Аннотация: Воспоминания Некрасовой Надежды Николаевны о добровольной записи в Красную Армию, о боях под станцией Вагай, под Камышловым, Тагилом, об отступлении до Перми, о пребывании в плену у белых в Пермской тюрьме
ВОСПОМИНАНИЯ НЕКРАСОВОЙ НАДЕЖДЫ НИКОЛАЕВНЫ.
Происхожу я из рабочей семьи: отец, мать и брат работали на Макаровской фабрике, ныне им.Ленина, в районе которой мы жили, а потому понятно, что на тревожный гудок завода, собиравший обще-рабочее собрание, пришла и я. На собрании же стали формировать отряд. Добровольцами записывались все, только женщины да старики оставались у станков.
Мне было в это время 17, а брату 16 лет. Пошли вместе. На Ломаевской улице, в штабе Красной гвардии окончательно составлялись списки на добровольцев и тут же выдавали обмундирование. Тов. Свердлов* [*вероятно, Сафаров], находившийся в штабе, собственноручно нарисовал мне на рукаве гимнастёрки крестик синими чернилами. Ушли мы, даже не простившись с родными. Наш отряд, занимавший целый состав, под командой т. Бабичева и Колычева направлялся на поддержку т. Хохрякову, находившемуся в то время под Тобольском.
Провожали нас т. Свердлов и Голощёкин, и толпа рабочих Монетки, железнодорожники, с Макаровской, одним словом - почти все, те, кто ещё оставался здесь. После короткого митинга на станции мы двинулись на Тюмень. В Тюмени стояли 3 часа, за это время дополучили оружие, которым в Екатеринбурге были не полностью снабжены.
Интересна была картина нашей стоянки. Все лихорадочно ждали отправки и, так как многие ещё не умели обращаться с винтовкой, то тут происходила стрелковая учёба. Все в спешном порядке стремились скорее овладеть учёбой.
Но к т. Хохрякову, несмотря на наше большое желание и протесты, нас не направили, а послали на главную Омскую линию под Ишим, где положение красных было серьёзнее. К нам примкнула кавалерия, часть пехоты из Тюменских рабочих, и мы под прикрытием броневика двумя составами, двинулись на передовую позицию.
Пришлось сменять товарищей, долгое время сдерживающих здесь наступление бело-чеховских банд.
Жуть, которая была у меня в начале при стычках, прошла, как только я увидела усталые, измученные лица сменяемых и твёрдо решила остаться на позиции. [147]
В ночь же на ст. ВАГАЙ был небольшой бой. В это время к нам приехал из центра старый большевик т. Хаготин. На другой день в 7 часов вечера со ст. Вагай мы с т. Хаготиным в числе 9-ти человек красногвардейцев пошли в разведку вдоль линии железной дороги и забрались вглубь к белым на 35 вёрст.
В 2 часа ночи я с винтовкой и свистком стала на посту, а товарищи стали разбирать путь и так увлеклись, что за 3 часа образовался большой безрельсовый проход.
В это время слышу шум двигающего состава с той стороны, которую дали мне главного наблюдения. Кричу, не слышат - свищу, наконец, заметили и быстро залегли в чащу.
Показался предлинный воинский состав, который тащили два новенькие паравоза. Двигалась сильная воинская часть с конницей, пулемётами батарей. На задних площадках стояли шестидюймовки.
Не заметили они разобранного пути, и получился настоящий кошмар. Паравозы приподнялись и перевернулись, вагоны с грохотом превращались в щепки (т.к. шли быстро и имелся большой уклон под гору). Грохот, взрывы, пламя. Немногие успели выскочить, т.к. было ранне утро и все ещё спали.
Потом разведкой по рассказам пленных установили, что в крушении полностью погиб 16 Ишимский полк.
Со станции Вагай мы отступили с боем за Ялуторовск. За Ялуторовском на ст. Багандини был большой бой, деревня Багандини была вся выжжена снарядами, с обеих сторон были большие потери, но белые отступили, и мы держали линию ещё две недели. На этом участке мы продержались долго и тем, что разрушили линию во время крушения и взрывом моста под Ялуторовском.
От туда до Камышлова отошли без боя, расположились в казармах на отдых, но в это время тревога, и пришлось выдержать стачку с местным кулачеством и гимназистами, которые думали окружить нас в казармах.
На другой день явились к нам 300 чел. крестьян верхами прямо с работы с полей - многие босиком и заявили, что пойдут с нами, пытались отговорить, доказать, что и оружия то не хватает. Всё же они все поехали, и не малую помощь мы получили потом от них. [147об]
С Камышлова двигались через Мостовую, Квашнину до ст. Егоршино, где в то время были отряды Хохрякова и Акулова.
Нужно отметить, что, несмотря на тяжёлую боевую обстановку и то, что мы всё таки были все добровольцы, ячейка РКП(б), хотя и маленького еще состава, проводила с нами большую работу. Как только были свободны, вели беседу, особенно выделялся в работе командир отряда т. Шоронов, который никогда не оставлял вопросов красногвардейцев без ответа. А мы были очень не довольны, что отступаем, что не принимаем часто серьёзного боя, всё приходилось раз"яснять кем и почему это делается.
Далее через Салду, Алапаиху, Сандонато до Н-Тагила, где были 3-4 дня, и пошли на взятие Невьянска. Там был очень большой бой; мы подали под перекрёстный огонь. Но всё-таки из окружения вышли - пулемётчики наши отбили нападение кавалерии.
