Khoel : другие произведения.

Дэвид Геммел. Тёмный Принц (полная версия)

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
Оценка: 8.50*10  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Перевод второго тома дилогии о жизни легендарного стратега-воителя, спартанца Пармениона. Теперь он - немало повидавший на своем веку прославленный военачальник Филиппа Македонского, своими победами укрепивший и расширивший границы Македонского царства. Но не дремлют силы Тьмы, и вновь он должен бросить им вызов, отправляясь в полное опасностей путешествие в иной мир на поиски похищенного сына царя - будущего Александра Великого. Данный перевод сделан с целью более углублённого изучения английского языка и не используется в коммерческих целях.

ДЭВИД ГЕММЕЛ

  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

ТЁМНЫЙ ПРИНЦ

  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

Перевод: Khoel

  

ПОСВЯЩЕНИЕ

   "Темный Принц" посвящается Энтони Читэму, стратегу, за его постоянную поддержку и воодушевление, а также всем моим друзьям в Random Century, прошлым и настоящим.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

СЛОВА БЛАГОДАРНОСТИ

   Благодарю также Чарон Вуд, моего издателя Джину Маунд и первых читателей Вэлери Геммел, Эдит Грэм, Стеллу Грэм, Стэна Николза и Тома Тэйлора, советы которых на протяжении создания книги были неоценимы.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

КНИГА ПЕРВАЯ, 352й год до Н.Э.

  
   Пелла, Македония, лето
  
   Золотоволосый ребенок сидел один, как обычно, и гадал, погибнет сегодня его отец или нет. На некотором расстоянии, за дворцовым садом, его нянька разговаривала с двумя стражами, которые охраняли его в дневное время. Солдаты, суровоглазые воины, не смотрели на него и нервно отстранялись, когда он появлялся рядом.
   Александр привык к такой реакции. В свои четыре года он уже понимал это.
   Он с грустью вспоминал события трехдневной давности, когда его отец, снарядившись на войну, подошел к нему в этом самом саду, в сияющем на солнце нагруднике. Доспех был так прекрасен, что Александр протянул руку, чтобы потрогать сверкающие железные пластины, обрамленные золотом, с шестью золотыми львами на груди. Но когда он потянулся к ним рукой, Филипп резко отстранился.
   - Не трогай меня, парень! - проворчал он.
   - Я не пораню тебя, Отец, - прошептал принц, глядя снизу вверх на обрамленное черной бородой лицо с ослепшим правым глазом, похожим на огромный опал под уродливым шрамом на лбу.
   - Я пришел попрощаться, - буркнул Филипп, - и сказать, чтобы ты был прилежным. Учи уроки как следует.
   - Ты победишь? - спросил ребенок.
   - Победа или смерть, парень, - ответил Царь, встав на колено, чтобы посмотреть сыну в лицо. Он, казалось, смягчился, хотя выражение его лица оставалось напряженным. - Есть на свете такие, кто не верит, что я одержу победу. Они помнят, что Ономарх взял верх во время последней нашей схватки. Но... - его голос понизился до шепота, - когда стрела вонзилась мне в глаз при осаде Метоны, они говорили, что я - не жилец. Когда я свалился с лихорадкой во Фракии, эти люди клялись, что сердце мое остановилось. Но я македонянин, Александр, и я так просто не умру.
   - Я не хочу, чтобы ты умирал. Я тебя люблю, - произнес ребенок.
   Лишь на мгновение лицо Филиппа смягчилось, рука его поднялась, словно бы для того, чтобы погладить сына по голове. Но мгновение миновало, и Царь поднялся на ноги. - Будь молодцом, - сказал он. - Я буду... думать о тебе.
   Звук детского смеха вернул Александра из воспоминаний в настоящее. Он слышал, как за садовыми стенами играли дворцовые ребятишки. Вздохнув, он пошел посмотреть, какую игру они затеяли в этот раз. Должно быть, то была Черепашья Охота или Прикосновение Гекаты. Иногда он наблюдал за ними из окна своей комнаты. Одного из ребят выбирали на роль Гекаты, богини смерти, и он должен был искать остальных, найти, где они спрятались, дотронуться и превратить в рабов. Игра продолжалась до тех пор, пока все ребята не будут найдены и превращены в рабов Смерти.
   Александр вздрогнул, несмотря на яркое солнце. Никто не звал его играть в такую игру. Он посмотрел на свои маленькие руки.
   Он не хотел, чтобы пес умер; он любил щенка. И он очень старался, всегда сосредотачиваясь на том, чтобы, когда гладит собаку, его сознание было спокойным. Но однажды игривый песик кинулся на него, сбив с ног. В этот миг рука Александра метнулась сама собой, легонько стукнув животное по шее. Внезапно пес упал, глаза его остекленели, лапы задергались. Он умер за считанные секунды, но, хуже того, он разложился в считанные минуты, и сад тут же наполнился смрадом.
   "Я не виноват", - хотел сказать мальчик. Но он знал, что это была его вина; знал, что на нем лежит проклятие.
   В кронах деревьев запели птицы, и Александр улыбнулся, глядя на них. Закрыв свои зеленые глаза, мальчик позволил их пению проникнуть в себя, заполнить свое сознание, смешавшись с его собственными мыслями. Тогда песни стали обретать одному ему понятные смыслы. Не слова, но чувства, страхи, маленький гнев. Птицы галдели, предупреждая друг друга.
   Александр посмотрел вверх и запел: - Мое дерево! Мое дерево! Убирайся! Убирайся! Мое дерево! Мое дерево! Лети прочь, не то убью!
   - Дети не должны петь об убийстве, - строго сказала ему няня, которая появилась поблизости, но держалась, как всегда, на некотором отдалении.
   - Об этом поют птицы, - возразил он.
   - Тебе надо внутрь, солнце слишком припекает.
   - Но ребята еще играют за стеной, - возразил он. - И мне нравится сидеть здесь.
   - Ты сделаешь, как тебе велят, юный принц! - бросила она. Глаза его сверкнули, и он почти слышал, как темный голос внутри него шепчет: "Причини ей боль! Даруй ей смерть!" Он тяжело сглотнул, силой воли подавляя накатившую волну гнева.
   - Уже иду, - мягко ответил он. Встав со скамьи, он подошел к няне, но та поспешно отошла, пропустив его вперед, и сопроводила его до покоев. Дождавшись, когда она уйдет, Александр выскользнул в коридор и пробежал к покоям матери, приоткрыв дверь и юркнув внутрь.
   Олимпиада была одна, и она улыбнулась, раскрывая ему объятия. Он подбежал и обнял ее, прижавшись лицом к ее теплой груди. Он знал, что не было никого на свете красивее, чем его мать, и отчаянно вцепился в нее.
   - Ты горяч, - сказала Олимпиада, откинув его золотые волосы и погладив лоб. Она наполнила кубок холодной водой и дала ему, наблюдая, как он жадно пьет.
   - Как прошли твои сегодняшние уроки? - спросила она.
   - Уроков не было, Матушка. Стагра заболел. Если бы у меня был пони, он бы умер?
   Он увидел боль в ее лице, перед тем как она обхватила его руками, поглаживая по спине. - Ты не демон, Александр. У тебя великий дар; ты будешь великим человеком.
   - Но пони умрет?
   - Думаю, может умереть, - предположила она. - Но когда ты станешь старше, то научишься управлять... Талантом. Потерпи.
   - Я не хочу никого и ничего убивать. Вчера ко мне на руку слетела птица. Она долго сидела у меня на руке, прежде чем улететь. И не умерла. Правда!
   - Когда твой отец вернется в Пеллу, мы все поедем к морю, и будем кататься на лодках. Тебе понравится. Мы будем плавать и наслаждаться прохладным ветром.
   - Он вернется? - спросил Александр. - Кто-то говорил, что он погибнет в битве с фокейцами. Говорят, что удача его иссякла, и боги покинули его.
   - Ш-ш! - прошептала мать. - Неразумно произносить вслух такие мысли. Филипп - великий воин, и у него есть Парменион.
   - Фокейцы одолели его прежде, два года назад, - сказал мальчик. - Две тысячи македонян тогда погибли. А теперь афиняне высадились на нашем побережье, и фракийцы обратились против нас.
   Она кивнула, тяжело вздохнув. - Ты слишком много всего слушаешь, Александр.
   - Я не хочу, чтобы он умер... хоть он и не любит меня.
   - Ты не должен так говорить! Никогда! - вскричала она, схватив его за плечи и с силой встряхнув. - Никогда! Он любит тебя. Ты его сын. Его наследник.
   - Мне больно, - прошептал он со слезами на глазах.
   - Прости, - сказала она, заключив его в объятия. - Так много всего, о чем я хочу тебе рассказать; многое объяснить тебе. Но ты еще слишком мал.
   - Я пойму, - заверил он ее.
   - Знаю. Поэтому и не могу тебе этого сказать.
   Они еще немного посидели в молчании, Александр согрелся и задремал у матери на руках. - Теперь я вижу их, - пробормотал он сонным голосом. - Вот равнина, покрытая лиловыми и желтыми цветами. И там Отец в своей золоченой броне. Он стоит рядом с серым скакуном, Ахеем. А вон там враги. О, Матушка, их тысячи. Я могу разглядеть их щиты. Смотри! Вот знак Спарты, а там Сова Афин, и... а этого знака я не знаю, но вижу также эмблемы Фер и Коринфа... так много. Как сможет Отец побить их всех?
   - Не знаю, - прошептала Олимпиада. - А что там происходит сейчас?
   - Начинается битва, - ответил ребенок.
  
   Крокусовое поле
  
   Филипп Македонский почесал шрам над ослепшим правым глазом и посмотрел на фокейские боевые порядки в полумиле впереди. На равнине собралось более двадцати тысяч пехоты, тысяча кавалеристов была расположена с тыла и с правого фланга от основной силы. Он перевел взор на македонские полки, на пятнадцать тысяч пехотинцев, собравшихся в центре, и трехтысячную кавалерию - слева и справа от центра.
   Всюду росли цветы, лиловые и желтые, белые и розовые, и в этот миг Царю показалось почти невероятным, что через несколько минут сотни - а может и тысячи - мужчин полягут здесь мертвыми, и их кровь впитается в землю. Он почувствовал, с некоторой опаской, что возможно это будет преступлением против богов красоты, когда все эти цветы окажутся втоптаны в пыль, на которой росли бледные травы Греческой Равнины. "Не будь глупцом", - сказал он себе. - "Ты избрал эту местность своим полем битвы". Местность была ровной и словно создана для кавалерии, а Филипп теперь командовал фессалийскими копейщиками, лучшими конными воинами во всей Греции.
   Два дня тому назад, молниеносно пересекшая реку Пеней по мелководью армия Македонии застала врасплох защитников портового города Пагасы. Город был взят за три часа. На рассвете занявшие бастионы македоняне увидели флот афинских боевых трирем, тайком пересекающий залив. Но поскольку Пагаса была взята, триремам некуда было причалить, и воины, которые плыли на них, не могли добраться до неприятеля. Ближайшая подходящая для высадки береговая линия была отсюда в одном дне морского пути и в четырех днях - сухопутного, так что ко времени, когда афинские солдаты высадятся, сражение уже будет кончено.
   Теперь, с защищенным от афинской атаки тылом, Филипп чувствовал себя более уверенно перед предстоящей битвой. На этот раз Ономарху некуда было спрятать свои гигантские катапульты; не было высоких, поросших лесом гор, из-за которых он мог бы посылать смерть с небес. Нет, в этой битве сойдутся мужчина с мужчиной, армия с армией. Филипп до сих пор с болезненным ужасом вспоминал огромные глыбы, дождем сыпавшиеся на македонян, до сих пор слышал он вопли раздавленных и умирающих воинов.
   Но сегодня всё будет иначе. Сегодня шансы будут примерно равны.
   А еще у него есть Парменион...
   Повернувшись влево, Филипп высмотрел спартанца, который гарцевал верхом вдоль фланга, переговариваясь с всадниками, подбадривая молодых и воодушевляя ветеранов.
   На миг гнев коснулся Филиппа. Спартанец прибыл в Македонию семь лет тому назад, когда народ был окружен врагами со всех сторон. В ту пору его стратегические навыки были спасением, и он подготовил новобранческую армию Филиппа, превратив их из крестьян в самую устрашающую боевую силу в цивилизованном мире.
   "Я любил тебя тогда", - подумал Филипп, вспоминая бурные дни побед над иллирийцами на западе и пеонийцами на севере. Город за городом сдавался на милость Македонии, когда ее сила росла. Но эти победы всегда принадлежали Пармениону, стратегу, человеку, военный гений которого приносил успех вот уже четверть века в разных войнах в Фивах, Фригии, Каппадокии и Египте.
   Филипп прикрыл от солнца здоровый глаз и повернулся, чтобы осмотреть фокейский центр, где должен был стоять Ономарх со своими телохранителями. Но дистанция была слишком велика, солнце отражалось от множества нагрудников, щитов и шлемов, не позволяя различить врага.
   - Чего бы я только не отдал за то, чтобы твоя шея оказалась под моим клинком, - прошептал он.
   - Ты что-то сказал, господин? - спросил Аттал, первый телохранитель Царя. Филипп повернулся к находившемуся рядом человеку с холодным взором.
   - Да, но лишь самому себе. Час настал. Командуй наступление!
   Филипп подошел к гнедому жеребцу, взялся за гриву и забрался на спину животного. Жеребец заржал и вздыбился, но могучие ноги Филиппа плотно обхватили его у самого живота.
   - Тихо! - сказал Царь успокаивающим голосом. Молодой солдат подбежал с железным шлемом Филиппа в руках. Шлем был начищен до серебряного блеска, и Царь взял его в руки и посмотрел на выгравированное изображение головы богини Афины, украшавшей его лобовую часть. "Будь сегодня на моей стороне, госпожа", - произнес он, водружая шлем на голову. Другой оруженосец подал Филиппу его круглый щит, и Царь продел левую руку через кожаные ремни, затянув их на предплечье.
   Первые четыре полка, одиннадцать тысяч человек, начали медленно продвигаться в сторону неприятеля.
   Филипп посмотрел налево, где ждал Парменион с двумя тысячами всадников и еще двумя резервными полками пехотинцев. Спартанец махнул Царю рукой и обратил свой взор на поле боя.
   Теперь сердце Филиппа застучало будто молот. Он еще чувствовал горечь поражения после последней встречи с Ономархом. День был таким же, как сейчас, - ярким, солнечным, безоблачным - и македоняне шли маршем на врага. Но тогда на противоположной стороне высились горы, и они скрывали за собой громадные осадные орудия, которые швыряли в македонян гигантские глыбы, разбивая их построения, ломая кости и губя жизни. Затем напала конница неприятеля, и македоняне бежали с поля.
   Филипп будет долго помнить этот день. На протяжении шести лет он слыл непобедимым, победа за победой, как было предначертано богами. И вот один страшный час всё переменил. Македонская дисциплина дала себя знать, и к вечеру их армия перестроилась для отхода с боем. Однако впервые в жизни Филипп потерпел поражение.
   Что было досаднее поражения, так это отсутствие Пармениона в той битве. Он был отослан с малым войском на северо-запад, подавлять восстание в Иллирии.
   Шесть лет Царь был вынужден делить победы со своим главным военачальником, а вот бремя единственного поражения досталось ему одному.
   Теперь Филипп тряхнул головой, отгоняя воспоминания. - Выставить критских лучников, - крикнул он Атталу. Царский первый воин повернул коня и проскакал к пяти сотням ожидавших приказа лучников. Облаченные в легкие кожаные нагрудники, критяне пустились бегом, чтобы выстроиться за наступающими полками.
   В двухстах шагах правее от Филиппа второй военачальник, Антипатр, стоял с тысячей конников. Филипп тронул поводья жеребца и поскакал туда, заняв позицию рядом с ним в первом ряду. Всадники, по большей части знатные македоняне, приветствовали Царя по прибытии, и он ответил им мановением руки.
   Обнажив меч, он отправил кавалерию шагом вперед, поворачивать на правый фланг наступающей македонской пехоты.
   - Они идут! - прокричал Антипатр, указывая на фокейскую конницу. Всадники неприятеля с выставленными вперед копьями мчались на них.
   - За Македонию! - возгласил Филипп, пуская коня в галоп, и все его страхи улетучились, когда македонцы загрохотали доспехами над равниной.
  

***

   Парменион с прищуром осматривал поле боя своими пронзительно-синими глазами. Он видел, как Филипп и его конный отряд скакали справа, становясь вровень с продвигающейся македонской пехотой, которая сомкнула щиты и подняла восьмифутовые сариссы, устремив их железные острия на вражеские ряды, а лучники за ними посылали тучу за тучей стрел в небо, чтобы те дождем обрушивались на центр фокейского войска.
   Всё шло по плану, но спартанец был неспокоен.
   Царь был главнокомандующим всего Македонского войска, но Филипп всегда рвался в бой во главе своих людей, рискуя умереть рядом с ними, в первом ряду. Храбрость его была и даром и проклятием, считал Парменион. С Царем во главе македоняне сражались отважнее, но если Филипп падет, паника разнесется по рядам быстрее, чем летнее пламя по сухой траве.
   Как всегда, пока Филипп находится в гуще битвы, Парменион взял на себя заботы о стратегическом ходе сражения, выискивая слабые стороны, быстрые перемены в военной удаче.
   За ним ждали приказаний фессалийские всадники, а перед ним безмолвно стоял Пятый Полк пехоты и наблюдал за ходом сражения. Парменион снял шлем с белым гребнем, провел пальцами по мокрым от пота, коротко остриженным волосам. Лишь одна мысль занимала его ум:
   "Что замышляют фокейцы?"
   Ономарх не был заурядным полководцем. За последние два года, приняв командование над войсками Фокиды, он провел армию по центральной Греции с выдающимся мастерством, заняв ключевые города региона и осадив Беотийский форпост - Орхомен. Он был волевым и чутким лидером, внушал уважение своим подчиненным. Но, что было важнее для Пармениона, обычно его стратегия неизменно основывалась на атаке. Здесь же его полки встали в оборонительную позицию, и только конница помчалась вперед.
   Что-то здесь было не так. Парменион это чувствовал. Прикрыв глаза от солнца, он снова осмотрел поле боя. Здесь Крокусовое поле было практически ровным, за исключением ряда низких холмов далеко справа и маленькой рощи в полумиле слева. С тыла никакая опасность им не грозит, так как Пагаса взята. Так в чем же, спрашивал он себя, заключается план фокейцев?
   Размышления Пармениона были прерваны македонским боевым кличем, и полки пустились бегом, метя сияющими сариссами в фокейские ряды. Вот крики раненых и умирающих слабо послышались за громыханием столкнувшихся щитов. Парменион повернулся к стоявшему рядом всаднику, красивому юноше в шлеме с красным гребнем.
   - Никанор, возьми пять сотен и скачи к роще. Остановись за два полета стрелы от деревьев и вышли разведчиков. Если в зарослях чисто, обернись и жди знака от меня. Если же нет, то отрежь любой находящийся там отряд от соединения с Ономархом. Ты понял?
   - Да, господин, - ответил Никанор и отсалютовал командиру. Парменион наблюдал, как пятьсот всадников выдвигаются к зарослям, затем обернулся к холмам.
   Македонское построение легко было предугадать - пехота в центре, кавалерия с правого и левого крыла. Ономарх должен был знать это.
   Пехотинцы уже сшиблись друг с другом - македоняне в тесных фалангах по шестнадцать шеренг, в каждой шеренге - по сто пятьдесят сплоченных щитов. Первый Полк - Царская Гвардия под началом Феопарла врезалась в фокейские ряды.
   - Не слишком далеко! - прошептал Парменион. - Сплотить строй и ждать подкрепления!
   Важно было, чтобы все четыре полка были в плотной сцепке; разделившись, они будут сметены численно превосходящим неприятелем. Но спартанец успокоился, видя, что Царская Гвардия стойко держится на левом фланге, а справа подалась вперед, поставив фалангу вполоборота и тесня фокейцев. Второй Полк почти объединился с ними. Парменион переключил внимание на Третий Полк. Тот столкнулся с большим сопротивлением, застрял на месте, а передний ряд, увязший в бою, начал подаваться назад.
   - Коений! - вскричал Парменион. Широкоплечий воин в центре резервного полка приветствовал командира. - Помочь Третьему, - приказал полководец.
   Пятый Полк, насчитывавший две с половиной тысячи, начал движение. Воины не бежали, а держали строй, медленно пересекая поле. "Славный парень", - подумал Парменион. Когда все чувства обострены страхом и возбуждением, командирам свойственно бросать свое подразделение в атаку раньше времени, или приказать бегом добраться до поля битвы. Коений был уравновешенным офицером, хладнокровным даже в горячие минуты. Он знал, что его тяжеловооруженным людям понадобятся все их силы, когда начнется схватка - а никак не раньше.
   Внезапно, на левом фланге, македонский строй дрогнул и сломался. Парменион выругался, увидев, как вражеский полк подался вперед от центра, плотно сдвинув щиты. Ему не надо было видеть эмблемы на щитах, чтобы знать, откуда они явились: это были спартанцы, превосходные бойцы, которых страшился весь мир. Третий Полк не устоял перед их натиском, и спартанцы двинулись дальше, чтобы окружить Гвардию.
   Но тут подоспел Коений и его Пятый Полк. Сариссы грозно опустились, и фаланга пошла в атаку. Оказавшись в меньшинстве, спартанцы отступили назад, и македоняне восстановили боевой порядок. Поняв, что опасность миновала, Парменион пустил своего черного жеребца направо, и фессалийские конники поскакали за ним.
   Царь и его приближенные оказались завязаны в смертельном бою с фокейской конницей, но Парменион видел, что македоняне постепенно отбрасывали неприятеля назад. Слева он увидел, как Никанор и его пятьсот всадников подъехали к роще, и как разведчики направились в заросли.
   Подозвав ближайшего кавалериста по правую руку от себя, Парменион отправил его к Никанору со свежими распоряжениями, на случай если роща окажется чистой, затем переключил внимание на холмы.
   Если Ономарх планировал какую-то внезапную хитрость, то она должна была исходить именно оттуда. Посмотрев в центр, он увидел, что Коений и Пятый Полк блокировали наступление спартанцев и теперь пробивались к Феопарлу и его гвардейцам. Третий Полк соединился с Четвертым и вновь врезался в ряды фокейцев.
   Теперь у Пармениона было две возможности. Он мог броситься галопом на помощь Царю, или ударить со своим отрядом на левый фланг неприятеля. Подгоняя коня пятками, он устремился дальше по правому флангу. Из битвы отделился один всадник и поскакал к Пармениону; у воина было несколько глубоких ран на руках, а на правой щеке зиял глубокий порез.
   - Царь приказывает тебе спешить на помощь правому флангу. Враг почти разбит.
   Спартанец кивнул и обернулся к Берину, орлинолицему принцу фессалийцев. - Возьми пятьсот всадников и выдвигайся вправо, чтоб соединиться с Филиппом.
   Берин кивнул, передал его приказания и - с окружившими его веером телохранителями - поскакал через поле битвы. Раненый гонец подъехал к Пармениону ближе. - Но Царь приказывал отправить все резервы в бой, - прошептал он.
   - Ты всё сделал хорошо, юноша, - сказал Парменион. - Теперь скачи в лагерь и дай целителю осмотреть свои раны. Они, может, и неглубокие, но ты теряешь чертовски много крови.
   - Но, господин...
   - Делай, как сказано, - сказал Парменион и отвернулся от него. Когда гонец ускакал, второй фессалийский командир подъехал к главному военачальнику. - Что мы будем делать, господин? - спросил он.
   - Мы будем ждать, - ответил Парменион.
  

***

   Филипп Македонский, с окровавленным мечом, повернул лошадь и рискнул бросить взгляд на тылы. Берин с пятью сотнями фессалийцев сделал крюк вправо и ударил по флангу фокейской конницы, но Парменион всё еще чего-то ждал. Филипп процедил сквозь зубы проклятье. Фокейский всадник пробился через первые ряды македонян и бросился на него с копьем. Филипп отклонился влево, и железное острие пронеслось правее, вонзившись в бок его жеребца. Конь всхрапнул от боли, но, даже припав к его спине, Филипп сумел выхватить меч и обратным взмахом попал фокейцу под завязки круглого шлема, перерезав ему горло. Ошалев от боли, жеребец Филиппа снова вскинулся на дыбы, затем рухнул. Царь выбрался из-под крупа животного, но дергающееся копыто попало ему в бедро, сбив с ног.
   Увидев, что Царь упал, фокейцы ринулись в конную контратаку. Филипп вскочил на ноги, отбросил щит и побежал на первого всадника. Копье противника выдвинулось, метя в нагрудник Царя. Филипп увернулся, скинул всадника с коня и дважды пронзил его мечом в живот и в шею. Оставив умирающего, он подбежал к коню, взялся за уздечку и запрыгнул ему на спину. Но он уже был окружен фокейцами.
   Копье оставило длинный порез на правом бедре Филиппа, лезвие меча отскочило от его бронзового наруча, порезав левое предплечье. Царь отбил меч противника и погрузил свой клинок тому под ребра.
   Берин, Аттал и еще несколько всадников атаковали фокейцев, оттесняя их от Царя.
   Вражеская кавалерия была разделена, македоняне продвигались вперед, окружая пехоту неприятеля. В отдалении Филипп увидел своего врага, Ономарха, который стоял в центре своих пехотинцев и подбадривал их. - Ко мне! - вскричал Филипп, перекрывая голосом звон мечей. Македоняне собрались вокруг него, и Царь пустил коня бегом, врубаясь в переднюю стену щитов.
   Фокейский строй почти сломался, но Ономарх приказал второму полку блокировать атаку, и Филипп был оттеснен назад. Копье пронзило его коня в самое сердце. Животное пало, но Филипп снова выбрался.
   - Где же ты, Парменион? - прорычал он.
  

***

   Спартанский генерал чувствовал беспокойство людей за своей спиной. Как и все воины, они знали, что успех в битве меняется в зависимости от момента. И этот миг был на подходе. Если кавалерия Филиппа будет отражена, то Ономарх использует численное преимущество своей пехоты, чтобы разъединить македонян по центру и вырвать победу.
   Парменион глянул влево. Спрятанный отряд пехотинцев выступил из леса, но Никанор и пятьсот его всадников задержали их. Отсюда невозможно было определить число солдат, которых пытался сдержать Никанор со своим отрядом, и спартанец отрядил дополнительно двести всадников ему на выручку.
   - Смотрите! - закричал один из фессалийцев, указывая на цепь холмов справа.
   На холмах показалось несколько сотен конников. Теперь Филипп и его конница гетайров оказались между молотом и наковальней.
   Фокейцы атаковали...
   Парменион воздел руку вверх. - Вперед, за Македонию! - вскричал он. Выхватив меч, спартанец пустил коня в галоп, устремляясь на фокейский фланг. Восемьсот фессалийцев за его спиной обнажили свои кривые кавалерийские сабли и с боевым кличем последовали за ним.
   Два войска сшиблись у холмов над основной массой воинов, бившихся за центр поля.
   Ономарх, видя, что его конница перехвачена, прокричал новые приказы своим людям, доблестно пытавшимся сплотить стену щитов вокруг него. Но теперь македоняне напирали с трех сторон: Феопарл и Гвардия с фронта; Коений и Пятый полк теснили спартанцев на левом фланге; и еще был Царь, прорубавший и прорезавший себе кровавый коридор справа.
   Тела лежали всюду, втоптанные в землю тяжеловооруженными фалангами, и теперь ни одного цветка не было видно на перепаханном поле битвы.
   Но Филипп уже давно забыл о красоте цветов. Оседлав третьего коня, он прорубил себе путь среди фокейских щитов, вонзил меч в лицо воина, увидел, как тот исчез под копытами македонской конницы. Ономарх был близко, и фокейский лидер метнул дротик, пролетевший у Филиппа над головой.
   И вот фокейцы, осознав, что поражение неизбежно, дрогнули и обратились в бегство по всем направлениям. Ономарх - с разрушенными мечтами о триумфе - бросил меч и стал ждать смерти. Феопарл и Гвардия прорубились сквозь последнюю линию защиты и, едва Ономарх повернулся, чтобы встретить атакующих, сарисса пронзила его кожаную юбку, сломав бедренную кость и разорвав большую артерию в паху.
   Видя, что фокейский правитель погиб, а его войско в панике беспорядочно разбегается, отряды наемников и контингенты из Афин, Коринфа и Спарты начали с боем отступать с Крокусового поля.
   Филипп спешился перед мертвым врагом, срубил голову Ономарха с плеч и насадил окровавленную шею на острие сариссы, которую держал так, чтобы видели все.
   Сражение завершилось, победа принадлежала Филиппу. Огромная усталость свалилась на Царя. Его кости ныли, рука, державшая меч, горела огнем. Уронив сариссу, он стянул шлем с головы и сел на землю, озирая поле битвы. Сотни людей и множество лошадей лежали мертвыми, и их число по-прежнему увеличивалось, пока македонская кавалерия преследовала убегавших фокейцев. Парменион подъехал к сидящему Филиппу. Спешился, поклонился Царю.
   - Великая победа, государь, - произнес он приветливо.
   - Да, - согласился Филипп, и его единственный зрячий глаз пристально посмотрел спартанцу в лицо. - Почему ты не явился, когда я посылал за тобой?
   Другие мужи - Аттал, Берин, Никанор и несколько офицеров - находились поблизости и смотрели на спартанца, ожидая, что он ответит.
   - Ты приказал мне наблюдать за ходом сражения, государь. Я подозревал, что Ономарх где-то припрятал резерв - так оно и вышло.
   - Проклятье! - зарычал Филипп, вскочив на ноги. - Когда Царь отдает приказ, ему надо повиноваться! Этот простой факт тебе понятен?
   - Это я и делаю, - ответил спартанец, и его светлые глаза сверкнули.
   - Государь, - вставил Никанор, - приди Парменион к тебе на подмогу раньше - ты попал бы в ловушку.
   - Молчать! - прогремел Филипп. И вновь обратился к Пармениону. - Мне на службе не нужен человек, не выполняющий мои приказы.
   - Эту задачу легко решить, государь, - холодно произнес Парменион. Отвесив поклон, он взял коня под уздцы и зашагал прочь, покидая поле.
  

