Аннотация: Осень - замечательная пора для таёжных походов. В тайге в это время начинается изюбриный рёв - удивительное зрелище.
"Это удовольствие в лесу без троп;
Это восторг одинокого берега;
Это общество, где нет упрёков,
У глубокого синего берега, музыкой слышу его я рёв:
Я люблю человека не меньше, но природа дороже всего..."
Джордж Байрон
...Каждый год, я летал из Ленинграда в Иркутск, чтобы повидаться с родными и сходить в тайгу...
Сибирская тайга, на мой взгляд, самое красивое место на земле, и потому даже в Ленинграде я скучал по её просторам. Хотя под Питером леса тоже глухие и дикие...
...В тот раз я прилетел в конце августа, и через недельку, младший брат Толя повёл меня в недавно выстроенное зимовье на Оле, на изюбриный рёв. С нами пошёл и его приятель Валера, высокий, молчаливо стеснительный мужик лет тридцати. Он был запойный, "маменькин" сынок" (жил с мамкой), но когда не пил, был тихим, молчаливым и работящим. Он - то и срубил это, уже не первое зимовье в Приангарской тайге...
Выехали мы из города на Толиной "Ниве". Куда-то заезжали по пути, c кем - то договаривались о поставках леса для строительства Толиной дачи...
Наконец, подъехав к избушке сторожа садоводства "Геолог", на курминском тракте, мы "пересели на своих - двоих", закинули за плечи рюкзаки, ружья и отправились вперёд.
Пройдя по наезженной грунтовой дороге, свернули на заросшую, лесную и часа через два, уже на закате медного, большого солнца, остановились у дверей лесной избушки, спрятанной в одном из курминских распадков, неподалёку от ручейка, протекающего по дну лесного оврага.
Я шёл последним, оглядывал осеннее великолепие картинно притихшего, празднично раскрашенного леса, и вспоминал давние свои походы в эти места, тогда ещё далёкие от города и от дач...
Однажды, в одном из таких же распадков, мы с другом напоролись на здоровенного кабана-секача. Он кормился на вырубке, по которой проходила торная лесная тропа. Мы шли сверху крутого распадка и долгое время, кабан нас просто не замечал, а когда увидел, то нисколько не испугался - на что мы внутренне надеялись.
С нами не было ружей и в моём рюкзаке болтался небольшой туристический топорик, который, по отношению к громадине-секачу, оружием нельзя было назвать даже с натяжкой.
Сблизившись метров на тридцать, мы остановились, а кабан заметив нас, неотрывно рассматривал своими маленькими злыми глазками под белёсыми ресницами. Я не на шутку испугался, стал басом кричать на зверя, но тот продолжал изучать наши боевые возможности, словно решая, нападать - не нападать...
Тогда я пережил несколько тревожных мгновений, о которых помню до сих пор!
Наконец, секач решил нас пощадить и вперевалку, рысцой, стал подниматься по чистому склону в сторону гребня распадка. Когда он скрылся из глаз, мы с приятелем перевели дух. В случае нападения, мы были бы лёгкой жертвой этого, похожего на маленький танк, непробиваемого и неостановимого зверя. Да и спрятаться или залезть на дерево нам бы не удалось. Кругом, среди крупных пней от спиленных деревьев, стояли чахлые молодые осинки и берёзки, толщиной не больше человеческой руки...
... Придя в лесную избушку, мы сварили кашу с тушёнкой, поели в тесной зимовейке за маленьким столиком и натопив печку, легли спать на тесные, не вмещающие трёх немалых мужиков, нары. Было жарко, душно и я долго не мог заснуть, вспоминая свои одинокие походы, и просторные зимовья в вершине речки Курминки...
Утром, рано поднявшийся Валера вскипятил чай, подогрел вчерашнюю кашу и мы позавтракали на травке у костра, но уже при ярком солнечном свете, любуясь прохладно - тенистой, раззолоченной заморозками тайгой - под утро, уже бывали минусовые температуры - открывающей нам свои безбрежные горизонты осенённые лёгким голубым небом.
