Калинина Кира : другие произведения.

Змеиный медальон. Книга 1

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Кругом - лес. За лесом - река. За рекой - земля суровых воинов, лукавых колдунов и кровожадных слуг бога смерти. Земля, в глубинах которой бьётся живое, страдающее сердце. Твой путь лежит туда. Из глухой сибирской деревушки, из чужой семьи... Ты же мечтал о странствиях? Ну, так мечты сбываются. Лесная ведьма укажет тебе цель, и жуткое порождение Красной Луны будет есть с твоей руки, и упражнения в лицедействе станут для тебя уроком магии... Но довольно ли этого, чтобы раскрыть тайну змеиного медальона? Готов ли ты рискнуть головой ради друга? И в какие дали увёл твою сводную сестру чёрный незнакомец? Фрагмент.

 []

   Пролог
   Сельский сюжет
  
   Утро выдалось погожим, солнечным. Апрельское тепло подъедало с грядок последние ломти снега, жирно поблёскивал огородный чернозём, напитавшийся талыми водами и первыми дождями. По уставу, садоводческому товариществу "Сибирская Ривьера" полагалась охрана, но сторожка, похоже, давно пустовала. Никто из дачников, заглянувших накануне проведать свои владения, не остался на ночлег, и у небывалого события, приключившегося в посёлке в этот ранний час, не оказалось свидетелей.
   В ясном воздухе из ниоткуда возник пылевой вихрь, заревел, заклубился и, вдруг разом потеряв силу, опал наземь белёсой кляксой. В центре кляксы обнаружился человек. Он переминался с ноги на ногу, отряхивая с себя бледно-серый налёт, и одежда под его пальцами на глазах менялась: плащ сизого бархата превратился в светлый тренчкот, долгополый сюртук и панталоны -- в элегантный костюм-двойку.
   Человек выбрался на дорожку между дачными домиками, с неё -- на шоссе, потопал ногами, оббивая грязь с щегольских остроносых штиблет, пригладил мягкие каштановые кудряшки, мыском лежащие между двумя глубокими залысинами, и двинулся в направлении города.
  