***

   Гнев Филиппа не угасал весь долгий вечер. Его раны, даром что легкие, сильно болели, а настроение было хуже некуда. Он понимал, что был несправедлив к Пармениону, но это странным образом лишь подстегивало его раздражительность. Этот муж всегда оказывался прав, все время был таким правильным. Раны Царя были перевязаны смоченными в кипяченом вине бинтами и, несмотря на протесты лысого хирурга Берния, Филипп лично наблюдал за отправкой тяжелораненых македонян в палаты врачевания за Пагасой, и лишь затем отправился восстанавливать силы в захваченный дворец в центре опустошенного города. Отсюда он наблюдал за казнью шестисот пленных фокейцев, захваченных кавалерией. Убийства подняли ему настроение. Ономарх был сильным противником, вокруг которого сплачивались все те, кто боялся Македонии. Без него все пути в центральную Грецию теперь были открыты.
   На закате Филипп вошел в андрон, просторное помещение с девятью ложами. Стены были покрыты фресками фиванского художника, Натилия; в основном это были сцены охоты, всадники, преследующие нескольких львов, но Филипп был очарован мастерством и яркими красками, использованными здесь. Художник был, скорее всего, человеком сведущим в охоте. Лошади у него вышли настоящими, львы - поджарыми и опасными, а лица охотников выражали одновременно отвагу и страх. Филипп решил послать за автором, когда закончится эта военная кампания. Такие сцены будут превосходно смотреться во дворце в Пелле.
   Один за другим к Филиппу являлись офицеры с докладами о потерях за сегодняшний день. Феопарл, командир Гвардии, потерял сто десять человек убитыми и семьдесят ранеными. Антипатр доложил о восьмидесяти четырех погибших гетайрах в кавалерии. Всего у македонян было убито триста семь воинов, двести двадцать семь было ранено.
   Фокейцы были практически уничтожены. Две тысячи были зарублены на поле боя, да еще не меньше тысячи их воинов утонуло, когда они бросались с берега в тщетной попытке вплавь добраться до афинских трирем.
   Последние новости порадовали и удовлетворили Филиппа. Расправив могучие плечи на устланном шелком ложе, он осушил пятый кубок вина и почувствовал, что жажда начинает улетучиваться. Глядя на военачальников, он усмехнулся. - Славный день, друзья мои, - молвил он, приподнявшись и наполняя свой кубок из золотого кувшина. Однако общее настроение было мрачным, и никто не присоединился к его тосту. - Да что с вами всеми такое? Разве так празднуют победу?
   Встал Феопарл, неуклюже поклонился. Он был плотным мужчиной с черной бородой и карими глазами. - Если позволишь, государь, - произнес он глубоким голосом, с грохотом северных гор, - я бы хотел вернуться к своим людям.
   - Конечно, - ответил Филипп. Следующим встал Никанор, затем Коений и Антипатр. Всего через несколько минут с ним остался только Аттал.
   - Да что с ними творится, во имя Гекаты? - спросил Царь, расчесывая ослепший глаз.
   Аттал прочистил горло и выпил вина перед тем, как ответить, затем его холодные глаза встретились взглядом с Филиппом. - Они хотят увидеться с Парменионом прежде, чем он покинет Пагасу, - сказал Аттал.
   Филипп отставил кубок и откинулся на застланное ложе. - Я был слишком суров, - промолвил он.
   - Вовсе нет, государь, - возразил Аттал. - Ты дал приказ, и он не был выполнен. Теперь ты можешь дать другой приказ.
   Филипп посмотрел на своего главного телохранителя и вздохнул. - Эх, Аттал, - мягко сказал он, - наемным убийцей был, им и остался, да? Ты считаешь, что мне стоит опасаться человека, который оберегал Македонию все эти годы?
   Аттал улыбнулся, показывая выпирающие передние зубы. - Тебе решать, Филипп, - прошептал он. Царь по-прежнему не отрывал взгляда от телохранителя, вспоминая их первую встречу в Фивах девятнадцать лет тому назад, когда Аттал был нанят дядей Филиппа, Царем Птолемеем. Убийца - по одному ему известным причинам - сохранил тогда Филиппу жизнь и преданно служил ему с тех пор. Но был он человеком холодным, не имеющим друзей.
   - Я никогда не велю убить Пармениона, - сказал Филипп. - Иди и пригласи его ко мне.
   - Думаешь, он придет?
   Филипп пожал плечами. - Все равно пригласи.
   Аттал встал и поклонился, оставив Филиппа наедине с кувшином вина. Царь подошел к окну. Отсюда он все еще мог видеть двенадцать афинских трирем, стоящих на якоре в заливе, лунный свет отражался на их отшлифованных бортах. Красивые, безупречно сработанные суда, были в то же время смертоносны в бою, с тремя рядами весел, способные двигаться со скоростью галопирующих лошадей, так, чтобы бронзовые тараны на носах могли разнести древесину более мелких кораблей в щепки.
   "Однажды, - подумал Филипп, - у меня тоже будет флот, чтобы напасть на них".
   Его ослепший глаз начал болезненно дергаться, и он отвернулся от окна, налил себе очередной кубок вина. Устроившись на кушетке, он стал медленно пить, ожидая своего Первого Стратега.
   - Это зависть или что-то еще, Парменион? - вопрошал он вслух. - Раньше я любил тебя. Но тогда я был моложе, а ты был как Бог Войны - неуязвимый и непобедимый. А сейчас? - Тут он услышал приближающиеся шаги и встал, выйдя в центр покоев.
   Парменион вошел в сопровождении Аттала. Филипп подошел к убийце, положил руку ему на плечо. - Оставь нас, друг мой, - произнес он вкрадчиво.
   - Как пожелаешь, государь, - ответил Аттал, сверкнув глазами.
   Едва закрылась дверь, Филипп обернулся. Парменион стоял прямо, без доспехов, голубая туника облегала его поджарую фигуру, серый дорожный плащ спускался с плеч. Филипп всматривался в голубые глаза высокого спартанца.
   - Как же тебе удается так молодо выглядеть, Парменион? Тебе ни за что не дашь больше тридцати, а тебе ведь... пятьдесят?
   - Сорок восемь, государь.
   - Ты питаешься по какому-то особому рациону?
   - Ты хотел видеть меня, государь?
   - Ты зол на меня, да? - сказал Царь, натянуто улыбаясь. - Что ж, я могу это понять. Выпей со мной немного вина. Давай же. - Какое-то время казалось, что спартанец откажется, но он взял кувшин и наполнил кубок. - А теперь сядь и поговори со мной.
   - Что ты хочешь от меня услышать, государь? Ты дал мне два приказа. Чтобы выполнить один, мне так или иначе пришлось бы нарушить другой. Когда ты сражаешься, командовать войсками остаюсь я. Ты ясно дал это понять. "Действуй по обстановке", так ты сказал. Что тебе нужно от меня, Филипп? До Пеллы путь неблизкий.
   - Я не хотел бы лишиться твоей дружбы, - сказал Филипп, - но ты усложняешь мое положение. Я говорил в запале. Это удовлетворит твою спартанскую гордость?
   Парменион вздохнул, напряженность на его лице сошла. - Ты никогда не потеряешь моей дружбы, Филипп. Но что-то встало между нами за эти последние два года. Чем я тебя так задел?
   Царь почесал черную бороду. - Сколько побед одержано мной? - спросил он.
   - Не понимаю. Все они твои.
   Филипп кивнул. - Но в Спарте люди говорят всем, кто готов слушать, что это именно спартанский перебежчик - тот человек, который ведет Македонию к славе. А в Афинах говорят "Где был бы Филипп, не будь с ним Пармениона?" Так где бы я был?
   - Понимаю, - произнес Парменион, встретившись с Царем взглядами. - Но я ничего не могу поделать с этим, Филипп. Четыре года назад твой конь победил в Олимпийских Играх. Не ты оседлал его, но это всё равно был твой конь - и слава была твоя. А я - стратег, в этом мое призвание и вся моя жизнь. Ты царь - царь-завоеватель. Военный Царь. Воины бьются храбрее, потому что ты стоишь с ними рядом. Они тебя обожают. Кто скажет, сколько битв оказалось бы проиграно без тебя?
   - Но единственная битва, в которой командовал я один, была проиграна, - заметил Филипп.
   - И так бы оказалось даже если бы я был там, - заверил его Парменион. - Твои пеонийские лазутчики были слишком самоуверенны; они не обшарили горы, как следовало бы. Но ведь есть что-то еще, не так ли?
   Царь снова посмотрел в окно на далекие триремы. Он долго молчал, но наконец заговорил.
   - Мой сын привязан к тебе, - сказал он, понизив голос. - Няня говорит, что во сне, когда его мучают кошмары, он произносит твое имя. После этого всё проходит. Говорят, что ты можешь обнять его, не чувствуя боли. Это правда?
   - Да, - прошептал спартанец.
   - Ребенок одержим, Парменион. Либо это так, либо он сам - демон. Я не могу к нему прикоснуться - я пробовал; это как прижимать к коже раскаленные угли. Откуда у тебя эта способность безболезненно прикасаться к нему?
   - Не знаю.
   Царь хрипло рассмеялся, затем обернулся лицом к своему военачальнику. - Все мои битвы - ради него. Я хотел построить царство, которым он бы мог гордиться. Я хотел... хотел столь многого. Помнишь, как мы отправились на Самофракию? Да? Тогда я любил Олимпиаду больше жизни. Теперь же мы с ней не можем сидеть в одной комнате и двадцати ударов сердца без злого слова. А посмотри на меня. Когда мы встретились, мне было пятнадцать, а ты был взрослым воином, тебе было... двадцать девять? Теперь у меня седина в бороде. Мое лицо покрыто шрамами, мой глаз - это наполненный гноем сгусток непрекращающейся боли. И ради чего, Парменион?
   - Ты сделал Македонию могучей державой, Филипп, - сказал Парменион, вставая. - И все твои мечты почти достигнуты. Чего желать более?
   - Я желаю сына, которого мог бы держать на руках. Сына, которого я мог бы обучать верховой езде, не боясь, что лошадь запнется и издохнет, разложившись у меня на глазах. Я ничего не помню о той ночи на Самофракии, когда зачал его. Иногда я думаю, что он и вовсе не мой сын.
   Парменион побледнел, но Филипп не смотрел в его сторону.
   - Конечно же он твой сын, - сказал Парменион, пряча страх в своем голосе. - Кто еще может быть его отцом?
   - Некий демон, посланный из Аида. Скоро я снова женюсь; однажды у меня появится наследник. Знаешь, когда Александр родился, мне сказали, что первым его криком был рык, как у дикого зверя. Повитуха чуть не уронила его. Они говорили также, что когда он впервые открыл глаза, зрачки были узкими, как у египетских кошек. Не знаю, правда ли это. Всё, что я знаю, это что люблю мальчишку... но не могу к нему даже прикоснуться. Однако хватит об этом! Мы все еще друзья?
   - Я навсегда твой друг, Филипп. Клянусь.
   - Тогда давай напьемся и поговорим о лучших днях, - велел Царь.
  

***

   За дверью Аттал чувствовал в себе возрастающий гнев. Он тихо прошел по освещенному факелами коридору, вышел в ночь, но холодный бриз только раздувал пламя его ненависти.
   Почему Филипп не мог понять, какую опасность представляет собой Спартанец? Аттал прокашлялся и сплюнул, но во рту по-прежнему оставался привкус желчи.
   Парменион. Всегда Парменион. Офицеры его боготворят, солдатам он внушает благоговение. Разве ты не видишь, что происходит, Филипп? Ты проигрываешь царство этому чужеродному наемнику. Аттал задержался в тени большого храма и обернулся. Я могу подождать здесь, подумал он, и его пальцы обхватили рукоять кинжала. Я могу выступить за ним, вонзить кинжал в спину, рассечь ее, вырезать ему сердце.
   Но если Филипп узнает... будь терпелив, успокоил он себя. Надменный сукин сын сам станет причиной своего падения, ведомый обманчивыми представлениями о верности и чести. Честность не нужна ни одному Царю. О, они все твердят о ней! "Дайте мне честного человека, - говорят они. - Нам не нужны пресмыкающиеся прислужники". Дерьмо собачье! Всё, что им нужно, это повиновение и исполнительность. Нет, Пармениону недолго осталось.
   И когда придет тот благословенный день, когда он впадет в немилость, взор Филиппа обратится именно к Атталу, первому, кто сможет убрать презренного спартанца и затем заменить его на посту Первого Военачальника Македонии.
   Стратег! Что сложного в том, чтобы победить в сражении? Ударь по противнику с силой бури, сломи центр и убей вражеского царя или военачальника. Но Парменион одурачивал их всех, заставляя поверить, что в этом заключается какая-то чудесная загадка. А почему? Да потому что он трус, ищущий повода держаться подальше от самой битвы, остерегающийся получить какой-либо ущерб. И никто из них не видит этого. Слепые глупцы!
   Аттал обнажил кинжал, наслаждаясь серебряным блеском в лунном свете на лезвии.
   - Однажды, - прошептал он, - эта штука убьет тебя, Спартанец.
  
   Храм в Малой Азии, лето
  
   Дерая была истощена, почти на грани обморока, когда последний страждущий был внесен в Лечебный Покой. Двое мужчин положили ребенка на ложе алтаря и отошли, почтительно не поднимая глаз на лицо слепой Целительницы. Дерая сделала глубокий вдох, успокаивая саму себя, затем возложила ладони ребенку на лоб, и ее дух проник в кровеносную систему девочки, протекая по ней, чувствуя слабое и сбивчивое биение сердца. Повреждение было в основании спины - позвонки были сломаны, нервные окончания разрушены, мускулы ослабли.
   С бесконечной осторожностью Дерая восстановила кость, рассасывая воспаления, уравнивая давление на поврежденные нервные окончания, заставляя кровь течь по восстановленным сосудам.
   Вернувшись в свое тело, жрица вздохнула и покачнулась. Немедленно к ней на помощь подбежал мужчина, поглаживая ладонью ее руку.
   - Оставь меня! - прошептала она, оттолкнув его.
   - Прости, госпожа, - пролепетал он. Она махнула рукой и улыбнулась ему.
   - Прости меня, Лаэрт. Я устала.
   - Как ты узнала мое имя? - спросил мужчина приглушенным голосом. На это Дерая рассмеялась.
   - Я исцеляю слепых, и никто не спрашивает, откуда у меня Дар. Хромые начинают ходить, а люди говорят "Ну конечно, она ведь Целительница." Но стоит лишь показать, что знаешь непроизнесенное имя, как тут же начинается. Ты дотронулся до меня, Лаэрт. И прикосновением передал мне все свои секреты. Но не страшись, ты хороший человек. Твою дочь лягнула лошадь, да?
   - Да, госпожа.
   - Удар повредил кости ее спины. Я сняла боль, а завтра, когда восстановлю силы, буду ее исцелять. Ты можешь остаться на вечер здесь. Мои слуги принесут тебе поесть.
   - Спасибо, - сказал он. - У меня есть деньги... - Жестом призвав его к молчанию, Дерая ушла твердым шагом. Две служанки открыли ей створки дверей зала, а третья повела ее за руку по коридору в ее покои.
   Войдя к себе, Дерая выпила прохладной воды и легла на узкую, набитую соломой постель. Так много больных, так много раненых... каждый день толпа страждущих у Храма росла. Порою вспыхивали потасовки, и многие из тех, кто добрался до нее, были вынуждены кулаками проложить себе дорогу к алтарному залу. Неоднократно за последние два года Дерая пыталась прекратить свою практику. Но, несмотря на все свои сверхъестественные силы, она не могла одолеть человеческую природу. Люди у стен Храма нуждались в том, что могла дать им только она. Кроме того, там, где есть нужда, для кого-то найдется и выгода. Теперь греческий наемник по имени Паллас стал лагерем у Храма с тридцатью воинами. Он организовал очереди, продавая пропускные знаки страждущим, тем самым внеся некий порядок в этот хаос.
   Будучи не в силах воспрепятствовать ему совсем, Дерая договорилась, что он будет пропускать к ней по пять бедняков в день, помимо десяти более богатых посетителей с купленными у него пропусками. В первый же день он попытался обмануть ее, и тогда она отказалась осматривать всех. Теперь система работала. Паллас нанял слуг, поваров, садовников, чтобы обслуживать Дераю. Но и это раздражало ее, ибо она понимала, что он всего лишь заботится о том, чтобы целительница больше своего времени уделяла больным, принося ему тем самым доход, а не была бы занята бессмысленными хлопотами по садоводству, которое ей нравилось, по уборке или готовке. И все же, несмотря на корыстные мотивы, это означало, что больше страждущих получали исцеление. "Так что же, я должна благодарить его за это?" - спрашивала она себя. "Нет. Корысть побудила его на это, золото - вот вся его добродетель".
   Она прогнала прочь все мысли о нем. Закрыв слепые глаза, Дерая покинула свое тело. Вот в чем истинная свобода, в этом полете Духа; было даже некое наслаждение в этом неуловимом беспечном счастье. Пока ее тело отдыхало, Дерая перелетела Залив Термаикос, высоко над напоминавшими трезубец землями Халкидии, через Пирейские горы в Фессалию, куда звала ее любовь юности.
   Так давно это было, подумалось ей вдруг. Тридцать лет прошло с той поры, как они возлегли вместе в летнем доме Ксенофонта, растворившись в буйстве своей юной страсти.
   Она отыскала его в захваченном городе Пагасе, когда он выходил из дворца. Походка его была нетвердой, и она поняла, что он недавно выпил. Но, кроме того, она почувствовала печаль, поселившуюся у него внутри. Когда-то Дерая верила, что они всю жизнь будут вместе, соединенные вечной любовью, связанные желаниями не одной только плоти. Не одной только...?
   Она вспомнила его нежное прикосновение, жар его тела на ней, мягкость его кожи, силу мускулов, теплоту его улыбки, любовь в его глазах... И отчаяние закралось к ней в душу.
   Теперь она была стареющей жрицей в далеком святилище, а он - военачальником победоносной Македонской армии. К тому же, он считал ее погибшей все эти тридцать лет.
   За отчаянием пришла скорбь, но она прогнала ее прочь, подлетела к нему ближе, почувствовав тепло его духа.
   "Я всегда любила тебя", - сказала она ему. "Ничто не смогло этого изменить. И я буду следить за тобой и оберегать, пока жива".
   Но он не мог ее услышать. Холодный ветер тронул ее дух и, с внезапным приступом страха, она вдруг поняла, что не одна. Воспарив высоко в небеса, она окружила свое призрачное тело световой броней, меч из белого пламени загорелся в ее руке.
   "Покажись!" - велела она. Фигура мужчины материализовалась совсем рядом с ней. Он был высок, с коротко остриженными волосами и с бородой, завитой на персидский манер. Он улыбнулся и раскрыл объятия. "Это я, Аристотель", - сказал он.
   "Зачем ты шпионишь за мной?" - спросила она.
   "Я прибыл в Храм, чтобы увидеть тебя, но он был окружен алчными до денег наемниками, которые не захотели бы меня впускать. А нам надо поговорить".
   "О чем нам говорить? Дитя родилось, Дух Хаоса заключен в нем, и все возможные будущие показывают, что он принесет миру боль и страдания. Я надеялась поддержать его, помочь удержать его человечность. Но я не могу. Темный Бог сильнее меня".
   Аристотель покачал головой. "Это не совсем так. В твоих доводах имеется брешь, Дерая. Так скажи, как мне навестить тебя?"
   Она вздохнула. "В западной стене храма есть маленький боковой вход. Будь там в полночь; я тебе открою. А теперь оставь меня в покое ненадолго".
   "Как пожелаешь", - ответил он. И исчез.
   Снова оставшись одна, Дерая проследовала за Парменионом к полевому госпиталю, наблюдая, как он идет среди раненых, обсуждая их ранения с низеньким хирургом, Бернием. Но она не нашла того умиротворения, которое искала, и поднялась в небо, паря под звездами.
   Прошло четыре года с тех пор, как маг, назвавшийся именем Аристотель, пришел в Храм. Его визит привел к трагедии. Дерая и маг совместно отправили дух Пармениона в пропасти Аида, чтобы спасти душу еще нерожденного Александра. Но все было впустую. Дух Хаоса смешался с душой младенца, а лучший друг Дераи - отставной солдат Левкион - был разорван на куски демонами, которые были отправлены, чтобы уничтожить ее.
   Вернувшись в Храм, она встала с постели и омылась в холодной воде, натирая тело ароматными листьями. Она не позволяла глазам своего духа рассматривать собственное стареющее тело, не желая видеть себя такой, какой она стала сейчас - посеребренные сединой волосы, худое и изнуренное тело, отвисшая грудь. Одевшись в чистый длинный хитон темно-зеленого цвета, она села у окна и стала ждать полуночи. За стенами Храма горели походные костры, много костров. Некоторые посетители ждали по полгода, чтобы увидеть Целительницу. Некоторые умирали прежде чем могли выкупить пропуска. Как-то раз, еще до прихода Палласа, она попыталась пройти среди больных и исцелить всех, кого могла. Но на нее набросились, повалили на землю, и спас ее только преданный друг и слуга Левкион, который дубинкой разогнал обезумевшую толпу. Дерая все еще оплакивала воина, который погиб, защищая ее беспомощное тело от посланных за ней демонов.
   Она вспомнила его лицо - длинные серебряные волосы, стянутые на затылке, чинную походку, легкую улыбку.
   - Мне не хватает тебя, - прошептала она.
   Перед самой полуночью, следуя за своим спиритуальным зрением, она спустилась к западной двери и отперла засов. Аристотель шагнул внутрь. Закрыв дверь, она отвела его в свою комнату, где маг налил себе воды и сел на край узкой кровати. - Ты не против, если я зажгу светильник? - спросил он.
   - Слепой не нужны светильники. Но я найду один для тебя.
   - Не утруждай себя, госпожа. - Он вытянул руку и взял серебряную чашу для вина, высоко поднял ее. Металл деформировался, образуя нечто вроде трубки, из которой показалось и выросло пламя, осветив всю комнату. - Ты неважно выглядишь, Дерая, - сказал он. - Твои дела переутомляют тебя.
   - Ближе к делу, - холодно проговорила она.
   - Нет, - ответил он. - Сначала поговорим о возможных будущих. Тебе не приходило в голову, что в наших путешествиях во времени есть некое несоответствие?
   - Если ты о том, что будущее, которое мы видим, может меняться, то конечно да.
   Он улыбнулся и покачал головой. - Но меняются ли они? Вот в чем вопрос.
   - Конечно меняются. Я помню, как старая Тамис рассказывала мне, что она видела собственную смерть в различных вариантах будущего. В одном из них она даже падала с лошади, хотя верховую езду терпеть не могла.
   - О чем я и говорю, - сказал Аристотель. - Позволь объяснить: Тамис видела, как она упала с лошади. Но она умерла не так. А значит - кто упал с лошади?
   Дерая села на стул со спинкой, ее спиритуальные глаза смотрели магу в лицо. - Тамис, - ответила она. - Но будущее изменилось благодаря событиям прошлого.
   - Но в этом-то и заключается противоречие, - сказал он ей. - Мы говорим в данном случае не о пророческих видениях, Дерая. Ты и я - и Тамис в прошлом - можем путешествовать по разным вариантам будущего, наблюдая за ними. То, что мы видим, происходит... где-то. Все эти будущие реальны.
   - Как они все могут быть реальны? - усмехнулась она. - Тамис умерла только раз - как и я умру.
   - У меня нет ответов на все вопросы, дорогая моя, но я знаю одно: есть множество миров, тысячи, и все они родственны нашему. Возможно, каждый раз, когда человек принимает решение, он создает новый мир. Не знаю. Но я знаю, что глупо было бы изучать все эти тысячи миров и на основании происходящих там событий строить свои планы. Я тоже видел, как Александр повергает мир в кровавый хаос. Я видел, как он убивает Филиппа и захватывает престол. Видел его умершим в детстве, от чумы, от собачьего укуса, от клинка наемного убийцы. Но, разве ты не видишь, что это никак не влияет на события нашего мира? Эти варианты будущего - не наши. Они - лишь эхо, отражения, отголоски того, что могло бы быть.
   Дерая молчала, обдумывая его слова. - Это интересный взгляд. Я подумаю об этом. А теперь, ближе к делу.
   Аристотель откинулся на кровати, его глаза изучали причудливые тени на низком потолке. Дело - как всегда - касается одного мальчишки на этом свете. Ты и я отправили Пармениона в Аид, где душа мальчика смешалась с Духом Хаоса. Мы восприняли это как поражение, однако это может быть не совсем так.
   - Странно выглядит такая победа, - проворчала Дерая. - Мальчик несет в себе великое зло. Оно растет внутри него хуже любой опухоли, и у него нет сил побороть это зло.
   - У него была сила остановить это, предотвратив уничтожение Пармениона в Бездне, - заметил Аристотель. - Но не будем вдаваться в рассуждения; подумаем лучше, как нам помочь ребенку.
   Дерая покачала головой. - Я уже давно узнала, сколь глупо пытаться изменить будущее. Знай я тогда то, что знаю сейчас, то не было бы никакого Принца-Демона.
   - Думаю, что все-таки он бы появился, госпожа, - мягко проговорил Аристотель, - но это не важно. Ребенок почти ничем не отличается от других детей, которых приводят к тебе каждый день - только он искалечен не телом, а душой. Ни один из нас не обладает силой изгнать демона. Но вместе - и с помощью мальчишки - мы сумеем вернуть Темного Бога в Потусторонний мир.
   Дерая рассмеялась горьким смехом. - Я исцеляю раны, маг. У меня нет средств, чтобы сражаться с Кадмилосом. Как, впрочем, и желания.
   - А чего ты желаешь, госпожа?
   - Желаю, чтобы меня оставили в покое, - сказала она.
   - Нет! - воскликнул он, встав в полный рост. - Я не приму такого от женщины Спарты! Что произошло с тобой, Дерая? Ты же не овечка на скотобойне. Ты происходишь из племени воителей. Ты сразилась с Темной Госпожой на Самофракии. Где твой боевой дух?
   Дерая вздохнула. - Ты пытаешься разозлить меня, - прошептала она. - Это тебе не удастся. Посмотри на меня, Аристотель. Я старею. Я живу здесь и лечу больных. Я буду делать это до самой смерти. Когда-то у меня была мечта. Ее больше нет. А теперь оставь меня в покое.
   - Я могу вернуть тебе молодость, - сказал он, и голос его обволакивал, а глаза так и сияли обещанием.
   Мгновение она стояла молча, изучая его взглядом без тени эмоций. - Значит, - сказала она, - это был ты. Когда я исцеляла Пармениона от рака, я видела, как он молодеет на глазах. Я думала, что это от исцеления.
   - Ты тоже можешь помолодеть. Можешь снова обрести свою мечту.
   - Ты великий маг - и все же глупец, - ответила она ему ровным, усталым голосом. - Парменион женился; у него трое детей. В его сердце нет больше места для меня. Мы сколько угодно можем блуждать среди будущих - но прошлое железно и неизменно.
   Аристотель встал, прошел к двери. Потом обернулся, собираясь что-то сказать, но покачал головой и вышел в темноту коридора Храма.
   Дерая слушала, как удалялись его шаги, затем легла на кровать, и обещание Аристотеля эхом отозвалось в ее голове: "Я могу вернуть тебе молодость".
   Она знала, что он был не прав. Он мог обработать магией ее тело, укрепить мускулы, вернуть упругость кожи. Но молодость - это состояние души. Никто на свете, будь то бог или человек, не смог бы вернуть ей непосредственность, радость открытия мира, красоту первой любви. А без этого, какой прок в молодом и упругом теле?
   Она почувствовала, как накатывают слезы, и вновь увидела, как молодой Парменион встает против налетчиков, которые похитили ее; она снова переживала в душе то мгновение, когда он впервые заключил ее в объятия.
   - Я люблю тебя, - прошептала она.
   И заплакала.

***

   Прежде чем позволить себе уснуть, Дерая прочла строки трех защитных заклинаний на стены, дверь и окно ее комнаты. Они не остановят чародейку с силой Аиды, но любой обрыв заклинаний разбудит Дераю, чтобы она смогла защитить себя.
   Почти пять лет прошло со времени первой атаки, когда Левкион погиб, защищая ее от демонов, посланных ведьмой. С тех пор Дерая почти ничего не слышала об Аиде. Темная Владычица покинула свой дворец на Самофракии и вернулась на материк - отправилась, по слухам, к северным рубежам Персидской империи, чтобы там ждать, пока Александр повзрослеет. Дерая вздрогнула.
   Дитя Хаоса, обещающее стать разрушителем, каких земля еще не видела.
   Ее мысли вернулись к Пармениону, и она забралась в постель, укрывшись тонким одеялом из белого льна. Ночь была теплой и душной, лишь редкое дуновение ветерка долетало сюда сквозь открытое окно. В поисках убежища сна, Дерая представила Пармениона таким, каким он был давно, годы назад - несчастным юношей, гонимым своими сверстниками, который нашел любовь в укромных холмах Олимпии. Миг за мигом она вспоминала их блаженные пять дней, проведенные вместе, останавливая воспоминания незадолго до того злосчастного утра, когда ее отец выволок ее из этого дома и с позором отправил обратно в Спарту. Медленно, плавно, она перешла в другой сон, в котором странные существа - полулюди-полукони - скакали через лесную чащу, а дриады, прекрасные и чарующие, сидели у брызжущего водопада. Здесь был покой. Здесь было блаженство.
   Но сон продолжался, и она увидела марширующее войско, осажденные города, тысячи трупов. Воины были облачены в черные плащи и доспехи, несли круглые щиты с нарисованным на них солнцем.
   В центре этих полчищ ехал всадник в черном, украшенном золотом нагруднике. Он был привлекательной наружности, с черной бородой, и она пристально всмотрелась в него. Но что-то в нем было странным, иным. Подлетев к нему ближе, она увидела, что один его глаз был золотым, видимо, выплавлен из золота, и она ощутила черное прикосновение его сущности, взметающейся, словно лед и пламя, чтобы замораживать и сжигать.
   Отпрянув, она попыталась улететь, чтобы обрести покой зачарованного леса, по которому вышагивали кентавры. Но она не успела сбежать, и новое видение пронеслось перед ее взором.
   Она увидела дворец, мрачный и полный теней, и ребенка, плачущего в маленькой комнате. К нему подошел Царь. Дерая пыталась закрыть глаза и уши, чтобы не видеть и не слышать этой сцены. Чтобы не вникать. Мужчина приблизился к плачущему мальчику, и в руке его был длинный, волнообразный кинжал.
   "Отец, прошу!" - умолял ребенок.
   Дерая закричала, когда нож вонзился в грудь ребенка.
   Картина поплыла, и Дерая увидела, как Царь уходит из комнаты, с выпачканными кровью ртом и бородой.
   "Теперь я бессмертен?" - спрашивает он бритоголового жреца, ожидающего снаружи.
   Жрец кланяется, его скрытые под капюшоном глаза избегают царского взгляда. "Ты добавил, быть может, лет двадцать к своей жизни, повелитель. Но это был не Золотой Ребенок".
   "Так найди мне его!" - рычит Царь, и кровь брызжет с его губ прямо на белое одеяние жреца.
   Незримые цепи, приковавшие Дераю к этой картине, исчезли, и Целительница улетела, проснувшись в своей темной комнате.
   - Видела? - спросил Аристотель вкрадчивым тоном.
   - Так это твоих рук дело, - ответила она, привстала и взяла чашу с водой со стола рядом с кроватью.
   - Я перенес тебя туда, - согласился он, - но увиденное тобой было реально. У Хаоса есть много воплощений, Дерая, во множестве миров. Ты видела, что в Греции уже есть Царь-Демон.
   - Зачем ты показал это мне? С какой целью?
   Аристотель встал и подошел к окну, глядя на посеребренное луною море. - Ты узнала Царя?
   - Конечно.
   - Он убил всех своих детей в поисках бессмертия. Теперь он ищет легендарного ребенка, Искандера.
   - Какое отношение это имеет ко мне? Говори короче, маг, ибо я устала.
   - Волшебство мира, который ты видела, исчезает, кентавры и другие прекрасные существа умирают вместе с ним. Они верят, что придет дитя, Золотой Ребенок, и спасет их всех. Царь ищет этого золотого ребенка, веря, что съев его сердце станет бессмертным. Возможно он прав, - Аристотель пожал плечами. - Существует много способов продлить жизнь. Как бы там ни было, суть не в том. Его жрецы могут создавать маленькие врата между мирами, и теперь разыскивают этого особенного мальчика. Они полагают, что нашли его.
   - Александр? - прошептала Дерая. - Они заберут Александра?
   - Попытаются.
   - И удалят его из нашего мира? Ведь это желанный результат?
   Аристотель поднял брови. - Думаешь, можно желать, чтобы сердце другого ребенка было вырезано из груди?
   - Не могу сказать, что ты нравишься мне, - прошептала Дерая. - Ты делаешь это не ради Истока, и даже не ради победы над Хаосом.
   - Нет, - согласился он. - Только ради самого себя. Моя собственная жизнь под угрозой. Ты мне поможешь?
   - Я подумаю, - ответила она. - А теперь оставь меня в покое.
  
   Пелла, Македония, лето
      
   Александр поднял руку и стал смотреть, как птица с голубым и серым оперением чирикает в низко свисающих кипарисовых ветвях. Крохотное создание нахохлило перья и склонило голову на бок, кланяясь золотоволосому ребенку.
   - Иди ко мне, - прошептал мальчик. Птичка проскакала по ветке, затем взмыла в воздух, пролетев над самой головой ребенка. Александр ожидал, неподвижный как статуя, сосредоточенный до предела.  С закрытыми глазами он мог   представить себе полет птицы дальше за  садовую стену, поворот обратно к дворцу и ниже, еще ближе к вытянутой руке. Дважды зяблик стремительно пролетал над ним, но на третий раз его маленькие коготки уцепились за его указательный палец. Александр открыл глаза и сверху вниз посмотрел на существо. - Так мы теперь друзья? - спросил он дружелюбным тоном. Птица еще раз склонила голову, и Александр почувствовал ее напряжение и страх. Он медленно поднес свою левую руку, чтобы погладить зяблика по спинке.
   Вдруг он ощутил всплеск убийственной силы, поднявшийся внутри, и его пульс участился, а рука задрожала. Отдернув руку, он стал громко считать вслух. Но досчитав до семи, он почувствовал волну смерти, бегущую вдоль руки.
   - Лети! - крикнул он. Зяблик взмыл вверх.
   Александр осел на траву, жажда смерти исчезла так же мгновенно, как появилась. - Я не сдамся, - прошептал он. - Я доживу до десяти лет - и потом до двадцати. И однажды я остановлю это навсегда.
   Никогда, послышался голос сердца. Ты никогда меня не победишь. Ты мой. Сейчас и навеки.
   Александр потряс головой и встал, отгоняя голос, глубже и глубже внутрь себя. Солнце начинало клониться к далеким горам, и мальчик перешел в прохладную тень западной стены. Отсюда ему было видно стражников у ворот, их яркую броню, бронзовые шлемы, сверкающие как золото. Высокие мужчины с суровыми глазами, гордые, злые оттого, что остались в тылу, тогда как Царь отправился на битву.
   Стражи вытянулись по стойке смирно, вертикально выставив копья остриями вверх. Мальчик загорелся любопытством, видя, как часовые приветствуют кого-то за воротами. Александр побежал по дорожке.
   - Парменион! - крикнул он, распугивая высоким голосом птиц в ветвях. - Парменион!
  