В продолжении 5 дней шли бои, но нам всё же было легче, чем белым, так как крестьянство настроено в нашу строну, указывало нам движение белых войск, расположения, и мы легче их нащупывали.
Под В-Тагилом так же был бой очень большой, где участвовал и т. Эйдеман из штаба 3-й армии. Я была на одном из флангов, где был убит один пулемётчик.
Мы уже отступали, пулеметн. лента только вложена, остановить не знаю как, а стрелять не умею, и пришлось мне трещащий пулемёт везти. Тут я и получила легкое ранений в ногу. Лежала я в Н-Тагильской заводской б. Демидовской больнице. Там же лежал т. Хаготин и ряд наших товарищей. Здесь же мы узнали через газету "Красный набат", в которой описывалось положение на фронте, о смерти начальника штаба Красной гвардии г. Екатеринбурга т. Хохрякова.
Это так подействовало на нас, что многие просили об выписке. Я выписалась сейчас же.
Следующий памятный бой был в селе Старая Утка, где я и получила контузию. Под Шайтанкой, Куровкой убит был мой брат. От этих боев осталось нас только 37 чел., остальные были или убиты, или ранены, и тяжелую контузию и ранение получил Шаронов, которого мы с ст. КУЗИНО отправили в Пермский военный госпиталь, а сами [148] влились в отряд Лысвенских рабочих под командой т.т. Натана и Ефремова.
Следующими были бои на ст. Кумыш и Кын, где под прикрытием Павловского броневика мы держались долго и удачно, но всётаки под сильным натиском белых, имевших лучшее вооружение и силы, нам пришлось отступить на Лысьву, а с неё с большими боями на ст.Калино и Пермь.
В Перми мы в расплох были захвачены белыми, только небольшая часть могла прорваться и отступить по Каме, как Броневики не могли нас защищать, а увозили ценные материалы штаба.
Тут я и познакомилась с прелестями плена. Документы свои из нас многие не могли уничтожить. Захвачены мы были с оружием в руках, и пощады ждать было нечего. Многих товарищей тут же расстреливали и рубили, а кто остался жив и попал в тюрьму, то в ту же ночь посетители любители их вывели из строя живых.
Мне сообщили, что оставляют меня как редкий экспонат, и что может быть, буду благоразумней и укажу им тех, кого было нужно.
Днём и ночью меня вызывали на допрос, всё просили опознать и выдать своих, но тот долгий путь, который я прошла от Ишима до Перми, не дал мне вернуться. Много били меня, как только могли.
Однажды вывели на двор, где стояла большая скамья, вывели также товарищей под сильным конвоем и поставили их кругом. "Если", - говорят, - "не покажешь, всыплем 25". Я легла. Сколько сыпали, не знаю, но очнулась на шестые сутки в одежде, изорванной шомполами, страшными следами побоев, даже кровати не было в камере.
Но самое тяжёлое переживание тюремной жизни не самые допросы и побои, а ежедневные ночные уводы товарищей, которые не возвращаются уже обратно. Каждый увод был новой раной. От побоев во дворе я едва оправлялась, ходить не могла. Сидела только в полусогнутом состоянии и в таком положении я удостоилась любезного посещения самого Гайда с группой офицеров. Мне приказали встать, я не могла, и он рукояткой нагана по шее рассек от плеча до ключицы, поломав кость. И опять я тяжело лежала в тюремном околодке. Койка моя стояла рядом с койкой комиссара Пермского телеграфа. Однажды нас посетила группа офицеров с одним из наших бывших красноармейцев, оказавшимся провокатором. [148об]
- Эту вы знаите, - указал он на меня, - а вот этот комиссар телеграфа, сейчас пойдём ещё в тюрьму, и там я смогу ещё кой кого указать.
Далее всё произошло с быстротой молнии. Комиссар схватил стоявшую на столе стеклянную банку с водой и с силой ударил по глазам провокатора. Теперь он уж не мог ходить больше и показывать дальше. Это так произошло быстро и неожиданно, что в начале получилось общее замешательство, а потом быстрая расправа. Его тут же пристрелили, а меня опять долго и сильно били. И опять я опомнилась только через несколько дней.
Как нас не могли растрелять за эти 17 суток до взятия Перми, не знаю, но думаю, что не малую роль в этом деле сыграл какой то один из начальников тюрьмы, т.к. на требование приходивших офицеров о выдаче им коммунистов, он неизменно отвечал: "Всех отправили в тюрьму, а здесь остались только по маловажным делам".
Через 17 суток после посещения Гайды пришло и наше освобождение. Я сразу из тюрьмы взята была штабом и опять двинулась с Красной армией и прошла весь путь: Екатеринбург, Камышлов, Тюмень, Ялуторовск, Ишим и Омск. Из Омска я, получив денежную награду и документы, с военным госпиталем уехала в город Ишим на эпидемию тифа.
Заканчивая своё воспоминание, я считаю, что тот длинный, тяжёлый путь, который мы прошли, и те страдания, которые мы испытали в тюрьмах у белых, мы прошли не напрасно. Память об этом сильней подгоняет каждого напрягать наши усилия в стройке Советской страны, и как участница прошлой борьбы обращаюсь ко всем товарищам, а в особенности к партизанам и партизанкам - не поддаваться усталости и, как когда то на фронте, усилить наступление по соцсоревнованию на фронте строительства.
ПРИМЕЧАНИЕ: Я.М. Свердлов не мог принимать участие в проводах красногвардейцев в Екатеринбурге в 1918 г. т.к. в этот период работал в Москве.