— Кого вы ждете? — крикнул я издалека, заметив, что бородатый бомж улегся на бетонных ступенях возле ворот церкви.
Мне не раз приходилось отгонять от церкви бродяг, обычно куда более грубыми словами, но этот заросший мужчина с грязным туристическим рюкзаком мне показался сравнительно интеллигентным. Возможно, он действительно ждал там священника, а не пытался что-нибудь украсть. Аркадий часто подкармливал бомжей, но сегодня он был в отлучке.
Бродяга не ответил. Может, больной?
Вообще, я уже держал в руке ключи от машины. Можно было садиться и уезжать, но темная фигура на ступенях внушала мне определенное беспокойство. Вдруг с ним действительно что-то было не так? Аркадий возвращался от епископа на следующий день рано утром — хорошо же будет, если на пороге церкви он встретит остывший труп. Конец августа, как-никак, ночи на Урале холодные.
Я осторожно подошел поближе, шурша ботинками по щебенке. Стоило бы взять в машине хотя бы гаечный ключ, конечно, — у бродяги мог быть при себе нож. Если чем одурманился, может просто так пырнуть, без повода.
— Не бойтесь, — хрипло произнес он, разворачиваясь лицом ко мне. — У вас такие шаги, будто вы одновременно хотите, чтобы я вас заметил и чтобы у вас получилось прокрасться ко мне незамеченным.
Лицо чистое, если не считать седеющей бороды почти до глаз. Волосы грязные, отросшие ниже плеч, но старательно расчесанные. Высокие залысины. Одежда испачканная, но в последнее время шли дожди, на дорогах грязи хватало. Не совсем похож на бомжа, короче.
Разве что на какого-нибудь особенного, высококультурного бомжа, вроде старика Наумыча, который вечно стрелял у студентов рубли на самогонку и рассказывал, как он когда-то закончил с отличием филологический факультет. «Бодуэн де Куртенэ — это вам не…», скрипуче вещал он, многозначительно поднимая палец и добавляя в конце какое-нибудь замысловатое ругательство. Не знаю, помнил ли он что-нибудь еще из филологии, кроме этой фамилии.
Этот, правда, и разговаривал как-то совсем не так, как бомжи, без юродивости в голосе.
— Нет батюшки-то в храме? — спросил он.
— Нет, — объяснил я. — Отец Аркадий сегодня в епархии. Бывает здесь еще старушка, которая продает свечки и иконки, но она только до пяти вечера сидит. А ночной сторож спит еще, скорее всего. Так что, думаю, нечего тебе тут делать.
— Я подожду сторожа, может, пустит переночевать, — поразмыслив, ответил бродяга. — Находился уже за сегодня. Не волнуйтесь, красть я ничего не собираюсь.
Я сразу не нашелся, что ответить ему. Мне не нравилось, что этот товарищ портил вид чистенькой кирпичной церкви, но и прогонять его вроде было не за что.
— И часто ты так в церквях ночуешь?
— Третий год уже, — отозвался бродяга.
Значит, все-таки действительно бомж. Странно, что раньше я его в этих краях не видел — церквей вокруг немного, да и не во всех батюшки такие же добродушные, как Аркадий.
— Звать-то тебя как? — откуда только берется эта снисходительная интонация, когда начинаешь разговаривать с бездомными. Будто то ли с ребенком, то ли с дикарем-туземцем общаешься.
— Николай Егорович. А вас?
Николай Егорович, надо же. Таких обычно Кольками зовут. Меня несколько смущало, что он по-прежнему обращается ко мне на «вы»: все это походило на разговоры барина с крепостным.
— Андрей, — отозвался я.
Он как-то суетливо поднялся во весь свой небольшой рост и протянул руку. Почти чистую, хотя и загрубевшую. Я пожал ее без особого желания.
— Как дошел ты до жизни такой, Николай Егорович?
— Хотите мою историю послушать? — прищурился мужчина. — Она стоит того, наверное. Тогда присаживайтесь, чего стоять, пусть ноги отдыхают.
Он уселся, прислонившись спиной к стене. Я выбрал место почище и тоже присел, вытянув ноги. Времени у меня было достаточно, можно было и уделить этому человеку несколько минут.
— Я не всегда выглядел вот так, — он потряс рукой прядь волос. — Три года назад я выглядел совершенно обычным образом. Я бы даже сказал — респектабельно.
Чего-то подобного я и ожидал. Наверное, потому и остался слушать. Все мы любим истории о том, как чья-то жизнь пошла под откос: сразу кажется, что есть люди слабее и глупее, чем мы сами.
— Так вот, Андрей, в те незапамятные времена жил я в нашей северной столице, владел двумя магазинами. Была у меня жена, моложе меня лет на семь, и был от нее сын по имени Олег. Мальчик с детства много болел — дети сейчас вообще все рождаются уже нездоровыми. Ну там бронхиты, гастриты, астма: неприятно, но жить можно. А когда ему шестнадцать исполнилось, сменился наш постоянный врач. На пенсию ушел. Новый оказался помоложе, понастырнее, провел целую серию анализов. И нашел кое-что. Множественную миелому, если быть точным.
У меня внутри все похолодело. После того, как умерла бабушка, я эти слова на «-ома» просто не переношу. Мать чуть ли не каждый месяц проверялась у врача, и постоянно по телефону рассказывала мне, что все неоплазии — наследственные, и что мне тоже обязательно нужно регулярно просвечиваться и сдавать анализы. Из-за этой гадости, помимо всего прочего, мне стало неприятно разговаривать с собственной матерью.