***

   Военачальник ответил на приветствие и вошел в сад, улыбнувшись, едва увидел четырехлетнего малыша, который бежал к нему с распростертыми руками. Спартанец опустился на колено, и мальчик бросился в его объятия.
   - Мы победили, ведь правда, Парменион? Мы сокрушили фокейцев!
   - Совершенно верно, мой принц. Осторожно, не поцарапайся о мои латы. - Расцепив руки мальчика у себя на шее, Парменион отстегнул кожаные ремни на нащечниках шлема, снял его и положил на траву. Александр сел рядом со шлемом, запустив пальцы в белый гребень из конского волоса.
   - Отец дрался как лев. Я знаю, я видел. Он атаковал фланг противника, и три лошади были убиты под ним. А потом он отрубил голову супостату, Ономарху.
   - Да, все это он совершил. Но он сам всё тебе расскажет, когда приедет.
   - Нет, - тихо сказал Александр, покачав головой. - Он не станет рассказывать. Он редко со мной разговаривает. Он не любит меня. Потому что я убиваю всё живое.
   Парменион протянул руку, прижал к себе мальчика и потрепал его по голове. - Он тебя любит, Александр, поверь мне. Но, если тебе так интересно, я расскажу о сражении.
   - Я всё знаю о сражении. Правда. Но отцу стоит побеспокоиться о защите шеи. С одним слепым глазом, ему следует вертеть головой больше, чем необходимо здоровому воину, а это открывает для удара жилы на шее. Ему надо сделать воротник, из кожи и бронзы.
   Парменион кивнул. - Ты очень умен. Пойдем, зайдем внутрь. Я хочу пить с дороги, а солнце очень жаркое.
   - Ты прокатишь меня на плечах? Можно?
   Спартанец быстро встал и поднял принца за руки, высоко подбрасывая. Мальчик заверещал от радости, разместившись на загривке военачальника. Парменион поднял шлем и пошел ко дворцу. Стражники еще раз отсалютовали ему, няньки принца склонились в низком поклоне, пропуская их мимо. - Я прямо как Царь, - воскликнул Александр. - Я выше любого из людей!
   Олимпиада вышла в сад, в сопровождении служанок. Спартанец глубоко вздохнул, увидев ее. С ее густыми кудрями рыжих волос и зелеными глазами она так напоминала Дераю, которую он любил много лет назад. Царица была одета в платье из азиатского шелка цвета морской волны, удерживаемое на плече золотой брошью в форме солнца с лучами. Она звонко засмеялась, увидев спартанского генерала с его ношей. Парменион поклонился, Александр завопил, боясь свалиться.
   - Приветствую, госпожа. Я принес тебе твоего сына.
   Олимпиада подошла, поцеловала Пармениона в щеку. - Ты всегда желанный гость здесь, - проговорила она. Обернувшись к служанкам, она велела принести вина и фруктов для гостя и жестом пригласила его войти в свои покои. Повсюду были шелковые занавески, постели с парчовыми подушками и уютные кресла, а стены были расписаны сценами из поэм Гомера. Парменион снял с плеч Александра и опустил его на кровать, но мальчик выкарабкался и взялся за руку военачальника.
   - Смотри, мама. Я могу держать Пармениона за руку. Тебе ведь не больно, Парменион?
   - Не больно, - ответил он.
   - Он спас отцу жизнь. Он возглавил контратаку против фокейской конницы. Им ни за что не удалось бы перехитрить тебя, ведь так, Парменион?
   - Так, - согласился спартанец.
   Две служанки сняли с Пармениона нагрудник, а третья принесла кубок вина, разбавленного прохладной водой. Еще одна девушка вошла с подносом фруктов, который она поставила перед ним, затем поклонилась и выбежала из комнаты.
   Парменион дождался, пока все слуги уйдут, и поднял свой кубок, обращаясь к Царице. - Твоя красота с каждым годом все совершеннее, - произнес он.
   Она кивнула. - Прекрасный комплимент, однако поговорим о более важных материях. Ты впал в немилость Филиппа?
   - Царь говорит, что нет, - ответил он.
   - Но это не ответ.
   - Нет.
   - Он тебе завидует, - тихонько сказал Александр.
   Глаза Царицы расширились от неожиданности. - Тебе не следует говорить о вещах, которые не понимаешь, - укорила она. - Ты слишком мал, чтобы знать, что думает Царь. - Александр поймал ее взгляд, но ничего не сказал, и Царица вновь обернулась к генералу. - Ты ведь не покинешь нас?
   Парменион покачал головой. - Куда мне идти, госпожа? Здесь моя семья. Я проведу осень в своем имении; Мотак говорит, там накопилось немало дел.
   - Как там Федра? Ты ее видел? - спросила Олимпиада, сохраняя бесстрастный голос.
   Парменион пожал плечами. - Пока нет. Когда видел ее в последний раз, была в порядке. Рождение Гектора было тяжелым, и она болела какое-то время.
   - А остальные мальчики?
   Парменион улыбнулся. - Филота все время бедокурит, но мать балует его, ни в чем не отказывая. Никки более спокойный; ему всего два, но он повсюду ходит за Филотой. Любит он его.
   - Федре крупно повезло, - сказала Олимпиада. - Она должна быть очень счастлива.
   Парменион допил свое разбавленное вино и встал. - Надо ехать домой, - сказал он.
   - Нет! Нет! - запротестовал Александр. - Ты обещал мне рассказать про сражение.
   - Обещания всегда нужно выполнять, - сказала Царица.
   - Да, нужно, - согласился генерал. - Итак, спрашивай, юный принц.
   - Каковы потери Македонии в бою?
   Вытянув руку, Парменион погладил золотые волосы ребенка. - Твои вопросы летят, как стрелы, точно в цель, Александр. Мы потеряли немногим более трех сотен, около двухсот человек были тяжело ранены.
   - Нам нужно больше хирургов, - сказал мальчик. - Погибших не должно быть больше, чем раненых.
   - Большинство погибших - это ранние потери, - ответил ему спартанец. - Они до смерти истекли кровью на поле боя - до того как хирурги смогли их осмотреть. Но ты прав в том, что нам необходимо больше умелых врачевателей. Я скажу твоему отцу.
   - Когда я стану Царем, у нас не будет таких потерь, - пообещал мальчик. - Ты станешь моим генералом, Парменион?
   - Я тогда буду стар для этого, мой принц. Твой отец все еще молодой мужчина - и могучий воитель.
   - Ну а я буду еще более могучим, - пообещал ребенок.
  

***

   Встреча с Царицей и ее сыном всё еще занимала мысли Пармениона по дороге на север к его обширным владениям на Эматийской равнине. Мальчик, как все знали, был проклят, и Парменион одновременно со страхом и гордостью вспоминал бой за его душу в Долине Аида пять лет тому назад.
   То было время чудес. Парменион, умирая от рака мозга, впал в кому - и очнулся в мире кошмара, сером, бездушном, исковерканном и бесплодном. Там ему повстречался маг, Аристотель, и вместе с умершей жрицей Тамис они попытались спасти душу еще не родившегося Александра.
   Зачатому на мистическом острове Самофракии ребенку предназначалось стать человеческим воплощением Темного Бога, Кадмилоса, и принести в мир хаос и ужас. В Долине Проклятых была одержана маленькая победа. Душа ребенка не была уничтожена силой зла, но смешалась с нею, Свет и Тьма были здесь в непрерывной войне.
   Бедный Александр, подумал Парменион. Чистое дитя, прекрасное и доброе, но в то же время - вместилище Духа Хаоса.
   "Ты станешь моим генералом, Парменион?"
   Пармениону так хотелось сказать "Да, мой принц, я поведу твои армии через весь мир".
   Но что если Темный Бог победил? Что если добрый принц стал принцем демонов?
   Сильный жеребец преодолел последний холм перед имением, и Парменион натянул поводья и остановился, глядя на свой дом. Белый камень большого дома сверкал на солнце, рощи кипарисов окружали его как часовые. Левее располагались дома поменьше для слуг и крестьян, а правее - конюшни, стойла и выгоны, служившие домом для боевых коней, которых разводил Парменион.
   Генерал прикрыл глаза от солнца, осматривая землю вокруг большого дома. Там была Федра, она сидела у фонтана с Филотой и Никки, а маленького Гектора держала на руках. Сердце Пармениона успокоилось. Направив коня на восток, он спустился на равнину, обогнул большой дом и срезал к конюшням.
  

***

   Мотак сидел в стогу, поглаживая длинную шею лошади, нашептывая ей успокаивающие слова. Она фыркала и пыталась встать. Мотак поднялся вместе с ней.
   - Пока никакого движения, - сказал его помощник, Кроний, жилистый фессалиец, который стоял у яслей, ожидая, когда понадобится его помощь при рождении жеребенка.
   - Хорошая девочка, - прошептал Мотак кобыле. - Ты справишься. Это же не первый, правда, Ларина? Ты уже родила трех прекрасных жеребцов. - Поглаживая лошадиную морду и шею, он пробежал руками по ее спине и подошел к фессалийцу.
   У кобылы были схватки, и она находилась на грани изнурения. Старый фивянин знал, что такая задержка родов нетипична. Большинство кобыл жеребились быстро, не испытывая проблем.
   В прошлом Ларина всегда приносила приплод быстро, и то были сильные жеребята. Но в этот раз ее покрыли фракийским конем, Титаном, огромным животным более семнадцати ладоней в холке.
   Кобыла еще раз заржала и легла. Оттолкнув Крония, Мотак аккуратно просунул в нее руку, ладонью нащупав оболочку плода.
   - Осторожней, хозяин, - прошептал фессалиец. Мотак крякнул и обругал его, а тот усмехнулся и закачал головой.
   - Да! Он выходит. Я чувствую его ноги.
   - Передние или задние? - нервно спросил Кроний. Рождение задом наперед, как они оба знали, означало бы, что скорее всего жеребенок родится мертвым.
   - Не могу сказать. Но они двигаются. Погоди! Чувствую голову. Зевс, она такая крупная. - Вытащив руку, Мотак встал и потянулся. Последние два года его спина постоянно деревенела, плечи ныли и хрустели. - Раздобудь немного смазки, Кроний. Не то, боюсь, жеребенок разорвет ее.
   Фессалиец побежал к дому и вернулся через несколько минут с мехом животного жира, используемого в основном для покраски потолков, чтобы предотвратить трещины в кирпичах и развалы. Мотак взял мех и понюхал его.
   - Не годится, - проворчал он. - Оно почти прогоркло. Возьми оливкового масла - да поторопись!
   - Да, хозяин.
   Он принес большой кувшин, в который Мотак погрузил свои руки, втер масло внутрь тела кобылы, вокруг головы и копыт жеребенка. Кобыла еще раз напряглась, и оболочка плода выдвинулась ближе.
   - Вот так, Ларина, дорогая моя, - сказал Мотак. - А теперь еще чуть-чуть.
   Двое мужчин ждали возле кобылы, пока не показалась плацента, бледная и полупрозрачная. Передние ноги жеребенка виднелись сквозь мембрану.
   - Должен ли я помочь ей, хозяин? - спросил Кроний.
   - Еще нет. Дай ей время; она уже опытная в этих делах.
   Лошадь заржала, и плод вышел еще немного наружу - затем остановился. Яркая кровь залила мембрану, стекая на сено. Кобыла уже вся вспотела и мучилась от боли, когда Мотак подошел к яслям, схватил ноги жеребенка и потянул на себя. В любой момент мембрана могла разорваться, и было важно освободить голову жеребенка, иначе он задохнется. Мотак мягко потянул, а фессалиец переместился к голове кобылы и стал говорить с ней низким, мягким, обволакивающим голосом.
   С конвульсивным рывком плод вышел и упал на сено. Мотак убрал мембрану, освободив жеребенку рот и ноздри, потом отер тело свежей соломой. Новорожденный был черным как смоль жеребенком, от родителя ему досталась белая звездочка во лбу. Он поднял головку и отчаянно ей затряс.
   - Айя! - воскликнул Кроний. - У тебя сын, Ларина! Царский конь! Богатырских размеров! Я никогда не видел жеребенка крупнее.
   Через несколько минут жеребенок попытался встать, и Мотак помог ему, подтолкнул к кобыле. Ларина, хоть и изнуренная, тоже встала, и после нескольких неудачных попыток новорожденный нашел сосок и стал питаться.
   Мотак похлопал кобылу и вышел на солнце, вымыл ладони и руки в ведре с водой. Солнце было высоко, и он поднял свою упавшую шляпу и прикрыл чувствительную кожу своей лысой головы.
   Он устал, но чувствовал мир со всем миром. Когда лошади жеребились, у него всегда поднималось настроение - чудо рождения, продолжение жизни.
   Кроний подошел к нему. - Она потеряла очень много крови, хозяин. Кобыла может умереть.
   Мотак посмотрел на коротышку, заметив его озабоченность. - Останься с ней. Если она и через два часа все еще будет истекать кровью, сходи разыщи меня. Я буду на западном выгоне.
   - Да, хозяин, - ответил Кроний. Фессалиец бросил взор на холмы. - Смотри, хозяин, господин снова дома.
   Посмотрев в указанном направлении, Мотак увидел всадника. Он все еще был слишком далеко, чтобы старый фиванец смог его опознать, но конь под ним был точно вторым скакуном Пармениона, буйный гнедой жеребец с белой мордой.
   Мотак вздохнул и покачал головой. "Ты должен был в первую очередь зайти домой, Парменион", - грустно подумал он.
  

***

   - Вот и новая победа Македонского Льва, - произнес Мотак, поднеся Пармениону кубок с вином.
   - Да, - ответил генерал, вытянув поджарое тело на скамье. - А как здесь идут дела?
   - С лошадьми? Двадцать шесть жеребят. Самый последний прекрасен. Его принесла Ларина, от фракийского жеребца. Он весь черный как ночь, Парменион, и каких размеров! Хочешь на него посмотреть?
   - Не сейчас, друг мой. Я устал с дороги.
   Коренастый фивянин сел напротив друга, наполнил свой кубок и стал потягивать его содержимое. - Так почему ты не зашел домой?
   - Зайду. Я хотел прежде увидеть, как поживает ферма.
   - Мне хватает того, что я днями гребу конский навоз, - ответил Мотак. - Не надо приносить его еще и ко мне в дом.
   Парменион расстегнул ремни своих кавалерийских сапог, стянул их с ног. - Как ты щепетилен, мой друг! Может, я просто рад побыть в твоей компании. Какая разница, Мотак? Это мои владения, и я хожу здесь где хочу. Я устал. Не откажешь мне, если я останусь у тебя на ночь на постой?
   - Знаешь ведь, что не откажу. Но у тебя есть жена и семья, которая тебя ждет - и постели, гораздо более удобные, чем те, что я могу предложить.
   - Удобство, по-моему, это нечто большее, чем мягкая постель, - сказал спартанец. - Мне удобно здесь. Ты становишься все более злым в эти дни, Мотак. Что не так с тобой?
   - Возраст, мальчик мой, - сказал фивянин, беря себя в руки. - Но если ты не хочешь говорить со мной, заставлять не стану. Увидимся вечером.
   Мотак обнаружил, что злость его только возрастает, пока он шел из дома вверх по холму к западному выгону. Более тридцати лет он служил Пармениону, как слуга и друг одновременно, однако за последние пять лет он видел, как спартанец становится все более отстраненным и скрытным. Он предупреждал его не жениться на Федре. Семнадцатилетнее дитя, она была слишком юной, даже для помолодевшего спартанца, и притом в ней было что-то... некий холод, который исходил от ее глаз. Мотак вспомнил, с теплым чувством из прошлого, фиванскую любовницу Пармениона - бывшую шлюху, Фетиду. Вот это была женщина! Сильная, уверенная, любящая! Но, как и его возлюбленная Элея, она была мертва.
   Он остановился на склоне холма, посмотрел, как работники расчищают навоз с первого выгона. Такой работе его фессалийцы не радовались, но это помогало избавиться от червей, которые могли завестись у лошадей. На выпасе лошадь могла съесть личинку червя в траве. Личинка попала бы в живот лошади и превратилась в червя, откладывающего яйца, и новые личинки вышли бы с пометом. Тогда очень скоро все выгоны будут заражены, вызвав тем самым слабое развитие или даже мор среди молодых жеребят. Мотак узнал об этом два года назад от персидского торговца лошадьми, и с той поры заставлял своих людей вычищать выгоны ежедневно.
   Поначалу фессалийцев было нелегко убедить. Превосходные наездники, они в штыки восприняли такое унизительное задание. Но когда заражение червем пошло на убыль и жеребята стали сильнее, конюхи взялись за работу всерьез. Удивительно, но это также помогло Мотаку завоевать их уважение. Им было странно подчиняться человеку, который редко ездил верхом, а когда ездил, не проявлял талантов истинного наездника, которые так ценились у них в народе. Но таланты Мотака заключались в подготовке и разведении скакунов, исцелении лошадиных ран и заболеваний. За них-то лошадники и зауважали его, с теплом принимая даже его вспыльчивый нрав.
   Мотак вышел в поле для дрессировки, на котором юные жеребцы учились подчиняться сигналам наездника, поворачивать влево и вправо, пускаться бегом, разворачиваться и застывать на месте, чтобы позволить ездоку пустить стрелу из лука.
   Эту работу конники любили. Вечерами они садились вкруг костров, обсуждали достоинства каждой лошади и спорили до самой ночи.
   Дрессировка уже заканчивалась к тому времени, как подошел Мотак. Юноша по имени Орсин пустил двухлетнюю вороную кобылу прыгать через препятствия. Мотак облокотился на ограду и стал смотреть. У Орсина был редкий дар, даже среди фессалийцев, он осаживал лошадь после каждого прыжка, быстро разворачивая ее, чтобы та увидела новое препятствие. Увидев Мотака, он помахал ему и спрыгнул со спины лошади.
   - Здравствуй, хозяин! - крикнул он. - Не желаешь прокатиться?
   - Не сегодня, парень. Как они плодятся?
   Юноша подбежал к ограде и еле перелез через нее. На земле этот парень был неловок до неуклюжести. - Скоро народятся шестеро жеребят, хозяин. Лошади неспокойны.
   - Передай их имена Кронию. Когда будет готов новый загон?
   - Завтра. Кроний говорит, господин вернулся. Как его скакун после сражения?
   - У меня не было времени спросить его. Но я обязательно спрошу. Через несколько дней приедет персидский торговец лошадьми. Ему нужно пять коней - лучших, что мы имеем. Он собирается заехать в мой дом, но я не сомневаюсь, что он покатается по округе, чтобы осмотреть лошадей, прежде чем представится нам. Будь начеку. Я не хочу, чтобы он увидел новый фракийский табун, так что отгони их в Верхние Поля.
   - Да, хозяин. Но что насчет Титана? Это такой конь, что даже я был бы рад избавиться от него.
   - Он останется, - сказал Мотак. - Господин Парменион любит его.
   - Но это очень злобный конь. Я думаю, он каждый раз желает смерти своему седоку.
   - У господина Пармениона свои методы работы с лошадьми.
   - Айя! Хотел бы я посмотреть, как он поскачет на Титане. Грохнется, небось, пребольно.
   - Может быть, - согласился Мотак, - но когда настанет этот день, надеюсь, ты будешь достаточно умен, чтобы поставить на другой исход. А сейчас прекрати зубоскалить - и помни, что я сказал тебе о персе.
   Парменион был немного пьян и расслаблен, впервые за последние месяцы. Широкие двери андрона были открыты и обращены к северным окнам, так что легкий ветерок просачивался сквозь занавески, делая комнату приятно прохладной. Это была не слишком просторная комната с тремя скамьями, и стены не покрывали узоры или росписи. Мотак любил простую жизнь и никогда не развлекался, но в его доме царил уют, которого не хватало Пармениону, когда он был далеко от своего имения.
   - Ты счастлив? - вдруг спросил спартанец.
   - Ты говоришь со мной, или сам с собой? - парировал Мотак.
   - Боги, ты такой едкий сегодня. Я с тобой говорю.
   - Я достаточно счастлив. Это жизнь, Парменион. Я вижу, как все растет: пшеница и ячмень, лошади и скот. Это делает меня частью земли. Да, я доволен.
   Парменион задумчиво кивнул. - Должно быть, замечательное чувство. - Он усмехнулся и привстал. - Всё еще скучаешь по Персии и дворцу?
   - Нет. Это мой дом. - Фиванец наклонился вперед, взял спартанца за плечо. - Мы всю жизнь были друзьями, Парменион. Разве ты не можешь рассказать мне, что тебя беспокоит?
   Парменион положил руку на ладонь Мотака. - Я не рассказываю именно потому, что мы друзья. Пять лет назад у меня был рак мозга. Он был излечен. Но теперь другой рак поселился в моем сердце - нет, не настоящий, дружище, - быстро поправился он, заметив беспокойство в глазах фиванца. - Но я не рискну говорить об этом ни с кем - даже с тобой - потому что это ляжет на тебя тяжелым грузом. Просто поверь мне, Мотак. Ты мой самый дорогой друг, и за тебя я готов жизнь положить. Но не проси разделить с тобой мою... мою печаль.
   Мотак какое-то время ничего не говорил, затем наполнил опустевшие кубки. - Тогда давай напьемся и будем говорить о всякой чепухе, - предложил он, натянуто улыбнувшись.
   - Было бы неплохо. Какие дела у тебя запланированы назавтра?
   - Я отведу к озеру двух больных кобыл. Плавание укрепит их мускулы. После этого буду торговаться насчет коней с персом по имени Парзаламис.
   - Увидимся у озера, когда солнце будет в зените.
   Мужчины вдвоем вышли в ночь, и Мотак увидел, что лампа в яслях не погашена. Тихо выругавшись, он прошел к строению, Парменион пошел за ним. Внутри Кроний, Орсин и еще три фессалийца сидели вокруг тела кобылы, Ларины. Черный как смоль жеребенок лежал рядом с мертвой матерью.
   - Почему меня не позвали? - вскричал Мотак. Кроний встал и низко поклонился.
   - Кровотечение остановилось, хозяин. Она околела совсем недавно.
   - Жеребенку надо найти другую кормящую кобылу.
   - Териас пошел за ней, хозяин, - сказал Орсин.
   Мотак прошел мимо темноволосого паренька и присел возле кобылы, положа большую руку ей на загривок. - Ты была замечательной лошадкой, Ларина. Самой лучшей, - произнес он.
   Кроний придвинулся ближе. - Это всё проклятие Титана, - сказал он. - Это бесов конь, и его отпрыск будет таким же.
   - Ерунда! - сказал Парменион хриплым голосом. - Завтра выведите Титана на круг для дрессировки. Я его усмирю.
   - Да, господин, - ответил Кроний через силу. - Все будет, как ты повелел.
   Развернувшись на каблуках, Парменион вышел из стойла. Мотак догнал его по дороге, ухватив за руку. - Тебе не надо было говорить этого, - прошептал он. - Фессалийцы знают своих лошадей. Это бешеное чудовище - и ты сумасшедший, если собрался сам объезжать его.
   - Я сказал, и я сделаю это, - проворчал Парменион. - Я еще не видел коня, которого не смог бы объездить.
   - Надеюсь, что ты сможешь сказать завтра то же самое, - хмыкнул Мотак.
  

***

   Главный дом безмолвствовал, когда Парменион проехал через кипарисовую рощу к парадной двери. Ни в одном окне не горел свет, но когда он подъехал к крыльцу, слуга по имени Перис подбежал, чтобы взять коня под уздцы.
   Парменион спрыгнул наземь. - Хорошая встреча, Перис, ничто не ускользает от твоего внимания, да? - спросил он с улыбкой.
   Слуга поклонился. - Я видел тебя после полудня на вершине холма, господин. Я ожидал тебя. В андроне приготовлены холодное мясо и сыр, да несколько гранатов. Эйсса напекла лепешек еще днем. Я принесу тебе несколько, коли пожелаешь.
   - Спасибо. Как рука?
   Перис поднял вверх обмотанный кожей обрубок на конце правой руки. - Заживает помаленьку, господин. Болит слегка, но боль навроде как в пальцах, будто бы они на месте. Однако ж - как ты и говорил - я всё больше левой рукой научаюсь обходиться.
   Парменион похлопал его по плечу. - Мне не хватало тебя на Крокусовом поле. Мне было не по себе.
   Перис кивнул, его темные глаза блеснули в лунном свете. - Хотел бы я там оказаться, господин. - Затем улыбнулся и покосился на свой выпирающий живот. - Однако ж, даже если б обе руки у меня были целы, навряд нашлась бы лошадка, способная сдюжить мой вес.
   - Слишком много медовых лепешек от Эйссы, - заметил генерал. - Молодец, что дождался меня.
   - Это было меньшее, что я мог, господин, - ответил Перис, поклонился, и его откормленное лицо раскраснелось.
   Парменион вошел в дом. У входа в андроне горело два светильника, рассеивая мягкий свет по комнате. Помещение было просторным, оно вмещало в себя двадцать скамей и тридцать стульев и кресел. Когда Парменион принимал гостей, вся комната заполнялась, но сейчас светильники горели только в алькове у широких дверей, выходящих к западному саду. Генерал прошел по внутреннему дворику, вдыхая аромат жимолости, что росла у стены. В доме было тихо, и только в такие моменты ему нравилось быть здесь. Эта мысль удручала.
   Он услышал движение у себя за спиной и обернулся, ожидая увидеть калеку Периса.
   - Добро пожаловать домой, муж мой, - сказала Федра. Он холодно поклонился. Его жена была одета в платье сверкающей синевы, облегающее стройную фигуру, золотые волосы были откинуты назад и стянуты серебристым шнурком в конский хвост, спадавший до тонкой талии. Парменион взглянул в ее холодные голубые глаза и похолодел.
   - Я здесь ненадолго, госпожа, - сказал он ей.
   - Надеюсь, достаточно, чтобы повидать сына.
   - Сыновей, - поправил он.
   - Для меня есть только один, - ответила она с бесстрастным лицом. - Филота - тот, кто станет великим; величайшим из всех.
   - Не говори так! - шикнул он. - Это неправда. Слышишь?
   Она засмеялась примирительно. - Я лишилась своих сил, когда отдалась тебе, генерал, но я никогда не забуду видения, что посетило меня, когда ты впервые прикоснулся ко мне. Твой первенец будет править миром. Я знаю это. И это Филота.
   Парменион почувствовал, как у него пересыхает в горле. - Ты дура, женщина, - сказал он наконец. - Дура, что веришь в это, и дура вдвойне, что говоришь об этом вслух. Подумай: если Филипп или Олимпиада услышат о твоем видении, не позаботятся ли они о том, чтобы ребенок был убит?
   Лицо ее побледнело. - Как они услышат? - прошептала она.
   - А кто слышит сейчас? - переспросил он. - Как ты поймешь, кто из слуг ходит по саду или сидит в пределах слышимости?
   - Ты просто пытаешься меня запугать.
   - Совершенно верно, Федра. Потому что они не только убьют ребенка, но и его мать, братьев и отца. И кто стал бы их винить?
   - Но ты защитишь его. Ты Македонский Лев, самый могущественный человек во всем царстве, - гордо проговорила она.
   - Иди спать, женщина, - сказал он утомленно.
   - Ты не присоединишься ко мне, муж?
   Он хотел сказать ей "нет", но вид ее тела всегда возбуждал его.
   - Да. Сейчас. - Ее улыбка была победоносной, и он отвернулся от нее, слушая мягкие шаги босых ступней, пока она удалялась из комнаты. Он немного посидел в молчании, с тяжелым сердцем, затем встал и прошел в верхнюю детскую, где спали сыновья. Гектор спал на боку в своей колыбели, посасывая большой палец. Никки, как всегда, забрался в кровать к Филоте, и братья спали в обнимку.
   Парменион посмотрел на старшего сына. - Кем же ты вырастешь? - размышлял он.
   Он знал - и знал все эти годы - что Федра смотрела на него с пренебрежением. Это знание причиняло боль, но еще больнее была ложь, связавшая их вместе. Она была ясновидящей и провидела золотое будущее. Но неправильно его истолковала. Парменион не мог сказать ей об этой ошибке, или рискнуть и отделаться от нее; в приступе мести, Федра могла причинить непоправимый ущерб. Она была лучшей подругой Олимпиады, которой было известно о ее девичьих силах. Если она явится к Царице и расскажет о своих видениях... Парменион почувствовал подспудный приступ паники. Нет, тайна должна быть сохранена любой ценой. Единственным выходом было бы убить Федру, а этого он не хотел, да и не мог сделать.
   - О, Филота, - прошептал Парменион, гладя сына по голове. - Надеюсь, ты будешь достаточно силен, чтобы противостоять амбициям своей матери на твой счет. - Мальчик заворочался и замычал во сне.
   И Парменион вышел, влекомый страстью к женщине, которую презирал.
  

