Качижев Виктор Иванович : другие произведения.

Архипелаг Бардак

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:

   ОБРАЩЕНИЕ К ЧИТАТЕЛЮ:
  
   В создании глупопеи нашей жизни - Архипелаг Бардак, может участвовать каждый читатель, присылая сюжеты или свои наблюдения, просто интересные мысли, стихи, рисунки о нашей жизни по почтовому адресу:
   215100. г. Вязьма, ул. Ленина, 79-б, кв. 43 Качижеву Виктору Ивановичу.
   E-mail: www.kuzyol2004@yandex.ru
   Особенно АБ не хватает женского взгляда на эту, так называемую свободу-92 года, поэтому, в первую очередь прошу откликнуться девушек и женщин. Вы можете попросту переписать мои треплеры по-своему, подражая или утрируя, по-женски взглянуть на морально-этическую и политическую, бытовую и сексуальную измышленность этого времени. Особенно нуждаются в таком противопоставлении треплеры - Эпилог как бы той жизни, Отнюдь Неимоверно, Женился, Женился я традиционно; Оторвались, Шерше ля фам; Сплошная бытовуха; и другие.
   Присылайте свои варианты и рекомендации, буду рад любому совету и критике, а так же помощи в издании и редактировании, рекламе или популяризации моих произведений. Многие из предлагаемых вашему вниманию рассказов ранее публиковались в периодической прессе. Следующие темы - Ярмарка Бесправия, Блеск и нищета россиянок, Заумь Бесиё, Хочу, если (подростковые взаимоотношения), Сказки дикого рынка. Предлагайте и свои темы. Тем очень много, классически банальных и оригинальных, которые даёт нам сама жизнь в этой ельцинской свободе-92 года.
   Если присмотреться "с весёлым вниманьем вокруг"...
  
  
   КУЗЪЁЛЬ


АРХИПЕЛАГ БАРДАК-1

глупопея социально-бытовых и половых

отношений в России по методу Декамерон

семидесяхнутым восьмидерастам посвящаю! кому за ...дцать в 2000 году

  
   "Колыма у Солженицына в Архипелаге ГУЛАГ была полюсом лютости, в Архипелаге Бардак полюсом подлости стала Москва. Это государство над государством, ставка хамской орды, собирающая с нас дань и натурой: молодых  мужчин  на войну, пахоту и в криминал, девушек и молоденьких женщин в услужение и гаремы бардаков".
   Нет, это не только моё мнение, не для красного словца привёл глас народа я для сравнения, у многих в провинции о Москве такая вот точка зрения и, чтобы не было практикуемой сейчас обезлички, я эту цитату народную и взял в кавычки. Что там не говори, а нынешние москвичи ещё при советской власти переродились в охлос, охлоп, став холопами начальников и богачей, "звезданутых" артистов и политических аферистов. Это пронырливый и уже не тороватый, а скорее вороватый демос третьего Рима, жаждущий лишь зрелищ и хлеба...
   Ох, чувствую, как меня начнут полоскать патриоты Москвы...
   Но, увы, и, увы, как и москвичи, и мы, провинциалы, в ельцинской свободе-92 года становимся не тороваты, единственно, что многие из нас всё же не столь вороваты. Кому-то за падло нищих обирать, другому даже униженная честь и атрофированная реформами совесть такие подлости не дают совершать. Да и таланты из провинции москвичи сосут, не зря они всё, что за столицей, Гребанией зовут, хотя это они у нас всё подчистую гребут. Однако мечты чеховских героев - В Москву! В Москву! В Москву! до сих пор нам покоя не дают, видно, поэтому не избранные туда местные кулики завистливые песни поют, восхваляя своё болото, да так, что порой просто уши вянут.
   Заявил однажды в интервью мне главный карманный редактор Грязьменской газетёнки. - Только провинция осталась родником чистой воды в тухлом болоте столичной журналистики.
   Да, тухлее не скажешь, привыкли кулики к родному запаху, аллергия у них на освежители жизни. И сколько не добавляй в тухлую водицу родниковой живицы, она от этого президентского мероприятия всё равно не очищается, наоборот, всё хорошее местной подлостью заражается. Как не очищаются губернаторы и главы администраций, милиционеры и депутаты. И прокуроры и судьи наши. Санэпиднадзор и налоговая инспекция. А интересовались, кто там, в союзах директоров и предпринимателей обретается? Все они начинали бардачную карьеру свою шестёрками в стоптанных башмаках, а теперь разъезжают на иномарковых конях. И это, отнюдь, не увы, и не ах! Безнаказанность нами руководит, но не совести страх. О чести и достоинстве у каждого из нас теперь своё понимание, поэтому и живём мы в режиме самооправдания...
   Да-да, о вашем городе я пишу, Энзе или Энске, а может - Энграде или Нязьме, прозванном после перестройки проезжими и приезжими Грязьмой. И у вас наверняка сразу же за парадным фасадом вылизанной центральной улицы ощущается стойкий запах нищенской серости и начинается сплошная помойка. А подвалы домов и мусорницы большинства так называемого городского жилфонда будут забиты мусором и залиты фекалиями, а подъезды будут загажены до конца второго президентского срока, так и оставшегося несбыточной надеждой честных россиян, В. В. Путина. И только российский стяг гордо реет над Белым Домом главы администрации или мэрии.
   Вот бы и нам так гордо реять в героической нищете!
   Однако в свободе-92 года только кесарю кесарево достаётся, а нам с тех пор и сала с сэмом всегда не хватает, а голодного, как вы знаете, бардачное общество своим не воспринимает. Не историю КПСС в своё время надо было изучать, тогда не пришлось бы последними из европейцев сексуальную революцию совершать. Однако в процессе революции этой мы о любви забыли и получился не к сексуальной свободе плавный поворот член в рот!, криминальный переворот.
   В прислугах пребывал тогда интеллигент...
   Партийный, торга совести услужливый агент...
   Избранники народа ловко и проворно,
   Поддерживали в нас энтузиазм покорный
  
   Над нами долго лил застоя нудный дождь,
   Пока не умер, кажется последний, выдуманный вождь.
   Как милость отпущения греха,
   Свобода сверху к нам пришла.
   Власть снизошла.
   И правду мелочью в толпу швырнула,
   Потом и глазом не моргнула,
   В бардачный беспредел нас загнала...
  
   И мы, пропившие достоинство с великой той войны,
   Бродяги стали, чёрт-те знает, чьей уже страны...
  
   Увы, и да! И с общечеловеческими ценностями нас несет совсем не туда, живём уж очень по-русски, мы, вытесняемые новыми римлянами, этруски. Ну, кто из советских интеллигентиков-диссидентиков мог такое предугадать, что в их сбывшейся мечте - свободе-92 года, не о чем будет даже мечтать? А жить и вовсе даже не в прозе и почивать не в бозе...
   Уж очень часто мы оглядываемся, то на Восток, то на Европу, не от того ль и получается всё у нас через жопу?
  
  
   ЭПИЛОГ, КАК БЫ, ТОЙ ЖИЗНИ.
  
   дочерям своим посвящаю - прочитайте маме.
  
   Всё бы ничего, но и Перестройку вдруг, - бац! и прихлопнули...
   А все вокруг продавали и покупали, какую-то липу и туфту создавали, только мы ничего не понимали, совсем ещё не старые папонты перестройки, последние ударники комтруда, выгнанные совсем в никуда. Эхо Ушедшей Страны. Мы и за работу ничего не получали, гайдаровские чубайсята оделили нас только ваучерами, чьим именем с тех пор мы и называем свой такой же бестолковый половой орган. А вот у женщин его почему-то прозвали - бюджет. Да-да, это для нас, мужиков, в этой стране кроме "сэма" ничего нет. Эх, знать бы, что ничего кроме ваучеров не дадут, мы бы Ему вместо танка дерьмовозку подогнали. Интересно, чтобы он тогда нам с неё наобещал? Оно и козе понятно, что каждому своё. Кесарю то кесарево досталось, а нам с тех пор и сала всегда не хватало. Эту жизнь только женщина и понимала, и меня жена с некоторых пор в рыночные отношения загоняла, не тонко намекала на совсем не толстые, обстоятельства.
   - Бегает по стадиону старичок-бодрячок, как бы. И за мной тоже. По нескольку раз за занятие измерять давление подходит. И разные там разговоры заводит.
   Не, Галька у меня баба с понятием. И сама вмажет, и меня на скаку остановит. На пятый этаж - аж, занесёт. Правда, сейчас я уже сам стою после МММ и Русского Дома Селенга памятником жеребцу Скобелева. Дескать, ничего мужик был да малость застыл в бессрочном отпуске. Поэтому я теперь всё больше помалкиваю.
   Но, на этот раз, жена молчание моё не одобрила, ширнула локтем в бочину, вылезая из постели.
   - Предложение сделал навещать его с процедурами, как бы.
   Молчать было опасно. Я дал совет. - Устраивай свою жизнь сама и без как бы.
   - Дурак! Столько лет прожили. Да и не поизносился пока. Я не новая, чтобы ещё не истрёпанную вещь выбрасывать. Только трудно одной содержать жеребца стоялого. Пристегнуть надо в нашу семейную упряжку, как бы, этого мерина старого.
   Она смотрела на меня требовательно. Но говорить на такую мутную тему не хотелось. Я лишь вздохнул, так и не выудив из мозгов ни одной мысли на эту тему.
   - Сам же говорил, немец хвастает, если его жену за сто марок, как бы.
   - Ну, то немец.
   - Хочешь сказать, ты - русский?
   - Как бы, - иногда и я употребляю её ходкое словечко.
   Жена, явно, досадовала. - Ему соблюсти приличия надо. Навещать, только с тобой. И без, как бы.
   Я флегматично сопел, не вылезая из постели.
   Галька фыркнула зло. - Приходи через пару часов. Договорись. Стесняюсь я, решать такие вопросы без тебя как бы. Баба же я, как бы...
   Она торопилась на стадион. Ещё одна минималка всё же. Хлеб жена приносила, масло я давно не добывал, как интеллигентик какой, не знал, что делать и как жить, кому силушку свою и профессию сбыть? Даже картошки-моркошки с дачи нам на ползимы не хватало, и Галька уже всем задолжала...
   Ай! Да что теперь эти мысли сосать? Остаётся одно, вспоминать. И вы, поди, не забыли, как мы тогда плохо жили. В очередях стояли за всем! А теперь не за чем. Магазинные полки полны, только вот у многих из нас кошельки пусты. И женщину мы теперь ищем не как причину, а для жратвы. Мало кто из нас без них прокормиться может. А воспоминания гложут...
   Санька Фидель, по паспорту - Митрофанов, подвёл меня поздним вечером к молоденькой матери - одноночке, медсестре по профессии, и с ходу стал прикалывать медицинскими терминами.
   - Галчонок! Перепихнину от торчка требуется. Подлечить этого зверя надо от половой недостаточности.
   Фильма о нежном и ласковом звере эта блудливая пташка, видимо, не смотрела и отреагировала натурально.
   - Зверя к ветеринару веди.
   Он и отвёл меня в хрущёбу напротив, тоже к Гале на мордочку похуже. Женщиночкой та оказалась безотказной, однако, мы её застали врасплох, а "на корягу залетать" она не хотела, и мне пришлось маяться с нею всю ночь плейбойскими способами. Нам, мужикам, эти способы ещё дают какой-то кейф, а вот русской женщине, сомневаюсь я, чтобы заячий секс приносил удовольствие. Да и я, блин! Такой русский! Прямо, Витька-дурак. Если девчонка от меня не балдеет, не могу балдеть и я...
   Короче, умчалась Галя-ветеринар волчицей в охоте с ранья и вскоре принесла сотню презервативов. Конечно же, столь дерзкая операция в поселке для одного завода, где я находился в командировке, не прошла незамеченной и с тех пор обрастает всё новыми и новыми подробностями. Но, это ладно, будет потом. А теперь я уже сам лечил её от половой недостаточности. Короче, женщине всегда хочется хорошим приобретением похвастать, и на следующий вечер Галя вывела меня на показ, на день рождения к своей подруге Галчонку.
   Тут только на свету мы окончательно и рассмотрели друг друга. Конечно же, глаза у Галчонка оказались голубыми, а волосы белокурые...Любовь вспыхнула со второго взгляда!
   О, что тут с нами сотворилось! Стеснительность с женщинами во мне напрочь отсутствует. Да и она была уже с днём рожденная, то бишь, торчёная...
   - Совсем обалдели! - ахнула восхищенно соседка по коммуналке Валя, Санькина подружка, и затолкала нас в свою комнату, защелкнув замок. Мы только и слышали её лицемерное возмущение.
   - Во, гады! Смотались куда-то.
   Меня будто в порно фильм занесло. И понесло... До самого ЗАГСа. Хрупкотелая худышка оплела меня сладостно-сексуальной нирваной на несколько лет. Ну, разве мог я отказаться от такой причины?
   Но, увы, коренной житель областного города квартиры я не имел. Я у матери был не один и, после службы в армии, меня в отчимовом доме не прописали. И этот скоропалительный брак мой списали...
   Короче, всё было, как у всех. Коммуналка, тёща, свекруха, и получился даже не брак нашей жизни, а полная разруха. Гениталиться  в хрущёбе и с топ-моделью надоест, а дачный шалаш мы поздновато решили завесть. Только последний пыл свой растратили и окончательно отношения изгадили...
   И вскоре, пташка моя блудливая превратилась в козу бодливую, а я "новым" так и не состоялся...
   Вот, скажете, растрепался...
   Однако как не крути, а на деловое свидание надо идти. Баба же, она, как бы...
   ***.
   В общем, пришел я ко времени. Процедура, как бы, и по виду совсем не новый клиент-пациент уже сидели за пластмассовым столиком перед кафе Спорт у аляповатых ворот стадиона Вперед. Жабьекожее личико бодрячка не скрашивал и неподдельный Адидас, он игриво похихикивал, запивая свой трёп Миллером. Галька на этот раз и не кукарекала, хотя всегда петушистой была, клевала скромной курочкой что-то в фентипёрстовой обёртке и даже не квохтала.
   - Генри Резник! - представился бодрячок, как бы вставая, и добавил с прононсом. - Офф!
   Я скромно назвался Витей и сел без приглашения.
   Резник-офф тут же сообщил доверительно. - А мы с твоей женой пьянствуем, как бы, - и засмеялся шаловливым мальчиком, видно, и ему понравилось Галькино ходкое словечко.
   Я равнодушно ответил. - На здоровье, - и сел без приглашения.
   - Вики! - с ходу перевел он меня в плейбоя и предложил. - Отбросим условности. Так сказать, ближе к т-делу!
   Тело, вообще-то, если захотеть, слышалось и делом. Однако даже мою, лишь слегка интеллигентную женщиночку, покоробила такая простота рыночных отношений. Она взбрыкнула всё ещё обалденными ножками и поднялась со стула.
   - Схожу! В туалет, как бы.
   Генри обеспокоил её уход. - Что с ней?
   - Баба же. Стесняется, как бы.
   Резник-офф вздохнул понятливо. - Ну да. Уж такая нынче се ля ви пошла.
   - Ага. Солженицыну было легче. Воровать мы умеем. А вот торговать...
   Генри хохотнул. - Вот именно, пайки теперь не будет, - и стал выставлять угощение авансом, как бы...
   Он и вкусы мои знает. К водке поставил и бутылку Балтики N9. Мне налил в склянь, себе чуть-чуть. Мы выпили за всё хорошее, он по-западному, в прихлёбку, я по-русски - махом, и пива много...
   Тут уж и у меня извилины стали веселее завихряться, однако, смотрю, бодрячок наш что-то забалдел надолго. Переждав некоторое время, я уже сам разлил водку по стаканам и предложил.
   - Пора и за что-то конкретное выпить.
   Но он приложил лягушачью лапку к груди и стал описывать свой не любовный букет медицинскими терминами. Обоих пластмассовых "мерзавцев" я выпил один и снова хорошо запил пивом.
   Генри предположил. - Ты, видимо, тятя в доме.
   Врать я не умею, и признался флегматично. - Уже чужой дядя.
   - Но мы с нею, как бы, всё обговорили.
   - Её тело, не моё дело. Я уезжаю в длительную командировку.
   Генри аж подскочил. - Соблюсти приличия - непременное условие. У меня дети видные люди в городе.
   Я забавлялся, бодрячок так испереживался. Вот когда с него можно было слупить. Но, увы, так я не могу жить. Витька-дурак. А что? Глядишь, тоже, не хуже Бориски царём стану, если всю эту акину матату достану. Тем более, в России только дураки правителями становятся...
   Но Резник-офф порассуждать мне не дал - запротестовал. - Ты ставишь меня в щекотливое положение!
   Но я отрезал. - Щекотать тебя будет она. Я этого делать не умею.
   Он вдруг выхватил у меня из-под руки бутылку, я даже подумал - ударит. Но нет, сунул её в сумку и закинул ремень на плечо.
   - Он ещё водку мою жрёт.
   Я протянул ему пиво, там ещё было. - Забери, это тоже твоё.
   - Вылей!
   Я и вылил, сунув бутылку в сумку горлышком вниз.
   - За углом чебурашки принимают.
   Воистину, старичок бодрым оказался, вскоре от него только описанный пивом след на асфальте остался. Галька всё видела и уже шла, предосудительно улыбаясь.
   - Ой-ой-ой! Всё ещё влюблённый такой. Прямо, Отелло какой.
   - Никто не ревновал.
   - Почему тогда не договорились?
   Я лишь передернул плечами. Улыбка сходила с её лица.
   - В цене, штоль, не сошлись?
   - Как бы.
   И тут она взорвалась, баба же, как бы...
   - Себя оценивай, дармоед!
   - Галчонок! Ты что? - сразу вспомнил я её звёздное имя.
   - Вот ты то - кто!
   - Кто?
   - А никто! Ни украсть, ни покараулить. Не проститут и не сутенёр.
   - Мне того, что у нас есть, хватает.
   - А мне не хватает! Хватит мне дармоеда содержать. Сегодня же чтобы и духу твоего дома не было. Сам не уйдёшь, посажу по первой же пьянке.
   Я онемел, это было уже не как бы...
   Без меня Галька очень похорошела одеждой, а я, говорят, лицом. Теперь она всем доказывает, как хорошо жить бабе одной. И добавляет громко, отворачиваясь от меня при случайных встречах.
   - Столько лет прожили, торговать мною вздумал.
   Ну, что тут скажешь? И ничего не докажешь. Увы, у неё, видимо, это уже эпилог, зато в моей новой жизни только начинается пролог...
   Ай! Да ну-ка всё это, как бы. Вот гонорарчик бы получить за этот рассказ, как бы...
   Ну, так поняли вы что-нибудь из моего как бы?
  
   СЕКСУАЛЬНАЯ ИЗМЫШЛЕННОСТЬ
  
   Ну, да, сексуальная измышленность чем-то сродни тюремной промышленности. Только не подумайте, что я на Александра Исаича кошу, отнюдь, лишь творчество его ворошу, и сам измышляю о том, что видел и  знаю. И не уголовный это фольклор. Скоро, с такой же безжалостностью, как поступают с народом в нашей стране, я посажу безвинных героев своих в Свободу-92 года, то бишь, в Архипелаг Бардак. Да и что о постсоветской тюрьме писать? Это о сталинских лагерях можно было что-то интересное рассказать, благородным стоицизмом хотя бы читателя заинтриговать, но не литература сейчас у нас, а сплошной сексуальный трах и триллерный ужастик-страх! Поэтому теперь только детективный секс и политика для Ивана и Марьи вкуснее духовной жратвы. И я вам в этом в своих треплерах подыграю, но среди клубнички с развесистой клюквой кое-где и "измышленные мысли" раскидаю.
   Итак, скажу я вам, значит, так. Как и на воле так и в постсоветской тюрьме жизнь сейчас проходит совсем не так. Не так и не та. Сидят теперь в основном не деловые люди, а одна мелкота. Жизнь лагерная, без сталинских сук-политиков и брежневских правдоискателей, сплошные тусовки, то бишь, суета, российского обывателя, как и зека теперь одна лишь гложет "мысля", как бы чего пожрать и где тёплую робу к зиме достать. И, конечно, о жизни кучерявой помечтать, телегу - треплер прогнать, а потом по ящику или втихаря под одеялом получить то о чём с таким вожделением гнали...
   Итак, сексуальная измышленность,  паро-ненормальным измышлением ещё в Застое стала, но тогда она ещё нас не достала. И это моё откровение не претендует на художественное измышление. Это, скорее, психологическое преследование, мания неприличия в результате безличия без отличия уровня образования, степени знания, мере зажиточности или половой различности. А если проще, как и баня, русский секс равняет всех-с. Ведь чего только стоят производности наши от одного лишь слова в переводе с литературного - паять? Это, отнюдь, не только единственное, банальное действо - сношать. Такое многозначительное слово, не то, что другим народам, и нам русским до конца не понять. Тут бесполезно и лингвистам думать, приходиться измышлять. Ну, как это можно и любименькую женщиночку, и врага своего - паять, а ещё круче, - на свой член сажать? Да, не историю КПСС надо было изучать, тогда бы не пришлось нам последними из европейцев сексуальную революцию совершать. Однако, всё наоборот у нас в России, в процессе революции этой мы о любви забыли и получили, член в рот! Не свободную любовь, а криминальный переворот...
   Ну что тут ещё можно сказать? Пора бестолковый словарь Кузъёля создавать.
   Помните, кажется, ещё в 1987 году ахнула на весь мир в телемосте с американцами советская бабёнка. - В СССР секса нет!
   Но я захватил те времена, мама моя тоже совковая была, однако честно признавалась па-па.
   - Заел ты меня!
   И сейчас всё такая же она - русская женщиночка! Право, славная девочка-бабёнка от приматного бытия ещё не жена, но уже разведёнка. А ведь всё вроде при ней есть. И ножки, ножки! И честь. И очаровательные стати! Только вот муж не всегда кстати. Он и сам это понимает и измышлено объясняет. - Член с ней!
   Не потому ли лик её - царевна чародеем пленённая и теперь она только в эстрадных звёздунов влюблённая, того и гляди, сама в богоматерь мадонной выразится. А в кого ей ещё вырядиться, если муж "новым" так и не состоялся, и к другой не смотался - у неё на шее сидит. Вот она в этой типично русской измышленной сексуальности и торчит.
   Ну, а мы, мужики, какие? Ну, да, тоже такие. С одной стороны добродушные, а с другой - злые, и понятия у нас теперь стали совершенно другие, в западный рынок всё никак не войдём и тонкие дела Востока до сих пор не поймём, вот именно, в России живём, не своруем, так соврём и до сих пор мечтою о райской жизни живём. Только у нас крутые, то есть грубые, алчные, порочные и злые "новыми" становятся и в грабеже старого никак не остановятся. Но опять же, сегодня он новый, а завтра, глядишь, уже труп. Выходит, ты, оставшийся в "русской старости", не так уж и глуп, хотя мало кого нынче горькие Лермонтовские строки о нашем поколении за душу берут. Не белеем, - звереем парусом одиноким в дерьмовом смраде демократических преобразований красно-голубом...
   Ну, о чём тут нас писателей спрашивать? Пора вас самих допрашивать. И писать не профессиональными словами, а то, о чём вы расскажете сами...
  
   ОТНЮДЬ НЕИМОВЕРНО
  
   Глупопея нашей жизни осенила меня в местах не столь отдалённых. Итак...
   Мы не гопстопники, но со смаком укладывались спать в большом и тесном для сотни тел бараке на двух ярусные, скрипучие койки.
   - О! О! О! - произнёс раздельно чуточку накачанный парень в черной майке, лежавший на койке поверх одеяла. - Переживает фраерок! Ни за что посадили.
   - Отнюдь! - вымолвил в ответ заключенный в новых белых кальсонах и нательной рубахе, неуклюже забиравшийся на второй ярус.
   - Чего? - не понял иностранного для себя слова блатующий парень и, не дождавшись ответа, спросил. - За что срок намотали?
   - За сопротивление страстям.
   Расписанный наколками парень снова не догонял и проворчал. - На делового косишь?
   - Какие могут быть дела в России? А нищих мне западло обирать.
   - Кончай гнать порожняки! Из чьей семьи?
   - Увы, тятей в доме не утвердился, а пристебаем быть не согласился.
   Расписной даже подскочил. - Ты чо, в натуре, за лоха меня держишь?
   Новенький устраивался в постели, устало улыбаясь, и попросил. - Слышь, братан, давай завтра почирикаем  чо-почём и как. С этапа, везли селедкой в бочке. Устал - неимоверно!
   Блатной ахнул по-крамаровски. - Во, даёт, в натуре! Отнюдь Неимоверно!
   Рядом сдержанно и восхищенно засмеялись, их, оказывается, слушали и тут же заговорили.
   - Фидель, это тебе не нам птюху черняшки на уши крошить. Мужик грамотный. Без фени мозги зафефенит.
   Новенького тут же окрестили и пригласили. - Слышь, Отнюдь Неимоверно? Ходи к нам. Чай попьём, ваучер помнём, скажем - мясо ели.
   Но тот вежливо отказался. - Спасибо, мужики, в следующий раз.
   Ему дали совет. - Ты это, с правильными больно-то не связывайся. Нас, мужиков больше слушай.
   Правильного Фиделя заело. - От вас, быков, разве чего путного услышишь?
   - Мужик, он никогда глупостей не присоветует.
   - У мужика и ум есть? - глумливо осведомился Фидель. - Это с каши, штоль?
   - От скоромной пищи как раз мудростью и осеняет.
   - У-у, быки! Скоромная, это и есть мясная пища. А с каши у вас и в голове каша. Потому-то вас, таких кашемудрых, начальство и наё, а собственная жена-баба  поё.
   - Вы, больно умные. Но чтой-та хороших людей не блатными, а мужиками прозывают. Даже царя Петра  мужиком величали!
   - Потому что пил и горбатился, как мужик. А царицу за него Алексашка Меньшиков ублажал.
   Фидель растопырил веером пальцы и захихикал ехидненько. - Но у вас то нет шестерок. Ваши бабы не только лиц кавказской национальности - негритят уже рожают!
   О! Что тут сотворилось от хохота! Особенно дико и визгливо смеялись ушаны, сынки-шестёрки приблатнённых.
   - Оно и правильно! Мужик, он и должен быть черным! Рог в землю упри, жрать захочешь - мычи.
   Посрамленные мужики расползались по своим шконкам...
   Отнюдь Неимоверно всё ещё не засыпал, шлёпнул вдруг себя пальцами по вискам и вымолвил удручённо. - А ведь истину братва глаголет. У нас каждый, от учителки до генерала себя хорошими бабами или мужиками считают. Этой, послушно брыкающейся скотинкой в стаде. Жрало и Испражняло - простейшие.
   Переждав шум, я заметил, подначивая на разговор интересного парня.
   - Мы стадничаем даже вдвоем в постели, круто утверждая свой статус-кто.
   - Выходит, только блатные сейчас являются носителями чести и достоинства русского человека?
   Ему тут же ответили. - А и прости-господи тоже несравнимо приятнее в обхождении, чем так называемые порядочные женщины.
   - А ты мне заплати, аль хорошенько угости, я тоже буду приятным, - раздался густой голос издалека.
   - На самом деле, быки! - вскрикнул худой парень Антоша Трёп-трёп и сел в постели на верхнем ярусе коек.
   - Они даже проституток от блядей не отличают.
   - А какая разница? - спросил тот же мужик с густым голосом.
   - Вот именно. Один даёт удовольствие, а другой только дразнится.
   Кто-то сказал определенно. - Блядка развлекается, а проститутка с клиентом мается.
   - А всё равно, мы - мужики, даже порядочных баб по-всячески ублажаем. Одариваем, украшаем, одеваем. И сами себе получше прикидик приобретаем.
   Сказать было нечего. Но молчали не долго. Кто-то вымолвил.
   - Ай! Всё это - суета сует. На эти вопросы ответов нет. Выпьешь до дна бутылочку вина и, к черту тоска, станет жизнь легка. И не нужна мне никакая ни одежда, ни блядовитая женщиночка.
   Антоша Трёп-трёп выпятил грудь оратором без трибуны, встав на колени в постели, и заговорил с апломбом. - Читали и мы пьяный бред нищего Хайяма. Ты голым в мир пришёл... Но нам то, русским, надо одеваться. Климат не тот. Да и по-прежнему по одёжке встречают и, если прикид не впечатляет,  не по уму провожают. А женщине и вовсе надо и для постели одеваться.
   - Эт, зачем ишшо? - перебил Антошу тот же досужий голос издалека.
   - А чтобы теплее было сношаться.
   - Да я, любую бабу, так согрею!
   - Чаем, что ли горячим? - засмеялись все.
   Потом посыпались реплики и высказывания.
   - Ай! Нашли о чём переживать, на Западе давно супружескую верность изжили. От себя родили, и никакой ревности. Не мешают друг другу жить.
   - Да. Нам бы такого вкусить?
   - Адюльтер, это сексуальная еда от другого повара!
   - Или в гостях. А в гости не обязательно ходить с супругом.
   - А и в командировке надо чем-то питаться. Голодать сексуально тоже вредно.
   - Точняк! И здесь у нас тоже другая сексуальная еда - сами себе повара.
   - Дунька Кулакова всегда и везде накормит, и главное - на халявку.
   Но тот бык издалека не был согласен. - И она нехай тоже трахается со своим пальчиком. От мальчика может СПИД подловить. Вот и получится, когда освободишься - не мешай жить.
   - А и чукчи тоже жёнами издавна меняются, - не тронули никого мрачные опасения. - У них беременную девку в первую очередь замуж берут, как и мы стараемся корову или козу купить с приплодом, чтобы потом на случку не тратиться.
   - И европейцы от породистых самцов стараются потомство своё зародить. Сперму и яйцеклетки от нас закупают. Детишек усыновляют. Красивых парней и девок за хорошие баксы в брак соблазняют.
   - Да, только мы в Европе, как мусульмане, собаки на сексуальном сене.
   - Козлы! - ахнул сердито Отнюдь Неимоверно. - Даст девчонка за то, что понравился, и сразу - дешевка! Не даёт, всё равно - блядь! Ну, как это понять? Только нам, мужикам, можно всех подряд долбать?
   - Да, а там баба, если даёт за хорошие деньги, муж этим даже хвастает.
   - Ой, уж! Да наша баба сама за хорошую палку литру поставит.
   - А потому что нет никогда денег у русского мужика.
   - Вот именна! В России все, кроме русских, хорошо живут.
   - Может мы, на самом деле, отупели?
   - Не повзрослели.
   - Не поумнели.
   - У нас только черные и евреи умнеют в этой купи-продажной системе.
   - Дружные просто они.
   - Да, они - нация. А мы - толпа бродячая.
   - И нам русским пора объединиться.
   - А уже объединились в Единство.
   - В Свинство! Медвежью харю на свиное рыло надо поменять и на Америку насрать
   Я заметил. - Это на воле президенту надо бы сказать.
   - Об чём  базар? В Державе со Всем Отечеством живём. У себя воруем, значит на свои пьём.
   Но нас одернули. - Кончай о политике базлать, о бабах договорились треплеры гнать.
   Антон возвысил голос, прекращая галдёж. - Всё правильно! Уже не товарищи, но ещё не господа! Реальность банальна и, как примат, сексуальна. Золушке нужен принц, плейбою - стерва со связями. И сразу же!  Молодость в заначке не берегут и на прокат не сдают. Сразу всё оптом продают. Потому что это скоропортящаяся ягодка или фрукт!
   - Точняк! Банан и клубничка.
   - Не надо! У нас, русских, это пупырчатый огурец и развесистая клюква.
   - Да, ладно, уж. Только рассол хорош от них. И то лишь с похмелья.
   - Вот именно! Жена-баба русскому не для веселья.
   Антоша потешился произведённым эффектом, потом снова заговорил. - Вы должны знать! Семейные заботы и роды, а, особенно - дети, выматывают и ожесточают даже самых добропорядочных супругов быстрее пьянства, сумы и тюрьмы. А блудливые  до преклонных лет веселы! Вот он сексуальный ответ на извечный вопрос, что делать и как жить? Надо блудить!
   Но его снова остановил густой голос того мужика. - Ай! Да кончай дешёвый базар. Просто, дали мы своим бабам послабку, вот они и блудуют. А посмотри на чёрных, как они со своими женщинами обходятся! Даже наши бабы у них, моментом, шёлковыми становятся. И попы заставляют жён своих мужиков слушаться. Короче! За волосья хорошенько женку свою отдери и в церкву сведи. И больше об этом не пи...ди!
   Антоша упал  в постель. Мужику никто не ответил. Койки стали скрипеть тише...
  
   Да уж, такая она у нас теперь акина матата, и не поймёшь где нынче воля, а где тюрьма. Однако и сам я этого тогда сразу не понял, в жизнь новую не врубился, и вскоре, как результат, на цвет-мете спалился. Да-да, таким же, каких большинство нас русских стал и я. Тем, о ком плачет лишь мать родная да тюрьма. Почти век у нас во всесоюзных ударных комсомольских стройках прошёл, но народ наш до новых понятий так и не дошёл. Теперь не только в лагере, везде, не романтику, а жратву ищут, не живут, а в кулак свищут. Некоторые интеллигенты со значением по старинке всё ещё говорят, дескать, все дороги ведут в Рим, подразумевая Москву. И не видят, что всё теперь у нас вертится через половые органы и кишку. Какая уж тут грусть, и какая печаль? Просто жаль пропитой и задолбанной жизни. А ведь когда-то всем нам хотелось любить и быть полезным отчизне. Только теперь вот приходиться заниматься в основном лишь мечтательным онанизмом...
   И структура общества, что в лагере, что на воле везде одинаково проста. Бык-мужик и пахан, да прослойка чиновная - шестёрки-блатомань. Бык пашет и жрёт, за счет его пахоты и терпеливого ожидания лучшей жизни весь этот воровской социум и живёт. И жить ещё будет в этом бардаке бесконечно долго, так же как и течёт наша протухающая река Волга. И так же всё это в натуре буду описывать и я. Только политической болтовней треплеры свои не стану раскрашивать и научной феней не приглаживать. Расскажу всё, как оно есть, в натуре. И хотя натура - дура, а судьба - злодейка, трёп и копеечную жизнь обогащает, и, возможно, что-то в судьбе твоей поменяет. Как говаривал ещё в старину наш великий земляк, Лермонтов. - Всё веселее умереть! Поэтому я и решил свою лебединую песню вам в натуре и спеть...
   Однако порассуждать мне не дали, Антоша Трёп-трёп предложил мне вдруг. - Ленин! Заныкал я жирный чинарик! Идём, пусть не покурим, а хотя бы курнём, для полноты счастья.
   И Отнюдь Неимоверно тоже не спал, Антоша, оказывается его хорошо знал и окликнул. - Чекист, и тебе не спится? (Чекист Замятин, персонаж повестей временных лет - Зачем ты русский?)
   Тот приподнялся, устало улыбаясь. - Переутомился, наверно.
   - Идём с нами. Чукча Ленин глупопею нашей жизни создаёт, может, тоже что-нибудь расскажешь.
   - О развитии капитализма в России?
   Трёп-трёп рассмеялся и посмотрел на меня. - А ведь это та же глупопея.
   И снова повторил со смехом. - Развитие капитализма в России. Это разве не смешно?
   - Большинству уже не смешно, - откликнулся кто-то.
   - Тошно, - поддержали его.
   Этап был довольно большой, и вновь прибывшие почти все не спали. Фраера всё, конечно же, переживали.
   - Вы здесь просто не знаете, что сейчас творится на воле. Рубль уже не деревянный, по-настоящему бумажным стал.
   - Ельцин полную свободу всем дал. Так и сказал. - Берите, сколько возьмёте.
   - Чёрт! Представляю, какая теперь в стране растащиловка пошла, а мы здесь торчим, - воскликнул Трёп-трёп.
   - А что ты на ваучер возьмёшь?
   - Ага! Раскатал губёнки на халявное. Дают прихватизировать не всем, а опять только тем, кто был в номенклатурной обойме.
   - А какой тогда было смысл компартию запрещать?
   - А чтобы было чего егоровским чубайсятам из комсомола дать.
   - Тогда всё ясно, - разочарованно хмыкнул Антоша. - Смена поколений воров, так сказать, - и зашагал по проходу к выходу из спального помещения.
   - А ты думал. Всё равно по-нашему не будет.
   Ельцинская свобода-92 года вместе с "развитием капитализма в России" проникали и сюда за высокий забор, работы становилось всё меньше и меньше и, если раньше мы от трудов тяжких недосыпали, то сейчас  шалели от голодного безделья и ночной бессонницы. Шнырь, постоянный дежурный-уборщик, писал письмо за тумбочкой дневального, измышлял что-то тёлке своей и нас не замечал. Мы прижопились на отопительные батареи в умывальнике и стали сосать Антошин "жирный чинарик" по очереди, Отнюдь Неимоверно - Чекист не курил. Вскоре появился Шмакин, по кличке Поэт, случайный подельник мой по цвет-мету, нюх у него на такое, я скажу, сильнее, чем у бродячего пса, он с ходу попросил у меня, жаждущим в пустыне.
   - Ленин, дай, дососу.
   - Отнюдь, - хмыкнул я. - Осталось разве зажевать только.
   Но он выхватил у меня припекавший губы окурок и ещё два раза хорошо шмальнул, сунул остаток в карман серой зековской куртки накинутой на плечи. Здесь было тепло, хотя апрель не стучал в окно, и сердцу было пока ещё не всё равно. Мы все, собственно, ещё новенькими были в лагере и мало что друг о друге знали, присматривались пока.
   Трёп-трёп заметил. - Чукчи, обычно, однако повторяют, а у тебя всё  отнюдь и отнюдь.
   - Неимоверно потому что.
   - Чего неимоверно?
   - Сосуществовать с подлостью и жить в героической нищете.
   - Ты точно, как Ленин, всё о потустороннем говоришь.
   Поэт возразил. - Это попы о потустороннем говорят. А Ленин коротко и ясно всё объяснял. Власть народу! Долой капитал! Вперёд к коммунизму!
   - А коммунизм разве по эту сторону жизни находится?
   Поэт лишь глянул на Антошу потусторонне и промолчал, не догнав измышленный без сексуальности вопрос.
   Антоша Трёп-трёп спросил меня. - Почему тебя и Лениным, и Чукчей называют?
   - Жил до двенадцати лет на далёком диком севере, где, отнюдь, не посидишь на дереве, вьющиеся они и всего по колено. Зато там не знал я, что такое враньё и измена. И до того с северянами сжился, чукчей в натуре стал. А Лениным меня уже здесь в России за ядовитый язык прозвали.
   Я сделал паузу и только потом продолжал.
   - Однако вполне заслужил эту роковую кликуху. "Срочную" служил в устье Лены, и жена у меня вторая - Лена. А до того я и младшую дочь этим именем назвал.
   Поэт захохотал. - Главное же, и подсел за Ленина.
   Антоша, на что уж хамило, ахнул смешливо, и уставился на меня как на гамадрила.
   - Как это за Ленина? Национал - большевики, что ли?
   - Наоборот, национал - меньшевик я.
   Антоша согнал улыбку с лица, поняв что хохмы не предвидится. - Меньшевики были законопослушные. Национализмом и революционностью не грешили, эволюционное развитие предлагали.
   - Поэтому в сталинских лагерях суками и стали.
   - А ты за что и по какой статье сел? Пятьдесят восьмую давно отменили.
   Шмакин встал в позу. - И, хотя, я - поэт, расскажу я вам в прозе глупейший сонет...
   Трёп-трёп поморщился. - Только давай без дальняка, воспеватель говна. Мы и так, как бы, в туалете социальном находимся.
   И  Шмакин погнал, в натуре! А натура, как вы знаете, дура. Очевидности на миллион, а воображаемости - ноль. Пришлось рассказывать мне самому, от его имени, но своими словами похмельный сонет тупой маяты после пьяно - угарной дурной суеты.
  
   Г Д Е    Л Е Н И Н?
   (сюжет Николая А. Шамкина и Сергея И. Незнамова)
    
   - Шмакин! Ленин где? - бесновался передо мною парторг Васильев, повторяя трагично. - Ленин где? Где Ленин?
   Я не врубался и от такого рёва едва не отключался. Вчера мы с Ильичём закончили отделку приёмной секретаря заводской парторганизации. Ну и того, авансом под зарплату отметили завершение работ, чердак не то что, бо-бо, как чернобыльский реактор раскалывался. И сушняк, ко всему, с дури. Как мы там, у цыган очутились и травкой догнались? Убей, не помню! А Ильича я и вовсе поднять не смог, сам вот за расчетом приплёлся. А тут, вишь, какая канитель?
   Парторг Васильев вдруг захлебнулся слюной и нагнулся к плевательнице, я воспользовался айн моментом.
   - А чо вам Ленин? Я за него.
   Тут уж зюгановец совсем взбеленился. - Он за него! - и поперхнулся водой прямо в графин.
   Всё в этом кабинете было как в те ещё не далёкие времена: флаг звездасто-серпастый, как всё ещё не заменённый мой советский паспорт, портреты вождей мирового пролетарьята... Да будь эта жизнь проклята! Раньше не доводилось нам просителями перед работодателем стоять. Ментам приходилось нас на работу загонять. А говорили что работа не волк. Попробуй теперь её догнать да ещё Иван-царевичем оседлать, чтобы хотя бы до первой получки доскакать.
   - Шмакин, чего молчишь? Где Ленин? - вздрогнул я снова от крика Васильева.
   - С окончанием мы вчера, это самое, малешко. Ну, и того. Только я кое-как поднялся. Будто у вас запои не случаются. Или закодировались вы?
   - Зачем мне вы? Я о Ленине спрашиваю. О Ленине! А не о вашей пьянке. Ленин где?
   - Отлёживается.
   - Я тебе отлежусь! На место его поставить надо.
   Так это же ништяк, выползла из спекшихся мозгов здравая мысля, если Ильич ему нужен, значит, ещё шабашка предполагается.
   Я встрепенулся. - А что, другая работа намечается?
   - Без Ленина у вас её никогда не будет, - вскрикнул Васильев.
   И повторил раздельно и с выражением. - Ни какой! Работы! Ни когда! Не будет! - и, как на митинге, даже имитировал удар кулаком по воображаемому врагу.
   - Товарищ Васильев, - обратился я к нему подчёркнуто официально, у этого типичного постперестроечного хамелеона имени не было. - Вы способности Ленина немного преувеличиваете.
   Закодированный секретарь заводских коммунистов неожиданно застыл, пуча на меня глаза. Ну, это у бывших алкашей бывает. И у вас, поди, такие же типажи в разных там Грязьменских комитетах и отделах сидят, руководят, так сказать, остапбендеровским отъёмом денег у населения.
   Наконец закодированный коммунист снялся с тормозов. - Я? Преувеличиваю? - ахнул он. - Да ты? Ты понимаешь, о ком говоришь?
   - А кому, как не нам, работягам, Ильича не знать, тем более, не понять? И вы, чай, тоже нетрезвым в качке оставались, пока не закодировались.
   И тут  сгибаемый капэрээфовец заревел быком испанским на арене. - Они Ленина знают и понимают! И за бутылку самогона пропивают! Всё, Шмакин! Не принесёте мне его к вечеру.  Посажу!
   Тут только я с тормозов снялся и поспешил улизнуть. Мужик он хотя и рыхлый, но совсем не паханый, а я сэмом давно запаханный, не отмахнусь, если ударит. В приёмной я тормознулся и, просто так, уже зная что - почём и как, оглянулся - пьедестальная тумба, задрапированная красным стягом, сиротливо торчала без бронзового бюста вождя мирового пролетарьята...
   Ну и отчудили мы тогда, ребята! За Ленина, значит, дурью мы у цыган догнались! Чего тут не ясно? Коммунизм тоже опиум для народа.
   А парторг всё кричал, но уже на глухой ноте. - Ну, ничего! Ничего святого у них нет! Вождя! В цветмет! За бутылку самогонки сдали!
   И он тоже нас сдал. В милицию. Потом был суд. И получили мы за Ленина, кроме опиума, ещё по три года тюрьмы. Хорошо, что бюст вождя художественной ценности не имел, хотя Васильев его чуть ли не за скульптуру эпохи Прихватизации представлял, дескать, его чуть ли не сам Ркацетели изваял. В общем, нас посадили на перевоспитание, а Васильев сам неожиданно перевоспитался, порвал с коммунистами и стал депутатом горсовета. Но теперь в своей приёмной он вместо Ленина на такой же, только уже задрапированный российским стягом пьедестал свой бюст поставил. Правда, из гипса, чтобы на его персону не кодированные алкаши не посягали. Однако не долго он неприкасаемым депутаном оставался, тоже проворовался. Сейчас и о нём тоже плачет, но не мать родная, её он давно бросил, а только тюрьма. Но она его, видимо, не дождётся, так убедительно Васильев на коленях перед Энским губернатором стоял! Даже в московской газете напечатали. А потом вдруг пропал, обещав поджечь себя на Красной площади Кремля. Но, мне кажется, обещанного Васильевым суицидного пожара мы не дождёмся никогда. Чего-чего, а он не фанатик, дипломы о высшем образовании на трёх факультетах он не защищал, а покупал.
   Вы скажете, это сказки? Увы, пока ещё нет. Не садятся на скамью подсудимых они. Лишь условные срока получают своровавшие миллионы. Это мы у российского правосудия для выжимки лимоны. Мало того, что только с нищих правительство налоги собирает, но ещё и срока за разбогатевших на взятках и воровстве отсиживать заставляет.
  
