав, президент, секретарь...
  
  - Ладно, ладно, - перебил Капур, растянувшись на полу, - можешь быть и президентом, и секретарём, раз тебе так хочется. А я вот что скажу: самое важное - это название. Без хорошего названия какой, вообще, смысл в клубе?
  
  - 'Клуб дураков'. - предложила Мина.
  
  - Не подходит, - отозвался Капур, - нет, не подходит...
  
  - Тихо все! - скомандовал Кишен, постукивая себя по носу, - Я пытаюсь думать.
  
  Все замолчали и стали думать.
  
  Это думание оказалось очень сложным процессом, и вскоре стало ясно, что о клубе не думает вообще никто. Расти смотрел на Мину, Мина была удивлена тем, что Кишен вообще умеет думать, Кишен, на самом деле, размышлял о пользе жвачки, а Капур улавливал запах бутылок с виски за ширмой и думал о них.
  
  Наконец Капур высказал замечание:
  
  - Моя жена - дьявол. Красивый-прекрасивый дьявол!
  
  Расти это показалось интересной темой для разговора, и он решил поддержать беседу и своим комплиментом в адрес Мины, но тут Кишен выпалил:
  
  - Придумал! 'Клуб дьявола'! Как вам?
  
  - Ха-ха, - рассмеялся Капур, - 'Клуб дьявола' - отличное название! Я гений!
  
  И все приступили к разработке плана деятельности клуба. Кишен предложил карром, и Мина это предложение поддержала, отчего Расти приуныл. Капур предложил литературные и политические дискуссии, и Расти, просто в пику остальным, поддержал. Затем начались выборы должностных лиц клуба. Мина получила титул 'Наша леди и покровительница', Капура выбрали президентом, Расти - секретарём, а Кишена - координатором фракции. Соми, Ранбир и Сури заочно были признаны почётными членами.
  
  - Каррома и политических споров недостаточно. - пожаловался Кишен, - Нам нужны приключения.
  
  - Какого рода? - спросил Расти.
  
  - Лазать по горам, или что-то в этом роде.
  
  - Пикник. - предложила Мина.
  
  - Пикник! - подержал Кишен, - Соми и прочие тоже приглашены!
  
  - Так выпьем за это, - сказал Капур, вставая, - Отпразднуем!
  
  - Отпраздновать - это мысль. - заметил Кишен, подрывая планы отца, - Идём в лавку чаата!
  
  Так как Мина решила, что лавка чаата - меньшее из зол, Капур был впихнут за руль своей старой машины.
  
  - В лавку чаата! - закричал он, выпадая из-за руля, - Мы наберём там всего и отвезём домой!
  
  В лавке чаата было столько народу, что яблоку было бы негде упасть.
  
  Чаат-валла был весьма признателен Расти за то, что тот привёл столько новых посетителей - целую семью, и лучезарно улыбался вновь прибывшей компании, энергично потирая руки и смазывая сковороду.
  
  - Нам всё! - заказал Капур, - Всего понемногу.
  
  И чаат-валла, придав биточкам форму, побросал их в раскалённый жир, а гол-гапу, держа над огнём, он наполнил дьявольски острым бульоном.
  
  Мина устроилась на стуле, подобрав ноги, и смотрела на Расти, а тот, как завороженный, смотрел на неё - в этой нехарактерной позе она выглядела очень привлекательно. Её глаза, поймав взгляд Расти, насмешливо блеснули. Ужасно смутившись, Расти начал отводить взгляд вверх по стене, пока не уставился в потолок.
  
  - На что смотришь? - спросил Кишен.
  
  Расти перевёл глаза на пол и притворился, что не слышал вопроса. Он повернулся к Капуру и спросил:
  
  - Что там насчёт политики?
  
  Чаат-валла протянул четыре большие тарелки из банановых листьев.
  
  Но Капур не стал есть. Вместо этого он возопил:
  
  - Заберём лавку-чаата домой! Тащите её в машину, она должна быть у нас, должна быть у нас!
  
  Чаат-валла, привыкший видеть разных выпивох, шутливо отвечал Капуру:
  
  - Это всё твоё, уважаемый, но тебе придётся забрать и меня тоже, кто-то ведь должен управлять лавкой?
  
  - Мы сами будем управлять! - закричал Кишен, раззадоренный энтузиазмом своего отца, - Покупай лавку, пап! Мама может готовить алу тикки, я буду их продавать, а Расти будет вести бухгалтерию!
  
  Капур бросил свой банановый лист на пол и обнял Кишена:
  
  - Да, мы сами будем управлять! Тащите это всё домой!
  
  И, рванувшись к чаше с чаатом, упал на колени.
  
  Расти помог Капуру встать и поглядел на Мину, ожидая совета. Она ничего не сказала, но кивнула ему, и мальчик, как ни странно, понял значение этого жеста.
  
  Он сказал:
  
  - Это прекрасная идея, мистер Капур, предоставьте дело мне, а сами поезжайте с Миной домой и подготовьте запасную комнату для продуктов и утвари; а мы с Кишеном пока уладим сделку с чаат-валлой.
  
  На подбородок Капура подтекала слюна, и он стоял лишь благодаря тому, что цеплялся за Расти.
  
  - Молодец, молодец. Мы заработаем много денег вместе - ты и я.
  
  Капур повернулся к жене и высокопарно махнул рукой:
  
  - Мы снова будем богаты, Мина! Что скажешь?
  
  Мина, как обычно, ничего не сказала, а взяла мужа под руку и потащила из лавки в машину.
  
  - Не тяни с лавкой чаата! - крикнул Капур.
  
  - Всё будет доставлено домой в считанные минуты. - отозвался Расти, - Приготовьте комнату!
  
  Он повернулся к Кишену, поедающему чаат. Поведение отца, похоже, ничуть его не смущало, он не понимал всей нелепости происходящего и не испытывал стыда. Также он не замечал деликатности чаат-валлы, жалевшему запущенного ребёнка. Чаат-валла не знал, что Кишену нравится быть запущенным.
  
  Расти сказал:
  
  - Пойдём.
  
  - Зачем так спешить? Сядь, поешь. Нынче у нас море теста! Подождём, пока мама подмешает ему в виски снотворное.
  
  Так что они сидели, насыщались и слушали людские сплетни. А потом Кишен предложил побродить по базару.
  
  Масляные лампы горели, и главная дорога была светлой и многолюдной. Но Кишен и Расти свернули в переулок, из которого доносились более сложные запахи и многообразные шумы. Две женщины разговаривали друг с другом, выглянув из окон домов, стоящих по разные стороны переулка, ребёнок кричал, не переставая, вопил граммофон. Кишен и Расти бесцельно шли по лабиринту узких улочек.
  
  - Почему ты белый, как Сури? - спросил Кишен.
  
  - Разве Сури белый?
  
  - Он кашмирец, [48] они бледные.
  
  - Ну а я англичанин.
  
  - Англичанин? - переспросил Кишен недоверчиво, - Что-то не похож на них.
  
  Расти колебался: он не видел никакого толку от копания в прошлом, которое было для него самого не меньше загадкой, чем для Кишена.
  
  - Не знаю, я никогда не видел своих родителей. И мне всё равно, кем они были, да и кто я тоже безразлично.
  
  Но на самом деле он не мог не задаваться этими вопросами, как и Кишен, так что они шли молча, раздумывая. Они дошли до железнодорожной станции, расположенной у края базара. Ворота были закрыты, и ребята разглядывали грузовые вагоны сквозь ограду. Рядом со станцией находился бордель.
  
  - Хочешь кое-чего интересненького? - указывая на него, сказал Кишен, - Полезли на крышу. С боковой лестницы всё видно.
  
  - Что интересного просто смотреть?
  
  - А ты уже видел раньше?
  
  - Конечно. - соврал Расти, поворачивая домой и рассеянно шагая.
  
  - О чём думаешь? - спросил Кишен.
  
  - Ни о чём.
  
  - Влюбился, что ли?
  
  - Да, так и есть.
  
  - В кого, а?
  
  - Если я скажу, ты приревнуешь.
  
  - Но я ни в кого не влюблён. Да ладно тебе, скажи, я же твой друг.
  
  - Ты разозлишься, если узнаешь, что я влюблён в твою мать?
  
  - В маму!? - воскликнул Кишен, - Она же старая! И замужем. Вот чёрт, кому такое в голову взбредёт - влюбиться в маму. Ты так не шути, мистер.
  
  - Извини.
  
  В молчании они оставили базар позади и пошли по майдану. На майдане было темно, так что мальчики едва видели лица друг друга. Кишен положил руку Расти на плечо:
  
  - Если ты влюбился в неё, я не ревную. Просто это странно.
  
  
  [47] Майна обыкновенная или саранчовый скворец - распространённая в тропических регионах птица.
  
  [48] Кашми́рцы - народ, основное население союзной территории Джамму и Кашмир в Индии.
  

12

  В своей комнате Расти был королём. Его владениями было небо и всё, что он видел. Люди, проходившие мимо, были его подданными, но только пока их было видно с крыши. Он наблюдал за ними через ветви фикуса. Обитатели фикуса были его придворными, и Кишен также входил в их число.
  
  Настал день пикника. Расти только что закончил процедуры у резервуара, к постоянным посетителям которого начал привыкать и даже подружился с няньками и их подопечными. Ему начало нравиться бряканье ножных и ручных браслетов и бубенцов на лодыжках. Ему нравилось наблюдать, как какая-нибудь из нянек сидела под краном на корточках и оттирала свои ноги, создавая ещё больше мелодичного звона бубенцами и браслетами. Ей приходилось закатывать сари до колен, давая ногам больше свободы, и наклоняться вперёд, обнажая узкую талию.
  
  Вернувшись от резервуара, Расти сидел на крыше, нас недействующем дымоходе, и обсыхал под лучами солнца.
  
  Наступало лето. Личи почти созрели, манго наливались под жадными взглядами Кишена. Послеполуденное солнце пронизывало сонными лучами фикус, который отбрасывал на стену дома витиеватые тени. Обитатели деревьев ощущали приближение лета. Сандалии Соми, будто предчувствуя летнюю пору, шлёпали по пяткам ленивее обычного. Кишен становился всё неопрятнее. Даже Сури, казалось, приостановил свои расследования чужих личных дел.
  
  Пикап проверили и изъяли из багажника две спрятанные там Капуром бутылки виски, а вместо них положили корзину с едой и граммофон.
  
  Капур был одет в армейские штаны расцветки хаки и рубашку для сафари, он явно был готов поездке. Кишен надел форменную шляпу гурков. [49] На Расти был толстый кожаный ремень, усиленный металлическими вставками. У Сури через плечо висела фотокамера. Мина оделась в спешке, отчего выглядела ещё лучше. Соми же, в кои-то веки, аккуратно навязал тюрбан.
  
  - Все здесь? - спросила Мина, - Тогда все в машину.
  
  - Я жду свою собаку. - едва успел сказать Сури, как из-за угла появилась гавкающая дворняга.
  
  - Его зовут Тропический Лишай. - сказал Сури, - Повезём его на заднем сиденье.
  
  - Чёрта с два, поедет в багажнике. - возразил Кишен, - Я отсюда вижу на нём блох.
  
  Тропический Лишай не относился ни к одной из пород, просто был некой собакой. У него не было даже обрубка хвоста, зато у него были заострённые уши торчком, которыми он мог размахивать ничуть не хуже, чем хвостом, и в это утро уши мотались вовсю.
  
  Сури и собаку отправили в багажник, Соми, Кишен и Расти удобно расположились на заднем сиденье, а Мина села возле мужа впереди. Машина закряхтела и тронулась, подняв огромное облако пыли, и, набрав скорость, поехала через узкий деревянный мост, переброшенный через канал.
  
  Солнце стояло высоко над лесом, и клубящийся столб дыма, вздымавшийся из трубы пыхтящего поезда, был осиян косым лучом, подкрасившим его золотом.
  
  Соми сказал:
  
  - Расти, твои прыщи пройдут, если будешь купаться в термальных серных родниках.
  
  - Лучше уж пусть у меня будут прыщи, чем пневмония.
  
  - Но они не холодные, - возразил Кишен, - Я бы и сам в них искупался, но что-то не очень хорошо себя чувствую.
  
  - В таком случае, тебе не стоило ехать. - сказала Мина.
  
  - Не хотел всех вас подводить.
  
  Чтобы добраться до термальных родников, пикапу нужно было пересечь одно или два русла рек, которые в это время года обычно пересыхали. Но горы нарушили планы путешественников, щедро наполнив реки водой, бурлившей быстрым течением.
  
  - Не очень глубоко. - сказал Капур, доехав до первого русла, - думаю, мы легко тут проедем.
  
  Машина двинулась вперёд, скатилась с берега и погрузилась в поток, высоко расплёскивая воду. Сури и его собака в багажнике сразу промокли.
  
  - Надо ехать быстро, не то застрянем. - сказал Капур.
  
  Он поддал газу, и огромные фонтаны поднялись по сторонам автомобиля. Кишен визжал от полного восторга, а Сури был близок к истерике.
  
  - Кажется, собака выпала. - сказала Мина.
  
  - Хорошо. - сказал Соми.
  
  - Кажется, Сури выпал. - сказал Расти.
  
  - Хорошо. - повторил Соми.
  
  Вдруг двигатель зашипел и заглох, пикап встал.
  
  - Застряли. - сказал Капур.
  
