Темной памяти откинувшихся
в лихие девяностые
в неравной борьбе с жадностью
НЕ ПОСВЯЩАЕТСЯ!
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
ГЛАВА 1
Средь серых стен и помыслы чисты...
Я лежал на нарах, думал и чиста улыбался. Ох, давненько я не был так счастлив, типа! Пусть меня и звали Винни-Пухом, но парень я не лыком шитый, не дегтем мазанный и даже не пальцем деланный. Я нормально деланный, не хуже других. Да и пацан давно конкретный, а не то, что те, ну, которые, как эти... неконкретные. Так что всякое там сюсюканье — не про меня.
Но в ту ночь я тащился от кайфа, как баржа по Енисею. Блаженствовал, типа. Ведь это моя последняя ночь в зоне — назавтра, с утречка пораньше, был запланирован мой торжественный выход на волю с чистой совестью. А воля, скажу я вам, такая штука, которая не отсидка вонючая, а совсем наоборот. Там все четко: параша отдельно, а пацан отдельно. Там цветочками пахнет, конвоя нет. А герлы как раз есть. И всякая прочая мутота в хорошем смысле слова.
Так что можете оценить сами: блажить и скалиться фейсом в потолок у меня были все основания. И, хотя вообще-то я пацан реальный, а не то что эти, ну, которые, как те... ну, нереальные, но и я размечтался о своей будущей жизни на свободе. И так мне хорошо стало, как никогда прежде! Вот, думаю, спать буду на белых простынях, в баньку ходить когда сам захочу, напьюсь, если невтерпеж. Туфта вроде бы, мелочи, а до чего приятно! Не жизнь начнется, а тотальное райское наслаждение! Те, кто сейчас на воле, они много не замечают хорошего. Только когда попадаешь в такое вот место, начинаешь понимать, что ты попал. Да-а...
Нет, я не спорю, тюрьма-матушка обнажает человека, это верно болтают. Здесь сразу становится видно: кто ЧЕЛОВЕК, а кто так — неудачное стечение обстоятельств.
Возьмем для примера обормота с верхней полки. Я его еще по СИЗО помню — мамаше этого парня следовало сделать аборт до того, как она его зачла. Народ обедает, а он, бессовестное животное, на толчок целится! Какой может быть аппетит, когда баланда и так без цвета и запаха, да еще чудак со своей задницей! А там полный набор: и цвет, и запах, и форма... "Не могу терпеть", — говорит. Тоже мне, Лева Толстый выискался! А утро тебе на что?! Не для того его Господь Бог создавал, чтобы кое-кто дрых, когда все нормальные пацаны дела делают!
Ну, потом-то ему растолковали ситуацию, прочистили мозги и остальное. Он парень сообразительный оказался, резко схватывает этикет. Так что к "последнему звонку" из него тут человека сляпают будь здоров. В общем, тюряга, конечно, обнажает, и ваще...
Но, что я о грустном-то? Может ностальгия? Но откуда ей взяться, если я еще не на воле? "Наверное, я сильно размечтался о новой жизни, вот и потянуло раньше времени обратно", — решил я.
Все, о тюрьме больше ни слова. Будем думать о хорошем — о будущем думать. К примеру, когда выйду, первым делом пойду и куплю себе "десятку". Белую-пребелую. Куплю и на ней прикачу домой!
Эта идея раззадорила так, что я расхохотался на всю зону. Представил себе физиономию моей жены Нинки и расхохотался. Из колонии — на новой тачке! Пусть скажет потом, что я не крутой!
— Пусть ржет, ему сегодня можно, — благодушно разрешил Мясник и вздохнул. — Все равно никто не спит...
Да, никто не спал, все завидовали, представляя на моем месте себя. Но я же чувак с понятиями, думаю: "В натуре, чего ржешь, фраер?! Людям черт знает сколько еще сидеть, а ты блажишь на всю камеру! Лежи, радуйся потихоньку..."
— Извините, — говорю, — пацаны, не гоношитесь. Обмечтался, чиста. Будет и на вашей улице праздник!
— Праздник... — прошипел Мощи. — Наш Винни-Пух самый виннипухистый Винни-Пух в мире, — зло пробормотал он мою любимую присказку, которую я говорил всякий раз, когда был в ударе. Это он, типа, наехал так. Грейдером.
Меня, конечно, задело. Я ваще натура тонкая и могу убить.
РАЗВЕ Я НЕ ЧЕЛОВЕК?! ПОРАДОВАТЬСЯ НЕ ИМЕЮ ПРАВА?! НЕТ, БРАТКИ, Я ЧЕЛОВЕК БУДЬ ЗДОРОВ! РАДОВАТЬСЯ БУДУ, КОГДА ЗАХОЧУ!!! НЕЧЕГО МНЕ ОРАЛО ЗАТЫКАТЬ!!! САМ ЗАТКНУСЬ!!! БЕЗ ПОСТОРОННИХ!!!
— Еще раз вякнешь — тебя канонизируют, — конкретно пообещал я ему, нарочито не повышая голоса. — Будешь у нас тогда Святые Мощи. Я, братан, отсидел только два года, но могу и за тебя пятак оттрубить — мне торопиться некуда.
Оратор моментально потерял дар красноречия. Как и все он знал: я сел по мелочи, но специально, по своей воле. Я не какая-нибудь шпана из подворотни — слов на ветер не бросаю, а значит, шутки шутками, а юмор в сторону! Тем более, что я его понимаю. Вот если б я тупил, тогда шутите сколько влезет, а раз понимаю, то мне обидно! А раз обидно — могу и в морду съездить! Или совсем...
