- Принесёт нам кто-нибудь пива или я сейчас разнесу этот постоялый двор ко всем чертям? - громоподобный бас огромного воина сотрясал бревенчатые стены старой гостиницы, перекрывая даже шум грозы за окном. - Не мешало бы смочить горло, прежде чем взяться за порученное дело.
Вторую фразу великан произнёс гораздо тише, адресовав её своему спутнику, сидевшему за тем же дубовым столом. Тот был одет в такое же рейтарское облачение, что и буйный крикун: изношенный кожаный кафтан, на рукавах и груди которого тускло отсвечивала кольчуга, шлем с поднятым забралом, так и не покинувший гордой головы, кожаные штаны до колен поверх шерстяных чулок, да пыльные кавалерийские сапоги, напоминавшие о дикой скачке, только что проделанной их обладателем. Его огромный спутник выглядел не лучше, но в то же время худощавый рейтар являл собой полную противоположность шумному великану. Поджарое, но далеко не щуплое телосложение выдавало в нём опытного, закалённого в боях воина. На смуглом от загара лице блестели хитро суженные карие глаза. Воин был молчаливым и даже на слова своего огромного спутника ответил лишь слабым кивком. Сам он думал явно не о пиве или горячем ужине: сосредоточенное выражение на энергичном лице свидетельствовало отнюдь не о праздных мыслях.
Хозяин постоялого двора поставил на стол, за которым сидели рейтары, пару деревянных кружек с пенящимся баварским пивом. Служанка, которая обычно прислуживала в зале, куда-то запропастилась, и хозяину пришлось разносить пиво самому. Причём он не осмелился и заикнуться о деньгах. Старый трактирщик Йозеф знал, что с такими ребятами шутки плохи: не случайно они подпоясаны вызывающими дрожь в коленях длинными гросс-мессерами - если этим головорезам что-то придётся не по нраву, они вполне могут пустить клинки в ход. Одаренный недовольным взглядом крупного рейтара, Йозеф отправился по своим делам подальше с глаз непрошеных гостей, печально подсчитывая в уме возможные убытки своего заведения, ежели лихие рейтары разгуляются.
Великан отхлебнул огромный глоток из полной кружки объёмом в добрых полштофа, весело крякнул и посмотрел по сторонам. Дело шло к ночи, а снаружи разбушевалась гроза, поэтому многие, кого этот час застал в пути, прибывали на постоялый двор Йозефа, надеясь за умеренную плату найти здесь кров и пищу.
Купцы из вольного города Ульма, не раз останавливавшиеся здесь, сидели вкруг большого стола подле камина и обсуждали свои торговые дела за добрым ужином, приготовленным Иоганной, женой Йозефа. Они неприязненно посматривали в сторону двух вооружённых рейтаров, но те ничего не предпринимали, кроме полуслышных злых усмешек в адрес городских подданных, к которым питали взаимную неприязнь. Вражда меж вольными городами и дворянами вроде графа Лангенвальда, которому служили эти наёмные воины, в те времена многим доставляла изрядную головную боль. Например, старый хозяин скромной придорожной гостиницы никак не мог угадать, как бы избавиться на этот вечер от неприятностей из-за этих жарких разногласий. Но купцы и графские наёмные солдаты были в тот вечер далеко не единственными постояльцами Йозефа: местный священник, державший путь в город по поручению епископа, сидел возле окна, запивая чёрствый хлеб водой из собственной фляги. На его плече висела кожаная сума: он ехал в Ульм за пожертвованиями на строительство церкви, начатое ещё полвека назад. Ещё один постоялец - странный пилигрим в коричневом плаще - сидел в тёмном углу, не снимая капюшона, и ни лица его, ни фигуры, скрытой длинным плащом, невозможно было разглядеть в свете оплавленных свечей.
Могучий рейтар отхлебнул ещё разок и похотливо глянул на пышнотелую прислужницу, вышедшую из кухни с медным подносом в руках.
- Смотри, Гейнц, - с ухмылкой обратился он к своему сотоварищу. - Такую бы вот помять на сеновале...
- Заткнись, пивная бочка, - негодуя, ответил кареглазый рейтар, бросив недобрый взгляд на спутника. - Вспомни о деле, оно стоит дороже какой-то там деревенской юбки! Граф фон Лангенвальд щедро платит за верную службу, но он также скор на расправу, если поручение не исполняется. А я не собираюсь испытывать на своей шкуре господский гнев из-за твоих пьяных выходок, пузатая ты свинья.
Гигант подивился небывалой разговорчивости своего спутника и открыл было рот, чтобы ответить на оскорбление, но что-то вдруг заставило его замолчать. И он вместо того, чтобы обрушить на Гейнца море приготовленной отборной ругани, опрокинул себе в глотку оставшееся содержимое пивной кружки. Сделал он это как раз в тот момент, когда в зал вошёл паренёк лет четырнадцати с длинными светлыми волосами до плеч. Он явился со двора через главную дверь, и его простая одежда насквозь промокла под ливнем; вода струями стекала с белой льняной рубашки и холщового жакета без рукавов. Большие синие глаза отсвечивали странным, прямо-таки сверхъестественным блеском.
Оба рейтара молча переглянулись, отставив пиво в сторону, а пилигрим в коричневом плаще подался на своей деревянной скамье чуть вперёд, хотя раньше сидел вообще без движения, словно изваяние. Паренёк тем временем прошёл через зал и направился в кухню, как вдруг ему навстречу вышел словно из пола выросший хозяин постоялого двора.
- Где тебя только носит, Эрих? - грозно спросил старый Йозеф.
- Ходил в конюшню, задал овса рейтарским лошадям, - спокойно сказал парень и добавил:- Удивительное дело -- гроза их совсем не пугает...
- Хватит ротозейничать, займись лучше делом, - обыкновенным тоном проговорил Йозеф, - заодно и обогреешься.
С этими словами хозяин протянул подростку какой-то небольшой предмет и скрылся за дубовой дверью в кухню. Предмет этот оказался искусно сработанной флейтой, излюбленным инструментом странствующих музыкантов и альпийских пастухов.
Когда отрок взял музыкальный инструмент, наёмники графа кивнули друг другу, словно узнав какую-то особую примету, интересовавшую их. Тем временем Эрих, пожав плечами, как обычно направился к одинокому табурету возле камина и сел лицом к гостям. Те, кто был здесь не в первый раз, хорошо знали Эриха Сына Эльфа, лучшего музыканта в округе. Сыном Эльфа его прозвали то ли за чудесный дар игры на флейте, то ли из-за того, что настоящих его родителей никто не знал. Но это прозвище удивительно подходило ему: стройный синеглазый подросток напоминал сказочного обитателя лесов и ловкими, непринуждёнными движениями, и спокойной, напевной речью, и потусторонним взглядом, словно его глазами смотрел кто-то другой из иного мира.
- Сыграй нам что-нибудь, Эрих, - попросил его священник с сумой на плече.
Купцы из Ульма поддержали просьбу, хлопая в ладоши.
Подросток улыбнулся и с поклоном произнёс:
- Добро пожаловать в гостиницу старого Йозефа, мейн геррен унд дамен! Будьте как дома и не отказывайте себе ни в чём. Двери этого заведения всегда открыты для тех, кому нужен кров, отдых и тёплый ужин в долгом пути. А сейчас я сыграю для вас несколько мелодий, чтобы вечер прошёл веселей!
Эрих поднёс мундштук к губам, и флейта запела в его руках, отчего все голоса в зале стихли; все зачарованно слушали мелодию, которую беспечно наигрывал юный музыкант. Словно настоящая волшебная свирель лесного эльфа, она рассказывала прекрасную сказку, увлекала помыслы людей в горние выси, уносила куда-то в далёкие края, откуда уже не хотелось возвращаться. Даже раскаты грома за окном -- и те казались тише, раздаваясь как будто издалека, словно перешёптывались, не решаясь заглушить чарующую трель. И никто из присутствующих, заслушавшись, не заметил, как таинственный путешественник в коричневом плаще вышел в жаркую, пахнущую жиром и пряностями кухню, куда недавно ушёл сам хозяин постоялого двора...
- Иоганна, добавь побольше приправ в жаркое для купцов! Хельга, наполни рейтарам пивные кружки, а ты, Герман, подбрось ещё дров в камин! - отдавал распоряжения Йозеф своим домочадцам. Увидев в кухне странного незнакомца, он удивлённо застыл, вытирая пальцы о засаленный фартук.
- Чем могу служить? - на всякий случай вежливо спросил он после того, как окинул путешественника пытливым взглядом с ног до головы.
- Я бы хотел как можно больше узнать о вашем юном музыканте, Эрихе, - произнёс незнакомец со странным акцентом и, пропустив выходящих в зал слуг, снял капюшон с головы. - Как он попал к вам?
- В самом деле, странный вопрос, мейн герр. - Развёл руками трактирщик. - Соизволите ли объяснить старику, с кем имею честь говорить?
Йозеф смотрел на вошедшего с недоверием. Незнакомый человек не был похож на местных жителей. Его внешний вид выдавал иностранца, скорее всего южанина: изящные черты лица, карие глаза, чёрные как смоль вьющиеся волосы и не просто загорелая, а оливково-смуглая кожа. И каким только ветром занесло его в здешние края? Этот человек определённо не случайно появился в доме старого Йозефа.
- Зовите меня братом Константиусом, - ответил иностранец.
- Вы священник? - недоумённо поднял бровь хозяин постоялого двора.
- Да, и если говорить начистоту, я здесь нахожусь с важной миссией, возложенной на меня...одним высоким духовным лицом. - С каждым словом гостя лицо хозяина постоялого двора менялось на глазах: превращалось из недоверчивого в недоумевающее. Посланец какого-то высокого сановника наводит справки о юном музыканте в захудалой харчевне у дороги, затерянной в Верхней Швабии... Почему священник одет как обыкновенный путешественник? Почему не называет цель своей миссии и не говорит, кто именно отправил его с поручением в столь далёкий путь? Всё это казалось трактирщику Йозефу очень странным и озадачивало не меньше чем непонятный сон, увиденный им прошлой ночью и удивительно надолго сохранившийся в памяти: трактирщику снилось, что его постоялый двор, дело всей его жизни, гибнет в лютом пожаре. Языки пламени лижут черные доски, рвутся из окон, взбегают по крыше наверх... Невероятный кошмар! Хорошо, что это был всего лишь сон. Да и какое значение имеет это воспоминание сейчас? Абсолютно никакого.
