Аннотация: Очерк В.С. Ничиперовича о захвате белыми Кизела, об установлении там колчаковской власти, о грабежах, репрессиях и казнях, о бесплодных попытках белой администрации наладить хозяйство, о бегстве белых из Кизела
В редакцию "Уральскаго Рабочаго"
Посылаю при сём очерк "Чёрные дни" (воспоминания о Колчаковщине) для помещения в одном из No "Ур. Раб." в связи с приближением 10 л. годовщины освобождения Урала от Колчака
4/VII 1928 г.
Свердловск
В.С. Ничиперович
Адрес:
Службы: Правление Пермской дор.
Квартиры: Ул. Февральской Революции д.32 кв.1 [1]
ЧЁРНЫЕ ДНИ
(Воспоминания о Колчаковщине)
Тяжёлая зима
Нерадостна была на Урале наступившая зима 1918-19 г. Отрезанные фронтом гражданской войны от Сибири трудящиеся заводов и городов Западного Урала переживали многие лишения и муки голода. Особенно тяжёлое положение было в Кизеловском каменно-угольном районе. Обыватели и некоторые неустойчивые и несознательные рабочие роптали:
- Скорей бы приходили белые. Голодовать перестали бы; белый хлеб стали бы есть, а не колючую овсянку, которая в горле, как гвоздь, застревает. Порядок установился бы, а то всё собрания, митинги, тревоги, а толку никакого...
Эс-эровские и меньшевистские шептуны "по секрету" сообщали:
- Белые за Учредительное собрание борются. Сибирь за них горой стоит. Продовольствия там сколько хочешь. Ни арестов, ни насилий. Полная свобода, равенство и братство.
Развесив уши и предвкушая всякие блага, ждали доверчивые кизеловцы прихода белых.
Отступление Красной Армии
Дела на нашем фронте становились всё хуже. В начале декабря началось отступление Третьей армии на Запад. Белые перерезали участок железной дороги Чусовская-Пермь, и части Красной Армии. Державшие фронт на Горнозаводской линии, стали отступать по Луньевской ветке через Кизел на Усолье. Дни Кизела были сочтены. В три-четыре дня была закончена эвакуация Кизела. Почувствовалась близость фронта, появилось много военных, по улицам разъезжали конные красноармейцы. Прекратилось движение поездов, замолкли гудки, остановились копи. Шумный бойкий Кизел замер. [2] Попрятались оставшиеся кизеловцы и, закрыв окна тёмными занавесками, одеялами, ставнями, сидели по своим норам, ожидая, что вот-вот начнётся "кровавый" бой между красными и белыми. Из дома в дом поползли "зловещие" слухи о том, что "перед уходом из Кизела красноармейцы взорвут вокзал, водокачку, шахты, мельницу, электростанцию и все большие заводские и станционные постройки, а карательный отряд пройдёт по квартирам и расправится с мужчинами, которые не пожелали эвакуироваться..."
В жутком ожидании прошло несколько дней. Но ничего страшного не случилось. Ночью 21 декабря последние части Красной армии без выстрела оставили Кизел, не разрушив ни одной постройки, не расправившись ни с одним из мужчин, прятавшихся в чуланах, подпольях, банях, сеновалах и конюшнях.
Приход "избавителей".
На рассвете 21 декабря передовые части белых вступили в Кизел. Взошло холодное декабрьское солнце, выползли из своих домов кизеловцы и с любопытством смотрели на проходивших по улицам долгожданных "избавителей". Обрадовавшиеся больше всех приходу белых заводские попы дружно, как к пасхально заутрене, звонили во все колокола, сзывая на "благодарственный" молебен. В служебных помещениях опустевшего вокзала располагалось комендантское управление, и чернопогонный поручик входил в свою роль, забронировав первым делом одну из комнат для "специальных" целей. Комната эта пустовала недолго: часа через три в ней уже сидело несколько арестованных.