Почему я сел? Много за мною числилось подвигов, достойных "Уголовного кодекса" Российской Федерации, вот я и решил схорониться, пока на воле менты ищут киллера, замочившего двоих авторитетов и пятерых бизнесменов. Семь душек, семь тушек. Семеро козлят, как я ласково называл их в минуты алкогольного одиночества. Они же — семь козлов, за чей вечный покой я срубил порядочные бабки, а когда пошел шум, то спрятался в местах не столь отдаленных. Потому что места эти самые отдаленные от ментовского глаза. Здесь плотность подобных мне на один квадратный сантиметр такова, что у ментовских ищеек начисто нюх пропадает. Ха! Здорово я придумал! Анекдот получился: они там киллера ищут в семь потов, а я уже тута — и под охраной, и баланду за государственный счет хаваю.
За прошедшие два года мои убийства зависли глухарями почище всякого "Виндовса". Теперь о них, наверное, уже никто и не вспоминает. Завтра можно смело выходить и начинать новую жизнь! Дом посажу, дерево выращу, сына построю! То есть наоборот. Короче, вы поняли.
Снова подумалось о воле, вспомнилась хаза. Там меня ждала моя ненаглядная жена Нинка. А еще ждала маленькая дочурка Катюшка — моя кареглазая принцесса в русых кудряшках.
Очень я люблю свою малышку. Скучаю по ней конкретно, ведь с тех пор как здесь схоронился, ни разу ее не видел. Мы с женой решили, что незачем приводить ее в этот казенный дом с зелеными обшарпанными коридорами и смрадным воздухом. Незачем с детства к плохому привыкать.
Когда я "пропал", дочурке было три годика. Увидит меня — не узнает. Теперь-то она уже большая, ей целых пять лет! А это уже срок серьезный, как говорит Мясник.
Нинка писала, что Катюшка давно балаболит на всю катушку, где папка спрашивает. Нинка отвечает ей, что в командировке папка и вот-вот вернется. А Катюха каждый день переспрашивает: скоро ли он возвратится, и почему так долго нет. Нинка объясняет:
— Он у тебя капитан дальнего плавания, но скоро уже приплывет...
Ха! Когда она мне об этом написала, ажно обхохотался весь! Я жене ответил, пусть, типа, скажет дочурке, что папка подводник, и занырнул в такое глубокое дерьмо, из которого вынырнуть непросто, но скоро он уже вынырнет. Это у меня юмор такой. Нинка шутки не поняла, и ответила, что опасается, как бы я после возвращения не травмировал детскую психику своими "загибулинами".
Будешь мудить, — пообещал я ей в письменной форме, — приеду, для профилактики у тебя чего-нибудь травмирую!"
Но, вообще-то, я Нинку люблю. Она у меня баба хорошая, верная... Но и я пацан ничего! Может и с загибулинами, правда, но путевый.
Размышления о жене настраивали на романтический лад и возбуждали. Я же нормальный во всех отношениях пацан, а уж в половых — первым делом.
Сунул руку в трусы, там у меня было кое-чего. Твердая палка. Господи, как мне недоставало все это время Нинки и ее чиста женской ласки! Раньше я все удивлялся: как ей не противно брать в рот эту радость. Женщины и вправду как дети — всякую гадость в рот тянут... А теперь вдруг подумал: "А ну-ка, ну-ка..."
Присев на нарах, я стянул трусы и попытался... Голова не дотягивалась. Сделав это удивительное открытие, я совсем пригорюнился. "Нет, братан, без Нинки тебе здесь не справиться", — понял я всю бесполезность своей затеи, и меня потянуло домой еще шибче...
Вспомнилось наше знакомство. Шесть лет назад, на гуляниях по случаю Дня Города мы впервые столкнулись с ней в центральном парке.
Ох, и надрался же я тогда! За месяц до того с Первой Чеченской вернулся, кучерявился по черному — только опохмеляться успевал. А уж на День Города само собой! Вот и накололся пьяный на одну уютную компашку.
По случаю праздника кампания тоже разгоряченная была. Градусов на сорок тянула. Как мне теперь смутно помнится, я хотел к ним присоединиться, а они не хотели... Или они ко мне... Нет, все-таки я к ним. Точно. Потому что у них была водка, а у меня желание ее выпить.
В общем, напросился, познакомились мы и стали беседовать о жизни. Потом я перебрал. Как обычно, меня потянуло на политику. Я выдвинул научно не обоснованную, но подкрепленную житейски, теорию о братстве всех людей Земли, кроме чеченцев и америкашек. А эти черти пацифистские — за неприкосновенность чеченов и америкашек от моих доморощенных теорий. Тогда во мне взыграли дедовские инстинкты, и я привычно начал молодежь "строить". Попытался отранжировать по принципу: кто служил, кто нет, и по каким таким уважительным причинам. Может у кого энурез? Может плоскостопие? А может общая недоразвитость организма в целом и подкостной части головы в частности?
А они не ранжируются, гады. Не служил никто! Они, видишь ли, идейные и образованные, поэтому в армии им делать нечего. А я Иванушка-дурачок с мускулатурой атлета и мозгами скинхеда — мне там самое место.
И вот тут стало так обидно, что лучше б я сдох в этой Ичкерии. Получается, если ты за тех, кто против нас, то ты великий гуманист, а если против тех, кто против нас — фашист... А я просто Родину люблю!