- Вы не ответили мне, почтенный, - вернул трактирщика к реальности вкрадчивый голос чужеземца. - Как Эрих попал к вам?
- Это долгая история, - опомнился Йозеф. - Но если вы настаиваете, я постараюсь рассказать всё, что помню из того давнего времени...
- Буду очень признателен вам за это, - мягко перебил старика необычный гость и извлёк из-под плаща небольшой, но туго набитый кожаный мешочек, в котором что-то приятно звякнуло.
"Серебро..." - подумал Йозеф и, заметно просияв, начал свой рассказ:
- Видите ли, брат Константиус, постоялый двор мне достался от моего отца, а тому - от моего деда. Дела здесь шли не то чтобы очень успешно: на иных дворах и пиво найдётся добрее, и кузнецы будут половчее нашего. Словом, наш гостиный двор далеко не самый лучший в округе, ничем таким особым не выделяется среди других, а вот музыкант Эрих - это наша гордость; такого даровитого отрока нигде больше не сыщешь. Он для нас как счастливый талисман. Да и попал сюда весьма необычным, я бы даже сказал, сказочным образом.
- Произошло это лет тринадцать назад... Ну да, тринадцать. Заведение наше тогда было чуть ли не убыточным, мы едва сводили концы с концами, потому что богатые постояльцы не удостаивали этот дом своим присутствием, отдавая предпочтение другим дворам, а у нас находили приют только бродячие артисты да ремесленники из соседних деревень, ездившие в город, чтобы сбыть свой товар. Однажды, таким же дождливым вечером, всё и случилось. Как обычно, я принимал у себя немногочисленных постояльцев, моя супруга готовила ужин, а племянник и племянница, Герман и Хельга -- вы их уже видели -- прислуживали в трапезном зале. Гроза снаружи гремела страшнее нынешней. И вот, - поверите или нет, святой отец, - я услышал снаружи сказочно красивую мелодию, доносившуюся сквозь шум грозы за окном; как будто лесной эльф играл на своей волшебной свирели. И, странно сказать, что-то заставило меня в страшную непогоду выглянуть во двор, откуда, как мне казалось, доносилась музыка. Уже ничего не было слышно кроме громовых раскатов да ливня, барабанящего по крыше. Но я, не смотря ни на что, вышел на крыльцо. Как сейчас помню, насколько поразила меня открывшаяся картина, когда таинственная сила заставила меня выбраться под дождь: завернутый в серые тряпицы, на ступеньках крыльца лежал младенец. Его плач был едва слышен сквозь грозу. Я взял его на руки и внёс в дом. Сердце сжималось при мысли о том, что малыш мог погибнуть там, под холодным дождём, не выйди я вовремя. То было божественное провидение, не иначе. Когда младенца распеленали, на его шее обнаружилась флейта, висевшая, как украшение, на тонкой серебряной цепочке. Вещица была сработана весьма искусно, насколько я могу об этом судить. И она оказалась единственной вещью, по которой можно было догадаться о его происхождении, но этого было недостаточно, чтобы разыскать истинных его родителей. Я до сих пор не знаю, кто и почему оставил малыша на пороге нашего дома. Младенец был изрядно истощён, и чтобы выходить его, понадобилось несколько дней. На счастье, у нас в тот день остановился сельский лекарь, который помог и делом, и советом. Ребёнок был спасён. А вскоре мы узнали, что в лесу у Спорного Брода было найдено истерзанное волками тело молодой женщины. Может быть, это и была мать несчастного сиротки, хотя, говорили, она была одета небогато, и вряд ли ей могла принадлежать та изумительная флейта. Хотя, всё может быть.
- Когда мальчик стал идти на поправку, я решил отдать его в чьи-нибудь надежные руки. Но Иоганна была против: очень уж она к нему привязалась. И мальчик остался у нас. На скудные сбережения, припасённые на чёрный день, мы наняли кормилицу. Иоганна выбрала мальчику имя - Эрих. Я не противился. Но с младенческих лет приклеилось к нему прозвище Сын Эльфа, поскольку никто не знал его настоящих родителей. Это прозвище, с чьей-то лёгкой руки, стало ему вторым именем. Нас с Иоганной он, по примеру Германа и Хельги, называет дядей и тётей: ему известно, что мы ему не родные, и живёт он здесь на правах воспитанника и помощника по хозяйству, хотя нам давно уж полюбился как свой.
- Как-то один из странствующих музыкантов, бывавших у нас довольно часто, дал ему несколько уроков игры на флейте, и с тех пор Эрих не расстаётся с инструментом, при случае охотно играя всем желающим его послушать. Знающие люди говорят, что у него особый дар, и чтобы послушать его трели, сюда стали съезжаться люди со всей Швабии. Именитые купцы города Ульма с тех пор всегда держат путь через двор старого Йозефа. Теперь, говорят, в моей гостинице и пиво лучше, чем в других, и кузнец самый умелый во всей округе! Но уж я-то знаю, что золотые талеры нашему заведению приносит этот паренёк и его великолепная флейта. Подчас я и сам, признаться, начинаю верить в чудеса и думать, что он в самом деле сын эльфа. Хотя это, конечно же, моё стариковское воображение.
- Кто знает? - возразил брат Константиус, с интересом выслушав рассказ старика. - В нашем мире иногда случается так, что и сказки становятся былью, а то, что казалось действительностью, обращается мимолётным сном... Вам, должно быть, странно слышать такие речи из уст служителя Церкви, не правда ли? Но даже мой небогатый опыт на этом поприще даёт мне право утверждать, что чудеса реальны... Спасибо за то, что поведали мне эту историю. Как я и обещал, эта ваша услуга будет справедливо вознаграждена, и, поверьте, вы получите нечто большее, нежели просто денежное вознаграждение. С вами будет благословение слуги Господа, которое поможет во всех ваших добрых начинаниях.
С этими словами Константиус протянул Йозефу свой кожаный кошель.
- Вложите эти деньги в благое дело, и они вернутся к вам сторицей, - добавил таинственный священник, и трактирщик, окончательно ошарашенный речами и щедростью гостя, сумел лишь отвесить неловкий благодарный поклон. Брат Константиус осенил старика крестным знамением, повернулся и, вновь надев скрывающий лицо капюшон, вышел в трапезный зал.
В уютном, хорошо натопленном зале, прибавилось гостей: гроза застала в пути нескольких сельских ремесленников, которые возвращались из города, распродав на ярмарке свои изделия: глиняные горшки, плетёные корзины и прочие безделушки, которые нравились горожанам. По дороге домой что-то случилось с их повозкой, и Герман, племянник Йозефа, вызвался им помочь.
- Эй, Эрих! - крикнул крепкий молодой парень музыканту, надевая дождевой плащ из плотной овечьей шерсти. - Идём, поможешь мне сменить колесо у их телеги.
Подросток, пряча флейту за пазуху, встал и вышел вслед за Германом.
Рейтар по имени Гейнц кивнул великану, что-то проговорил вполголоса, и оба встали из-за стола, не допив пива, принесённого Хельгой. Они вышли во двор, держа руки на оголовьях гросс-мессеров и затаив злую радость в глазах.
Служанка поднесла монаху кружку пива и баранье жаркое -- лучшее блюдо в гостинице. Когда Константиус потянулся к карману, спрятанному в складках плаща, Хельга с улыбкой сказала:
- Вы ничего не должны за это, святой отец. Дядюшка Йозеф распорядился, чтобы Вас принимали здесь как почётного гостя. Для Вас подготовлена комната наверху, и если пожелаете ещё что-нибудь, мы будем рады услужить Вам.
- Благодарю, - произнёс брат Константиус, - больше мне ничего не нужно.
Проводив взглядом уходящую прислужницу, он встал и незаметно, словно тень, скользнул за входную дверь.
Гроза продолжалась и, видимо, не собиралась останавливаться. Сквозь пелену дождя и ночную мглу брат Константиус едва разглядел две крадущиеся фигуры: это был огромный рейтар и его поджарый компаньон, которые направлялись к незапертой калитке в заборе, что ограждал постоялый двор Йозефа. Монах, стараясь не скрипеть ржавыми петлями, прикрыл за собой дверь и крадучись последовал за ними.
Луна спряталась за тучи. Дорогу едва можно было различить в неверном призрачном свете. Где-то неподалеку раскаркался ворон. Рейтары несколько раз останавливались, озираясь по сторонам, и Константиусу то и дело приходилось таиться в тени высокого забора, хотя его и без того трудно было заметить. Ещё дальше впереди маячил прыгающий огонёк фонаря в чьей-то руке. Приглядевшись, монах различил три силуэта. Это были племянник Йозефа Герман, юный музыкант Эрих и с ними один из невезучих ремесленников, которых гроза застала врасплох на ночной дороге. Ремесленник держал в руке фонарь, указывая дорогу к остановившейся на полпути подводе. Ёжась от холода, монах запахнул вмиг намокший плащ и прибавил шагу. Он видел, что рейтары уже подходят к Герману, Эриху и их спутнику, и чувствовал, что должен поспешить, иначе произойдёт непоправимое.
Рейтары настигли прислужника, ремесленника и музыканта у телеги без колеса. Брат Константиус видел, как Герман, племянник Йозефа, что-то спросил у них, но воины ничего не ответили. Затем в свете молнии блеснул палаш великана, который одним взмахом развалил бедолагу от ключицы до пояса. Второй рейтар, которого, как слышал Константиус, звали Гейнц, выхватил свой клинок и тут же пронзил насквозь ремесленника, державшего фонарь. Не успев даже закричать, тот с глухим стоном повалился на дорогу. Масляный фонарь упал из его руки в грязь. Лошади в упряжке неспокойно заржали, почуяв смерть, а Эрих застыл на месте, зажмурив глаза.
Произошедшее обдало Константиуса сквозным холодом. И этот холод подстегнул его к действию. Забыв обо всём, монах бросился к рейтарам с отчаянным криком на устах. Наёмные солдаты обернулись на звук и увидели его фигуру, выныривающую из тьмы. Худощавый Гейнц с усмешкой, отточенным движением сбил монаха с ног.
- Кто это у нас? - Злобно улыбаясь, произнёс поджарый рейтар. - Путешественник, страдающий бессонницей? Я видел тебя в гостинице, парень.
- Пусти ему кровь! - Прорычал гигант.
- Займись лучше сопляком, - бросил Гейнц. - Вяжи его, а потом выпрягай лошадей из телеги. Поедем на них.