— Лечится это очень тяжело и очень дорого, — покачал головой Николай Егорович. — Помню, во время процедур врачи выходили в коридор, где мы с женой ждали мальчика, и тихо-тихо так сообщали нам горькую правду. Не один врач, несколько таких нашлось… доброжелателей. В общем, деньги мои вскоре подошли к концу, машину я продал, гараж. А Олегу только хуже. Что тут делать? Только молиться. Молился я много, ничего не ел, лишь свечи церковные покупал, чтоб и батюшка замолвил словечко за сына.
И одной ночью — душной, густой, беспросветной ночью — дал я Господу обещание. Сказал, что пешком обойду десять тысяч церквей, только чтобы сын излечился. День прошел, другой, и врачи вдруг заметили, что на поправку мальчик идет. Все лучше и лучше становилось, пока наконец совсем не выздоровел. Выписали его, мы устроили праздник. Торты, шампанское, дорогой ресторан… А на следующий день переписал я доверенности на жену, купил вот этот самый рюкзак, кроссовки, сел на поезд и поехал в Сибирь. Записку только оставил, мобильником придавил на кухонном столе. Доехал до Томска и пошел пешком потихоньку на запад. Дальше решил не ехать: там нехристи всякие живут, да и расстояния огромные. Так и хожу с тех пор.
— Десять тысяч? Пешком? — изумился я, осознав наконец смысл его монолога. — Но если даже ты в день сможешь по одной церкви обойти, это же сколько лет! И наберется ли в стране столько церквей?
— Не знаю, — широко улыбнулся пожелтевшими зубами Николай Егорович. — Перейду в Белоруссию, Украину. Может, и в Польшу, пропустят меня пограничники. Я же так и не крестился, какое мне дело, православная церковь или нет. Все равно святость. Торопиться мне некуда.
— И никто не знает? Никто не помогает?
— Конечно, помогают. Ночую при церквях, кормлюсь там же. Сочувствуют мне священники, паломником святым называют. Да и так люди иногда помогают. Даже вот, помню, случай смешной был на трассе в Оренбуржской области. Останавливается машина, выходят двое. Один сразу в лицо бьет, второй карманы обыскивает. Лежу я, кровь течет, а первый спрашивает меня, что я тут вообще делаю без денег, телефона и документов. Я ему честно и рассказал, лежа в гравии. Покороче, чем вам, конечно, лишь самую суть. Парень аж вздрогнул, достал из кармана две сотни и мне в руку всунул. Не гневайся, говорит, святой человек, прости нас… А чего во мне святого? Я же просто хожу, людей не исцеляю, не проповедую.
Признаться, я хорошо понял того грабителя. Действительно, святой человек, нездешний, несовременный. И ведь не фанатик, не сумасшедший… вроде бы. Я еще раз взглянул на него. Да, если отвлеченно смотреть, не обращая внимания на одежду и обстоятельства, то черты лица благородные, умные. Всегда считал, что характер человека, да и весь его внутренний мир по лицу можно прочесть. Хотя все равно история эта не укладывалась в голове.
— А зимой-то как?
— Говорю же вам, помогают мне. Кто дырявое пальто отдаст, кто растрескавшиеся ботинки. Перегаром от меня не несет, люди рады помочь.
— И домой не собираетесь возвращаться?
— Да нет у меня больше никакого дома. Жена себе любовника могла уже найти, не так-то я ей и нужен был. Сын, знаю, учится в университете, у него своя жизнь. Знаете, Андрей, я поначалу думал, что сглупил с этими десятью тысячами. Назвал бы в молитве тысячу, может, года через три и вернулся бы. А теперь кажется, что так и лучше. Умру где-нибудь в дороге, оно и ладно. Лет мне уже немало, здоровье не ахти. Так хоть страну посмотрю. Раньше когда-то все время в Турции да на Мальте отдыхали, я и не знал, какие потрясающие места у нас бывают.
Пока он это рассказывал, я напряженно думал, чем могу ему помочь. Деньги, похоже, Николаю Егоровичу не нужны. Одежда моя ему не подойдет.
— Какой у вас размер обуви?
— Сорок первый.
— У меня сорок второй, но вам должно подойти, хоть натирать не будут, — с этими словами я стащил с ног свои кроссовки и поставил рядом с паломником.
— А вы-то сами как? — обеспокоенно произнес Николай Егорович. — Мою-то рухлядь мне как-то стыдно вам отдавать.
— В машине сланцы есть, а дотуда и в носках дойду, — успокоил я его. — За меня не волнуйтесь. Если хотите, можете у меня на даче переночевать, пока Аркадий не приехал, я оставлю ключи, ему и отдадите.
— Не стоит, — покачал головой мужчина, натягивая мои кроссовки. — Я лучше возле церкви. Привык уже.
— Как знаете, Николай Егорович.
У меня возникло ощущение, что не стоит мне больше тут задерживаться. Помог человеку — так уходи. Похоже, он уловил это мое настроение.
— Что ж, до свидания, Андрей. Есть у меня, правда, одна просьба: не рассказывайте обо мне лишний раз. Очень не хочу, чтобы журналисты меня разыскивали. Начнут писать, как отец пожертвовал всей оставшейся жизнью, чтобы сына спасти.
— А что, не так разве?
— Не так. Никогда я так не считал.
Николай Егорович подложил под голову рюкзак и, смотря в небо, продолжил:
— Иногда я думаю, что это Олег пожертвовал своей юностью, чтобы дать мне это путешествие. Что это ему пришлось мучаться и терпеть, чтобы его грешный отец наконец-то что-то для себя понял. Бог не так прост, Андрей, и доброта его бывает жестокой.
На прощание я еще раз пожал его руку, теплую и сильную, а потом ушел к машине, не оборачиваясь. Так и не спросил, сколько же церквей он уже обошел — да и не стал бы Николай Егорович отвечать на этот вопрос, если он вообще знал на него ответ.