Первому — в ухо, второму — под дых, третьему — в пах, и мордой об сосну. Девки визжат: — "Мальчики! Мальчики!", пацаны корчатся, а я им — добавки, добавки, чтобы тоже Родину любили. В парке суматоха, стук ботинок по тротуарам, просьбы не трогать детей, крики: — "Милиция!" И вот, когда я уже почти победил, не весть из каких кустов набежали орды мальчуганов... и разнимать не стали. Отделали Винни-Пуха скопом и за скамейку закинули. Там я отключился, плавно перекочевав из активного сознания в пассивное подсознание.
Нет, ваще-то я крутой, запросто надрал бы им задницы, не застань они меня врасплох. Мог ведь додуматься, что эти дружные студенты, гуляют, если не всем университетом, так всем факультетом. Прокололся в плане тактики и стратегии. Как говорится, даже у порнозвезды бывают месячные. Будь я наготове, они бы у меня конкретно припухли! А так, пришлось слегка припухнуть самому...
Время остановилось, сам не знаю сколько пролежал. Только с рассветом очухался. Пригляделся, на скамейке спина сидит.
Это и была Нинка. В тот вечер она с бой-френдом поцарапалась, вот и присела на скамейку о жизни своей девичьей подумать, об отношениях с нашим мужским полом, которому "только одно надо", желательно много, и желательно с разными. В печали дева до зорьки досидела.
Тут я выползаю, разбитый партизан, черепашьим аллюром. Девчонка она впечатлительная — в обморок. Сначала я ее откачивал, потом она мои боевые раны припудривала.
— Ты кто? — спросила Нинка, когда очнулась.
Я представился честно, как есть:
— Винни-Пух.
Она чуть снова с катушек не слетела.
— Сумасшедший?
Я смутился:
— Не, почему сразу сумасшедший... Вениамин просто, имя у меня такое, — извиняющимся тоном пояснил я. — Но все зовут Винни-Пухом. Можно просто Пух, или просто Винни, так короче.
— Нет уж. Я буду называть тебя по имени, — твердо сказала Нинка.
— Так меня еще никто не называл, — расчувствовался я.
— А я буду! — отрезала она.
— Спасибо...
Потом мы долго смеялись. Наивная девчонка никак не могла понять, почему не заметила меня раньше — ведь я лежал всего в паре метров от нее.
Объясняю авторитетно:
— Я в Чечне разведчиком служил, попробуй меня заметь! Нас так выдрессировали маскироваться под рельеф местности, что ни один дух не расчухает! Лежит камень, ну и пусть лежит. Попробуй узнать, что это я притаился!.. Только одним способом меня можно вычислить.
— Каким?
— Я на "аллах акбар" отзываться начинаю... матом, — открыл я страшную военную тайну российской армии. — Нервы-то не железные!
Так мы и познакомились.
Девчонка мне сразу приглянулась. Конечно, не блондинка с голубыми глазами, но и я не жгучий брюнет — до героев дамских романов нам обоим далеко. К тому же, большого выбора у меня не было — не шибко котировался в девичьих кругах вечно пьяный и бедный ветеран, не прошедший программу адаптации к мирной жизни.
Когда встречаться начали, я ей про свою судьбу рассказывал, про войну. А поведать было чего...
О том, как чиста конституционный порядок наводили в ихней Ичкерии, как духов мочили, как духи поперли нас с нашим порядком в родные пенаты. О том, как запил, вернувшись домой, потому что здесь все считали нас не освободителями, а завоевателями, империалистами. Ну, вы помните весь тот словесный понос после Первой Чеченской. Ты им про рабов, а они тебе про мирное население. Ты им про то, что это мирное население почище наших партизан во Вторую Мировую, а они тебе про самоопределение народа. Ты им про авизо фальшивые, про зеданы в подвалах, про выкупы, что чечены за живых людей, как за скот требуют, про наркоту, резню, угнанные со всей страны машины, законы средневековые, а они тебе про какой-то суверенитет втирают... ПРИ ЧЕМ ЗДЕСЬ НАХ... СУВЕРЕНИТЕТ! Обидно... Невъезжание полное!
Нинка меня жалела, жалела, и дожалелась конкретно. Напоролась красна девица на счастье — секс в России чаще застает врасплох. Вскоре выяснилось, что места для маневров не остается. А у меня, в общем, и не было особых планов на субботу...
Замендельсонили нас в загсе согласно правилам: с печатями, росписями и клятвами до гробовой доски. Женившись, я сразу исправился. То есть — бросил пить.
По профессии я был токарем, перед армией успел окончить училище по этой специальности, после того как меня не пустили в институт — сомнительные "таланты" Винни-Пуха перевесили детдомовскую льготу. Устроился, в общем, на завод.
Зарплату назначили неплохую — на метро хватало. На остальное уже не оставалось, но ездить на работу я мог. Заводская администрация считала, что это главное. Работяги так и шутили: не зарплата, а проездной. Кормят, говорят, настолько, чтобы до станка дополз. Нинка работала воспитательницей в детском саду, оклад у нее был соответствующий. Так мы и жили: на проездной, и на детские.
Глядя на это капиталистическое благополучие жить не шибко хотелось. А когда родилась Катюшка, то понял: пора браться за ум. Не долго раздумывая, я уволился с завода, покончив с благотворительностью.
А куда податься с моей красноармейской подготовкой? В милицию — больше некуда.