***

   Парменион проснулся в предрассветный час. Тихо поднявшись с широкой постели, стараясь не разбудить Федру, он прошел по разостланным шкурам, покрывавшим пол. Оказавшись в своих покоях, он первым делом омылся в холодной воде, затем втер масло в кожу рук и груди, а потом соскреб его скребком из слоновой кости.
   Облачившись в простой хитон, он вышел в сад. Птицы еще спали на деревьях, и ни один звук не нарушал тихой предрассветной красы. Небо было темно-серым, облачным, но на востоке цвет был ярче, и становилось всё светлее, потому что Аполлон на своей колеснице подъезжал всё ближе. Парменион глубоко вздохнул полной грудью, затем слегка растянул мышцы бедер, паха и икр.
   Ворота сада были распахнуты, когда он выбежал в сторону деревни. Его мышцы все еще были затекшими, и его икры начали побаливать задолго до того, как он добежал до вершины первого холма. За месяцы Фокейской кампании у него не было возможности регулярно совершать пробежки, и теперь его тело отчаянно сопротивлялось. Не обращая внимания на трудности, он увеличил скорость, и пот засверкал у него на лице, а позади оставались миля за милей.
   Он никогда не понимал чуда своего исцеления, как подтянулась кожа, как в тело вернулась сила молодости, но ему и не надо было это понимать, ему было достаточно просто наслаждаться этим. Он не находил другого занятия, способного сравниться с постоянной радостью от бега - превосходное взаимодействие тела с сознанием, освобождение от забот, очищение духа. Когда он бегал, разум его был свободен, и он мог обдумывать все свои дела, находя им решение с легкостью, которая до сих пор удивляла его.
   Сегодня он думал о фракийском скакуне, Титане. Тот стоил огромных денег, но в то же время был - по персидским меркам - недорогим. Его родословная была безупречной - он зачат лучшим жеребцом-призером из Персии и рожден самой быстрой лошадью, когда-либо выигрывавшей в Олимпийских Играх. Два его брата были проданы за непостижимое состояние, достойное только богатейшего из царей, но Парменион приобрел его всего за две тысячи драхм.
   С тех пор конь убил двух других жеребцов и покалечил одного из конюхов, так что теперь содержался отдельно от остального табуна в загоне, огражденном забором высотой в человеческий рост.
   Парменион понимал, насколько безрассудно было биться об заклад, что он укротит его, но все прочие методы уже не помогали. Фессалийцы не верили в "объездку" их коней на фракийский манер, когда кони нагружаются тяжестями и бегают, пока не запыхаются, и лишь после этого им на спину сажают седока. Этот метод, говорили лошадники, ломает дух коня. Фессалийцы верили, что всегда важно развивать связь между человеком и его скакуном. Ну а для боевого скакуна и его седока такая связь была жизненно необходима. Когда доверие было сильным, большинство коней охотно подпускали седоков в свои стойла.
   Но с Титаном было совсем не так. Трое конюхов пострадали от него, получив укус зубами или копытом по ребрам. А в последний раз он сбросил с себя и оттоптал спину молодому фессалийцу, который с тех пор не чувствовал собственного тела ниже пояса и лежал прикованный к постели в общем бараке. По словам Берния, ему недолго осталось до смерти.
   Парменион побежал трусцой вдоль линии холмов, обдумывая предстоящий день. Фессалийцы верили, что Титан одержим демоном. Возможно так и было, но Парменион в этом сомневался. Конь дикий, это да; необъезженный, это точно. Но чтобы одержимый? Какой прок демону вселяться в тело пасущегося коня? Нет. Должно быть более понятное объяснение - даже если оно пока что не получено.
   Он бегал, пока рассвет не окрасил небо в пурпур, потом остановился, чтобы посмотреть на необычайное сияние звезд в голубых небесах, медленно исчезающее, пока не осталась одна лишь Северная Звезда, крохотная и беззащитная против восходящего солнца. Вскоре и она исчезла с небосвода.
   На вершине холма подул холодный ветер, и его покрытое потом тело задрожало. Сузив глаза, он осмотрел земли, которые теперь принадлежали ему, сотни миль Эматийской равнины, пастбища, леса, холмы и ручьи. Ни один человек не мог охватить взором эти владения от края до края с одной точки, но с этой вершины он видел семь выпасов, на которых росли его табуны. Шестьсот коней содержались здесь, а за грядой холмов на востоке были еще овцы и козы, пять деревень, два городка и большой лес, поставляющий превосходную древесину, которую закупали кораблестроители из Родоса и Крита.
   - Теперь ты богач, - проговорил он вслух, вспоминая дни бедности в Спарте, когда туника у него была много раз перешита, а сандалии не толще пергамента. Повернувшись, он посмотрел на дом с высокими колоннами и с двадцатью комнатами для гостей. Отсюда были видны статуи, украшавшие садовый ландшафт, и несколько домов для рабов и слуг.
   Человек должен быть счастлив, имея всё это, упрекнул он себя, но его сердце забилось чаще при этой мысли.
   Вновь прибавив ходу, он побежал к стойлам и загонам, осматривая холмы, разглядел и одинокого Титана в его загоне. Конь тоже скакал, но остановился, чтобы посмотреть на него. Волосы на голове Пармениона зашевелились, когда он пробегал мимо заграждения под убийственным взглядом Титана. Площадь, выделенная жеребцу, была небольшой, шагов восемьдесят в длину и пятьдесят в ширину, забор был сколочен из прочных толстых досок. Ни один конь на свете не смог бы преодолеть такое препятствие, но даже не смотря на это, когда Титан стал галопировать в его сторону, Парменион невольно взял правее, увеличивая расстояние между собой и забором. Этот секундный страх разозлил его, подогревая его решимость покорить гиганта.
   Он увидел, как Мотак разговаривает с тощим Кронием и мальчишкой Орсином возле дальних ворот, и двадцать с лишним фессалийцев собрались посмотреть на предстоящее состязание. Один из них взобрался на забор, но Титан перебежал через загон и встал на дыбы, готовый ударить копытом, так что парень спрыгнул обратно, обезопасив себя, к вящему веселью своих товарищей.
   - Нехороший это день для таких скачек, - сказал Мотак Пармениону. - Ночью лил дождь, и теперь земля скользкая.
   Парменион улыбнулся. Старый фивянин предлагал ему легкий путь к отступлению. - Да он только чуть-чуть поморосил, - сказал Парменион. - Давай, начнем наш день. Кто из твоих отважных товарищей стреножит животное?
   Мотак покачал головой, с явным сомнением. - Так, парни, давайте-ка испытаем фессалийские навыки!
   Несколько человек взяли длинные, скрученные путы. Теперь было не до шуточек - лица их были каменными, взгляды - тяжелыми. Двое побежали вправо, держась поближе к изгороди, раскручивая арканы и подзывая Титана, который помчался на них, и столбы заграждения задрожали от его удара. Слева, незамеченные взбешенным животным, Орсин и Кроний забрались в загон и побежали за спиной у черного жеребца. Вдруг Титан остановился и покосился на Орсина. Петля Крония скользнула через огромную голову жеребца и затянулась крепче, когда тот метнулся, чтобы ударить юношу. Почувствовав, как аркан врезался в шею, Титан развернулся, чтобы броситься на Крония. Тогда Орсин набросил петлю через голову жеребца ему на шею, затянув ее покрепче. Тут же остальные фессалийцы перелезли через забор, готовые прийти на помощь, но Титан стоял как вкопанный, его огромное тело дрожало в напряжении.
   Огромная голова медленно повернулась, злобный взгляд следил за Парменионом, когда тот спрыгнул в загон.
   "Он знает", подумал Парменион с внезапным приступом страха. "Он ждет меня!"
   Спартанец двинулся к жеребцу, всё время оставаясь на линии его взгляда, пока не остановился рядом с шеей и головой. Его рука осторожно приблизилась к верхней петле, ослабила ее и сняла.
   - Спокойно, мальчик, - прошептал он. - Твой хозяин говорит с тобой. Спокойно, мальчик.
   Жеребец ждал, замерев, словно черная статуя. Парменион просунул пальцы под вторую узду, повел ее вверх через длинную шею, через уши и вдоль морды, ожидая страшного укуса, который мог оставить его без пальцев.
   Укуса не последовало.
   Погладив дрожащие бока, Парменион ухватился за черную гриву и ловко вскочил жеребцу на спину.
   Титан вздыбился, едва почувствовал на себе вес спартанца, но Парменион крепко стиснул ногами туловище коня, удерживая позицию. Титан подпрыгнул высоко вверх, приземлился на все четыре копыта с сокрушительной силой, низко опустив голову, чтобы сбросить седока вперед. Затем он встряхнулся. Но Парменион был готов к маневру, откинулся назад и удержал равновесие.
   Черный жеребец пустился в бег, затем перевернулся на спину, пытаясь скинуть и сломать своего мучителя. Парменион соскочил наземь, едва скакун начал кувырок, перекатываясь кверху животом и выбрасывая копыта, и вновь прыгнул Титану на спину, едва тот оказался на ногах. Фессалийцы поддержали этот ход дружным возгласом восхищения.
   Гигантский конь принялся галопировать по загону, ржа, изворачиваясь, вскидываясь и брыкаясь, но он так и не мог сбросить ненавистного человека со своей спины.
   Наконец титан поскакал к заграждению. Этого хода Парменион не исключал и инстинктивно понимал намерения жеребца. Он поскачет к доскам, затем бросится боком на дерево, дабы разбить на кусочки кости Парменионовой ноги, изувечив спартанца на всю жизнь. У Пармениона была одна надежда - отскочить - но если он так сделает, то конь бросится на него.
   Увидев опасность, юный Орсин перелез через заграждение и встал в загон, крича во весь голос и размахивая арканом над головой. Это сбило жеребца с толку, он резко свернул и обнаружил, что мчится головой прямо на забор.
   "Зевс, да он убьет нас обоих!" - подумал Парменион, когда Титан помчался на деревянную стену.
   Однако в последний момент Титан напряг свои мускулы, подпрыгнув высоко вверх, с легкостью преодолел преграду и помчался по холмам. Пасущийся там табун в спешке разбегался перед ним. Парменион еще никогда в жизни не знал такой скорости, ветер свистел у него в ушах, земля стремительно проносилась под ним, словно зеленый туман.
   - Поворачивай, красавчик! - закричал он. - Повернись и покажи мне свою силу. - Как будто поняв своего наездника, жеребец сделал широкий разворот и помчался в сторону загона.
   Мотак и Кроний распахнули ворота, но негодный Титан свернул еще раз и бросился на самый высокий участок заграждения.
   "Святая Гера, будь со мной!" - взмолился спартанец, ибо самая высокая планка забора была на высоте семи футов над землей. Жеребец замедлил бег, напряг мускулы и прыгнул, задними копытами простучав по дереву.
   Когда Титан приземлился, Парменион освободил свою правую ногу и спрыгнул наземь. Жеребец немедленно повернулся к нему, встал над ним на дыбы, обрушивая копыта вниз. Спартанец перекатился и побежал, нырнув меж досок заграждения и приземлившись лицом в разрытую землю. Фессалийцы разразились смехом, когда Парменион поднялся на ноги.
   - Полагаю, - сказал спартанец с усмешкой, - что он пока может взять перерыв. Однако, какой конь!
   - Берегись! - закричал Кроний. Титан в очередной раз атаковал заграждение, наскочив на него без замедления шага. Парменион отскочил с дороги, но жеребец развернулся, разыскивая его. Когда Кроний побежал вперед с арканом, Титан увидел его и поскакал за фессалийцем, врезавшись в него гигантским плечом и сбив невысокого парня с ног. Прежде чем кто-либо успел пошевелиться, Титан вздыбился над фессалийцем, и его передние копыта обрушились на лицо Крония. Череп треснул, голова исчезла в разлетающихся ошметках крови и мозгов. Орсин попытался набросить аркан на шею жеребцу, но копыта еще дважды ударили по распростертому на траве телу. Титан почувствовал затягивающийся ремешок на себе и дико рванулся, уронив Орсина на землю. Не обратив внимания на паренька, он молнией бросился на Пармениона. Спартанец метнулся влево, но, словно предугадав движение, Титан вскинулся на дыбы, и его окровавленные копыта ударили сверху вниз. Парменион вновь поднырнул, на сей раз вправо, спиной ударившись о столб заграждения. Титан угрожающе навис над ним.
   Вдруг шея жеребца дернулась назад, и в черепе его показалась торчащая стрела.
   - Нет! - вскричал Парменион. - Нет! - Но тут вторая стрела глубоко погрузилась в бок Титана, пронзив сердце. Жеребец припал на колени, и после этого упал на бок.
   Парменион поднялся на неверных ногах, сверху вниз глядя на поверженного колосса. Затем обернулся, увидев Мотака, который откладывал в сторону лук.
   - Он был демоном, - мягко проговорил фивянин. - Неоспоримо.
   - Я бы смог обуздать его, - сказал Парменион с холодным гневом в голосе.
   - Ты бы погиб, господин, - вставил мальчишка Орсин. - Так же, как мой дядя, Кроний. И, боги мне свидетели, ты скакал на нем. Причем превосходно.
   - Больше не будет такого коня, как он, - прошептал Парменион.
   - Есть жеребенок, - сказал Орсин. - Он станет еще крупнее своего отца.
   Задергавшийся глаз умирающего Титана привлек внимание Пармениона. Толстые белые черви выползали из-под века и соскальзывали по конской морде, как непотребные слезы. - Вот они, твои демоны, - проговорил Парменион. - Его мозг, наверно, просто-таки кишел ими. Боги, да эти твари сводили его с ума!
   Но фессалийцы уже не слышали его. Они собрались вокруг тела их товарища Крония, подняли его и понесли к главному дому.
  

***

   Гибель жеребца сильно расстроила Пармениона. Он не встречал лучшего коня, ни одного со столь же непреклонным норовом. Но кроме того, убийство Титана заставило его задуматься о ребенке, об Александре.
   Ребенок был еще одним прекрасным созданием, одержимым злом. Умен - возможно гениален - и всё же отравлен скрытым врагом. Ужасная картина всплыла в сознании: ребенок лежит замертво, и жирные белые черви ползут по его безжизненным глазам.
   Прогнав видение прочь, он подошел к людям, убиравшим поля, и стал помогать им стреноживать молодых жеребят, готовя их к служению Человеку.
   К полудню Парменион совершил прогулку к озеру, где Мотак занимался с больными или травмированными скакунами. Тот соорудил плавучий помост из досок, который стоял сейчас на якоре в центре небольшого озера в одном полете стрелы от кромки воды. Коня заводили в воду, где он мог плыть за лодкой, которая направляла его к плоту. По прибытии на место поводья передавались Мотаку, который заставлял коня плыть вокруг помоста. Упражнение развивало силу и выносливость коня, в то же время не давая нагрузки на поврежденные мускулы или связки. Мотак, с лысой головой, прикрытой огромной соломенной шляпой, прохаживался по периметру плота, направляя гнедого коня, который барахтался в воде рядом.
   Сбросив тунику, Парменион сиганул в холодную воду и медленно поплыл к плоту, делая руками длинные, расслабленные гребки. Прохлада озера освежала, но сознание его полнилось скверными видениями: черви и глаза, красота и разложение. Взобравшись на плот, он сел, голый в лучах солнца, ощущая прохладный ветерок на своем мокром теле. Мотак подозвал лодку и бросил поводья гребцу.
   - На сегодня всё, - крикнул он. Гребец кивнул и направил коня в сторону суши. Старый фивянин сел подле Пармениона, протянув ему мех с водой.
   - Эта шляпа выглядит потешно, - заметил Парменион.
   Мотак состроил гримасу и снял смешную шляпу с головы. - Она удобная, - сказал он, отерев пот со лба и снова прикрыв свою голую макушку.
   Парменион вздохнул. - Плохо, что он погиб, - проговорил он.
   - Конь или человек? - буркнул Мотак.
   Памренион печально улыбнулся. - Я говорил про коня. Но ты прав, мне следовало подумать о человеке. Однако Титану, должно быть, приходилось совсем туго; эти черви пожирали его мозг. По-моему скверно, что такой великолепный конь оказался загублен столь гнусными созданиями.
   - Он был всего лишь конем, - сказал Мотак. - А вот мне будет не хватать Крония. У него осталась в Фессалии семья. Сколько им отправить?
   - Сколько сможешь. Как парни восприняли его смерть?
   - Его уважали, - ответил Мотак. - Но они суровые мужи. Ты впечатлил их своими скачками. - Он вдруг хохотнул. - Во имя Геракла, да ты и меня впечатлил!
   - Я больше не увижу коня, подобного ему, - печально проговорил Парменион.
   - Думаю, что увидишь. Жеребенок - копия отца. И он вырастет большим - голова у него как у быка.
   - Я видел его прошлой ночью в яслях - рядом с умершей матерью. Недобрый знак для Титанова сына - первое, что он сделал в жизни, это убил родившую его кобылу.
   - Теперь ты заговорил как фессалиец, - укорил Мотак. Фивянин залпом отпил из меха и облокотился на свои крепкие предплечья. - Что произошло между тобой и Филиппом?
   Парменион пожал плечами. - Он - Царь, ищущий славы, которую не желает ни с кем делить. Не сказал бы, что я этого не одобряю. И при нем постоянно этот подлиза Аттал, который нашептывает ядовитые речи ему в ухо.
   Мотак кивнул. - Никогда он мне не нравился. Но и Филиппа я тоже никогда не обожал. Что будешь делать?
   Спартанец улыбнулся. - А что я умею? Буду драться в Филипповых битвах до тех пор, пока он не решит, что я ему больше не нужен. Потом вернусь сюда и буду стареть в окружении своих сыновей.
   Мотак крякнул и выругался. - Ты глупец, если действительно веришь в это - а ты не глупец. Если ты покинешь Филиппа, каждый город Греции будет соревноваться за то, чтобы нанять тебя на службу. Через несколько месяцев ты уже будешь командовать армией. И, поскольку есть только один великий противник, ты поведешь эту армию против него. Нет, когда Филипп решит, что ты ему больше не нужен, Аттал получит от него задание - то, для которого понадобится кинжал убийцы.
   Ясные синие глаза Пармениона похолодели. - Ему нужно будет очень постараться.
   - И он постарается, - предупредил Мотак.
   - Мрачноватый выходит разговор, - пробурчал Парменион, вставая на ноги.
   - Царь позвал тебя на парад победы? - продолжал Мотак.
   - Нет. Но он всё равно знает, что меня не радуют подобные мероприятия.
   - Может быть, - неуверенно проговорил Мотак. - Итак, где прогремит следующая война? Пойдете ли вы на города Халкидика, или через Беотию, чтобы осадить Афины?
   - Это Царю решать, - ответил Парменион, и его взор устремился к восточным горам. Этот взгляд не укрылся от фивянина.
   - Значит, это будет Фракия, - сказал он, понизив голос.
   - Ты видишь слишком много, друг мой. Я благодарю богов, за то, что язык у тебя осторожен.
   - Где настанет предел его амбициям?
   - Не знаю. Более того, он и сам не знает. Он больше не тот человек, которого я знал прежде, Мотак; он теперь помешан. После Крокусового Поля он казнил сотни фокейцев, и говорят, что стоял и хохотал над умирающими. Но перед тем, как покинуть Македонию, мне довелось наблюдать, как он вел судебные дела при дворе. В тот день я знал, что он собирался поохотиться и торопился окончить до второй половины дня. Наконец он объявил об окончании разбирательств и сказал истцам вернуться на следующий день. Но когда он покинул судейское кресло, старая женщина подошла к нему с прошением, взывая к справедливости. Он обернулся и сказал, "У меня нет времени на тебя, женщина." Она осталась стоять там на мгновение, а затем, когда он пошел дальше, она прокричала: "Тогда у тебя нет времени на то, чтобы быть Царем!" Все, кто был рядом, затаили дыхание. Отправится ли она на казнь? Или на публичную порку? Или в темницу? И знаешь, что он сделал? Отменил охоту и слушал ее дело весь остаток дня. Он даже рассудил в итоге в ее пользу.
   Мотак встал и помахал, чтобы лодка прибыла за ними. - Я не говорил, что он не был великим человеком, Парменион. Сказал всего лишь, что мне он не нравится, и я ему не доверяю. И тебе стоит поостеречься. Однажды он закажет твое убийство. Зависть питает страх, а страх порождает ненависть.
   - Никто не живет вечно, - ответил Парменион задумчиво.
  
       Пелла, Македония, осень
      
   - Я пройду во главе гвардии. Народ должен увидеть меня, - произнес Филипп.
   - Это безумие! - прошипел Аттал. - Что я еще могу сказать? В Пелле затаились убийцы, только и ждущие, как бы подобраться к тебе. Почему ты собрался на это шествие?
   - Да потому что я Царь! - прогремел Филипп.
   Аттал откинулся на скамье, угрюмо глядя на своего монарха. - Думаешь, - спросил он наконец, - что ты бог? Что холодное железо не способно пробить твое тело, не сможет пронзить твое сердце?
   Филипп усмехнулся и обмяк. - Никаких иллюзий, Аттал. Разве можно мне думать так? - добавил он, тронув шрам над своим ослепшим правым глазом. - Но если я не могу ходить по улицам своей столицы, тогда мои враги на самом деле победили. Ты пойдешь со мной. Я доверю тебе свою защиту.
   Аттал посмотрел в лицо Царю, не встретив в нем компромисса, и вспомнил их первую встречу в Фивах девятнадцать лет тому назад. Царь был тогда совсем еще мальчишкой, напуганным мальчишкой в ожидании кинжала убийцы. Но и тогда в его глазах горел тот же ярый огонь. Его дядя, Царь Птолемей, намеревался отравить его по-тихому, однако парень перехитрил его, спас своего брата Пердикку и убил Птолемея, пока тот лежал на кровати. Всё это он совершил тринадцати лет от роду. Теперь, в тридцать два, Филипп объединил под своим началом всю Македонию, создав народ, которого страшились враги.
   Но такая слава - обоюдоострый меч, как понимал Аттал, она приносит либо величие, либо раннюю могилу. Македонские лазутчики из Халкидонского Олинфа доложили, что элитный отряд убийц был нанят, чтобы положить конец угрозе, исходящей от Филиппа Македонского. Не надо было быть гением, чтобы догадаться, что они, скорее всего, ударят в день Фестиваля Благодарения, когда Царь, одетый только в плащ да тунику, пройдет безоружным в толпе к Храму Зевса.
   - Подумай об Александре, - предостерег Аттал.- Если тебя убьют, его ждет горький жребий. У тебя нет других наследников, а значит аристократия будет драться друг с другом, чтобы занять твое место. Александр будет убит.
   Лишь мгновение Филипп колебался, теребя свою черную бороду и глядя в большое окно. Но когда он повернулся, Аттал понял, что его довод не сработал. - Я пройду среди своего народа. А теперь скажи, достаточно ли цветов разбросано по дороге?
   - Да, государь, - устало ответил Аттал.
   - Хочу, чтобы они были рассыпаны у меня под ногами. Это будет хорошо смотреться; впечатлит иностранных послов. Они должны увидеть, что вся Македония со мной.
   - Македония и так с тобой - независимо от того, бросает она к твоим ногам цветы или нет.
   - Да, да. Но это должно быть видно. Афиняне мутят воду, готовя новые помехи. У них нет денег, чтобы развернуть кампанию самостоятельно, однако они стараются подбить на это олинфян. Мне не нужна война - пока что - с Халкидонской Лигой. Скажи, как я выгляжу?
   Аттал смирил норов и посмотрел на Царя. Среднего роста, тот был широкоплеч и могуч, его густые, курчавые черные волосы и борода сверкали как шерсть пантеры. Золотистые прожилки радужки его единственного зеленого глаза были подчеркнуты золотой короной в виде лавровых листьев. Туника на нем была небесно-голубого цвета, а плащ - черным как ночь.
   - Ты выглядишь роскошно - как Царь из легенд. Будем надеяться, что и к концу дня ты будешь выглядеть так же.
   Филипп хохотнул. - Ты всегда так мрачен, Аттал. Разве я не сделал тебя богачом? Ты до сих пор чем-то недоволен?
   - Буду доволен, когда день завершится.
   - Увидимся с тобой во дворе, - сказал Филипп. - И помни: должно быть не больше десяти телохранителей за моей спиной.
   Оставшись в одиночестве, Филипп отошел к длинному столу и развернул на поверхности карту, начерченную на козьей коже. Слишком долго великие города, Афины, Спарта и изредка Фивы, боролись за право владеть всей Грецией; их собственная вражда порождала одну кровавую войну за другой. Афины против Спарты, Спарта против Фив, Фивы против Афин, с привлечением сил всех малых городов и областей. Бесконечный круговорот ломающихся союзов, смены сторон, ускользающей удачи.
   Все три полиса в разное время тайно правили Македонией.
   Филипп знал, что бескрайние войны могли продолжаться нескончаемо, ибо сотни больших и малых городов северной Греции платили дань разным хозяевам. Любой диспут меж такими городами мог быть заглушен - и заглушался - более могущественными силами. В одной только Македонии, когда Филипп пришел к власти, более двадцати официально независимых городов дали клятву верности трону. Но, несмотря на это, они формировали союзы со Спартой, Афинами или Фивами, каждый город поставлял свою маленькую армию или ополчение. Многие из них представляли собой прибрежные поселения, что могло обеспечить безопасную высадку для вторгающейся армии. Одну за другой, в течение семи лет с того дня, как стал Царем, Филипп брал эти крепости, иногда силой - как Метону, население которой было продано в рабство - но чаще легким воздействием, подкупом, или просто смешивая все три метода, что люди и называли дипломатией.
   План был до неприличия прост: убрать все угрозы внутри царства посредством военной хитрости.
   Он заключил ранний договор с Афинами, позволявший ему сосредоточиться на том, чтобы разбить врагов к востоку и северу. Теперь он наладил крепкие связи с Фессалией на юге, разбив Фокейскую армию, опустошавшую центральную Грецию.
   Но тучи по-прежнему сгущались. Армия Филиппа вошла в независимый город Амфиполь на восточной границе - в город, который желали прибрать к рукам афиняне. Этот захват прошел не без критики - в том числе и со стороны Пармениона.
   - Ты пообещал Афинам, что позволишь им править этим городом, - заметил генерал.
   - Не совсем так. Я сказал им, что не рассматриваю этот город как македонский. Всё-таки тут есть разница.
   - Небольшая, - ответил Парменион. - Ты заставил их поверить в то, что дашь им контроль над городом. Это означает объявление войны Афинам. Мы готовы к ней?
   - Риск не велик, друг мой. Афиняне не столь богаты, чтобы развернуть войну на такой дистанции. А я не могу позволить, чтобы Амфиполь стал секретной базой для Афин.
   Тут Парменион рассмеялся. - Здесь больше никого нет, Филипп. Тебе не обязательно говорить таким высокопарным тоном. Амфиполь богат; город контролирует торговые пути во Фракию и все южные подступы к реке Стримон. У тебя заканчивается монета, а войску нужно жалование.
   - Так и есть, - ответил Филипп с болезненным выражением лица. - Кстати, войско еще недостаточно велико. Я желаю, чтобы ты подготовил еще десять тысяч человек.
   Улыбка сошла с лица спартанца. - У тебя уже более чем достаточно воинов для того, чтобы защитить свое царство. Откуда же исходит угроза? Фракия разделена, три царя воюют там друг с другом; с пеонийцами покончено, а иллирийцам никогда не вернуть былого величия. Сейчас ты собираешь армию для завоевания - не для обороны. Так чего же ты хочешь, Филипп?
   - Я хочу еще десять тысяч человек. И прежде чем ты задашь еще один вопрос, мой спартанский друг, не ты ли сам посоветовал мне однажды держать свои планы в секрете? Хорошо же, ну так я следую твоему совету. О том не будет знать никто, кроме Филиппа. И разве не мой стратег учил меня природе империи? Мы остаемся сильны, говорил он, только пока мы растем.
   - Да, так он и говорил, государь, - согласился Парменион, - но, как и в любой стратегии, здесь встает вопрос меры. Армию нужно снабжать, линии сообщения должны быть открыты и легко проходимы. Твое главное преимущество перед Афинами - в том, что твои приказания выполняются незамедлительно, в то время как афиняне должны собрать ассамблею и днями, а может и неделями обсуждать решение. К тому же, в отличие от персов, мы не приспособлены к империи.
   - Тогда нам надо приспособиться, Парменион, ибо час Македонии настал.
   Филипп посмотрел на карту, его острый разум изучал наиболее опасные места. Парменион был прав. Взятие Амфиполя и других независимых крепостей вселило страх в сердца его соседей, которые занялись вербовкой наемников, гоплитов из Фив, копейщиков из Фракии, лучников с Крита.
   И Афины, расположенные далеко на юге, объявили войну, выслав агентов во все северные земли и города, подстрекая их против македонского агрессора. Теперь, когда фокейцы разбиты, игра становилась сложнее, потому что ни один враг не осмелится в одиночку поднять голову из укрытия, и ни одно сражение само по себе не решило бы дилеммы Филиппа.
   Его враги будут ждать признаков слабости с его стороны - и тогда ударят все вместе, с востока, запада и юга. Если он двинется против кого-то одного, то остальные бросятся на него со спины, вызвав войну на двух и более фронтах.
   Наибольшая из самых близких угроз исходила с востока, от Олинфа, главного в Халкидонской Лиге городов. Палец Филиппа пробежал вдоль имеющих форму трезубца земель Халкидики. Все вместе города могли выставить двадцать тысяч гоплитов, вооруженных копьем, мечом и щитом, более трех тысяч всадников и, пожалуй, семь - или восемь - тысяч копьеметателей. Война с Олинфом выйдет дорогостоящей и опасной. Кто бы ни победил, он будет так ослаблен, что падет жертвой нового агрессора. Вот почему олинфяне так полагались на успех наемных убийц, засланных в Пеллу.
   Тут Царь услышал чеканный шаг марширующих гвардейцев во дворе у него под окном. - Ступай сегодня с осторожностью, Филипп, - предостерег он самого себя.
  

***

   Аттал осмотрел десять воинов Царской Гвардии, проверяя их бронзовые нагрудники и шлемы, ножны для мечей и поножи. Они сияли как отшлифованное золото. Обойдя строй, он посмотрел на их черные плащи. Ни следа пыли или грязи. Убедившись в этом, он снова встал перед строем.
   - Будьте наготове, - медленно произнес он, - ибо Царь всегда в опасности. Всегда. Неважно, что он шествует в самом сердце своего царства. Не имеет значения беззаветная любовь народа к нему. У него есть враги. Когда вы маршируете за ним, наблюдайте за толпой. Не смотрите на Царя. Следите за малейшим резким движением в толпе. Это понятно? - Парни кивнули.
   - Могу я спросить, господин? - подал голос воин справа от него.
   - Конечно.
   - Ты говоришь в общих чертах, или сегодня имеется какая-то конкретная угроза?
   Аттал пристально посмотрел на воина, пытаясь припомнить его имя. - Как я уже сказал, Царь всегда находится в опасности. Но это хороший вопрос. Будьте начеку.
   Заняв место в центре, он стал ждать Царя. Их путь лежал через главную улицу Александроса, по торговой площади и оттуда к Храму Зевса. Прогулка не больше чем в тысячу шагов, быть может меньше, но толпа будет напирать. Аттал расставил солдат по всей линии торжественного шествия, однако они будут слишком растянуты, чтобы сдерживать тысячи горожан. Популярность Филиппа была высока, и это представляло опасность, ибо люди будут возбуждены - будут тянуться к нему, стараясь прикоснуться, проталкиваясь через тонкий строй солдат. Пот заливал Атталу глаза. Сам будучи превосходно натренированным убийцей, он понимал, насколько легко убить человека, неважно, сколь тщательно охраняемого. На протяжении всего шествия Филипп будет не дальше пяти шагов от толпы. Внезапный рывок, быстрый взмах кинжала, пульсирующая благородная кровь...
   Тысячу раз он представлял себе путь, белокаменные стены и длинные аллеи.
   Где бы ты предпринял попытку? спросил он себя. Не вначале, когда гвардейцы будут наиболее бдительны, но ближе к концу. Не возле храма, где открытая местность не позволит убийце сбежать. Нет. Нападение произойдет вблизи торговой площади с ее множеством аллей. Двести шагов чистого страха ожидали его.
   Будь ты проклят, Филипп!
   Царь вышел из дворцовых дверей, и десять гвардейцев в приветствии ударили кулаками в нагрудники. Аттал последовал их примеру не сразу, выражение его лица было обеспокоенным. - Я вижу тебя, Коений, - сказал Филипп воину, имя которого Аттал недавно безуспешно пытался вспомнить. - И тебя, Дион. Я уж было думал, что тебе порядком надоела моя компания. - Одного за другим, Филипп поприветствовал каждого из десяти. Аттала никогда не переставало удивлять, как Царь умудрялся запоминать имена людей, находящихся под его командой. Коений - теперь Аттал его вспомнил. Сукин сын Парменион порекомендовал его в командиры резервной фаланги на Крокусовом Поле.
   - Мы готовы? - спросил Царь.
   - Да, государь, - ответил Аттал.
   Двое солдат открыли ворота, и Филипп вышел из царского двора, приветствуемый громовым возгласом горожан за стеной. Аттал держался рядом у него за спиной. Вытерев пот с глаз, он окинул взглядом толпу. Там были сотни людей, ожидающих по обе стороны улицы. Самые разные цветы дождем посыпались на Царя, когда он помахал своему народу. На отдельной площадке ожидал парад: всадники из Фессалии, послы из Фив, Коринфа, Фер, Олинфа и Фракии. За ними были жонглеры и акробаты, шуты и актеры в масках из сверкающей бронзы. Замыкали шествие два белых быка, увешанных цветами, которые отправились в свою последнюю прогулку к жертвенному алтарю всемогущего Зевса.
   Филипп встал во главе процессии и направился вдоль по улице Александроса.
   Аттал, который держал руку на оголовье меча, увидел, как толпа подалась вперед, напирая на тонкий строй солдат, которые с двух сторон пытались держать путь свободным. Филипп всё шел, махая рукой и улыбаясь. Маленький мальчик проскочил слева, подбежал к Царю. Аттал наполовину вынул меч. Он вдвинул его обратно в ножны, когда Филипп подхватил мальчишку на руки и остановился, а ребенок протянул ему гранатовый плод.
   - Где твоя мать? - спросил Филипп. Ребенок указал направо, и Царь отвел мальчугана назад, передав его женщине в толпе.
   Аттал выругался. Один удар - и всё тотчас будет кончено...
   Но Филипп вернулся к центру улицы и продолжил свой путь во главе процессии.
   Едва они достигли торговой площади, Аттал обвел взглядом толпу справа налево, всматриваясь в лица, ловя малейший признак напряжения. Цветы по-прежнему летели, дорога покрылась мириадами красок
   Вдруг толпа надвинулась вновь. От нее отделились трое и побежали к Царю.
   Ножи блеснули в свете солнца, и Аттал метнулся вперед.
   Длинный кинжал вонзился Царю в бок.
   - Нет! - вскричал Аттал. Филипп пошатнулся, его рука нырнула под плащ и вынырнула со спрятанным там мечом. Клинок раскроил горло первому убийце. Второй кинжал нацелился Царю в шею, но Филипп парировал удар, обратным движением разрезав противнику руку от локтя до плеча. Аттал убил третьего, который пытался вонзить свой кинжал Филиппу в спину.
   И толпа подняла ликующий крик. Когда Филипп подошел к раненому убийце, тот бросился на колени.
   - Пощади. Я расскажу тебе всё! - взмолился он.
   - Ты всё равно не скажешь ничего ценного, - молвил Царь, и его меч пронзил убийцу между ключиц.
   - Позвать хирурга! - крикнул Аттал, подойдя к Филиппу и беря его за руку.
   - Нет! - отменил приказ Царь. - Он не понадобится.
   - Но я видел, как он пронзил тебя.
   Филипп сжал кулак и ударил по своей тунике. Послышался звон металла. - Под этой одеждой нагрудник, - сказал он. - Я могу быть безрассуден, Аттал, но я не глуп. А теперь продолжим шествие, - рыкнул он.
   Позже, тем же вечером, когда Царь отдыхал у себя в покоях, выпивая кубок за кубком, Аттал задал вопрос, мучивший его весь день.
   - Зачем ты убил последнего головореза? Он мог назвать имена своих нанимателей.
   - Это бы ничего не дало. Мы оба знаем, что эти люди пришли из Олинфа. И если эта новость будет предана огласке, то я буду невольно втянут в войну с халкидянами; этого потребует народ. Однако это был хороший день, разве нет? Хороший день, чтобы остаться в живых?
   - Мне он вовсе не понравился, - буркнул Аттал. - Я там на площади на десять лет постарел.
   Филипп хохотнул. - Вся жизнь - игра, друг мой. Нам не спрятаться. Боги используют нас, как пожелают, а потом избавляются от нас. Сегодня мой народ лицезрел Царя; они видели, как он шествовал, как сражался и как победил. Их гордость получила подпитку. Таким образом, олинфяне только послужили мне на пользу. Я испытываю благодарность к ним - и к тебе за то, что прикрыл меня со спины. Я доверяю тебе, Аттал, и ты мне нравишься. Благодаря тебе я чувствую себя удобно - и безопасно. Помнишь тот первый день в Фивах? Когда я держал нож у своей груди, давая тебе шанс вонзить его?
   - Кто же такое забудет? - ответил Аттал. Юный принц подозревал, что Аттал был послан убить его, и дал ему возможность сделать это в одной из аллей, без свидетелей. И Аттал испытал искушение. В те времена он служил Птолемею, а Филипп был всего лишь мальчишкой, смерти которого желал сам Царь. И всё же он не нанёс тот удар... и до сих пор не понимал, почему.
   - О чем задумался? - спросил Филипп.
   Аттал переключил сознание на реальность. - Да всё прокручиваю в голове тот день, и путешествие обратно в Македонию. С чего ты стал доверять мне, Филипп? Я знаю себя, и все свои грехи. Я бы и сам себе не доверял - так почему ты стал?
   Усмешка сошла с лица Царя, он подался вперед, вцепился в плечо Аттала. - Не сомневайся в этом, - посоветовал он. - Просто наслаждайся. Лишь немногие удостаиваются доверия Царя, или его дружбы. А ты заслужил и то, и другое. И не имеет значения, почему. Может, я вижу в тебе качества, которые ты сам в себе еще не обнаружил. Но, когда я окружен врагами, ты - тот самый человек, кого я более всего хотел бы видеть рядом. Пусть этого будет достаточно. - Царь допил вино, наполнил кубок снова. Он встал - шатаясь - и выглянул в окно, устремив взор на запад.
   Аттал вздохнул. Истощенный напряженным днем, он вышел и направился в свои комнаты в новой казарме. Его слуги зажгли фонари в андроне и спальне. Аттал распутал завязки нагрудника, снял его и сел на скамью.
   - Ты глупец, если доверяешь мне, Филипп, - прошептал он.
   Слишком утомленный, чтобы подняться в верхние покои на свою кровать, он завалился на скамью и заснул.