В дальнейший путь вышли часов в десять утра, уже по высокому солнцу и шли напрямик, тайгой, преодолевая пади и распадки, болотца и ручейки...
По бревну перебрались через Курму, полную водой почти по обрез берега. Водный поток цеплял на низком берегу длинные гибкие ветки ольхи, шумел и бугрился водными пузырями, всплывающими из глубины...
Осторожно петляя, между заросших кочками болотистых мочажина, перешли широкую, заболоченную пойму реки и наконец выбрались на невысокие холмы, поросшие молодыми, частыми сосняками, вперемежку с осинами и берёзами. Травы и листья опавшая на землю, нагревшись под солнцем благоухали и сверкали всеми красками увядающего уходящего лета, а синее небо казалось необычайно лёгким и высоким...
Часа через три безостановочного ходу, решили остановиться пообедать...
Выбрали для кострища высокий, крутой берег ручья, берущего здесь своё начало из неглубоких, холодных и чистых родников.
Сбросив рюкзаки развели костёр, вырубили таган и стойки для него и подвесили над огнём с почти обесцвеченным солнцем, пламенем, закопчённый чайник с прозрачной ключевой водой.
Спустившись в прохладу затенённого берегами оврага, я нашёл несколько веточек чёрной смородины с блестяще-чёрными, сладкими мягкими ягодами, поел сам и угостил спутников, а несколько ягодок бросил в закипающий чай - для аромата!
Расстелив "скатерть самобранку" - чистую, серую холстинку - на зелёную ещё траву, мы расположившись поудобнее поели, попили чаю и разморенные щедрыми лучами солнца подремали, обогреваемые ярким полуденным солнцем, слушая непрестанный шум леса над головами, под неощутимым прохладным ветерком...
Мы покидали этот воплощённый рай нехотя, и я, идя позади всех думал, что ради таких вот свободных и просторных осенних дней, напоенных ароматами трав и листвы, под осенним, неназойливым солнцем, стоило лететь и ехать за тридевять земель, всю ночь томится в неуютном, тесном самолёте заглядывая в тёмное окно ТУ-114 и перебарывая волны неодолимой дрёмы; потом добирался до дачного домика в окрестностях города, где я и жил все дни отпуска, изредка выбираясь в город...
...Такие дни, наполненные, радостной и непривычной свободой, так не похожи на тягостно длинные дни и месяцы обычной жизненной городской рутины, о которых здесь, в тайге, и вспоминать не хотелось!
... Следующее зимовье, было рядом с другим ручейком, на поляне, заросшей высокой травой, среди берёзового леса и кустарникового подроста. Послеполуденное солнце освещало мягким золотисто-тёплым светом лесную поляну, начинающий желтеть берёзовый лес вокруг, крышу лесного домика- полуземлянки...
Осмотрев зимовье, которое наполовину было "вкопано" в склон, я увидел на песочке припорошившем подоконник снаружи, отчётливый след медведя, видимо с любопытством заглядывавшего в маленькое застеклённое окошко, как в зеркале отражающее окрестные кусты и траву.
Я невольно улыбнулся, представляя себе озадаченного, сморщившего от удивления нос, медведя.
Перехватив Толин удивлённый взгляд, я рассказал свои предположения, и мы вместе весело посмеялись. Ведь нас было трое, да ещё с ружьями и потому мы никого в этой тайге не боялись...
Отдохнув немного, решили пойти вечером реветь "под изюбря".
Поднявшись по визирке на гребень, походили, посмотрели, вглядываясь в широко открывающиеся с вершины виды, синие горизонты разноцветной тайги...
Неподалёку, нашли несколько осинок ободранных рогами гонного оленя-изюбря, на "турнирной" площадке, где олени - самцы тренируются, нападая и ударяя рогами по молодым, гибким осинкам, сдирая, костяными твердыми отростками кору узкими лоскутами, повисающих на дереве, как обрывки лубяной кожи...