* * *

   До калитки было шагов десять, но двухметровый Лёша одолел их в три прыжка, точно попадая кроссовками в утоптанные островки среди подсохшей грязи. Штатив на плече, в руке сумка с камерой, всё тяжеленное, а ему хоть бы хны. Марина, прижимая к груди блокнот и микрофон с кое-как смотанным проводом, козочкой скакала следом -- с носка на носок, чтобы двенадцатисантиметровые шпильки не увязли в мягкой, прожорливой, как трясина, почве. Надо было ботильоны на танкетке надеть. Знала же, куда ехала!
   В райцентр они не заворачивали, но Марина была там в прошлом году по случаю реконструкции школы: кругом асфальт, площадь с памятником, поставленным к юбилею Победы, дом детского творчества, даже фонтан есть. Двадцать пять километров к северу -- и вот она деревушка Сорная, тонет в грязи, тоске и запустении, как при царе Горохе.
   Улица продувалась насквозь. Марину, в ветровке и шарфике, вмиг пробрал озноб. А хозяйка дома Любовь Петровна выскочила за ворота в ажурной кофточке и пёстрой шёлковой юбке. Волосы начернены до синевы и завиты в баранью кудель, печёные яблоки щёк тронуты румянами, на ногах обрезанные до щиколоток резиновые сапоги в цветочек. Опорки -- всплыло в голове слово из чужой, давней жизни.
   -- Проходите, гости дорогие, не стесняйтесь, -- в возбуждении кудахтала Любовь Петровна.
   Бедная женщина. Грузный бюст ходил вверх-вниз при каждом движении, на плече из-под дырчатого трикотажа выглядывала бретель лифчика -- широкая, толстая, на поролоне. И помада у неё дрянная -- как замазка, катышков вон сколько. Надо сказать Лёше, чтобы не брал крупный план.
   Из-за забора низко, грозно залаяла собака.
   -- Не бойтесь, входите, она на цепи.
   Вглубь двора через хлябь вёл деревянный настил. Лёша перемахнул лужу у калитки, и доски под его размашистой поступью заходили ходуном, норовя сбросить Марину в сочную, обильную деревенскую грязь. В щелях хлюпало. Жирный чернозёмный плевок угодил на носок левого сапога. Марина дёрнула ногой, оступилась, и тут на весь двор грянуло вразнобой, но многоголосо и звонко:
   -- Здрав-ствуй-те!
   Лёша как раз сошёл с настила на сухой пятачок возле крыльца, и Марина увидела их: целую толпу детей с одинаковыми бритыми головами, в муругой одежонке с чужого плеча, будто в арестантских робах.
   Потом-то она разглядела, что их всего девять, возраста и роста они разного, у мальчишек на макушках ёжик, у девчонок хвостики. Но в памяти так и осталась эта первая картина, как призрачное видение: в ореоле утреннего солнца -- безликие силуэты с тонкими цыплячьими шейками...
   На крыльце появился усатый хозяин, Вадим Михайлович, и позвал гостей в дом.
   -- Разувайтесь, проходите, -- суетилась Любовь Петровна. -- Сапожки оботрите и вот сюда, в сторонку... Да что ж вы босиком? Тапки, тапки наденьте!
   Вслед за гостями в жаркое нутро дома с шумом и гвалтом повалили дети -- все в одинаковых линялых джинсах, в футболках, рубашках, джемперах, поношенных, но вполне приличных.
   Ребята напоминали уличных воробушков -- угловатые, с рано огрубевшими лицами. Это от свежего воздуха, от солнца, они же всё время на дворе, убеждала себя Марина, записывая в блокнот имена: Коле двенадцать лет, Рае пятнадцать, Лике четырнадцать... Самые младшие, близнецы Варя и Ваня, ходили во второй класс.
   -- Мы вообще-то только девочку хотели взять. Думали, всё, последняя, хватит. Но не разлучать же сестру с братом, -- похвалялась своей добротой Любовь Петровна. -- Теперь ещё одну девочку надо, для ровного счёта. Чтобы пять на пять.
   Она хохотнула, не зная, чем ещё заполнить неловкую паузу.
   С младшими без проблем записали несколько синхронов. Натаскала их мама Люба. Дети сияли от восторга, когда Лёша прикалывал им микрофон-петлю, но Марина представила на месте Вани своего Антошу, беленького, нежного, пугливого, и в горле встал ком.
   Из старших она первым делом обратилась к Боре, атлету с волосами цвета лисьего меха:
   -- Ты, я вижу, спортсмен? Качаешься?
   Он помедлил с ответом и так прошёлся по Марине взглядом сверху вниз, что у неё щёки вспыхнули. И ведь мальчишка, пятнадцать лет! Не дай бог с таким вечером в подворотне столкнуться.
   -- Качаюсь, -- не спеша, с растяжкой подтвердил он. -- У нас в сарае гири есть. Хотите покажу?
   -- Попозже, -- выдавила Марина.
   В доме и правда были спортивные снаряды: гантели, обручи, футбольные и баскетбольные мячи. Вадим Михайлович работал в школе учителем физкультуры -- в ту пору, когда в Сорной ещё была школа и детей не приходилось возить на раздолбанном пазике в соседнее Новоэтаповское. А Любовь Петровна заведовала библиотекой -- когда в деревне была библиотека. Марина вздохнула: сельская интеллигенция...
   На резных полочках стояли видеокассеты, диски с фильмами. Из ниши под толстозадым телевизором щерился в два рта комбинированный видеоплеер.
   -- Мы детишек только на наших, отечественных, мультиках воспитываем. Никакой американщины! И на книжках хороших, -- мама Люба ткнула пальцем в томики Куприна и Бунина.
   -- Ага, -- поддакнула из-за её плеча девочка Рая, явно надеясь попасть в кадр. Голос грубый, фигура, будто топором тесали, а уж манеры... И такая -- с книжкой? Любовь Петровна уточнила:
   -- Кеша читать любит. Лика -- так вообще запоем, за уши не оттащишь.
   Худенькая русоволосая Лика тихо сидела у окна и водила пальцем по широкой доске подоконника.
   А ведь она красавица, поразилась Марина. Единственное по-настоящему красивое лицо в этом таборе.
   -- Лика -- это уменьшительное от Анжелика?
   Девочка покачала головой.
   -- Тогда Лидия?
   -- Яснолика, если полностью, -- рядом нарисовался парень по имени Кеша. -- Но мы её Ликой зовём. И в школе она так записана.
   Из всех мальчиков только у него волосы не торчали, как травка на английском газоне -- чёлка длинная, с извивом, вроде казацкого чуба.
   Марина наклонилась к девочке:
   -- Интересное у тебя имя -- Яснолика. Редкое.
   -- Так оно в записке было -- имя-то, -- подсказала маленькая Варя. -- Её в дом малютки подкинули. А в пелёнках -- записка: "Яснолика, одиннадцать месяцев". Только мама Люба говорит, такого имени нет.
   Тут Марина встретилась взглядом с Борей. Он сидел на диване в другом конце комнаты, закинув мускулистые ручищи на спинку, развалив в стороны колени, и смотрел с наглой, разбойничьей ухмылкой. Марина повернулась к нему спиной.
   -- Лика, а что ты любишь читать?
   -- Да она всё глотает, -- опять встрял Кеша. -- Хоть Карамзина, хоть Донцову.
   Марину поразило, что сельский паренёк знает Карамзина. Потом стало стыдно. Если из деревни, значит невежа сиволапый? Не ожидала от себя такого снобизма. Но этого умника всё равно надо окоротить.
   Она развернулась к мальчику. И увидела наконец его глаза -- необычные, цвета молодой бирюзы, в опушке светлых ресниц. Голосом строгой учительницы отчеканила:
   -- Может быть, ты позволишь ей самой говорить за себя!
   Парень отвёл взгляд. Буркнул:
   -- Как хотите. Пойду за ручкой и бумагой.
   Марина улыбнулась девочке.
   -- Скажи мне, Лика...
   -- Да она же немая! -- хором закричали Варя и Ваня.
   Все они, оказывается, тёрлись рядышком -- любопытные, как галчата.
   -- Это правда? -- Марина чувствовала себя идиоткой. -- Ты... не говоришь?
   Лика кивнула.
   Марина поискала глазами маму Любу.
   -- Но как же она учится? Ей нужно в специальную школу.
   -- А в какую? В городе есть интернат для детей с нарушениями речи, там в основном заики. Ну, и такие детки... -- Любовь Петровна понизила голос, -- с отклонениями в развитии, вы понимаете? А у нашей Лики голова ясная. И к глухонемым ей нельзя. Со слухом-то у неё всё в порядке. Ничего! Учится в обычной школе, и получше других, все задания письменно отвечает. Если что, Кешка вон поможет. Да и домашняя обстановка на пользу...