***

   - Впечатляющий жеребец, дорогой Мотак. Как случилось, что фивянин сумел развить в себе такой талант к коневодству? - Перс потеребил свою золоченую бороду и откинулся на спинку стула.
   - Я внимательно слушаю и обучаюсь, благородный Парзаламис. Как тебе вино?
   Перс тонко улыбнулся, но его тусклые глаза не выказывали и следа юмора. - Конечно вино мне по вкусу - ведь оно из моей страны, и я полагаю, по меньшей мере, десятилетней выдержки. Я прав?
   - Меня бы удивило, если бы ты не угадал.
   - Весьма лестный комплимент, - сказал Парзаламис, встал из-за стола и прошел к открытой двери, встал там и стал смотреть в сторону западных холмов. Мотак остался сидеть на скамье, но наблюдал взглядом за разодетым в шелка персом. Ну и одежды! - подумал он. К чему нужна такая роскошь? Парзаламис носил широкие штаны из синего шелка, подпоясанные серебряным шнуром, на который были нанизаны маленькие жемчужины. Рубаха была тоже шелковой, но цветом напоминала свежие сливки, на груди и спине красовалась золотая вышивка в форме головы грифона - полу-орла, полу-льва. Плаща у него не было, но тяжелый кафтан из крашеной шерсти был небрежно отброшен на скамью. Взгляд Мотака упал на его сапоги. Они были сделаны из кожи, какой он никогда еще не видел, слоистой и неровной, но с таким блеском, что вызывала желание протянуть руку и прикоснуться.
   Парзаламис повернулся и подошел обратно к своему месту. Богатый персидский парфюм ударил Мотаку в ноздри, когда купец пересекал комнату, и тот рассмеялся. - Что тебя так развлекает? - спросил его гость с напрягшимся лицом.
   - Да тут не развлечение, а неудобство, - мягко ответил Мотак. - Хоть я и счастлив видеть тебя здесь, твое великолепие заставляет меня чувствовать, будто я живу в свинарнике. Я вдруг вижу все трещины в стенах и замечаю, что полы неровные.
   Перс успокоился. - Ты смышленый человек, фивянин. И твой язык быстрее гепарда. Итак, я купил твоих коней, а теперь перейдем к более серьезным материям. Каковы планы Филиппа?
   Опустив ноги со скамьи на пол, Мотак повторно наполнил свой кубок. - Парменион уверяет меня, что он по-прежнему защищает собственные границы от своих врагов. Царю Царей бояться нечего.
   - Царь Царей ничего не боится! - прошипел Парзаламис. - Ему всего лишь любопытен его вассальный царь.
   - Вассальный? - изумился Мотак. - Насколько я понимаю, Филипп не отсылает дань в Сузы.
   - Это не важно. Вся Македония - это часть великой империи Царя Царей. И то же самое можно сказать об остальной Греции. Афины, Спарта и Фивы - все они признают верховенство Персии.
   - Если Македония и в самом деле вассал, - сказал Мотак, осторожно подбирая слова, - тогда действительно странно, что фокейцы выплачивали армии жалованье персидским золотом, в то время как всем было известно, что эта армия выступит против Филиппа.
   - Вовсе нет, - ответил Парзаламис. - Генерал Ономарх переправился в Сузы и преклонил колени перед Царем Царей, дав клятву верности империи. За это он был вознагражден. И не будем забывать, что это Филипп первым выступил на фокейцев, а не наоборот. И мне не нравится эта идея насчет обороны границ. Когда это закончится? Филипп уже контролирует Иллирию и Пеонию. Теперь и фессалийцы провозгласили его своим Царем. Его границы растут с каждым сезоном. Что дальше? Халкидика? Фракия? Азия?
   - Не Азия, - проговорил Мотак. - И Парменион позаботится, чтобы Халкидика была в безопасности какое-то время. Так что всё-таки Фракия.
   - Чего он добивается? - процедил Парзаламис. - Какой территорией может управлять один человек?
   - Интересный вопрос от подданного Царя Царей.
   - Царь Царей благословлен небом. Его не сравнить с варварским воином. Фракия, говоришь? Хорошо, я передам эти сведения в Сузы. - Парзаламис откинулся назад, уставившись в низкий потолок. - А теперь расскажи мне о сыне Царя. - Вопрос был задан слишком вальяжным тоном, и Мотак какое-то время хранил молчание.
   - О нем говорят, как об одаренном ребенке, - ответил фивянин. - Едва достигнув четырех лет, он уже может читать и писать, и даже дискутировать со старшими.
   - Но он проклят, - сказал Парзаламис. Мотак хорошо слышал напряжение в его голосе.
   - Ты видишь в четырехлетнем ребенке угрозу?
   - Да - конечно же, не для Персии, которая не знает страха, но для стабильности в Греции. Ты много лет прожил в Персии и без сомнения постиг истинную религию. Есть Свет, который, как учил нас Зороастр, является корнем всей жизни, и есть Тьма, из которой ничего не произрастает. Наши мудрецы говорят, что этот Александр - дитя Тьмы. Слышал что-нибудь об этом?
   - Да, - подтвердил Мотак, неприязненно съеживаясь под взглядом перса. - Некоторые говорят, что он демон. Парменион в это не верит.
   - А ты?
   - Я видел ребенка лишь однажды, но да, я готов поверить в это. Я коснулся его плеча, когда он слишком близко подошел к одному жеребцу. И это прикосновение обожгло меня. Я чувствовал эту боль на протяжении недель.
   - Он не должен жить, - прошептал Парзаламис.
   - Я в этом не участвую, - ответил Мотак, встал и прошел к двери. Выйдя в сгущающиеся сумерки, он огляделся. В пределах видимости не было ни души, и он вернулся в помещение. Свет потускнел, и Мотак зажег три светильника. - Убить ребенка будет безумием. Гнев Филиппа будет неуемным.
   - Это правда. Но мы сможем решить, куда будет лучше направить такой гнев. В Афинах оратор Демосфен горячо высказывается против Филиппа. Если наемные убийцы окажутся проплачены Афинами, тогда Филипп двинется на юг, так?
   - Ничто его не остановит, - согласился фивянин.
   - И, общеизвестно, что центральная Греция является могилой для любых амбиций. Все великие полководцы погибали там.
   - Как будет сделано это дело?
   - Всё уже началось. Метонский раб по имени Лолон убьет дитя; ему уже за это заплатили два афинянина, состоящие у нас на службе. Его, конечно же, схватят живым, и он признается, что получил плату и инструкции от Демосфена, потому что он в самом деле считает, что так оно и есть.
   - Зачем ты мне это рассказываешь?
   - Двум афинянам поручено бежать из Пеллы на север. Этого никто не ожидает. Ты укроешь их здесь на несколько недель. После этого они отправятся в Олинф.
   - Ты многого просишь, - сказал ему Мотак.
   - Согласен, дорогой Мотак, но ведь мы - как ты знаешь - и платим тоже много.
  
   Парменион сидел в западном алькове своего андрона, глаза его следили за пчелой, которая приземлилась на цветущую желтую розу. Бутон медленно наклонился, когда пчела забралась в него в поисках пыльцы.
   - Это всё, что он сказал? - спросил спартанец.
   - Разве не достаточно? - ответил вопросом Мотак.
   Парменион вздохнул и встал, разминая спину. Три года ушло на то, чтобы внедрить Мотака в персидскую шпионскую сеть, и вот, наконец, это стало оправдывать все труды. Поначалу они относились к нему с недоверием, зная, что он друг Пармениона. Потом постепенно, поскольку всякая выдаваемая им информация оказывалась правдой, ему стали доверять больше. Но чтобы внезапно поведать ему такой важный секрет - это требовало проверки. - Я заплачу слуге, чтобы присматривал за Александром, и выставлю дополнительную стражу в саду под его окном.
   - Но ты должен рассказать Царю, - вставил Мотак.
   - Нет, это будет неразумно. Персия до смерти боится, что - в конечном счете - Филипп поведет свои войска в Азию. Это делает его непредсказуемым. Нападение на Филиппа во время Празднества - олинфяне не предприняли бы ничего столь поспешного. Нет, то были персы, и я не думаю, что будет разумным рассказать об этом Филиппу. Но в равной степени я не хотел бы, чтобы Парзаламис узнал, что ты не предатель.
   - Почему это так важно? - спросил фивянин.
   Парменион усмехнулся. - Не хотел бы найти тебя с кинжалом между ребер. И у меня нет ни малейших сомнений в том, что Персия однажды станет нашим противником. Это одно из богатейших царств мира - а Филипп безрассудно тратит деньги из казны. Несмотря на все захваченные нами копи и города, у Македонии по-прежнему недостаточно средств, чтобы заплатить войскам. Нет, Персия - это главный приз, вот почему крайне важно наладить связи с Парзаламисом. Но как нам спасти принца - не скомпрометировав тебя?
   - Может, с метонским рабом произойдет несчастный случай - сломает шею? - предложил Мотак.
   Парменион покачал головой. - Слишком подозрительно. А афиняне - которых мы даже не знаем по именам - наймут кого-нибудь другого. Это деликатная проблема. Но я поработаю над ее решением.
   - Он намекнул, насколько быстро Лолон нанесет удар. Это может быть и сегодня ночью! - сказал Мотак.
   - Да, - ответил Парменион, пытаясь удержать голос ровным, чтобы не выдать внезапным всплеском эмоций свое беспокойство. - Я выезжаю в Пеллу завтра. А теперь скажи мне, как там Титанов жеребенок?
   - Прекрасно питается молоком кобылы. Он силен. Выживет.
   - Хорошо. Теперь можешь отправиться домой и отдохнуть. А я буду думать.
   Мотак встал. - Эта игра становится всё сложнее, мой друг. Меня это беспокоит.
   - Меня тоже. На кон поставлены целые царства, и теперь ничто не будет простым.
   Когда фивянин ушел, Парменион вышел в сад и встал у мраморного фонтана. В центре фонтана стояли три статуи, изображавшие Афродиту, Богиню Любви, Афину, Богиню Мудрости и Войны, и Геру, Царицу Богов. Меж ними стоял красивый юноша с яблоком в руке.
   "На кон поставлены целые царства, и теперь ничто не будет простым".
   Юношей был Парис, Принц Трои, и три богини велели ему отдать яблоко прекраснейшей из них. Парменион посмотрел на каменное лицо юнца, читая эмоцию, которую скульптор столь искусно запечатлел на нем. Это была растерянность. Если он отдаст яблоко одной, то другие возненавидят его и не успокоятся, пока не добьются его смерти.
   "На кон поставлены целые царства, и теперь ничто не будет простым".
   Парис отдал приз Афродите, и она вознаградила его, сделав так, что прекраснейшая женщина на свете полюбила его. Его счастью не было предела. Но женщиной той была Елена, жена Менелая, Царя Спарты и Афин, союзника Геры, которая внушила ему мысль собрать войска всей Греции, дабы добиться возмездия. Парис увидел, как его город был завоеван, его семья - вырезана, а сам он был забит до смерти, пока Троя пылала.
   Глупый мальчишка, подумал Парменион. Ему следовало наплевать на красоту и вручить яблоко сильнейшей. И как вообще Парис мог подумать, что одна только Любовь могла его спасти? Отогнав такие мысли прочь из сознания, он стоял у бассейна до заката, сосредоточившись на проблеме, которую создал ему Парзаламис.
   Слуги принесли ему еды и вина, так и оставленные им нетронутыми на мраморной скамейке, на которой он расположился под цветущим деревом, в тени от заходящего солнца. Часы летели, а он всё никак не мог отыскать решения, и это его начинало бесить.
   Сходишь с ума, сказал он себе. Подумай о своих днях с Ксенофонтом, о советах, которыми столь щедро делился афинский генерал.
   "Если проблему невозможно решить лобовой атакой", - говаривал Ксенофонт, - "то попробуй атаку с фланга". Парменион улыбнулся воспоминанию.
   Хорошо, подумал он. Обдумаем всё, что у нас есть. Персы желают убить Александра. Они назвали Мотаку две причины. Во-первых, их маги считают, что он проклят. Во-вторых, если Афины окажутся замешаны в убийстве ребенка, это направит Филиппа по пути отмщения. Какими фактами я располагаю? - спросил он себя.
   Имя убийцы.
   Он сел прямо. Почему Парзаламис выдал имя? Почему не сказал просто, что какой-то раб был нанят? Так было бы безопаснее. Может быть, ошибка? Нет, Парзаламис был слишком лукав, чтобы пасть жертвой болтливого языка. Ответ пришел внезапно и удивительно легко - они всё еще проверяли Мотака. Парзаламису не нужно было убежище для афинян. Что ему было нужно, так это знать, можно ли доверять его лучшему македонскому шпиону. Но сказать ему о готовящемся убийстве всё-таки было рискованно, потому что если эти сведения достигнут Филиппа, то он незамедлительно пойдет войной на Персию.
   Поэтому Парзаламис должен был предпринять шаги к тому, чтобы эта весть до Царя Македонии не дошла.
   Словно солнце пробилось сквозь тучи в запутанных размышлениях Пармениона. За Мотаком должно быть... наверняка... следят. Если его видели спешащим к Пармениону, то заговорщики поймут, что Мотак их предал.
   Безоружный спартанец вскочил на ноги. Теперь у Парзаламиса должно быть только одно мнение. Устранить опасность. Убить Мотака и человека, которому он поведал тайну.
   Прошептав проклятие, он побежал обратно к дому.
   Фигура выскользнула из теней, лунный свет отразился на занесенном лезвии кинжала. Парменион пригнулся и двинул левым кулаком неизвестному в лицо, лишая того равновесия. Второй головорез схватил его сзади, но Парменион припал на одно колено, захватив руку напавшего, и бросил его на подельника. Третий незнакомец бросился к нему с коротким мечом в руке. Вскочив на ноги, Парменион отпрянул влево, и клинок просвистел рядом с его бедром. Его кулак впечатался головорезу в челюсть, остановив атаку. Остальные поднялись с земли и атаковали. Парменион отступил. Они бросились на него скопом. С диким криком Спартанец полетел на них ногами вперед, сбив одного с ног. Меч оставил глубокую рану на его бедре, нож чиркнул по волосам. Парменион перекатился влево. Лезвие меча угодило в камень на тропинке, высекло сноп искр. Рука Спартанца нащупала крупный булыжник, и он бросил его в лицо головореза с ножом. Кровь потекла из разбитого носа, незнакомец завопил и выронил нож. Парменион подкатился, схватил оружие и вскочил на ноги.
   Мечник занес клинок для удара в голову. Парменион снова пригнулся, затем шагнул вперед, сокращая дистанцию, вонзил нож в живот незнакомца и провел им вверх до легких. Головорез закричал и повалился, а его подельники пустились наутек. Рука Пармениона взметнулась вверх, окровавленный нож, просвистев в воздухе, вонзился в спину убийцы. Тот качнулся, но побежал дальше. Подняв брошенный меч, Спартанец бросился вдогон. Убегающие воины направлялись к западным воротам, где были привязаны их скакуны. Первый вскочил на коня, но его раненый подельник с окровавленной спиной был не в силах сесть верхом. - Помоги, Данис! - взмолился он. Не вняв ему, подельник пустил коня в галоп.
   Парменион выбежал из ворот и перерезал горло наемнику с раненой спиной. Схватив поводья его коня, он оседлал животное и помчался в погоню за третьим убийцей.
   У беглеца была фора, но он не был настоящим всадником и опыта, как у Пармениона, не имел. Его каурый скакун был не так уж быстр, но силен, и Парменион постепенно сокращал дистанцию. Его незадачливый противник, худой бородатый мужчина, кинул нервный взгляд через плечо, пока кони мчались по холмам на восток. Вдруг конь головореза споткнулся, скинув седока наземь. Мужчина больно ударился, но поднялся и побежал. Парменион направил коня галопом за ним, ударил плоской стороной меча ему по черепу и свалил на землю.
   Осадив жеребца, Парменион спешился. Его несостоявшийся убийца отпрянул назад.
   - Говори быстро, - велел Спартанец. - От этого зависит твоя жизнь.
   Лицо незнакомца скривилось. - Я ничего тебе не скажу, спартанский мешок помоев.
   - Неумно, - сказал Парменион, вонзая меч ему в живот. Наемник умер без единого звука, упав лицом в траву. Парменион вскочил в седло и направил жеребца к яслям и загонам, спрыгнув наземь за домом Мотака.
   Фивянин вышел поздороваться. Лицо его было бледным, а из плеча торчал кинжал. - Думаю, о поддержании связей с Парзаламисом можно забыть, - буркнул Мотак.
   Парменион вошел в дом, где лежал мертвый перс, голова которого была вывернута под неестественным углом.
   - Он подкараулил меня, - сказал Мотак, - но, видимо, не ожидал, что старик окажется таким сильным. И, как многие подобные ему, он решил поговорить, прежде чем напасть, видимо, чтобы заставить меня ощутить страх, чтобы я стал молить о пощаде. Он узнал о моей встрече с тобой; назвал меня предателем. Похоже, его взаправду оскорбила моя двойная игра.
   - Нам надо извлечь этот нож, - сказал Парменион.
   - Нет времени, друг мой. Перед схваткой он посмеялся надо мной, сказав, что убийство Александра назначено на сегодня. Возьми Бессуса - он самый быстрый из тех, что у нас есть.
   Парменион побежал к конюшне. Но даже когда жеребец выехал галопом из имения, Спартанец чувствовал ледяной страх.
   Ему ни за что было не успеть в столицу вовремя...
  
   Пелла, Македония, осень
  
   Александр видел неспокойные сны.  Ему снился склон горы и каменный алтарь, вокруг которого толпились жрецы в черных мантиях, распевающие, призывающие имя, скандирующие...
   "Искандер! Искандер!"
   Голоса были свистящими, как штормовые ветра в зимних ветвях, и он почувствовал сильное давление на грудь. Страх пробежал сквозь него.
   "Они зовут меня" - понял он, и его глаза замерли на острых ножах, которые те держали при себе, и сточных каналах для крови, прорезанных в алтаре.
   Вперед вышла фигура, и лунный свет осветил ее лицо. И тут Александр чуть не вскрикнул, ибо этим человеком оказался его отец, Филипп, одетый в боевой нагрудник, которого мальчик не видел никогда раньше.
   "Ну?" - спросил Царь. - "Где мальчишка?"
   "Он придет, государь", - ответил верховный жрец. - "Обещаю тебе".
   Царь повернулся, и Александр увидел, что его слепой глаз больше не был похож на опал. Теперь он сверкал чистым золотом, и, казалось, горел желтым пламенем.
   "Я вижу его!" - вскричал Царь и указал прямо на Александра. - "Но он прозрачен, как призрак!"
   "Иди к нам, Искандер!" - пропел жрец.
   Давление усиливалось.
   "Нет!" - закричал ребенок.
   И проснулся в своей кровати, дрожа как лист, и пот стекал по всему его маленькому телу.
  

***

   Лолон пробрался в царские сады, держась в тени деревьев, незаметный для стражников. Его рука метнулась к кинжалу, получая покой от осязания холодной рукояти. Ребенок проклят, напомнил он себе. Это не то, что убить настоящего ребенка. Не то, что сделали македоняне с его двумя сыновьями в Метоне, когда войско хлынуло через проломленную стену, убивая всех на своем пути. Наемники, оборонявшие стены, были первыми смертниками, вместе с городским ополчением. Но потом дело дошло до горожан - их резали, пока они тщетно пытались убежать, женщин брали силой, детям вспарывали животы.
   Выживших собрали на главной площади. Лолон пытался защитить свою жену, Касу, и сыновей. Но что он мог против вооруженных воинов? Они увели Касу вместе с остальными женщинами, убили детей и возвели холм из их трупов. Потом увели мужчин на север, а женщин на юг, где ждали корабли, чтобы переправить их на невольничьи рынки Азии.
   Город был уничтожен, разграблен подчистую, а немногие выжившие мужчины и женщины проданы в рабство.
   Лолон почувствовал тяжесть на сердце и осел на мягкую землю, со слезами в глазах. Он никогда не был богат. Изготовитель сандалий, он еле сводил концы с концами, часто оставаясь голодным, чтобы Каса и дети могли поесть. Но тут пришли македоняне со своими осадными машинами, длинными копьями и острыми мечами.
   В сердце тирана не было места для независимого города в составе Македонии. О нет! Преклони колено или умри.
   Хотелось бы, чтобы мне дали шанс преклонить колено, думал Лолон.
   Но теперь - благодаря афинянам - у него появился шанс отплатить тирану кровью. Простой удар кинжала - и Демон-Принц умрет. Тогда и Филипп познает боль потери.
   Во рту у Лолона пересохло, и прохладный ночной ветер заставил его задрожать.
   Его увели сначала в Пелагонию на северо-запад, где новых рабов отправили на работы по возведению цепи крепостей вдоль границы с Иллирией. Целый год Лолон тяжело трудился на каменоломнях. Вечера он проводил изготовляя сандалии для других рабов, пока его не застукал за этим занятием македонский офицер. После этого его сняли с тяжелых работ и дали новое жилье, с теплыми одеялами и хорошей едой. И он стал делать сандалии, башмаки и сапоги для солдат.
   В Метоне его работа считалась простой, но среди варварских македонян он был как художник. На самом деле его талант вырос, и его продали с большой выгодой в имение Аттала, Царского первого воина.
   Тогда-то к нему и подошли те афиняне. Он ходил по базару, заказывая кожи и шкуры, и остановился выпить прохладного напитка.
   - Сдается мне, я тебя знаю, - послышался голос, и Лолон обернулся. Говоривший был высоким, плотным человеком с гладко выбритой головой и без бороды. Лолон его не узнал, но опустил взгляд на его сандалии. Они были ему знакомы: он их изготовил два года назад - за месяц до вторжения македонян.
   - Да, я тебя помню, - просто ответил он.
   По прошествии нескольких недель он стал видеть этого человека, Горина, всё чаще, сначала они говорили о лучших днях, а потом - когда открылся внутренний шлюз, который сдерживал всю его горечь, - о его ненависти. Горин оказался хорошим слушателем, стал ему другом.
   Однажды утром, когда они в очередной раз встретились на рынке, Горин представил его еще одному человеку, и они отвели Лолона в маленький дом за агорой. Там и был составлен заговор: умертви одержимого демоном ребенка, сказал Горин, и беги с нами в Афины.
   Сначала он отказался, но тогда они разбередили его рану, напомнив ему, как македоняне убивали детей в Метоне, хватая самых маленьких за лодыжки и разбивая их мозги о стены.
   - Да! Да! - вскричал после этого Лолон. - Я отомщу!
   Теперь он скрывался под деревьями, посматривая в окно Александра. Выбравшись из тени, он побежал к стене с дико колотящимся сердцем. Проскользнув в боковую дверь в находившийся за ней коридор, он осторожно пошел во тьме, взбираясь по лестнице, через каждые несколько шагов останавливаясь и прислушиваясь, нет ли стражи. У Александровой двери стражи не было, как уверяли афиняне, но в конце коридора стояли двое солдат.
   Поднявшись до конца, он выглянул. Солдаты стояли где-то в двадцати шагах от него, приглушенно переговариваясь меж собой, однако их шепот доносился до слуха наемного убийцы. Они обсуждали предстоящие конные скачки. Ни один из них не смотрел в сторону Лолона. Он резко пересек коридор, прислонясь спиной к двери в спальню Александра.
   Медленно вытащил кинжал.
  

***

   Александр свесил ноги с кровати и спрыгнул на пол, сон всё еще напоминал о себе, золотые волосы мальчика были мокрыми от пота. Свет луны сочился через открытое окно его спальни, обволакивая потолок бледным, почти белым светом.
   Он всё еще слышал голоса, эхом шепчущие в его сознании.
   "Искандер! Искандер! Иди к нам!"
   - Нет, - прошептал он, сев на центр козьей шкуры и затыкая ладонями уши. - Нет, я не хочу! Вы всего лишь сон. Вы не живые!
   Шкура была теплой, и мальчик лег на нее, разглядывая залитый лунным светом потолок.
   Что-то было с этой комнатой не так. Он осмотрелся, забыв про сон, но ничего странного не заметил. Его игрушечные солдатики по-прежнему были разбросаны по полу, как и его маленькие осадные машинки. Книги и рисунки лежали на его маленьком столике. Александр встал и подошел к окну, забрался на стул, стоявший под подоконником, чтобы выглянуть в сад. Вытянувшись на подоконнике, он посмотрел... на луну.
   Сад исчез, и звезды сияли повсюду вокруг дворца, сверху и снизу, слева и справа. Вдали не было ни горных хребтов, ни долин или холмов, ни рощ или лесов. Только всепоглощающе темное небо.
   Мальчик забыл про страх, полностью поглощенный красотой этого чуда. Он никогда еще не просыпался среди ночи. Может, всё время было так, просто никто ему не рассказывал. Луна была небывалых размеров, уже не серебряный диск, но побитый и зазубренный щит, повидавший немало битв. Александр мог разглядеть следы от стрел и камней на ее поверхности, порезы и зазубрины.
   И звезды были тоже другими, идеально круглыми, как прибрежные камни, мерцающие и пульсирующие. Он поймал взглядом движение вдали, мелькнувший свет, дракона с огненным хвостом... который тут же исчез. За его спиной открылась дверь, но его ничего не беспокоило, кроме красоты этой ночи.
  

***

   Лолон увидел ребенка у окна. Тихо закрыв дверь, он тяжело сглотнул и пошел по комнате. Его нога опустилась на деревянного солдатика, сломав его с громким треском. Принц обернулся.
   - Смотри, - проговорил  он, - разве не чудесно? Звезды повсюду.
   Лолон занес кинжал, но мальчик повернулся обратно к окну и высунулся над карнизом.
   Один взмах - и всё будет кончено. Лолон подобрался, метя кинжалом в маленькую спину. Мальчик был не старше его младшенького...
   Не думай так, одернул он себя. Думай о мести! Думай о боли, которую принесешь тирану!
   Внезапно Александр вскрикнул и упал вперед, соскользнув руками с подоконника. Рука Лолона бесконтрольно взметнулась, схватив принца за ногу и втягивая его обратно. Ужасная, душераздирающая боль прошла сквозь раба, и он замер, схватившись за грудь. Приступ превратился в огненный шар в сердце, и он опустился на колени, хватая ртом воздух.
   - Прости! Прости! Прости! - твердил Александр, позабыв о звездах. Лолона свела судорога, и он свалился на пол лицом вниз. - Я кого-нибудь позову, - крикнул принц, подбежал к двери и распахнул ее. Но за ней не оказалось ни коридора, ни каменных стен, ни знакомых занавесок. Дверь распахнулась в зияющую дыру ночи, огромную, темную и непроницаемую. Мальчик пошатнулся у края пропасти, равновесие предавало его. С последним отчаянным криком он стал падать, переворачиваясь в полете среди звезд.
   Голоса кричали ему в след, пока он мчался по небу, и он услышал победоносный крик жреца: - Он идет! Золотое Дитя идет!
   Александр закричал, и вновь увидел перед собой лицо того мужчины, который выглядел в точности как его отец - злорадная усмешка играет на бородатом лице, золотой глаз сияет как огненный шар.
  
   Храм, Малая Азия
  
   Сердце человека было слабым, клапаны - жесткими и негибкими. Его легкие стали огромными, распирая грудную клетку, и он мог пройти лишь несколько шагов, пока приступ не заставит его снова лечь. Дерая села у его ложа, положила руку ему на грудь и посмотрела в усталые глаза.
   - Я ничем не смогу помочь тебе, - грустно сказала она, видя, как тает свет надежды в этом взгляде.
   - Просто... дай мне... еще несколько дней, - взмолился он слабым голосом.
   - Даже этого не смогу, - произнесла она, взяв его за руку.
   Рядом с постелью больного заплакала его жена. - Так... значит... скоро? - прошептал он.
   Дерая кивнула, и его голова упала на подушку.
   - Помоги ему, пожалуйста! - молила рыдающая женщина, бросившись на колени перед Целительницей.
   Мужчина на кровати вдруг напрягся, лицо его помрачнело. Он открыл рот, но ни слова не произнес, издав только длинный, прерывистый вздох. - Нет! - вскричала женщина. - Нет!
   Дерая встала на ноги и медленно вышла из алтарной комнаты, отмахнувшись от слуг, которые двинулись было помочь ей. В коридорах было холодно, и она дрожала, пока шла в свои покои.
   Мужчина заступил ей дорогу. - Они его взяли, - произнес Аристотель.
   Дерая прикрыла глаза. - Я устала. От меня тебе не будет толка. Уходи. - Оттолкнув его, она понесла свое бренное тело дальше. За ее спиной Аристотель погрузил руку в мешочек у себя на поясе и достал оттуда золотой самородок.
   Дерая шла, не в состоянии забыть купца, смерть которого она так и не сумела предотвратить. Она сделала глубокий вдох. Приятно было ощутить воздух в легких, освежающий и бодрящий. Как странно, подумала она, когда ее беспокойство прошло. Она почувствовала себя лучше, чем когда-либо за последние годы, и вспомнила, как прохладно было в море, как хорошо было бежать на пляж и бросаться в кристально-чистые волны, чувствуя солнечное тепло на своей спине.
   Она вдруг рассмеялась. Слишком много времени прошло с тех пор, как она в последний раз покидала храм, чтобы пройти по скалистой тропе. И она была голодна. Как волк!
   Распахнув дверь в свою комнату, она подошла к окну. Как чист воздух, подумала она, глядя в сторону моря. Белые чайки кружили над утесами, и ей было видно, как каждая птица отмахивается крыльями и парит по небу. Даже очертания облаков были четче, чем обычно. И тут она поняла, что совсем не использует глаза своего духа. Она исцелилась от слепоты. Бросив взгляд вниз, она посмотрела на свои руки. Кожа была гладкой и свежей. В ней вспыхнул гнев, и она вскинулась, увидев мага, который молча стоял теперь в дверном проеме.
   - Как ты посмел! - взорвалась она. - Как ты посмел сделать это со мной!
   - Ты нужна мне, - ответил он, вошел в комнату и закрыл за собой дверь. - И что такого страшного в молодости, Дерая? Что тебя тревожит?
   - Ничего! - разбушевалась она, - кроме страданий, которых мне не вылечить. Ты видел человека, которого они ко мне привели? Он был богачом; добрым, заботливым. Но сердце у него было больное, настолько тяжело, что мне не под силу было его исцелить. Вот чего я боюсь - долго жить и видеть еще тысячи таких же, как он. Думаешь, я хочу помолодеть? Зачем? С какой целью? Всё, о чем я мечтала, было отнято у меня. Зачем мне жить еще так долго?
   Аристотель прошел дальше внутрь комнаты, в лице отражалась печаль.
   - Если захочешь, я верну твое тело к прежней... славе? Но сначала - ты поможешь мне? Ты поддержишь Пармениона?
   Дерая встала перед зеркалом и посмотрела на свое молодое отражение. Сделала глубокий вдох и кивнула. - Я пойду с тобой. Но прежде измени мое лицо. Он не должен меня узнать - понимаешь?
   - Всё будет, как ты скажешь, - пообещал маг.
  