Так как кто-то пустил слух, что по вечерам нельзя будет ходить без пропусков коменданта, в вокзал за пропусками шли многие. Собравшиеся делились впечатлениями, обсуждали "текущие" события, а некоторые прохвосты, желавшие поскорее угодить новым властям, высматривали [3] нет ли среди собравшихся "коммунистов". Попасть в число арестованных было легко, стоило только указать, вот этот коммунист, как беднягу хватали и вели к коменданту. Если подозреваемый не мог оправдаться или за него не заступался кто-либо из присутствовавших, арест по распоряжению коменданта бы обеспечен.
Организация "демократической" власти. Затруднения на железной дороге.
На третий день по занятии Кизела на общем собрании граждан была выбрана Районная Земская Управа. На собрании выступил с "программной" речью командир Тобольского полка полковник Киселёв, призывавший присутствовавших на борьбу против Советской власти, за спасение "единой и неделимой матушки России". Бравый полковник уверял, что недалеко то время, когда победоносная Сибирская армия, возглавляемая Верховным Правителем адмиралом Колчаком, под звон сорока сороков войдёт в златоглавую Москву и освободит залитую кровью родину от ига большевиков. Но увы, не сбылись эти обещания, и через несколько месяцев, потеряв свой бравый вид, улепётывал этот полковник в Сибирь, спасая собственную шкуру.
Земская Управа представляла из себя не авторитетное самостоятельное учреждение, а игрушку и послушное орудие в руках колчаковцев. Прикрываясь этой "демократической" ширмой, выбранной по указке военного командования, белые расправлялись со всеми заподозренными и обвинёнными в сочувствии советской власти или в принадлежности к коммунистической партии.
Занимая Луньевскую линию, колчаковцы рассчитывали, что, захватив Кизеловский каменноугольный район, они будут снабжать углём испытывавшие острый топливный кризис Уральские заводы и железные дороги, но расчёты их не оправдались. Отступая, Красная армия взорвала мосты через реки Усьву, Косьву, Яйву, Зырянку. [4] Луньевская линия представляла из себя несколько островов, отрезанных друг от друга.
Паровозы и вагоны были эвакуированы в Усольскую. На Кизеловском "острове" протяжением около 70 вёрст случайно оказался маневровый паровозик "кукушка" и несколько товарных вагонов. Этот паровозик в течении месяца, пока не было восстановлено сквозное движение до Усольской, спасал положение вещей, перевозя от Губахи до Кизела и до Яйвы в двух-трёх вагонах пассажиров, продовольствие, военное снаряжение для Северной дивизии белых, штаб которой стоял в Усолье.
На Усольском "острове" между взорванными мостами через Косьву и Усьву движение поездов не было восстановлено до апреля месяца, пока не построили Усьвинский мост. И всё это время от Губахи до Усьвы на протяжении 30 клм. по полотну ж.д. была устроена проезжая дорога, по которой круглые сутки шло пешеходное и гужевое движение.
Невозможность до половины апреля использовать Кизеловский уголь была, конечно, большой помехой к упорядочению ж.д. движения и восстановлению работы на заводах, нуждавшихся в этом угле.
Колчаковский рай - обыски, расстрелы, порки.
С приходом белых настали чёрные дни. Вместо ожидавшихся свободы, равенства, братства и спокойствия колчаковцы ввели произвол, расстрелы и порки. Расстрелы без суда и следствия начались с первых же дней. В Губахе против станции были расстреляны несколько человек, в том числе один из помощников начальника станции. В Кизеле на следующий день утром на станционных путях лежали две первые жертвы.
Число арестованных увеличивалось. Иногда аресты сопровождались дикими сценами. Так в вокзале в Губазе был схвачен и жестоко избит счетовод Некрасов. Белогвардейские изверги в присутствии публики били Некрасова чем попало, топтали ногами, разорвали ухо. Избитого, окровавленного увезли Некрасова в Кизел [5] и, продержав под арестом, расстреляли. За что погиб несчастный, так и осталось непонятным. Ни в общественной, ни в советской работе он почти не участвовал, членом коммунистической партии не был. Говорили, что какой-то негодяй из-за личных счетов сделал на него ложный донос.