Я навел справки. Выяснилось, что очередь желающих встать на стражу закона пополняется быстрее, чем появляются вакансии. То есть очередь растет быстрее, чем ментов успевают отстреливать. Плюс блат. То есть минус. Из социализма, он плавно перекочевал в капитализм и неплохо себя тут чувствует. Навел я справки и о зарплате. Прикинул бизнес-план в уме столбиком — дебет с кредитом не сходятся. Значит, придется брать взятки... Тут я понял, отчего очередь такая большая, и почему блат, несмотря на то, что постреливают.
Ну и черт с вами, решил я. Кто хочет брать взятки — идите в менты, а я так не могу. Я от воспитания честный, прикидываться не умею. Поэтому сразу пошел в бандиты. Там очереди нет, и профессионалов ценят, и врать не надо.
Был у меня с войны один кореш среди бандитов. Поклонился я ему в ножки и сказал:
— Выручай братишка, сведи со своим папой, очень кушать хочется.
Он корешок хороший, познакомил. И стал я на бандитов работать. Несложно оказалось с моими боевыми навыками. Но поставил я себя сразу свободным художником — деньги за конкретную работу, а в кодлу не вхожу — всякие междоусобные разборки меня не привлекали.
Когда я пришил в подъезде первого бизнесмена, папа изрек:
— А ты профи, пацан. Чисто сработано.
А попробуй-ка не быть профи, когда душа твоя между небом и землей болтается. Да еще молодая жена с дочерью от тебя зависят.
Но я пацан путный, а не то что те, ну, которые как эти... непутные. За милую душу бизнесмена пукнул, безо всяких там философских мыслей. Эти мысли, как я тогда считал, они вообще лишние — спать мешают, а проку никакого. Не думать надо, а делать: быстро и чисто. Вот тигр, к примеру, не думает о том, как плохо антилопку жизни лишать, а просто лишает и все! Ему пропитание нужно, и он не виноват, что эта антилопка как раз его пища и есть. Ему мозги противопоказаны, потому он и сытый. Если бы занимался гуманизмом — с голодухи давно бы подох. Надо быть ближе к природе, жить по ее законам, понимать природу природы, мать ее раз так. Тогда будет полный тип-топ. Я — тот же тигр, хоть и Винни-Пух.
Дальше — больше. За первым — второй, за вторым — третий... Вы и сами не забыли еще эти лихие девяностые. Люди с легким сердцем расставались с бабками, лишь бы их соперник дал преждевременного дуба. Игра "Закажи конкурента" стала популярней домино в курилках. Самый актуальный тост на корпоративных вечеринках в те смутные времена звучал зловеще:
— Чтоб оставаться не заказанным!
Вспомнив обо всем этом теперь, я снова осклабился. "А все-таки я прорвался", — думал я, типа. Период первоначального накопления капитала прошел на пять с плюсом. Выхожу завтра из колонии и начинаю новую, совсем другую жизнь! Деньги теперь имеются, открою какое-нибудь маленькое дельце, например, кафешку. Дочку буду растить, сказки ей на ночь читать всякие... про того же Винни-Пуха хоть. В общем, как белый человек заживу! Потому что, если честно, эти законы естественного отбора мне уже весьма и весьма... Не патологический же я!
Так мне мечталось в ту последнюю ночь, когда я лежал на нарах, глядя без конца в потолок...
Морфей забрал кореша Винни-Пуха под свое крыло только к утру. И приснился Пуху странный-престранный сон.
Будто нахожусь я дома, рядом играет Катюшка, жена суетится на кухне, за окном хлопьями валит снег, а в углу комнаты стоит елка и переливается разноцветными лампочками гирлянды. Без вопросов дело к Новому Году.
Кто-то звонит в дверь. Я подхожу и спрашиваю, не открывая:
— Кто там?
— Дед Мороз, — отвечают мне из-за двери.
— Кто? — не понимаю я.
— Дед Мороз, чиста! С Новым годом! С новым счастьем!
Я не лох, понятное дело, не поверил. Говорю жестко:
— Канай отсюда, пока не вышел!
— Сукой буду, Дед Мороз! — занервничал гость.
— Ах, так! Ну, смотри у меня, сам напросился...
Решительно распахиваю дверь, а на площадке натуральный дедуля. Со всеми причиндалами: в красном тулупе, с красным носом, в бороде, и с мешком. Но без Снегурочки.
— Тебе чего, старый? — не понимаю я. — Не туда забрел с перепоя? Мы никакого Деда Мороза не заказывали.
— Значит, другие заказали. Доброжелатели, типа. Есть у тебя доброжелатели?
— Не...
— Ну, кто-то же вас, придурков, заказал! — рявкнул тот. Глазки под бородой так и забегали. — Девочка Катя здесь живет?
— Ну, — отвечаю и жду, что последует дальше.
— Гну! — разозлился дедуля. — Не врубаешься? Я к ней. Типа, поздравить пришел. Впустишь, или Деда Мороза никогда не видел?
Конкретный дедок попался, думаю. Наш, русский, ядреный — не отвяжешься, пока не нальешь. Но в чем тут тема понять не могу, и это меня смущает. Недоверчив я к человеческой доброте. Кто мог его вызвать? Или Нинка без меня постаралась?
Тут в прихожую выбегает Катька и прерывает нашу культурную беседу.
— Дедуска Молос! — заблестели ее глаза. — Ко мне?
— А то! — подтвердил тот, нагло проныривая мимо меня внутрь. — К кому еще, блин. Не к этому же недоростку... К тебе!
В общем, давай он отплясывать с ней вокруг елки, давай стихи из Катюшки тянуть, рэкетир чертов.
