В детстве мечтал я найти двойника. Искал его в собственных подобиях, искривленных миром зеркал и фраз. Плелся за ним вдоль по четырехмерному пространству, перекрытому цветочными бордюрами. Когда его иллюзорное колыхание маячило где-то надо мной в мозаике воздушных пылинок, я поспешно карабкался по стволам тонких деревьев и не верил, что, ломая под собой ветки, полечу вниз. Игнорируя всеобщие познания природы, я хотел исторгнуть у земли мне обещанное единство.
Двойника я не нашел, но вырос в длинного малокровного типа, неопределенного пола и возраста. Я мог бы ежедневно бегать вокруг обезличенных улицей деревьев парка, ходить в освещенные помещения, где мускулистые люди бестрепетно поднимают тяжелые штанги, и стать одним из них - почти мужчиной. Мощь тела была бы брутальным дополнением к частичности моего существа.
Однако полюбилось мне самозабвенное людское тщеславие, и отдал я себя дням, как ныне говорят, минувшим. Мои мысли блуждали по лабиринтам мыслителей, угрюмых монахов, сменивших божий свет на пятнистый отблеск расплавляемого воска. Солнце вызывало у них праздную резь в глазах, а ночь даровала гармонию эйдосов. Я завидовал им, и во тьме на ощупь искал ипостаси бога, спрятавшие себя под тенями буквенных знаков. Странные сны будоражили усталое сознание. Будто бы ищу я себя, задыхаясь от нехватки кислорода, между разъеденного солью остова потонувшего корабля, хитроумно избегаю щупальцев осьминога и боюсь выйти на песчаный берег, хоть знаю, что живу там, наверху, у самого синего моря. На берегу поджидал меня он, страшный песочный человек, выводящий василисков из моих глаз. Эти огнедышащие змеи извивались ободом вокруг волн и падали маленькими черными пуделями к ногам. Испокон веков этот Человек выжигал песочной пылью мои глаза, бросал ослепшее тело в море на съедение осьминогу, и превращался, то в окрыленного пустотой Баруха Спинозу, то в раздавленного землей Франца Кафку.
Как - то раз обнаружил я себя лежавшим на широком лугу, задумчиво всматривавшимся в высоту. Ободранные собаки лизали мои воспаленные щеки - это был дождь. Невидимое солнце изливалось на расплывшиеся контуры туч и разделяло их однородную массу на множество облаков. Они не имели границ и не знали точных форм. Никто не смог бы разгадать: это верблюд или ласточка. И отнял я у неба одну истину - множество нельзя выразить в едином.
Этим пророческим днем покинул я келью, оставив за собой раскинутые по столу ворохи исписанной всуе бумаги и пыль веками немытой комнаты. Дикие химеры падших в забвение демиургов тщетно бились о дверную щель и вопили тонкими голосами - я ушел от них навсегда.
Самозабвенно скатывался я по круглой земле, насыщая ее материнской нежностью свою ревущую суть. Я входил в ее пустыри и каньоны, сплошь обложенные камнями. Моя мысль обегала бесформенные формы камней, скрупулезно изучая каждую деталь адского воображения их творца. Идолопоклонник, в зверином умилении я грубо набрасывался на камни, страстно лобызая заостренные выступы. Губы, израненные поцелуями, любовно шептали молитвы. Комочком известняка я вычерчивал на гладких срезах скал их многоугольные образы и силился очертить эту кривизну линий и в сознании. Но хаотичные рисунки камней не оставляли в памяти ни малейшего следа, они напластовывались один за другим, стирая предыдущие. Бездумный базальт оказывался лучшим хранилищем образов, нежели моя мягкая как воск память. И поднял я с земли вторую истину - бесчисленное нельзя узреть во многом.
Обрел я покой в обществе людей свободных и святых. Будучи мудрыми, они дали обет не дарить воздуху эти смешные подражания звукам природы, не делить свет от тьмы, предметы от их тени, смысл от слов. Так проводили мы время - в безветрии медитации. Нечто теплое и просторное, вытекавшее их наших душ, как наросты из кожи, врастало корнями в сухую землю, орошало почву собственными соками и переходило в стволистое дерево, ветви которого обвивали нас с головы до ног. Тихие видения наполняли наши общие сны. Каждый мимо проходивший мог бы зреть их в каждой капле росы. Я видел свой волнистый образ протекавшим по середине ствола, легко пробивавшим жесткую кору и фейерверком, размазывавшим себя по небесному склону. Видел себя в узорах раскрашенных фосфором рыбок, в ветвистых лапках ящериц.
Вот заснул я и на миг содрогнулся, увидев напротив себя болотную жабу, из которой мне вдруг чудесной метаморфозой является прекрасный образ. Я знал, он является только мне. Он был моим. Кто Она? - Лучше самой Елены Троянской. Ведь Елена при всей своей красоте была только женщиной. А ее тело было иное. Я видел, как ее алмазная чешуя отражала в себе сразу десять тысяч солнц вселенной. Волосы живыми волнами кувыркались на плечах и тянулись тонкими язычками вверх. Потоки неведомой силы истекали их невидимых глаз. Они будто пускали бесчисленные лучи, бьющие струей, размывавшей пределы вещей. Сколько у Нее глаз: один как у циклопа, два как у меня, а может больше? Не знаю, но все Ее глаза сливаются во мне единой мелодией, неслышной, но ощущаемой чувствительной кожей кончиков пальцев. Мое тело как баллон наполняется в ее лучах и твердеет. Я пыхчу и увеличиваюсь в длину и ширину. Боль вечной похоти сплющивает время в одну точку. Весь мир - сок моего винограда. Ведь я - царь царей! Ветер поднимает меня, окаменевшего, и резко швыряет вниз. Крича разорванным ртом, пускаюсь буравить сырую землю. Беспредельно долго вхожу я в горящие недра и вот, вспыхивая, утыкаюсь в самое ядро. Земля содрогается, серая лава покрывает башни Помпеи, и из образованных повсюду трещин выползают на четвереньках огромные младенцы.
Просыпаюсь и вижу, как плавно растекаются вокруг меня образы. Деревья в стеклянных сосудах переливают себя в узкие полосы неба. Напрасно ветви топорщат свои зеленые отростки и тыкаются в скользкое стекло. Они не могут до меня дотянутся. Я недосягаем. Я вечен.
Я иду и догоняю листья, летевшие прошлой осенью, дохожу до пещеры старца, повелителя времени. Вижу его, наклоняюсь и шепчу на ухо имя той, коей грежу. Старик понимающе кивает и робко опускает веки.
--
Я думаю о Ней в темноте одиночества, глядя как в безлунную ночь шакалы, поднимая ноги, лижут свой живот. Входи.
Я остаюсь в пещере, и старик обучает меня магии огня. Разъединяя элементы бытия, и смешивая их заново, мы поворачиваем время вспять. Никто ничего не заметит. Персей еще не найдет тебя, когда я, схвачу на дорогу горсть золотых монет, добытых стариком из огня, и пойду к крайнему западу. Скелет замечтавшегося морского чудовища, твой тихий остров, будет скрыт в клубах дыма. Но я почувствую тебя. Осторожно причалю, зацепляя якорь за грудные ребра чудовища. Увижу, как приблизится издали алмазное сверкание.
--
Прекрасны ланиты твои под подвесками, шея твоя в ожерельях, - успеваю я сказать повернувшейся ко мне медузе.