  - Это очевидно. - съязвила Мина, - Теперь, полагаю, ты ждёшь, чтобы мы вылезли и начали толкать машину?
  
  - Да, это хорошая идея.
  
  - Ты гений.
  
  Кишен во мгновение ока сбросил обувь и непринуждённо спрыгнул в реку. Вода была ему до колен, так что его не сбило с ног течением, и остальные последовали его примеру.
  
  Мина подняла сари до бёдер и осторожно ступила в воду. Её ноги, очень редко обнажавшиеся, были очень бледными, по сравнению со ступнями и руками, однако они были сильны и ловки, так что Мина стояла прямо. Расти прижался к ней сбоку, чтобы помочь, но, в конечном счёте, сам цеплялся за её одежду, чтобы устоять.
  
  Сури нигде не было видно.
  
  - Где Сури? - спросила Мина.
  
  - Здесь. - ответил приглушённый голос со дна багажника. - Я заболел и не могу толкать.
  
  - Хорошо. - сказала Мина, - Но уборка на тебе.
  
  Соми и Кишен высматривали рыбу. Капур нетерпеливо сигналил:
  
  - Вы там собираетесь толкать? Или устроим пикник посреди реки?
  
  Расти был удивлён этим проявлением повседневных эмоций. Мистер Капур, будучи трезвым, иногда проявлял практичность.
  
  Компания навалилась всем своим весом на машину и стала толкать изо всех сил. Когда автомобиль начал медленно двигаться вперёд, Расти ощутил себя пышущим здоровьем, и через всё его тело прокатилось наслаждение. Рядом упиралась Мина, от усилия мышцы на её бёдрах дрожали. Все толкали молча, решительно. Пот заливал лицо и шею Соми, а челюсти Кишена яростно терзали жвачку. Один лишь Капур удобно сидел за рулём, дёргая рычаги, и приговаривая:
  
  - Сильнее толкайте, сильнее.
  
  Сури всё ещё был болен, а Лишай - необычайно тих, видимо, тоже болел.
  
  И вот последний толчок вывел машину на противоположный берег. Все застонали и повалились на землю.
  
  У Мины дрожали руки.
  
  - Тебе не стоило толкать. - сказал Расти.
  
  - Мне понравилось. Помоги-ка встать.
  
  Он встал сам и, взяв её за руку, поднял на ноги. Они стояли вместе, не отнимая рук. Капур возился с ручкой стартера.
  
  - Не заводится. - сказал он, - Мне надо разобраться с двигателем, так что пикник можем устроить прямо здесь.
  
  Из машины появились еда, бутылки лимонада и, чудесным образом, Сури с Тропическим Лишаем, выглядевшие вполне здоровыми.
  
  - Эй, - крикнул Кишен, - Мы думали, вы больны. Похоже, вы просто дожидались обеда.
  
  - Прежде чем он что-то съест, - сказал Соми, - Он должен намокнуть. Давайте-ка его макнём!
  
  Соми, Кишен и Расти схватили Сури и поволокли к воде, на то место, где течение было небыстрым, а вода - тёплой, и глубиной была по пояс. Они стащили одежду Сури, и свою собственную, и побежали по песчаному склону в реку. Ступни разбрызгивали воду, голени врезались в поток, а затем, вдруг, дно исчезло.
  
  Соми оказался хорошим пловцом, его гибкие конечности разрезали воду, и с такой же мощью весь он погружался в глубину. Разного оттенка части тела его показывались там и сям, мельтеша и поворачивая, ныряя и исчезая, казалось, на целые минуты, а затем появлялись у кого-нибудь под ногами.
  
  Расти и Кишен были новичками в плавании. Когда они пытались нырять, их зады оставались на поверхности, как плавучие буйки. Сури вообще не умел плавать, но так как его часто выдёргивали с безопасной глубины и окунали, он вынужденно барахтался, чтобы не утонуть.
  
  Услышав, что Мина зовёт их есть, они выбрались на берег; собака крутилась у них под ногами и лаяла.
  
  Снедь была разложена в тени пуансеттии, красные лепестки которой свешивались на длинных цветоножках в реку. Отобедав, все прилегли вздремнуть здесь же, под деревом.
  
  Когда Расти проснулся, был уже вечер, и Капур хлопотал у машины, бормоча себе под нос и немного сердясь, ведь он не пил уже с прошлого вечера. Соми и Кишен опять резвились в реке. Рядом был только Тропический Лишай, Сури нигде не было видно. Мина стояла у кромки леса.
  
  Расти пошёл к Мине, но она скрылась в зарослях. Юноша последовал за ней.
  
  Должно быть, она ожидала его, потому что ничуть не удивилась его появлению.
  
  - Прислушайся к джунглям. - Сказала она.
  
  - Я ничего не слышу.
  
  - Об этом я и говорю. Послушай тишину.
  
  Они оказались окружены тёмной, меланхоличной тишиной, плотной, напоённой ароматами магнолии и жасмина.
  
  Вдруг безмятежность разрезал зычный крик, доносившийся отовсюду, прокатываясь эхом по дрожащему воздуху, и Расти, машинально, обвил рукой Мину - то ли чтобы защитить её, то ли чтобы защититься самому - Он сам не знал, - и крепко держал.
  
  - Это просто птица. - сказала она, - Чего тут бояться?
  
  Он был не в силах ослабить объятия, а она не пыталась высвободиться. Она засмеялась, глядя ему в лицо, и по её глазам заплясали тени. Но он заглушил её смех губами.
  
  Это был неуклюжий, неумелый поцелуй, но чрезвычайно страстный, и Мина ответила. Она крепче обняла юношу и поцеловала его с таким же пылом. Они стояли среди теней: Расти переполненный красотой и сладостностью, Мина - свободой и уютным ощущением того, что она любима. В ветвях над ними заверещали обезьяны, и чары рассеялись.
  
  - Мина...
  
  - Тс-с. Испортишь момент разговорами.
  
  - Мина...
  
  Они поцеловались снова, но обезьяны учинили такой галдёж, что это могло привлечь сюда Капура или остальных. Поэтому они пошли вглубь леса, держась за руки.
  
  Оба они были босы, но не замечали шипов и колючек, ранившие их ступни. Они продвигались сквозь густую листву, крапиву и высокую траву, пока не вышли к ручью на опушку.
  
  Расти вдруг почувствовал безумное побуждение сбежать из города и от людей, и жить в лесу, вместе с Миной, и больше ни с кем.
  
  Словно прочитав его мысли, она сказала, указав на ручей:
  
  - Вот здесь мы будем пить. А с деревьев - есть, и спать под ними.
  
  Она рассмеялась, но Расти эта мечта запала в сердце.
  
  В русле ручья лежал булыжник, гладкий и округлый - таким сделала его вода. Лишь трава и камень могут противостоять воде, будто самой жизни.
  
  - Было бы здорово остаться в джунглях. - сказала Мина.
  
  - Давай останемся.
  
  - Нас найдут. Мы не можем сбежать от остальных.
  
  - Джунгли большие.
  
  - Даже мир слишком маленький. Может быть, в твоей комнатке больше приволья, чем в джунглях, или даже во всём мире.
  
  Расти указал в сторону ручья и прошептал:
  
  - Смотри!
  
  Мина посмотрела, и в этот же миг на неё посмотрел олень. Они смотрели друг на друга пристально, изумлёнными глазами. Это был пятнистый аксис[50] - небольшое животное с тонкими дрожащими ногами, и ещё молодыми рогами.
  
  Не шелохнувшись стояли и Расти с Миной, и олень, и они могли бы смотреть так друг на друга весь вечер.
  
  Но вдруг неподалёку шумно хрустнула ветка. От этого звука олень дёрнул головой, приподнял одно копытце, потянул носом и одним махом перепрыгнул ручей, скрывшись в лесу.
  
  Магия была разрушена, волшебство рассеялось. Лишь вода продолжала течь, как и сама жизнь.
  
  - Пойдём назад. - сказала Мина.
  
  Обратно они шли под солнечными пятнами, пробивавшимися через ветви, раскачивая соединёнными руками, как дети, только что открывшие любовь.
  
  Подойдя к реке, они расцепили руки.
  
  Каким-то чудом Капур, наконец, завёл машину, и махал руками, призывая всех собираться домой. Все были готовы, кроме Сури и Лишая, которых нигде не было видно. 'Как было бы замечательно - подумала Мина, - если бы он пропал навсегда'. К сожалению, сегодня она несла за него ответственность, так что мысль о встрече с пестующей его мамой Мину отнюдь не грела. Поэтому она попросила Расти покричать Сури.
  
  Расти начал звать, и Мина - тоже, и Соми, а потом и вообще все принялись кричать, кроме самого Сури.
  
  - Опять эти его штучки. - сказал Кишен, - Не стоит его зазывать, притворимся, что уезжаем, он испугается и придёт.
  
  Тогда Капур завёл двигатель, все расселись по местам, и только тогда Сури выскочил из леса и побежал к машине, его рубашка полоскалась на ветру, волосы забились под очки. Собака бежала за ним по пятам.
  
  - Эй, подождите нас! - кричал он, - Вы что, смерти моей хотите?
  
  Кишен утвердительно пробормотал себе под нос, и громко выругался.
  
  - Мы думали, ты угодил в силок. - сказал Расти.
  
  Сури и Лишай забрались в багажник, и в это же мгновение машина тронулась и въехала в реку, вспенивая колёсами воду, - двигаться нужно было быстро, чтобы не застрять снова.
  
  Все приободрились, и Соми одобряюще шлёпнул Капура по спине столь энергично, что тот чуть не ударился головой о руль.
  
  Было уже темно, и они видели лишь то, что освещали настенные фонари на домах сельской местности. Расти надеялся увидеть пантеру или тигра, ведь они водились в этих местах, но вместо этого лишь несколько коз перешли дорогу. Чтобы подразнить Сури, Соми рассказал историю о компании, которая так же отправилась на пикник на машине, а когда те люди вернулись домой, обнаружили у себя в багажнике пантеру.
  
  Кишен уснул незадолго до того, как машина добралась до окраин Дехра-Дуна, его косматая голова склонилась на плечо Расти, который ощущал покровительство к мальчику и привязанность подлинной заботы, которая крепла между ними. Соми был лучшим другом Расти, как и Ранбир, и эта дружба была высокоэмоциональной, но Кишен был, скорее, братом, нежели другом. Он любил Расти, хотя не задумывался над этим и не высказывал - такова и есть братская любовь.
  
  Соми запел. Вскоре показался город, где базар сражался с ночью сверкающими огнями.
  
  
  [49] Гурки - войска Великобритании и Индии, появившиеся в 1815 г. Гурки принимали участие в подавлении антиколониальных восстаний в Индии.
  
  [50] Аксис - наиболее часто встречающийся олень Индии.
  

13

  Расти и мистер Харрисон встретились у главного городского магазина продуктов 'Вино и основные товары'. Он был частью фешенебельного торгового центра, но расположенный от европейской общины столь же далеко, сколь и от базара, так что был нейтральной территорией для Расти и мистера Харрисона.
  
  - Привет, мистер Харрисон. - сказал Расти уверенно и нарочно опустив обычное 'сэр'.
  
  Мистер Харрисон попытался проигнорировать юношу, но оказалось, что тот преграждает путь к автомобилю. Чтобы не ронять своего достоинства, мистер Харрисон решил быть вежливым.
  
  - Вот так сюрприз, - сказал он. - Не думал, что снова тебя встречу.
  
  - Я нашёл работу. - ответил Расти, воспользовавшись возможностью показать свою независимость. Я подумывал зайти, навестить Вас, да всё не было времени.
  
  - Всегда рад. Жена миссионера часто о тебе говорит, и будет рада твоему визиту. А что у тебя за работа?
  
  Расти поколебался. Он не знал, как опекун отреагирует на правду - со смехом или ухмылкой: 'ты-то учитель! ', - и решил напустить туману на свою деятельность.
  
  - Присматриваю за детьми. - ответил он с обезоруживающей улыбкой, - Как бы там ни было, я не голодаю.
  
  И у меня много друзей.
  
  Лицо мистера Харрисона потемнело, и уголки его губ дрогнули, но он помнил, что времена изменились, и что Расти стал старше, и теперь он свободен, и больше не живёт в его доме, так что сдержался.
  
  - Я могу дать тебе работу. - проговорил он, - На чайной плантации. Или, если хочешь поехать за границу, у меня есть друзья в Гвиане. [51]
  
  - Мне нравится работа няньки.
  
  Мистер Харрисон улыбнулся, сел в машину и перед тем, как завести мотор, прикурил сигарету.
  
  - Что ж, как я уже сказал, всегда рад твоему визиту.
  
  - Спасибо. Передавайте привет мальчику-уборщику.
  
  После этих слов атмосфера стала напряжённой.
  
  - Почему бы тебе самому не прийти и не повидаться с ним как-нибудь? - проговорил мистер Харрисон одновременно и мягко, и злорадно, как он умел. Двигатель уже работал.
  
  - Зайду.
  
  - Я вышвырнул его. - сказал мистер Харрисон, поставил ногу на педаль газа и оставил Расти в облаке пыли.
  
  Однако гнев Расти обратился в удовлетворённость, когда машина чуть не врезалась в стационарную телегу, и полицейский приказал ездоку остановиться. Ощущая, что вышел хозяином положения, Расти отправился домой.
  
