Предатели
Самиздат:
[Регистрация]
[Найти]
[Рейтинги]
[Обсуждения]
[Новинки]
[Обзоры]
[Помощь|Техвопросы]
Павшим в боях за Родину, за всех ни в чем не повинных людей. Потерявшим в той войне родных и близких. Сражавшимся и умиравшим не за награды, а за жизнь. Всем им и моему погибшему деду, посвящается.
"Это только одна маленькая история из миллиона историй о страшной войне. Это только несколько дней из жизни всего нескольких десятков людей, проживших тысячу с лишним дней на войне. У каждого из них была своя история о той войне. Каждый человек видел события своими глазами. Прочувствовал их на себе. Каждый час, каждый день он жил в то время и видел, слышал, чувствовал. Что он увидел и почувствовал, может сказать только он. Возможно, эта история многим покажется неправдивой, выдуманной, не заслуживающей внимания на фоне торжественных празднований очередных юбилеев Великой победы. Но ведь вся история человечества складывается именно из маленьких историй, мгновений в жизни каждого человека, живущего в тот момент. Я застал многих людей, которые жили в те годы. Я услышал много рассказов от них. Даже в те времена их истории брали за живое, поражали своей правдой, но от того они не теряли своего истинного героизма, хотя они и отличались от пафосного героизма, смотрящего на нас с официальных экранов.
Я не хочу испачкать подвиг народа. Я только хочу помочь людям взглянуть на войну раскрытыми глазами. Хочу, чтоб лозунг "ничто не забыто, никто не забыт" стал не только пустым лозунгом".
" П Р Е Д А Т Е Л И "
Старый, полностью седой полковник, лицо которого глубоко изрезали овраги морщин и капитан, лет сорока, еще темноволосый и стройный склонились над большим старинным письменным столом, с резными ножками и тяжелой массивной столешницей. На столе перед ними лежала большая простыня топографической карты. На ней в мельчайших подробностях были нанесены особенности района, вплоть до заборов возле домов. Следы красного карандаша, оставленные на карте, отмечали позиции наших войск, линию обороны частей корпуса. Красные стрелочки показывали направления основных ударов уже прошедшего наступления, недавно взятые населенные пункты с тяжело выговариваемыми немецкими названиями. Синим цветом значились населенные пункты, предположительно еще обороняемые противником. Полковник водил химическим карандашом по карте за пределами красных ощетинившихся линий в поисках места для будущей ставки командования корпуса.
- Петр Трофимович, дорогой, - говорил полковник, обращаясь к уважаемому им младшему товарищу, - после нашего стремительного наступления эта карта ни к черту не годится! Где проходит линия фронта невозможно понять! Разрозненные немецкие части могут быть где угодно. Мне это напоминает сорок первый, правда, тогда все было полной противоположностью! Мы отступали, а немцы перли, как черти! Где Вы, кстати, начинали войну?
- Я, Александр Иванович, начинал под Москвой. Нас до наступления держали в сибирском резерве, - просто ответил Кизим. Ответил и задумался. Несколько слов, прозвучавших так просто и без пафоса, но, сколько трагедий скрывалось за этими словами. Перед глазами промелькнуло почти полжизни. В ушах невольно прозвучали, запавшие в душу, слова диктора: "... сегодня без объявления войны...". Слушать важное правительственное заявление в его городе, на родной улице собралось около сотни человек. Они стояли перед громкоговорителями и, оцепенев от страха, и молча, слушали леденящий кровь голос. Как же страшны были те слова! Сколько слез пролилось женами и матерями! Он вспомнил, как пришел в военкомат, как дома собирал вещи, как прощался с женой и маленькой дочуркой, которая сидела на его коленях и весело его обнимала, не понимая, что происходит. Как он и тысячи таких же призванных солдат и офицеров долго ехали в теплушках, как по дороге на ходу и на станциях, где состав делал остановки, несколько десятков человек дезертировало. Как молодые, еще совсем мальчишки, ставшие вдруг бойцами, невольно поддавались страху и, проявив минутную слабость, губили свою жизнь. Сколько раз он ощущал как в воздухе тогда и даже после, уже в окопах и землянках, висел животный страх! Он вспомнил, каким волнительным и ужасным было ожидание первого боя! Почему-то Кизим вспомнил руки одного бойца. Тот не был мальчишкой. Ему было лет тридцать. Они ждали наступления немцев. И вот, когда оно началось боец по команде открыл огонь из своего оружия. Он не мог целиться. Руки дрожали так, что ствол винтовки ходил ходуном. О поражении противника говорить было нечего. Первая я же шальная пуля угодила ему в висок и он упал так и не отомстив за себя.
- Вам повезло! Вы начали с побед. А я драпал от Киева, и сейчас, кажется, что постоянно выходил из окружения! Потом был Кавказ, был Сталинград. Вот, а уже от Сталинграда и я пошел вперед, научился прямохождению. Черт! Сколько воюем, а я все не могу выучить этот чертов язык. Смотрите, вот как мне кажется, довольно удобное место, - полковник ткнул карандашом в кружок населенного пункта. - Видите, здесь и удобная линия реки, она почти полностью огибает эту деревушку, оставляя только узкое место для прохода. И много подъездных путей. Да и строение, вроде капитальное. Если мы в ней расположим КП, то на охрану потребуется меньше сил. Как Вы считаете?
- Да, вполне подходящее местечко, - капитан сильнее наклонился над указанным местом и его медали тихонько зазвенели. - Разведка докладывала, что там располагается какой-то пансионат "благородных девиц". В нем, вроде бы, несколько десятков девчонок от тринадцати до шестнадцати. То ли сироты, то ли больные. Но в такой безумной и запутанной обстановке это можно с уверенностью сказать только после рекогносцировки. Кто знает, что там сейчас?! Возможно, немцы их эвакуировали.
- Петр Трофимович, будь добр, возьми свое подразделение, и отправляйтесь туда. Посмотри все вокруг и до прихода Васнецова подготовь позиции, организуй охрану, постарайся наладить быт. Да, если окажется, что пансионат не эвакуировали, то возьми под охрану мирное население. Мы пришли не для того, чтобы воевать с мирными гражданами!
- Слушаюсь, Александр Иванович!
- Голубчик, и будь осторожен! Конец войны! Я не хочу терять дорогих мне людей! - по-отечески напутствовал капитана седой мужчина.
Конец войны! Конечно! Он скоро! Почти четыре года! Ужасных четыре года! Скольких друзей и товарищей он потерял?! Сколько их осталось лежать позади?! И вот, вот он конец! Неужели больше не нужно будет хоронить убитых?! Скорей бы!