— Тепель ты мне подалок подалис? — раскатала губу дочурка.
— Да уж подарю, подарю...
— А что?
— Сейчас увидишь.
— А мне? — спрашиваю я для прикола, подключаясь к всеобщему веселью.
— А тебе чего? — удивляется дед. — Машинку?
— Зачем мне машинка! — говорю, усмехаясь. — Я из этого возраста давно вышел. Давай уж сразу Снегурку!
— А ху-ху не хо-хо?! — приревновал дедуля.
Мы с Нинкой обнялись и засмеялись. Славный старик попался — за словом в карман не полезет!
— Ладно, пошутил я. Доставай, что ты там Катюхе приготовил.
Кряхтя и не по-детски матерясь, Дед Мороз нагибается к мешку, запускает в него обе руки и достает подарочек. Оригинальный ваще-то, больше для мальчиков подходит — автомат Калашникова. И не игрушечный... Вскинув его, он разряжает в меня, жену и дочку весь магазин.
Дико закричав, я проснулся на самом интересном месте.
Вскочившие с нар зэки бросились ко мне. Но, увидев, что все в порядке, остановились. Глядели оторопело, ничего не понимая.
— Какого х...?! — поинтересовался Мясник.
От ужаса перехватывало дыхание; я не отвечал, а лишь дышал как лошадь и тупо смотрел на них. Когда до сознания дошло, что я еще в колонии, ажно на душе полегчало. Продрав глотку, я объяснил:
— Дед Мороз приснился...
Пацаны заскрипели зубами. Они не понимали что тут страшного, и зачем будить их по такому невинному поводу.
— А чего орешь?! — возмутился Мощи.
— Это не совсем Мороз... — виновато пробормотал я, — это... он... отморозок какой-то... Меня ему заказали.
Мощи заныл и вернулся к своему лежаку.
— Совсем свихнулся на радостях, — проворчал он оттуда. — То ржет, то орет.
Мясник понимал не больше его, но сочувственно похлопал меня по плечу и сказал мягко, по-отцовски:
— Ты того... спи спокойно, понял?
Если бы он знал как это верно!
Сон только укрепил меня в правоте своего решения. Пора завязывать с естественным отбором, пока он не выбрал меня.
ГЛАВА 2
Братан! Не отрекайся от братвы!..
Сентябрьское утро встретило пасмурной осенней прохладой. По небу вальяжно перекатывались тучки, грозя облегчиться к полудню своей чиста дистиллированной мокротой. Но такие пустяки не могли испортить праздник. Эх, братцы, сесть один раз стоит хотя бы для того, чтобы выйти!
Я пребывал в легкой степени экстаза. Да что там! Хотелось визжать от восторга! За всю свою жизнь помню единственный момент, сравнимый по ощущению с этим, — когда закончил ПТУ. Тогда казалось, что весь мир открыт передо мной. Я хотел найти в этом огромном мире свою дорогу, и нашел ее — большую дорогу.
Сегодня у меня были ваще другие планы. Да, я снова хотел найти свою дорогу, но теперь уже нормальную. И мне казалось, что я справлюсь. По крайней мере, я не видел для этого никаких препятствий.
Но на выходе мне попался слегка помятый черный "БМВ". Я стал обходить заблудшего немца, надеясь, что прибыл он не по мою душу, однако в сердце уже засвербело. И не зря — катафалк был зафрахтован для моей персоны. Передняя дверца тачки распахнулась, и появился Глобус.
Он вывалился мне навстречу с сияющим хайлом и растопыренными, как вывороченный забор перстами. Из разверзнутой пасти бандита торчали такие же растопыренные зубы. За эту торчащую особенность я часто называл его Веселые Зубки, или Стереозубки. Я всегда подозревал, что по зубам можно судить не только о возрасте, и не только о лошадях. Этот конь, к примеру, не ходил к стоматологу нарочно — дабы жутче выглядеть. Вот и решайте сами, что он за человек...
— Здорово, Винни! — гаркнул Глобус так, что я почти поверил в его счастье от встречи со мной. — Сколько лет, сколько зим!..
— Две зимы, два лета, — посчитал я за Глобуса, зная как у того с арифметикой.
Не замечая моей холодности, он подлетел на всех парах, и принялся тискать в объятиях. Я попытался его отстранить, а этот гаденыш не отстраняется! Кто бы мог подумать, что он такой любвеобильный!
— Как жиханишь? — спросил Глобус.
— Минуту назад... хорошо, — с трудом выдавил я.
— Не рад?! — спросил он, удивляясь, и слегка отодвинулся, пытаясь рассмотреть мою моську с расстояния. — Это же я — Глобус!
Еще бы я не знал, что это Глобус! Я знал, то это Глобус... По части ума данный представитель рода человеческого вполне мог конкурировать с братьями нашими меньшими. Они братья по разуму, так сказать. Раньше я долго думал, за что ему дали такую странную кликуху? Однажды меня осенило: у глобуса нет острых углов! Это ведь шарик, с какой стороны на него ни глянь — тупость идеальная. Зато обтекаемость хорошая.
— Здорово, здорово... — неохотно сказал я, чиста ради этикета. Потом жестко вставил: — Ты чо приперся?
— Во, блин! Так тебя встретить!..
— Меня встречать не надо, я пока еще сам передвигаться могу. Бывай, Глобус! — бросил я ошарашенному чуваку и пошел в другую сторону.