- А как же наши жеребцы на постоялом дворе?
- Завтра приедем сюда с ребятами и заберём всё, что понравится, - ухмыльнулся Гейнц, впечатывая носок тяжёлого сапога в рёбра пытающемуся подняться монаху. - Прощайся с жизнью, шелудивый пёс!
Рейтар зловеще занёс клинок высоко над головой, готовясь обрушить его на шею поверженного Константиуса. Великан шагнул к неподвижному Эриху. Но тут раздался то ли гром, то ли рёв, раскатистый и мощный, тут же подхваченный звонким ночным эхом. Массивный наемник пошатнулся, уронил окровавленный меч на землю и завалился на спину с круглой кровавой раной во лбу. Гейнц обернулся на выстрел, но опоздал. Вынырнувшая из пелены дождя тень всадника мелькнула перед ним, последовал тяжкий удар тупым предметом точно в висок, от которого шлем гулко зазвенел, словно колокол Ульмского собора. Всё вокруг бессмысленно закружилось, и рейтар упал лицом в грязь, так и не успев ничего сообразить.
Брат Константиус поднялся с земли. Он ничего не мог понять: увиденные им события происходили как во сне. Где-то совсем рядом громко заржал резко осаживаемый конь. Монах плохо видел в темноте и к тому же ещё не опомнился от рейтарских тумаков, но различил на фоне вспышки молнии силуэт мужчины, сидящего верхом на высоком жеребце, похоже, вороной масти.
- Нужно уходить, - услышал Константиус голос всадника. - Распрягайте лошадей, сядете на них верхом. И, прошу, поторопитесь: мы теряем время!
- Кто вы? Как ваше имя? Кто послан Небесами нам на помощь? - вопрошал Константиус, пытаясь в темноте рассмотреть лицо незнакомца.
- Моё имя вы услышите после, а сейчас нет времени на долгие разговоры. Делайте всё, как я сказал, и следуйте за мной.
Монах промолчал. В свете молнии ему на секунду показалась фигура неизвестного воина, вкладывающего в ножны длинный клинок. Брат Константиус успел даже заметить рукоять пистолета над кобурой у луки седла его лошади, но лица не запомнил: на это ему не хватило мгновенного проблеска. Монах принялся выпрягать лошадей из повозки ремесленников, и Эрих, наконец придя в себя, стал помогать Константиусу.
- На постоялый двор возвращаться нельзя. Новые злодеи могут нагрянуть туда очень скоро, поэтому медлить мы не должны, - ещё раз поторопил монаха и музыканта таинственный всадник. - Доверьтесь мне - и, с Божьей помощью, опасность минует нас.
- Благодарю за спасение, безымянный воин. Вы просто не можете себе представить, насколько благое деяние сейчас совершили.
- А мне кажется, я хорошо это себе представляю, святой отец, - загадочно ответил всадник.
Эрих и Константиус оседлали лошадей, воин прокричал:
- Следуйте за мной!
И трое верховых умчались в густой тёмный лес галопом.
2.
Диким галопом гнал своего коня рейтар по имени Гейнц. На такой быстрый бег способны были, наверное, только демоны преисподней да боевые скакуны этих отчаянных, закалённых в битвах наездников, справедливо прозванных чёрными рейтарами. Очнувшись на размытой дождём дороге, в кромешной темноте, солдат первым делом вернулся на постоялый двор, отыскал в конюшне своего жеребца и пустился в погоню. Теперь он мчался по лесу, и вековые деревья проносились мимо с убийственной скоростью. Он знал, что нельзя терять ни мгновения.
"Беглецы не могли уйти далеко, и скоро я нагоню их. С делом можно справиться и без Фридриха, в одиночку. Даже лучше, что этот толстяк валяется сейчас в грязи с простреленной башкой: награду не понадобится делить ни с кем. Проклятый наглец, что явился в самый последний момент, получит своё; с пилигримом я расправлюсь без особого труда, но с удовольствием, а мальчишку привезу к графу, как и было условлено", - эти мысли проносились в голове наёмника с такой же быстротой, с какой мчался его могучий скакун. Но сомнение закралось в душу рейтара: он знал этот лес как свои пять пальцев, а сейчас не мог понять, где оказался. Те же деревья с намокшей листвой, та же неширокая тропа среди зарослей, но что-то не так... Гейнц знал, что сейчас должен проехать через небольшую прогалину, потом будет огромный старый дуб, а за ним покажется часовня святого Губерта, покровителя охотников... Ничего подобного! Старых, давным-давно знакомых ориентиров как не бывало, и рейтар уже нутром почувствовал неладное, будто кто-то решил сыграть с ним недобрую шутку и придумал некую хитрую ловушку.
"Неужели колдовство лешего?" - мелькнула мысль. Гейнц натянул узду, опасливо огляделся по сторонам, держа ладонь на эфесе палаша. Никого... всё, что было слышно - только шелест дождя, ветер, да порывистое дыхание его собственного коня. Дождь поливал всё ещё как из ведра, но громовых раскатов уже не доносилось, не сверкали молнии в ночном небе. Подозрительное и жуткое затишье...
Рейтар, злобно осклабившись, дал коню шпоры и пустил его в галоп.
Лес был кромешно тёмен.
"Пора бы и светать... Беглецы не могли уйти далеко, скоро я нагоню их... Мальчишка... Награда... Дьявольщина! Что за непроходимая глушь кругом?!"
Гейнц приостановил коня. Вдалеке появился силуэт всадника, вооружённого, как показалось наёмнику издалека, шпагой.
"Не тот ли это пёс, что увёл добычу у нас с Фридрихом прямо из-под носа? Вот если сейчас хорошо прицелиться, то можно избавиться от него раз и навсегда", - Гейнц достал из кобуры заранее заряженный пистолет. С такого расстояния не подведёт ни меткий глаз, ни закалённая в боях рука конного стрелка. Рейтар по долгу службы привык стрелять сидя в седле по движущейся мишени, а всадник стоял так, словно нарочно искал смерти. Гейнц взвёл курок, прицелился в голову верхового и выстрелил, как научился за проведённые в боях годы.
"Метко пальнул! Но какого чёрта этот пёс не валится на землю?! Сидит на своей кляче, как ни в чём не бывало, будто и выстрела не слышал. Плевать! Рейтар никогда не ездит с одним пистолетом!" - Гейнц решил исправить ошибку: извлёк из-за голенища сапога второй пистолет, подъехал ближе, снова прицелился и хладнокровно выстрелил. Тот же горько-сладкий запах пороха, облачко дыма над чёрным дулом оружия. Но мишень так и осталась непоражённой. Всадник находился на прежнем месте и в ус не дул. Чувствуя нутром какую-то загадочную уловку, рейтар злобно выругался, сплюнул сквозь зубы на землю, отбросил пистолет куда-то в темноту и, выхватив клинок, пришпорил коня. Старая добрая сталь не подводила никогда; меч всегда был надёжнее свинцовой пули.
Неизвестный всадник даже не пошевелился в седле, в то время как рейтар стремительно летел на него с мечом наголо. Только его конь спокойно переставлял красивые ноги по сырой траве. Холодный клинок на мгновение завис над головой незнакомца, угрожая сразить насмерть. Но меч со свистом рассёк пустоту. Разъярённый рейтар увидел, что перед ним никого нет. А за спиной раздался издевательский смех. Гейнц в бешенстве повернул коня назад - и вдруг прямо перед собой встретил глазами лицо хохочущего всадника. Бывалый вояка ещё не видел таких людей; он никак не мог понять, к какому народу принадлежал незнакомец. И был ли он вообще человеком? Но главная загадка, ответ на которую Гейнц пытался сейчас отыскать, была иной. Какая сила делает этого подлеца неуязвимым для любого оружия? - вот что интересовало его в первую очередь. В воздухе так и веяло нечистой силой...
На первый взгляд, всадник выглядел обычным человеком. Был он одет как богатый дворянин, в зелёный бархатный кафтан, такие же штаны и мягкие кожаные ботфорты, подпоясан длинным узким мечом-шпагой, из-под зелёного берета выбивались длинные белокурые волосы... но глаза! Бездонно-голубые глаза без зрачков не принадлежали человеку. Простой смертный не улыбался бы такой улыбкой. Простой смертный не выглядел бы так безупречно...
- Ты не человек! - вырвался у Гейнца озлобленный крик, и сам рейтар был удивлён, насколько изменился его собственный голос.
Всадник, всё так же улыбаясь, кивнул. Прекрасный мускулистый конь под ним наклонил белогривую голову, словно в подтверждение слов рейтара.
- Кто ты такой, дьявол тебя забери? - воскликнул Гейнц, не пряча клинка в ножны. Глаза его безумно сверкали, мокрые усы обвисли, холодные дождевые капли стекали по лицу.
- У меня много имён, - ответил всадник звонким, юным голосом, хотя лицо его обрамляла густая золотая борода. - Впрочем, называй меня Альберих. Может быть, это тебе что-нибудь да скажет. Хочешь узнать что-то ещё?
- Ничего! - бросил рейтар. - Лучше проваливай и не попадайся больше мне на пути, иначе...
Слова рейтара прервал насмешливый хохот Альбериха:
- Вся беда в том, что "иначе" ты ничего сделать не в силах, смертный. Я неуязвим для твоего оружия, на меня не действуют твои проклятия - мне плевать на злобный скрежет твоих зубов, человек, потому что я здесь хозяин! - Альберих выхватил шпагу и словно жезл воздел её над головой. Клинок мерцал серебристым светом, хотя вокруг царила полутьма. - Ты в моих владениях, человек, и ничто не поможет тебе выбраться из них. Такова моя воля, ибо я - Альберих, король эльфов и владыка Вечнозелёного Края!
- Колдун! - прокричал Гейнц, словно только сейчас понял это.