Часто, неподалеку, разъярённые такой тренировкой звери, выкапывают под деревцами ямы в земле и метят это место пахучей мочой.
Олени в эти времена так захвачены страстным пылом борьбы и ухаживаний, что во всё время гона почти ничего не едят, но много пьют и постоянно находятся на ногах, перебегая с места на место.
Мы надеялись, что нам повезет и мы если не добудем, то увидим гонного зверя.
... Солнышко, за долгий день устав светить, постепенно склонилось к горизонту, подержалось немного на пиках далёких елей, на западной лесной гриве и укатилось вниз, за горизонт, до завтрашнего утра...
С противоположного гребня заревел бык, как всегда неожиданно, но далеко - примерно в километре от нас...
Толя и Валера спрятавшись за коряжинами в напряжении, ожидали продолжения рёва, а я, отойдя на окраину вырубки за их спинами, изготовился и напрягшись заревел, что было силы, горлом и лёгкими.
И рёв получился правдоподобный, судя по тому, как зябко зашевелились, неподвижные до того, спрятавшиеся охотники...
А я, входя в роль схватил с земли упавшую сухую сосновую ветку и стал ею колотить по обгорелому сосновому пеньку, торчащему на метр, из высокой подсыхающей травы, изображая сердитого, готового к бою, быка...
Когда я затрубил во второй раз, бык тотчас же ответил мне, но казалось с того же места. Я отозвался и вновь застучал веткой по пеньку, даже сломал её и схватив тут же другую, продолжил яростно нападать на пенёк.
На какой - то момент, я так вошёл в роль, что готов был кинуться со всех ног в сторону быка - "соперника", но потом охладил свой пыл подумав, что и без того уже напугал охотников, которые к тому же могли подумать, что я сошёл с ума...
Бык на той стороне распадка видимо не на шутку испугался моей непритворной ярости и отзывался всё реже, оставаясь на одном месте. "Наверное уже матками - подумал я. - Поэтому и не торопиться, думает, - кому надо тот и сам прибежит".
Время пролетело незаметно, и мы собрались уходить к зимовью, когда совсем стемнело. Почти на ощупь стали ходить из стороны в сторону, а Толя с Валерой принялись обсуждать, как им найти потерявшуюся в ночи просеку "визирки", по которой мы поднимались на хребтик.
Потом, в темноте, мы пошли, вначале в одну сторону, потом после короткого обсуждения повернули в другую...
Наконец, просека нашлась, и через десять минут, уже в полной темноте, натыкаясь на деревья, идя в непонятную для меня сторону, мы вдруг пришли к зимовью...
Пока мужики разводили огонь в печи зимовья, пока готовили, жарили на большой сковороде собранные по дороге сюда грибы: подберёзовики, красноголовые подосиновики и разноцветные сыроежки, я прилёг на траве метрах в двадцати от избушки, на поляне и незаметно, быстро заснул...
Проснулся оттого, что Толя тронул меня за плечо: - Вставай! Пошли есть. Всё уже готово...
Кругом стояла тёмная, прохладная и тихая ночь, а звезды, предвещая заморозки, подмигивали нам с тёмного бархатистого неба...
Потягиваясь и зевая от короткого, но приятного сна, я поднялся на ноги и вошёл в зимовье, где на подоконнике, над столом сколоченным из наструганных досок, горела яркая свеча, а на столе парила удивительно вкусным грибным ароматом, сковорода с грибницей...
Мы поели, попили чаю и легли на двухэтажные нары.
Я так устал от обилия дневных впечатлений, что заснул, как только склонил голову на нары и проснулся уже на рассвете, когда в зимовье стало прохладно. Поднявшись, сходил на улицу, через время вернулся, затворил двери поплотнее, накрылся ватником и заснул, блаженно улыбаясь, вспоминая увиденный ночью сон...
Утром, погода на глазах испортилась.