Тишина сзади не то пугала, не то обнадеживала. Но уже через секунду незнакомый повелительный голос заставил меня остановиться:
— Эй, братан. Есть базар конкретный.
Я повернулся. Из другой дверцы вылез рыжеватый парень с экономной стрижкой. Я не знал его, видимо новобранец. Вместе с Глобусом он направился ко мне расслабленной походкой. Глобус уже не улыбался, радость его конкретно подсела от моего приема; гляделки лучились недобрым огоньком.
— А ты кто такой? — резко спросил я незнакомца.
— Я — Ежик, — представился он, не моргнув глазом.
Бля, — подумал я, — не мышка серая, так Ежик рыжий!" Нет, в принципе я люблю животных, но этот зверь не понравился мне с первого взгляда.
— Я пургу спустил! — ответил я по фене, чтобы они въехали раз и навечно.
Но они явно не въезжали. Ежик подошел вплотную, положил увесистую лапку на мое плечо.
Парень был ниже на пол головы, но умудрялся смотреть снисходительно даже оттуда. Глаза цвета хаки — не то зеленые, не то коричневые — не предвещали мирного исхода переговоров.
Я слегка напрягся, по всему видать — крутого замеса парнишка. Такому недолго в шестерках бегать, может и до пахана дойти. Если не убьют. И, если будет справляться с работой... В данный момент его работой был я.
— Тебя папа приглашает, — сказал Ежик, как бы усмехаясь.
Я сбросил лапку. Не люблю этих нежностей. Когда пацан пацана трогает — это что-то ваще не из той оперы. Не мужицкое это дело.
— А пригласительный билет есть?
Моя несусветная наглость поразила Глобуса. Он отказывался понимать такое поведение. Для него оно выглядело аномалией, такой же непостижимой, как если бы он встретил порядочную девушку.
— Ну, чо ты кочерыжишся, Винни! Я — пригласительный билет! Ты чо, меня не знаешь?
— Знаю.
— А чо тебе еще надо? Ты папу не знаешь?
— И папу знаю.
— Ну и все! — подытожил Глобус свои недолгие, но веские аргументы.
Я его не осуждал. С точки зрения Глобуса: раз папа зовет, значит, ноги в руки, "Мурку" в зубы — и вперед! Такого, чтобы папа звал, а званый не пришел, просто не бывает. Законами естественного отбора не предусмотрено. Но я железно решил завязать, и потому с самого начала необходимо поставить себя жестко; никто из бывших знакомых не должен даже возбуждаться в мою сторону.
— Может тебе он и папа, а у меня папы нет, — ультимативно врезал я Глобусу, непосредственно в его узкий лоб. — И мамы нет — я детдомовский. Понял?
По лицу посланника стало заметно, что счел он меня гуманоидом. Речи я толкал далекие от земных понятий. Глобус шел пятнами и грозился потерять сознание. "Нокаут", — резюмировал я мысленно.
Развернув стопы башмаков в противоположную сторону, я сделал шаг... сделал два... На третьем я снова почувствовал натренированную в подвалах тяжесть руки Ежика.
— Пурга не спущена! — сказал он мне.
Ах, так?! — подумал я, чиста. — Щас я тебе устрою кипиж! Ежик в тумане, блин..."
А дальше... Нет, вообще-то я очень крутой. Иногда — страшно. Я бы запросто опустил всю эту шваль на полтора метра ниже уровня земли, но тут мне просто не повезло. Во-первых, у меня не было оружия, во-вторых, я не успел сильно разозлиться, в-третьих, их было двое. А два упитанных кабана на одного ослабленного тюремными харчами — это арифметика неважная, даже для такого крутого перца. Тем более, обувь сейчас пошла страшная — с протекторами от грузовика. Мода, чтоб ее... Она для цивилизованного Запада хороша. А для нашей дикой степи... Очень опасная мода для русского человека, мы ведь все не по назначению применяем.
Короче. Получив пару-тройку раз по голове этими протекторами, я слегка прижух, и мне срочно захотелось видеть папу. Знаете... просто интересно стало: что он такого скажет, чтобы я изменил свое конкретное решение завязать.
— Ну, как? — переспросил Ежик. — Едем к папе?
— Конечно, г-хе... едем, — сказал я, сплевывая кровь. — Я и сам собирался, зачем так настаивать...
Будь проклят тот день, когда я выполз на этот свет. Вся жизнь одно сплошное биде — только успевай подмываться, — такие невеселые мысли звенели в моей голове, пока мы мчались по улицам утреннего Новосибирска. — Ах, зачем моя мать познакомилась с отцом! Почему он не воспользовался презервативами!" Одно душу согревало: все проходит, даже жизнь.
Офис располагался на окраине города, в неказистом на первый взгляд кафе "Крыша дома твоего". Только извращенный мозг папы мог догадаться взять безобидные слова из популярной времен его молодости песни, и вложить в них столь зловещий смысл. Не зря для краткости и точности данное заведение именовали просто "Крышей".
Нормальные люди сюда не приходили, зато уродов всех мастей хватало. Настоящий рай для грешников. Каждому в районе было известно: здесь кучкуются те, кто под крышей этой Крыши, а также мелкие воры, проститутки, и прочая нечисть рода человеческого. Так что законопослушные прохожие, бредя по улице, предпочитали переходить на другую сторону. Мало ли, а вдруг кому из завсегдатаев захочется пострелять по бегающим мишеням...
