Кабаков Владимир Дмитриевич : другие произведения.

Таёжные походы. Рассказы. Часть 3

"Самиздат": [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:


 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    "Таёжные походы" рассказывают о встрече человека и дикой тайги, и заставляет задуматься о цели и смысле "прогресса".

  
  
   Осенние просторы.
  
   В ожидании большой поездки в Восточный Саян, я решил сходить в лес со старшим братом, живущим на даче, вместе со своей собакой - лайкой Кучумом...
  Выбрав время, мы с другим братом, младшим, на его машине, уже поздно вечером, в темноте приехали на Генино садоводство.
  Остановившись рядом с домом, в окне которого мелькали синеватые тени - братец смотрел телевизор - мы, стуча башмаками по деревянной дорожке, вошли на участок, где нас встретил яростным лаем Кучум, крупная белая лайка. Толя, младший брат, что - то выговаривал ему, уверенно продвигаясь в темноте, к двери дома, а я, идя сзади, всё время опасливо оглядывался и льстивым голосом уговаривал здоровенную, взъерошенную собаку, которая с рыком, следовала за нами по пятам, решая, кусать нас или нет. Кучум, тоже был немного в затруднении, потому, что незнакомые мужики, то есть мы, вели себя как свои люди, очень уверенно...
  Наконец Гена отворил, мы обнялись и похлопывая друг друга по плечам вошли внутрь... Кучум нервничая, ещё долго взлаивал по временам, за стенами домика...
  Мы с Геной не виделись года три, но он не изменился, так же весело "сушил зубы" в улыбке, так же размахивал руками, когда говорил о походах в ближние леса.
  Чуть погодя, сели за стол, и выпили водочки, закусывая маринованными маслятами, собственного приготовления. Толя спешил, и вскоре простившись, уехал, а мы, оставшись вдвоём и сидя на кроватях, друг против друга, стали вспоминать здешние леса и бесчисленное количество километров, пройденных по лесным окрестным дорогам.
  Гена пожаловался, что зверя стало заметно меньше, потому, что весь лес застроили садоводствами, и к тому же развели беспривязных собак, которые как волки, подчистили всю дичь в округе.
  - Тут один мужик - продолжил он, налив себе холодного чаю, - аж трёх держит и все здоровые, как овчарки. Так они утром со двора вырвутся, залив переплывут, и давай петрушить, всё подряд, что попадёт. Несколько раз видел, как они из леса, с окровавленными мордами прибегали. Видимо козёнку словили, а может и изюбриную матку...
  Гена отхлебнул чаю и продолжил - раньше в округе кабанишка был, а теперь ни следочка - всех поугоняли...
  Он, вспомнив, что-то, засмеялся. - Кучума, как - то они прищучили втроём...
  Так он хвост поджал и у ног моих вертится, только зубы скалит, огрызается. Думаю, могли бы его задавить, если бы я не вмешался...
  После короткого молчания, поговорили об Англии, о моих детях, которыми я справедливо гордился, но с которыми у меня были сложности в отношениях...
  Потом я незаметно задремал, и в конце услышал голос брата. - Ну, наверное, спать будем, а завтра с утра в лесок сбегаем...
  ... Утром, я проснулся, когда в окно, зашторенное белой занавеской, заглянул первый лучик солнца. Полежав пять минут, я вскочил, натянул спортивные штаны, сбегал во двор, вернувшись помылся под умывальником, и поставил чай. Гена лежал и смотрел по телевизору теннис, изредка комментируя. - Справа, надо накатывать, справа!..
  Вскоре поднялся и он. Покормив Кучума, вернулся в домик, и собрал небольшой рюкзачок, с котелками и бутербродами. Закрыв домик на замок, Гена прихватил пару гребных вёсел, и мы пошли на залив, который тихо плескался метрах в тридцати от его дома...
  Лодка - плоскодонка, была полна воды, но Гена посмеиваясь, взял с кормы, алюминиевое ведро и мигом "перекачал" воду изнутри за борт. - Ну, теперь можем ехать - ухмыльнулся он, и сел за вёсла. Я, оттолкнув лодку от заросшего травой берега, заскочил на корму, и устроился поудобнее...
  Залив, расстилался перед нами, блестящим сине - зелёным, водным зеркалом, обрамлённым, береговой рамой золотисто - жёлтого березняка с вкраплениями красно - лиственной осины. От воды шёл приятный запах прохлады и разлитого по округе аромата подмороженного, преющего на земле, осинового листа...
  Лодка, под "управлением" Гены, шла ходко и бесшумно, хотя воды под моими резиновыми сапогами прибавлялось заметно...
  Уловив моё беспокойство, Гена засмеялся. - Это я специально не устраняю причины течи. Так, бросишь её на берегу и уйдёшь, зная, что никто, на такую развалюху не позарится. Приходишь вечером назад, а она как стояла, так и стоит на месте, только водой залита до самых бортов...
  Причалив к низкому берегу, заросшему подсыхающим, плотно растущем камышом, мы полувыдернули лодку на берег и пошли вверх, по петляющей между, крупными берёзами тропинке, заметной по примятой затоптанной человеческими ногами, траве. Я шел за братом и вдыхал прохладный воздух, посматривал по сторонам, в надежде увидеть взлетевшего рябчика, или убегающего зайца.
  Но кругом было пусто, и я разочарованно вздохнул.
   В Германии, где мы были, месяца за два, да моего приезда в Россию, даже в небольших куртинах леса, встречались косули или зайцы. А здесь, на этих безбрежных пространствах, заросших лесами, звери сейчас были чрезвычайно редки и так напуганы людьми и моторным транспортом, что прятались и убегали при малейшем шуме...
  После того, как я спросил братца, что он об этом думает, он огорченно махнул рукой.
  - Думаю, помимо того, что я тебе уже рассказывал, действует главная
  причина всех перемен в худшую сторону - это время, которое нас старит, а других заставляет взрослеть. Будь моя воля, я бы запретил строить посёлки и садоводства рядом с городами. Это уродует природу, и заставляет вымирать не только животных, но и деревья...
  Он помолчал шагая неторопливо, но широко, потом повернулся ко мне и показывая в сторону, заброшенных полей, продолжил: - Тут, неподалёку, лет десять назад, по весне, гуляя с женой, мы вдруг увидели матку изюбря, безбоязненно подпустившую нас на двадцать шагов. Когда мы прошли дальше, она обошла нас, но по-прежнему не убегала. И вдруг, в зеленеющей траве мы увидели маленького оленёнка, ещё в белых пятнышках, по светло - коричневому, который к нашему разочарованию был мёртв. Что послужило причиной его смерти, мы так и не узнали, и веселее от этого не стало. Оленуха же, так и не уходила от мёртвого детёныша, хотя вокруг него уже начали роиться мухи...
  Гена помолчал, сплюнул и закончил. - Значит десять лет назад, здесь были ещё не только кабаны, косули, зайцы, но и изюбри...
  ... Поднявшись на гребень горы, мы перешли разъезженную грунтовую дорогу и лесом, напрямик, стали спускаться в долину, заросшую мелким, редким березняком и высокой, ещё зелёной травой.
  В самой ложбине, я вдруг нашёл бывшую землянку, полуобвалившуюся, с торчавшим вверх бревном потолочного перекрытия. Она была выкопана, лет шестьдесят назад, когда, после войны, войска в ожидании демобилизации, и построения стационарных военных городков, стояли ещё по-фронтовому, в палатках и землянках, в пригородных лесах. Тогда, здесь были сделаны замечательные дороги и мосты, через речки и болота. Часть строений в полуразрушенном виде, сохранились до наших времён. Иногда среди дремучего леса, вдруг видишь полусгнившие столбы, некогда широкой и прочной гати или основания для больших палаток, заросшие травой и малинником посреди луговины, зажатой со всех сторон, крупными деревьями.
  Однажды, над гребневой дорогой, на старой могучей лиственнице, я заметил, смотровую площадку, и ведущую наверх лестницу, из вбитых в ствол металлических скоб. Солдатики, оттуда, наверное, наблюдали и сторожили - не загорится ли где лес - известно, что таёжные пожары, опасны для зверей и конечно для человека.
  Солнце, между тем, поднялось в зенит и начало припекать - горячее серое марево поднялось в чистом осеннем воздухе над горизонтом. Тёплый ветерок, пролетая над землей, шевелил листья и шумел высокой травой, чуть подсохшей после ночных заморозков. Над болотинками, в распадках, летали кулички тревожно "пиликая" и где - то далеко каркали вороны...
  Пройдя, вдоль молодых густых, сосновых посадок, на южном склоне, мы пересекли ещё одну верховую дорогу, и спустились к широкому болоту. Гена оставив меня варить чай, отправился на заросшие осокой озёра, в болотине, на которых могли дневать стайки диких уток. Я, отмахиваясь от лосиных клещей, которые норовили, севши на одежду или на голову, проползти к открытым частям тела и "попить кровушки". Разведя в небольшой ямке костёр, сходил за водой и поставив котелок над костром, прилёг, отдыхая и вглядываясь в синее, лёгкое, тёплое небо над головой, бездумно наблюдая за полётом пушистых облачков...
  Вода в котелке быстро закипела и, заварив ароматный чаёк, я сел, достал бутерброды из рюкзака и поел с аппетитом, иногда бросая кусочки, привязанному к дереву Кучуму.
  Вскоре вернулся Гена, молча развёл руками, подсел к костру, тоже поел и в конце уже прокомментировал. - Пустые места, а ведь когда то...
  И я вспомнил давнюю весну, жаркий день с синеватым маревом над широким, Хейским болотом, и лося стоящего посерединке осоковой лужайки. Я тогда впервые увидел волосяную серьгу на шее этого зверя, и долго гадал, есть ли такие "украшения" на шее у лосих - маток...
  Передохнув, отправились назад, по дороге рассуждая, и гадая, почему окрестные леса, несмотря на их величину, так пусты и скучны...
  Возвратившись к лодке, сели в неё, а Кучум, которого в лодку не взяли, побегал по берегу, потом решившись, прыжками заскочил в воду и поплыл напрямую через залив - здешние места он знал отлично...
   Пока плыли по тихой, гладко блестевшей воде, увидели стайку чирков, освещённых золотым, заходящим солнцем, пролетевших в исток залива, вдоль, высокого, заросшего красивым сосняком, берега...
  Тихо поскрипывая уключинами лодка, почти не поднимая волны, незаметно но быстро продвигалась вперёд и когда братец поднимал на секунду вёсла, прислушиваясь, то капельки воды, тонкой струйкой скатываясь с плоскости весла, мелодично позванивали, упадая в воду...
   Гена проследив в очередной раз утиный перелёт, погрёб к берегу, и причалив, на прибрежной полянке, прихватив ружьё, отправился скрадывать чирков...
  Я разминая ноги прошёл вдоль берега всматриваясь в красивые, густые березняки и возвратившись к лодке, вдруг услышал парочку выстрелов: вначале один, а через паузу и второй, гулко раскатившиеся в предвечерней тишине и прохладе...
  Вскоре возвратился Гена и принёс двух сбитых им уточек - чирков. Тут же он их ощипал и разделал. - А какой супец мы с тобой вечером сварим - ликовал он, показывая мне брюшка уток, залитые светлым жиром.
  Делал он, всё привычно и уверенно, и я невольно позавидовал ему: "Живёт в таком красивом месте. Собаку имеет охотничью, да ещё и уточек постреливает, как у себя в огороде..."
  Когда мы переплывали уже следующий залив, на дальнем, лесном берегу, залаял Кучум и Гена, прокомментировал: - Себя подбадривает. Знает, что всё равно надо плыть, но не хочет... Через паузу он оглядываясь на тот берег показал: - Во - о - н его голова. Плывёт за нами... И ещё немного помолчав закончил. - Я его приучил плавать с самой весны. Отплыву немного от берега, а потом его в воду сброшу. Ему деваться некуда, вот он и плывёт за мной. А потом привык и перестал воды бояться... Да это и физическая тренировка для него хорошая...
  Мы уже поставили ужин в доме, и я во дворе, ел вкусную сладкую сливу, срывая с почти безлистых уже веток, когда появился Кучум, мокрый, но довольный, тем что снова дома и все испытания длинного дня позади...
  Чуть позже, Гена, действительно сварил замечательно вкусный суп из уток, и я смаковал сочную утятину, разгрызая мягкие косточки, высасывая из них сок...
  Вечером смотрели футбол по каналу спорт, когда в домик кто - то осторожно постучал. Гена открыл и вошёл Серёга, Генин приятель.
  Узнав, что мы сегодня были в лесу, он зацокал языком и стал агитировать Гену, назавтра, сплавать на Курму - дальний, большой залив, протянувшийся в глубь тайги на десять километров.
  Посовещавшись, мы решили пойти на гребях, хотя, до противоположного берега залива, было километров пять...
  Рано утром, когда мы ещё дремали в постелях, Серёга загремел вёслами во дворе и потом постучал - надо было вставать и собираться...
  Выплыли на трёх лодках. Гена на своей плоскодонке, Серёга на недавно купленной "ангарке" - лодке, особой конструкции, которую используют ангарские рыбаки, и я на большой дюралюминиевой лодке, предназначенной для мотора, но хорошо идущей и под вёслами...
  Над заливом висели космы белого тумана, передвигаемые утренним ветерком и когда я, сидя в своей лодке, отплыл от берега, то вдруг позади меня, ворча мотором, работающем на малом ходу, проявилась сквозь эту пелену лодка полная охотников, в защитного цвета куртках и с ружьями, на коленях. Они, встревожено поинтересовались, какой это залив, и узнав, что в тумане заплыли в Калей, заматерились развернулись, и "поползли", на малом ходу, вдоль берега, вскоре растворившись в тумане...
  Я не торопясь, погрёб вперёд и выплыл на чистое место. И, надо мной, открылось синее, словно умытое небо, залитое яркими лучами солнца, а белое облако тумана, ушло в исток залива, и теперь поднималось по лесистой долине к перевалу...
  На воде появились небольшие волнишки, которые, чуть покачивая лодку на ходу мерно стучали в гулкие, дюралевые борта. Когда я вышел на траверс, низкого лугового мыса, волны усилились и с Байкала подул бодрый ветерок...
  Справа открылась, низкая песчаная дуга, очередного заливчика и я вспомнил, как много лет назад, мы сюда приплыли ночью, при сильном ветре и чистой луне, пробившись сквозь изрядный шторм.
  ... Тогда, волны почти заливались в лодку, мой друг, с побледневшим лицом, "рулил" на корме, а я надвинув меховую шапку на уши, залез головой в тень носового отсека и уснул.
  ... Причалив к берегу в тихом заливе, мы долго искали в темноте знакомое зимовье, а когда нашли, то выяснилось, что целая стена домика была разобрана на дрова, хотя с другой стороны, входная дверь была закрыта на металлический замок...
  Тогда, мы с грехом пополам, дрожа от предутренней прохлады, подремали несколько часов внутри на полатях, а на сумеречном рассвете встали на берегу в ожидании утиного лёта. Помню, как вдруг, откуда - то слева, вылетела крупная птица, и я навскидку выстрелил и попал, потому, что птица шлёпнулась на воду. Я думал, что это чирок - свистунок, но когда окончательно рассвело, оказалось, что это дикий голубь, так и плававший на поверхности залива...
  ...Обогнув мыс, я, перекликаясь с Геной, получил команду, пришвартоваться к берегу, и ткнулся носом своей лодки в песчаную отмель. Мы несколько минут дожидались Кучума, пока на крепком галопе, он выскочил из -за берегового поворота, разгорячённый, мокрый и взъерошенный.
  Нам предстояло форсировать двухкилометровый залив и потому, я взял собаку к себе в лодку и отплыл последним...
  Мужики не торопясь гребли, озирая открывающуюся водную ширь...
  Берег на противоположной стороне водохранилища, был покрыт густым лесом, среди которого в нескольких местах торчали крыши домов и высокая кирпичная труба, выделялась ярко - коричневым цветом на фоне жёлтых березняков...
  Глубокая вода под килем поменяла цвет с темно-синего на зеленовато - серый, и пронизанная солнечными лучами, пугала, непроглядной глубиной. Мелкая волна ряби, позванивала, ударяясь с каждым гребком в борта и откуда - то издалека, с другой стороны широкого водохранилища, доносилось осиное пение лодочного мотора...
  До заполнения ангарской водой Иркутского водохранилища, здесь были замечательные приречные леса, и почти под нами, проходила железнодорожная линия знаменитой, Транссибирской магистрали, протянувшейся тогда, вокруг южной оконечности Байкала. Потом её затопило водохранилищем, и сохранился, лишь кусочек колеи, совсем рядом с Байкалом, в месте, где Ангара выбегает из этого сибирского озера - моря...
  Кучум, сидя в носу, поводил головой нюхая воздух, и пристально, не мигая, смотрел в сторону, противоположного берега, который приближался медленно, но неуклонно.
  От высокого лесистого мыса круто поднимающегося от воды, на водохранилище падала тёмная тень, в которой были плохо видны, продвигающиеся на юг лодки, далеко нас с Кучумом опередивших, Гены и Серёги...
  Наконец, обогнув мыс, мы вплыли в тихий узкий залив, наполненный солнцем и ароматами сосновой смолы. Здесь было почти жарко, воздух был тих и неподвижен, а по воде, от берега до берега, расстилалась солнечная дорожка, блестевшая искристым отражение на маслянистой глади...
  Пристав к берегу, мы высадились на песчаную отмель и увидели большое кострище и утоптанную полянку, на которой кто - то ночевал совсем недавно, может быть прошедшую ночь...
  Я вспомнил, что лет двадцать назад, часто бывал здесь летом и даже нашёл наверху высокой горы, на противоположном берегу заливчика, барсучьи норы. Однажды, я жил здесь несколько дней с молоденькой лайкой Зельдой, и как то, возвращаясь из дальнего похода, я потерял её, и ночевал у костра в одиночестве. Утром, собираясь идти её искать, я допивал последние глотки чая, когда она появилась, на другом берегу, старательно обнюхивая мои следы на траве. Когда, встревоженная собачка, обогнула заливчик и приблизилась, то подойдя к моим сапогам, сушившимся на солнышке, она, по запаху, "узнав" в них хозяина, "заулыбалась" прижимая уши, и виляя хвостом. Кода я её окликнул, она поняла свою ошибку и, подскочив, старалась лизнуть меня в лицо, выражая полный восторг и преданность...
  ...Мы только собрались доставать вещи из лодок, как с воды послышался звук лодочного мотора и к нам приблизились две лодки с пьяненьким охотниками. Один нервный и боязливый, тоном немного нахальным, но и трусливым, стал выяснять, не бандиты ли мы, и не будем ли качать права. Когда мы ему объяснили вежливо, но сдержанно, что это не так, он невнятно пояснил нам, что они здесь ночевали и хотели бы ночевать ещё...
  Мы, посмеиваясь, объяснили ему, что мы нормальные граждане, а соседство такого психа, нам тоже не очень нравится.
  Мы вновь сели в лодки и поплыли вдоль берега Курмы - так назывался этот большой залив - искать новую стоянку. Наконец после часа гребли, наш караван, вошёл в широкий залив, с плавучим островом, посередине, заросшим высоким камышом и делившим просторную заводь на две части. Заметив, в одной его половине, стоящий на приколе катер и костёр на берегу, мы заплыли во вторую, и решили ночевать здесь.
  Светило яркое, золотое солнышко. От залива, вверх поднимались лесистые берега, а на песчаный чистый пляж, накатывали с тихим плеском мелкая рябь с открытой воды.
  Выгрузив вещи, прямо на песок, мы развели костёр и поставили кипятиться чай, а рядом на подстилке, разложили аппетитную еду: солёное и копчёное сало, с розовыми прослойками мяса по белому, зелёный лучок, красные круглые головки редиски, ароматный хлеб и выставили прозрачную как слеза водочку, в прозрачного стекла, бутылке...
  Расположившись вокруг, мы выпили за удачное путешествие, закусили и насытившись, долго пили горячий, коричнево - золотистый, искрящийся под солнцем чай...
  Кучум, лежал поодаль свернувшись калачиком, дремал, и изредка клацал зубастой пастью, стараясь поймать надоедливую муху.
  ...Посовещавшись, решили сходить на разведку в вершину большой пади Солцепечной, которая от нашего залива была отделена невысоким таёжным хребтиком.
  Убрав продукты, в вытянутые на песок лодки, мы выстроившись цепочкой, вошли в лес. Преодолев заросший багульником и крупным березняком склон, поднялись на гребень, обдуваемый ветерком, и по нему, пошли в вершину пади, преодолевая неглубокие ложбинки попутных распадков. Кучум, на время куда то исчез, но вскоре, с противоположного склона долины, раздался его призывный лай. Мне даже послышалось, какое-то неясное ответное ворчание и я предположил, что это медведь. Мы остановились, послушали, но лай прекратился и чуть погодя, среди высокой зелёной травы появился скачущий на галопе Кучум, с озабоченным видом, склонивший голову к земле и что - то старательно вынюхивающий...
  Разочарованно вздохнув, тронулись дальше...
  Ещё примерно через час неторопливого хода, мы поднялись на водораздельный хребет, по которому проходила старая, почти неразличимая, заросшая дорога, по которой, я в далёком прошлом, тоже часто уходил в сторону Байкала, в замечательное зимовье стоявшее в излучине широкой таёжной пади...
  ...Здесь мы немного разошлись и Серёга, двигался метрах в ста от нас, правее, когда Кучум снова залаял, теперь уже азартно и даже яростно. Через время грянул выстрел, и всё затихло.
  Вскоре, среди кустов ольхи и березняка, замелькала Серёгина фигура, и мы увидели, что он, что - то несёт в правой руке. Подойдя, он положил к нашим ногам некрупного барсука, и мы принялись, охая и ахая, поглаживая Кучума, рассматривать мёртвого зверя...
  Это был барсук, первогодок, килограмм восьми весом, с коричнево - серой шерстью и длинными острыми когтями на аккуратных лапках. На голове отчётливо были видны две белые полоски, а рядом, кровавые круглые пятнышки - следы картечин, попавших в голову и убивших зверька наповал.
  - Я иду - рассказывал возбуждённый Серёга - и вдруг вижу, что на всём
  скаку, несётся белый Кучум, а впереди, мелкая в зелёной траве, серый барсучок. Собака быстро догнала зверька, и тот остановился, развернулся и сев на зад, угрожающе оскалил острые белые зубки. Кучум с яростным лаем, пытался бросками схватить барсука, но тот увертывался и рычал...
  - Я вскинул ружьё, но Кучум заслонял от меня зверя и я крикнул ему: -
  Кучум, отойди в сторону!
  - Словно услышав мою просьбу, собака чуть отпрыгнула вбок, и я, прицелившись, выстрелил...
  Глаза Серёги довольно блестели и он был рад удаче, как впрочем и мы сами... А я ещё подумал, что барсучок, может быть родом из того большого логовища, которое я нашёл неподалёку от маленького заливчика, лет двадцать назад. Я знаю, что если не мешать барсукам, то они живут на одном месте помногу лет, сменяющимися поколениями и норы их становятся похожи на обширное городище...
  Насмотревшись на трофей, Серёга положил барсука в рюкзак и мы, пройдя ещё с полкилометра, сели на склоне, под старую, разлапистую сосну и стали слушать, лежащую внизу густую тайгу. Было время начала изюбриного рева, и мы надеялись встретить здесь оленей. Однако тайга молчала, а надвигающийся вечер заставил нас отправиться назад к водохранилищу.
  Шли быстро и я с непривычки, стал отставать, хотя старался и очень спешил...
  В какой-то момент, мужички, намного опередили меня, и я, видя, что нам уже пора сворачивать и спускаться к воде, свистнул и показал рукой в сторону, предполагаемого залива. Однако Гена, не обратил внимания на мои призыва и вместе с Серёгой, ушёл дальше, пропал меж деревьев, а я свернул направо, попал в короткий распадок, свернул ещё чуть правее и через десять минут, вышел прямо к нашей бухточке...
  В ожидании заплутавших приятелей, я разжёг костёр, поставил кипятить чай, потом поднялся на высокий берег, где было старое кострище, натаскал дров для ночного костра и вернувшись к лодкам за вещами, услышал, как с противоположной стороны, разговаривая вполголоса, в бухту, по заросшему ольхой склону, спустились Гена и Серёга...
  Разводя руками и вздыхая, Гена объяснил:
  - А мы пролетели по верху, чуть дальше, свернули направо и вышли на крутой склон, поняли, что промазали, огляделись, сориентировались и двинулись сюда...
  Перенесли вещи на стоянку, и стали готовить ужин. Тогда, я решил подняться на гривку и послушать изюбрей, взяв с собой маленький фонарик.
  Я тихо пошёл по широкому логу, поднялся наверх уже в надвигающихся с востока сумерках, сел на наклонную берёзу, и стал, затаив дыхание, слушать окружающий меня лес.
  Тишина заполнила необъятные пространства тайги, и когда я успокоился, то за спиной, откуда - то издалека, с другой стороны Курмы, услышал лай дворовых собак, брехавших от скуки, в расположении большой турбазы, в начале залива. Передо мной же, постепенно заливаемый тьмою, лес напряжённо молчал и как я не вслушивался,- не замечал ни треска валежника под неосторожным оленьим копытом, ни тем более, азартного, вызывающего соперников на бой, рёва, который эхом самых высоких нот изюбриной песни, летает над тайгой октябрьскими, тёмными ночами...
  Уже в темноте, спотыкаясь и падая, я возвратился на бивак и неслышно подходя к краснеющему, среди чёрных силуэтов деревьев костру, различил негромкие разговоры сидящих у костра Гены и Серёжи...
  Я наступил на сучок и тут же с лаем, мне навстречу выскочил задремавший было Кучум, но в ответ на мои успокоения, он узнал меня и подходя поближе, обнюхивая, завилял хвостом...
  Я поужинал вкусной кашей, выпил водочки и стал устраиваться у костра на ночлег. Мужики расстелили свои спальники подальше от огня, а я, взял у Серёги кусок полиэтилена, расстелил ватную телогрейку и с облегчением вытянув натруженные ноги лёг и глядя в костёр задремал, под тихие разговоры друзей...
  ... Над лесом взошла яркая полная луна и от высокой стены сосняка, на краю которого горел наш костёр, на камышовый остров в заливе под нами, упала контрастная тень. На открытых местах, луна светила почти как солнце и можно было различить мелкие подробности противоположного берега и деревьев на нём...
  Но свет её был жёлт и таинственен и вызывал внутри чувство тревоги и напряжения, которое мы испытываем, становясь свидетелями природных феноменов. Кажется, лунный свет действует на человека возбуждающе и порождает причудливые сны. Ещё, каким-то образом лунный свет связан с волшебством и даже с ведьмами...
  Костёр горел ярко, обдавая меня жаром высокого пламени и я несколько раз с тревогой ощупывал себя - не горю ли...
  Потом пришло полузабытье, уютное и освежающее...
  Проснувшись от холода, поправил полу-погасший костёр, сдвинул дрова поплотнее, завернулся в полиэтилен потуже, и вновь провалился в сон. Потом, уже перед рассветом поднялся, шатаясь и теряя равновесие, в полусонном состоянии подбросил в костёр последние дрова и заснул снова.
  Проснулся в последний раз, когда услышал разговоры Серёги и Гены. Поднявшись сел, и стал тереть заспанное лицо, а потом, поняв о чем они говорят, заметил в заливе, напротив того места, где стояли наши лодки, стаю уток.
  Они, тёмными силуэтами, то приближаясь, то удаляясь от берега, плавали и ныряли на темно - стального цвета воде, от которой вверх поднимались струйки тумана, заполнявшего всё пространство не только большого залива, но и нашей бухточки.
   Я заставил себя подняться, выпил крепкого чаю с сахаром и потом, пошёл по крутому берегу залива посмотреть, нет ли где поблизости кабанов, покопки которых я увидел на берегу ещё вчера.
  Выйдя на седловину, разделявшую залив и падь Солнцепёчную, я прислонился к берёзе и долго слушал и осматривал, окружающий меня лес.
   День постепенно приходил на место утра...
  Из небольшого светлеющего пятна, в дальнем восточном конце леса, постепенно разливался, распространялся на округу солнечный восход и наконец, сквозь стволы деревьев, в перспективе стоящие плотной стеной, проник первый серебряный лучик света.
  За ним последовали другие и вскоре появился край золотого солнца, на которое невозможно было смотреть, как на земного Бога, из - за его яркости и великолепия...
  Наступил новый день...
  Возвратившись к костру, я позавтракал, и мы, не торопясь собравшись, погрузились в лодки, поклонились гостеприимному, красивому месту и отплыли назад, в сторону дома...
  Я вновь вёз Кучума в своей лодке, а он, увидев, что Гена уплывает в другую сторону завыл и запричитал почти человеческим голосом, показывая намерение прыгнуть в воду и последовать за хозяином.
  Гена и Серёга, решили поблеснить щучку, в широком прогретом солнышком заливчике напротив, а я погрёб по диагонали широкого залива, направляясь в сторону садоводства.
  Слыша вопли собаки по хозяину, начал уговаривать Кучума не закатывать истерик, объясняя, что Гена скоро нас догонит. Когда собачья тоска достигали неприличного трагизма даже для такого обширного пространства, я поддал псу несколько раз по ногой заднице, после чего он недовольно лёг на дно лодки, мешая мне грести.
  Я отодвинул его, матюгнувшись притворно сердито, и пес, наконец успокоившись, положил лобастую, с острыми ушками, голову на лапы и задремал...
  Вода тихонечко журчала под днищем, когда я усиливал и учащал гребки, солнце почти отвесно светило на неподвижную воду и дыша полной грудью, я думал, что такое блаженство, такой земной рай может быть только на твоей родной сторонке, которая, знакома тебе с детских малых лет и которая на чужбине снится и порождает ностальгию, от чего так грустно порой бывает на сердце, даже живя в самых богатых и благоустроенных странах...
  Свернув в свой залив я разогрелся, снял рубашку и футболку, радуясь здоровью и силе не старого ещё тела, погрёб вперёд сильно и мощно, старясь развить максимальную скорость.
  Скоро на берегу, показались яркоокрашенные домики и дома знакомого садоводства и проплывая мимо, я вглядывался в разнокалиберные, деревянные брусовые и бревенчатые, кирпичные и шлакоблочные разных вкусов и стилей постройки, занимавшие пространства от берега, до далёкой берёзовой рощи, по всему пологому, южному, солнечному склону.
  Потом вспомнил, что на месте этого садоводства, лет сорок назад были колхозные поля и берёзовые перелески, среди которых жил тогда с недельку, в маленькой избушке знакомого егеря...
  Тогда было тёплое сухое лето, я загорал на бережку или ходил в походы по округе. У меня не было ни ружья, ни удочки и я просто жил, наслаждаясь бездельем и хорошей погодой...
  ... Незаметно доплыли до места...
  Причалив лодку к берегу, заставленному металлическими водозаборными конструкциями, лодками и лодочками и даже старыми катерами с растрескавшейся краской на бортах и сломанными поручнями - леерами, я выпрыгнул в мелкую, заросшую водорослями воду, подтянул её поближе на берег, а Кучум, спрыгнувший на подходе к причалу, успел уже у ближнего домика выпросить у нашей соседке по даче, какие - то косточки и радостно, с хрустом, разгрызал их, не обращал на меня никакого внимания.
  Подойдя к нему, я взял собаку за ошейник и приведя во двор нашего дома посадил на цепь. Кучум сразу погрустнел и в знак протеста залез в конуру, несмотря на мои извинения, что я только выполняю наказ хозяина...
  Я уже сидел в доме и смотрел спортивную программу, когда приплыли Гена и Серёга. Им не повезло и они не поймали ни единой рыбёшки...
  Принеся все вещи из лодок, они сказали друг другу до свиданья, и Серёга ушёл, а мы, переодевшись в цивильную одежду уехали на Гениной "Ниве" в город...
  Там, собрав сменку белья и прихватив сушёный, берёзовый веник, пошли в знакомую с детства поселковую баню...
  Русская парная банька, после ночёвки на холодной земле, особенно приятна. И мы парились с большим энтузиазмом, в несколько заходов, а потом, отдохнув и обсохнув в предбаннике, оделись и пошла к брату домой, где сели за стол сервированные разными кушаньями и закусками.
  Выпив, холодной водочки, закусили хрустящими, солёными рыжиками и повторив заход, стали есть уже рыжики в жареном виде. Грибочки эти Гена набрал в перелесках за садоводством, и они были такие плотненькие и ароматные...
  Третья рюмочка пошла сама собой и после, я расслабился и почувствовал, что ради таких моментов в жизни, стоило лететь сюда через всю Европу, через всю Россию, ко мне на родину, в мой родной город, в прибайкальскую тайгу...
  Поразительно, как хороша, бывает порою наша жизнь, вообщем - то наполненная заботами, тревогами и суетой!
  