  Деревья личи покрылись своими розовыми плодами, почти созрели манго. Манго - страстный фрукт, ласкающий золотистой мякотью губы и язык. Трава словно ещё не решила, оставаться ей зелёной, или пожелтеть, и сохраняла грязноватый оттенок до самых муссонов.
  
  Мина встретила Расти под банановыми деревьями.
  
  - Мне скучно. - сказала она, - Так что я тебя постригу. Ты не против?
  
  - Я готов на всё, что доставит тебе удовольствие. Только не состригай всё.
  
  - Ты мне не доверяешь?
  
  - Я люблю тебя.
  
  Она обернула плечи Расти простынёй и усадила на стул. Он посмотрел на Мину, и их смеющиеся глаза встретились: голубые и карие.
  
  Мина стригла в молчании, и светлые волосы быстро падали, мягко ложась на землю. Расти нравился звук режущих ножниц и ощущение, что голова становится легче, как будто в ней появляется больше места для изучения.
  
  Кишен слонялся без дела за углом дома, всё ещё в пижамных штанах, закатанных до колен. Увидев происходящее, он взорвался хохотом.
  
  - И что смешного? - спросил Расти.
  
  - Ты! - прыснул Кишен, - Где твои волосы, прекрасные золотые волосы? Мама решила отправить тебя в монахи? Или ты подцепил стригущий лишай? Или вшей? Посмотри на землю, вот где все твои красивые волосы!
  
  - Хватит веселиться, братец Кишен, - сказала Мина, - или тебя ждёт то же самое.
  
  - Всё так плохо? - спросил Расти.
  
  - Ты мне не доверяешь? - Опять спросила Мина.
  
  - Я люблю тебя.
  
  Мина бросила быстрый взгляд на Кишена - не услышал ли он, но тот всё смеялся над стрижкой Расти и стучал себя по носу изо всех сил.
  
  - Расти, мне нужно попросить тебя об услуге. - сказала Мина, - Мистер Капур и я, возможно, уедем в Дели на несколько недель, там он может найти хорошую работу. Мы не берём с собой братца Кишена - от него одни хлопоты, - ты не мог бы присмотреть за ним, сдерживать его озорство? Я оставлю вам денег. Сколько примерно тебе понадобится на две недели?
  
  - Когда вы едете? - спросил Расти, впав в глубокое отчаяние.
  
  - Сколько тебе нужно?
  
  - Ну, пятьдесят рупий... но когда...
  
  - Сто рупий! - перебил Кишен, - Ну и повеселимся же мы, Расти!
  
  - Семьдесят пять. - отрезала Мина, взяв торг в свои руки, - А через две недели я пришлю ещё. Хотя до этого времени мы должны уже вернуться. Итак, Расти, твоя причёска готова.
  
  Но Расти не интересовало, какой получилась стрижка - он обиделся. Он хотел высказаться по поводу плана Мины, потому что чувствовал, что имеет некоторое право голоса.
  
  Этим вечером, в передней комнате, они были немногословны. Никто не разговаривал. Кишен лежал на полу, поглаживая живот и выводя причудливые узоры на стене пальцами ног. Мина казалась уставшей, пряди волос упали ей на лицо, и она не убирала их. Она взяла Кишена за ногу и потянула.
  
  - Иди спать.
  
  - Я не устал.
  
  - Иди спать, или всыплю.
  
  Кишен демонстративно засмеялся, но поднялся с пола и неспешно вышел из комнаты.
  
  - Папу не разбуди. - добавила Мина.
  
  Капуру пришлось улечься рано - Мина хотела, чтобы он был свежим и трезвым когда они отправятся в путь, и потом - на собеседовании. Однако Капур часто просыпался и о чём-нибудь просил - о чём-нибудь неважном, так что никто не обращал внимания на его просьбы. Он напоминал раздражительного больного, которому нужно потакать и терпеть его.
  
  - Ты не очень хорошо себя чувствуешь, Мина? Если хочешь, я тоже уйду.
  
  - Просто устала. Не уходи.
  
  Он подошла к окну, задёрнула шторы и выключила свет. Осталась только настольная лампа, абажур которой был украшен драконами и бабочками - это была китайская лампа, и когда Расти смотрел на свет, драконы начинали двигаться, а бабочки - порхать. Мину он не видел, но ощущал её присутствие в комнате.
  
  Она отвернулась от окна и молча, с едва уловимым шуршанием, опустилась на пол. Спиной она прижалась к дивану, а голову откинула на подушки и смотрела в потолок.
  
  Из соседней комнаты было слышно, как Кишен готовится ко сну, один-два стука и тихие проклятья. Капур тихонько храпел. Остальные поддерживали тишину.
  
  Расти оторвал взгляд от вращающихся драконов и снующих бабочек, и перевёл его на Мину, сидевшую устало и тихо. Её ступни безжизненно лежали, упёршись в ножки стола, сандалии свалились. В свете лампы её ноги были как нефрит.
  
  Вокруг лампы закружился мотылёк, он летал вокруг, всё приближаясь, пока не обжёгся и не упал на пол. А Расти и Мина всё молчали, и лишь дыхание было их разговором.
  
  
  [51] Гвиана - регион на северо-восточном побережье Южной Америки.
  

14

  Днём по комнате кружили мухи, лихорадочно жужжа, а ночью на ухо начинали пищать комары. Летние дни были горячими и липкими, а ночи - словно затаившими дыхание.
  
  Расти покрывал тело маслом цитронеллы, [52] которое дала ему мама Соми. Запах этого масла был приятен для Расти и отвратителен для комаров.
  
  Когда он растирал масло по рукам и ногам, он заметил изменения в своей внешности. Детский жирок ушёл, мышцы стали более развиты, лицо приобрело здоровый цвет, а прыщи исчезли. Чуть ли не каждый давал ему советы, как следует избавляться от прыщей: 'Пей дахи[53] и не ешь жирного' - говорила мама Соми, 'Ешь морковку' - говорил Соми, 'Побольше фруктов, особенно манго! ' - говорил Кишен, 'Ничего подобного, апельсинов! И покажись врачу' - говорила Мина, 'Пей виски' - говорил Капур. Однако прыщи пропали сами по себе, без применения предложенных средств, и Расти связал это с влюблённостью.
  
  Плеть бугенвиллеи пробралась глубже в комнату, и теперь была покрыта цветами. Пока Расти мазался маслом, лысая майна наблюдала за ним. Пичуга побывала в стольких боях, что перья на её голове уже никогда не отрастут.
  
  В комнату без стука вошёл Сури и, вытерев очки простынёй, проговорил:
  
  - Я написал эссе, мистер Расти, которое должен сдать в школу. Подправь его, пожалуйста.
  
  - Дай я закончу натираться сначала. Это жульничество, чтоб ты знал.
  
  - Нет, не жульничество. Всё равно же оно будет потом исправлено, а так ты избавишь учителя от лишних хлопот. К тому же, я ухожу из этой дурацкой школы. Поеду в Массури.
  
  - Туда же, куда и Ранбир? Он обрадуется.
  
  Сури протянул Расти тетрадку, на обложке которой красовался карандашный набросок обнажённой дамы с примечательными формами.
  
  - Только не говори, что это и есть твоя школьная тетрадь! - Воскликнул Расти.
  
  - Нет, просто черновик.
  
  - Это ты нарисовал?
  
  - Конечно. Нравится?
  
  - Ты это откуда-то скопировал, вообразил, или тебе кто-то позировал?
  
  - Кто-то позировал. - подмигнул Сури.
  
  - Ты врун. И свинья, к тому же.
  
  - Ох, кто бы говорил! У самого-то рыльце в пушку, мистер Расти.
  
  - Ну-ка, что ты имеешь ввиду? - сказал расти, вставая между Сури и дверью.
  
  - Как там миссис Капур, а?
  
  - У неё всё хорошо.
  
  - Ты с ней славно поладил, а?
  
  - Мы хорошо ладим.
  
  - Как тогда, на пикнике?
  
  Сури потёр ладошки и блаженно улыбнулся, а Расти насторожился.
  
  - И что там, на пикнике?
  
  - Что это вы делали вместе, мистер Расти, с миссис Капур? Что произошло в кустах?
  
  Расти прислонился к стене, улыбнулся и ответил:
  
  - Я расскажу тебе, что мы делали, дружок. Друзьям ведь нечего скрывать друг от друга, не так ли? Так вот, миссис Капур и я провели всё то время, занимаясь любовью. Ничего больше не делали, кроме как любили друг друга. Всё-о-о время. И мистер Капур был в сотне метров от нас, а ты - в кустах по соседству. Итак, ты хочешь ещё что-нибудь узнать?
  
  - А что если я расскажу мистеру Капуру? - улыбка не покидала лица Сури.
  
  - Ты ему не скажешь.
  
  - Почему же?
  
  - Потому что ты последний, кому он мог бы поверить. И, скорее всего, он просто даст тебе пинка, чтобы не беспокоил.
  
  Улыбка Сури исчезла
  
  - Выше нос. - сказал Расти, - Что там с твоим эссе, ты ещё хочешь, чтобы я проверил его?
  

*

  
  Тем же вечером старый пикап стоял под банановыми деревьями, и сидящий в нём водитель нетерпеливо сигналил. Вещами был полон не только багажник, они были привязаны и к бамперу: жестяные сундуки, свёртки постельного белья и прочее. Могло показаться, что Капуры переезжают. Мина не позволила Капуру вести машину до самого Дели, и наняла профессионального водителя.
  
  Капур в своём зелёном одеянии сидел на крыльце и, в унисон автомобильному гудку, гортанно причитал.
  
  - Дьявол! - восклицал он, указывая на Мину, суетившуюся в доме, - Дьявол, а не жена! Тащит меня в Дели! Ха! Машина туда даже не доедет.
  
  - Ещё как доедет. - сказала Мина, высунув голову из окна, - А в ней доедешь и ты, вне зависимости от того, приведёшь ты себя в порядок или нет. Так что можешь и дальше сидеть на крыльце.
  
  Расти зашёл в дом, и застал Мину, запирающую комнаты. Она выглядела немного уставшей и раздражённой.
  
  - Вы собрались быстрее, чем я ожидал. - сказал Расти. - Деньги у Кишена?
  
  - Нет, деньгами будешь распоряжаться ты. Я дам тебе купюрами по пять рупий, погоди. Кишену придётся спать с тобой - я закрываю дом.
  
  Она выдвинула ящик стола и достала конверт, который и передала Расти.
  
  - Деньги. - сказала она.
  
  Расти поднял маленький чемодан и последовал за Миной к машине. Он подождал, пока она сядет в автомобиль, перед тем как передать ей чемоданчик, и в этот момент их руки соприкоснулись. Она задержала пальцы на его руке и, быстро улыбнувшись, чуть пожала его пальцы.
  
  Капур с крыльца подозвал Расти, сжал его руку и сунул в неё ключ.
  
  - Друг мой, - прошептал Капур, - это ключ от задней двери. На кухне шесть бутылок виски. Береги их до нашего возвращения.
  
  Расти пожал руку Капуру - человеку, над которым посмеивался, но, всё-таки, которого не мог не любить.
  
  Кишена в суматохе почти не замечали, хотя он всё это время был здесь, а теперь он получил лёгкий поцелуй от матери и крепкий - от отца.
  
  Машина взревела и, чуть не врезавшись в банановое дерево, загремела по гравийной дороге, огибая ров, а затем скрылась за тучей пыли.
  
  Кишен и Расти махали в след платками изо всех сил. Кишен ничуть не огорчался из-за отъезда родителей, а вот Расти чуть не плакал. Теперь он осознал чувство ответственности, которое никогда ему не нравилось, и ощущение потери. Но печаль была мимолётной.
  
  - Эй! - сказал Кишен, - Ты видишь то же, что и я?
  
  - Я вижу много вещей, которые ты тоже видишь, что именно ты подразумеваешь?
  
  - Одежда! Мамина стирка. Она вся на розовых кустах!
  
  Мина не собрала постиранное бельё которое, по обыкновению, оставляла сушиться на кустах роз. Исподнее мистера Капура распростёрлось на целый куст, а три других были украшены корсажами и блузами всевозможных расцветок.
  
  Расти сказал:
  
  - Наверное, она решила, что бельё будет сохнуть до самого их приезда.
  
  И они с Кишеном рассмеялись. Забывчивость Мины несколько скрасила грусть расставания.
  
  - А что, если бы мы не заметили? - веселился Кишен.
  
  - Тогда его бы украли.
  
  - Значит, мы должны себя вознаградить. Как насчёт лавки чаата, братец?
  
  Рискуя утратить расположение Кишена, Расти серьёзно посмотрел на мальчика и твёрдо сказал:
  
  - Никакой лавки чаата. У нас семьдесят пять рупий до конца месяца, и я не намерен просить ещё когда эти закончатся. Обедать будем с Соми. Так что, братец, никакой лавки чаата.
  
  - Ну и свинья ты, Расти.
  
  - Прямо как ты.
  
  В таком приветливом настроении они собрали бельё с розовых кустов и поднялись в комнату на крыше.
  

*

  
  Кровать была только одна, а Кишен оказался большим индивидуалистом: дважды за ночь Расти просыпался на полу. В конце концов он сел за стол и сложил на него ноги, и стал смотреть в черноту ночи через окно. Несмотря на то, что ему было вполне удобно, уснуть он не мог, томясь от любви. Он хотел написать поэму, но для этого было слишком темно, хотел написать письмо, но для этого прошло слишком мало времени. Он хотел убежать с Миной в холмы, в леса, где никто их не найдёт, а ещё он хотел быть с ней вместе всегда, и никогда не стареть. Ни один из них не должен был стареть.
  