Папа числился директором. Впрочем, таковым он и был, но не только. Как вы уже могли догадаться, он являлся главой группировки с аналогичным названием. Шайка его покрыла собой практически весь город, выдаивая ежемесячно лимоны и лимоны баксов. Естественно, при таких бабках, проникла и в высшие эшелоны местной власти. Ну, вы сами знаете: коррупция в России как диффузия в физике.
На место прибыли быстро. Соблюдать ограничения скорости братве не было нужды — доблестные стражники дороги, завидев несущийся "БМВ", едва не отдавали честь.
Кафе только открылось. По понятным причинам оно пустовало — народ отсыпался после "трудовой ночи". Лишь бармен Саша хмуро тер стойку бара, пытаясь вернуть ей прежнее состояние невинности, взамен привычного состояния утренней облеванности.
При моем появлении, он радостно взмахнул рукой:
— Привет, Винни! С возвращением! — Но, заметив мою скучную физиономию и то, что шел я под конвоем да строевым шагом, скоропостижно заткнулся.
Перед дверью с надписью "Служебное помещение" Ежик с Глобусом остановились. Шестеркам вход сюда был закрыт, и они гадливо поскребли дверь.
— Вот он, — сказали Ежик и Глобус.
— Давайте его сюда, — сказали Бык и Клык.
Два папиных референта в модных дорогих костюмах — один в "Найки", второй в "Адидасе" — втащили меня внутрь, хотя я совсем не упирался.
— Сам пойду, — сказал я им, выдергивая руки.
— Обязательно пойдешь, — сказали они мне, продолжая волочить за собой.
В кабинет меня втолкали без доклада, что говорило о срочности доставки. Все трое мы замерли по стойке "смирно" у порога, ожидая приказаний.
Папа сидел у телевизора и даже не повернул в нашу сторону свою лысую тыкву. Голова его была ровной и блестящей... так и хотелось нацарапать на ней неприличное слово.
В телевизоре Шендерович завивал народу извилины кудрями про путинскую диктатуру закона. Некоторое время папа внимательно слушал, потом сплюнул прямо на блестящий паркет, зло при этом выругавшись.
— И что за страна такая! — обратился он ко мне так, словно я не два года пропадал, а выходил на пять минут перекурить. — Включишь ящик — либо в кадре еврей, либо за кадром еврей; книгу откроешь — либо автор еврей, либо герой еврей; в газете псевдонимы подозрительно русские табуном колосятся. При этом все коренные москвичи и петербуржцы в десятом колене по самое неболуйся. Даже Великую Октябрьскую и ту евреи с кавказцами делали, а русские так, на подхвате. Если пришить кого-нибудь, или за пивом сбегать... Ну до чего народ творческий, эти евреи! Я еще в России, или уже в Израиле?! Переехал, б..., не эмигрируя! — папа подумал. — Интересно, Интернет они тоже захватили?..
Мыслил папа в геополитических масштабах, я всегда это ценил. Но его мнение о телезвезде мне не понравилось.
— А мне этот жид по вкусу, — заступился я за Шендеровича. — Он смешной, кучеряво растекается. И за правду, даже если после нее жить не хочется!
Папа посмотрел на меня как-то жалостливо и конкретно поскреб затылок.
— Винни-Пух, — сказал он, — вот скажи мне, кто был в почете в лучшие времена?
— Не знаю... смотря какие времена.
— Во все нормальные времена, Пух, в почете были настоящие мужики. Понимаешь? С честью там, как рыцари, или без чести... как не рыцари, но мужики! А теперь?.. — Я почуял, что вопрос не требует моего ответа. — Шуты да скоморохи! Вроде этих Шендеровичей с Киркоровыми.
— Это базара нет, — согласился я в принципе, особенно касательно последнего.
— Вот и славно.
Он подошел и положил свои культяпки на мои литые плечи. В костюме-тройке и белой рубашке с бабочкой папка косил под интеллигента. Его и вправду можно было принять за приличного человека, если смотреть издалека. Метров со ста. Потому как с пятидесяти становилось ясно, что это дровосек в костюме аристократа. Совсем вблизи вам бы стало и вовсе тошно, ибо глаза у папы имели специфический волчий разрез. А заглянуть в такие очи — не для слабонервных.
Я принюхался. Папа благоухал как пасхальный кулич, но я-то знал, чем от этого пряника несет на самом деле. Он вонял десятками загубленных жизней и сотнями загубленных судеб. У него и кличка была — Гвоздодер... Этот черт никого не боялся и видел в гробу всех, включая самого себя. В смысле, не боялся смерти ваще.
Пристально вглядываясь мне в глаза, он словно пытался чего-то понять. Я тоже силился въехать какого дьявола ему от меня надо. Не нравилось мне это рандеву — притаскивать свободного художника как одну из своих шавок некрасиво. Не по понятиям это.
Но лицо папы (если так можно сказать) смотрело непроницаемой бакулкой. Он умел прикинуться этаким пеньком. Не будь дурак, я прикинулся томатом — мои розовые щечки заулыбались, радуясь понарошку. Такая ботаника у нас получалась.
— Тебя не было два года, Винни, — молвил он ласково. — Ничего не хочешь мне объяснить?
— Я был в зоне.
— Знаю, знаю, — саданул он рукой мимо моего уха. — И знаю за что. Ты мне другое скажи: какого черта ты туда вообще полез?!
Вот так да! А какого черта тебе это знать?" — зло подумал я и перестал улыбаться. Не люблю, когда не меня давят, кетчуп делают. Что я ему, Ангел Бенс?
— Папа, что ты как этот, ну, которые как те?! — спросил я его твердо.