   Мальчик Кеша -- лёгок на помине -- положил на подоконник блокнот и ручку.
   -- Но ей бы язык жестов освоить, -- настаивала Марина.
   -- Так она освоила! Её два года назад в лагерь посылали на всё лето. По муниципальной программе... Вернулась, говорит, больше не поеду. Страшно там: никто нормально, по-человечески не разговаривает.
   Девочка протянула Марине блокнот: "Мне не с кем говорить на языке жестов. Проще написать. Или нарисовать".
   Принесли альбом с рисунками: на них были яркие цветы, улыбчивые кошки и принцессы в бальных платьях.
   -- Красиво, -- сказала Марина. -- У тебя талант. А здесь почему страница вырвана?
   -- Это школа на конкурс посылала, -- вклинилась мама Люба. -- Скажите, а передача когда выйдет?
   -- Сегодня вечером в новостях будет сюжет на полторы минуты. А в воскресенье в "Сельском дневнике" всё полностью покажут, -- Марина снова обратилась к девочке: -- Ну и как, ты выиграла? Место какое-нибудь заняла?
   Лика тихо вздохнула, покачала головой.
   Из неё выйдет идеальная жена для богатенького крутыша, осенило Марину. Красивая, работящая, покорная. И немая. Лучше не бывает.
   Лёша уже набрал видеоряд. Младшие ребятишки ходили за ним, как привязанные, охотно позируя в обнимку с бурёнками и хрюшками на фоне дворовой слякоти, а после -- дома, в гостиной, среди аляповатых ковров, и в спаленках, где над двухъярусными кроватями качались на бечёвке птицы из щепы с хвостами веером. Кеша изредка покрикивал на малышню. На пару минут дети оставляли Лёшу в покое, потом снова тянулись к камере, как голодный к булке хлеба.
   Им не хватало впечатлений в деревеньке на три десятка дворов, населённой горькими пьяницами...
   По дороге к дому Куролововых съёмочная группа встретила двоих мужиков, а чуть погодя толстую бабу в грязной розовой куртке поверх спортивного костюма. Мужики едва держались на ногах, краснорожая баба что-то задиристо кричала им вслед.
   А ещё были старухи. Они стояли у бурых покосившихся заборов -- такие же бурые, унылые, неподвижные. Как древние идолы забытых богов...
   На ручке оконной рамы среди листьев амариллиса болталась деревянная подвеска в ладонь шириной. Марина и не заметила бы её, если бы Лика не качнула пальцем резной диск. Солнце спрыснуло глянцем красноватые лаковые изгибы.
   -- Можно?
   Марина взяла вещицу в руки. В первый миг круговой узор показался чистой абстракцией. Нет, постой... никак это змеи? Две рептилии, сплетаясь и расплетаясь, очерчивали телами внешнюю окружность, двойной спиралью обвивали вертикальную перекладину заключённого в ней Т-образного креста. Их хвосты, перехлестнувшись в верхней точке, ныряли вниз, образуя малый, внутренний круг, который венчал собой перекрестье. Драконьи головы задирались кверху, разинутые пасти заглатывали кончики хвостов друг друга.
   -- Это наш Кеша вырезал, -- объявила Любовь Петровна, потрепав юношу по загривку. -- Он у нас мастер -- золотые руки. Всю мебель в детских сам сделал. Вон полочки на стене, видите? И для кухни мне...
   Парень стоял, набычившись, поджав губы.
   Вот и твоя очередь подошла, умник, усмехнулась Марина.
   -- Ты, значит, занимаешься резьбой по дереву?
   -- Плотничаю помаленьку, -- пробурчал Кеша, не поднимая головы. Будто двоечник у доски.
   -- Это он скромничает. Его наш дядя Юра разным премудростям обучил. Большой умелец был. Не простой краснодеревщик -- художник! Жаль, только старенький совсем. Прошлым летом помер. Девяноста двух годков от роду.
   Кто-то тронул Марину за локоть.
   Безмолвная девочка-подкидыш аккуратно взяла из её рук узорчатый медальон и повесила на прежнее место, прикрыв листьями амариллиса.
   Марина спросила мальчика:
   -- Так сколько тебе лет?
   -- Восемнадцать через неделю.
   Надо же! А выглядит сопляком.
   -- Школу в этом году оканчиваешь?
   Кивок.
   -- И чем потом думаешь заниматься?
   Резкое движение плечом.
   -- В армию пойду. А там видно будет.
   -- Мы уже за повесткой в райцентр съездили. Он сам захотел, -- похвасталась мама Люба.
   Вот это уже интересно.
   -- Давай-ка, Кеша мы с тобой поболтаем, -- Марина улыбнулась. -- Итак, ты идёшь в армию. Не боишься?
   -- А чё бояться?
   Он глядел в пол, глаз не рассмотреть -- чёлка мешает.
   -- Но ведь тяжело там, дедовщина. Не боишься?
   -- Не, пока не боюсь.
   -- Пока, -- хмыкнул Лёша.
   Пора было закругляться, и Марина заговорила деловитым, не терпящим возражений тоном:
   -- Давай сделаем так. Ты скажешь про армию, про повестку. Я спрошу: "Не страшно?" Ты ответишь: "Нет. Мы трудностей не боимся". И улыбнёшься. И посмотришь в камеру. Понятно?
   -- Понятно.
   -- Чёлку подбери.
   На удивление, парень справился со своей ролью с первого раза. Счастливым не выглядел, но держался уверенно, говорил чётко, взгляда не прятал. Марина сразу к нему подобрела.
   -- А после армии сюда вернёшься или в городе попробуешь устроиться? Хорошему мастеру всегда работа найдётся. Или, может, учиться собираешься?
   Кеша замешкался с ответом, и бдительная мама Люба тут же вмешалась:
   -- Сюда он вернётся, домой. Правда, Кешенька? Что там в городе делать? Суета, народу много, экология плохая, продукты в магазинах непонятно из какой дряни сделаны, а у нас всё своё, натуральное...
   -- Ну да, вернусь, -- подтвердил Кеша, но Марина видела, как сжался в линию его рот, как напряглись скулы. А чёлка сама собой вновь упала на глаза.
   Единственная родная дочь Куролововых училась на дизайнера в проклинаемом мамой Любой городе. Даже на съёмку не приехала. Марине показали её фотографию -- мордатая крашеная девка, похожая на продавщицу из сельмага. Какой из неё дизайнер?
   Напоследок сняли, как большое семейство обедает -- с пирогами, блинами, салатами, жареной свининой и прочими разносолами. Марина с Лёшей выпили по чашке чая, но от угощения, тем более от спиртного наотрез отказались.
   -- Вы к нам летом приезжайте, -- уговаривала мама Люба, провожая гостей до машины. -- Ягоды будут, ягод у нас много... И овощи поспеют. Приезжайте!
   -- Обязательно, -- дежурно улыбнулась Марина.
   Лишь когда микроавтобус, переваливаясь в ухабистой колее, двинулся к полоске асфальта, светлеющей далеко впереди, она дала себе волю:
   -- У меня от этой тётки мороз по коже. Упыриха какая-то!
   Лёша хмыкнул:
   -- Телеса свои выставила. Прям королева красоты.
   -- Да ничего баба, -- подал голос водитель. -- Есть за что подержаться.
   -- Ты её близко не видел, -- возразил Лёша.
   Мужики, с тоской подумала Марина.
   -- Ну почему, -- сказала она громко, -- у меня чувство, что всё это очень неправильно? Ведь они доброе дело делают, о детях заботятся...
   -- Ага -- заботятся, -- фыркнул водитель. -- На каждого пособие положено -- раз. Дармовая рабсила -- два. Хозяйство-то небось нехилое? Живность всякая.
   -- Три коровы, -- откликнулся Лёша, -- свиней десяток, гуси, кур стадо целое. Участок -- не шесть соток.
   -- Там девочка есть -- немая, -- сказала Марина. -- Красавица. Рисует неплохо. Парнишка -- резчик по дереву. И малыши... Что с ними будет?
   По обочине дороги брёл, качаясь, мужичонка -- весь грязно-серый, жёваный, пугало в огороде и то краше. Завидев машину, он сделал шаг в сторону, взмахнул руками и шлёпнулся в лужу. Марина ойкнула. Надо было остановиться, помочь.
   -- Да что ему, алкашу, сделается, -- зло сказал водитель, подбавляя газу.
   Марина оглянулась. Упавший сидел в грязи и грозил микроавтобусу кулаком.
  