Произвол царил во-всю. У арестованных и в семьях коммунистов, ушедших с красной армией, производились повальные обыски. Принадлежавшие им вещи белогвардейцы отбирали и присваивали себе. Про начальника ж.д. милиции Шведчикова передавали, что при арестах он награбил имущества на несколько сундуков.
Употребительные при советской власти слова "товарищ", "мандат", "пролетарий" и т.п. считались недопустимыми, и за произношение их угрожала порка.
Плётка была эмблемой власти, порка - узаконенным наказанием. Блюстители порядка - милиционеры ходили всегда с плётками в руках и вызывающе посматривали на встречных. Пороли в наказание за лойяльность к советской власти, пороли молодёжь за принадлежность комсомолу, пороли от нечего делать, пороли с пьяных глаз или за здорово живёшь. Кем назначалась порка, никто не знал. Жаловаться было некому. Выпороть мог каждый милиционер по своему личному усмотрению. В заводе после порки умерли граждане Краев и Цыганкова. Иногда для разнообразия порка проводилась публично. В зале III класса ст. Кизел на глазах многочисленной публики раздели до рубашки и выпороли учительницу, заподозренную в принадлежности к комсомолу. К одной пожилой женщине пьяные милиционеры явились на квартиру и выпороли её за то, что будто бы она была в связи с китайцем, который жил у нея на квартире, а при отступлении ушёл с Красной армией. [6]
Расстрелы колчаковцы проводили в отвратительной форме на виду у всех. Местом расстрелов они избрали станционные пути в 50 шагах от вокзала вблизи жилых домов, занимаемых железнодорожниками. О предстоящих расстрелах милиционеры открыто говорили заранее, сообщая, что "сегодня будут стрелять рябчиков", поэтому набиралось много любителей сильных ощущений и случайных прохожих. В толпе находились подростки и дети.
Жуткие картины расстрелов останутся навсегда в памяти тех, кому пришлось стать невольными свидетелями этих убийств.
Одним из первых был расстрелян рабочий Брюханов. Велика была жажда жизни у Брюханова, что когда вывели его из вокзала, он бросился бежать, надеясь, что темнота поможет ему спастись. Милиционеры, стреляя, погнались за ним. Благополучно перебежал Брюханов станционные пути, спустился под откос насыпи и побежал в сторону копей. Вероятно, он сумел бы скрыться, если бы не сбился с дороги и не попал бы в сугроб, где и был настигнут. Убив первыми выстрелами, озверевшие палачи продолжали в упор из винтовок расстреливать бездыханный труп несчастного Брюханова, а затем, ругаясь, вытащили его из-под откоса на насыпь и стали снимать одежду, словно шкуру с убитого зверя. После этого случая, боясь, вероятно, того, чтобы и другие обречённые к смерти не вздумали последовать примеру Брюханова, белые стали производить расстрелы в светлое время.
При Советах комиссаром продовольствия в Кизеле был рабочий Рогалёв. В декабре он находился в командировке и не успел вернуться до эвакуации в Кизел. Захотелось, вероятно, бедняге проститься с родными и пробрался он через фронт в Кизел, явившись ранним утром к своей семье. Но высмотрели его услужливые колчаковские ищейки, донесли кому следует. Рогалёва арестовали, доставили [7] к коменданту, и в тот же день в холодные январские сумерки свора милиционеров выводила его из вокзала без пиджака, без шапки, в одной рубашке.
Выпрямившись, встал Рогалёв под дула направленных на него винтовок и, гордо подняв голову, смотрел на палачей. Первый залп не свалил крепкого и рослого Рогалёва. Он только пошатнулся и продолжал стоять, не издав ни стона, ни звука. Крепко выругался руководитель расстрела Шведчиков, щёлкнули затворы винтовок, и милиционеры, снова направив дула, долго целятся в свою жертву, боясь опять промахнуться. Раздаётся второй залп. Рогалёв падает, но лёжа продолжает подавать признаки жизни. Он лежит ничком, уткнувшись лицом в снег, обагрённый кровью, а одна нога его, конвульсивно сгибаясь в колене, поднимается и опускается, ударяясь носком в снег.