   Я спросил Гридина. - Ну а ты как залетел?
   - За тёщин язык
   Шмакин вымолвил. - И мне пришлось со второй мамой пожить. Представляю, что за жизнь у тебя была?
   Антоша Трёп-трёп скривился. - Вот именно, какая может быть семейная жизнь в это время, да ещё в тёщином доме.
   Я подначил. - Какая, всё же?
   - А и не у тёщи как бы у тёщи живёшь, - сказал Поэт непонятно.
   Гридин ахнул. - Не жизнь это, а разруха -
  
   СПЛОШНАЯ БЫТОВУХА
   (сюжет Александра А. Гридина)
  
   В тот роковой день похмелиться надо было, и Антон Гридин отдавался. Как последняя сука. Буквально и натурально. Жене.
   Оксана скакала на нём всадницей без головы, в смысле, ничего не соображала - от кейфа торчала. - Ой! Ой! Паразитик мой сладенький! Только за это и терплю. Кормлю. Не выгоняю.
   Приход у неё был своеобразный, но он на это давно уже отсмеялся. Старался. Пока Оксана не забилась, будто в эпилептическом припадке и не закричала буйно помешанной.
   - Антоша, соси! Соси сиськи! Кончаю!
   Он послушно сгребал обеими руками по коровьи большое вымя и послушно сосал сразу оба соска. Оксана истекала. И не только потом. Болезненно, с трудом, Антон вылезал из-под сочного распаренного мяса, когда она затихала. Пережидал некоторое время, пока она отсмакует свои женские ощущения и легонько толкал в бок, говорил на последнем пределе по давно отработанному сценарию.
   - Ну, что? Дело сделал. Наливай!
   Но и у них, баб, всё было, как у нас, мужиков, тоже, когда половой орган мягчел - сердце твердело. - За вчерашнее ещё не расплатился.
   Антоша выл заученную роль. - Ну, хватит кровь пить! Обещала же похмелить.
   - Нормальных мужиков похмеляют. А этот. Никогда при всех не приголубит. Не обнимет, ни поцелует. Слова ласкового не скажет. Только выпить давай!
   - Я же не тропиканец.
   - Русский засранец!
   - Сама ты...
   - Ага! Твои трусы стираю.
   Ну что на это было сказать? А интеллигентики всё ещё грязные носки свои мусолят. И уйду уже не действовало, уходил. Но вскоре вновь приходил блудным отцом, не то, что в дырявых, совсем без носок, к своим двадцати пяти процентам алиментов. Оксана грозилась и тридцать три ему подогнать, тёща не разрешала второго гридёныша рожать.
   Но Антон всё же сказал ей. - Курить я буду! А пить не брошу никогда. И, вообще, больше на такую страхобыдлищу не полезу.
   Тугощёкая и толстомясая, Оксана цену себе знала и не возражала, вылезала из постели неуклюжей бегемотихой, жалобно причитая. - Страдаю! Страдаю! Как мозахистка, от этого уже кайф получаю. А он. Он! Хотя бы чуточку пожалел. Совсем оборзел, каждый день на рогах приходит и одну только песню заводит - выпить ему давай.
   Антон через силу смеялся. - Рога от тебя получить моя несбыточная мечта, вот я лоб и шлифую, чтобы они прорезались.
   - Ты хоть помнишь, когда мне последний раз деньги давал?
   - Я один, что ли, такой! Не платят если.
   Оксана заворачивала свои необъятные телеса в цветастый халат и уходила из спальни, скуля. - Ладно, лежи, мучитель. Сдохнешь ещё с бодуна, как Васька Мацуй.
   - Ага! Береги. Где ещё найдёшь такого?
   - Эт, какого? - взбрыкнулась было она.
   - А такого, чтоб на такую стоял.
   Простите уж меня, но таков русский быт. Только того, кто его не понимает, за умного и принимают. Оксана свой быт хорошо знала, и правдиво отвечала.
   - Дура - я! Дура, - и выходила из спальни оттоптанной курицей собирать зёрна для своего петуха.
   Антон кривился. - Бытовуха! Ну, сплошная бытовуха! И ни чем не проймёшь этих совковых.
   Здесь в квартире он был обладателем только двадцати пяти процентов алиментов. Вторая мать не дурой была, зарегистрировать брак с Оксаной не разрешила, и в квартире его не прописывала.
   - Ага! Ежели вдруг чо и дели хату. Оксанку оформим, как мать-одноночку. За дитё чо ни чо, а платить будут. Мелочь конечно, а приятно.
   Мысли Антона мрачнели. И надо ж было ему так по дешевке купиться?
   К тому времени в красивых он уж навлюблялся, загастритничал от общежитейской жизни и готов был хоть с бабой Ягой жить, лишь бы в отдельной избушке, а куриных ножек тогда ещё не было. Подруга друга и подогнала ему чуву с хатой. Рандеву состоялось в парке культурного отдыха. Подружка дружка своего сразу же заглумила, у того и на танцы денег не было.
   - У! Горбоносцы страны не всходящего счастья! Для кого-то перестройка, а для нас баб всё стройка и стройка. Что на производстве, что в сексуальной жизни за так мантулишь. Ну, не дуры ж?
   Дружок что-то пытался вякать. - Ты то, конечно, не дура за офицера или инженера замуж выходить.
   - А как на интеллигентную зарплатку семьёй жить? Твою мататулину доить, и тебя, козла, в рот ротиком с эротикой этим молочком кормить? Ты чо, хочешь одним этим самым своим, который и не такой уж большой, прожить? В шалаше только блядовать рай. И браком меня не доставай. Замужем втёрпеж только когда с чиновником или богачом живёшь.
   Подруга уводила друга. Перед Антоном сама нарисовалась толстушка уходящего возраста. Фыркнула раскованно, сдув чёлку со лба.
   - Антон, штоль?
   - Ну, да. А ты - Оксана.
   - Ну, вот, и сами познакомились, - вымолвила она довольно. - Не за что и бутылку ставить.
   Антон уже вымолвил машинально интеллигентный прикол. - Очень приятно, - и ему стало неприятно, подумает ещё что алкаш.
   Но Оксана, об этом не подумала, согласившись с ним.
   - Ну, да, сами и выпьем.
   Он не нашелся что ответить.
   А Оксана была любопытна и заинтересованно спросила. - Ты как со мной это самое хочешь?
   - В смысле?
   - Привязчивая больно. Потаскаюсь недельку с парнем, а потом, прямо, шекспировская трагедь на месяц.
   - Я не Отелло.
   - Да не гони! Я сама задушу, кого хошь.
   Антон на что уж раскованный был, но тут стал как-то сковываться.
   - Короче, давай так, - предложила она безапелляционно. - Ночь. Ну, пускай две-три, и - разбег. Ничего не было, как бы. Я потом не буду к тебе привязываться.
   - Но я, наоборот, привязаться хочу.
   - Ладно, не смеши пи-пи. Она и так смешная.
   - Ну, почему?
   - А некрасивая потому.
   - Блистать не обязательно.
   - Знаю, чего вам желательно.
   Она подступила к нему ближе и взяла под руку. Антон немного растерялся и как-то дрогнул.
   Оксана его успокоила. - Сказала ж, ломаться не буду. Сама, в край, не люблю ломак.
   Такого сверхзвукового сближения Гридин не ожидал. Со студенчества, да и теперь тоже, какой у инженера заработок? любил по средствам, за что и прозван был любимцем статных дам. И, естественно, несколько поотстал от современной жизни. И теперь от этого попросту заторчал. Смог только вымолвить давно заученную и до сих пор не ставшую избитой фразу.
   - Некрасивых женщин не бывает.
   - Ага! - согласилась она. -  Я прихватила бутылку.
   Он будто споткнулся, хотя и стоял. Оксана доверительно положила свой ощутимый бюст ему на грудь.
   - И пиво тоже.
   Антон перестал что-либо соображать. А она его уже обнимала, как своего.
   - Нарисуешься со мной на дискотеке, а там уж как оно покатит
   Оксана расставляла все точки над "ё", застеснялась кокетливо. - Ты не подумай! С пацанами я просто так. Мне трахаться без понятия. Девки засмеют, если ни с кем не таскаешься. А если хочешь тормознуться на мне, я согласная, только с тобой это время буду. И не думай, если не красивая, значит - бревно. Все тридцать три удовольствия тебе сделаю.
   Тут вообще у него с памятью что-то стало. Замелькали кусты, петляющая тропка между ними...
   Остановились они на захламленном пятачке у высокого пенька, как стойка в баре, и отесанного под блудное ложе бревна. Приходить он стал в себя после стакана водки. Оксана налила себе поменьше и объяснила почему.
   - Это я так, что б целоваться с тобой было не противно.
   И зажевать было чем. Перестройка уже кончалась, магазинные полки для "честного советского человека" были пусты, Оксана становилась бабой его мечты, на закуску была хорошая колбаса и сыр не колбасный. Он выпил ещё. И решил объясниться, интеллигент всё же, подумает ещё чего.
   - Оксан, ты не думай, что я с тобой из-за водки или ещё там что. У меня серьёзные намерения.
   - Да хватит тебе, как кобелю с сучкой в случке, хвостом вилять. Незачем уже рассуждать, всё перед тобой. Наливай и пей. А что надо я сниму сама.
   Тут уж Антон поперхнулся водкой и едва не подавился колбасой. Поспешил всё это запить пивом и потом вымолвил оправдывающимся перед тётей нехорошим мальчиком.
   - Надоела холостяцкая жизнь. Жениться хочу.
   Оксана вцепилась в него, обалдев. Они, наконец, поцеловались. И так получилось всё естественно!
   - Ой! А и мне тоже давно - уж замуж невтерпёж. Решила вот с тобой, красивым, поблудить и для себя родить.
   От такой непосредственной готовности Антон стал быстро приходить в себя и изрёк значительно. - Зачем же так? Ребёнку нужен отец.
   - Ай! Толку с вас. Да ещё инженер к тому же.
   Антона покоробило такое пренебрежение к своему "статус-кто". Оксана это почувствовала и прижалась к нему ещё объемнее.
   - Да ладно, это я так. Мамка сказала - прокормим и инженера бюджетного. Как говориться, дырявый плетень, но усадьбу обозначает, плохой муж всё равно муж.
   Антон едва не закомплексовал. Бутылка у него опорожнилась после третьего захода. И пива осталось на донышке. А Оксана продолжала себя представлять не кошкой в мешке.
   - Я считаю так! Жена должна быть в постели блядь. Дома - хозяйкой. На людях честной гражданкой.
   Задрала подол юбки и стала стягивать трусы. Но замерла вдруг, и тупо уставилась в промежности. Жирное мясо молодой самки с трудом возбуждало, однако Антон положил ладони на мощные ягодицы и легонько, изображая нежность, сжал, надо было отрабатывать угощение.
   Но Оксана вдруг дернулась и раздраженно визгнула. - Блин! Прямо - закон подлости!
   Антоша запаниковал было. - Что, что? Что я такого сделал?
   - Да не ты. Это я - праздную!
   Он не понимал. - Для того и уединились.
   - Да не тот это праздник. День Красной армии у меня. Менструация!
   Антон осмелел, тиснув её крепче. - А по другому разве нельзя?
   - Ага! Снял шалаву на халяву, - ревнула она. - С первого раза и сразу по всякому. Запрезираешь потом.
   - А с какого разу не запрезираю?
   - Женись вначале.
   - А женюсь - не запрезираю?
   Она сунула обе ладони ему под брюки, пояс он уже расстегнул, и умело замастурбировала. - Я тебе ручкой. Ручкой дурь сгоню.
   - Надоела уже эта примитивщина! - вскрикнул он капризно, и развернул её лицом к себе, стал давить на плечи, опуская...
   Спросил со смыслом. - Как ты относишься к минету?
   Она фыркнула в своей манере, сдув чёлку со лба и только вздохнула протяжно, постеснявшись ответить.
   - Для меня это высший кейф!
   Она хныкнула. - Потом тебя всего оближу.
   Антон продолжал давить. - Хорошо яичко к праздничку. А вдруг, в туалет отойду, и перехватит меня там такая же не блистающая?
   Коленки её стали подкашиваться. Оксана опускалась с жалобным ропотом.
   - Стыдно же. Ладно там, сама легла. Иль на себя затащила. А тут с первого разу и сразу за щеку взяла!
   - Оксаночка, - взвыл Антон в нетерпении.
   И она, полыхнув смятенно взглядом, будто кинувшись на амбразуру дота, ткнулась губами в член и стала облизывать от мошонки до самого конца...
   Антон застонал ещё балдёжнее от захлестнувшего всё существо наслаждения. - Не надо как в кино, не облизывай, а соси... Соси! Соси!
   И она послушно заглотнула член в рот, он застонал ещё протяжнее. - Так. Так, Оксаночка...
   Хорошо было и с некрасивой...
   Но только года два она всего облизывала его, родив и дитя грудью откормив, Оксана быстро становилась блядью только для себя. - Нормальная баба я! И по нормальному только от нормальной палки торчу.
   Антон вновь простонал свою фразу-фикс. - Бытовуха. Ну, сплошная бытовуха! И ничем не проймёшь этих совковых.
   Вообще-то с Оксанкой ещё можно было жить. Если б не тёща. Во, блин! Советская власть вроде бы все пережитки искоренила. Только вот тёщу пригегемонить не смогла. И в новой России они, как евреи, не дают житья русскому человеку. И сейчас тёща впрягалась. Послышался её грубый рёв.
   - Ты глянь, глянь на этого сукатёра! Прямо, не нищеброд какой, а кавказского чурку из себя воображает.
   Оксана отбрыкивалась от неё с шумом, дверь спальни с треском распахнулась, она пятилась задом, балансируя подносом. - Сутенёр, это который бабами торгует. А я сама его, проститута, пользую.
   Оксана не обрела ещё всей мощи фамильной стати, краснорожая и толстая похожая на неё бабища, вдавливала дочь в спальню. - Эт в каком кине видели, чтоб баба мужику кофею в постелю подавала?
   Оксана завизжала. - Не вмешивайся в нашу жизнь! Не вмешивайся!
   - Да он тебя, дуру такую, скоро во все дыхательные и пихательные будет драть. Сосать ещё заставит.
   Оксана выставилась перед матерью. - А я и сосу! Сосу! Сосу!
   - Как? - опешила та.
   - А вот так! Так! Так! Так! - характерно зачмокала дочь губами. - Сосу! И с удовольствием.
   Мать вскричала. - Да ты настоящей блядью уже стала.
   - Ты, зато, порядочной осталась. Видела я, как ты морковкой долбалась! А я только от живого и горячего торчу! И так! Ажно не могу! Морали твои давно уже всем по херу!
   Оксана с ехидным злорадством стала передразнивать мать. - Перед мужиком я еще не раздевалась! Найдёт чо надо в темноте и под одеялом. Поэтому папка от тебя и ушёл. И нашел, которая раздевалась. На свету! И давала ему по всякому. И без одеяла.
   Мать помрачнела, хрипнув. - Вот он и ушел, когда я разделась.
   Оксана засмеялась. - И откуда у тебя взялась такая смелость?
   - А и тебя проститут твой, тоже, только за бутылку дерёт. И не смотрит на тебя, ежли, свой причандал тебе в рот суёт.
   Оксана поднос не удержала, кофейные чашки и яичница разлетелись по комнате. Женщины застыли на мгновенье от неожиданности. Тут мать и увидела торчавшее из кармана халата дочери горлышко чекушки и, с неожиданной проворностью, выхватила её.
   - Сучка! Ты и меня уже сосёшь!
   Оксана с визгом кинулась на неё, вырывая бутылочку. Дочь оказалась ловчее, и выдрала, было, чекушку из корявых по-мужски, узловатых рук. Мать особенно яростно ревнула и оттолкнула Оксану от себя. Но и бутылёк не удержала. Трюмо рассыпалось пахнувшими самогоном осколками!
   Такого святотатства над алкоголем Антон вынести не мог. И восстал! Врезал тёще от души. Но застрял в её тугих телесах. И второй удар она тоже не почувствовала. Зять зарылся в тёщином мясе...
   Конечно же, руки бывшей советской работницы оказались сильнее инженерных, вторая мать так накостыляла ему! И не только по шее. Дочь с трудом отбила паразитика своего сладенького у рассвирепевшей матери.
   Антон долго потирал намятые бока, понимая, что потерял последнее преимущество мужика и окончательно собрался уходить. - Умоюсь только.
   И пообещал невенчанной жене, выходя из спальни. - Долго теперь не увидишь меня.
   В ванную заглянула тёща и рыкнула непререкаемым тятей в доме.
   - Я тебе понаглею, примак.
   Антон и влепил ей с испугу граненый стакан с зубными щетками прямо в зубы! С виду здоровая бабища упала на пол и даже не пискнула...
   Не подняли её и с помощью врача и повезли поднимать в больницу. А Антона сажать в тюрьму...
   И хотя Оксана отчаянно вопила на суде, а тёща в унисон мычала. - Не разрушайте семью! Не разрушайте семью! Попугать только хотели, - Антону определили срок на всю катушку, последствия были квалифицированы как более тяжкие - тёща откусила свой собственный язык.
   Ну, блин! И почему она им не подавилась?
   Впервые угроза Антона сбылась, Оксана давно уже не видит паразитика своего сладенького. И всё потому, что официально она не жена ему. Это только на Западе  к заключённым даже проституток допускают. А русский зек только от себя или петуха блудный кайф получает...
  
   Вы скажете, не слишком ли я мраков нагоняю? Отнюдь, мой читатель, никакой глумной или заумной мысли я вам не толкаю. То время и жизнь последнего "честного советского человека", а сейчас ельцинского россиянина изображаю. Даже крайнюю грубость нашей речи смягчаю. Смягчаю и мерзостность наших личностных отношений. Моральные устои не столько коммунисты, как мы сами в себе надломили, поэтому только мы, русские, и стали прилагательными к Союзу. А в Свободной России мы - оседлые бомжи. Увы, и ещё раз - увы! Это я, это - ты. Одним словом - мы. И в третьем тысячелетии всё ещё эхо ушедшей страны
   Я спросил Отнюдь Неимоверно - Чекиста, он уходил, но вернулся уже в накинутой на плечи куртке с биркой на груди - Г.Г. Замятин - 3 отряд, ему, таки, не спалось после сильного переутомления.
   - А ты за что подсел, если не секрет?
   - А всё за то же.
   - За что же именно?
   - Ты что, до сих пор не знаешь? В России только за всё хорошее сажают.
   - Не хочешь рассказывать, так и скажи. Твоё право...
   - Да нет, - протянул Отнюдь Неимоверно. - Не треплер, а белиберда какая-то из моей истории залёта в места не столь отдалённые получается.
   - В сюжете запутался?
   - Вот именно! Русский сюжет и в нём никакой логики нет.
   - Ну, почему?
   - А потому, что испокон веков Россией правят и руководят одни лишь подлецы, дураки или маньяки. Так что, концовка русской жизни для большинства уже в молодости ясна. Поэтому мы воруем и пьём и на все эти общечеловеческие ценности свой прибор кладём. Одним словом - в бардаке живём.
   Антоша Трёп-трёп протянул. - Да, что тут можно сказать?
   - Только, как Гитлер. Эс едем дас зайне. Каждому - своё.
   - Ну, уж, нет, это там, в свободном мире каждому своё, а для русского большинства всё одно.
   - А если конкретнее?
   - Конкретный у нас только срок в этой жизни.
   - Вот и расскажи конкретно, за что залетел.
   Отнюдь Неимоверно хмыкнул с досадой. - Сказал же -
    
   ЗА СОПРОТИВЛЕНИЕ СТРАСТЯМ.
  
   После приступа эпилепсии Замятин очутился у жены, с которой почти не жил, но до сих пор не был разведён, ей уже в который раз пришлось забрать его из больницы. Несколько дней он с туповатым равнодушием воспринимал близость с Раей. Повреждённый позвонок сильно беспокоил его, но он старался не показывать это, хотя с трудом ворочал плечами, руки плоховато слушались его. Не он, а его, жена с алчной похотью пользовала, дорвалась, видно, до мужика...
   Тот день у Раи был выходным, они были одни, как раз у школьников начались первые предзимние каникулы, и Рая отправила сына в деревню. Она только что приняла ванну и зашла к нему в накинутом на голое тело махровом полотенце, заявила вдруг.
   - Пора определять твой статус-кто.
   - Да уйду я, как потеплеет. Можешь подавать на развод, чтобы не вызывали тебя ко мне после каждого обострения болезни.
   К удивлению, это её сильно обозлило. Она резко выговорила.
   - Если не хочешь быть мужем, значит ты снятый мной до весны проститут.
   Она отбросила полотенце и села над ним на корточки, подставив лохматый лобок к лицу. - Я тебе сосала, а ты мне нет. Тоже хочу почувствовать, что такое минет!
   Он попросту опешил от неожиданности и упёрся ладонью в живот, ошалело смотрел на неё, но желание уже закорёжило её.
   - Соси, давай! - вскричала она сердито и двинула лоно к его губам.
   Баба она была здоровая, сил у Геннадия не хватало, руки плохо слушались, от усилий остро кололо между лопаток, и Рая легко сломала сопротивление, влепила раскрытое влагалище прямо ему в губы...
   Но он лишь фыркал, отплёвываясь, и вертел головой, пытаясь увернуться от мазающей лицо влажной плоти. Это её окончательно взбесило, она тряхнула его за плечи и зарычала голодной волчицей вне себя от нетерпения. - Соси! Или опущу, как суку лагерную...
   И он подчинился, глотая горькие слёзы, чувствуя себя насилуемой женщиной...
   Рая почти сразу же удовлетворилась, не от оргазма, конечно, а от самого действия. Отстранилась, хотела насесть на него сверху влагалищем, но член у него оставался вялым. Она глянула на него, на нём не было лица. Гена молча плакал с закрытыми глазами...
   И тут её неожиданно проняло, Рая вдруг зарыдала в голос и стала осыпать его поцелуями.
   - Гена! Геночка! Ну что ты такой? Я же. Я же. Но я ведь тебе сосала. И ты иногда хоть манюньку мою поцелуй. А то будто ты чистенький, а я поганая...
   Скользнула лицом к паху и стала ласкать вялый член губами. Возбудила таки в нём желание и удовлетворила минетом.
   Геннадий успокаивался, однако не отзывался на ласки и не смотрел на неё.
   - Ну, хватит дуться.
   - Да ладно, всё нормально.
   Она вылезла из постели, ласково потрепав его. - Ну что тебе ещё надо? Ведь, всё - всё для него делаю.
   - Дай мне немного освоиться в новой роли.
   - Какой ещё роли?
   Но уточнять он не стал.
   Она порывисто чмокнула его в губы и упрямо вымолвила. - Всё равно ты мне тоже будешь делать минет.
   Он вздохнул тяжело, когда она, наконец, вышла...
   Чувство было удручающим, он слабосильный инвалид, и в любой момент она может его унизить. Бояться и соизмерять свои отношения с нею, всегда это чувствовать, ощущать такое было для него унизительно. На снисходительность этой жирующей самки рассчитывать не приходилось. А ведь когда-то и он принял её за Золушку, деревенскую Золушку. Но в городе Рая быстро стала городскее городских, тем более, мать её была кладовщицей, а продавщицы и кладовщицы, да снабженцы были самыми уважаемыми и богатыми людьми тогда...
   Рая вскоре заглянула в спальню. - Чего-нибудь вкусненького хочется. Схожу-ка я на базар. Пировать будем.
   Он ничего не ответил, только с напряжением прислушивался к её сборам. И когда Рая ушла, вскочил с постели и, быстро одевшись, ушёл из дома. Поехал он на дачу. Но она оказалась разграбленной, стёкла в окнах побиты, даже дверные полотна унесли и разобрали большую часть выложенной из кирпича печи. Ничего не оставалось, как опять возвращаться к жене. Погода стояла мерзопакостная, автобусов приходилось ждать подолгу, и добрался до дома он, когда уже стемнело, окончательно продрогнув. Окна светились, дверь веранды была не заперта, он прошёл в дом не замеченным и поспешил пройти в свою комнату. Надо было хорошенько прогреться в ванной, Гена разделся и, накинув банный халат на голое тело, попытался так же незаметно пройти в санузел. Дверь кабинета, Рая называла эту комнату библиотекой, была приоткрыта. Каково было его удивление! За письменным столом сидел его бывший однокашник Чебыкин. Окладистая поповская борода хорошо гармонировала с объёмным пузом, он выглядел довольно импозантно. Увидев Замятина, Юра вымолвил покровительственным тоном.
   - Принёс я твои рукописи. Рано ещё публиковать, сыровато. Стихи, конечно, паршивые, а с прозой стоит поработать.
   Красивым видением появилась Рая в ярком сарафане, даже подвязана была платком в виде кокошника.
   - А я вот Юр Фёдрыча привела. Завтра надо будет за Гавриком ехать, пусть побудет с тобой.
   Геннадий оставался стоять в дверях. Рая взяла тетрадь и стала читать.
   - Сигналы бедствия ни кто не принимает, когда чиновник не дрова, а судьбы нам ломает.
   Отбор бездарностей в руководители по-прежнему у нас в ходу.
   Все во взаимных интересах! Только с правдой не в ладу...
   Мечта - союз свободной жизни и труда! Идём толпою битою дорогой в Никуда.
   И тут же пылко возразила Чебыкину. - А мне нравятся такие стихи. Лялякать о любви сейчас все научились. А вот глаголом жечь сердца людей...
   И снова продекламировала.
   - Что пользы всем давали нам советы?
   Мне и тебе. И тем которых уже нету...
   Ни в славе, ни в позоре не ищи значенья - увековечено мгновенье.
   Все на одной доске почёта памяти: герои, палачи...
   То жизни нашей, от советской башни кирпичи...
   Прочитав, Рая глянула на строго критика.
   - Ни какого понятия о размере, - отрезал Юра с апломбом. - С прозой хорошо поработаешь, может, чего и получится, если не будешь игнорировать закон развития сюжета. Нечего выдумывать велосипед. Голый натурализм, картинки глупой, реальной жизни ни кому не нужны...
   - Глупопеи нашей жизни, - поправил его Гена. - Нынешняя жизнь у большинства россиян не столько глупа, как подла и поэтому не предсказуема. Рвётся сюжетная линия самой жизни. А законы не исполняются.
   - Не, ну о ком ты пишешь? Кому интересны мелкие человечишки, пребывающие в нищете?
   - Эти человечишки - девяносто процентов России! - Замятин даже закричал как на митинге. - Эти человечишки и сохраняют Россию Россией!
   Юр Фёдрч хмыкнул. - Писатель такой же работяга, не было бы заказчика, не было бы и его. Да и кому сейчас нужны все эти Чеховы, Джеромы К. Джеромы, Толстые и прочие классики? Даже Солженицына уже не читают, а в школе изучать заставляют. Спрос рождает предложение. А спрос на чеховщину и солженичничность упал. Не великая нация теперь мы, слава богу! Но и не обывательщина. Мы - потребители! Нам нужна качественная, как тебе сказать? Э... Развлекательность. Вот чего надо создавать. Да ты и сам сказал, - Дюма все возрасты покорны.
   - Отнюдь. Только скучающие пассажиры и отпускники, а ещё артисты и идиоты его и, разных там ужастиков и дюдюктивщиков, в запой читают.
   - Да-да! Это и есть те десять процентов, кто, вообще, ещё что-то читает. Это они - народ! А остальным, твоим возлюбленным девяноста процентам, - жуй в рот! Это не народ, а тягловый скот. А интересно только Дроздов о зверушках "В мире животных" рассказывает, и то только о диких или экзотических.
   Юр Фёдрч мог слушать только себя, что-то говорить ему было бесполезно, Геннадий замолчал.
   - Надо придерживаться принятых в данном обществе правил. Иначе тебя затопчут. Да и тема твоя устарела. Ну, кому сейчас нужен честный советский человек, теперь - россиянин? В лоха он превратился. Носитесь с надуманной проблемой. Народ, рабочая скотинка и самостоятельно не то, что творить, работать без погонялы не может. Напридумывали разные там синдромы и измы. Зачем ты русский? Превращения Золушки, афганский синдром и изнасилованное поколение. Народ при Советах привык сачковать, балдеть, блядовать и по мелочи воровать, а сейчас работать надо! И не только упорно, а с умом. Лень - двигатель прогресса, а не суета и пахота. Лоху этого не догнать. Пить надо не меньше, а культурно. А ещё, чтобы нормально жить, надо денежки копить и в прибыльное дело их с умом поместить. Вот тогда и не будет проблем.
   Гена лишь хмыкнул едко, не найдя возражений. - В корень зришь по компьютерному, профессионально видя всё из окна, - и направился в ванную, его всё ещё немного познабливало.
   Отрегулировав душ, он встал под горячую воду, угрюмые мысли продолжали угнетать. Да, пить надо не меньше. Думать надо больше. Юре трудно возразить. Но так нельзя жить...
   Неожиданно в дверь торкнулась Рая. - Чего ты там притих?
   Он открыл задвижку, и она вошла. Кривила губы в неловкой, одновременно строптивой и смущённой, улыбке, держа в руке фужер с Мартини. Всё было в её доме по последнему писку западной моды. И ужимки она перехватила с женщин из голливудских фильмов с их стандартным набором фраз и обязательно минетной улыбкой. В этом смысле она здорово пообтесалась, только при более тесном общении проявлялась её непроходимая бабья глупость и необразованность. И сын рос таким же хамом, некрутого отца десятилетний мальчишка презирал откровенно, несмотря на одёргивания матери. Поэтому Рая и отправила его на каникулы в деревню к родственникам.
   Гена взял у Раи фужер и сразу всё выпил, поставил бокал на стиральную машину и сел на деревянную решётку на ванне, смотрел мимо неё отстранённо.
   - Замятин! О чём всё думаешь?
   - Ладно, раздевайся уж...
   И Рая стала красиво обнажаться. Краем глаза он всё же наблюдал за стриптизом. Тяжелеющее тело вызывало безобразные, вот именно, сексуальные, как у животных чувства. Хотелось её. Да, хотелось. Но по- звериному, отодрать по обезьяньи. Вскочить, и тут же свалиться. И не думать, кончила она или нет.
   Рая фыркнула, явно волнуясь. - Сделал правильные выводы?
   Он промолчал, отключая душ и, отодвинув решетку, сел в ванну, прикрыл глаза. Рае пришлось сломать невостребованный стриптиз, она полезла на него, как и несколько часов назад лоном вперед. Гена непроизвольно вздохнул. Но теперь Рая чувствовала большую неловкость, хныкнула вдруг.
   - Ну, прости меня, Ген! А? Геночка. Я ж не мусульманка, притворись, хотя бы, что любишь. Ну и что, что содержу тебя? Люблю! Ни с кем больше не могу. Роковая моя судьба что тебя, культурного познала. Все эти Ромки меня совершенно не щекотят. Кончала, правда. Но не то. От тебя я какой-то такой, прямо, благородный кайф получаю.
   Гена невольно зажмурился, отмякая. Он начинал любить это своё домашнее животное в человеческом образе, тем более, такое преданное и послушное. Гена обнял её и поцеловал. Да так! Она это почувствовала и пустила растроганную слезу, прижимаясь плотным телом к нему. Скользнула вниз и взяла в рот, смачно обсасывая. У него сразу вскочил! И она его заласкала. Но он оторвал её голову от паха и сказал с придыханием.
   - Раечка! Потом, когда насладишься, ласкай. А сейчас дай, я тебе хочу удовольствие сделать.
   - Мне не этого надо. Ласки хочется не банальной. Необязательной.
   Эту фразу она, явно, позаимствовала из какого-то фильма. Геннадий усмехнулся, немного забавляясь, и куснул легонько груди. Сказал в порыве.
   - Не нахальничай только. Я больной и ты всегда можешь меня унизить физически.
   - Геночка! Да я, тогда, ну, хотела я утвердиться, как бы. И сейчас тоже.
   Он хмыкнул. - Помешались вы на этом минете. Рая, минет не даёт настоящего удовольствия. Порнуха и изощрённые способы для сексуально слабых и больных людей.
   Но Рая его не слышала, просила униженно и манерно. - Геночка! Ну, сделай мне поцелуй нежности.
   - Прямо в промежности, - хмыкнул он с угрюминкой, кошечка, толи собачка, упрямой была в желаниях.
   А что ей оставалось в жизни с таким примитивным сознанием? Таков человек, животное высшее, добившись сытости, тянет на водку и секс, насытившись этим, хочется еще чего-нибудь такого - эдакого...
   - Ну, какой ты, Гена? Минет, это возвышающий любовь поцелуй.
   Он глянул в её мятущиеся глаза и понял, это ей нужно было как ритуал, снова тяжело вздохнул и велел ей покорно. - Пересядь на решётку.
   Рая поспешно на неё взгромоздилась и, задрав ноги, развела их широко в коленках, продолжая ныть. - Я тебе по настоящему сосу. А у тебя прошу лишь прикосновения губ нежного. Убеждения, что не брезгуешь мной.
   Она вовсе заговорила хнычущим голосом, выпрашивая утверждающего её действа. И некуда было деться. Да и хотелось её утвердить. Как-то жить с ней по-человечески. Сын особенно беспокоил его. Гена развёл пальцами увядшие, уже посеревшие складки промежностей, обнажив маслянисто лоснящуюся плоть и поласкал пальцем. Потом склонился и поцеловал с острым засосом торчавший миниатюрный членик. Раю сразу же заюсило, она тяжело задышала и положила ладони ему на затылок.
   - Геночка! - теряла контроль она над собой и почти закричала. - И язычок туда глубже запусти.
   Это его немного покоробило, вспыхнувшей догадкой, что знает она уже кое-что. Снисходительность к домашней зверушке стала уходить, им овладевало неприятное чувство обманутого мужа. Геннадий застыл непроизвольно и, хотя, не отрывал губ от влагалища, но уже не мог делать сосательные движения. Его, как бы заклинило. Брезгливое чувство ревности захлёстывало сознание. И хотя только он был виноват в её сексуальных опытах, он же не только бросил её, но и унижал всегда. Однако, ревность разъедала чувства.
   Рая задышала ещё нетерпеливее и тряхнула. - Ну, что ты опять? Интеллигентных мужиков и офицеров от писи за уши не оторвать. Вкус спермы у вас совсем, почти, не противный. И у меня, сок мой, сказал мне один, вкус миндаля с горчицей...
   Лучше бы она этого не говорила. От отхожего места окончательно затошнило...
   А в ней всё сильнее закипело раздражение. Поняв, что проболталась, и муж понял, что минета она уже от других вкушала, Рая не стала больше притворяться. Не могла она быть домашней зверушкой. Да и какая русская женщина ею может стать? В жизни она мужчина и только в постели притворяется женщиной. И не всегда эту роль выдерживает. Рая грубо схватила его за уши и сильно дёрнула в промежности, словно пытаясь засунуть его с головой туда. Зубы Геннадия невольно свело судорогой злости...
   Дикий вопль потряс стены ванны!
   Вбив ляжками его в самое дно ванны, Рая вылетела вон с дверным треском...
   Шлёпанье ног и вой вскоре стих, удаляясь. Он сплюнул окровавленный кусочек плоти и прильнул к крану, прополаскивая рот. В двери появилась унылая физиономия Чебыкина.
   - Ты, что это, Зяма, глумишь? - назвал он его школьным прозвищем.
   Геннадий сплюнул. - Любовь у нас такая.
   - Это какая?
   - А такая... Детей учим хорошему, а самих тянет на не хорошее...
   Однако Юр Фёдрч такую заумь не догонял. - Рая, кажется, голой на улицу выбежала.
   - Куда она побежит? На веранде лестница на мансарду.
   Юр Фёдрч с туповатым удивлением смотрел на него. Гена вылез из ванной и, не вытираясь, накинул махровый халат, вышел к нему в коридор. Прошёл сразу в гостиную, стол был готов к трапезе. Он сразу налил водки по большим фужерам и тут же выпил.
   - Такая лошадиная доза, - вымолвил Юр Фёдрч неодобрительно, но тоже выпил всё, предварительно осенив бокал крестным знамением.
   Стал методично жевать не садясь. Тяжело переваливался с ноги на ногу у края стола прямо у двери. - Не, ну ты, вообще. Выгонит ведь теперь.
   Видно поэтому он и не садился, хотя очень не любил, не только ходить, но и стоять.
   - Я то, ладно, доберусь до дому, а ты куда?
   - Возьми на квартиру, пока я дачу отремонтирую.
   Юр Фёдрч перестал жевать и как-то уж очень уныло затянул. - Гена, ну ты же знаешь, я же профессионал. Работать приходиться так много, тебе этого не понять. Поэтому я такой не общежитейский человек. Да и комната у меня одна и забита, даже раскладушку негде поставить.
   Замятин хмыкнул, скорее удовлетворённо, чем недовольно, и налил ещё водки, он предвидел подобную реакцию на свою просьбу. Такой и замерзающего не пустит, чтобы не потревожить свой даже неуютный уют. Отношение Геннадия к нему было двоякое. Дружим-то мы с кем придётся, а их школа сблизила, вернее, опасность. Вынужденный союз против дворовой шпаны. А на счёт этого Юра был не трус и обязателен в негласном договоре. Он не предавал своих. Но годы раскидали их. Не мечтательный и ленивый, претенциозный до невозможности, Юра сейчас дружил только со своими слушателями. Он не терпел возражений, поэтому Гена и не ходил к нему, это сегодня Рая свела их. Он то видел его, как мальчик из сказки, не знающий притворства. Это был голый король идиотов, не взрослеющий вундеркиндер провинциальной глуши. Молодые годы ушли у него на заучивание Заумь Бесиё и попытки писать на эту тему. Но фантазия в нём напрочь отсутствовала. Жизненного опыта - ноль, ученики только, да виды из окна. Даже в армии он служил в обслуге. А тут как-то, такой же вещатель из попов, отец Гавриил заявил, что фантасты будут гореть в геенне огненной, и Юр Фёдрч вдруг ревностным верующим стал и уже без крестного знамения рюмку не потреблял, ко всему, и все книги на эту тему продал. Не сжёг, однако, а продал! Не греха он боялся, сам уже убеждался в своей бесталанности, и уже иным способом старался свой раскрученный имидж сохранить.
   - Ты что не закусываешь после такой дозы?
   - Ну, ты и жрать горазд, - хмыкнул Замятин с усмешкой.
   - Потребность такая
   - А может другая?
   Чебыкин признался. - Хочу, если...
   - Так обычно говорят сексуально созревающие подростки. Ну, а ты созреваешь в обжорстве.
   - Не, ну что ты меня загружаешь?
   Гена ткнул его в живот, засмеявшись. - Перегрузка тебе не грозит.
   И спросил после некоторого молчания. - Ты что, так после Вали ни с кем и не сошёлся?
   На это Юр Фёдрч не ответил. Они выпили ещё, потом ещё, всё так же, почти молча. Геннадий удивлялся флегматичности бывшего однокашника. Думал ли тот вообще о чём-то без заданной темы?
   Внезапно в дверях комнаты появился милиционер и сходу врезал "демократизатором" Юр Фёдрча по спине. - Допились, орёлики!
   Юра лишь отмахнулся инстинктивно, но длань какая! Пацан в форме вылетел в прихожую, сбив другого. Оба милиционера свались на пол...
   И вдруг! Из кучи-малы. Раздался выстрел! Особенно громкий и жуткий в небольшом помещении...
   Пуля почему-то не попала в огромного Чебыкина. Вскочившего со стула Замятина будто шарахнули по бедру кувалдой, он отлетел к батарее отопления. И Юр Фёдрч тоже сползал спиной по стене, теряя сознание от ещё более жуткого крика. Сержант кричал поднимавшемуся малышку в форме.
   - Стреляй! Стреляй ещё раз. Стреляй!
   Милиционер с трудом поднимал обеими руками миниатюрное оружие.
   Сержант с рёвом кинулся к нему. - Вверх! Вверх, мудашвили! Предупредительный, как бы.
   Снова грохнул выстрел! Противно провизжала пуля и рикошетом разбила стекло серванта. Взрывом взлетела посуда! И всё стихло...
   Сержант, щеря лицо в зверином оскале, подступил к сидевшему на полу огромному куску расплывшегося мяса с бородатым лицом.
   - Вякнешь, что не было предупредительного, зашибу!
   И отскочил, услышав безумное рычание. - Я тебя сейчас, козла, сам зашибу...
   Но рука сержанта с демократизатором была длиннее. Удар по голове сокрушил поднимавшегося здоровяка...
   И Геннадий улетал, корчась в приступе эпилепсии...
  
   И только рассказчик замолчал, раздался баритонистый возглас. - Не надоело мусолить свои залёты?
   Мы не заметили как в умывальник вошёл высокий майор. Опешившие, ни кто из нас ему не ответил, хотя его мы не боялись, да и возглас был весёлый. Это был зам начальника колонии по воспитательной работе Артём Львович Арцишевский.
   - Задержались в клубе на репетиции, ну и зашёл к вам...
   Он смотрел на меня, сказал вдруг.
   - Ленин, и у меня есть треплер для твоего Бардака.
   - Он наш, - я был удивлён его осведомлённости.
   - Да не удивляйтесь. Все мы в Бардаке живём... Вот и решил свой след оставить тоже...
   - Рассказывайте, гражданин начальник. Рассказывайте, - спохватился я.
   Он проговорил. - Такого треплера у вас, пожалуй ещё нет. Расскажу о войне. Но без героики и выстрелов. Не о военных буднях, - он помолчал.
   - А о боевых блуднях.
  
