C недавних пор я не могу подолгу находиться дома. Не то чтобы меня преследует страх замкнутого пространства. Просто я остро боюсь одиночества. Боюсь остаться всеми забытый в своих тусклых неубранных апартаментах и медленно угасать и терзаться от мысли, что больше в этом мире до меня нет никому дела.
Дом, в котором я живу - огромная кирпичная коробка - серая, безликая и пустая. Не только по форме, но и по содержанию. Некогда здесь бушевали истинно шекспировские страсти и разыгрывались нешуточные семейные драмы. Конечно же, радостные события тоже имели место быть. Другое дело, что таких событий год от года становилось все меньше: бившая ключом жизнь постепенно угасала. Сначала в стенах дома перестали раздаваться женские голоса, затем замолк и детский смех. Теперь - это типичный дом престарелых. И если бы только дом! Весь наш мир постарел. Нас накрыла страшная, разрушительная волна, не имеющая видимых причин. Мы оказались более чем уязвимы перед страшными законами эволюции. Некто могущественный стер из вселенской репродуктивной программы малюсенькую составляющую, и на Земле перестали рождаться девочки. Как следствие - прекратилась сама репродукция. Я, пожалуй, один из последних, кто появился на свет божий из утробы матери. На моих глазах происходил закат нашей цивилизации, рушились величайшие культуры, исчезали целые народы.
С точки зрения стороннего наблюдателя освобождение планеты от людей выглядело вполне гуманно. Ведь нас не убили. Нас просто лишили возможности размножаться. Цинично и безальтернативно. Но за что? - Этот вопрос с младых ногтей не давал мне покоя. Многие окружающие меня люди, как им казалось, знали на него ответ. Мне говорили об упадке нравов, о содомском грехе, о справедливом наказании за противные человеческой природе извращения и о том, что за проступки отцов всегда приходится расплачиваться их детям. Мне совали в руку арматуру и указывали на геев, трансвеститов и других мерзких извращенцев, коих в моногамном обществе становилось год от года больше. И я шел, уверенный в своем праве на отмщение, и карал, и калечил.
Довольно скоро я осознал всю иррациональность своих поступков, отбросил в сторону арматуру и с головой погрузился в науку. Я был преисполнен желания восстановить нормальный ход вещей. Увы! Все мои изыскания не привели к должному результату. Сублимация в моем случае не работала. Я отчаялся и, чтобы как-то оправдать свои неудачи, начал искать им философское объяснение. Так появилась теория фундаментальной асимметрии, доказывающая неизбежность превращения порядка в беспорядок. Правда, до моей теории никому не было дела. Но меня это не сильно огорчило. К тому моменту я уже непоколебимо верил в то, что человеческое племя окончательно и бесповоротно вступило на путь разрушения, по сути превратившись в детей хаоса.
Смысл бытия земного для меня был потерян. На поверку моя жизнь оказалась слишком скоротечной и бессодержательной. Она была лишена простых человеческих радостей, о которых написано в книгах. Любовь к женщине, семья, отцовство - все эти понятия до сих пор выше моего понимания. И нужно иметь не дюжее воображение, чтобы их себе представить.
Я живу, хотя, правильнее было бы сказать - я обитаю или даже влачу существование в двухкомнатной квартире на восьмом этаже. Соседей по лестничной клетке я не видел давно. Их судьба мне не известна. Да и не хочу знать я об их судьбе. Меня волнуют куда более насущные проблемы. Вот, к примеру, лифты в подъезде не работают. И мне приходиться всякий раз пользоваться черным ходом. В моем возрасте карабкаться вверх по ступенькам совсем нелегко. В то же время на нижних этажах пустует множество квартир. Выбирай, занимай и живи. Кое-кто так и поступил. А я не могу... На мой взгляд, есть в этом нечто гадостное, противное человеческой морали. Ведь что есть жилище? Жилище - это небольшой мирок. Он индивидуален, ибо создан руками своего обитателя, о котором здесь все напоминает. В шкафу висит пропахшая нафталином одежда. На антресолях пылится давно забытый скарб. В комоде аккуратно сложено отутюженное белье. На кухне - посуда, в которой еще совсем недавно готовили пищу. И само внутреннее содержание жилища наполнено почти осязаемыми флюидами прошлого. Иногда мне кажется, что неприкаянные души бывших жильцов всякий раз возвращаются к месту своего земного обитания.
Как ни странно, эти метафизические глупости стали появляться в моей голове после общения с Кришнаитом. С ним я познакомился пару месяцев назад на угольных причалах, где мы в компании подобных нам старцев собирали топливо для своих печей-буржуек. Мой новый знакомый оказался знатоком восточной философии и индуизма, за что я прозвал его Кришнаитом.