***

   - Думаю, что опрометчиво было казнить стражников, - сказал Парменион, с трудом подавляя свое раздражение.
   - А что бы ты сделал, Спартанец? - спросил Аттал. - Наградил бы их что ли?
   Парменион отвернулся от него и быстро прошел к Царю, который сгорбившись сидел на троне с серым от пережитого горя лицом и потускневшим взором. Все два дня с момента пропажи принца он не спал. Три тысячи гвардейцев прочесывали весь город, каждый дом от чердака до подвала. Всадники разъехались по стране в поисках вестей о тех, кто путешествует с ребенком или детьми.
   Но Александра и след простыл.
   - Государь, - обратился к нему Парменион.
   - Что? - Царь поднял взгляд.
   - Часовые, которых казнили. Они что-нибудь сказали?
   Филипп пожал плечами. - Они говорили какую-то чепуху, невероятную ложь. Я даже вспомнить не могу. Что-то там о звездах... Расскажи ему, Аттал.
   - Для чего, государь? Это не приблизит нас к возвращению принца. Его спрятали где-то с целью получения выкупа; кто-то свяжется с нами.
   - Всё равно расскажи ему, - велел Филипп.
   - Они говорили, будто бы коридор исчез и мощный ветер сдул их с ног. Всё, что они якобы видели - это только звезды, да слышали, как принц кричит как будто издалека. Оба клялись в этом; как лунатики.
   - Возможно и так, Аттал, - тихо проговорил Парменион, - но если бы на кону была твоя жизнь, стал бы ты выдумывать такую нелепую ложь?
   - Конечно нет. Думаешь, они правду сказали? - Аттал усмехнулся и покачал головой.
   - Я не имею представления, где тут правда... пока что. Однако стража ворот сообщает, что никто не проходил мимо них. Часовые на внешних стенах не докладывали о криках или воплях. Но принц исчез. Ты опознал труп?
   - Нет, - ответил Аттал. - Он разложился почти что в прах.
   - Проверили рабов, кто из них отсутствует в доме?
   - С чего ты решил, что это был раб? - спросил Филипп.
   - Всё, что от него осталось, это туника. Это была дешевая ткань - слуга и тот бы оделся получше.
   - Дельное замечание, - сказал Царь. - Проверь это, Аттал. Немедля! - добавил он, когда воин попытался заговорить. Аттал, с побагровевшим лицом, поклонился и вышел из тронного зала.
   - Мы должны отыскать его, - сказал Филипп Пармениону. - Должны.
   - Найдем, государь. Я не верю, что он погиб. Если это было причиной исчезновения, то мы бы уже нашли его тело.
   Филипп поднял взгляд, его единственный зеленый глаз сверкнул диким светом. - Когда я найду тех, кто за это в ответе, они будут страдать так, как еще никто на свете не страдал. Я уничтожу их - и их семьи, и их город. Люди будут говорить об этом тысячи лет. Клянусь.
   - Давай прежде найдем ребенка, - проговорил Парменион.
   Царь, похоже, его не услышал. Почесывая слепой глаз, он поднялся с трона со сжатыми до побелевших костяшек кулаками. - Как это могло случиться? - процедил он. - Со мной? С Филиппом? - Парменион хранил молчание, надеясь, что убийственный гнев скоро пройдет. В этом состоянии Филипп был всегда непредсказуем. Спартанец не рассказал ему о персе, Парзаламисе, и заставил Мотака поклясться в сохранении тайны. Не важно, что думал Филипп, Парменион знал, что македоняне еще не готовы к войне с Персидской империей. Труп Парзаламиса тайно закопали в имении, и, хотя убийства трех головорезов не удалось скрыть от Царя, никто не знал, откуда они прибыли и кто их подослал.
   Рана в бедре Пармениона зудела, пока он стоял и молча наблюдал за Царем, и он тщетно пытался почесать ее через льняную повязку. Филипп заметил это движение - и усмехнулся.
   - Хорошая работа, Спартанец, - произнес он, и напряжение сошло с его лица. - Убить троих - это подвиг, вне всяких сомнений. Но сколько раз я советовал тебе поставить стражу в своем имении?
   - Много раз, государь, и отныне я последую твоему совету.
   Филипп снова расположился на троне. - Хвала богам, Олимпиады здесь нет. И я молю Зевса, чтобы мы разыскали ребенка прежде, чем весть достигнет Эпира. Не то она явится сюда как взбешенная Гарпия, грозя вырвать мне сердце голыми руками.
   - Мы его найдем, - пообещал Парменион, добавив в свой голос уверенности, которой сам отнюдь не испытывал.
   - Мне не стоило убивать часовых, - сказал Филипп. - Это было глупо. Думаешь, в этом было замешано чародейство?
   - Мы многого не знаем, - ответил Парменион. - Кем был тот человек в спальне? Почему при нем был кинжал? Было ли его задачей убийство? И если да, то был ли он один? Что же до часовых... что они хотели сказать, говоря о звездах? В этом мало смысла, Филипп. Если бы мальчика убили, мы бы обнаружили тело. А так, зачем его похитили? Выкуп? Кто живет так долго, чтобы промотать такое состояние? Давай, в качестве аргумента, предположим, что вина лежит на олинфянах. Они не дураки. Знают, что войско Македонии обрушится на них с огнем и мечом; и земли Халкидики будут залиты кровью.
   - Афины, - пробормотал Филипп. - Они готовы на всё, чтобы причинить мне боль. Афины... - Парменион вновь заметил отсвет в глазу, и заговорил очень быстро.
   - Я так не думаю, - тихо сказал он. - Демосфен прекрасно разыгрывает твою тиранию и твои предполагаемые пороки. Его медоточивые речи соблазняют многие меньшие города. Как бы он выглядел, окажись детоубийцей? Нет. Если бы Афины подослали головорезов, их целью был бы ты, а не Александр. Что сказала ясновидящая, когда ты встретился с ней?
   - Ах! - проворчал Царь. - Она старая дура. Походила вокруг кровати мальчишки, притворяясь, что говорит с духами. Но, в конце концов, ничего мне сказать не смогла.
   - Но что-то же сказала?
   - Она сказала, что душа мальчишки не в Македонии. В Аиде ее тоже нет. Скажи теперь, как это может быть правдой. Он исчез не раньше, чем полдня назад. Даже если его унес гигантский орел, он все равно был бы еще в Македонии в тот момент, когда она это говорила. Старая дряхлая карга! Но могу тебе сказать, она была в ужасе. Она дрожала, когда входила в его спальню.
   - Тебе надо отдохнуть, - посоветовал Парменион. - Иди в постель. Отправь за одной из своих жен.
   - Это последнее, что мне сейчас нужно, друг. Они с трудом сдерживают ликование в своих глазах. Мой сын и наследник пропал и возможно мертв. Они только и думают, как бы раздвинуть ноги и наделить меня новым. Нет. Я не стану отдыхать, пока не откроется правда.
   Аттал зашел в тронный зал и поклонился. - Один раб пропал, государь, - сказал он с пепельно-серым лицом. - Некто Лолон, изготовитель сандалий из Метоны.
   - Что о нем известно? - спросил Парменион, стараясь сохранять невозмутимый вид.
   - Я выкупил его у пелагонийского командира несколько месяцев назад. Хороший был работник. Остальные рабы говорят, что он был тихим человеком, себе на уме. Больше мне ничего не известно.
   - Что он делал в комнате моего сына? - вспылил Филипп. - Должна же быть причина.
   - Он говорил Мелиссе - одной из моих девушек-рабынь - что у него была семья в Метоне. Его детей распотрошили, а жену увели в плен. - Аттал прочистил горло и тяжело сглотнул. - Думаю, он желал отомстить.
   Филипп вскочил с трона. - У него должны были быть сообщники - иначе где тогда ребенок? Сколько других метонийцев ты привел во дворец?
   - Ни одного, государь. Я и не знал, что он метониец, клянусь!
   - Аттал не виноват, государь, - сказал Парменион. - Мы штурмовали много городов и наводнили страну рабами. Вот почему цена за одного человека сорок драхм, а не двести, как было всего три года назад. Почти что у каждого раба в Пелле есть причина тебя возненавидеть.
   - Мне нет дела до их ненависти! - рявкнул Филипп. - Но ты прав, Парменион, Аттал невиновен. - Повернувшись к своему телохранителю, он похлопал мужчину по плечу. - Прости мой гнев, друг.
   - Здесь не за что просить прощения, государь, - ответил Аттал, кланяясь.
   Позже, когда Парменион сидел в одном из более сорока дворцовых покоев для гостей, к нему зашел Аттал. - Почему ты заступился за меня? - поинтересовался он. - Я не твой друг - и не стремлюсь им стать.
   Парменион взглянул в его холодные глаза, ища напряжение в них и в морщинках его топорного лица, в мрачной линии его почти безгубого рта. - Это не вопрос дружбы, Аттал, - произнес он, - а скорее верности. Теперь же мне не по душе твое общество, и если тебе больше нечего сказать, то будь добр, оставь меня в покое.
   Но тот не уходил. Пройдя глубже в комнату, он сел в кресло с высокой спинкой, налил себе кубок разбавленного водой вина и стал его медленно отпивать. - Это хорошо, - сказал он. - Думаешь, история со звездами имеет значение?
   - Не знаю, - признал Спартанец, - но намереваюсь выяснить.
   - И как ты это сделаешь?
   - Когда я впервые прибыл в Македонию, то встретил мага - человека великой силы. Я разыщу его. Если здесь замешано чародейство, то он узнает о нем - и о его источнике.
   - И где ты найдешь этого... человека магии?
   - Сидя на камне, - ответил Спартанец.
  
  
   Империя Македон
      
   Александр открыл глаза и задрожал, чувствуя холодную почву под своим промокшим от дождя телом. Он падал, кричащий и потерянный, через наполненное звездами небо, теряя сознание, когда яркие всполохи и мириады всевозможных цветов проносились у него перед глазами. Теперь цвета исчезли, и остались только пронзающий до костей холод да темная ночь в горах.
   Он уже собрался двинуться вперед, как вдруг услышал голоса и инстинктивно пригнулся и стал следить за темной рощей, откуда доносились эти голоса.
   - Клянусь тебе, государь, дитя здесь. Заклинание забрало его и принесло в эти горы. Я предупреждал тебя, что он не обязательно попадет прямо в эту точку. Но он должен быть всего в сотне шагов в любом направлении отсюда.
   - Найди его - или я скормлю твое сердце Пожирателям.
   Александр снова вздрогнул - но на этот раз не от холода. Второй голос был в точности как у его отца, только глубже, а тон был более презрительным. Он еще не мог видеть говоривших, но они приближались. Рядом были заросли, и ребенок скользнул туда, прижимаясь голым телом к земле.
   Пляшущий свет множества факелов замерцал меж деревьев, и Александр увидел вышедшего к склону человека с золотым глазом, подле него шел жрец в темном балахоне. За ним двигался отряд воинов с факелами в руках, прочесывающих местность, ищущих, раздвигая ветви древками длинных копий.
   Покрытая листвой почва под мальчиком была сырой и мягкой, и он погрузил в нее пальцы, тихо перевернулся на спину и засыпал землей и опавшей растительностью свои ноги и грудь. Он чувствовал, как мелкие насекомые в панике бегают по его коже, и мягкая теплота заскользила по его левой голени. Не обращая внимания на неудобства, он обмазал грязью лицо и волосы и стал ждать преследователей, с дико колотящимся сердцем.
   - Тысяча драхм тому, кто его найдет! - возвестил Царь.
   - Айя! - прорычали воины, салютуя факелами.
   Из своего убежища Александр видел ноги преследователей, проходящих мимо него. Они были босыми, но икры их защищали бронзовые поножи с замысловатыми узорами. Однако в каждом узоре, который он видел, был общий, центральный мотив - стилизованное солнце с лучами. Это удивило ребенка, потому что солнце с лучами было символом Македонии, однако вооружение на воинах не было ни македонским, ни фригийским - нагрудники были более тщательно проработаны, а шлемы украшали вороновы крылья, в то время как солдаты его отца носили гребни из конских волос.
   Даже несмотря на страх, Александр был озадачен. Эти солдаты не были похожи на тех, что он когда-либо видел, живьем, на рисунках или в скульптуре.
   Вдруг послышался раскатистый гром, молния трезубцем рассекла небо.
   Острие копья скользнуло сквозь кусты над ним, разделяя ветки. Но вот копье исчезло, и солдат двинулся дальше.
   Александр оставался на месте, пока не смолкли все звуки вокруг. Наконец, когда кончился дождь, он пошевелил своим замерзшим телом, выбравшись из зарослей на склон горы.
   Глянув вверх, он увидел звезды на прояснившемся небе - и с острым уколом страха понял, что совсем не узнает их. Где были Лучник, Великий Волк, Копейщик или Матерь Земли? Он осматривал небо в поисках Северной Звезды. Ничего даже отдаленно похожего он не находил.
   Преследователи ушли вниз по склону горы, которая была у него за спиной, и мальчик решил пойти в противоположном направлении.
   Деревья были укрыты тьмой, но Александр проглотил страх и пошел вперед, глубже в лес. Через некоторое время он увидел алтарь из своих снов, строгий и мрачный, стоявший посреди небольшой прогалины, вокруг которой лежали сломанные каменные колонны. Это отсюда они пытались призвать его.
   Поляна была безлюдна, но под раскидистым дубом еще тлел маленький костерок. Александр подбежал к нему, присел на корточки и раздул пламя. Он искал сухих дров, но ничего не нашел и сел рядом с умирающим пламенем, держа дрожащие ладони над тающим жаром.
   - Что это за место? - прошептал он. - И как мне попасть домой? - Напрашивались слезы, и он ощутил, как начинается паника. - Я не заплачу, - сказал он себе. - Я сын Царя.
   Собрав сырые прутья, он положил их просушиться на горячий пепел с краю костра, потом встал и начал изучать местность. Огню нужно было топливо; а без огня он умрет на этом холоде. Алтарь ничего полезного не предоставил, и он отправился дальше в лес. Здесь темнота была гуще, ветви деревьев переплетались как гигантская куполообразная крыша. Но земля под ногами была сухой, и Александр нашел несколько сломанных веток, собрал их и принес к костру.
   Терпеливо он работал над слабым огоньком, тщательно стараясь не спугнуть его, скармливая маленькие веточки танцующим языкам пламени, пока наконец его дрожащее тело не начало ощущать прилив тепла. Трижды он возвращался к сердцу леса, собирая хворост, готовя запас, которого, как он надеялся, хватило бы до конца ночи. На четвертый раз ему послышался звук во тьме, и он замер. Сначала была тишина, затем послышались тихие мягкие шаги, которые наполнили его ужасом. Бросив хворост, он побежал к огню, опрометью пересек прогалину, пригнулся рядом с костром, достал оттуда горящую ветку и воздел ее у себя над головой.
   Из леса выбежала охотящаяся стая серых волков, окружая его - желтые глаза сверкали, клыки были обнажены. Это были крупные звери, выше даже боевых псов его отца, а у него не было никакого оружия, кроме горящей ветки.
   Он чувствовал, как их злоба напирает на него, накатывает волнами. Они страшились огня, но пустые животы подстегивали их смелость.
   Александр застыл на месте и прикрыл глаза, призывая свой Талант, проскользнул через зарево ярости и злобы, разыскивая вожака стаи, прикоснулся к огню его души и смешался с его воспоминаниями. Ребенок увидел его рождение в темной пещере, потасовки с братьями и сестрами, затем более жестокие схватки по мере взросления - шрамы, боль, длительные охоты и победы.
   Наконец мальчик открыл глаза. - Ты и я - едины, - сказал он большому серому волку. Зверь пригнул голову и пошел на него. Александр бросил ветку обратно в огонь и подождал, пока волк не подошел ближе, и его пасть оказалась на одном уровне с лицом мальчика. Медленно вытянув руку, Александр погладил косматую голову и вздыбленную шерсть на загривке.
   Озадаченные, остальные волки беспокойно кружили по краю поляны.
   Мальчик отправился сознанием дальше, пересекая горы и леса за ними, пока не почувствовал биение другого сердца - спящей самки. Александр передал образ вожаку и указал на юг.
   Волк тихо ушел восвояси, и стая последовала за ним. Александр опустился на колени перед костром - усталый, напуганный, но победивший.
   - Я - сын Царя, - произнес он вслух, - и я одолел свой страх.
   - Ты прекрасно справился с этим, - раздался голос за спиной. Александр не пошевелился. - Не бойся меня, парень, - сказал незнакомец, выходя в поле зрения мальчика и присаживаясь у костра. - Я тебе не враг. - Человек был невысок, волосы были коротко острижены и подернуты сединой, борода густо курчавилась. На нем была кожаная юбка, за широкие плечи был перекинут лук. На поляну вышел конь; на нем не было ни седла, ни сбруи, но он подошел к незнакомцу, уткнувшись мордой ему в спину. - Спокойно, Каймал, - прошептал человек, поглаживая жеребца по носу. - Волки ушли. Юный принц заманил их на поиски самки.
   - Почему я не почувствовал твоего присутствия? - спросил Александр. - И почему волки не учуяли тебя по запаху?
   - На оба вопроса один ответ: я не хотел быть обнаруженным.
   - Так значит ты - маг?
   - Я много кто, - сказал ему незнакомец. - Но, несмотря на свои многие достоинства, я имею одну досадную слабость: любопытен от природы, и данную ситуацию нахожу весьма интригующей. Сколько тебе лет, мальчик?
   - Четыре.
   Незнакомец кивнул. - Ты голоден?
   - Да, - признался Александр. - Но я вижу, что у тебя при себе нет пищи.
   Незнакомец усмехнулся и запустил руку в кожаную суму на боку. Сума была маленькой, но - невероятно - человек вытащил из нее шерстяную тунику и протянул мальчишке. - То, что мы видим - это зачастую не вся правда, - сказал он. - Надень тунику. - Александр встал, натянул теплую вещь через голову и поправил ее на себе. Она пришлась ему впору, материя оказалась мягкой и теплой, была простегана кожей. Когда он обернулся, незнакомец уже держал над огнем железный прут, на который был насажен кусок мяса.
   - Я Хирон, - сказал человек. - Добро пожаловать в мой лес.
   - Я Александр, - ответил мальчик, и аромат жарящегося мяса заполнил все его чувства.
   - И сын Царя. Что это за Царь, Александр?
   - Мой отец - Филипп, Царь Македонии.   
   - Замечательно! - проговорил Хирон. - И как ты сюда попал?
   Принц рассказал ему про сон и звездную ночь, за которой последовало долгое падение во тьму. Хирон слушал мальчика молча, потом стал расспрашивать его о Македонии и Пелле.
   - Но моего-то отца ты наверняка знаешь, - сказал Александр удивленно. - Он - величайший из царей во всей Греции.
   - Греция? Как интересно. Давай поедим, - Хирон снял мясо с вертела, разломил на части и протянул один кусок мальчику. Александр взял его опасливо, ожидая, что горячий жир обожжет его пальцы. Но хорошо пропеченная пища была лишь в меру теплой, и он быстро уплел этот кусок.
   - Ты отведешь меня к отцу? - спросил он, когда трапеза завершилась. - Он тебя щедро вознаградит.
   - Боюсь, мой мальчик, что твоя просьба даже мне не по силам.
   - Почему? У тебя есть конь, а я вряд ли нахожусь очень далеко от дома.
   - Ты находишься дальше некуда. Это не Греция, а земля, именуемая Ахайя. И великой властью здесь обладает Филиппос, повелитель македонов - Царь-Демон. Именно он стоял на том холме, а его жрецы призывали тебя из твоего дома. Он охотится за тобой и поныне. И, хоть моя сила и блокировала на время магию его золотого глаза, нет, Алексаднр, отвести тебя домой я не смогу.
   - Так значит я пропал? - прошептал мальчик. - И никогда больше не увижу отца?
   - Давай не будем предаваться отчаянию, - посоветовал Хирон, но его серые глаза избегали Александрова взгляда.
   - Зачем я нужен этому... Филиппосу?
   - Я... не уверен, - ответил Хирон.
   Александр пристально посмотрел на него. - Думаю, ты... не говоришь мне всей правды.
   - Ты кое в чем прав, юный принц. И давай оставим этот разговор до поры. Мы будем спать, а завтра я отведу тебя в свой дом. Там сможем обдумать план дальнейших действий.
   Ребенок посмотрел в серые глаза взрослого, не зная, верить ли ему, и какое решение будет правильным. Хирон его накормил и одел, не причинив никакого вреда, но это само по себе не давало никакого представления о его дальнейших планах. Костер давал тепло, и Александр прилег рядом с огнем, чтобы поразмыслить...
   И уснул.
   Его разбудила рука мужчины на плече, слегка тормошившая его, и через несколько мгновений он понял, что великая сила, которой мальчик обладал и которой боялся, не подействовала на седовласого мага.
   - Мы должны убираться отсюда, и как можно скорее. - Сказал Хирон. - Македоны возвращаются!
   - Откуда тебе это известно? - сонно спросил Александр.
   - Каймал нес дозор для нас, - ответил маг. - А теперь слушай меня, это очень важно. Скоро ты встретишь еще одного друга. Он тебя удивит, но ты можешь довериться ему. Ты должен. Скажи ему, что Хирон желает, чтобы он отправился домой. Скажи, что македоны рядом и он должен бежать - а не сражаться. Понял?
   - Куда ты собрался? - боязливо спросил ребенок.
   - Никуда, - ответил Хирон, отдавая свой лук и колчан принцу. - Смотри и учись. - Быстро встав, он подбежал к жеребцу и обернулся к мальчишке. Большая голова скакуна опустилась мужчине на плечо, и так они стояли вдвоем неподвижно, словно статуи. Александр моргнул, и ему показалось, что нагретый солнцем воздух затанцевал вокруг человека и коня. Грудь Хирона раздалась вширь, голова увеличилась, борода потемнела. Огромные узлы мышц набухли у него на груди, а ноги вытянулись и изменили форму, его ступни превратились в копыта.
   Александр сидел в замешательстве, глядя как конь и маг становятся единым целым. Голова коня исчезла. Теперь человеческий торс возвышался над лошадиными плечами. Кентавр топнул передним копытом и встал на дыбы, затем, глядя на мальчика, пустился рысцой вперед.
   - Кто ты такой? - прогремел громовой голос. Александр продолжал стоять, глядя в изменившееся лицо. От Хирона ничего не осталось. Карие глаза были широко посажены, рот крупный, борода была каурого цвета и прямой.
   - Я Александр, и у меня послание от Хирона, - ответил мальчик.
   - Ты очень мал. А я голоден.
   - Хирон сказал мне предупредить тебя, что македоны уже рядом.
   Задрав голову, кентавр издал громкий клич, в котором слышалась смесь ярости и гнева. Он увидел лук в руках мальчика и потянулся за ним.
   - Дай это мне. Я буду убивать македонов.
   - Хирон сказал, тебе надо спешить домой. Ты нужен ему. Ты не должен сражаться с македонами.
   Кентавр приблизился и склонил туловище так, чтобы смотреть на принца сверху вниз. - Ты друг Хирона?
   - Да.
   - Тогда я тебя не убью. А теперь дай мне лук, и я пойду домой.
   - Хирон сказал, чтобы ты взял меня с собой, - быстро солгал мальчик, передав ему лук и колчан.
   Кентавр кивнул. - Ты можешь залезть на меня, Человек, но если упадешь, Камирон не остановится ради тебя.
   Вытянув руки, он усадил Александра себе на спину и поскакал с прогалины прочь. Мальчик соскользнул и едва не упал. - Хватайся за мою гриву, - велел Камирон. Александр поднял взгляд. Длинные волосы росли вдоль хребта кентавра, и он схватился за них обеими руками. Кентавр пустился в бег, а затем в галоп, выезжая из рощи на открытое поле.
   Прямо впереди их подстерегало около пятидесяти всадников. Камирон припал на передние копыта, чтобы резко остановиться, едва не сбросив принца. Всадники увидели их и рассыпались широким кругом, намереваясь схватить их. Камирон наложил стрелу на тетиву лука. - Буду убивать македонов, - произнес он.
   - Нет! - закричал Александр. - Домой. Скорее домой. Ты нужен Хирону!
   Кентавр зарычал и пустился в галоп. Стрела взрезала воздух у него над головой. На полном скаку Камирон выпустил свою стрелу; она вонзилась в грудь воина, вышибая того из седла. Еще несколько стрел полетели в них, и одна пронзила мускулы бедра Камирона. Он закричал от боли и гнева, но продолжил бег.
   Они были почти окружены, и Александр ощутил нарастающее чувство отчаяния. Когда казалось, что они побегут вниз, кентавр резко сместился и побежал направо, пустив стрелу во второго всадника. Человек упал, и на краткий миг в рядах македонов образовалась брешь. Быстрый, словно штормовой ветер, Камирон прыгнул в нее, и его копыта громыхнули по равнине, когда он оставил всадников позади, а те тут же помчались вдогон.
   Кентавр прибавил ходу, посылая через спину свой громогласный смех в адрес воинов, которые сыпали ему вослед проклятиями.
   - Я их обдурил! - вскричал Камирон. - Великий я!
   - Да, - согласился Александр, вцепившись в гриву мертвой хваткой. - Ты велик. Далеко ли до дома?
   - Далеко, если бы ты шел пешком, - сказал кентавр. - Но близко, если туда скачет Камирон. Ты правда друг Хирона?
   - Да, я же сказал тебе.
   - Лучше бы это оказалось правдой, - сказал ему кентавр. - Если там не будет Хирона - я убью тебя, Человек, и отужинаю твоим костным мозгом.
  
   Фракийская граница, Македония
  
   Парменион натянул поводья и привстал в стременах, оглянувшись на холмы у реки Аксиос. Он больше не видел всадника, но знал без тени сомнения, что за ним следят. Спартанец находил это занятным, но пока не столь важным.
   Он заметил преследователя еще на второй день пути из Пеллы, как далекую точку на горизонте, и поменял свой маршрут, сделав петлю на северо-восток, прежде чем вернуться на основной путь. С густо поросшего деревьями холма Парменион наблюдал, как всадник тоже меняет направление.
   Расстояние было слишком велико, чтобы его рассмотреть. Парменион видел лишь то, что человек носил сверкающий шлем и нагрудник и ехал на высоком, сером в яблоках жеребце. Спартанец поехал дальше, обеспокоенный тем, что Фракия близко, а конфликты с пограничной стражей ему были сейчас не нужны.
   Страна раскинулась впереди множеством долин, лесов и лощин, густо поросших и непроглядных. Здесь бежали прохладные ручьи, сверкающие на солнце, сбегающие в великую реку Нестос, которая протекала через всю страну и впадала в море севернее острова Таос.
   Парменион направил чалого скакуна в небольшой лесок и спешился у ручья. Жеребец стоял смирно с навостренными ушами, его ноздри вздрагивали, вдыхая сладкий запах чистой горной воды. Парменион снял львиную шкуру со спины коня и вытер его пучком сухой травы. Мотак предлагал ему взять жеребца Бессуса, но Спартанец предпочел этого чалого. Животное было большеногим и норовистым, не обладало большой скоростью, но имело невероятный уровень выносливости. Парменион погладил жеребца по морде и подвел его к воде. Удерживать коня не было нужды, и Спартанец отошел к ближайшему валуну, сел на него и стал слушать журчание воды и пение птиц в ветвях.
   Шесть лет тому назад он путешествовал этой же дорогой на запад в Македонию и встретил здесь мага, Аристотеля.
   "Разыщи меня, когда буду нужен" сказал ему Аристотель. Что ж, думал Парменион, ты нужен мне сейчас как никогда. Распутав на подбородке завязки кожаного шлема, Парменион стянул его с головы и провел пятерней по мокрым от пота волосам. Несмотря на неизбежную близость зимы, погода была сухой и жаркой, и он чувствовал, как пот струйками бежит по спине под кожаным доспехом.
   Федра не могла понять, зачем он оделся как бедный наемник. Хуже того, она открыто спросила, зачем он вообще пускается в такое путешествие.
   - Ты обладаешь реальной властью в Македонии, - шептала она. - Ты мог бы захватить трон. Войско последует за тобой - и тогда Филота наверняка достигнет будущего, которое было предначертано ему богами. Почему тебя заботит судьба демонического ребенка?
   Он ей не ответил. Накинув попону на жеребца, он выехал из большого дома, даже не взглянув назад.
   Оставив позади селения своих владений, он сделал первую остановку в маленьком городке у подножия Кровсийских гор. Здесь он закупил припасов, сушеного мяса и фруктов, а также овса для коня. Городок разрастался - новые строения возвышались на окраинах, и это свидетельствовало о растущем благосостоянии Македонии. Многие из новых поселенцев были наемниками, купившими землю на военную добычу, полученную в кампаниях Филиппа. Другие - покалеченными ветеранами, которые получали хорошую пенсию от Царя. В городке кипела жизнь, и Парменион был рад уехать из него в покой и тишину сельской местности.
   Теперь, сидя у ручья, он был озабочен стоявшими перед ним трудностями. Он понятия не имел, где содержат Александра или почему его похитили - вся его надежда была на мага, которого он лишь единожды видел во плоти. А что если персы вывезли Александра за пределы Македонии? Может, он взят в заложники в Сузах? Как мог один человек надеяться спасти его? И, в этом случае, разве Филипп, возжаждав мести, не поведет свои войска на восток, в сердце Персидского царства?
   Эти мрачные мысли витали в голове Пармениона как назойливые мошки, и он со злобой отмахнулся от них, вспоминая совет Ксенофонта:
   - Когда требуется сдвинуть гору, не смотри на ее размеры. Просто сдвинь первый камень.
   Первым камнем будет найти Аристотеля.
   Давая жеребцу отдохнуть, Парменион поднялся по склону холма и осмотрел пройденный путь, разыскивая всадника, который его преследовал. Но над землей лишь колыхался горячий воздух, и он не мог уловить ни малейшего движения.
   Продолжив ехать до заката, Парменион сделал привал в горной лощине, разбив маленький костерок за валуном, и стал наслаждаться его теплом. Завтра он доедет до прохода, в котором впервые встретил мага. Моля богов, чтобы Аристотель оказался там, он уснул беспокойным сном.
   За два часа до захода солнца он достиг подножия Керкинских гор. Ветер был здесь холоднее, пока он вел коня в поводу по осыпающейся каменистой тропе, и тогда он плотнее запахнул свой черный плащ. Едва поднявшись по склону, он увидел четверых всадников, преградивших прямой путь. За ними стояли еще две лошади. Парменион отвел взгляд к скалам слева, где находились двое лучников со стрелами наготове.
   - Прекрасный день для поездки, - молвил смуглый воин, сидевший верхом на черном жеребце. Он тронул пятками скакуна и проехал вперед. Лицо у него было грубым, словно вырублено топором, густая черная борода тщетно пыталась скрыть оспины на щеках. Глаза его были темны и глубоко посажены. Его товарищи держались позади, в молчании, руки держали на рукоятях мечей.
   - Да, именно так, - согласился Парменион. - Что вам от меня надо?
   - Ты въехал в пределы Фракии, македонянин, и мы требуем пошлину. Так что будь добр, передай нам содержимое этого кошеля у тебя на боку.
   - Во-первых, - сказал Парменион, - я не македонянин, а во-вторых не требуется большого ума понять, что у наемника нет монеты, когда он едет в сторону Персии. Только когда возвращается оттуда.
   - А, ну что ж, - ответил воин, улыбаясь, - у тебя есть превосходный конь. Тоже сойдет.
   Воин вдруг напрягся. Парменион внезапно пустил коня бегом. Две стрелы взрезали воздух там, где только что был Спартанец. Его конь бабкой ударил в бок одного жеребца, тот резко вздыбился и сбросил своего седока. Выхватив меч, Спартанец напал на остальных, но они расступились перед ним, давая дорогу, а после сбились в кучу, чтобы пуститься в погоню.
   Тропа поворачивала направо. Скрывшись из поля зрения преследователей, Парменион натянул поводья, развернув скакуна в ту сторону, откуда он только что прискакал. Это был последний ход, которого ждали от него грабители. Когда они вывернули из-за поворота, думая, что их добыча ускользает всё дальше, оказалось, что им, напротив, грозит лобовая атака.
   Боевой конь смело бросился в самую их гущу. Парменион вонзил клинок одному прямо в шею, свалив его наземь с хлещущей во все стороны из рассеченной глотки кровью. Скакун вздыбился, лягнув второго преследователя, и лошадь под ним споткнулась и упала.
   Смуглый вожак исторг боевой клич и устремился на Спартанца. Но Парменион блокировал отчаянный удар и послал рипост, взрезав кожу на его лице и выколов правый глаз.
   Остальные разбойники ускакали прочь. Парменион спешился и подошел к павшему вожаку. Тот силился подняться, прижимая ладонь к покалеченному глазу и пытаясь остановить пульсирующую кровь.
   - Сукин сын! - вскричал он, поднял меч и побежал на Пармениона. Спартанец сделал шаг в сторону, меч его вонзился атакующему в пах, и с криком боли фракиец упал на землю. Парменион вскрыл ему горло своим клинком и перешагнул через труп, чтобы взять коня под уздцы.
   - Мастерски сработано, - послышался знакомый голос, и Парменион тихо выругался.
   - Что тебе здесь надо, Аттал?
   Телохранитель Царя соскочил с серого в яблоках коня и подошел к ожидавшему Пармениону. - Не рад меня видеть? Ну что ж, это и понятно. Однако ты заинтриговал меня своим рассказом о камнях и колдунах; я думал, что встреча с ним меня позабавит.
   Парменион покачал головой. - Я скорее лягу спать с ядовитыми змеями, чем буду развлекаться путешествием в твоей компании. Возвращайся-ка в Пеллу.
   Аттал на это только усмехнулся, но в его холодных глазах мелькнула злость. - Ты известен, как человек умеющий думать, Спартанец. За это я тебя и уважаю. Но сейчас ты не подумал. Предположим, этот... чародей... укажет тебе путь к ребенку - так ты считаешь, что способен в одиночку вызволить его? Ты можешь ненавидеть меня, Парменион, но не стоит отрицать тот факт, что я лучший мечник во всей Македонии.
   - Не в этом дело, - процедил Парменион.
   - А в чем?
   - Я не могу тебе доверять, - ответил Спартанец.
   - И только-то? Боги, парень, какого подвоха ты ожидаешь от меня - что я перережу тебе глотку во сне?
   - Возможно. Но тебе не представится такого шанса, ибо я буду путешествовать один.
   - Не думаю, что это мудрое решение, - раздался третий голос, и оба пораженных мужчины увидели седовласого человека, который сидел скрестив ноги на большом плоском валуне.
   - Тихо крадешься, - прошептал Аттал, выхватив меч из ножен.
   - Да, это правда, юный Аттал. А теперь убери меч - ибо это плохая манера, нападать на человека, который принял твою сторону. - Аристотель посмотрел на Пармениона. - Думаю, ты еще убедишься, что Царский телохранитель не помешает в этом путешествии. И, поверь мне, тебе понадобится помощь, чтобы вернуть принца.
   - Где его содержат? - спросил Парменион.
   - В царстве проклятых, - ответил маг. Спрыгнув с валуна, он отошел к торчащей сбоку скале - и исчез. Не обращая внимания на Аттала, Парменион взял коня под уздцы и последовал за Аристотелем. Как и прежде, стена, выглядевшая монолитной, оказалась не плотнее тумана, и человек вместе с конем очутились в прохладной пещере, в которой сталактиты торчали словно зубы дракона, свисая со сводчатого потолка. Жеребцу было не по нраву это мрачное, холодное место, и он задрожал мелкой дрожью. Парменион погладил животное по холке, нашептывая успокаивающие слова. За его спиной сквозь стену прошел Аттал.
   - Увиденное недостаточно позабавило тебя? - спросил Парменион.
   - Почти, - ответил мечник невпопад. - Куда он подевался?
   Парменион указал на далекий сноп золотого света, и вдвоем они устремились к нему, выйдя наконец из широкого зева пещеры в зеленеющую долину. У подножия горного склона стоял белокаменный дом, выстроенный вблизи протекающего горного ручья. Оседлав своих коней, воины подъехали к дому, где Аристотель ожидал их за столом, накрытым яствами и вином.
   - А теперь, поговорим о деле, - сказал маг, когда с едой было покончено. - Дитя, Александр, более не в этом мире.
   - Хочешь сказать, он мертв? - прошипел Аттал. - Я не верю!
   - Не мертв, - терпеливо произнес Аристотель. - Он был вытянут через портал в параллельный мир - вот почему стражники доложили, что видели звезды в коридоре. Чтобы спасти его, вы должны проникнуть в тот мир. Я могу указать вам путь.
   - Чепуха какая-то, - воспротивился Аттал, вскакивая из-за стола. - Так и будешь сидеть тут и слушать этот кусок навоза? - спросил он Спартанца.
   - Прежде чем судить о вещах, - сказал ему Парменион, - на себя сперва бы посмотрел. Где те горы, через которые мы ехали? Где река Нестос? Неужели не видишь, что мы с тобой уже в другом мире?
   - Это какой-нибудь трюк, - проворчал Аттал, беспокойно вглядываясь в незнакомый горизонт.
   Махнув на него, Парменион обратился к Аристотелю. - Почему они забрали мальчика?
   Аристотель склонился вперед, опершись двумя локтями о широкую столешницу. - В том мире есть Царь, одержимый муж. Он жаждет бессмертия. Чтобы добиться его, он должен принести жертвоприношение в виде сердца особой жертвы. Жрецы поведали ему о золотом ребенке... об особом ребенке.
   - Этот мир - он такой же, как и наш? Мы сумеем выбраться из него? - спросил Спартанец.
   - Я не смогу дать полный ответ, - ответствовал маг. - Существуют большие сходства между нашими мирами, но есть и грандиозные различия. Там обитают кентавры, и все те существа, о которых вы слышали только из мифов - оборотни и Гарпии, горгоны и другие создания тьмы. Это магический мир, друг мой. И всё же это - Греция.
   - Царь, о котором ты говорил - у него есть имя?
   - Филиппос, Царь Македонов. И, прежде чем ты спросишь, да, это Филипп, точное воплощение человека, которому ты служишь.
   - Это безумие, - осклабился Аттал. - Почему ты сидишь и слушаешь всю эту абракадабру?
   - Как я тебе уже сказал, - холодно произнес Парменион, - буду более чем рад, если ты вернешься в Пеллу. Что же до меня, то я отправлюсь в эту другую Грецию. И разыщу принца. Ты пойдешь со мной, Аристотель?
   Маг покачал головой и отвел взгляд. - Я не могу... не сейчас. Хоть и желаю этого всем сердцем.
   - Слишком опасно для тебя, колдун? - усмехнулся Аттал.
   - Так и есть, - согласился Аристотель без тени озлобленности. - Но я присоединюсь к вам, как только смогу, дабы вернуть вас домой. Если, конечно, выживете.
  