   8. 02. 2006 года. Лондон. Владимир Кабаков.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  ХАРАКТЕРЫ
  
  Дело было на БАМе, в районе слияния рек Муякана и Муи. Усталый, полуголодный, промёрзший у костров на ветру и на снегу, после трёхдневного похода, я, случайно, вышел к молодому сосняку на берегу озера, и в этом сосняке наткнулся на недавно срубленные балки, в которых жили лесорубы и пилорамщики - они готовили пиломатериал для одного из строительно-монтажных поездов. Здесь неожиданно встретил хорошего знакомого и решил остаться переночевать, отдохнуть в тепле, а потом решать, что делать дальше.
  ... Место для пилорамы было выбрано хорошее - светлый, насквозь просвечиваемый солнцем таёжный пригорок. Озеро было ещё подо льдом, но обещало летом много радостей рыболовам. Недалеко река Муя. А кругом тайга безбрежная, на склонах Северо-Муйского хребта...
  Пообедав остатками от завтрака, оставленногов столовой, где командовала пожилая повариха тётя Катя, я уснул крепким сном в одном из балков (по северному так называется деревянный домик) под музыку, льющуюся из динамика, оставленного на столике, транзисторного приёмника.
  ... Вечером, в балке, собрались ребята: кто читал, кто писал письмо, а кто просто лежал на топчане, расслабив уставшие за день тяжёлой работы, мышцы, изредка перебрасываясь короткими фразами... Кто-то спросил меня где я побывал за эти три дня и три ночи и я, коротко рассказал о маршруте, о ночёвках на снегу, о геологах на Муе. Все слушали внимательно и я чувствовал, что завидовали мне и моей свободе...
  Ближе к ночи разговор разошелся, стали вспоминать интересные случаи из охотничьих походов. Я лежал незаметно рассматривал этих интересных и сильных людей, изредка задавая вопросы, в основном по топографии услышанных охотничьих историй.
  Дизелист Володя работал в этих краях уже пятый год и хорошо знал историю здешних старинных, русско-тунгусских поселений и был знаком с местными охотниками. Он вспомнил и стал рассказывать захватывающую историю, случившуюся недалеко от пилорамы, вниз по Муе, километров за пятьдесят, в старом тунгусском селении Токсимо.
  - Этой зимой, а вернее уже в конце зимы, в Токсимо вышли из тайги со своего охотничьего участка два штатных охотника: Володя Воуль - молодой лет двадцати пяти тунгус и русский парень, Василий Клубнев.
  - Попарились в бане, отоспались и, раздобыв у проезжающих шофёров ящик водки, принялись гулять - традиционное для здешних краёв занятие после тяжёлой работы на охотничьем промысле. За три дня выпили четырнадцать бутылок водки, а на четвёртый день утром, в избе нашли труп Володи, которой истёк кровью от ранения в область сердца. Труп вынесли на мороз и сообщили в Усть-Мую о случившемся, - Володя сделал паузу и я спросил его:
  - Так что, его убили, или он по пьянке сам в себя пулю пустил?
  Володя, задумавшись, ответил не сразу.
  - Знаешь, тут дело тёмное. У Воуля явных врагов не было. Да если по правде сказать, то он был не из тех, кого просто убить. Вернее было бы сказать, что он сам кого хочешь мог бы убить. Парень он был лихой и смелый, сравнительно с остальными тунгусами был высокого роста, широкие плечи, острое зрение и знание тайги позволяли ему буквально совершать подвиги в лесу. Он был зол и храбр, по тайге ходил как сохатый, в одиночку выходил на медведя, и друзей имел под стать себе - лихих и отчаянных. Особенно отличались они с Юрой - местным егерем. Запивая, гуляли по месяцу, напившись, выходили из зимовья стрелять на спор: кто лучше из карабинов отстреляется по шапкам, фуражкам, консервным банкам, чайникам. За спором, кто лучший охотник они, разъярившись, дрались, потом мирились и снова пили, обнимаясь и хвастаясь своими охотничьими успехами. А стрелок он был отличный, попадал влёт в консервную банку из карабина с одной руки...
  Володя вновь сделал паузу, припоминая полузабытые подробности, но вскоре продолжил.
  - Приехал следователь, осмотрел место происшествия, и стал допрашивать свидетелей. Но никто ничего толком сказать не мог, так в те дни всё перемешалось, в пьяной кутерьме - день незаметно сменялся ночью и наоборот, выпивка сменялась похмельем, похмелье переходило в новое дремучее опьянение. Особенно следователь напирал на напарника, хорошо зная, какие раздоры иногда возникают между напарниками на охоте, но Вася Клубнев клялся, бил себя кулаком в грудь, что они с Володей жили хорошо, никаких ссор, ну может разве что пьяных перебранок, но с кем в пьянке этого не бывает? Конфисковал следователь шкурки соболя, расспрашивал ничего не помнящих свидетелей, и недовольный улетел на вертолёте в Мую. На этом всё и кончилось, официальное следствие гласило: самоубийство...
  Все в балке внимательно слушали рассказ, многие уже слышали об этом случае, но и их, видимо, трогала за душу такая неожиданная смерть. Я снова спросил:
  - Ну, а как местные-то думают, что там произошло? Ведь они-то, наверняка больше, чем следователь знают? Ведь в тайге очень трудно что-либо утаить и это знает всякий, кто бывает на охоте.
  Володя продолжил рассказ, отвечая на мой вопрос.
  - Ты представь себе, что и местные никто ничего не знает. Правда, охотники между собой поговаривали, что Володя, пользуясь своей силой и молодостью, в начале сезона с собаками пробегал вихрем по чужим участкам, собирая "сливки", то есть добывал непуганых ещё соболей. Но поймать его никто за этим делом не мог, потому что участки большие, а потом надо догнать его, когда он мог за сутки по периметру по шестьдесят-семьдесят километров сделать и, постреляв соболишек на твоём участке в ночь уйти на соседний. Но ведь в тайге трудно остаться незамеченным. С другой стороны, никто не поймал, а не пойман - не вор, это давно известно. Ну а мне кажется, что не могли его убить, ведь он был отчаянный, а таких и в тайге боятся...
  Наступило долгое молчание, разговор сошёл на нет, и все стали укладываться спать. Я же выспался днём, не мог заснуть и всё думал об услышанной истории. Мне вдруг вспомнилась другая история, свидетелем которой я был сам, когда работал на затерянной в таёжных дебрях метеостанции. В ту пору в окрестных местах случился вот что...
  
  Тунгус Иван Волков, работавший в строительно-монтажном поезде лесорубом, под Новый год по пьяной лавочке порезал трех человек, а четвертый всадил ему нож в ответ, и серьёзно поранил, пробив лёгкое. Когда милиция, вызванная комендантом общежития прибыла на место, то застала обоих участников драки за перевязкой, причём Ивана, сидящего на полу и истекающего кровью, перевязывал Петя Востриков, у которого, у самого, из раны на спине сочилась кровь, но он, порвав рубаху, пытался унять кровотечение у Ивана. Волкова сейчас же увезли в больницу, а Петю посадили в КПЗ, ввиду несильного ранения, но через сутки отпустили под подписку о невыезде.
  Иван Волков пролежал в больнице двадцать дней и, когда рана на животе затянулась, он с помощью приятелей бежал из больницы в лес! А куда - никому не известно. С собой он прихватил и собаку по кличке Верный.
  Этого отчаянного парня искали всю зиму, а весной обнаружили его следы на Муе, где он жил и охотился. Команда милиционеров устроила облаву и удачно, без сопротивления захватила преступника в зимовье. При этом Верный, который должен охранять хозяина, был коварно обманут, одним из милиционеров, который, тихонько подойдя к зимовью, приласкал Верного и подкупил того куском аппетитно пахнущего мяса.
  Его хозяина, Ивана Волкова, связали, посадили в вездеход и увезли в райцентр. Вскоре, прошёл суд и Ивана Волкова, признав виновным, посадили на несколько лет в тюрьму...
  А Верный остался в посёлке, скучал и искал пропавшего хозяина перебегая из одного человеческого поселения в другое. По иронии судьбы, через некоторое время, собака попала в руки Пети Вострикова, участника той самой злополучной драки...
  Он, чувствуя за собой невольную вину перед осиротевшей собакой, ухаживал за ним, кормил, сделал даже уютную конуру. Но дружеских отношений между ними так и не завязалось. Петя не был охотником, в отличии от Ивана Волкова, в лес не ходил, а охотничьей собаке такой хозяин не нужен... В конце концов, Верный и от него сбежал и, скитаясь по лесу, набрёл на метеостанцию, стоящую далеко в тайге. Тогда я там работал некоторое время, подменяя одного из лаборантов...
  Надо сказать, что на метеостанции была стая собак, одна другой крупнее и злее. Мне рассказывали, что эти собаки стаей легко давили волков, а однажды три из них в начале зимы, выгнав на наледь сохатого, повалили его на лёд и выпустили внутренности, до того, как хозяин поспел к ним.
  Возглавлял стаю здоровенный чёрный кобель с оторванным в драке ухом и жутковатым взглядом зелёных глаз. Он держал всю стаю в повиновении и страхе, пресекая малейшую попытку к самостоятельности.
  При появлении Верного, Одноухий сразу дал понять, кто в стае хозяин. Во время кормления, он без предупреждения набросился на Верного и сильно покусал того, несмотря на яростное сопротивление. Я видел всё это и с трудом отогнал Одноухого. Верный, поскуливая, и глядя на меня, хромая ушёл за сарай...
  Понимая, что о нём некому позаботиться, я кормил его остатками от нашего стола, и через некоторое время, Верный стал приходить в себя. Когда он появился на метеостанции, он был худой, рёбра торчали, и хребет забором выделялся под грязной, линяющей шкурой.
  Через полмесяца он стал выправляться: бока округлились, грудь стала шире, шерсть, очистившись после линьки, заблестела. Белые пятна на чёрном фоне стали смотреться как стиранные салфетки... Одним словом, собака восстановила боевые кондиции...
  Но вот особенность характера: я кормил его, гладил и прочёсывал шерсть, но его угрюмость не проходила, всё это он воспринимал, как надоедливое приставание, и в ответ на мои заботы, он ни разу не приласкался ко мне, ни разу его хвост не вильнул в ответ на моё поглаживание. Весь его полный достоинства вид говорил: "Хочешь, ухаживай и корми, это твоё дело, но мне до тебя дела нет".
  Наконец, он поправился полностью, и стало видно, что это собака превосходна: широкая грудь, туловище на стройных и длинных ногах, маленькая голова с коричневыми мрачно смотрящими глазами, уши небольшие и подвижные, в пасти торчат острые белоснежные клыки в два сантиметра длиной.
  Отношения с Одноухим оставались натянутыми и Верный избегал стычек с ним, сохраняя достоинство, уходил от драки, но никто из стаи не смел, подходить к месту, где Верный лежал большую часть дня.
  Однажды, когда Одноухий ушёл с хозяином на рыбалку, Верный за какую-то провинность "побил" второго по силе кобеля в стае, моментальным броском сбив того с ног и прокусив лапу.
  Стало заметно, что и Одноухий, наконец, начал чувствовать возрастающую силу соперника, он уже не так нагло прохаживался перед лежащим Верным и избегал вообще появляться за сараем, во владениях последнего...
  Прошло ещё полмесяца.
  Однажды, я собрался на рыбалку, взял спиннинг, сумку под рыбу и пошёл вверх по реке, надеясь наловить хариусов и ленков, где-нибудь за перекатом. Со мной отправились и собаки, - впереди бежал Одноухий, за ним все прочие и, к моему удивлению, чуть-чуть позади и поодаль бежал Верный.
  Мне вдруг в голову пришла мысль, что сегодня что-то случится в собачьей стае, но я подумал об этом и забыл. Найдя подходящее место, я, подняв голенища болотных сапог, зашёл в реку, и стал бросать мух на верховую. Хариус словно ждал меня, клёв был хороший, и через полтора часа у меня в сумке трепыхались десятка два крупных, пахнущих свежим огурцом рыбин. О собаках я забыл.
  Вдруг откуда-то справа раздались странные звуки - не то визга, не то пронзительное тонкое рыдание. Я подумал, что это, может быть, пищит медвежонок, потерявший мать. Тогда, куда девались собаки, почему они молчат?
  Река шумела, перекатывая пенные буруны через крупные камни, преграждавшие течение, но лай я всё равно бы услышал. Выйдя на берег, я положил спиннинг на песок и осторожно пошёл на звук.
  Подойдя ближе, я увидел, что под берегом что-то копошится, а остальные собаки сидя наверху, внимательно смотрели туда.
  Приглядевшись, я заметил, дерущихся собак. Это были они: Верный, чёрная промокшая шерсть которого вздымалась на загривке, и Одноухий, которого он душил, повалив в воду.
  Из горла поверженного вожака собачьей стаи, вылетали эти странные стонущие звуки - не то визг, не то предсмертный хрип.
  Прикрикнув на них, я схватил палку. Верный, нехотя отпустил Одноухого и глянул на меня налитыми кровью, опьяненными жаждой убийства глазами. Он был не в себе.
  ... Вывернувшись из-под победителя, Одноухий с жалобным визгом, куснул за морду Верного, но тут же ретировался, жалко поскуливая.
  Взгляд Верного, не обратившего внимания на последний укус, весь его вид - взъерошенный и какой-то заторможенный, я воспринял, как укоризненную фразу: "Ага, и ты за него, и ты не даёшь мне отомстить за прошлое постоянное унижение". И, что греха таить, - я вдруг подумал, что обидел Верного, - ведь ему столько пришлось вытерпеть от Одноухого.
  Осмотрев прибрежные кусты, я понял, что послужило поводом для драки: по берегу лежали кусочки засохшего хлеба и вскрытая консервная банка - остатки от рыбачьего обеда. Видимо, Верный первый нашёл их, а Одноухий почёл за право сильнейшего, отобрать добычу...
  С этой поры в собачьей стае сменился вожак. Верный, не обращая внимания, на окрики бросался за Одноухого, оседлав сверху, стараясь ухватить за загривок, или шею, стоило тому во время кормежки подойти ближе, чем на пять шагов. Одноухий же в этом случае, спешил отступить, опустив хвост между ног и всем видом, давая понять, что он ничего не имеет против нового вожака... Казалось, справедливость восторжествовала!
  Однако, вскоре случилось непонятное. Верный вдруг заскучал, стал отказываться от пищи, всё реже и реже выходил из дощатого сарая, а потом стал куда-то исчезать,- сначала на полдня, на день, потом на несколько дней. Надеясь, что осенью смогу с ним охотиться, и пытаясь приучить к послушанию, я посадил его на цепь. Прошло несколько дней, и всё это время, Верный, отказываясь от еды, молча и угрюмо лежал в тени, и казалось, что за сутки не сдвинулся с места ни разу. Его равнодушие ко мне, перешло в неприязнь, и я стал читать в его взгляде презрение и ненависть.
  Видя, что с этим характерным псом не сладить, я отпустил его с цепи.
  Он, некоторое время ещё лежал, не двигаясь, потом, будто проснувшись, встал на ноги, потянулся, и трусцой не спеша, побежал в лес. Больше я Верного на метеостанции не видел.
  
  
   Октябрь. 2005 года. Лондон. Владимир Кабаков...
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  ПРИВЫЧКА
  
  
  В очередной мой приезд на родину, мы решили с Геной, моим младшим братом съездить на несколько дней в тайгу, перед большим походом в Восточный Саян. У Гены, неподалеку от областного города, в таёжной деревне недалеко от Байкала, жил хороший знакомый, старый охотник и замечательный человек, Сан Саныч.
  С нами поехал и Генин друг, ещё со студенческой скамьи - Миша... Собирались недолго и в один из ярких майских дней, сели на Генин "внедорожник" и отправились...
  
  ... Над деревней стлался горьковатый дым лесных пожаров. Выйдя в огород, я рассматривал большую маряну, напротив, на склоне, взбирающуюся почти к вершине. Сан Саныч подошёл ко мне, и я спросил его:
  - Здесь, наверное, раньше можно было и зверей на склоне увидеть?
  Сан Саныч засмеялся.
  - А я и видел, и не один раз. Как-то смотрел за зверем, вечером в бинокль, и вдруг вижу, охотник ползёт недалеко. Я его по куртке узнал. Это был наш сосед. Сейчас он уже здесь не живёт, - заметил Сан Саныч.
  - А тогда, он почти подобрался к изюбру. Только тот учуял или услышал соседа, и на махах ушёл в лесок на краю маряны, - Сан Саныч продолжил. - Раньше ведь деревня совсем маленькая была, только вот эта улица.
  Он провёл рукой вдаль.
  - Хорошо тут, - вздохнул я, а Сан Саныч возразил:
  - Хорошо, но холодновато. Смотри, уже май, а морозы по ночам до минус десяти, - он погладил седую щетину на щеках.
  - Зато осенью потеплее, чем в городе, и можно по осеннему лесу ходить до ноября. Это для меня самое лучшее время. Весна хороша, но как-то одинока. А вот осенью, всё уже выросло - всё летает, бегает, прыгает.
  - А для меня, - стал вспоминать я, - весна была лучшим временем. Я в городе не мог усидеть. Как-то в апреле, ушёл в лес с собакой на недельку. В городе уже сухо было, а только за город вышел, снег увидел. А я ведь тогда под Байкал дошёл. А там, в сиверах метровый снег лежал. Помню, как моя собака за лосем ушла в сивер, а назад из-за сугробов вылезти не могла. Завыла, испугалась. Собака молодая была. Мне пришлось спуститься туда, тропу через снег пробить и назад уже с собакой вернуться.
  Сан Саныч улыбался.
  - Я в молодости таким же был. Жил на Севере. Зимой весны ждёшь, ждёшь...
  Ольга Павловна позвала из дома:
  - Мужчины, обедать.
  После еды долго сидели вместе, и Сан Саныч вспоминал свою охотничью молодость.
  - Я стрелок был неплохой. На стенде стал стрелять ещё в институте. Потом мне это помогло. Я из гордости перестал на осенних охотах сидящую птицу стрелять, только влёт. Но и карабин тоже освоил. Помню, как-то копытных на мясо заготавливали. Так я, только косуль штук шестьдесят тогда добыл, - он помолчал, посмотрел на свои руки, большие, с крупными пальцами.
  - Тогда, правда, и зверя было больше, да и охотников меньше...
  ...В доме было уютно, тепло, светло. Мы по второму разу попили чаю и ушли спать в пристрой, поблагодарив хозяев.
  Утром нас разбудил Сан Саныч - он вставал всегда очень рано.
  - Ребята! Подъем! - смеющимся голосом проговорил он. - Кто рано встаёт, тому бог даёт...
  Мы вылезли из спальников, оделись и пошли в дом умываться и пить чай. После чаю, стали собираться и укладываться - мы решили сходить в вершину Снежной, на несколько дней, пешком.
  Забросив рюкзаки за спины, попрощались с Сан Санычем и Ольгой Павловной, пройдя огородом, пряча оружие от любопытных глаз, стали подниматься в крутой бугор, заросший березняком. Миша и Гена сразу оторвались, ушли вперёд, а я с моей хромой ногой тащился сзади, задохнулся, шёл зигзагами и когда поднялся на гребень, то долго восстанавливал дыхание. Хорошо, что Миша и Гена ждали меня.
  Мы пошли по светлому, залитому солнцем березняку с кустами ольхи и багульника, на ветках которого огоньками светлили бутоны цветочков. Я сорвал несколько и пожевал, проглатывая терпкий сок.
  Пройдя по гребню, спустились в широкую долину и направились по лесной дороге, в сторону солнца. Идти было приятно: дорога сухая, чистая, тепло, но не жарко.
  Вскоре вышли на речную долину, в которой местами ещё лежала сверкающая на солнце голубоватая наледь. Гена на ходу рассказывал, что по пути надо будет посмотреть солонцы в распадках справа, в их вершинах.
  Скоро дорога перешла в глубокое каменистое речное русло без воды. Долго шли по острым камням, и неловко наступив на камень, я охал и морщился от боли в ноге. Рюкзак был тяжёлый, и сцепив зубы, я ждал, когда же мы остановимся на отдых. Гена успел сбегать посмотреть солонец и, вернувшись, догнал нас.
  Было уже часов двенадцать с лишним, и мы решили разбить бивак. Нашли в речке место, где была вода, и, поднявшись в гору метров на тридцать, нашли удобную ложбину, с валежником поблизости. Гена прихватил с собой гибкую пилу и пока Миша разбирал вещи, разводил костёр и готовил еду, мы напилили дров на ночь. Пила была удобной, легкой, но пилить для меня было трудно. Дыхание короткое, устаю быстро, мышцы, как ватные, но терплю. "В конце концов, я же не весь день буду пилить дрова" - рассуждал я, успокаивая себя. И точно...
  Костёр разгорелся, запахло рисовой кашей и, удобно устроившись на мягкой моховой подстилке, я ликовал. Погода чудесная, место замечательное, никуда не надо торопиться. Гена, лёжа на боку и перебирая в пальцах стебелёк сухой травы, стал рассказывать, что сюда они с Сан Санычем заходили зимой несколько раз.
  - Один раз, только Саныч костёр развёл, поставил чайник на огонь, а я уже зверя стрелил.
  Гена помолчал, вспоминая подробности той удачной охоты...
  - Только от машины отошёл, свернул в широкий распадок, вдруг вижу зверя на противоположном мысу. Он, наверное, поднялся с лёжки, услышав меня, но не разобрался, пробежал немного и остановился послушать. Я тихонько карабин снял, прицелился, бац, - и "выноси готовенького".
  Гена засмеялся. Миша поднялся, убрал закипевший котелок, заварил чай, бросил в кипяток веточки смородины и снова сел. Между тем, Гена продолжил:
  - Мы с Сан Санычем поговорили, и он наказал мне поискать озеринку на водоразделе и Гена указал вверх, куда уходила долина:
  - Мы её видели на карте, а Сан Саныч, когда-то был там проходом. Говорит, что тогда, всё было вокруг истоптано зверем - лосями, оленями. Сан Саныч потом всё никак не мог выбрать время туда сходить. Вот мы и решили с ним, что надо посмотреть, поискать в том месте...
  Гена и Миша после обеда стали обустраивать ночлег: драли толстый мох и накладывали его толстым слоем на пару параллельно положенных берёзовых стволов. Получалась удобная, мягкая постель. Я же решил ночевать, как обычно, и пока они готовились к ночёвке, решил пойти в соседний распадок в вершину, где был солонец Сан Саныча. Взял на всякий случай Мишино ружьё, и отправился.
  Денёк был тёплый, солнце стояло ещё высоко, и перейдя русло, я стал подниматься по долинку вверх. В одном месте, увидел маленькие зелёные стрелки растущей черемши, сорвал несколько штучек, и пожевал. Запахло чесноком, и рот наполнился сладковато-острой слюной.
  Несколько раз находил лёжки косули, которых здесь было очень много. Тут и там я видел чёрные шарики помёта дикой козы, как её называют в Сибири. Вспомнил, что как-то в гостях у своего друга охотоведа, видел крупного козла, замороженного в сарае, ещё с зимы. Меня тогда, поразили размеры. Самец косули был величиной с молодую самку изюбря.
  Позже я прочитал в книжках и сам добывал косуль, в которых было не меньше шестидесяти килограммов весу.
  Поднявшись туда, где распадок раскрывался, переходя в гребень, издали увидел сидьбу, над солонцами, и качающийся красный лоскут, свисающий с настила из осиновых стволиков.
  "Что за чёрт, - ругнулся я про себя, - словно кто задумал отвадить от солонца зверей, которые, конечно, пугались красной тряпки, видя её издалека".
  И точно. Около небольшого, выгрызенного до земли кружка, на котором из-за соли в земле, трава не росла, я не увидел ни одного следа, ни свежего, ни старого.
  Я влез наверх по лестнице, с широко прибитыми перекладинами, и увидел, что куртка с красной подкладкой была порвана, и кусок подкладки повис с настила. Я как мог, собрал в кучу лежащие там куртки, стараясь затолкать полы в щели между стволиками в настиле. Чертыхаясь вслух, спустился вниз.
  "Вот сейчас лучше, - подумал я, но солонец плохой. Сидьба сколочена кое-как, сидеть там наверху всю ночь очень неудобно".
   Рассмотрев хорошенько окрестности неудачного солонца, тронулся дальше. Срезая, по прямой дугу вершины склона, прошёл густым осинником по гребню, и вышел вдруг на чистое место, поросшее редким сосняком. Место было замечательное.
  Просторная маряна расстилалась вниз по склону, а на вершине большой поляны торчали несколько отстоев - скальников. Я вышел на один из них и увидел на темно-коричневой земле, тонким слоем покрывающей подходы к отстою, свежие следы оленей и косуль. Сверху со скальника открывался замечательный вид на гребни сопок, стоящих полукругом. Я долго сидел на камне, всматривался, вслушивался. Вдруг раздалось глухариное тэканье - потрескивание. Звук был так похож на песню глухаря, что я не поленился проверить источник звуков, дошёл до упавшей сухостоины, которая попала в развилку живой сосны. И когда налетел порыв ветра, сосна, качнулась, сушина двинулась в развилке и получился совсем токовой звук.
  Неподалёку, я заметил несколько мест, где лежали жёлтые палочки глухариного помёта и подумал, что может быть, пролетающие мимо глухари, заслышав псевдотэканье, тоже обманываются, садятся на землю, думая, что тут токовище.
  После я прошёл по краю маряны, взобрался на другой скальник и представил, как хорошо было бы посидеть здесь, покараулить оленя.
  Однако солнце быстро садилось к горизонту, и я отправился в сторону бивака, спускаясь по краю моряны в долину. Пройдя молодой частый осинник на крутом каменистом склоне, вышел на тропу, идущую в вершину долины и по ней спустился к нашей стоянке.
  Здесь уже горел костёр и Гена варил ужин. Мы с Мишей, пока готовился ужин, напилили ещё немного дров и перетаскали их к костру.
  Когда, на закате солнца, в тишине наступающего вечера, сели есть, я рассказал о своём походе, о солонце, об отстоях, о моряне.
  - Да, маряна хорошая, - подтвердил Гена.
  - Правда, я тут зверя не стрелял, но Саныч говорит, что звери здесь есть.
  Пока я ходил по моряне, Гена сбегал вверх, к гребню склона на котором мы ночевали. Он удивился. Весь этот склон словно изрезан каким-то гигантским бульдозером.
  - Ямы и ямки чередуются с гребнями и гребешками. И эти овражки, словно карстовые воронки заросли березняком, кустарником и толстым слоем мха. Любопытное явление природы, - подчеркнул Гена.
  В сумерках стало заметно холоднее, но после горячего ужина и рюмки водочки, было тепло и даже жарко. Я постелил свой спальник в ложбинке, рядом с поленницей дров-брёвнышек, сверху накрыл спальник полиэтиленом и подоткнул края под низ.
  Когда ложились спать, я развёл костёр побольше, положил сверху смолистую корягу, и, забравшись в спальник, как в нору, поворочался, повздыхал и заснул, слушая треск разгоревшегося костра.
  Первый раз, я проснулся уже глубокой ночью. Миша и Гена спали, сверху накрывшись куртками. Костёр прогорел, было полутемно и холодно. Сквозь просветы в вершинах деревьев светили яркие звёздочки. Угарно пахло дымом от прогоревшего смолистого пня.
  Хромая, на растревоженной долгой ходьбой больной ноге, отошёл на время от костра, потом вернувшись, положил в костёр несколько напиленных нами брёвнышек, предварительно раздув угли и снова влез в спальник, в котором уже не было так тепло, как с вечера.
  Задрёмывая, ещё некоторое время слышал, как в кустах, выше нас по склону, кто-то потрескивал валежником.
   "Лось, наверное, кормится" - думал я засыпая.
  ... Под утро стало очень холодно. Не вылезая из спальника я протягивал руку, хватал брёвнышко, закладывал в прогоревший костёр, а потом тянулся за вторым, третьим. Убедившись, что костёр разгорелся, я засыпал на время и через короткое время просыпался от холода, проникающего в спальник...
  Я снова накладывал брёвнышек и снова засыпал... К рассвету из поленницы осталось три брёвнышка.
  Как только рассвело, я вылез наружу, развёл костёр, поставил чай на огонь, сходил за водой к ручью, оступаясь и ругаясь на чём свет стоит - болела нога. И Гена и Миша спали, хотя Миша ворочался в спальнике и я накрыл его полиэтиленом.
  Попив обжигающего чайку, я взялся варить макароны.
  Вокруг становилось светлей и светлей и в кустах, в русле ручья запели дрозды. Скоро, когда совсем рассвело, и первые солнечные лучи осветили сосняк на вершине противоположного склона, ребята тоже проснулись. Кряхтя и запахиваясь в одежды, они помыли заспанные лица, потом собрали спальники. Мы позавтракали, напились чаю, и ребята собрались идти на водораздел, который я видел вчера со скальников-останцев.
  Проводив их, оделся потеплее, лег на Генину моховую постель, и там было так удобно, что я задремал. Проснувшись, ещё попил чаю, под вставшим уже высоко солнцем, посидел, вспоминая ночной холод и тишину, и собравшись, пошёл на маряну.
  Перед тем, как подниматься, на склон, прошёл по долине вверх, потом чуть поднялся в гору, слушая и высматривал зверя...
  Наконец, вышел на маряну, долго выбирал место, где караулить, и сел в яму, с корягой со стороны склона.
  Я то опирался на неё спиной, то ложился в ямке на живот, но всё время не терял из поля зрения большей части моряны, вверх по склону, с торчащими выступами скал по гребню. ...
  Дул холодный ветерок при ярком солнце. Час проходил за часом. Я устал сидеть неподвижно, задремал и встрепенулся, когда услышал внизу, где-то за корягой треснуло несколько раз.
   Я привстал, глянул поверх корневища и увидел изюбра, карьером скачущего вдоль южной кромки моряны. На голове его торчали необычно толстые, тёмные начала рогов, ещё тупые, покрытые коричневой пористой кожицей. Он вдруг круто свернул в лес, и я увидел, как на прыжках "сверкает" его светло-коричневое "зеркало" на заду. Всё это произошло так быстро, что я чуть погодя спрашивал себя, не приснился ли мне олень?
  Посидел ещё часа полтора, но, не дождавшись зверей, поднялся, постоял, разминая ноги, пошёл вниз, не торопясь, стараясь не соскальзывать на крутом склоне. Кое-как спустившись к тропке, пошёл к биваку и был очень удивлён, когда услышал ещё снизу, от ручья, что ребята уже здесь. Обычно, Гена возвращался к стоянке в сумерках.
  Поднявшись по склону, я увидел у костра Мишу, колдующего над котелками.
  - Ну, как ты? - спросил Миша равнодушным тоном.
  И я рассказал про своё многочасовое сидение, про оленя, учуявшего меня снизу.
  - Ну, а вы как? - задал я встречный вопрос: - Озеро нашли?
  Кажется, - сказал Гена, - но на месте озера плоская болотинка. Год сухой, в речках воды мало, вот и озеринка похоже пересохла.
  Гена промолчал, а Миша вдруг проговорил:
  - А Гена лося стрелил - и улыбаясь, посмотрел на меня.
  - Мы вот, свеженину готовим.
  Он указал на котелки. Только тут, я заметил, что в маленьком котелке что-то кипит и булькает, переливаясь коричневым бульоном через край.
  - Да ты что? - вскинулся я, обрадовано.
  - Так получилось, - извиняющимся голосом сказал Гена, смущённо улыбаясь и начал рассказывать.
  - Мы поднялись тут напрямик и по гриве пошли вправо, на водораздел. Я по карте приблизительно знал, где озеринка находится - туда и направились. Вышли на плоскотину, продрались сквозь кусты и вышли на круглое, совершенно ровное место, диаметром метров в сто. В кустах видели много лосиных следов и поеди, - Гена помолчал, посмотрел на костёр, вздохнул виновато - только вышли на это место, вижу, два лося стоят.
  Автоматически, по привычке, срываю карабин, выцеливаю ближнего и стреляю. Лось, как будто его стегнули скакнул, и остановился. Я второй раз - бац, и он упал.
  А второй, похоже, ничего не понял, стоит, на нас смотрит. Я подошёл ближе, достал фотоаппарат, щелкнул раз, он прошёл несколько шагов и снова остановился, смотрит так, через плечо. Я ещё раз щелкнул аппаратом и он только тогда пошёл в чащу. Идёт и оглядывается. Я уже и не рад, что стрелил. Это же разделывать, выносить надо. А лось большой. След, как мой сапог, - Гена помолчал, повздыхал.
  - Ободрали его, а у него на ногах голые места - одна кожа. Уже линять начал.
  Гена замолчал, а Миша взял ложку и помешал в маленьком котелке.
  - Здесь печёнка, заметил он и я учуял аромат свежего варёного мяса.
  - Ты не переживай, Гена, - успокоил я - это в тайге бывает...
  Я поудобнее уселся на Мишиной лежанке и стал рассказывать.
  - Мы тоже как-то с моим другом, егерем пошли поохотиться на изюбрином реву и трубу с собой взяли. Сели в лодку, переплыли через водохранилище. Лодку оставили в заливе, а сами пошли на перевал, километрах в трёх. Поднялись на гребень, сели, отдышались. Егерь взял трубу, затрубил раз, потом через некоторое время - второй. Сидим, слушаем.
  Потом егерь мне вдруг шепчет: "Смотри туда, там матка ходит". И точно - я всмотрелся, а в кустах оленуха ходит, траву щиплет, голову опустила. Мы тихонько посмеялись, и стрелять не стали...
  - Прошло время. Быков не слышно. Егерь снова затрубил. Ждём. Тут уже и сумерки опустились. Только хотели вставать и идти назад к лодке, а у егеря зрение хорошее, - он вдруг уставился чуть вверх, на гребень, потом вижу - карабин поднимает. Я смотрю туда, и только светлое пятно вижу, которое движется.
  Егерь прицелился. Бац! Пятно исчезает, и какой-то треск по кустам пошёл, второй зверь убежал. Мы подбежали, лежит матка, без рогов и ногой дрыгает. Егерь заматерился. Оправдывается. Говорит: - Я думал бык с маткой идёт, а это матка с оленёнком... Это он убежал.
  - Делать нечего, стали разделывать. А у неё вымя и молоко ещё есть. Жирное.... Я попробовал - вкусное...
  Гена, внимательно слушал.
  - На охоте всякое бывает, - подытожил я.
  Свеженина была готова. Мы сели кружком, выпили водочки, закусили горячей, сочной печёнкой, а потом стали, есть мясо. Ещё выпили. Гена заметил:
  - А мы ведь большую часть мяса уже вынесли. Завтра ещё пойдём. Мясо с костей срезали, получилось килограммов сто.
  Я жевал, смотрел на костёр, и думал, что и не мечтал попробовать свеженину. Ведь это на охоте не так часто бывает, особенно по чернотропу.
  Мяса было так много, что мы всё не доели, и даже печёнка осталась назавтра... Долго сидели у костра, вспоминали разные истории. Миша вдруг рассказал историю из своей милицейской практики.
  - Однажды нас вызвали на убийство. Оказалось, что в пригородном лесу, лыжники нашли убитого человека у костра. Мы место осмотрели, увидели следы двух человек, недалеко в кустах, а потом видим по следам, побежали к дороге. Я прикинул. Думаю, что это подростки были с ружьём. Они шли и вдруг видят - лиса. Прицелились, лиса сидит. Стрелили, лиса исчезла, побежали, видят, лежит мужик в большой лисьей шапке, руками в агонии по снегу скребёт. Они в ужасе убегать...
  Миша долго молчал.
  - Ну и что? - спросил я.
  - Так убийцу и не нашли, - заключил Миша.
  Мы стали укладываться спать. После лосятины, мне было даже жарко. Я влез в спальник и уснул. Проснулся после полуночи. Миша встал и разводил большой костёр. Видимо на радостях да за разговорами напился крепкого чаю, а теперь заснуть не может...
  Я довольно перевернулся на бок и заснул. Под утро пару раз вставал и я.
  Поднялись рано. Договорились, что ребята пойдут за мясом, а я буду выносить вещи и спальники к наледи. Нога болела, и потому мне дали лёгкую работу.
  Я попил чаю, собрал все вещи, загрузился и выступил. Плохо упакованный рюкзак, скоро сбился на бок, а спальники сверху сплывали всё время в левую сторону.
  Я вспотел, запыхался, часто останавливался и поправлял спальники. В середине дороги, всё-таки снял рюкзак, перевьючил всё и пошёл дальше. Сжав зубы, смотрел под ноги, стирая со лба большие капли пота.
  Через час, из последних сил дотащился до наледи, выгрузил вещи, спрятал их в кусты у дороги, и возвратился к биваку.
  У меня ещё было время до прихода ребят. Ясное солнце поднялось в зенит и стало тепло.
  Весенний лёгкий и прозрачный лес обступал стоянку со всех сторон и шумел, гудел под наплывами прозрачно - прохладного воздуха, как то по особенному, по весеннему...
  Казалось проснувшиеся силы оттаивающей земли бродили на новой "закваске" жизни и все оживало и росло почти видимо...
  Я лёг на моховую постель Гены и незаметно задремал. Прошёл час такого блаженства, когда снизу от ручья раздались голоса. Солнце поднялось высоко и насквозь просвечивало тонкие стройные, матово - белые стволы берёз и тёмно - коричневые ветки и набухшие почки на них...
  Снизу, к кострищу поднялись Гена и Миша. Вскоре они довольные и улыбчивые сидели у костра и рассказывали, как быстро и без помех вынесли мясо...
  Пообедали, доев остатки вчерашнего мяса с хлебом. В маленьком котелке сварили чай, набираясь сил, попили со сладкими карамельками.
  ... Часов около двух дня, оставили свой временный лагерь, спустились к ручью, поделили, разложив по рюкзакам мясо. Мне досталось ноша, килограммов в двадцать. Но когда я помогал Мише надевать рюкзак, я понял, что в его рюкзаке общего весу килограммов пятьдесят. У Гены был такой же, но Гена сухощавый, сильный, как лось, привычный к переходам. А Миша сидит всю неделю в кабинете и ему конечно трудно.
  Наконец, тронулись. Гена пошёл первым, Миша за ним, а я последним. Я уже помнил дорогу и поэтому считал повороты и заметные деревья.
  ... Когда мне было тридцать лет, я мог часами нести неподъемный рюкзак. Один раз в тайге, нёс целый день рюкзак килограммов в сорок пять весом, да ещё сверху тяжёлые изюбриные рога, которые я нашёл в лесу. Часть дороги надо было идти в гору. С остановками, я поднялся на перевал, а спустился не останавливаясь.
  И уже на подходе к зимовью, начал задыхаться - так передавили грудь лямки рюкзака. Я едва шел. Мой организм, видимо, "перегрелся", и перестал выдавать обычную мощность, как машинный мотор, от перегрева, теряет силы.
  Когда я подошёл к зимовью, то упал, не в силах снять рюкзак. Вывернувшись из лямок, кое-как поднялся, отдыхиваясь пошёл в зимовье, достал заветную бутыль и усевшись на тёплом крыльце, выпил немного самогонки, очень крепкой и ароматной, настоянной на кедровых орехах. После этого я посидел, подождал, пока алкоголь начал работать. Через десять минут ожил, задвигался и стал готовить еду. Силы вернулись...
  ... В этот раз, я чувствовал себя нормально. Всё-таки вес был небольшой и идти было всего около часа. На полпути догнал Мишу, который сидел на валежине, не снимая рюкзака. Я помог ему встать, и мы до наледи уже шли вместе...
  Гена ждал нас. Мы переложили мясо в два полиэтиленовых мешка, спрятали их в кустах, на льду, недалеко от дороги.
  Заложив вещи и спальники в рюкзаки, мы тронулись вниз, к деревне. Гена и Миша шли словно летели, после тяжелых рюкзаков своё тело казалось им необыкновенно лёгким.
  Я бодро поспевал за ними на небольшом отдалении.
  Часа через полтора, мы спустились косогором к участку Сан Саныча, прошли в калитку через огород и увидели хозяина вышедшего нам навстречу. Сан Саныч приветствовал нас, как всегда, с улыбкой.
  - А я уже и баню протопил, - объявил он. - Мы с Олей уже помылись, вот вас ждём...
  Мы переоделись, попили чаю. Гена, сидя за чаем, объявил, что надо мясо вывезти, и Сан Саныч хлопнул его по плечу.
  - Ну, ты, Гена, молодец. Хоть сейчас не время, но если это случилось, то не жалей. Ты ведь охотник!
  После чая мы уже в сумерках, пошли в баню. Печь была жарко натоплена, но пар очень быстро уходил из парилки и приходилось часто поддавать. Но зато, как хорошо было после, облившись холодной водой, обернувшись полотенцем, посидеть в предбаннике.
  Сан Саныч принёс в банке самодельный кисленький маньчжурский гриб - водный настой, и мы пили и хвалили. Я, как всегда, в бане остался последним. Попарившись вволю, долго сидел у открытой двери предбанника, вдыхал прохладный воздух, с дымком от лесных пожаров и смотрел, как красная луна поднималась над краем леса.
  Помывшись и одевшись, я пришёл в дом, и удивился яркому свету, уюту в комнате, где на столе уже был накрыт ужин.
  Мы выпили за удачу, разговорились, и Сан Саныч рассказал нам, о своей коллекции медвежьих черепов.
  - Я их вывариваю, и беру только те головы, которые не пробиты пулями или картечью. Во-первых, холодец из них хороший, а во-вторых, как глянешь на тот или иной клыкастый череп, так сразу вспомнишь, подробности охоты: место, как стреляли, товарищей, кто был с тобой на берлоге, - он помолчал, отхлебнул чаю.
  - Медведя не надо бояться. Он сильный, крупный зверь, но человека боится и уважает и чаще обходит стороной. И всё-таки, и его надо уважать, потому что даже хорошие охотники бывает погибают под медведем. В лучшем случае делаются калеками. Я знал одного егеря, без нижней челюсти. Так, оказывается, его медведь встретил в чаще, встал на дыбы и ударил лапой, да попал по лицу. Нижнюю челюсть так и оторвал...
  Хорошо, другие охотники отогнали медведя. А так бы смерть, потому что егерь упал без сознания.
  Сидели долго, разговаривали, а когда пошли спать в пристрой, то луна уже поднялась высоко и в деревне было тихо. Только речка плескалась в темноте, где-то за домами.
  После бани и после ужина с водочкой глаза слипались и как только голова коснулась подушки, я обеспамятел - словно в сонный омут провалился...
  Я не проснулся даже тогда, когда Гена и Сан Саныч уехали за мясом, а потом часа через два вернулись.
  Наутро мы позавтракали и собрались уезжать. Я так крепко спал, что не слышал, когда Гена и Сан Саныч вернулись и Гена рассказал, что они на "Ниве" наехали на корягу и чуть не оторвали выхлопную трубу.
  - Пришлось при фонаре прикручивать её назад. Потом мясо погрузили и вернулись уже без приключений.
  Выйдя в огород, сели на брёвна и сфотографировались все вместе. Потом, открыв ворота, выехали на улицу, помахали Сан Санычу и Ольге Павловне, стоящим в калитке и свернули к мосту. Впереди была длинная дорога и возвращение в город.
  