  
  [52] Цитронелла - Кулинарные и лекарственные травы, обладающие запахом, напоминающим лимон.
  
  [53] Дахи - Традиционный индийский кисломолочный продукт.
  
  

15

  Утром обнаружилась записка от Сури. Расти недоумевал, как тому удалось оставить записку у входа и остаться незамеченным. В ней говорилось: 'Завтра я поеду в Массури. Настоящим прошу мистера Расти и мистера Кишена почтить визитом мою прощальную вечеринку, в пять часов, сегодня же вечером'.
  
  Как только стало известно, что Сури уезжает, все его полюбили. И все приносили ему подарки, только чтобы он не передумал.
  
  Кишен подарил ему дешёвый бинокль, чтобы он мог разглядывать девчонок поближе. Гости уселись за стол, а Сури старательно их развлекал. Присутствующие стойко сносили что бы он ни сказал, были очень дружелюбны и поздравили его троекратным 'ура! ' - они были очень рады его отъезду.
  
  Все пили лимонад и ели кремовые пирожные, специально приобретённые в шикарном ресторане фешенебельного торгового центра. Кишен сказал:
  
  - Так жаль, что ты уезжаешь, Сури.
  
  После того, как выпили ещё лимонаду и съели ещё больше кремовых пирожных, Кишен сказал:
  
  - Ты нам как брат, Сури, дорогой.
  
  А когда кремовые пирожные закончились, Кишен повис у Сури на шее и поцеловал его.
  
  Всё это было так трогательно, все эти пирожные с лимонадом.
  
  И Сури уехал.
  
  Кишен плохо себя почувствовал, и Расти пришлось помогать ему подняться в комнату. Обессиленно Кишен распростёрся на кровати, пока Расти сидел у окна, уставившись на ветви фикуса.
  
  Наконец он сказал:
  
  - Моросит. Наверное, будет гроза. Никогда ещё не видел небо таким тёмным.
  
  В подтверждение его слов, в небе сверкнула молния. У Расти загорелись глаза от предвкушения - он любил грозы, иногда они служили выражением его собственных сокровенных чувств.
  
  - Закрой окно. - сказал Кишен.
  
  - Если я закрою окно, то убью цветущую лозу.
  
  - Да ты поэт! - фыркнул Кишен.
  
  - Однажды я напишу поэму.
  
  - Почему не сегодня?
  
  - Сегодня слишком многое происходит.
  
  - Не думаю. В Дехре никогда ничего не происходит. Это место мертво. Почему ты не начнёшь писать прямо сейчас? Ты - великий писатель, я тебе уже говорил.
  
  - Я знаю.
  
  - Однажды... Однажды ты будешь королём... в своих мечтах! А пока что, закрой окно!
  
  Но расти хотелось, чтобы окно было открытым: ему нравилось, как дождь краплет ему на лицо, и стучит по листьям фикуса.
  
  - Наверное, они уже в Дели. - Сказал он, отчасти, сам себе.
  
  - Папа пьян. - отозвался Кишен.
  
  - Ему там нечего пить.
  
  - О-о, уж он найдёт. Однажды он выпил всё масло для волос в доме. Кстати, разве он не давал тебе ключ от задней двери? Давай выпьем одну из его бутылок сами.
  
  Расти не ответил. Напряжённое небо дрожало, сотрясаемое электричеством, сплошное покрывало туч стонало в воздухе, всё ещё остававшемся душным. Вдруг буря разразилась оглушительным раскатом грома, и по рифлёной крыше застучал град.
  
  - Ну и грохот! - воскликнул Кишен, - Как будто армия скелетов дерётся на крыше!
  
  Градины были размером с грецкий орех. Они скакали по крыше и покрывали её слоем белого льда. В окно
  
  Расти увидел одну из нянек, пробивавшуюся сквозь бурю по гравийной дороге. Детская коляска бешено подпрыгивала на камнях, а её тент отчаянно трепыхался.
  
  - Закроешь ты окно, наконец! - закричал Кишен.
  
  - Почему ты такой безжалостный, братец?
  
  - Я не безжалостный, я болен! Ты хочешь, чтобы я совсем разболелся?
  
  Аккуратно, насколько это было возможно, Расти снял ветку с подоконника и переложил за окно, вдоль стены, затем закрыл створку. Сразу стало ничего не видно, ведь в раму была вставлена фанера, а не стекло.
  
  - И дверь. - простонал Кишен.
  
  Когда закрылась и дверь, комната погрузилась в полную темноту.
  
  - Ну и комнатка. - жаловался Кишен, даже света нет. Ты должен переселиться вниз, когда они вернутся.
  
  - Но мне здесь нравится.
  
  Гроза продолжалась всю ночь. Кишен из-за этого нервничал и, вместо того, чтобы спихивать Расти на пол, он обнял его, чтобы почувствовать себя безопаснее.
  

*

  
  Дождь кончился к утру, но небо всё ещё было пасмурным и угрожающим. Расти и Кишен оставались в кровати, им было слишком скучно, чтобы вставать. У них была жестянка с орехами и сухофруктами, которые они беспрестанно ели. Когда они услышали, как мимо проходит почтальон, Расти тут же вспомнил, что почтальон не знает об отъезде Капуров. Он соскочил с кровати, открыл дверь и побежал по краю крыши.
  
  - Эй, почтальон! - прокричал он, - Есть что-нибудь для мистера и миссис Капур?
  
  - Ничего. - сказал почтальон, - Но есть кое-что для тебя. Мне подняться?
  
  Но Расти сам уже спускался, уверенный, что это письмо от Мины.
  
  Это была телеграмма. Дрожащими пальцами Расти вскрыл её и прочитал, не поднимаясь в комнату. Когда он вернулся, лицо его было белым.
  
  - Что случилось? - сказал Кишен, - Выглядишь как в воду опущенный. Мама больше тебя не любит?
  
  Расти сел на край кровати, его пустые глаза блуждали по полу.
  
  - Ты едешь в Харидвар. [54] - сказал он наконец, - Жить со своей тётей.
  
  - Ну, можешь передать маме, что я останусь тут.
  
  - Это от твоей тёти.
  
  - Почему мама сама не сказала?
  
  - Не хочу тебе говорить.
  
  - Но ты должен мне сказать! - закричал Кишен, делая безрезультатные попытки выхватить телеграмму.
  
  - Ты должен мне сказать, Расти, ты должен!
  
  В голосе Кишена звучала паника, он почти впал в истерику.
  
  - Ладно. - сказал Расти, и голос его был далёким и пустым.
  
  - Машина попала в аварию.
  
  - Что-то случилось с папой?
  
  - Нет.
  
  Установилась жуткая тишина. Кишен беспомощно смотрел на Расти, глаза его были полны слёз и недоумения, а Расти больше не мог сдерживаться, он обнял Кишена и заплакал. И плакал будто за двоих - за себя и за своего друга.
  
  - О, мамочка, мама! - рыдал Кишен, - О, мамочка!
  
  
  [54] Харидва́р - город в Индии, в пятидесяти километрах от Дехра-Дуна, на берегу Ганга.
  

16

  Поздним вечером того же дня небо расчистилось и показались звёзды. Расти сидел на кровати, глядя на звёздное мерцание, и ждал Кишена.
  
  Вот босые ноги застучали по каменному полу и Расти разглядел чёткий силуэт Кишена на фоне бледной луны в дверном проёме.
  
  - Чего ты крадёшься, как привидение? - прошептал Расти.
  
  - Чтобы не разбудить тебя.
  
  - Ещё слишком рано. Где ты был? Я тебя искал.
  
  - Да так, просто гулял.
  
  Кишен сел рядом с Расти, глядя, как и он, на звёзды. Свет луны проходил по их ногам, но не освещал лица.
  
  - Расти.
  
  - Да?
  
  - Я не хочу в Харидвар.
  
  - Знаю, что не хочешь, братец. Но здесь тебе не разрешат остаться. Ты должен отправиться к родственникам. К тому же, Харидвар - красивый город, и там милые люди.
  
  - Я останусь с тобой.
  
  - Я не могу заботиться о тебе, Кишен, у меня ни денег, ни работы. Ты должен остаться с тётей. Я приеду повидаться с тобой.
  
  - Ты никогда не приедешь.
  
  - Я постараюсь.
  
  Каждую ночь вой шакалов доносился из прилежащих джунглей, но этим вечером их завывание звучало ещё ближе к дому.
  
  Кишен спал. Он вымотался - весь остаток дня он бродил, пытаясь выплакаться. Расти лежал без сна, глаза его были широко открыты и наполнены слезами. Он сам не знал - эти слёзы о нём самом, о Мине или о Кишене, но они были о ком-то из них.
  
  'Мина мертва. - сказал он про себя, - Мина мертва. Если Бог существует, он о ней позаботится. Если Бог - это любовь, то моя любовь будет с ней. Она любила меня. Я вижу её так ясно. Её лицо, в пятнистых узорах от солнца и теней листвы, когда мы целовались в лесу, чёрный водопад волос, её усталые глаза, её ноги, в свете лампы похожие на нефрит... Она любила меня, она была моей'.
  
  Расти боролся с чувством бессилия и тщетности, никчёмности жизни. 'Каждую минуту - говорил он себе, - каждое мгновение кто-то рождается и кто-то умирает, можно их посчитать: раз, два, три - рождение и смерть в каждый момент. Что значит только одна жизнь на полотне всей жизни? Что значит одна смерть, кроме как прошедшее время. И если я сейчас умру, внезапно и без причины, что тогда случится, что изменится? Мы живём, не зная почему и для чего'.
  
  Луна заливала комнату мягким чистым светом. Шакалий вой, казалось, доносится из полей позади дома, и Расти подумал: 'Шакал как смерть - уродливый, трусливый, злобный'. Он услышал слабое принюхивание за дверью и поднял голову.
  
  В проёме, против лунного света, стояла тощая, алчущая фигура шакала, и глаза его злобно сверкали.
  
  Расти хотел закричать. Он хотел швырять всё, что есть в комнате в эту хнычущую, бесчувственную тварь, или, вместо этого, броситься самому из окна. Но он не сделал ничего из этого.
  
  Шакал поднял голову к небу и издал протяжный, леденящий кровь вой, пробежавший, словно электрический ток, через всё тело. Кишен подскочил и обхватил Расти.
  
  И тогда Расти закричал.
  
  Это был наполовину крик, наполовину - визг, он исходил откуда-то из живота, затем его подхватывали лёгкие и вышвыривали в ночную пустоту. Всё вокруг, казалось, тряслось и вибрировало от этого вопля.
  
  Шакал скрылся. Кишен захныкал, отстранился от Расти и зарылся в одеяло.
  
  Когда эхо вопля стихло, ночь вновь обратилась в плотную, окаменелую тишину, и единственным звуком в этой толще были всхлипы Кишена под одеялом, напуганного не столько воем шакала, сколько жутким криком Расти.
  
  - Ох, Кишен, братец. - взмолился Расти, приобнимая мальчика, - Не плачь, пожалуйста, не плачь. Ты заставляешь меня бояться себя самого. Не бойся, Кишен. Не заставляй меня бояться себя.
  

*

  
  Утром их отношения стали немного напряжёнными.
  
  Приехала тётя Кишена. При ней была тонга, [55] чтобы увезти Кишена. Она дала Расти сто рупий, которые, как она сказала, были от мистера Капура. Расти не хотел их брать, но Кишен выбранил его и заставил принять деньги. Беспокойная пони, впряжённая в тонгу, скребла землю, чавкала и всхрапывала. Возница слез на землю и держал поводья, пока Кишен и его тётя забирались на сиденья. Кишен не пытался скрыть своё горе.
  
  - Надеюсь, ты приедешь, Расти. - сказал он.
  
  - Я приеду, мы обязательно увидимся, будь уверен.
  
  Выражение Кишеном каких-либо глубоких душевных чувств было чрезвычайно редким явлением, обычно он был поглощён заботами о благополучии плоти, и не высказывался ни о чём основательном. Но глубокие чувства у него были, просто он редко их показывал.
  
  Он сморщил нос и постучал по нему.
  
  - Глубоко внутри - сказал он, - Я совершенно одинок.
  
  Извозчик щёлкнул кнутом, лошадь фыркнула, колёса заскрипели, и тонга двинулась вперёд. Экипаж угодил в ров, и казалось, что все должны упасть, но этого не произошло - Кишен и его тётя были по-прежнему на своих местах. Возница постучал в колокольчик, и тонга свернула на главную дорогу, ведущую к вокзалу. Копыта лошади цокали, а колёса экипажа пищали и тряслись.
  
  Расти помахал. Кишен сидел недвижно и прямо, сжав руками полы своей рубашки. Расти почувствовал, что боится за Кишена, который сидит, словно сам по себе, отдельно от своей тёти, будто отрёкся от неё или с ней не знаком. Как будто его увозили в какой-то чуждый мир, где никто его не знает, и никому до него нет дела.
  
  Расти боялся за него потому, что знал неприрученность и независимость Кишена.
  
  Извозчик прикрикнул на лошадь, тонга направилась в поворот и скрылась из виду.
  