Кизим Петр Трофимович оправил гимнастерку под ремнем и, взяв под козырек, вышел из кабинета начальника штаба. Штаб находился в здании бывшего гестапо, только что занятом в результате недавнего наступления сил корпуса. Трехэтажное строение располагалось почти в самом центре небольшого городка. Довольно большое здание и помещения гестапо как нельзя лучше подходили для разросшейся за последнее время военной бюрократии успешно наступающего соединения Красной армии. В нем прекрасно расположились все штабные службы, тыл и даже органы Смерш. Однако поставленная перед корпусом задача вынуждала передислоцировать соединение и его части ближе к морю. Вот почему начальник штаба вызвал к себе командира роты охраны и долго решал с ним, где будет находиться место - сердце будущего командного пункта. Ожидалось, что вот-вот Берлин будет взят и война закончится, однако разбитые и разрозненные фашистские отряды численностью до нескольких сотен солдат еще бродили по территории и наносили бессмысленные удары по подразделениям Красной армии.
Выйдя на улицу, капитан вздохнул полной грудью. Весна! Вот она, победная весна! Еще чуть-чуть, еще немного! Ветерок колыхал свежую зелень на аккуратно выкрашенных деревьях. Вот уж, фрицы! Даже драпая, соблюдали порядок! Ведь надо им было ухаживать за деревьями! Петр Трофимович прыгнул в стоящий возле подъезда "Виллис", бросив сержанту-водителю:
- Ваня, в роту! Горючка еще есть?
- Так точно, товарищ капитан! Хватит до Берлина!
"Виллис" рванул и побежал к месту расположения роты. А уже через десять минут он подъехал к одноэтажному зданию, бывшей школе, где и размещалось подразделение Кизима.
- Командуйте построение! - приказал командир, войдя в здание, дежурному по роте.
* * *
Командирский "Виллис" возглавлял колонну из шести автомобилей: собственно из него самого и пяти "студебеккеров", в которых разместилась вся рота. Замыкал колону новенький, только что полученный корпусом "студ", который тащил полевую кухню и в его кузове стояли ящики с боеприпасами.
- Товарищ командир, - обратился к Кизиму почти официально замполит Константин Смирнов, так как в машине сидели еще два сержанта, - как думаешь, это уже последнее наше место дислокации на этой войне?
- Костя, я понимаю, что ты не суеверный, но вот у летунов нет слова последний, только крайний! И это правильно! Последний - это последний!
- Да, конечно! И все-таки, что думаешь? - не унимался старший лейтенант.
- Надеюсь, что воевать больше не будем! Союзники заняли почти всю западную часть Германии. Фрицы бегут и сдаются по всем фронтам, Берлин считай наш! Все! Конец войне! Думаю, что сейчас организуем КП, построим гарнизоны, создадим комендатуры и домой!
- Хорошо бы! Хочу в Москву! Не был там три года! Говорят там салюты! - мечтательно поднял голубые глаза к такому же голубому небу замполит.
Машина плавно катилась по знаменитым немецким дорогам, ровным и гладким даже после бомбежек и артобстрелов. Капитан вытащил из планшета карту и стал ориентироваться на местности.
- Ваня, - обратился он к водителю, - смотри, через десять километров будет перекресток, нам нужно повернуть направо и потом еще по прямой километров пятнадцать, там будет мост через речку и потом уже наш городок.
- Понял товарищ капитан! - весело ответил молодой сержант. Он ехал и всю дорогу тихонько чему-то улыбался.
- А что ты все зубы скалишь? - спросил его Кизим, стараясь как можно суровее, но от того еле сдерживая и сам улыбку.
- Да, смотрите, Петр Трофимович! Какая погода! Тепло! Войне конец! Живы! Это так здорово!
- Да...здорово...
Мальчишки! Совсем мальчишки. Думал сорокалетний капитан, откинувшись на спинку сиденья и смотря куда-то вдаль. Они то и войну прошли с энтузиазмом комсомольцев, прошли ее так, по-мальчишески, не задумываясь и не боясь. Как будто играли в нее. А теперь вот ждут ее окончания, чтоб придти домой с орденами и медалями. Они и в мечтах представляют, как на них будут смотреть вчерашние девчонки. Герои, фронтовики! Сколько им лет?! Двадцать, двадцать два! Но что они уже успели пережить! Что успели увидеть в свои годы! Смерть, тысячи смертей! Потерю друзей! Гибель родных и близких! Как они будут жить потом, после войны?! Видеть страшные сны? Вспоминать кровь и грязь войны, самой страшной войны? Бедное поколение! Что досталось им пережить! А сам он? Как он будет жить? Что ему делать потом? Куда возвращаться? Домой, к могилам родных? В дом, из которого ушла на фронт жена и так не возвратилась, пропав без вести? Где искать дочь?! И жива ли она?! Что ему делать в его сорок с небольшим?! Начинать жизнь с нуля?!
- Товарищ капитан, - обратился к нему второй сержант, сидевший сзади рядом с замполитом, - а, правда, говорят, что Вас представили к ордену красной звезды, а не к Герою Советского Союза?
- Грицук, я не собираю слухи и не воюю за награды! Представили, так представили! Нет, значить посчитали, что не заслужил! - раздраженно отмахнулся Кизим.
- Да, я, Петр Трофимович, просто возмущаюсь!
- Это не твое дело, и ты не на рынке, чтоб возмущаться! Мы защищаем Родину!
- Так точно! - замолчал пристыженный Грицук.
Остальной путь до первой остановки пассажиры "виллиса" проехали в молчании. Каждый думал о своем. У моста "виллис" остановился, а вместе с ним и вся колонна. Водитель попросил у капитана набрать воды. Он взял ведерко и пошел на берег речки, чтоб зачерпнуть ее. Его примеру последовали еще два водителя "студебеккеров". Пока шоферы набирали воду, личный состав воспользовался остановкой и закурил. Над колонной поплыл легкий сизый дымок самокруток, трофейных и американских сигарет. Бойцы курили, шутили и громко смеялись своим грубым, иногда очень пошлым шуткам. Офицеры отошли в сторонку и тоже закурили.
К Кизиму подошел командир третьего взвода, младший лейтенант Винник.
- Товарищ командир, разрешите обратиться?!
- Слушаю тебя, лейтенант.
- Сегодня получил замечание от майора Свербицкого!
- И за что? За неопрятный внешний вид?! - улыбнулся командир.
- Так точно, Петр Трофимович! - расплылся в ответной улыбке Винник.
- Доложишь, что получил взыскание в виде внеочередного наряда.
- Есть! Разрешите идти?!
- Подожди, Сережа. Сегодня мне понадобиться твой немецкий. Будешь при мне целый день. Оставь за себя старшину и перебирайся ко мне в "виллис".