   АФГАН ВСЁ СПИШЕТ
  
   И в Афганистане праздновали день Победы над фашистской Германией. Артём Арцишевский отметил это событие с друзьями, и теперь они торопились на службу. Он гнал машину, вцепившись в руль, не отрывая осовелые после хорошей выпивки глаза от дороги. Искорёженный Камаз со снесённым кузовом громыхал железом сильнее танка, мчась на предельной скорости по узкому серпантину дороги жизни Афганистана - Саланг. Разгорался рассвет, чётко обозначая чёрные зубцы гор на стремительно светлеющем небе. Машину бросало то в кромешную темь, то в сумеречную муть начинающегося дня. Две уже не молоденькие бабёнки, в одних лишь портупеях на голых телах и в фуражках, истерично хохотали, визжа и толкаясь, в тесной для них кабине. Толстуха всё норовила уцепить сидевшего за рослой подругой Эдика Керопяна за мужские сокровенности.
   - Хи! Ты не Слон, а кавказский ишак. Зюлька! Не задыхаешься как жирафа из анекдота? Ну, дай, хоть в руке почувствовать вещь.
   Артём рычал недовольно, отталкивая неугомонную подружку. - Придурки! Прекратите! В пропасть сорвёмся!
   Смуглянка тоже сердито отталкивала толстуху. - Олька! Вы, русские бабы, совсем помешались на больших. Да забери себе этого ишака! Второй раз я ему больше не дам. С его мататулиной ему только таких как ты коров топтать.
   - Ха-ха! А мне самый раз. Эдичка!
   Она таки ухватила его за "это самое" и вскрикнула от восторга! Эдик дернулся, да так! Машину замотало шлюпкой на штормовой волне. Замелькали камни, зубцы гор...
   - Артём! - ахнула толстуха, вцепившись в водителя, но тот шибанул её локтем. - Изыди, сатана голая!
   Взревел и Керопян. - Арч! По тормозам!
   Камаз занесло и боком ударило о каменную стену, отшвырнуло к обрыву. Взрывом осыпалось лобовое стекло. Машина передком врезалась в большой валун и тот, покачавшись, с грохотом ухнул в пропасть. Это на какое-то время удержало их от падения. Уклон к обрыву был крут, машину неудержимо тянуло в низ. Перед ними развёрзся аспидно-чёрный мрак преисподней. На мгновенье все оцепенели, трезвея.
   - Пошёл! - гаркнул Артём, как при выкидушке.
   Керопян машинально выполнил команду, схватив свою стройную смуглянку. Толстуха, наоборот, полезла на Арцишевского, и он попросту выпнул её из кабины, вылетел и сам птицей из клетки. Машина уже летела вниз. Артём всё-таки сумел зацепиться за выступ, попав под удары срывающихся камней. Но устоял и полез вверх. Ольга, пыхтя, уже вылезала на обочину, но Зюля странно висела боком, цепляясь за выступ. Вытянувшись до невозможности Керопян удерживал её за трусы. Артём кинулся к ним. И вовремя. Зульфия попыталась изогнуться к верху, но сорвалась, тонкие трусики лопнули, и она накрыла голову вылезавшего Арцишевского своими тугими телесами. И опять Артём удержался, поднатужившись до искорок в глазах, и вынес стройную, в хорошем теле женщину к обрезу обрыва. Она тут же слетела с него, кинувшись к отвесной стене горного массива. А он распластался на краю в конец обессиленный. Ольга уже тёрлась спиной о шершавый камень, замерев
   от пережитого страха. Обе молодые женщины боялись теперь даже выйти на дорогу, хотя до обрыва их отделяло больше десяти метров. Голые офицеры остались лежать на самом краю, тяжело отдуваясь.
   - Ускреблись, - хрипнул Керопян и поднялся.
   Артём лишь сел и, вытащив из плавок мятую пачку сигарет с зажигалкой, закурил.
   Ольга вдруг истерично захохотала. - Вот это - поблядовали!
   И Зюля проговорила веселея. - Будет теперь и нам что вспомнить об этой войне.
   Артём вымолвил улыбаясь. - Не натрахались, сучки!
   - Козлы! Если б мы не надели портупеи, где бы сейчас были ваши пистолеты? А за потерю оружия судят.
   - Афган всё спишет.
   - А Камаз?
   - Он уже списанный.
   Женщины с опаской приблизились к ним, Ольга была в разодранных трусах, на Зюле, кроме ремней портупеи и кобуры, ничего не осталось. Это напомнило им об опасности. Офицеры вскочили и забрали у них пистолеты. Стали озираться. Солнце уже выходило из-за гор. Керопян хмыкнул.
   - Вазелю жамне - пора бежать. Скоро будет припекать.
   - Может, здесь и дождёмся первой колонны?
   Артём ткнул пальцем в Зюлины бритые промежности, и она отскочила, шлёпнув его по руке. Он хмыкнул:
   - Вот так, голяком, и нарисуемся перед солдатами?
   Тут только женщины поняли всю пикантность ситуации, к тому же в мусульманской стране. И они здесь тоже, как и все женщины, выходили на улицу в длинных платьях и с покрытыми головами.
   Зульфия захныкала. - Как появимся в таком виде?
   Ольга засмеялась и подбоченилась, выставив крутые бёдра. - Так и появимся. А кис-киски кобурами прикроем.
   - Ты то в трусах...
   - Это разве трусы? - Ольга разорвала в клочья то, что осталось у неё на бёдрах, и швырнула лоскуты на дорогу, фыркнув. - Эту мину не надо маскировать. У Зюли дрожало лицо от растерянности.
   - Икрамова, не ссы при мужиках! Афган всё спишет.
   - Это вам, русским, всё до лампочки. А меня теперь на весь Дагестан ославят.
   - Переезжай в Россию. У нас, как раз, только воров и блядей уважают.
   Арцишевский подтолкнул их. - Погнали! Не то на этой жаре свои яйца сварим, а у вас в титьках варенец получится.
   И они побежали. Поначалу легко, да и под горку всё. Даже интересно было смотреть, как женщины шлепали по дороге, с милой неуклюжестью виляя сочными задками. Но жара усиливалась не по часам, а минутам и солнце всё сильнее и сильнее палило близким огнём из топки. С солнечной стороны спиральной дороги приходилось улепётывать во все лопатки. Уже через полчаса у женщин стала гореть нежная кожа грудей и внутренняя сторона бедёр, они захныкали и сильно сбавили
   темп. Забежав на теневую сторону, и вовсе остановились.
   - Немного осталось. Давай, девки! Последний рывок.
   - Всё! Не могу!
   - Уже спалились. Кожа слезать будет.
   Женщины сели в тени у отвесной стены тяжело дыша. Офицеры переглянулись и тоже присели рядом.
   - Придётся ждать колонну.
   - Ой! А позорище будет!- прохныкала Зюля.
   Ольга фыркнула. - Икрамова! Держи хвост пистолетом.
   - Тебе то что? Ты медсестра. А я офицер, переводчик разведотдела. И новый начальник такой правильный мужик.
   И тут из-за поворота выкатил бронетранспортёр с солдатами на броне. Увидели голых баб и загудели восхищённо. Но броневик неожиданно сдал назад. Девки вскрикнули и побежали за ним, вверх
   по дороге отчаянно крича:
   - Стой! Стой! Нас заберите! Баб голых испугались, козлы?
   Голые офицеры рассмеялись. - Вот кого надо в атаку на боевиков пускать.
   До поворота они добежать не успели. Из-за него выкатил командирский Уазик и остановился. Застыли и голые гуляки, женщины потупились и, забыв о кобурах, прикрыли свои кис-киски ладошками. Офицеры застыли перед машиной в крайнем удивлении.
   Артём вымолвил. - Батя!
   Первой вышла из машины утонченно красивая женщина. Не глянув на них, она зашагала к повороту дороги. Стали вылезать и смешливо фыркавшие артистки, эти часто оглядывались, хихикая.
   Эдик воскликнул. - Наташя!
   Но та даже не оглянулась. Зато артистки заговорили восхищенно.
   - Ах! Какой гарачий! Когда это Натали успела афганца охмурить?
   - Да ни какой это не афганец, а кавказский ишак! - громко вскрикнула Зульфия.
   Натали оглянулась и дрогнула. И тут же прибавила шагу. Артистки на мгновенье остановились. Смеясь, они наконец скрылись за поворотом. Керопян первым шагнул к машине и заглянул в открытую дверцу.
   - Здравия желаю, товарищ полковник.
   - Здравствуй, здравствуй, - вымолвил Кондратьев усмехаясь.
   - Батя, кто Натали?
   - Не видишь, артисты приехали?
   - Власенкова их начальница?
   - Власенкова? - неприятно удивился полковник и как бы застыл.
   - Ну, да... Кузина Кет Виллер. Кстати, я недавно видел Кет в машине с нашими и афганскими офицерами.
   Кондратьев молчал и Эдик спросил опасливо.
   - Валерий Викторович, кто она?
   - Наталья Богун любовница моя! - грубо отрезал полковник.
   Подошли оробевшие голые гуляки, Эдику пришлось замолчать. Смущённые бабёнки, юркнув в машину, съёжились на заднем сиденье.
   Артём спросил. - Что нам будет за это?
   - Пока занимайтесь своим делом. Может, в штабе не отреагируют?
   Кондратьев прокричал. - Поехали, поехали без меня, - и погнал машину вниз, городок уже был недалеко.
   Через несколько дней вечером Наталья Богун неожиданно без стука вошла в комнату где жил Керопян. Капитан Арцишевский сидел за столом со своей расстроенной толстушкой, ощутимо пахло вонючей аракой, да и та у них кончилась, стаканы были пусты. Эдик, отвернувшись к стенке, лежал на узкой кровати. Натали засмеялась и, с громким стуком поставила на стол бутылку.
   - Откуда спирт? Откуда бабы? Спроси об этом у войны.
   Но ни кто даже не улыбнулся, воззрившись на неё, как на чудо. Такой утонченно
   интеллигентной женщиночке не шло вульгарное поведение кокотки. Но неулыбчивое
   их молчание Наталью не смутило. Эдик резко обернулся и стал медленно вставать,
   проговорив волнуясь:
   - Натали, ти ко мне?
   Она засмеялась. - Хочу тоже попробовать кавказского ишака, - и совсем сорвалась.
   - Лучшего, ха-ха-ха, я так и не нашла...
   - Натали, ну зачем ты так?
   - Но если это так.
   Собутыльники Керопяна поднимались шокированные.
   Артём спросил неловко. - Можно у вас спиритусу позаимствовать?
   - Вместе будем пить. Погуляйте пока минут эдак ...дцать.
   - Давайте, вначале по стопарику вмажем, за встречу.
   - Ты что, мерин в погонах, не понимаешь ситуации?
   Ольга дёрнула Арцишевского. - Да пошли, алкашина, успеешь ещё нажраться, - и, схватив его за руку, вытащила из комнаты.
   Натали не оттолкнула Эдика, когда он потянулся к ней и сама, нетерпеливо задрав платье, сдёрнула трусы и, страстно повизгивая, раскинула ноги.
   - Раздолбал ты меня... На самом деле, ишак кавказский!
   С глухим стоном Эдик обнял её, подминая, и она вдруг охнула. Грубо и азартно забилась под ним вскрикивая и подвывая по-звериному...
   Отбесилась Натали первой и расплылась в истоме, распахнув во всю ширь и руки и ноги. И лежала так, не отзываясь, только дергалась всем телом от его сильных ударов, будто забалдела от наркотика. И, когда он кончил, ещё долго лежала под ним, не выпуская из объятий. Наконец вяло поднялась и стала натягивать трусы на точёные бёдра.
   - Натали, не уходи.
   Она оттолкнула его руки. - Хватит! Любви к тебе у меня нет! Ты для меня всего лишь сексуальное насыщение.
   Эдик обиженно засопел и приподнялся, лёг высоко на спину, опираясь о спинку кровати. Она осталась сидеть на постели и выговорила вдруг с неожиданной угрюминкой.
   - Да ни чуть я не балдею я от твоего большого, как эти бабы.
   Эдик совсем заволновался. - А что ти хотел?
   - Женою быть.
   - Я тебе это давно предлагаю.
   Неожиданно слёзы полились из её глаз, Эдик шалел, и она ответила на его немой вопрос.
   - Стукачка я. Стукачка!
   Эдик не смог выговорить ни слова. Через некоторое время заговорила она, всхлипывая и сморкаясь.
   - Так глупо попалась! Боялась прослыть воровкой, и стала стукачкой. Поймали меня в Универсаме, поедающей плавленые сырки, я на самом деле оголодала. На втором курсе института Культуры куда меня приняли государственной стипендиаткой за успехи созданного мною ансамбля я лишилась места в общежитии вместе со стипендий за отказ изобличить лживую буржуазную журналистку, кузину свою Кет Виллер за статью И весной опадаю листья. Я очень хотела учиться, за это и поплатилась, согласившись сотрудничать вначале с милицией, а потом с кегебешниками. Поначалу мне даже понравилась эта работа, изобличение взяточников, воров и спекулянтов даже удовлетворяло меня...
   Эдик не смог вымолвить ни слова.
   Наташа долго смотрела на него, но он так и не поднял на неё глаз. И она как-то вдруг стала успокаиваться...Потом неожиданно быстро встала и сунув валявшиеся трусы в карман халата вышла.
   Она вернулась в свою комнату и долго сидела на кровати, потом как-то устало с трудом поднялась и закрыв дверь на ключ, пошла в дежурку где находился телефон.
   Ей был разрешён доступ к нему и дежурный офицер пропустил её в комнату, записав в журнал.
   Кет была у себя и обрадовалась звонку кузины, видно она уже предпринимала какие-то шаги.
   - Натали! Когда ти приедешь ко мне? - сразу спросила она.
   Наташа взволнованно заговорила. - Кет! Уезжай немедленно! Против тебя готовиться подлая провокация. И я в ней участвую. Беги отсюда, беги. Кегебешники за тобой охотятся, они уверены что ты поддерживаешь связь с моджахедами и выкупила Тигра...
   Офицер запоздало опомнился и грубым ударом сшиб Власенкову со стула. - Ты что, сука, делаешь?
   Наташа лишь вскрикнула коротко от боли и осталась лежать на полу. Офицер недоумённо смотрел на неё. Наташа улыбалась блаженно, по-идиотски.
   - Да у тебя крыша съезжает.
   - Наоборот, на место въезжает.
   - Ладно, иди. Но мне придётся доложить о странном разговоре, - уже примирительно заговорил офицер. - Сама понимаешь, разговоры с городскими абонентами записываются.
   Наташа молча поднялась и вышла из дежурки.
   А Ольга увела Артёма к своей подруге, постучала в дверь, Зульфия молча пропустила их в комнату и нервно воскликнула. - К этому ишаку я больше не пойду!
   - И я не пойду даже спирт пить с этой Натали, - заявила Ольга.
   Округлив глаза, она проговорила ажиотажным шёпотом. - Зюлька, а ты права! И эта нежнейшая женщиночка тоже помешана на больших...
   Но не выдержала напряжения и заорала с диким хохотом. - Сразу, - прыг на него! Свалите! Хочу я его, ишака кавказского!
   Икрамова ахнула, полы халата разлетелись, обнажив стройные ноги до розовых в горошек трусиков.
   - Так и сказала при всех?
   - Арч! Скажи.
   Артём хмыкнул. - Ну, немножко не совсем так, - и крякнул смущённо.
   - А перед Батей, поди, такую целочку из себя строит! Лярва ненасытная! - продолжала возмущаться Ольга.
   - Да на артистках ещё до совершеннолетия уже пробы негде ставить. Говорят, они из спермы компрессные маски себе на ночь ставят, мужскую трухню, как целебные грязи применяют, потому и выглядят молодо.
   Тут уж и Арцишевский расхохотался. - Это сколько же мужиков надо для такой маски? Ха-ха-ха! Ну, девки! С вами не соскучишься.
   И Ольга фыркнула, прекращая смеяться. - Да, тут надо быть такой спермовыжималкой...
   - Ой уж! Солдатне только трусики приспусти. Они и на фотку дрочат.
   - Ну, хватит, совсем помешались на этом, - буркнул Артём. - Одна единственная страсть.
   - Ага! - вскрикнула Ольга. - Потрахаться в сласть!
   - Ну, хватит тебе.
   - А какие удовольствия нам не валютным прости-господи за деревянные в этой жизни достаются? Только пить и блудить. Дёшево и сердито.
   - Ермишина! Ты совсем уже...
   - А кругом если одни мужики? И все молодые и здоровые. Тут и кошёлку фригидную заюсит. Марьиванна наша, какая уж ханжа фригидная была. А тут призналась, что только здесь обабилась и по настоящему оргазм стала испытывать. Теперь ей только давай и, давай, чуть ли не под каждого выздоравливающего подкладывается. Зюля возмутилась. - Олька! Хватит! Смени пластинку.
   - А о чём ещё говорить? Нам, простым смертным только эти радости и доступны, дешёвая выпивка и блядоход.
   Зульфия облокотилась на стол, сердито посмотрела на Ольгу. - Шайтан дёрнул послушать тебя и лечь под этого ишака.
   - А куда деваться? Вся жизнь в сравненье!
   - Батю жалко, - вымолвил Артём. - Пожилому мужчине больнее пережить разрыв. Тем более, с молодой и такой изумительно красивой женщиночкой!
   - Зюлька, самый момент утешить его.
   - Да он теперь и не посмотрит на меня после этого ишака.
   Артём предложил. - Ставь бутылку, приведу Батю.
   - А толку что? Он не из тех кто бросается на любую.
   Арцишевский глянул на неё и спросил с ухмылкой. - Ну, так будешь ты Батю соблазнять?
   - Ящик поставлю, если поможешь сойтись с ним.
   - Текс, - вымолвил он и, поднявшись, подошёл к двери, потрогал ручку и оглянулся. - Дай отвёртку и накрывай на стол.
   Зульфия знала его способности и засуетилась. Артём открутил шурупы, удерживавшие ручку-запор, но вынимать их не стал.
   - А какоё событие будем отмечать?
   - Русскую бабушку мою, Глафиру Леонтьевну помянем, - нашлась Зульфия. - И рисовая каша, кстати, осталась, добавлю изюму только и подслащу.
   - Отлично, - вымолвил Артём и проинструктировал Ольгу. - Выпьем по стопарику, попроси проводить тебя в туалет. В женском, якобы, забилась канализация. И на самом деле, Артём вскоре вернулся с полковником Кондратьевым. Валерий Викторович нетактично поинтересовался.
   - А что Керопяна с вами нет?
   И у Ольги тоже вырвалась бестактность. - Натали ваша его только что охомутала. Кинулась, как сексуально голодная зечка. Свалите! Хочу я его!
   - Так уж и накинулась? - усомнился Кондратьев, садясь за накрытый стол, и посмотрел на Зульфию, густо краснея.
   Она тоже стала краснеть и пролепетала совсем не то, чего хотела сказать. - Да ничего у меня к нему нет. Глупая ошибка. Сама не понимаю, как с ним связалась? По пьянке всё, - и растеряно замолкла.
   - И Натали не моя. Она свободная женщина.
   Ольга засмеялась негромко. - Закусывать надо, когда пьёшь.
   - Я, считай, до этого совсем не пила. Вот и опьянела.
   Артём предложил. - Ну, давайте помянем русскую бабушку Зульфии, Глафиру Леонтьевну.
   - Это, собственно, не поминки, а её день рождения.
   Арцишевский наполнил стаканы, они выпили, не чокаясь, и стали молча жевать закуску. Точно по задуманному сценарию Ольга тронула своего капитана за руку и стала подниматься.
   - Своди меня в мужской туалет, в нашем канализация забилась.
   Они вышли и закрыли за собой дверь, щелкнув замком, Кондратьев оглянулся и несказанно удивился, ручки на двери не было, он растеряно протянул.
   - Не понял...
   - Я... Я, - пыталась засмеяться Зульфия. - Я вас полонила.
   - Зачем?
   - Чтобы любить вас.
   - Икрамова! Вы с ума сходите здесь от мужского разнообразия.
   Она прошептала потупившись. - Я вас на самом деле люблю. Только на днях и поняла.
   - Но для этого и я должен любить.
   Она подняла на него сочный мятущийся взгляд и попросила с нескрываемой женской тоской.
   - Валерий Викторович! Оставьте мне память о себе хотя бы минутной близостью.
   Тоскующий взгляд влюблённой женщины тронул его. Он резко поднялся и отошёл к чёрному ночному окну.
   - Не было в моей жизни ни одного хорошего мужчины. До сих пор не познала я даже мимолётной женской радости.
   А музыка играла, из магнитофона разносилась по комнате негромкая мелодия и конечно о любви. Он невольно тяжело вздохнул, удивляясь себе. Молодая женщина его привлекала, возбуждая желание, он видел её отражение в оконном стекле. Зульфия стояла к нему лицом в распахнутом халате, не замечая отрытого тела. Она была без лифчика в одних только трусиках в крапинку, выставив перед ним стройное, на грани полноты тело, смотрела ему в глаза через отражение в стекле. Он неожиданно смутился и отвёл взгляд.
   - Давайте покажем, как надо любить.
   - Я не артист.
   - Тогда просто, сделаем приятное друг другу.
   - Отложим до следующего раза.
   - Следующего раза не будет, нас отправляют по своим частям.
   Он вынул из кармана красиво инкрустированный подарочный портсигар и закурил неизменную свою беломорину. Зульфия тоже примолкла, пела Алла Пугачёва, надрывно, и про любовь. Расстроенная женщина роняла слёзы, голос её немного дрожал, когда она сказала.
   - А Вертинская ваша, ещё та штучка.
   - Какая ещё Вертинская?
   - А эта, утонченно красивая, как Вертинская, артисточка, которая на кавказского ишака вас променяла.
   - Или он вас на неё?
   - Я второй раз ему уже не дала!
   - Зульфия Ибрагимовна! Какие глупости вы говорите.
   - Это ваши бабы помешаны на большие члены.
   Он лишь дрогнул, но не ответил, пустив большое облако сизого дыма под потолок. Зюля жалобно проговорила.
   - Неужели я выгляжу настолько хуже? По крайней мере, я чище. Кроме мужа, раз только перепихнулась с этим Керопяном и то без удовольствия.
   - Икрамова, что вы говорите?
   - Попросту у Керопяна большущий член. Не для нормальной женщины. Вот и вся любовь вашей возвышенно прекрасной артисточки.
   - Икрамова! Это дурость какая-то, - вскрикнул он оборачиваясь.
   Но тут же отвернулся, увидев открытое сочное тело. Зульфия неуверенно шагнула к нему, и он невольно ссутулился. Но она всё же не решилась подойти, вздохнула протяжно. Запела Алла Пугачёва новую песню.
   - Без меня тебе, любимый мой, земля мала как остров.
   Без меня тебе, любимый мой, лететь с одним крылом...
   Сердце от этих слов неожиданно защемило, Кондратьев вздохнул непроизвольно, увидев в отражении стекла, что и Зульфия замерла и напряглась и шагнула к нему ближе.
   - Не думайте что мне нужно от вас только сексуальное удовольствие. Да и не знаю я, что это такое, только читала в порнолитературе. Меня выдали замуж за старого человека. И вот я уже овдовела, тридцать лет скоро, а я всё ещё не имею детей.
   - Икрамова, вы молоды. У вас всё ещё впереди.
   - Вы не знаете, что такое жизнь мусульманской женщины.
   Зульфия горестно замерла. Они долго молчали. Потом Кондратьев неуверенно сказал.
   - Возможно, вы и правы. Женский вопрос в мусульманских республиках и автономиях...
   - Нету у мусульман женской проблемы. Женщина у нас товар. А жена - проститутка единственного. Это у вас, русских, с женщинами одни только проблемы. Валерий Викторович промолчал, невольно вслушиваясь в слова песни.
   - Знаю, милый, знаю, что с тобой. Потерял себя ты, потерял. Ты покинул берег свой родной, а к другому так и не пристал... Песня прекратилась и Зульфия стала перематывать плёнку. Опять полилась эта же мелодия. Ещё сильнее томно защемило сердце, Кондратьев горбился, уставившись невидящим взглядом на чёрные зубцы гор в предрассветном небе.
   - Знаю, милый, знаю, что с тобой... Потерял себя ты, потерял... Зульфия вновь перемотала плёнку. Валерий Викторович дёрнулся.
   - Икрамова! Прекратите пилить нервы этой глупой мелодией.
   И она послушалась, зашипела перематываемая плёнка, вскоре зазвучала слащавая восточная мелодия.
   - Помешались на этой любви...
   - А у нас больше ничего и нет.
   Он промолчал.
   - Жить без любви, конечно можно. Но, как на свете без любви прожить?
   - А кто сейчас в любви живёт? И не любовь это - животный секс.
   Плечи у него опустились ещё ниже. Зюлю неожиданно захлестнула волна нежности к этому честному, сильному и красивому мужчине. У неё вырвался стон.
   - Валерий Викторович, вы моё недоступное счастье.
   И он обернулся к ней. Ничего уже не соображая, она упала ему на грудь, расстёгнутый халат медленно соскользнул с плеч и упал тряпкой на пол. И он не оттолкнул её, обнял с неловкой осторожностью и замер.
   - Натали очаровательный цветок. А я вас любить буду. Вам и нужна такая женщина, как я. Обожающая вас и преданная. Даже когда вы умрёте, после вас у меня больше не будет мужчины.
   И это неожиданно его как-то укрепило. Он вздохнул полной грудью, полностью освобождаясь от мрачного настроения, Натали прекратила с ним связь в тот день, когда они встретили голых гуляк.
   Внезапно чёрные зубцы гор полыхнули яркими брызгами света! Раздался пронзительно звенящий крик муэдзина. - Алла! Бисмалла! Иншалла! Ал-ла-ла...
   И он откликнулся на ласковые прикосновения женских рук, прижал её сильнее и поцеловал в губы
   - Валерий! Нас соединили боги, - вымолвила она в восторге любовного упоения и стала медленно опускаться на пол...
   И вновь испытала упоительно волнующую боль, как от первого соития, громко вскрикнув. - Ма! - сливаясь с ним, с его жизнью, с помыслами и желаниями, становясь частичкой его...
  
   Когда майор замолчал, Антоша Трёп-трёп протянул. - Да, что тут можно сказать?
   Шмакин ядовито спросил. - Может, ты ещё спросишь, что жрать?
   - Ай! Не жили хорошо, нечего и начинать.
   - Надо, как чечены, свой статус определять.
   - Солженицын уже определил! Если ты видишь, что тебя не любят, посмотри, правильно ли ты живёшь? - сказал Арцишевский.
   - Только этим уже ни кого не проймёшь. По... нам чужоё мнение! Продолжаем жить без сравнения.
   Майор Арцишевский, кажется, чувствовал себя не ловко, не воспитательное общение у нас получалось, а может стукачей боялся, он попрощался и вышел.
   Как только хлопнула за ним входная дверь Замятин скривился. - Гридин, и ты говоришь, что плохо на воле жил?
   - Ты меня не так понял, Чекист. В смысле жратвы - неплохо, - заюлил Антоша. - А если вообще - не хорошо. Учили благородному, а жить заставляли по-подлому. Это теперь возвели народ в ничтожество, он и воспринимает самое ничтожное удовольствие за кейф.
   Поэт хмыкнул значительно. - Этим жизнь и прекрасна!
   - Этим она, как раз и опасна.
   - Чем именно?
   - Мелочами жизни, - буркнул Замятин и посмотрел почему-то на Антошу. - За которые мы сюда попадаем.
   Тот встрепенулся. - Не меня ли имеешь в виду?
   - И тебя тоже.
   Я попросил. - Ты, Геннадий, расскажи лучше...
  
   ДЕПУТАТСКАЯ  ПРОВЕРКА
   (сюжет Анатолия из пос. Голицыно)
  
   Геннадий Замятин знал, что прораба можно только с утра застать на объекте, поэтому приехал к строящемуся дому в новом микрорайоне к восьми часам утра. Выйдя из троллейбуса, он прошел метров триста мимо двух котлованов для фундаментов и вошёл в первый подъезд уже законченного девятиэтажного здания. Поднялся на второй этаж и толкнул дверь с табличкой прорабская. В единственной комнате проходило собрание. Вернее, только началось. Худощавый прораб его возраста в новой спецовочной куртке на белой рубашке с галстуком сердито смотрел на тихо переговаривающихся рабочих. Рядом с ним сидела на стуле молодая женщина в строгом тёмном платье под расстегнутым серым демисезонным пальто строго покроя. Мужики рядом с открытой дверью тихо переговаривались.
   - Мишка, что это твоя овца вдруг припёрлась?
   - А я знаю?
   - Тут башка с бодуна разламывается, и с ранья разборки. Поучил что ли её малешко?
   - Да не помню. Она сама учительница. Зануда такая!
   Прораб постучал торцом шариковой ручки по столу. - Тише, товарищи. Тише! Приступаем.
   Гул голосов стал стихать.
   - Я собрал вас, товарищи. Прямо скажу, не по хорошему делу, товарищи. Есть оказывается в нашем коллективе такие товарищи, что позорят честь рабочего человека.
   Он помолчал, рабочие слушали, не глядя на него.
   - Это небезызвестный нам Михаил Прохоров. По заявлению жены он постоянно почти каждый вечер приходит с работы домой пьяным и устраивает скандалы. Тут налицо бытовое пьянство. И кого? Члена передового коллектива борющегося за звание коллектив коммунистического труда.
   Женщина нервно заговорила. - Это не бытовое пьянство. Дома мы водку не держим. Напивается он на работе. Только в выходные отдыхаем от его пьянок. Пьянство от вашей работы...
   Прораб возмутился. - Ну, это вы, гражданочка, зря. С этим у нас строго. Не только я и бригадир ведёт постоянный контроль, профсоюзный и партийный комитеты проводят совместные рейды.
   - А вы гляньте, какой у всех вид? Ваши рабочие сейчас думают только об одном, как бы похмелиться.
   Здоровенный парень с выдающимися, как у обезьяны, челюстями вскочил с лавки и хрипло выкрикнул.
   - Ты чо, дура образованная, мелешь?
   - Да ты вчера ещё до пяти на рогах приполз. Что говорил? Шабашки у вас каждый день. И не пить нельзя, непьющих стукачами считают.
   - Да ты чо? Друга я вчера после работы встретил.
   Гридин уже нервно ломал пальцы. - Ну, Прохоров. Ну, Прохоров.
   - Сука! - взвыл тот жалобно. - Из глухой деревни вытащил, думал, не испорченная городской жизнью. А она шементом городскее городских стала...
   - А не я тебя из тюрьмы вытащила? Ты бы без меня опять туда с "химии" возвратом ушёл.
   - Да ты, шалава, до меня масло напополам с маргарином жрала. В штопаных трусах и колготках ходила.
   Прораб рыкнул. - Прохоров! Замолчи! Сядь!
   Тот послушно сел, преданно смотрел в глаза прораба. - Аверьяныч! Врёт она! Не говорил я такого.
   - Да он не только о своих ежедневных пьянках на халяву хвастает. О всех шлюхах, что поимел, рассказывает.
   Рабочие возмущённо загудели. - Болтун, находка для шпиона. Гнать надо с бригады трепло этого. Шабашки у нас каждый день! Ну, гад! Всё выложил. И что было, и чего нет.
   - Прекращай базар! - заорал прораб. - Тихо! Сказал.
   Рабочие команду исполнили. Прораб заговорил значительно.
   - Итак, факт злейшего нарушения норм социалистического общежития налицо. Это пятно и на коллективе. Бытовое пьянство члена бригады является таким же нарушением трудовой дисциплины, за которое коллектив лишается до пятидесяти процентов премии.
   - У-у... А-а, - загудели возмущённо бригадники.
   - И я теперь со своей стороны, как шоферов, проверять вас по утрам буду. И однозначно! С запахом - пошёл в отдел кадров. А как вы знаете, по новому положению кодекса закона о труде за пьянство на рабочем месте администрация  может уволить работника без согласования с профсоюзным комитетом.
   - Антон Аверьяныч! Ну что теперь психовать? Мы то причём? С него спрашивай. Тринадцатой его лиши.
   - Это само собой. Кроме этого, Прохоров индивидуально ответит за свой проступок.
   Сделав паузу, прораб спросил провинившегося с подвохом. - Прохоров! Когда у тебя отпуск?
   - В августе.
   - Теперь пойдёшь в ноябре или декабре. А очередь на квартиру?
   - Седьмой.
   - Будешь теперь семнадцатым.
   Лицо женщины покрывалось пятнами, она нервно заёрзала на стуле. А тут и вовсе подскочила и выхватила из-под руки прораба исписанный листок бумаги. Тот и не препятствовал.
   - Ладно! Я ничего не писала. Сами дома в семейном кругу разберёмся.
   - Ну, вот. Давно бы так, - вздохнул прораб с облегчением. - А то, чуть что и сразу всё на работу сваливаете. С пьянством мы боремся. И строго.
   Женщина уходила. - Ничего я такого не говорила. Извините. До свидания!
   И только за ней захлопнулась наружная дверь, все облегчённо вздохнули и засмеялись. Но прораб грохнул кулаком по столу.
   - Становись на проверку. В стакан дышать будете.
   Мужики завыли. - Аверьяныч! Ты этого шалобола проверяй, самый жадный на водку.
   - А ты, Прохоров, пиши заявление о переводе в другую бригаду. Нам такие болтуны не нужны.
   Мишка вскочил с лавки и подбежал к прорабу. - Аверьяныч! Всё! Осознал. Круто исправляюсь.
   - Здесь не исправительно-трудовой лагерь, иди туда, там будешь исправляться.
   - Да ладно, Аверьяныч, мы его сами повоспитаем чуток, будет, как шелковый.
   - Ну, уж, нет, - упирался Гридин. - Кто-то будет перевоспитываться, а кто-то в стакан дышать. Не только утром, но и после обеда.
   - У-у... О-о, - взвыли рабочие. - Да мы этого шалобола за яйца повесим.
   - Вот и принимайте решение. Гнать или прощать!
   - Аверьяныч! Да ты сам его избаловал. Он и нам уже рты затыкает. Дескать, с прорабом кентуется, из одного стакана пьёт.
   - Каков наглец! - уперся злым оком прораб в растерянный взгляд Прохорова. - Это уже не дружба, а наглая эксплуатация моего имени. Мишка! Однозначно, ты мой одноклассник, но истина дороже! Вон, из нашего коллектива!
   - Антон Аверьяныч! - слёзно заголосил Прохоров. - Да не говорил я такое! А если говорил, не в том смысле. Дисциплину поддерживал и ваш авторитет. Да кто за мной в работе угонится? И после работы всегда остаюсь, когда надо.
   - Короче! Вам работать. Вот и решайте, как с ним поступить, - смягчил всё же тон прораб и вышел из комнаты.
   Удивился, увидев друга. - Гена, искал я тебя.
   - Вот я и пришёл, выходные впереди. Знаю, надо тебе куда-нибудь смотаться от жены, от детей.
   Прораб отступил от него и проговорил осуждающе. - Ты что, совсем сбрендил?
   - Ты о моём письме в Политбюро?
   - Вот именно! Дело на тебя заводят.
   - Да, да, - буркнул Замятин. - Отстранили уже от работы и взяли подписку о невыезде.
   - Ну не думал что ты такой наивняк.
   - И я не думал что все эти андроповские реформы такая же показуха.
   - А когда коммунисты что-то полезное для народа делали?
   - Да, да...
   - Посадят же и ни за что.
   - Ты за правду не кричи, ты за правду посиди, - с мрачной усмешкой вымолвил Замятин.
   - Ну и чего ты добился? Выявленные тобою, так называемые, негативные явления в нашем Домостроительном комбинате будет разбирать руководство комбината.
   - Знаю, прораба посадить, что два пальца обоссать. У каждого из нас и приписки и перерасход материалов.
   - Ну и что ты намерен делать?
   Но отстранённый от работы коллега не унывал. - Гулять, так гулять, сидеть так сидеть! Какая песня без баяна, какой же русский без тюрьмы?
   Тут из кухни вышел крупнотелый толстяк и приятно удивился их встрече.
   - Гена, вы, оказывается друзья с прорабом. О бедном депутате замолви хоть слово. Поставили мне унитаз, а он плохо смывает, дефект там какой-то неустранимый, слесарь сказал, и вот, уже который месяц никак не заменят.
   - Ну, нет сейчас у меня ничего, - взвыл Антон Гридин. - Этот дом фасониной укомплектовать не можем. Ну дам я вам, Юрий Федорович, маде ин говно наше. Нет пока унитазов хороших. Все такие же бракованные.
   Геннадий посоветовал . - Юра! А ты ему стольник дай, сразу импортный найдёт.
   Антон Гридин возмущённо вскрикнул. - Чекист, когда я с друзей брал?
   - Юр Фёдрч кушать любит и помногу, так что, сральник ему жизненно необходим. И от дивана он не привык далеко отлучаться...
   - Я работаю побольше вас. Кроме школы, курсы английского языка в Доме Культуры веду, заканчиваю курсы журналистов. А депутатские проверки? Встречи и приём избирателей.
   Гена воскликнул удивлённо. - Юрка! Отец твой управляющий треста, а ты ходишь, побираешься
   - Я же ему не родной, усыновил он меня, женившись, как говорится по-уму на женщине со связями старше себя на шесть лет. Это Варька ему родная. В общем, сделал мне однокомнатную квартиру и сказал, чтобы свалил я от него...
   Юра замолчал. Рабочие выходили из прорабской, Прохоров метался между ними.
   - Мужики! Мужики. Ну, скажите, мужики.
   За спиной его ворчали. - И нечего говорить. Развели этих активистов жополистов.
   - Мужики, ну ладно. Чего не наговоришь по-бухалову? Так и быть, литру поставлю. Щас, шементом, в шинок и слётаю.
   - Принеси вначале. А то тоже, как и друг твой прораб, такой же трёп-трёп стал.
   - Не трог Аверьяныча! - тут же рыкнул Прохоров
   - Да он сам кого хошь тронет. Иль спецом орёшь, чтоб преданность твою услышал?
   Тузик рассмеялся, ткнув Гридина. - Антоша Трёп-трёп! Метко в тебя попали! Мужик в корень зрит.
   Прораба, аж, передёрнуло, он выскочил в подъезд и заорал матом.
   - Я вас, вашу мать ети! Ни на минуту нельзя вожжи отпустить. Пра слово, не народ, а скотинка брыкливая! Только кнута понимаете, от пряника начинаете борзеть. Девять уже, а они всё никак не раскачаются. Давно вас не учил? Всё! С девяти рабочее время ставлю. По часу должны будете.
   Затопали грубые башмаки, захлопали двери, и вскоре всё стихло. Гридин вернулся в прорабку.
   Чебыкин буркнул, глянув на Замятина. - Ну, что не знакомишь со своим другом прорабом?
   И тот дурашливо представил. - Любимец статных дам, рыбак, охотник и трепло, однако честный советский человек ещё. В натуре! И  женат, кстати, на совковой дуре. Мой сокурсник и не закадычный, а по настоящему преданный друг - Антоша Трёп-трёп, по паспорту - Гридин.
   - Совсем опарафинил. Спасибо, хотя бы, за преданного друга.
   Замятин его обнял. - Антон! Жизнь смешна, не драматизируй слова.
   - Гена, прости, хотел, чтобы ты умирал веселее...
   - Вино, которым ты меня обездвиженного подпаивал, чтобы я веселее умирал, и подняло меня на ноги. И, каюсь, я не считал тебя другом....
   - Почему?
   - Лёгким ты какой-то.
   - Ну не всем же быть такими сурьёзными
   Замятин рассмеялся и обнял его. -. Ты - единственный друг у меня! Самый надёжный.
   Чебыкин смотрел на них с нескрываемой завистью, и тяжело вздохнул, когда друзья расцепились.
   Гридин глянул на него и пообещал. - Займу раковину у другого прораба. После обеда может и привезу. Придётся вам подождать меня.
   Чебыкин неожиданно предложил. - Гена! Идём со мной на депутатскую проверку Машзавода. Мои коллеги по комиссии, один в деревню к матери, а другой на рыбалку смотались. А проверка комплексная. Хотя бы вдвоём подойти надо. Помощником депутата тебя представлю.
   Но тот хмыкнул. - Этой мути мне только не хватало.
   - С крыльца не успеем сойти, подбежит нестареющий мальчик. В "греческий зал" отведёт и с собой ещё пакетик сунет.
   - Депутаны вы, однако, - хмыкнул Гена. - И что там будет в пакетике?
   - Коньячок армянский, винцо марочное и закусон дефицитный. Идём, чего тебе? Пожрём и бухнём на-халяву.
   - Гена, на самом деле, - поддержал и Гридин. - И кстати коньячок будет. Там я с соседкой твоей по даче контакт вроде наладил. Она всегда на выходные приезжает.
   - Ладно, уговорили, - согласился Замятин, и они стали собираться.
   Антон привёз их к заводу на КАМАЗе-самосвале и покатил дальше...
   Проходная была пуста. Чебыкин на ходу расстегнул чёрную кожаную папку и выложил перед пожилым вахтером лист бумаги с тисненой заставкой - Городской совет депутатов трудящихся.
   Дед дрогнул, в недрах охранного ведомства что-то брякнуло, Юрий Фёдорович поморщился.
   - А вот на ноги всех поднимать не обязательно.
   - Вас сопроводить надо.
   - Мы не высокопоставленные гости, а око народа.
   - Проходите. Проходите.
   Они вышли на широкое крыльцо. Слева ухоженный сквер с галереей портретов героев пятилетки, торцами напротив и вправо шёл ряд цехов. Было солнечно и чисто.
   - А уютненько, и не подумаешь, что завод.
   - Это витрина, а внутри - жуть! Особенно в литейке. Там только немые в основном и работают. Этот завод, трофей Великой той войны и уже давно рассыпается.
   Они на самом деле не успели сойти с крыльца, сзади послышалось тяжелоё дыхание, перед ними замер нестареющий мальчик лет сорока в строгом костюме  при галстуке. Элегантный гид едва ли не вилял задницей
   - Юрий Фёдорович! Вы, прямо, как Штирлиц, проникаете везде неуловимым разведчиком.
   - А вы, как Мюллер, скрываете секреты своего ведомства!
   Они пожали друг другу руки. Сопровождающий деланно всплеснул руками.
   - Какие могут быть секреты? Нам нечего скрывать от депутатов трудящихся. Рады будем, если выявите какие-то просчёты и упущения. Со стороны всегда виднее.
   Чебыкин кисловато улыбался в своей манере. - Смотрю, Аполлон Герасимыч, на портретной галерее вашей уж который год знакомые всё лица. Когда последний раз обновляли?
   - Удерживаем достигнутое.
   Аполлон Герасимович предупредительно сделал паузу и Чебыкин представил Замятина
   - Это помощник депутата, Геннадий Гаврилович Замятин.
   Они обменялись рукопожатиями, гид спросил. - Что на этот раз вас интересует?
   - Как всегда больной вопрос - охрана труда и работа с молодёжью. Соцкультбыт и сопутствующее с ним  - бытовое пьянство и хулиганство в ваших общежитиях.
   Аполлон ловко заступил им дорогу, заставив остановиться.
   - Но это больной вопрос всех ведущих предприятий города.
   - Значит, можно от него уйти?
   - Я не это хотел сказать, Юрий Фёдорович! Конечно, надо реагировать на критику. Исправлять недостатки. Но не надо идти на поводу этих, выскочивших на волне андроповского призыва борьбы с негативными явлениями в нашем обществе. Мы не Москва и не Кавказ, маклевать нечем. Пьянство, к сожалению - да! Извечно больной вопрос матушки России.
   Чебыкин хмыкнул. - Кроме всего, поступил сигнал о зажиме критики.
   - Клевета! Чистой воды демагогия!
   - Аполлон Герасимыч, что вы так волнуетесь? Разберемся, выслушаем обе стороны. С письмами трудящихся надо работать пока они не дошли до Москвы.
   - Но не так же на ходу? Вы что, всё ещё не находились по заводу? Проблемы прежние. Оборудование изношено, хронически не хватает сырья и комплектующих, запасных деталей... А план - давай! Да ещё встречные планы заставляют принимать. Этот завод вывезен по репарации из побеждённой Германии и, просто чудо, что ещё не рассыпался.
   Он так и не уступал им дорогу, заблокировав проход, Чебыкин хотел, было отстранить его, но Аполлон вдруг предложил. - Давайте обсудим это в спокойной обстановке. Заодно и позавтракаем. Брекфест, так сказать, по-американски ранний завтрак.
   И Чебыкин  не стал больше "пылить", протянул ему папку и вымолвил. - Понимаем, что всё это - жопа. Древние ещё сказали, что благими намерениями вымощена дорога в ад. Для укрепления дисциплины прежде надо мужика научить культурно пить. Однако, культура и мужик... Это, согласитесь, что-то из области... Сам даже не знаю из области чего. Ладно, не будем делать умное выражение при глупой игре. Короче, сами и отобразите депутатскую проверку.
   Аполлон с радостью схватил папку. - Это мы мигом. Пока кушаете, всё будет готово.
   - Да нет, тут спешка ни к чему. Комплексная проверка, к вам откомандировано трое депутатов. Недельку мы у вас, как бы, полазаем. И критика чтоб была. И недостатки отобразите. Объективная проверка чтобы была.
   - Бу, сделано! - уже хамовато хмыкнул Аполлон, загарцевав на одном месте. - Идите! Идите! Я уже распорядился, сам я чуть позже подойду, - и побежал вприпрыжку к проходной.
   Чебыкин довольно засмеялся. - Ну вот, теперь можно потешить кишку.
   Гена хмыкнул. - Кучеряво живёте, господа депутаны.
   - Ну, кончай ты обзываться двусмысленными словами.
   - А если вы на самом деле такие двусмысленные.
   - Депутатский день у нас не каждый день. И только на сессиях отоваривают дешёвым дефицитом. А собирают нас не так уж и часто. Да и там тоже надо в очереди постоять и тоже блат иметь, чтобы хорошую вещь отхватить.
   Они вернулись в проходную, но Юра повёл его не к вертушке, а в сторону. Прошли коротким коридором и вошли в солидно отделанный вестибюль с вешалкой. Разделись и прошли в уютный, весь в зелени зал с десятком разгороженных декоративными стенками из картин и вьющихся растений столиков. Миловидная женщина уже поджидала их и указала на сервированный столик. Они сели и взяли меню. Гена едва сдержал возглас удивления. Тут была даже стерляжья уха! И все блюда по таким мизерным ценам! Им же и вовсе бесплатно...
   Это и был "греческий зал" для начальства при рабочей столовой завода ещё от времён Аркадия Райкина.
  
   Сказать было нечего, мы долго молчали.
   - Идём спать?
   И только я это успел сказать, хлопнула входная дверь, раздался грубый стук кованых сапог, мы дрогнули от громкого голоса. - Луноходы имеются?
   Шнырь, конечно, молчал, в открытую дверь умывальника заглянул прапорщик и вымолвил глумливо. - А мы переживали. Сразу пятеро.
   И скомандовал нам. - Быстро одеться! И выходи строиться. Половыми упражнениями будем от бессонницы избавляться.
   И добавил с угрозой. - Чтобы полы у меня в штабе блестели!
   Понурые, мы пошли собираться...
   Нам с Замятиным и Шмакиным достался коридор в административном здании, вымыв его на половину, мы решили тормознуться, всё равно раньше времени не отпустят, да ещё и перемывать заставят. Чекист не курил, а я с Поэтом направился к месту для курения, в надежде, что найдём бычки. Из открытой двери дежурки слышался говор и смех, Шмакин стал шарить в курилке, а я прислушался, подойдя ближе к приоткрытой двери.
   - При коммунистах была диктатура власти, а теперь диктатура сласти.
   - Какая сласть при шоке без терапии?
   - Наслаждаться все теперь стремятся.
   - Но не всем это удаётся, что винно-пивные, что сексуальные удовольствия тоже дорого стоят.
   - И от сэма и от дёшёвенькой шлюшки кайф, в принципе, такой же, только вначале противно.
   - От спирта Ройял европейцы травятся, а нам такой кайф, ох как, нравится, - засмеялся кто-то и его смех подхватили все. - И от наших палок русская баба безопасный секс просто не воспринимает.
   - Дерьмократия полная!
   - А вы знаете, почему они нам презервативы скинули? Измельчали просто. Пришлось делать гандоны на размер меньше, эти для европейцев уже велики.
   - Обожди, и для наших детей со Сникерсов гандоны, которыми мы пользуемся будут велики
   - Ха! Коммунисты нам, вроде бы, еться не очень-то позволяли, но и в тех условиях палкосы наши, однако, не измельчали.
   - А я скажу серьёзно, сейчас не осталось и того прожиточного минимума, что коммунисты нам при советской власти предоставляли, и мы это пространство при Перестройке не расширяли, всё милости ждали, и в результате, в свободе этой последние радости потеряли.
   - Тогда мы были лишь свидетелями подлости, а теперь стали потерпевшими лохами.
   - А по сему, нет у меня жалости к народу своему.
   - Светлов! Это почему?
   - Русский не возмущается, не борется и даже не старается свой нищенский быт изменить. Не злеет, а шалеет от неисполнения законов и не соблюдения прав человека, беспредела власть имущих и богачей.
   - Всё правильно, покорного разве можно уважать?
   - Только долбать!
   На некоторое время воцарилось молчание.
   - А вообще-то, да, - произнёс вскоре кто-то тоскливо. - До сих пор мы всем этим краснобаям верим, хотя знаем, что всё равно по-нашему не будет.
   - Всё-то мы загодя знаем, но снова и снова впросак попадаем.
   - Да ладно вам опять о политике.
   - А политика то же блядство.
   - Вот с такими понятиями мы и стали блядским народом.
   - Вечно у нас какие-то проблемы и всё глобальные. Ты свои решай, и всё будет чики-чики.
   На это возразили. - Только для себя жить, значит, скотом быть. Что мы и делаем.
   - Скотом, ладно, звереем от этой демократии.
   Больше ни кто не высказался, наступила тишина. Нам надо было уйти, как только они замолчал, двое контролёров неожиданно вышли из дежурки.
   Сержант-сверхсрочник смешливо ахнул, увидав Шмакина. - Поэт! - и захохотал.
   Мы недоумённо переглянулись, но сержант нас не отругал, вернулся в комнату и закричал весело. - О! Расскажу прикольный случай. Вспомнил, когда вертухаем тюремным чуть не стал.
   В комнате задвигались, зашумели, Светлов выговорил, сегодня он был дежурным помощником начальника колонии. - По зоне надо пройтись.
   - Да ладно, Сан Саныч, успеем. Вся ночь ещё впереди.
   - Митрофан! Только давай, чтобы треплер был с картинками.
  
   ОДИН  ДЕНЬ  ВЕРТУХАЯ
   (сюжет Дмитриев, Лаврова и Драгунова и Н. Шамкина)
  
   Утро. Вылезаю из автобуса, где меня давили со всех сторон, и иду по разбитой дороге с засыпанными шлаком из тюремной котельной колдобинами. В тот день я шел уже не стажером, а настоящим вертухаем. Вы думаете, тюрьма это просто так? Чечня - фигня! Попробуй контролером послужить. В Чечне боевики нас не жалели и мы, когда они нам попадались, больно-то не церемонились с ними. А тут.
   Зека его в нюх! Мы их у ментов, как инкубаторских цыплят принимаем, каждый синяк на бумагу снимаем. А вы говорите - беспредел. Это еще вопрос для кого беспредел, а кому-то предел.
   Короче, ладно. Вошел. Свернул налево. Все в сборе. Здороваемся и в строй. На этот раз развод прошел быстро без обычного разбора ЧП. Плановая проверка. Обход камер, хат по-нашему, проводим с опером-режимником. С нами и воспитатель Олег Никитич. Изымаем картинки эротического содержания... Короче, все, что зеку не положено. И вот, входим в очередную хату. Встали перед нами в два ряда. Тесно. Толкаемся. И вдруг, воспит что-то надыбал. И мы уже видим. Подследственный Шмакин какой-то не такой, рука в кармане штанов и,  явно, балдеет. Никитич оперативно так, растолкал строй и руку в зековский карман сунул.
   Хмыкнул злорадно, - Ага!
   Шмакина аж передернуло и, видно, от балдежа, он задрожал мелко- мелко и прикрыл томно глаза, тоже довольно вымолвил. - А-а, - протяжно эдак и с кайфом.
   Никитича будто током шибануло. Отскакивает от Шмакина, как ошпаренный, выхватив горсть сметаны из кармана. Стряхнул на пол и машинально вытер ладонь о свои штаны, оставив сочный сопливый след. И тут же сдернул из хаты, как по тревоге, крикнув.
   - Тащите этого члена на кичу! Пять суток!
   Что тут сотворилось от хохота! Опомнились, трясемся в обнимку с зеками...
   Короче, выволакиваем Шмакина в продол-коридор. И тут вдруг сокамерники забузили.
   - Куда Поэта повели? Заведите обратно! Дрочить уже запрещают! Баб тогда давайте! Иначе все вскроемся!
   Обзывают нас пупкарями. А пупки мощные только у опера и воспита. Нам такие пельмени с наших зарплат еще рано наедать. Короче ломимся обратно опять и проводим шмон по полной программе. Дыма без огня не бывает. Тем более хата эта правильная, понтоваться не будут. Если грозятся вены вскрыть, значит, лезвие бритвенное, мойка, имеется. Все перерыли, догола раздели, каждому в очко даже заглянули. Нет,  колюще-режущих, хоть тресни!
   Короче, ладно. Подавили бунт на корабле. И воспит остыл. Оставили Шмакина без последствий. Никитич его только козлом обозвал. Прошел вместе с опером вдоль оставшихся непроверенными хат, лишь заглядывая в кормушки. И наконец-то угомонились, ушли. Мы почифирили в спокухе, байки потравили... Тут и время подошло. Пора выводить на прогулку. Выводим, значит, по очереди. Все, вроде, нормально идёт. И вдруг, с хаты дурной, один член не выходит. Неположняк! Ломимся обратно. Лежит суслик остроносый под одеялом и кричит.
   - Не подходи! Вскроюсь!
   Да, жуй с тобой! Заламываем дугой, успел все же писануться, и галопом тащим в больничку... А, фигня! Так, царапина просто глубокая. До вены не достал. Очко-то не железное, сработало, видать. Да и петухом оказался. Как раз
   накануне очко ему порвали. За изнасилование проститутки залетел. Ладно, там нормальную девку на каркалык без её на то согласия по-пьяне насадить. А тут, коза беспомощная. Правильно сделали, что самого в проститута перевели. В наше время и насиловать? Да бабье само нормальным мужикам на шею вешается.
   В общем, кинули его в одиночку. Прогулку закончили, то есть вернули всех в камеры, тут и обед подошел. Прием пищи по-нашему, и его нормально провели. Только петушок хавку свою с кормушки не забрал. Ну и ладно, оставили ее открытой. Пусть попонтуется. Ишь ты, писестрадатель, крутость хотел показать. Кого паять? Такое у нас не проханже уже. Инструкции, как таблицу умножения знаем. И исполнять заставляем. В общем, проводили шнырей, раздатчиков пищи и сами пошли прибухнуть после обеда по закону Архимеда.
   А я блин, опять молодой, заставили сытую вахту стоять на продоле, орден Мужества за Чечню тут за херню. Походил я, значит, малешко, а сытый живот сном морит. Присел, значит, на корточки перед открытой кормушкой одиночки, в которую педика поместили, и стал сканворд разгадывать. Тишина на продоле. Окликал несколько раз петуха. Ага! Забрал шлюмку-чашку с кашей и супом вместе. Поскребался некоторое время и затих вроде. И у меня сканворд из рук выпал, я тоже задремал...
   И тут вдруг! Слышу, мягко, эдак, шлеп, прямо на газетный листок. Открываю глаза и просто фуею! Мать моя - женщина! Прямо передо мной отрезанный член лежит. И живой еще - кровоточит. Край миски, что ли, петух заточил, и лишил себя теперь бесполезного для него статуса мужика? Вскакиваю - и к кормушке. Не пойму, что на шконке лежит. Бывают живые матрацы? Красные и с ногами...
   Кричу. - Член у меня на продоле!
   - Да как он там очутился?
   - Из кормушки выкинули.
   - Совсем что ли член этот заморенный? - пробурчал старшой из дежурки.
   Никто даже не выглянул.
   - В натуре! Х... - кричу снова, думаю, матом поймут лучше.
   - Раз он такой доходной, закинь его в камеру обратно через кормушку, - буркнул старшой.
   Что я и сделал. Заглянул даже. Матраса кровавого уже не видать, одеялом накрыт и только острый нос суслика этого торчит. Взгляд только, как у Иисуса Христа без креста. Испереживался взломщик мохнатых сейфов. А уже срок получил. Таким на зоне не светит, только от предков приветик.
   Глянул я на часы, пора меня менять. Поднял сменщика и сам прибухнул до ужина. И этот прием пищи провели нормально. Только опять петух не поднялся с койки, даже голову под одеяло спрятал. Не стали его трогать. Кто в шашки, кто в домино стали играть, а я сканворд доразгадывал. И вот, слышим скрип рассекателя, топот ног, пришла смена. Здороваемся, шутим. Делаем небольшой отходняк, кружка чифира по кругу, старшие пошли приемо-сдачу членов проводить...
   И вдруг Афанасич кричит. - Это что там за член отрезанный в хате на полу лежит?
   Я, как раз, у двери стоял, отвечаю. - Сам же велел его туда забросить.
   - Члена! Не ху... же! Извиняюсь за не уставное слово!
   Я подошёл к ним и смотрю в кормушку тоже, а петух уже отходит, одеяло сползло и его будто в высь понесло. В общем, загнулся петушок, кровью истек. Не успели донести живым до больнички.
   О! Что тут сотворилось! Все начальство сбежалось. Нас, контролёров, на алкоголь и наркоту стали проверять. К утру только домой заявился. Думаю все, отработал. Видите, у меня немного глаза в разбег, в Чечне бетеэром по башке шарахнуло. Жена, невеста ещё тогда, два года меня из госпиталя вытаскивала. И снова мужиком сделала. Не хотел я жениться, любимую инвалидством своим обременять, а она вдруг заявила, - буду рожать! И меня вместе с сыном возродила. А говорят, живём без любви и не счастливо. Но у меня не только любовь, но и счастье есть. Лишь помногу работать не могу, дикие головные боли, только сторожем или в таких вот конторах ещё как-то терплю. И вдруг такое! То безработица в спину дышала, а тут уже заглядывала в глаза. Ну, думаю, куда я теперь? Даже на службу не пошел. Пришли за мной сами. Обошлось, вроде. На этот раз мой орден Мужества пригодился. Дали всем по выговору, и старшого в должности понизили. А меня на зону перевели. И, ей богу, здесь лучше. Мужики тут с понятием, да и мы, как в армии, парами или тройками ходим, в спокухе проверки проводим...
  