  
   London. 10 февраля 2004 г. Владимир Кабаков.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  Т А Ё Ж Н Ы Й П О Х О Д
  
  Главы из романа "Симфония дикой природы"
  
  
  
  Учитель со своими воспитанниками собрался в лес. В пятницу все походники сошлись в школе, обсуждать планы похода и договариваться кто, что возьмет с собой.
  Школьное старое деревянное здание с крашенными голубым наличниками и уютным палисадником, окнами выходило в сторону, крутого скалистого склона, возвышающегося в полнеба над деревней. Гора была такой внушительной, что впервые увидевшие её, качали от удивления головой. Часто в непогоду, тучки цеплялись влажными краями за гребень этой горы. Но ребята уже не замечали красоты и величия окружающего ландшафта. Ведь это была их родная деревня...
  Сели за классные парты и стали составлять список продуктов и снаряжения....
  Учитель предварил это небольшим замечанием.
  - От правильных, деловых сборов часто зависит результаты похода. Если мы забудем важные вещи, то нам придётся сократить наши планы, а это вызывает раздражение и портит настроение... - Он весело засмеялся, но три его молодых спутника только вежливо улыбнулись. Старший из них подумал: "А какая разница? Для меня главное в лес попасть, а там будет видно...".
  Разошлись поздно, и были назавтра, рано утром у школы, уже с рюкзаками. Учитель жил в квартире при школе и выглянув в окно, увидев, что ребята собрались, вышел вскоре тоже с большим рюкзаком за плечами. Весело поздоровавшись, глянув на синеющее небо, предположил:
  ; День будет солнечным и потому надо пораньше добраться до места, а там уже разойтись по "маршрутам".
  Все одобрительно закивали головами...
  Поднявшись на крутой косогор, поросший молодыми берёзками и кустами багульника, все вспотели и задышали, но, выйдя на лесную дорогу, взбодрились. Впереди были несколько дней свободы, и на горизонте, на вершине Приречного хребта, синели далёкие сосняки. Ребята - десятиклассники, конечно не в первый раз выходили в тайгу, и держались солидно и уверенно, стараясь показать Учителю, что они совсем взрослые...
  Дойдя до реки поворачивающей здесь, по широкой долине влево, под высокий крутой берег, решили попить чайку. Мигом, на каменистом дне весенней промоины развели костерок, поставили прокопчённый котелок с водой кипятиться, на неяркий, при солнечном свете, огонь, и закусывая бутербродами, стали рассматривать карту, которую на коленях развернул Учитель.
  - Мы пойдём сюда - он ткнул пальцем в исток речки, - чёрный пунктир на зелёном.
  - А потом, заночевав, попробуем подняться на плоскогорье и обследуем интересное место. Я там был однажды, но очень давно и летом. Набрёл случайно, и потому даже приблизительно не могу указать, где оно находится. Помню по ощущениям, что где-то на плоском водораздельном гребне.
  Озеринка почти круглая и метров двести в диаметре. Как оно там образовалось, я не знаю. Возможно - это след от упавшего метеорита...
  Попробуем вместе определить...
  Учитель дожёвывая бутерброд, приподнялся с валежины, на которой он сидел и отклоняя лицо от кострового жара, снял закипевший котелок. Заварив и бросив в кипяток щепотку сушёных весенних почек черной смородины, он достал из рюкзака эмалированную кружку. Ребята последовали его примеру.
  Чай заварился ароматный, коричнево - золотистого цвета и был необычайно вкусен. Все с удовольствием, не спеша прихлёбывали бодрящий напиток, ощущая холодноватый привкус от смородины и смакуя последние минуты отдыха, молча оглядывали гористый горизонт, над которым синим шатром расстилалось яркое весеннее небо...
  Позавтракав, ребята, раздевшись по пояс отдыхали, наслаждаясь замечательной погодой и ярким солнцем - ни комаров, ни тем более мошки еще не было, и короткое время можно было загорать, не опасаясь зловредных мучителей...
  Допивая чай, Учитель незаметно посматривал на ребят и обдумывал особенности характера каждого...
  "Вот Валера. Он плотно сложен, спортсмен и очень спокойный мальчик.
  А это Кирилл. У него задумчивый вид, он романтик и перечитал Джека Лондона ещё в пятом классе. Молчун, но когда воодушевлён, то говорит с напором, очень убедительно...
  А вот Володя. Негласный лидер класса, хотя совсем ещё недавно был слабеньким болезненным мальчиком. Но за два последних года занимаясь по особой системе физического воспитания, стал сильным и выносливым. Однако главное его достоинство - постоянство и упорство. Если он что - либо задумывал, то старался осуществить до конца. И у него это получалось..."
  Думая о ребятах, Учитель делал вид, что осматривает соседние склоны, залитые ярким солнцем. Синее небо темнело, гранича на горизонте с зелёным лесом, над вершинами холмов, но к зениту высветлялось и в дальнем углу виднелось несколько лёгких, белых облаков.
  - Ну, нам пора - скомандовал Учитель - и ребята повскакали, засобирались и Кирилл, закинув рюкзак за плечи, первым пошёл по тропинке вправо.
  - Нам вот туда - поправляя его, показал Учитель рукой, прямо вперёд...
  И выстроившись цепочкой, походники двинулись вдоль русла реки по натоптанной тропинке, вверх, против течения. Вода в реке бежала по галечному, кое - где с круглыми, отдельно лежащими валунами, дну, с шумом и плеском пенясь на перекатах и успокаиваясь на плесах, в глубоких местах...
  ... Сделав по пути несколько небольших остановок, "команда" уже часам к пяти вечера добралась до места стоянки. Здесь река расходилась на два рукава, и образовала развилку - высокий чащевитый гребень, на котором росли берёзки в вперемешку с молодыми соснами. Поднявшись на него по крутому склону, отряд остановился у старого кострища с берёзовыми рогульками над остатками чёрной золы и несколькими сухими сосновыми стволиками, заготовленными на дрова и положенными сверху.
  - Я тут ночевал прошлой осенью. Ночь была тёплая и дрова остались про запас - пояснил Учитель, сбрасывая рюкзак и разминая затекшие плечи, несколько раз покрутил руками в обе стороны попеременно... Ребята последовали его примеру...Учитель достал из рюкзака самодельную переносную пилу и вручил её ребятам, а сам стал, не мешкая разводить огонь...
  Через час все уже сидели или лежали у костра, и поблизости от кострища стояла, заготовленная ребятами поленница дров, на всю ночь.
  - Попьём чайку - предложил Учитель, - и пройдём на отстой. Он показал рукой в сторону крутого склона уходящего вправо. - Там посидим на скале и может быть изюбрей увидим. Местные жители так называли оленей, хотя в обиходе, охотники называли его просто "зверем"
  - Ребята сразу заулыбались и стали обмениваться весёлыми репликами. Они были полны сил, хотя ещё два часа назад едва брели по лесной тропке, значительно отставая от Учителя...
  Солнце садилось над зелёными вершинами окружающих реку гребней, когда ребята, уже налегке, тронулись вслед за Учителем, который нёс на плече охотничий карабин....
  Войдя в устье крутого распадка, стали не торопясь подниматься по его дну, по высокой уже траве, отмахиваясь от появившихся комаров. На склоне были заметны тропы набитые косулями. Встретили и несколько свежих козьих лёжек - пятен примятой, пожухлой травы почти круглых по форме...
  В середине подъема на солцепёчной полянке, Учитель, что-то сорвал под ногами и показал ребятам.
  - Первая, ещё маленькая черемша - проговорил он и стал пережёвывать зелёный сочный стебелёк, пахнущий чесноком...
  Подбираясь к вершине распадка, Учитель молча, сделал предупреждающий знак рукой, и ребята зашагали пригибаясь, поднимая ноги повыше, стараясь не шуршать травой.
  Когда распадок превратился в пологий склон, с густыми зарослями сосняка впереди, все увидели сидьбу на дереве, с которой свешивались клочки какой - то яркой материи, качающейся под ветром. Учитель огорчённо вздохнул и выйдя на засохший, солонец показывая рукой на отсутствие следов сказал.
  - Это потому, что красная материя на сидьбе, зверям даже ночью очень заметна. И поэтому, они далеко стороной солонец обходили. Это горе - охотники прошлый год отсидели тут, но убрать за собой забыли. - Он помолчал, ещё раз вздохнул и продолжил.
  -Куртку с красной подкладкой поленились понадёжнее закрепить или спрятать. Вот налетел ветер и раздул полы, и эти красные пятна, как флажки на волков, пугающе действуют на зверей...
  Ребята покивали головами. Они это понимали, потому что и сами уже сидели на солонцах и знали, насколько пугливы и осторожны дикие звери....
  Свернув налево, они не торопясь, следуя за Учителем, продвинулись по вершине гребня вперёд, и в просветы сосняка замелькало открытое пространство.
  Учитель шагал осторожно, выбирая место, куда ногу поставить и ребята следовали его примеру...
  Вскоре вышли на край большой маряны, вдоль крутого безлесного склона с гранитными скалами - уступами на самом верху. Под ногами, по каменистой земле, засыпанной сосновой хвоей и торчащей кое - где зелёной короткой травкой, разбегались тропки и тропиночки. Учитель молча показал рукой под ноги, и ребята увидели свежий след оленя. Правее виднелся ещё один...
  Не торопясь и даже чуть пригибаясь, Учитель по тропке вышел на скальник, и осторожно подойдя к краю, заглянул вниз. На пологой лужайке под скалой, метрах в ста пятидесяти, паслась парочка светло - коричневых изюбрей...
  Ребята теснясь, на носочках подкрались к краю и делая круглые глаза долго рассматривали больших красивых диких зверей, далеко внизу, у себя под ногами...
  Они шепотом обменивались впечатлениями, когда вдруг крупный олень, перестал кормиться, поднял голову и долго смотрел в их сторону.
  "Неужели учуял?" - удивился Учитель, проговорив это шепотом. Словно в подтверждении этих слов олени забеспокоились и рысью, как призовые скакуны, пробежали по тропинке, набитой сотнями копыт за многие годы, вдоль склона и скрылись за увалом...
  Кирилл со вздохом констатировал: - Надо же! Только что были здесь, а теперь тут пусто!... Он воспринимал всё происходящее в природе на глазах у человека, живущего вне природы, как некое чудо, явленное случайно и незаслуженное человеком...
  - У них чутьё отличное - подтвердил Учитель. - На солонце бывало сидишь, слышишь, что зверь кругом ходит, а близко так и не подойдёт. Боится... Что - то учуял...
  Незаметно солнце спряталось за далёким, через широкую, глубокую долину, горизонтом. Стало прохладно и кампания, уже не скрываясь и говоря вполголоса, поспешая, спустилась по распадку и поднялась к бивуаку, на развилку...
  Быстро соорудили костёр, усевшись вокруг, стали разговаривать. Кашеварил Володя. Он хлопотал вокруг, помешивал кашу, ставил кипятить большой котелок с чаем, отодвигал кашу на край костра...
  Учитель делал себе "лёжку" и ребята вслед за ним. Он надрал мягкого мху, в стороне от кострища, выломал пару не толстых сушин и, положив их параллельно, пространство между ними, заложил толстым слоем мха. Потом сверху на эту "постель" положил спальник и сел на него. Ребята, подражая ему, сделали нечто похожее. У одних это получилось лучше, у других похуже, но ночлег они для себя приготовили, А тут и ужин подоспел...
  Каша с тушёнкой получилась наваристой и сытной. Оголодавшие за день походники набросились на еду и перестали позвякивать ложками по краям чашек, только опорожнив весь котелок...
  За чаем возник разговор о планах ребят на после школьное будущее. Все они хотели поехать в город учиться, а потом в нём и осесть.
  Учитель слушал внимательно, по временам отхлёбывая чай. Изредка поправляя сырой веточкой дрова в костре...
  Когда ребята на время замолчали, он начал рассказывать...
  - Я ведь тоже уезжал из нашей деревни, думая, что это навсегда... Вначале учился в городе, потом пошёл в армию, на Дальний Восток. Там тоже природа замечательная, но я сильно тосковал от невозможности побыть одному. Кругом люди. Каждый шаг, отрегулирован начальством и уставами. Может быть поэтому, армия далась мне тяжело. В тайге ведь привыкаешь к свободе... Демобилизовался я, почти через три года и уехал на строительство железной дороги в Европейской части России. Решил денег подзаработать и страну посмотреть... Но и там я сильно тосковал, по свободе и по тайге. Бывало, работаю, а у самого в памяти всплывают какие - нибудь места в тайге, которые мне очень нравились в своё время...
  Потом немного пожил в Крыму, в гостях у армейских друзей. Места там замечательные... Климат - сухие субтропики. Виноград на южных склонах растёт, поближе к морю, а чуть вглубь полуострова попадёшь - солонцовая равнина и зимой ветер, как ножом режет...
  Походил я там в походы по яйлам, нагорным плоскогорьям. Первый раз поднялись на яйлу над Ялтой. Места замечательные, безлюдные и диких оленей очень много. Вечером видели их прямо на полянках на пастьбе. Там же встретили мустанга, красного жеребца с длинной, до землям чёрной гривой, и почти красного цвета. Сразу картина Петрова - Водкина вспомнилась...
  Вы, конечно, помните, что мустангами называли одичавших лошадей в прериях Северной Америка. Так и в Крыму. Убежит лошадь из колхозного стада, одичает и назад к людям возвращаться не хочет...
  Учитель помолчал, вспоминая запах полынной степи на яйле, и вздохнул...
  - Потом переехал в Питер, и стал учительствовать в школе. А в свободное время ходил по тамошним лесам. Там тоже тайга бывает глухая: волки, медведи, лоси. Но чего - то мне там не хватало. Нет такого простора и необъятности. Нет ощущения , что ты один в целом свете, и только где - то далеко, твой дом...
  И так меня тянуло в родную тайгу, что я в конце концов, уволился и приехал к нам, в деревенскую школу. Я вдруг начал понимать поговорку "Где родился, там и пригодился".
  Учитель, отворачивая лицо от налетевшего клуба дыма, помолчал и потом продолжил.
  ; А тут мои родные живут, места знакомые и любимые с детства...
  ; И главное - здесь я свой...Учитель помолчал, долго и пристально глядя в костёр...
  - Бывал я и за границей. И после двух - трёх недель тоска поднималась в душе. Чужой язык, чужие обычаи, другие отношения между людьми... Всё это начинает угнетать, когда проходит срок гостевания, когда перестаёшь удивляться, тому, как кругом всё интересно и хорошо устроено. И начинаешь понимать - Учитель невесело усмехнулся: "Хорошо там, где нас нет!".
  Ребята серьёзно слушали стараясь понять, почему вдруг так погрустнел Учитель...
  Ночь разлилась вокруг.
  Яркое пламя костра выхватывало из темноты, несколько тёмных деревьев и окружающих кустов. Похолодало...
  В просветы между вершинами сосен на тёмном небе, светилось, серебряной пылью множество звёзд. В тайге, стояла тишина, нарушаемая только треском дров в костре...
  - Так вы советуете нам выучиться и возвращаться? - прямо спросил Володя и Учитель, помолчав, ответил.
  - Думаю, что человек может счастливо прожить только у себя на Родине. Всё что он имеет где - то на стороне - это вещи всё внешние. И сколько комфортно и богато не живи - ты не у себя дома... А это рано или поздно скажется ...- Он вновь вздохнул.
  - Я не могу вам советовать. У вас у каждого своя судьба. И потому думайте сами. Вам жить... Но я вам свою историю тоже не просто так рассказал...
  ... Беседа сошла на нет... Ребята начали зевать и Учитель первый расстелил спальник и, забравшись внутрь, устроившись поудобнее, замолчал. Он быстро заснул...
   А ребята ещё сидели у костра и молча смотрели на огонь заворожёнными глазами... Наконец и они разошлись по спальникам и костёр медленно стал угасать, светился фиолетово - алыми угольками, в середине, а по краям серый горячий ещё пепел, чуть дымил тонкими струйками...
  Кирилл проснулся посреди ночи, оттого, что недалеко несколько раз щелкнули, ломаясь под чьей - то тяжёлой поступью, сухие ветки валежника.
  "Ходит кто - то? - с тревогой подумал он. Хорошо, что нас четверо и с нами Учитель..."
  Перевернувшись с боку на бок и прислушиваясь, юноша незаметно заснул вновь...
  Он открыл глаза от яркого солнечного света, бьющего сквозь молодую зелень, яркими лучами. У костра уже ходил, Учитель и вкусно пахло свеже сваренной кашей. Учитель увидев, что Кирилл проснулся, улыбаясь поприветствовал: - Доброе утро... И помолчав промолвил: - Кушать подано. Извольте просыпаться - и тихо засмеялся.
  Кирилл, вылезая из спальника, весело крикнул. - Подъём братва!
  Ребята зашевелились в спальниках, открыли заспанные глаза, но заметив, что Учитель уже выставляет кашу на скатерть, сделанную из газет, быстро вылезли из тёплых спальников и полив друг другу из кружки на руки, умылись и сели завтракать...Впереди был длинный интересный день и большой поход на плоскогорье...
  Солнце вставало над зелёной тёплой землёй. Его лучи пробиваясь сквозь осинник приобретали зеленоватый оттенок, и тени становились тоже зеленоватыми.
  Даже при солнце, с утра было прохладно и так приятно было посидеть у жаркого костра, вспоминая ночной холод, и постоянное ощущение небольшой нехватки тепла, чтобы спать в комфорте. Некое пребывание на грани сна и пробуждения, когда постоянно ворочаешься и устраиваешься поудобнее...
  Костёр горел почти всю ночь и самый чувствительный к холоду Кирилл, постоянно подкладывал дров, чтобы на час забыться в приятно - жаркой близости большого огня....
  Позавтракав, помыли посуду, и убрали около костра. На этом постоянно настаивал Учитель. Он говорил о минимуме комфорта, который создаёт сам человек, находясь в тайге и одно из условий этого - соблюдение элементарных правил гигиены. С утра - умывание, после еды - мытьё грязной посуды, туалеты подальше от ночёвки и в одном месте, чистота вокруг кострища и что очень важно - очередность в хозяйственных работах. Каждый знает, в какой день он отвечает за приготовление еды и уборку в лагере...
  Выступили в поход, когда солнце поднялось над вершинами ближних деревьев. Выстроившись походным порядком поднимались в гору по склону холма, среди осинника и высокой уже травы. Разогревшись задышали, но Учитель, идущий первым, не спешил и потому ребята постепенно настроившись, сосредоточились и ступая почти след в след, каждый начал думать о своём.
  Поглядывая вокруг, Володя вспоминал весенние экзамены, бессонные ночи, когда за несколько часов заново прочитывал весь учебник и придя на экзамен, чувствуешь лёгкое поташнивание от выпитого ночью крепкого чаю...
  Экзамены получились и по результатам, Володя стал первым в классе.
  "Буду поступать в мединститут - думал он, перелезая вслед за Учителем через упавшую, метровой толщины, лиственницу.
  - А, окончив, вернусь в деревню и стану работать для земляков. Тут люди все знакомые и потому, легче будет привыкать, да и дел тут очень много. Открою отделение районной больницы у нас в посёлке, и буду лечить стариков и старушек, чтобы подольше жили..."
  Их кустов справа, с треском больших чёрных крыльев вылетел глухарь. Учитель на мгновение замер, взявшись правой рукой за ремень карабина на плече, а потом, проследив полёт, показал ребятам рукой. - Вот там сел...
  Не останавливаясь, продолжили поход, уже по лесистой гриве, где в просветы между деревьями, иногда в обе стороны открывались панорамы противоположных таёжных склонов, с далёкими гребнями гор. Подъём был пологий, но ощутимый. Все вспотели, и когда вышли на открытые пространства то вздохнули с облегчением. Тут среди сухой болотины, кое - где поросшей низким кустарником - ерником, дул навстречу прохладный ветерок и было легко дышать и широко смотреть.
   То и дело под ногами были видны на влажной траве и в мочажинах, следы лосей - крупных и поменьше. Ветки ерника вокруг были объедены и белели свежими обрывами и сколами. Создавалось впечатление, что какой - то пьяный садовник неумело и неровно резал вершинки кустарника и ветки, тупыми ножницами. Тут и там видны были кучки катышей зимнего, а иногда и свежего лосиного помёта. Учитель замедлил ход, всматриваясь вперёд и по сторонам. Ребята тоже насторожились...
  Вскоре, среди ерника образовался широкий прогал и походники вышли к пересохшему озеру, берега которого были на метр выше заросшего молодой травкой дна, и покрыты высокими кочками с длинной осокой на них...
  Вдруг Кирилл сдавленно прошептал - Вижу!
  Все остановились, и Учитель тихо подтвердил: - Я тоже вижу большого лося...
  Зверь стоял у противоположного берега и смотрел в сторону людей, не испытывая ни малейшего страха. Это был Сам.
  Он ещё помнил фигуру того человека, который спас его от волков, несколько лет назад. И потому с любопытством вглядывался в мелькающие среди ерника головы и плечи четырёх человек.
  Когда Учитель переступил ногами и стал доставать из чехла фотоаппарат, Валера до сих пор молчавший прошептал. - Эх! Его же подстрелить можно! Учитель, наконец, справившись с чехлом достал аппарат и выбирая позицию задвигался, переместившись чуть влево. Заметив движение, Сам тоже стронулся с места, и медленно передвигая циркуле-образные, длинные, сероватого цвета, ноги, пошёл в сторону ближнего берега и зарослей болотистого сосняка...
  До зверя было метров пятьдесят и Учитель, выбрав дистанцию, несколько раз щёлкнул затвором аппарата. Сам вновь остановился, услышав это щёлканье, повернул большую голову с крупными, ещё покрытыми замшевой кожицей рогами, и большими чёрными глазами внимательно и немного грустно посмотрел на людей. В этом взгляде, во всей его насторожившейся фигуре был немой вопрос, и словно отвечая на этот вопрос, Учитель ответил полушепотом: - Да не тронем мы тебя! Гуляй и живи дальше!
  Лось словно успокоенный этими словами повернулся, медленно и широко шагая поднялся на берег пересохшей озеринки и, мелькая тёмным, почти чёрным среди невысоких сосенок, скрылся из глаз...
  Все вдруг разом заговорили.
  - Вот громадина то - восхищался Володя, а Кирилл добавил. - А рога то, какие широченные. Как две развесистые лопаты!...
  Валера поцокал языком.
  ; Мяса в нём не менее трёхсот килограммов. А ещё и камасы!
  ; Учитель глянул на него, улыбаясь, и подумал "Этот добытчиком будет" И
  прокомментировал: - Крупный бык. Его надо беречь - он своё здоровое потомство здешним лосям даст...
  А через паузу подытожил: - Всему своё время. Сейчас нет резона лося стрелять. Жарко... Пока вынесешь, мясо может испортиться да и в деревне его тоже негде хранить. Можно конечно закоптить мясо, но во первых сейчас не сезон и нас могут как браконьеров осудить, а с дугой стороны, весь наш поход насмарку пойдёт... А так, мы его видели - учитель посмотрел вдаль,- и теперь знаем, что он здесь живёт, сильный и красивый, и что здешние лоси будут такими же крупными и сильными. А значит их ни медведи, ни волки не тронут...
  Вскоре, выйдя на пологий склон, посреди которого блестел мелкий ручеек, походники остановились на привал...
  И так широко и чисто было вокруг, так безоблачно и прозрачно синело небо и светило яркое солнце, что у всех поднялось настроение, а весело потрескивающий костёр, вкусный ароматный чай с бутербродами, прохладный ветерок и посвистывание коршуна парящего в синей вышине, делали этот обед в центре дикой тайги, праздником свободы и вечно молодой жизни...
  Учитель прилёг у костра и глядя на счастливых, улыбающихся ребят проговорил:
  ; Вот за это я и люблю тайгу. За то, что здесь я себя иногда чувствую
  свободным и счастливым, как нигде и никогда больше...
  Вот поэтому я и вернулся сюда, хотя мог бы жить и в Питере и за границей. Но нигде нет такого неба, такого чистого воздуха и такого единения с матушкой природой...
  Он весело засмеялся: - Ну, я что - то расфилосовствовался, сегодня!
  Ребята пили чай, сидя вокруг угасающего костра, слушали Учителя и были довольны абсолютно всем на свете.
  "Как замечательно, что мы здесь - восторженно думал Кирилл. - Ведь впереди ещё целое лето свободы. А потом город, учёба. Я точно пойду на охотоведение. Такая жизнь, мне очень нравится!"
  После большого привала стали спускаться на другую сторону полукруглой долины. По широкой пади, по заросшей вездеходной дороге спустились к смородинной речке, повернули налево, перешли по брёвнышку прозрачный быстрый поток и по руслу, покрытому кое - где большими обкатанными водой валунами поднялись к следующему повороту дороги налево, но перейдя ручей, журчащий невидимой водой, спрятавшейся среди высоких кочек, поднялись на невысокий гребень и перевалили в другую падь...
   Пройдя по краю широкой маряны, раскинувшейся на весь склон слева, спустившись вниз, вышли к ручью и повернули на стрелку влево, горбом поднимающуюся между двумя заросших чащевитым кустарником и ёлками, распадками. Поднявшись в половину склона, Учитель, озираясь и глядя внимательно под ноги, вывел ребят на чуть заметную звериную тропу. И когда тропка, в половине довольно крутого склона, вышла к словно врезанной в него плоской площадке, показал рукой вперёд и проговорил: - Здесь и ночевать будем.
  Только теперь ребята разглядели, под самым склоном незаметную, серо - коричневую зимовейку.
  - Вот это да! - восхитился Володя. Так спрятана, что с двадцати шагов можно пройти мимо и не заметить!
  Мигом сбросили рюкзаки, расправляя натруженные за длинный день похода, плечи и занялись ужином и заготовкой дров. Пока ребята собирали валежник и разводили костёр, Учитель сходил с эмалированным ведром за водой на ближний ручей, протекающий где - то метрах в ста пятидесяти по тёмному дну распадка, и вернувшись поставил варить кашу и кипятить чай. Все снова уселись у костра, поглядывая на зимовейку, из трубы которой, поднимался дымок. Решили протопить печку перед ночлегом и просушить внутри....
   Похоже, что в зимовье никого не было ещё с прошлой осени. Печные дрова были нарублены и сложены в поленницы снаружи. А внутри было тесновато, но уютно. Был и стол сделанный из тёса, и печка сложена из камня и обмазана глиной, и нары на две стороны, на которых вполне могло уместиться человек пять - шесть...
  Скоро солнце село за противоположный высокий склон, но долго ещё оставалось светло. Поели не торопясь и с большим аппетитом.
  Уже допивая чай, Учитель глянул на часы и спросил.
  - Я хотел бы показать вам здешний солонец. Не хотите ли пройти туда? Это метрах в двухстах - и он показал рукой направление. Ребята с радостью согласились....
  Учитель вёл их прямиком, через лес, и только подходя к солонцу, вышли на глубоко набитую в земле звериную тропу. А вскоре показался и солонец - поляна с низким скрадком в дальнем её конце, покрытым чёрным рубероидом....
  Вышли к выгрызенной зверями в земле яме, к которой со всех сторон сходились радиусы звериных троп и тропинок. Когда люди появились на поляне, в мелком густом сосняке, на дальнем краю, раздался вдруг треск и стук крупных копыт. Несколько раз сквозь зелень хвои промелькнуло что - то коричнево - рыжее. Довольный Учитель прокомментировал : - Это бык - рогач. Когда он бежал, я даже рожки у него заметил. Они в это время приходят сюда ещё по свету и долго стоят в чаще выслушивают и вынюхивают. Когда у них панты, то они очень осторожны!
   Ребята подошли к краю ямы и увидели множество следов на поверхности, чёрной подсыхающей грязи. Тут были и козьи, и оленьи, и лосиные... А по краю ямы, были видны плоские, похожие на отпечатки продолговатых лепёшек, медвежьи.
  - Хозяин приходил - прокомментировал Учитель показывая на эти отпечатки. Ребята промолчали, но лес вокруг внезапно наполнился тайной, опасностью и тревогой.
  Учитель, понимая их состояние, успокоил: - Сейчас медведь сытый и на зверя не нападает. Он сейчас зелёглй травкой питается, а на солонец из любопытства заглянул, проверить, всё ли в порядке.
  Он тихо засмеялся, но в душах ребят осталось беспокоящее ощущение тревоги...
  Вернулись к зимовью в сумерках. На угли подбросили сухих сосновых веток и костер, затрещав, вспыхнул ярким пламенем. Вновь поставили кипятить чай, сели вокруг поудобнее и стали разговаривать.
  Учитель, - а больше говорил он, ребята только задавали вопросы, - объяснял всё, так, будто он разговаривает с взрослыми или даже своими ровесниками, и это всегда подкупало, в немолодом уже Учителе...
  Разговор зашёл об учёбе в школе и как сделать так, чтобы после школы подростки вырастали хорошими людьми. Учитель умел так выстроить беседу, что ребята обдумывали её ещё долгое время после. И в этот раз, Учитель говорил о том , что взрослые- родители и учителя, отвечают за воспитание детей, постепенно превращая их из маленьких эгоистичных животных в человеков, достойных своего прародителя - Бога. Ребята слушали его внимательно, обдумывая каждую сказанную фразу...
   В обычное время, из глубокой узкой долины, снизу, пришли сумерки. Небо потемнело и только на западе, над горизонтом долго ещё пламенела вечерняя заря...
  Учитель сидел неподалеку от костра по-турецки, сложив согнутые ноги под себя. Изредка он взглядывая поверх костра, делал паузы...
  - Есть много случаев, когда человеческие детёныши попадали в стаю диких животных. И если они жили с волками, то бегали на четвереньках и на коленях у них возникали ороговевшие мозоли. Они не умели говорить, но выли так же, громко и страшно, как волки... В Индии несколько раз детёныши людей попадали в стаю обезьян и тоже по уровню, выше обезьян не поднимались. Но я знаю и другой пример. Французский антрополог, изучавший дикие и отсталые племена Амазонки, привез в Париж, и отдал на воспитание своей матери, девочку - сироту из самого отсталого племени в джунглях. И эта девочка, воспитанная в семье антрополога, выросла, окончила университет и стала доктором антропологии...
  Учитель помолчал, поворошил палочкой угли в костре, поглядел вверх, на ночное, звёздное небо...Ребята слушали его, не перебивая...
  - С другой стороны, без воспитания природой, - продолжил Учитель, оглядывая притихших ребят, - невозможно вырастить нормального, психически и физически здорового человека. Если человек не противопоставляет себя дикой природе, а чувствует себя её важной частью, то он и живёт осмысленно, с пониманием своей индивидуальной конечности, но вечности биовида, "гомо - сапиенс - сапиенс", то есть человека мыслящего.
  На мой взгляд человек в ряду животных занимает срединное место между тигром и коровой. И вот чтобы не стать очень близким к корове, человек должен противостоять тиграм, то есть хищникам. Любая попытка превратить человека в травоядное, может в конце концов этим и закончиться. Тигры, то есть хищники сделают человека жертвой, то есть коровой...
  Учитель, улыбнувшись, сделал паузу, вновь пошевелил костёр и продолжил: - В современном человеке любовь к животным часто так преувеличенна и самоцельна, что эти "любители животных" начинают ненавидеть людей, в чём - нибудь не похожих на них самих...
  - В человеке - Учитель вновь помолчал, налил себе чаю из котелка, отхлебнул - в человеке живёт охотничий инстинкт и рано или поздно он проявляется. Хорошо, если он проявляется в молодом возрасте, являясь частью извечного вживания в природу. Потом в процессе развития личности, человек может перестать охотиться и даже стать вегетарианцем. Но это необходимая ступень развития личности. Вспомните Толстого или Фолкнера..."
  Учитель вновь сделал длинную паузу... Поправил костёр... Подбросил дров, и только потом продолжил:
  - Из-за неверного воспитания, часто в городах молодые проявляют свой охотничий инстинкт, направляя его в сторону людей же. Отсюда самые зверские и бесчеловечные преступления и злобное, соперническое отношение к себе подобным. Я бы ввел предмет, освоения дикой природы в качестве курса, если не в школе, то в вузе. И в процессе обучения отправлял бы юношей и девушек в походы по стране, по тайге...
  Учитель невольно улыбнулся чему - то своему и продолжил - в археологические и антропологические экспедиции, не связывая это напрямую с зарабатыванием денег. Иначе всё выродиться в рвачество и махинации.
  - Учитель вновь улыбнулся, - хотя здесь может быть я не прав...
  - Но я сбился...Мы ведь об охоте говорили...
  Он вновь помешал в костре палочкой...
  -Так вот охота, на мой взгляд, является той социальной отдушиной, в которую направляется присущая человеку агрессивность, в приемлемое и даже полезное общественное русло. Если бы человека в молодости учили охоте, то мне кажется, он меньше бы воевал, и меньше бы убивал себе подобных...И ещё, узнав природу поближе, защищал бы и охранял её сознательно...
  Изолируя себя от природы - а так получается в больших городах - человек невольно становится объектом само агрессии... И потому я вижу один из путей избавления от преступлений, связанных с насилием именно на пути природного воспитания... - Учитель вдруг засмеялся весело. - Ведь мы с вами тоже охотники. Хотя ещё ни разу за весь поход не стрельнули. Но и для нас, как цель похода, есть добыча чего - нибудь. И благодаря этой цели, мы с вами ходим, смотрим, дышим, болтаем и, насколько я понимаю, чувствуем себя почти счастливыми...
  Ребята дружно закивали головами...
  ; И последнее... - снова засмеялся Учитель. - Не знаю, как вы, а я чувствую
  себя в тайге совершенно свободным человеком и даже на время забываю про работу и домашние дела. Самое замечательное, что домашние проблемы, кажутся мне в лесу, какими - то несущественными пустяками. И совсем не волнуют меня...
  Потом, после небольшой паузы, Учитель рассказывал ребятам, о том, как в первый раз нашёл глухариный ток и как радовался, когда добыл первого глухаря - токовика...
  ; Мне тогда было лет двадцать с небольшим. Я возвратился из армии и
  радовался свободе и простору гражданской жизни. Мои друзья и приятели, те, что не попали в армию, уже переженились, учились в институтах или работали. Когда мы встретились, я вдруг с грустью осознал, как далеки мы стали друг от друга. У одного уже родился ребенок, и он большую часть времени проводил в домашних заботах. Другой, стал студентом университета и гордясь, рассказывал мне о коллоквиумах, курсовых работах, научных конференциях...
  ; А я, каким - то образом сохранил за годы службы, романтические идеалы
  дружбы и товарищества, тяготение к личной свободе, и потому смотрел на жизнь, как на путь самоусовершенствования и поиски свободы. Армия стала для меня своеобразным монастырём, местом, где в послушании и подчинении другим, я пытался определить свой путь в дальнейшей жизни...
  ; Это было совсем нелегко, как всякая жизнь в монастыре, но когда это
  закончилось, я вдруг почувствовал, что научился ценить и личную, и общественную свободу, и научившись подчиняться, мог уже сам командовать, не ущемляя достоинства другой личности...
  ; И так получилось, что я в новой гражданской жизни остался один, но это
  меня нисколько не огорчало... Тогда, я и начал в одиночку ходить по тайге и мне это понравилось...
  ; Вы помните, зимовейку, которая до сих пор стоит километрах в двадцати от
  нашей деревни, неподалеку от речки Каи?
  Ребята дружно закивали головами...
  - Вот в те места я и начал ходить ранней весной в поисках глухариного тока. Я приблизительно знал, что в тех местах есть токовище, но где и как далеко
  от зимовья оно расположено, не понимал. И вот, ещё по насту, я уходил туда, проснувшись в зимовье среди ночи, готовил себе чай и попив крепкого и сладкого и пожевав чего - нибудь, отправлялся во "тьму вечную", на поиски поющих глухарей...
  ; Я ходил по замёрзшим болотам, поднимался на сосновые гривки,
  вслушивался и осматривался, - всё было напрасно - глухарей, как мне казалось, в округе не было...
  ; И вот однажды, возвращаясь усталый, после бессонной ночи, по старой
  лесовозной дороге, я вдруг вспугнул из под крупной развесистой сосны, росшей рядом с дорогой, крупного, чёрно - блестящего глухаря и, осмотрев это место, увидел "ёлочки" его следов на поверхности подмёрзшего за ночь снега. По краям этих крестообразных следов, были видны чёрточки и я вспомнил что в описании глухариных токов есть слово "чертил". Это когда глухари во время тока ходят по насту и чертят крыльями по снегу, распуская их по сторонам и задевая ими поверхность земли или снега...
  ; На следующую ночь, я встал пораньше, и под холодным звездным, черным
  ночным небом, пришёл на это место и только остановился, отдышался, как услышал, что вся округа полна таинственных звуков: щёлканья, точения и даже шипения...
  ; Вскоре, в этом таинственном ночном пении, я различил, ближнего от меня
  глухаря, и осторожно ступая по дороге, стараясь двигаться только под "точение" подошёл к нему метров на тридцать. Остановившись, дрожа от предутреннего холода и волнения. Я дождался, когда синий рассвет поднялся над тайгой, различил дрожание чёрного пятна на фоне серой массы сосновой хвои, выцелил, самозабвенно поющего "петуха" и под точение, тщательно прицелившись, спустил курок...
  ; Гром выстрела пронёсся над тёмным лесом, отдаваясь эхом в дальних его
  углах и большая, тяжёлая птица, с глухим стуком, упала на землю, под дерево. Я мгновенно подскочил к сосне, схватил глухаря и от радости начал танцевать, держа диковинную птицу на весу. Глухарь действительно был велик и красив дикой, не придуманной красотой...
  Угловатая голова, яркие, алые "плюшевые брови, крепкие, широкие крылья, покрытые роговицей, костистые, какие - то доисторические лапы - всё это говорило о древнем его происхождении...
  ; Я ещё долго разглядывал добытую птицу, а когда успокоился, то вновь
  услышал многоголосое пение глухарей вокруг себя, по всей округе...
  ; В то утро, я подскакал к следующему поющему, токующему глухарю и
  рассмотрел его песню во всех подробностях. Глухарь - петух расхаживал по толстой сосновой ветке и токовал, вначале тэкая, а потом "точил" что - то "металлическое", внутри своего длинного горла. При этом хвост его, то складывался, то распускался веером с шелестящим звуком, а "борода", на горле, под клювом, тряслась в такт дёргающейся голове. Он был похож на доисторическое чудовище, случайно залетевшее в современность...
  Учитель замолчал и задумался, а ребята сидели, затаив дыхание, в ожидании продолжения рассказа.
  ; На том току, я добывал тогда, каждую весну по глухарю, а остальное время
  стоял, смотрел и слушал...
  ; Но пришло время, и как - то в конце весны, приехали леспромхозовские
  лесорубы и спилили все крупные красивые сосны и вместо, оставили лесной мусор, раздавленные гусеницами тракторов, оборванные ветки, россыпи сбитой ударами хвои и кургузые пеньки. На месте могучего, светлого, просторного сосняка, в тайге образовалась проплешина, которая сегодня заросла осинником...
  Учитель сделал ещё паузу, улыбнулся и закончил: - А прошлой зимой, в этом осиннике, в самые морозы, жили и кормились, долгое время семейка лосей... Природа быстро залечивает раны, нанесённые ей человеком, иногда просто меняя вид своих "поселенцев"...
  ... Мальчики слушали с не ослабеваемым интересом и когда Учитель закончил говорить, они ещё долго сидели и молчали, задумавшись, каждый о своём...
  ...Время приближалось к полуночи и ребята зевая, пошли спать в тёплую уютную зимовейку, и спали как убитые всю ночь и проспали бы до полудня, если бы их не разбудил Учитель.
  - Подъём - пародируя армейскую команду, проговорил он вполголоса. - Нам сегодня ещё домой возвращаться. Надо пораньше выступить...
   Ребята дружно зашевелились, просыпаясь и спрыгивая с нар, потягивались, вытирали заспанные глаза и зевали...
  Вновь при ярком солнечном свете, на улице они увидели чуть дымящий угасающий костёр, почувствовали в прохладном воздухе запахи каши и чая, заваренного смородинными листочками. Умывшись, все расселись вокруг костра и сытно поели, запивая кашу сладким чаем, рассматривая округу и синее безоблачное небо, высоко поднимающееся над зелёным лесом, чуть обесцвеченное, высоко поднявшимся, ярко - золотистым солнцем.
  Уходя от лесной избушки, в которой они провели замечательную ночь, Учитель обернувшись к зимовью, поклонился на три стороны, вздохнул и решительно зашагал вниз по склону, в обратную сторону.
  Лес кругом весело светился под солнечными лучами оттенками зелёного, от тёмного, почти чёрного, у громадных елей стоящих в пойме ручья, до светло зелёного почти жёлтого, у осиновых листочков, на деревьях, растущих в долинах и на южных тёплых склонах. Прохладный воздух, в тени крупных деревьев, пах свежестью еловой смолы и от ещё обнажённых лиственниц, стекал аромат, разогретой коры и не открывшихся почек, полных зачатками нежной, зелёной хвои. Ещё, на её ветках, то тут то там, видны были на коричнево - сером фоне, маленькие, красные, словно из воска сделанные цветочки. Рак каждую весну, расцветало это, иногда вырастающее до громадных размеров, дерево...
  Поднявшись в тяжёлый подъём, к перешейку между долинами, путешественники спустились вдоль речки, по лесной дороге и перейдя каменистый брод в ельнике, по мелкому промытому прозрачной водой галечнику, повернули направо и пошли дорогой вверх по пади...
  На травянистой колее, отпечатались колёса "Урала", повалившего и примявшего бампером кусты ольшаника, растущего посередине зарастающей дороги.
  В какой - то момент, почти из - под ног путешественников, с хлопаньем крыльев взлетел глухарь, и Кирилл, рукой, показал место, откуда сорвался "петух"...
  Остановившись, Учитель, глядя в сторону полёта глухаря, вдруг насторожился. Ребята глянули в ту же сторону, и востроглазый Валера, вдруг с тревогой проговорил: "Там медведь, оленя дерёт!"
  Учитель, не отвечая снял с плеча карабин и то пригибаясь, то вставая на цыпочки всматривался в заросли кустарников, метрах в шестидесяти от дороги. Там мелькало коричневая шуба медведя и что - то рыжеватое, лежащее на траве...
  - Посмотрим! Посмотрим! - проговорил Учитель дрогнувшим голосом, не отрывая взгляда от зверей, и взяв карабин на изготовку, зашагал в сторону топчущегося на одном месте медведя. Ребята, перешёптываясь, стараясь держаться вместе, тронулись за ним следом. Медведь, заметив людей, рявкнул, поднялся на дыбы и пошёл навстречу.
  - Там у него добыча - словно разговаривая сам с собой, взволнованно пояснил Учитель и подождав какое-то время, видя, что медведь не убегает, вскинул карабин вверх и дважды выстрелил в воздух. Медведь снова рявкнул, опустился на землю и мелькая среди кустов стал на прыжках уходить в сторону, иногда на секунду останавливаясь, озираясь и злобно рявкая.
  Когда все четверо походников, вышли на чистое место, медведь, уже далеко мелькая в зарослях перешёл на валкую рысь и скрылся в кустах, на невысоком гребне долины, откуда вновь сердито и пронзительно заревел...
  Подойдя чуть поближе, ребята рассмотрели, что на траве в изломанном во время борьбы, ольховом кусте, лежал молодой олень, видимо первогодок, у которого, наверное, была повреждена передняя нога и на лопатке зияла широкая, окровавленная рана. Глядя на людей, большими испуганными чёрными глазами, оленёнок пытался подняться, но уже не мог этого сделать. Голова его, то опускалась на землю, то вновь он, судорожно пытался поднять её...
  Учитель посерьёзнел и стал объяснять.
  - Думаю, что медведь его подкарауливал здесь в кустах и схватил, внезапно напав. Ударив лапой, переломил кость передней ноги, а потом повалил и стал драть и кусать...
  Ребята, столпившись вокруг с жалостью смотрели на умирающего оленёнка.
  - Не подходите близко! Он может лягнуть копытом и сломать вам ноги - предупредил учитель. В это время из сосняка, уже на перевале долинки раздался вновь рёв разозлённого медведя.
  Учитель поморщился и пояснил: - Вот поэтому я и беру с собой ружьё каждый раз, как ухожу в тайгу. Такой вот медведь, на человека одиночку, нападает не раздумывая. Звери, когда защищают добычу, становятся злыми и агрессивными...
  Я уже несколько раз, вот так в тайге от медведя отстреливался...
  Но с оленёнком надо было что - то делать. Он умирал. Голова его, уже не поднимаясь, лежала на травке, и только чёрные глаза, расширившиеся от боли, смотрели печально и тоскливо.
  Учитель, зайдя чуть с другой стороны, решившись, вдруг вскинул карабин и выстрелил в голову оленёнка...
  - Чтобы не мучился больше - коротко объяснил он вздыхая, и перезарядился...
  Достав из ножен короткий аккуратный ножичек, Учитель стал разделывать оленя, а ребята помогали ему. Перерезав горло и вместе большую вену, он подождал, пока вытечет кровь, а потом, методично чуть подрезая толстую кожу, начал снимать шкуру. Володя, подрезая своим охотничьим ножом неудобные места, стараясь подражать Учителю, там, где удобно, снимал шкуру с помощью кулака правой руки, отделяя её от мяса, а левой оттягивая её в сторону...
  Вчетвером управились быстро, и разрезав мясо на куски переложили его в рюкзаки.
  - Вот дома обрадуются - проговорил Валера, и ребята невольно заулыбались. Им нравилось быть похожими на взрослых охотников. Учитель разделил мясо поровну, а когда стали поднимать рюкзаки, то закряхтели от натуги.
  - Ничего - успокоил ребят Учитель. Мы до дороги донесём, а это почти весь путь под гору, а потом приедем за мясом на машине. Тут уже не так далеко. А я составлю протокол в лесничестве, опишу все, как было, и вы подпишетесь. Не бросать же мясо здесь!
  Путь до дороги оказался для ребят очень тяжёлым. Если первые метров пятьсот шли все вместе, поспевая за Учителем, то потом растянулись длинной цепью. Валера шел уверенно и ловко перескакивал канавки и кустики. Но слабенький Кирилл, задыхался от нехватки воздуха, в конце пути едва волочил ноги. Учитель как мог, подбадривал ребят, но и ему было нелегко, и он вспотел до корней волос. Однако для него это было привычной тяжёлой работой, которую в тайге приходилось иногда делать...
  Наконец дошли до дороги и сбросив рюкзаки, долго отлёживались на травке, на обочине, успокаивая дыхание. Потом сложили мясо в большой полиэтиленовый мешок, и спрятали его под густые еловые ветки, развесистой ёлки...
  Дальше шли - словно на крыльях летели - так полегчали освободившиеся от мяса рюкзаки...
  В деревню вошли под вечер и разошлись по домам, а Учитель зайдя в лесничество рассказал всё лесничему. После написания протокола, он попросив у него машину, уже ночью съездил за оставленным под ёлкой мясом...
  Ребята, на какое - то время стали героями в глазах всех жителей деревни и особенно остальных одноклассников...
  Они сами, с выразительными подробностями, рассказывали о своих таёжных приключениях, вызывая зависть у приятелей, которые не смогли или не захотели идти с Учителем в тайгу!
  