В ответ прозвучал зловещий смех, разнесённый и усиленный колдовским эхом. Прямо на глазах рейтара Альберих растворился в воздухе, будто развеянный ветром туман. Уста солдата исторгли проклятие, но это не помогло. С трудом понимая, что происходит, и стараясь не думать о том, что ещё может произойти, Гейнц повернул коня и с силой вонзил шпоры в его взмыленные бока. И жеребец помчал его в обратном направлении, коваными копытами взметая прелую лесную почву. Уже ничего нельзя было разобрать - сплошь возвышались многовековые деревья-великаны. Гейнц не видел ничего: ни тропы, по которой приехал сюда, ни следов лошадиных копыт, даже ни единого просвета меж деревьями. Могучая лесная стража не выпускала рейтара, в точности следуя приказу их господина, Альбериха, древнего повелителя Вечнозелёного Края. Гибкие молодые прутья хлестали по лицу, и наёмнику пришлось опустить забрало кавалерийского шлема. Толстые корни, словно живые, преграждали лошади путь, всё время оказываясь под копытами, так что жеребец Гейнца едва перескакивал через них. Разлапистые ветви нависали так низко, что Гейнц пригибался к самой гриве скакуна. Наёмник грозного графа фон Лангенвальда забыл о поручении и о награде, как и о наказании, которое могло его постигнуть в случае провала. Сейчас немилость сиятельного господина ничего не значила в сравнении с кошмарами, которые - Гейнц чувствовал это - мчались за ним по пятам. И потому, стараясь ни о чём не думать, рейтар гнал коня во весь опор с одним лишь желанием - выбраться из этого проклятого места. Его жеребец, несомненно почуяв присутствие колдовства, безо всяких понуканий выкладывался в полную силу. Но этого оказалось недостаточно, чтобы опасность миновала бывалого наёмника. Непонятно каким образом, прямо перед глазами рейтара оказалась большая и крепкая ветвь. Галоп боевого жеребца уже невозможно было остановить, Гейнц врезался в толстенный сук - или это была могучая рука лесного великана? - и, гремя своим тяжёлым облачением, упал на влажную землю. Приподнявшись на локте, рейтар видел, как в темноте стремительно удаляется его конь. Сплёвывая на почву кровь, Гейнц в сердцах выругался и встал на ноги. Перед глазами всё кружилось: кусты и деревья, земля и небо, а также таинственные и злобно горящие глаза во тьме...
Привычным движением наёмник извлёк из ножен палаш и, выставив его вперёд, выкрикнул в глухую темноту:
- Выходи, колдун! Выходи на разговор, если есть в тебе хоть капля мужества!
Из-за деревьев - кажется, оттуда, где только что скрылся рейтарский скакун, - молча выехал призрачный ездок. Он не смеялся и не думал хвататься за оружие. Его глаза ничего не говорили о его намерениях. И лишь подъехав к замершему на расстоянии четырёх-пяти шагов солдату, властелин Вечнозелёного Края обратился к нему совершенно другим, сильно изменившимся тоном, хотя говорил он всё так же загадками, и бедняга Гейнц не знал, чего можно было ожидать от этого колдуна.
- Ты звал меня, смертный. Хочешь всё-таки ещё что-нибудь узнать?
"Сейчас бы добрый пистолет да серебряную пулю - и тогда бы уж я не промазал, треклятый чародей; продырявил бы твой мерзкий череп прямо между глаз..." - промелькнула мысль в голове рейтара. Но вслух Гейнц спросил:
- Где я? Уж не в преисподней ли? Отвечай!
- Нет, смертный, - спокойно ответил Альберих. - Это не ад, не рай и даже не чистилище. Это всего лишь мои владения - Вечнозелёный Край, а вернешься ли ты отсюда, зависит только от...
- От чего? - не вытерпел Гейнц.
- От степени твоей вины в одном давнем злодеянии. - Гроза отчего-то грянула с новой силой. В свете молнии рейтар увидел лицо короля эльфов: губы плотно сжаты, светлые брови сдвинуты над переносицей, а нечеловеческие, потусторонние глаза сверкают недобрым блеском. Благородное лицо колдуна сделалось суровым.
- Расплата будет равносильной, - продолжил Альберих. И вдруг, ни с того ни с сего спросил рейтара: - Давно ли ты служишь своему графу? Помнишь ли, что было тринадцать лет назад?
- Уж два десятка лет прошло с тех пор как я сел в рейтарское седло, всего и не упомнишь... Но не перед тобой мне держать ответ за прошлые дела, проклятый чародей! - Гейнц держал меч так, что было видно: он готов разрубить всадника от ключицы до пояса, если тот приблизится хотя бы ещё на шаг. Словно не понимая тщетности своих попыток, он все же намеревался убить "короля эльфов" обыкновенным стальным клинком.
- Я один стану здесь твоим судьёй, и только передо мной ты будешь держать ответ за то, что совершил. - Альберих был непреклонен. - Я напомню тебе, что было тринадцать лет назад: твой отряд преследовал молодую женщину с младенцем на руках, выполняя приказ графа. Женщина погибла, ребёнок пропал. Вина лежит на всех вас, но я хочу узнать, кто виновен в смерти женщины. Чья рука нанесла гибельный удар? Если ты мне не ответишь, тебя постигнет та же участь, что предназначена убийце. Соврёшь - будет то же самое. Думай и отвечай, смертный, мне надоело играть с тобой в эти дурацкие игры. Думай и отвечай!
- Собираешься заколдовать меня? - с судорожной злобой в голосе прохрипел Гейнц. - Не выйдет!
И рейтар сделал молниеносное движение клинком. Альберих снова растворился в воздухе. Гейнц дико закричал.
- Ты сам сделал свой выбор, смертный, - разочарованно зазвучал голос владыки Вечнозелёного Края, и наёмник ещё долго слышал то ли жестокий, то ли горький смех, который никак не мог принадлежать обычному смертному. Смех этот холодил кровь в жилах немало повидавшего воина, и безумный крик застыл на его губах, так и не вырвавшись наружу. Раздался только стон, имеющий мало общего с живым голосом.
Отбросив палаш куда-то в сторону, небрежно, как ребёнок бросает надоевшую игрушку, Гейнц побежал без оглядки, не разбирая тропы. От земли поднимались цепкие руки, хватавшие человека за лодыжки, чьи-то горящие глаза сверлили хищными взглядами его спину, холодные и жёсткие пальцы рвали одежду, вспарывали кожу страшными, острыми, как ножи, наростами, напоминающими когти. И Гейнц с обезумевшими от боли и страха глазами, пытаясь отбиться от незримых врагов, бежал всё вперёд в надежде, что когда-нибудь выберется отсюда.
А надежда постепенно покидала его.
Какие-то кошмарные твари неотступно преследовали наёмника, и казалось, что лес этот бесконечен. Гейнц одновременно молил о пощаде, яростно отбивался и пытался бежать. Но слуги Альбериха хранили верность своему господину и не внимали мольбам человека. А уж если король велел не выпускать смертного из своих владений, то это значило, что здесь и закончатся его дни.
Пробудились смутные воспоминания. Из глубин памяти всплывали жуткие образы и детские страхи. Страшные сказки об эльфах, троллях и призраках оживали прямо на глазах.
"Неужели я сейчас в самом деле во власти этой нечисти? Неужели я разговаривал с королем лесных эльфов? Какого чёрта я делаю в этой безумной истории?.. Плевать! Только бы выбраться отсюда, только бы остаться в живых..."
Ноги сами собой несли его вперёд. И силы умножились, когда он увидел наконец просвет между деревьями. Какие-то плети хлестали по спине, ветки -- или чьи-то лапы? - оцарапали лицо. Но Гейнц снова вырвался, чувствуя, что скоро этой дикой гонке придет конец. Впереди было большое открытое пространство - поляна или ещё что-то там, и он, собрав оставшиеся силы, рванул туда бегом. Нечисть гналась за ним по пятам. Гейнц споткнулся о торчащий из земли корень, упал лицом в мокрый мох и закрыл голову руками, зная, что сейчас преследователи нагонят его.
Но ничего не произошло. Кругом воцарилась полнейшая тишина - лишь отдалённое уханье филина послышалось в этом беззвучии. Гейнц поднял голову, осторожно осмотрелся. Оказывается, уже начинало светать: первые проблески зари забрезжили на хмуром небе, едва осветив округу. Но и этот свет после кошмарной ночи радовал рейтара как ребёнка. Наёмник поднялся, шагнул навстречу заре и засмеялся. Заря... Ранний час, когда на крестьянских дворах начинают голосить петухи, когда силы света вступают в законные права, и прячутся в свои убежища нечистые порождения мрака. Это значило, что сгинули преследователи Гейнца, а он остался в живых. Вышел победителем.
Готовый плясать от радости, Гейнц покинул навес огромных деревьев. Взору его открылся простор, устеленный предутренним туманом, скрывающим даже ноги рейтара до самых колен. И лишь в сотне с лишним шагов от того места, где стоял Гейнц, снова начинался тёмный древний лес. Измождённый ночными приключениями, рейтар вдруг понял, что стоит на высоком берегу небольшого лесного озера. Над тихой гладью поднимался молочно-белый туман.
Вдруг тихий плеск раздался где-то поблизости. За ним последовал чей-то звонкий смех - яркий, переливчатый, словно звон серебряного колокольчика. Рейтар замер, напрягая глаза. В белесой дымке тумана над водой показалась премилая девичья головка, затем - тонкие белые плечи, облепленные длинными намокшими волосами цвета ночного неба. Гейнц вздрогнул от неожиданности, а чаровница подплыла ближе, поманила пальцем. Над водой поднялись округлые чаши грудей, прикрытые лишь каскадом длинных волос. Дева снова звонко засмеялась, тая? в томном взгляде сапфиров-глаз столько призыва и сладостного огня, что немало повидавший на своем веку наёмный кнехт не устоял, загораясь страстью, словно безбородый юнец, -- забыл обо всем на свете, прикованный взглядом к прелестной соблазнительнице. Будто бы и не было животного ужаса, пережитого всего несколько минут назад, не было встречи с могущественным Альберихом-колдуном, не было потерянного коня, страшных преследователей... да ничего и не было до этого мгновения!
- Откуда ты взялась такая в этой глуши, красавица? - спросил Гейнц изменившимся от желания голосом. - Любишь поплескаться голышом в рассветный час? И как водичка?
Прелестница ответила лишь игривой улыбкой, перевернулась на спину и подплыла ещё ближе, откровенно демонстрируя красоты изящного белоснежного тела.
- И как зовут тебя, плутовка? - с трудом выравнивая дыхание, произнёс рейтар.
Вместо ответа обнаженная купальщица окатила его веером брызг, и Гейнц, не в силах более противиться обуревавшей его страсти, расстегнул пояс и принялся расшнуровывать свой кожаный кафтан, при этом судорожно пытаясь стряхнуть сапог с левой ноги.
- Ах, мы в молчанку играем... Что ж, малышка, сейчас старина Гейнц тебя разговорит!