  
   ЖЕНИЛСЯ.
  
   И опять, у Солженицына Арест, а у меня - Женился. Схоже и антипохоже. И не криви рожу, что избита уже эта тема. Извини, мой читатель, что обращаюсь на ты. Ели ты меня читаешь, значит, закадычным другом мне скоро станешь. Ты и сам свои чувства повороши, на эту проблему в другом ракурсе посмотри, и сам или сама об этом ещё что-нибудь расскажи...
   Итак, до брака, как и под следствием, тоже хочется в счастливый конец этого срока верить. Но, увы, и, увы! Так и остались мы эхом ушедшей страны. В браке по-прежнему мы как совки к светлому будущему стремимся, а потом ни как не поймем, куда же идём? Почему семья наша для нас такой же советской властью стала, в которой жизнь нашу с рождения начальство предрешало, счастьем манила, а потом о обещанном забыла. Помнишь, наверное, как тебя душевные назидатели - родители пилили? - Женись да женись! Ну, кто ты без бабы? Сестру незамужнюю и вовсе ругали - пустоцвет. Дескать, без семьи у нас никакой жизни нет.
   И на самом деле, женился, это как бы в другой ауре очутился. И через некоторое время до того изменился, не то, что друзья, сам себя не узнаёшь и ничего в новых отношениях не поймёшь. В клетке уютной орлом молодым поневоле живёшь. И через эту сексуальную измышленность у нас проходит почти каждый россиянин, но что это такое, так до свадьбы и не представляет. Тут, видимо, срабатывает измышленная мысля. Поймёт же она, наконец-то, меня. И собак дрессируют. Курица, конечно, не петух. А вдруг? Человеком всё же окажется. Да и факаться с нею мне нравиться...
   Но, увы! Пробегали и мы без ума, только так, для понта, по короткой улице юности, даже не заглянув за парадные фасады семейных домов. Да и своя семья нам школьным классом представлялась. Так вот наша юношеская измышленность не востребованной и оказалась. Тут бы отцу что-нибудь подсказать, но он разучился уже о чём-то другом помышлять. Может дневники только проверять и на работу ходить. А ещё пить. А о сексе вообще ничего не знает, всё еще мамке палки кидает. И с "чукчонкой"  " про это" не поэкспериментируешь в натуре. Какой уж там секс в подъезде или кустах? Обыкновенный трах. Да и "стерва" разве будет делать тебе минет, если когда надо, и дома горячей воды нет? Поэтому с этим не будем ни к кому приставать, это новое состояние надо самим измышлять. Тут и пример не с кого взять. На Востоке жён воруют или покупают, на Западе с ними брачный договор заключают. Нас же в брак загоняют или попросту - охмуряют. И поначалу это кажется нам как бы всё равно. Не как считали древние, дескать, всё словно одно, женщины, война и вино. Вино нам в пищу дано, и война у нас всегда, а женщины все красивы, хотя об этом ни кого не спросили. И сразу после медового месяца про водку забыли. А без этого уже пропадает спокойствие. И секс, и измышленное удовольствие. Только тогда и начинаешь понимать, что брак от религии и в нём надо страдать. А какие вопросы приходиться решать! Куда там самому проклятому из них - быть или не пить? Это только "новых" спрашивают. А нас допрашивают. Где был? И попробуй сказать, что пиво пил. Наши жены даже не маме, а только рекламе верят и всегда проверят.
   Так что же у нас было, и что сейчас есть? Вижу одно, по-прежнему среди нас дураков не счесть. Деды Победы наследства нам не оставили, отцы и вовсе побираться заставили. Третье тысячелетие мы начинаем с грязного листа. Мы видим отражение своего конца, правда, ещё не до конца, всё ещё разыгрывая слепца. Но когда-то придётся и нам  прозреть, если не хочешь нумерованным бомжем в своей квартире или доме умереть.
   А ведь народ  наш не туп и не глуп, не ленив и не развратен. Народ русский - не обратен! И в теперешнем своём состоянии сам почему-то хочет пребывать, профессионалам этого не понять, русская жизнь - не аммэрикен филмз, да и российское кино многим из нас не дано. И только Таньки наши не бояться грязи, тянут и нас в князи. Свободный секс без любви, удовольствия ради, не возвращение ли это наше в Эдем, пусть и не насовсем, а хотя бы на короткое время? Или это уже пришествие Содома и Гоморры?
   Однако тут, я думаю уже не мечта, а скорей - аппетит, и даже не чувств, я просто - тащусь...
  
   ЖЕНИЛСЯ Я ТРАДИЦИОННО
  
   Итак, отблудили с желанной Светланою мы положенный срок по дворам и подъездам, ну и в общем, типа, залетела она, но "на корягу лезть" опасалась, первая беременность якобы была. Да и мне уже пьяные друзья в край надоели, холостяцкая жизнь незаметным СПИДом здоровье ела. Типа такое у нас всегда, хотя я и коренной горожанин, но квартиры своей не имел. Двухкомнатная у нас была, и пока срочную служил, сестра подросла, выскочила замуж и придурка своего домой привела. Вскоре и родила. В общем, стал типа квартирантом в отчем доме я. И конечно Светлане не сопротивлялся я. Сыграли и мы свадебку с потугами как у всех, и в медовый месяц как бы вкусили сладенького. А дальше? Какой уж там в браке секс? Надо тянуться типа до всех: квартиру, мебель, ей - натураль шубёнку, себе хотя бы подержанную машинёнку...
   Но, у тёщи жили. Она - тятя в доме! Тестя, убей, не помню. Какой-то пудель всё урчал на меня. И эта блин! Вторая мать типа для меня, меня всегда доставала. Даже в нашей изолированной комнате постоянно тикали тёщины каблуки. Ну, как тут с ума не сойти? Через год я уже сам по-собачьи скулил. Просил, котом Леопольдом, - давайте жить дружно. Да разве дадут слово сказать? Ай! Да кому это нужно? Не жили счастливо, нечего и начинать! Кино всё равно нам не догнать. Поневоле тут варежку захлопнешь и на диван. Уставишься в цветной экран. А и там всё одно - то, чего нам "неновым" не дано. Короче, к постели от этой канители - выжатый лимон. А ей обязательно на ночь типа давай. Пох! что не в настроении или устал. Поднимает такой хай!
   - А-а! Только себе удовольствие можешь справлять, а то, что я тоже хочу, тебе побарать! Лишь бы свою дурь согнать!
   Зато утром, как моржовый клык, стоит у меня настроение. А у неё типа нехотение! Отвернётся к стенке, подставив попень, это чтоб я по-лебедям не бегал, и шипит гусыней. - Быстрей давай, сморкай, Смоктуновский, пока ванна не занята.
   Какой уж тут типа секс? Пилишь, до мыла - аж! Вот такая она наша сексапильная женщина.
   Так и не кончишь, чертыхнёшься в сердцах. - Да епаял я такие дрова!
   - Это когда? - ощерится стерва, ехидная змея. - Что-то не припомню давно уж такого я. Не ты, жизнь с тобой меня задолбала.
   Вот и поживи в семье без скандала...
   А ведь чем только в брак не манила? Обещала только для меня типа Эммануэлью стать, и проблемы мужские должным образом как бы воспринимать. Ну, да. Какое-то время всё это, конечно, было. А родила и запилила. - Не гигиенично "про это" и не хорошо! Подумаешь, прямо, плейбой! Да обыкновенный заяц. Палки нормальной бросить не можете, вот и напридумывали разную там эввротику в женские ротики совать.
   Так вот пару лет мы с ней и прожили, с помощью предков кое-какие проблемы как бы решили. Кое до кого типа дотянули, и "на юга" оттопыриться мотанули. Отзавидовали там свой заслуженный и покатили обратно...
   В купе нас было четверо, мичман и молодой типа дилер ещё. Морячок ехал с казачьего юга, мы пили домашнюю Изабеллу и, естественно, часто ходили в туалет, поэтому упор делали на ночь. Да и без моей желанной даже в потёмках становилось светлее. Зато виртуальные жены моих весёлых попутчиков были не только умны и обаятельны, но и обалденно привлекательны. Ножки у них росли как бы прямо из затылков. Моя же супруга столь душевной назидательницей оказалась, ну, совсем нечего было вспомнить за два года совместно прожитой супружеской жизни. Приходилось очень напрягать виртуальную память свою...
   Итак, значит, ночь. Колёса приятно так типа - та-та-та. Жена на верхней полке сопит. Красота! Изабелла измышленность нашу бодрит, кто о чем говорит, - слушаешь только себя, и то иногда, забывая, что сейчас гнал. А я, тем более, отпуск свой типа догонял и чаще всех этот измышленный отдых отливал. На этот раз я пошёл в туалет один, а потом в тамбур - покурить. А там - интересная ситуация! Дама без собачки как бы скучала, и тоже типа одна. По неискоренимой холостяцкой привычке я с ходу предложил ей закурить. И курортная странница с томной ленцой снизошла.
   - Ладно, давай! Коль нет у тебя ничего более существенного.
   Изабелла во мне возмутилась. - У меня и нет ничего более существенного?
   - Хи... Покажи.
   - Прямо здесь?
   - А никого нет. Пошли в туалет.
   Первой она и шмыгнула в дверь. Я за ней, с ходу закидывая на спину полы просторного халата...
   Дамочка резво скакнула через собственные трусы и смешливо разрешила. - Входи!
   Я окунулся в распаренное сочное мясо...
   Мы ещё не проехали юга, даже ночью духотища была. Да и Изабелла тоже палила. И типа спалила меня раньше времени, я поплыл в истекающей соком истомы плоти. Ну, думаю, сейчас, как Светка, начнёт. А! Только для себя! Но эта наоборот вдруг участливо приласкала меня, и дала типа совет, делая, особенно восхитительный и захватывающий всё существо, минет.
   - Тебе надо срочно лечиться у хороших блядей. Жены портят мужиков безнадёжно.
   Таких обалденных ласк я даже в первые дни ещё не от жены не получал. А за последнее время от семейных отношений совсем заскучал. По-лебедям сейчас смертельно опасно ходить, а на любимую женщиночку где мне "неновому" денег добыть, если жена на другой же день все твои заначки выгребает. Вот из-за чего русский мужик дичает, без меры пьёт и никак в рыночные ворота не пройдёт.
   Короче, такого кайфа я ещё не знал! Как примат волосатый до сих пор баб только типа долбал. А эта, всё, что хотел, знала, и полностью мне отдавала. Я просто задыхался от нежности в её промежностях. И такой распрекрасной она мне без водки с одной лишь сухой Изабеллы показалась! О! Что тут со мной сталось! В эйфории кайфа решил я отблагодарить её и потихоньку направился в купе, чтобы вытащить  из чемодана подарочный коньяк.
   Однако, желанная моя не спала, и сразу накинулась на меня. - Где был?
   - Курил.
   Тут же последовала команда. -  Хватит! Ложись!
   Но я же не пёс на сене, успел таки шепнуть морячку, и тот, взбрыкнув по жеребячьи, ускакал с банкой вина. Туда! Но я уже не завидовал тогда. Впервые в браке уснул невинным младенцем. Упоительные ласки возвращались ко мне и во сне. Теперь было что типа вспомнить! Черноморским отпуском я насладился как бы в поезде...
   Проснулся я от тишины на рассвете. В купе не было и моей желанной. Я тоже решил хлебнуть утренней свежести и вышел в тамбур.
   Душевная моя назидательница была уже там и внушила мне строго. - Ты прекращай мне пить!
   - Высадишь, что ли? - фыркнул строптиво я и соскочил на перрон.
   Чуть в стороне весёлые мои попутчики прощались с чрезмерно пьяной теплотой со старой и потрёпанной мегерой. Меня затошнило, отнюдь, не с похмелья. Воистину! Некрасивых женщин не бывает! Просто во мне уже не осталось и сухой Изабеллы. Уйти я не успел. Шалава на-халяву узнала  меня, да так своеобразно. На самом деле! В сорок пять баба ягодкая становится опять.
   - О! Секс-перехватчик, блин, типа нарисовался. Оттопырился за сигаретку по евроразврату, и ещё с них за меня, поди, банку вина слупил? Поделился бы, мерин сосунский.
   Светлану из тамбура словно ветром сдуло. Поезд трогался, с весёлым смехом влезли в вагон и балдёжные попутчики мои. Поняв моё состояние, они пообещали принять удар на себя и ушли. Довольно долго пережидал я гнев своей душевной назидательницы. А когда вошёл в купе, Светлана нервно перекладывала вещи по чемоданам.
   Я спросил шутливо. - А ты кудой?
   - Домой! Но не с тобой!
   Однако не со мной выдержала она не долго. Подобрала родиной-матерью раненого беспробудным пьянством защитника семейного очага. Снова в меня поверила, когда на СПИД проверила, и стала опять безотказной гусыней со мною спать.
   О чём тут мечтать? Разве только как машину потрёпанную сменить, да пивка или сэма попить. А жить? Всё как бы повторяется опять. Не жили счастливо, нечего и начинать. И любовницу не на что искать, только так, случайно если, кайф  на-халявку слупишь, и на порнуху, когда все уснут, глаза лупишь...
  
   СВАДЕБНЫЙ ПОДАРОК.
  
   Однако писать мне больше не дали, снаружи закричали знакомые голоса. - Чукча Ленин у себя?
   - Ага! Сидит в своём фанерном шалаше Разлива клея.
   Дверь распахнулась, вошёл Антоша Трёп-трёп, за ним Шмакин. Будка была настолько мала, им пришлось стоять почти вплотную. Мы находились в огромном сарае со стенами из горбыля внахлёст и сплошными окнами по верху. Было светло, апрель стучал в окно, но изо всех щелей дуло и нам было холодно. Какая уж тут душевная боль? И какая печаль? Просто - жаль. Сидит тут в основном одна пьянь. Лишь несколько человек в сарае, под названием цех Тары, колотили деревянные ящики, остальные выбивали чечётку на цементном полу. Гайдаровские чубайсята моментом советскую власть прихватизировали, но про тюремное ведомство почему-то  забыли. Мы стыли на голимой пайке без дополнительной отоварки. Всё было как и в те достославные советские времена, кирпич - бар, раствор - ёк. Сижу - куру. Но в нашем случае в холоде не посидишь, поэтому мужики беспрерывно сапогами стучали, хором гоп со смыком  исполняли, да бычки сшибали. Иногда чифир пили и помалешку с катушек сходили.
   Антоша Трёп-трёп вильнул взглядом и обратился ко мне, неожиданно назвав меня полным именем. - Виктор Ильич! Это самое. Свадебный подарок мне надо завершить. Давай у тебя здесь его докончим, в бараке стрёмно.
   Я понял, о чём он говорил. - Не хватало и мне перед выходом спалиться. Выйду после кичи на свободу персонажем японской танки. Былинка, качающаяся на ветру. А всё же человек он был.
   - Иваныч. Мы побыстрому, два уха осталось вставить, - заныл Антоша.
   - Да сколько их уже на твоей мататулине?
   - Будет восемь.
   Шмакин рассмеялся. - Кукурузный початок теперь бабам в кайф.
   - И моей Оксанке много не покажется. Не принцессой её взял и, даже не Золушкой. До меня уже шире маминой была, а сейчас без меня лоханка бездонная у неё стала, боюсь утонуть.
   - Сам говоришь, она у тебя страшненькая. Кто, на такую полезет?
   - После литры некрасивых не бывает, а она тем более на ликероводочном заводе работает.
   Мы засмеялись.
   Шмакин вскричал. - Кстати, анекдот вспомнил.
   - Давай, гони.
   Приходит мужик к врачу и говорит. - Не выдерживает жена, кричит, когда я её это самое. Ну, это, значит, когда долблю.
   Тот посмотрел на его член. - Нормальный вроде у тебя пенис, с чего ей кричать? Или у неё кис-киска, что мышиный глазок?
   - Как бы не так, - хмыкает мужик.
   - А как ты половой акт совершаешь? Рассказывай по порядку.
   - Ну, как, как? Ввожу, значит, член, а потом туда руку сую...
   - А руку зачем?
   - А чем я дрочить буду?
   Отсмеявшись, Антон хмыкнул. - А и я в Оксанкиной лётал, как воробей в сарае.
   Невесту, сожительницу свою по воле, он явно не привечал, хотя регулярно от неё дачки получал. Он помолчал мрачно и снова простонал.
   - Эх, блин! Сейчас бы Спид-инфо почитать. В девяностом пролистал пару номерков от скуки, вот и вся сексуальная наука.
   Шмакин поднялся. - Ну, чо, всё путём? Начнём?
   Я согласно кивнул головой. - Однако, ладно. Давайте.
   И Шмакин, рисуясь, стал выкладывать на столик у широченного окна свой хирургический инструмент. Кованую, из автомобильного клапана, отвёртку и переломленные по вдоль бритвенные лезвия в пластмассовой баночке с йодным раствором. В ней же мокла и иголка с ниткой. Я уж чего вроде не повидал, но тут немного заторчал от оторопи. Антошу и вовсе подколачивало, трясущимися руками он выкладывал на стол из расстёгнутых брюк свой "этот самый", который большой и на конце красный, и, который, от частого употребления бывает заразный. Пациент он же был и ассистентом, лепило, врач приказал:
   - Оттяни шкурку.
   Антоша вытянул крайнюю плоть по столешнице и отвернул лицо, задышав тяжело. Шмакин приставил остриё отвертки к нежной кожице и резко ударил по рукоятке, пробив сразу две дырки. Гридин охнул, но устоял. Брызнула кровь из пробитой насквозь плоти. Но лепило невозмутимо взял кровоточивший член в руку и стал вырезать лезвием полости под кожицей. Потом закатал в каждую по шарику и быстро зашил. Операция была успешно завершена. Антоша с тихими стонами завернул член в кусок тряпки и осторожно поместил его в мотню штанов. Успел застегнуться и даже на звук открываемой двери отвернуться. Мы же наоборот обернулись на скрип плохо смазанных петель и просто опешили. В узком проеме двери нарисовалась ехидная физиономия тщедушненького майора Акчурина, заместителя начальника колонии по режимно-оперативной работе, то есть - кума, мы и звали его между собой соответственно - Анатолий Падлович.
   Он спросил, разыгрывая туповатость. - Это что вы тут делаете? А?
   Кровавые брызги на столе и странный набор инструментов говорили сами за себя. Из-за плеча майора выглядывал капитан Светлов, он предположил:
   - Собачью кровь, что ли, пьёте?
   Кум хмыкнул на наивность отрядника. - Собачку они и, не потроша, вместе с шерстью зажуют.
   Он сразу определил - кто есть кто, и приказал смотревшему на него с невинным видом Гридину. - А ну, снимай штаны, ушастый.
   - Имей совесть, начальник, - визгнул истерично Антон. - Через три недели женюсь.
   - А уши зачем? - ядовито спросил кум. - Жена не блядь.
   - Ага! Баба здоровуща, с зековской пайки не в протык  мне будет её без приправы.
   Режимник вроде бы всё понимал, однако сказал. - Раз жена, значит, не положено.
   - Баба она у меня злодолбучая, только давай и давай. Хоть милдруга нанимай, - пытался отделаться шутками Антон.
   Но кум шуток не понимал. - Сказал, не положено, значит, не положено! Выкладывай свою ушастую мататулину на стол, - и ткнул пальцем в Шмакина. - Вырезай!
   Светлов спросил Антона. - За взлом мохнатых сейфов сидишь?
   Гридин уныло отвечал, выкладывая свой многострадальный уже не большой и  весь, до мошонки, красный член. - Боксёр кухонный. За тёщу влепили на всю катушку и смягчающих обстоятельств не учли.
   - А они были?
   - Откусила тёща свой собственный язык.
   Тут уж офицеры заржали от души. - О-хо-хо! Ну что за дурацкая страна? Памятник ему надо поставить.
   - А его, блин, посадили!
   - За тёщин язык. Гы...
   - Анатолий Павлович, ну ладно, - попросил кума отрядник. - Пускай уши для тёщиной дочки сохранит.
   Антоша облегчённо, было, вздохнул. Но майор Акчурин был непреклонен.
   - Не положено. Вырезай!
   Антоша вновь заскулил, Светлов удручённо хмыкнул. - Режь, доктор! В котором месте гнулся.
   На этот раз операция была ещё более короткой. Шарики падали один за другим со звонким весёлым стуком под проливным красным дождём.
   Антон тихо выл и когда заправлял свой многострадальный член в штаны. - Шерше ля фам. А срок достаётся только нам.
   - Вы что, новую феню придумали? - поинтересовался кум.
   - Так говорят французские полицейские.
   - И о чём это они так говорят?
   - Ищите женщину! А вы нас достаёте.
   Режимник всегда хотел всё знать, поэтому снова спросил. - А зачем это баб французские полицейские ищут?
   Ему ответил капитан. - Женщина - причина преступлений.
   Акчурин осклабился. - Ага! Здесь только в жопе найдёшь причину. Ха-ха-ха! Шерше ля петуха!
   Потом строго глянул на Шмакина и снова ткнул в него  пальцем. - Теперь ты будешь у меня по оперативным сводкам Ляфамом. Причиной нарушения режима содержания. Собирай вещьдоки.
   - Анатолий Павлович! Ну, какое здесь нарушение? - попытался заступиться за нас капитан Светлов.
   Но кум срезал его. - Средней тяжести! Вполне по пять суток ШИЗО заработали.
   Отрядник стушевался.
   Режимник приказал ему. - Возьми с них объяснительные и, чтобы через пару часов они были на моём столе.
   Так Шмакин получил новое крещение, но оно ему видно не понравилось, он буркнул раздражённо.
   - А мы писать разучились.
   - Неграмотных будем учить грамотно. В ШИЗО, - пообещал кум многозначительно и ушёл от нас с генеральской важностью.
   Светлов спросил. - Ну, что, не будете писать объяснительные?
   - А ничего мы не видели.
   - Так и пишите. Вы только что вошли, а тут и мы с майором Акчуриным подошли. Ничего вы не видели кроме крови на столе.
   Мы переглянулись, это был выход. И Ляфам стоически поддержал совет отрядника.
   - Пишите, как гражданин начальник говорит. Зачем всем на киче париться? Отсижу за всех.
   - За женитьбу Гридина.
   Трёп-трёп пообещал с виноватым видом. - Уколю гревом при случае. На ларьке у меня ноль, но Оксанка регулярно подогревает.
   Шмакин заулыбался. - Уже теплее будет на киче париться.
   Светлов глянул на часы и заторопился, мы побыстрому написали объяснительные и он ушёл, забрав и хирургический инструмент лепилы. Мы долго ещё молчали под впечатлением мрачного рассказа, да и ожидание наказания не прибавляло настроения. За эту глупость всё могло быть. Правда, не много, но суток пять могут дать. Тут и так приходиться голодать, а в ШИЗО и вовсе день лётный, день не лётный, то есть только на одной птюхе хлеба без баланды и каши. И без того худые и бледные, оттуда мы приходим через несколько суток голубыми. Нет, нет, не подумайте чего. Только по цвету лица...
   Толи ещё будет, ой-ей-ей, предрекла нам шальная императрица советской эстрады ещё задолго до перестройки. Но мы ей тогда не поверили. Глупые, верили, что чувство собственности всего лишь разврат. Ан! Состоялся захват. Мы не только всё потеряли, "тормозами" стали, и теперь в ужасе взываем к мужеству следующие за нами поколения. Увы, не Великую Октябрьскую революцию нам надо было в своё время изучать, тогда  не пришлось бы  сексуальную революцию последними из европейцев совершать. Но всё по-другому в России у нас. В процессе  революции этой мы о любви забыли и, получили - член в рот! Не минет или качественно новый поворот, а криминальный переворот! Подобие маоистского скачка от кулаков рэкетира - качка и вымогательств чиновника. А вы что, разве этого не знали? Ах, да. Вы же теперь все - профессионалы. Не создаёте, а западные штамповки конвейерным способом выдаёте. Даже чекисты сейчас не хотят сыскарями быть, общественность стыдят, призывая самим нам с коррупцией бороться. Только кого вы этим в России проймёте? Разве только какое-то время кайфово сами поживёте. В ту великую войну хотя бы бутылки с зажигательной смесью давали, а сейчас нас заставляли идти на танки мафии с голыми руками. А современные бандиты намного отмороженнее самых ярых нацистов... Толи ещё будет, ой-ей-ей! Увы, и да, и этот реформенный шок без терапии занёс нас незнамо куда. А, ведь, тогда, в советские времена, у нас пусть и призрачная, но цель всё-таки была. Это теперь пошла ещё более наглая и циничная, прямо по-фене, заумная трепотня...
   Тут внезапно скрипнула дверь, в проёме остановился, припав на искривлённую ногу молодой мужчина в темной зимней куртке, места ему в будке не было. Это был мастер тарного цеха Константин Николаевич Просиневич. Я глянул на друзей и вымолвил.
   - Ну, всё, разбег.
   Они вышли, Просиневич прошёл к стулу в углу у столика и сел. Я спросил.
   - Выбили материалы?
   - Нет, - коротко ответил он и продолжал молчать, видно было, что он чем-то расстроен.
   Я спросил. - Какие-то неприятности у вас?
   - Да нет. Встретил я Геннадия Замятина, ты должен его знать, он с вашего отряда.
   - И что?
   - Да так. Знаю его, дружим даже. Так не везёт ему...
   - Каждому своё.
   - Не своё нам досталось, - вымолвил Просиневич.
   - Ты лучше расскажи об этом.
   Он молчал некоторое время и вдруг вымолвил. - А что? Расскажу...
  
   СОЛДАТ ВЕРНУЛСЯ
  
   В этот день у Раи Замятиной был выходной, но поднялась она рано по привычке. Зашторенное окно светилось ясной погодой, и она подошла к нему, раздвинула шторы и сладко потянулась, оглядывая двор с рядом теплиц уже обтянутых полиэтиленовой плёнкой. Огород еще было рано копать, сыровато. И она обрадовалась, вспомнив, что давняя подружка-одноклассница, получив наконец-то квартиру за погибшего в Афганистане мужа, приглашала в гости. С мужьями ей не везло, пожив короткое время с умным интеллигентным мужем, она уже не могла найти себе мужчину по вкусу. Мужиковатые парни её раздражали, а интеллигентные не приживались в доме-усадьбе, где надо было не работать, а пахать. Да и мать её была не золотце, к тому же в последней стадии рака. Она постоянно пила, чтобы унять боль и, конечно же, выступала всегда не по делу, унижая временных зятьёв. Семилетний сын, избалованный бабкой, превратился в домашнего деспота и закатывал истерики похлеще бабкиных. Рая попросту решила убежать на выходные из дому и по возможности заночевать у подруги, около которой всегда крутились парни, правда, всё пьянь, но на "это самое" вполне способные. А ей было не до хорошего, лизнуть бы сладенького, потешить бунтующую от одиночества плоть... Рая поторопилась, пока домочадцы не проснулись, быстро оделась и, прихватив маминой настойки, потихоньку вышла из дому. Ехать было далеко, с тремя пересадками в другой конец города. Но это путешествие она преодолела быстро, настраивая себя на игривый лад. Квартира подруги находилась в новом ещё недостроенном, замороженном перестройкой, микрорайоне, пришлось осторожно пробираться через завалы строительного мусора и обходить грязь на не заасфальтированных тротуарах. Стройная с интеллигентными чертами лица подружка была явно с бодуна. Вяло удивилась появившейся в дверях однокласснице и отступила в глубь голой прихожей. И наружная дверь только у неё одной была не обита. Рая обняла её и отшатнулась от густого запаха перегара. - Семенкова! Ну, ты видно вчера и поддала!
   - Да ни кому не дала. Этих козлов хоть самих долби! - выразилась та конкретно. И тут же поправила Раю.
   - Хорошилкина! Я уже пять лет Просиневич.
   - И я Замятина. А толку что?
   - Ну, я, хотя бы, за своего слюнявчика хату получила.
   - Галька! Ну, как ты можешь так о погибшем говорить?
   - Да дура была. Пожалела пацана, тот первый раз до женской писи дорвался. Ну и присосался. И я тоже от любви такой поплыла. По дурости ещё и родила. Письма он такие душевные писал! Да вот, неожиданно пропал. Сколько ждать? Больше пяти лет уже вдовею. А ведь фактически я его и не знала.
   - А и я тоже счастья в замужестве толком так и не вкусила.
   - А ты то что?
   - А он тоже... Сидел. Ну и бляданула без него по неволе. Мужик он такой сильный, балдела я от него до потери пульса. Хотелка теперь и требует удовольствий. Блин! Хоть матку вырезай!
   - Ай! Да что теперь об этом? Это им можно с кем попало дурь согнать. А мы, сразу
   - блядь. Ты случайно выпить не принесла?
   - Не случайно! Принесла.
   Они вошли в такую же пустую, как и прихожая, комнату. На продавленном диване сидел высокий парень. Галя представила его.
   - Санька Фидель! По паспорту - Митрофанов. Не выдержал пробы.
   - Да тебе вообще, - буркнул было парень, но Галя смазала ладошкой вскользь ему по затылку и хрипловато вскрикнула. - Харе на хвосте сидеть. Дёргай отседа! И не покеда, а на совсем! Сама последний ху без соли доедаю. Альфонсино мне не по карману.
   Санька лишь кашлянул и не сдвинулся с места. Рая выговорила ей:
   - Галя! Ты уж совсем оторви и выбрось стала.
   - А мужики если такие пошли.
   - Сама богатого черножопика отшила, дескать, зверя к укротительнице веди. Я и отвёл его к Вальке- косой.
   Но Галя снова разозлилась. - Не, ну не скот? Гоню, не уходит! Вали! Выпивки тебе больше не обломится. И больше не дам. За так хорошему мужику дают, а не такому истрепанному блядуну.
   - Ой, а сама? Пробы уже негде ставить.
   - Кому надо, поставит. У меня не спермосборник, и мне нужен не сутенёр, а муж или богатый любовник. Вот с пьянкой завяжу и такого мужика себе закадрю!
   - Мечтать не вредно.
   Галя выставилась перед ним. - Ты ещё не ушёл?
   Тут уж Рая заступилась. Парень был рослый и по-мужски красивый.
   - Галька! Пускай останется.
   Рая вынула из сумочки бутылку и поставила её на обшарпанный стол, кроме дивана в комнате находился только старинный шифоньер с зеркалом и три разномастные табуретки. Митрофанов вздохнул с облегчением, скалясь на Раю красивой мужской усмешкой.
   - О! Есть бог на свете.
   У неё аж захорошело там между ног! Рая поспешила сесть на диван рядом с ним. Галька это заметила.
   - И ты, видать, застоялась подруга.
   - Галька! - визгнула Рая. - Выраженья у тебя, как у девки ресторанной.
   - А я уже на панель выхожу, только не собой торговать, а мужиков снимать.
   Рая закатила глаза осуждающе и ничего не сказала. Санька схватил бутылку и стал, было, разливать по разномастным стаканам, но Галя не позволила.
   - Чистота - залог здоровья!
   Сгребла их и ушла на кухню.
   Фидель спросил улыбаясь гостью. - И как вас величать?
   - Рая.
   Галя вскоре вернулась с вымытыми стаканами, и сама разлила подкрашенную самогонку. На закуску в хлебнице лежало два зачерствевших ломтика черного хлеба, на тарелке несколько кусочков плавленого сыра и ливерной колбасы, соль и бокал воды из-под крана.
   Но что им бутылка? Опростали они её в два захода и заскучали. Рая затёрла коленками на неудобном диване. Санька тут же унюхал чутьем кобеля женское хотение, скалился ей откровенно и придвинулся вплотную. Рае становилось жарко в своей розовой мохеровой кофте почти до колен, и она расстегнула её, хотя в неухоженной комнате было довольно прохладно.
   - Может, ещё на бормотушку наскребём? - зашарил Фидель по карманам и выложил на стол рубль с мелочью.
   Галька фыркнула. - Пошёл, начисто! Последний трояк на хлеб до получки остался.
   Рая медленно со значением выложила на стол двадцатьпятку. Санька восхищённо ахнул.
   Галя довольно засмеялась. - Фидель! Битте в дритте фрау мадам хочет.
   И он тоже проворчал недовольно. - Может, у нас любовь с первого взгляда вспыхнула?
   - С первой рюмки!
   Галя поднималась, понятливо улыбаясь, сгребла деньги и крутнула подолом халата. - Ладно, сама в шинок схожу. И у Вальки-косой посижу. Так что не теряйте время даром, наслаждайтесь писей даром.
   Увидав, что Рая подскочила, Галя рассмеялась и, как была в халате, выскочила на лестничную клетку, спустилась этажом ниже, и позвонила в красиво обитую дверь.
   Открыла ей довольно высокая женщина немного старше её с уходящим взглядом чуточку раскосых глаз. Но столько радости было на мало привлекательном лице!
   - Ой, Галя! Заходи, заходи. Мы не спим.
   Галя вошла в красиво обставленную прихожую. И в единственной комнате солидно сияла полировкой мебельная стенка.
   - Валь, может, дашь бутылку взаймы? Ты же приторговываешь вином.
   - Ой, Галь, не могу. Рахимушка теперь у меня. Решили сойтись, пока он здесь шабашит. Вечером земляки обещали прийти. А они не как мы, в гости ходят без бутылки. Надо будет угощать. И не абы как.
   Галя фыркнула, перебивая. - А меня что на сучью свадьбу не приглашаешь?
   Валя вымолвила не обижаясь. - Ну и пусть сучья. Все равно - кайф. Это вечером будет. Позову.
   Стол в комнате был накрыт по-праздничному. И графинчик с водкой стоял, зелень, фрукты.
   - И когда успела набрать всего?
   - Долго на базар съездить? В общем, будь дома к вечеру. Может, и себе кого выберешь. Ты не думай, никакие они ни чёрные.
   Галя засмеялась. - Ну, да. Жопа тоже - бели-бели. Смотри, как бы в очко не всадил! Это они любят.
   - Ну и что? Он мне такое удовольствие делает! Можно и ему сделать. Потерплю.
   Галя молчала, стараясь скрыть закипавшую злую зависть. Ну, дура пьяная! Такого чувака прогнала. Она уже каялась.
   - Да ты проходи. Проходи. Позавтракай с нами. А вечером пировать будем. Ребята мангал привезут, во дворе шашлыки будем жарить.
   Тут из ванной и вышел смуглый брюнет в красной футболке и спортивных штанах, опалил Галю жгучим взглядом и негромко поздоровался. - Добрый день!
   Галя фыркнула. - Ты что, обиделся?
   - На женщин и детей не обижаются.
   - А что делают?
   - Прощают или наказывают.
   - Ух, ты какой, - визгнула Галя.
   Валя забеспокоилась. - Проходи к столу, присаживайся, где тебе нравится.
   - Может мне нравится у Рахима на коленях сидеть?
   - Ну, Галька, хватит, штоль?
   Просиневич отошла к креслу в стороне от стола. - Да шутю, шутю я. Выпью рюмочку и пойду. Есть не хочу, уже завтракала. И нельзя мне засиживаться, гостей проводить надо.
   Рахим сел за стол, Галя расположилась в кресле, не стеснительно выставив стройные ляжки, и Валя заметалась между ними, прикрывая чужой соблазн своим телом. Поднесла подруге стопку водки с закуской на тарелочке и не отходила, чокнулась с нею и тоже выпила. Рахим молча ел, не зная о чём говорить с женщинами. Валя снова метнулась к столу и, схватив графин, наполнила Галину стопку.
   - А что сама?
   - Нет, нет. Мне надо на уколы идти. Собачек на квартире лечу.
   Галя выпила вторую рюмку и поднялась. - Ладно, пойду. Заждались наверно меня.
   Ею овладевала злая зависть, поэтому и поспешила уйти. Она поднялась на следующую лестничную площадку и закурила, остановившись у окна. Опять чертыхнулась про себя. Вот дура пьяная! Такого парня упустила. И вообще надо с пьянкой завязывать. Пока молодая ещё и красивая, надо семью создавать. Но где хорошего мужика искать? В этой стране дефицита, и мужиков не хватало. Вокруг вертелись только пьяные придурки, алкашня.
   Снизу раздался щелчок замка, как-то непроизвольно, Галя метнулась за поворот лестницы и замерла, прислушиваясь. Открылась дверь. Раздался Валин голос.
   - Я недолго. Ты уж, Рахимушка, поскучай немного без меня. Телевизор посмотри.
   Мне надо всего трёх собачек обойти, уколы сделать.
   - Да ничего, ничего. Работай спокойно.
   Снова щелкнул замок, послышались, удаляясь, шаги. Потом хлопнула подъездная дверь, Галя прильнула к окну. Валя пересекала двор, удаляясь. Уход подруги её будто подстегнул. Она в два прыжка одолела лестничный марш и ворвалась в свою квартиру, спугнув любовников. Рая оправлялась недовольно, Фидель чувствовал себя явно не в своей тарелке.
   - Как оно ничего? - просмеялась Галя.
   - А ничего, - фыркнула с издевкой Рая.
   Фидель вымолвил. - Да погоди, похмелье ещё не рассосалось.
   Рая прикрикнула на несостоявшегося любовника. - Заткнись, мудило, пока я тебе морду в лоскуты не располосовала.
   Галя протянула деньги Митрофанову. - Санёк, за бутылкой сходи, и Рахима приведи.
   - Всё ясно, - фыркнула сердито Рая. - Я тут не нужный элемент.
   - Фидель у тебя.
   - Да нужен он мне такой затрёпанный! - Замятина схватила у неё свои деньги и зашагала на выход в крайнем раздражении.
   - Райка, куда? Чего тебе ясно? Фидель не нравится, через пару часов соберутся Рахима друзья. Но та не задержалась. - На чёрных я уже нарывалась. Хватит!
   Фидель метнулся за ней. - Рай! Рай! Раиса Батьковна! Идём к Штыкам. Всё ништяк будет. Не нравлюсь, другого тебе закадрю.
   Дверь за ними захлопнулась. Галя застыла в растерянности и чертыхнулась, соображая, как ей Рахима из Валькиной квартиры увести. Пребывала в раздумье она не долго. Тряхнула упрямо головой и вынула из шкафа легонький сарафан. Раздевшись, пошла в ванную, обмылась тщательно под душем, вытерлась и, надев свежие трусы, вернулась в комнату. Оглядела критически стройную фигуру, только груди были немного опавшие, вздохнула и, надев сарафан прямо на голое тело, вышла. Снова спустилась на этаж ниже и позвонила.
   Дверь ей открыл Рахим, она шагнула прямо на него.
   Он отступил, теряясь. - Вали нет, где-то, через час вернётся.
   Галя прошипела, забавляясь его смущением. - С Косой, значит, сошёлся?
   - Тебе звери не нравятся.
   - Вы своих баб воруете или покупаете, а нас завоевать надо! Поэтому и подбираете выброшенные объедки на русской помойке. Рахим опустил глаза.
   - Наши парни стыдятся связываться с такими дурнушками. Ну, по-пьянке разве или с голодухи это ещё простительно. А ты? Фи! Из рода шакала, что ли, русскую падаль подбираешь?
   Галя топнула ногой, досадуя на его стеснительность.
   Он поднял глаза. - Чего ты от меня хочешь?
   - А ты разве от меня ни чего не хочешь? - хохотнула она.
   Вцепилась вдруг ему в плечи и присосалась к губам, пока он не застонал от боли и желания, и она задохнулась от нетерпения, оторвалась и, нежно обнимая и целуя, прошептала. - Зверь ты мой ласковый.
   Рахим пискнул сквозь поцелуй. - Неудобно перед Валей.
   - А у нас вся жизнь неудобная. Поэтому и не сюсюкаемся больно.
   Галя вскрикнула. - Живо, собирай манатки!
   И Рахим безропотно перебрался в её квартиру.
   Ещё не вечер, они лениво ласкались на застеленном диване, Галя убеждала Рахима.
   - Да разве я, если буду знать, что ты только со мной? Разве позволю чего?
   Рахим помалкивал.
   - Целку вам обязательно в жены надо?
   Он не отвечал.
   - На своей чурбаночке хочешь жениться?
   Рахим разозлился. - Вот вы-то, русские, как раз и есть чурки глупые и тупые. Такая страна просторная и богатая, а жить нормально не можете.
   - Чем ваши девки лучше? - спрашивала о своём Галя.
   - Они - другие.
   - Поперёк что ли у них? Чем шире ноги раздвигают, тем туже мандёнку сжимают?
   Рахим приподнялся. - Ты фармацевт, а выражаешься как баба с базара.
   Галя тихо засмеялась. - Ты бы врачей и учителей послушал. Да кто сейчас не матерится? Немые если. Жизнь у нас матерная с Октябрьской революции ещё пошла.
   На матери держится семья. На женщине, работнице советской, ползёт страна на карачках к светлому будущему всего человечества.
   Коротко и как-то несмело прозвенел звонок. Галя замолчала, но не поднялась.
   Звонок зазвенел снова уже более продолжительно. Тут уж Галя вскочила с постели и
   накинула халат на голое тело.
   - Валька, блин! На скандал нарывается. Щас я ей, всем давалке, устрою концерт.
   Рахим тоже поднялся и стал одеваться. Звонок снова зазвенел, долго и прерывисто.
   - Неймётся, сучке.
   Галя выскочила в прихожую и крикнула зло. - Чего надо?
   - Галя, это я - Костик! Из афганского плена вернулся.
   Просиневич пошатнулась и схватилась за сердце. И Рахим каменел, темнея лицом.
   - Солдат вернулся, - он кашлянул и докончил самоуничижительно. - А тут чурка в постели.
   Галя глянула на него шалеющим взглядом и медленно подошла к двери, но открыть
   так и не решилась.
   - Ладно, всё понял. Меня уже проинформировали, - снова раздался голос из-за двери. - Желаю счастья. Сумку с подарками забери. Я завтра, часов в одиннадцать, подойду. Выведи дочку во двор.
   Любовники долго стояли в оцепенении. Первым опомнился Рахим, сунул ноги в кроссовки, снял с вешалки куртку и, выскочив на лестничную клетку, помчал вниз.
   Худощавый солдат в полевой форме, прихрамывая, уже сворачивал за угол дома. Рахим нагнал его, но что сказать не знал. И бросить, как говориться, на произвол судьбы вернувшегося из долгого плена солдата не мог. Сам был солдатом на той войне. И когда вернулся, его любимую уже выдали замуж за другого. Он зашагал рядом, пока солдат не обернулся и не вскинул от удивления брови, увидев смуглое лицо.
   Потом грубо спросил. - Чего надо?
   - У меня серьёзно с твоей женой. Мы думали, ты погиб.
   Костя скривился и ничего не ответил.
   - Я тоже служил в Афгане. Десантник. И мне очень неприятно, что так получилось.
   Мы только что сошлись с ней. Я могу уступить.
   Тут уж Костя остановился и спросил в упор. - А ты бы взял жену из-под кого-то?
   Рахим опустил голову. - Не взял бы.
   - Ты где служил? - спросил Костя.
   - В бригаде Ваньки Негрозного, в блядской роте. В мае восемьдесят пятого дембельнулся.
   Костя всмотрелся в него. - Что-то не припомню я тебя. В каком взводе?
   - В отряде тигров, - Рахим неожиданно замолчал.
   Потом воскликнул. - Так ты же - Костя Бульбаш! На выручку окруженцев ушёл.
   - На бессмысленный подвиг пошёл.
   - Ну, это ты зря...
   Костя лишь глубоко вздохнул. Рахим заволновался. Они остановились перед кафе на первом этаже жилого дома. Дальше начинался парк. Вернее, только закладывался, на большой поляне перед лесом торчали лишь жидкие стволы молодых деревьев, была проложена единственная освещённая фонарями аллея к памятнику. У самой опушки леса торчали прямо из земли каменные русские штыки, памятник героям Великой той войны, черный, низкий пьедестал был почти не виден, в чаше вечного огня слабо полыхало пламя.
   - Костя, не уходи. Выпьем у Штыков. Поговорим, мы же с тобой не то, что однополчане, в одной роте служили.
   - У меня почти не осталось денег.
   - Да о чём ты? - Рахим метнулся к дверям кафе, швейцар видно его знал и тут же запустил, хотя и висела табличка - Мест нет.
   Он исчез в стеклянном тамбуре. Настроение Просиневича было настолько подавленным, он не ушёл. Рахим вернулся довольно скоро с пластиковой сумкой в руках и повёл его к Штыкам. Пьедестал оказался не таким уж низким, почти по пояс, и они разложили на нём закуску. Где-то, не очень далеко за раскидистыми кустами пировала весёлая компания, доносился женский смех и мужские голоса. Они выпили молча, не чокаясь, из белых пластмассовых стаканчиков за тех, кто не с ними. Второй стакан Рахим предложил выпить за его возвращение. Но Костя не ответил. Рахим спросил осторожно.
   - Что там у вас случилось?
   - Свои же самолёты ракетами пожгли, когда уже выводили окруженцев.
   - Мы, вообще-то, догадывались. А Богданыч жив?
   - Был жив. Он, собственно, один только не вернулся. А нас всех вытащил. Кроме, конечно, погибших при взятии той высоты.
   - Давай выпьем за него. За командира Тигров.
   - Да! Чтоб не возвращался сюда. Русскому в России нет, и не будет, житья.
   - А ты думаешь, нам легче живётся? Не все чёрные торгаши и сволочи. Простого народа вы не видели и судите о нас по тем прохиндеям, которые здесь мошенничают.
   - При чём тут вы? - хмыкнул Костя. - Давай сменим тему. Расскажи, что там о нас говорили.
   - Разогнали оставшихся Тигров по разным подразделениям. А вас объявили дезертирами.
   - Да, мы сдались в плен.
   - Как? - едва не поперхнулся Рахим.
   - Так приказал командир. И оказался прав, все мы остались живы и вернулись на родину. Он хмыкнул горько. - Только зачем?
   Потом вздохнул тяжело. - И этот подвиг Богданыча тоже оказался бессмысленным.
   - Костя, не говори так. Вы вернулись домой.
   - А зачем? И где он, мой дом?
   Они одновременно заметили Галю, она стояла метрах в семидесяти от них под молодым деревом. Было довольно прохладно, она белела светлым плащом и голыми ногами, съёжившись и, видимо, мёрзла.
   - Может, позовём? - предложил Рахим.
   - Как хочешь, - равнодушно отозвался Костя.
   - Нет, ты должен её позвать.
   - Никому я ничего не должен. Тем более, не моя баба, - отрезал Костя.
   Рахим крикнул. - Галя! Подходи.
   И она подошла, остановилась рядом, но так взгляда Кости и не поймала. Сказала отрывисто.
   - Здравствуй, что ли?
   - Будь здорова и ты.
   - Прости, Костя.
   - Бог простит.
   - А ты?
   - А я? Да кто я? И кому нужно моё прощение?
   Она тихо спросила. - Домой теперь поедешь?
   - Нет у меня теперь и отчего дома. Чернобыль сгубил. Родители выселены и живут в гостинице. А тут я ишшо объявивси хворобый, - прошершавил он белорусским выговором.
   Салимов обнял его и рыднул. - Прости, Бульбаш. Прости. О, как мы за эти пять лет изменились. Уже не узнаём друг друга.
   - Да и там мы друзьями не были, скорее врагами. Согнали нас в стадо. Я был салагой, а ты уже дедом.
   - Я не о дедовщине, Костя.
   - С Галькой ты не виноват. Не ты б так другой. Сучка не схочет, кобелюка не вскочит.
   - Но я, Костя! Я не по этому делу. Нравится она мне.
   Галя с издёвкой фыркнула. - И ты мне тоже нравишься до конца твоей шабашки.
   - Галя! Прекрати.
   - Да, ладно, живи. За собственное удовольствие я с тебя денег не возьму.
   Галя делано рассмеялась, но парни молчали, Рахим угрюмо хмурился. Костя смотрел в темнеющее небо, как Иванушка-дурачок, будто ждал когда прилетит Жар-птица. Мы же, русские, как заметил Михаил Задорнов, счастье не ищем, а ждём. Костя через некоторое время хмыкнул и негромко пропел.
   - Куда теперь идти солдату? Кому нести печаль свою?
   У Гали задрожало лицо. Костя вздохнул тяжело и через паузу снова продекламировал напевно:
   - Никто солдату не ответил, никто его не повстречал.
   Жена рыднула. - Прекрати.
   - А я больше и не знаю слов этой песни. Её дед мой по-пьяне со слезой напевал. Но я эту песню тогда не понимал. Тогда про любовь нас песни трогали. И затронули. Только не то место.
   - На что ты намекаешь? - спросила Галя.
   - Ага! На половые органы.
   - Какой же ты...
   - И ты... Пьёшь по-мужски.
   - Причём тут пьянка?
   - Поэтому и нет любви, а только секс, как у животных.
   Костя сам взял бутылку коньяка и наполнил два стакана. Галя пила с Рахимом, их стакан он наполнил с верхом. И вдруг попросил на родном языке.
   - Галю, нэ пий и нэ блудничай. Доча у тэбе. Ты маты. А акромя маты в эйтой жизни ни чого не остаётся святого. Только ридна маты не продаётся, чистой в этой грязной жизни остаётся.
   - Кончай мраки нагонять, - вздохнул Рахим, забрав у Гали стакан, застыл в мрачном раздумье.
   Костя вздохнул. - Я в другую страну попал. Ещё более дикую и бардачную.
   И неожиданно как-то сник. Воцарилось долгое молчание.
   Потом Костя тихо спросил. - Дочь где?
   - В деревне у матери. Считай, что она не твоя.
   - Она родилась в тот день, когда не умер я. Предположил, что у меня родится ребенок в день смерти моей. Галя буркнула. - Я тебе свою дочь не навязываю.
   - Как это?
   - Да пошёл ты...
   Но Костя упрямо воскликнул. - Она и моя тоже.
   - Твоя! Твоя! Только вот сукой оказалась я.
   - Я не поверил, что ты такая. Уж очень злая была та молодая женщина с косым взглядом.
   Галя лишь коротко фыркнула. Костя метнул взгляд на Салимова и тот виновато потупился. Они опять долго молчали.
   - Какая ж ты стала, - вздохнул Костя
   - После родов в нас ящик Пандоры открывается. Знала б, замуж за тебя не выходила. Только фригидная баба может мужа своего так долго ждать.
   - А как же бабы Великой той войны? Все фригидными были?
   - И сейчас жизнь бабья всё та же героика только без войны. Вы вмажете водяры, и попёрли в атаку. А тут на сухую непрерывная атака. Дитя надо кормить и одевать. Да не абы как, адидасы чтоб у него были и разные там прибамбасы. Компании за кустами давно уже не было слышно давно. Но тут вдруг, нарастая, стали доноситься странные звуки, толи скулеж щенка, толи детский плач. Было светло от полной луны, и они вскоре увидели выползавшую из-за куста совсем голую женщину. Ползла она как-то боком, подтягиваясь руками, и мелко дрожала от холода, клацая зубами.
   - Козлы! Да что они меня, сучком что ли, отодрали? - стала внятнее и громче причитать женщина. - Больно как. Больно. Ой, не могу... Галя узнала подругу. - Райка! Ну, сучка, доблудилась, - и подскочила к ней.
   - Звери, а не мужики! - захныкала ещё жалобнее Рая Замятина. - Твари подлые.
   Она с трудом перевернулась на спину и широко размахнула ляжки. Галя присела на корточки, половая щель слабо кровоточила, она осторожно раздвинула её пальцами.
   - Что с тобой сделали?
   - Не помню, отключилась. Посмотри. Как будто мне туда что-то натолкали. Не стекло ли?
   Галя ещё ближе склонилась к паху, запустив пальцы внутрь влагалища, и вскоре фыркнула, показав ей водочную закрутку с острыми лохмотьями фольги.
   - Ну, точно, зверьё! - отбросив закрутку, она снова запустила пальцы внутрь влагалища.
   Рая пронзительно закричала, Галя отодвинулась от неё, повернувшись к парням. - Вызывайте скорую. Там ещё есть. Глубоко. Без хирурга не обойтись.
   Рахим быстро зашагал к домам, Костя совсем помрачнел от навалившихся на него перестроечных впечатлений, хмуро спросил Галю. - Как и когда мне можно будет дочку увидеть?
   - А надо ли? Я с тебя алименты не собираюсь брать.
   Костя молчал некоторое время, потом вымолвил. - Да! Боль лучше вырезать сразу. И тут только у Гали появились слёзы, она заломила руки и, едва сдерживая бабий вой, уткнулась головой в траву, не обращая внимания на жалобные стоны Райки.
   Костя сопроводил Раю Замятину не только до больницы. Разговорился с нею, она честно призналась, что просто не может жить без мужика, поэтому и попадает иногда в такие ситуации.
   - Золушка я. И принца вроде бы нашла, но скоро наскучила ему. Я же не образованная, скучно ему со мной было, вот и бросил, - плакалась она ему. И тут на него что-то нашло, он неожиданно даже для себя предложил ей себя в мужья. В больнице Рае дали потрёпанный медицинский халат с незашитыми прорехами, поэтому она заставила таксиста подогнать машину к самой калитке, они быстро шмыгнули в неё. Какого было удивление Кости, когда он увидел стоявшего на крыльце Геннадия Замятина, выбежал и рослый восьмилетний мальчик, прижался к нему и радостно крикнул.
   - Мама! Мама! Папа вернулся, теперь он будет жить, - но осёкся.
   - Не с вами, - мрачно докончил за сына Геннадий и сошёл с крыльца.
   Вид мамы говорил сам за себя. Рая оторвалась от сопровождавшего её парня и забежала в дом, крикнув.
   - Костик! Заходи...
   Мальчик оттолкнул отца. - Да кому ты нужен, бродяга, - и побежал за матерью.
   Замятин бросил Косте, сходя с крыльца. - Солдат, это не принцесса.
   - Мне и брошенной принцем Золушки достаточно.
   - Да не Золушка она, а Злобушка, охамевшая дочь воровки-кладовщицы.
   Костя молчал, теряясь.
   Тузик хмыкнул пренебрежительно. - И огнива-то у тебя нет. Из плена болезным вернувси...
   Он на мгновенье задержался и оглянулся, Костя Просиневич опустил глаза.
   Тузик отвернулся, хмыкнув. - Ладно, извини, - и вышел в калитку, быстро пошёл по улице, не оглядываясь.
   Однако Просиневич вскоре догнал его и попросил уныло. - Можно пока у тебя на даче пожить?
   - А что жена?
   - А тоже скурвилася, - проговорил Костя протяжно.
   - Конечно, живи сколько потребуется, - поспешил успокоить он Костю и прибавил шагу, к остановке подходил автобус.
   Он глянул на него, вид солдата был унылым.
   - Ну, что ты голову повесил? Как у нас там в десантуре, когда тяжело приходится?
   - Так мы теперь не служим. И живём выгнанными в свободу.
   Замятин перебил его с неожиданным раздражением. - Да не ной ты... Пробьёмся!
  