- Слушаюсь, - младшой козырнул и побежал к своему взводу. Он был на особом счету у комроты. Юноша закончил филологический и знал три языка. В нынешних боевых условиях, когда война перекинулась на территорию противника, он был незаменим. Именно поэтому лейтенант привык, что его часто откомандировывали в распоряжения штаба корпуса. Зная свое привилегированное положение, он частенько нарушал дисциплину и позволял себе и в штабе носить форму как "гражданский пиджак", за что и получал наказания от офицеров штаба. Но в роте он ничего лишнего себе не позволял, испытывая, как и все, огромное уважение к своему командиру. Он старался быть требовательным и к себе, и к подчиненным.
Через десять минут колонна двинулась дальше. До городка оставалось около трех километров, которые рота преодолела за несколько минут.
Въехав в город, все бойцы и командиры напряглись, и стали внимательно вглядываться в окна домов, подворотни и места возможных засад. Руки невольно сжимали автоматы. Но ничего подозрительного им не попалось. Город будто вымер. Пустые улицы, тишина и страх, который навис над улицами маленького немецкого городка. Жители которого впервые видели русских, не пленных, а вооруженных и сильных, они незаметно выглядывали из окон и гадали, что будет дальше. Кто эти красные? Как они поведут себя? Будут мстить? Чего от них ждать?
На противоположном краю городка, несколько на отшибе возвышался старинный двухэтажный особняк из красного кирпича. Именно он был целью рекогносцировки роты охраны. По докладам разведки в этом населенном пункте только он подходил для размещения служб штаба.
- Петр Трофимович! - воскликнул Винник, указывая на десяток фрицев бродивших во дворе особняка.
- Вижу! Ваня, тормози! Из машины! - громко скомандовал капитан.
Ваня нажал на тормоза и "виллис" резко остановился на обочине, пропустив вперед автомобиль с первым взводом. Перекрыв собой командирскую машину "студебеккер" остановился, из него и из других машин высыпали бойцы, они, занимая оборону, рассредоточились. Вся колонна замерла. Командир и все пассажиры его машины залегли за ней. Появление русской колонны не осталось незамеченным и другой стороной. Немцы тоже засуетились и бросились занимать оборону. Они залегли за оборонительными сооружениями из мешков с песком. Над позициями противников нависла тишина. Ни немцы, ни русские огонь не открывали. Прошло несколько минут ожидания, раздумий и принятия решения.
- Товарищ капитан! Смотрите! Офицер с белым флагом! - указал вперед Винник, спустя пять минут после их прибытия.
- Вижу, Сережа, вижу! Костя, остаешься за старшего, мы с Винником идем к парламентерам! Нас держать на прицеле! - приказал комроты и, встав, пошел навстречу фрицу. Винник последовал за ним. "Будут стрелять или нет - думал Кизим - вряд ли! Не те времена!"
Приблизительно в ста пятидесяти метрах от застывшей в напряжении колонны и ста метрах от особняка произошла встреча противников. Со стороны немцев подошел унтер-офицер, державший белую тряпку и обер-лейтенант, уже немолодой мужчина, лет тридцати пяти. Это был уже не тот офицер победоносной германской армии, которая прошла с победами по Европе и дошла до Москвы. Лоск и уверенность исчезла. Пропала и высокомерность по отношению к противнику. Зато появилось уважение, и даже страх. В его еще храбром, но уже не столь уверенном взгляде ясно читалась одна мысль - я хочу жить. Годы войны доказали величайшей армии мира, что война это не только победы. Война это и поражения, и бегство, и смерть! "Боже, где эти чувства были у вас раньше? Может, и не было бы стольких жертв, не было бы такой бессмысленной жестокости?!" - мелькнуло у Кизима в голове. Форма фрица была немного выцветшей и в нескольких местах аккуратно зашита. Немец отдал честь и представился.
- Обер-лейтенант Кунц! Командир взвода охраны особого объекта.
- Капитан Кизим, командир роты. Прибыл взять под охрану данное строение, - в свою очередь ответил капитан. Винник все аккуратно переводил.
- Господин капитан, известно ли Вам, что в этом здании располагается пансионат для сирот и детей с психическими отклонениями?! Мой взвод осуществляет их охрану и в боевых действиях участия не принимал.
- Охотно верю. Но поскольку у меня приказ взять под охрану данный объект, то я снимаю с Вас обязанности, предлагаю сдать оружие, перейти в мое полное распоряжение и до прихода наших основных сил находиться под арестом. Гарантирую Вам и всему личному составу жизнь.
Кунц практически не задумывался. Он был согласен на сохранение жизни, и не одной, а всего взвода. Да! Времена изменились! Пришло время понять, что победа не на их стороне. Надо покориться. Конечно, жаль, что сдаются не американцам, но выбора нет.
- Мы согласны! Война проиграна! Но у меня единственная просьба, быть снисходительным к персоналу пансионата и детям!
- Обер-лейтенант! Мы не воюем с мирным населением, тем более с женщинами и детьми! Я даю Вам слово, что ни один воспитанник и ни один работник не пострадает, все они буду находиться под моей личной защитой! А теперь я жду от Вас сдачи оружия и безоговорочного подчинения.
Кунц отдал честь и, четко повернувшись кругом, пошел к особняку отдавать приказы. А Кизим и Винник вернулись к своей колонне. Все выдохнули с облегчением. Войне и в самом деле конец!
Через полчаса рота уже занимала в недавнем прошлом немецкие позиции. Это радовало, так как не надо было самим рыть и строить оборонительные сооружения. Бойцы весело обживали огневые точки, устанавливая свое оружие, но и не убирая далеко немецкие пулеметы. Настроение у всех было приподнятым, личный состав расслабился.
Однако Кизим, осмотрев совместно с командирами взводов местность, все же приказал строить новые огневые точки. Во-первых, существующих явно на роту не хватало. Во-вторых, задачи роты были намного серьезнее, чем поставленные задачи перед немецким взводом. В связи с чем, требовалось укрепить оборону, развернуть ее линию и даже эшелонировать. Все же война еще не закончилась, и ожидать от противника можно было чего угодно!
Плененный взвод был разоружен и сопровожден в отдельно стоящее небольшое здание. Ранее в нем, видимо, располагался спортивный зал. Странно, конечно, для пансионата. Но в завоеванной части Европы было много того, что удивляло русских. Перед тем как там расположиться солдаты Вермахта при сопровождении нескольких красноармейцев перетащили в свою временную тюрьму железные койки, матрацы, подушки и постельное белье, которые были взяты из казарменного помещения пансионата, где до сегодняшнего дня немцы жили. Работой руководил сам обер-лейтенант. Кизим пока не принимал участия в этих мероприятиях. Только после того как были намечены места новых боевых укреплений и личный состав взводов приступил к их возведению, он вернулся во двор пансионата.