  
   Глава 1. "Они здесь"
  
   Синий форд тронулся плавно, неслышно. Грязь липкой лентой наматывалась на колёса, но лакового бока не пачкала. Брызги мелкие, может, и летели -- из окна не разглядеть.
   Всё, укатил.
   Кешка зажмурился и увидел внутри себя: микроавтобус выбрался на асфальт, оставляя позади двойной чёрный след -- поверх других таких же, только подсохших, посеревших. Огибая выбоины, поковылял к трассе. А там, будто застоявшийся конь, взял в галоп и помчался, легко обходя фуры, дребезжащие жигули и боязливые малолитражки.
   Час, полтора -- как на крыльях.
   Впереди рос каменно-бетонный кряж города -- многоквартирные утёсы, сверкающие пики офисных высоток, улицы-седловины, облепленные зудящим человеческим роем. Чуть на отшибе, диссонансом, Эйфелева башня телецентра. Для людей в микроавтобусе -- конец пути. Дом. Но в Кешкином воображении форд пропорол город насквозь, будто нож парусину, вырвался из столпотворения машин на тракт и синей птицей полетел навстречу горизонту. Ветер со свистом обтекал его кузов.
   Не сбавляя прыти, форд перевалил Урал. Не по туннелю, в свете тусклых фонарей, под толщей горных пород, а поверху, через старые, крошащиеся скалы. Вперёд! За окном исчезали захудалые деревушки и коттеджные посёлки, сонные городки и сияющие огнями миллионники. Призрачная дорога стрелой шла на запад. Пронеслась Москва лабиринтом улиц и проспектов. Мелькнули полосатые столбы -- граница. Форд ехал через европейские столицы с их дворцами, памятниками, музеями, парками, кафе, магазинами, толпами народа -- порой замедляя ход, но нигде не останавливаясь.
   А дорога летела к кромке континента и, долетев, продолжилась на мосту, который вырастал из ниоткуда на Кешкиных глазах, блестя стальными опорами. Мост нёс Кешку над океаном...
   Толчок -- и он стукнулся лбом о стекло.
   -- Ты чё, заснул?
   Оборачиваться не хотелось, а хотелось -- остро, до ломоты в скулах -- вернуться в сон наяву и мчаться, мчаться к ускользающему горизонту по шоссе без конца.
   С Кешкой иногда такое бывало: заглядится на источенную колеями дорогу, и увидит себя, с котомкой за спиной и с посохом в руке, уходящим вдаль. Вроде странника из старых книжек. И следит сам за собой, легконогим, неутомимым -- и развилки разбегаются перед ним, и каждая сулит жизнь, полную чудес. Сердце замирает от предвкушения. Но идти вперёд, просто идти, так здорово, а поворотов впереди так много... Может человек хоть помечтать! Но Райка не отстанет. И цыкать на неё без толку. Только в лоб дать.
   -- Чё зыришь? -- Райка упёрла руки в боки, выпятила живот. -- Втрюхался по уши в эту городскую. Пёхом готов за ней чапать!
   -- Что? -- не понял Кешка. Нет, понял: пешком, в город... Да хоть сейчас!
   -- В корреспондентшу втюрился, говорю. Совсем крышу снесло.
   -- Дура ты, -- сказал Кешка. -- Ей же тридцатник, не меньше.
   -- А что, -- ухмыльнулся дядя Вадим. -- Для молодого пацана опытная баба -- самый то.
   Кешку взяла злость:
   -- Да она уже забыла, как нас зовут! Мы для неё зоопарк. Обезьяны ручные. Живём в дерьме... -- Кешка зажал двумя пальцами нос, отставил мизинец и пропищал: -- Ой, тут свиньи у вас! Ой, тут навоза нет, я не наступлю?
   Он изогнулся, балансируя на одной ноге и заглядывая в воображаемую дверь.
   Все засмеялись.
   Дядя Вадим хлопнул в ладоши.
   -- Кончай базар! Что было, то прошло. Главное, на всю область нас покажут.
   -- Чумачиху от зависти кондрат хватит! -- хохотнула тётя Люба.
   -- Вот я и говорю. Надо это дело спрыснуть. Не пропадать же такой закуси? Колька, тащи водку!
   -- Я сбегаю, дядя Вадим! -- вызвался Борька.
   Даже Райка удивилась: когда это Лис перед Козлом угодничал? После прошлогодней драки приёмному отцу слова доброго не сказал, всё собачился. А тут на тебе! Но дура Райка объяснение нашла быстро:
   -- Трубы, видать, горят.
   Кличку Лис Борька взял себе сам. Она ему не шла, несмотря на масть -- не было в нём лисьей вёрткости, умения ходить окольными путями, таиться и ждать. Одна злоба. И вот на тебе. Обернулся вмиг. Даже бутылку откупорил, прежде чем поставить на стол перед дядей Вадимом.
   Налили всем, кроме самых младших. Лика поартачилась, как всегда, но выпила. От водки она болела. А завтра ни свет ни заря на дойку вставать...
   Дядя Вадим отхватил зубами кус пирога, прошамкал:
   -- Я вот думаю, может, нам кролей завести. А, мать, что скажешь?
   -- Кролей? Да куда их девать? -- с водки голос у тёти Любы стал совсем пронзительным, и она уже не говорила, а верещала. -- И так картошку садить негде!
   -- У Сычихи места вагон. Щас лето будет, тепло, клетки у ней поставим, а к зиме чего-нибудь изладим. Там и трава рядом...
   -- Да связываться с этой Сычихой! Я ей говорю, куда тебе, старой, травы столько? А она комьями кидаться! И с яблони нашей кору поободрала... Она, она это, точно тебе говорю. Такая яблоня была... Вот бог ведьму старую и наказал!
   Соседка Куролововых второй месяц лежала пластом, болела. Ходила за ней Зойка, сноха. Каждый день отиралась в огороде, по-хозяйски поглядывала кругом, а то вдруг пропадала на неделю -- видно, в запой срывалась, и тогда тётя Люба посылала к Сычихе кого-нибудь из девочек, вздыхая: "Подлюка, а всё ж душа живая". Теперь стало ясно, что было у неё на уме:
   -- Слышь, отец, ты бы сходил побалакал с Сенькой наперёд. Чтобы дом материн нам уступил. Пока никто не подсуетился.
   -- Да на кой тебе её дом? Своего, что ли, мало?
   -- Как -- на кой? -- тётя Люба отёрла с губ остатки помады. -- Кешка из армии придёт, не успеешь оглянуться -- женить надо. Вот их с Райкой пока и поселим. А там Борька с Личкой в года войдут...
   Кешка решил, что ослышался. Райка губу отвесила. Борька прищурился. Мелюзга уши навострила. У дяди Вадима солёный огурчик изо рта вывалился.
   -- Борьку с Личкой? Ты чё, мать?
   -- А чего, мы их зря ростили, что ли! Кормили, поили, одевали, учили... Щас они за порог, а мы на старости лет ноги протянем? Нет уж! Пускай при нас будут. Всё равно по крови они друг другу не родня. И мы у них, по бумагам, даже не приёмные родители, а па-тро-нат-ны-е. Дошло? Думаешь, я зря подбирала, чтобы девочка-мальчик, девочка-мальчик... Ваньке только пару нужно, а так полный комплект. Переженим всех, детишки у них пойдут, как бы внуки наши, и все с твоей, Вадька, фамилией. Полдеревни Куролововыми заселим, а!
   Дядя Вадим слушал, изумлялся и светлел лицом. Перспектива сделаться патриархом целого клана разожгла под его кустистыми бровями вдохновенный огонь.
   -- А чего полдеревни! -- гаркнул он. -- Всю заселим! Старичьё наше перемрёт, кто останется? Куролововы! Деревни как раньше называли? По основателю! Вот и нашу Сорную... А что? Подадим заявку, и будет у нас муниципальное образование Куроловово!
   Вот-вот, курам на смех, подумал Кешка.
   Ах, как хотелось ему произнести эти слова вслух... Даже про себя он старался приёмных родителей Козлом и Козой не называть. Тётя Люба права: слишком многим он им обязан. Но сейчас эти двое несли такой бред, что окатить бы их ледяной водой, отхлестать по щекам! Чтобы опомнились. Даже если это всего лишь дурная шутка... Они что, не видят, как испуганы, взбудоражены дети? Только Райка-дура гыгыкала и через стол строила Кешке глазки. Лика сидела, понурившись, водила пальцем по столу. Борька нехорошо ухмылялся.
   -- За Куролововых! -- грянул дядя Вадим.
   Кешка поймал Райкин взгляд. Жениться на ней? Лучше сдохнуть!
   Хорошо, что скоро в армию. Уеду потом, куда глаза глядят.
   -- Тётя Люба! -- громко, как ворона, вскаркнула вдруг Райка. -- Личка опять на столе рисует. Прям сметаной!
   И точно -- по обеим сторонам Ликиной тарелки белели круги и загогулины.
   -- А ну прекрати! -- во всю глотку взвыла тётя Люба -- будто полицейскую сирену включили. -- Сколько раз тебе говорить, брось свои художества! Райка, по рукам её!
   И Дура, сжав от усердия губы, со злым торжеством в зрачках, принялась колотить вилкой по тонким запястьям и кистям Лики, пока та не спрятала их под стол и не зажала между колен. Колотила, слава богу, плашмя, но с силой, которой в дурных Райкиных руках было много, Кешка по себе знал. Лика, как всегда, без единого звука, сжалась в комок.
   -- Иди за тряпкой, -- прикрикнула на неё Коза. -- Стирай свою мазню!
   Лика покорно двинулась к дверям. Вдруг взмахнула руками, закачалась, как осинка на ветру. Борька, сидевший на углу, подхватил девочку под локти и вывел из комнаты.
   -- Вот ведь наказание господне, -- всхлипывая, причитала Коза. -- Учу её, учу, а она, дрянь малолетняя, всё за своё...
   Из её правого глаза скатилась одинокая слеза, прочертив по щеке чёрную дорожку.
   -- Ты, мать, не грусти. Давай я тебе водочки плесну. Водочка, она при таком деле лучшее утешение... Глянь-ка, -- Козёл поднёс бутылку к глазам, -- одну уговорили. Колька, сгоняй за новой!
   Мальчик пулей вылетел вон, но вернулся не сразу -- и с пустыми руками.
   -- Нету, дядя Вадим!
   -- Как -- нету? Ты где смотрел?
   -- Везде! И в холодильнике, и в буфете, и в подпол лазил... Нету!
   Круглое, щекастое лицо дяди Вадима налилось кровью, брови и усы заходили, как тучи перед грозой.
   -- Борька-а! -- заревел он так, что подвески на люстре жалобно звякнули.
   Лис появился в дверях, упёрся руками в раму.
   -- Опять, паршивец, водку тыришь?
   У Борьки вздулись ноздри, заходили желваки. В конце прошлой осени он решил, что достаточно силён, чтобы бросить вызов приёмному отцу. Это заблуждение стоило ему двух зубов и вывихнутого плеча -- синяки и ссадины не в счёт.
   Но урок, видно, впрок не пошёл. Лис ощетинился, как молодой волкодав, готовый вцепиться в глотку матёрому зверю -- или умереть.
   Козёл поднялся, не спеша отодвинул стул, хрустнул суставами.
   А Борька вдруг расслабился. Лицом помягчел, даже улыбку вымучил -- и недоумение.
   -- Ничего я не тырю, дядя Вадим! На кой она мне? -- Тут его вроде как осенило: -- А-а, мелкий не нашёл, что ли? Так он и не знает... Я щас мигом принесу!
   -- Всё я знаю, -- обиженно забурчал себе под нос Колька. -- Когда оно там есть. А там не было... Стырил, небось, и заначил где-нибудь в доме. А я виноват...
   Дядя Вадим, только Лис скрылся в дверях, двинулся следом неожиданно мягкой, рысьей походкой. Через полминуты из-за стены донеслись вопли, брань, топот, звуки ударов...
   В комнату мышкой юркнула Лика с тряпкой в руках. Вид у неё был подавленный, в глазах стояло отчаяние, губы беззвучно двигались.
   Кешка знал, что Лика хочет сказать: "Они здесь. Они опять здесь".
  