За поясом, кафтаном и сапогами последовали штаны, и рейтар, оставшись в одном исподнем, с разбега сиганул в воду. Уже возле берега оказалось глубоко - ногами до дна было не достать, но Гейнц, отменный пловец и ныряльщик, чувствовал себя в этой стихии как рыба в воде, и устремился к девице с утроенными силами.
Та со смехом проскользила вперёд, подальше от берега, с лёгкостью преодолевая немалое расстояние. Но рейтара лишь сильнее раззадоривала эта игра, и он поплыл следом, уверенный в том, что очень скоро нагонит красавицу, и тогда подарит себе и ей несказанное блаженство.
Всё вокруг точно померкло: Гейнц видел перед собой только заветный предмет своей страсти и стремился к нему всеми силами. Чувство это было сродни сильнейшей лихорадке или азарту заядлого игрока в кости. Но едва рейтар приблизился к красавице на расстояние вытянутой руки, как та нырнула в воду, плеснув на прощание брызгами в глаза -- и только круги разошлись по глади озера, скрыв от преследователя очаровательную купальщицу.
Наёмник набрал в лёгкие побольше воздуха и нырнул за ней, открыв в воде глаза. Однако вода оказалась непроницаемо-тёмной: ничего невозможно было разглядеть в этой мутной жиже. Прекратив в конце концов все попытки, Гейнц начал всплывать на поверхность. Он уже смирился с тем, что коварная красавица перехитрила его и, наверное, ждёт теперь где-то у ближнего берега... но тут, почти поднявшись на поверхность, он вдруг почувствовал, как чья-то рука крепко ухватила его за ногу, не пуская дальше. Попробовал вырваться -- не тут-то было. А без воздуха он уже долго выдержать не мог. Да что же это за невезение такое, с досадой подумал Гейнц. Он пытался пальцами разжать стальную хватку, рвался изо всех сил, но пальцы его всякий раз соскальзывали, а сил на хороший рывок уже не хватало. С ужасом наёмник вдруг понял, что проделки лесного колдуна с восходом солнца не прекратились и что Альберих сумел-таки его достать, буквально со дна... Рейтар предпринимал ещё попытки отцепить неведомую руку, сопротивлялся, бился, как рыба, попавшая в сети. Но судьба его уже была предрешена, и лишь вода -- тёмная, мутная -- как живая, всё настойчивей заключала его в свои холодные объятья, погрузив, наконец, в небытие, проглотив его последний выдох-вопль, и похоронив под собой.
Так закончил свой земной путь Гейнц из Лангенвальда, наёмник, грабитель, распутник и убийца.
А на берегу озера, там, откуда совсем недавно Гейнц прыгнул в воду, с головы до ног окутанный белым утренним туманом стоял Альберих, владыка Вечнозелёного Края. Стоял и невесело качал головой.
- Нет, не того я добивался от тебя, глупец. Не смерти, не загубленой души. Шанс на раскаяние, возможность исправить ошибки и хоть немного искупить содеянное -- вот что я пытался предложить тебе! А нужно было только... Впрочем, он сам себя приговорил, верно, Ундина? Когда человек сам принимает решение о своей же собственной судьбе, отвергая иные пути, - могу ли я решать за него?
Последние слова владыка адресовал обнажённой купальщице, вынырнувшей из вод у самого берега. Та только пожала точёными плечиками и произнесла:
- Конечно не можешь. Ведь свобода выбора жить или умереть -- это привилегия, дарованная смертным свыше. Не нам, детям иного мира, посягать на неё.
- Да, ты права, Ундина, - задумчиво проговорил Альберих. - Права, как никогда.
Он сложил руки на груди и посмотрел в небо. Рассвет уже вступил в свои права и окончательно развеял тьму.
3.
- Тьма египетская! Что же здесь стряслось?
Хозяин постоялого двора стоял у телеги без одного колеса, вокруг которой суетились люди: мужчины с факелами осматривали местность, надеясь обнаружить какие-то другие следы недавних событий, кроме уже обнаруженных трёх трупов на дороге, а женщины и дети одновременно со страхом и любопытством взирали на мрачную картину. Такого здесь давно не видывали, и почти все окрестные обитатели стягивались к месту кровавой расправы.
Священник читал отходную молитву, склонившись над мертвецами. Слова его мрачной латыни, не для всех понятной, нагнетали довлевшее над людьми ощущение траурного, пугающего холода. Страх перед таинственной угрозой явственно читался на их лицах и наложил печать на их поведение: никто не повышал голоса, каждый был если не напуган, то, по крайней мере, озадачен увиденным. И никто не мог понять, кто именно совершил эти убийства.
- Опять завелись разбойники в Лангенвальде, - послышалось в толпе.
- Сдаётся мне, этот рейтар с окровавленным мечом в руке первым напал на простолюдинов. Скорее всего, вон тот слуга был развален его клинком, - донёсся второй голос в ответ.
- Да ведь этот бедняга - Герман, слуга трактирщика Йозефа! - схватился кто-то за голову, второй рукой указывая на разрубленное почти до пояса тело крепко сбитого парня в поношенном дождевом плаще. - Нужна дьяволова сила, чтобы с ним такое сотворить. Что за кошмар творился здесь ночью?!
- Это должны бы знать те, кто вышел из схватки живыми. Видишь? Ремесленник и слуга убиты клинковым оружием, а вот рейтар уложен из пистоля или аркебузы. Причём точно в лоб, аккурат под открытое забрало. Какой-то меткий стрелок побывал здесь, отправил на тот свет большого рейтара и скрылся в неизвестном направлении. Вот что здесь было.
- А по-моему всё-таки не обошлось без нечистой силы. Сколько лет у нас всё было тихо-мирно, и тут - как гром среди ясного неба!
Разговоры в толпе велись вполголоса. Крестьяне обсуждали ещё с дюжину различных версий, правдоподобных и не очень, но на самом деле никто ничего толком не знал. Рядом с говорившими стоял странный наблюдатель: мужчина лет сорока пяти, с проседью в черных как смоль усах и повязкой на левом глазу. На его курчавой голове сидела крестьянская шляпа. Сидела, прямо сказать, не на своём месте. Костюм дешёвого кроя выдавал его за небогатого земледельца или ремесленника. Но более пытливым глазом можно было рассмотреть и белые шрамы на смуглом лице, и грозный отблеск в единственном уцелевшем оке, чёрном, как сама ночь, а также угрожающего вида нож, спрятанный в ножны на поясе и полуприкрытый полами куртки. Смуглая кожа, чёрные вьющиеся волосы и крючковатый нос красноречиво намекали на его цыганское происхождение. В левом ухе, едва заметное в густых кудрях, блестело золотом кольцо. Если бы не сцена, приковавшая взоры всех собравшихся вокруг, то на незнакомца непременно обратили бы внимание, но сейчас его костюм служил сносной маскировкой, позволяющей слиться с общим фоном, так что он мог спокойно наблюдать за всем происходящим своим единственным здоровым глазом, не приковывая к себе лишних взглядов. Незнакомец с интересом прислушивался к разговору двух жителей ближайшей деревушки.
- ...а этого рейтара я помню, - сказал один из крестьян. - Частенько наведывался к нам с другими и брал всё, что понравится. Пил наше пиво, со своими дружками умыкал местных девок, а его кулак мог утихомирить любого храбреца, вздумавшего встать у него на пути.
- А вот сейчас он и сам, похоже, утихомирился навеки, - задумчиво вздохнул его собеседник. - Так что безымянному стрелку, что ухлопал этого медведя, ещё спасибо надо сказать...
Разговор был прерван перестуком копыт: на дороге появился отряд из десятка рейтаров под знаменем с красным грифоном -- гербом графского рода Лангенвальдов. Грозные всадники в чёрном облачении подъехали к месту ночного происшествия, заставляя людей разойтись по сторонам. Люди приумолкли, никто не решался высказываться при знаменитых чёрных всадниках вслух. Из отряда выехал рейтар с закрепленным за спиной графским знаменем. Он подъехал к телам на дороге настолько близко, что казалось ещё чуть-чуть -- и его резвый скакун загарцует прямо на трупах. Увидев среди мёртвых своего собрата по оружию, рейтар ошарашенно присвистнул и обратился к собравшимся:
- Вижу, кто-то осмелился поднять руку на нашего товарища и вашего доблестного защитника. Такое никогда не сходило с рук, и, прежде чем убийцу постигнет небесная кара, его отыщем мы. - Здесь рейтар выдержал выразительную паузу, обведя взглядом толпу, и продолжил:
- Если среди вас найдётся тот, кто укрывает наглеца или как-то иначе содействует ему, то его ждет наказание, а вернее -- графское правосудие. Поверьте, я не завидую участи такого человека, так что в ваших же интересах открыть всё, что вам известно о случившемся здесь этой ночью.
Пока рейтар говорил, странный цыган тихо подошел к трактирщику и его жене, что стояли в толпе вместе с кузнецом и трактирной прислужницей, полушёпотом проговорил им что-то и жестом указал в сторону леса. Те немного растерянно кивнули, словно невольно соглашаясь с ним. Никто этого не заметил, потому как теперь всеобщее внимание приковывал рейтар-знаменосец. Слова его становились всё жестче, а голос -- всё громче.
- Тело нашего храброго собрата по оружию будет предано земле, но дух его будет отмщён, - говорил всадник, рубя ладонью воздух. Алый грифон с расправленными крыльями так и реял за его спиною от задувшего с юга порывистого ветра. - Даже после того, как мы избавили округу от лесных разбойников, здесь, похоже, сохранились очаги лиходейства. Но очень скоро мы их отыщем и истребим. С вашей помощью, конечно же. А ну, кто сможет опознать этих вот двоих, что лежат рядом с нашим другом?
- Этот, у обочины, - корзинщик из соседней деревни; ехал с другими из города после распродажи, - ответил кто-то в толпе.
- А вот тут Герман лежит. Слуга Йозефа-трактирщика. Я его по одежде узнал. - Послышался ещё чей-то голос.
Знаменосец кивнул, что-то пробормотал про себя, нехорошо глянув в сторону постоялого двора, и отъехал к своим.
- Ханс! Вальтер! Проверьте харчевню, - приказал он двум рейтарам, находившимся к нему ближе других. Те направили коней к воротам заведения, которые были открыты несмотря на ранний час, и скрылись за высоким забором.
- С вашей помощью мы найдём виновных, и они будут незамедлительно доставлены в Лангенвальд, - снова обратился к собравшимся знаменосец. - Сдаётся, кто-то из местных взялся за разбой; и не будь я Гудмунд Крейцберг, если не узнаю, кто это...