- Живуча собака. Добивай в голову. Коли штыком! - кричит Шведчиков. В упор в голову Рогалёва двое милиционеров делают ещё несколько выстрелов, превращая его череп в окровавленную массу, а двое других колют его тело штыками...
А на платформе в 30 шагах, видя всё это и не смея подойти, стоят поражённые страхом и ужасом жена, отец и малютка сын несчастного Рогалёва.
Вот днём вывели на расстрел двух братьев Устиновых. В предсмертном отчаянии поднимает руку один из них и кричит, обращаясь к милиционерам:
- За что вы меня расстреливаете. Я ни в чём не виноват. Не нужна мне советская власть, - но видя направленные на него винтовки, он крестится и, расставаясь с жизнью, начинает молиться: "Господи, прости меня грешного..." Залп обрывает его слова.
- Какой он в самом деле коммунист, коли богу молится в последние минуты. Зря расстреляли человека, - говорят, расходясь, в толпе.
Расстрелами руководили старший милиционер завода Чупраков и Начальник ж.д. милиции Шведчиков (оба они после занятия Урала Красной армией не [8] избежали заслуженного возмездия и были расстреляны). С убитых милиционеры стаскивали обувь и верхнюю одежду (многих раздевали о до нага), а пьяный Шведчиков, потрясая в воздухе нагайкой, кричал, обращаясь к толпе:
- Вот как мы расправляемся с коммунистами, и так будем поступать со всеми, кому нужна советская власть.
И свидетелям этих жутких отвратительных картин становилось нестерпимо тяжело и казалось, что всё окружающее насыщено неудержимой ненавистью, звериной злобой и человеческой кровью.
Если у расстрелянных не было родственников в Кизеле и некому было их похоронить, то обнажённые трупы по несколько дней лежали в снегу, и их глодали бродячие собаки.
Как-то сразу расстреляли семь человек крестьян и рабочих, привезённых в Кизел из дальних селений. Тела их около недели лежали вблизи вокзала. Ночью приходил поезд, и пассажиры, выходя из вагонов, спотыкались о трупы и шарахались в стороны.
Наглость колчаковских палачей была так безшабашна, что во время одного из расстрелов они подстрелили одного случайного прохожаго. Этот случай и протесты со стороны железнодорожников в конце концов заставили прекратить творившиеся на виду у всех убийства: комендант "смилостивился" и расстрелы были перенесены на окраины завода.
"Заведующий ж.д. движением".
"Завоевав" Кизеловский и Усольский районы, Колчаковское военное командование обратило особое внимание на железнодорожный транспорт. Полковник Киселёв, решив, что Луньевская линия находится в полном его ведении, установил должность "заведывающаго движением", назначив на эту должность прапорщика Шмотина, ничего в ж.д. деле не понимавшаго. Каковы были обязанности этого заведывающаго, никто не знал. [9] И сам он, вероятно, не отдавал себе в этом отчёта.
Вступив в исполнение своих обязанностей, Шмотин первым делом забрал в своё распоряжение единственный уцелевший на Луньевке служебный вагон, в котором и разъезжал от Усольной до Губахи, будучи всегда под хмельком. Желая показать свою власть, в один прекрасный день Шмотин запретил отправлять без его распоряжения со всех станций какие бы то ни было поезда. Правда, вскоре он должен был своё распоряжение изменить и приказал отправлять с его разрешения только те поезда, в которых ездит он лично, но переполох и путаница от курьёзного распоряжения получились немалые. Однажды дежурный по станции Кизел Найоров по забывчивости отправил пассажирский поезд, с которым ехал заведывающий движением, без разрешения Шмотина. Оставшись от поезда, Шмотин дал волю своему гневу, метал гром и молнии, ругался по матушке, обвинил перепуганных железнодорожников в сочувствии советской власти, грозил репрессиями и, конечно, посадил Найорова под арест.
Недостаток продовольственных и других товаров.