   В дверь постучали, Просиневич коротко сказал. - Да!
   Вошёл довольно рослый осужденный с биркой на груди - Сизов С. И. - 6 отряд.
   - О, Сезам, привет, - протянул Костя ему руку.
   Тот спросил. - Чего вызывал?
   Настроение Просиневича тут же изменилось, теперь он улыбался загадочно. - Сейчас должна подойти медичка, вместе проверите санитарное состояние цеха.
   - А я тут при чём?
   Просиневич рассмеялся. - Тебя, видать, захотела. Ты же такой экзотический, бабьё прямо шалеет.
   - Кто такая? - неожиданно тёмные и сочные, как у южанина, глаза блондина выражали недоумение.
   Просиневич улыбался. - У неё будешь спрашивать.
   Сидеть было негде, Сизов оставался стоять, переминался в некоторой растерянности с ноги на ногу, Костя спросил с подвохом.
   - Тебе некого вспомнить?
   - Костя, хватит разыгрывать! Кто на меня глаз положил?
   - Сам вскоре узнаешь.
   Я поднялся, чтобы уйти, но Костя остановил. - Ильич, останься, мне надо уходить. Придёт медичка с нашей больнички, ты их попаси, далеко от нашей будашки не отходи, пока они будут тут миловаться.
   Тут уже и я не догонял, глянул на Сезама, тот, явно заволновался и хрипловато спросил. - Уж не Машка ли?
   Просиневич довольно рассмеялся. - Вспомнил наконец-то...
   Сизов восхитился. - Во, баба! А я думал - стукачка. Как и обещала... Нашла!
   Костя добавил. - И родила! Сын у тебя. И назвала именем твоего отца. Сизов Иван Сергеич.
   И Сезам блаженно заулыбался, стал рассказывать, как познакомился с Машей...
  
   БЕЛОЕ  СОЛНЦЕ ПУСТЫНИ
   (отрывок из повестей временных лет Зачем ты русский?)
  
   Щупленький майор со зловещими петлицами "Щит и меч" вошёл в небольшую палату с двумя койками. Одна была пуста и заправлена, на другой лежал исхудалый юноша с отраставшими на стриженой голове светлыми волосами, плечо его было перевязано. По еле заметному дрожанию век следователь определил, что раненый притворяется спящим, и проговорил с подчёркнутым ехидством в голосе.
   - А рисунок пальчиков не обманешь, Серодж Сезам. Пора давать показания.
   Раненый открыл глаза, неожиданно тёмные и чарующие.  - Как я у вас очутился?
   - Жить, вероятно, хотел. Сам вышел на пост афганских сорбозов в беспамятстве от начавшейся гангрены.
   - Ничего не помню.
   - И даже не падал?
   Раненый не понял, посмотрев на него с недоумением.
   Акчурин хмыкнул. - Как в Бриллиантовой руке.
   - Скорее, это Белое солнце пустыни. Как Пухов, я шёл к жене.
   Тут уже Акчурин стал увереннее, русский раненого моджахеда безупречен, он тоже искал свою похищенную здесь жену. Теперь он стал давить.
   - Пухов возвращался на родину, а ты отказался бежать из банды, когда тебе это предложил лейтенант Сахи Гулям.
   Серодж Сезам медленно приподнялся и сел, привалившись к спинке кровати.
   - Сахи Гуляма освободил я. И не велел говорить обо мне никому, кроме советских офицеров. Не зря кабульцев называют вероотступниками, они служат всем, лишь бы платили.
   - Но почему тогда Сахи Гулям пришёл к нам с твоей женой, а ты остался в банде?
   - С моей женой? - удивился Сезам.
   Но не очень удивлённо, как отметил про себя майор.
   - Складно у тебя получается, Сизов, - назвал раненого предполагаемым именем Акчурин. - Ты оказывается не дезертир, а герой.
   И тот вскинулся, невольно поморщившись от боли в плече. - Дезертира вы мне не шейте. Меня пригласили в дукан, якобы, передать весточку от похищенной жены. Как принято здесь, выпили чаю. Очнулся я вьючным мешком на муле уже в горах.
   - А самоволку на кого спишешь?
   - Перестройка! Даже дезертиры получили помилование.
   - Ты у нас пока моджахед. А точнее, тебя вообще нет.
   Раненый не ответил, настораживаясь.
   - Ну ладно об этом. Ты лучше расскажи о своих связях с капитаном Стриженовым.
   - О каких связях вы говорите? В плену я с ним не встречался.
   Они долго молчали. Акчурин вдруг вымолвил угрожающе.
   - Сизов! Я следователь КГБ и у нас такие штучки не проходят.
   - А идёшь ты, нах! Чекист херов!
   Вскочив, Акчурин намахнулся, было, но бить не стал, отступил от него. Говорить с этим упрямцем было бесполезно и, склонившись к нему, он прошипел злобно.
   - Учти, Сизов, тебя, как бы, у нас нет. Ты числишься в без вести пропавших, а теперь можешь пропасть окончательно. Так что на гласность и демократию не рассчитывай. О Стриженове и англоязычном журналисте, которого моджахеды звали Давлетбеком, мне нужны сведения. А ты и твои пуховские похождения никого не интересуют. Сизов не отвечал и глаз не открывал. И Акчурин вышел, снова предупредил часового, чтобы они усилили и охрану, и запоры на двери.
   Сизов долго находился в мрачной прострации после ухода Акчурина, плен и у своих продолжался. Вывел его из полудрёмы - полусна лёгкий шум, тихое звяканье посуды и медицинских инструментов. Глаз он не открывал, уже зная, кто это. Медсестричке за тридцать, молодость отцветает, талия уже шире бёдер, второй попой выпирает живот. Только лицо ещё свежо и миловидно. Готовя инструмент, женщина бросает жалостливые взгляды на симпатичного блондинчика с чарующим, сочными взглядом азиата. Потом склоняется над ним, делая укол в вену и шепчет ласково:
   - Сезамчик! Не переживай. Сейчас освобождённых из плена не наказывают, отправляют домой. Даже дезертиров амнистировали. Теперь у нас настоящая пресса, а не красная пропаганда, журналистов хуже начальства боятся. Если что, я скажу кому надо о тебе, не беспокойся.
   Но пациент молчит, и глаз не открывает.
   - Сезамчик! Покушай. Я тебе настоящего кофейку приготовила и шоколадных конфет принесла. Наши, московские. Он попросил. - Сделай мне кайф.
   Женщина чуточку засмущалась, даже порозовела слегка. Он открыл завораживающие глаза и простонал:
   - Ну, сделай...
   И она нервно скинула с него простынь. Он совсем голый, смуглые гениталии лежат на иссиня бледной и исхудалой ляжке. И она склоняется к ним, берёт обеими ладошками и, немного помассировав, целует и засасывает в рот. Он отзывается напряжением на её ласку, но стонет досадливо.
   - Не то... Не то...
   Медсестра энергичнее заработала ртом и его закорежило в постели... Вскоре он содрогнулся от полученного оргазма и обмяк, застонав от боли в плече. Она продолжала некоторое время нежно ласкать его ручками и поцелуями, но он снова проговорил:
   - Не то я  хотел... Не то...
   - Тебе больше нравится в попу?
   - В вену, - простонал он особенно жалобно и закрыл глаза, похожий на святомученика. - Уколи. Или гашу принеси, хотя бы на одну закрутку.
   Медсестра выпрямилась, мучительно краснея. Но он этого не видел, продолжая канючить по-детски:
   - Плохо мне, Маша. Плохо не то слово. Совершенная апатия к жизни, я живой труп.
   Она кинулась снова к нему, обнимая. - Теперь всё позади. Скоро тебя выпишут.
   - Наоборот, самое плохое у меня впереди. Не выпустят меня отсюда живым.
   - За что, Сезамчик? Ты разве преступник?
   - Я свидетель чужой подлости. А ты знаешь, чека не нужных свидетелей убирает. Маша! Сделай мне кайф, хотя бы димедролом. Смешай с анальгином и уколи. Дай забыться на время. Сделай что-нибудь. Ну, сделай, Машенька...
   И она засуетилась. - Сейчас, Сезамчик. Сейчас что-нибудь найду.
   Стала перебирать лекарства и вскоре протянула ему две таблетки.
   - Выпей, это снимет стресс. Потом я тебе найду что-нибудь. Понимаешь, раненых почти нет и лекарств, естественно, тоже мало.
   Дав ему запить, она ушла и Сергей  застыл в горестном раздумье. Всё было зря. Зря. Гулрухсор того не стоила. И подвиг его ради любви не оценила, уйдя к другому самцу. А ему уже двадцать восемь лет. И в душе уже ничего нет. Полнейшее равнодушие. И только кайф, от вина или наркоты, приносил какое-то
   облегчение...
   Однако Маша что-то долго не шла, и Сергей впал в лёгкое забытьё...
   Он не обманывал Акчурина, на самом деле после чаепития в дукане, он очнулся вьючным мешком на муле в горах. Его доставили к Ахметхану, и пришлось принять мусульманство, пройдя обряд обрезания. Брак его с Гулрухсор перезаключили. Но брать в руки оружие Серодж Сезам наотрез отказался. Хан грозил и уговаривал его и, наконец, оставил их с Гулрухсор в покое.
   И вот однажды во время ночной прогулке в саду, на них напали и, связав, увезли. Теперь они с женой очутились в банде Фарида Мор, который потребовал, чтобы Гулрухсор дала развод мужу - шурави и вышла замуж за него. Но Гул отказалась, и Сизова поместили к пленным, грозя убить. Фарид сказал, что жениться на вдове даже лучше. Единственно, что он скрыл при допросе, это то, что из расположения банды Фарида Мор он бежал вместе с Андреем Стриженовым и Гулрухсор. Это она подкинула им гранату в зарешеченное окно домика, где их содержали. Английский журналист был до того истерзан пытками, когда у них появился шанс к спасению, бежать с ними у него не было сил. Он это понимал и принял взрыв на себя, подорвав решётку, когда почти весь отряд ушёл на задание. Андрей повёл погоню по ложному следу, а Сизов с женой через несколько дней добрались до поместья Ахметхана. Тот даже не знал, что дочь была наложницей вышедшего из подчинения подручного. Как не знали и они, что хан ведёт двойную игру. Однако хан не хотел иметь зятя не воина, Сероджа отправили в другой отряд моджахедов. Больше Сезам жену свою не видел.
   Преждевременный мятеж хан поднял, опасаясь, что Фарид Мор донесёт на него. Плохо подготовленный мятеж не удался и Ахметхан ушёл в горы. А вскоре пропал вместе с дочерью и своими нукерами-телохранителями, отправившись на какие-то переговоры. В их отряд стали наведываться люди Фарида, предлагавшие воинам Ахметхана влиться в их отряд, но те были очень преданы своему феодалу и, не убедившись в смерти хана, отказывались ему изменять. Однако на диверсии они иногда выходили. И вот однажды...
   Они дожидались рассвета, установив мину на дороге к посту сорбозов. На рассвете из-за поворота дороги проходившей по широкому ущелью начинавшегося предгорья появился потрёпанный бронетранспортёр, громыхавший железом сильнее танка. Молодой офицер в шлемофоне высунулся из башенки по пояс и, блаженно щуря глаза, танцевал головой под неслышимую им индийскую мелодию, ещё четыре сорбоза примостились на броне, подрёмывая на ветерке. Сергей находился вместе с отрядом, он выполнял обязанности носильщика. Как только показался джип с открытым верхом, в котором сидели два офицера, раздался взрыв. Но неудачно, немного в стороне от бронетранспортёра. Он смёл только сорбозов с брони, и воины в засаде стали отползать в спасительные камни.
   Но тут произошло что-то совсем невероятное. Один из офицеров выхватил пистолет и в упор расстрелял своего товарища. Выпрямился во весь рост в машине и закричал:
   - Не стреляйте! Мы переходим на вашу сторону.
   Уцелевшие сорбозы вылезали из под бронетранспортёра с поднятыми руками. По команде старшего, моджахеды с радостными криками высыпали на дорогу...
   Капитан - перебежчик предложил им с его помощью захватить пост, что они и сделали без особого труда. Только лейтенант Гулям и несколько сорбозов оказали сопротивление, но их скрутили сами перебежчики.
   И какого было удивление воинов, когда капитан привёл их к схрону и вывел измученного пытками их феодала с обрезанной бородой и его ближайшего подручного Заурбека с женщиной в парандже...
   Сам хан озверело терзал своих мучителей, крича о гнусной подлости Фарида Мор. Забрав оружие и боеприпасы с захваченного укрепления, они быстро пошли в горы. Перебежчик попросту перепутал отряд Фарида Мор с людьми Ахметхана, да и не знал капитан о вражде двух главарей. Не знали об этом и большинство простых воинов хана, теперь только всё окончательно прояснилось. Несмотря на богатые трофеи, настроение в пополнившемся отряде быстро падало, многие уже не верили в военные способности стареющего хана. В первую же ночь сбежало
   несколько человек, во вторую ещё больше, и Ахметхан распорядился усилить караул. О женщине в парандже гадали, толи она была женою Заурбека, толи наложницей стареющего хана. Но Сергей догадывался, что это его жена - Гулрухсор. Кто ещё мог быть с Ахметханом? Но то, что она жила с Заурбеком. было для него неожиданностью. Он готовился к смерти. Случайной и подлой.
   Теперь он мешал Заурбеку стать законным зятем хана...
   Тот день для Сергея был лёгким, они, наконец, остановились, решив выбрать место для базового лагеря. Только несколько воинов ходили с Заурбеком на рекогносцировку, остальные отдыхали после трудного перехода. Ночью Сергей долго не мог уснуть, чувствуя приближение развязки. Стояла полная луна, чарующе освещая торжественное величие древних гор. Вдруг раздался тихий шорох, мелькнула неясная тень, и снова всё стихло. Он осмотрелся и
   увидел только двух часовых. Значит, третий сбежал.
   Он осмотрелся внимательнее. И оставшиеся часовые не бодрствовали, привалились к камням, один и вовсе присел. На Сергея что-то нашло. Он  решил не ждать покорно приближающейся смерти, а умереть достойно. Уйти из бесконечного рабства. Отомстить за поломанную жизнь.
   Прежде он решил освободить пленного офицера. Лагерь спал. Подкравшись, он придушил часовых и, оттащив трупы подальше, сбросил их в пропасть, имитируя  побег. Измученный Сахи Гулям крепко спал связанным. Разбудив, Сергей вручил ему автомат и сказал, чтобы он уходил. Лишних вопросов афганский офицер не
   задавал, и Сизов ушёл искать удобную позицию для засады...
   ... Утром тревогу поднял взбешенный хан. Он метался по лагерю, пиная спавших людей:
   - Заурбек и Сезам, эти грязные свиньи шурави, сговорились и сбежали вместе с часовыми. Они увели мою единственную дочь красавицу. О! Аллах! Зачем ты остановил меня на пороге счастья? Заурбек уведёт мой караван с сокровищами. Мои люди знают его, и он с лёгкостью завладеет моим богатством. Предатели! Меня окружают одни предатели!
   Сергей даже растерялся, поняв, что Заурбек тоже из пленных советских военнослужащих. Но, придя в себя, стал целиться в хана из засады, приготовив гранаты к бою. И вдруг на верхней площадке появился третий часовой, о котором он думал, что тот сбежал. Молодой ещё парень угодливо закричал:
   - О, великий хан! Я не предавал тебя. Я здесь, на посту!
   - Ты хуже предателя, ленивый ишак! Ты всё проспал! Смерть тебе! Смерть!
   Ахметхан стал стрелять из пистолета в часового. У того, видимо, сработала реакция, он пустил длинную во весь рожок очередь из автомата, скосив почти пол отряда, и скрылся среди камней. Уцелевшие воины ринулись в погоню. Завязалась длительная перестрелка и, когда затихла, вернулось чуть больше десяти воинов. Ахметхан умирал, мучительно корчась от нестерпимой боли.
   Переглянувшись, будто уже сговорились, вернувшиеся воины стали добивать раненых.
   И снова завязалась перестрелка. В результате, осталось в живых только шестеро. И когда они собрались вместе после кровавой бойни, Сергей скосил их автоматной очередью. Даже бросил гранату для подстраховки. И только тогда вышел на площадку. Снова всё внимательно оглядел. Но не доглядел. Раздался
   пистолетный выстрел. Его швырнуло к скале, и он упал. А когда поднялся, стрелявший лежал обессиленный, устремив стекленеющий взгляд в белесое от зноя небо. Воины не посмели добить хана, и тот нашёл в себе силы выстрелить из пистолета в ненавистного зятя, который единственный, наверное, его не предавал...
   И всё! Очнулся Сергей уже здесь, в госпитале. Освободившись из вражеского плена, был полонён своими. И только одна мысль утешала. Заурбек, оказывается, ушёл один, бросил Гулрухсор, потому-то он и не расправился с соперником. Гул нужна была ему лишь для окончательного завоевания доверия хана. Каждому воздавалось по заслугам.
   Сергей горько хмыкнул. - Вот вам и преданные азиатки. И Ромео с Джульеттой, и Лейлу с Меджнуном просто придумали. Особенно грязным людям хочется жить красиво!
   Но тут послышался лёгкий шум открываемой двери, наконец-то, появилась Маша. Сделала ему кайф и прильнула к нему. Тут уж он её хорошо приласкал... Маша долго выходила от ошеломительно приятного удовлетворения. Потом порывисто обняла его и зашептала.
   - Сезамчик! Я устрою тебе побег. Пистолет и гранату тебе принесу...
   - Не надо Маша.
   - Как тебя спасти?
   - Ты лучше роди. Один я у отца. А он у меня идейный. Даже бандиты его уважают. Ментом честным величают. Внука ему надо...
   - Исполню, Сезамчик, исполню. И если всё обойдётся, и в тюрьме тебя найду...
   Маша опомнилась и вскочила, слишком долго она у него была, как бы не хватились. И поспешно ушла, ей нельзя было подолгу с ним оставаться. Да теперь она ему была не нужна. Ему и без того стало хорошо. Не совсем хорошо. Но, хотя бы, спокойно.
   - Наплевать! - шептал он отрешенно в лёгком наркотическом бреду.
   Что это за жизнь? Мимолётная игра, а в остальном  - пахота. Тяжкая работа с унижениями и страданиями. Как он только выдержал эти три года рабства? И ради этих коротких расслабляющих минут жить? Жить, в непрекращающихся мучениях? Кегебешники такие же нелюди, как и все борцы за веру. Надо уходить из этого ада. Натура - дура, судьба - злодейка! И нечего цепляться за  копеечную жизнь. На том свете хуже не будет. Нет, и грешных людей не ждёт ад в загробной жизни. Ад находится здесь, на земле. А он ведь, собственно, и не грешил. Не успел. Лишь убил несколько убийц. Не судил их, а только защищался. И если это бог дал ему такие испытания, то спрашивается, - зачем? Зачем он послал его на бессмысленный подвиг? Его героическая, полная мученичества, жизнь даже назидательным примером ни кому не послужит...
   Мысли то уплывали, то приплывали. Но как здесь умереть? Он ведь под колпаком, тут не дадут покончить с собой, пока сами того не захотят. Всё это Сизов хорошо знал, сам когда-то подслушивал разговоры раненых моджахедов, не только слушал, но и подсматривал. И Маша, наверное, стукачка. А кто у нас хоть в какой-то мере не стукач, особенно если выезжаешь за границу. Вяло всплывала догадка. Его специально сажают на иглу. Чем-то их Андрей Стриженов достал. Или чекисты узнали, что англичанин передал командиру Тигров какие-то важные сведения? Тут уж Сергей испугался, что проболтается, чекисты умели развязывать языки любому. Клятвопреступление хуже смерти. Но как здесь умереть?
   Тут послышался лёгкий шум открываемой двери, наконец-то, появилась Маша. Сделала ему кайф и прильнула к нему...
   Тут уж он её хорошо приласкал...
   Маша долго выходила от ошеломительно приятного удовлетворения, потом порывисто обняла его и зашептала. - Сезамчик! Я устрою тебе побег. Пистолет и гранату тебе принесу...
   - Не надо Маша.
   - Но как тебя спасти?
   - Ты лучше роди. Один я у отца. А он у меня идейный. Даже бандиты его уважают. Ментом честным величают. Внука ему надо...
   - Исполню, Сезамчик, исполню. И если всё обойдётся, и в тюрьме тебя найду...
   Маша опомнилась и вскочила, слишком долго она у него была, как бы не хватились. И поспешно ушла, ей нельзя было подолгу с ним оставаться. Да теперь она ему была и не нужна. Верить в её обещания под кайфом, конечно, не стоит. Ему и без того стало хорошо. Не совсем, конечно, хорошо, но, хотя бы, спокойно...
  
   Недолго мы молчали после рассказа Сизова. В дверь постучали. Просиневич поднялся и открыл дверь, перед нашей будкой стояли контролёр - прапорщик и полнеющая молодая женщина с папкой в руке. Костя оглянулся на нас, мы сразу поняли, я вышел из будки, оставив Сезама одного. Костя увлёк за собой прапорщика, видно, с ним было всё обговорено и они пошли в глубь цеха. Тут только Сезам вымолвил.
   - Маша!
   И она вошла в будку. Дверь захлопнулась, я отступил дальше и стал наблюдать за воротами, откуда могли появиться контролёры...
  
   СПАРТАК.
  
   А у нас продолжалась тюремная маета. Подъём, зарядка, туалет, строем на завтрак, потом парадный марш по периметру жилой зоны и развод на работу. И только после ужина было время своё и то, если не нарвался на внеочередной наряд. Контролёры - прапора и нас, как солдат воспитывали в основном только по ночам самой изощрённой половой жизнью. Да-да, натуральным минетом, вылизыванием полов в туалетах, асфальтированных дорожек на улице и многочисленных комнат и кабинетов, чиновной прислуги и здесь достаточно, даже с тюремной пайки можно сытно кормиться. Однако, половые упражнения за нарушения режима содержания в прок нам не шли, мы, по-прежнему, после отбоя чифирили, треплеры "про жизнь" травили и неприкаянными "луноходами" по бараку бродили. И вот опять, так же внезапно дверь входная хлопнула, мы насторожились, переглядываясь опасливо.
   Гридин шепнул потерянно. - Блин! Опять на пупкарей нарвались.
   Но на этот раз пронесло. - Вызови Чукчу Ленина и Антошу Трёп-трёп, - к нашей радости раздался знакомый голос. - С нежданной свиданки иду, гревом  уколю. Пускай выходят сюда в умывальник, а то налетят попрошайки.
   Радостно вскрикнув, Антоша кинулся к двери умывальника, но шнырь уже сказал, где мы находимся, они столкнулись в дверях. - Чекист! Кто тебя  подогрел?
   - Батя мой суворовский, - добродушно улыбался Замятин.
   Он прошел к широкому подоконнику и вывалил на него из пластиковой сумки продукты: колбаса, сало, конфеты, печенье и ещё что-то в кулёчках. Воскликнул, осияв нас радостным взглядом.
   - Я встретил своё счастье и здесь.
   И тут же стал рассказывать, мечтательно улыбаясь. А мы сосредоточенно ели. Еда в российской тюрьме осталась фетишем троглодита. Но тема эта до того избита, так что распространяться не буду, а то ещё что-нибудь более существенное забуду. Итак...
  
   Счастье нашло Геннадия Замятина и в лагере. Его неожиданно навестил, добившись краткосрочного свидания, суворовский воспитатель, Батя десантников, полковник Валерий Викторович Кондратьев, увязалась с ним на свидание с осужденным и его дочь Валерия, приехавшая к нему попрощаться. Недавно она освободилась из мест заключения досрочно и собиралась уезжать с матерью и отчимом в Израиль, и хотя сидела на малолетке, "баба она была уже с понятием", поэтому и оделась соответственно.
   - Крайне легкомысленно, -  неодобрительно заметил отец.
   На что дочь фыркнула. - Мне лучше знать, что зеку нужно.
   Даже апрель в России не всегда весна и, пока они ловили такси, Валерия сильно озябла. Войдя в тесный аквариум комнаты свидания, она без стеснения стала массировать ноги, скинув лёгкую летнюю курточку. Перехватила напряженный взгляд худого и красивого парня, словно архангел на православных иконах, и замерла. Так неожиданно ёкнуло сердце! Взгляд ощущался родным и взволновал её до дрожи в коленках...
   Свидания Кондратьев добился по блату в неурочное время. Кабинки были пусты, и контролёр ушел от них. Валерия расстегнула своё платье-халат снизу повыше, а сверху пониже, обнажив всё, что можно было видеть сексуально голодному парню при отце. А ноги её и грудь были хороши, полны и стройны, и туги в меру. Однако этот красивый Гена не хотел на неё смотреть, обмениваясь незначительными фразами со своим бывшим военным учителем. Как-то уныло Батя сообщил своему воспитаннику.
   - Затащил я твоего брата снова в армию. И, зря...
   - Почему?
   - Не нужна армия Ельцину. Даже кормить перестали, переходим на подножный корм в тайге дикого рынка.
   Но Сын его военный как-то странно метался взглядом. И па-па снова таким ваньком себя показал. Затопорщил усы и неожиданно потребовал Валерию уйти. Гена даже  прикрыл глаза, переживая конфликт. Потом  снова глянул на неё уже затосковавшим взглядом. У Валерии ещё сильнее ёкнуло сердечко. Эти глаза напротив так её вдруг взволновали! И она поняла - это её судьба! И возмутилась на требование отца.
   - Па-па! Ему через стекло и конфетки не дашь. Пускай потешится хотя бы эротикой.
   И па-па, Батя спецназовцев стал теряться, как мальчишка. Да и говорить ему было не о чем с, так и не ставшим кадровым офицером, бывшим воспитанником суворовского училища.
   Валерия попросила настойчиво. - Папа, уйди. Какой ты, право? Ему будет приятнее со мной. Он сейчас, как бы, на войне, позволь ему выпить фронтовую чарку виртуального хмеля.
   Первый раз отец её понял и, попрощавшись, ушел, буркнув смущённо. - Пойду, может, договорюсь с контролёром, чтобы передать тебе продукты.
   Тут уж Валерия без ложного стеснения стала показывать зеку "сеанс". Совсем расстегнула платье и сдернула трусики и лифчик с тугих грудей. И сама обмерла. Ах! Эти глаза напротив! Мерцающие и завораживающие внутренним светом. Где она уже их видела? Такие родные, - до трепета! И она вдруг очень, понимаете, очень захотела его! Но их разделяло стекло.
   С ней что-то непонятное происходило, сознание как бы дремало, и всё  воспринималось словно во сне. Но тело уже узнавало, словно уже бывало в его объятиях. Да-да, узнавало! И снова хотело только его. Лоно затрепетало меж  пышных и огромных по сравнению с хрупкими плечиками бедер. И тяжелые груди оттягивали бюст. Было, как-то, боязно за тонкую гибкую талию. И как только держала весь этот сочный смак хрупкая, гибкая спинка нежненькой, утонченно сочнотелой женщиночки? Такая стройная и изящная с тучным противовесом бёдер и тугими полушариями грудей. Гена невольно потянулся в желании поддержать эти прелести. Но! Наткнулся на стекло. И отпрянул, покраснел густо и опустил глаза. Желание путало мысли и у неё, Валерия уже плыла на волне чувственного желания.
   - А-а-а, - застонала она, вскрикнула, широко распахивая перед ним руки, и стала прижиматься к стеклу сочной грудью.
   - Гена! Падай и ты в виртуальную реальность.
   Но он лишь мерцал фанатичным взглядом репинского народовольца и не обнажался. А она хотела. Так хотела увидеть его! Того, которого нежно ласкала и когда-то так сладостно ощущала в себе. Холила, как маленького ребёночка, обцеловывая его всего. Она зашептала об этом, страстно прижимаясь к нему через стекло.
   - Разденься, Гена! Я хочу видеть его. Разденься! Покажи и ты всё.
   Валерия отодвинула телефон и вскочила коленями на столик перед стеклом. Вывернула курчавившееся светло каштановым волосом лоно, раскрыв розовый ротик влагалища. И он, уже ничего не соображая, скинул свои серые безобразные штаны, спустив их на сапоги вместе с темно синими трусами. Она замерла, боясь ошибиться и, увидев большой и изогнутый некрутой дугой член, сразу же узнала его и вскрикнула, прижимаясь к нему губами, совсем не чувствуя стеклянной преграды.
   - Спартак! Мой Спартак!
   И головка тут же взорвалась в нетерпении, выплеснув белые брызги страсти на стекло! И её плоть тоже потекла в блаженстве от полученного виртуального удовлетворения.
   А он долго ещё трепыхал мотыльком на стекле, стремившимся вылететь на свободу...
   - Спартак! Спартак! Мой Спартак, - шептала она в упоении. - А я уже отчаялась отыскать тебя. Меня ведь тоже вскоре посадили. Только что откинулась по половинке
   Гена дрогнул, сползая со стекла, и стал почему-то одеваться. - А ты за что села?
   - Анестези немного поуродовала за смерть кузена. И с милицией подралась. Я же дзюдоистка. Вот мне и влепили на всю катушку.
   Но он опять не смотрел на неё, всё ещё оставаясь скованным. Валерия растерялась. Почему он не захотел узнать её? Это он был тогда длинноволос и бородат, и звали его Тузиком, потом уже с нею он стал Спартаком. Она то сама за эти годы почти не изменилась.
   Валерия пролепетала окончательно теряясь. - Спартак! Ты уже не любишь меня?
   Он как-то странно отшатнулся от стекла и вздохнул, по-прежнему пряча глаза.
   - Почему ты молчишь?
   - Не пара я тебе, Валерия! Я инвалид и  уже вторая судимость. К тому же эпилепсия у меня.
   - Спартак! Я люблю тебя! А остальное - ерунда.
   Он бессильно припал к стеклу, распахнув руки во всю ширь. И они снова слились на стекле, уносясь в далёкие воспоминания...
   (отрывок из "Превращения Золушки")
   - Возьми меня! Возьми меня! Возьми меня! - визжала беснующаяся перед эстрадой толпа, почти заглушая музыку и голос пышнотелой, совсем голой молоденькой певички. Неуклюже вихляли обнажёнными телесами среди совсем юной молодежи и заматерелые мужики и женщины в масках, эти как бы стеснялись и уводили  девушек или парней в кусты на крутом косогоре. Много девчонок  танцевало совершенно голыми, призывно размахивая трусиками, как капитулянтскими флажками.
   - Возьми меня! Возьми меня!
   Тузик, аккуратно лохматый, с подстриженной бородой ритмично дергался за ионикой. Прикрыл глаза, запрокинув лицо к светлеющему небу, витая в образах создаваемой им афганской одиссеи советских воинов-интернационалистов. Белая ночь незаметно переходила в день, невидимое ещё солнце начинало окрашивать небо розовыми красками зари. Белокурый гитарист с тёмными горящими глазами колдуна, в апогее общего транса, упал на колени у самого края помоста и, перегнувшись в спине, выставил огромный муляж пениса, стал быстро-быстро мастурбировать, пуская белые брызги в беснующуюся перед ним группу голых девиц. Дискотека на природе превращалась в бордель, дикарские сексуальные игрища. Голые тела уже белели, совокупляясь, в кустарнике на насыпях артиллерийского капонира Великой той войны. Несколько пар извивались в соитии прямо на площадке на виду у всех. Внуки защитников родины справляли дикую оргию на земле густо политой кровью дедов. Площадка перед эстрадой, окруженная квадратным валом, постепенно пустела, стихала и музыка. Оба гитариста и ударник  отключались от перенапряжения, и уже вяло били по своим инструментам, засыпая прямо на сцене. Только совсем юная, но уже по-женски крупнозадая  певичка  все еще помахивала снятыми белыми трусиками, извиваясь в такт музыки. И ионика рыдала чувственно-эротическими звуками. Тузик играл для себя. Это был конец порнофильма в натуре, поп-концерт для зарождающейся новой буржуазии
   - Тузик! Куда уехал? - вывела его из транса певичка.
   Но он лишь коротко глянул на нее, и снова прикрыл глаза, не прекращая игры. Космическая мелодия органически вплеталась в разгорающиеся сполохи зари. Тузик словно впитывал небесную чистоту, как бы очищаясь от земной грязи. Но девчонка не отставала, и он оборвал музыку, хмуро глянув на нее.
   - Приехал! Чего надо?
   - Факнуться! - фыркнула она нахально.
   Он грубо отверг ее желание. - Анальное отверстие и у женщин меня не привлекает. А минет я позволяю делать только себе и ниже женских грудей губами не опускаюсь.
   - Я тебе свою девственность отдаю.
   - Побереги её для цеховика или богатого бабая, как планировала, - хмыкнул он с издёвкой.
   - Это Сезам хочет за меня баксы хорошие слупить. Но я не жадная. Первым у меня должен быть настоящий мужчина.
   - Ты его здесь среди шизанутых хиппи и волосатых ублюдков не найдёшь.
   - Уже нашла. Это ты.
   - Я не хиппи и не панк и с женщинами общаюсь по-мужски.
   - Вот я и хочу мужчину.
   Он сердито оттолкнул её. Откинув брезентовый полог изображавший задник сцены,  вышел на редко лесистую и бугристую полянку и зашагал тропкой по широкому и неглубокому логу к своему искрящемуся на солнце стеклянному  теремку - шалашу с разрисованными наличниками окон и дверей.
   Девчонка обхватила его за талию. - Тузик, сделай меня женщиной.
   Но он снова оттолкнул ее. - Отстань. Не привык я к таким натуральным отношениям, тем более с несовершеннолетними девчонками.
   - Акселерация и эмансипация. Не будь занудой.
   - Детям своим будешь показывать свою эмансипированность. Поделишься опытом, как сохранить девственность, занимаясь развратом.
   -  Тузик, ты устарел. Секс, это такой же активный отдых, приятные физические упражнения.
   Он опять отмахнулся от нее. - Для меня соитие с женщиной отнюдь не физические упражнения.
   - Ты что, не врубаешься? Первым будешь у меня.
   Она завертела бёдрами, изображая танец живота, и он невольно засмотрелся на сочный оковалок плоти вылезавший из промежностей к тугому животу, крупные груди мелко вибрировали сочной нежной мякотью. Она так и не оделась.
   Однако Тузик скривился. - Кто у тебя может быть первым, если тебя уже во все дыхательные и пихательные драли, кроме разве влагалища?
   - Я - целочка! А это главное для мужчины.
   Он снова раздраженно оттолкнул ее. - Девственность это не только наличие пресловутой плевы. Чистота помыслов, очарование неискушенной души. Ты хоть знаешь, что это такое?
   - Хочу узнать, - проговорила она с детской угрюмостью.
   И это его тронуло. Видимо девочка лишь играла  женщину легкого поведения, и игра эта ей уже наскучила. Но он снова выговорил ей тоном строго дяди:
   - Зная о твоей жизни с волосатыми ублюдками, мало кто из мужчин захочет стать твоим мужем.
   - А я тебе в жены не навязываюсь. Подари мне красивое воспоминание.
   Тузик встретил её насупленный взгляд и  вспомнил первое знакомство с нею,  улыбнулся печально. Девушка потупилась и порозовела...
   ...Привёл её Сезам, он у них был как бы администратором. - Принимай пополнение. Жопа и пляшет и поёт.
   - Жопа?
   - Ну, да. Или не видишь, какая у неё аппетитная "женя"?
   Тузик поднялся из-за пенька, за которым писал афганскую одиссею советских воинов-интернационалистов. Рослая, милонеловкая и широкозадая девушка лет четырнадцати уже раздетая, с голой грудью и в одних только плавках, как и большинство обитавших здесь девушек, сочными формами явно на танцовщицу не тянула. Он узнал её, только не помнил имя. Да и не принято было в их среде упоминать мирское имя. Уходя в странствия, хиппи и панки, как монахи, отрубали своё прошлое и принимали другое имя.
   - Соблазнил он меня, - фыркнула девица развязно. - Решила поблудить с настоящими ублюдками.
   - Жопа! - одёрнул её Сезам. - Побереги  целку для черножопого писестрадателя или цеховика. На самом деле, за хорошие баксы  можешь девственность свою продать. Ведь кроме жён им приходиться только самых паскудных блядей с русской помойки барать.
   Сезам сбросил рюкзак у стеклянного терема и, шумно вздохнув, присел, предостерёг Тузика. - Смотри, не ломани ей целяк. В очко или за щеку можешь давать, только она требует, чтобы и ей самой делали минет.
   Тузик с удивлением уставился на рисующуюся девчонку, и та фыркнула, кокетливо показав ему язык,  вильнула впечатляющей попкой.
   - Может, на самом деле, запудрит мозги какому-нибудь цеховику, раскрутим его на спонсорство.
   - Да, не трону я её, что тут не на ком дурь согнать? - отмахнулся Тузик.
   Девочка сердито посмотрела на него. Сезам стал прощаться.
   - Ну, я пошёл. Придурков наших надо предупредить. Договорился, несколько автомобильных аккумуляторов для освещения мне дают. Завтра и привезу. Успеем к ночи установить классную цветомузыку, а не эту примитивную подсветку.
   Он неожиданно спросил. - Ты что, так всё один?
   - А сам?
   - А я, - протянул уныло Сезам. - Солнышко всё ни как не забуду. Зря ты её Варе Чебыкиной сдал, через несколько дней Солнышко сбежала, обворовав свою лучшую подругу.
   Тузик на это ни чего не ответил и Сезам ушёл. Да и что было сказать? Кому суждено утонуть, тот не повесится. Теперь он решил окончательно и бесповоротно ни кому не помогать и не перевоспитывать. Он глянул на девушку критически и спросил с издёвкой.
   - Танцовщицей ты сама себя считаешь?
   - До школы ещё стала в балетную студию ходить. Года два назад из-за веса и роста забраковали, но продолжаю заниматься в неперспективной группе и пою. У нас большой и многоплановый ансамбль. Хотела в текстильное училище на модельера поступить, но творческий конкурс не прошла. Там восемь человек на одно место.
   - Смотрю, у тебя многогранный талант. А ещё что умеешь делать?
   - Драться. Я дзюдоистка.
   И оскалилась угрожающе. - Смотри, полегче со мной, собачонок.
   - Да нужна ты мне...
   - Как будто ты мне нужен.
   Они так и стояли друг против друга.
   - А Сезам так расхваливал тебя, - фыркнула она пренебрежительно. - Слава богу, что он не голубой. А то уж я было подумала...
   И вильнула задком обольстительно. -  Попросишь помацать, и за деньги не дам.
   - Жопу и рот свой волосатым ублюдкам подставляй, они даже кичатся мерзостью своей жизни, - отрезал Тузик и девчонка отошла от него. Стала устраивать себе лежбище с десантным спальным мешком в стороне от его полиэтиленового шалаша.
   Тузик предостерёг её с ноткой презрения. - Учти, венерическими болезнями и через рот, и через задний проход можно заразиться.
   Жопа обернулась к нему и угрожающе вымолвила. - Нарываешься на пилюлину, собачонок.
   Ему пришлось замолчать. Он сел за свой письменный пенёк и стал снова писать.
   Жопа на следующий день после репетиции, ушла жить к панкам. Но не долго с ними общалась, вернулась через пару дней и снова устроилась рядом с Тузиком...
   Они уже подошли к своей стоянке. Раскрашенный цветными, прозрачными красками довольно высокий шалаш из полиэтиленовой плёнки, имевший сходство с теремком стоял на опушке небольшой полянки под старой раскидистой липой. Пахло здесь упоительно. Рядом был натянут голубой брезентовый тент с расстеленным под ним десантным спальным мешком. Тузик, встал на колени и откинул полог, Жопа полезла за ним.
   - Уходи на своё место.
   - Я что, дворовая собачка? В конуре на улице живу.
   Забравшись, он накрылся с головой одеялом и снова повторил уже тише. - Не лезь ко мне.
   Жопа проворчала, укладываясь рядом. - Ой, недотрога, какой.
   Тузик снова закричал. - Я устал! Спать хочу!
   - Всё, всё! Молчу.
   Она всё же придвинулась к нему вплотную, прижавшись к  спине. И Тузик не оттолкнул её...
  
