* * * 
                    Михаилу Шишкину 


Море - наощупь из черного вяза, 
рыба-кукушка смолчала три раза 
с хвостиком - время гадать на песке. 
Что ж ты не спишь, манекенщица Люда? 
Я - надувной силиконовый будда 
с крошечной дырочкой в левом соске. 

Раннее утро остро и тревожно, 
даже о строчку - порезаться можно. 
Ржавые, низко плывут облака: 
бродишь, пригнувшись в нелепом поклоне, 
будто бы всё - на огромной иконе: 
лошади, пьяная тень рыбака... 

Счастье рифмуется с тем, что на части 
видимо рвется от деепричастий. 
Чаек акриловых не развели. 
Сохнут, протертые в кровь, изоленты - 
все мы архангелы и диссиденты: 
за оголенное что-то вдали. 



2041 г.

На премьере, в блокадном Нью-Йорке, 
в свете грустной победы над злом - 
черный Бродский сбегает с галёрки, 
отбиваясь галерным веслом. 

Он поет про гудзонские волны, 
про княжну. (Про какую княжну?) 
И облезлые воют валторны 
на фанерную в дырках луну. 

И ему подпевает, фальшивя, 
в високосном последнем ряду, 
однорукий фарфоровый Шива - 
старший прапорщик из Катманду: 
"У меня на ладони синица - 
тяжелей рукояти клинка..." 

...Будто это Гамзатову снится, 
что летят журавли табака. 
И багровые струи кумыса 
переполнили жизнь до краев. 

И ничейная бабочка смысла 
заползает под сердце мое. 
 

НРЗБ

под грифом падалью секретно 
в картонной мамочке хранят 
тебя любил я безответно 
и больше так не говорят 

какой-нибудь еще романтик 
судьбы не ведая труда 
уснет завязанный на бантик 
и не проснется никогда 

ему особый сон подарен 
ржаная степь и ветра свист 
и не расстрелянный татарин 
майор Батыев особист 

надежда моет веру в чудо 
и пахнет хересом вода 
и дважды склеена посуда 
в цветочках страшного суда 

а мы ночных крылатых рыбок 
собою кормим на лету 
и щастье всех моих ошибок 
шипит у лебедя во рту. 
 

ПТИХ

                Моему ангелу 
1. 

Вот берешься за что-нибудь старое 
и не нужное людям вообще. 
Там, где окорок - виснет гитарою 
у бессмертья на правом плече. 

Где живешь голубиною почтою 
в темноте на четыреста ватт. 
И прибрежною рифмой неточною, 
и любовью своей - виноват. 

Вот берешься заделывать трещину 
в небосводе чужих потолков 
и с похмелья придумаешь женщину, 
феминистку и будешь таков. 

В смысле этого масла прогорклого, 
в свете льда на Каширском шоссе: 
так пустынно и гарсиалорково, 
что в себя - возвратятся - не все. 

2. 

Здесь - пригнись, осторожно - ступеньки, 
видишь пьяный ларек у дороги? 
За смешные для Киева деньги 
я тебе напишу на хот-доге: 

золотою горчицей - о Боге, 
о любви - майонезом вчерашним, 
я тебе напишу на хот-доге 
быстро-быстро, нестрашно-нестрашно. 

Что - вокруг небеса и потемки - 
уподобились картам игральным... 
...напоследок - немыслимо тонким, 
острым кетчупом артериальным. 


3. 

В лошадином саду, где стреножены яблони, яблони, 
чьи стволы до рассвета усыпаны дятлами, дятлами. 
Если лошади - в яблоках, значит и яблоки, яблоки - 
над землею висят - в лошадях, будто бы дирижаблики! 

Это самая честная в мире рекламная акция: 
у меня в голове - революция и менструация. 
Выбирайте, что хуже и с ней выходите на площади, 
лишь оставьте мне яблоки, там, где рифмуются - лошади. 

 

КУРЕНИЕ ДЖА
Что-то потрескивает в папиросной бумаге: 
как самосад с примесью конопли, 
как самосуд в память о Кара-Даге, 
и, затянувшись, смотришь на корабли. 

Вечер позолотил краешек старой марли, 
и сквозь нее проступают: мачты, мечты, слова - 
складываются в молитву, в музыку Боба Марли, 
в бритву, в покрытые пеной - крымские острова. 

Мокрые валуны правильными кругами 
расходятся от тебя, брошенного навсегда. 
Но, кто-то целует в шею и обхватывает ногами 
и ты выдыхаешь красный осколок льда.