  

КНИГА ВТОРАЯ, 352й год до Н.Э.

  
   Лес Олимпуса
  
   Преследующие беглецов македоны были уже совсем близко, когда Камирон стал подниматься по горному склону. Александр посмотрел наверх, на заснеженные пики, и задрожал.
   - Как высоко мы взбираемся? - спросил он.
   - К пещерам Хирона, - ответил кентавр, - на крышу мира.
   Александр поглядел назад. Македоны были так близко, что было видно эмблему в виде солнца с лучами на их черных нагрудниках, и сверкающие на солнце острия их копий. Камирон мчался галопом вперед, казалось, не зная усталости, в то время как мальчик отчаянно цеплялся за его гриву. - Далеко еще? - крикнул Александр.
   Камирон остановился и указал на лес, который покрывал горные склоны подобно зеленому туману. - Туда! Македоны в ту землю не поедут. А если поедут, то погибнут. - Напрягая мускулы своих быстрых ног, кентавр ринулся вперед, едва не сбросив мальчика, и с невероятной быстротой поскакал к деревьям.
   Когда они достигли леса, четыре кентавра выехали им навстречу. Все они были несколько меньше Камирона, и только двое носили бороды. Вооруженные луками, они встали в ряд, ожидая. Камирон остановился перед ними.
   - Что тебе здесь нужно, изгой? - спросил главный из них, с белой бородой и золотыми боками.
   - Я еду в пещеру Хирона, - несмело ответил Камирон. - За нами гонятся македоны.
   - Тебя здесь не ждут, - ответил другой. - Ты приносишь только беды.
   - Это приказ Хирона, - возразил Камирон. - Я обязан подчиниться.
   - Подхалим! - фыркнул третий кентавр. - Какие дела у тебя с Человеком? Ты что, раб у него на службе?
   - Я не раб человека, - сказал Камирон, и на этих словах его голос зазвучал мощнее. Александр почувствовал, как напрягаются мышцы кентавра. Откинувшись назад, мальчик поднял руку, привлекая внимание незнакомцев.
   - Вы что, собираетесь отдать одного из своего племени на милость врага? - спросил он.
   - Говори лишь тогда, когда обратятся к тебе, Человек! - бросил белобородый вожак.
   - Нет, - ответил Александр. - Сначала ответь на мой вопрос - или твоя собственная трусость стыдит тебя и заставляет молчать?
   - Позволь мне убить его, Отец! - крикнул молодой кентавр, вскидывая лук.
   - Нет! - пророкотал Белобородый. - Пропустите их!
   - Но, Отец...
   - Пропустите их, я сказал. - Кентавры посторонились, и Камирон поскакал к зарослям. Там было еще много конелюдов, все с луками и стрелами. Александр обернулся, увидев, как македоны поднимались по склону, и услышал их вопли, как только первый град стрел ударил по ним.
   Но шум сражения стихал, по мере того как беглецы углублялись в лес.
   Камирон молчал всю дорогу, но Александр чувствовал глубину его муки. Мальчик не мог придумать, что сказать ему в утешение. И только снова обхватил могучую спину. Наконец они вышли на прогалину перед открытым входом в пещеру. Камирон въехал внутрь и опустил Александра на землю.
   - Не вижу здесь Хирона, - произнес кентавр, с озадаченным и разгневанным видом.
   - Могу ли я отблагодарить тебя? - спросил Александр, приблизившись к существу. - Ты спас мне жизнь, и был очень отважен.
   - Я самый отважный из всех, - сказал Камирон. - И самый сильный, - добавил он, подняв руки и напрягая свои огромные бицепсы.
   - Да, это правда, - согласился мальчик. - Я никого не видел сильнее.
   Кентавр тряхнул головой. - Где Хирон, парень? Ты сказал, что он будет здесь.
   - Нет, - пробормотал Александр. - Я сказал, что он просит тебя прибыть сюда - доставить меня в безопасное место. Он сказал, что тебе можно довериться; что ты отважен.
   - Больно, - вдруг сказал Камирон, прикоснувшись рукой к глубокому порезу на боку. Кровь уже начинала запекаться вокруг раны, но еще стекала по правой ноге, спутывая волосы на шкуре.
   - Если найдется вода, я промою твою рану, - предложил мальчик.
   - Почему здесь нет Хирона? Почему его никогда нет на месте? Он нужен мне. - Тон кентавра внезапно стал печальным, на грани паники. - Хирон! - прокричал он, и голос эхом отразился от сводов пещеры. - Хирон!
   - Он придет, - пообещал Александр. - Но ты должен отдохнуть. Даже такой сильный кентавр, как ты, устанет от подобной скачки.
   - Я не устал. Но проголодался, - сказал он, и взгляд его не сходил с ребенка.
   - Расскажи мне о себе, - предложил Александр. - Я никогда еще не встречал кентавров, хотя и читал о них много историй.
   - Не хочу говорить. Хочу есть, - буркнул Камирон, развернулся и выехал из пещеры. Александр сел на камень. Он тоже проголодался и устал, но не решался засыпать рядом с непредсказуемым Камироном. Немного погодя он решил исследовать пещеру. Она была неглубокой, но в ней имелись небольшие комнатки, созданные, видимо, человеческими руками. Войдя в первую из них, Александр обнаружил, что правая стена имеет чуть другой оттенок серого, чем остальные камни вокруг. Вытянув руку, он попытался дотронуться до этого участка, но увидел, как рука проходит сквозь стену. Двинувшись дальше, он прошел сквозь стену и очутился в красиво обставленной комнате, с шелковыми занавесями, с тонкими росписями из сцен Гомера на стенах, деревянный конь у стен Трои, корабль Одиссея близ острова Сирен, колдунья Цирцея, превращающая мужчин в свиней.
   Подойдя к окну, Александр увидел за ним переливающийся на солнце океан. Отсюда он увидел, что здание, в котором он находится, построено из мрамора и поддерживается множеством колонн. Оно было больше дворца его отца в Пелле, и несравнимо прекраснее. Мальчик медленно переходил из комнаты в комнату. Там было много библиотек, сотни древних свитков на рядах полок, были также комнаты, полные картин и статуй. В другой же комнате он обнаружил зарисовки зверей и птиц, львов и неведомых ему созданий, у одних шея была вдвое больше длины туловища, у других носы свисали до земли. Наконец он нашел кухню. Здесь с крюков свисали зажаренные в меду куски ветчины, стояли бочки с яблоками, лежали мешки с сушеными абрикосами, грушами, персиками и другими фруктами, каких Александр еще не видел. Усевшись за широкий стол, он попробовал всё это, и вдруг вспомнил о кентавре. Найдя золотой поднос, он нагрузил его фруктами и всякой снедью, отнес его в самую первую комнату и прошел с ним сквозь призрачную стену обратно в пещеру.
   - Где ты был? - закричал Камирон. - Я искал тебя повсюду.
   - Раздобыл немного еды для тебя, - ответил Александр, подошел к кентавру и протянул ему поднос. Без единого слова Камирон взял его и принялся бросать еду прямо в свой необъятный рот, мясо и фрукты без разбора. Наконец, рыгнув, он отбросил поднос в сторону.
   - Так-то лучше, - проговорил он. - Теперь я хочу видеть Хирона.
   - Почему остальные кентавры не любят тебя? - спросил Александр, резко меняя предмет разговора.
   Камирон сложил свои ноги и присел на каменный пол пещеры, его темные глаза изучали золотоволосого ребенка. - Кто говорит, что не любят? Кто тебе это сказал?
   - Никто мне этого не говорил. Я сам увидел, как только они выехали из леса.
   - Я сильнее их, - заявил кентавр. - Мне они не нужны. Мне никто не нужен.
   - Но я твой друг, - проговорил Александр.
   - Мне не нужны друзья, - прогремел Камирон. - Никто!
   - Но разве тебе не одиноко?
   - Нет... Да. Иногда, - признался кентавр. - Но это было бы не так, если бы я помнил вещи. Почему я оказался в лесу, в котором нашел тебя? Я не помню, как я туда попал. Иногда я так теряюсь. Всё было совсем не так, я знаю. Думаю, что было не так. Я очень устал.
   - Поспи немного, - сказал Александр. - Когда немного отдохнешь, почувствуешь себя лучше.
   - Да. Спать, - прошептал кентавр. Вдруг он вскинул взор. - Если Хирона не будет здесь завтра утром, я тебя убью.
   - Поговорим об этом утром, - сказал Александр.
   Камирон кивнул, и его голова упала на грудь. В один миг его дыхание стало глубже. Александр тихо сидел, глядя на существо, чувствуя его одиночество в подсознании. И тут снова воздух заколыхался вокруг кентавра, дрожа, меняясь, пока не появилась человеческая форма Хирона, спящего на полу рядом с его конем, Каймалом.
   Александр повернулся к магу, легко прикоснулся к его плечу. Хирон проснулся и зевнул.
   - Ты молодец, мальчик, - промолвил он. - Я знал, что рискованно было оставлять тебя с... ним, но ты с честью выпутался из этой ситуации.
   - Кто он? - спросил принц.
   - Как все кентавры, он - помесь человека и коня: отчасти я, отчасти Каймал. Раньше я мог полностью контролировать его. Теперь он вырос, стал сильнее, и я крайне редко пробуждаю его к жизни. Но мне пришлось рискнуть, потому что один Каймал не вывез бы нас из македонского окружения.
   - Другие кентавры называли его изгоем. Они его ненавидят.
   - Ну, что ж, это более долгая история. Когда я впервые испытывал заклинание Смешения, то потерял контроль над Камироном, и он помчался прямо на их поселение. - Хирон улыбнулся и тряхнул головой. - Я неверно рассчитал время для Превращения. Каймал был в гоне, и жаждал общества молодой кобылицы. Камирон, полный почти детского энтузиазма, попытался привлечь внимание нескольких женских особей из поселения. Но мужчины не одобрили такое наступление и выгнали его из леса.
   - Тогда понятно, - сказал мальчик.
   - Правда? Ты удивительно смышленый четырехлетка.
   - Но скажи, почему Камирон всё время ищет тебя. Вы никогда не... встречались. Откуда он мог о тебе узнать?
   - Хороший вопрос, Александр. У тебя живой ум. Каймал знает меня и, на свой лад, имеет обо мне представление. Когда происходит Смешение, конечный его результат - это существо - Камирон, который суть мы оба, и всё же не является ни одним из нас. Часть его - и большая часть - это Каймал, который хочет воссоединиться со своим хозяином. Это был печальный эксперимент, и я не стану его повторять. И всё же Камирон - интересное создание. Как и кони, он легко пугается, но в то же время способен на отчаянную храбрость.
   Встав с пола, Хирон отвел мальчика через призрачную стену во дворец за ней. - Здесь мы на какое-то время будем в безопасности. Но даже мои силы долго против Филиппоса не выстоят.
   - Для чего я ему нужен, Хирон?
   - У него власть и сила богов, но он смертен. Он жаждет вечной жизни. На сегодняшний день он погубил шестерых детей и принес их в жертву Ахриману, Богу Тьмы. Однако так и не добился бессмертия. Мне думается, это его жрецы выхватили тебя из твоего мира, и ты должен будешь стать седьмой жертвой. И мне понятно, почему. Ты удивительный ребенок, Александр, и я чувствую темную силу в тебе. Филиппос хочет впитать эту силу.
   - Пусть забирает, - сказал мальчишка. - Она - мое проклятие. Скажи, почему я могу прикасаться к тебе, и ты при этом не чувствуешь боли?
   - На это непросто ответить, юный принц. Сила, которой ты одержим - или которая одержима тобой - сродни той, что овладела Филиппосом. Однако они разные. Индивидуальные. Твой демон - если так можно выразиться - жаждет тебя, но ты нужен ему живым. Вот почему он затаивается, когда я рядом - потому что он знает, что я твоя надежда на спасение.
   - Ты говоришь о моей силе так, как будто она не моя.
   - Так и есть, - сказал маг. - Это демон, могущественный демон. У него есть имя. Кадмилос. И он пытается контролировать тебя.
   У Александра вдруг пересохло во рту, у него задрожали руки. - Что станет со мной, если он одолеет?
   - Станешь таким, как Филиппос. Но это препятствие, которое ты преодолеешь в один прекрасный день. Ты очень храбр, Александр, и у тебя непокорный дух. Ты будешь способен держать его за гранью. Ну а я помогу тебе, чем смогу.
   - Почему?
   - Хороший вопрос, мальчик мой, и я на него отвечу. - Маг вздохнул. - Многое время назад, по твоим меркам - двадцать лет или больше того - я был наставником у другого ребенка. И он тоже был одержим. Я научил его всему, что могу сам, но этого оказалось недостаточно. Он стал Царем-Демоном. И вот явился ты.
   - Но ты потерпел крах с Филиппосом, - заметил Александр.
   - Ты сильнее, - сказал Хирон. - А теперь скажи, есть ли в твоем мире кто-то, способный разыскать тебя?
   Александр кивнул. - Парменион. Он придет за мной. Он лучший генерал и самый умелый воин во всей Македонии.
   - Я буду искать его, - произнес Хирон.
  
   Каменный круг. Безвременье
  
   Аристотель провел македонских воинов к древнему лесу по долине столь низкой, что она казалась подземной. Здесь росли очень массивные деревья со стволами в десять раз толще, чем дубы в Македонии, ветви их переплетались между собой и полностью закрывали небо. Лесной ковер был глубиной в локоть и состоял из перегнившей растительности, и воины вели своих коней в поводу, опасаясь, как бы те не запнулись копытом за скрытый в прелой почве торчащий корень и не повредили ногу.
   В этом лесу не пели птицы, и воздух был холоден, при том, что не было ни малейшего дуновения ветра. Троица продвигалась молча, Аристотель шел во главе, пока наконец они не вышли на прогалину. Аттал сделал глубокий вдох, когда солнечный свет коснулся его кожи, и осмотрелся вокруг, с удивлением глядя на гигантские каменные колонны. Они не были круглыми, не были сделаны из блоков, а представляли собой цельные куски гранита, грубо отесанные, в три человеческих роста высотой. Некоторые были повалены, другие треснули и разломились. Парменион вошел в центр каменного круга, где был возведен алтарь из мраморных блоков. Проведя пальцами по желобкам для стекания крови, он обратился к Аристотелю.
   - Кто воздвиг этот... храм?
   - Народ Аккадии. Они исчезли со страниц истории... сгинули. Их деяния - лишь прах в ветрах времен.
   Аттал вздрогнул. - Мне не по нутру это место, маг. Зачем мы здесь?
   - Это - Врата в ту, иную Грецию. Останьтесь здесь, у алтаря. Я должен подготовить Открывающее Заклятие.
   Аристотель отошел к внешнему кругу и сел на траву, скрестив ноги, сложив руки на груди и закрыв глаза.
   - Как думаешь, какое оправдание он придумает, когда Врата не откроются? - спросил Аттал, натянуто улыбаясь. Парменион взглянул в холодные голубые глаза мечника и прочел в них страх.
   - Сейчас самое время, чтобы ты вывел из круга своего коня, - тихо произнес он.
   - Думаешь, я испугался?
   - А почему нет? - вопросом ответил Парменион. - Я - напуган.
   Аттал расслабился. - Спартанец боится? Ты хорошо это скрываешь, Парменион. Долго еще... - Вдруг свет вспыхнул по всему кругу, и лошади заржали, вскинувшись в ужасе на дыбы. Воины перехватили поводья покрепче, успокаивая перепуганных животных. Свет сгустился в темноту столь абсолютную, что оба мужчины ослепли. Парменион моргнул и глянул в небо. Постепенно, когда его глаза привыкли к ночи, он увидел звезды высоко в небесах.
   - Думаю, - сказал он приглушенным голосом, - что мы с тобой прибыли на место.
   Аттал привязал своего серого в яблоках коня и отошел на край круга, озирая горы и долины на юге. - Мне знакомо это место, - сказал он. - Взгляни туда! Разве это не Олимп? - Отойдя к северу, он указал на серебристую ленту большой реки. - А там - река Галиакмон. Это не другой мир, Парменион!
   - Он сказал, что другой мир похож на Грецию, - заметил Спартанец.
   - Всё равно не верю.
   - Что же тебя убедит? - спросил Парменион, качая головой. - Ты прошел сквозь цельную стену в горе, и в одно мгновение перешел из полдня в ночь. И по-прежнему цепляешься за веру в то, что всё это - фокусы.
   - Поживем - увидим, - проворчал Аттал, вернулся к серому жеребцу и снял с него привязь. - Давай-ка найдем место, где разбить лагерь. Здесь слишком открытая поляна для костра. - Мечник вскочил на серого и поехал от круга к лесу, что рос на юге.
   Едва Спартанец собрался последовать за Атталом, как вдруг голос Аристотеля зазвучал в его голове, отдаленный и отражающийся эхом. - Я бы многое хотел поведать тебе, мой друг, - говорил маг. - Но не могу. Твое присутствие в этом мире жизненно важно - и не только для спасения принца. Я смогу дать тебе лишь два небольших совета: первое, ты должен помнить, что враги твоих врагов могут стать твоими друзьями; и второе, найди дорогу в Спарту. Пусть это будет для тебя как маяк для корабля, попавшего в бурю. Спарта - это ключ!
   Голос смолк, и Парменион оседлал своего коня и поскакал за Атталом. Два всадника разбили лагерь у небольшого ручья, протекавшего через лес. Привязав коней, воины молча сели, наслаждаясь теплом костра. Парменион растянулся на земле, прикрыв глаза, думая о задаче, с которой столкнулся: как найти одного-единственного ребенка в совершенно незнакомой стране?
   Аристотель узнал лишь, что мальчик не попал в плен к македонам. Каким-то образом он спасся. Но, несмотря на свои способности, маг не сумел определить его местонахождение. Всё, что он знал, это то, что ребенок появился неподалеку от Олимпа и что македоны по-прежнему ищут его.
   Обернувшись плащом, Парменион заснул.
   Он проснулся среди ночи, услыхав отдаленный смех в лесу. Сел, посмотрел на Аттала, но тот по-прежнему спал у погасшего костра. Вскочив на ноги, Парменион попытался понять, с какой стороны звучит смех. Через несколько шагов он увидел в темноте мерцающие огоньки, но деревья и кусты мешали ему определить их природу и источник. Вернувшись к Атталу, он похлопал его по руке. Мечник тут же проснулся, вскочил на ноги, выхватил меч. Призвав его к тишине, Парменион указал на мигающие огни и скрытно двинулся в их сторону. Аттал пошел за ним, по-прежнему держа меч в руке.
   Наконец они вышли на круглую поляну, освещенную факелами, вставленными в железные скобы на деревьях. Несколько молодых женщин, облаченных в прозрачные хитоны, сидели в круге и пили вино из золотых кубков.
   Одна из них встала и назвала какое-то имя. Вдруг вперед выбежало невысокое существо, поднесло мех с вином и наполнило ее кубок вновь. Парменион почувствовал, как Аттал напрягся рядом с ним, ибо это существо было сатиром, ростом не выше ребенка - острые уши, вся грудь и плечи в шерсти, ноги - козлиные, с раздвоенными копытами.
   Потянув Аттала за руку, Парменион отступил, и воины вернулись к своему биваку.
   - Как думаешь, это были нимфы? - спросил Аттал.
   Парменион пожал плечами. - Не знаю. Ребенком я мало интересовался мифами и легендами. Теперь жалею, что не изучал их более прилежно.
   Вдруг отдаленный смех затих, сменившись криками, высокими воплями ужаса. Выхватив мечи, оба воина побежали через заросли. Парменион первым выбежал на поляну.
   Всюду были вооруженные люди. Некоторые женщины спаслись бегством, но по меньшей мере четыре из них были повалены на землю, и воины в черных плащах склонились над ними со всех сторон. Одна девушка высвободилась, побежала, преследуемая двумя солдатами. Парменион прыгнул вперед, вонзая меч в шею первому, затем отбивая яростный выпад второго. Бросившись вперед, он врезался плечом в противника, сбив того с ног.
   Услышав звон клинков, остальные воины оставили женщин и ринулись в атаку. Их было по меньшей мере десятеро, и Парменион отступил.
   - Кто ты такой, Аид тебя забери? - вопросил чернобородый воин, наступая на Пармениона с вытянутым мечом.
   - Я - имя твоей смерти, - ответил Спартанец.
   Солдат мрачно рассмеялся. - Ты, что ли, полубог? Перерожденный Геракл, быть может? Ты вознамерился убить десять македонов?
   - Может, и нет, - признал Парменион, когда солдаты обступили его полукругом, - но я начну с тебя.
   - Убить его! - скомандовал чернобородый.
   В этот миг Аттал появился в тылу врага, пронзив одного солдата кинжалом в спину и послав рубящий выпад в лицо другому. Парменион бросился вперед, когда солдаты обернулись на новую угрозу. Чернобородый предводитель парировал его первый выпад, но второй пробил его кожаную юбку и разрезал артерию у него в паху.
   Аттал попал в переплет, отчаянно отбиваясь от четверых нападающих, в то время как трое других повернулись к Пармениону. Спартанец снова отступил, затем метнулся вперед и влево, схватившись с одним воином и взметая меч к его шее; тот отпрянул и Парменион едва не потерял равновесие. Солдат побежал на него. Припав на колено, Парменион вонзил меч ему в живот и тут же высвободил клинок, когда остальные двое приблизились к нему.
   - Подсоби, Парменион! - вскричал Аттал. Нырнув влево, Парменион перекатился по земле, встал на ноги и побежал через поляну. Аттал убил одного и ранил второго, но теперь он дрался, упершись спиной в ствол дуба, и на его лице и руке алела кровь.
   - Я с тобой! - крикнул Парменион, собираясь отвлечь нападавших. Когда один из них обернулся, клинок Аттала прыгнул вперед, вонзившись солдату в горло. Аттал надвинулся на воинов перед ним, но пригнулся, когда удар меча сбил шлем с его головы.
   Парменион подбежал к нему, и теперь они встали спина к спине против оставшихся четырех воинов.
   Вдруг из зарослей послышался оглушающий рев, и македоны с ужасом в глазах убежали с поляны.
   - О Зевс, мы были на волосок, - промолвил Аттал.
   - Это еще не всё, - шепнул Парменион.
   Из-за деревьев вышли трое великанов, каждый в семь футов высотой. Один был с бычьей головой и сжимал в руках огромную двулезвийную секиру. Второй был почти с человеческим лицом, кроме одной особенности: огромного единственного глаза с двумя зрачками во лбу; оружием ему служила деревянная палица с вбитыми в нее железными гвоздями. У третьего была львиная голова; при нем не было оружия, но его руки оканчивались когтями длиной с кинжал. За их спинами сбились в кучку женщины, все еще со страхом в глазах.
   - Меч в ножны, - приказал Парменион.
   - Да ты с ума сошел!
   - Выполняй - да скорее! Они здесь, чтобы защитить женщин. Мы могли бы с ними договориться.
   - Ага, мечтай, Спартанец, - шепнул Аттал, когда демонические создания двинулись вперед, однако вложил короткий меч в ножны, и вдвоем они встали перед надвигающимися чудовищами. Первым приблизился циклоп, занося свою шипастую палицу.
   - Вы... убили.. македонов. Почему? - спросил он низким утробным голосом, слова сыпались из его чудовищного рта подобно барабанным ударам.
   - Они напали на женщин, - ответил Парменион. - Мы пришли на помощь.
   - Почему? - повторил монстр, и Парменион поднял взгляд на раскачивающуюся палицу у себя над головой.
   - Македоны - наши враги, - сказал он, стараясь не смотреть на грозное оружие.
   - Все... Люди... наши.. враги, - ответил циклоп. Львиноголовый монстр справа подскочил к мертвому солдату, оторвал от него руку и начал ее пережевывать. Но его глаза при этом не отрываясь смотрели на Пармениона. Слева подошел минотавр, опустил рогатую голову, чтобы посмотреть Спартанцу в лицо. Его голос зазвучал шепотом, к удивлению Пармениона, тон был спокоен и вежлив. - Скажи, воин, почему мы не должны тебя убивать.
   - Скажи сначала, почему должны? - отозвался Парменион.
   Минотавр сел на траву, приглашая Спартанца сделать то же самое. - Ваша раса повсюду истребляет нас. И нет страны - кроме одной единственной - где мы были бы в безопасности от Человека. Раньше эта земля была нашей, теперь же мы прячемся по лесам и рощам. Скоро совсем не останется Старших рас; сыны и дочери Титанов исчезнут навсегда. Почему я должен тебя убить? Да потому, что даже если ты добр и отважен, твои сыны и сыновья твоих сынов будут охотиться  на моих сынов, и на их сыновей. Ты получил ответ?
   - Ответ хорош, - признал Парменион. - Но не без изъяна. Убьешь меня - и у моих сыновей появится причина возненавидеть тебя, и одно только это осуществит все твои опасения. Но если станем друзьями, то мои сыновья будут знать тебя и относиться по-доброму.
   - Когда это хоть раз оказывалось правдой? - спросил минотавр.
   - Я не знаю. Могу говорить только за себя. Но мне кажется, что если наградой за спасение будет казнь, то вы не очень-то и отличаетесь от македонов. Ведь сын Титанов наверняка способен и на большее великодушие, нет?
   - Хорошо говоришь. И мне нравится бесстрашие в твоих глазах. Сражаешься тоже хорошо. Меня зовут Бронт. А это мои братья, Стероп и Арг.
   - А я - Парменион. Это мой... спутник, Аттал.
   - Мы вас не убьем, - сказал Бронт. - Не в этот раз. Мы даруем вам жизнь. Но если когда-нибудь снова окажетесь в нашем лесу, то поплатитесь жизнями уже наверняка. - Минотавр поднялся на ноги и начал удаляться.
   - Погоди! - крикнул Парменион. - Мы ищем ребенка из своей страны, который был похищен Царем Македонов. Поможешь нам?
   Минотавр вскинул свою огромную бычью голову. - Македоны гнались за одним кентавром два дня тому назад. Говорят, кентавр нес на себе ребенка с золотыми волосами. Они бежали на юг, к Лесу Кентавров. Вот всё, что я знаю. Лес - запретное место для всех Людей, кроме Хирона. Конелюди не пропустят вас. И не станут с вами говорить. Приветствием будет стрела в сердце или в глаз. Я предупредил!
  