Он был забавен и немного жалок - этот близорукий человек в поношенном пальто и старинной фетровой шляпе, из-под которой вечно торчали седые космы. Он свято верил в реинкарнацию, считая переход души из одного тела в другое естественным феноменом природы. Кришнаита не смущал тот факт, что в нашем мире перестали рождаться люди. Он не видел в этом ничего из ряда вон выходящего. С его слов - после многих рождений человеческая душа, в конце концов, разочаровывалась в ограниченных и мимолётных наслаждениях, даруемых ей этим миром, и начинала поиск более высших форм существования. Я спорил, ибо не верил в сиюминутность и масштабность столь сложного перехода. А он твердил о вмешательстве высших сил, об их ипостасях и о сострадании Бога по отношению к живым существам: смерть он считал избавлением от земных мук.
Обычно мы встречались с Кришнаитом на известном причале. Он всегда приходил раньше уговоренного срока и одиноко стоял на берегу, наблюдая за мутным потоком воды у своих ног. Он горбился, имел растерянный вид. И всякий раз неподкупно радовался моему появлению.
Маршруты наших прогулок были неисповедимы. Мы избегали захламленных городских улиц и в основном бродили по заброшенным, покрытым жухлой листвой паркам. Беседовали, делились воспоминаниями, частенько спорили. Даже дождь и осенняя непогода не была нам помехой.
Не могу сказать, что послужило толчком нашей недолгой дружбе. Наверное, пресловутое единство противоположностей. Наши точки зрения на окружающую действительность, мягко говоря, не совпадали. Мы были разные во многом, если не во всем. Кришнаит будто прилетел с другой планеты, где люди живут в любви и в гармонии с окружающим их миром. Он не слышал ни об энтропии, ни о втором законе термодинамики, ни о неизбежности хаоса, который уже пожирает нашу цивилизацию, но всякий раз твердил о переходе на более качественную ступень развития. Самозабвенно говорил о высокоразвитых одухотворенных созданиях, над которыми уже не будут довлеть низменные инстинкты, а их страсти станут орудием духа, но не тела.
Однажды наш спор перерос в перепалку. Я позволил себе грубость и даже агрессивно потряс зонтом, служившим мне еще и тростью. Кришнаит сжался, словно готовясь получить удар, и поднял на меня свои полные недоумения глаза. От его взгляда во мне надорвалось что-то. Я понял всю свою несостоятельность. Мои рассуждения о фундаментальной асимметрии показались наивными и бессмысленными. Мне стало стыдно за свой неразумный порыв, и я отвел глаза в сторону.
Тут пошел дождь. Я раскрыл зонт, и мы долго стояли под ним, не проронив ни слова. Когда дождь прекратился, я успел заметить ящерку, юркнувшую под корень близстоящего дерева, и подумал, что на чешуйчатых тварей моя фундаментальная асимметрия не распространяется. Вымирают только млекопитающие. Даже сверхживучие крысы не смогли сохранить свой вид. Напрашивался вывод, что довольно скоро на старушке Земле доминирующим классом вновь станут рептилии.
Я поделился своим наблюдением с Кришнаитом. Он не ответил: в тот момент его взгляд был устремлен вглубь парка, откуда к нам приближались три фигуры в униформе. Эти люди всегда ходили по трое. Я сам когда-то принадлежал к их организации, поэтому знаю об их методах не понаслышке. Мне казалось, что эти ретрограды вымерли подобно мамонтам, а их банда давно перестала существовать. Но на поверку оказалось, что кое-кто из боевиков все еще коптит небо.
Кришнаит при виде приближающихся к нам людей занервничал. И его обеспокоенность передалась мне. Я все еще не хотел верить, что эти пожилые головорезы в униформе пришли по нашу душу.
Трое вооруженных обрезками труб стариков выглядели весьма воинственно. Они приблизились и велели мне убираться. Им был нужен лишь Кришнаит. Мой приятель обреченно смотрел на своих палачей. Казалось, он смирился со своей участью и, наверное, готовился перейти в свой иллюзорный мир, где, по его словам, водятся одухотворенные создания. Я же растерялся и не знал, как поступить.
Ретрограды перешли на язык угроз и всем своим видом показывали, что не станут со мной церемониться. Кришнаит слабо попросил меня уйти. Я резко развернулся и зашагал прочь. За спиной раздался удар, затем короткий вскрик, затем снова удар, после которого послышался звук, сопутствующий падению тела. Кришнаит с залитым кровью лицом рухнул в жухлую листву. Я не видел этого падения. В тот момент я раздраженно шагал по парку и проклинал свое легкомыслие. Как я мог не заметить в Кришнаите извращенца!? Как мог поверить его утопическим бредням!? Вместе с тем, внутри меня ныло предательское чувство сострадания к беспомощному, близорукому старику, забитому насмерть без суда и следствия.
Прошло время, но я так и не смог подавить неуемную жалость, не смог выбросить из головы тот ужасный случай в парке. Ко всему прочему, добавилось чувство вины, которое с каждым днем все больше жжет меня изнутри, не дает уснуть, разрывает сердце на части. Я пытаюсь внушить себе, что Кришнаит считал смерть благом, и он его получил, а я лишь умыл руки подобно Пилату. Но самоуспокоение не помогает. Я проклинаю свою трусость и все чаще смотрю на покрытое грязным налетом окно, за которым, возможно, меня ждет светлый мир, наполненный красотой и гармонией.