- Петров! - крикнул он одному из бойцов, охранявших пленных.
- Я, товарищ командир!
- Найди младшего лейтенанта Винник, скажи, я его жду, а потом приведи ко мне обер-лейтенаната!
- Есть! - отозвался красноармеец и бросился выполнять приказание.
* * *
- Итак, обер-лейтенант, сколько в пансионате в настоящее время воспитанников, сколько обслуживающего персонала, и где все они?
Кизим, удобно устроившись в кожаном кресле, в библиотеке, внимательно смотрел на стоящего перед ним побежденного врага. Тот стоял перед сидящим победителем, как перед начальством, но в его поведении, в жестах, словах все равно присутствовало чувство гордости и собственного достоинства.
- Всего в пансионате десять девочек, страдающих шизофренией, им от двенадцати, до шестнадцати лет. Один врач психиатр, один фельдшер, две санитарки и повар. Все находятся в помещениях на втором этаже, - четко докладывал Кунц.
- Мне это доложили. Вы утверждаете, что больше в особняке никого нет?! Тогда скажите мне, Кунц, почему целый взвод охраняет какой-то пансионат? Я не могу объяснить такую заботу Вашего командования о десятке больных девочек.
- Среди этих девочек несколько дочек офицеров, занимающих высокие посты в армии.
- Ясно. Смирнов! - крикнул он бойцу, стоящему в коридоре. - Приведи ко мне врача и фельдшера!
- Вы сдали все оружие? Нет ли еще чего-нибудь припрятанного?
- Никак нет! Все, что было, все Вам сдано.
- Что Вы можете сказать о личном составе?
- Все солдаты воевали на западном фронте. Никто из них не принимал участие в боевых действиях на восточном фронте.
- Где воевали Вы? И где были ранены?
- Я был ранен под Воронежом и с марта сорок второго больше на востоке не воевал. Ранение было тяжелым. Здесь командую взводом около полугода.
В это время дверь отворилась, и Смирнов завел в комнату двух женщин сорока и тридцати лет. Старшая из них была полной, некрасивой и напуганной. Другая, та, что моложе, являлась ее полной противоположностью. Ее фигура приближалась к совершенству, длинные ноги, тонкая талия, горделивая осанка. Прямые темные волосы спускались до красивых открытых плеч. Лицо явно не принадлежало арийской нации. Совсем отсутствовали большие скулы и тяжелый подбородок. Огромные голубые красивые глаза, смотрели на русского офицера немного с испугом, немного дерзко, чуть-чуть со страхом, но все равно гордо. "Ох уж эти немцы! Гордецы и храбрецы!" - подумал капитан.
- Смирнов, отведи обер-лейтенанта к себе! - приказал он бойцу и затем обратился к немецкому офицеру. - Господин Кунц, я, надеюсь, Вы понимаете, что этого требует военное время?!
- Конечно! - ответил офицер и, щелкнув каблуками, вышел в сопровождении красноармейца.
Кизим проводил их взглядом и остановился на вошедших женщинах, вернее на одной из них, на той, что была моложе. Пожилая женщина его особенно не заинтересовала. Она была очень напугана и не скрывала своего страха. Молодая, напротив, вела себя очень уверенно и независимо. С первого взгляда она ему понравилась, и он почувствовал к ней легкую симпатию.
- Здравствуйте, дамы, проходите! Кто из вас врач?
- Ich bin Arzt! - отозвалась молодая женщина и сделала шаг вперед.
- Очень приятно! - Кизим поклонился смелой немке и посмотрел на вторую. - А Вы, стало быть, фельдшер!
- Ja, - испуганно кивнула головой та.
- Фройляйны! Прошу не пугаться, ни вас, ни ваших пациентов никто не обидит! До прихода наших войск вашу охрану будет осуществлять мое подразделение. По всем вопросам следует обращаться только ко мне. Все просьбы и требования по мере возможности будут удовлетворены. Прошу соблюдать дисциплину. Без надобности по двору бродить запрещаю. Для прогулок устанавливаю определенное время, скажем два часа днем. Приготовлением пищи будет заниматься мой повар. Ваши воспитанницы и вы становитесь на наше довольствие. Вопросы есть?
- Два часа в день для наших воспитанниц мало! - возразила молодая немка, открыто посмотрев в глаза Кизима. - Им необходимо гулять по два часа утром, днем и вечером! А во-вторых, какой рацион питания у них будет? Необходимо хорошее питание.
- Питание не будет отличаться от норм наших солдат! А потом, мне кажется, что в последнее время ни Вы, ни Ваши воспитанницы не питались уж очень хорошо! По поводу прогулок я подумаю! А теперь, я хотел бы знать, как Вас зовут.
- Helen... - слегка улыбнувшись, представилась девушка.
- Frau Garson, - все еще испуганно поспешила ответить фельдшер.
- Helen, скажите, - обратился капитан к молодой немке, - Вы располагаетесь в комнате напротив спальни воспитанниц?
- Да, вместе с frau Garson.
- А остальной персонал?
- Они - на первом этаже, возле пищеблока.
- Ясно. Я хочу Вас попросить передать всему персоналу мои требования. Я не хотел бы их ужесточать, но буду вынужден это сделать, если будут нарушаться правила, установленные мной. Во-первых, ни один человек не должен бесцельно бродить по двору, тем более возле боевых позиций роты. Во-вторых, с завтрашнего дня для всех вас будет установлен строгий распорядок дня. Подъем, завтрак, прогулка, обед, отдых, ужин и отбой. Кстати, я думаю разрешить трехразовые прогулки, но по их продолжительности я пока решение не принял. Все прогулки только с персоналом и под присмотром моих бойцов. Все жалобы я принимаю в любое время дня и ночи, поэтому никаких самовольных решений прошу не принимать. Я буду располагаться здесь, в библиотеке. Если меня нет, то следует обращаться к дневальному - дежурному солдату, пост которого будет на первом этаже, либо к любому офицеру, они меня найдут. Если у вас ко мне вопросов нет, то вы можете идти к себе.
Женщины, как показалось капитану, немного присели в подобии реверанса и, повернувшись, вышли из библиотеки. Helen, уходя, обернулась и внимательно посмотрела на своего нового охранника. Их взгляды встретились. После нескольких секунд изучения внутреннего мира друг друга, когда взгляд проникает в душу, девушка улыбнулась только глазами, отвела взгляд в сторону и вышла вслед за frau Garson, оставив свой привлекательный образ в памяти русского офицера.