   Проснулся Тузик после полудня. День был солнечным, но здесь жары не чувствовалось, были открыты верхние полога, и поэтому воздух был свеж и прохладен. Единственно, припекало от жаркого тела девчонки...
   Но нет! Это была уже женщина, постель, что ли, её преобразила? Или желание? Она лежала голой на боку, обхватив его суховатые бёдра, и так мило выпятила свой сочный задок. Ему захотелось ощутить эту прелесть. Но дотянуться до пышных ягодиц он не мог, не потревожив ее. И Тузик замер, оберегая её сон, невольно прислушиваясь к вялому говору за стенами шалаша. Рядом с его стеклянным теремом  расположилась новая семья заторможенных ребят - хиппи. Большая поляна метрах в ста от них была заполнена палатками, навесами и шалашами. Пляж вдалеке кишел голыми телами. Эти же лежали вповалку, ленясь хотя бы немного обустроиться. Так же и жили голыми, не только телами, но и примитивными чувствами, лениво лаская герл, или позволяли ласкать себя.  Местные, прослышав о хиппи, стали наведываться сюда, как в дешёвый бордель. Герлы любили всех и за кусок сала или ведро картошки, а с вайном-вином или анашой гость и вовсе становился хозяином. Кто понаглее и вовсе пользовался сексуальными услугами на-халяву. У хиппи напрочь отсутствовала способность к сопротивлению, ими помыкали все, превращая в своих шестёрок. Тузик с неохотой участвовал в концертах, да и ансамбль уже распадался, вернее, спивался, сходил с катушек. Пенсии ему только на весьма скромную жизнь хватало, хотелось немного заработать, а подавали им не плохо. Поэтому приходилось общаться с панками, волосатыми ублюдками, как они себя сами называли и старались жить в такой же грубой до мерзости примитивщине. И имена у них были подстать: Ссака, Падла, Говно, Менструация, Глист, Червяк, Свинок и тому подобное. С ними он не жил, устроив себе шалаш в стороне ото всех. Жопа уже больше недели как перешла к нему, видимо досыта наевшись дерьма. Но общались они крайне мало. Тузик или писал или тренировался, разрабатывая повреждённый позвоночник, но к физическому труду ещё не был способен. Да и не было работы. Рабочему за труд почти не платили, страна перешла на талоны. Часы перестройки продолжали шумно тикать только уже вхолостую, не двигая время перемен. Заводы и фабрики стояли не только из-за нехватки сырья, свой "ширпотрёп" советским людям был не нужен. В социализм с человеческим лицом уже не верили даже дети, особенно так называемые национальные меньшинства. И если русские парнишки всё ещё хотели стать лётчиками, космонавтами или военными. Желания смуглых детишек были конкретными. - Буду складчиком! Или магазинщиком. А то и сразу - цеховиком. Русские мальчишки не были ещё так шустры, зато девочки опережали их по восприятию западных ценностей и, буквально, рвались в артистки, топ-модели и проститутки. Друг его, Эдик Керопян удручённо писал из Армении, что ликвидацией последствий землетрясения занимались только русские, и скоро собирался насовсем приехать в Россию. Армяне работали там лишь "малярщиками или складчиками" да в столовых и снабжении, нагло обворовывая строителей. Даже для штукатурных работ приходилось привозить русских женщин. Среди армян не было и нормальных инженеров, в построенные ими дома людей загоняли, чуть ли не силой. Зато квартиры в домах построенных русскими прорабами заселяли по блату. И Чернобыль не испугал русского мужика, от желающих участвовать в ликвидации последствий радиации не было отбою. Советские люди распевали глумливые песенки, издеваясь над собой. - Потопили пароход, посадили самолёт... Не сломает русский член и чернобыльский рентген. Не смотря ни на что, у "честного советского человека" до сих пор не мерк свет в конце туннеля, он продолжал перестраиваться под руководством компартии, которая всегда только обманывала его, создавая ещё более ошеломительный бардак в бардачной стране, который на первых порах очень устраивал и мужика.
   - Вышел я, значит, выносить мусорное ведро, - отвлёк Тузика от размышлений нервный возглас.
   Чтобы быть услышанным, глистоподобный бледненький мальчик визгнул громче. Он, видимо, только что был принят в семью, и угощал "вайном из шопа" новых товарищей.
   - Тут на меня, типа и нашло. Типа, вдарило по мозгам! Учись, учись и учись и будешь с большущим горбом! Я имею в виду, типа, идеологической опухолью в мозгах.
   - Это точно! От  работы будешь горбатым, а от учёбы шизанатым.
   - Бросил я помойное ведро и, типа, пожелав себе попутного хайра в спину, пошёл, типа, в чём был, за солнцем, к свободной любви и полнейшей свободе.
   - По-Горькому, типа, гонишь.
   - Чехов давно, типа, устарел.
   Даже фантазии им не хватало, эту телегу-историю ухода в странствия, все повторяли с небольшими вариациями. И уходили, не забыв прихватить у родителей деньги, документы и экипироваться соответственно. У каждого на груди висел вышитый бисером кисет- ксивник и просверленный камешек, куриный глаз. Куртка, кроссы и обделанная бахромой торба из брезента или мешковины.
   - Возьми меня, - тихо пропела вдруг Жопа и огладила его бедра. - Возьми меня. Возьми...
   Он хмыкнул язвительно. - А как же твоя целка?
   - Ты думаешь, я из-за денег или там ещё, типа, под какой интерес девственность свою берегла? Женщиной хотела стать в брачную ночь, принца ждала. В школе меня за это Золушкой прозвали.
   Она уже не спала. Засопела громче, но глаз не открывала. И Тузик не стал противиться её желанию, да и своему тоже. Обнял и мягко перевернул послушное тело на спину. Ноги ее машинально согнулись в коленях и разошлись, принимая удобную позу для соития. Бедра отрывались от ложа навстречу, мелко дрожа, нежный пирожок плоти открывался розовой щелью, и его хотелось вкусить. Впервые ему захотелось его поцеловать. И он не стал противиться, прильнул к сочной мякоти губами, ощущая странно терпковатый пьянящий привкус...
   Но она застонала досадливо и потянула его за плечи на себя. - Возьми меня, как женщину.
   Он глянул в её глаза и понял, это нужно было природе её естества. Неожиданно вспомнил, как сам в юности мучительно сгонял дурь онанизмом и трепетно мечтал о настоящем соитии. И его вдруг захлестнуло такое чувство нежности к ней! Он стал ласкать её с упоением. Но и эта нежность ей была не нужна, самочка загоралась естественным желанием. Дёрнула вдруг с неожиданной силой его за бёдра, пытаясь вонзить в себя. И вскрикнула, как от полученной раны - он не прошёл внутрь, согнулся, помягчев, видимо, от боли, и скользнул мимо по раскрытой щели влагалища. Она застыла от сильнейшего неудовлетворения, намертво зажав его ногами. Но не на долго, скоро стала размякать и простонала тихо.
   - И ты такой же, как эти волосатые ублюдки. Только лизаться и щупаться можете.
   Полыхнула коротко, обалделым взглядом, и снова зажмурилась, мягко обволакивая его всем телом, окончательно размякая. - Я опять кончила сама, - выговорила она недовольно.
   И снова простонала не в удовлетворении. - Ну что ты? Не можешь по-настоящему, что ли?
   - Оставайся Золушкой, я не твой принц.
   - Принцы сейчас как раз на проститутках и женятся!
   - Большой он у меня для тебя. Редко кто из молоденьких девчонок подходит мне по размеру. И врачи отмечают, что с каждым новым поколением гениталии мельчают. Особенно там, на Западе.
   Она развалилась перед ним, отстранившись на подушку и унизительно захныкала, как попрошайка, не слушая о чём он говорил. - Хочу я! Туда! Только туда! И чтоб сильно и больно! Ну, сделай! А? Сделай! Тузик. Сделай же. Чтоб по настоящему было. Ну, сделай. Сделай меня женщиной по настоящему.
   Чуть полноватый живот и ляжки, и особенно пухлый и крупный оковалок плоти с туго сжатой щелочкой манили Тузика, как удав кролика, и его плоть едва не взрывалась от внутреннего отвердения, он прохрипел, едва сдерживая взрывающуюся страсть. - Давай пока будем любиться, как ты прежде это делала, чтобы не забеременеть без предохранения.
   Он перевернулся, встав над нею на четвереньки пахом к лицу, и она поняла, схватила головку члена губами и стала смачно и сильно сосать. Прильнул губами и он к розовой щели влагалища. Они замычали страстно оба сквозь зубы, обоих вскоре даже затрясло, но разрядки не наступало, и Тузик перевернулся, припал на неё сверху, не в силах противиться естественному стремлению - овладеть по настоящему. Вонзил с маху! Они оба вскрикнули от неожиданной режущей боли и отпрянули друг от друга.
   Жопа даже зажала промежности от боли и проговорила угрюмо. - Какой он большой у тебя. Но неужели у меня пися такая маленькая? А может плёнка твёрдая?
   Тузик молчал, головка члена нестерпимо горела, но Жопа снова с опасливой дрожью стала подставляться под него и, поняв, что у него не стоит, взяла в ладошку.
   - И тебе больно?
   - С такой попой и вдруг писька, как мышиный глазок.
   - Я ещё не видела такой большой.
   - Ты знала одних только недоносков.
   - Да, - согласилась Жопа. - И палками их писюлёчки не назовёшь, так только, слегка упругие. А у тебя такой твёрдой, будто на самом деле из дерева. Сколько тебе лет?
   - Тридцать один...
   - А мне четырнадцать...
   Ласки подействовали, Жопа целовала и посасывала член, массируя и мошонку, стала играться крупным со вздутым красным концом и изогнутым некрутой дугой членом...
   И вдруг прохныла капризно. - Он и во рту едва умещается. Неудобный такой. Но заманчивый.
   Посмотрела ему в глаза. - Как будем? Минет мне не в кайф.
   - Так, как ты это до сих пор со всеми это проделала.
   - Хочу, чтоб туда.
   - Но видишь, не по размеру твоя...
   Он раздражался и попытался мастурбировать пальцем, но Жопа отстранила свои промежности.
   - Там у меня всё горит. Но приятно и ещё хочется такую боль испытать.
   Он хмыкнул. - Эдак ты станешь мозахисткой.
   - А что делать?
   - Другого партнёра найти.
   - Но я хочу только тебя. С первого дня, как увидела тебя, даже в поллюции только от тебя приплываю.
   - А ты что разве от минета не кончала ни с кем?
   - Ай! Это так, баловство одно. Приятно немного. И всё.
   Тузика снова стала обволакивать упоительная нирвана тончайшего удовольствия, но он улыбался печально. Это было ни на что не похоже, странный порнофильм. Было у него подобное, но девственность он всё же протыкал, и девственная теснота у девчонок расширялась. До неё он ни кому ни делал минета и не позволял этого делать и себе, тем кого любил. После минета у него терялось уважение к женщине. А тут ему тоже захотелось ответить таким же утонченным наслаждением. Впервые ему хотелось ласкать губами влагалище, он снова прильнул с захлёстывающим упоением к сочной мякоти плоти. И Жопа застонала довольно, уходя в приятное состояние, потом стала отзывать бёдрами и вскоре мелко задрожала, задышав тяжело и. наконец бурно кончила, вскрикнув глухо. - Ой! Как хорошо...
   - Вот видишь, - отозвался и он довольно и тоже выплеснул сгусток страсти, успокаиваясь.
   Что-то в ней было, вернее, в их отношениях, мягкое чувство заполняло его, он снова обнял размягчавшее тело и припал губами к тугой нежной мякоти грудей. Жопа обняла его особенно нежно, благодарная за полученное наслаждение.
   - С тобой и это, даже не по настоящему, тоже восхитительно!
   Она подскочила, уставившись на него балдёжными глазами. - Тузик! Мы рождены друг для друга!
   Он лишь вздохнул, откликаясь на её ласки. Подобную эйфорию и он испытывал не однажды. Но любовь зла, со временем чувства притупляются, а от неустройства жизни возлюбленные часто превращаются в козлуху и козла. Жопа снова заглянула ему в глаза. - Ты такой мужчинистый, а имя у тебя какое-то щенячье.
   - Жопа лучше?
   - Верой меня звать.
   Он грустно вымолвил. - Вера это такая же мечта.
   - А вообще-то я Валерия. Верой меня отчим переименовал при удочерении. При получении паспорта сменю имя и возьму фамилию родного отца.
   Тузик хмыкнул. - Тогда я буду Спартаком.
   Фраза получилась мрачноватой, Валерия обняла его и заглянула в глаза. - Только без трагического конца.
   - Это уж как получится...
   - А тебя как звать?
   - Сказал же, Спартак.
   - Почему ты скрываешь от меня своё подлинное имя?
   - Ты лишь мечта.
   - А вдруг я полюбила тебя?
   - Вот когда будет не вдруг...
   Валерия лишь вздохнула и вскоре заснула...
   Больше часа они подремали, Валерия неожиданно затормошила его и предложила. - Спартак, нам надо хорошо напиться и даже анаши покурить.
   - Зачем?
   - Тогда мы стерпим боль, и я наконец-то по настоящему стану женщиной.
   Спартак не отвечал, Валерия толкнула его. - Пойдём в зону отдыха. Познакомилась я с продавшичкой молоденькой, она иногда оттопыривается с панками, и травку и водку им достаёт.
   И он согласился, пора было ставить последнюю точку, так сказать, оставить памятку в судьбе этой девчонки. Теперь и ему хотелось быть в её памяти первым мужчиной.
   Он воскликнул, поднимаясь. - Пошли. Сделаем эту ночь памятной датой.
   Одевшись, они направились через большую поляну к одноэтажным павильончикам, стоявшим поодаль пляжа. Это место, видимо, уже приносило доход, верхом на пони и в экипажах катали детишек. Был будний день и ещё не вечер, народу мало, однако две девицы, в откровенно открытых платьях, уже вышли на охоту, шли впереди них, как и они к кафе. Дальше у автострады высились жилые здания покрупнее. Сентябрь ещё не наступил, но природа отцветала, полыхая багряным золотом листвы. Спартак уже смотрел на всё это прощальным взглядом. Не любовь, а какая-то покровительственная дружба с этим милым и непосредственным созданием затягивала его. И связь эту не хотелось обрывать. Ох, как не хотелось! Но жизнь равнодушна и жестока, и лишь иногда снисходительна, как кокотка, одарит лишь коротким мгновением радости...
   Валерия болтала, не обращая ни на что внимания. Он слушал её в пол уха, зацепившись взглядом на парочке фланирующих проституток, и, когда снова ответил  невпопад, она раздражённо ткнула его кулачком в бок.
   - Спартак! Куда опять улетел?
   - Я уже не летаю.
   - Ты слушаешь меня или нет?
   - Слушаю.
   - Талант, это трава на асфальте, - снова стала рассуждать она, заглядывая ему в глаза.
   - Это приспособленец знает, где пустить корни. А таких, как мы, топчут все, кому не лень.
   - Ты и в себе талант отыскала? - хмыкнул он, поддразнивая её.
   - Я имею успех, как певица и танцовщица.
   - Да-да. Успех у тебя обнажённый. В натуре!
   - Сам говоришь, и рисую я неплохо.
   - Слишком много у тебя талантов.
   - Я и по дзюдо в сборной города.
   Он перебил её с нарочитым восхищением. - И в чемпионки метишь?
   Валерия насупилась и отшагнула в сторону, стала собирать полевые цветы и интересные кустики травы. А Спартака, как-то навязчиво, что-то привлекало в миниатюрной фигурке одной из девиц. Играла музыка, певица взывала трагично разбитным голосом.
   - Мэри! Где стихи там и проза! Мэри! Где шипы, там и розы!
   Он шлёпнул Валерию по широкой мясистой попке. - Лера! Иди в магазин к своей подружке, бутылку водки если у неё не выпросишь, бери бутылки три коньяка и пару сухого вина. А я пива возьму разливного, шашлыков и рыбки сушёной.
   И Валерия побежала к магазину у шоссе, вертя с милой неуклюжестью объёмным задом. - И шампанского возьму, - прокричала она ему.
   Спартак медленно шагал, наблюдая за нахально обольстительными движениями впереди идущих женщиночек. Зрение у него слабело, он не мог разглядеть что-то знакомое в миниатюрно-изящной фигурке невысокой девицы. А певица продолжала долбить по нервам.
   - О Мэри, Мэри! Это первые потери. Мэри, хватит плакать, Мэри.
   - Скучаэм, дэвички? - окликнули проституток из-за длинного стола под навесом пивной.
   - Гуляем, - звучный девичий голос был ошеломительно знаком.
   Спартака качнуло, он шёл напрямик среди молодых посадок, и вцепился в ствол берёзки.
   - Жема, не связывайся с этими черножопиками. Все они скоты и извращенцы.
   - И они бывают нормальные. Это как поставишь себя.
   - Нам приходиться ложиться. Мало желающих трахаться  стояком.
   - А ну, тебя, скажешь тоже...
   - Мэри! Мэри никому теперь не верит, Мэри...
   Малышка внезапно обернулась, скользнув рассеянным взглядом по фигуре лохматого бородача. Передёрнула голыми плечами и отвернулась. Но парень, как жену чужую обнимавший березку, чем-то привлёк её внимание, и она снова оглянулась, посмотрела более внимательно на него и фыркнула:
   - С ранья уже нализался.
   Спартак справился с волнением и шагнул к ней. - Анжела! Не узнаёшь меня?
   - Чекист! - ахнула та и замерла в напряжении.
   И подруга её обернулась. Он остановился перед ними и произнёс с горькой улыбкой.
   - Всё повторяется опять.
   - А ты хотел, чтобы я на стройке горбатилась? - ответила Анжела.
   - Я понимаю, трудно одной содержать ребёнка. Но не таким же способом.
   Анжела отвела взгляд, напускное нахальство сходило с её лица. - Да нет, я - одна. Ребёнка я продала.
   - Мэри! Где стихи там и проза! Мэри! Где шипы там и розы!
   Это пели как бы для него, он спросил, голос у него тут же осел. - Как продала?
   - А так. Его у меня, как говориться, на корню, ещё в утробе, купили.
   Спартака странно повело, выгибая, и стало скручивать. Анжела схватила его, но не могла удержать.
   - Гена, Гена. Что с тобой?
   - Мэри, Мэри, ни кому теперь не верит Мэри...
   Он только успел прохрипеть. - Ладно, меня - собственное дитя продала. А я за тебя на подвиг пошёл...
   Сознание улетало, он упал, забившись в приступе эпилепсии...
   ... Геннадий первым вернулся из виртуальной реальности и выдохнул мрачно. - Валерия! Я просто не верю в своё счастье.
   - Теперь верь. Поверь. Ко всему мы с тобой еще и духовные брат и сестра.  Батины дети, - заворковала она, целуя его через стекло, вжималась плотью, ощущая его, и снова поплыла в нирвану сексуального упоения.
   - Спартак. Сыночек у нас. Спартаком назвала, только отчество папино и на фамилию Кондратьева я его записала. Я же не знала ни имени твоего, ни фамилии. Правда, я так и осталась Арцишевской. Мамка с папой Артёмом выезд в Израиль оформляют и меня с собой забирают.
   - Ты родила, - радость наконец-то блеснула в его глазах.
   - Это судьба. В тюрьме только узнала, что беременна, девки посоветовали ребёнка оставить. С ребёнком на зоне легче биться.
   Как он хотел прижать её к себе. Но зеку и этого было не дано. В гадючник террариум посадили его для демонстрации. Она почувствовала, каково ему, и отстранилась. Посмотрела близко-близко в глаза.
   - Спартак! Это бог нас соединил, испытав прежде. Ни с кем мне не хочется любиться кроме тебя. Это судьба. И хватит её испытывать. Теперь не поеду в Израиль.
   Замятин встрепенулся. - Валера! Не отказывайся от эмиграции. Давай, не медля брак зарегистрируем, потом я приеду к тебе уже как к жене.
   Они снова распластались на стекле в виртуальной ласке...
   Отдышавшись после полученного удовлетворения, Гена вымолвил. - А я, было, поверил в прекращение любви. Даже повесть в рассказах, было, об этом написал - Прекращение Золушки.
   - Возвращение, Гена, возвращение Золушки. И не к принцу, а суженому своему. В это надо верить.
   Он порывисто прильнул к ней через стекло. - Валерия! Я поверил в своё счастье. Поверил!
  
   Мы долго молчали после его рассказа. Антон Гридин  хмыкнул осуждающе:
   - Гена! Решил всё-таки из России слинять?
   Замятин мягко сиял внутренним светом очарованной души. - Да! Освобожусь, и уеду с нею в Израиль.
   - Неужели  евреем станешь?
   - В России нормально живут только воры и пресмыкающиеся. Жрало и Испражняло - простейшие!
   Сказано было с такой злой безысходностью! Эту безысходность мы ощущали и в себе. И очень долго молчали, разом закурив...
   Мы удивились. - А как же Валерия родила от тебя, если ты не смог её девственности лишить?
   Шмакин всё знал. - А в целке отверстия имеются. Просочилась, видать, молофья...
   - Да, нет, - возразил Замятин. - Встретились мы с нею чуть позже, - и стал рассказывать.
  
   СУКИ
   ("Превращения Золушки")
  