  Расти стоял в воротах, глядя на пустую дорогу. Он думал: 'Я вернусь в свою комнату, время продолжит свой бег, и будут происходить разные вещи, но вот это никогда не повторится. По-прежнему будет солнце и будут личи, а потом появятся новые друзья, но это будут не Мина и не Кишен, потому что наши пути разошлись. Мы с Кишеном оба плыли по течению, но я застрял в камышах, а его понесло вперёд, и если бы я зацепился за него, я уже бы не был прежним. Наверное, это грустно. Кишен исчез, а вместе с ним исчезла и часть моей жизни. Глубоко внутри я совершенно одинок'.
  
  
  [55] Тонга - лёгкая двухколёсная пассажирская повозка, движимая лошадью или ослом.
  

17

  Тягучий беспокойный день. Мимо прошёл водонос с кожаным мешком, расплёскивающий воду на пыльную дорогу. Появился торговец игрушками, выкрикивая названия своих товаров высоким монотонным голосом, тут же набежала стая ребятишек.
  
  У торговца игрушками был длинный бамбуковый шест, к которому накрест были привязаны две или три палки покороче, с которых свешивались всевозможные игрушки: целлулоидные барабаны, жестяные часы, крошечные флейты и свистки, разноцветные тряпичные куклы; а когда эти игрушки заканчивались, торговец заменял их другими из большого мешка - таинственного и пленительного, ведь кроме торговца игрушками в него никому нельзя было заглядывать. Торговца одинаково привечали и богатые, и бедные за то, что его игрушки никогда не стоили больше четырёх анн, так что товар никогда не залёживался дольше одного дня.
  
  Расти понравились эти дешёвые игрушки и он увлёкся украшением ими комнаты. Он купил флейту за две анны и, поднимаясь по ступеням, насвистывал в неё.
  
  Сняв рубашку и сандалии, он распластался на кровати и уставился в потолок. По балкам сновали ящерицы, лысая майна прыгала по подоконнику. Расти почти уснул, когда в комнату пришёл Соми. Выглядел он вялым.
  
  - Что-то мне нехорошо, - сказал он, - Не хочу оставаться в одежде.
  
  Так что он тоже стянул с себя рубашку и бросил её на стол, а затем, встав перед зеркалом, принялся изучать состояние своего тела. Потом повернулся к Расти.
  
  - Выглядишь неважно. Все эти хитросплетения в твоих волосах...
  
  - Мне плевать.
  
  - Похоже, ты очень тоскуешь по миссис Капур. Она была очень добра.
  
  - Я любил её, ты что, не знал?
  
  - Нет. Единственное, что я знаю - моя собственная любовь. Расти, лучший-прелучший друг, ты не можешь оставаться в этой комнате, тебе нужно вернуться ко мне. К тому же, в дом скоро въедут новые наниматели.
  
  - Уйду, когда они приедут, или когда хозяин узнает, что я тут живу.
  
  Обычно сияющее лицо Соми было каким-то мрачным, а в его глазах читалось некоторое волнение.
  
  - Пойду, принесу огурец. - сказал он, - Мне надо с тобой кое о чём поговорить.
  
  - Не хочу огурец. - ответил Расти, - Хочу кокос.
  
  - Это я хочу огурец.
  
  Расти был раздражён. Комната, кровать, его собственная кровь - всё было раскалено. Он нетерпеливо буркнул:
  
  - Иди и ешь свой огурец, а я ничего не хочу.
  
  Соми взглянул на него с болью в глазах, будто его укололи, не произнеся ни слова взял свою рубашку и вышел из комнаты. Расти слышал шлёпанье его сандалий по ступенькам, а потом шорох велосипедных колёс по гравию.
  
  - Соми! - закричал Расти, вскакивая с кровати и выбегая на крышу, - Вернись!
  
  Но велосипед перепрыгнул канаву, рубашка Соми колыхнулась, и всё. Расти ничего не оставалось, кроме как вернуться в кровать. Он был встревожен своим жёлчным, дурным поведением. Он снова лёг и вперился в потолок, на ящериц, снующих друг за дружкой по стропилам. На крыше дрались две вороны, выдёргивая друг у друга перья. Всё было раздражено.
  
  'В чём дело? - недоумевал Расти, - Я разговаривал с Соми в горячке, а не в гневе, но мои слова были злы. Теперь я несчастен, и всё мне осточертело. А, Дьявол! '
  
  Он закрыл глаза и отгородился от всего.
  
  Открыл он их из-за раздавшегося рядом смеха. Лицо Соми было рядом с лицом Расти и смеялось в него.
  
  - О чём мечтаешь, Расти? Я никогда ещё не видел тебя так сладко улыбающимся.
  
  - Я не мечтал. - сказал Расти, вставая и приободряясь от того, что Соми вернулся, - Извини меня за то, что был груб. Я чувствовал себя...
  
  - Хватит. - урезонил его Соми, приложив палец к его губам.
  
  - Видишь, я всё устроил. Вот кокос тебе, а вот огурец мне!
  
  Они сели, скрестив ноги, на кровати, и смотрели друг на друга. Соми со своим огурцом, а Расти - с кокосом. Кокосовое молоко проливалось Расти на подбородок и стекало на грудь, услаждая его прохладой.
  
  Расти сказал:
  
  - Я беспокоюсь за Кишена. Он точно будет не в ладах с роднёй, которая, кстати, недолюбливала его родителей. А мистер Капур и слова не скажет теперь, без Мины.
  
  Соми молчал, издавая лишь звук разжёвывания огурца. Он посмотрел на Расти с неуверенной улыбкой на губах, но не в глазах, и принуждённо, проговорил:
  
  - Я собираюсь в Амритсар[56] на несколько месяцев. Но весной я вернусь. Расти, с тобой должно быть здесь всё в порядке.
  
  Новость была столь неожиданной, что Расти не сразу смог её воспринять. Мысль о том, что однажды Соми, прямо как Ранбир, или Сури, или Кишен, может покинуть Дехра-Дун, никогда не приходила ему в голову. Он не мог разговаривать. Болезненная тяжесть сковала его сердце и мозг.
  
  - Эй, Расти! - рассмеялся Соми, - Не нужно так смотреть, будто в твоём кокосе яд!
  
  Яд был в словах Соми. И этот яд действовал, распространяясь по венам Расти, проникая в сердце, отравляя мозг, травмируя.
  
  Он сказал:
  
  - Соми... - Но далее ничего не последовало.
  
  - Доедай кокос.
  
  - Соми, - повторил Расти, - Если ты уедешь из Дехры, я тоже уеду.
  
  - Ешь ко... чего-о?
  
  - Я тоже уеду.
  
  - Ты рехнулся?
  
  - Вовсе нет.
  
  Посерьёзневший и озадаченный, Соми положил руки на запястья друга и потряс головой, ничего не понимая.
  
  - Зачем, Расти? Куда?
  
  - В Англию.
  
  - Но у тебя нет денег, дубина ты стоеросовая!
  
  - Я могу получить вспомогательную субсидию. Правительство Британии оплатит переезд.
  
  - Ты гражданин Британии?
  
  - Не знаю...
  
  - Тоба! - Соми шлёпнул себя по ногам и поднял отчаянный взгляд, - У тебя нет гражданства ни Индии, ни Британии, и ты решил, что кто-то будет платить за твой переезд! И как ты получишь паспорт?
  
  - Как? - взволнованно поинтересовался Расти.
  
  - Тоба! У тебя есть свидетельство о рождении?
  
  - А, нет.
  
  - Ну, значит, ты не родился. - постановил Соми с некоторым даже удовлетворением, - Ты не живёшь! Ты никогда не возникал в этом мире!
  
  Он перевёл дыхание и помахал пальцем в воздухе:
  
  - Расти, ты не можешь уехать.
  
  Подавленный, Расти лёг.
  
  - На самом деле, я никогда и не думал уезжать. - пояснил он, - Я сказал это просто потому что так почувствовал. Не потому, что я несчастен - я никогда прежде не был счастливее где бы то ни было, - а потому, что я беспокойный, и всегда таким был. Не думаю, что я хоть где-нибудь останусь надолго.
  
  Он говорил правду. Расти всегда говорил правду. Он определял правду через чувства, и когда высказывал то, что чувствует, говорил правду (другое дело, что он не всегда высказывал свои чувства). Он никогда не лгал. Врать не нужно, если знаешь, как утаивать чувства.
  
  - Твоё место здесь. - сказал Соми, пытаясь примирить Расти с обстоятельствами, - В большом городе ты пропадёшь, а твоё сердце разобьётся. А когда ты вернёшься, если вернёшься, я уже повзрослею, и ты тоже повзрослеешь, я имею ввиду, ещё больше, чем сейчас, и мы будем друг другу как чужие... Да и к тому же, в Англии нет лавки чаата!
  
  - Но моё место не здесь, Соми. Моего места нигде нет. Даже если бы у меня были бы родители, его всё равно бы не было. Я полукровка, я знаю это, и это всё равно, что не иметь своего места.
  
  'Что я говорю? - подумал Расти, - с какой стати я ищу оправдания своим нынешним горестям в своей наследственности? Никто меня не прогонял, я был свободен в выборе. Я хочу сбежать из Индии, но при чём тут моё происхождение? '
  
  - Так же можно сказать, что твоё место везде. - сказал Соми, - А ты никогда не говорил мне, что смешанный. Ты бледный, как европеец.
  
  - Я не особенно много думал об этом.
  
  - Ты стыдишься?
  
  - Нет. Мой опекун стыдился. Он держал это при себе, и только однажды проговорился, когда я вернулся домой с фестиваля Холи. Тогда я был рад этому, так что, когда он мне сказал, я не застыдился, я был горд.
  
  - А теперь?
  
  - Теперь? Я не особенно в это верю. Почему-то я никак не ощущаю себя смешанным.
  
  - Так и не сваливай всё на то, чего нет.
  
  Расти немного устыдился, и оба друга некоторое время помолчали. Затем Соми встряхнулся и сказал:
  
  - Итак ты уезжаешь. Бежишь из Индии.
  
  - Нет, не из Индии.
  
  - Так ты убегаешь от своих друзей, от меня?!
  
  Расти посчитал это замечание ироничным и позволил себе добавить саркастического тона:
  
  - Это ты, Мастер Соми, тот из нас двоих, кто уезжает. Я всё ещё здесь. Ты же едешь в Амритсар. Я только хотел бы уехать. И я здесь один, все разъехались. Так что, если так выйдет, что уеду и я, единственным человеком, от которого я буду бежать, буду я сам!
  
  - А, - сказал Соми, мудро покачивая головой, - И убегая от себя, ты сбежишь от меня и из Индии. Ладно, вставай. Пойдём, поедим чаата.
  
  Он стащил Расти с кровати и вытолкал его из комнаты. На верхних ступенях он запрыгнул Расти на спину, пришпорил его пятками и прокричал:
  
  - Н-но-о, мой пони! Бегом по ступеням!
  
  Расти понёс его по ступенькам, а внизу сбросил на траву. Они смеялись, но в этом смехе не было особого веселья; они смеялись ради дружбы.
  
  - Лучший-прелучший друг! - позвал Соми и бросил горсть грязи Расти в лицо.
  
  
  [56] Амритсар - город в штате Пенджаб, священный город сикхов.
  

18

  Все покинули Дехра-Дун. Мина никогда не вернётся, Капур, видимо, тоже вряд ли. Отъезд Кишена окончательный. Ранбир пробудет в Массури до зимы, а сейчас только лето, а Соми не будет ещё дольше. Все, кого Расти знал, уехали, и не осталось никого, с кем он был бы знаком достаточно, чтобы любить или ненавидеть.
  
  Были, конечно, люди у резервуара - слуги, няньки, дети, - но они заняты целый день, так что покидая их Расти оставался сам с собой и с воспоминаниями о компании.
  
  Он хотел забыть Мину. Если бы Кишен был с ним, это было бы возможно - два парня могут довольствоваться компанией друг друга. Но будучи один, Расти понял, что он сам себе не хозяин.
  
  Капур. Для Капура Мина умерла идеально. Он не подозревал её в неверности, так что она умерла совершенной, отыскав секрет свободы. Расти знал, что верно оценил Капура, когда высмеял угрозы Сури шантажом, он был уверен, что Капур не поверит ни единому порочащему Мину слову.
  
  И Расти вернулся к своим мечтаниям, в свой чудесный мир, где он сам выходил совершенным. Довольно часто он разговаривал сам с собой, а иногда - с ящерицами.
  
  Он боялся ящериц, но в то же время восхищался ими. Они восхищали его когда меняли свой цвет с коричневого на красный, а с красного - на зелёный, сообразно обстановке. Но когда они теряли хватку и падали с потолка, с лёгким, влажным, бескостным звуком, они вызывали у него отвращение. Он думал, что однажды ночью какая-нибудь из них наверняка упадёт ему на лицо.
  
  Идея, пришедшая к нему однажды вечером, чуть не побудила его к внезапной и лихорадочной деятельности. Он придумал сделать сад на крыше, возле своей комнаты.
  
  Этой задумкой он увлёкся до такой степени, что потратил несколько часов, планируя расположение клумб и воображая законченную картину с бархатцами, циниями и космеями, цветущими кругом. Но у него не было никаких инструментов. Почву и кирпичи нужно было таскать снизу, и нужны были семена. И ещё Расти подумал, что после всех этих стараний крыша может провалиться, или всё размоет дождём. Да и всё равно, он уезжает.
  