* * *
Воспитанницами пансионата оказались молоденькие девчонки. С первого взгляда на них нельзя было даже предположить, что все они страдали различными расстройствами психики. Старшим из них на вид казалось около восемнадцати лет. Младшим - лет по восемь. Все девочки высыпали на следующее утро во двор особняка и, прижавшись друг к другу, остановились посередине двора, рассматривая новых, неизвестных людей в совершенно другой военной форме, говорящих на неизвестном языке и также с интересом рассматривающих их.
Бойцы, находящиеся на своих постах за старыми еще немецкими боевыми укреплениями, достали кто союзнические сигареты, кто домашний табак и дружно закурили, разглядывая в упор появившихся молодых "фрицек". Однако вопреки опасениям Кизима, в их взглядах он не почувствовал ни ненависти, ни призрения, ни похоти. Скорее они излучали некоторую жалость и соучастие, какую-то отеческую заботу, пока еще не осуществленную, но уже готовую излиться на обездоленные создания. Разглядывая солдат издалека, командир роты стал успокаиваться. Напрасно он нервничал. Спасибо тебе русский солдат! Сколько ты пережил! Сколько потерял друзей и родных! Сколько горя, лишений и страданий принесла тебе эта война! Но, несмотря на все, ты остался человеком! Человеком, которому свойственно сострадание, желание защитить слабого, нуждающегося в помощи, помочь больному, накормить голодного и согреть замерзшего! Слава тебе русский солдат!
Видимо девочки почувствовали такое доброе отношение к себе, потому что они постепенно расслабились и уже через несколько минут перестали обращать внимание на суровых мужчин в выцветших гимнастерках. Воспитанницы разбрелись по двору, кто-то из них стал играть в небольшой песочной куче, кто-то просто ходить и разговаривать не столько с подружками, сколько с собой. Одна девушка, которой на вид было около восемнадцати лет, встала возле скамейки и, смотря на солнце, щурясь и улыбаясь, начала петь какую-то простую немецкую песенку. От такой картины у любого мужчины, наблюдавшего за этой прогулкой, невольно сжималось сердце. И пусть это были ни его дочки, пусть чужие, вражеские, но они вызывали щемящее чувство жалости! Разве они были виноваты в жестокости и зверствах их отцов и земляков?! Скорее болезни этих невинных созданий как раз и были результатом тех действий, божьей карой, настигшей пока только их, безвинных и чистых!
За девочками приглядывал почти весь персонал. Frau Garson, опасаясь русских военных ходила по двору и внимательно следила за каждой воспитанницей. Она одним глазом смотрела на девочек, а другим изучала каждого мужчину, находящегося вблизи ее зоны ответственности.
Helen выглядела более спокойной и уверенной. Женщина вышла через пять минут после появления основной группы. Ее взгляд сразу же отыскал, стоящего немного в стороне Кизима. Немка, не отводила от него взгляда, дожидаясь, когда он ее заметит, и только после этого, сделав вид, что случайно остановила на нем взгляд, довольная улыбнулась и отвернулась в сторону своих воспитанниц. Капитан курил сигарету и разговаривал с Винником. Молодой офицер хотел отпроситься в расположение штаба корпуса. Там у него возникли какие-то личные дела.
- Ну, товарищ капитан! Ведь Вы все равно пошлете в штаб человека! А так и я свои вопросы решу! - уговаривал Кизима младший лейтенант.
- Сережа! А кто будет переводить, пока тебя не будет?! Ведь я со своим немецким смогу только скомандовать "руки вверх"!
- Так, Петр Трофимович, молодая немка знает русский! Я точно Вам говорю! Я с ней разговаривал! Она все понимает и неплохо говорит, только акцент сильный!
- Когда ты все успеваешь?! Мы вчера только заняли позиции!
- Так, я после Ваших указаний столкнулся с ней во дворе и, так получилось, что заговорил с ней по-русски, она все поняла. Я начал ее расспрашивать. Оказалось, она учила русский в школе, а потом немного общалась с нашими, угнанными в Германию. Давайте ее позовем и поговорим с ней! Вот увидите, она все понимает и говорит по-русски! Ну, товарищ капитан! Ведь я быстро! Доложу товарищу полковнику, потом за час встречусь с человеком и мы сразу же вернемся! Всего-то меня не будет часа три, от силы четыре! - не унимался Винник.
Капитан задумался. Он стряхнул пепел с сигареты, посмотрев на нее, увидев, что она почти докурена, затушил ее и выбросил в урну. Потом внимательно посмотрел на юношу. "Черт побери! Молодость! Уж очень ты хочешь!"
- Ладно! Зови немку! Если она действительно понимает, то поедешь.
Младший лейтенант довольный от того, что ему удалось уговорить командира, козырнул и побежал к молодой женщине. Helen стояла возле скамейки и изредка погладывала в сторону Кизима. Он же проводил взглядом молодого лейтенанта. Тот, подойдя к немке, что-то начал ей говорить. Она несколько раз кивнула головой и пошла вслед за ним.
- Вот, товарищ капитан, frau Helen, - доложил Винник, когда они вместе с девушкой подошли к нему.
- Очень приятно! - улыбнулся командир и обратился к немке. - Здравствуйте Helen. Вы действительно знаете русский? Почему Вы вчера не сказали мне об этом?
- Вы не спрашивать меня. И я знаю плохо язык. Только немного понимать.
- О! Это уже много! Вы его учили в школе?
- Да.
- А потом практиковались с пленными?
- Найн! Не пленными! Работниками. Они работать в другой городе на фабрике. Я лечил некоторых из них. Женщин.
- А что с ними было?
- Как это... - немка замолчала, подбирая нужные слова, - женские болезни. Я психиатр, но нас учить и другим курсам. Другого врача не было. Поэтому я лечила.
- Ясно. Helen, Вы не будете возражать, если на несколько часов я воспользуюсь Вашим знанием русского языка? Мне нужно отправить нашего уважаемого переводчика по делам на несколько часов. И могут возникнуть проблемы с переводом. Поэтому я хочу Вас попросить помочь мне. Конечно, если Вы не будете возражать!
Винник с надеждой смотрел на девушку. Она же, посмотрев на него, от души рассмеялась.
- О! Нет! Конечно, нет! Я помогать Вам!
- Спасибо! Тогда при необходимости я воспользуюсь Вашей добротой! А сейчас Вы можете заниматься своими делами, - сказал ей Кизим и, проводив ее взглядом, взяв за локоть младшего лейтенанта, повел его в библиотеку. Уже по ходу командир начал объяснять задачу и давать конкретные указания.
* * *
Рота, быстро освоившись на новом месте, зажила своей обычной жизнью. Наряды, несение караульной службы, уборка территории, политинформация, личное время.