   Валерия долго находилась в расстройстве чувств после внезапного исчезновения Спартака. Это, видно, была не судьба, её снова стала раздражать собственная девственность. Но пацаны до армейского возраста были только в компании смелы, оставшись же наедине, не только терялись и краснели, но и глупели. Два раза она отдавалась, но её девственная плева этим слюнявчикам не поддавалась, они только позорно пачкали лоно детородною бякой. Парни повзрослее были грубы в откровенной похоти, ей становилось до того страшно, в последний момент она не давалась и убегала. Не было в её окружении нормальных парней. Прозвище Золушка накрепко пристало к ней, она окончательно загрустила, образ Тузика - Спартака навязчиво преследовал её. И хотя Настя стала её родственницей, Володя Климов был кузеном Валерии, кто такой Тузик она не знала, только сказала ей адрес его дачи, где он позволял жить всем. Ключ он оставлял под оконным сливом. Она часто стала ходить туда, но Спартак не появлялся.
   Было прохладно, Валерия немного продрогла в своей красивой, но уже не по сезону серой летней курточке замысловатого покроя и почти бежала от остановки по сельской улочке, вбежала во двор с типовым домиком, похожим на скворечник и опешила. На пороге открывшейся двери её встретила с утра уже весёленькая Анестези, и со смехом затащила в дом.
   - Верка! Золушка! Заходи! Заходи! С ума схожу от скуки с этим Дубиной.
   - Ерёмкин здесь? - облегчённо вымолвила Валерия, обрадованная, что эта сучка не со Спартаком, даже о кузене своём забыла.
   - Ага!
   - А как же Вовчик? - запоздало нахмурилась Валерия.
   - Выгнала меня твоя тётушка. Не достойна я быть женой советского офицера.
   Валерия замерла, это для неё было новостью. Да и Вовка, кузен всё же...Но отогнала ревнивые мысли, а ну их, своих проблем достаточно. Настя спросила.
   - Ну что, Верочка, так и не появился твой Тузик?
   Она фыркнула развязно не показывая заинтересованности. - Да хоть бы кто. И это, Настя, зови теперь меня Валерией.
   - Тузик тебя перекрестил?
   - А он теперь Спартак. Валерия моё настоящее имя, это потом меня при удочерении перекрестили.
   Сделав паузу она спросила. - Балдеете, значит...
   - Какой балдёж с этим Дубиной? Большой, а без гармошки.
   - Магнитофон включи для веселья.
   - Без гармошки, другое имеется в виду, - засмеялась Настя и ткнула её пальцем в пах.
   - Там у него, Золушка, не играет, а только барабанит.
   Халатик распахнулся, под ним на Насте ничего не было, в смысле ни чего не надето. Она и не скрывала это, так и пошла с разлетающимся подолом, выставив без стеснения мохнатый лобок. И груди не прятала, они вываливались из отворотов. Халат был повязан лишь пояском. Рыжий Дубина сидел на диване в крохотной комнатке дачного скворечника, кухонька была ещё меньше, лестница-стремянка в прихожей вела на мансарду, там комната была большая по дачным меркам, почти двенадцать квадратных метров.
   Игорь зло хмыкнул на слова Насти. - Совсем истрепалась...
   - Истрепался ты, а я только во вкус вхожу.
   Настя сама стащила с Валерии куртку и посадила за стол, на котором стояли бутылки с закусками.
   - Я не пью, - отказалась, было, она.
   - Да что ты мамы боишься? Заночуешь с нами. С ума сойдёшь от скуки с этим бравым только в трепотне прапорщиком.
   Ерёмкин с некоторым напряжением смотрел на неё, и Вера согласилась остаться. Настя сделала коктейль, плеснув в смесь из вина и ликёра ещё и водки, и они выпили. Закусила Валерия апельсином, мамка не очень-то баловала её деликатесами.
   Анестези доверительно спросила. - Роман с Тузиком крутишь?
   - Сказала же, Спартак он теперь. Да вот уже почти месяц как пропал.
   Игорь хмыкнул. - Не дождалась брачной ночи.
   - Знала б, что так хорошо, с детского садика начала, - фыркнула Валерия избитый прикол с напускным нахальством.
   Она спросила Настю - А ты как здесь очутилась?
   Та фыркнула лишь. - Ключ под оконным сливом.
   И стала рассказывать о себе. Оказывается, её опять выгнали со скандалом из института, куда её устроила свекровь-генеральша. Настя повествовала о своих приключениях с бесшабашной иронией...
   - Всё устроилось как нельзя лучше. И надо же так глупо залететь. И всё это ты Золушка виновата, сама же познакомила со своими волосатыми ублюдками. Пришла я в тот кайфовник 1 сентября со своими новыми институтскими друзьями. И... Такой пассаж! Тётушка твоя, мама вторая моя, Лариса Викторовна, оказывается, тоже захаживала туда. Увидала меня и подняла, конечно, такой хай! А я уже торчёная была. Дело дошло до драки. В общем, явилась милиция. Из хипповского обезьянника меня перевезли в обезьянник милицейский. И дали десять суток, которые я провела за уборкой городских улиц.
   Выпустили Настю по окончании срока рано поутру, обязав зарегистрироваться в районном наркологическом диспансере. Но ходить в наркологию не пришлось, пока она отбывала срок наказания, свекровь, эдакая Натали Пушкина по сравнению со своим недомерком-генералом, добилась отчисления её из ВУЗа.  И не пустила за порог блудливую невестку, выставила две сумки с вещами за порог квартиры, сунув ей паспорт с тремя десятками на такси до отчего дома в городке-спутнике.
   - Вас здесь не поняли, миледи.
   Анестези поняла, что снова возвратилась на круги своя, усмехнулась как можно язвительнее, чувствуя затаённое дыхание соседей, и крикнула погромче. - Вы правы, мадам! Две бляди для вашей семьи многовато.
   Дверь хлопнула пушечным выстрелом. Но этого Насте показалось мало, чего-чего, а на подлянки она была изобретательна. Спустившись в лифте и выйдя во двор, несмотря на тяжёлые сумки, она не поленилась дойти до магазина, где находился таксофон. Чтобы разменять деньги, купила стограммовый мерзавчик коньяка с шоколадкой и, выпив, стала звонить.
   - Слушаю, - раздался вскоре солидничающий голос.
   - Денис! Угадай кто?
   - Разве забыть мне божественный голос?
   - Сюсюкаешь всё, писестрадатель?
   В трубке, будто, чем-то подавились. - Анестези... Кхи. Э-э, билетик надо? На кого?
   - Не на кого, а под кого.
   - Не понял...
   - Под любого лягу. Только чтобы он мне оплатил такси до родной Грязьмы.
   В трубке снова зажевали жвачку.
   - С Ларисой Викторовной поссорились?
   - Она меня выгнала. Мало того, в ментовку упекла и опозорила. Застала я её случайно в хипповском обезьяннике. Да-да. Плыла от травки свекровь моя генеральша в обнимку со знойным мальчиком. А я зашла так из любопытства с сокурсницами. Смеются надо мной, что живу, будто на мне пояс верности надет. Уговорили и меня шмальнуть в честь Дня Знаний. С первого разу я не то, что поплыла, совсем уплыла и очутилась уже в ментовском обезьяннике. Теперь, конечно, этой тихушницы там не было. Дескать, всё это клевета...
   Денис набрался смелости и перебил. - Анестезии, на маму Лару это не похоже.
   - А на кого бывают похожи кристально чистые и всеми уважаемые людей после разоблачения? Да и там, в обезьянниках, не встретишь пацанов с улицы. Это кайфовник для золотой молодёжи и жирующих баб и мужиков.
   Но в трубку продолжали сопеть.
   - И ты не веришь? Неужели не видишь их тупые генеральские рыла? Как будет жить леди Гамильтон с мужиком в генеральской форме? Только балдеть, заглушая омерзение, и рога ему ставить.
   - Это абсурд!
   - Им нужна рабыня Изаура, но у нас собственная гордость.
   - Настенька, я просто не могу поверить. Ладно, родители. Но Влад мой лепший друг.
   - А ты проверь. Вот ещё фактик. Осмотрели меня японским прибором, оказалось - девочка. Тут же от Вовчика последовал письменный приказ. Ложись! На аборт. Им нужен только мальчик.
   Трубка молчала. Настя фыркнула. - Ну, вот. Милый Денис и скис. А когда-то обещал всё отдать за один только поцелуйчик.
   - М... Да. Это дежурный комплимент.
   - Дурень! Лови момент! Всего-то, три десятки деревянных мне надо на такси...
   - Анестезии...
   - Неси рубли...
   Настя едва сдерживала смех, с трудом держа голос серьёзным.
   - За тридцатку только тебе одному достанусь. Если нет столько, возьми ещё двух или трёх. По десятке. А, ладно, согласная я, как самая дешёвая бэ, за пятёрку... Тридцатку мне надо.
   - Но, Настенька. Это...
   - Да я теперь и десяток мужиков хором выдержу. Если б ты знал, что со мной лепший друг твой вытворял? Он же супермен, ему не жена, а секс - тренажёр нужен.
   Тут уж совсем трубка засопела. Настя помолчала, унимая судороги смеха. И снова захныкала.
   - Я тут холодная и голодная, а он сопли жуёт. Придётся автостопом в родные пенаты возвращаться. Ну, смотри, Денис, мой СПИД на твоей совести будет.
   Услышав. - Еду, - она тут же нажала на рычажок отключения и рассмеялась, вешая трубку.
   И тут вдруг перед нею, как всегда неожиданно, нарисовался рыжий Дубина в шинели.
   Она снова ему. - Вечно на тебя натыкаюсь.
   - Как в армию ушёл ни разу в тебя ещё не ткнулся.
   - Ха-ха-ха! Втыкай!
   - Прям здесь, что ли?
   Анестези расхохоталась особенно сильно, обняв Веру, хотя той рассказ явно был неприятен.
   - И ткнулись! Отошли во двор и, прямо в кустах! Трах! Тут бабка откуда-то на нас выползла. И как заорёт! Мы чуть не склещились по-собачачьи. Вот это, Золушка, кайф! Такого и француз ещё не познал. Истекала как с сучка в случке до самой остановки автобуса, хоть целлофановый пакет между ног привязывай. Попробуй, Золушка такое траханье, с аханьем, в экстремальных условиях.
   Но Валерия не смеялась, и Настя замолчала, снова смешала коктейль и подала ей.
   - Ты что такая невесёлая?
   - Вовчик мой кузен.
   - Да все мужики одинаковы.
   - Со Спартаком у меня совсем не так. И Вовчик тоже хороший, хотя я его почти и не знаю.
   - А и Тузик, Спартак твой, тоже такой. Все они такие. И чего ты нашла в нём? К тому же и староват он для тебя.
   - Только с ним мне было хорошо, - Валерия глянула на Игоря, но тот сидел с отсутствующим видом, видно Настя окончательно его допекла.
   - Это называется синдромом первого мужчины. Пройдёт с другим или третьим. И я зря снова с Дубиной связалась. К разлюбленным не возвращайся. Уже нет того кайфа.
   - А я с другими ни какого удовольствия не получаю, - отчаянно врала Валерия.
   - Ну и сучки же вы, - вырвалось у Ерёмкина.
   - Вот именно, после капитана и к тому же сына генерала и с прапорщиком вдруг связалась, - фыркнула Настя.
   - Ну, это уже предел всему, - проговорил Игорь, выпил водки и встал, стал быстро одеваться. Настя  его не удерживала.
   - Дубина, ты и есть дубина. Ты не интересен ни в компании, ни в постели.
   Настя неожиданно одобрила выбор Валерии. - Правильно ты Тузика выбрала. Коренастый мужичок растёт в сучок. Мой Вовчик тоже в постели молодец. Всадит, так всадит! У него дубина, а у Дубины палка лишь не большая. Прямо, не могу я без Вовчика, если простит мне, от него ни на шаг теперь не отойду.
   Ерёмкин даже зарычал от унижения и чуть ли не бегом покинул дачный дом. Девушки засмеялись и выпили ещё, уже чистого ликёру. Золушка совсем расслабилась и расстегнула замок на платье у талии, а Настя и вовсе распахнула халат, было жарко от хорошо протопленной печи.
   - Да рассупонься  ты, - предложила она девчонке и хихикнула, обняв её.
   Стала  шарить шаловливыми пальчиками по интимным частям тела. - Что мы без мужиков не сможем получить удовольствие?
   В голове приятно мерцало от выпитого, Настя вдруг предложила. - А что? Давай попробуем, как в Спид-инфо, правда это, или фуфло?
   Валерия лишь возразила вяло, не отстраняясь от приятно ласкавших рук, она уже закосела, Спартак позволял ей пить только сухое вино. - Настя, ну что ты такое говоришь?
   - Мужики говорят, один раз не педераст. И мы только попробуем лесбиянской любви.
   Невольно хихикнула и Золушка, ощущая приятное возбуждение от ласк Анестези. Тут и вовсе совсем неожиданно для неё, ею стало овладевать желание, и она  затрепетала от разливающегося по телу удовольствия, и не сопротивлялась, когда от Настиных рук колготки вместе с трусами спустились почти до самых щиколоток. Она вцепилась сама в её бёдра, лаская, но мягкая нежность женского тела не приносила желаемого удовлетворения, и она прикрыла глаза, представляя твёрдое тело Спартака.  А ладони Насти уже скользили по выпуклости лона, палец вскользь прошёл по щели влагалища. Само собой вырвалось из самого нутра.
   - О! Как я Спартака хочу...
   Опытная женщина тут же поняла её состояние и мягко засмеялась. - Ой, Валерка, а гонишь ты... Да ты ещё девочка.
   Золушка пискнула.- Петтингом и минетом со Спартаком ласкались...
   - А этот недоносок, блин! - выругалась Настя. - Ниже грудей не опускается. Траханье без минета, что морковная котлета...
   Валерия тоже сердилась. - А мне наоборот, ширятся хочется...
   - Это надо со знакомым мужчиной. А там, на дискотеках, вся эта пацанва, как артисты, крутых только изображают. Плейбои, зайцы в натуре. Балдеют только от дури. А так... Пару раз прыг и спрыг!
   Посмеиваясь, Настя продолжала массировать пальцами её плоть, и так умело, Валерию опять стало разбирать желание, она не смогла сдержать стона и задвигала бёдрами. Настя обнажила пальцами розовую плоть и склонилась к нему лицом, внезапно сильно и смачно поцеловала, нашла губами клитор и засосала, исторгнув из Верочки длинный протяжный стон. Неизъяснимое блаженство вскоре окутало Верочку. И только она стала обмякать от полученного оргазма, вдруг резкая боль кольнула в промежностях. Она даже подскочила.
   - Настя, ты что?
   Та засмеялась довольно. - Женщиной тебя сделала.
   Боль быстро проходила, Верочка снова прилегла, долго лежала умиротворённая, пока подружка не стала подсовывать к её лицу собственные промежности.
   - А теперь мне сделай минет.
   Надо было расплачиваться за удовольствие, Золушка безропотно прильнула к её сочным с неприятным привкусом промежностям, сдерживая тошноту, стала проделывать то же, что делала та ей только что. Но видно не так.
   - Золушка, - протянула Настя недовольно. - Ну, какая ты неумеха. Не только соси и языком, как членом, туда - сюда ширяй.
   - Но ты же мне языком так не делала.
   - Разве языком целку сломаешь?
   Настя случайно глянула в окно и всполошилась, оттолкнув её.
   - Ой! Варька Чебыкина с Вовчиком во дворе. А дверь открыта. Натягивай колготки быстрее.
   Натянув трусы, вместе с колготками, и оправив платье, подскочила к окну и Валерия. Варя Чебыкина с коренастым капитаном в шинели пересекали двор. Настя схватила со стола третий бокал с тарелкой и вилкой и унесла на кухню. На стук вышла Валерия, выглянула только на веранду и крикнула.
   - Заходите, открыто.
   Первой вошла Варя и тут же спросила тихо, не удивившись. - Они ушли?
   - Настя здесь, а Ерёмкин ушёл.
   Варя покосилась на появившегося в дверях капитана, шёпот Золушки он не должен был услышать. - Это уже хорошо, - и прошла в дом.
   Настя уже стояла в узком коридорчике.
   - Вовчик к тебе.
   Климов тоже вошёл в тесную прихожую. Валерия тиснула, было, кузена, но тот отстранился.
   - Верочка, погоди.
   Она пропустила его и осталась стоять у двери, Варя тоже отступила к ней. Но супруги молчали, стоя почти грудь в грудь, в пол шаге друг от друга.
   - Золушка, оставим их.
   Настя вскрикнула. - Пускай, слово даст, что драться не будет.
   Володя вымолвил. - Да не трону я тебя, - и закрыл глаза от вида обнажённых грудей жены, изголодался, видно там, в Таджикистане.
   - Попробуй только! - фыркнула Настя уже смелее.
   Варя тронула Валерию и та, схватив свою куртку, вышла за нею на веранду.
   - Зайдите потом к нам, - крикнула Варя, выходя на улицу.
   Настя пообещала. - Завтра к обеду и придём.
   Варя увела Валерию к себе на дачу и оставила ночевать. Наступило воскресенье, они весь день прождали Климовых, но те так и не появились. Уже к вечеру Варя пошла провожать её к автобусу, зашли на дачу где оставили супругов. Хотя было еще совсем светло, свет в окне горел, но на стук ни кто не отвечал. Дверь оказалась не запертой, и они вошли, застыв на пороге прихожей в изумлении. Володя Климов сидел на полу привязанный обеими руками к опорной прожилине лестницы на мансарду. На лбу ярко синела свежая наколка - Сука. Склонив голову, он на девушек даже не посмотрел.
   - Это Настя с тобой такое проделала? - ахнули те по очереди.
   - Вначале, я ей поставил сучье тавро внизу живота. А когда освободил, после того как наколка закрепилась, она ударила меня бутылкой по голове. Очнулся вот в этом состоянии, лоб зудит. Она  что, прямо на нём мне наколку отпечатала?
   - Да...
   Ему было холодно, он был в майке и трусах и еле сдерживал дрожь. Варя набросила на него  покрывало и сходила на кухню, вернулась с ножом и освободила его от пут. Ни слова не говоря, Володя завёрнулся в одеяло, забрал приспособление для наколки из связанного пучка игл и залез на мансарду, затих там...
   Варя попросила Золушку остаться с нею ночевать здесь же на даче, Климова нельзя было оставлять одного. И та согласилась. Они только сходили в сторожку дачного посёлка и позвонили маме. Вернувшись, Варя попыталась говорить с Володей, но тот истерично выкрикнул, чтобы от него отстали. Она повторила ещё несколько раз такую попытку, но опять Володя лишь накричал на неё. Был уже поздний вечер, они легли спать вдвоём на диване, как на вокзале, не раздеваясь.
   Все в этой не по-больничному строгой и серой палате  были коротко острижены и одеты в серые халаты на застиранном белом исподнем. Худой сорокалетний мужчина с тёмным, распаханным частым похмельем лицом, расхаживал по узкому меж коечному проходу, заложив за спину руки, изображая крутого зека. Трое лежали в постелях, ещё один стоял истуканом, уставившись в тёмное от ночи зарешеченное окно. Оно было не тюремным, тюремные окна забраны жалюзи и из них ничего не увидишь. Толстый мальчишка с идиотским лицом сидел на постели. Палата была большой на шесть коек. Шагавший увидел, что новенький очнулся и спросил, наклонившись к нему:
   - Откель будешь, землячок?
   Но тот сам спросил слабым голосом. - Где я, в каком городе?
   Блатной подскочил, вскрикнув. - Вот это прикол, в натуре! В Туле.
   - В Туле, - протянул удивленно парень с остриженной под машинку головой и бородой.
   Это было для него новостью.
   - Точняк, Тула! Рупь за сто говорю. Тебя что, валенком били, в который кирпич положили?
   - Малешко вроде досталось.
   - Что-то натворил или с понта на шизика закосил?
   - Подвиг совершил, - снова с натугой проговорил новенький. - Правда, давно. Теперь вот только его мне припомнили.
   Сопалатники переглянулись, даже шустрый мужик не нашелся, что сказать. Новенький снова спросил:
   - А где я, в доме ха-ха?
   - Ах-ха!
   - А что не смеётесь?
   - Тут такие лепилы-доктора, такого  дадут тебе отходняка! На всю жизнь как смеяться забудешь.
   - А который сейчас месяц?
   - Октябрь уж наступил. Опять зима. Верёвки!
   Новенький захлопал глазами, пытаясь что-то понять. Мужик участливо спросил:
   - Так и не вспомнил, как тебя звать?
   - Тузик, - неуверенно проговорил новенький. - А может Спартак. Или Чекист.
   - Да сколько у тебя кликух? В натуре!
   - Погоди, может, вспомню ещё?
   Мужик снова подскочил. - Я фуею, мать моя женщина! В натуре, кино американское.
   - Русский сюжет. И ни какого балдежа в нём нет.
   Толстый идиот спросил, не меняя позы, он полулежал на койке.
   - А как ты хочешь называться?
   - Я хочу  гулять по белу свету.
   Блатной показал на копошившегося в постели парнишку. - Этот уже нагулялся, без вшей жить не может.
   Бродяга глянул на них и ещё истеричнее зашарил руками в постели. - Нет, они меня с ума сведут. Что ни делаю, никак не уйдут.
   Идиот признался. - А я люблю на диванчике полёживать и  боевики смотреть.
   - А я - водку пить, - хохотнул мужик.
   - Косячок,  хотя бы один на всех зашмалить, - вымолвил, не оборачиваясь, стоявший у окна.
   Послышался стук открываемого запора, и все быстро нырнули в постели, стали старательно изображать сон. Дверь распахнулась, за спиной уже не молодой медички  маячила мрачная фигура плотного санитара.
   - Мальчики, почему не спим?
   Мальчики засопели ещё громче. Только Тузик-Спартак-Чекист не поменял положения тела и не закрывал глаз. Медсестра подошла к нему со шприцем в руке. Он спросил:
   - Как я попал к вам?
   Женщина приятно удивилась. - О! И мы пошли на поправку.
   Он снова спросил. - Как я к вам попал?
   - Вас, Замятин, два дня назад на скорой помощи после облавы из нелегального борделя привезли. 
   - Вам и имя моё сказали?
   - Замятин Геннадий Гаврилович. При вас имеется удостоверение инвалида второй группы.
   - А, - только и протянул он.
   - Мы уже отправили запрос в город, где вы поставлены на учёт, как инвалид. Родственники у вас есть?
   - Должны быть, - он прикрыл глаза.
   - Завтра вы сможете отвечать на вопросы следователя?
   - Не смогу. Я даже не помню, как попал в притон.
   - Хорошо, я утром позвоню следователю, может он откажется от допроса.
   Медсестра сделала ему укол и отступила от кровати, обвела взглядом притихшую палату и спросила с угрозой.
   - Кого там бессонница мучает? Мне не долго сделать укол.
   Никто не ответил.
   - Увижу, кто встанет, буду лечить, - многозначительно пообещала медсестра и снова обратилась к Замятину.
   -Замятин, не надо угнетать себя тяжкими воспоминаниями. Лучше сразу признаться чего натворил.
   - Ничего я не натворил. Чтобы совершить преступление нужно иметь здоровье. А у меня и этого нет
   Медсестра ещё некоторое время смотрела на него, но ничего больше не сказала и вышла. Несколько раз стукнул запор, и всё стихло. Напуганные больные уже не поднимались и не заговаривали, только иногда ворочались в постелях. И к Тузику-Спартаку начала возвращаться память. Всплыло лицо Валерии. - Вы - трава на асфальте, а мы - розочки на снегу.
   Потом Анжелы - Дюймовочки. - Ребёнка я продала ещё на корню, в чреве.
   Зазвучал и его слабый голос. - Я за тебя на подвиг пошёл. А ты, ладно меня, даже ребёнка своего продала.
   И опять истеричный визг Дюймовочки уже там, в притоне. - Не хочу бабой быть - нищету плодить. Лучше блядовать, чем горб за деревянные ломать.
   Он унёсся в ещё не далёкие воспоминания....
   (отрывок из повести "И весной опадают листья)
   Геннадий Замятин, мёрз слегка, лёжа на возвышении вроде китайского канна почти во всю камеру предварительного заключения. Молодой парень спал, посапывая, мужчина рядом с ним так же часто ворочался, переживая арест. Случайно встретившись взглядом, он спросил Геннадия.
   - Чего натворил?
   - Подвиг совершил.
   Мужчина принял его за "мастёвого" и поспешно отвернулся. Но Геннадий сказал это без издёвки. Он на самом деле поддержал униженную и оскорблённую девушку...
   ...В колонии Замятин был не долго, вскоре был условно освобожден с обязательным отбыванием оставшегося срока наказания на стройках народного хозяйства. В просторечии - вышел "на химию". Тогда это применяли ко всем статьям до трёх лет, советская стройка остро нуждалась в дешёвой рабсиле.
   В тот день Гена переодевался в вагончике-бытовке, легко улыбаясь в предвкушении отдыха. Была суббота, два часа дня, можно было сходить... Но куда? Пока ему доступна только библиотека и бесплатные или дешевые выставки. Зарплата была не ахти какая, но уже можно кое-чего себе позволить. Как ни говори, а на "химии"
   можно было биться. Килька тоже рыба, а на зоне она деликатес. Сахар, хлеб и кашу, макароны на постном масле или маргарине ели они здесь досыта, забывая постоянно грызущее чувство голода. Как он сразу накинулся на сладкое! А ведь никогда не любил его. Этот жор у него уже проходил, тело снова наливалось, усохшими было, мускулами...
   Бригадники из числа химиков не торопились в опостылевшую общагу под милицейским надзором, забивая козла. Она и называлась Спецкомендатура, с проходной и постоянными шмонами, с металлическими решетками на окнах трех этажей. С пятого и четвертого этажей иногда и выбрасывали разоблаченных стукачей. На зоне был ещё какой-то порядок, здесь же сплошной беспредел...
   Шаркнула расхлябанная дверь. В бытовку вбежала миниатюрная девочка в черных гамашах и свитере до самого паха. Невозможно было поверить, что столь прелестное создание совершило преступление и отбывает срок наказания. Гена отвернулся от неё и стал одеваться быстрее. Девчонка это заметила и подскочила к нему, лапнула за красиво бугрившийся мышцами торс.
   - Прямо, минишварцнеггер. В натуре!
   Но он оттолкнул её. Девушка взбрыкнула игриво, как жеребенок.
   - Чекист, бля буду, не пизжу! Издаля от тебя приплываю!
   Но тот совсем повернулся к ней спиной, поспешно одеваясь. Ребята засмеялись.
   - Заюсило Дюймовочку, теперь не отстанет, пока ей палкенцию хорошую не всадишь.
   Она вновь подступила к Геннадию и теперь лапнула за ягодицы.
   - Чекист! Кайф подгоню за всю херню! Ум отъешь, язык проглотишь от удовольствия. На мне мужики за десять секунд, как кролики, приплывают.
   Теперь он шибанул её локтем со всей силой, она врезалась в перегородку тамбура. Охнула и зажмурилась от боли. Ребята блестели глазами, сдержанно посмеиваясь. И Дюймовочка набросилась на них.
   - Чего, козлы разблеялись? А ну, дергай отседа! Убираться буду.
   Её побаивались, и все тут же полезли из-за стола. Геннадий подхватил тёмную меховую куртку и шагнул в тамбур. Дюймовочка шмыгнула за ним и снова вцепилась уже сзади, прижимаясь лоном к его окаменевшим ягодицам.
   - Чекист! Тормознись. Бутылку возьму и хавки путёвой.
   Силу применять Гена не стал, пожалел, но высвободился из объятий. Глянул строго в млеющие перед ним светло карие глаза и вымолвил грубо:
   - Я свой не на помойке нашёл, чтобы совать его даже в красивую парашу.
   Рванув дверь на себя, вышел на заснеженную стройплощадку и направился к самодельным грубо сляпанным воротам из труб и уголка. В воротах его нагнали остальные и, весело перекликаясь, разошлись в разные стороны. В общежитии они должны были находиться с двадцати двух до шести часов утра, потому и не торопились туда. Почти полдня свободы. Вольные куда-то торопились, суетились, хватая голодными зверушками все, что можно было найти на скудных прилавках магазинов. Приближался Новый год. Но им, условникам, даже в праздники запрещалось пить. Грусть и какая-то непреходящая тоска не покидали Геннадия, хотя он уже больше месяца имел относительную, но всё же свободу. Он стал баловаться стихами. Не серьёзно, по настроению. И не лирические. Сердце всё больше и больше отдалялось от любви.
   - Свобода чаще к нам приходит во время выпивки иль сна...
   Желанья бьются в паутине нервов, но чья-то подлость рвёт смысл дня.
   Не было свободы и тогда, когда он был на воле. Сейчас чувства цепенели от жажды мести, а тогда от безнадёжности помыслов в стране с глупеющим от покорности народом. И читать он перестал романтический дурман. От советских фильмов тошнило. С каким-то злорадным упоением он слушал вражеские голоса на их языке. Польская Солидарность вызывала зависть и презрение к собственному народу, продавшемуся за дешевый хлеб. В производственных коллективах распределяли ковры, холодильники, мебель. И они, как правило, доставались не честному работяге, а активисту-жополизу. А для кого-то и в магазинах было всё, с чёрного хода блатного сбыта. Не интеллигент, а продавец, кладовщик и снабженец стали самыми уважаемыми людьми в советском обществе.
   Он снова негромко продекламировал вслух:
   - Что толку всем давали нам советы, мне и тебе, и тем которых уже нету?
   Ни в славе, ни в позоре не ищи значенье - увековечено мгновенье.
   Все на одной доске почёта памяти - герои и палачи...
   То жизни нашей, от советской башни кирпичи.
   - Сам, что ли, сочиняешь? - раздался голос, как только он замолчал.
   Гена покосился на догнавшего его скуластого чернявого парня, это был его бригадник Ренат Курдюмов. Он был без шапки, в густой черной шевелюре поблескивали снежинки.
   - Само на ум приходит, - ответил Гена хмуро.
   - Давай, возьмём бутылёк, посидим, потолкуем в бытовке, - предложил Ренат.
   - Опять будешь ныть о справедливости.
   - О справедливом распределении результатов труда, - запальчиво воскликнул Курдюмов. - Неужели тебя не возмущает? Работаем наравне, а то и побольше вольняшек, но получаем в два раза меньше. Нам химикам надо
   отделяться от вольных и работать по отдельному наряду. У вольных рабочих четвертые и пятые разряды, а у нас вторые. А ведь кладку мы ведем такой же сложности
   Гена хмыкнул. - На то и рабы, чтобы советский плебс подкармливать.
   - В правах мы равны. Единственно, находимся под надзором милиции и запрещено выезжать за пределы города.
   - Советские законы писаны не для исполнения, а для чтения. Для показа западной демократии.
   - Так и будем безропотно горбатиться?
   - Ну, да. До конца срока. Нас сюда пригнали не деньги зарабатывать, а исправляться, - продолжал мрачно иронизировать Геннадий, немного забавляясь запальчивости татарина. И тот замолчал. Гена ему не очень верил. Обычно, мусульмане не лезут на рожон, предпочитая добиваться своего лестью или подкупом. Или этот тоже был "честным советским человеком"? Но таких он опасался ещё больше. Теперь Замятин мало доверял и честным людям, жизнь ломала и самых непоколебимых, особенно здесь он старался не заводить друзей. Он продекламировал особенно мрачно:
   - Сигналы бедствия никто не принимает, когда начальник не дрова, а судьбы нам ломает.
   Отбор бездарностей в руководители по-прежнему в ходу.
   Все во взаимных интересах. Только с правдой не в ладу...
   Мечта - союз свободной жизни и труда. Идём толпою битою дорогой в Никуда.
   Ренат воскликнул, когда он замолчал. - Мне сказали, ты не уголовник. За права рабочих боролся.
   - Да на общую трусость напоролся, - мрачно хмыкнул Замятин. - Всё равно по-нашему не будет, понял еще во времена Сталина наш уже не великий народ и уже не ссыт против ветра. Разуверился я, Курдюмов, в советском пролетарии. Как это ни парадоксально, но теперь мне ближе уголовники. У тех хоть какой-то кодекс чести имеется. Живут пусть и по жестоким, но правилам. А мужик? Да и не мужик это, а крыса советская. Пролетарий мужика во время сталинских чисток пригегемонил. Потом Великая та война повыбивала предпоследних. А последних мужиков спаивают сейчас борьбой с пьянством.
   Курдюмов схватил его за руку и попросил, умоляюще глядя на него своими немного узковатыми черными и блестящими глазами. - Гена! Ну, давай поторчим. Поговорим. Что в общаге делать? У меня знакомый грузчик в винном магазине. В очереди за водкой толкаться не будем.
   - Но у меня денег только на еду до получки.
   Ренат нетерпеливо вскрикнул. - Да есть у меня. Есть. Я, думаешь, из-за денег возмущаюсь? Родители мои татары. А татары у нас в Союзе бедно не живут.
   Геннадий промолчал. Ренат напомнил. - Подошли к магазину.
   И он пошёл за ним к большой толпе перед дверью с вывеской "Вино".
   Обратно на стройплощадку пришлось лезть через дырку в заборе. Сторож уже закрыл решетчатые ворота. Второй смены не было, да и работой они не были полностью загружены, не хватало стройматериалов. Они прошли к своему вагончику, окно светилось, значит, он был уже занят.
   - Кому успел дядь Миша сдать нашу бытовку? - вымолвил Ренат.
   - Как сдать?
   - Наши девки подрабатывают после работы, водят сюда неприхотливых клиентов за трояк. Нашей зарплаты только на скромную жратву хватает. А им ещё и одеваться надо. Это мы можем
   и в задрипанной куртке, да стоптанных башмаках проходить.
   Однако в вагончике было тихо, Замятин предположил:
   - Анжелка наверное ещё не убралась в нашей бытовке.
   Ренат ухмыльнулся. - А может, она там, в натуре, от тебя издаля приплывает? Ты смотри, Чекист, не очень то с ней груби. Она с деловыми крутится. А те с начальством связаны, не только девочек им поставляют, но и другие дела по отъёму денег у нас, химиков, вместе с ними проворачивают
   - Докатились до зечек наши начальники?
   - А что? Дёшево и сердито. Чуть возбухнет и - пошла на зону, падла заключенная.
   Замятин открыл дверь и вошёл в помещение, оцепенев на мгновенье. Дюймовочка стояла одной ногой на столе, другой на спинке стула с петлёй на шее. Но оттолкнуться от стола не решалась. Геннадий
   быстро пришёл в себя и хмыкнул иронично:
   - Погоди вешаться. Давай вначале выпьем. Всё веселее будет умереть.
   От неожиданности девушка едва не потеряла равновесие, и Гена схватил её за бедра. Она сняла с шеи петлю и завозилась отчаянно:
   - Пусти, брезгливый! Зачухаешься.
   Ренат уже стоял в дверях. Геннадий посадил Анжелу на широкий ларь для инструмента у стены. Шмыгнув по крашеным доскам обтянутой гамашами попкой, забилась в угол, поглядывала на него рассерженным зверьком. Курдюмов подошёл к столу, положив на него сумку, и снова отступил к двери.
   - Да, Чекист, тут такоё дело, побудь с ней. Потом поговорим.
   Он ушёл. Геннадий выложил из сумки непритязательную закуску и открыл бутылку водки. Налил в гранёный стакан и поднес Дюймовочке.
   - Выпей. Тебе надо расслабиться.
   Стакан она взяла, но фыркнула. - Чудной! Авторитет вроде да ещё инженер, а горбатишься, как мужик.
   - Здесь, Анжела, не зона. И не Яшкин бардак. Кончай по-фене ботать.
   Дюймовочка легко выпила мужскую дозу водки и, протянув ему стакан, попросила воды запить. Он налил воды из-под крана бачка в алюминиевую кружку и подал. Потом Геннадий машинально ополоснул стакан под краном. Анжела покраснела и вымолвила угрюмо:
   - Ты не думай, я как американка, два раза в день душ принимаю. И как отсосу сразу зубы чищу.
   Гена поморщился, и она это поняла по-своему, спросила угрюмо. - Тоже только вафлю будешь давать?
   Он и вовсе поперхнулся и едва осилил водку. Зачерпнул через верх бачка воду и запил. По-фене "взять вафлю" означает сосать мужской член. Он её знал немного, это была сокурсница и подруга
   Алевтины Антиповой, которая и свела было их, когда с Андреем в любовь играла. Но Гена тогда просто
   шарахнулся от чрезмерно раскованной в сексе балеринки, а теперь и вовсе шалел, видя как она изменилась.
   - Ты чо, в натуре диссидент лохнутый?
   Гена промолчал, доставая из кармана пачку Примы. Было жарко от самодельного обогревателя обложенного кирпичом, он снял куртку. Сел на стул, намереваясь закурить. Анжела пустили к нему по столу пачку Мальборо и изящную электронную зажигалку.
   - Теперь будешь курить такие. И вообще, только на тебя буду работать. Поговорю с деловыми, и тебя пристроят на работу - не бей лежачего.
   Геннадий буркнул, сдерживая раздражение. - Обойдусь, - и закурил свою сигарету.
   Дюймовочка снова поугрюмела. - Чудик ты какой-то. Я думала, таких, как ты, только в кино кажут. Ты что, в натуре, чекистом был? За что подсел?
   - За всё хорошее.
   - Извини. Об этом не спрашивают.
   Он промолчал, не открывая глаз, курил в затяг крепкую сигарету без фильтра. Анжела вдруг вымолвила:
   - Ты прав, я грязнее параши.
   Миниатюрной девочке с пухленькими, совсем детскими, губками невозможно было дать и семнадцать лет. Но он знал, ей уже двадцать один год, и зечка она была со стажем. Яшкин бордель был по соседству с дачей Чебыкиных. Вербицкого арестовали ещё в 83 году, вскоре и её арестовали.
   Он спросил. - А ты как залетела? За проституцию у нас пока ещё не судят.
   - В андроповскую чистку замели весь Яшкин кодляк, а я в институт уже поступила. Ну и стала подрабатывать в одиночку. Но не долго, Яшкины дружки опять меня зацепили. Пригрозили что сообщат в деканат. Ко всему, заставили ещё и быть наводчицей. Мужик приведет меня домой, я улучу момент и сниму на кусок мыла слепок ключа...
   Геннадий снова наполнил граненый стакан и подал его Анжеле. Она выпила и замерла в стыдливой тоске.
   - Поначалу приятно было и весело. Не блядовала я, а баловалась, играла, озорничала. Мужики, что проститутками пользуются, все жлобы и скоты, таких не стыдно щипать. Только уже потом поняла, что и сама стала...Ладно там, блядь. Такая же волчица в волчьей стае...
   - Ладно, Жема, не надо об этом.
   Его вдруг окатило такое чувство жалости к этому нежному и беспомощному созданию! Прошлая её жизнь просто не воспринималась. Не укладывалась в сознании. Ну, обписалась маленькая девочка при всех и сейчас остро переживает свой конфуз. Но в мыслях билось - нельзя. Нельзя жалеть таких. Он уже жалел, прощал. И ни чего хорошего из этого не получалось. Такие только в кино и книгах, по воле авторов исправляются...
   Но руки непроизвольно потянулись к ней. С протяжным стоном Анжела кинулась ему на грудь, и они слились в продолжительном поцелуе. Руки сами раздевали и себя и её. Её ручки заблуждали по его телу. Нашли, опростали чресла от одежды, и нежные губки присосалась к головке члена, тут же опрокинув его в неимоверно
   острый и болезненно бурный оргазм. От длительного воздержания он даже почувствовал тянущую пустоту в чреслах...
   Она отстранилась от него, довольная, что сделала ему удовольствие и легла на бок, откинув ножку. И ему приятно было смотреть на изящную линию бедер, заманчивую припухлость половых губ и нежные складочки в паху, очерчивающие лоно. Расслабляющая усталость уходила, он стал снова ласкать её, с упоением
   припадая губами к очаровательной упругости живота и тугих грудок. Вошёл в неё, ощутив упругую девичью тесноту не рожавшего лона. Теперь он долго смаковал утонченные ласки и разрядился уже более спокойным, но таким же упоительно захватывающим удовлетворением. А Анжела вдруг закричала тяжело раненым зверем,
   и разрыдалась, намертво прилипнув к нему.
   - Не хочу больше ни с кем долбаться. Не хочу, не хочу...
   И замолчала на долго, потом простонала. - Не могу я уйти из кодлы. Меня просто уничтожат.
   - Со мной тебя никто не тронет. Это я обещаю. Но они могут по- другому отомстить.
   - Знаю, тут же цинканут начальству и меня переведут в бригаду. Бросят на лопату.
   - Да, работа у нас не женская. Ты таскала кирпич и бетонные блоки?
   Она ничего не сказала, только ещё теснее прижалась к нему и расстроено вздохнула. Долго они так лежали. Анжела несколько раз повторила. - Что делать? Что делать?
   Но Геннадий молчал. Он не знал, что ей посоветовать. Да и не верил в её благие намерения. Даже в преданной ему по-мусульмански Рае ошибся...
   Через месяц, как он пришёл на зону, родители добились длительного свидания с ним и привели с собой Раю. Отец и мать ждали его в коридоре гостиницы, когда он вошёл. Мама, первая учительница моя по виду, заплакала, увидев его такого худого и бледного, и долго не могла оторваться от своего единственного сыночка. Отца болезнь совсем источила, цвет лица был землистым. Гена понял, что видит отца последний раз. Сердце щемило от жалости к несгибаемому коммунисту и заслуженному чекисту сталинских времен, неожиданно ставшим после отставки популярным профессором среди институтской молодёжи города.
   - Ничего, сынок. Ничего, - проговорил отец, когда мать наконец- то оторвалась от него. - Мы - советские люди.
   - Папа, да хватит тебе. Какие мы советские люди? И кто они такие?
   - Да, да. Это я так по привычке. Кроме Российской федерации, да Украины с Белоруссией нигде советской властью и не пахнет. Мы одни такие, пахали бескорыстно для братства народов, а те на базарах и в снабжении царство не труда, а хамство растащиловки для себя создавали.
   Гаврила Степанович явно заговаривался. И удержать его от словоизлияний было трудно. Мать заохала.
   - Гава! Гава! Опять ты за своё.
   Гена обнял отца и глухо произнёс. - Держись папа.
   - Не за кого держаться? Была надежда на Андропова. Но поздновато он добился власти. Не старость и болезни, бюрократия его в гроб уложила. Давно у нас уже своя мафия, похлещи сицилианской. В России всё масштабнее. Куда им до нас? И разваливаться снова будем, потрясая себя до основанья. А затем снова построим чудо какое-нибудь безобразное. Против себя же.
   Таисия Геннадьевна вцепилась в него. - Гава! Ты же обещал. Обещал не заводиться.
   - Да. Да, Тая! Молчу. Пойдем. Мы пойдем. Не будем вам мешать. Миритесь. Надо, сынок, помириться с женой. Ради сына своего помирись. Живи. Мы пойдем с мамой. Завтра придём, Гаврика приведём. Посмотришь на сына. Большенький уже и здоровенький. Бегает и болтает вовсю...
   Тяжело шаркая ногами, он двинулся к выходу, мать пошла с ним, часто оглядываясь и роняя слезы с увядших щёк. А ведь они были ещё не стары. Отцу только что исполнилось шестьдесят лет. Маме не было и пятидесяти. Вздохнув, Геннадий пошёл к своему номеру. По коридору гостиницы уже шныряли женщины осторожными мышками. Из-за тонких перегородок слышалось осторожное шушуканье. Кто-то натужно рыгал в туалете. Желудок советского зека с трудом переваривал хорошую пищу.
   Рая почему-то дико засмущалась, когда Гена вошел в комнату, и низко опустила голову, полыхая щеками. Она сидела на постели в халате с открытыми ногами и грудью без лифчика. Гена не стал много говорить, присел рядом и поцеловал её, потом сбросил с себя бесформенные зековские штаны и мягко запрокинул её в постель, потянул трусы с её мощных бедёр...
   - Она у меня бритая, - неожиданно вымолвила Рая мрачно и зажмурилась, продолжая краснеть.
   Он ласково потрепал бритую припухлость лона. - Хочешь ещё больше мне понравиться?
   - Только что аборт сделала.
   Он отстранился и хмыкнул. - Брачная ночь значит отменяется.
   - Я его сразу выгнула, как получила письмо.
   - Ну и хорошо, ну и ладно.
   Она так и сказала - выгнула, коверкая по-деревенски слова. Он отошёл к столу, оглядев его хмуро.
   - Компот в литровой банке подкрашенная водка, - сказала она, оставаясь лежать всё в той же позе в полуспущенных трусах.
   И он выпил прямо из банки. Хорошо выпил. Потом долго жевал колбасу, остро ощущая вкус хорошей пищи. Но гаденькое чувство потревоженного мужского тщеславия заливало душу. Он сам бросил её. Сбежал от неё. За что ревновать? Но ревность всё равно ела.
   Гена глянул на неё. Рая уже сняла трусы и лежала в позе для соития, развалив полные ляжки, и продолжала лить слёзы. Чувство было мерзким. Ему очень хотелось унизить её. Отодрать с насилием, как последнюю шлюху.
   - Со мной сходишься только ради Гаврика?
   - Не только.
   - А что тогда не е... меня?
   Так и сказала матом с деревенской простотой. Его немного покоробило от такой прямодушности.
   - Но тебе же будет больно после аборта.
   - Ой же, пожалел бабу. Да у нас как у кошек моментом всё заживает.
   Рая засияла сквозь слезы и протянула к нему и руки, и ноги, широко распахивая двустороннее объятие. И он ухнул, как в омут, и тут же вынырнул, тяжело дыша, испытав настоящий и болезненный взрыв после длительного воздержания. А она ласкала, всё ласкала и ласкала его. Нежно и умело, снова поднимая желание, сама вошла в него...
   И он снова задрожал, но теперь от упоительного наслаждения и открыл глаза. Перед ним уже была Анжела.
   Он откинулся на спину и уставился в потолок, Дюймовочка приткнулась к нему расслабленная и растроганная и снова вымолвила.
   - Не хочу я ни с кем. Не хочу.
   Гена молча приобнял её одной рукой, Рая клялась, что никакого удовольствия не чувствовала от того. Но через несколько месяцев неизвестный доброжелатель передал ему скопированный на "Эре", они были в каждом конструкторском бюро, акт о нарушении составленный Зелёным патрулём. Попросту, Рая находилась с
   владельцем в его машине, которая находилась в зоне отдыха. И копия квитанции штрафа.
   Рая и не отпиралась на следующем свидании, взвыла лишь. - Баба я! Баба. У тебя вон сколько их было...
   * * *
   Зековская фанаберия быстро слетала с Анжелы, как ненужная шелуха. Любви своей она так и не смогла скрыть и отказалась заниматься проституцией. Наказание не замедлило ждать. Её перевели подсобницей в бригаду, она стала подносить раствор и кирпич каменщикам. Так учат строптивых девочек похотливые дяди. Уже через месяц Анжела стала ломаться, часто хныкала, показывая грубевшие от мозолей ладошки.
   - Гена, корявой бабой становлюсь, поясница с трудом разгибается. Я тебе уже и подмахивать азартно не могу.
   Она часто плакала с ним наедине. - Меня добивают и скоро отправят возвратом на зону.
   Он чувствовал себя виноватым и мрачнел, едва сдерживая ярость на творимый по отношению к ним, беспредел. К травле подключили и ментов, в общежитии от них тоже не было покою...
   А Ренат Курдюмов таки добился своего. Химики отделились от вольных и стали работать по отдельному наряду. Но и тут назревали события. Звенья каменщиков оставались зависимыми, хотя и работали на разных захватках. Балки и плиты перекрытия надо было укладывать вместе, одновременно подогнав стены под отметку этажа. Похмельные понедельники, да и в такие дни вольные каменщики частенько закладывали за воротник, стали быстро сказываться на результатах работы. А условники не пили, за ними был жесткий контроль и, конечно же, звено вольных стало отставать, заставляя их помогать себе. И химики тоже стали
   сачковать, приноравливаясь к их темпу. В итоге общая производительность резко упала. Забегал прораб, часто названивая в контору, и Машка - бригадир стала орать, требуя воссоединения. Приезжали даже представители постройкома. Но химики уперлись, и соединяться отказались.
   В тот день Машки не было долго с самого утра. Поднялась она на леса часа за полтора до обеда. Толстая, краснорожая бабища в замазанной ватной куртке перетянутой вместо пояса электрическим шнуром и замотанная платками пошла специально вдоль захватки химиков, громко ворча. - Тут ещё кто-то не понимает. Тут ещё кто-то считает себя прямо не знамо кем...
   Ренат обратился, было к ней. - Марь Иванна! О чем ты?
   Та и вовсе заорала. - Ты, падла заключенная, на зону захотел? Уйдёшь вместе со своим подстрекателем и его шалашовкой.
   Курдюмов возмутился. - А при чём тут Замятин и Диева? Они в наши разборки не впрягались.
   - Все будете при том. Начальник управления так и сказал, место правдоискателям в тюрьме. Ишь ты, вольными себя почувствовали, хари уголовные. Получите вы вольную с возвратом на зону.
   От злости она сорвалась на самый похабный мат. - Козлы! Жопошники-пидарасы. Вафлерши, во все дыхательные и пихательные, долбанные! Полбригады возвратом отправим, но порядок наведём. От вольного звена подбежала к ней такая же полная, но немного милее лицом женщина.
   - Маша! Маша! Ну, зачем ты так? Погоди, я по-хорошему им объясню.
   Курдюмов хмыкнул. - Кнут ушёл, пряник пришёл.
   И эта женщина осердилась, топнула валенком и выматерилась. - Ну и ху... с вами, если по-хорошему не хотите! Я хотела, чтоб вам с Замятиным дали последнее предупреждение. А теперь пойдете в штрафную бригаду, мусор гонять за шестьдесят рублей.
   Она ушла к своему звену. Химики напряженно молчали, продолжая работать, вольные же побросали работу и
   собрались вокруг Машки, что-то оживлённо обсуждая. Поглядывали со злорадством на химиков.
   Кто-то из условников вымолвил мрачно. - Не, мужики, добром это не кончиться. Всё равно по-нашему не
   будет.
   Курдюмов воскликнул нервно. - В джунглях за жратву дерутся. Не можешь сам себе пищу добыть, значит, других будешь кормить.
   - Знамо дело, только в тюряге бесплатно пайку дают. И то, если лохом будешь - отберут
   - Кому чо, кому ни чо. Кому лом, кому лопата. Кому приз, кому расплата. Кто-то пашет, а кто-то жрёт, всяк по-своему живет.
   - Уйди в подполье, как еврей, стань как хитрый Одиссей. Уши воском залепи и на привязи живи.
   - Чекист! А ведь тебе, как и Курдюму, больше всех достанется, хотя ты и не лез в наши глупые разборки.
   Ренат возмутился. - Теперь это уже глупые разборки? Сами же меня завели. Стоять будем, как под Сталинградом - насмерть! На зону уйдем, но не станем больше на дядю горбатиться.
   - В курилке и по-пьяне мы все храбрые.
   - Ништяк! Нас ю-ют, а мы крепчаем.
   - Ладно, глохни задолбанные работяги долбанного Союза, - осердился и Геннадий. - Идите крепчать. Жопу подставлять.
   Никто больше ничего не сказал, снова повернулись к стене, стали укладывать кирпичи, изредка покрикивая.
   - Инга, раствору! Люси, кирпичи подноси!
   Девушки хотя и не такие миниатюрные, как Дюймовочка, тяжело дышали. Одна из них произнесла плаксиво.
   - Давай перекурим, раствор кончается. Опять вольняшки заставят свой раствор вырабатывать.
   - Перекур! - распорядился Курдюмов и положил мастерок на стену.
   Первым пошёл к панельной торцовой стене в затишек от ветра, присел на стопку деревянных поддонов. Остальные присоединились к нему и дружно закурили, исподтишка посматривая на работающих вольных каменщиков. Мужчины выглядели ещё более-менее нормально, они не так кутались, как бабы. Те же выглядели одна безобразнее другой. И без того полные и краснолицые, в массе напяленной на себя одежды, они были похожи на злых чебурашек или бродяжек из кино о дореволюционной жизни. Зато они не так мерзли, как следившие за собой условницы. Да и девушки эти, как правило, были не из рабочей среды, служащие, продавщички, спекулянтки или проститутки. Без работы они вскоре стали дрожать от холода и жаться к парням, позволяя ради тепла лапать себя. Посмеивались невесело. Сами хватали за причинные места нахальничающих обогревателей. Только Анжела спокойно сидела на коленях Геннадия, прижавшись к нему спиной. Курили они одну сигарету с фильтром по очереди. И на них, особенно девушки, поглядывали с завистью. Одна из условниц оттолкнула парня и отошла к стене, стала смотреть вдаль. Дюймовочка не спускала глаз с неуклюже передвигавшихся вольных баб, потерянно ахнула, увидав в них свою судьбу.
   - Лучше повеситься, чем выглядеть такой абракадаброй.
   - Да у какого мужика на такую встанет? - поддержали её.
   Ребята засмеялись. - После литры некрасивых баб не бывает.
   - Вот именно! Что надо мужику? Гранёный стаканище водки в горло влить и бабе палкенцию вбить. А ежели ещё и захавать мяска, можно с ней и побаловаться слегка.
   Кто-то крикнул девушке у стены, они строили цех на окраине города, за бетонным забором завода мчал пассажирский поезд.
   - Что ты жадно глядишь на дорогу?
   Но та не ответила и даже не шелохнулась, только вздохнула громко. Одна из девушек резко вскрикнула:
   - Харэ! Продержусь до весны и сбегу.
   - Дальше зоны не убежишь.
   - Там у нас хотя бы женский труд, а не эта пахота лошадиная.
   И Дюймовочка хныкнула. - Корягами, бабами корявыми становимся.
   - Да лучше быть проституткой, чем ломаться на такой работе.
   Анжела вымолвила с угрюмой безысходностью. - Любовь в нищете всегда зла, даже если любишь и не козла.
   Гена почувствовал, как она напряглась, и невольно сильнее сжал её в объятиях. А Машка-бригдир в покое их не оставляла. Опять шлёпала в огромных валенках вдоль фронта работ, заглядывая в ящики для раствора. По мере приближения, химики затихали, даже, кажется, и дышать стали тише. Бунтарский пыл условников угасал.
   Краснорожая бабища, наконец, подбрела к ним, и сипло выкрикнула:
   - На зоне так бы не сидели.
   - Мы не на зоне, - ответил Курдюмов.
   - Вас на заработки сюда пригнали или исправляться?
   - Мы под надзором милиции. А в остальном у нас такие же права.
   Машка ощерилась, выставившись перед ним, и захлопала себе по паху руками. - Вот хер тебе в грызло, а не права, курвёнок ты узкоплёнчатый.
   Курдюмов возмутился. - Нет, ты что издеваешься? Полную безнаказанность почувствовала?
   - Ты уже договорился у меня. Я тебя не то, что накажу - такое покажу! Мало не покажется.
   - Потом покажешь, а сейчас отстань от нас.
   - У вас раствора на двадцать минут работы осталось, вот вы и прохлаждаетесь. А ну, давай на нашу захватку, наш раствор надо вырабатывать.
   - Нашли крепостных, - забурчали химики, но стали подниматься.
   - Так бы работали, как лаетесь.
   - Что, тоже хотите с этими баламутами на зону уйти? Здесь вам, шакалам, сто рублей мало, в лагере десятка в месяц на отоварку за счастье покажется.
   - Сказала же, их в штрафную бригаду переводят.
   - Это пока.
   Анжела возмутилась. - Что ты всё время обзываешься? На себя посмотри, баба Яга в тыщу раз приятнее выглядит.
   Машка заревела в ярости. - Поганка! Жопошница! Вафлёрша!
   Анжела вскочила с колен Геннадия. - А тебе и вафлю никто не даст, образине уродливой. Стоять рядом с тобой тошно не то что ебать.
   Машка еще пуще взревела, и кинулась на неё под общий хохот. Но Дюймовочка увернулась и толкнула её. Шнур на куртке лопнул, баба кувыркнулась и упала на настил. Все её подвязки развязались, она запуталась в тряпье, хрипя и рыча безобразным животным.
   Смеялись все, даже вольные. К ней подбежали две женщины и, с трудом подняв на ноги, повели к себе. Машка продолжала орать.
   - Эта проблядина кидаться на меня ещё будет! Всё, хватит с ней цацкаться. Не на возврат, я её на новый срок раскручу. Оскорбление действием при исполнении. Все подтвердят!
   - Машка, кончай, - пытались её урезонить. - Химики то видели, что ты сама на неё кинулась.
   - Вы подтвердите, что она ударила меня. А химиков никто и слушать не будет.
   Анжела вымолвила мрачно. - Это всё, Гена! Загребут меня с первым же этапом.
   - Да, Машка своего добьётся.
   - На зоне такой борзости не встретишь. А эта, сука, глаза заморозила, и прёт на всех, как танк.
   - На зоне хоть какой-то, а порядок.
   Анжела замерла в шоке. Химики расходились, только Замятин и Ренат остались сидеть на поддонах.
   Там уже распоряжались. - Ганькин и Свиридов к Иноземцевой становитесь. Хватит, сопли жевать! Семочкин иди к Пыжикову, а вы, шалавы, освобождайте поддоны.
   Дюймовочка затормошила Замятина. - Гена, а ты что?
   Он тиснул её. - Надо попрощаться с тобой горячо.
   - Не надо, Гена. Не надо. Вы с Ренатом, может, ещё продержитесь.
   Он ещё крепче обнял её. - Перед смертью не надышишься.
   - Не надо со мной прощаться. Не надо.
   - Надо, Жема. Надо. Ты того стоишь.
   Помбригадира услышала их разговор и фыркнула язвительно. - Оценил прости-господи. Да за таких вечером у любого кафе больше трояка не дают.
   Замятин вскричал зло, поднимаясь. - За таких на подвиг идут! А таким, как ты, мужики морды бьют.
   - Нас хоть и бьют, а твою во все дыхательные и пихательные дерут.
   Женщина отступила подальше к мужикам и уже оттуда крикнула. - Мало вас на зоне голодом морят.
   - Жралы вы и Сралы вонючие! - закричала и Анжела.
   - Скот вы дрессированный, а ни какой не рабочий класс. Приказал вам начальник - фас! Вы и накинулись на нас трусливой собачьей стаей.
   Гена обнял её крепче и понёс к сходням. Ренат всё ещё сидел в мрачном раздумье.
   - Гена! Останься. У тебя может всё обойдется, - захныкала Анжела. - Боюсь я за тебя, Гена. Боюсь.
   - В тюрьме не страшно, страшно тут делить с подонками и праздники и труд.
   Никто не работал, их слушали и смотрели как кадры кино. Они уходили на подвиг. Подвиг свободы духа. Уходил с ними и Ренат Курдюмов. - Я на войне, в Афгане, не боялся. А тут какая-то мразь мне будет права качать.
   Геннадий нёс Дюймовочку с некоторой торжественностью. Ренат продолжал говорить о наболевшем:
   - На зоне хоть дикий, но порядок. А здесь на воле крысы хозяйничают. Все основы человечности изгрызли и испохабили. Одни крысы, только крысы могут жить в этой крысятной стране
   - Не достанут они меня! - закричала вдруг Анжела, снова преображаясь в Дюймовочку.
   - Вот, ху... вам в грызло! Забеременела я! Забеременела. И на зоне не буду горбатиться.
   Все разом вздохнули, когда головы уходивших исчезли внизу под настилом подмостей. И долго молчали, задумавшись...
   Геннадий тяжело вздохнул. Как не убегал он от прошлого, оно всегда его догоняло. Все его подружки оказывались почему-то потаскушками. И Валерия такой же будет. Уже была, с ним на пару месяцев лишь остановилась. Хорошо хоть её он не потерял, развела жизнь, легко и безболезненно, оставив только приятные воспоминания.
   - Мы - трава на асфальте, они розочки на снегу. Эту жизнь я ни как не пойму, - начинались у него снова завихрения в мозгу от расслабляющего укола.
   Он зашептал угасающим голосом. - Эту жизнь я ни как не пойму. Не пойму. И ни как из неё не уйду. Не уйду. Не уйду. Стала жизнь без прикрас. Эта жизнь не для нас. Надо что-то решать. Надо что-то решать. Решение приходило на ум только одно. Оторваться! Совсем уйти из этой жизни...
   С тем он и впал в тяжёлое забытьё.
   Однако решать ему ничего не пришлось, следователь так и не явился с допросом, а через несколько дней за Геннадием приехала жена и забрала его из больницы. Ехать им было не далёко всего несколько часов, в другую область, думая, что он очень плох, Рая взяла билеты в мягкий вагон. Где он сейчас и смотрелся плевком на полу номенклатурного купе для двух пассажиров. Забирая билеты, проводница посмотрела на коротко и грубо остриженного и по лицу тоже бродягу в выцветшей штормовке и потёртых джинсах с лёгкой оторопью, а на пышнотелую пассажирку в вязаном платье с рельефной отделкой с участливым пониманием. Геннадий держался замкнуто и старался не смотреть на жену, они почти не говорили.
   - Больше шести часов пилить. Раздевайся, наказанье ты моё, - вымолвила она жалостливо и стала собирать на стол. Выставив вначале бутылку конька.
   - Я тебе не навязываюсь, - буркнул он.
   Снял куртку, оставшись в тёмном, обтягивающим торс свитере. Сел на лавку, пряча ноги, на разбитые, замызганные кроссовки и самому не хотелось смотреть. Вещей у него ни каких не было.
   Еда была отменная, колбасная ветчина, сыр, копчёная рыба и зелень с помидорами и две бутылочки пепси-колы. Рая наложила всего на пластмассовую тарелку и подвинула ему.
   - Ешь.
   Ломаться он не стал и начал жевать колбасу с хлебом.
   - А выпить тебе можно?
   - Нужно.
   Она разлила по стаканам коньяк, подвинула один ему. Он выпил молча и снова начал есть. К его удивлению, выпив, Рая вдруг стала, как бы, оправдываться.
   - Не могла я тебя тогда в восемьдесят пятом из больницы забрать. Строились ещё. Отделку не закончили. И у мамки рак определили. Золотая рыбка меня и опередила. Я же приходила за тобой. Но ты сам отверг меня.
   - Зачем я тебе? - спросил он угрюмо.
   Запив пепси-колой, Рая вдруг согласилась, будто он просил её об этом. - Ладно, живи у меня, не объешь.
   - Я пенсию получаю.
   - Ой уж, твоя пенсия. Ешь, давай. Изголодался, поди, на больничных харчах. У меня всегда сыт и одет будешь.
   Он снова спросил. - Зачем я тебе?
   - Дитё у нас. Бабка избаловала Гаврика в край, сладу нет. В школу с шести лет пошёл, уже в третьем классе и со всеми дерётся. Может, тебя слушаться будет?
   Ему захотелось как-то её осадить, он скривился. - И что вы во мне такого находите?
   - А кто ещё? Бродяжка если какая? Ну, тем ясно, пенсия твоя нужна пока не пропьёте.
   Геннадий замолчал и уставился в окно. Рая снова налила коньяку в стаканы, они выпили.
   - Ну, что молчишь?
   - Сказать нечего.
   Вагон монотонно покачивало, Рая смачно жевала и хрустела, с хлюпаньем пила пепси-колу и, вообще-то, не вызывала отвращения. Здоровая и румяная молодая бабёнка с рубенсовскими телесами. Трахнуть такую в кайф, даже полапать тугого мясца в удовольствие будет. Это сейчас щупанье девок как-то отошло, потому что нет у них там ничего. Гена непроизвольно вздохнул.
   Рая неожиданно вымолвила. - Ох, ты, болезный ты мой.
   Он отодвинулся от столика.
   - Хватит дуться. И не ревнуй, что тогда так по-глупому залетела. Баба же я. Опоили меня и воспользовались. Полюбовников домой не вожу. Понимаю, дитё у меня, к тому же, мальчишка. И тебе всегда дам, если хоть немножко на это самое ещё способен.
   Снисходительность жирующей самки задела Геннадия за живое, он кивнул на лавку.
   - Ложись, покажу какой я болезный.
   Рая ни чуть не оскорбилась, даже заулыбалась. - Ой, ой, раздухарился инвалид. Или, как Чапай, только грозишься всё Анке.
   - Я серьёзно.
   - У вас, мужиков, слово ебать совсем другой смысл имеет. Отругать или избить, но только не удовлетворить.
   - Я не мужик. И в инвалидности остаюсь мужчиной
   - Это да, - фыркнула она, задрала подол платья и стала снимать трусы без стеснения. - Баб ты не позоришь. Не хам. Эт, другому, возьмёшь в рот и, всё! Курва, значит, последняя.
   В запале от раздражения он спустил джинсы и неуклюже полез к ней на лавку, испытывая неприятный зуд от движений между лопаток. Рая широким жестом подтёрла промежности прокладкой и широко раскинула ноги, вымолвила снисходительно, схватив ладонью упругий член. - Ладно, уж... Больно-то не старайся, себе вначале справляй удовольствие. 
   Он на мгновенье опешил от такой животной простоты сношения. Живут же люди без волнующих тайн и всех этих проклятых вопросов. У него вдруг пропало желание, он оцепенел, теряясь, член  в её ладони стал обмякать...
   Но ею, видно, овладевало желание, Рая хныкнула. - Опять не то сказала, или не так подставилась? Какой он у тебя стеснительный. Ранимый, как шибко воспитанная девочка...
   Гена дёрнулся, пытаясь соскочить с неё, но она удержала.- Да не психуй! Погоди. Подниму его губками.
   И сила в ней была, прямо, мужская. Подхватив под ягодицы, затянула его себе на грудь и ласково засюсюкала. - Холёсенький ты мой. Как я по тебе соскучилась. Ммм, - стала смачно сосать помягчевший член.
   И он тут же снова возбудился, выдернул член изо рта и скользнул к промежностям. Она перехватила его рукой и, вправив во влагалище, поддала бёдрами.
   - Давай я сверху. Или дососу. Сказала же, больно-то не старайся. А то по первости, как бы чего...
   Но он старался. Да так! Вскоре она стала отзываться активно, застонала в приятной истоме.
   - Гена... А ты всё такой... Ой! Ой! Только с тобой кайф мне такой...
   Забесилась и вскоре устало обмякла, с протяжным прерывистым стоном ушла в чувственное наслаждение, оплетая его руками и ногами.
   - Погоди, Геночка. Щас я тебе... Отплачу. А может ещё как-нибудь тебе по другому сделать? Делай со мною, что хочешь. Да за кайф такой я тебя всего буду облизывать. Сама на руках буду носить.
   - Не надо! - неожиданно даже для себя озлился Геннадий и, разодрав объятия, соскользнул на пол, быстро натянул джинсы и стал застёгиваться.
   Рая потянулась к нему. - Геночка, но ты же не кончил.
   - Не хочу!
   Она привстала. - Но почему? Гена...
   Рая с трудом осознавала происходящее, кайф был сломан. Она долго ещё смотрела на него, но сытость плотская и половая брали своё, удовлетворение возвращало на землю.
   Она опустилась на лавку и зевнула. - Ну и ху с тобой! Загнёшься без меня псом бродячим.
   Гена не ответил, прилёг на лавку, отвернувшись к стенке. До того тошно ему стало! Он себя не понимал, не он, а поступки им руководили. Разум хотел примирения, но сердце отвращало, жить с животной скотиной не позволяло. Только в сказке принц счастлив с простодушной и необразованной Золушкой...
   Вагон мерно покачивало, ритмично постукивали колёса и, в конце концов, он задремал...
   Очнулся он от сильного толчка и лязга, Рая тоже привстала и, глянув по сторонам, вымолвила. - А, - и снова легла, поезд снова пошёл набирая скорость.
   Проводница стукнула в дверь. - Через полчаса вам выходить. Билеты будете забирать?
   Рая отозвалась. - Не надо, - и осталась лежать.
   Потом вздохнула. - Надо вставать.
   Геннадий сел на лавке.
   - Допивай коньяк.
   Он вылил из бутылки остатки коньяка в стакан и выпил, стал молча жевать закуску, Рая вскрикнула.
   - Какой-то ты всегда непонятный мне! Ну, что тебе ещё надо?
   - Женщину, а не животное.
   Она поняла по-своему. - Правильно бабы говорят, не бери в рот мужику, пока он сам тебя всю не оближет. Унижаешься ради любви и сразу - животная. Самка самца не облизывает, а только детёнышей своих.
   И даже процитировала Есенина. - Это её лижут в очередь кобели истекающую суку соком.
   - Животные и своих по крови не убивают, - хмыкнул он едко. - Однако человечными не становятся.
   О чём с ней было говорить? Забрав штормовку, Геннадий вышел в коридор и закурил. Уже рассвело, поезд сбавлял скорость и уже медленно полз, иногда и вовсе останавливаясь. Вскоре и Рая вышла из купе, прошла в туалет, заметив ему мимоходом.
   - К Вертуновке ни как подъехали.
   Тут поезд и вовсе остановился. Медленно проплыли освещённые фонарями станционные постройки. Дача его была здесь совсем рядом. И не раздумывая, Геннадий вышел в тамбур. Дверь открылась, спрыгнув на узкий перрон, он зашагал не оглядываясь к дачному посёлку.
   Уже совсем рассвело, когда Геннадий подошёл к своему дачному скворечнику довольно красиво обложенному кирпичом. На мансарде горел свет, но дверь веранды была закрыта изнутри и он стал стучать. Вскоре раздался глуховатый со сна женский голос.
   - Кто там?
   - Свои. Хозяин этого теремка пришёл.
   - Ой! Чекист, - дверь распахнулась, Варя Чебыкина, отступила внутрь веранды, лицо было расстроено.
   - Или тебя теперь Тузиком звать?
   - Зови как хочешь. Что случилось?
   - Совсем люди с ума посходили, такое тут с собой молодожёны, не знаешь ты их, сотворили...
   Неожиданно к Замятину вернулось хорошее настроение, он обнял Варю и поцеловал её в щёчку.
   - А ты с кем тут блудничаешь?
   - Чекист, да ты что?
   - Вылечила Солнышко?
   - Сбежала Дашка от меня через неделю, обокрав к тому же.
   - А тут что твориться?
   - Сказала же, супруги Климовы такое с собой сотворили.
   - Спартак, привет.
   Он отстранился от Вари и невольно дрогнул, Валерия стояла в дверном проёме, опираясь о косяк.
   - А ты что тут делаешь?
   - Тебя ловлю.
   Он нахмурился и глухо вымолвил. - Ну и зря.
   - Значит, не из-за эпилепсии ты пропал?
   - Можно сказать и так.
   - С проститутками балдёжнее торчать? - у неё всё как-то сжалось внутри от обиды, однако она встряхнулась и вымолвила как можно небрежнее. - А я уже женщина.
   - Может, прямо здесь и покажешь?
   Варя его одёрнула. - Спартак, не хами только, Золушка девчонка ещё совсем
   Спартак поднял взгляд на Варю. - Так что здесь творится?
   - Помнишь Анестезии, когда ты нам Солнышко во всей красе показал? Вначале муж заклеймил её сукой. Нанёс зековскую наколку внизу живота. Потом она выбрала момент, ударила его бутылкой по голове, связала, и поставила сучье тавро прямо на лбу и щеках и ушла.
   Спартак поморщился. - Идиоты!
   - Володя - офицер и очень переживает. Заперся с вечера на мансарде и не отвечает.
   И Валерия вдруг хныкнула. - Что она сучка с ним сделала? Как ему теперь? Как разбойник Хлопуша будет повязку на лице носить?
   Тут уж Спартак обеспокоился и полез по лестнице к люку мансарды. Стал громко стучать, но сверху ни звука. Тогда он стал дёргать и бить крышку люка. Долго возился и, наконец, та откинулась. Он полез выше и неожиданно вскрикнул, едва не сорвавшись. Но быстро опомнился и кинулся наверх, Варя метнулась за ним. Золушка  тоже полезла по лестнице и, высунув голову в люк мансарды, обмерла. Спартак и Варя снимали с петли уже застывшее тело кузена...
   А снимать Климова с петли не надо было, он не оставил предсмертной записки и, следователь наспех осмотрев тело и определив следы насилия на трупе, арестовал их всех троих и стал допрашивать с пристрастием. Правда, без побоев, грозил только. Выпустили Замятина из КПЗ через три дня, когда задержали Настю Климову, и та во всём призналась. Он сразу же вернулся на дачу, купив бутылку коньяка и сухого вина. И, к своему удивлению, встретил выходивших из домика Валерию и Варю, их тоже освободили ещё вчера. Переночевав у него на даче, они собирались его искать и, вот встретились здесь. Девушки были грустны и сильно расстроены. Золушка внезапно расплакалась и обняла его, он даже растерялся.
   - Валера, ну что ты плачешь?
   - Спартак! Вовчик, кузен мой.
   Варя поспешила оставить их. - Любите ведь вы друг друга, миритесь, чего не бывает?
   - Любовь не для меня.
   - Погрейся, хотя бы у любовного костра...
   Спартак словно откровение услышал и заглянул в глаза Валерии. Оцепенел, видя в них непритворное обожание...
   - Пойду я, потом ко мне зайдите...
   Как только Чебыкина ушла, Спартак освободился из объятий Золушки и буркнул. - А может, не будем?
   - Чего не будем? - удивилась она.
   - Греться у любовного костра.
   - Спартак, что с тобой?
   - Больной я! Больной! Нагреешься и уёдёшь, а каково будет мне? Ты, хоть это понимаешь?
   Валерия даже растерялась и не смогла ему ответить. Он прошёл на кухоньку, в доме было прохладно, и стал растапливать печь. Она засуетилась и стала накрывать на стол в комнате.
   - Вчера мы с Варей немного выпили, всё тебя ждали. И выпить осталось и закуски достаточно, - сказала она, когда он вернулся с кухни.
   Валерия раскраснелась и, хотя было ещё прохладно, сняла куртку и кофту, даже колготки, и расстегнула до живота своё платье-халат, сняв поясок. Расстегнула пуговицы и снизу, короткая прозрачная комбинация едва прикрывала тонкие и такие же прозрачные трусики. Но он обошёл её и сел в угол, отгородившись столом.
   Она сердито вскрикнула. - Ты что, хочешь, чтобы я с разными противными слизняками трахалась?
   - Да хоть с кем, - буркнул он и наполнил коньяком стакан, выпил без неё.
   - Неужели я хуже тех проституток что тебя подобрали тогда?
   - Откуда мне знать?
   Золушка дёрнулась от оскорбления, топнув ногой, от чего едва не попадали бутылки на столе. Спартак отпрянул и пересел от неё ещё дальше на диван. Валерия лишь несколько раз дёрнула горлом от возмущения, потом схватила бутылку и налила себе коньяку в его же стакан, поспешно выпила, боясь, что он не позволит. Замерла, не в силах продохнуть. Но быстро справилась и запила водой. Он смотрел некоторое время на неё пристально.
   Неожиданно она стала врать, сама себя не понимая, так хотелось удержать его и добиться настоящего соития.
   - Спартак, ты мой первый мужчина, от которого я испытала женское удовольствие. Может, это и отложилось в сознании? Поэтому я не получаю от других удовольствие. Своей недоступностью ты ещё больше распаляешь моё воображение. Анестези мне сказала, что надо вначале пресытится одним, чтобы потом иметь удовольствие от других. Ты меня делаешь сексуальной уродкой.
   - Хватит болтать, - поморщился он. - Всё это высказывай на бумаге и отправляй в Спид-инфо. Там любят подобную клубничку.
   - И не бойся, что забеременею, мама моя врач и поставила мне спираль.
   Становилось заметно теплее от обогревательной панели печи. Волна хмеля горячей волной будоражила мысли, Золушка выставилась перед ним развязно и сдёрнула трусы, отбросив их далеко в сторону, оставшись в прозрачной комбинации.
   Внезапно Спартак как-то криво заулыбался.
   - Чего смеёшься?
   Он вздохнул. - Над собою, Лерочка, над собою. Смешно когда не девушка, а парень ломается словно целка, хотя и хочется.
   И она упала на него, поймав губы, страстно присосалась, и охнула от раздирающей боли, её вагина для него была тесна. Но она знала анальный секс и схватив со стола бутерброд с маслом, мазанула им по промежностям и багровой головке и снова насела, насаживаясь... И тут её будто ударили. Не болью. Острейшим удовольствием! Она застонала, шалея от упоительного наслаждения, получая будоражащие чувства удары в самую глубину лона. Напряглась от страстного желания выплеснуться и, теряя сознание, как от сумасшествия, стала ещё быстрее биться ему навстречу, завыв по-звериному. Совершенно зашлась в долгом протяжном стоне, почувствовав залившую внутренности горячую влагу. Обвила его, упоённая расслабляющим блаженством, и поплыла бесплотным облачком в рай.
   Потом вспомнила завершающий этап наслаждения и прижалась к нему умилённая. - Ой, как хорошо. Все эти минеты и петтинги - фигня. Такая же мастурбация. Спартак! Особенно... Я прямо улетела, когда ты будто в меня писнул. Такая горячая и сильная струя. От этого я совсем забалдела.
   - Что, это у тебя первый раз? - приподнялся он и заглянул в её прищуренные балдеющие глаза.
   - Ну, да. Да! В писю мою ты первый проник. А в попу и минетом я всего-то несколько раз с Сезамом, и то без удовольствия. А панкам я не давала. Грязные они и противные.
   - Сама себе пальцем плеву проколола?
   Золушка продолжала расслабленно улыбаться. - Нет, это Анестези меня, как бы женщиной сделала.
   - Ты что, лесбиянкой стала?
   - Да нет! Так просто приласкались в расстройстве чувств. Сука она такая! Встречу, не знай, что с нею сделаю за Вовчика!
   - Она под следствием, её вероятно осудят.
   - Мало суке такой сроку.
   Он прижал её к себе. - Хватит об этом.
   - А вообще-то вовремя она мне целочку сломала. Будто бог меня от гадостей жизни оберегает. Блатные девки в КПЗ всех новеньких на вшивость проверяют. Одна и оказалась такой, целкой, значит. Её все по очереди пальцами ширяли до крови, а потом заставили свои писи лизать. Напоследок девчонку обоссали и головой в унитаз окунули.
   Замятин просто шалел от её слов. Он откинулся на спину и уставился невидящим взглядом в потолок. Золушка превращалась в Миледи. Он хмыкнул потерянно.
   - Кем ты становишься?
   - Проституткой буду, - ответила она с ужасающей беззаботностью.
   Он вскинул на неё глаза в замешательстве.
   - Ну, что такое безопасный секс с резинкой? Это такая же, по сути, мастурбация. С чужой плотью не соприкасаешься. Да проститутки самые чистые бабы!
   - Это самая грязная и тяжёлая работа. Путаны, это ассенизаторы любви.
   - А чего хорошего пыхтеть на производстве за гроши? Вон, мать моя, пять лет на врачиху училась и сейчас мотается на трёх работах? И живёт хуже скотины, те хоть раз в год, а трахаются, а она только спит, пашет и жрёт. Да за своим муженьком гоняется. Изработалась, поэтому он и блядует со всеми. Сталкивалась я с ним как-то в обществе с девочкой почти моего возраста.
   Валерия помолчала и выдала окончательное умозаключение. - Секс это такое же развлечение. Баловство. Как вкусная пища и вино. А если за него ещё и платят. Это дурой надо быть, чтобы упустить такую приятную во всех отношениях возможность заработать. Только защиту надо иметь. Давай, организуем бригаду. Только не со всеми подряд, а работать с богатой клиентурой. С такими, что боятся огласки. Эти не будут наглеть и безобразничать.
   У него неожиданно очень болезненно забилось в голове. Секс! Секс! Секс! Самый похотливый и животный секс овладел умами не только взрослых, но и детей. С восемьдесят седьмого года тиражи газет в Советском Союзе резко упали, и только единственная газета Спид-инфо стала увлечением миллионов. Её с упоением читали все от пионеров до пенсионеров. Порнухой засматривались, кто тайно, кто явно, и самые упёртые коммунисты, и прожжённые аферисты. И не было этому безумному увлечению альтернативы, разве только пьянство и наркомания. Мысли Спартака забурлили, то обрывались, то снова сплетались в запутанные вопросы. Как и все его подруги, и Валерия из Золушки в паскудную стерву перевоплощалась. Не было у него ни одной, которая... Которая... А какая должна быть она, женщина? И каким должен быть я, мужчина? Если в жизни этой совершенно отсутствует мечта. Он встряхнулся, как от наваждения, и встал, странно шалея. Им овладевал неожиданный гнев.
   Он вдруг рыкнул на неё. - Ты... Ты...
   Валерия удивлённо привстала, откинув ногу, сочный и нежный пирожок плоти, слегка разжимал розовые губки в нахально-презрительной улыбочке. И груди дрожали словно всё еще сексуальную похоть смаковали. И этим его снова и неотвратимо, но уже по-звериному возбуждали. Это был приступ и он не в силах был ему сопротивляться. Кинулся вдруг на неё, с силой схватив за нежные груди, перевернул, заставив стать раком. Ущипнул развратно пышные мясистые ягодицы и яростно ткнул в захлюпавшее от густой слизи влагалище! Она закричала пронзительно и со стоном. Но он почти моментально взорвался и обмяк. А Валерия, оказывается, кричала не от боли и страха. Стала бить его сама, выпятив ягодицы.
   - Спартак! Ещё! Ещё! Ну, ещё. О-о-о, - и, наконец, тоже стала затихать, догнав удовлетворение вхолостую.
   И такой она вдруг похотливой звериной ему показалась!
   - Сука ты, ебливая, - вскрикнул он.
   - Спартак! Ты что?
   Уже теряя контроль над собой, он грубо дёрнул разомлевшую девчонку с дивана
   - А ну, одевайся! Живо. И чтобы духу твоего здесь больше не было.
   - Спартак, ты что? Ты что, Спартак? - лупила она на него всё ещё балдёжные от полученного наслаждения глаза и не понимала, думала, это он так грубовато под зверскую страсть играет. - Дай писе моей отдохнуть, она ведь ещё у меня не тренированная...
   - Я лучше буду дрочить, чем таких сук любить.
   Он закричал всё больше свирепея. - Ты противна мне своей сучьей похотью! Сука ты, сука блудливая! Сукой уже родилась! Уходи, пока не прибил. Уходи...
   Валерия по настоящему испугалась и, как была голой, отскочила в дальний угол комнаты. Его вдруг как-то странно повело и стало скручивать спиралью, он упал, забившись в приступе эпилепсии, выкрикивая одно лишь слово. - Сука! Сука! - пока не захрипел и изо рта не пошла пена...
   Быстро одевшись, когда он немного пришёл в себя, Валерия побежала в дачную сторожку и вызвала скорую помощь. Его увезли безымянным, она не знала ни его имени, ни фамилии. Опомнилась она только когда машина уехала. Звонить по больницам она не стала, тогда ещё, в первый его приступ, ей ответили что лохматых и бородатых бомжей поступает в больницы сотнями за день. Оставалось только ждать его здесь на даче. Да и как он примет её по выздоровлении? Или это от болезни такая ярость у него? Тут она вспомнила, что Варя Чебыкина должна знать его фамилию и настоящее имя и отправилась к ней на дачу.
   Каково было её удивление, когда ей открыла дверь Анестези. Злобная ярость за гибель кузена захлестнула её. Закричав по-звериному Валерия набросилась на Настю и стала бить и терзать её, свалив на землю... А драться она умела, папа Артём обучил. Соседи едва отбили у неё окровавленный полутруп и вызвали милицию. Четырнадцать лет Валерии уже исполнилось, её поместили в СИЗО, возбудив уголовное дело.
  