  Его мысли обратились внутрь его самого. Постепенно он вернулся к тому же образу мыслей, который делал его жизнь с опекуном пустой и бессмысленной. Он начал раздражаться, грезить, терять связь с реальностью. Целая жизнь нескольких последних месяцев внезапно закончилась, и настоящее стало одиноким и депрессивным. Будущее стало искажённой картинкой, созданной из его собственных блуждающих фантазий.
  
  Однажды вечером, сидя на ступеньках, он поймал себя на том, что крутит в пальцах ключ. Это был ключ, который Капур попросил его приберечь, ключ от задней двери. Расти вспомнил о бутылках с виски. 'Давай выпьем одну сами' - предложил когда-то Кишен, и Расти подумал: 'Почему бы и нет. Несколько бутылок не повредят'. И прежде чем он успел обдумать это, задняя дверь была уже открыта.
  
  В тот вечер он пил в своей комнате чистый виски. Он впервые пробовал алкоголь и не нашёл в нём ничего приятного. Но он пил не для удовольствия, а только чтобы забыться.
  
  Выпито было ещё не много, когда он обнаружил, что крыша имеет уклон. Ему казалось, что он соскальзывает от своей двери в поле за домом, как по жёлобу. Вокруг фикуса вдруг начали роиться сонмы пчёл. Ящерицы приобрели все цвета сразу, как кусочки радуги.
  
  Выпив ещё, он начал разговаривать. Только не с самим собой, а с Миной, которая придавливала его голову к подушке, пытаясь уложить его. Он сопротивлялся, но Мина была очень сильной, и он заплакал.
  
  Затем он ещё немного выпил. Пол начал покачиваться, и Расти пришлось нелегко, когда он удерживал стол, чтобы тот не опрокинулся. Стены проваливались внутрь комнаты. Он сделал ещё глоток виски, и стал держать стены руками. Теперь он мог совладать со всем. Кровать качалась, стул и стол скользили, стены колебались, но у Расти всё было под контролем, он был одновременно везде, держа всё здание голыми руками.
  
  А потом он поскользнулся, и всё повалилось на него сверху, и стало темно.
  
  Утром, когда он проснулся, он выбросил оставшиеся бутылки из окна и, проклиная себя за глупость, пошёл к резервуару умываться.
  

*

  
  Дни проходили, сухие и пыльные, все одинаковые. Регулярно Расти наполнял свой глиняный расписной сосуд водой из резервуара и промачивал тростниковый коврик, который висел в дверном проёме. Иногда, в поле, дети играли в крикет, но он не мог собраться с силами, чтобы присоединиться к ним. Из своей комнаты он слышал стук молоточков по мячикам, крики, одинокий голос, переходящий в визг, выражавший несогласие со злосчастным рефери. Глухой звук удара по футбольному мячу или бряканье хоккейной клюшки. Но лучше всех звуков была мелодия бубенцов и браслетов на ногах нянек, занятых у резервуара.
  
  Время шло, но Расти не зал об этом. Это было похоже на жизнь в доме у реки - река всегда течёт мимо дома, и утекает прочь, но для Расти, живущего в доме на берегу, река не утекала, утекала вода, а река оставалась. Расти страстно желал, чтобы что-то произошло.
  

19

  Пыль поднималась огромными облаками и опадала на дорогу, облепляя всё, чего касалась, жгучая, удушливая, колючая.
  
  Затем был гром.
  
  Внезапно налетел ветер, в воздухе повисло баюкающее ожидание. А затем, над пылью, нависли большие урчащие тучи.
  
  Что-то происходило.
  
  Всё началось с одинокой капли, упавшей на подоконник, а потом по крыше застучало. Расти ощущал трепетное ожидание, его охватило нетерпение. Дожди пришли, чтобы разорвать монотонность летних месяцев, муссон пришёл!
  
  Небо содрогнулось, облака застонали, вилка молнии рассекла небеса, и затем всё небо взорвалось.
  
  Дождь изливался, барабаня по рифлёной крыше. Видимость была не далее двадцати метров, так что комната оказалась отрезанной от всего остального мира непроницаемой стеной дождя.
  
  Расти хотел испытать всю новизну первого ливня. Он сбросил одежду и голый выскочил на крышу, где ветер хлестал его водой по телу так, что он извивался в экстазе. Дождь был более пьянящим, чем алкоголь, и Расти было трудно удержаться от воплей и дикой пляски в забытьи. Сила и свежесть дождя принесли огромное облегчение, смыв застой, затянувший Расти, отравлявший его ум и тело.
  
  Дождь мёл по городу, расчищая небо и землю. Деревья гнулись под напором ветра и воды. Поле стало трясиной. Цветы прибило к земле.
  
  Расти вернулся в комнату весёлый, его тело ныло, и обнаружил потоп. Вода проникала и через дверь, и через окно, и через крышу, так что набралось по щиколотку. Он бросился на кровать.
  
  Кровать приобрела очарование затерянного в океане острова. Расти обтёрся простынями, ощущая нежное тепло. Затем он сел на корточки и стал смотреть в окно.
  
  Дождь становился плотнее и быстрее. Дверь хлопала, водосток бурлил, стаккато брызг ритмично колотило по крыше. Сливная труба кашляла и захлёбывалась. Тёмная завеса неба сгустилась до предела, согнувшиеся деревья раскачивались. На дорогу обрушились потоки воды, гравийные дорожки превратились в маленькие реки.
  
  Дождь прекратился так же внезапно, как начался.
  
  Воцарилось спокойствие. Стекающая из стока вода падала в дренаж. Лягушки квакали и скакали по жидкой грязи.
  
  Будто в отместку вышло солнце. На листьях и лепестках капли воды засверкали серебром и золотом. Кошки выбрались из сухих углов построек, моргающие, сонные, невозмутимые и без всякого восторга.
  
  Дети начали выбегать из домов.
  
  'Барсаат, [57] барсаат! - кричали они, - Дожди пришли! '
  
  Крыши стали главным местом омовения. Дети, ночные сторожа, собаки, - все высыпали на крыши, чтобы испытать новизну свежести душа из дождя.
  
  Майдан оживился матчами. Игра именовалась муссонными футболом - в неё играли в жидкой грязи, доходившей до колен. Мяч был тяжёлым и скользким, и его было трудно пинать босыми ногами. Молодёжь с базара играла босиком, потому что, во-первых, ботинки слишком неудобны для таких условий, а во-вторых, мало кто мог их себе позволить.
  
  Однако дожди принесли Расти лишь мимолётное оживление. Первый ливень казался яростнее и свежее, чем последующие, проливавшиеся каждый день.
  
  Едва ли что-то может быть более унылым, чем сырость, ржавчина, плесень и бессолнечное тепло, окутывающее пространство. Будь здесь Соми или Кишен, можно было бы урвать какое-то удовольствие у стихии, а был бы здесь Ранбир, можно было бы надеяться на приключения. Но один Расти маялся скукой.
  
  Праздные часы он проводил, глядя как стекает вода из водоотвода за дверью. 'Где моё место? - гадал он, - Что я делаю, что со мной происходит? '
  
  Он твёрдо решил разорвать круг безвременья и смирения, и покинуть Дехра-Дун.
  
  'Я должен ехать - сказал он себе, - Не хочу сгнить, как манго в конце сезона, или сгореть, как солнце в конце дня. Я не могу жить как садовник, повар или водонос, делая одно и то же каждый день всю жизнь. Мне неинтересно сегодня, я хочу завтра. Не могу жить в одной и той же маленькой комнатке до конца дней, с ящерицами вместо семьи; не могу жить по чужим домам, не имея собственного. Я должен вырваться! Одно из двух: быть либо кем-то определённым, либо никем, а кое-кем быть не хочу'.
  
  Он решил ехать в Дели, на приём к высокому послу Великобритании, который, конечно же, предоставит ему субсидию на билет в Англию. Расти написал Соми, изложив свой план, согласно которому путь лежал через Харидвар, где он сможет повидаться с Кишеном - адрес его тёти имелся.
  
  Ночью Расти спал прерывисто, думая и беспокоясь о будущем. Он слушал мерцающее пение лягушек, барахтавшихся в канаве под лестницей, отрешённый плач шакала, и перед ним возникали тревожащие вопросы о любви и расставании, о жизни и смерти, и эти вопросы переполняли сон юноши.
  
  Однако на следующую ночь, ночь перед отъездом, не было ни лягушачьего кваканья, ни шакальего воя, которые до этого будили Расти, или настойчивых вопросов, а только предчувствие перелома и ощущение окончания чего-то.
  
  
  [57] Barsaat - дождь на хинди.
  

20

  Почтальон принёс письмо от Соми:
  
  'Дорогой Расти,
  
  Лучший-прелучший друг, никогда не путешествуй третьим классом. Всю дорогу до Амритсара я спал стоя - настолько был переполнен вагон.
  
  Я должен вернуться в Дехру весной, как раз вовремя, чтобы увидеть, как вы с Ранбиром празднуете Холи. Я знаю, ты порываешься покинуть Индию и сбежать в Англию, но подожди нашей встречи, хорошо? Ты боишься умереть, не сделав чего-то. Ты боишься умереть, Расти, но едва ли ты начинал жить.
  
  Я знаю, в Дехре ты несчастлив и, должно быть, одинок. Но подожди немного, потерпи, и плохие дни пройдут. Мы не знаем, зачем мы живём, и бесполезно пытаться это разузнать. Но мы должны жить, Расти, потому что действительно хотим этого. И пока мы этого хотим, мы находим то, для чего нам жить, и даже за что умереть.
  
  Мама чувствует себя хорошо и передаёт тебе привет. Скажи мне, если тебе что-нибудь нужно.
  
  Соми'.
  
  Расти аккуратно сложил письмо и положил его в карман рубашки. Он намеревался сохранить его навсегда. Он не мог ждать возвращения Соми, но знал, что их дружба на всю жизнь, и её красота навсегда с ним. И когда Соми вошёл в жизнь Расти, и когда вышел из неё, его тюрбан был набекрень, а сандалии шлёпали по пяткам при ходьбе.
  
  У Расти не было ни чемодана, ни свёртка спальных принадлежностей, которые нужно было бы паковать, вообще никаких вещей, кроме одежды, что была на нём, которая, впрочем, принадлежала Соми, да пятидесяти рупий, за которые нужно было благодарить Кишена. Он никак не готовился к путешествию, а просто ускользнул, без малейшего волнения и беспокойства, незамеченным.
  
  За час до того, как отправиться на станцию, он прилёг отдохнуть. Он смотрел на потолок, где суетились ящерицы - бездушные создания никак не реагировали на его отбытие, один человек для них был неотличим от другого. Лысая майна, прыгавшая на подоконнике, продолжит драться и терять перья. Вороны и белки на дереве манго останутся без Расти, но не будут по нему скучать. Так и есть, один человек не отличается от другого, другое дело - отличие, например, человека от собаки.
  
  Когда Расти уходил из комнаты, у резервуара кипела жизнь: бельё отбивали камнем, и побрякушки на ногах нянек звенели. Расти не смог бы вынести прощания с людьми у резервуара, так что он оставил дверь открытой, чтобы никто не заподозрил, что он уезжает. Он спустился по ступенькам, которых было двадцать две - он сосчитал напоследок, - перепрыгнул канаву, и медленно пошёл по гравийной дороге, пока не скрылся из местности.
  
  На майдане, когда он пересекал его, одна группа студентов играла в крикет, а другая боролась. Мимо играющей молодёжи прокатывались детские коляски, неподалёку сплетничали девушки. Расти вспомнил свою первую ночь на майдане, когда он был напуганным, промокшим и одиноким. Идя по майдану теперь, когда на нём множество людей, он ощущал всё то же одиночество, ту же отчуждённость. На базар он пришёл с тяжёлым сердцем. Из лавки чаата разносился знакомы запах специй, слышалось потрескивание горящего жира. Дети врезались в Расти, а коровы преграждали путь, и хоть он всегда знал, что всё это обычные вещи, только сейчас он обратил на них внимание. Казалось, весь базар удерживает его, тащит обратно.
  
  Он не мог вернуться: хоть он боялся грядущего и страшился неизвестного, но вперёд было идти проще, чем назад.
  
  Торговец игрушками прокладывал себе путь через толпу, дети сгрудились вокруг него и тянулись к его шесту. Расти нащупал две анны, выбрал глазами маленький плюмаж из красных перьев, совершенно бесполезный, и решил его купить.
  
  Но не успел он купить вещицу, как кто-то дёрнул его за рукав.
  
  - Чотта сагиб, чотта сагиб! - говорил мальчик-уборщик, слуга мистера Харрисона. Расти не мог не узнать бритую голову и сияние зубов, и захотел отвернуться, проигнорировать уборщика, который ассоциировался с прошлым, которое было далеко и, в то же время, неуютно близко. Но рука всё щипала его рукав, и Расти устыдился и рассердился на себя за попытку проигнорировать кого-то, кто никогда не причинял ему ничего дурного, и всегда был очень дружелюбен.
  
  Расти больше не был сагибом, у него не было слуг, и он не был индийцем, так что не принадлежал ни к какой касте, а значит не мог называть кого-либо неприкасаемым.
  
  - Ты не на работе? - спросил Расти.
  
  - Нет работы. - Уборщик улыбался, сияя белизной зубов на фоне темноты лица.
  