После того как Винник уехал в штаб, получив кучу указаний, Кизим спустился во двор. Здесь, в беседке, оборудованной под курилку, он присел на скамейку и закурил. Было тихо и тепло. Солнце приятно грело спину. Еще не чувствовалась летняя жара и солнечные лучи не вынуждали прятаться от них в тени. Часовой, охранявший спортзал, напрягся, увидев командира. Но спустя несколько минут успокоился и продолжил службу в обычном режиме.
Вскоре во дворе появилась Helen. Она побродила бесцельно и, сделав вид, что только сейчас, а не сразу заметила командира роты, медленно направилась в беседку.
- Можно мне здесь находиться? - спросила она, войдя.
- Конечно. Вы не пленная и можете находиться где угодно, кроме запрещенных зон.
- Danke! - она села напротив капитана. - Какая хорошая весна. Тепло! Весна! Вы любить весна?
- Да. Я люблю весну. Впереди еще лето, а холодная зима позади! - тихо ответил Петр Трофимович.
- И я люблю весна! Все оживает! И приходит конец война! - она грустно посмотрела на собеседника. - Скорее бы!
- Скорей бы, - согласился с ней Кизим.
В беседке на некоторое время воцарилась тишина. Helen сидела молча, разглядывая дом, двор, будто видела их впервые, и изредка бросала взгляды на офицера. Кизим докурил американскую сигарету из пачки с верблюдом, немного посидел и медленно стал вставать, решив, что разговор окончен. Увидев это, Helen поспешно обратилась к нему, боясь, видимо, его ухода.
- Скажите, что будет с нами?
- С кем?!
- ...с девочками, с персоналом, с Кунцем?
- Helen, я не провидец. Я не могу сказать, что будет через десять минут, тем более что будет со всеми людьми в будущем. Могу только сказать, что девочек отправят в лечебницу, Вы сможете уехать домой или туда, куда захотите, впрочем, как и весь персонал пансионата, Кунца и солдат, скорее всего, поместят в лагерь для военнопленных.
- А Вы? Что будет с Вами?
- Я? Я продолжу служить до окончания войны. Потом уеду на родину.
- У вас там семья?
- Нет... жена погибла, родители умерли...
- Извините...
- Ничего.
- Во всем виноваты мы! Это чувство вины у немецкого народа будет очень долго! - она смотрела на капитана и в ее глазах блестели слезы. Он не смог ей сразу ничего ответить. Да и что он мог сказать?! Сказать, что немецкий народ не виноват?! И во всем виновен только Гитлер?! Но разве только Гитлер воевал, расстреливал, сжигал, уничтожал?! Разве не немецкий народ все это делал?! Разве не немецкий народ, вскидывая руку вверх, кричал "Да здравствует фюрэр!", а потом загонял толпы народа в газовые камеры, сараи Хотыни, вешал ни в чем не повинных стариков, женщин и детей!
Вот, напротив него сидит немка, представитель того самого народа. Но почему у него нет к ней ненависти?! Разве не должна она принять на себя часть справедливого гнева, за все страдания, выпавшие на его долю и на долю миллионов людей разных национальностей?! Разве не проще обвинить эту немку в начале войны и ее последствиях?! Ведь она частица немецкого народа. И она, в этом он был уверен, тоже кричала "Хай Гитлер!" Однако, после довольно долгого его молчания и долгого ее ожидания, Кизим в задумчивости сказал:
- Народ здесь ни причем! Он не совершает преступления, их совершают люди! Каждый человек в отдельности. Тот, кто стреляет, вместо отказа от убийства, тот, кто вешает, сжигает и не мучается потом совершенным преступлением.
- Но народ состоит из людей! - воскликнула немка. - И чем больше людей исполнять преступные приказы, тем страшней народ!
Она встала, быстро подошла к мужчине, который сидел напротив нее, и устало смотрел куда-то в сторону. Остановившись перед ним, Helen задрала рукав своей черной кофточки и показала ему оголенную руку, на которой синела аккуратная татуировка в виде нескольких цифр.
- Вы знаете, что есть это?
- Нет...
- Это память о лагере... но перед ним был гестапо... - ее глаза сверкали капельками слез.
- Но почему? За что?! - Кизим был поражен. Он никак не мог предположить, что эта красивая молодая женщина, будучи немкой, побывала в гестапо и в концлагере. Чем она могла так напугать фашистов.
- На меня донести соседи, которые знали, что я помогать больным русским. Они сообщить гестапо, что я ваша шпион. Меня пытать и потом поместить на год в исправительный лагерь.
- Простите меня Helen...
- О! За что?! - удивилась девушка.
- За то, что мы считаем фашистами всех немцев!
- О! Нет! Нет! Вы не думать, что я оправдываться! - ее глаза мгновенно высохли, и она превратилась в гордую арийку. - Я только говорить, что немецкий народ весь виновен в этой война.
Женщина опустила рукав и вернулась на скамейку. Кизим почувствовал, как она пожалела о том, что произошло и теперь ей неудобно за свою откровенность. Чтобы как-то отвлечь ее от чувства неловкости и воспоминаний, он задал глупый вопрос, о котором потом тоже пожалел.
- Helen, а Вы были замужем?
- ...найн. Моего жениха убили под Москвой. Мы знать друг друга с детства, жила вместе в одном доме.
- Еще раз простите...
- Нет, не надо извиняться. Ведь и у Вас много горя...
- Да... война никого не пощадила...
- Простите, - девушка встала, - мне надо идти. Скоро прогулка девочек, я должна помогать frau Garson.
- Да, да, конечно! - Кизим встал, провожая немку.
* * *
Ближе к вечеру, закончив проверку караула, комроты сидел в библиотеке и листал какую-то книжку. Она была на немецком языке, который он так за все время войны и не выучил. Петр Трофимович не пытался понять, о чем книга и не старался перевести текст. Его привлекали в ней красивые репродукции старинных гравюр. Это занятие его увлекло, и он не сразу услышал стук в дверь.
- Товарищ капитан, разрешите?! - после довольно продолжительного стука в библиотеку вошел дежурный по роте.
- Слушаю.
- В расположение нашего подразделения прибыл майор-танкист с ординарцем. Спрашивают Вас.
- Хорошо. Скажи, что сейчас буду, - Кизим встал, взял с кресла портупею и неспешно стал застегивать ремень.
Во дворе он увидел майора-танкиста и бойца в танковом комбинезоне. Майор сидел в курилке, курил и внимательно рассматривал гуляющих девочек. На вид ему было не больше тридцати. Выглядел он молодо, но в его волосах кое-где уже искрилась седина. Внимательно рассмотрев гостя, Кизим решил, что танкист скорее всего душа любой компании. Такие мужчины очень высокого мнения о себе и они нравятся женщинам. Заметив Петра Трофимовича, молодой офицер встал и, не вынимая сигареты изо рта, пошел навстречу.