  
   Спал он плохо. Ему снилась дорога -- через города и страны, прямиком к Атлантике -- и мост, смело шагающий по воде стальными ногами. Синий форд вылетел на мост на полной скорости, асфальт сам собой нарастал под колёсами...
   Но вдруг оборвался.
   Микроавтобус с маху ухнул вниз -- и Кешка вместе с ним. Был удар -- и холод, чёрная толща сомкнулась над головой, и что-то невидимое, но жуткое поднималось из пучины...
   Проснувшись в третий раз от одного и того же кошмара, Кешка решил: хватит.
   За окном светало, в доме стояла тишина. Порой ему не хватало такой тишины -- когда кажется, будто ты один в целом мире и никому ничего не должен, и можно целую вечность сидеть не шевелясь, глядя в никуда, как сидят порой кошки на заборе. От уютного посапывания младших пацанов это чувство только укрепилось: так дышит мироздание в беспамятстве сна.
   Внутренним зрением Кешка ясно видел девчонок в их комнате, дядю Вадима и тётю Любу, похрапывавших на два голоса: он -- басовито, руладами, она -- протяжно, с присвистом. Спали в стайке коровы, спали свиньи и куры на насестах, спала в будке овчарка Веста. Спали вороны в своих невидимых гнёздах высоко среди голых ветвей. Один Кешка мог двигаться и мыслить, и это было здорово -- ощущать себя властелином сонного царства, застывшего вне времени, как муха в янтаре, на века, на тысячи лет...
   Взгляд упал на пустую Борькину постель, и иллюзия рассыпалась.
   Лис вырвался от дяди Вадима, удрал и наверняка отсиживался у приятелей в соседней Гадиловке. Обычное дело. Не сегодня-завтра объявится. Но мысль о том, что Борька сейчас тоже не спит, исходит злобой, придумывая, как поквитаться с Козлом, выгнала из Кешки глупые мечты.
   Он натянул штаны, босиком прошлёпал в сенцы. Засов был убран. Наверно, Лика. Худо ей сейчас, а корову доить надо. Даже у Кешки голова погуживала, хотя выпить вчера успели всего ничего. Во рту было сухо и мерзко. Он зачерпнул воды из ведра. До донышка осталось чуть. Надо на колонку идти. Ладно, успеется... Кешка сунул ноги в грубые расхристанные ботинки без шнурков, накинул на плечи куртку и вышел в сумрак нарождающегося утра. Хотел пустить струю прямо с крыльца, но раздумал, пошкандыбал к уборной. В обход сарая и пристроенного к нему штакетника.
   На привычно открытую дверь стайки он внимания не обратил. Это чтобы коровы свободно выходили пожевать сена, набросанного в оградке желтовато-серыми ворохами. А калитка отчего настежь? Разбредётся животина, Коза с Лики шкуру до костей спустит.
   Да есть ли кто внутри?
   Не слышно было ни характерного пшика, с которым молоко брызгает из сосков, ни звона, с которым струя ударяет о стенку цинкового ведра. А вот запах... запах свежего молока, пожалуй, был. И шум -- возня какая-то.
   Подала голос корова, в полутьме виднелся чёрный изгиб спины. На земляном полу, едва прикрытом остатками прошлогодней соломы, стояла белая лужа. Кешка переступил порог, стараясь не попасть ногами в молочные потёки, едва не споткнулся об опрокинутое ведро. Глаза попривыкли к полумраку, и в слабом свете, затекающем с улицы, он разглядел Борьку и скорее угадал, чем увидел Лику в его лапищах. Она беззвучно трепыхалась, как птичка в зубах хорька, а Борька, притиснув девочку к стене, шарил у неё под юбчонкой.
   -- Ты что делаешь? -- выдохнул Кешка потрясённо, почти беззвучно, и сразу же крикнул снова, изо всех сил: -- Ты что делаешь, гад?
   Он наклонился за ведром, чтобы огреть Борьку по голове, но не пришлось. Лис выпустил жертву, повернулся на голос.
   -- Чё не спишь? -- спросил почти дружелюбно.
   Лика тенью по стеночке скользнула за спину Кешке.
   -- Иди домой, -- велел он, не оборачиваясь. -- Не бойся, он тебя больше не тронет.
   Борька хмыкнул:
   -- А кто мне помешает?
   -- Ты что, обкурился? -- выдохнул Кешка. -- Она же сестра тебе!
   Он, конечно, видел, как Борька обжимается с Райкой, но та, дура, сама к нему липла. Да и не всерьёз у них, вроде, было...
   -- Ага, сёстры-братья! То-то Козёл нас переженить решил. Личка моя невеста. Так что мне можно. Усёк?
   -- Да она малолетка ещё!
   -- А, по-моему, в самый раз. Что, пойдёшь Козлу стучать? Думаешь, он против будет?
   Он тебя после вчерашнего на шашлык порубит, подумал Кешка. Стоило бы.
   Но этот вариант, увы, исключался. И Кешка сказал то, что должен был:
   -- Сам тебе ноги повыдергаю.
   -- Ну давай, дёргай, -- Борька слегка придвинулся, и у Кешки свело живот.
   Лис был почти на три года моложе, но в драках бил Кешку -- с самого начала, с тех пор, как появился у Куролововых тощим, беззубым шкетом. Почти всегда. Не потому что сильнее, а потому что от злости терял над собой контроль и не думал о последствиях. В одиннадцать лет вышиб глаз Димке Сырникову. Дядя Вадим тогда выдрал Борьку так, что живого места не осталось, и запер на неделю в погребе, а тётя Люба бегала к Димкиным матери и деду -- договариваться. Это оказалось нетрудно -- душа у обоих давно плавала на дне стакана. А окривевший Димка стал самой преданной из Борькиных шавок.
   Кешка знал, с Лисом ему не сдюжить. Оставалась одна надежда: держаться уверенно, не выказывать страха, не отводить глаз -- как при встрече с уличным псом. Только если пёс бешеный, он всё равно нападёт, да и тянуть слишком долго нельзя...
   -- Мараться неохота, -- процедил Кешка. От калитки штакетника до крыльца было одиннадцать шагов. Кешка прошёл их, как под дулом пистолета. Поставив ногу на ступеньку, обернулся:
   -- Тронешь её ещё раз -- башку оторву.
   Борька редко позволял себе смеяться. Очень уж смех его, по-бабьи высокий, заливистый, не вязался с замашками вожака стаи. Сейчас перед Кешкой он хохотал без стеснения, не спеша пустить в ход кулаки. Он знал, что возьмёт верх, и впервые ему было этого довольно.
   Поумнел он после прошлогодней стычки с Козлом, вот что. Раньше заводился с пол-оборота, а теперь научился сдерживаться и выжидать... Настоящим Лисом стал. Ясно было, что "ещё раз" обязательно наступит. И что тогда делать?
  