  
   Лондон. Январь 2004 года. Владимир Кабаков.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Неудачная охота.
   Повесть
  ... Андрей, возвратился из армии совсем другим человеком. Он стал намного сильнее, как в физическом, так и в смысле характера. Перенесённые за время армейской службы тяготы и тревоги, сделали из него настоящего взрослого мужчину. И конечно, переменилось его отношение не только к окружающему миру, но и к самому себе...
  Так получилось, что его физическое становление совместилось со становлением душевным и в определённом смысле, его характер сформировался именно во время военной службы. Он и до неё, был человеком самостоятельным, а после армии, вдруг почувствовал, понял сердцем, что жизнь, сама по себе удивительная штука, а уж жизнь на свободе - это сплошной праздник. Конечно это тоже не постоянная феерия, но если отбросить суету и томление духа, то на "гражданке", благодаря возможности быть физически свободным, можно было ощутить себя независимым человеком. А это, согласитесь, совсем немало...
  И ещё одно качество он вынес из долгой, почти трёхгодичной армейской муштры и подчинения: можно сколь угодно строго относиться к себе самому, но от других требовать что - то "неудобоносимое", просто нечестно. Например, можно увиливать от нарядов на кухню, а можно, воспринимать их как некую проверку силы воли и даже постараться находить в этом положительные моменты.
  Приходя из посудомойки - а "молодые" только туда и попадали, - Андрей доставал из шкафа для просушки шинелей двухпудовую гирю, и тренировался, поднимая её и левой и правой рукой, чувствуя прилив новых сил, после многочасового, бессмысленно-нудного стояния перед цинковой раковиной, наполненной жирной водой от грязной посуды...
  Глядя на Андрея, сослуживцы завидовали оптимизму "молодого бойца", не подозревая, что таким образом, он выражал чувство радости от осознания, что очередной отвратительный "кухонный" день, наконец прошёл. Иначе говоря, так он лечил свой "кухонный" стресс...
  Одним словом, Андрей старался находить положительные моменты в самом неприглядном деле. Например, он находил соревновательный элемент, даже в мытье полов и всегда делал это качественно и с душой. Странно, но и этому, его научила воинская дисциплина, которая заставляет повиноваться без рассуждений, но и командовать без угрызений совести.
  Позже, став сержантом и командуя молодыми, он делал это без отвлечённых сомнений, вспоминая своё отношение к службе в первый армейский год - особенно тяжёлый для солдат срочной службы... Анализируя свою реакцию на то или иное приказание, он научился понимать реакции других, на то или иное вынужденное действие с его стороны...
  Одним словом, как говорят в армии: "Не научившись подчиняться, не научишься командовать".
  Андрею, совсем нетрудно было подчиняться, потому что, когда ты знаешь приказ и без рассуждений его выполняешь, то внутренне, в личностном плане, ты остаёшься свободен, ибо ответственность за последствия приказа, несёт человек "командующий".
  Тебе приказывают чистить туалет, и ты это делаешь без разговоров. Зато, на какое - то время исчезаешь с "радаров" армейского начальства и закончив работу, можешь посидеть где - нибудь на пригорке и полюбоваться на окрестные виды. (Он служил на таёжной сопке и там не было ни горячей, ни холодной воды. В капонире, где был оборудован командный пункт полка и где "служили" солдаты, туалеты были на улице, а умывальники и проточная вода, были только в "новой" казарме, отстоящей от капонира на двести метров)...
  ... Однако и службе, рано или поздно приходит завершение...
  Череда трудных армейских дней, неожиданно подошла к концу. Ведь, недаром говорят: "День длинен, да век короток"... В отличии от своих годков, изображать из себя "дембеля", Андрей не захотел, так как считал, что это от недостатка самоуважения. К "молодым" относился нормально, однако не забывал, что служит уже третий год. "Тот, кто уважает себя, - думал он - не может не уважать других и только лакей по характеру, может становится "дембелем", которому сапоги чистят молодые..."
  Более того. Он защищал молодых от произвола дембелей, своих "годков", то есть сослуживцев, одного с ним года призыва...
  Однажды, уже на третьем году службы, Андрей был дежурным по батарее, и после отбоя, сидел и читал книгу в прихожей, ожидая, когда заснут в казарме, чтобы самому прилечь не раздеваясь на койку. В это время в казарму, громко разговаривая, вошли два его годка, Шуча и Пуча. У первого была фамилия Шутюк, а второй был Пугачёвым. Они что-то громко и возбуждённо обсуждали и Андрей понял, что они "обкурились" анашой, побывав в гостях у "флотов", чья казарма была рядом. Он внутренне напрягся и послушав некоторое время их визгливый хохот - после косячка анаши, всегда хочется смеяться - сделал им замечание: - Потише вы! Народ уже спит и вам пора ложится...
  Пуча, возбуждённый наркотой, неожиданно грубо ответил: - Да пошёл ты Андрюха! - и продолжил весёлую историю, пересыпая рассказ матерками. Это нахальство и взбесило Андрея. На лице его появилась, явно искусственного происхождения, улыбка. И потом, как это всегда у негобывало, сорвался с тормозов...
  Заскочив в промежуток между кроватями, на которых один напротив другого сидели Пуча и Шуча, он ударил ребром ладони Шучу и попал вместо лица по горлу. Шуча хрюкнул и опрокинулся на кровать. Пуча, крепкий, коренастый молодец, быстро выскочил в широкий проход, заматерился и тут же получил от Андрея, сильный удар в лицо. На пол закапала кровь, годки повскакивали с кроватей и разняли дерущихся. Иначе, рассвирепевший Андрей мог бы покалечить нахального хулигана...
  Шуча, вдруг протрезвев и понимая, что эта история может дойти до разбирательства в штабе полка, а он был сержантом и помкомвзвода, лежал тихо, закрывшись одеялом, а Пуча, после драки, сидя на своей кровати, вытирая кровь с разбитого лица, ещё долго в пол голоса озвучивал угрозы, обещая зарезать Андрея и отомстить ему за обиду.
  Андрей, уже успокоившийся, ровным голосом пригрозил Пуче: - Я вам говорил, чтобы вы утихли... Но вы меня не послушали и получили за ваше нахальство... А если ты Пуча не заткнёшься, то я из тебя отбивную сделаю, а потом патруль вызову...
   Пуча, несмотря на наркотический "дым" в голове, по тону Андрея понял, что он не боится его угроз и действительно сделает так, как говорит...
  Через полчаса в казарме всё затихло, а молодые получили урок на будущее...
  Назавтра, Андрей заставил Шучу вымыть за собой пол - он ночью облевался.
  Болезненно выглядевший после вчерашнего, Шутюк, боясь взглянуть в холодные глаза сослуживца, сделал это беспрекословно, на глазах у молодых солдатиков, что было полным унижением для старослужащего. Но Андрей, на это и рассчитывал, надеясь, что после этого случая, Шутюк на всю жизнь поймёт, что издеваться над молодыми нельзя и даже опасно... Пуча, войдя на завтрак в столовую, не глядя на Андрея, и щупая пальцем распухшую, рассеченную ударом губу, вдруг заявил, что вчера повредил себе лицо, упав во дворе... Андрей, криво улыбнувшись, закрывая тему произнёс: - Садись ешь, пока каша не остыла...
  Андрей до конца службы, помнил этот случай, который испортил его отношения с годками, но который вызвал нескрываемое уважение и даже восхищение у молодых. Сам Андрей, помня, как издевались дембеля над его годками в первый год службы, не хотел повторения этого и продолжения таких "крепостнических" традиций и старался свой взгляд, внушить солдатам второго года службы, остающихся на батарее и сменяющих уходящих на дембель, его одногодков...
  ... И потому, он, с самого начала службы, всегда себя одёргивал, и старался свой характер и возможности не выставлять впереди всех. "Если другие должны были заниматься уборкой или ходить в наряд на кухню, то почему я могу позволить себе от этого отлынивать?" - часто спрашивал он сам себя...
  Такое отношение сделало его уважаемым человеком не только у "молодых", но и у своих годков, дембелей. И все - таки, всегда, он оставался немного в стороне от сослуживцев, в силу постоянной погружённости в себя...
  За время проведённое в армии, он научился безмолвно разговаривать и размышлять сам с собой. "Допустим в том же наряде на кухне, ты моешь с утра до вечера чашки, тарелки, вилки, ложки, бачки, поварёшки, баки и тазы, а голова у тебя свободна и ты спокойно думаешь о чем то своем, не строя никаких планов и не отвечая ни за что белее, кроме чистоты этой кухонной посуды - рассуждал Андрей. - Конечно, первое время кажется, что вся эта - армейская тягомотина, с бесконечным козырянием, "есть" вместо да, и "здравия желаю..." - вместо добрый день, - просто игра взрослых недалёких дядек, и участие в этом "театре марионеток" противно, и к тому же, напрасная трата дорогого времени жизни...
  Однако потом, к этому привыкаешь и начинаешь рассуждать, как философ. Ведь не даром в армии так популярен слоган: "Солдат спит - служба идёт". По сути это летучее выражение очень напоминает буддистские изречения о тщете и суете жизни. Весь армейский быт, как бы предлагает думающему человеку, внутреннюю альтернативу - ты можешь быть свободным, когда сумеешь освободиться, выскочить из этого "потока" бессмыслицы..."
  Вот Андрей и "выскакивал" периодически, за что его тут же наказывали армейские начальники. А он оставался спокоен и не обращал внимания: ни на повышения по службе, и присвоение званий, ни на разжалования и на уборку туалетов, в качестве отработки штрафных нарядов.
  ... Несмотря на армейскую занятость, он находил время читать серьёзные книжки, и в радиорубке, где он, на "боевом" дежурстве, проводил большую часть времени дня и ночи, на потайной полке, под верстаком, где стояли радиостанции, лежали томы Гегеля, Канта и Ницше, которые он набрал в хорошей полковой библиотеке.
  Даже полковое начальство, изредка появляющееся на командном пункте полка, узнало о этой его забавной страсти. Однажды, когда в полк приехал какой - то высокий начальник, с двумя звездами Героя Советского Союза, подполковник из политотдела, привёл этого генерала в радиорубку и знакомя со стоявшим на вытяжку Андреем, рассказал, что солдатик неплохой, читает умные книжки и даже "Капитал" Маркса, но недавно разжалован из сержантов в ефрейторы, за самоволку. Статный генерал крякнул, покровительственно улыбнулся Андрею и заметил: - Это ничего... Это бывает... Тут главное не попадаться. А если уж попал, тогда отвечай по всей строгости...
  Андреева выправка явно понравилась генералу и он вышел из радиорубки довольный...
  ... Но последние месяцы службы, дались Андрею тяжело. Ему всё надоело и потому, он старался больше бывать на дежурстве, иногда подменяя молодых, особенно по ночам, давая им поспать лишние часы. Он только просил их принести ему из казармы чайник с водой и отправлял досыпать. А потом, заваривал себе кофе на припрятанной под верстаком электроплитке, и бодрствовал до рассвета, а уже перед самой сменой. вызывал выспавшегося, свеженького "молодого"...
  К тому времени, отношения с комбатом Тетёркиным, совсем разладились, и тот, как - то в беседе с глазу на глаз, после очередной самоволки Андрея, зло ощерясь, пообещал его посадить в дисцбат, то есть в армейскую тюрьму. Понимая, что угрозы со стороны капитана реальны, Андрей, как мог держался, самоволки прекратил, и тоскуя, начал считать дни до дембеля...
  И тут ему повезло!
  Начальник строевой службы полка, поэт - любитель, старший лейтенант Неделин, несколько раз, будучи дежурным по командному пункту полка, говорил с Андреем по приятельски о стихах Саши Чёрного, томик которого, тот привёз ещё с гражданки.
  Особенно часто, криво улыбаясь, Андрей цитировал такие строки Саши Чёрного: " В книгах гений Соловьёвых, Гейне, Гёте и Золя, а вокруг от Ивановых, содрогается земля"... Молодому лейтенанту, суждения Андрея и умение формулировать свои мысли, понравились и они стали почти приятелями, насколько это можно себе позволить в армии...
  Так вот этот Неделин, как - то, в начале лета, уже после приказа о демобилизации Андреева призыва, подошёл к нему и сказал: - Я вижу, что у тебя неприятности с комбатом и потому, подумал, что тебе лучше пораньше уехать домой. Я начал оформлять документы, и ты с первой партией дембелей, отправишься на родину...
  Андрей был очень доволен, и поблагодарил Неделина горячо и искренне...
  Случилось так, как и сказал Неделин. В начале июня, ему объявили, что он уедет через несколько дней...
  В отличии от своих годков, Андрей Чистов, дембельского чемодана не собирал, значки отличника боевой подготовки и за классность не чистил. И даже сапогами не поменялся на новые, с кем - нибудь из молодых. Ему на всё это было глубоко наплевать... Казалось, что эта пытка , - жизнь среди посторонних людей насильно, - никогда не кончится и он, в очередной раз "взбунтовавшись", попадёт на гауптвахту, а оттуда под суд.
  Тем не менее, всё обошлось, и Андрей, готов был перекреститься, благодаря бога, за проявленную к нему милость. Перспективы военной тюрьмы пугали его реальным бунтом, в который он мог там впасть, в очередной раз "выпрыгнув" из потока реальной жизни. Нервы его были напряжены и опасность "срыва", вполне возможна... Поэтому, он думал тогда, что приехав домой, будет несколько дней лежать на кровати с утра до вечера и переживать это первое настоящее "поражение" в своей жизни...
  Так ему тогда казалось...
  Он не знал ещё, что такие "неудачи", в дальнейшей жизни, значат значительно больше, чем блестящие победы... Позже, Андрей, говорил знакомым, что армия, для него, была равнозначна монастырю, где он научился переносить физические невзгоды и внешнюю несвободу, оставаясь свободным внутри. К тому же, именно армия научила его понимать значение коллектива и осознать, что ты не один живёшь на свете...
  ... Последнюю ночь перед отъездом, он собрал самых хулиганистых "годков" у себя в радиорубке и выпив кофе, они пели под гитару и разговаривали о будущем. Когда на рассвете Андрей вышел из капонира, где размещался КПП, то вспомнив три бесконечных, тяжёлых года проведённых здесь, невольно сглотнул ком в горле и смачно выругался... Утро было прохладно - солнечным и на бетонных стенах капонира, сидели громадные бархатно-зелёные мотыльки. Они были величиной с ладонь и излучали покой и довольство природы в начале лета. Приморье, всё - таки было сухими субтропиками и климат, здесь, порождал замечательную растительность и совершенно экзотических животных и насекомых...
  Тогда, ему казалось, что это были годы которые он прожил зря...
  ...Однако, после томительно долгого путешествия на "дембельском" поезде, полежать дома и "поплевать в потолок", ему так и не удалось. В первый же вечер, по приезду, в его кухне набились весёлые друзья, узнавшие о его возвращении от случайных прохожих. Сидели вместе далеко за полночь, слушали рассказы Андрея о непростой армейской службе и невольно завидовали ему... Многие из друзей уже поступили в университет, а кое-кто и женился, но при виде бодрого и спокойно-весёлого Андрея, в их головах шевельнулась мысль, что может быть, армия, не такое плохое дело...
  ... Между прочим, он рассказал для всех не служивших друзей, интересную и в чём - то поучительную историю, произошедшую с ним по дороге домой. В одном из соседей по купе, в бравом и крепком старшине, командовавшем в дембельском вагоне, он, вдруг узнал одного мальца, с которым вместе ехал в армию, почти три года назад. Тогда, этот будущий старшина, был хлипким пареньком, который занимал полку рядом с Андреем. Он постоянно отлучался в другую половину вагона, откуда иногда доносились громкие матерки и полупьяные разговоры на повышенных тонах. Там пили водку, купленную на больших станциях и играли в карты, приблатнённого вида юнцы.
  - И вот, как - то под вечер, этот малец тихонько пришёл в купе и повозившись на верхней полке, затих - рассказывал Андрей. - Через какое - то время, в купе ввалилась полупьяная кампания, и их предводитель, схватив мальца за шиворот, сдернул его на пол... - Тут я не выдержал, - улыбнулся Андрей своим воспоминаниям, - и вступился за ошалевшего от страха паренька. Я заорал на этих хулиганов и обозвав их вонючими опоссумами, пообещал их всех изувечить, если они не успокоятся. Ошеломлённые такими необычными ругательствами и моим бандитистым видом - я был обрит наголо, в чёрной рубашке и к тому же совсем не боялся их компании, так как на гражданке имел уже опыт уличных боёв в меньшинстве - хулиганы заробели. К тому же, я сильно оттолкнул их главаря, от своей полки и это тоже произвело впечатление.
  Какое - то время, поворчав ещё для приличия, ватага картежников удалилась на свою территорию. А я спросил мальца, что случилось и почему эти хулиганы пришли его бить... Малец шмыгая носом и подрагивая от пережитого страха, признался мне, что он проиграл в карты какие - то большие деньги, которых у него не было...
   - Так всё это тогда и закончилось, но уже во Владивостоке, на пересыльном пункте, возникла очередная массовая драка, и ко мне за помощью, обратился тот самый главарь картёжников, считая меня чуть ли не за уголовного авторитета... Я ему естественно отказал - мне их детские выяснения отношений были неинтересны...
   Андрей закончил рассказ и разлив вино, предложил выпить за радости свободной жизни. Его друзья не понимая пафоса тоста, тем не менее дружно чокнулись с ним...
  - А что с этим мальцом то было. Ты ему напомнил о вашем знакомстве? - спросил Сергей Бумажкин, самый драчливый из друзей.
  Андрей усмехнулся и ответил: - Этот старшина, сделал вид, что меня не узнал. Видимо тот случай, многому его научил... Во всяком случае, после армейской "школы", это был уже совсем другой человек...
   ... Андрей и сам переменился стал очень спокойным, уверенным в себе и сильным какой -то внутренней силой, которую обычно называют силой характера... Он всегда был в хорошем настроении, весело шутил и вместе, когда надо, умел молчать и слушать других с сочувствием и интересом. Теперь, с каждым своим знакомым, он находил общую тему, а его широта взглядов и добродушие вызывали невольное уважение. К тому же, в армии, он превратился в настоящего атлета, с широкими плечами, крупным, мускулистым торсом и сильными руками. Все гражданские одежды стали ему малы размера на два, и потому, первые дни на гражданке, он щеголял в коротких брючках и рубашках, которые трудно застёгивались на груди...
  Прошло несколько недель, и по рекомендации одного из своих друзей, он поступил работать в пединститут, во вновь открытую лабораторию, которая должна была производить жидкий азот, необходимый в физических исследованиях на полупроводниковых кристаллах...
  И началась новая жизнь, до краёв полная ощутимой физической свободой!
  Он работал по несколько дней подряд, так как вскоре остался один в "азотке", ночуя в своём "кабинете", а потом, гулял по лесам в своё удовольствие, или сидел дома и читал книжки... Работа его заключалась в том, чтобы в понедельник, с утра, включить "машину", дождаться, пока она заполнится сжиженным азотом, и открыв "краник", подставить под струйку сверх холодного вещества, сосуд Дьюара, - круглую ёмкость на десять литров... И потом свободен, до следующей смены сосудов. Машина работала надёжно, и он мог даже отлучаться из своего кабинета, на час или даже на полтора. В это время, он с знакомыми девушками, мог пойти обедать в кафе, или погулять по центру города - институт находился совсем неподалеку...
  ... Однако и этого было мало, чтобы Андрей, мог до конца растворится в свободе...
  Как - то, уже ближе к осени, его друг, студент биофака Сергей Бумажкин, пригласил Андрея сходить в тайгу, с молодыми собаками, который держал его отец, егерь одного из охотничьих хозяйств области. И Андрей согласился...
  Погода стояла солнечная и тёплая. Осенняя природа радовалась изобилию и созревающему урожаю, и у людей, настроение было под стать природному...
  В тайгу, путешественников доставил отец Серёги, высокий и серьёзный мужчина, с седеющими усами. Они переплыли водохранилище, на его моторной лодке и вместе с парой собак, высадились на заросшем молодым сосняком мысу, причалив в небольшом заливчике, закрытым от ветров высокой и крутой сосновой гривкой. В заливчике было тихо и тепло и солнце играло весёлыми серебряными бликами на маслянисто - неподвижной, чистой воде. Собаки, выпрыгнув из лодки, тотчас побежали обследовать заросший камышом закраек берега в глубине залива...
  ... То путешествие, Андрей запомнил на всю жизнь...
  Ночи были коротки и теплы, а дни длинны и прозрачно - солнечны. Они шли по гребневой дороге, заросшей зелёной травкой, изредка посматривая за бегущими впереди собаками и разговаривали. Сергей рассказывал про интересную учёбу на биофаке, а Андрей, вспоминал службу и приключения, которыми сопровождалась тогдашняя его жизнь...
  По временам, они стреляли взлетающих с лесной заросшей дороги на одиночные деревья, на обочине, молоденьких рябчиков. А иногда, соревновались в меткости, сбивая с веток ни в чём не виноватых дроздов - рябинников, которых потом жарили на костре, вместе со сбитыми рябчиками...
  Может быть в том походе, впервые, с непреодолимой силой, Андрей почувствовал вкус свободы не ограниченной никакими обязательствами и или обязанностями. Они вот так, шли, куда - то вперёд, по заросшей травой дороге, окружённой светлым, берёзово - осиновым лесом в неведомые таёжные глухомани, и когда уставали и чувствовали голод, то останавливались в красивых местах, рядом с прохладными таёжными, родниково-чистыми ключами, разводили костёр, кипятили в закопчённом котелке чай и закусывали, удобно устроившись полулёжа в зелёной ароматной травке, изредка посматривая на синее небо и радуясь теплу и чистоте золотого солнечного света...
  Часто, на ходу, охваченные безудержной радостью здоровых, молодых тел, ощущением взрослости, независимости и свободы, они на два голоса запевали песни Высоцкого. Пели разные песни, бывшие тогда на слуху: и сказки - притчи, баллады военного содержания, и туристические песни... "В суету городов... И в потоки машин... Возвращаемся мы... Просто некуда деться!!!" - голосили они в разнобой, и невольно начинали смеяться и подтрунивать друг над другом, понимая, что именно возвращения в "суету городов", после этого одиночества, свободы и отъединённости от людей, будет для них настоящей наградой, а "уют" асфальтированных дорог и тротуаров, после этих чудесных ночёвок у костров и устало гудевших ног, после дневного двадцати километрового, неспешного перехода, будет казаться житейским чудом...
  Охотники они были ещё совсем никакие и потому, не только не добыли чего - нибудь стоящего, но и видеть-то ничего не видели, потому что ещё не научились видеть - не научились этому сложному таёжному навыку - промыслу. Правда, в одном месте, на крутом, прибрежном склоне, с замечательным видом на противоположный берег водохранилища, путешественники нашли большую нору и предположили, что она волчья...
  ... В последний день путешествия, ночуя на берегу водохранилища, на замечательно красивом таёжном покосе, рядом с копной свежего душистого сена, уже засыпая, Андрей неподалеку, в заросшем распадке, услышал сердитое рычание рыси и сказал об этом Сергею, который лёг под копной, в окружении собачек. Сергей несколько раз переспросил, точно ли это рысь, в потом, на всякий случай влез на копну и устроился рядом с Андреем ...
  Перед сном, Андрей, зарывшись в тёплое душистое сено, не торопясь, рассказал Сергею случай, который произошёл с ним в армии...
  ... - Дело было в конце зимы. В это время, у рысей начинается гон и они по ночам кричат, страшными, неземными голосами, призывая самок и оповещая соперников - самцов о своём присутствии. На сопке, где мы служили, рысей было очень много, потому что в окружающем лесу, на луговых склонах паслись во множестве косули, которыми в основном и питались рыси, выслеживая их у водопоя или на кормёжке.
   От капонира, где несли службу солдаты батареи управления, до казармы, вела гравийная утоптанная дорога. Ночью, в два часа, после окончания вахты, дежурная смена несколько сот метров возвращалась по этой дороге в казарму и тогда, во время этого спуска, можно было услышать, как страшно близко, кричат рыси в засыпанном снегом, лесу...
  - Однажды, в тёмную безлунную ночь, я, вот так же спускался по дороге, и услышав крик рыси чуть ниже по склону, вспомнил лермонтовского Мцыри, и решил схватиться с рысью в рукопашную. Со мной был тяжёлый аккумуляторный фонарь, который я нёс в руке и которым можно было воспользоваться в качестве орудия самообороны. На мне была толстая, грубого сукна, шинель с стёганным подкладом и я подумал, что с первого раза в схватке, рысь, своими когтями порвать её не сможет, а я могу её убить или тяжело ранить ударами этого фонаря, похожего на гирьку... Ноги мои обуты были в разношенные кирзовые сапоги, а на голове была армейская суконная шапка с искусственным мехом, которую, я, на всякий случай завязал у подбородка, чтобы рысь не поранила мне лицо...
  Миновав поворот к казарме, я по заснеженной дороге спустился ещё ниже, в лес, и выключив фонарь, осторожно шагая, стал приближаться к рыси, которая кричала с одного места, с заросшей кустарником обочины, всё яростнее и злее. Она конечно слышала мои шаги по дороге и поэтому, сердилась, но уходить не собиралась...
  Когда я приблизился к зверю в полутьме на двадцать шагов, рысь, похоже стала кусать ветки кустарников, шуршала когтистыми лапами по снегу с перемерзшими палыми листьями и утробно ворчала, захлёбываясь яростью и раздражением. Я её не видел, но дорога здесь делала поворот и сразу за ним, я отлично слышал её передвижения и тем более клокотанье её свирепого рычания. В лесу было темно, но снег лежавший на земле отражал небесный свет и были видны закрайки дороги. Дальше сплошной стеной стоял лес...
  На какое-то время, я остановился, стало тихо и только рысий вызывающий треск и ворчание в кустах, нарушало тишину и снежную мглу ночи...
  Сергей, затаившись, лежал на сене, рядом с Андреем, и представляя, как всё это было, невольно взволнованно дышал...
  ... И тут, я стал осторожничать - продолжил рассказ Андрей. - Я, начал, то включать, то выключать фонарь, направляя его луч, туда, где в кустах ворочалась раздражённая, гневливая рысь. Мой боевой пыл, как - то угас, и я подумал, что если рысь нападёт на меня, то я буду с ней сражаться, а если она отступит - то значит, так тому и быть. Рысь ещё минут десять, шурша перемороженным снегом, топталась в кустах, а потом неслышно отступила...
  - Честно говоря, я был рад, что не полез тогда в эти кусты, и возвратившись в казарму, с облегчением вздыхая, разделся, залез в свою кровать, и полежав минут пять, представляя рысь бредущую по снегу в тёмном дремучем лесу, спокойно уснул...
  - Значит испугался? - с явной насмешкой в уже сонном голосе, спросил Сергей и Андрей, зевнув ответил: - Значит испугался... Зато я понял ощущения, которые испытал Мцыри в момент схватки со зверем, а это дорогого стоит...
   Вскоре, Андрей уснул, а Сергей ещё долго лежал, ворочаясь, зарываясь в сено всё глубже и тревожно прислушивался к окружающей ночной, осенней тайге. Собаки спокойно дремали у подножия копны и молодой биолог, тоже вскоре уснул...
   Наутро, проснувшись пораньше, на восходе солнца, друзья развели большой костёр, поели и попили чаю, а потом, пошли вперёд, огибая большой залив, на противоположной стороне которого, стояла туристическая база, где отдыхали в это время несколько сотен городских туристов. Выйдя к турбазе уже к полудню, наши путешественники устроились вместе с собаками на берегу и дремали изредка поглядывая на спокойное зеркало воды, в ожидании лодки отца Сергея. Вскоре и он появился, сидя на корме и медленно выруливая подвесным мотором, плыл вдоль берега, высматривая ребят и сопровождавших их собак...
  Андрей, уже не помнил, как они возвращались в город, но ощущение красоты природы и необъятной свободы, охватившей его впервые в этом лесном походе, остались с ним на всю жизнь...
   С тех пор, Андрей стал ходить в лес почти постоянно. Его тянуло на просторы, подальше из города, на свежий воздух, и поближе к свободе общения с дикой природой. Попутчиками в лесных странствиях, бывали часто его друзья, но они все были заняты учёбой и семьёй, и потому, Андрей невольно привык ходить в далёкую, незнакомую тайгу, в одиночку.
  Как - то, уже зимой, они договорились с Сергеем Бумажкиным, пойти на Скипидарку, в зимовье, которое стояло на месте старого, разрушенного скипидарного заводика...
  Придя к Бумажкину на квартиру во время, Андрей, застал только его молодую жену Нину, которая рассказала, что Сергей ещё не приезжал из университета, где сдавал очередные зачёты. Прождав более часа Андрей встретил вошедшего Сергея насмешливыми упрёками, но тот уставший за день, идти в лес отказался, посоветовав и ему отложить поход.
  Андрей не стал возражать, но и договариваться о новой встрече не стал, молча оделся, обул сапоги и выйдя на улицу, решил, что возвращаться домой не будет, а пойдёт на Скипидарку один...
  Было только около восьми вечера, но на улице стоял тёмный морозный вечер и казалось, что ночь уже давно наступила...
  Плохо освещённые пустынные улицы, наполненные морозным туманом, вскоре вывели Андрея на дорогу, которая впереди, переходила в знакомый пригородный тракт. По нему, ещё в детстве, Андрей с отцом, часто ходил на покосы или за грибами. Но то бывало летом или осенью, а зимой в этих местах он бывал только на лыжах, днём, да и то, всего считанные разы...
  Миновав последние дома пригорода, Андрей, поскрипывая снегом на каждом шагу, по промёрзшей грунтовой дороге поднялся на водораздельный хребтик, минуя небольшое садоводство и двинулся на восток, в сторону далёкого Байкала , лежащего километрах в семидесяти от города...
   Сама ходьба по бодрящему морозцу его не утомляла, но беспокоило, что он не найдёт зимовья, так как не был там, на Скипидарке, с давних детских лет, когда ездил туда на велосипедах со своими уличными приятелями...
  Он смутно помнил и длинную дорогу, и отворот , по которому мальчишки доехали до Скипидарки, и холодную ночёвку у костра, и замечательное солнечное утро, которое мигом обогрело юных путешественников и привело их в отличное настроение...
  Наверное поэтому, вместо того чтобы повернуть в сторону дома, они, тогда, где на велосипедах, а где и пешком, ведя своих "стальных коней в поводу", по лесовозным дорогам добрались до безымянной вершины перевала, и там вспугнули копалуху - глухарку, вокруг которой метались в испуге, путаясь в траве, совсем ещё маленькие птенцы, серенькие, пушистые "цыплята". Несколько из них ребята поймали и полюбовавшись, отпустили к сидевшей неподалеку, на нижней ветке сосны, тревожно квохтавшей глухарке...
   ... Но на сегодня, та поездка была почти совсем забыта Андреем и вот, приходилось мучительно припоминать детали, долгой, почти двадцатикилометровой дороги...
  Он размеренно шагал по укатанной снеженной поверхности и постепенно успокоился, перестал сердится на необязательного Сергея и продышавшись, согрелся, споро продвигаясь всё вперёд и вперёд, по белеющей в темноте дорожной просеке. Тёмное небо с россыпью мелких серебряных чешуек - звёздочек, светилось наверху, а вокруг, стояли неподвижные силуэты сосен, подступающих к дороге и расстилалась на сотни километров, таинственно-молчаливая, заснеженная, морозная тайга...
  Он невольно вспомнил Дальний Восток, свои походы в самоволку на побережье океанического залива, купание в тёплой, соленой воде, под ветром, когда крупные волны, качали сильное молодое тело, словно в нерукотворной колыбели... Там, в Приморье, днём бывало тепло почти до декабря, а в ноябре, он ещё купался в море, в ледяной воде, удивляя редких прохожих своей закалённостью...
   ... Часа через два, сориентировавшись по памяти, он свернул с главной дороги на просёлок и пошёл уже медленнее, вглядываясь в обступившую со всех сторон лесную тьму, угадывая, какой из отворотов приведёт его к Скипидарке, к зимовью. Мороз крепчал и кора на деревьях изредка лопаясь, сухо выстреливала и этот резкий звук, вспугнув морозную тишину, разносился в округе на километры...
   Андрей припомнил, что Сергей, объясняя дорогу, говорил о километровом столбике, стоявшем рядом с отворотом на Скипидарку... Но он прошёл уже два заваленных снегом отворота, а означенного столбика всё не было...
  Время перевалило за полночь, и одинокий путешественник начал беспокоиться, - а найдёт ли он вообще, эту лесную избушку? И на всякий случай, решил для себя, что будет ходить всю ночь, чтобы не замерзнуть, а под утро уйдёт в город. Ему, почему-то и в голову не приходило возвратиться домой!
  Наконец, впереди замаячил очередной отворот и рядом, на развилке, стоял столбик, но без дощечки с километровой отметкой. "Наверное, охотники отстрелили, - подумал Андрей, и несмело свернул направо...
  Пройдя по отвороту метров пятьсот, он остановился, долго и неуверенно вглядывался в белеющую снегом дорогу, в темноту впереди и по бокам, из которой мрачными силуэтами выступали совершенно неподвижные, словно умершие деревья. Потом, после некоторых колебаний всё - таки решил пройти ещё чуть дальше... Через полкилометра, он вновь остановился, долго решался повернуть или нет, и наконец решив, что это будет последний отрезок пути вперёд, неуверенно зашагал дальше...
  И вот, когда Андрей, совсем уже решил поворачивать назад, он вдруг, рассмотрел впереди, на фоне заснеженного леса, тёмную тень - силуэт, чуть в стороне от дороги, и не веря своим глазам, продвинулся ещё немного вперед... Это была действительно зимовейка и когда Андрей разглядел ее, стоящую на краю большой поляны, то чуть не закричал: - Ура! Я её нашёл!!!
  ... Дверь заскрипела, когда человек осторожно её приоткрыл, и изнутри дохнуло застоявшейся тьмой и холодом. Глаза, постепенно привыкающие к полутьме, разглядели внутри едва заметное маленькое окошко и полати, у дальней стены, куда Андрей, войдя, поставил снятый с плеч рюкзак. Чиркнув спичкой, он, в ярком желтоватом свете, слева от двери увидел металлическую круглую печку на трёх ножках, и на подоконнике перед окошком, огарок оплывшей свечи, стоявшей на пустой консервной банке. В углу лежало несколько толстых чурбаков и Андрей подумал, что этих дров ему хватит, чтобы протопить печку. Ещё раз чиркнув спичкой, он зажёг свечу, подождал когда она разгорится и поставив на холодный металл печки, принялся разводить огонь.
  Сначала, привыкая, Андрей, насторожённо оглядываясь и прислушиваясь, - в углу зашуршала и коротко перебежала мышь, - достал нож из деревянных ножен и принялся отщипывать от чурбачка лучину. Набрав их побольше, достал из рюкзака кусок промасленной газеты, в который был завернут кусок сала, положил на слежавшуюся золу и сверху наложил лучинок. Потом, став на колени, чиркнул очередную спичку и зажёг край газеты, торчавший из под щепы. Язычок пламени, какое -то время колебался в поисках выхода, а потом, устремился в трубу. Тогда, Андрей поднялся, прикрыл дверцу и поглядывая на печку, видя отблески разгоравшегося огня, через круглые дырочки поддувала, принялся разгружать рюкзак. Только сейчас, когда чувство опасности отступило, он почувствовал, что устал и голоден...
   Через несколько минут, огонь в печке загудел и Андрей, открыв дверку, наложив сверху, на разгоревшуюся щепу крупных поленьев, быстро закрыл её...
  Через короткое время, покой и радость снизошли на него. Он мог заблудиться и замёрзнуть где - нибудь в сугробе, но нашёл дорогу, тёплое зимовье и даже дров не надо было заготавливать, лазая по замороженному, заснеженному ночному лесу, в поисках сушняка.
  "Ну вот... Кажется, я сегодня буду ночевать в тепле... - подумал он, ещё не до конца доверяя случившемуся, и перенеся огарок свечи на полати, стал раскладывать на второй части оборванной газетки еду: солёное сало, луковицу, немножко подмерзший хлеб, несколько карамелек в бумажных обёртках, соль, сахар и смятую пачку грузинского чаю. Ещё раньше, увидев углу, за печкой чайник с полуобгоревшей деревянной ручкой, он, выйдя на улицу и зайдя за зимовье, не снимая варежек нагрёб в него и утрамбовал промороженного сыпучего снега. Возвратившись в домик, Андрей поставил чайник на печку и прилипший снаружи снег, расплавившись, зашипел скатываясь капельками влаги на разогревающуюся поверхность...
  ... Через полчаса, в избушке стало заметно теплее и Андрей снял ватник, оставшись в самовязанном, коротком в поясе, свитере. Расположившись на нарах, рядом, осторожно поставил потрескивающую свечку и стал нарезать кусочками: вначале сало, потом хлеб, а потом и луковицу. Высыпав на край газетки соль, отвлёкся и заварил чай, в закипевшем и забулькавшем чайнике... Достал из бокового кармана рюкзака кружку с ложкой и положив ложку сахара в кружку, налил её до краёв парящим ароматным чаем. Размешав сахар в кружке, попробовал, с присвистом втягивая горячий напиток маленькими глотками, и потом невольно сглотнув голодную слюну, взял кусок хлеба, наложил сверху кусочки сала и стал сосредоточенно жевать, вспоминая всё произошедшее за этот долгий вечер: дорогу, темноту, окружавшую его в лесу, крепчающий мороз, который сейчас остался злится за стенами этого маленького, но уютного таёжного зимовья...
  Ещё, он коротко подумал, что Серёга, ненадёжный человек, и собираться с ним в поход - это значило многим рисковать...
  ... Наевшись, Андрей, не спеша, попил чаю с карамельками, а потом, уже зевая, разомлев от еды и тепла, сложил оставшиеся продукты в рюкзак, бросил его в голова, а на нары разложил стёганную ватную фуфайку. Спрыгнув с нар, он в печку, на место прогоревших, подложил с верхом, новых поленьев и вышел на минутку на улицу. Прикрыв скрипящую дверь, он зашёл за угол и постоял какое - то время, послушал таёжную замороженную тишину и подрагивая от пробирающегося под свитер холода, возвратился в зимовье...
  "Да... - думал он укладываясь на ватнике. - Если бы я не нашёл эту избушку, то пришлось бы без устали ходить по лесным дорогам, а потом и сидеть замерзая у костра, считая минуты до рассвета... А так, я как дома - сыт, в тепле и готов ко сну..."
  Разложившись на ватнике, он, ещё разок взглянул в сторону разгоревшейся и гудящей, хорошей тягой в трубе, печки, лёг на правый бок, прикрыл спину второй половиной телогрейки, и почти мгновенно заснул...
  Через несколько часов, Андрей пробудился от холода, какое - то время ворочался в полусне, подрагивая терпел, но потом поднялся, пошевелил в печке, почти полностью прогоревшие угли, набросал сверху щепочек подобранных с полу, и когда в тёплой ещё печке, появилось пламя, то сверху наложил дров, и вновь залез на нары, теперь уже полностью укрывшись стёганкой. Тепло от печки быстро распространилось по небольшому обжитому пространству и Андрей, почти тотчас заснул, стараясь возвратиться в недосмотренный прежде сон...
  ... В тот раз, проснувшись уже при свете дня, молодой путешественник, попил чайку и отправился побродить по окрестностям. На заснеженном ровном словно футбольное поле, болоте, он встретил свежие следы лося и какое - то время тропил его, однако не дойдя до зверя, повернул обратно. В ельнике, перед болотом, на снегу, Андрей разглядел глубокие ямки, оставленные косулей убегавшей от кого - то страшного, а чуть подальше, увидел глубокую "тропинку", оставленную не-то крупными собаками, не-то волками, которые прошли здесь не далее суток, шагая след в след, друг за другом. Ружья в тот раз с ним не было и потому, он решил побыстрее выходить из этого опасного места и направился в сторону гребневой дороги, по прямой, не заходя больше в зимовейку...
  На обратном пути, уже в темноте, подходя к городу, увидев первые электрические огни, он ещё раз порадовался удачному походу и подумал, что в одиночку, тоже совсем неплохо ходить по тайге...
   С годами, таких одиноких путешествий становилось всё больше, а когда Андрей купил себе двуствольное ружьё, то и причина для таких походов появилась. Это была охота. Он конечно ещё мало что знал в этой большой науке о природе, однако его сила и самостоятельный характер были хорошими помощниками в больших и малых путешествиях...
  С каждым годом, он чувствовал себя всё более опытным и подготовленным лесовиком...
  ... Поиски свободы продолжались всё более интенсивно и тайга, для Андрея Чистова стала почти - что родным домом. Нельзя сказать, что он превратился в таёжного анахорета. Совсем наоборот... В городе, у него постепенно появилось множество знакомых девушек, которые почти все были в него влюблены. Он был силён, спокоен и весел. Его природный ум и начитанность сделали его интересным собеседником, а ведь известно, что девушки любят ушами. Одним словом, недостатка в общении он не испытывал и потому, мог спокойно уходить в лес, когда это было возможно. Работа ему не досаждала, а младшие научные сотрудники и аспиранты с физфака, ценили его обязательность и с удовольствием болтали с ним, о его походах и лесе, когда приходили в азотку за очередной порцией "хладоагента"...
  И вот, однажды, к нему в "азотку" зашёл Сергей Бумажкин, учившийся совсем неподалеку от Андрея, в здании Биологического факультета. С ним в "азотку", зашёл высокий, симпатичный парень в лёгкой курточке и синих джинсах. Познакомились и оказалось, что это был молодой егерь загородного охотхозяйства, Толя Подопригора. Он приехал с Украины, после армии списавшись с областным обществом охотников, на предмет работы егерем. Ему дали участок километрах в сорока от города, где он и обосновался, выстроив со временем маленькую избушку, на краю посёлка, вне пределов видимости от крайних домов. Ему выделили подвесной мотор и лёгкую, дюралевую лодку, на которой, летом, он изредка катал студенток университета, проходивших здесь летнюю практику. Там - то и познакомился студент - биолог Сергей Бумажкин с новоиспечённым егерем... За глаза, Андрей и Сергей так и стали называть Анатолия Подопригору, Егерем...
  Вскоре, наступила замечательная, золотая сибирская осень и Егерь пригласил Андрея погостить у него и помочь ему по несению "службы".
  Охота на водоплавающую дичь, была открыта с двадцать шестого августа и Андрей, приехал в Ерши, - так назывался посёлок где "служил Егерь, - в самом начале сентября. Домик егеря, располагался метрах в двухстах от байкальского тракта, и стоял поодаль, в молодом леске, через большое поле от деревни, на берегу речного водохранилища. Избушка стояла на бугре, перед спуском к воде, где в небольшом заливчике, стояла моторная лодка Егеря. Домик был окружён приусадебным участком, недавно вырубленным, окружённым по периметру символической изгородью, состоящей из двух осиновых слег, прибитых к вкопанным столбикам. Подле избушки, напротив входа стояли две собачьих будки в которых жили собаки Егеря - овчарка Риф и чёрно-серая лайка Грей. Домик состоял из холодной прихожей, где хранился егерский инвентарь и подвесной мотор, и спальной комнаты, в которой по сторонам, вдоль стен, стояли две кровати, а между ними, у окна, маленький обеденный стол, и у входа, с правой стороны располагалась небольшая печка из кирпича, побеленная известью, с металлической трубой, уходящей в потолок.
  Андрей, зная расположение домика по рассказу егеря, выйдя из рейсового автобуса, перешёл байкальский тракт, прошёл чуть вперёд , среди леса, по асфальтированному отвороту, и на краю поля, увидев впереди, метрах в трёхстах дома посёлка, свернул вправо, и по тропке пришел к куртинке молодых осинок, сквозь тонкие стройные стволы которых, увидел домик... Услышав настойчивый лай собак, Егерь вышел из избушки, встретил Андрея и провёл его мимо машущих хвостами, "охранников". Риф был крупной молодой овчаркой и производил внушительное впечатление. Грей был обычной лайкой, тоже молодой и тоже симпатичной.
  Сняв сапоги в прихожей, они вошли в домик. Несмотря на небольшие размеры, он был вполне обустроен и совсем не походил на зимовья, где Андрею уже приходилось не один раз ночевать в тайге и летом и зимой. Порядок и чистота в доме Егеря, Андрею понравились и он, про себя решил, что это хорошее место для базы и для сборов и выхода в большие таёжные походы...
  Распаковав рюкзак, Андрей, продукты прихваченные из города, разложил в деревянный кухонный стол, а рюкзак оставил в прихожей. Егерь поставил чайник на электроплитку и через десять минут, они уже сидели за столом и ели бутерброды, привезённые Андреем и пили ароматный чай. Разговорились и Егерь предложил съездить вместе в соседнюю деревню, где жил его знакомый лесник и лесовик дядя Вася.
  Решили плыть на лодке. Одевшись потеплее - на воде было уже по осеннему прохладно, прихватили с собой тяжёлый подвесной мотор "Вихрь", плоскую флягу с бензином и соединительной трубкой, спустились по тропке на берег водохранилища. Сразу, глазам открылись синевато - золотистые просторы больших пространств воды с золотом берез на обрамляющих водохранилище, невысоких берегах. Справа, открывался широкий залив, с пологим берегом, заросшим осокой и высокой травой. Слева, широкой полосой, блестяще синего цвета, раскинулась прохладная водная поверхность ангарского водохранилища, ограниченная по дальнему периметру, холмистыми лесами. Вид был замечательный и Андрей, про себя порадовался удачному выбору Егеря. Его участок был недалеко от города и вместе с тем граничил с глухими таёжными урочищами с обеих сторон. Особенно привлекала тайга на противоположном берегу, где вот уже несколько десятков лет, после заполнения водохранилище, совсем не было дорог и потому, люди бывали там редко. Тем вольготнее и уютнее чувствовали себя здесь дикие звери...
  Когда Егерь закрепил мотор и подключил к нему шланг от канистры с бензином, Андрей, сильно оттолкнув лодку от берега, заскочил на нос, а потом сел впереди, а хозяин лодки разместился на корме. Егерь, дёрнул пару раз за верёвочку с узелками, намотанную на диск стартёра и мотор заработал, взревел, несколько раз чихнув синеватым дымком.
  Егерь убрал газ, включил скорость и лодка, дёрнувшись, в начале медленно и осторожно, отошла от берега заливчика на свободную воду, постукивая ритмичным выхлопом. Потом, Егерь постепенно прибавляя газу, вывел лёгкую дюральку на глиссирование и она понеслась по воде, словно хорошо точенный конёк, по прозрачному льду. Совершив плавный поворот, как по гигантскому циркулю, оставляя за собой пенные косицы исчезающего на воде следа, моторка вышла на просторы и полетела вперёд, чуть касаясь днищем воды. Когда Андрей смотрел вниз, только на воду, то ему показалось, что лодка не движется, замерев в одном положении. И лишь глянув на панораму проплывающих мимо лесистых холмистых берегов, можно было осознать ту скорость, с какой приятели неслись в сторону Байкала...
  Прохладный, чистый воздух с напором наполнял рот и лёгкие и от этого переполнения живительным кислородом, хотелось петь и кричать о счастье жить в этом прекрасном мире! Во всяком случае, у Андрея, возникло это приподнятое чувство радости полёта и наполненности бытия. Возможно Егерь к этому восторгу уже привык и для него, подобное плавание - полёт, стало обыденностью...
  Мотор ровно и мощно ревел и потому любые разговоры или обмен впечатлениями был почти невозможен. Егерь сидел неподвижно и слегка поворачивая голову, разглядывал противоположный берег, с затенёнными уже, блестяще-гладкими полукружиями и дугами заливов и заливчиков. Глядя на него, успокоился и Андрей, и стал всматриваться в нависающий над берегом водораздельный хребет, за которым расстилалась необозримая тайга, с чистыми и холодными речками, ручьями, болотами, холмистыми распадками и длинными, широкими падями, по которым и текли эти речки и ручьи.
  Он радовался необъятному миру дикой природы, сине-золотому, ясно- прохладному осеннему дню, радовался возможности вот так, быстро и интересно переместиться из Ершей, в Большую Речку, которая расположена километрах в двадцати от истока Ангары, вытекающей из величавого, громадно- спокойного озера - моря, Байкала. Он радовался и тому, что жизнь постоянно сводит его с интересными людьми, и предчувствовал открывающиеся новые возможности в освоении лесных просторов и изучения тайн окружающей тайги...
  Минут через двадцать, увидели, вынырнувшие из за крутой береговой лесной гривы, домики посёлка Большая Речка. Сбавив скорость, спокойно вошли в залив и на малых оборотах заплыв в самый его конец, причалили к берегу. Егерь заглушил мотор и показав вперед, на край большой зелёной луговины, где стояло несколько домиков, произнёс: - Этот синенький и есть дом Василия Васильевича...
  Затащив лодку подальше на берег, они пошли в сторону этого дома, а у калитки, их уже встречал кряжистый, с седой головой и чисто выбритым подбородком, круглолицый и веселый пожилой человек.
  - Анатолий, а я уже жду вас, вот и чай поставил...
  Он весело и легко улыбнулся и внимательно посмотрел на второго гостя...
   - Это Андрей - представил его Егерь и Андрей приветливо улыбнувшись пожал протянутую руку Василия Васильевича. Вошли в дом и хозяйка, жена лесника, улыбчивая, но неразговорчивая пожилая женщина, пригласила всех за стол, на котором стояли плетёнки с пряниками и крупно нарезанными ломтями белого хлеба, банки со сметаной и с мёдом, чайные чашки, во главе с пузатым начищенным алюминиевым чайником...
  Пока пили чай, радушный хозяин рассказывал о работе в лесхозе, о том что скоро время копать картошку, но и на охоту хочется сходить. Андрей слушая, с удовольствием пробовал и ароматные сладкие пряники и белый хлеб, намазывая его толстым слоем густой белой сметаны, которая таяла во рту и оставляла на языке почти прозрачный кисловатый вкус свежего сыра...
  Когда заканчивали есть, Василий Васильевич, в разговоре, вновь коснулся открытия охоты на уток, но упомянул и о начале изюбриного рёва.
  - Скоро, ребята, изюбриный гон начнётся... Лицо его внезапно осветила восторженная улыбка. - Я уже готовлюсь, губы тренирую...
   Он на мгновение исчез за перегородкой и возвратился с деревянной трубой, длинной сантиметров семьдесят и в диаметре, в утолщённом конце сантиметров десять. Остановившись среди кухни, Василий Васильевич, приложил трубу тонкой стороной, где был мундштук, к правому углу рта, облизнул губы, глубоко вдохнул - выдохнул и потом, втягивая в себя воздух, поведя ею снизу вверх, не торопясь и по дуге, громко затрубил, чуть скосив глаза в нашу сторону. И труба запела дико и свободно, словно в её деревянном теле, спрятана была тайна грустной красоты осенней природы и вместе, сила и ярость просыпающегося звериного инстинкта.
  Старый охотник, начал эту искусную изюбриную песню, тонко и длинно, потом продолжил, плавно уходя в низы, и ясный чистый звук, нисходя до басистого и даже ревущего, закончился грозным рявканьем. Василий Васильевич мельком глянул в нашу сторону, прислушался, к, казалось растворившемуся в деревянных стенах дома, эху и проговорил, как неудовлетворённый музыкант говорит своим слушателям: - Тут немного не получилось, в конце... И через паузу, вновь приложился и затрубил...
  Андрей, слышавший песню гонного быка - оленя впервые, был эмоционально оглушён увиденным и услышанным. Ему, внезапно подумалось, что дикая природа с её яростным соперничеством и борьбой жизни и смерти, внезапно, чудесным образом вторглась в человеческое жилище...
  Егерь, тоже кивая головой, блестя глазами выразительно посматривал на Андрея. А возбуждённый знакомыми страстными звуками, чудесный "солист", Василий Васильевич, раз за разом прикладывался к трубе и она пела на разные голоса: протяжно и свирепо, призывно и угрожающе...
  До этого Андрей ни разу не слышал изюбриного рёва во время гона, и то, чему он стал невольным свидетелем здесь, в деревенской избе, настолько поразило его, что он, на время, потерял дар речи...
  Видя, что от его музыкального подражания изюбрному рёву, впечатление осталось сильное, Василий Васильевич отложил трубу и часто, возбуждённо дыша, присел к столу и заговорил...
  - Зверь, наверное уже поёт по холодным утрам... Вот и нам бы надо, как - нибудь собраться и съездить на Бурдаковку, в вершину речки. Я там знаю места звериные, где они каждый год сходятся и бьются за маток...Там кругом низины, большие покосы и потому, увидеть ревущего быка проще, чем в глухой тайге... Главное чтобы зверя загодя не распугали охотнички... А нет, так мы можем на ту сторону Ангары махнуть, на один вечерок. Там тоже бывает хорошо... Зверя там много, надо только на водораздел подняться...
  Он отхлебнул чаю и постепенно лицо его померкло и вновь превратилось в лицо доброго и умного пожилого человека. А ведь пять минут назад, он весь светился, охваченный охотничьей страстью, воспоминаниями о сотнях удачных и неудачных охот в разных угодьях и в разного вида тайгах...
  - Лет тридцать назад, - Василий Васильевич, после небольшой паузы продолжил разговор - когда ещё железная дорога была на месте теперешнего водохранилища, бегал по ней такой голосистый паровозик... И вот, как осень настанет и уже как завечеряет, этот паровозик гуднёт, пробегая по железке, под другим берегом Ангары, - тогда ещё водохранилища не было,- так вся округа отзывается ему разнообразными звериными голосами... Так, что даже не понять было, сколько же их, зверей, всего в округе...Паровозик, уже давно пробежит в сторону Байкала, и давно уже колёса поезда отстучат по блестящим рельсам, а тайга, полная изюбрей, всё не может успокоится, всё поёт, ревёт на разные голоса оленья братия, - и молодые и старые быки... Возбуждал их, этот громкий паровозный гудок очень сильно, заставляя напрягаться, и петь свои песни веселее и громче...
  ... Гости допили чай, поднялись и стали прощаться. Егерь и Василий Васильевич, договорились на следующей неделе, переправится на другую сторону водохранилища и попробовать пореветь, а если повезёт, то и быка стрелить... Андрей, конечно же захотел к ним присоединиться.
  Он был под впечатлением увиденного и услышанного, и расспрашивая Егеря, узнал, что у него тоже есть труба, и что он пытается трубить, но губы пока некрепко натягиваются и иногда ничего не выходит...
  Возвратились они в Ерши, в наступивших сумерках, наскоро поужинав, легли спать и Андрей устроился в прихожей в ватном спальнике, который дал ему Егерь. Там было просторно, свежий воздух и он подумал, что будет приятнее спать, почти "на природе". Быстро заснув, Андрей видел сны, в которых олени гонялись друг за другом, а он всё не мог в них выстрелить - то ружьё было не заряжено, а то случалась осечка... На рассвете Андрей просыпался несколько раз, слыша, как в деревне пели первые петухи, перекликаясь деловито и привычно...
  Через неделю, Андрей Чистов вновь приехал к Егерю, и они, снова на лодке, отправились в Большую Речку...
  ...Водохранилище лежало, перед быстро скользящей по воде лодкой, неподвижным, прохладным зеркалом, отражая синеву неба и золотой цвет березового леса у береговой линии. Утренние заморозки, уже местами "побили" листву на осинах и берёзах, выкрасив её в разнообразные оттенки красного и жёлтого, да и трава поменяла цвет с зелёного на серо-коричневый. И только на покосах, отава, - вновь наросшая молодая травка, приобрела ярко - зелёный плотный цвет и манила своей мягкостью и свежестью...
   По ночам бывал уже плотный иней и температура доходила на рассвете до минус трёх - пяти, а днём стояла яркая, солнечная погода при синем небе и безветрии. Тайга прощалась с летним довольством и сытостью, словно говоря последнее "прощай", замечательному теплу и изобилию, насыщающему короткое сибирское лето. Эти дни осенью, называют в народе "бабьим летом", подразумевая короткий расцвет женской зрелой красоты, за которым неумолимо следуют первые признаки увядания...
  ... В это время, олени - изюбри, вдруг начинают беспокоится, взволнованно нюхают прохладный воздух, перестают есть и испытывая постоянную жажду, часто облизывают влажный чёрный нос, длинным розоватым языком. Рога на их головах обретают серо-коричневый цвет, твердеют и становятся страшным оружием, состоящим из множества острых отростков, отполированных до блеска. Похоть и сладострастие захватывают оленей - быков и порождаемая этими чувствами агрессивность, ищет выхода.
  Осторожные и пугливые во всё остальное время года, в дни гона, олени словно сходят с ума, теряют бдительность, реагируют на любой лесной шум и бегут навстречу, подозревая за этими звуками либо пасущихся маток, либо крадущихся соперников. Матки в это время отделяются от своего стада и тоже ищут владыку и покровителя, самого сильного и красивого оленя самца в округе, от которого, после совокупления, смогут получить гены для своего потомства...
  ... Быки, в это время пробуют пронзительно и яростно реветь, призывая на бой соперников, но и показывая место, где они сами находятся. В Сибири, такие "концерты", длящиеся около месяца, в основном ночью от заката до восхода солнца, местные охотники называют изюбриным рёвом. Все матки в это время года, бывают поделены между оленями - самцами, и у самых сильных и похотливых "быков", бывают "гаремы", по десять - пятнадцать маток...
  ... Василий Васильевич, как и в прошлый раз, увидев Егеря с Андреем, обрадовался, забегал по избе, достал из "тайника", несколько труб, попробовал на звук и выбрав лучшую, спрятав её в само-шитый чехол и прихватив рюкзачок с небольшим "перекусом", зашагал вслед за ребятами к заливу, немножко вразвалочку, часто переставляя во время ходьбы, ноги в мягких стареньких кожаных ичигах...
  Он был среднего роста, немножко полноватый, за счёт возраста, но очень мягко двигающийся человек. Седые волосы ежиком торчали на его голове и лицо украшали синие весёлые глаза. Говорил он необычайно мягким и добрым голосом, совершенно чисто по-русски, а слова употреблял народные, поэтически окрашенные... Слушать его было не только интересно, но и приятно. Ни о ком, никогда, он не говорил плохого и наверное поэтому, его все не только уважали, но и любили, как любят своих самых близких и родных...
  Перед выходом из дома, Василий Васильевич, отлучился на минуту и возвратившись, вручил Егерю подарок, одну из своих труб, сделанную из хорошо просушенного куска ели. Егерь, конечно, обрадовался и искренне благодарил старого лесовика за этот "царский" дар. Сам, он конечно такую трубу сделать пока не мог.
  Андрей, про себя немного позавидовал Егерю, но и порадовался, что теперь самим можно будет подманивать зверя, а кто это будет делать, не так уж и важно. Та труба, на которой Егерь тренировался, уже потрескалась и иногда звук из неё срывался на фальцет...
  Уже много позже, Андрей стал понимать, что такие личности, как Василий Васильевич были приметой уходящего времени, личностями эпохи войн и испытаний, в условиях которых воспитывались целые поколения после революции и во времена подъёма народного патриотизма и энтузиазма. Эти люди вынесли на себе все ужасы войны и тяготы послевоенного восстановления, и потому, мирная жизнь воспринималась ими, как непрекращающийся праздник...
  Их всегда отличала высокая требовательность к себе, обострённое чувство собственного достоинства и чести, и снисходительное отношение к грехам и проступкам окружающих...
  Андрей, в своей жизни, встречал несколько таких личностей и они все были из того поколения и такого склада характера, который позволял им совершенно ровно и дружелюбно общаться с разными людьми и вызывать совершенно у всех уважение и положительные эмоции...
  ... Когда отплывали от берега, Василий Васильевич весело помахал рукой вышедшей из ворот дома , жене, а потом повернулся навстречу движению, и не отрываясь стал рассматривать пробегающие мимо, берега водохранилища, расцвеченные в золото и багрянец осенней листвы.
  Вода, под низкими лучами заходящего солнца, искрилась и блестела словно расплавленное стекло, отражая золотое светило, дрожащим маревом необычайно яркого света, ложащегося дорожкой от берега до берега. Пенные буруны от лодки, расходились симметричными косицами вслед за нею и невысокие волны раскачивали тяжёлую, казалось уставшую за день, водную гладь...
  К берегу, пристали в глубине небольшого залива, куда крутой таёжный хребет, возвышающийся над водохранилищем, протянул уже прохладные невесомые тени. Времени было достаточно и потому, охотники, на песчаной отмели, под берёзами, осыпавшими траву желтыми палыми листьями, быстро разожгли костёр и повесили над огнём закопчённый котелок, зачерпнув прозрачную воду прямо в заливе. Потом расстелив несколько газеток, соорудили стол из деревенских закусок: солёного ароматного с чесночком, сала, несколько стрелок зелёного лука, деревенский пышный белый хлеб с хрустящей корочкой, домашнего сливочного масла, несколько варёных свежих яичек. Когда вода в котелке закипела ключом, Егерь добавил к заварке ещё и несколько веточек дикой смородины, растущей в излучине заливчика. Чай получился необыкновенно вкусным и ароматным...
  Не торопясь поели и во время еды, Василий Васильевич, рассказывал, что в этих местах, сразу после окончания Великой Отечественной, прямо в тайге, был лагерь для восьми тысяч японских военнопленных, которые в составе дивизии, валили здесь лес несколько лет, и после, отбыв срок пленения, всем составом уехали в Японию...
  - У них, здесь, всё было как в армии - рассказывал Василий Васильевич, запивая еду горячим чаем. - Генерал был командиром дивизии, полковники командовали полками и так далее. Только жили они в бараках и вместо войны занимались лесоповалом. Была конечно и охрана, но небольшая, а в основном, японцы сами управлялись. Дисциплина была здесь железная. Именно благодаря дисциплине, большинство из них смогли уцелеть в этой суровой тайге. Бежать отсюда они не могли, благодаря незнания русского языка, своему внешнему виду и раскосым глазам, да наверное и не хотели подводить своих командиров, которых наказывали за это...
  - Лесу, они тут повалили, - дай бог сколько. И по сию пору, кое - где в логах, лежат штабеля начавшего гнить сосново-лиственничного кругляка, распиленного на брёвна по четыре метра в длину... А ведь работали они только двуручными пилами и обычными топорами... Но народ они работящий и вежливый. При встрече кланяются, хотя и молчат, потому что русский язык для них слишком труден...
  Василий Васильевич, вспоминая, прищурился, словно всматриваясь в далёкое прошлое...
  - На этой стороне водохранилища, и про сию пору сохранились хорошие дороги, которые они сделали, и кое - где даже с песчаным покрытием и водосливными канавами. А на перекрёстках, иногда и сейчас ещё видны следы от беседок и лавочек, которые они соорудили, чтобы прохожие могли посидеть и отдохнуть...
  Василий Васильевич, со вкусом пил чай маленькими глотками и по временам, замолкая, пристально всматривался в лесные чащи, спускающиеся по склонам прибрежного хребта к воде...
  - Но ведь здесь, в окрестностях, и во время войны, стояли воинские части. Командование боялось японских диверсантов, на Кругобайкалке. Там ведь - он показал рукой куда-то через таёжные хребты, в сторону далёкого Байкала, - десятки тоннелей и стоит один взорвать, как железная дорога станет на недели, если не на месяцы... Я, как то недавно, встретил на теплоходе, который ходит здесь по водохранилищу, на Байкал, одного незнакомца, моего сверстника... Разговорились... Оказывается, он тут служил во время войны. Их целая пехотная бригада была, на охране тоннелей на Старо-Байкальской железной дороге, которые отсюда всего километрах в сорока, если прямиком идти через тайгу, на байкальское побережье...Там по гриве шла просека, по которой патрули в любое время суток ходили, как на границе...
  Последовала длинная пауза, когда рассказчик словно вслушивался в себя, вспоминая какими были эти окрестности в те далёкие и тревожные годы...
  - Как этот мой новый знакомец волновался, когда мы здесь проплывали. Ведь самые светлые, лучшие молодые годы здесь провёл, несмотря на военные голод и холод... Молодость всегда вспоминается, как самое светлое время жизни...
  Василий Васильевич, прервавшись, взглянул на солнце, повисшее над синеватым в тени, крутым лесистым склоном и сказал: - А нам мальчики уже пора! Зверь, наверное сейчас приготовляется и пока мы поднимемся на гриву, он уже и "запоёт", чувствуя приближение ночи...
  Охотники , быстро вытащили лодку на берег, залили костёр и собрав остатки трапезы в рюкзаки, забросили их в лодку и отправились вверх по распадку, на водораздел...
  Тропа, заросшая травой и давно уже никем не используемая, полого, чуть в горку, поднималась вдоль правого склона неглубокой пади, поросшей по влажному дну большими кустами черёмухи, с чёрными спелыми ягодами на ветках. Побитые морозцем, они были сладковато вяжущими и очень вкусными. Зимой ими питались птички живущих в этих местах...
  Пройдя километра полтора, Василий Васильевич в излучине распадка, перед небольшой мочажинкой, заросшей высокой травой и папоротником, остановился, показал туда рукой и пояснил: - Раньше, здесь был замечательный солонец, на который звери, по весне, даже днём приходили... Помню, что добыл здесь несколько зверей и одного из них с такими большими пантами, что настойку вся семья пила несколько лет, да и соседям роздали не меньше...
  Склон, по которому поднимались охотники, был обращён на север и потому, глубокая тень разлилась по пади, делая воздух прозрачным и синеватым. Тропа петляла на последней части склона, иногда круто взбираясь наверх... Поэтому, пока дошли до водораздела, Василий Васильевич часто и тяжело задышал, но крепился и только с надеждой посматривал на гребень - когда же этот подъём закончится?
  На водоразделе, их встретило низкое, но ещё яркое и тёплое солнце...
  Тяжело дыша, они опустились на мягкую траву. Василий Васильевич, не сел на землю, как его молодые приятели, а опустился на колени и стал осматриваться. Здесь, на перевале, была небольшая плоскотина, поросшая сосняком вперемежку с берёзами, и за этими деревьями, начинался южный склон, полого, на протяжении нескольких километров, спускавшийся навстречу заходящему солнцу, в долину небольшой таёжной речки Олы...
   Василий Васильевич, вдруг закашлялся и чтобы не было слышно, привычно снял с головы старую мятую, бесформенную шапку - ушанку и приложил ко рту, а прокашлявшись, сообщил шёпотом: - Тут могут уже и звери быть, матки или молодые бычки... Никогда не знаешь где они стоят или пасутся в это время...
  Ещё раз глянув на солнце, опустившееся уже на вершины леса, на противоположном хребте, старый охотник достал из-за плеча трубу на сыромятном ремешке, аккуратно снял чехол, продышался и глянув на Егеря с Андреем, внезапно, ставшими серьёзными глазами, произнёс шёпотом: - Ну с богом!
   Потом, приложив трубу к правому углу рта, Василий Васильевич захватил мундштук крепкими губами и ровно втягивая воздух в себя, затрубил, начав высоко и пронзительно длинно, среднюю часть песни проиграл в басах, а в конце, ещё пару раз рявкнул, вкладывая в громкий звук всю силу своих лёгких...
  Рёв - песня, взлетела над таёжными хребтами и отдаваясь эхом в широких распадках спускающихся к речке, настороженно затихла. И тут же, с водораздела, чуть справа и ниже по гриве, ответил неистово страстный рёв, только более живой - вибрирующий и низкий, с басистым и коротким завершающим рявканьем. Охотники встрепенулись и Андрей вскочив на ноги, побледнел от волнения и невольно задвигал руками и ногами. Впечатление от этой переклички человека и зверя возбуждало сильные чувства...
  ... Переждав какое - то время, Василий Васильевич, ещё разок затянул песню-вызов и ему, через несколько секунд ответил тот же яростный, страстный рёв, только значительно ближе...
  ... Олень-самец, стоявший на опушке леса, метрах в пятистах от охотников, услышав призывный рёв, вздрогнул и не медля заревел в ответ, поднимая тяжёлую голову с короной серых, толстых рогов с блестяще отполированными отростками, торчащими вперёд, как зубья нерукотворных вил.
  В конце "песни", он выдохнул струйку пара из разгорячённого страстным порывом, нутра и нервно облизнул длинным языком, чёрно-блестящий нос. Постояв на месте ещё секунду, олень, с места, в карьер, бросил своё тяжелое мускулистое тело вперёд, и широкими прыжками, враскачку набирая ход, поскакал в сторону воображаемого соперника, вонзая острые копыта в мягкую пахучую землю, поросшую высокой, подсыхающей травой...
  - К нам бежит - шёпотом прокомментировал старый охотник приблизившийся рёв и предложил. - Давайте, я пройду чуть влево и повыше и буду быку отвечать, вон из той рощицы. А вы тут станьте... Только разойдитесь, и ждите... Зверь обязательно на кого - нибудь из вас выйдет...
  Василий Васильевич поднялся и осторожно ступая, обходя кусты ольшаника, ушёл влево, почти незаметно и неслышно. Он двигался мягко в своих кожаных ичигах - шел чуть согнувшись, руками осторожно отводя ветки со своего пути...
  Андрей с Егерем, тоже шёпотом договорились, что один останется здесь, а Андрей спуститься вниз, метров на сто и станет в вершине распадка, приходящего с юга... Так они и сделали...
  ... Солнце, между тем, наполовину опустилось за горизонт и последние его лучи освещали золотистым светом бесконечные таёжные окрестности, с заросшими кустарником и молодым березняком падями и крутыми распадками, где по влажному дну, зелёной невысокой стеной, стояли густые молодые ельники...
  Мягкая, прозрачна тишина повисла над тайгой, предугадывая жаркую схватку, громадных, полных страстной ярости оленей-быков...
  Аккуратно ступая, Андрей спустился в начало распадка и выбрав место с хорошим обзором, затаился настороженно прислушиваясь к окружающей таёжной тишине... Осмотревшись, он ещё раз проверив пулевые заряды своей двухстволки, встал за толстую сосну и замер...
  ... Время тянулось неожиданно медленно и казалось, что солнце неспешно катится вдоль горизонта, погружаясь в нечто громадное и невидимое человеческому глазу, за далёкими лесистыми холмами. Желтый цвет закатного солнца, постепенно сменился на бледно-алый, а деревья, трава и кустарники осветились розоватым светом...
  В это время, там, куда ушёл Василий Васильевич, неожиданно громко и пронзительно запела, заиграла труба и тут же, из соседней куртинки сосен и берёз, уже очень недалеко, ответил мощным зычным рёвом раздражённый бык - изюбрь. У Андрея, от внезапного страха и волнения задрожали руки и перехватило дыхание. Он, крепко сжимая в руках ружьё, стал пристально вглядываться в том направлении, откуда шёл навстречу засаде раззадоренный олень...
  Вскоре, Андрей услышал впереди сопение и постукивание веток и замелькало, что-то бесформенное и сероватое в кустах, на той стороне неглубокого распадка...
  - Ага - взволнованно подумал молодой охотник - Бык решил обойти воображаемого соперника низом и потому не пошёл прямо по гриве, а движется в мою сторону... Он инстинктивно напрягся, приложил стволы ружья к дереву, чтобы не дрожали при прицеливании, и приготовился стрелять...
  ... Время тянулось невыразимо долго и кровь волнами, двигаясь от сердца по венам, сотрясала тело и руки Андрея. От волнения, охотник перестал замечать что - либо вокруг себя и сосредоточился на движущемся в чаще пятне. Чем ближе, тем отчётливей различал силуэт оленя Андрей, и наконец увидел его в прогале деревьев - крупного, почему -то серого цвета с огромными, рогами, широкой, острой короной рогов, растущей на аккуратной, словно резной голове. На раздувшейся от постоянного желания длинной шее, висела густая тёмная грива, которая, почему-то больше всего удивила молодого охотника, впервые увидевшего таёжного изюбря во всей его мощи и красе, и так близко. Затаив дыхание, крупно дрожа от страха и азарта, сжав зубы, Андрей медленно прицелился, ещё решая - стрелять или не стрелять, и совершенно неожиданно, импульсивно, нажал на спуск...
  Грянул сдвоенный выстрел, стволы от сильной отдачи взлетели вверх, и гулкое эхо, понеслось по тайге от края и до края, многократно повторяясь и затихая... Олень вздёрнув голову, глянул на охотника, большими, блестяще выпуклыми глазами, в которых на миг отразилась боль внезапной смерти, а потом рухнул в траву и стал почти невидим, разлившись всем своим большим, ещё мягким и тёплым телом по земле, покрытой высокой травой. Над высохшим, коричневым папоротником торчал только один из его рогов, словно серый, многоотростковый сук...
  Ещё не веря в случившееся, Андрей, сделал несколько быстрых шагов в сторону убитого зверя, потом опомнившись, остановился и зарядил оба ствола картечью. И лишь после, осторожно шагая, стал обходить лежащего изюбря по короткой дуге, пока не убедился, что тот мёртв... Приблизившись, он долго рассматривал лежащего перед ним, громадно - неподвижно зверя...
  ... Тут же, сверху, почти бегом спустился Егерь, на ходу громко спрашивая: - В кого стрелял!? Ты его убил!?
  Отходя от пережитого шока, Андрей тяжело дыша, тёр свой лоб левой рукой и потом, молча показал в сторону убитого оленя. Егерь приготовив ружьё, осторожно подошёл к лежащему зверю вплотную, отведя высокий папоротник в сторону, потрогал круп оленя стволами и не удержавшись, но явно завидуя констатировал: - Крупный зверь! Вот Василий Васильевич обрадуется. Всё было так красиво, и так быстро закончилось, без хлопот и беготни за подранком...
  Почти неслышно, мелькая серым ватником среди молодых деревьев, подошёл улыбающийся старый охотник и и поглядев на оленя с восхищением похвалил Андрея. - Вот это бык, так бык! Потом всмотревшись с удивлением произнёс: - Да он же не коричневый как все изюбри, а сивый. Я такого первый раз в свое жизни вижу добытого... Несколько раз, на Байкале, на марянах, я видел светлых оленей, но чтобы такого громадного, да с такими рожищами - это впервые...
  Андрей, волнуясь и сбиваясь, рассказал как это было...
  - Я стою, а он как затрубит. Я спрятался за сосну и стою... Ружьё приготовил... Потом вижу, он идёт. Голову высоко держит и рогами ветки с дороги отбрасывает... Я, как его всего увидел, так сразу прицелился, повёл его немного и на спуск нажал... Но почему - то оба ствола выстрелили... И отдача была сильная... По пальцу прицельной скобой ударило, но я и боли не почувствовал... Только удивился... Вот он был здесь, большой, страшный и красивый и вдруг никого не вижу. Только рог из папоротника торчит...
  - Ну молодец - ещё раз порадовался Василий Васильевич. - Такое везение, - по нашему, по-сибирски, фарт, - редко кому достаётся... Егерь тоже внимательно слушал, но судя по его равнодушному виду, он был недоволен, что стрелял Андрей, а не он сам...
  Достав ножи, под руководством опытного Василия Васильевича, стали разделывать оленя. Вначале, перерезав горло, выпустили кровь и потом начали обдирать шкуру... Сделали продольный разрез от головы до короткого хвоста. Потом, помогая себе кулаками, стали снимать меховую шкуру... Когда с этим управились, вскрыли брюшину и вывалили наружу большой плоско-округлый желудок. Старый охотник ободрал камасы- кожу с нижней части ног, а потом, достав из своего рюкзачка маленький, но острый топорик, отрубил голову и взяв за тяжёлые рога, с натугой отложил её в сторону...
  Незаметно наступили сумерки и поднялся прохладный ветерок, зашумевший в кронах деревьев. Андрей, впервые за это время огляделся и не узнал округи. Ещё совсем недавно, природа радовалась и ликовала созвучно хорошей погоде, а сейчас, тёмное небо стало покрываться мрачными тучами и лес надвинулся на охотников тревожной тайной и как казалось, с немым упреком...
  От внезапной радости после удачного выстрела, в душе Андрея не осталось и следа...
  Он думал уже, что может быть лучше было бы не стрелять, или даже стрельнуть в воздух, чтобы вспугнуть и угнать Сивого. Про себя Андрей даже в воспоминаниях, стал называть добытого оленя именем собственным. "Вот жил - жил Сивый в этой тайге, - размышлял удачливый стрелок глядя на останки зверя - рос, набирался сил, стал вожаком большого стада, а тут пришли люди, обманом подманили его и убили... И всё, красивая сильная жизнь закончилась , и одним красивым и большим оленем стало в природе меньше..."
  Василий Васильевич, словно почувствовал это разочарование, понимая смущение начинающего охотника, постарался его успокоить: - Ты, Андрюша, не переживай, что добыл такую красоту. Ведь мы все умрём, и наши дети умрут и внуки... Но главное, чтобы каждый из нас, знал и понимал своё предназначение. Природа живёт по своим законам, которые некоторым людям, кажутся грубыми и злыми. Однако, благодаря им, этим законам выживания, всё в природе вырастает в свою меру и со своим предназначением...
  Василий Васильевич, сделал паузу и словно споткнувшись, замолк на время, думая о чём-то своём... - А этот зверь умер мгновенно и в расцвете сил и потому, такой смерти можно позавидовать... А на его место, уже на следующую осень, придёт новый, молодой бык, который и продолжит существование оленьего рода в этой таёжке...
  Старый охотник ещё помолчал а потом со вздохом завершил сказанное: - Дай бог, каждому из нас, так умереть...
  Однако, такие невесёлые мысли, ещё долго преследовали Андрея, при воспоминании об олене Сивом. Но со временем, они потеряли переживательную остроту, и на их место пришла гордость, за то , что он добыл такой замечательный трофей, за которым охотники профессионалы, иногда, гоняются всю жизнь...
  ...Уже спускаясь с мешком мяса, привязанным к самодельной "поняге", сделанной из берёзовой рагульки, опытным, деревенским лесовиком Василием Васильевичем, в темноте, по опасной и узкой таёжной тропинке к заливу, где осталась лодка, вытирая пот выступавший обильными каплями на лице, Андрей утешал себя, вспоминая афоризмы из "Бхагават - гиты". "Никто не убивает и не бывает убит сам, без произволения Единого, того, кто правит миром живых и мёртвых" - повторял он про себя это древнее изречение, совсем не испытывая облегчения от осознания этой великой истины...
  ... Водохранилище, переплыли уже ночью, и причалив в заливчике рядом с домиком Егеря, перенесли мясо в сени, и накрыли его брезентом... Потом в домике зажгли свет и включив электроплитку, стали жарить на большой сковородке печень и куски филе, вырезанного из грудинки. Аромат свежеприготовленного, с лучком и чесночком, сочного и вкусного мяса, распространился по дому. И уставшие, проголодавшиеся охотники проглатывая слюну, то и дело подходили к плитке и втягивали запах, ноздрями.
  " Мы сейчас, немного напоминаем наших диких предков, ожидающих раздачи еды, после охоты на мамонта - подумал Андрей и невольно улыбнулся, поглядывая на похудевшее, озабоченное лицо Егеря. От переживаний этого вечера и тяжёлой работы по переноске мяса, и лицо Андрея тоже осунулось и словно постарело - в уголках глаз проявились мелкие морщинки...
  Василий Васильевич, чтобы заполнить возникшую паузу, стал вспоминать давно прошедшие времена, ещё до строительства ГЭС, когда Ангара ещё была нормальной рекой, - быстрой, чистой и рыбной.
  - Меня ведь и в армию не взяли, тогда, во время войны. Создали у нас в Большой Речке бригаду профессиональных рыбаков и мы рыбу ловили во все времена года. Это было нашей работой, и попробуй не выловить сколько положено по плану. А план был по многу тонн и потому, река стала нашим местом работы. Вот тогда я и ноги застудил, отчего сейчас и маюсь. Бывало стояли в ледяной воде по целым дням. А зимой во льду сверлили дырки и опускали сети в воду, а потом следили, чтобы "лунки" не перемерзали...
  Василий Васильевич, сидя на одной из кроватей, откинулся к стенке и тогда стало видно, как похудело его лицо. От перенапряжения и усталости, под глазами образовались тёмные круги, но он добродушно улыбался, искренне радуясь охотничьей общей удаче и этому позднему ужину...
  - Тогда ведь резиновых сапог не было, а были поршни, сшитые из обработанной по специальной технологии, лосиной кожи - рассказывал он. - Они были выше колен, и потому, если хорошо пропитаны нерпичьим жиром, то воду не пропускали. Мы в них заходили в реку выше колен и стояли там часами. А вода-то была в Ангаре быстрая и ледяная, даже летом... Иногда ноги так закоченеют, что из воды с трудом выходишь. Вот с той поры и стали ноги побаливать, а сейчас уже и ходить то трудно... Он широко улыбнулся...
  - Разве, что вот так, на близкую гривку, на охоту сбегать сил хватает, особливо, если с хорошими ребятами, да с добычей возвращаешься...
   Когда, наконец сели за стол, Егерь, из своих запасников, достал бутылку водки и разлил по гранённым стаканам...
  - Ну за первого добытого быка! Это настоящее событие в охотничьей жизни - улыбаясь, произнёс короткий тост старый охотник, и поморщившись выпил содержимое стакана в несколько маленьких глотков. Андрей опрокинул стакан одним махом и потом стал закусывать горячей и вкусной олениной, глотая первые куски жаркого почти не жуя. Его сотоварищи не отставали, ели с удовольствием и хвалили вкус мяса...
  Через несколько минут, выпитая водка размягчила натруженные мышцы, Андрей внутренне расслабился и впервые, пожалуй, за весь вечер, искренне порадовался удаче и даже загордился, что с первого раза добыл такой замечательно крупный экземпляр, с прекрасными рогами, из которых Василий Васильевич, советовал вместе с головой сделать на стену чучело... После второй рюмки водки, начались весёлые охотничьи разговоры, когда ни рассказчик, ни слушатели времени не замечают - настолько бывают увлечены воспоминаниями и новыми впечатлениями...
  Свет в избушке горел ещё долгое время, и охотники, допив водку и наевшись до отвала свеженины, ещё неспешно пили чай и слушали рассказы Василия Васильевича, который вновь почувствовал себя молодым и увлечённо вспоминал множество случаев произошедших с ним на изюбриной охоте!..
  - Однажды, я вот так же трубил на той стороне, и задержался на гривке. Ночи, по осени, не такие холодные, как по весне, вот я и решил заночевать, у ручейка. Развёл костерок, вскипятил чаю и пока пил чай да укладывался спать, услышал как пара быков, с разных сторон пришли к моему костру, и трубили каждый раз, как в костре горящая ветка стрельнет. Я отошёл от огня чуть в темноту, и мне тоже показалось, когда костёр потрескивал, что это бык - олень крадётся в темноте.
  Тьма стояла тогда чернильная. Не видно было вытянутой вперед ладони. И как-то страшновато становилось от этой дикой оленьей страсти! А быки-то "пели", в тот вечер, совсем рядом! Как завоет-зарычит, так душа от страха в пятки уходит. Столько страсти и ярости в этой песне первобытной... А тут ещё глухая тайга и ночная темень кромешная... Ведь в человеке этот животный страх ночи и темноты, по сию пору сохранился. Даже сейчас, когда и ружья есть и сильные фонарики, которыми можно зверя в темноте высветить и стрелить, всё равно страх захватывает человека откуда то из изнутри и поделать с этим ничего не можешь...
   - Ту ночку, я на всю жизнь запомнил... Тогда, после войны, зверя в окрестных тайгах много было и во время гона, можно было услышать по пять - шесть быков с одного места... А в тот раз, после полуночи, быки вокруг, словно взбесились и я слышал, как они схватывались между собой, стуча рогами и ломая ветки деревьев и кустарников... Я, конечно, почти всю ночь не спал, а уже на рассвете, вылез на гривку, и спрятавшись за выворотень, начал тоже трубить, быка подманивать. В этот момент, когда ещё не совсем рассветало, я вдруг увидел, что метрах в двадцати от меня, за упавшей валежиной, что - то большое и тёмное двигается и "плывёт" мимо, почти неслышно. Я ружьё вскинул, а потом вдруг понял, что это не изюбрь!
  Меня, вдруг, словно огнём опалило! Я понял, что это большой медведище подкрался ко мне на мою трубу, надеясь изюбря словить, пока тот в такой горячке... У меня, руки - ноги задрожали и я стрелять не решился. А медведь, наверное хватил мой запах, и тихонько ушёл, словно растворился в рассветных сумерках... Я ещё долго там неподвижно стоял, а потом, когда развиднело, решил к биваку возвращаться... Только я прошёл метров двести в ту сторону, тут, на моё счастье, молодой бычок из кустов, как прыгнет и по склону давай скакать от меня, в сторону вершинки крутого распадка. Потом, он на мгновение остановился, чтобы посмотреть, что вокруг делается, а я, в этот момент, его выцелил и стрелил. Он сразу и упал... У меня от радости сердце заколотилось... Я к нему бегом полетел, через кусты и по высокой траве. Подбежал, а он лежит, да справный такой бычишко, килограммов на двести... Я его обработал и давай мясо носить к берегу - там у меня гребная лодка была в камышах спрятана... Тогда ведь моторов ещё не было и все гребями ходили, и вниз по реке и против течения... Помню, как жена обрадовалась, что я мяса для семьи добыл на целый месяц. Помню, до Рождества этого бычка хватило...
  Василий Васильевич зевнул и закончил рассказ. - Ну а рыбы-то у меня в доме тогда не переводилось. Даже икра харьюзовая, банками всю зиму, до весны в подполе стояла... Он снова зевнул потёр усталые веки шершавыми ладонями... - Заработная плата тогда совсем маленькая была, но жили мы хорошо, нечего сказать. Бывало если праздник в доме каком - то, - пол деревни пили и ели по несколько дней. Еды на всех хватало...
  Вскоре охотники легли спать и Андрей, по привычке, пошёл ночевать в сени... Уже засыпая, он вновь и вновь в воображении, видел громадного быка - изюбря, медленно идущего по тайге и разбрасывающего ветки кустарников своими большими, толстыми рогами. Теперь, его голова, завернутая вместе с рогами в мешковину, лежала в углу, и Андрей мог до неё дотронуться, вытянув руку из спальника...
  