Когда я вышел на улицу, часов около восьми утра, ещё светило яркое солнце, правда, в окружении многослойных тяжелых туч. А когда мы позавтракали и собрались в обратный путь, то солнце уже редко прорывалось сквозь облака, пришедшие с мрачного юго-востока. Позже, порывистый ветер именно с той стороны и притащил серую хмарь непогоды...
Идти было, тем не менее, приятно, не жарко да и намного легче - наши рюкзаки заметно опустели за эти дни.
В какой-то момент, мы снова сбились с пути и мне пришлось, напрягая память вспоминать рисунок направления водораздельных хребтов и отстаивать, своё мнение, в определение места, где мы находились...
Хочу отметить, что без солнца, в малознакомом месте ходить довольно опасно - можно легко заблудиться, на любой развилке встречающихся распадков, спутав направление и пойти в другую сторону.
С компасом, конечно безопаснее, но компасом пользуешься обычно в трудных случаях и к тому же, ходьба по компасу всегда замедляет движение...
Но мы, в конце концов, разобрались, определились общими усилиями с направлением движения и вышли, наконец, в пойму Курмы...
Перейдя долину и преодолев по жиденьким мосткам саму речку, мы вошли в падь, заросшую по болотине непроходимыми ивовыми кустами и идя по чуть заметной звериной тропке, по краю болота вышли наконец на бывшие деревенские покосы.
Посередине одной из круглых полян, увидели старый солонец заложенный ещё здешними покосниками много лет назад, с хорошей сидьбой, устроенной на берёзе над рясным черёмуховым кустом.
Осмотрели солонец и определили, что сегодня ночью, к солонцу, приходила матка изюбря и парочка косуль. Следы на грязи солонца были совсем свежие...
Я не поленился и сбросив рюкзак, влез по шаткой лесенке в сидьбу. Внутри, было полутемно и прохладно...
Сидьба, давно строенная, сколочена была из почерневших от солнца досок и покрыта сверху куском рубероида. Внутри лежали, какие то старые пыльные ватники и обрывки журнала "Вокруг Света".
Я выглянул в смотровую щель, увидел солонец и ребят, стоящих на краю углубления, почти круглого, диаметром метра в два - звери выели эту яму за долгие годы.
Я устроился поудобнее, расслабился и сразу вспомнил ночи, проведённые в прошлые времена на разных солонцах, в разных концах Сибирской тайги...
...С вечера, если сидьба на солонце хорошая, можно иногда и подремать,
но потом, ближе к полуночи начинаешь внутренне замирать, от каждого треска или шевеления вокруг солонца...
Начинаешь вспоминать всякие страшные истории о нападении медведей на сидьбы. Воображение работает в напряжённом ритме, и когда наконец слышишь лёгкое шуршание или потрескивание в непроглядной ночной темени, сразу понимаешь, что зверь пришёл и стоит здесь, неподалёку живой, а не воображаемый.
Сердце начинает колотиться и даже слюну начинаешь сглатывать потише - кажется, что зверь может услышать и это...
Время летит незаметно, хотя ещё недавно казалось, что оно ползёт как улитка. Наконец слышишь короткий, нечаянный треск совсем рядом и напрягшись, до галлюцинаций в глазах и ушах всматриваешься и вслушиваешься.
Почти всегда за солонцом, по направлению от смотровой щели, хозяева солонца устанавливают несколько берёзовых стволов, с белеющей даже в темноте, корой. Когда зверь входит на солонец, он туловищем или головой перекрывает часть таких стволиков и становиться заметным некое шевеление, даже в самые тёмные ночи. Затаив дыхание, начинаешь выцеливать плохо видимого зверя, мучаешься сомнениями - стрелять, не стрелять...
Тут уже все страхи по поводу медведей исчезают. Ты точно знаешь, что это олень...
Иногда это бывает лось. Чаще - лёгкая косуля и даже может быть не одна.