- Приветствую, тебя капитан! Майор Иванов! Командир сто тридцать четвертого.
- Капитан Кизим. Командир роты охраны штаба корпуса.
- Очень приятно, - танкист крепко пожал руку капитана, - вот, ехали в расположение нашей части и нарвались на отряд фрицев примерно в двадцати километрах к северу отсюда. Пришлось улепетывать. Если бы не "союзник", - он махнул головой в сторону "Виллиса", неизвестно где бы щас были: у тебя или у господа бога в гостях! Пока убегали, заблудились и выскочили к вам. Слушай, капитан, разреши заночевать у тебя. Скоро ночь, а до полка еще ехать и ехать. Боюсь, снова нарвемся на фрицев. Дорог не знаем, карта хоть и есть, но все по-немецки! Тем более, ночью! Хрен поймешь где - что! Тут и днем-то заблудишься! А завтра с утреца мы с бойцом двинем к нашим. Ну что, поставишь на временное довольствие в своем цветнике?!
- Хорошо. Конечно, оставайся. Место найдем. Ординарца определим к моим бойцам, а тебе найдем отдельное помещение.
- Ну, спасибо тебе, капитан! Как звать-то тебя?
- Петр.
- А меня Николаем! Что, будем знакомы, "царица полей"! - он еще раз крепко сжал руку Кизима и многозначительно потряс флягой, висевшей у него на ремне. - Где мы можем употребить свои боевые сто грамм за знакомство и за победу? Надеюсь, есть чем закусить?!
- Пойдем, - хозяин повел гостя в свой кабинет-библиотеку. По пути он подозвал дежурного, и сказал ему, чтоб тот организовал накрытие стола.
В библиотеке танкист по-хозяйски снял портупею и фуражку, и бросил их на диван, на котором спал Кизим. Затем он прошелся по помещению, скрипя почти новыми сапогами и заглядывая во все углы.
- Хорошо устроился! Мне бы так! И хоромы и гарем!
- Этот "гарем" несовершеннолетний!
- Ну, не скажи! Есть там экземплярчики! Да хотя бы та немочка, что присматривает за ними! А?! - он хитро подмигнул капитану и громко рассмеялся, - глаз, наверное, положил?! Ну, не бойся, не отобью! Хотя я бы всех их к стенке и не дрогнул бы!
Вскоре, постучавшись, вошел дежурный и принес закуску. Боец разложил еду на столе, предварительно накрыв его газетой "Красная звезда". Майор, не дожидаясь пока боец закончит, взял свою флягу с дивана, подошел к столу и стал разливать спирт по железным кружкам.
- Что, капитан! Вздрогнем?! За нашу победу!
- Вздрогнем, - Кизим тоже подошел к столу, когда дежурный вышел. - Давай, майор, выпьем за то, что остались живы, и за то, чтоб больше никто не погиб!
- Давай! Много мы похоронили друзей закадычных. Скольких боевых товарищей полегло по пути в логово! Знаешь, капитан, я хочу въехать в Берлин на своей "тридцать четверке", дать бронебойным по рейхстагу и закончить на этом войну. Вот тогда я напьюсь, так напьюсь! Ой, держитесь немки! Покажу вам, какой он русский мужик!
Они выпили, майор налил еще по одной. Кизим закусил толстым шматком сала с черным хлебом и, вновь взяв кружку, спросил:
- За что получил Красную звезду?
- За Курск! Ох, и бойня там была! Вспомнишь, и жуть берет! Дым, дым, огонь, везде. Если есть ад, то я был в нем! Где наши, где фрицы?! Ничего не поймешь! Из моего полка тогда я потерял три четверти состава! Самого три раза подбивали. После первого раза мы с экипажем захватили "тигр" и долбали фашистов в их же тылу, пока наши нас не долбанули! Тогда погиб мой стрелок, Ваня Смирнов. Потом мы засели в "тридцать четверке", которая стояла без гусениц, и колошматили по фрицам до последнего снаряда. Тогда уже фрицы подожгли нас. Хорошо мы успели выпрыгнуть! Пересели на машину одного моего взводного, у него ранило водителя и убило стрелка. А нас оставалось уже как раз двое... - майор замолчал, потом налил себе и Кизиму водки и, не чокаясь, выпил. Его взгляд потух, и он уставился в одну точку. Через минуту он продолжил дрогнувшим голосом. - На огромном поле перемешались наши и вражеские машины. Видишь крест на броне танка - и стреляешь по нему. Стоял такой грохот, что перепонки давило, кровь текла из ушей. Сплошной рев моторов, лязганье металла, грохот, взрывы снарядов, дикий скрежет разрываемого железа. Танки шли на танки. Вспоминаю и вижу ужас и смерть! От выстрела в бензобаки танки мгновенно вспыхивали. Открывались люки, и танковые экипажи пытались выбраться наружу. Я видел молодого лейтенанта, наполовину сгоревшего, повисшего на броне. Раненный, он не смог выбраться из люка. Так и погиб. Не было никого рядом, чтобы помочь ему. Мы потеряли ощущение времени, не чувствовали ни жажды, ни зноя, ни даже ударов в тесной кабине танка. Одна мысль, одно стремление - пока жив, бей врага. Наши танкисты, выбравшиеся из своих разбитых машин, искали на поле вражеские экипажи, тоже оставшиеся без техники, и били их из пистолетов, схватывались в рукопашной. Помню капитана, который в каком-то исступлении забрался на броню подбитого немецкого "тигра" и бил автоматом по люку, чтобы "выкурить" оттуда гитлеровцев. Помню, как отважно действовал командир одной танковой роты. Он подбил вражеский "тигр". Но и сам был подбит. Выскочив из машины, танкисты потушили огонь. И снова пошли в бой. Не могу забыть девчушек-санинструкторов, которые бросались на помощь раненым и контуженым бойцам, вытаскивали их из горящих машин. Над нами шли воздушные бои. Самолеты пикировали так низко, что наши радиостанции принимали с неба отголоски жестокого боя. В наушниках слышалось: "Я - Сокол! Иду на таран! Прощайте, товарищи!". Вот так, капитан! Да что там вспоминать! Если бы только Курск!... Скольких товарищей похоронил...да... ну, да не будем...вздрогнули что ли?!
- ...вздрогнули...
- Да ты, я смотрю, тоже при орденах! Тоже, небось, многое повидал?! - майор вытер рукавом губы и посмотрел на грудь Кизима, - все мы хлебнули и повидали горя на этой войне...будь она проклята! Сам откуда?
- Из Сибири.
- А я Воронежский. Я ведь по профессии строитель, а на войне пришлось стать танкистом и взрывать все, что построено. А ты кем был до воны?
- А я учитель.