  
   По дому гулял ветер: Райка с Ликой мыли окна. Орал телевизор. Тётя Люба включала его на весь день, и если в эфире не было сериала про любовь, просила поставить ей киношку или мультик. Любила она старые мультики. Сейчас из динамиков неслось: "Мы в город Изумрудный идём дорогой трудной..."
   Лика двигалась, как неживая -- лицо бледнющее, под глазами тени, а в зрачках такое, что Кешка вздрогнул. Неужто этот гад успел?..
   Подойти спросить он не решился.
   -- Личка, ты чё, больная? -- гаркнула Райка. -- Тёть Люб, гляньте, она тут опять свою фигню намалевала!
   -- Ах ты, паршивка! -- в руках у Козы было уже не полотенце -- деревянная мешалка для белья. -- Психованная! В дурдом тебя сдам...
   Лика забилась в угол, прикрывая лицо и голову узкими ладошками.
   -- Тётя Люба! -- громко позвал Кешка. -- Мне дров принести, или этих хватит?
   Слава богу, успел. Козу, если в раж войдёт, унять мог только дядя Вадим, а он с пацанами уехал в район за углём.
   -- Какие дрова? -- взвизгнула тётя Люба. -- Ты мне дураком не прикидывайся! Господи, да что же это такое? За что мне это наказание?..
   Кешка перевёл дух: если слезу пустила, значит, драться больше не полезет. Он мотнул Лике головой: уходи. Она не шелохнулась.
   Тётя Люба сказала журналистке, что голова у Лики ясная. Училась она и правда лучше всех. Но иногда на неё находило... Кешка ей амулет вырезал. Думал, будет держать при себе, успокоится. А ей одного мало. Надо на каждое окно, на каждую дверь. Он бы сделал, да когда? Жалко девчонку. Она ведь нормальная, если никто под шкуру не лезет. "Ты в следующий раз, как они появятся, не суетись, просто мне скажи", -- просил он. Ну, она и сказала вчера. А что толку? Он мог попытаться защитить её от Лиса. Но прогнать монстров, живущих в глубине её разума, был не в силах.
   Тётя Люба уселась за стол, шмыгая носом. Глянула на Лику вполоборота, махнула рукой:
   -- Уйди с глаз моих.
   И Лика пошла, но не к двери -- к окошку. Райка дура дурой, а тут сообразила. Рванула с ручки на раме змеиный медальон.
   -- Ты за этим?
   Приплясывая, она подняла над головой резной диск, легко увернулась от Ликиных рук и швырнула добычу в распахнутое окно.
   -- Ой, гляди, гляди, как припустила! Ой, не могу! -- Райка била себя по ляжкам и, гогоча, тыкала пальцем в окно. -- Во даёт! Ой, чё это она?
   Медальон, к счастью, упал на видное место, там, где солнце хорошо подсушило землю. Блики играли на лаковой чешуе -- змеи-драконы струились, чертя узкими телами раз и навсегда заданный узор. Подходи и бери.
   Однако в пяти шагах от амулета Лика вдруг заметалась на месте, как испуганный зверёк. Оступилась, упала и съёжилась на земле, закрывая голову руками. Без единого звука -- как всегда. При этом от неё взрывной волной катил такой ужас, что у Кешки в ушах звенело.
   -- Ну точно -- чеканутая! -- Райка удивлённо заржала.
   Кешка оттолкнул её и сиганул из окна на двор. Кроссовки из центра социальной помощи прислали почти новые, Кешка сегодня ходил в них по дому -- разнашивал. Приземлился удачно, в тапках бы так не вышло.
   Солнце брызнуло в глаза кинжальным огнём. Кешка подобрал медальон, частью сознания отметив странное: куры шастали по двору, ковырялись в грязи, но на угол, под окна не шли, хотя тут было сухо, и корма вдоволь рассыпано.
   Он наклонился к Лике, взял её за руку...
   В лицо дохнуло, как из выгребной ямы. Тень заслонила солнце. Что за?..
   Кешка с силой толкнул Лику от себя, а сам бросился навзничь.
   Между ними в воздухе мелькнуло что-то длинное, мохнатое, с когтями, как у Фредди Крюгера... Потом надвинулось -- склизкие бурые лохмы, пена на оскаленной пасти...
   Кешка в панике метнул в эту пасть единственное, что было под рукой -- медальон. Деревянный кругляш вспыхнул на солнце, и огромный зверь, обиженно рыча, отшатнулся. К смраду выгребной ямы добавилась вонь палёной шерсти.
   Кешка перекатился, сгрёб пятернёй упавший амулет и вскочил на ноги.
   -- Что, не нравится? -- он вытянул перед собой руку. Амулет на кожаном шнурке играл малиновыми отсветами. Чудовище попятилось. -- Вали отсюда!
   Кешка не пытался понять, откуда взялся двухметровый косматый монстр на пятачке земли, где даже кур мгновение назад не было. Понимать было некогда. На дворе стоял вой и гвалт -- вся домашняя птица, вся скотина заходилась в истошном мычании, кудахтанье, блеянье, гоготании. Лаяла и рвалась с цепи Веста. Чудище грозно рычало, скребло когтями землю, но не приближалось.
   -- Вставай, бежим, -- Кешка поволок Лику к крыльцу.
   Из курятника высунулась кудлатая головка. Варя!
   -- Спрячься! -- крикнул ей Кешка. -- Запрись!
   Но девочка, видно, не поняла. Вышла из своего хлипкого убежища. На лице удивление и ни толики страха.
   Кешка велел Лике:
   -- Иди! Скажи тёте Любе, пусть достанет ружьё.
   За спиной раздался громовой рык. Чёрт! Кешка отвлёкся всего на секунду, и вот она -- вторая тварь, на полпути между ним и Варей, будто из воздуха вывалилась.
   Он двинулся в обход дома, поочерёдно наставляя медальон то на одного, то на другого монстра. План был таков: добраться до угла, обежать тварь номер два по широкой дуге, затолкнуть Варьку в сарай...
   Господи, что же она торчит посреди двора! Ну почему девчонки такие дуры?
   Кешка заглянул за угол -- и выдохнул сквозь сжатые зубы. Там, у забора, заслоняя косматой тушей калитку, ведущую на улицу, скалилось третье чудище.
   Он вжался спиной в обшитую рейкой стену, с этой стороны дома ещё холодную, отыскал взглядом будку, притулившуюся между курятником и дровяным сараем.
   -- Веста, фас! Веста!
   Из квадратного отверстия показался чёрный нос -- и втянулся обратно. Звякнула цепь, послышалось жалобное поскуливание.
   Рёбрышки обшивки корябали спину сквозь мокрую от пота футболку, но Кешка не решался отстраниться. Ни на миллиметр. Кто знает, сколько этим зверюгам надо места, чтобы материализоваться. Может, и крошечного зазора довольно. Пока Лика объяснит, что к чему, пока тётя Люба отыщет ключ от сундука, пока разберётся с ружьём и патронами, от него и косточек не останется...
   Чудовище у забора ревело, сверкало ржавыми зенками, роняя с клыков жёлтую, как гной, вонючую слюну. Остальные подходили всё ближе, окружая загнанную добычу. Но оставался шанс проскочить между ними к другому забору -- на границе с двором Голодковых. Низкому, кривобокому, с проломом, которого ещё вчера -- да что там, сегодня утром! -- в нём не было.
   Перед Кешкой в огородной грязи, будто по заказу, легла притоптанная стёжка.
   -- А-а-а-а!
   Раскручивая над головой амулет, как лассо, он припустил по этой стёжке, оступаясь, оскальзываясь, чуя за плечом клыкастую, когтистую смерть.
   В заборе не хватало пары досок, верхняя перекладина была сорвана, нижняя болталась на соплях. Если добежит -- он спасён. Узкий лаз легко оборонять. Да и бабка Мавра целыми днями дома, дверей не запирает.
   Лишь в последний момент, подлетев к пролому вплотную, Кешка осознал, что по ту сторону забора стёжка врезается в сочную зелень. Ну и пусть! Алчный рык сотрясал воздух, от вони пресекалось дыхание, клацали за спиной зубы, ещё чуть-чуть -- и жуткие когти выпустят ему потроха...
   С отчаянным криком Кешка перескочил нижнюю перекладину и кубарем покатился по густой духовитой траве.
  