  ... После той охоты, Андрей зачастил к Егерю. Иногда, они уходили вдвоём в тайгу на несколько дней, а иногда, когда Егерь был занят, он ходил один. Но чаще, они вдвоём, "службу правили" и браконьеры в округе стали их побаиваться. Прошёл слух, что егерю помогает какой - то молодой студент - охотовед, и браконьеры насторожились... В процессе этих рейдов, Егерь с Андреем, отобрали у браконьеров несколько ружей, а однажды, забрали и карабин. Но это интересная и поучительная история, о которой надо рассказать подробнее...
   Дело было в позднее предзимье, когда вся листва уже облетела и несколько раз падал небольшой снежок, который по низким местам растаял, а на хребтах лежал тонким слоем, правда кое-где с проталинами. Было достаточно холодно, особенно на воде и потому, Егерь и Андрей, плавая на лодке, одевались почти по зимнему и даже шапки-ушанки на головы натягивали...
  Однажды, проплыв вдоль берега водохранилища, высматривая "самодеятельных" охотников-браконьеров, они остановились на берегу залива пади Змеинка и решили сварить чай, чтобы перекусить и согреться. Только они вышли на берег, как, где - то вверху, на перевальном хребте, заросшем смешанным лесом, километрах в трёх от залива, щёлкнул сухой выстрел, потом второй, третий... И по звуку оба определили, что стреляли из винтовки.
  Андрей глянул на Егеря и тот спросил: - Ну что, попробуем задержать?
  Андрей молча кивнул головой...
  Втащив лодку повыше на берег, они, оставив в ней ватники и шапки, быстрым шагом устремились по мокрой тропе в сторону перевала. Оба, не сговариваясь решили, что "браконьеры", идут по водораздельному хребту, справа, в сторону дачного посёлка Уладово, на берегу, ближе к Байкалу и потому, соразмеряя своё движение по времени, после половины пологого подъёма, сошли с тропы, и стали идти дном, постепенно сужающейся, заросшей высокой травой и кустами черёмухи, пади.
  Шли быстро и хороший ходок Андрей, тем не менее едва поспевал за длинноногим и выносливым Егерем. Не обращая внимания на встреченные следы косуль и зайцев, набивших уже небольшие тропы в молодых осинниках, не переводя дыхания, стали взбираться на крутой склон, поднимающийся на перевал. Идти было трудно, потому что ноги, даже в резиновых сапогах, скользили по влажному снегу. Стало жарко и Андрей, то и дело вытирал ладонью капли пота, стекающие со лба на нос и брови...
  ... И так удачно они рассчитали свой подъём на водораздел, что когда склон уже заканчивался, переходя в седловину, справа среди деревьев, преследователи заметили мелькающие тёмные фигурки браконьеров. Перпендикулярно сближаясь, они все, вдруг увидели друг друга! Браконьеры, конечно испугались незнакомых людей - а они были с ружьями и в ответ на приказ Егеря, остановились.
  Сойдясь ближе, метров на десять, Андрей, по отработанной уже методике "задержания", остановился, снял ружьё с плеча и взял его на изготовку. А Егерь подошёл к испуганным, неожиданным появлением "егерей", браконьерам, достал егерское удостоверение и показал им страничку со своей фотографией.
  Мужички были в возрасте, и потому наверное, даже не пытались сопротивляться, а в ответ на просьбу показать ружьё, безропотно согласились и отдали его. Егерь привычно переломил ружьё, посмотрел, что патрона в патроннике нет, снял цевьё, и отдал ружьё владельцу, а цевьё передал Андрею...
  Потом Егерь, что - то заметивший чуть ранее, поглядывая под ноги, прошёл по следу браконьеров отпечатавшемуся на неглубоком снегу. Андрей, по-прежнему стоял в полной готовности, сжимая ружьё двумя руками, так, что всем троим нарушителям было неловко и неприятно наблюдать за его напряжённой фигурой, готовой к немедленному действию. Егерь между тем, чуть отступил от следа, пошарил ногой в снегу и поднял с земли карабин, заметно отличавшийся своим тонким стволом от обычного ружья...
  - Это ваш карабин? - спросил он угрожающе, хотя было очевидно, что браконьеры бросили карабин в снег, как только увидели фигуры преследователей, одетых в егерскую зелёную униформу. - Н-нет... Мы впервые это видим... - выдавил коренастых мужик в тёмной меховой шапке с загнутыми вверх ушами, шедший в этой компании первым. Видимо, ему и принадлежал карабин... - Будем составлять протокол - продолжил Егерь по инструкции, но мужики подавленно молчали, а первый уже сердито добавил: - Мы и знать не знаем, чей это ствол... - Хорошо - ответил Егерь, - тогда мы это оружие передадим в городское общество охотников с приложенным протоколом, и тогда вам там придётся всё подписать... Он закинул "трофейное" оружие за плечи и развернувшись, они с Андреем, стали уходить вниз, в сторону водохранилища. К тому времени наступили в тайге ранние осенние сумерки и приблизился серый мрачный вечер. Небо было закрыто влажными, тяжёлыми тучами, медленно плывущими низко над землёй и потому, в тайге было ещё темнее и неприветливей. Но вниз идти было намного удобнее и приятели, почти бежали, очень быстро спускаясь по знакомому пути...
  Андрей, идущий сзади, иногда останавливался, поворачивался и тщательно осматривал ближайшие окрестности. Он опасался, что пришедшие в себя, лишённые карабина мужички, могут кинуться их догонять в надежде отбить запрещённое в тайге оружие. Для них, эта история могла окончится уголовным преследованием и Андрей, ставя себя на их место, беспокоился и проверял, нет ли "хвоста"... К лодке спустились уже почти в темноте, быстро оттолкнули её от берега и заведя мотор понеслись на противоположную сторону водохранилища, в сторону Ершей...
   Высадившись подле егерской избушки, друзья вошли в дом, и спустили овчара Рифа, на длинную цепь, которой хватало, чтобы собака, в случае тревоги, почти кругом обегала избушку...
  Когда успокоились и уже ужинали, егерь неожиданно улыбнулся, не удержавшись, ещё раз осмотрел карабин и предположил: - Если мужики за карабином не придут, то мы его себе оставим... Я давно хотел завести себе нарезное "ружьё", потому что с ним можно по настоящему охотиться и на марянах и с подхода стрелять любого зверя метров на сто - сто пятьдесят... Андрей промолчал, но внутри удивился и не одобрил намерений Егеря. "Это нечестно - подумал он. - Чем же мы сами тогда отличаемся от этих мужичков?"
  ... Но проблема разрешилась сама собой. Дня через три, к Егерю в гости пожаловал Алексей Иванович, начальник городского общества охотников. Андрей тоже присутствовал при этом посещении...
   Алексей Иванович, солидный, высокий мужчина лет около пятидесяти, в модной, крытой коричневым брезентом мягкой меховой шубе, войдя в избушку и поздоровавшись, пригласил Егеря на улицу... Там они о чём - то поговорили и вернувшийся, хмурый и неразговорчивый Егерь, достал завернутый в брезент карабин и вынес его на улицу, а возвратился один, и с пустыми руками. Пока Алексея Ивановича не было, он, поглядывая через окно на улицу, мрачно прошептал. - Он с этими мужиками приехал. Просит, чтобы я отдал им карабин. Штраф, якобы они уже заплатили, а за беспокойство передают нам коньяк и какую - то закуску...
  Андрей, невольно с облегчением вздохнул. Если честно, то ему было немного жаль незадачливых браконьеров, а законы тогда были такие, что за хранение нарезного оружия, вполне можно было попасть в тюрьму. И потом мужики эти были в отличии от многих молодых нахалов, смирные, на скандал не набивались и оскорблять задержавших их егерей, не решились...
  Чуть погодя, в домик вновь вошёл Алексей Иванович, неся в руках сверток в котором оказалась бутылка греческого коньяку и балык красной рыбы, которого просто так, в магазине, тогда ни за какие деньги нельзя было купить... Не садясь, Алексей Иванович разлил коньяк на троих, и нарезав балык, поднял стакан с коньяком и проговорил: - Давайте выпьем и всё об этой неприятной истории забудем. Мужички эти хорошие, урок они получили, и теперь забудут, как в тайгу даже с ружьями ходить!
  Он выпил, занюхал корочкой, потом сделал бутерброд с тонко нарезанными пластиками маслянистого, почти прозрачного балыка красной рыбы, и со вкусом закусил...
   На этом та история и закончилась, а Егерь и Андрей скоро о ней забыли...
  С того времени прошёл год и приятели совершили множество интересных, а иногда и добычливых походов по окрестной тайге. Егерь знакомился со своим участком составляющем, в общей сложности несколько сотен квадратных километров, а Андрей сопровождал его в этих путешествиях, но иногда выходил в тайгу и в одиночку, посидеть вечерок на дальнем солонце или переночевать в одном из таёжных зимовий, рассыпанных по укромным местам этих необъятных, диких таёжных просторов...
  