Продовольственный вопрос в таком промышленном районе, как Губаха-Кизел, белые в течении 6-месячного своего пребывания так и не смогли урегулировать. Несмотря на изобилие хлеба в Сибири, мука отпускалась по норме. Правда появился долгожданный белый хлеб, но рабочим, особенно многосемейным, нормы не хватало, и кизеловцы должны были мешочничать, посылая "экспедиции" за хлебом в Сибирь. Сахара, жиров не хватало, мануфактура отстутствовала, с обувью дело также обстояло плохо. И хотя заработная плата выплачивалась по ставкам, установленным советской властью, но заработок в общем был мал, т.к. цены на все товары стояли высокие. [10]
Общественная жизнь была задавлена. Роль профсоюзов была сведена на нет. Не было ни собраний, ни развлечений. За 6 мес. в заводе состоялся, кажется, только один спектакль с благотворительной целью "в пользу пострадавших в борьбе с большевиками". Устраивал спектакль комендант, разрешивший для большаго материального успеха продажу спиртных напитков. Пришедшие на спектакль инженеры, техники, служащие и обыватели (не для рабочих, конечно, был устроен этот спектакль), стосковавшись о живительной влаге и прославляя колчаковскую власть, на расхват покупали продавашиеся по баснословно высоким ценам водку, коньяк и другие вина. Как и следовало ожидать, многие перепились, поскандалили, и комендант наводил порядок, выставляя на улицу при помощи милиционеров пьяных скандалистов.
Начало конца.
Если служилая интеллегенция, торговцы, обыватели и администартивно-технически работники, которым колчаковское правительство вернуло прежние права и привилегии (квартиры, оклады, свободу торговли, наживы, спекуляции, свободу эксплоатации рабочих и крестьян), сочувственно относились к белым, то в рабочих массах чувствовалось определённое недовольство и разочарование. И вполне понятно, что не могли вызвать чувства удовлетворения и спокойствия произвол, порка, расстрелы, сыпавшиеся почти исключительно на головы рабочих.
Рабочие с радостью верили слухам и рассказам, что в заводе и на копях существуют подпольные большевитские организации, что дела у белых плохи и им скоро придёт конец. Но не верили и не хотели верить этому колчаковские поклонники, успокоительно рассуждавшие о том, что отступление белых под Глазовым, Сарапулом, Самарой временное и носит чисто стратегический характер. [11]
В июне стало ясно, что развязка приближается быстрее, чем её ожидали. Поклонники Колчака трусливо примолкли, стали потихоньку собирать свои пожитки и один за другим уезжать из Кизела в Екатеринбург и в Сибирь.
Агония колчаковцев.
О падении Перми, оставленной белыми 29 июня, Кизел узнал спустя несколько дней, так как колчаковцы всё время скрывали действительное положение вещей, а газеты из Екатеринбурга почему-то не поступали (вероятно, их где-то задерживали и во избежание паники не пропускали в сторону фронта). В первых числах июля кизеловцы были немало удивлены, когда из Усольской на Чусовскую неожиданно прошли поезда с беженцами и военными госпиталями, не попавшими в Перми на поезда и уехавшими на пароходах до Усолья.
Начинались предсмертные судороги белых. На станции появился новый комендант полусумасшедший поручик Римкус. Началась эвакуация Луньевской линии и одновременно был опубликован приказ о мобилизации и призыве в Сибирскую армию мужчин до 35 лет, но охотников защищать Колчака нашлось мало, и призванные, узнав о приказе, предпочитали скрываться и уходили в леса, благо стояла тёплая летняя погода. Начальник Пермской дороги Бабин издал приказ об эвакуации с Луньевской линии имущества, подвижного состава, паровозов и железнодорожников в Тагил, куда, как извещал Бабин, "временно" выехало Управление Пермской дороги. Управление Кизеловскими копями тоже получило распоряжение "временно" эвакуироваться в Егоршино. Впоследствии оказалось, что Управление Пермской дороги вместо Тагила смогло остановиться только в Иркутске, а Управление копями вместо Егоршино попало на Судженские и Анжерские копи недалеко от Томска. Таким образом Колчаковские власти "ошиблись" на несколько тысяч вёрст.