  
   Глава 2. Под пологом леса
  
   Кешка всё сделал, как полагается: зажмурился, потёр глаза, трижды ущипнул себя -- сильнее и больнее с каждым разом. Но вокруг по-прежнему зеленели пологие холмы с рощицами, без признаков человеческого жилья. Солнце пекло макушку. Пахло летом, над клевером кружили бабочки, и не было ни бурого забора с проломом, ни тропки, перетекающей из чёрного, раскисшего огорода в изумрудный луг.
   Чертовщина какая-то.
   Но у этой чертовщины был один явный плюс: монстры исчезли без следа.
   Трава под ногами -- махровое одеяло. Нехоженая, некошеная. Кешка подобрал медальон, нацепил на шею. Вдруг ещё пригодится. Прошёлся туда-сюда, бессознательно надеясь, что сейчас случится чудо. Распахнётся в воздухе магический портал, появится летающая тарелка, пришельцы извинятся за доставленные неудобства и предложат отвести его туда, откуда взяли... Или просто будильник прозвенит над ухом, разом возвращая мир с головы на ноги.
   Но сколько ждать?
   Кешка взобрался на ближайший холм, огляделся по сторонам. Чужая земля. Ни одной знакомой детали. Как такое может быть? Он сел в траву и задумался, пытаясь выстроить в голове цепь событий, которые привели его в это странное место.
   Вывод получался неутешительный. Из окна он никаких чудищ не заметил, но Лика вела себя так, будто они были, и когда он выскочил ей на помощь... Нет, он выскочил, подобрал амулет, помог Лике встать. Вот тогда-то всё и случилось. Варя монстров не боялась. Потому что не видела. А значит, и сама для них как бы не существовала.
   -- Варя! Лиза! Райка! Тётя Люба! -- позвал он. -- Я спятил. Мне кажется, что сейчас лето и я на зелёном лугу. Отведите меня домой, а? Можете водой облить. Или стукнуть посильнее.
   Никто не отозвался. Ни тени в воздухе, ни шепотка над ухом, ни санитара со смирительной рубашкой наготове.
   Тянулись к горизонту верблюжьи горбы холмов, весело зеленели, топорщились деревцами. Вдалеке петляла речка. Справа стеной подступал лес. Кешка поднялся на ноги. Пусть он помешался, глядя на Лику, но ведь не так сразу и не так полно, чтобы целиком выпасть из реальности...
   Он взбежал на соседний холм, повыше. Редкие деревня раздвинулись, словно театральный занавес -- и Кешка увидел деревню.
   То, что от неё осталось.
   Чернели выгоревшие квадраты срубов, каменные остовы печей. В немом укоре вздымались к небу закопчённые пальцы труб, сквозь завалы обугленных брёвен пробивалась вызывающе яркая зелень.
   У Кешки в груди образовался ледяной ком -- он решил, что это Сорная лежит внизу россыпью головешек...
   Но вокруг Сорной нет холмов. Болота есть, а холмов нет. Как нет заросшего пруда чуть поодаль и строения на его берегу, теперь чёрного, обвалившегося... Что это было -- мельница? От облегчения Кешка нервно рассмеялся. И пошёл, побежал вниз. Трава, словно батут, подталкивала его в подошвы.
   Войдя в деревню, он сбавил шаг. Все дома здесь были мёртвыми, в пепельной седине, будто надгробья, выстроенные в ряд. Пожар случился давно. Обглоданные огнём древесные кости тонули в зарослях лебеды и крапивы, в проломах поднялись молодые деревца.
   В конце улицы антрацитовым чирьем торчал колодец -- огонь добрался и до него, но нижние ряды брёвен уцелели.
   Из глубины пахнуло гнилью.
   Кешка сглотнул горькую слюну и прошёл мимо.
   Когда черноты впереди не осталось, только бодрый травяной ковёр на склоне очередного холма, он перевёл дух. А странно... Он поднялся повыше и заставил себя оглянуться на деревню. Так и есть: ни одного столба. Где линия электропередач? Где провода, пусть оборванные... И ещё. Если дома уничтожил лесной пожар, то откуда он пришёл? Деревья-то целёхоньки стоят, со всех сторон.
   Берёзовая роща оторачивала холм бело-зелёным кружевом. Кешка брёл между стволами, трогал шелковистую кору и думал, как добыть берёзового сока. Очень хотелось пить.
   Среди деревьев и кустарников попадались столбы в человеческий рост. Серые, с серебристым отливом. Сосна такой бывает. Или осина. Макушки у столбов были скруглены, бока украшены резьбой, где совсем стёршейся, еле заметной, где вполне отчётливой. Понизу волны, над ними змеи и жабы, выше олени с ветвистыми рогами, ещё выше птицы и снова волны, должно быть облака, а по самому верху -- человеческие фигуры.
   Холмиков под столбами не было, но Кешка как-то сразу решил, что это кладбище. На ветвях берёз попадались ленточки -- линялые, потрёпанные, грязные... Вот же ирония судьбы: дома живых сгорели, а прибежище мёртвых стоит себе невредимо.
   За берёзами открылось поле в объятьях тёмного, сурового леса. На рубеже рощи и поля торчал ещё один столб -- выше и толще других. Не серебристый, а бурый, плохо обтёсанный, и резьба кое-как нанесена. Против других столбов -- что детский рисунок против картины мастера. Зато под ним вяли букетики полевых цветов, в глиняной плошке плавали жёлтые лепестки. Воды как раз довольно, чтобы губы смочить.
   Значит, живут здесь люди. Мёртвых своих чтут. Хлеб растят.
   Кешка взял в горсть налитой колос, растёр в пальцах. Рожь. Мелковата, правда. Но растёт густо, весело.
   Сторожами над золотой россыпью торчали одинокие сосны -- могучие, величавые. Комбайн по такому полю не пойдёт... Стебли клонились под тяжестью спелых колосьев, шелестели и волновались на ветру.
   Солнце жарило по-июльски, по загривку струился пот. Кешка прошёл поле насквозь -- до того места, где кончалась нива и начиналось жнивьё. Стерня неровная, кругом разбросаны оставленные на просушку снопы, кое-где высятся одонья. Да, убирали тут явно не машинным способом...
   А приходили хлеборобы вон по той тропе, убегающей под сень леса. Даже не по тропе, а по вполне себе дороге -- с узкой, хилой, но вполне заметной колеёй, проторённой в траве колёсами автомобиля или телеги.
   Живот подхватывало от голода, во рту пересохло, ноги гудели, но в лес Кешка вошёл бодрым, пружинистым шагом, хотя и понимал, что путь может оказаться неблизким.
   Деревья вплотную подступали к дорожке, делались всё больше, раскидистей, и надежда на то, что вот ещё километр, от силы два, и стволы поредеют, а за очередным поворотом покажется деревня, начала таять.
   Лес жил своей жизнью: шумел подоблачными кронами, смеялся птичьим многоголосьем. Белки рыжими росчерками перелетали дорожку, не касаясь земли. Выкатилось из травы ежиное семейство и скрылось в кустах на той стороне... Выпрыгнул коричневатый, мосластый заяц, замер столбиком, но стоило Кешке двинуться, сиганул ввысь метра на полтора и дал стрекоча.
   В лесах близ Сорной такого обилия живности не было, на дорогах, на тропках и просто в траве валялся всякий человеческий сор... А тут ни бутылки, ни пластикового пакета, ни обрывка бумаги... Интересно, как у них с хищниками?
   Накаркал. Из леса зашумело, затрещало, словно перекрытия у здания рушились -- кто-то большой и мощный ломился сквозь чащу. Кешка застыл, чувствуя, что бежать и прятаться поздно, но затем всё же метнулся под прикрытие молодого орешника.
   Из листвы на плешину дороги шагающим танком выдвинулся лось.
   Живьём лосей Кешка никогда не видел, но кто ж не узнает длинную морду, по-верблюжьи мясистую верхнюю губу, длинные ноги, горбатую холку и рога лопатой. Лоси, говорят, крупнее оленей. Но этот... Если бы Кешка встал сам себе на плечи, то едва дотянулся бы до его шеи. А рога у сохатого такой ширины, что двуспальная кровать войдёт и ещё место для тумбочек останется...
   Кешка глядел, боясь вздохнуть. Могучий зверь повёл головой, скользнул по человеку по-королевски надменным взглядом и прошествовал через дорогу в можжевеловые заросли, круша тонкие стволы и ветви с неотвратимостью железнодорожного состава.
   На ватных ногах, взмокший, Кешка выбрался на тропу. Таких лосей в природе не бывает. Может, в ледниковый период и были, но сейчас -- нет. Куда же его занесло?
   Дорожка, неверный проводник, совсем съёжились и пугливо петляла, огибая великанские стволы, трава почти затянула проплешины от колёс. Пора признать: он выбрал не то направление. Поторопился. С другого края поля наверняка нашлась бы тропка к ближайшему холму... Люди не селятся в лесу, деревни ставят на открытых местах.
   Но должна ведь и эта дорожка куда-то привести, хотя бы к заброшенной лесопилке! Погоди, а вон слева не боковая ли тропка -- вниз, в лощину, в папоротник... Кешка поднял голову к небу. Идти до конца или поворачивать?
   С криком сорвалась ввысь длиннохвостая птица.
   Свистящим шёпотом откликнулся воздух за спиной -- и Кешке подрубило ноги.
   Грянули крики, улюлюканье.
   Посыпались сверху, замелькали меж стволов быстрые тени.
   Кешка успел сесть, но на него прыгнул человек, повалил навзничь, оседлал грудь, занёс над горлом широкий серый клинок.
   -- Лежи! Не дёргайся!
   Кешка лежал, смотрел. Пальцы на рукояти -- загорелые, костистые, в царапинах и шрамах. Грязные, обкусанные ногти. Расхристанная рубаха из дерюги. Щербатая ухмылка. Шалые блики в глазах. Веснушки, широкие скулы. На голове воронье гнездо цвета меди. И снова -- широкий серый клинок, совсем без блеска...
   -- Что это у тебя?
   Клинок нырнул вниз, к горлу. Кешка зажмурился. По шее чиркнуло -- тонко, горячо...
   -- Векпес, чену, кили пуеси!
   Кешка открыл глаза.
   Медноголовый, скалясь, качал на шнурке медальон.
   -- Ан мунх йотгойив уг? Никс итпалос!
   Его подельники сгрудились вокруг. Кешку теребили, ощупывали, шарили по карманам. Он попытался вырваться, но тут же получил удар под ребра, в лицо уставились острия полудюжины ножей. Кешке связали руки за спиной, вздёрнули на ноги, толкнули -- он шлёпнулся ничком. Под хохот и выкрики своих пленителей.
   Но, кажется, издеваться над ним они не собирались. Медноголовый коротышка распутал Кешке ноги и выпрямился, крепя к поясу махристую верёвку с камнями на концах.
   Пленника снова подняли. Рослый парень с жгучим взглядом и рваным шрамом на щеке накинул ему на шею петлю и дёрнул за верёвку.
   -- Дийи, вичи кичи!
   Разбойники снова засмеялись.
   Кешку потянули вниз, в папоротники, и он едва не упал, запутавшись в листве на крутом склоне.
   Когда перебрались на другую сторону оврага, идти стало легче. В тени хвойных деревьев подлесок поредел, прошлогодние шишки похрустывали под подошвами, мягко пружинил листовой опад. Но Кешка брёл, едва переставляя ноги. Он смертельно устал и слишком многое сегодня пережил. Ныли вывернутые плечи, саднило запястья. Когда он спотыкался и замедлял шаг, его толкали в спину, парень со шрамом дёргал за верёвку, и у Кешки перехватывало дыхание, кровь начинала стучать в висках.
   Всё обойдётся, твердил он себе. Если бы хотели убить, то не тащили бы на привязи столько времени... А сколько -- полдня, день? Без единого привала? Мысли путались, в ушах нарастал шум, перед глазами плыло, и поднимая голову, Кешка видел над собой серую колышущуюся пелену, которая вытягивала из тела тепло и волю к жизни. Он не понимал, как ещё держится на ногах...
   Сильный тычок между лопатками... Кешка споткнулся, пробежал вперёд несколько шагов, чудом не расквасив нос. И понял, что они наконец дошли.
  