   ТЮРЕМНЫЙ СЮРПРИЗ.
  
   Я просто торчал в своем шалаше Разлива клея, даже не дремал, до обеда и не писалось, и не рассуждалось. И не только мне, завтрак лишь именовался завтраком и пролетал в наши пустые желудки незамеченным и лишь обострял чувство голода. А диетологи говорят, что при голодании мысли обостряются. Ну да, на жратву.
   Но тут наконец за стенками бытовки раздались долгожданные голоса. - Обед! Обед! Обед!
   Мы поднялись с Антошей Трёп-трёп, но выйти не успели, в дверь заглянул Санька Фидель и обратился ко мне.
   - Ленин! Задержись с Антоном, клей надо срочно готовить. Машину с картоном уже шмонают в отстойнике. Пришёл срочный заказ на тридцать тысяч картонных коробок. Обед мы вам сюда принесём. С добавкой!
   Это нас устраивало вполне, мы не возражали, и Фидель побежал к воротам, куда уже уходили последние работники тарного цеха.
   И мы с Антошей стали готовить клей. Я включил клееварку и засыпал сухой клей в большую металлическую бочку с самодельным спиральным подогревателем, Гридин пошёл за водой. Старого клея было на треть, и я стал перемешивать оставшееся месиво. Вскоре заурчал мотор автомобиля. Гридин уже подошел с вёдрами воды и закричал водителю.
   - Давай! Давай ближе.
   Он занёс воду, и я сразу вылил в бак одно ведро, снова стал помешивать. Антон принимал машину. - Смелее давай. Ещё ближе. Ещё.
   Самосвал урчал рядом. Гридин командовал, надо было вывалить картон у формовочного верстака у торца моего фанерного шалаша разлива клея.
   - Левее возьми. Да не дёргайся. Будку не зацепи.
   Смесь была густовата, я взял другое ведро одной рукой, стал лить понемногу, одновременно помешивая черенком от лопаты. Внезапно раздался сильный треск, будку сильно тряхнуло. В глазах полыхнули молнии. И всё отрубило беспамятством.
   Я ничего не чувствовал. В ад, что ли попал? В сумраке затхлого склепа с заторможенной медлительностью колыхались перед моими глазами измождённые фигуры мертвецов с землистыми лицами. Склеп был низкий, но большой. Я невольно дрогнул. Почему койки? Зековские шконки с лежавшими на них полутрупами. Один, совершенно голый, возился с лобастым чёртом в грязном белом, халате. И ещё один, посвежее видом, стоял в дверях...
   Я чертыхнулся про себя, да это тюремная больничка. Из-под медицинского халата врача торчали ноги в форменных брюках. А на койке боролся с больным белоголовый санитар из зеков с неожиданно тёмным бесовским взглядом. Больной всё же обладал ещё кое-какой силой и, оттолкнув санитара, встал с постели. Закашлялся вдруг, выплёскивая из лёгких брызги мокрот, и зарычал от боли. Но на ногах устоял. Откашлявшись, полетел медленно воздушным шариком, натыкаясь на койки, к выходу из палаты.
   -Чекист, ты куда? Ложись!
   Они вновь стали бороться, но больной был мокрый от обильного пота и санитар не удержал скользкое тело.
   - Я здесь умираю, - прохрипел одышливо больной и ещё сильнее толкнул санитара.
   Врач отступил от двери, и Замятин выплыл в коридор, вздохнул полной грудью. Я тоже пошёл за ним, хотя и у меня немного кружилась голова. Но Гена уже ложился на пустующую койку в коридоре, кутаясь в тёмное солдатское одеяло.
   - Да, да, - сказал врач санитару. - Пускай здесь лежит. В коридоре всё же свежее.
   Он вздохнул с облегчением, радостно улыбаясь. - Ну, вот. Кризис, кажется, миновал.
   Замятин уже засыпал, меня он узнал и улыбнулся. - О, ништяк, Ленин! С тобой будет не так скучно выздоравливать.
   Поправив одеяло, я пошёл в туалет.
   Через день Гена совсем стал приходить в себя и вот что он мне рассказал...
   Он сразу подал заявление на регистрацию брака с Валерией. И тут началась такая канитель! С них недвусмысленно требовали взятки, и хорошей, столько денег ни у Валерии, ни у отца, конечно же, не было...  
   В белесом промозглом мареве под светом прожекторов из двух железных коробов автозаков вываливались неуклюжие фигуры заключенных и мчались сквозь строй гогочущей солдатни к распахнутым воротам промзоны, где контролёры выстраивали их в шеренги по пять человек.
   - Четвёртая шеренга, пошёл! Пятая - пошёл! Шестая! Ёп вашу мать, пидеры мокрожопые! Володяй! Врежь крайнему воспитка! Он у тебя кованый.
   Солдаты хвастливо бахвалились. - Тром ужо вмазав, пид самый пердильник.
   - И я казёлю такой воспиток даль! Я его маму эбаль! Бля буду! Яйца хрустнуль.
   Как и в те достославные советские времена, и сейчас у многих солдат охранявших зоны была неправильная русская речь. За воротами заключённые сразу же расходились в разные стороны, расползались по огромному зданию долгостроя ещё с советских времен и палили костры для сугрева. Бытовки были, но только для блатных. Их запускали в них погреться по очереди на десять минут в час. Геннадий Замятин свернул к отдельно стоявшему вагончику-прорабке и, взойдя на гремучее железное крылечко толкнул дверь. Прораб уже был на месте, он поздоровался с ним за руку и сразу навис над ярко пылавшим спиралью козлом-обогревателем обложенным кирпичом. Не смог сдержаться и мелко задрожал от озноба.
   Ещё не сорокалетний мужчина с широкой лысиной потянулся к нему и пощупал лоб.
   - Гена! Ты опять весь горишь. Я же сказал, ни кого вместо тебя не возьму в помощники. Почему не ложишься в больницу?
   - Вечером только дежурный врач, даст аспирину, приходи завтра на приём. А утром температуры нет. Пошёл на работу!
   - Так недолго и воспаленье лёгких подхватить.
   Геннадий хмыкнул по Омару Хайяму. - Но пьёшь ты, иль не пьёшь, она в свой час придёт...
   Чайник уже парился на кирпичном углу обогревателя, Гена налил в стакан чёрной дымящейся жидкости и стал пить, обжигаясь, огненную влагу. Прораб протянул ему несколько карамелек.
   - И подкормить тебя не могу.
   Некоторое время они сидели молча. Но вскоре загремело крылечко, затопали сапоги, в прорабку ввалились два рослых и мордатых бригадира. По ним нельзя было сказать, что они отбывают срок. Только бирки с фамилиями и нашивки на телогрейках указывали на их социальный статус.
   - Ну, как Иваныч оно ничего? Или опять ничего?
   - Три машины бетона, вот и делите их между собой.
   Замятин пересел за свой стол и выложил большую амбарную книгу, прораб напомнил. - Не забудьте об электропрогреве.
   - Да мы этот бетон жопами согреем. И лопат не надо, ложками перетаскаем.
   Один возмутился. - Это спецом, капиталисты херовы, дают материалы по крохам, чтобы не платить. А когда надо будет работать, кинут просроченной жратвы да по пачухе чая и... Давай! Во, блин! И во сне ни кому не могло присниться, что вместо коммунизма в капитализм попадём. Для буржуев коммуняки старались, есть теперь что воровать.
   Замятин одёрнул. - Хватит ля-ля. Расписывайтесь в получении задания.
   Подойдя вплотную к нему, бригадир рассмотрел его полыхающее лицо и воскликнул. - Чекист! Да ты, ни как тубик хочешь подцепить.
   - Шалам, отстань. Следи за своим здоровьем. Расписывайся, давай!
   - Да тебе на этой должности так можно кучеряво жить! А ты всё обиженников защищаешь.
   Прораб нервно воскликнул. - Сегодня его не трогайте. Ни каких отметок, ни каких разбивок. Документацию надо готовить.
   - Ему стакан водки с нашитыми бортами надо вмазать. Да прибухнуть в тепле минуток шестьсот.
   - Чекист! Не те времена. Это тогда ещё были, которые за правду сидели. А сейчас только косят под них. С взяточниками боролся! Ага! Не поделился, поди, вот и замели. Все тут волки, а кто не может им стать - шакалит.
   - Какие волки? Волки друг друга не едят, а мы жрём всех подряд. За людоедство опять статью восстановили.
   Замятин выговорил недовольно. - Шалам! Ушанам толкай азы уголовщины.
   - Азы уголовщины мы еще в школе прошли. Ладно, мы, и депутаны в госдуме во всю по-фене шпарят, не умом, а тоже кулаком правоту доказывают. Ты на перемене в школе не бывал? Там и у урки от мата детского уши завянут.
   Он замолчал, расписываясь в журнале выдачи рабочих заданий, и снова заговорил.
   - Думали, при демократии будет равноправие. Как бы не так! Дали равные возможности мужику! И сразу такая беспредельщина, ладно б там, на работе, на улицах началась. Не видел разве по телику? Спрашивают мордатого убийцу, а безобидного старика, зачем застрелил!? Рожа его мне не понравилась. Нельзя содержать скот без пастуха. Всё потравит, вытопчет, всё пожрёт, поломает, вдребезги разнесёт. К этому в России всё идёт.
   Прораб его поддержал. - Да, Шалимов. В этом ты прав. Ночью город, словно в оккупации находится. Да и днём, попробуй крутому поперёк слово сказать, пришибёт прямо при всех, а милиционер отвернётся.
   Он обратился к Замятину. - Ты, Гена, на мужика не уповай. И нет разницы, здесь он находится или там на воле. Там он всё пропивал, а здесь окончательно за доппаёк последние остатки совести продал.
   - Вадим Иваныч! Вы наш человек, - воскликнул Шалимов.
   - Так я уже сколько с вами работаю? И до пятьдесят третьего года, мальцом ещё дошкольного возраста за деда своего срок досиживал. Помню, тогда тоже после смерти Усатого решили послабку дать, да вскоре опять пришлось уголовный кодекс ужесточать. Мы там, в месте ссылки, до пятьдесят восьмого года жили, приехали было в Россию, а на нас всё равно, как на врагов народа смотрят. Недобитки сталинские! Вернувшись через несколько месяцев, мы своё поселение уже не узнали. Вместо зеков комсомольцы-добровольцы работали. И к тому же, москвичи. Чего-чего, а более сучьего народа нет в России. То мы не знали что такое запоры, а тут воровство пошло, подлянки разные, грабежи, стукач на стукаче.
   - Так, москвичи и сейчас самые подлые суки.
   Но пришлось оборвать разговор. Раздался по-особому тяжёлый топот ног. Зеки по-звериному почуяли охотников, встали к стенке вытягиваясь. Вошли старший лейтенант и прапорщик.
   - Садись, садись Замятин!
   Офицер обратился к прорабу. - Градов! Опять твои сторожа купились. Почти каждый день грев отметаем.
   - Ой! Чепе лагерного масштаба, заключённые белый хлеб и сало едят.
   - Сегодня жратва, а завтра их на водку и колёса потянет. Не стоял ещё под ножами?
   - Иваныча никто не тронет.
   Прапорщик покосился на Шалимова. - Твой ушан тебе грев тащил.
   - Признался?
   - Ты у меня поглумишь, - неожиданно разозлился офицер.
   - Спать теперь по ночам не будете, зеки салом губы помазали.
   - Пять суток! - рявкнул старлей. - Без вывода на работу!
   - Григорий! Ты за что его? - возмутился Вадим Иваныч. - Разве можно так офицеру вести себя с подчинёнными?
   - За пререкания с начальствующим составом.
   Шалимов снова хмыкнул. - Какие они офицеры? Начальствующий состав.
   - Ну, ты у меня на этот раз пятью сутками не отделаешься.
   Прораб вскочил и стал теснить офицера к двери. - Вы что мне тут разнарядку мешаете проводить?
   - Дисциплина, тоже производственный вопрос.
   - Мне о дисциплине не говори. За своими пупкарями следи. Вот они как раз и носят водку и колёса блатным.
   - Я пишу рапорт на твоих сторожей.
   - А ты сам посторожил бы здесь ночку. Попробуй, не запусти на объект родственников или друзей заключённых. Пришибут и фамилии не спросят. В таком случае, свою охрану оставляйте и на ночь.
   - Телефон на это есть, пускай сторож вызывает милицию.
   - Ой, милиция. Гришка, не смеши пи-пи, она и так смешная. Иди, давай, а Шалимова тебе не удастся на кичу засадить, я к Хозяину пойду.
   Но офицер нашёл к чему придраться. - А что они у тебя сидят?
   - Опять только три машины бетона дали.
   - На таком большом объекте и работы не найдёшь?
   Старший лейтенант повернулся к Шалимову. - Короче! Не понял Склифософский? Лопаты в руки и вперёд! Чтобы к съёму дорожки на объекте были как в городском парке отдыха.
   - А какие они там? Я уже больше двух лет в городской парк не ходил.
   - Я покажу, - зловещё пообещал офицер.
   - Гришка! Ты что опять до мужиков доёпси? - снова вскрикнул прораб недовольно.
   - Пусть все дорожки расчистят от снега. И чтобы не тропки были, а дорожки.
   Контролёры пошли прочь, ворча. - Производственники, вашу мать! Распустил вас Хозяин.
   Прораб накинулся на Шалимова. - А ты что, как пацан, языком треплешь? Не трог говно, не воняет.
   - Иваныч! Аллергия у меня на ментов.
   - А не наоборот? По-моему, тебя очень привлекает поганый ментовский запах.
   Все засмеялись. Делать бригадирам в прорабке было нечего, и они ушли. Вернее, прораб их поторопил и наказал, чтобы до обеда они и носа в прорабку не совали. Геннадий удивился этому. Перехватив его взгляд, Вадим Иваныч заулыбался.
   - Сейчас кто-нибудь из контролёров приведёт сотрудницу производственно-технического отдела нашего СМУ. Только не удивляйся. Это твоя возлюбленная.
   Замятина едва не хватил удар...
   Оказывается, история их любви весьма растрогала прораба, и он организовал им встречу на объекте, оформив Валерии пропуск, как куратору этого объекта. Ладно бы один раз, она приходила ещё и ещё...
   Влюблённые ласкались в прорабке прямо на длинном столе для заседаний. Валерия совершенно голой лежала под ним умиротворенная полученным удовлетворением. И Гена уже уходил в экстаз, азартно забившись на ней. Неожиданно перед нею предстали похотливые рожи контролёров, толпившиеся у двери. У них были ключи от всех помещений, а открывать бесшумно замки они умели, как заправские воры.
   - Вот они голубки! Трепыхаются, - подошел прямо к столу тот грубый старлей Гриша.
   - Ништяково бараются! - захихикали и два прапора.
   Валерия вскрикнула. - Уйдите! Я оденусь.
   Но тот грубо дёрнул её за ногу. - Я вас обоих сейчас уйду!
   И приказал глумливо. - Ошмонайте вначале их одежду.
   Фыркнул, издеваясь. - Не торопясь.
   И захохотал. - Посмотрим стриптиз на-халявку.
   Геннадий вскочил и, не рассуждая, врезал по наглой роже вертухая. Тот отлетел к толпившимся у дверей контролёрам. Но заламывать они его не стали, подхватив своего начальника, пустили ему прямо в лицо густую струю "черёмухи". Замятин забился на полу от удушья. Контролёры схватили ничего не соображавшего заключенного и голым потащили к КПП рабочей зоны, закинули в кузов Воронка, забросив туда и одежду. Была ранняя весна, Замятин сильно закоченел, и когда пришёл в себя с трудом смог одеться. И в ШИЗО его поместили в самую холодную одиночную камеру. И, буквально через день, в бредовом состоянии его пришлось на носилках унести в больницу. Это и спасло Замятина от нового срока - раскрутки  за оказание сопротивления. Перед помещением в ШИЗО его в больнице не освидетельствовали. Врач, дежуривший в тот день, не стал подписывать результаты медосмотра задним числом. Ко всему, Замятина, как инвалида второй группы запрещено было наказывать штрафным изолятором. Дело закрутилось в обратную сторону уже против ретивого опера.
   Замятин быстро шёл на поправку, и ему было твёрдо обещано досрочное освобождение, но он не радовался. За связь с заключённым условно-досрочно освободившуюся Валерию снова отправили на зону...
   Мне нечего было ему сказать. Мы долго молчали после его рассказа. Замятин оставался мрачен, даже угрюм.
   - Хватит переживать. Ты всё же принц и уже нашёл свою Золушку. Надейся и жди, счастье ждёт тебя впереди...
   Но он выговорил с натугой. - Увы, проза жизни ни как не стыкуется с поэтикой любви.
   Это, мой читатель, наверное, понимаешь и ты. Жизнь очень часто ломает мечты и секс даже у российских золушек становится заменителем любви.
   Однако, ладно и вот, пьяный я или наоборот? Наконец наступил и наш
  
   ИСХОД
  
   Мы выходили в Свободу-92 года, то бишь, в Архипелаг Бардак. Уже одетые в висевшую, как на вешалках, свою одежду, томились на асфальтированной площадке локалки перед дверями КПП. Выводили нас в свободу по одному, как на расстрел.
   - Здесь даже  небо в клеточку, свобода взаперти. Кого эбать? Куда идти? - твердил отрывисто молодой парнишка, словно в бреду, собирая матерные слова в осмысленные мысли.
   Сейчас на воле было всегда прекрасное лето. Тут же по-прежнему стыла мерзкая осенняя сырость. Осень ждала многих из нас и в знойное лето свободы, одиноких и бездомных. Солженицыну было проще, коммунисты всем позволяли "брать", конечно же, согласно должности, даже пролетарию понемногу. Девиз жизни простого россиянина теперь очень изменился, сейчас ему не дают воровать.
   - Торгуй или прозябай, и на милость имущих не уповай. Пайки не будет.
   Освобождавшиеся несдержанно гудели, молодежь визгливо вскрикивала, становилось шумно.  Мы с Геной Замятиным стояли чуть в стороне. Санька Фидель с длинным тёмным плащом через плечо и в шляпе под Челентано ходил по кругу, напевая душераздирающий жестокий романс русской жизни.
   - Лежу на нарах, как король на именинах и пайку чёрного надеюсь получить. Апрель стучит в окно, а сердцу всё равно - я никого уж не сумею полюбить.
   Одно дело интеллигентно прочувствовать этот мотив, другое - испытать на собственной шкуре.
   Замятин сердито рыкнул. - Фидель, не сыпь нам соль на раны, у нас уже ничего не болит. Пацанам будешь эту душещипательную вермишель на уши вешать под гитару.
   Тот визгнул истерично. - Чекист! Ну что ты всё время на меня наезжаешь?
   - Пусть и апрель, но я уже не лежу на нарах. И хочу такой же срок оттянуться на Канарах.
   Ещё один "артист", невысокий и полный не по-зековски, старательно играл роль делового. Он был в черной  летней зековской куртке со срезанной биркой. На таких же черных штанах были прошиты стрелки, грубые рабочие ботинки с ушитыми носками и подрезанными каблуками сияли чёрным золотом. Он часто щерился, показывая золотую фиксу в левом углу рта.
   По динамику вызвали Гридина, мы шлёпнули его по очереди, и он ушёл, бросив. - Пойду всё же к ней. Может, не выгонит. Встретимся позже, не хочу бухим перед ней нарисоваться.
   Мы с Геной остались вдвоём. Через некоторое время снова распахнулась дверь, динамик вымолвил. 
   - Митрофанов!
   Фидель картинно поднял руку и ушел, как гладиатор на смертный бой. "Артист"  тоже картинно выставился. 
   - Свобода! Нас примет радостно у входа.
   - И братья хрен чего дадут! - хмыкнул кто-то ядовито.
   - Таких она только и принимает, с не по-зековски толстыми харями.
   Геннадий спросил с издёвкой. - Верблядь! Перед кем хочешь себя крутым зеком показать?
   - Сфоткаться хочу на память. Меня кореша встречают.
   - Яшка! Глянь на себя со стороны. Кем может быть зек с такой откормленной харей? Баландёром или стукачом.
   - А ещё евреем.
   - Ха-ха-ха...
   Тот нырнул в толпу мужиков, недовольно буркнув. - Святославом меня звать.
   - Если шнобель твой такой не святославный убрать.
   Тот отошёл ещё дальше и заговорил с кем-то.
   Геннадий сказал мне. - Ну, что ты будешь со мной мотаться? Поезжай сразу ко мне на дачу.
   Я отказался. - Если меня дети не встретят, поеду с тобой. Вместе так вместе.
   Первым делом он собирался на могилу родителей умерших почти сразу один за другим, когда его осудили первый раз.
   Динамик снова вымолвил. - Вербицкий!
   И артистичный Яшка метнулся в дверь. Тут же раздался рёв контролёра.
   - А тебя Святослав Рихтер прощупаю по полной программе. Или сразу выкладывай шарабашки.
   - Бля буду, не брал, начальник!
   - А я буду! Снимай штаны!  Шмонать буду.
   Дверь закрылась, и голосов не стало слышно. Мужики загудели веселее...
   А меня неожиданно куда-то понесло. И где это я? То небеса, то обшарпанный стол в крохотной солженицынской комнате. А тут и вовсе закрутило и дальше понесло, какой там - снесло. Свергнутым демоном я с небес полетел. И не на землю, а на самое дно пропасти в яму, которую мы сами себе копаем...
  
   ЧУКЧИ С НАМИ!
  
   Ой! Да на самом деле, и где это я витаю духом бесплотным? Ещё не тундра, но уже не тайга. Бредёт толпа к редко лесистому холму из чахлых подростковых по росту сосёнок и, ещё каких то, игольчатых деревёнок. Люди медленно заполняют  сухую поляну на почти плоской вершине. Ба! Да это, никак, русские? Бабы тянут мужиков, а многие и вовсе сидят у них не шеях. А чёрные ишаки наших баб пренебрежительно называют - блядка. Да что с них глупых взять? Русская баба настоящая верблядь! Это не только точнее, но и гораздо умнее. Наша баба не хуже верблюда может  переносить самые тяжкие лишения, и это не только моё мнение...
   Да, да. Только вот детвора воспитывается уже не по-нашему, как крысята везде шныряют. И безобразия по взрослому творят. Но отупевшие от поисков пути с тяжёлым грузом на шее мамы этого не замечают. Абы прокормить, а вырастит, сам будет жить.
   Между тем выбравшиеся на поляну люди устраивают привал. На самой вершине уже споро сооружают эстрадный помост. Вид с холма открывается чудесный, голубая, мечтательная даль. Горят вдали белые -
   вершины сопок и изумрудная зелень склонов.
   В толпе довольно переговариваются. - А чо, мудаки! Вот туда придём, тогда может и заживём!
   Большинство лишь с надеждой ждёт будто манны небесной, поглядывая на небо. Но мало кто молится. Небо закрыто низкими свинцовыми тучами.
   - Не, сюда не долетят, - уныло переговариваются в ожидании зрелищ без хлеба люди. - Не туда нас Бористоправ завёл.
   - А нам не долго и на Запад повернуть.
   - А чо? Европу моментом пройдём. Ха! Встречай нас, Аммэрика!
   Но - чу! Слышится монотонный гул невидимых за тучами самолётов. Люди довольно переглядываются.
   - Куда они от нас денутся
   - Русские идут! И им самим тоже скоро придётся куда-нибудь от нас линять.
   Но тут вскинулась жирная баба в очках, то ли вальяжная, то ли продажная, очень толстая и хамоватая и, как кобра злая и ядовитая, эта, известная всем  правоненавистница России. Засолженичничала с апломбом, дескать, тоже честна и умна, и любовь к ней всенародна. Не заговорила, а будто учила.
   - Русские все хамы. Русским надо идти  на Запад только с поднятыми руками.
   Но её никто не слушал, как и поднявшегося на пень, и зажевавшего собственные сопли, подслеповатого и по виду совсем гнилого интеллигентика с орденом чеченских отморозков на груди.
   Но им крикнули. - Не нравится, не хера с нами идти. А уж если пошли, тогда не бурчи, - и все от них отошли, но те продолжали шипеть и брюзжать в пустоту.
   А с неба плавно и торжественно опускаются серебристые парашюты. Могут же американцы, не хуже наших депутанов, превознести себя.  На контейнерах горят светящиеся надписи. - Хамонейтральная помощь! Дерьмо рафинированное! Маде ин для русских!
   Однако бродячая и вроде бы ни кем не управляемая толпа очень дисциплинированна. Разве только внутри диковата, по-зверски, как боевики меж собой дерутся. Контейнеры принимают спокойно, без помех, мордовороты в форме оформляют всё по форме. Только дети шныряют вокруг них, и те поучают ребят.
   - Не ешьте много рафинированного дерьма. Дерьмократами станете!
   Выдают выстроившимся людям в очереди по пайке, а сами тащат к себе контейнерами без утайки.
   Наконец, тусовка прекращается, все получили каждому не своё и, довольно урча, прячут пакеты кто куда, едят исподтишка. А помост зрелищный уже построен. Это главная стройка. Как тогда! По-ударному сделали. Заплясали путаны и депутаны. Аферисты и коммунисты. Сосал-дерьмократы  и  элдеперделовцы, бляблоки с дурдомом Россия.
   - Глянь! Глянь! Во, депутаны раздухарились. Никак, выборы скоро.
   - Чего-чего, а выступать в это время они умеют.
   - Все Единственными хотят быть.
   - А кто захочет, чтобы его в сортире мочили?
   - Да, негигиенично.
   - Тут поневоле под чужую дудку запляшешь и самую глупую байку народу расскажешь.
   - Ага! Станцевать мы не станцуем, но оттоптать, уж, оттоптём! Хай знают, как с мудаками связываться!
   А депутаны с путанами на сцене зрелище с таким усердием показывают!  И Бористоправ старый пляшет руками. Толстобрюхий  мужик в кепке даже с загипсованной ногой с путанами канкан наяривает. И кепки не снял, этот точно - гегемон олигархский, и рожей, натуральный хам.
   - А смотри, Пудель на всех только тихо лает и совсем не кусает.
   - Зато вон ражий Воровайс то и дело микрофон отключает.
   - Это они, видно, со злости, что не дали окончательно доглодать бюджетные кости.
   А у сцены такая вонища от дерьмовой пищи, которую обжорно депутаны распределяют. Даже шибко интеллигентные мудаки, учителями которые ещё числятся, от помоста не отступают, рты разевают...
   И тут выходит Он Сам. Рожа уже на кукиш похожа. Глаза закрыты зелёными долларовыми очками. Yes! И дразнится деревянным языком - рублём.
   - Ну, что? Будет вам ГКО, - тащит за собой на сцену ражего Воровайса и тщедушненького пионер-министра с бегающими глазками и вёрткими манерами профессионала, за ними на всякий пожарный случай солидно вышагивает учёный пожарник.
   - Размандяй, совсем лохнулся, деревянные бумажками стали! - выговаривает Он пионеру.
   И уже всем рычит. - Вы меня знаете. Я сказал! Тундру пройдём, дальше не надо будет идти. На льдинах к Северному полюсу поплывём! С Воровайсом!
   - Урау! РАУ и ЙЭС! - завизжали угодливо семейные.
   И самый депутанистый депутан поддержал, заэлдепердел в микрофон. - Наша фрикция самая бескомпромиссная фикция. И мы призываем оказать поддержку новому правительству Воровайса! Мы и здесь Аферные зоны откроем. Программу Безрождения любимого мною великого и многострадального русского мудака до конца доведём. И дальше на Южный полюс пойдём. В Южном океане муда будем мыть и Америку по-чёрному костерить.
   Но другие депутаны по фене вдруг заматерились, видно очень они на ражего Воровайса озлобились.
   - Не надо нам такого пионера. Мудака надо выбирать по делу.
   - Хай с вами! - снова рыкнул Он Сам. - Тогда утруждайте славного генерала пожарного! Кандидата наук получил. Он научно определил, что при советской власти компартия с пожарами справлялась. Это теперь КПРФ - зюгадинский блеф.
   Больше говорить Он Сам не стал, как всегда, очень быстро устал. И его как куклу за кулисы поволокли, а элдеперделовцы вскоре всех депутанов в дебаты о пожарном кандидате увели. И довели до избрания, без упоминания, что только что за Воровайса элдепердели. Вот такие-то всегда будут при деле.
   Но меня что-то такое гложет. Я высоко в своей непонятной ипостаси витаю, далеко вижу и многое, что ещё неизвестно, предвижу. И вдруг! Из-за леса, из-за гор вылезает - ой-ей-ей!
   Что-то толстое и мохнатое. Вдобавок, ещё и рогатое! Стадо ли, стая? Да кто может на нас с Севера лезть? Зверонасекомые прут с Юга или Востока. А это что ещё за напасть?
   Неужели окончательно нам придётся пропасть?
   Первыми забеспокоились депутаны. Быстро врубились и куда-то смылись. Народ стал мордоворотов, было, поднимать. Да что толку! Их самих можно было паять. Дерьма рафинированного в усмерть ужрались и ни как не просыпались. Пришлось опять стакан гранёный по кругу пускать и народное ополчение собирать. Короче, вооружились ёлками-палками и залегли, снимая стресс глумливыми гадалками.
   - Да кто на нас из тундры может лезть?
   - Чукчи, штоль, тоже расплодились?
   А шум бешеной гонки мохнатого и рогатого стада, усиливаясь, нарастал. Уже различались и вросшие в спины северных коней такие же мохнатые всадники.
   - Точняк! Чукчи на оленях прут. И что-то про нас орут.
   - Ага! И про чукчу и про руса.
   - И не боюся!
   - Опять драться придётся. На юге отморозки ельцинской свободы, а эти, наверное, отогревки.
   - Блин! Шли от реформ, шли. А они и до Полярного круга раньше нас дошли.
   - Да когда же кончится она, эта реформенная война?
   - Шаман их мать! И эти тоже очеченели?
   - Они здесь, наверно, окоченели.
   - Только мы одни в своей халявной свободе замлели.
   Тут и я стал различать клич боевой. Несущиеся на оленях всадники скандировали приветственно:
   - Чукча - руса! Мы не труса! Чукча - руса, мы не труса!
   Ополченцы радостно заревели. - Чукчи с нами! Чукчи с нами!
   Но брататься народные ополченцы явно не успевали. Депутаны раньше сумели оценить ситуацию и быстренько возглавили депутацию. Баба сисястая и хлеб - соль тут же появились и навстречу нежданного союзника устремились. На сцену высыпал квартет мартышкин. Осёл и козёл с мишкой. И кто-то там еще, не наши всё, вправлять мозги нам старым гимном палачей стали. Славься отечество наше прекрасное...
   И я тоже, дурень, закричал. - Чукчи с нами! Чукчи с нами!
   Подскочил от безумной радости!
   - А-а-а...
   Передо мною из постели поднялась... чукча! Голая! Тело парит от холода. И вокруг шкуры валяются.
   Сон уходил. Тьфу, зараза! Да это жена без макияжа. А тело парит от холода, так вы сами знаете, как у нас зимой топят. Все шубы и одеяла собрали, а всё равно тепла нам и в переплетении тел не хватало.
   - Что это ты там о чукчах кричишь?
   Я молчу некоторое время. Приснится же такое! Потом говорю просто так, чтобы отвязаться. - Оленятины у них навалом.
   - Да, - мечтательно вздыхает жена. - Для полноты счастья мяска бы нам не помешало...
   Говорю ей с дальним прицелом. - Жучку уже трудно содержать. Сами только хлеб и макароны едим. А отвязать её - соседи сожрут.
   Но мысль мою подспудную жена отвергает. - Я тебя лучше отвяжу. Жучка хоть лает. А ты уже и в постели не гавкаешь.
   Я бурчу сердито. - Чтобы лаять, мужику надо хоть иногда мясо хавать.
   - Только жрать и можешь.
   Пришлось замолчать. Ну что ей было сказать? Возраст под пятьдесят. Теперь жена - тятя в доме. А таким как я уготовано место в приюте или дурдоме. На работу нас в этом возрасте только сторожами или вахтёрами берут...
  
   - Ленин! Ты что там о чукчах бормочешь? - толкнули неожиданно меня.
   - Потому что сам чукча я.
   Тут уж я окончательно очнулся и в, своё, исправительно-трудовое учреждение вернулся. Замятин удивлённо ко мне повернулся. - Ты что, совсем не слушаешь меня?
   - Ах, да. Повтори. Говори, говори.
   - Пускай Троцкий и такой и сякой, но один лозунг его я и душой и сердцем воспринимаю. Без наций и вон! Тогда, может, и заживём без необъявленных войн.
   - Ты становишься националистом.
   - А ты, как Задорнов, эстрадным артистом! Стриптизируешь голый сюжет, как будто в нашей жизни ничего больше нет. Не глупопею, а бытопись уходящего времени надо создавать.
   - Бытопись подразумевает хронологию. А какая может быть в Бардаке логика? Совсем тут другие лозунги.
   - Ну, ну, провозгласи.
   Провозгласил Гридин. - Жизнь не соси, а сразу откуси то, что перед тобой.
   Тут уж и другие стали впрягаться в наш разговор. - День - но мой! Танцуй, - пока молодой!
   Я хмыкнул с издёвкой. - Но мы только секс и политику жевали, и снова-опять времена Остапа Бендера проморгали. Без нас даже помойки поделили, оставив нам  лишь ваучеры и пирамиды от МММ.
   Молодой парень и вовсе закричал. - Всем! Всем! Всем! Хрен вам банк! Продадим и кукиш!
   - А что ещё на деревянные купишь?
   - Зато миллионерами стали.
   - Только вот равными возможностями нас так достали, что мы сами свои деньги воровайсам и мавроди отдали.
   - Мавроди не лопух. Он бабочек ловил, не мух.
   Но вот, наконец,  вызвали и меня. Я коротко глянул на Замятина и шагнул в открывшуюся дверь, попав в короткий узкий коридор с массивной дверью. Загудел мотор механизма открывания, лязгнул запор винтовочным затвором, дверь медленно отошла. Я с трудом распахнул тяжёлоё полотно и очутился в таком же коридоре с широким застеклённым окном в стене. Офицер стоявший у окна отрывисто вымолвил:
   - Сильнее захлопни.
   Ещё двое контролёров выглядывали из боковой двери, где на выбор шмонали освобождавшихся. Я с силой потянул дверь на себя, и она снова лязгнула винтовочным затвором. Контролёры отвернулись от меня, и я подошёл к окну под бдительное око сержанта срочной службы за стеклом.
   Офицер представил меня с юморком. - Ленин! Да не тот, Виктор Иванович.
   Сержант сверил цепким взглядом мою физиономию с документом и сунул в прорезь пакет с листом бланка.
   - Проверь по описи и подпиши.
   Я подмахнул бумагу, не глядя, и сунул пакет в карман плаща.
   Офицер коротко вымолвил. - Свободен! - и вскрикнул по-ослиному. - И йяа!
   Снова загудел электромотор. Дверь щелкнула винтовочным затвором. Тут только в груди щемануло. Следующая дверь была обыкновенной, дощатой, и лучилась яркими солнечными зайчиками. Ломая захмелевшие чувства, я толкнул её от себя и вышагнул наружу. Но оступился на крохотном крылечке и вылетел на тротуар, столкнувшись с прохожим...
   Меня будто выпнули на свободу.
   Молодой мужчина поддержал меня и понятливо улыбнулся, определив мой "статус-кто", хотя я был одет  прилично и с кейсом в руке.
   - Поздравляю!
   - Пока ещё не с чем.
   - Да, - согласился он. - Работы нет. А если есть, не платят, - и пошёл дальше, расстроенный.
   В небольшой толпе у штабного крыльца я не увидел ни одного знакомого лица и подошёл к киоску, уставившись на цены с многочисленными нулями.
   Внезапно меня толкнули. Статная девушка в легкой летней куртке и длинной серой юбке глухо вскрикнула, отстранив меня. Я повернулся за нею.  Замятин только что вылетел из двери проходной и едва удержался на ногах, так же как и я. Она  стремительно подошла к нему и замерла, некоторое время не могла ни чего выговорить, оглянулась беспомощно и махнула рукой стоявшему у такси мальчику лет двух.
   - Спартак! Ну, что ты? Иди с папой знакомиться.
   И он пошёл к ним, такой маленький и неловкий. Геннадий застыл, взяв Валерию за руки. Сын для него был, пожалуй, уже слишком большим впечатлением, как, собственно, и неожиданное появление возлюбленной, которую месяц назад отправили возвратом на зону.
   - Гена, Геночка. Я это. Я. Золушка твоя!
   - Лера! Боюсь, что ты лишь мечта. И та не моя. Не схожу ль я с ума?
   - Да я это. Я. И сыночек твой. Кассационную жалобу удовлетворили и отменили возврат на зону. Свободные мы теперь. И оба! Свободные...
   Но Геннадия вдруг странно повело, он упал так неожиданно! Валерия едва успела его подхватить. Он забился в приступе эпилепсии. Без истерики она склонилась к нему, умело придерживая голову, позвала лишь.
   - Папа Валера! Папа Артём! Ну что вы? Помогите.
   Их обступили люди, закричали, было. - Скорую! Вызовите Скорую.
   Но она отказалась. - Не надо. Не надо. Это эпилепсия. Сами справимся.
   Тут к ним подбежали полковник и рослый мужчина помоложе, они подняли вялое тело больного и занесли его в машину. Я не успел опомниться, такси стремительно уходило, злорадно мигая красными габаритными огоньками...
   И тут мне так не захотелось, чтобы он уезжал в Израиль!
   А в небольшой толпе у штабного крыльца я не увидел ни одного знакомого лица и подошёл к киоску, уставившись на цены с многочисленными нулями. Детям не на белом коне показываться не хотелось, дочки были зажиточной бабкой и бездетной сестрой сильно избалованы и однажды лишь на краткосрочное свидание приходили, не письма, а отписки писали. Тут и козе было понятно - меня, как и репинского каторжанина, не ждали. Не встреченный ни кем, похоже, я был один.
   И тут вдруг и меня как цунами захлестнула мечта!
   Ну, блин! И ко мне шла, радостно сияя обольстительно минетной улыбкой, голубоглазая блондинка. Неужели и мне такое дано? Хотя бы это - русское кино!
   Но стоп! Несбыточной мечты мне ещё не хватало! Нет, нет,  лучше выйти из этого потенциального скандала. На самом деле, зачем мне это? Лучше я вместо себя подставлю Поэта. Как раз в это время Шмакин выходил из КПП, не споткнулся  даже, и с широчайшей улыбкой уже катил ко мне. Но, увидев рядом со мной красивую женщину, круто осадил. Махнул мне рукой и крикнул.
   - Ну, ладно, Ленин, я пошёл. Вижу, тебе сейчас не до меня, встретимся опосля.
   А обольстительная женщиночка уже ко мне подошла...
   Однако, хватит! Я решительно эту сцену отвергаю. Аннулирую вымечтанное спонтанно! Итак. Новый кадр. Начали! Мотор!
   И вот, стою, значит, я за столиком-стойкой у ларька просто так, что делать со своей свободой не знаю, пивко, короче, попиваю, по сторонам оглядываюсь и на ляфам исподтишка заглядываюсь. Однако нет у меня для них материальной причины, с миллионом, что выдали мне, доступны лишь сексуальные мечты. И что ещё хуже, я даже без жилья. Равнодушно встречает свобода меня.
   Короче, всем до лампочки я. Одно хорошо что лето, а это...
   Блин! И опять подходит ко мне не то что уж шибко красивая. И не очень белокурая! И не голубоглазая. Но загорелая.
   - Й-ех! - вырвалось у меня. - К этому б пивку, да ту копчёную блондинку!
   Ой! Услышала она, штоль? Девушка с немного помятым лицом глянула вдруг на меня и ещё ближе ко мне подошла, тоже, видимо, о недоступном мечтала. А может, кого ждала?
   - И что мы имеем? - спросила она меня.
   - Лимон только, - признался я, как перед следователем и отвёл затосковавший взгляд.
   Она как-то устало и с некоторой хрипотцой рассмеялась. - Ништяк, в натуре! На пару недель нам, пожалуй, хватит, если на водяру не будем тратиться.
   - Без вина как-то не то...
   - С сэмом будет самое то, - отрезала он. - А там, может, и повеселее жизнь покатит. Мужик, я смотрю, ты отменно рогатый, пахать ещё можешь. Может, работу найдёшь.
   Я согласно молчал, как похотливый мальчишка - в миг заторчал. Всё повторяется опять. Хм. А стоит ли снова с такой, в натуре! мечты начинать? Но она даже слова не дала сказать.
   - И из порева здесь ничего не бери. Пару резинок только возьми, одну с усиками, другую с шарами. Недавно, такими вот меня, драли. Забирает так клёво.
   - Возьму, сразу с десяток.
   - Зачем? Трудно, штоли, трухню водой сполоснуть?
   Я спросил. - На югах чуток издержалась?
   - Какие юга? Я там ни разу не была и ни буду наверняка. Козёл старый в солярии меня несколько суток смоктал. Жмотина, скот! И всего ничего, пол-лимона лишь дал.
   Я протянул ей деньги. - Сама и возьми презервативы.
   Она нырнула с головой в оконце ларька. - Ты это, хозяйка, с прибамбасами мне пару резинок дай.
   - С какими ещё прибамбасами? - не поняла её юная продавщичка. - Есть только со вкусом лимона и мяты.
   - Да ты чо, в натуре, не ширялась такими никогда? - ахнула девка, едва ли старше её.
   - Так бы и сказала, а я думала жвачку тебе надо.
   - Сама ты жвачка вафельная...
   Я дёрнулся, было, но так и не смог уйти. В общем, как сюжет не крути, а женщину нам не обойти...
  
  

конец первой книги

  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"