— Не понял, — не понял даже папа. Референты у двери тоже не поняли. Они автоматически кинулись за пазуху, под костюмами щелкнули предохранители. — Спокойно, — сказал он браткам, зная, что те сначала стреляют, а потом думают. Референты послушно вынули руки. — Ты о чем? — обратился он снова ко мне.
— Уговор был — не в кодле я, — напомнил я Гвоздодеру. — Так что мое дело зачем я и куда. Надо так было, типа.
— Угу, — сказал он и стал молча семенить по комнате короткими ножками, искоса поглядывая на меня.
Ходил он с закинутыми за спину руками, как на прогулке в местах, откуда только что прибыл я. Привычка — вторая натура, в натуре... А может и первая.
— А все-таки? Ты пойми, я тебя как сына спрашиваю.
Как сын я должен был отвечать. И потом, меня самого распирало...
— От ментов схорониться хотел. На мне столько дел висит, вот я и залег на дно, чтобы муть устоялась.
— От ментов? — Папа остановился с таким видом, словно набрел в тайге на пингвина.
— Ага.
— Ну ты даешь!
— Я такой! — страшно довольный своей смекалкой и произведенным эффектом, подтвердил я.
— Дурак! Кому ты нужен?!
— Как... кому.
— Никому!
Вот это да! — поразился я. — Неужели зазря два года отмотал? Вот это я смог..."
— Впустую два года отбарабанил, — подтвердил папа.
— Я думал...
— Не мог со мной посоветоваться? Думал он... По твоему, им больше делать нечего, как за тобой бегать? Тоже мне супермен! Да они о тебе и знать не знают, и слышать не слышали! А ты — сразу в тюрьму!
Продолжая качать головой, папа сел за столик, налил в два заранее приготовленных граненых стакана коньячок и сделал мне знак пальчиком. В прострации я подсел к нему.
— За твое возращение!
— Да... за это стоит, — растерянно отозвался я.
Мы дернули, закусили какими-то неопознанными сливами и дружно уставились друг на друга.
Папа подумал и налил еще. После второго стакана, он расплылся в улыбке, похлопал холеной ладошкой по моему нервно сжатому кулаку.
— Не расстраивайся, Винни. Я сам сто-о-олько отсидел! Ты себе не представляешь!
— Представляю...
— Вот. И ничего!
— Ты ж за дело. А я ж просто так. Перестраховался малость.
— Это да. Но, зато опыт. Как там... сын ошибок трудных — как раз про тебя. Но, ведь всего два года, Винни! А опыт, он даром не пропадет, не волнуйся. Второй раз сядешь, попомнишь мои слова. Пригодится.
—...Спасибо, успокоил.
От последних слов захотелось дернуть еще по стакану.
— Ладно, дело прошлое. Пусть прошлое хоронит своих мертвецов, — процитировал он чью-то мудрость, добавив от себя: — в бетоне. О будущем надо кумекать, о будущем. — Папа кивнул на телевизор. — Я ведь не зря заговорил о жидах. Тут, понимаешь, какая тема наклевывается...
Я аж остолбенел копчиком. В таких делах я мигом секу поляну. "Значит, он хочет втянуть меня в свою новую "тему"? Да еще в такую?"
Не дав договорить, я вспучился:
— Да этот-то что тебе сделал! На Шендеровича не пойду! Во-первых, он личность известная, а во-вторых, я его уважаю!
Папа не ждал такой резкой реакции, и взял секундный тайм-аут.
— Винни, не надо воспринимать все буквально, — сказал он, наконец, скукожившись всеми мышцами физиономии. — Не об этом телемене я тебе базлаю, он так, к слову пришелся... Ну, для примера, что ли. А речь идет об одном банкире поганом, правда, личность тоже известная и тоже того... Но его тебе уважать не за что. Такие бизнесмены всю Россию разворовали! — патриотично заявил сибирский вор в законе. — Так что не тушуйся.
Я обиделся даже, что он сомневается в моих реальных качествах. Уж кем-кем, а зайчиком я никогда не был. Нет, конечно, я благодарен ему за все, что он для меня в свое время сделал, но нынче у нас разные пути-тропинки.
— И на банкира не пойду, — отрубил я, не желая ничего слушать. Набрав воздуху, я признался: — Конкретно решил завязать, папа.
— Че-го?
— Чего "че-го"? Завязываю я чиста с этими делами, и ваще. Деньги у меня есть, кой-чего скопил, так что не нуждаюсь, типа.
Папа явно имеет виды на мой фейс. Я понял это без труда. Из него так и перло, что он хочет отглянцевать асфальт перед своим кафе моей физиономией. Его проблемы. Свое решение я принял еще в зоне, и отменять не собирался. У меня дочка подрастает, она не крутая. Не хочу я, чтобы Катька росла в этой нездоровой атмосфере. Я же нормальный папка, а не то что те, ну, которые как эти... Как ненормальные, одним словом. А если меня прихлопнут, или опять посадят? Зачем, правда, травмировать ребенка... Нинка права — надо завязывать с загибулинами, а уж из криминальной круговерти выходить первым делом. Пока есть на чем. Пока ноги есть.
— Винни, что с тобой случилось? Не узнаю своего реального пацана! Может объяснишь? — по-отечески заинтересовался папа, быстренько наполнив стакан.
Дипломатия, типа", — подумал я, чиста.
— А что тут объяснять-то? — Заглоченная терпкая влага разлилась по трубам, подступая все ближе и ближе к крыше. Закусил долькой лимона, пропел: — А-а-а...