  
   Он лёг, где стоял, на голую землю, посреди вытоптанной поляны. Полегчало. Морской прибой в черепной коробке подутих, кроны в вышине прекратили расплываться. Темнота отступила, небо подёрнулось бледной предвечерней зеленцой.
   С этого неба протянулась детская ручонка, дёрнула пленника за нос и под счастливое хихиканье ушла обратно в вышину.
   Кешка перевернулся на бок и сел. Пацанёнок, совершенно голый, чумазый, с всклокоченными лохмами, смотрел на него, улыбаясь хитро и игриво.
   -- Маугли, -- прошептал Кешка.
   Малыш хихикнул и опять протянул к нему руку с хваткими пальчиками.
   Из-под высокой сосны закричали женщины. Одна, босоногая, в рубище, подскочила и, смазав мальчику ладонью по темени, поволокла его прочь от Кешки. Маугли не плакал. Он оглядывался и строил рожицы.
   Среди деревьев маячили люди. Кешка заметил пару земляных домов, длинный навес, грубо сколоченный стол со скамьями... Вдруг сдавило горло, да так, что глаза на лоб полезли: чернявый парень со шрамом подкрался тихо, из-за спины, и дёрнул верёвку, вынуждая подняться.
   -- Дийи, ромегуну. Мара диули.
   В тени сосен ютилась бревенчатая хибара, крытая тальником. Кешка вошёл, едва не чиркнув макушкой по косяку. Крохотные окна давали мало света, и он остановился, слепо озираясь. Конвоир тут же ширнул его в поясницу. Кешка подался вперёд, шрамолицый втиснулся следом, прикрыв за собой дверь. Значит, это не тюрьма для схваченных в лесу путников... разве что пыточная?
   Пахло сушёными травами. Кешка присмотрелся: под потолком, на стенах развешаны целые вязанки. Стол у окна, лавки, кадушки -- всё ветхое, тёмное, под стать наружному виду развалюхи.
   И её обитателю, который тихо полулежал у стены на низком топчане.
   Кешка принял бы его за замшелую корягу, прикрытую ветошью, если бы не глаза -- влажные, светящиеся, будто нарисованные флуоресцентной краской.
   -- Исруес со, -- проскрипела коряга старушечьим голосом. -- Пиахис мунив тигикзрур.
   Шрамолицый развязал пленника и вложил ему в руки какую-то вещь. Распухшие, онемелые пальцы отказались её не держать. Кешка понял, что это такое, лишь когда шрамолицый поднял с пола и сунул ему за пояс джинсов... медальон, отнятый рыжим коротышкой.
   -- А теперь оставь нас.
   Кешка взглянул в яркие глаза напротив -- не послышалось ли?
   -- Но Мара...
   -- Иди, Стич.
   Шрамолицый засопел, но подчинился. Дверь издала скрип, стукнула. Стало тихо и жутко -- под взглядом блестящих, словно подсвеченных изнутри глаз на чём-то тёмном, корявом, облепленном мхом и паутиной, что никак не могло быть человеческим лицом.
   -- Откуда у тебя Знак? -- проскрипела старуха.
   Всё-таки они говорят по-русски. Когда хотят. Сначала рыжий. Теперь эта карга-коряга... Кешка сглотнул, не зная, как ответить и надо ли вообще отвечать.
   -- Ты понимаешь меня? -- спросила она. -- Подойди ближе.
   Кешка придвинулся на полшажка.
   -- Значит, понимаешь. Хочешь пить? Вон, в углу, бадья... Не бойся, вода чистая.
   Всё в старушечьей хижине было затхлым, гнилым. Чернел полузатонувший в воде деревянный ковшик. Кешка не без опаски тронул ртом щербатый, набухший влагой край. А потом в горло полилась вода -- прохладная, сладкая, и он, забыв обо всём, черпал ещё и ещё. Последний ковш пил медленными глотками, растягивая удовольствие. Вздохнул глубоко, чувствуя себя заново рождённым...
   -- Напился? Иди сюда. Сядь.
   Кешка растерянно огляделся.
   -- Что, не привык сидеть на полу? -- в скрипучем голосе прозвучала усмешка. -- Там... под столом... чурка берёзовая должна быть.
   Кешка пристроился на иссохшей, треснувшей посередине колоде, его глаза оказались на одном уровне с глазами старухи. Он приспособился к полумраку и теперь различал мельчайшие детали её жилища, вплоть до клочьев мха между брёвен и крохотных дупел, проеденных жуками-древоточцами, но лицо в полуметре напротив так и осталось корявой личиной кикиморы.
   -- Теперь отвечай на вопрос. Откуда у тебя Знак?
   Медальон давил на рёбра, и Кешка вытащил его, повертел в руках.
   -- Вы об этом?
   -- Кто тебе его дал? Или ты украл его?
   -- Нет! Сам сделал.
   -- Что значит -- сделал?
   -- Вырезал из дерева. Я это умею! -- добавил Кешка с вызовом.
   Старуха помолчала и спросила уже с меньшим напором:
   -- Откуда ты?
   -- Издалека.
   Она хмыкнула -- будто треснул сухой сучок.
   -- Как попал сюда?
   -- Дошёл. Пешком.
   Глаза на страшном лице загорелись ярче.
   -- Не юли, мальчик. Чужие в наши края не забредали уже пять лет. Как ты здесь оказался -- без лошадей, без поклажи, с голыми руками, чистенький и ухоженный, будто на свадьбу снарядился?
   Кешка не казался себе чистеньким и ухоженным. Но против здешнего народца... Он вздохнул.
   -- Вы всё равно не поверите.
   -- А ты расскажи, попробуй. Правду я узнаю, не сомневайся, -- она усмехнулась. -- Я это умею.
   И Кешка рассказал -- про монстров во дворе, про дыру в заборе и прыжок из слякотного апреля в цветущее лето, про сожжённую деревню и лесную дорожку...
   -- Остальное вы знаете.
   Старуха долго глядела на него, не шевелясь, даже не мигая, и Кешке стало казаться, что перед ним правда коряга с накладными кукольными зенками.
   -- Голова не болит, не кружится? -- спросила она наконец. -- А глаза как... видишь хорошо? Нет чувства, будто день ускользает?
   Кешка вспомнил недавнее помутнение -- вроде всё прошло. День ускользает?
   -- Да нет. Устал немного.
   -- Странствия между мирами отнимают много сил.
   -- Вы... вы мне верите? Вы вернёте меня домой?
   -- Прости, мальчик. Я старая деревенская ведьма. А тут нужно куда больше...
   Коряга на топчане заходила ходуном -- похоже, качала головой. Кешка не удивился бы, услышав натужный древесный скрип.
   -- Но что же...
   -- Что тебе делать? Я объясню.
   Готовясь к долгому рассказу, старуха пожевала безгубым ртом, морщинистым и твёрдым, как кора старого дуба.
   -- К юго-западу отсюда течёт Лесная Река. На другой её стороне лежит королевство под названием Земля Единых Людей. Лет триста назад обитатели королевства стали переплывать реку и селиться на нашем берегу. Корчевали лес, строили дома, возделывали поля. Жили по своему разумению, королей и господ над собой не имели. Вести из большого мира узнавали от охотников за пушной дичью да от торговых людей... Кто-то из них и рассказал, что законный король Всевласт смещён родным братом Любославом. И Любославу этому мало братниной короны. Он решил взять под свою руку Залесоречье, полагая, что здешний люд, разрозненный и дикий, с радостью пойдёт к нему в подчинение. А строптивых принудит к покорности один вид пик и мечей в руках королевских конников.
   Так, видно, думали и солдаты. Было их немного, отпора они не ждали. А народ наш волюшку любил и с оружием ладил... Сгинули в лесах королевские конники. Любославу же не до нас стало. Сын прежнего короля, мальчик лет двенадцати-тринадцати при помощи воинов-чародеев с острова Пенноводный отвоевал у него трон. И едва усмирив дядиных сторонников, двинул пенноводнинский отряд за Лесную Реку.
   У меня есть дар предчувствовать беду. Я сказала людям, чтобы бросали дома и бежали в лес, как можно дальше. Но недавняя победа кружила им головы, и они верили, что одолеют пенноводнинцев так же легко, как ленивых и беспечных вояк Любослава. Они лишь позволили мне увести детей... Когда через пять дней мы вернулись в деревню, то увидели пепелище, а посреди него -- гору обгорелых трупов... Ближайшее селение, на речке Щучьей, постигала та же судьба. С тех пор мы укрываемся в лесу. Юный король Добродей хотел превратить Залесоречье в мёртвый край...
   -- Добродей! -- фыркнул потрясённый Кешка. -- Злодей он, а не Добродей!
   -- Ты знаешь эйкальский? -- быстро спросила старуха. -- Ах да, понимаю... Так вот. В Земле Единых Людей не должны проведать, что по нашу сторону Лесной Реки есть живые. Поэтому ты не сможешь уйти отсюда, куда глаза глядят. Тебе придётся остаться с нами и жить нашей жизнью. Уверяю, это не самая плохая участь... А теперь ступай. Ты голоден. Скажи, пусть тебя покормят.
   Кешка поднялся, машинально запихнул медальон в карман джинсов. Старуха встрепенулась.
   -- Знак держи при себе! Лучше всего надень на шею и не снимай, что бы ни делал. Даже на ночь.
  

  Конец фрагмента.
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"