Рабочие действуют
На Усольской наготове стояли восемь поездов, с которыми нужно было [12] вывезти стягивающуюся с фронта Северную дивизию белых. В ночь на 8 июля поезда один за другим с 30 мин. перерывами вышли из Усольской. Первый и второй поезд, в котором ехал штаб дивизии, дошли до Кизела благополучно, а третий с орудиями, снаряжением и продовольствием между ст.ст. Копи и Вильва был спущен под откос рабочими Александровского завода, разобравшими путь.
Высланный из Кизела на место крушения вспомогательный поезд чуть было тоже не потерпел крушение, так как после его прохода был обнаружен разобранный путь между ст.ст. Копи-Кизел. Приехав на место крушения и увидев кучу нагромождённых вагонов, начальник поезда Римкус растерялся и, не поверив ж.д. администрации, что путь можно расчистить в несколько часов, приказал оставить всё, как есть, и, забрав людей, уехал обратно.
Вернувшись на ст. Копи и узнав, что между Копями и Кизелом также был обнаружен разобранный путь (Александровцы действовали умно и нападали на врага в разных местах), храбрый Римкус окончательно перепугался и, вообразив, что крушение и разборка дело рук разведчиков Красной армии, приказал гнать во-всю в Кизел, бросив на произвол судьбы застрявшие на участке между Вильвой-Усольская остальные эшалоны белых.
Неожиданное возвращение ничего не сделавшаго на месте крушения вспомогательного поезда, разборка пути во втором месте и получение известий о приближении передовых частей Красной армии к Чусовской и Губахе стало вселять панику в стоявшие в Кизеле части белых, и казалось, что "доблестная" Северная дивизия не успеет выбраться с Луньевской линии и попадёт в плен.
Солдаты стоявших в Кизеле эшалонов выражали желание отправиться дальше, офицеры, столпившись кучками на платформе, о чём-то трусливо разговаривали. Но вдруг из штабного вагона выскочил начальник дивизии и стал распекать офицеров и солдат в растерянности и трусости. [13] Горнист заиграл тревогу, из вагонов стали выходить солдаты и строиться в боевой порядок. Распорядившись расставить вдоль линии от ст. Копи до ст. Чусовская охрану, штаб дивизии, спасая себя, укатил со своим поездом в Чусовую. Римкус получил приказание вторично ехать со вспомогательным поездом на место крушения. К ночи путь был расчищен, и застрявшие поезда успели проскочить в Чусовую.
Устроенной Александровскими рабочими крушение и раброка пути сыграли большую роль. Белые испугались и панически поспешили отступить в Чусовую, не успев сжечь выстроенные ими большие огромные деревянные мосты через реки Яйву и Усьву, благодаря чему после их ухода явилось возможным довольно быстро наладить перевозку Кизеловского угля через Усолье водным путём до Перми (Губахинский мост через реку Косьву колчаковцы успели взорвать, и ж.д. движение до Чусовой было восстановлено только в начале зимы).
Уход Колчаковцев. Чудовищное зверство.
9 июля с последним поездом уехал из Кизела и Римкус, подлый и жалкий трус в ответственные и решительные минуты, но храбрый с беззащитными людьми. Как потом выяснилось, в одну из последних ночей перед отступлением Римкус, взяв в своё распоряжение паровоз и прицепив к нему два вагона: один с 58 арестованными пленными красноармейцами и арестованными коммунистами, а другой с отрядом охранников, уехал в сторону ст. Половинка. В 8 верстах от Кизела этот изверг-палач учинил жестокую расправу, сбросав живыми всех несчастных в глубокую шахту и "запечатав" её сверху ручными бомбами. Колчаковцы остались до конца верны себе: начав свою деятельность в Кизеле с расстрелов и убийств, этим они и ознаменовали свой уход.
12 июля в Кизел вступили передовые части Красной армии, радостно встреченные Кизеловскими рабочими.