- Уважаю! Ну, что за товарища Сталина?!
- Да, за товарища Сталина.
- За нашего любимого вождя и вдохновителя всех наших побед!
- Да, - они чокнулись и выпили еще. По мере того как майор наливался спиртом взгляд его мрачнел и из, казалось, добродушного парня превращался в угрюмого, злого и малоразговорчивого человека. Он почти не закусывал, а только курил папиросы одну за другой.
Вскоре Кизим вышел в коридор, оставив хмурого гостя дымить очередной папиросой в библиотеке. Подозвав к себе дежурного, он распорядился разместить ординарца майора в помещении второго взвода, а для последнего приготовить комнату, расположенную на втором этаже возле комнаты воспитанниц. Затем он вернулся к столу.
- Майор, закусывай! Развезет!
- Не переживай... я еще и не столько могу выпить...
- Верю. Но может на сегодня хватит?!
- Все нормально, Петя! - отозвался заплетающимся голосом танкист, - где у тебя можно бросить кости? Я что-то устал...
- Пойдем, - Петр Трофимович взял уставшего и изрядно пьяного офицера под руки и повел того в приготовленную дневальным спальню. По дороге танкист что-то бормотал и слегка сопротивлялся, убеждая, что он и сам может дойти. Но Кизим не выпускал его из своих объятий до самой кровати. Там он усадил его на пружинистое ложе и, пожелав хорошо отдохнуть, оставил одного.
* * *
Уже не первую ночь он просыпался заполночь, часа в три и долго не мог уснуть. Вот опять все повторилось. Раненая рука ныла и стонала. Казалось, что она - это отдельный организм, не входящий в состав его тела. Боль была ноющей, выкручивающей суставы и мышцы. Он пытался крутить руку вместе с направлением боли то по часовой стрелке, то против, но легче от этого ему не становилось. Сон прошел окончательно. Пытаясь отвлечься от надоедливой и противной боли, он попытался заставить себя думать только о хорошем, вспомнить в подробностях приятные минуты, случившиеся в его жизни. Для таких случаев у него всегда было несколько моментов, уже не раз поминавшихся и легко восстанавливаемых его памятью в мельчайших подробностях. Особенно ему нравилось вспоминать тот день, когда он познакомился со своей женой. Это произошло в тридцать пятом на праздничной демонстрации первого мая. День был на удивление теплый, ярко светило весеннее солнце. Только прохладный ветерок совсем немного портил детскую радость от ощущения наступившей весны. Повсюду трепетали красные флаги и транспаранты с крупными белыми буквами "МИР, ТРУД, МАЙ!", растянутые поперек улиц. Они надувались как паруса кораблей. Повсюду счастливые люди. Разноцветные шары. Гвоздики в петлях мужских пиджаков. Небольшие группы людей стоящие то там, то здесь, весело разговаривающие, смеющиеся, улыбающиеся. Музыка из колоколов репродукторов, музыка аккордеонов и гитар, песни, вырывающиеся высоко в небо над компаниями совершенно разных, но одинаково радующихся празднику людей. И лица. Лица, излучающие счастье. Люди словно оживали вместе с просыпающейся природой. Такая радость могла случаться только в детстве. Он шел к месту встречи работников и учеников его школы, когда его обогнала веселая гурьба девушек. Они о чем-то непринужденно болтали и их слова то и дело прерывались неуемным хохотом. Одна из девушек задела его плечом и обернулась чтобы попросить прощение. Он нисколько не огорчился и лукаво улыбнулся ей. Она расхохоталась в очередной раз, но тут же внимательно и серьезно посмотрела ему в глаза. Их взгляды встретились и, именно в ту минуту, в ту секунду он понял, что влюбился! Маша была молода и красива. Ее длинные волосы развивались на ветру и умудрялись попадать ей в широко раскрытые глаза, пухлые ненакрашенные губки, закрутиться вокруг элегантных ушек и зацепиться за вздернутый носик. Она, не позволяя им вести себя так, постоянно придерживала своей тоненькой ручкой.
- Извините, пожалуйста! - прозвенел ее голосок. - Я случайно!
- Ой! Да не извиняйтесь! Я даже не почувствовал! - улыбаясь ответил он.
- Машка! Побежали, а то опоздаем! - потянули ее за рукав подружки, пытаясь перевести быстрый шаг в легкий бег.
- Бегите, я догоню вас! - и она еще раз посмотрела ему в глаза, утопив его в голубизне своих. - А Вы куда идете? Где у вас сбор?
- На Лермонтова.
- Ой! И у нас там! Пойдемте?!
- С удовольствием! Как Вас зовут?
- Маша! А Вас?!
- Меня Петр.
- Очень приятно! - и она весело зашагала рядом с ним.
"Вот оно! Счастье! Вот она - моя судьба!" - думал он, и это была правда! Он понял, что только она есть его судьба!
И с того времени они не расставались больше никогда, они зашагали по жизни рядом. Разлучила их только война.
Он вспомнил любимую дочурку. Вспомнил, как она любила засыпать у него на плече. Как прижималась к нему, повторяя "папочка". Как она радовалась, когда он возвращался домой. Как гордо шла по городу, держась за его руку своей маленькой детской ручонкой.
Воспоминания, сначала вызванные искусственно, стали плавно меняться, перескакивать с одного момента на другой. Он вспомнил детство, как мальчишкой бегал по берегу реки и громко смеялся. Они с отцом ходили на рыбалку, а он выпустил в реку всю рыбу, пойманную отцом. Отец сначала разозленный, а потом уже развеселившийся гонялся за ним, чтобы затем повалить на речной песок и в шутку отлупить. Потом в голове возникли картины гимназии, Рождественские гуляния, девочки из соседней женской гимназии, санки, снег, мороз...музыка...музыка духового оркестра в парке...опять весна... вот осень в том же парке...желтые, красные, бурые кленовые листья под ногами...
Он стал проваливаться в дремоту. Боль утихла. Захотелось спать и не о чем больше не думать. Тишина. Еле слышные шаги часовых. Легкий шелест молодой листвы, дрожащей под порывами весеннего ветерка. Спокойствие. Молчание птиц. Тишина. Наконец глаза больше уже не дергались, а веки отяжелели, сомкнулись, он заснул.
* * *
Из состояния крепкого сна его вывели чьи-то истошные крики. Кто-то отчаянно кричал на незнакомом ему языке. К одному ужасному визгу прибавились крики другого человека, потом еще одного. Это были женские голоса, которые что-то кричали на немецком языке. Затем он услышал громкую возню в коридоре, звуки похожие на драку. Сон сняло как рукой. Кизим вскочил с дивана, быстро надел штаны, прыгнул в сапоги и так, в одной майке и штанах выбежал в коридор.