Редко, но посещают солонцы и медведи - думаю потому, что скрадывая зверей, приходят сюда по следу. Звери со всей округи, проделывают в сторону солонца набитые тропы, идя по которым медведь и приходит к солонцу...
... Наконец ты решаешься и почти в истерике нажимаешь на курок, гремит выстрел. Всё в лесу вздрагивает от громового удара, и время, переходя от медленного течения пускается вскачь. Ты слышишь после выстрела треск сучьев и веток вслед убегающему зверю или гулкий удар падающего тяжелого тела или шум бьющегося, раненого зверя...
Часто после выстрела, лес на какое-то мгновение просыпается. Косули во всей округе "гавкают", испуганно перекликаясь, круги эха долго гуляют по чёрному лесу, словно волны от брошенного в тихую воду камня
Через минуты всё вокруг затихает и охотник в темноту слезает с сидьбы, чтобы обрадоваться в случае удачного выстрела, или чертыхаться, по причине неудачи.
В любом случае ваше последующее сидение на солонце вполне бессмысленно. Звери в радиусе нескольких километров знают о тревоге произошедшей на этом солонце и не придут сюда, как минимум несколько дней...
...Всё это я вспомнил за те минуты, что провёл в сидьбе. Ребята уже с нетерпением ожидали меня внизу...
Начался мелкий нудный дождик и надо было выбираться из леса на дорогу...
А здесь, дождик за несколько минут намочил глиняную поверхность утрамбованной дорожной колеи и превратил её в скользкий "каток". И чтобы не падать, приходилось идти мелкими шажками, всё время держа мышцы спины, живота и ног в напряжении.
Сумерки под серым небом спустились раньше обычного и приходилось вглядываться под ноги, чтобы не попасть в глубокую колею, пробитую грузовиками - вездеходами.
После часу такой ходьбы у меня затекла спина, и я далеко отстав от своих попутчиков, брёл по дороге, уже всерьёз опасаясь упасть и не подняться. В спине, от постоянного напряжения словно от тяжелого удара, чувство онемения разлилось вдоль позвоночника.
Я не падал духом, даже посмеивался тихонько, но шёл уж очень медленно...
Остановившись на очередном перекрёстке решили, зайти к знакомым ребятам, на частную свиноферму, которую они организовали года три назад, на которой выращивали свиней на мясо. Ферма находилась в лесу, там, где ещё лет десять назад был глухариный ток, на котором я в разные годы добыл несколько петухов...
Хозяева, которые были дома, встретили нас радушно, ещё и потому, что Толя ранее оказывал им какие-то деловые услуги и даже держал у них своего подрастающего щенка, лайку...
Мы поужинали и долго сидели у телевизора, смотрели очередной американский боевик главный герой которого, крушил всех вокруг без страха и упрёка...
Потом легли спать на просторных нарах, сделанных по периметру большой избы.
Я уснул почти сразу и последнее, что я слышал, было хрюканье свиней за стеной, в сарае...
Утром погода вновь была солнечной и приветливой и после завтрака, мы с Толей вышли на прилежащую к ферме вырубку и набрали пару полиэтиленовых пакетов грибов - опят, растущих на берёзовых пеньках.
Грибочки были чистенькие, коричнево - серого цвета и их было очень много на каждом пеньке. Присев к очередному пеньку, стараясь не помять и не повредить это осеннее великолепие, мы резали и резали грибочки под корень, аккуратно складывая их в мешки. На каждом пеньке было не меньше пятидесяти штук.
- А как они хороши в маринованном виде - радовался Толя. Под водочку - это лучшая закуска!
Я по хорошему завидовал ему и жалел, что не смогу попробовать этих грибков в этом году...
Через неделю, мне надо было улетать в Ленинград...
2005-20-02. Лондон, Владимир Кабаков
Остальные произведения Владимира Кабакова можно прочитать на сайте "Русский Альбион": http://www.russian-albion.com/ru/vladimir-kabakov/ или в литературно-историческом журнале "Что есть Истина?": http://istina.russian-albion.com/ru/jurnal