  Но вот, вновь наступило замечательное время изюбриного рёва...
  Егерь, после длительных тренировок, освоил изюбриный манок-трубу, и вполне сносно подражал голосам оленей: и песне старого, грубо - басовитого быка, и "воплям" молодого, ещё тонкоголосого изюбря.
  Наконец, в один из светлых и ясных сентябрьских вечеров, прихватив с собой одного из охотников - утятников, ставшего частым гостем егерского дома, они сели в лодку и быстро, по диагонали, переплыв водохранилище, причалили в тихом, большом заливе, покрытом, по берегам, чистым берёзовым лесом. Оставив спутника подле лодки, друзья, по тропинке, стали подниматься на водораздельный хребет, поглядывая по сторонам и временами ненадолго останавливаясь, чтобы послушать окружающий лес, притихший перед закатом. Золотое солнце, словно нехотя, медленно садилось за горизонт, и охотники заторопились, боясь опоздать и не услышать первые пробные "песни" оленей-быков...
  Поднявшись на водораздельную гриву, они остановились в редком молодом осиннике, с хорошим обзором по кругу. Присев на поваленное весенними бурями дерево, восстанавливая сбившееся от быстрого подъёма дыхание, стали напряжённо вслушиваться в окружающую их тёплую тишину наступающих сумерек...
  В какой-то момент, Егерь глядевший в противоположную от Андрея сторону, напрягся, потом вдруг тихонько засмеялся и показал недоумевающему другу, куда-то вперед, в сторону заросшей плоской площадки, справа. Андрей пригляделся, и тоже, отчётливо различил среди молодого березняка и высокой травы, силуэт оленя- матки, которая спокойно паслась, неторопливо переходя с места на место и опустив голову в траву... Охотники, беззвучно жестикулируя, посмеялись над неосторожным, доверчивым зверем, и вскоре, матка зашла за купу деревьев и исчезла из виду...
  Первые тени вечерних сумерек накрыли долину по глубоким низинам, и в этот момент, Егерь поднялся, достал трубу из чехла, и облизав губы, пересохшим от волнения языком, приложил к правому углу рта мундштук и втягивая в себя воздух, затрубил, звонко и весело. Таёжные дали ответили невнятным эхом и вновь наступила тишина. Молодые охотники ещё не знали, что опытные быки, могут тихонько подходить друг к другу, часто без голоса, выслушивая и вынюхивая возможного противника, а уже убедившись, что гонная песня не "подделка", начинают реветь в ответ...
   Тишина стояла непередаваемая. Легкие порывы ветра, иногда проносились над деревьями, шевелили золотые листочки на берёзах и казалось, что деревья вдруг в непонятном беспокойстве, трепетали, начинали дрожать, казалось чувствуя неведомую опасность...
  Через время, Егерь протрубил ещё раз и вновь ответом ему было только далёкое эхо... Андрей напряжённо прислушивался и в ушах, иногда, от непривычной сосредоточенности, что-то шуршало и потрескивало...
  Время летело незаметно и вот уже плотные сумерки опустились на окружающую тайгу и видимость сократилась до пятидесяти метров... Егерь протрубил ещё раз и какое-то время друзья прислушивались, вращая головами в разные стороны...
  И вот, когда они совсем уже собрались уходить, Егерь, вдруг вздрогнул, схватил карабин, и прицелившись куда-то вперёд и влево, чуть в горку, не мешкая нажал на спуск. Гром выстрела прокатился над засыпающей тайгой и вновь сонная тишина обволокла окрестности...
  Андрей, напряжённо всматривался в сторону выстрела - он, в наступившей полутьме, так и не успел рассмотреть, в кого стрелял его приятель...
  Егерь после выстрела, почти закричал: - Упал! Я видел как он упал! - и показав рукой направление, стал подниматься по пологому склону чуть вверх и влево. Андрей последовал за ним... И только подойдя на десять метров, они оба различили, лежавшего в траве убитого, неподвижного оленя... Подходили к нему осторожно, держа карабин на изготовку, и только шагов за пять, не доходя до желтеющего светло-рыжим мехом оленя, они поняли, что зверь уже неживой...
  Каково же было их разочарование, когда они, на крупной, но аккуратно скроенной голове оленя не увидели рогов и поняли, что это оленуха, нечаянно попавшая под выстрел, когда она сближалась с воображаемым оленем-быком...
  Но делать было нечего. Оправдываться теперь было не перед кем, да и незачем. Произошла роковая ошибка, которая часто случается с молодыми охотниками, теряющими голову от волнения, вызванного азартом... Огорчённо и искренне повздыхав, охотники стали разделывать оленуху. Снимать шкуру, было очень легко, потому что шкура отходила от тела одним нажатием кулака - левая рука тянула за край шкуры, а правый кулак нажимал на место где кожа касалась мяса...
  За время увлечения охотой, Андрей уже научился не бояться крови и воспринимал разделывание добытого зверя, как нелёгкую, но необходимую работу. Зато всё добытое ими, съедалось без остатка, потому что времена тогда, в России были полуголодные и мясо дичи, нравилось не только охотникам, но и их домашним. К тому же, охота, будила в Андрее полузабытые охотничьи инстинкты и удачная добыча всегда добавляла уверенности в себе...
  Когда вскрыли внутренности и дошли до небольшого вымени, оттуда, струйками потекло молоко и Андрей, как всякий "природовед", захотел попробовать этого оленьего молочка. Оно оказалось, вкусным, жирным и немного сладковатым и даже приятным на вкус. "Немногие охотники, могут сказать, что знают вкус оленьего молока - думал он, старательно работая острым охотничьим ножом, продолжая снимать шкуру.
  Егерь, вздыхая, поделился своими опасениями...
  - Эта матка, наверное телёнка ещё кормила, хотя обычно, к этому времени, телята уже на травяной корм переходят. Будем надеяться, что телёнок уже может самостоятельно прокормиться - словно извиняясь перед Андреем, говорил он. - До зимы, он ещё подрастёт и потому вполне может выжить. Они ведь в начале зимы в стадо сбиваются и ходят по тайге во главе с маткой-вожаком...
  Видно было, что Егерю, культурному охотнику, было не по себе от этой роковой ошибки и потому, проговаривая всё это, он успокаивал и сам себя...
   Когда разделав оленуху и уложив мясо в полиэтиленовые мешки, спрятали добычу под трухлявый пень, чтобы вернуться сюда назавтра, по свету, приятели с облегчением вздохнули, - в тайге уже наступила ночь. Вырезав печень и несколько кусков грудинки, для праздничного ужина, Егерь с Андреем, быстро зашагали вниз, к водохранилищу, где их ждал оставленный у лодки утятник Варфаломеев - Андрей наконец вспомнил его фамилию...
  Варфаламеев, уже заждался охотников, и услышав выстрел, надеялся, что они добыли гонного зверя. Егерь не стал распространяться о своей ошибке в сумерках, и сказал, что добыли молодого оленя. Варфаломеев, в свою очередь, стал с восторгом рассказывать, что целый вечер, следил за "гаремом", крупного оленя - быка, с несколькими матками в стаде, кормившихся на противоположном берегу неширокого залива...
  - Я видел всё происходящее в бинокль, и это было как в театре! Я видел каждую подробность в движениях красивых, сильных тел, этих крупных таёжных зверей. Бык был силён и красив. Но он был и очень жесток и зол. Если матки не слушались его, то он начинал их бить копытами и рогами, преследуя на тяжёлом галопе, заложив острые рога за голову и угрожающе хрюкая. Одну он всё -таки догнал и оседлал всей массой, а матка подчинилась ему, уже без кокетства и уловок...
  ... Видно было, что Варфаломеев, опытный охотник, был потрясён увиденным и переживает эту неожиданную встречу, как подарок судьбы. А у Андрея, естественно встал вопрос - почему бык не откликался на Егереву трубу? Он подумал, что наверное, когда быки уже с "гаремом", то они становятся более уравновешены и не очень стремятся к захвату новых "подруг". Или, может быть только этот бык был таким в силу своей занятости? Андрей, фантазируя, представил себе специфическую занятость быка и невольно улыбнулся...
  Варфаломеев, долго не мог успокоиться, и когда они, уже в полной темноте, переплывали водохранилище, он несколько раз оглядывался в сторону покинутого залива, видимо продолжая переживать и обдумывать увиденное. Он был настоящий охотник-любитель, к тому же страстный собачник...
  Андрей, вспомнил, что у Варфаломеева, есть пара легавых собак, самого высокого класса. Он этих собак, видел раз на берегу залива, где Варфаломеев, привычно, согласно давней традиции, стрелял уток, ставя палатку и проводя там по нескольку дней, после открытия охоты. И всегда он был с добычей, так как был хорошим стрелком и к тому же приезжая надолго, не суетился и сидел в скрадке спокойно и подолгу.
  Одна его собака была чрезвычайно умной и хорошо натасканной - Варфаломеев был каким-то собаководом - экспертом. Эта его собака, после выстрела, почти уже, или ещё в темноте - утиный лёт бывает и вечером, на закате и утром ещё на рассвете - после выстрела хозяина бросалась в воду, ориентируясь по слуху, на место падения утки. При этом, хозяин, делал ей наводку, когда она уже плыла по воде заросшей камышами в поисках упавшей битой птицы. Варфаломеев, если замечал в какое место утка падала, кричал собаке с берега: - Левее держи... Левее!
  ...И собака, послушно поворачивала в нужную сторону. Хорошо знала она и команду "правее". Наблюдать за дрессированной собакой было интересно и поучительно. Такой согласованной работы охотника и собаки, прежде Андрею никогда не приходилось видеть и он смотрел на всё происходящее с искренним удивлением...
  ... Приплыли к избушке Егеря уже в полной темноте, и закрепив лодку, пошли жарить свеженину. Егерь, как и многие охотники был хорошим поваром...
  Через полтора часа, он приготовил такую оленью печень, пожаренную в сливочном масле с лучком, что Варфаломеев и Андрей съели по большому куску и "усугубили" нежной грудинкой. Они не один раз хвалили повара за изысканное блюдо и Егерь расплывался в улыбке - ему тоже мясо понравилось. Оленина, может быть самое вкусное мясо из мяса всех копытных, а если это молодая матка, да ещё и блюдо хорошо приготовлено, то можно "язык проглотить" от довольного восторга...
  ... Когда Андрей, приехал к Егерю на следующей неделе, тот рассказал ему, что познакомился с двумя симпатичными охотниками, изредка приезжающих в пансионат одного из подразделений вычислительного центра при местном университете. Они жили там субботу и воскресенье, и приглашали его, прийти к ним в гости. Андрей не раздумывая согласился и вот под вечер, они постучали в двери большого дома сложенного из бруса.
  Несмотря на внешнюю непрезентабельность, внутри всё было отделано со вкусом, а в гостиной, куда их пригласил один из хозяев пансионата, Саша, на полу был постелен ковёр, а на стене висела большая, хорошо выделанная шкура медведя. Второй хозяин - Боря, тотчас же поставил чай и вскоре принёс на подносе чашки и заварник, из которого хорошо пахло свежезаваренным индийским чаем. На овальном столе, посреди гостиной появились вазы с печеньем и конфетами.
  Под чай, постепенно разгорелась беседа. Выяснилось, что Саша с Борей, заядлые охотники и родом из Забайкалья. Там, они не один раз ходили в тайгу на изюбриный рёв, и узнав, что в окрестностях Ершей, в дальних зимовьях, можно попробовать добыть зверя и хорошо провести время, стали проситься в тайгу, вместе с Егерем и Андреем. После разговоров с Егерем, не откладывая, в канун двух выходных, решили уже утром отправиться в вершину речки Бурдаковки, где в неприметном, еловом распадке было спрятано хорошее зимовье, срубленное в своё время охотниками городского охот общества. Ходу туда было километров тридцать, по старой гребневой дороге, а потом по руслу самой речки, где по правому берегу, с давних пор была пробита лесовозная дорога, уходящая в большую долину речки Ушаковка... Вскоре, простившись, Егерь и Андрей, ушли к себе в избушку, а Саша с Борей, стали собираться и готовиться к походу.
  Из этих двоих, как отметил про себя Андрей, Саша был более опытным охотником, а Боря только поддакивал ему, соглашаясь почти во всём. К тому же Саша был начальником вычислительного центра и этот пансионат, выстроили здесь по его задумке. Боря же был его школьным другом и известным спортсменом, и они, ещё в Забайкалье, частенько уходили в тайгу на каникулах и в отпуске, чтобы поохотиться и хорошо провести время...
  А наши друзья, возвратившись в избушку, не торопясь собрали рюкзаки, положили в каждый по буханке свежего хлеба, а всё остальное было уже привычно приготовлено в каждом рюкзаке... Спать легли пораньше, и перед тем как лечь, Андрей вышел на улицу.
  - Вокруг, стояла необыкновенная тишина. В тёмном, непрозрачном небе как - то мутно и бледно светили звёзды и было непривычно тепло. Про себя, Андрей отметил, что в природе назревают какие - то неведомые изменения, и думалось, что такая тёплая и тихая погода, долго не продержится. Так и оказалось...
  Проснулись Егерь с Андреем рано и ещё затемно вскипятили чай и поели без аппетита. Потом начали собираться в поход. Андрей проверил, все ли у него на месте в рюкзаке и убедившись, успокоился. Он свой рюкзак не разбирал, даже дома. Поэтому и котелок, и кружка с ложкой, и лесной топор, привычно позвякивали внутри рюкзака, когда он встряхивал его за пропотевшие брезентовые лямки. Привычный запас сухой бересты в полиэтиленовом пакете, тоже был, как обычно заложен в боковой карман. Оставалось положить в рюкзак продукты в отдельном мешочке и всё было готово к очередному лесному путешествию...
  Выйдя на улицу, чтобы покормить собак, оба приятеля насторожились. Мутный свет утра едва пробивался с серого неба, полного мятых, влажных туч, откуда, вот-вот должен был пролиться дождь или посыпаться снег, первый за долгое время предзимнего ожидания. Кругом, по - прежнему было тихо, и казалось, что мрачное небо придавило все звуки, законопатив их давлением влажно-липкого воздуха. Егерь с Андреем переглянулись, но промолчали, потому что комментировать происходящее было бессмысленно и вовсе не хотелось портить предстоящий поход, отрицательными эмоциями...
  Вскоре, с шутками и прибаутками, появились заспанные Саша с Борей, и стали делиться опасениями, что днём будет снег. Однако это никого не разочаровало - ведь в такое время года, снег необходимый атрибут таёжного похода и к этому все его участники были готовы...
  Когда охотники выходили на дорогу, ведущую в сторону далёкой зимовейки, с полутемного покрытого плотным одеялом серых туч неба, посыпался лёгкий снежок, постепенно переходящий в густой и плотный, словно ватная завеса на новогодней елке. Снежинки, будто нанизанные на раздуваемые лёгким ветром, длинный нити, с лёгким шуршанием падали с неба, задевая за ветки и хвою деревьев, ограничивая видимость и оседая мягким, чисто-белым покрывалом, на остатки предыдущего снегопада и серую, придавленную к земле утренними заморозками, траву. Деревья в лесу тихонько гудели под ветром, в неодобрительном ожидании долгого ненастья...
  Андрей, ещё с армейских времён, наученный не обращать внимания на препятствия в осуществлении задуманного, к непогоде относился философски и потому весь сосредоточился на радости предстоящего приключения. Времена наступили охотничьи, а то что падал снег, так это даже хорошо. Завтра будет пороша, свежие следы и можно будет не сомневаться в их давности.
  Он умел в самом неудачном начале увидеть положительные продолжения, за что его и ценили многочисленные приятели и подружки - он всех умел заразить своим спокойствием и оптимизмом и потому, с ним всегда было легко и просто...
  Дорога шла на водораздельный хребет и чем дальше "отряд" охотников уходил от избушки Егеря и от большой, не остывшей ещё после лета, воды водохранилища, тем больше снега было на земле.
  Грей, - лайка Егеря, - наконец - то отпущенный с цепи, галопом скакал по окрестностям, отыскивая припорошенные снегом запахи, и вдыхал воздух полными лёгкими, отчего временами, вдруг начинал кашлять, отхаркивая слизь, забивавшую горло. Овчарку Рифа, как обычно оставили дома, под надзором соседей, хотя, каждый раз, как хозяин уходил надолго, он поднимал истерический вой и долго не мог успокоится...
  ... Отойдя километра на три от байкальского тракта вглубь тайги, остановились и обсудили дальнейшие совместные действия. Идти всем вместе, вчетвером, казалось не очень разумным и потому, Егерь с Сашей, и с Греем, решили пойти вперёд , а Андрей с Борисом, согласились чуть поотстать и вообще, зайти в намеченное для ночёвок, далёкое зимовье, с другой стороны.
  Когда тёмные фигуры Егеря и Саши скрылись за очередным поворотом дороги, тронулись в путь и Андрей с Борей. Вскоре, они, свернули с дороги направо, по давно неезженному отвороту и не торопясь, двинулись по зарастающей молодым осинником лесной дороге. Андрей, эти места знал уже довольно хорошо и потому, решил пройти свой отрезок пути прямо по тайге, используя попутные тропы и зарастающие дороги...
  Боря, здоровый и тренированный хоккеист, ещё недавно игравший за известную армейскую команду, чувствовал себя уверенно и согласился с таким планом...
  Через полчаса, охотники вышли на небольшую поляну в лесу, на закрайке которой, уже полузаросшая молодым осинником, стояла брошенная деревня, выглядевшая загадочно и даже трагично. Молодые деревья росли порой прямо вплотную к бревенчатым стенам, а сквозь провалившиеся крыши, иногда изнутри, пробивались вершинки тоненьких берёзок.
  Андрей вспомнил, что сосед егеря, дядя Вася, по деревенскому прозвищу Ленский Бурундук, (он родился на Лене и потому сам называл себя так) как- то рассказывал, что после войны в этих лесах жили ссыльные литовцы, которые выстроили себе дома и занимались лесоповалом, вывозя заготовленный лес поближе к байкальскому тракту.
  Дома, были выстроены ими по всем правилам строительного искусства, аккуратно и мастеровито и потому, даже по прошествию тридцати лет, сохраняли срубы почти нетронутыми гниением.
  Осматривая, крайний к дороге дом, Андрей озирался в поисках других примет долгого житья людей на одном месте, но кроме молодого лесного подроста, ничего не замечал. Он, вглядываясь в мрачные таёжные дебри, окружающие брошенное поселение, вдруг мрачно подумал, что здесь когда - то, жили и умирали люди привезённые сюда против их воли. И потому, эту покинутую людьми, заброшенную деревню, до сих пор окружала аура страданий и тоски по покинутой родине. А в плохую погоду, мрачное впечатление от увиденного, только усиливалось...
  ...В этой прибайкальской тайге, ему и раньше приходилось выходить на места былой жизнедеятельности людей. Это бывали брошенные и зарастающие покосы, иногда остатки домовых фундаментов, а иногда и сами дома, полуразвалившиеся, с остатками надворных построек, заросших густой и высокой травой... Он уже не раз отмечал, что раньше, в тайге жило и работало намного больше людей, чем сейчас. Люди пилили и корчевали лес, на красивых полянах, часто на берегах речек или ручьёв, строили поселения, обзаводились простеньким хозяйством, женились, плодились, работали на множестве лесных полукустарных производств, таких как скипидарные заводики или участки лесничеств и даже леспромхозов...
  Однажды, уже под вечер, выходя к таёжному зимовью, Андрей, среди густого леса, вдруг увидел не заросшую опушку и посередине, среди разрастающихся кустов ольшаника и высокий чёрный крест, сделанный из долго не гниющей лиственницы. В сумерках, этот крест, сделанный из толстого прочного бруса и возвышающийся над поляной метра на три, насторожил и даже смутил его. По форме, и размерам, как он позже разузнал, этот крест напоминал захоронения прибалтов - католиков и тогда он понял, что попал на небольшое кладбище, на котором хоронили умерших, здесь, в Сибири, ссыльных...
  Лет тридцать назад, все ссыльные, отбыв свой срок, уехали назад, в Прибалтику, а местные деревенские, которые были с ними знакомы, или состарились или быстро поумирали - страшная война, многим людям сократила сроки их жизни. Таким образом, преемственность человеческой памяти нарушилась, и сегодня, об этих поселения, вспоминают только историки-краеведы.
  "Сегодня, - размышлял Андрей, - о тех временах все уже забыли, а молодые никогда и не знали. Им это было неинтересно, а воспоминания о войне, со временем стали похожи на романтические истории, с хорошим концом, когда все победители возвращались с войны весёлыми и здоровыми..."
  ... А снег всё шёл и шёл и мрачный день незаметно перевалил через полдень. Лес стоял, покрытый тяжёлым белым покрывалом и с небес, по - прежнему, тихо падали густым занавесом, крупные снежинки... В какой то момент, понимая уже, что им придётся ночевать в полдороги до зимовья, Андрей ещё раз посмотрев на компас, махнул Боре, идущему чуть позади, и свернул влево. Они теперь, двинулись прямо в сторону кордона, старясь выбирать места для прохода, без ветровала и валежника, не заросшие кустами ольшаника...
  ... Обходя очередные заросли ольхи, запорошённые пушистым снегом, на неровной белой поверхности, под крупными соснами, задерживающими своими хвойными густыми кронами снегопад, далеко впереди, Андрей увидел какие - то крупные вмятины. Подойдя поближе, он различил крупные медвежьи следы и помахал рукой, привлекая внимание Бориса, - тот шёл позади в десяти шагах, но смотрел уже только себе под ноги. Потом, они вместе постояли склонившись над свежими следами и Андрей, почти шёпотом спросил Бориса: - Зверь прошёл здесь, всего часа два назад! Ну что, будем следить медведишку!?
  Борис, не глядя на Андрея, отрицательно покачал головой и возразил. - Но ведь ребята будут нас ждать в зимовье... Да и потом, вряд ли мы его достанем за оставшееся светлое время, а ночевать на снегу, перспектива невесёлая...
  Андрей разочарованно вздохнул, покрутил головой то влево, то вправо, определяя в какую сторону мог уйти "хозяин тайги", посмотрел в закрытое серыми тучами небо, потом глянул на часы и ещё раз перевёл взгляд на Бориса... Тот старательно прятал глаза, отвернувшись озирался по сторонам и Андрей почувствовал, что его напарник, уже жалеет, что пошёл с ним, а не остался с Егерем и Сашой...
  Делать было нечего, и Андрей, нахмурившись, продолжил путь на восток, в сторону лесного кордона...
  Он шёл и думал, что может быть, это единственная возможность в ближайшем будущем, добыть медведя и что жалко упускать такой благоприятный случай. Медведь, почти наверняка, где - то неподалеку, заготовил для себя берлогу, и ходит по тайге последние дни перед сильными морозами, чтобы вскоре залечь в неё на всю зиму. "Вот бы соследить и добыть медведя! - думал Андрей. - В два ружья, это сделать довольно просто, но вот дойти до зверя - это, конечно, проблема. Может придётся ещё и гонять его, когда он обнаружит преследование. Но, это можно было сделать, только тогда, когда и Борис будет хотеть этой добычи. А так, он всегда найдёт возможность оправдать свою лень или нерешительность...
  - Ах, как жаль! Как жаль!" - несколько раз про себя произнёс Андрей, и постарался переключиться на другое...
  День клонился к вечеру. И без того низкое мутно-серое небо, стало быстро темнеть, и уже волнуясь, Андрей прибавил шагу - надо было поскорее выходить на покосы, в долину, где можно идти и в вечерних сумерках, и в темноте, не боясь заблудиться...
  Вскоре, густой лес поредел, сосны словно расступились перед охотниками, а крупные деревья сменились тонкими стройными берёзами и впереди, сквозь заснеженные стволы, Андрей заметил прогалы, через которые была видна речная долина, покрытая лужайками - покосами, ровными как белое футбольное поле... Через десять минут, охотники уже бодро шагали по заваленной снегом дороге, с одиноким машинным следом, направлявшимся в ту же сторону, что и они...
  За рекой, темнел сосновый бор, позади стеной стоял крупноствольный лес, покрывающий пологие холмы, и только впереди, вдоль широкой речной долины, были чистые, открытые пространства, где уже чувствовалось давнее присутствие человека...
  Пройдя пару километров по белой, неприветливой, заснеженной "пустыне", приятели, уже в наступающих сумерках, увидели невдалеке, тёмный силуэт деревянной избы, в которой мерцающим огоньком светилось одинокое окно, а позади видны были и очертания надворных построек... Это был лесной кордон...
  Во дворе большого дома, стоял зелёный "Уазик", и Андрей понял, что у лесника Василия гости. Отворив двери, они услышали гул голосов и при свете большой электрической лампочки, висевшей под потолком, увидели широкий стол за которым сидело несколько мужчин в лесной одежде, видимо хорошие знакомые Василия, которые закусывали и выпивали, по домашнему, в отсутствии хозяина. Поздоровавшись, Андрей спросил, где Василий, и один из мужчин ответил, что его нет дома, а они только недавно приехали и тоже ожидают его.
  Скинув обледенелые рюкзаки в прихожей у порога, - в них, ещё во дворе сложили разобранные ружья, наши охотники, раздевшись - в доме топилась большая жаркая печка, на которой пыхтел весёлой струйкой пара большой алюминиевый чайник, - присели к кухонному столу, достали свою закуску и поужинали, запивая еду горячим и крепким чаем.
  Лица их, после дня проведенного на морозе, раскраснелись и почти сразу после еды захотелось спать. Андрей хотел дождаться Василия и перед тем как лечь, вышел во двор немного освежиться. Он стоял и дышал чистым прохладным воздухом - снег к тому времени закончился. Вдруг, он увидел, что через невысокие слеги прибитые к деревянным столбикам, ограничивающих надворный участок, перелезает какой-то мужик. Андрей насторожился, однако мужик, ещё не доходя до него, тревожно спросил: - Кто это?
  Андрей, по голосу узнав Василия, ответил: - Это Андрей... - а подошедший лесник, явно чего-то опасающийся, с облегчением вздохнул и спросил: - А в доме кто?
  Андрей коротко рассказал о приехавших в гости лесниках и о Борисе...
  - Я тут зверя добыл, и мясо привёз на мерине - немного волнуясь пояснил Василий. - Помоги мне мясо перегрузить в сарай. Мерина, я вот там в углу огорода оставил...
   Андрей, польщённый доверием лесника, пошёл вместе с Василием к лошади, понуро стоящей у забора. Но при приближении незнакомого человека, громадный и упитанный мерин с бочкообразной грудью, вдруг вскинулся головой явно с недружелюбными намерениями и Василий, хлопнув его по боку рукой, вполголоса заматерился: - Но-о-о... Балуй мне! - и обращаясь к Андрею заметил. - Ты с ним осторожней! Он посторонних не любит и начинает лягаться, если сзади подойдёшь...
  Опасливо косясь на мерина, Андрей помог леснику снять тяжёлые брезентовые вьюки со спины лошади и кряхтя, они перенесли мясо в тёмный сарай, пахнущий душистым сеном и морозом. Потом, хозяин кордона, вместе с Андреем, пошёл в избу, и за ними неторопливо зашагал мерин, освобождённый от поклажи, седла и уздечки. Василий вошёл внутрь, откуда раздались приветствующие голоса, а Андрей почему - то задержался во дворе... И это было ошибкой...
  Крупная, злая лошадь, чувствуя себя хозяином территории, вдруг ловко развернулась задом и стала теснить незнакомого человека в угол придворья, обнесённого высоким забором. Помня наказ лесника, об агрессивности коня, Андрей замахнулся на него рукой и заматерился басом, стараясь испугать полудикого "мустанга". Однако, мерин нисколько не отреагировал на угрозы и продолжал напирать на незадачливого охотника задом, переставляя тяжёлые подкованные копыта всё ближе и ближе к беспомощному человеку.
  Тут Андрей обеспокоился не на шутку и снова закричал на мерина. Ему уже никак было не проскользнуть мимо копыт лошади - он неожиданно оказался в углу, между стеной дома и забором... Незадачливый молодой охотник, уже совсем было собрался лезть на забор, спасаясь от нападения неистового мерина, когда из избы с громким хриплыми матерками вывалился уже выпивший Василий. Мерин с неохотой отступил, мстительно следя за перемещениями Андрея. К счастью для человека, этот инцидент закончился всего лишь небольшим испугом...
  Войдя с Василием в избу, Андрей, извинившись, сказал, что они с Борисом хотели бы лечь спать, чтобы завтра ещё затемно уйти дальше, в тайгу.
  - А вон, ложитесь там в углу - показал ему Василий. - А мы с мужиками посидим, поговорим, да чаю попьём... И уже шёпотом добавил - Ты им про мясо ничего не говори...
  Уже засыпая, Андрей думал о том, что в незнакомом месте, даже лошадь может покалечить человека. Каково же "бодаться" с медведем, да ещё в одиночку?.. Всё - таки хорошо, что мы с Борисом не пошли за медведем. Тут надо иметь такого напарника, чтобы и с ножом, если что, на выручку бросился. А Борис, явно не такой человек...
  Уснули они быстро и спали крепко, до самого утра, - так сильно устали за прошедший день. Сквозь сон, Андрей слышал, как подвыпившие мужики гомонили за большим столом и всё затихло только после полуночи...
  Естественно, когда он проснулся рано утром, все в доме ещё спали. Разбудив Бориса, они, старясь не шуметь, попили ещё тёплого чаю из хозяйского чайника, наскоро прожевали по бутерброду, и не простившись вышли из избы, в серую темень неприветливого утра...
  Оглядевшись, охотники вышли на дорогу, которую Андрей хорошо запомнил из прежних посещений кордона, и зашагали на восток, в сторону начинающего синеть далёкого лесистого горизонта...
  Вдруг, справа, они увидели силуэт передвигающегося по полю мерина, который кормился на закрайках покосов, разрывая свежий снег копытами и таким образом добираясь до травы, заваленной вчерашним снегом почти на двадцать сантиметров. Лошадь не обратила на проходящих людей внимания, а Андрей, вспомнив вчерашнюю "засаду", невольно выругался про себя...
   Просёлочная дорога, по которой некогда вывозили заготовленный в округе лес, шла вдоль русла полноводного ручья, все вверх и вверх, по просторной долине, заросшей молодым лиственничником и смешанным лесом. Дорога была торная и потому, идти по ней было легко и приятно... Через полчаса уже рассвело и впереди открылись холмистые таёжные урочища покрытые чёрной щёткой леса на фоне девственно - белого, вчерашнего снега. Воздух был свеж и морозен, но разогревшись при ходьбе, охотника не замечали холода, сковавшего землю под снегом, крепкой бронёй.
  Проходя через заросли густого, молодого лиственничника, они, вдруг, в стороне небольшого подъёма, услышали, как проревел сердитым басом олень - бык, видимо издали услышавший скрип снега под ногами охотников. Приятели остановились и Борис достал из рюкзака алюминиевую трубку, длинной с полметра и диаметром в два сантиметра. Приложившись к трубке, Борис округлил глаза от напряжения и с напором выдул из трубки звуки, очень напоминавшие рёв "зверя", - так местные охотники называют "песню" оленей - изюбрей. Андрей удивился простоте устройства и искусству "трубача", но промолчал и прослушивая округу, обводил внимательным взглядом придорожные чащи, прикидывая, как незаметно подобраться к ревущему быку. Снег при ходьбе, скрипел и шуршал под ногами и потому, незаметно, к чуткому зверю было не подобраться. Оставалось надеяться, что он сам разгорячённый страстью подойдёт на выстрел...
  В лесу было тихо и выпавший вчера снег, словно толстым одеялом накрыл землю, засохшую, промороженную траву и унылые деревья. Никакие звуки не пробивались через это одеяло и потому, из округи, доносились только крики ссорящихся соек, в рощице кедровых насаждений, отстоявших от охотников на несколько сот шагов...
  Судя по долетавшим до охотников "ответам" оленя - изюбря, он или стоял на месте, или медленно двигался по дуге, стараясь перехватить запахи, отвечающего ему "соперника". Андрей, попробовал выходить навстречу насторожённому, пуганному уже зверю, но снег так шумел, что звуки его шагов, разносились на сотни метров по округе. Видимо услышав крадущегося к нему человека, бык замолчал и стал уходить - как раз он то, не производил шума, аккуратно ступая своими острыми копытами, по свежевыпавшему снегу...
  Подождав ещё минут двадцать, Андрей махнул Борису рукой, и тот спрятав трубку в рюкзак, вскоре догнал его и спросил: - А не пора ли нам чего-нибудь перекусить?
  Андрей согласился, и они, отойдя от дороги несколько десятков метров, устроились под высокой кряжистой сосной, расчистили снег и на этом месте быстро развели большой костёр. Положив под себя рюкзаки, они, набрав подмороженного снега в закопчённый котелок, повесили его на таган над костром, а сами, достав хлеб, масло и колбасу, стали делать бутерброды, нарезая всё острыми охотничьими ножами, хищно поблескивающими у них в руках. Подогрев ломти хлеба на костре, и сделав некое подобие шашлыков из полукопчёной колбасы, сдобренной кружочками подмёрзшего лука, они быстро поели, а потом стали не торопясь пить крепкий, ароматный чай, перекидываясь короткими репликами. Потом, Боря вспомнил свою службу в армию и стал рассказывать как попал в спорт роту, и стал играть за краевую армейскую команду на первенство сибирской зоны...
  - Я в хоккей, начал играть ещё в раннем детстве, за клубную команду, потому что хоккейная коробка была прямо под окнами нашей квартиры. К семнадцати годам, я уже играл за взрослых, в хоккейном клубе, в нападении и у меня неплохо получалось. Единственно, что огорчало мою мать, так это постоянные синяки и травмы, обычные для этого вида спорта. После почти десяти лет игры в классных командах, я стал мастером спорта, но и тело моё всё покрылось шрамами, а ноги и руки не один раз сломаны или кости трескались - то на кисти, то на голени. Несколько раз шайба попадала мне в лицо и тоже оставила свои болезненные отметины...
  Борис, сделал паузу в своём рассказе , задумался вспоминая перипетии спортивной жизни, а Андрей приглядевшись, действительно заметил несколько шрамов на лице своего напарника. Но вспомнив вчерашнее нежелание Бориса преследовать медведя, он подумал, что занятия спортом, совсем не делают человека безрассудным смельчаком...
  А Борис, оторвавшись от воспоминаний, отхлебнул чай из кружки, вздохнул и продолжил: - Когда я завязал с хоккеем, встала проблема - чем заниматься в жизни дальше. К тому времени я уже был женат и требовалось определиться с дальнейшими планами... Вот я и пошёл к Саше в Вычислительный центр, экспедитором, а заодно стал осваивать механику вычислительных машин, чтобы помогать в их профилактике и ремонте...
  Сделав ещё паузу, Боря, налил себе остывшего чаю и продолжил: - Мы ведь с Сашей из одних краёв, из Забайкалья, где люди становятся охотниками ещё на школьной скамье... А больше там и заниматься нечем, - только водку пить по подворотням... Но вот после школы, Саня поступил в университет, а я провалял дурака в десятом классе, да и соревнования часто отрывали от нормальной учёбы... Кое - как сдал выпускные экзамены, и потому вынужден был пойти в армию, хотя знал, что вместо службы, буду как и прежде играть в хоккей...
  Андрей, зная, как долго им ещё идти до зимовья, невольно стал крутить головой, рассеянно посматривая по сторонам и заметив это, Борис, не досказав своей истории, стал собираться...
  Зимний, короткий день, незаметно, двигался к полудню, и собрав остатки еды в рюкзаки, охотники вновь вышли на заснеженную дорогу и двинулись вперёд. Андрей припоминал, что в вершине этой долины, где - то справа, был перевал в вершину речки, где в одном из распадков, была спрятана та зимовейка, куда они и направлялись спервоначала...
  Погода, между тем вновь портилась. Небо, снова незаметно закрыли тяжёлые тёмные тучи, подул холодный ветер и из туч, по временам посыпался мелкий, крупчатый снежок, сдуваемый ветром с поверхности вчерашнего снега, подвижными перебегающими с места на место, косицами. Андрей заторопился, подгоняемый невольным беспокойством и Борис не отставал от него... После отдыха и хорошей еды, сил у таёжников прибавилось, и они быстро дошли до большого зимовья, стоящего на обширной поляне, где дорога и заканчивалась.
  Не заходя в деревянный большой дом, срубленный лесниками несколько лет назад, во времена крупных заготовок леса в этом районе, походники проследовали без остановки дальше...
  Мерно шагая по небольшому чистому пространству, вдоль замерзшего и засыпанного снегом ручейка, Андрей вспомнил, как прошлый год, уже в январе, он с Егерем и Бумажкиным, пришли сюда пожить несколько дней и поохотиться в этих пустынных местах. С ними были две собаки Егеря - Грей и Тунгус, совсем ещё молодой щенок, которого егеря попросили передержать какое -то время и натаскать вместе с Греем, друзья, студенты-охотоведы...
  