По толпе прокатился непонимающий гул, но когда всадники взялись за оружие, смелость людей быстро угасла, и шум смолк сам собою.
Из ворот постоялого двора выехали отряженные Гудмундом рейтары. И вернулись они не с пустыми руками: один вёл в поводу мускулистого боевого скакуна, на котором ещё вчера вечером приехал в харчевню великан Фридрих, распростёршийся сейчас на дороге с простреленным черепом. Второй всадник вплотную подъехал к знаменосцу и шепнул ему несколько слов. Лицо Гудмунда совершенно переменилось: сначала удивлённо изогнулись брови, затем недобрым огоньком полыхнули глаза, а потом рот исказила такая зловещая усмешка, что насторожился каждый, кто мог рассмотреть его лицо.
- Убийца, а точнее тот, кто задумал сие злодейство, найден! - во всеуслышание объявил рейтар с жестокими нотками в голосе. - Люди, вы много лет бок о бок жили рядом с подлым разбойником и убийцей. Этот пёс вынашивал свои грязные планы прямо у вас под носом, прячась под маской мирного трактирщика. Его слуги безжалостно расправлялись с богатыми постояльцами поодиночке, а всё имеющееся у жертв добро злодей присваивал себе!
И снова ропот пробежал по толпе:
- Как? Старый Йозеф -- убийца?! Да он на такое сроду не был способен!
- Это клевета: Йозеф никогда не был разбойником!
- Да, он всегда жил честно, по законам Божиим!
Рейтары как бы между прочим направили на недовольных острия своих пик -- и голоса затихли, словно по волшебству.
Знаменосец, усмехнувшись, продолжил:
- И как же вы сами не догадались, глядя на эту картину, кто во всём виноват? Слуга трактирщика... э-э... Герман напал на ремесленника, чтобы поживиться деньгами, что были выручены беднягой на распродаже в Ульме. Наш боевой товарищ - упокой, Господи, его душу - попытался этому помешать, да видно вовремя не подоспел, и корзинщик был убит. Однако слуга Йозефа не сумел противостоять Фридриху в открытом бою -- и был рассечён его гросс-мессером. И лишь некто третий смог убить верного графского вассала, неожиданно выстрелив в него из-за ближайшего дерева, а этим третьим, несомненно, был сам трактирщик, который решил таким образом устранить нежелательную помеху в своём чёрном деле. Он успел спрятать оружие своего слуги и свою аркебузу ещё до того, как на это место сбежались все, кто слышал шум схватки. А заодно присвоил себе рейтарского коня, которого мои люди только что обнаружили у него в конюшне. Это ли не доказательство его вины? Или кто-то из вас по-прежнему не согласен с моими доводами? - знаменосец суровым и вместе с тем насмешливым взглядом обвёл толпу потупивших взоры крестьян и ремесленников. Что-то от прирученных животных неуловимо присутствовало в их облике.
Гудмунд повернулся к отряду и скомандовал:
- Действуйте, ребята!
В руках у нескольких всадников, откуда ни возьмись, появились факела. Другие их товарищи зачиркали кресалами, высекли огонь. И вот, когда факела запламенели в их руках, рейтары с дикими воплями подогнали скакунов к дому Йозефа и забросали огнём все прилегающие строения.
Мгновенно заполыхала соломенная крыша сарая, затрещали смоляные доски хлева, а вскоре занялся и сам бревенчатый дом, где почти полвека находили приют люди, державшие путь через эти края.
Рейтар со знаменем удовлетворенно смотрел на растущее зарево пожара и на то, как его "ребята" выносят со двора всё самое ценное: пузатые пивные бочки, скот, сундук со сбережениями... а тем временем из-за леса подымалось другое зарево -- восход был необыкновенно ярок, и в свете двух этих пожаров победоносно реял на широком полотнище оживший на ветру грифон.
Всадник обратился к народу, в безмолвии наблюдавшему за пожаром:
- Суд графа фон Лангенвальда суров, но справедлив. Пусть выйдет к нам Йозеф-трактирщик, коли таковой присутствует среди вас, дабы явиться перед графские очи!
В ответ -- молчание. Люди удивлённо переглянулись:
- Здесь нет никого из его семейства, - решился кто-то подать голос. - Да и сам старик куда-то пропал!
- Проклятье! - рейтар в сердцах сплюнул на дорогу. - Если мы узнаем, что кто-то укрывает его у себя, то укрывателям несдобровать! Когда трактирщик объявится, вы обязаны сообщить об этом нам. Если кто вздумает содействовать ему, то пусть пеняет на себя: спалим дом и пустим по миру. Это я вам обещаю.
И скомандовал отряду:
- Уходим!
Тело убитого рейтара водрузили на его же коня и, с трудом найдя место для вынесенной с постоялого двора добычи, тронулись по той же дороге в обратный путь.
Всадникам вослед смотрели не на шутку перепуганные люди... и осиротевший двор, быстро прекращавший своё почти полувековое существование в пляшущих языках яркого пламени. Собравшиеся женщины молча вытирали слёзы, сдерживая рыдания, их чумазые от сажи и копоти дети непонятливо хлопали расширенными глазёнками, а мужчины, потупив взоры, стояли сложа руки и даже не пытались тушить разбушевавшийся огонь. Хотя большинство из них знали Йозефа уже многие годы, после недвусмысленных обещаний рейтарского знаменосца Гудмунда Крейцберга никто не рисковал броситься спасать то, что оставалось от постоялого двора. Лишь несколько селян-ремесленников, которые были спутниками и друзьями убитого великаном-рейтаром корзинщика, смотрели на удалявшийся отряд всадников с затаённой в глубине души яростью. Деревенские мастера ремёсел всегда стояли друг за друга горой, и сейчас в их сердцах отчаянно клокотала жажда мести. Но они прекрасно понимали, что против бывалых солдат мирные мастеровые не смогут действовать силой, и им ничего больше не оставалось, кроме как прожигать спины рейтаров исполненными ненавистью взглядами.
Чуть поодаль стояли, скрестив руки на груди, купцы из города Ульма, давние противники рейтарских отрядов: их обозы с товарами зачастую страдали от грабительских набегов вассалов Лангенвальда. Собравшись вместе, они решили вернуться в город, забыв на время о делах торговых, так как это происшествие требовало их скорейшего возвращения в Ульм. Священник испросил у них разрешения путешествовать вместе, ибо его путь лежал как раз в город, за сбором пожертвований с благочестивых горожан, и купцы угрюмо согласились разделить с ним тяготы дороги.
4.
В дороге рейтары ехали по двое в ряд, нагруженные всевозможным добром, добытым из заведения Йозефа, объявленного только что преступником. Небрежно держа свои пики поперёк сёдел, они вели меж собой шумную беседу, нимало не смущаясь мёртвого тела своего приятеля, взваленного на каурого жеребца, что уныло брёл в поводу позади отряда.
Всадники перешучивались по поводу забитости местных селян и нерешительности городских купцов, а заодно обменивались мнениями о таинственных событиях прошлой ночи. Легко было убедить крестьян в правоте своих слов, грозя огнём и мечом, и совсем другое дело самим поверить в наскоро состряпанную ложь. Не говоря уже о хозяине Лангенвальда, который подобную чушь и слушать не станет. Наёмники графа прекрасно знали, что рейтаров на постоялом дворе было двое, и куда делся второй, худощавый Гейнц, по-прежнему оставалось для них загадкой. После ночной грозы на дороге могли сохраниться отчётливые следы, и рейтары теперь, по крайней мере, знали бы, где искать товарища по оружию, если б к месту происшествия не стянулась такая прорва народу, затоптавшая все отпечатки ног и копыт. Всадники не раз помянули недобрым словом любопытную деревенщину, хотя больше, чем ход событий минувшей ночи, их занимало предвкушение грядущей пирушки, которую они собирались устроить в своём неприступном логове -- замке господина. Собственно, к предстоящему веселью и сводились все их разговоры, поэтому они не сразу разглядели в придорожных зарослях высокую тёмную фигуру.
- Франц, смотри! Олень! - воскликнул рейтар, ехавший ближе к обочине, когда повернул голову в сторону качнувшихся зарослей.
Воин, к которому тот обращался, посмотрел в указанном направлении и весело усмехнулся:
- Разуй глаза, слепой болван. Где ты видел оленя, который шёл бы прямо на людей? Это... - тут воин запнулся. - Ребята, да ведь это же Черногривый Тощего Гейнца! Будь я проклят, да он ведь сам нас нашёл!
На дорогу понуро вышел рослый жеребец в такой же попоне, что и скакуны рейтаров. Если бы о лошадях можно было говорить, как о людях, то на нём не было лица.
- Черногривый с Гейнцем неразлучен, - мрачно заметил знаменосец Гудмунд. - Где же ты потерял своего седока, приятель?
Конь качал головой, рыл копытом землю и ничего не мог объяснить людям, хотя и было видно, что старался. Но за него красноречиво говорили взмыленные бока, изорванная попона и пустая кожаная кобура у седла.
Гейнц бесследно сгинул где-то в лесу.
Глава 2
1.
- Повезло. Кажется, ушли, - произнес всадник, за которым ехали Константиус и Эрих. Теперь их лошади несли седоков не спеша, мерно ступая друг за дружкой по устланной мягким мхом лесной тропе. Сквозь темный навес густых древесных крон проникали первые лучи восходящего солнца.
Что ждало их в этот новый, едва наступивший день, брат Константиус не смог бы предугадать даже в общих чертах. Солнце поднялось уже настолько, что тень от деревьев не мешала монаху как следует рассмотреть неизвестного воина, пришедшего к нему и Эриху на помощь в час смертельной опасности.
Человек этот не был похож на лихого рейтара или ландскнехта из здешних мест, хотя безусловно являлся воином: длинный черный плащ на шнуровке, темно-коричневый жакет с раздутыми широкими рукавами, поверх которого был надет дублет из плотной воловьей кожи, способной сдержать удар кинжала или даже пущенную с дальнего расстояния стрелу, -- одежда бойца, защищающая и в то же время не стесняющая движений в рукопашной схватке. Опять же, плотные кожаные перчатки на руках -- для удобства в работе с мечом, в чем уже успел убедиться брат Константиус. А вот и сам меч: длинный, широкий, прямой. Спрятан в ножны у левого бедра своего хозяина. Справа на ремне незнакомца висели ножны с кинжалом-даго, по всей видимости, составлявшим пару своему "старшему брату".