  - А как же мистер Харрисон, твой господин?
  
  - Уехал.
  
  - Уехал... - произнёс Расти и был одновременно удивлён и не удивлён
  
  - Куда он уехал?
  
  - Не знаю, но он уехал навсегда. Перед этим я получил расчёт. Я пролил грязную воду на веранде, а господин, он ударил меня по голове рукой - шлёп! Я сказал: 'Сагиб, Вы жестокий', а он сказал, что нет никакой жестокости при обращении с животными. Потом он сказал мне, что я уволен, потому что он всё равно уезжает. Я два дня без жалованья.
  
  Расти испытал облегчение и неопределённость: теперь он никогда не сможет вернуться, захочется ему того, или нет, он никогда не сможет вернуться в свой старый дом.
  
  - А что остальные? - спросил Расти.
  
  - Они ещё там. Жена миссионера милая леди, она дала мне пять рупий перед тем как я ушёл.
  
  - А ты? Ты работаешь где-то?
  
  - Нет работы. - снова блеснул улыбкой уборщик.
  
  Расти не посмел предложить мальчику денег, хотя тот их, наверное, принял бы, однако в мальчике-уборщике Расти видел достоинство и не хотел его умалять.
  
  - Я постараюсь найти тебе работу. - сказал он, позабыв о том, что он на пути к станции, чтобы купить билет в один конец, и объяснил мальчику, где живёт.
  
  Инстинктивно мальчик ему не поверил. Он автоматически покивал головой, но недоверие читалось в его глазах, и когда Расти покинул его, тот всё ещё кивал, не адресуясь ни к кому.
  

*

  
  На железнодорожной станции толкались и невообразимо кричали подёнщики, поднимавшие тяжёлые сундуки с очевидной лёгкостью. Торговцы выкрикивали свои товары, тачки гремели, заезжая на платформу и съезжая с неё. Газировка, апельсины, орехи ареки[58], сладости. Орды теснились у открытых лотков, роились над покрытыми стеклом ящиками. Дворняги, бесхозные и голодные, рыскали по платформе и путям, выискивая брошенные остатки еды и, при каждой возможности, пытались что-нибудь стащить.
  
  Пренебрегая советом Соми, Расти купил билет в третий класс и нашёл пустой отсек в вагоне. Кондуктор свистнул в свисток, но никто не обратил внимания. Люди продолжали заниматься своими делами, уверенные, что поезд не тронется в ближайшие десять минут - Харидварский почтовый никогда не отправляется вовремя.
  
  Расти был в отсеке единственным, до появления толстой многословной женщины, просочившейся в двери и распростёршейся на всю полку. Казалось, она задумала отвадить прочих пассажиров, чтобы те не входили. У неё были маленькие глазки-бусинки, вкраплённые на широкое лунообразное лицо, и она любопытно посматривала на Расти, быстро отводя взгляд всякий раз, когда он смотрел в её сторону.
  
  Кондуктор дал второй свисток, и теперь остальные заходили быстрой чередой: молодая женщина с ребёнком, солдат в униформе, мальчик лет двенадцати; всё это были бедные люди, не считая толстой женщины, которая поехала третьим классом только из экономии.
  
  Снова раздался свисток кондуктора, но поезд не трогался. Для Харидварского почтового это было естественно, никто и не ожидал, что он отправится по расписанию - за всю историю такого не бывало (даже в период британского правления), вот и сейчас не следовало нарушать традицию, на которую все полагались. Люди немного опасались, что однажды какой-нибудь бестолковый юнец отправит поезд строго по расписанию - только вообразите, что тогда будет! Вся система железных дорог обратится в хаос, ведь, надо ли говорить, все остальные поезда ориентируются по Харидварскому почтовому.
  
  Так что кондуктор продолжал свистеть, а торговцы - просовывать головы в окна, продавая апельсины, газеты и газировку.
  
  'Газировка! - воскликнула толстая дама, - кому она нужна, когда у наших фермеров с собой фляжки чистой свежей воды, и они поделятся с нами, разве нет? Паан-валла! [59] Позовите его, быстро, он даже не останавливается у окон! '
  
  Кондуктор посвистел снова.
  
  И поезд тронулся.
  
  Харидварский почтовый, согласно традиции, отбыл из Дехра-Дуна с получасовым опозданием.
  

*

  
  Возможно оттого, что Расти всегда жил в Дехра-Дуне, он проявлял необычный интерес ко всему, что слышал и видел. Вещи, которые он обычно не заметил бы, теперь привлекали его внимание и оставляли яркий отпечаток в сознании: жестикуляция подёнщиков в момент, когда поезд пошёл; собака, облизывающая шкурку банана; голые дети без присмотра, надрывно плачущие среди груды тюков.
  
  Платформа, фруктовые лотки, рекламные доски - всё ускользало.
  
  Поезд набирал скорость, вагоны стонали, скрипели и бешено качались. Но оставив станцию и город позади, колёса обрели ритм и отбивали время по рельсам, напевая свою песню.
  
  Это была грустная песня, настойчивая и фаталистическая.
  
  Начиналась другая жизнь.
  
  Однажды утром, месяцы назад, Расти услышал барабан в лесу, одиночный бит: 'дам-тап', и в безмятежности утра это был призыв, послание, необоримая сила. Расти оторвался от своих корней, чтобы претерпеть пересадку и произрастать новой жизнью. Но рост был таким стремительным, что, лишённый крепких корней, Расти быстро захирел. И теперь он снова сбегал. Вместо барабана теперь стук и тряска поезда, уносящего его прочь из Индии, от Соми, от лавки чаата и от базара. Он не знал зачем, а знал лишь, что потерян и одинок, уставший и старый - не достигший семнадцати, но старый.
  
  Возле Расти, у окна, на коленках сидел маленький мальчик, и считал телеграфные посты. Казалось, что это посты проносятся мимо, пока поезд стоит на месте. Ощущалось только покачивание вагонов.
  
  Поезд пролетал через леса, и ребёнок иногда восторженно махал руками, показывая на оленя, могучего замбара[60] или нежного аксиса. Обезьяны визжали на деревьях, или бежали вприпрыжку за поездом, держа на груди своих цепляющихся детёнышей. Джунгли были густыми, закрывающими небо и прошло около получаса, когда поезд выехал на открытую местность, а солнце пробилось в окна вагонов. Теперь они качались среди возделываемых земель: полей маиса и сахарного тростника, мимо приземистых глинобитных деревушек, мимо стад волов, распахивавших почву. Они проносились, оставляя за собой только след вихрящегося дыма.
  
  Коричневые босые дети выбегали из домишек и махали поезду, выкрикивая приветствия, а мальчик в вагоне махал им в ответ и радостно кричал. Затем он повернулся к соседям по вагону, сияя от удовольствия.
  
  Ребёнок начал болтать о том и о сём, а пассажиры добродушно слушали его: фермер - с простым искренним интересом, толстая дама - с терпеливой улыбкой, а солдат - со снисходительным видом. Молодая женщина и её ребёнок спали. Расти и самого клонило в сон, и он не слушал мальчика. Он туманно думал о Кишене и о том, как тот удивится и обрадуется.
  
  С этими мыслями он уснул.
  

*

  
  Когда он проснулся, поезд уже приближался к Харидвару. Он проспал почти час, но сам ощущал, будто прошло минут пять.
  
  В горле пересохло и, хоть его рубашка была мокра от пота, он немного дрожал. Руки тряслись, и чтобы это побороть, ему пришлось сжать кулаки.
  
  Уже в полдень поезд дымил на станции Харидвара, изрыгая пассажиров.
  
  Толстая дама, решившая быть первой на выход, встала у проёма, перегородив его, но Расти и солдат её перехитрили, выбравшись через окно.
  
  Расти почувствовал себя лучше, как только выбрался на станцию, однако он уже понимал - у него жар. Ощущение качки после поезда продолжалось, и стук колёс по рельсам всё ещё отдавались у него в голове.
  
  Он медленно шёл со станции, утешаясь мыслью о том, что в доме тёти Кишена наверняка он найдёт отдых и угощение. А ночью ему нужно сесть на поезд в Дели.
  
  
  [58] Арека, или бетелевая пальма - тропическое растение семейства пальмовых.
  
  [59] Торговец листьями бетеля.
  
  [60] Индийский замбар - животное из семейства оленевых.
  

21

  Дом располагался на вершине холма, и с дороги Расти видел реку за холмом, и храмы, а также сотни людей, движущихся по изящным ступеням, уходившим в воду, к священной реке. Харидвар был местом паломничества.
  
  Расти постучал в дверь и первым делом услышал звук босых ног по каменному полу. Дверь открыла некая леди, незнакомая Расти, и они смотрели друг на друга вопросительным взглядом, озадаченные.
  
  - О... Намастэ[61] джи, [62] - запинаясь проговорил Расти, - Здесь... Здесь живёт мистер Капур или его сестра?
  
  Леди не сразу ответила. Она смотрела на юношу с определённым интересом, пытаясь понять его намерения. Она была одета просто и элегантно, и выглядела утончённо, так что Расти был убеждён, что она осматривает его не более чем из любопытства к новизне.
  
  - Прошу прощения, кто Вы? - спросила она.
  
  - Я друг из Дехры. Я уезжаю из Индии и хотел бы повидаться с мистером Капуром и его сыном напоследок. Они здесь?
  
  - Только мистер Капур. Проходите.
  
  Расти терялся в догадках, где же Кишен и его тётя, но не хотел расспрашивать незнакомку - в её присутствии он чувствовал себя скованно, к тому же, казалось, что дом был её. После быстрого перемещения с яркого солнца в переднюю, глазам потребовалось немного времени, чтобы привыкнуть к полумраку, однако вскоре удалось различить очертания мистера Капура, сидящего в кресле с подушками.
  
  - Привет, мистер Расти. - сказал Капур, - Рад тебя видеть.
  
  На столе была бутылка виски, но Капур не пил. Он был выбрит и как следует одет, и выглядел куда моложе, чем когда Расти видел его в последний раз. Но что-то потерялось. Его жизнерадостное дружелюбие, воодушевление исчезли. Этот Капур был не таким, как прежний - обросший бородой и в зелёном одеянии.
  
  - Привет, мистер Капур. - сказал Расти, - Как поживаете?
  
  - Хорошо, довольно хорошо. Садись, пожалуйста. Выпьешь?
  
  - Нет, спасибо. Я пришёл повидаться с вами и Кишеном перед отъездом в Англию. Мне хотелось повидаться с вами снова, ведь Вы были ко мне так добры...
  
  - Хорошо, очень хорошо. Я очень рад тебя видеть, но, боюсь, Кишена здесь нет. Кстати, я не познакомил тебя с дамой, которая открыла тебе дверь, - это моя жена, мистер Расти. Я... Я женился снова. Вскоре после гибели Мины.
  
  Расти посмотрел на новую миссис Капур с явным недоумением, и спешно её поприветствовал. Вступать в брак вновь, после смерти жены, довольно обыденно, как он знал, но его сердце охватил гнев. Он возмущался поспешностью всего этого - прошёл едва ли месяц, и вот, Капур с другой женой. Расти помнил, что Капуру - этому слабовольному пьянице, Мина отдала свою жизнь, всю без остатка, беззаветно и бескорыстно, и она оставалась с ним и тогда, когда могла уйти, когда в нём больше не осталось сил к борьбе, когда она больше его не любила, и больше не гордилась им. Уйди она от него тогда, осталась бы жить, а вот он - именно он, умер бы.
  
  Новой женой мистера Капура Расти не интересовался, а к самому Капуру испытывал лишь презрение.
  
  - Мистер Расти - добрый друг семьи, - сказал Капур, - в Дехре он очень помог с Кишеном.
  
  - Как умерла Мина? - спросил Расти, чтобы ранить Капура, если, впрочем, Капура могло это ранить.
  
  - Думаю, ты знаешь. Мы попали в аварию. Давай не будем об этом, мистер Расти.
  
  - За рулём, конечно, был водитель?
  
  Капур не сразу ответил, а поднял свой стакан и отпил из него.
  
  - Конечно. - сказал он.
  
  - Как всё это случилось?
  
  - Пожалуйста, мистер Расти, я не хочу описывать. Мы ехали слишком быстро, машина вылетела с дороги и врезалась в дерево. Я не могу это описать, мистер Расти.
  
  - Нет, конечно нет. - сказал Расти, - Как бы там ни было, я рад, что с Вами ничего не случилось. И хорошо, что Вы справились со своим горем, и начали новую жизнь. Боюсь, я не такой сильный, как Вы. Мина была удивительной, и я всё ещё не могу поверить, что она мертва.
  
  - Нужно жить дальше.
  
  - Конечно. Как поживает Кишен? Я хотел бы с ним повидаться.
  
  - Он в Лакхнау, [63] со своей тётей, - ответил Капур, - Он захотел остаться с ней.
  
  На некоторое время мистер Капур замолк.
  
  - Скажи ему правду. - сказала его новая жена, - Тут нечего скрывать.
  
  - Тогда ты и скажи.
  
  - О чём вы?
  
  - Он сбежал от нас. Как только уехала его тётя. Мы пытались его вернуть, но это было бесполезно, так что больше мы не пытаемся. Но он в Харидваре. Мы постоянно слышим о нём. Говорят, он самый изворотливый вор по обе стороны реки.
  
  - Где мне его найти?
  