  ... Тогда, они с Бумажкиным, в первое же утро, вдвоём ушли в одну сторону, а Егерь с собаками в другую. Пройдя полукругом несколько километров Андрей и Бумажкин, вышли к молодому частому осиннику, выросшему на месте недавних вырубок. Весь снег в осиннике был истоптан заячьими следами и по предложению Бумажкина, охотники стали изображать охоту с собакой. Вначале в роли собаки выступал Андрей. Он шёл по свежему заячьему следу вдоль натоптанной грызунами тропы, а Бумажкин стоял и караулил вспугнутого зайца. "Облава" не удалась и тогда приятели поменялись местами. Уже Бумажкин разыгрывал роль гончей, а Андрей, стоял у тропы и ждал. В этот раз, приятель Андрея, выгнал зайца прямо под выстрел и тот не промахнулся...
   Довольные и весёлые, охотники уже в сумерках возвратились к зимовью, а когда разводили костёр подле избы, из лесу выбежали собаки, а за ними, в белом халате появился и Егерь... Подойдя к костру, он с ехидной улыбкой спросил: - Ну как поохотились? - на что приятели со смехом показали ему зайца. Егерь кашляя от волнения вдруг произнёс: - А я лося добыл, - и потёр глаза правой рукой - этот его жест, всегда означал сильное волнение...
  Друзья вскрикнули и чуть в пляс не пустились: - Где?! Давай показывай!
   Дело было уже в сумерках и когда пришли на место, часы показывали около пяти часов вечера. Было уже темно, однако белый снег отражал крохи света от чистого, покрытого звёздной пылью небосвода и потому, приятели сразу заметили тёмную тушу лося, лежащего на краю небольшой поляны...
  Егерь покашливая и волнуясь, стал рассказывать, как он услышал, что собаки кого-то погнали на соседней гривке: - Я понял, что они гонят кого - то в мою сторону и встал за ствол толстой берёзы... Через какое-то время, впереди на взлобочке, на белом, замелькало что-то большое и чёрное, и я понял, что это лось. Рядом и чуть позади, погавкивая весело бежали Грей с Кучумом, которые намеренно подгоняли зверя поближе ко мне...
  Я приготовился стрелять , приложил стволы к берёзе, и когда матка - а я уже разобрался, что это она - подбежала на прямой выстрел, я, выцелив под лопатку, выстрелил... Она, как бежала, так и упала... И дело было сделано...
  И Андрей и Бумажкин обрадовались такой удаче и с уважением поглядывали на Егеря. Пока они веселились и баловались, гоняясь за зайцами - он работал...
  Приступили к разделке...
  Разожгли большой костёр рядом с тушей добытого зверя. А Егерь, вдруг решил сходить в соседнее зимовье, где, по его предположениям мог охотиться знакомый ему лесник, с лошадью. Егерь хотел попросить эту лошадь, чтобы не откладывая, завтра же вывезти мясо в деревню. Так и решили. Опытный в разделке, биолог Бумажкин, будет возглавлять обработку добычи, а Егерь, сходит в зимовье, до которого по ближней лесной дороге, было километров шесть...
  Когда Егерь исчез, растворился в ночной тьме, костёр уже разгорелся и высокое ровное пламя, хорошо освещало и ровную белую поляну, и чёрную тушу зверя, уложенного копытами вверх, на спину, в неглубоком снегу...
  Мороз, между тем, как всегда бывает в ясную погоду, после снегопада, крепчал и обещал дойти градусов до двадцати. Лес, вокруг озаряемый всполохами пламени от высокого костра, стоял неподвижный и молчаливый, словно наблюдая за суетящимися вокруг убитого лося людьми. Длинная зимняя ночь, только началась и потому показалась приятелям бесконечной...
  Охотники, наконец, с опаской приступили к разделке. Шкура, с грубым длинным мехом хорошо защищала даже убитого зверя от холода и когда вскрыли брюшину, куда натекло много крови от сквозного ранения, то над тушей поднялся легкий пар. Кровь, ещё долго оставалась горячей и раздельщикам, удавалось греть в ней замерзающие на морозе окровавленные пальцы, которые больше всего мёрзли на правой руке, держащей острый нож... Работа спорилась и в процессе, биолог Бумажкин со знанием дела рассказывал и показывал Андрею, где какие органы и как расположены, что конечно же было интересно молодому охотнику...
  Подрезав шкуру на ногах, чуть повыше копыт, сделали встречные надрезы вдоль внутренних поверхностей к паху и такие же надрезы на передних ногах. Потом осторожно сняли камасы,- светлые по цвету полосы меха на ногах, которые можно было использовать для обивки охотничьих широких лыж или даже для изготовления женских унтов - обуви лёгкой и теплой. Потом, по кругу обрезали кожу на шее и соединив разрезы, распластали шкуру посередине брюха. А потом уже, подрезая непослушные участки кожи и отдирая их от мяса, принялись снимать шкуру, помогая себе кулаками. В костёр, время от времени, подкладывали все новые и новые сухие сосновые ветки, быстро и ярко прогорающие...
   Прошло чуть больше часа, когда приятели, сняли шкуру и вывернув наружу большой чёрный желудок, наполненный полу переваренной осиновой корой, стали разделывать всю тушу на отдельные крупные куски. Резали ноги по суставам и Бумажкин, делал это своим большим скальпелем очень ловко и умело. Андрей учился у него , но не всегда получалось так же быстро и аккуратно, как у приятеля...
  Было всего часов десять вечера, когда охотники заканчивали разделку и в это время, из снежно-лесной темноты, окружающей поляну, появился усталый Егерь и сообщил, что никого в зимовье нет, и что придётся заезжать сюда с машиной, прямо из города...
  Втроём, быстро закончили работу, всё мясо, разделённое на большие куски, уложили под шкуру, а края присыпали снегом. Перед этим, отделили большую, податливо мягкую, чёрную, ещё теплую печень и добавили несколько кусков грудинки и сердце и сложили всё в полиэтиленовый мешок а, потом в рюкзак. Собак, во время разделки, взяли на сворки, чтобы не мешали в работе, а когда пошли к зимовью, то не отпускали их, чтобы возвратившись, они не раскопали оставленное мясо...
  ... К зимовью подошли уже часов в одиннадцать вечера и сразу стали растапливать печи, а их было две в таком большом зимовье. Из рюкзаков достали сливочное масло и большие луковицы, и Бумажкин взялся готовить печёнку на большой сковороде, висевшей на стене над печкой... Егерь, похваливая собак, стал подкармливать их печенью. И если Грей, ел аккуратно, то молодой Кучум, клацая зубами захлопывал челюсти с приличным куском печени и умудрялся глотать её не прожёвывая. По этому поводу, уставшие, но довольные приятели весело хохотали, подшучивая над оголодавшей молодой собакой...
  По зимовью, постепенно разлился запах жареного мяса с луком и нестерпимо захотелось есть...
  Наконец Бумажкин, выставил на стол большую сковороду, полную жареного дымящегося сладковатым паром мяса и охотники приступили к трапезе. Егерь ел постанывая и не обращая внимания на окружающих. Он устал и потому без улыбки слушал рассказы Андрея, которого изредка поправлял Бумажкин, как они гоняли бедного зайца в густом осинники, изрядно изодрав свои одежды. Собаки, тоже насытившись, залезли под просторные нары и затихли. Только Кучум, во сне иногда тонко повизгивал и пытался лаять, видимо в очередной раз переживая сцену погони за большим, чёрно мохнатым зверем с длинными беловатыми ногами на овальных, матово-чёрных копытах...
   Сковорода, по размерам, наверное была рассчитана на целую бригаду лесорубов и потому, приятели наевшись, перегрузили остатки в стеклянные банки, плотно закупорив их от мышей и сложили их в рюкзаки, а рюкзаки подвесили на потолочную балку... К тому времени в зимовье стало не просто тепло, а даже жарко и потому, друзья, устроившись на нарах поудобнее, почти сразу заснули. Был уже второй час ночи и снаружи, морозная звёздная ночь, перевалила за середину, а яркое созвездие Большой Медведицы, повернулось вокруг Полярной звезды, почти на девяносто градусов...
  