Во время ночной скачки всадник говорил мало. Бросал редкие фразы через плечо да делал краткие замечания, поворачиваясь в седле вполоборота. Так что лицо его можно было увидеть только в профиль. Это было гладко выбритое лицо мужчины среднего возраста с высоким лбом, прямым носом и волевым подбородком. Всадник ехал с непокрытой головой, и его распущенные русые волосы длинными прядями ложились на плечи, покрытые плащом. Когда он молчал, его тонкогубый рот представлял собой одну линию, чуть искривленную из-за небольшого шрама над верхней губой. Монах так и не разобрал цвета его глаз: то ли серо-стальной, то ли цвет морской волны. На лбу всадника уже пролегли морщины, а от уголков глаз расходились мелкие лучеобразные бороздки. Это навело Константиуса на мысль, что незнакомцу могло быть лет тридцать пять, а может -- сорок.
По всему выходило: неслучайно прибыл опытный боец издалека в такую глушь. И Константиус глубоко задумался. Что ему известно? Что привело его сюда в темную непогожую ночь? Что побудило броситься в схватку с "чёрными рейтарами", служившими предметом ужаса многих обитателей Швабии? Неужели он тоже посвящен в тайну Талисмана? Этот вопрос не давал монаху покоя с тех самых пор, как в нём схлынуло чувство страха за жизнь мальчика -- и за свою собственную. И теперь, когда они прекратили дикую скачку по лесу и оторвались от возможной погони, ему представился шанс побольше разузнать о таинственном спасителе.
- Могу ли я теперь узнать ваше имя, почтенный рыцарь? - осмелился спросить Константиус, ехавший последним. Между ними ехал Эрих, так и не проронивший ни слова за всё время пути.
- С чего вы взяли, что я рыцарь, святой отец? - спросил всадник, обернувшись. - Называйте меня просто - Бриан: думаю, так будет удобнее для всех.
- Кто же вы тогда, если не благородный рыцарь, господин Бриан? - монах не подал вида, что удивлен нездешним именем. - Кто, как не рыцарь, может прийти на помощь незнакомым людям, ввязавшись в бой с превосходящей силой?
- Может, просто человек, со своими мотивами и целями? - неожиданно ответил назвавшийся Брианом всадник. - Но я предлагаю отложить этот разговор до более удобного случая, святой отец.
- Скажите же, по крайней мере, куда вы нас ведёте?
- Сейчас мы направляемся в Ульм; графским рейтарам там делать нечего, поскольку Лангенвальд состоит с городскими купцами во вражде. А значит, это место подойдёт нам в качестве временного убежища. Поедем лесом, потому как на дороге, не ровен час, повстречаются нежелательные попутчики.
- Да поможет нам святой Юлиан, покровитель путешественников! - откликнулся Константиус, с сожалением чувствуя, что не получится направить разговор в нужное русло. Снова оставалось только молчать, вслушиваться в сладкие голоса леса, и, так ничего и не узнав о целях таинственного Бриана, размышлять о целях собственных...
В таком вот молчании, изредка нарушаемом всхрапыванием лошадей, прошло бог весть сколько времени. Вдруг тишину нарушил Эрих, молчавший всю дорогу после кровавой сцены с рейтарами:
- Что же теперь станет с моей родней? С дядей Йозефом и тётей Иоганной? Ведь рейтары убили Германа и того беднягу из соседней деревни. Значит, не пощадят и остальных.
- Не беспокойся за них, Эрих. Я отчего-то чувствую, что с ними всё будет хорошо, - спокойно ответил ему Бриан, как обычно, через плечо.
Ехавший за ним монах был удивлен скорее Брианом, назвавшим юного музыканта по имени, нежели Эрихом, который заговорил впервые за всё время их пути. Священнослужитель не удержался от изумленного вопроса, обращённого к всаднику:
- Выходит, вы знаете этого отрока, господин Бриан?
Всадник только усмехнулся:
- У меня уже шея начинает ныть оттого, что каждый раз приходится оборачиваться в вашу сторону, чтобы ответить. Я ведь уже предлагал отложить нашу беседу на потом.
Брат Константиус потупил взор, рассеяно пожав покрытыми дорожным плащом плечами. Разговор не клеился.
- Господин побывал на нашем постоялом дворе пару дней назад, - вдруг ответил за Бриана юный музыкант. - Сказал, что держит путь через Лангенвальдский лес к своим друзьям, переночевал у нас и рано утром снова отправился в дорогу. Должно быть, забыл что-то у дяди Йозефа, коль вернулся так скоро.
Внезапно совсем рядом раздался крик ворона, перебивший подростка на полуслове, и с высокого дуба прямо перед всадниками слетела большая птица, сверкнув на солнце чёрными как смоль, широкими крыльями. Эрих замолк от неожиданности, брат Константиус пробормотал что-то и осенил себя крестным знамением, а Бриан, радостно улыбнувшись, протянул руку в перчатке навстречу ворону, и тот сел всаднику на запястье, зацепившись когтями за мелкие стальные кольца доспеха.
- Луг! - воскликнул воин, словно приветствовал старого друга. - Как я рад снова видеть тебя!
Его спутники не верили своим глазам: человек приручил дикую птицу, которую вдобавок люди зачастую связывали с потусторонними силами. Всадник держал ворона как охотничьего сокола и разговаривал с ним, как с прирученной птахой. Для чего ему этот крылатый спутник - невозможно было понять. Обычно воронье племя особо не жаловали, хотя многие питали к ним суеверный страх. Эти презрение и страх были рождены смесью христианского учения и древних языческих поверий. В результате многие старались просто-напросто избегать этих странных птиц, считавшихся в старину священными вестниками, предсказателями и даже судьями, а ныне превратившихся в изгоев, на которых словно лежало проклятие, отчуждающее их от человеческого рода. И сейчас человек, назвавшийся именем Бриан, казался рядом с вороном кем-то из далекого прошлого, когда мудрые чёрные птицы были много ближе к людям, нежели в последующие времена.
- Луг - так его зовут? - спросил Эрих, любуясь вороном. - Один из ваших старых друзей?
- Это мой лучший друг, - ответил всадник, пустив птицу в полёт и тронув поводья. Скакун двинулся мерным шагом дальше, и ворон последовал за Брианом, перелетая с ветки на ветку.
- Луг спас меня когда-то от верной гибели, - продолжал меченосец. - Если бы я не послушал его предостережения, то сейчас уж давным-давно не гулял бы на этом свете... - мрачное выражение его лица давало знать, как тяжело стало на сердце от невесёлых воспоминаний.
- Так вороны могут предупредить об опасности? А что произошло? - спросил Эрих.
- Когда-нибудь я тебе расскажу, - пообещал Бриан. - Обязательно расскажу. Только не сейчас.
Громадный ворон по имени Луг летел над головами всадников, словно чёрный ангел-хранитель, то кружа в вышине, то спускаясь на ветвь какого-нибудь дерева из тех, что смыкали свои кроны зелёным навесом над избранной путниками тропой. Этот навес, поначалу густой и тенистый, постепенно начинал редеть, а значит, три всадника приближались к границе леса, до сих пор укрывавшего их в своей чащобе.
- Наша тропа ведёт к большому тракту, - сообщил Бриан. - По ней мы дотемна успеем подъехать к городским воротам.
И воин, священник и музыкант, в сопровождении таинственного ворона, продолжили свой путь навстречу неизвестности.
2.
Рейтары подъезжали к замку графа и везли вместе с награбленным добром недобрые вести и труп своего боевого товарища в придачу. Недавняя встреча на дороге с Гейнцевым скакуном заставила их позабыть о задуманной пирушке в господском замке. Поскольку граф считал Гейнца своим лучшим воином, весть о его гибели явно не придётся ему по вкусу. Кроме того, от самой мысли, что некто неизвестный способен убивать подчинённых графу вассалов, лихим ребятам становилось не по себе, как будто шлем на голове косо сидит или жакет подобран не по размеру и жутко стесняет движения. Наёмники свыклись с тем, что порой приходилось терять своих в вооружённых стычках с соперниками графа или во время нападений на купеческие обозы. Но таинственная гибель рейтара на захудалом постоялом дворе, вблизи господских владений, вызывала неприятный холодок, похожий на страх, хотя вассалы графа уж и забыли, как он, страх, вообще выглядит.
Несмотря на мерный, неспешный шаг навьюченных добычей лошадей и нежелание седоков подгонять их шпорами, Лангенвальдский лес и река Браунвассер остались далеко позади. Теперь путь наёмников лежал через равнины, что раскинулись у самого подножия высоких и неприступных Швабских Альп. Вскоре отряду пришлось осторожно и внимательно вести коней через голые, изборождённые оврагами скалы, а впереди уже отчётливо виднелись острые вершины, вытянутые к самым облакам. Теперь наёмники ехали вереницей, по одному, и замыкали шествие жеребцы Гейнца и Фридриха, идущие знакомой тропой в поводу у других наездников.
Одним из препятствий, делавших замок Лангенвальд неприступным, был крутой подъём, где, расположив всего несколько воинов, можно было сдержать целое войско. Этот подъём графские вассалы знали как свои пять пальцев, но даже им каждый раз стоило немалого труда взбираться по нему верхом, напряжённо следя, чтобы ничья лошадь не оступилась на узкой скалистой тропе. Особенно трудно бывало в дни, когда, как сейчас, приходилось доставлять в замок всевозможное добро, раздобытое в отчаянных вылазках и грабительских нападениях на торговых людей из вольных городов.
Шумел и пенился бурный поток, издали виднелась тёмная громада древнего замка, отделённого от дороги страшной пропастью, пройти через которую можно было лишь по шаткому подвесному мосту. Путь через него был нелёгким испытанием не только на храбрость, но и на сноровку: непросто удержать равновесие над безумно глубоким провалом, дно которого усеивают острые зубья скал.
При виде древнего замка, в котором вот уже несколько веков рождались и умирали ландграфы из рода Лангенвальд, в головах наёмников сама собою смолкла праздничная музыка и стук пивных кружек. Зная крутой нрав своего господина, рейтары принялись гадать, как бы это половчее преподнести нехорошие вести и избежать его гнева. Выяснилось, что не остаётся ничего другого, кроме как сказать хозяину правду, ибо граф отличался необычайным чутьём и мог распознать любой подвох с полуслова. Так вояки и порешили промеж собой. И при въезде в полукруглую пасть крепостных ворот, склоняясь под чернеющими сверху металлическими зубцами подъёмной решетки, лихо, по многолетней привычке, соскакивая с седла, каждый из них отчаянно хватался за эту нехитрую спасительную мысль, одиноко засевшую в могучей голове, словно заноза в мягком месте.