  - Не знаю. Его разыскивает полиция. Он грабит по заказу. Мальчику легче воровать по заказу взрослого, и он в этом весьма преуспел, его услуги пользуются спросом. Не сомневаюсь, он и нас ограбит без колебаний.
  
  - Но должны же вы знать, где мне его найти. - настаивал Расти, - Должны быть какие-то догадки.
  
  - Его видели недалеко от реки на базаре. Не знаю, где он живёт. Может быть, на дереве, может быть, в храме или борделе. Он где-то в Харидваре, но где точно я не знаю, никто не знает. Он ни с кем не общается и от всех убегает. Зачем он тебе?
  
  - Он мой друг. - ответил Расти.
  
  - Он и тебя ограбит.
  
  - Деньги, которые у меня есть, он мне дал.
  
  Расти встал уходить. Он был уставшим, но не хотел больше оставаться в этом чужом доме.
  
  - Ты устал, - сказала миссис Капур, - может, останешься и пообедаешь с нами?
  
  - Нет, - ответил Расти, - нет времени.
  
  
  [61] Намастэ - Приветствие на хинди, дословно значит 'кланяюсь вам'.
  
  [62] Джи - вежливое обращение.
  
  [63] Лакхнау - город в Индии, столица штата Уттар-Прадеш.
  
  

22

  Потеряв всякую надежду, Расти спускался с холма, слабый и вымотанный. Он не мог ясно соображать. Он не ел с утра, и проклинал себя за то, что отверг гостеприимство миссис Капур.
  
  Он был голоден и хотел пить, и страдал от мыслей о том, что приключилось с Кишеном, или что могло бы с ним приключиться.
  
  Расти тяжело спускался по ступенькам, ведущим к воде. Солнце пекло неимоверно, отражаясь от камней и мерцая на величественных белых храмах, видневшихся за рекой. Он пересёк двор и вышел к берегу.
  
  Улегшись на живот, он нахлебался священной воды. Затем стащил рубашку и сандалии, и скользнул в воду. Мужчины и женщины молились в реке повсюду, воздев очи к солнцу, а между ними плавали огромные рыбины, не боясь и не досаждая, чувствуя безопасность в священных водах Ганга.
  
  Искупавшись и освежившись, Расти влез обратно на каменистый берег. Его сандалии и рубаха исчезли.
  
  Поблизости не было никого, кроме нищего, опиравшегося на палку, юноши, растиравшегося маслом, да коровы, изучавшей пустую мусорную корзину. Из всех троих, на корову падали наибольшие подозрения - она вполне могла слопать сандалии.
  
  Но Расти больше не беспокоился о своих вещах. Деньги были в кожаном кошельке, привязанном к поясу, и, пока при нём был пояс, при нём были и деньги, и штаны.
  
  Он закатал мокрые штаны до бёдер, и, проигнорировав миску, которой потрясал перед ним бедняк, пошёл по длинному двору, идущему вдоль ведущих ввысь ступеней.
  
  Дети перекрикивались, священнослужители проговаривали свои молитвы, торговцы с корзинами фруктов и чаата на головах, рекламировали свои товары, а коровы прокладывали себе путь среди людей там, где хотели. Ступеньки сбегали с холма по всем сторонам - широкие чистые ступени храма, и узкие извилистые ступеньки базара. Лабиринт переулков кружил вокруг холма, сквозь базар, огибая храмы и вдоль реки. Дорожки путались, терялись и вновь находились, и снова терялись.
  
  Босой и оборванный, худой Кишен, впрочем, с неизменной самоуверенностью, лежал под стеной вдоль переулка, и наблюдал продвижение Расти по берегу.
  
  Он хотел окрикнуть друга, побежать к нему, но не мог позволить себе подобных выходок. Он не знал причины появления Расти, и не мог выдать себя, чтобы не угодить в ловушку. Он был уверен, что видит именно Расти - у кого ещё рыжие волосы и бледная кожа, кто ещё может прогуливаться полуголым по Харидвару. Это, несомненно, был Расти, но зачем он здесь? Может, у него проблемы, может, он болен? Зачем, зачем?
  
  Расти увидел Кишена в переулке, но был слишком слаб, чтобы кричать. Он стоял в солнечных лучах, глядя на верхние ступени, на которых стоял Кишен.
  
  Кишен не знал - бежать к Расти или от него. Они оба стояли, замерев, в начале переулка, по разные стороны лестницы.
  
  - Привет, Расти. - крикнул Кишен.
  
  И Расти начал подниматься по ступенькам, медленно, с трудом: его ноги горели, а голова кружилась, его сердце колотилось от противоречивых чувств.
  
  - Ты один? - крикнул Кишен, - Не подходи, если не один.
  
  Расти продолжал путь по ступеням, пока не приблизился к Кишену. Несмотря на пелену перед глазами, он отметил дикое состояние Кишена: кости выдавались через кожу мальчика, волосы были в колтунах, глаза бегали в поисках кого-то ещё на ступенях.
  
  - Зачем ты здесь, Расти?
  
  - Повидать тебя.
  
  - Зачем?
  
  - Я уезжаю.
  
  - Куда ты собрался? Ты чуть ли не при смерти.
  
  - И всё равно я пришёл повидаться.
  
  - Зачем?
  
  Расти сел на ступеньку, свесил обессиленно свои запястья с коленей и понурил голову.
  
  - Я голодный. - сказал он.
  
  Кишен отошёл к ближайшему торговцу фруктами, а вернулся с двумя большими арбузами.
  
  - У тебя есть деньги? - удивился Расти.
  
  - Нет. Это в долг. Я приношу ему прибыль, он даёт мне кредит.
  
  Он уселся возле Расти, достал маленький но зловещий ножик откуда-то из складок рубашки, и принялся резать арбузы.
  
  - ты не можешь уехать. - сказал он.
  
  - Я не могу вернуться.
  
  - Почему?
  
  - Ни денег, ни работы, ни друзей.
  
  Они вонзили зубы в арбуз, и поедали его с потрясающей быстротой. Расти почувствовал себя куда лучше, и отнёс своё недомогание и жар на счёт пустого желудка.
  
  - Из меня не выйдет толковый преступник. - сказал Расти, - Меня легко узнать по виду. У меня не получится обворовывать людей. Да и, в любом случае, я не считаю это приемлемым.
  
  - Я не обворовываю людей, - возразил Кишен, добавив своему выговору прононс, - Я обворовываю только тех. У кого есть что воровать. И я делаю это не для себя, именно поэтому меня так и не поймали. Мне платят за грязную работу. При этом, они в безопасности, потому что находятся где-нибудь ещё, когда всё происходит, а я в безопасности потому что у меня нет того, что я украл, да и не было причин это красть. Короче говоря, это довольно безопасно. Но не беспокойся, братец, мы не будем делать это в Дехре, нас там слишком хорошо знают. К тому же, я устал бегать от полиции.
  
  - И что мы будем делать?
  
  - Ну, мы найдём кого-нибудь, кому ты будешь преподавать английский. И не одного, а нескольких. А я заведу лавку чаата.
  
  - Когда едем? - сказал Расти, и Англия, слава, богатство, всё улетучилось, как наваждение.
  
  - Завтра рано утром. - ответил Кишен, - Через реку ходит лодка. Нам надо пересечь реку, а то на этой стороне меня знают, и многим людям не понравится, что я смылся. Если поедем поездом, меня могут схватить на станции, это как пить дать. А на другой стороне меня никто не знает, там одни джунгли.
  
  Расти восхитился тем, каким деловитым и практичным стал Кишен - его ум работал явно быстрее тела, при том, что тот был завзятым авантюристом и сорванцом. Ещё месяц назад он жался к Расти, боясь грома, а теперь уже Расти смотрит на него, ожидая руководства.
  
  'Интересно, - подумал Расти, - в Дехре заметили моё отсутствие? В любом случае, меня не было всего день, хотя кажется, что целый век. Наверняка комната на крыше всё ещё свободна, - где ещё сыскать такого психа, который захочет в ней жить. Я вернусь в свою комнатку, как будто ничего не было, и никто ничего не заметит'.
  

*

  
  День перешёл в вечер.
  
  Когда солнце садилось, храм менял цвет с белого на золотой, с золотого - на оранжевый, с оранжевого - на розовый, а с розового - на багряный, и все эти цвета в точности отражались в реке.
  
  Шум постепенно стих, наступила ночь.
  
  Кишен и Расти спали под открытым небом, на ступенях к храму. Ночь была тёплой, воздух был плотный и тяжёлый. В темноте угадывались небольшие свёртки спящих бесприютных людей, которые спали лишь затем, чтобы скоротать ночное время. Расти спал беспокойно, часто просыпаясь от ноющей боли в животе, столь незнакомой и странной боли голода.
  

23

  Ещё до того, как обитатели лестницы и берега пробудились, Кишен и Расти забрались в паромную лодку. Эта лодка курсировала через реку весь день, доставляя паломников от храма к храму, бесплатно. Несмотря на то, что был очень ранний час, и лодка совершала свой первый маршрут, народу в ней уже было множество.
  
  Люди, набившиеся в лодку, были даже более разнообразны чем те, кого Расти наблюдал в поезде: женщины и дети, бородатые старики и морщинистые старухи, мощные молодые крестьяне - не зажиточный класс или торговцы, одна беднота, преодолевшая километры, в основном пешком, чтобы окунуться в священные воды Ганга, или, на хинди - Ганги Май.
  
  На берегу ступеньки начали оживляться. Вчерашние выкрики, молитвы и обряды продолжились с той же монотонной набожностью, в том же темпе, в том же настроении безвременья. Ступени гудели от топота множества ног: сандалий и босых ступней.
  
  Лодка глубоко осела, так она была тяжела от заполнивших её людей, и гребцы с трудом преодолевали течение, чтобы лодку не снесло ниже по течению. Их мускулы сияли и вздымались под серой сталью избитой непогодой кожей. Вёсла, словно лезвия, разрезали воду между вздохами гребцов, кричавших в момент удара весла по воде.
  
  Кишен и Расти сидели стиснутые вместе в центре лодки. Ничто не угрожало разлучить их, однако они держались за руки.
  
  Люди в лодке начали петь.
  
  Сначала это был лёгкий гул, но потом кто-то разбил его голосом, молодым и чистым, напомнившим Расти о Соми, и утешившим его мыслью о том, что Соми весной вернётся в Дехра-Дун.
  
  Люди пели в такт ударам вёсел, и вскрики гребцов вклинивались в песнь, становясь её частью.
  
  Пожилая женщина с белыми волосами и глубокими морщинами на лице, сказала:
  
  - Как прекрасно слышать песню юных голосов.
  
  - Вы тоже можете петь, - сказал Расти.
  
  Она добро и беззубо улыбнулась ему:
  
  - Сынок, ты один из нас? Никогда ещё на этой реке я не видела голубых глаз и золотых волос.
  
  - Я - ничто, - сказал Расти, - И я - всё. - заявил он прямо и гордо.
  
  - Так где твой дом?
  
  - У меня нет дома. - сказал он, и ощутил гордость и за это.
  
  - А кто этот мальчик с тобой? - спросила женщина, показывая хлопотливость, - Кто он тебе?
  
  Расти не ответил. Он задавался тем же вопросом - кто ему Кишен? Но он был уверен в одном - оба они беженцы, беженцы от всего мира. Они были друг для друга убежищем, приютом, помощью. Кишен был одичавшим, оторванным от человечества, а Расти был единственным, кто его понимал, потому что Расти и сам был оторван от человечества. Они были скреплены узами, потому что только они во всём мире понимали друг друга и любили друг друга.
  
  Из-за этих уз Расти должен был вернуться. И это облегчало его душу, ведь возвращение было оправдано.
  
  Он опустил руку через борт - он хотел запомнить касание воды, которую они оставляли за собой, утекающую прочь. Эта вода текла в океан, а океан - и есть жизнь.
  
  Расти некуда было бежать. Он не мог убежать от жизни, которую сам устроил, тот океан, в который он бросился в ту ночь, когда сбежал от опекуна. Ему нужно было вернуться в комнату - его комнату, он должен был вернуться.
  
  Песня смолкла когда лодка достигла берега. Все выгрузились на гладкий гравий. Лес возвышался над берегом и манил к себе.
  
  Расти вспомнил лес, в котором был в день пикника, когда она целовал Мину и держал её руку, вспомнил магию леса и очарование Мины.
  
  - Когда-нибудь, - сказал он, - нам придётся жить в джунглях.
  
  - Когда-нибудь. - ответил Кишен, и засмеялся, - Но сейчас мы едем обратно. Возвращаемся в комнату на крыше! Это наша комната, мы должны вернуться!
  
  Они должны были вернуться, чтобы умываться в резервуаре и слушать утренние сплетни, чтобы сидеть под фруктовыми деревьями и закусывать в лавке чаата, и, может быть, чтобы разбить садик на крыше. Чтобы есть и спать, чтобы работать, чтобы жить, чтобы умереть.
  
  Кишен смеялся:
  
  - Однажды ты будешь великим, Расти. Может, писателем, актёром или премьер-министром, или ещё кем-то. Может быть, поэтом! Почему бы тебе не быть поэтом, Расти?
  
  Расти улыбнулся. Он сам чувствовал, что улыбается, потому что улыбался самому себе.
  
  - Да. - сказал он, - почему бы мне не быть поэтом?
  
  И они пошли.
  
  Перед ними был лес и тишина, и всё то время, которое им отпущено.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"