  ... Всё это вспоминал Андрей, идя вперед Бориса и поглядывая по сторонам, начиная всерьёз беспокоится. Они уже прошли от зимовья несколько километров и хотя долина сузилась, но никак не заканчивалась, да и обзор местности вскоре перекрыли высокие деревья, стоявшие по краям долины, густо засыпанные снегом и казалось дремлющие, посреди мрачной, безветренной погоды...
  Незаметно, они вошли в какой-то незнакомый Андрею, густой ельник, и охотнику всё чаще стало казаться, что они заблудились. А время приближалось к концу дня и в какой-то момент, Андрей начал понимать, что по свету, они уже не успеют подняться на водораздел, а ночью, найти специально спрятанное в малых распадках другой стороны таёжного хребта, зимовье не представлялось ему возможным...
  Борис совсем поскучнел, шёл всё медленнее и медленнее, начиная заметно отставать от быстрого и неутомимого Андрея...
  В это время, откуда-то из под ели, с заснеженной земли взлетела крупная птица, и Андрей, навскидку выстрелил. Глухарка, после грома выстрела, резко метнулась вверх и села на виду, на одной из длинных еловых веток. Борис увидев её, вскинулся, подбежал к Андрею и быстро заговорил: - Дай я?... Дай я стрельну! Андрей покосился на приятеля, но согласился, кивнув головой и Борис, метким выстрелом сбил глухарку на снег.
  - Ну вот и с добычей - поздравил Бориса Андрей, радуясь, что охотничий азарт, хотя бы на время перебил мрачное усталое настроение своего напарника. Андрей, хотел тут же снять с птицы кожу вместе с перьями, как он это обычно делал, но Боря воспротивился и сказал, что он хочет показать глухарку дома, своей жене. Андрей не стал возражать и взбодрившийся этим маленьким успехом Борис, аккуратно уложил крупную птицу себе в рюкзак...
  ... К этому времени, в воздухе заметно потемнело и синие морозные сумерки, неожиданно, как это бывает только в начале зимы, захватили землю. Кругом стало темновато и неуютно и посоветовавшись с Борисом, больше для формы, Андрей решил возвращаться в большое зимовье. Им, уже явно не хватало светлого времени дня, не только чтобы дойти до лесной избушки, где их должны были ждать Егерь с Сашей, но и возвратиться в большое зимовье, которое они миновали несколько часов назад. Поэтому стали возвращаться по своим следам, и в какой то момент, выйдя на чистое место, вдруг справа, с водораздельного хребта, услышали изюбриный рёв. Остановившись, Андрей, слыша в этих волнующих звуках, какую - то фальшь, заметил Борису: - Это наверное ребята трубят, выйдя на хребет от зимовья, с той стороны водораздела...
  Постояли - послушали и снова рёв "изюбря", пролетел над притихшей, заснеженной мрачной тайгой и Андрей уже уверенным голосом подтвердил свою первоначальную догадку: - Точно... Это они трубят... Но мы не будем им мешать. Уже темно и они в любой момент, могут возвратиться в зимовье, а нам подниматься туда нет никакой нужды... Заночуем в ближнем зимовье...
  Услышав это, Боря с облегчением вздохнул - он сильно устал и брести по снегу непонятно куда, ночью, совсем не представлялось ему приятной прогулкой...
  Приятели прибавили ходу и уже скоро вышли на большую вырубленную поляну, у дальней стороны которой, чернела большая бревенчатая изба - лесниковое зимовье...
  ... Сбросив рюкзаки на высоком просторном крыльце домика, охотники принялись заготавливать дрова и разводить костёр. Дров вокруг домика уже давно не было и потому друзья, разойдясь в разные стороны, стали искать и вытаскивать из под снега разные коряги и ветки лиственниц, стоявших по краю поляны.
  После, Андрей начал растапливать печки и рубить дрова в доме, а Борис, разведя большой яркий костёр, принялся готовить мясную похлёбку, из принесённого с собой куска говядины, положенного в его рюкзак заботливой женой...
   Костёр, постепенно набрал силу и красно - желтое пламя, освещало сине-белый неглубокий снег вокруг, играя яркими сполохами в ночи, делавшими заметным большие языка пламени на многие километры. Оба охотника очень хотели есть и и ожидание горячей и сытной пищи было своего рода испытанием силы воли...
  Растопив печи и нарубив сухие ветки на короткие поленья, Андрей вышел из зимовья и увидел, что Боря, почему то возится, согнувшись над землёй, на границе дымящего костра. Подойдя, Андрей, уже предчувствуя беду, спросил его: - Ты что там делаешь?
  ... Боря выдержал паузу и приподняв голову, продолжая шарить пальцами в золе кострища виноватым голосом произнёс: - Тут катастрофа произошла... Я котелок перевернул и всё содержимое упало в костёр...
  Андрей невольно нервно засмеялся, но услышав в голосе напарника тоску и уныние бодро ответил: - Ну это бывает... Ничего.... Мы сейчас соберём что можно, а потом помоем и снова поставим вариться...
  Так и сделали, хотя про себя Андрей наделил своего неудачливого напарника, несколькими неблагозвучными эпитетами...
  - Я попытался выдернуть из под тагана ветку, - пояснил виноватым голосом Борис, - которая постоянно за ноги цеплялась. И так дёрнул, что вместе с веткой и таган упал, а котелок опрокинулся в костёр, будь он неладен!
  Андрей молча собирал среди чёрных угольков кусочки нарезанного мяса, а про себя матерился, испытывая чуть ли не головокружение от слабости и голода...
  Наконец, через час, приятели сидели уже за большим столом в доме, и при свете маленького свечного огарка, с жадностью ели мясо, прихлёбывая ложками прямо из неудобного котелка, мутную жижу бульона... Когда насытившись и отдуваясь, отставили опустошённый котелок с похлёбкой, им стало совсем хорошо... Разливая парящий, остро пахнущий чай, Андрей, стал рассказывать Борису, как они вывозили отсюда мясо, того самого сохатого, которого Егерь добыл из под Грея с Кучумом...
  - Это случилось где-то через неделю, после того, как мы этого лося ели здесь в избушке с таким удовольствием... У Егеря, тёща, работает где-то в геологическом институте. И вот она уговорила одного знакомого шофёра, водившего "Уазик" начальника, вывозить ночью это мясо... Из города выехали часов около пяти, и сюда приехали, немного заплутав в темноте, часам к семи вечера. Была тёмная, но чистая и звёздная ночь. Подъехали мы сюда, насколько можно близко и втроём, я, Егерь и Бумажкин, пошли к спрятанному в лесу мясу. Дорога, - ты сам видел,- здесь глинистая и потому дожди прорыли посередине колеи такую канаву, что ни на каком вездеходе пробраться ближе не удалось бы. Мы взяли с собой фонарики, и большие рюкзаки с полиэтиленовыми мешками внутри. Но Бумажкин, почему - то взял с собой и широкие лыжи. Он всегда что-нибудь придумывает для облегчения таёжной работы. Подошли к мясу и при свете фонарей увидели, что наша схоронка обнаружена большими и малыми хищниками, и часть мяса была погрызена, а рысь, даже вытащила одну из передних ног и оттащив в сторону, пыталась её разгрызть, что ей и удалось - почти наполовину нога была обглодана...
  Мы, поделили все мясо на три части и каждый, как мог утрамбовав мешки в рукзаки, потащили этот неподъёмный груз к машине, в которой остались Егерева тёща и водитель. Поначалу, нести было несложно, но уже на первом же переходе через канаву, заваленную снегом, пришлось попотеть, а дальше уже начались сплошные мучения... Бумажкин, где-то и вовсе отстал, стараясь из лыж сделать подобие нарт и нагрузить на них свою долю мяса.
  Егерь, как обычно, упрямо закусив губу, ушёл вперед , я тащился вторым, а Бумажкин остался последним. Ночь была ясная, но холодная и тёмная и потому, я несколько раз, вместе с рюкзаком падал, но вставал и задыхаясь, вытирая пот со лба и бровей, кое-как дотащил свою ношу до машины. Спрятав мясо за заднее сиденье, я отдыхал, всматриваясь в серую ночную тьму перед машиной, в ожидании Бумажкина, но того всё не было и не было. Наконец, разволновавшись, я вышел ему навстречу, желая помочь...
  Идя вдоль глубокой промоины и таращась в белую заснеженную полутьму, впереди, где-то на дне промоины, я вдруг заметил копошение, а когда подошёл ближе, понял что это Бумажкин возится там, на карачках. Я его окликнул и уже заранее начал хихикать, предчувствуя комедию. Так и оказалось...
  Во первых, нарт из лыж не получилось, и рюкзак привязанный к лыжам, то и дело сползал на снег и становился неподъёмным якорем. Наконец, намаявшись с этим сооружением, Бумажки взгромоздил рюкзак на спину, сверху, как попало, уложил лыжи и шатаясь пошагал вперёд, торопясь, понимая, что задерживает здесь всю "экспедицию"...
  Однако, пройдя метров сто , он споткнулся, поскользнулся и упал со всего размаху в промоину, а сверху, на него упали и лыжи и мясо... В этом положении, я его и застал! Вот смеху то было! Конечно, хохотал я один, а он смущённо улыбаясь, оправдывался... Но это действительно было дикое зрелище - барахтающийся в канаве, в снегу, Бумажкин, а сверху над ним, торчат лыжи и громадный угловатый рюкзак, из которого во все стороны выпирало замороженное мясо...
  ... Закончив пить сладкий крепкий и горячий чай, да ещё и со сладкими медовыми пряниками, Андрей с Борисом немного воспряли духом, быстро разложились на нарах и подбросив в печи, новую порцию дров, заснули уже почти до утра...
  Под утро, конечно стало прохладнее и потому, охотники из последних сил кутались в свои ватные телогрейки и поджимали ноги, ожидая, кому первому, этот полусон-полуявь надоест. Первым, конечно поднялся Андрей, выйдя на улицу, протёр заспанное лицо снегом и быстро разведя костёр, вскипятил и заварил чай. К этому времени и Боря поднялся и с недовольным лицом вышел на улицу...
  Попили чаю, закусили бутербродами с салом и настроение немного поднялось. Решили, что в зимовье, на встречу с Сашей и Егерем нет смысла идти, и потому надо возвращаться домой самостоятельно - было уже утро воскресенья...
  С утра, да после ночного отдыха, шагалось вперёд намного веселее и вскоре, приятели вышли на покосы, в долину речки, где стоял кордон лесничего. Он был дома один, и казалось, даже обрадовался гостям. Усадив их за стол, он налил им по большой чашке картофельного супа с большими кусками хорошо проваренной изюбрятины. Андрей, стал расспрашивать Василия, как он добыл этого зверя и тот с удовольствием и с подробностями, рассказал свою историю...
  - Я, здесь уже знаю почти все звериные места, где и в какой пади они ревут. Вот, я на мерине, выехал пораньше, приехав на место, привязал его на полянке, а сам отошёл метров на сто и первый раз протрубил... Зверь мне тотчас и ответил, да совсем недалеко, в чаще, где ольшаник среди редкого сосняка растёт. Я карабин закинул за спину и тихонько стал к нему подбираться. Я знаю, что в это время, быки уже с матками и потому отзываться - отзываются, а навстречу не идут, а больше - стараются, не торопясь уходить и маток угонять... Вот я так перебежками, перебежками, сблизился с молодым быком и стал его в чаще высматривать. А он ещё иногда и голос подает и я почти точно знаю, где он в чаще стоит... Но на рожон не лезу и иду скрытно и тихонько. Зверю ведь стоит учуять или тем более увидеть человека. Он тут же убежит, и тогда "ищи его свищи"...
  Андрей, отложив ложку и положив локти на деревянный, хорошо оструганный стол, без скатерти, во все глаза смотрел на увлечённого свои рассказом лесника и представлял себе, как он мог бы сам, вот так жить, где-нибудь в лесной сторожке, и вот так же охотится с замечательными собаками на оленей, лосей, а может быть и на медведей...
  А Василий продолжал рассказ, всё более погружаясь в воспоминания недавних приключений... - Наконец, я сблизился со зверем метров на сто и стал смотреть по низу, где видно чуть лучше, потому что мелкие ветки не заслоняют обзора. И тут, как всегда вдруг, я впереди, в чаще ольховника, заметил мелькающие коричневые ноги и тут же различил остановившегося быка, который стоял ко мне боком и внимательно смотрел в мою сторону, повернув голову на длинной шее...
  Я тут же, не мешкая, вскидываю карабин, выцеливаю по лопатке и затаив дыхание нажимаю на курок. Выстрел бахнул, а я вижу что бык скакнул и потом опять остановился, только уже в чистом прогале. Ну тут я не сплоховал и выцелив его получше, бахнул снова... А зверь, после выстрела, как прыгнул вверх, а потом встал, как вкопанный и через время, вдруг повалился на снег... То я его хорошо видел в чаще, а тут, он вдруг исчез... Я бегом туда... Подбежал метров на двадцать и вижу из-за коряги его коричневый бок из снега торчит... Я конечно обрадовался, осмотрел его. Бык был справный, чистый и на голове рожки в пять отростков. Я потом понял, что это молодой бык, ещё без маток, которые вокруг знатных быков крутятся, чтобы если подвернётся, матку какую отогнать и быстренько своё удовольствие получить...
  В окна кордона светило яркое чистое солнце и покосы, покрытые безупречно ровным слоем снега, отражали часть этого яркого света, радуя глаз. Боря, слушая лесника, начал тихонечко задрёмывать, видимо измученный холодной ночёвкой, но вздрогнув, словно стряхивая с себя сон, поводил широкими плечами и начинал таращить неподвижные глаза на рассказчика...
  - Но самое интересное началось после, когда я зверя разделал и загрузив во вьюки, стал выдвигаться в сторону кордона - продолжил Василий, не обращая внимания на сонного Бориса... - В одном месте, мой мерин, вдруг забеспокоился и стал, поглядывая куда-то в одну сторону, в чащу молодого ельника, прядать ушами и перебирать ногами. Я на него прикрикнул, но он всё не успокаивался. И тут мы переехали совсем свежий медвежий след...
   Крупный такой медведище прошёл по тайге, может быть даже прошлой ночью. И тогда я тоже стал оглядываться. И вот, в какой-то момент, в лесном завале, метрах в ста от меня, чуть сзади и справа, я уловил какое -то шевеление, а когда присмотрелся, то увидел и здоровенную медвежью башку, которая, как пень торчала на снежном фоне в этом завале... Я не мешкая соскочил с мерина, отпрыгнул шага на три, выбирая позицию и приложившись, стрелил, выцеливая его по башке. Но я сам же и увидел, как пуля, почему-то, с метр в стороне, по ветке ударила и с неё снег посыпался...
  Тут, мой мерин, которого я забыл привязать, как прыгнет, и намётом пошёл от меня в сторону дома, видимо хватив ноздрями медвежьего, крепкого духа. Я ему кричу: - Стой зараза! Да где там. Он через минуту уже из виду скрылся и остался я один на один с этим медведищем! А деваться то некуда... Хорошо, что медведя, мой выстрел тоже наверное испугал. Он из этого завала, пока я за мерином смотрел, выскочил и ушел, не стал меня дожидаться... Но ведь я то, этого ничего не знал! Напугался конечно, тем более знаю за своим карабином, что он пули крутит и может далеко в сторону разбрасывать... Постоял я постоял, поозирался, да тихонько, с оглядкой, пошёл по следам своего шального мерина...
  Боря чувствуя, что вот-вот его сон сморит, поднялся, налил из большого чайника, стоящего на горячей плите, крепкого чаю и стал прихлёбывать, положив в кружку несколько ложек сахару...
  - Ну а дальше что? - подтолкнул лесника к окончанию интересного рассказа, Андрей.
  - Ну а дальше,- продолжил Василий - я вскоре увидел стоящего среди деревьев мерина и конечно обрадовался. А до этого шёл и озирался, всё боялся, что медведь может пойти по моему следу и попробует меня перехватить где-нибудь в чаще. Подошёл я к своему коню, а он стоит, дрожит всем телом и на меня щерится, а вьюки с мясом у него под брюхом висят. Потому и остановился, что перетяжка крепления вьюков лопнула и вьюки под брюхо сползли... А так бы на кордон и убежал, змей. Он тут все места не хуже меня знает... Вот тогда, я и припозднился, пока мерина развьючивал, да подвязку чинил, да потом снова вьюки крепил. А как подъехал к дому, увидел машину и подумал - кого там нелёгкая принесла? А тут и ты вышел на двор...
  От съеденного сытного супа и выпитого чаю, у Андрея, как и у Бориса на щеках выступил румянец и невольно стало клонить ко сну. Зная, что впереди ещё три часа ходу, Андрей поблагодарил лесника за обед и и стал собираться. И Боря тоже засобирался, потому что крепкий чай стал действовать и сонливость прошла...
  ... На сей раз неудачливые охотники, возвращались в Ерши по лесной дороге, уже и не думая о попутной охоте, а стараясь пораньше прийти в посёлок.
  На середине пути, в низинке, между двумя холмами, они у дороги издали заметили разворошённый большой муравейник, а когда подошли ближе, то увидели крупные медвежьи следы, истоптавшие всю округу и поняли, что муравейник разворошил тот самый крупный зверь, на следы которого они вышли в первый день своего похода и который, судя по всему, так напугал опытного лесника Василия. Покопавшись в развороченном невысоком конусе муравейника, Андрей нашёл стеклянную бутылку, медведем вывернутую из недр старого муравейника. Видимо он искал муравьиные личинки, и наверное уже начиная страдать от голода.
  "Вот так медведи и становятся шатунами" - подумал Андрей и невольно, внимательно осмотрел всю округу. Конечно, после ночи, когда медведь сокрушил муравейник, времени прошло много, и зверь за это время уже мог уйти довольно далеко. Да и сил, и решимости преследовать хозяина тайги у охотников уже не осталось. Хотя будь рядом с Андреем, кто-нибудь посмелее и опытнее, он, Андрей, согласился бы ещё на одну ночёвку даже на снегу, лишь бы попробовать добыть такой знатный трофей...
  Однако Борис уже изо всех сил рвался домой - он устал, был сильно разочарован и настроение ему поддерживала только убитая капалуха, которую он хотел представить жене в качестве трофея. Она вовсе не одобряла его походы в леса и даже поездки в пансионат...
  К тракту, охотники вышли уже в сумерках...
  Борис, попрощавшись с Андреем, остался на автобусной остановке, ждать маршрутного автобуса из Листвянки, а Андрей пошёл в домик, к Егерю - его цивильная одежда и все вещи были там. По ходу, он рассуждал о том, что женатый человек уже не свободен в своих поступках и ему это не нравилось. Казалось Боря был здоровый и успешный мужик, а вот "боится" возвратиться домой без добычи и даже такому трофею, как глухарка, рад...
   "А я - думал он сворачивая с асфальтированной дорожки на тропу к домику Егеря - хожу в лес, потому что мне это нравится и потому, что в лесу я могу ощутить себя подлинно свободным, чего в обычной жизни не бывает. Лес - сам по себе для меня праздник, вне зависимости от добычливости или отсутствия трофеев. В тайге, я многое вижу и многим искренне восхищаюсь. Природа для меня - как вечная книга с постоянно меняющимся увлекательным содержанием. В тайге, я не гость, а неразрывная часть, пусть совсем крошечная, этого большого природного единения. Когда я охочусь, то следую извечному инстинкту человека, инстинкту охотника, помогающий мне увидеть всю красоту и многообразие мира, неиспорченного гуманистическими причинами и мотивами.
  Именно охота и заставляла придумывать человека всё новые и новые орудия ловли и преследования зверей. Но даже и сегодня, несмотря на владение ружьём, способным поражать жертву на большом расстоянии, добыть крупного зверя очень непросто. В лесу его никто не привязал на радость охотникам и потому, надо пройти сотни километров впустую, прежде чем тебе повезёт..."
  Тут он увидел тёмный домик Егеря и понял, что Саша и сам Егерь ещё не вернулись из похода. Андрей, которому Егерь так и не показал, где хранится запасной ключ от домика, решил ждать и чтобы не мёрзнуть, устроился в открытом сарайчике, приспособленном для летнего сна на улице и стоящего рядом с домиком, но на участке Дяди Васи - Ленского Бурундука. Найдя на полатях, кусок толстого брезента, он завернулся в него и согревшись, задремал, вспоминая о всех перипетиях прошедшего похода...
  Казалось, что Андрей, только на минутку закрыл глаза и тут же, его разбудил лай собаки за стеной. Это был Грей, услышавший в сарае легкое шевеление. Затем послышались мужские голоса и в сарай, посвечивая себе фонарём, заглянул Егерь. Андрей уже проснулся и подрагивая всем телом, встал с полатей и перешел в домик...
  Войдя в дом, Егерь с Андреем - Саша ушёл к себе в пансионат - вскипятили чай, попили горяченького и поели немного, сделав бутерброды из чёрствого хлеба с маслом. Электрический свет неприятно слепил глаза и отвыкший от благ цивилизации, Андрей с раздражением отворачивался от назойливого освещения...
  Егерь в это время, рассказал Андрею, что охота была неудачной и изюбри, если и отвечали на трубу, то с одного места... А подойти на выстрел незамеченным, к осторожным уже быкам, из-за скрипящего и хрустящего подмороженного снега, было очень трудно.
  - Зато мы - привычно "постанывая" от усталости и пережёвывая подсохший за три дня хлеб, рассказывал Егерь, - когда зашли в вершину Бурдугуза, свернули с дороги и пошли к зимовейке по прямой и там Грей, неожиданно угнал медведя от его берлоги...Тогда ещё шёл снег и мы подойдя к брошенной небольшим медведишкой берлоге, застали там Грея, который ощетинившись, вынюхивал медвежьи запахи и насторожённо озирался... По следу идти было бессмысленно, потому что были уже поздние сумерки и мы, заметив место, отправились дальше, в зимовье. Думаю - продолжил Егерь после небольшой паузы - медведишко этот назад в эту берлогу уже не вернётся, но я на всякий случай пометил место, сделав затесь. Это конечно очень далеко и вряд ли мы туда зимой пробьёмся... Но посмотрим...
  Андрея, немного удивил равнодушный тон рассказа, но он промолчал и стал рассказывать о своих приключениях с Борисом, о неудачном троплении большого медведя, о леснике, о добытом им изюбре...
  Егерь, то ли от усталости, то ли от привычного равнодушия к рассказам Андрея, слушал невнимательно и потому, Андрей прервал свой рассказ, не закончив...
  Скоро, напившись чаю и переодевшись в "цивильное", Андрей и Егерь, поглядывая на часы и забросив за спины лёгкие рюкзаки, быстрым шагом поспешили на остановку - в десять часов вечера, оттуда, отправлялся последний маршрутный автобус в город...
   Март 2011 года. Лондон. Владимир Кабаков.
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
Э.Бланк "Пленница чужого мира" О.Копылова "Невеста звездного принца" А.Позин "Меч Тамерлана.Крестьянский сын,дворянская дочь"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"