Знаменосец Гудмунд оставил своих ребят похваляться добычей перед встречающими, а сам направился к донжону, в верхние покои графа, докладывать о происшедшем. Раз уж он нынче был в летучем отряде за главного, то, стало быть, и спрос с него.
В стенах замка Лангенвальд, казалось, была отчётливо слышна тяжкая поступь тех далеких времён, когда люди содрогались перед всевозможной нечистью, когда чёрное колдовство, ворожба и призраки были так же реальны, как мельчайшая заклёпка на доспехе, а ведьмы, тролли, эльфы и гномы жили в тесном соседстве с людьми, причём далеко не всегда мирном. Конечно, страх перед всей этой сказочной чушью могут испытывать разве что суеверные старухи да глупые дети, верящие всему, о чём расскажут, особенно если приврут покрасивей. А вот только когда входишь к графу фон Лангенвальду, испытываешь именно это странное, давно забытое чувство страха перед легендой, бабушкиными сказками, чепухой, сочинённой людьми от скуки: перед сверхъестественным.
Нынешний приход Гудмунда не стал исключением. Поражённый и сбитый с толку суеверным страхом, не очень-то религиозный знаменосец даже мысленно перекрестился, входя к хозяину. Теперь он и не пытался думать, как бы повыгоднее обстряпать ту горькую правду, которую собрался выпалить одним махом.
- Что ты имеешь мне сказать, мой верный Гудмунд? - спокойно спросил его граф.
Взгляд грозного Лангенвальда - второе, что поражало входящего в графскую светлицу, кем бы ни был визитёр. Под этим взглядом невольно съёживался и старый слуга, и лихой рубака, и горделивый дворянин. Холодные зелёные глаза навыкате видели насквозь любого. Средь людей посвящённых такой взгляд считался признаком гипнотических способностей. Простые же смертные чувствовали, что взгляд графа был таинственным образом связан с тем же ощущением ожившей мрачной легенды, которой дышало всё его древнее обиталище.
Так что знаменосец растерял остатки уверенности и напрочь позабыл заготовленную речь.
Граф был мрачен; впрочем, не больше обычного. Сейчас он сидел за столом лицом к входной двери, склонившись над раскрытым фолиантом. Густые чёрные брови почти срастались на переносице, изящный вырез ноздрей добавлял лицу какой-то первобытной дикости, а жестокий рот в обрамлении длинных холёных усов почему-то был похож на закрытую до поры пасть готового к охоте хищника. Граф был могучим воином. Слава выдающегося наездника и фехтовальщика гремела о нём по всей Швабии, а почёт и уважение среди наёмных кнехтов и рейтаров был незыблем, как те скалы, на которых стоял родовой замок Лангенвальдов. Задав вопрос, граф как ни в чём не бывало вернулся к чтению и перелистнул пожелтевшую страницу пальцами левой руки. Правая, в железной пластинчатой перчатке, покоилась на столе. Граф ждал ответа.
- Недобрые вести из Хансгаузена, мой господин, - сумел выдавить из себя застывший на месте рейтар. - Два твоих верных вассала - Гейнц и Фридрих - погибли при странных обстоятельствах.
Гудмунд тяжело сглотнул и разве что не зажмурился, приготовившись к гневному взрыву господина. Но, кажется, до этого ещё не дошло.
- Вы нашли их тела? - спросил граф тоном, не предвещающим ничего хорошего.
- Только одного, - произнёс Гудмунд, не найдя иного выхода. - Фридрих лежал на дороге у леса. Гейнц исчез без следа, но по пути мы наткнулись на его коня. Самого же его так и не нашли, сколь ни искали по лесу. Что-то неладное творится в тех местах, господин.
- Если к завтрашнему утру я не узнаю, кто убийца, что-то неладное случится с тобой, раззява! - процедил сквозь зубы граф, ударил кулаком по столешнице, и в отполированной поверхности зазияла тёмная пробоина. - Говори, что видел на месте их гибели?
- То наверняка была схватка, господин, - Гудмунд призвал на помощь всю свою изворотливость, если только от неё ещё хоть что-то оставалось после внушительного обещания графа. - Рядом с телом Фридриха лежали два других трупа. Оба с отметинами от клинка. Скорее всего, Гейнц с Фридрихом на них напали, и успешно. Но появился кто-то третий, потому как без вмешательства извне явно не обошлось. Судите сами: Фридрих был свален дьявольски метким выстрелом из аркебузы или пистоля, а Гейнц, наверное, погнался за стрелком, который, должно быть, верхом ускакал в лес. Мы бы отыскали следы коней, если бы там не собралась целая толпа зевак. И откуда только взялось столько ротозеев в эдакую рань? Все следы затоптали, гады... ах да! Там ещё повозка была, без колеса, рассчитанная на пару коней.
- Выходит, если в упряжи не было двух коней, то убийц, по меньшей мере, двое. Они верхом кинулись в лес, а Гейнц погнался за ними в одиночку...
- Наверняка так оно всё и было, господин, - кивнул Гудмунд.
- Что за мертвецы лежали на дороге, выяснили?
- Один прислуживал на постоялом дворе некоего Йозефа. Второй - из тех ремесленников, чья была повозка. Они, говорят, ехали с городской ярмарки обратно в Хансгаузен, а у телеги колесо с оси слетело, да тут ещё гроза грянула... в общем, зашли они к Йозефу, переждать ненастье, а тот, видать, отправил своего работника подсобить им с колесом. Когда мы прибыли, Йозефа того на месте не было, но мы его наказали как следует: постоялый двор подожгли, всё ценное забрали с собой. Будет знать теперь... Но вот только что? всё-таки случилось прошлой ночью, выяснить так и не удалось.
- А придётся, шелудивый пёс! - прорычал граф так, что рейтар осёкся: уж не переборщил ли с "горькой правдой", рассказывая господину всё как на духу. Но тот, вроде бы, вмиг остыл и продолжал спокойно: - Похоже, все концы ведут в Ульм. Рано или поздно кто-то из убийц Фридриха и Гейнца объявится там, потому что эти неизвестные должны знать, что скрыться от моей мести смогут только в вольном городе. Вот что, Гудмунд: выбери-ка из ребят человека посмышлёней да понеприметней. Отправь его в Ульм под чужим именем, чтобы разузнал-повыведал там всё, что надо. Сведения пусть доставляет сюда, через верных людей или голубиной почтой; плевать, как - главное вовремя. Скажи, искать следует в первую очередь светловолосого мальчишку тринадцати или четырнадцати лет, с синими глазами. По имени Эрих.
Гудмунд Крейцберг, хоть и давно знал своего господина и был высокого мнения о его уме и проницательности, всё же не удержался от удивлённого возгласа:
- Но как!? Как вы догадались, кого надобно искать, господин? И потом... мальчишка тринадцати лет... да разве такой справится с двумя испытанными рубаками?
- Я не сказал, что убийца - мальчишка, болван! - гримаса Лангенвальда сейчас напоминала волчий оскал. - Просто... это за ним я отправил Фридриха и Гейнца, и если найдём его, то и убийца их отыщется. Отправляй лазутчика в город, Гудмунд, и молись, чтобы он выполнил задание, не то расстанешься со своей бестолковой головой.
Рейтар поёжился. Ну что остаётся отвечать в таких случаях?
- Будет исполнено, господин, - Гудмунд поклонился, вздрогнув при мысли, что, возможно, скоро кланяться будет нечем, и вышел из покоев графа.
На пути к выходу он ещё раз погоревал над безнадёжным оборотом дел. Как же легко на первый взгляд было не утруждаться поисками истинных убийц, а объявить преступником старого трактирщика, который и пищали-то в руках отродясь не держал! А ведь и тогда можно было догадаться, чем это всё обернётся, возьми верх над обычной рейтарской жадностью до чужого добра простой здравый смысл. Да только когда такое бывало? Однако же теперь нечего сожалеть о прошлом. Знаменосец заставил мысли двигаться в нужном русле. Необходимо было найти отчаянного молодца, что согласится на роль соглядатая в Ульме. А это сделать непросто: уж больно риск велик. Ведь если откроется личность лазутчика, власти города непременно казнят беднягу за все весёлые дела: к примеру, за участие в набеге на купеческий обоз, отправленный из Ульма ранней весной, да так и не доехавший до места назначения...
3.
- Куда мы идём, Грофо? Ты сказал, уходить нужно в лес, и мы тебе доверились, но так ничего и не объяснил, - Йозеф уже долго шёл поросшей мхами лесной тропой вместе с женой и домочадцами следом за цыганом. За тем самым цыганом, что был замечен среди люда, собравшегося в предрассветный час у дороги, где лежали убитые.
- Грофо никогда не забудет твою помощь, Йозеф, когда ты дал приют молодому цыгану, вставшему на скользкую дорожку бунтовщика. Тогда я был ранен людьми графа, а ты укрыл меня от погони и спас мою жизнь. А теперь, когда опасность грозит тебе, я спасу тебя и твою семью. Эти псы, конечно, спалят твой двор и растащат всё добро, но, пока я жив, до вас им не добраться. Коли не побрезгуешь моим гостеприимством, Йозеф, можешь жить среди вольных людей вместе со своими сколько угодно. Наши лесные укрытия этим канальям ни за что не отыскать!
- Я от всей души благодарю тебя за спасение, друг Грофо. Но о каких вольных людях ты говоришь? Во всех окрестных деревнях только и говорят, что разбойники в Лангенвальдском лесу истреблены, а их вожди были повешены во дворе графского замка.
- Я, как видишь, жив, и мой труп не украшает Лангенвальдский двор, - на смуглом лице заиграла злобно-весёлая усмешка, - а вольных людей в лесах всегда было достаточно, и никакая свора этих графских собак, рейтаров и кнехтов, не способна истребить нас всех. Скажи лучше, Йозеф, согласен ли ты пожить какое-то время среди нас, не подчиняясь ни князьям, ни городам?
- Конечно, друг, я приму твою помощь с большой радостью. Это чудо, что именно сейчас, когда мне и моим близким нужен приют и некуда идти, нашёлся добрый человек, готовый помочь в беде. Да благословят тебя святые угодники!