***

   Аттал впечатал кулак Пармениону в челюсть, сбивая его с ног. Парменион тяжело упал на землю, но тут же перекатился на спину, глядя снизу вверх на разъяренного македонянина, склонившегося над ним со сжатыми кулаками, кровь все еще сочилась из глубокого пореза на его щеке.
   - Сердобольный ты сукин сын! - процедил Аттал. - О чем ты думал, во имя Аида? Десять человек! Геракл свидетель, мы бы погибли, как пить дать.
   Парменион привстал, потер подбородок, затем поднялся на ноги. - Я не подумал, - признался он.
   - Отлично! - огрызнулся Аттал. - Но я не желаю, чтобы на моем надгробии красовалась надпись: "Аттал сложил голову потому, что великий стратег не подумал".
   - Такого больше не произойдет, - пообещал Спартанец, но мечник этим не удовлетворился.
   - Я должен знать, почему это произошло сейчас. Я хочу знать, почему Первый Военачальник Македонии бросился сломя голову на помощь незнакомым ему женщинам. Ты был при Метоне, при Амфиполе и еще во многих городах, которые брала наша армия. И я что-то не видел, как ты бежишь по улицам, спасая женщин и детей. Здесь что-то иначе?
   - Нет, - отвечал Спартанец. - Но ты не прав. Я никогда не был в этих городах, когда там творились убийства, грабежи и насилия. Я всегда управляю атакой, но когда стены падут - моя работа закончена. Я не ищу повода снять с себя ответственность за хаос, который за этим неизменно следует, но он никогда не творился от моего имени, и я в нем никогда не принимал участие. Что же до моих сегодняшних действий, то я не вижу себе оправдания. Мы здесь для того, чтобы спасти Александра - а я подверг миссию риску провала. Но я сказал, что такого больше не произойдет. И больше мне сказать нечего.
   - Что ж, а у меня есть, что сказать - когда в следующий раз надумаешь свалять романтичного дурака, не жди от меня помощи.
   - Вообще-то, я и в этот раз ее не ждал, - сказал Парменион, и его лицо посуровело, а взгляд устремился мечнику в глаза. - И знай, Аттал - если еще раз ударишь меня, я тебя убью.
   - Во сне мечтай, - отозвался мечник. - Никогда не наступит тот день, когда ты превзойдешь меня на мечах или на копьях.
   Парменион собрался было ответить, но тут увидел, как несколько женщин, пересекая поляну, направились к ним. Первая из них низко склонилась перед воинами, затем подняла взор со скромной улыбкой. Она была золотоволоса и стройна, с фиолетовыми глазами и лицом необычайной красоты.
   - Благодарим вас, господа, за вашу помощь, - сказала она ласковым и переливчатым, почти что музыкальным голосом.
   - Мы польщены, - ответил Аттал. - Но какой мужчина поступил бы иначе?
   - Ты ранен, - молвила она и подошла, вытянув руку, чтобы коснуться его лица. - Ты должен дать нам залечить твои раны. У нас есть лекарственные травы, мази и порошки.
   Не обращая внимания на Пармениона, женщины обступили Аттала, подвели к поваленному дереву и сели рядом с ним. Молодая девушка в голубом платье присела к мечнику на колени, взяла широкий зеленый лист и приложила к ране у него на щеке. Когда она убрала лист, порез исчез, словно его и не было. Другая женщина повторила похожий маневр с порезом на его левом предплечье.
   У кромки леса снова показался сатир и подскакал к Пармениону с кубком вина в руках. Спартанец поблагодарил его и сел выпить. Натянуто улыбнувшись, сатир ушел.
   Попытка спасти женщин была в точности такой, как ее охарактеризовал Аттал: романтической, глупой и, принимая во внимание очевидное, самоубийственной, так что настроение Пармениона было хуже некуда, когда он сидел с вином поодаль от остальной группы. Прокручивая свои действия в голове, он вспомнил тихое удовольствие от созерцания этих женщин и внезапно вспыхнувший в нем гнев, когда услышал их вопли. Картины впечатывались в его сознание, словно распахнулось окно в потаенные закоулки его души, и он вновь увидел детей Метоны, небрежно сваленных друг на друга в огромный курган из мертвецов.
   Город был обречен на уничтожение, и Парменион скакал через него, видя его опустошение. Он остановился на квадратной торговой площади, где снаряжались повозки для вывоза тел.
   Никанор подъехал к нему. Обернувшись к белокурому воину, Парменион задал простой вопрос:
   - Зачем?
   - Что "зачем", друг мой? - отозвался Никанор, озадаченный вопросом.
   - Дети. Зачем их убили?
   Никанор пожал плечами. - Женщин отправят на невольничьи рынки Азии, мужчин - в Пелагонию, строить там новые крепости. За маленьких детей уже ничего не заплатят.
   - И это ответ? - прошептал генерал. - Ничего не заплатят?
   - А какой еще может быть ответ? - отозвался воитель.
   Парменион выехал из города, не бросив ни взгляда назад, обещая себе никогда больше не смотреть на плоды таких побед. Теперь, в этом зачарованном лесу, к нему вдруг пришло и ударило с невероятной силой понимание, что он - трус. Будучи генералом, он запускал в движение события, которые приводили к ужасным последствиям, и верил, что не принимая участия в этом торжестве жестокости он каким-то образом снимал с себя ответственность.
   Глотнув вина, он осознал, что тяжесть этой горечи не вынести, и слезы потекли по щекам, а всё самоуважение вылетело из него в единый миг.
   Он не понял, когда заснул, но пробудился на мягкой постели в комнате со стенами из переплетенных лоз и с потолком из листьев.
   Чувствуя себя отдохнувшим и свободным от невзгод, с легким сердцем, он откинул покрывала и свесил ноги с кровати. Пол был устлан ковром изо мха, он был мягким и пружинил под ногой, когда Парменион встал с кровати. В стенах из лозы не было двери, и он подошел и раздвинул висячую стену руками в стороны. Тут же в глаза ударил солнечный свет, едва не ослепив его, и он вышел в просторный двор, огражденный дубами. На миг он замер, пока его глаза привыкали к яркому свету, услышал звук падающей воды, обернулся и увидел водопад, ниспадающий с белого мрамора в бассейн, у которого сидела компания женщин. Еще несколько девушек купались в кристально-прозрачной воде, смеялись и плескались друг в друга брызгами, образуя маленькие радуги.
   Когда Парменион подошел к ним, высокая фигура показалась справа, и он увидел минотавра, Бронта. Существо чинно поклонилось, его огромная бычья голова качнулась вниз и вверх.
   - Добро пожаловать в мой дом, - сказал он.
   - Как я сюда попал?
   - Я принес тебя.
   - Зачем?
   - Ты выпил вина, Человек. Оно тебя усыпило и даровало сновидения. Потом появились еще македоны, и тогда Госпожа велела мне тебя отнести.
   - Где Аттал?
   - Твой спутник пока спит - и проспит еще долго. Идем, Госпожа ждет. - Минотавр зашагал вперед, мимо водопада, свернул направо, прошел через деревья и наконец вышел к другой стене из лоз. Две женщины встали перед ними, раздвинули лозы, пропуская минотавра внутрь. Парменион прошел за ним и оказался в растительном зале с кипарисами вместо колонн и цветочным потолком. Тут порхали разные птицы, то ныряя, то взмывая вверх, к разноцветным бутонам.
   В зале было много бассейнов, обнесенных глыбами белого мрамора, из которых росли невероятные розовые и пурпурные цветы. Между бассейнами были выложенные желтыми камнями дорожки, извивающиеся на устланном мхом полу этого зала, или ведущие к возвышению в дальнем конце.
   Не обращая внимания на женщин с сатирами, сидевших у каждого бассейна, Бронт прошагал к возвышению и остановился перед ним. Его братья, Стероп и Арг, сидели там, но Парменион едва взглянул на них; его взор приковала нагая женщина, восседавшая на троне, высеченном из огромной глыбы сверкавшего мрамора. Ее волосы были белыми, но не цвета усталой, блеклой седины - то была гордая, непокорная белизна горного снега. Глаза ее были серыми, лицо, не имевшее возраста, было гладким и упругим, но не юным. Тело было стройным, груди - маленькими, бедра - мальчишескими.
   Парменион сделал низкий поклон. Женщина встала с трона, спустилась с возвышения, взяла Пармениона за руку, провела в глубину зала и наконец вывела его сквозь лозы в лощину, раскинувшуюся среди залитых солнечным светом холмов.
   - Кто ты, Госпожа? - спросил он, когда она села под раскидистым дубом.
   - Люди давали мне много имен, - ответила она. - Больше, чем звезд в небесах, пожалуй. Но ты можешь звать меня Госпожой. Мне нравится, как это слово звучит в твоих устах. А теперь сядь со мною рядом, Парменион, и расскажи о своем сыне, Александре. - Прошел миг, прежде чем он осознал, что она сказала, и холодная дрожь страха пробежала по его душе.
   - Он сын моего Царя, - ответил он, расположившись на траве рядом с ней. - Он был выкраден Филиппосом. И я здесь для того, чтобы вернуть его к... отцу.
   Она улыбнулась, но ее знающие глаза приковали его взгляд. - Это твой ребенок, зачатый в ночь Мистерий. Этот стыд ты носишь с собой - вместе с другими грехами и разочарованиями. Я знаю, Мужчина, знаю все твои помыслы и страхи. Можешь говорить открыто.
   Парменион отвел взгляд. - Мне жаль, что ты видела так много, Госпожа. Меня печалит то, что я принес с собой так много... темного... в это прекрасное место.
   Ее пальцы коснулись его лица, поглаживая кожу. - Не отягощай себя этим стыдом - только твои грехи сохранили тебе жизнь после того, как ты выпил мое вино. Ибо лишь добрый человек осознает вину, а ты не злодей, Парменион. В твоем сердце есть место доброте, и твоя душа светла - чего нельзя сказать о твоем спутнике. Его я оставила в живых лишь потому, что он нужен тебе. Однако он продолжит спать до тех пор, пока вы не уедете - и никогда не увидит мою страну. - Бодро поднявшись, она взошла на вершину холма и встала, всматриваясь в далекие горы. Парменион последовал за ней и услышал, как она называет разные места. - Там, далеко на западе, Пиндские горы, а вон там, за равнинами на юге, река Пеней. Тебе эти места известны, потому что они есть и в твоем мире. Но еще дальше на юг будут города, о которых ты ничего не знаешь: Кадмос, Фоспея, Леонидия. Они объединились в лигу, чтобы сражаться с Филиппосом - и скоро падут. Афины были уничтожены этой весной. Так что лишь один город продолжит борьбу против тирана: это Спарта. Когда разыщешь Александра, забери его туда.
   - Сначала надо его найти, - сказал воин.
   - Он сейчас с магом, Хироном, и в безопасности, до поры. Но скоро Филиппос найдет его, а Лес Кентавров не такой уж неприступный барьер для Македонов.
   Подойдя к нему, она взяла его за руку и отвела обратно через заросли в зал со стенами из висячих лоз.
   - Когда-то, - заговорила она тихим и печальным голосом, - я смогла бы помочь тебе в этом пути. Но не теперь. Мы - народ Заклятия, и мы медленно умираем. Наша магия исчезает, наша волшба не способна противостоять сверкающим мечам Македонов. Я даю тебе свое благословение, Парменион. Едва ли смогу что-то к этому прибавить.
   - Этого достаточно, Госпожа, я недостоин и этого дара, - проговорил он, беря ее руку и касаясь ее губами. - Но зачем давать мне даже это?
   - Наши интересы, возможно, совпадают. Как я сказала, Заклятие распадается. Но у нас бытует легенда, которую знают все. Она гласит, что золотое дитя придет к нам, и земля засияет вновь. Как думаешь, возможно, Александр и есть то золотое дитя?
   - Откуда мне знать?
   - Действительно, откуда? Раньше я могла видеть будущее - не самое далекое, но достаточно для того, чтобы защитить свой народ. Теперь же вижу только прошлое и былую славу. И возможно я слишком захвачена глупыми легендами. А теперь - спи, и просыпайся со свежими силами.
   Он проснулся, обернутый в плащ, на биваке, кони щипали траву у ручья. С другой стороны от потухшего костра спал Аттал - ни следа от ран на лице и руках.
   Парменион встал и прошел через заросли на поляну. Там уже не было трупов, но запекшаяся кровь еще кое-где виднелась на земле.
   Вернувшись к лагерю, он разбудил Аттала.
   - Странный сон мне приснился, - проговорил мечник. - Снилось, будто мы спасли стаю нимф. И там был минотавр и... и... проклятье, уже забываю. - Аттал поднялся на ноги и стер грязь с плаща. - Терпеть не могу забывать сны, - буркнул он. - Но я помню нимф - прекрасные женщины, неописуемой красоты. Ну а ты? Как тебе спалось?
   - Без сновидений, - ответил Спартанец.
  

***

   Дерая наблюдала, как Парменион и Аттал скачут на запад, потом вышла из тени деревьев в центр их бывшего места привала. Ее волосы были теперь не рыжими, а темно-русыми, коротко остриженными. Лицо стало более угловатым, нос - длиннее, глаза, когда-то цвета морской волны, теперь были ореховыми, смотрели из-под густых бровей.
   - Теперь ты точно не красавица, - заявил Аристотель, стоя рядом с ней в Каменном Круге после того, как оттуда только что уехали македоняне.
   - Красота мне не понадобится, - ответила она грубым, почти лающим голосом.
   Она прошла через портал времени, чтобы увидеть Пармениона с Атталом в момент въезда в лес, и последовала за ними, расположившись чуть поодаль от их привала. Сначала она хотела появиться перед ними в первый же вечер, но, воспарив, используя свой талант, прикоснулась к душам обоих мужчин и исследовала их страхи. Они опасались друг друга. Парменион не доверял македонянину с холодными глазами, а Аттал давно невзлюбил человека, которого считал самодовольным спартанским выскочкой. Она поняла, что им понадобится время, и, завернувшись в плащ, уснула.
   Она пробудилась от звука смеха и увидела, как два македонянина пробираются через заросли. Покинув свое тело, она увидела всю сцену с высоты и первой заметила македонов в черных накидках, идущих через лес прямо к нимфам.
   Когда раздались первые вопли, Дерая подлетела к Пармениону. Его эмоции были смешанными. Часть его рвалась на помощь к девам, но сильнейшим также было желание остаться в безопасности и думать о спасении Александра. Дерая инстинктивно применила свои силы, передав ему новый замысел. Делая так, она понимала, что это было ошибкой. Один против десяти - это была верная смерть для человека, которого она любила. Подлетев к Атталу, она почувствовала его намерения. О том, чтобы он побежал Пармениону на выручку, не могло быть речи. Его сознание было замкнуто на одной-единственной мысли: Защищать самого себя! Не найдя другого способа, Дерая усилила этот его страх. Если Парменион погибнет, то Аттал застрянет в этом мире навсегда, и все его богатства потеряют смысл. Никогда больше не увидит он свои дворцы и своих наложниц. Ему останется влачить существование наемного воина в не своем мире. Гнев его был неописуем, когда он выхватил меч и побежал на выручку к Пармениону.
   Вдвоем воины сражались великолепно, но от резни Дерае стало не по себе, и, когда всё было кончено, она вернулась в свое тело с чувством стыда за содеянное.
   Смерти были на ее совести. Она манипулировала событиями, а это было против всех ее убеждений. Еще долго этой ночью пыталась она проанализировать свои действия. Македоны намеревались насиловать и убивать. Если бы она не вмешалась, над нимфами бы надругались, а потом прирезали. Но их смерти не случились бы по твоей вине, сказала она себе. А теперь кровь македонов была на ее руках.
   Что мне было делать, спрашивала она себя? какое бы действие или бездействие она не избрала, результатом стала бы трагедия, потому что образумить всех македонов не оставалось времени. Но ты повлияла на них, возразила она самой себе. Ты замедлила их рефлексы и реакцию, дав фору Пармениону с Атталом.
   Полная сомнений, Целительница заснула, и во сне ей виделись кентавры и Царь-Демон. Посреди сна она была разбужена прикосновением руки и, сев, увидела обнаженную беловолосую женщину, которая сидела на поваленном дереве. За ней стоял минотавр, которого она уже видела на поляне. Луна стояла высоко, и сноп света омывал женщину, делая ее фигуру почти что призрачной.
   - Ты хорошо поступила, жрица, - сказала эта женщина. - Ты спасла моих детей.
   - Мне не следовало вмешиваться, - ответила ей Дерая.
   - Чушь. Твои деяния спасли не только мой народ, но и двух человек, за которыми ты следишь. Если бы они не поступили так, как поступили, то Бронт с его братьями убил бы их во сне.
   - За что? - спросила Дерая. - Что они вам сделали?
   - Они - Люди, - ответила женщина. - И этого довольно.
   - Что вам надо от меня?
   - Твоя кровь - от Заклятия. Вот почему у тебя есть Талант. Парменион - также человек Силы. Вы оба - чужие для этого мира, и мне надо знать, зачем вы здесь - творить добро или зло.
   - Никогда я сознательно не стану служить силам Хаоса, - сказала Дерая. - Но это вовсе не значит, что я всё время буду доброй. Многие годы я сражалась с Духом Хаоса, пытаясь помешать ему обрести плоть. Но из-за меня он всё-таки родился.
   - Знаю. Парменион зачал Искандера, и теперь Царь-Демон ищет его. - Женщина замолчала на какое-то время, лицо ее стало отрешенным. Затем она вновь обратила взор к Целительнице. - Заклятие умирает. Ты можешь помочь его спасти?
   - Нет.
   Женщина кивнула. - Я тоже не могу. Но, если ребенок - это действительно Искандер... - она вздохнула. - У меня нет выбора. - Повернувшись к минотавру, она положила тонкую руку на его огромное плечо. - Отправляйся с нею, Бронт, и помогай, где только сможешь. Если ребенок не Искандер, возвращайся ко мне. Если же это он, сделай всё возможное, чтобы доставить его к Вратам.
   - Я всё сделаю, Матерь, - ответил он.
   Лунный свет постепенно померк, и вместе с ним исчезла беловолосая женщина. Но минотавр остался. Дерая воспарила к нему духом, но столкнулась с незримой стеной.
   - Тебе не надо читать мои мысли, - сказал он ей, на диво мягким голосом. - Я для тебя не опасен.
   - Как это не опасен, если в тебе столько ненависти? - возразила она.
   Он не ответил.
  
   Лес Кентавров
  
   Александр сидел на солнышке у входа в пещеру, высоко в горах и смотрел на зеленую крышу леса и равнины внизу. Несмотря на свой страх, он чувствовал себя необычайно свободным в этом Лесу Кентавров. Здесь он мог прикасаться к живым существам, не убивая, и спать без кошмаров. Вчера серебристо-серая птичка слетела к нему на руку и осталась сидеть в тепле и безопасности, чувствуя его дружелюбие, и ни разу убийственная сила внутри него не пробудилась. Этого счастья в своей жизни Александр еще не знал. Он скучал по дому, по маме и папе, но разлука была смягчена этой новообретенной радостью.
   Хирон выступил на свет. - Прекрасный день, юный принц, - промолвил он.
   - Да. Красивый. А расскажи мне о кентаврах.
   - Что ты желаешь знать? - спросил маг.
   - Как они выживают? Я знаю кое-что о лошадях, о том, как много им надо есть и пить. Их глотка и чрево созданы для того, чтобы переваривать траву и огромное количество жидкости. И у них большие легкие. Я не представляю, как кентавры могут жить и двигаться. Они что, двужильные? Едят ли они траву? И если едят, то как они это делают, ведь им не склониться к земле так же просто, как лошади пригибают свою шею?
   Хирон улыбнулся. - Хороший вопрос, Александр. Твой ум работает замечательно. Ты уже видел меня с Каймалом, а с настоящими кентаврами дело обстоит точно так же. Они живут как мужчины и женщины, но у них установлены особые связи с их скакунами. Они сливаются воедино с восходом каждого дня, но на закате разделяются.
   - Что происходит, если лошадь умирает? Кентавр может найти новую?
   - Нет. Если лошадь умирает, мужчина - или женщина - тоже гибнет через день, в лучшем случае через два.
   - С тобой будет так же, если умрет Каймал? - спросил Александр.
   - Нет, потому что я не настоящий кентавр. Наше Смешение происходит от вмешательства внешней магии. Вот почему Камирон чувствует себя таким изолированным. Потерянным, так сказать.
   Хирон протянул мальчику краюшку сдобного хлеба, и какое-то время спутники ели молча. Затем мальчик снова заговорил. - С чего всё это началось? - спросил он.
   - Какой пространный вопрос, - ответил маг. - И кто я такой, чтобы пытаться на него ответить? Когда-то мир был полон природной магии, в каждом камне или кочке, дереве или горе. Многие тысячи лет назад существовала раса людей, которые подчинили себе эту магию. Они ходили по земле как боги - да они и были богами, ибо стали практически бессмертными. Они были добры, мечтательны, любознательны. И дети их были Титанами, гигантами, если им этого хотелось, поэтами, если они выбирали это. Началось время чудес, но его сложно будет описать - особенно четырехлетнему ребенку, даже такому умному, как ты, Александр. Мне думается, тебе приходилось видеть, как люди, мужчины и женщины, при дворе твоего отца искали новое - накидки разных цветов, платья разного кроя и форм. Ну а Титаны Старого Мира искали новые цвета и формы для накидки жизни. Кто-то пожелал стать птицей, чтобы иметь крылья и способность взмыть в небесные выси. Кто-то пожелал плавать в морских глубинах. И всевозможные гибриды заполнили землю. - Хирон погрузился в молчание, его глаза смотрели в прошлое.
   - Что же случилось потом? - прошептал Александр.
   - То, что всегда случается, мальчик. Была великая война, время невероятной жестокости и ужаса. Огромнейший объем мировой магии был израсходован в этом противостоянии. Посмотри вокруг, на деревья. Ведь кажется невозможным, что все они будут вырублены. Но если Человек задастся этой целью, он ее добьется, и неважно, насколько разрушительной ценой. Я хочу сказать, что все вещи имеют свой конец - даже магия. Война велась веками, и теперь сохранились лишь обрывки былой силы. Например этот лес, но за ним лежит Новый Мир Людей, в котором камни пусты, холмы и овраги лишены магии. И теперь дети Титанов - которые все-таки выжили - загнаны в эти немногие участки Заклятия, прикованные к ним такими оковами, что крепче смерти.
   - Ты произнес это с такой грустью, - проговорил Александр. - Магия больше не вернется?
   - Может быть. В один прекрасный день, как великолепный цветок, она даст семена и вновь взойдет. Но я в этом сомневаюсь, - Хирон вздохнул. - Но даже если так случится, Человек ее испортит. Так происходит со всеми вещами. Нет, пусть уж лучше она исчезнет совсем.
   - Но если она исчезнет, не погибнут ли кентавры вместе с ней?
   - Да, погибнут, как и нимфы, сатиры, дриады и циклопы. Но так же будет и с Пожирателями, горгонами, гидрами и птицами смерти. Ибо от Заклятия рождены не одни только кентавры. Ладно, - произнес он, вставая, - хватит о моем мире на сегодня. Расскажи мне о своем.
   Они говорили долго, но Александр мог рассказать мало интересного и он забеспокоился, заметив напряжение в лице мага. - Это мои скудные знания расстроили тебя?
   - Ах! Дело не в тебе, дитя, - ответил Хирон, встал и пошел вниз по горному склону. Александр побежал за ним, взял за руку.
   - Расскажи! - умолял принц. Хирон встал и опустился перед мальчиком на колени, черты его смягчились.
   - У меня есть мечта, Александр. Я надеялся, что ты поможешь мне ее осуществить. Но ты еще очень мал и знаешь так немного. Это не твоя вина. Признаться, я и не думал, что четырехлетний ребенок может столько знать.
   - Что же ты ищешь?
   - Мир без зла, - печально ответил Хирон, - и другие возможности. Теперь подожди меня у пещеры. Мне надо пройтись, обдумать план.
   Александр смотрел, как он спускается с горы и скрывается среди деревьев, затем мальчик взобрался к входу в пещеру и посидел там некоторое время на солнышке.
   Но голод заставил его двигаться, и он прошел через призрачную стену во дворец и направился к кухне, где поживился медовыми лепешками и сушеными фруктами. Он не видел здесь никаких слуг, но яства каждый день обновлялись. С возросшим любопытством Александр прошел по прилегающей ко дворцу земле, пытаясь отыскать хоть одну живую душу. Но на мягкой почве под ногами не было следов, кроме его собственных, и он вернулся во дворец, где бесцельно бродил из комнаты в комнату, скучающий и одинокий.
   Какое-то время он поглядывал в свитки и книги в одной из комнат библиотеки. Но в них не оказалось ничего интересного, ибо они были исписаны символами, которые он не мог прочесть. Наконец он добрался до маленькой комнаты с окном, выходящим на запад, в которой стоял круглый стол, накрытый бархатной тканью. Сначала ему показалось, что стол был отлит из цельного золота, но изучив шесть изогнутых ножек, он понял, что те были сработаны из дерева и облицованы тонкой позолотой. Забравшись на стул, он сдвинул бархат и стал рассматривать черную поверхность, такую темную и не отражающую света, что казалось, будто смотришь в огромный колодец. Вытянув руку, он осторожно тронул столешницу - и отпрянул, когда темные круги разошлись по поверхности, разрастаясь по всему периметру.
   Завороженный, он прикоснулся снова. Поверхность была холоднее снега, но на удивление успокаивающей.
   Столешница посветлела, став голубой. Вдруг по ней проплыло облако. Александр засмеялся. - Тут должны быть птицы, - воскликнул он. Повинуясь его желанию, пейзаж задвигался, и он увидел клин летящих по небу лебедей. - Прекрасно! - закричал он. - А где же земля? - Изображение вновь повернулось, приковав к себе внимание мальчика так, что он вцепился в края стола, дабы себя успокоить. Но теперь он словно увидел лес с огромной высоты, деревья покрывали горы как зеленый дым. - Покажи мне Хирона! - велел он.
   Появилась фигура. Это был сидящий у ручья маг, он бросал в воду камешки. Лицо его было печальным, и Александр ощутил укол вины оттого, что вторгается в уединение Хирона.
   - Покажи мне Филиппоса! - сказал он.
   Стол-зеркало потемнел, и он увидел армию, расположившуюся лагерем близ пылающего города, темные палатки озаряло дальнее пламя. Изображение продвинулось к большому шатру в самом центре лагеря и проникло внутрь, где на черном троне, вырезанном из эбенового дерева, сидел Царь.
   Вокруг него на коленях стояли облаченные в черные накидки жрецы. Один из них что-то говорил, но мальчик ничего не мог услышать. Бледные фигуры двигались у края зеркала, и Александр ощутил ледяное прикосновение ужаса, когда увидел, как ползучие кошмарные создания окружили Царя. Их кожа была бледной, как у рыб, глаза - темными и суженными, головы - лысыми, на макушках торчали костяные наросты в виде гребня. Перепончатые крылья росли за их плечами, а на пальцах рук были кривые когти.
   - Ближе! - приказал мальчик.
   Ужасное лицо, как призрачный силуэт, заполнило все пространство зеркала, и Александр увидел, что зубы в безгубом рту были длинными и острыми, гнилыми и зеленоватыми возле фиолетовых десен. Вдруг существо повернуло голову - сверкающие черные глаза с узкими зрачками воззрились прямо на ребенка.
   - Они не видят меня, - прошептал Александр.
   Зеркало выгнулось вверх, когда когтистые руки вскинулись, схватив мальчика за тунику и царапая кожу под ней. Принц обнаружил, что его затягивают внутрь зеркала, и закричал, вцепились в жилистую руку.
   Убийственная энергия вырвалась из его пальцев с такой силой, что схватившая его рука тут же обратилась в пепел.
   Отпрянув назад, Александр повалился на пол, когтистая длань все еще висела на его тунике. Он отцепил ее и бросил к дальней стене комнаты, затем быстро схватил бархатную скатерть и накинул ее на зеркальный стол.
   Когда он это сделал, оттуда послышался звук, похожий на низкий стон, перешедший в жуткий вопль.
   - Я знаю, где ты, дитя, - звучал голос Филиппоса, - и теперь тебе не уйти.
  

***

   Александр выбежал из комнаты. Он запнулся о камень на пороге и упал на пол, разбив колени. Слезы покатились по щекам, когда эта боль разбудила все его страхи. Они идут за мной, кричал его разум. Он побежал по длинной лестнице, сердце дико стучало, пока он не выбежал из устья пещеры на солнце.
   Высматривая в небе кошмарных существ, он прислонился к валуну на солнышке, невольно дрожа всем телом.
   Из рощи вышел кентавр с луком и колчаном, увидел его и поскакал вверх по склону. Это был белобородый вожак с золотистыми боками. Он остановился перед ребенком.
   - Почему ты плачешь? - спросил он, склонившись вперед, чтобы дотронуться большим пальцем до щеки Александра и вытереть слезу.
   - Мои враги идут за мной, - сказал Александр, пытаясь побороть нахлынувшую панику.
   - А где изгой, который привел тебя сюда?
   - Он ушел. Теперь я с Хироном.
   Кентавр кивнул, с задумчивостью в глазах. - Эти враги, о которых ты говоришь, мальчик - они люди, или дети Заклятия?
   - У них крылья и гребни. Это не люди.
   - Пожиратели, - процедил кентавр сквозь зубы. - Их прикосновение - зараза, их дыхание - чума. Почему Царь-Демон ищет тебя?
   - Хочет меня убить, - ответил ребенок. - Хочет вечной жизни. - Дрожь стала сильнее, и пот выступил у него на лице. Он почувствовал себя больным и ослабевшим.
   - Так значит ты Искандер? - спросил кентавр, и голос его зазвучал далеким эхом, словно шепот в водоворотах Времени.
   - Так.. они... называют меня, - ответил Александр. Мир погас, и он рухнул с камня в мягкую траву. Она охладила ему лицо, но в груди горел жар, а сознание окутал темный туман...
  

***

   Уронив лук и стрелы, Китин согнул колени передних ног и наклонился, беря ребенка на руки. Маленький мальчик весь горел жаром. Кентавр стянул промокшую тунику с мальчишки, ругнувшись, когда увидел следы когтей на поджаром животе. Из ран уже сочился гной, кожа вокруг них была полопавшейся и нездоровой. Оставив оружие, где оно лежало, Китин галопом помчался вниз по склону, держа прямой путь сквозь заросли и с брызгами перескакивая горные ручьи.
   Два других кентавра поскакали рядом с ним.
   - Почему с тобой ребенок? - спросил один из них.
   - Он - Искандер, - ответил Китин, - и он умирает! - не дожидаясь ответа, он мчался дальше, легкие его горели от ускоренного бега, дыхание становилось всё тяжелее. Он бежал всё дальше, в самое сердце лесной чащи. Был уже почти закат, когда он добрался до селения на берегу широкой реки. Дома здесь, идеально круглой формы и без окон, с огромными, широкими дверями, были выстроены из дерева и соломы. За рядами строений находились просторные пастбища и безлесные холмы, и там уже паслись лошади, а их наездники сидели вокруг костров. Китин уже чувствовал Разделение и в себе. Не сейчас, заставил он себя. Держи Форму. Ты нужен Искандеру!
   Остановившись перед круглым домом, стоявшим в стороне от других, он выкрикнул имя. Но ответа не последовало, и он стал ждать, зная, что она внутри. Но он не мог - не смел - беспокоить ее в такое время, и чувствовал с болезненным ужасом, что жизнь ребенка утекает, как вода в песок.
   Наконец древняя пони вышла из широких дверей, покачала головой и пошагала к холмам.
   - Гея, - позвал кентавр. - Выходи. Ты нужна мне.
   Старуха, опираясь на посох, вышла на порог. - Я устала, - промолвила она.
   - Это Искандер, - сказал Китин, беря ее за руки. - К нему прикоснулся Пожиратель.
   Старуха опустила голову на навершие посоха. - Почему теперь, - прошептала она, - когда я так слаба? - Она замолчала на миг, затем глубоко вздохнула и выпрямилась в полный рост. - Внеси его, Китин. Сделаю всё, что смогу.
   Кентавр проследовал за ней, уложил бесчувственное тело на низкую деревянную кровать. Губы и веки Александра уже посинели, и он, казалось, почти не дышал. - Ты должна его спасти, - буркнул Китин. - Должна!
   - Замолчи, дурень, - ответила она, - и иди уединись. Твои бока уже все дрожат, и Разделение требует своего. Иди же, пока не опозорился на глазах у всех.
   Китин ушел, оставив старуху сидеть у постели умирающего ребенка. Взяв его за руку, она почувствовала, как бушует в нем жар. - Тебе надо было прийти к нам двадцать лет назад, - прошептала она, - когда мои силы были в самом расцвете. Теперь я стара и почти бесполезна. Мой пони умирает, он не увидит и следующей зимы. Чем же я могу помочь тебе, Искандер - если ты и впрямь Искандер?
   Мальчик шевельнулся, простонав в бреду: - Пар... менион!
   - Тише, дитя, - сказала Гея успокаивающим голосом. Она разорвала тунику и положила морщинистую, костлявую руку на воспаленные шрамы. Жар тут же опалил ее кожу, и она сжала губы. - Вот каких кентавров должно было сотворить Заклятие... - сказала она с горечью и печалью в голосе. Ее рука начала светиться, кости проявились как темные тени под кожей так, словно светильник зажегся в ее ладони. Дым потянулся от груди мальчика, просачиваясь через ее вытянутые пальцы, и раны стали затягиваться, гной вытек на кожу у него на груди. Дым собрался над ним в плотную сферу, клубящуюся и темную. - Исчезни! - процедила старая женщина. Сфера разорвалась, и жуткое зловоние заполнило круглый дом. Александр застонал, однако румянец вновь зарделся на его бледных щеках, и он вздохнул.
   Гея встала, согнулась и потянулась к своему посоху. Пожилой мужчина, хромой и согбенный, прошел в комнату.
   - Он живой? - спросил тот, тонким голосом прошамкав сквозь гнилые зубы.
   - Живой, Киарис. Ты вовремя его принес. С чего ты так уверен, что он и есть Искандер?
   Старик медленно подошел к стоящему у очага стулу, сел и протянул ладони к огню. - Он сам мне сказал. К тому же Тиран разыскивает его, Гея, чтобы убить и стать бессмертным. Кто еще это может быть?
   - Он может быть просто человеческим ребенком - вот и всё. Тиран не безошибочен; он ошибался и прежде.
   - Не в этот раз. Я чувствую.
   - Всеми своими костями, я полагаю, - проворчала она. - Клянусь, твой конь соображает лучше тебя. Пожиратели его пометили; это значит, что они знают, где он находится. Сколько времени уйдет на то, чтобы их крылья захлопали над этим лесом? А? Сколько?
   - Но если это Искандер, то мы обязаны его защитить. Он наша надежда, Гея!
   - Надежды! Мечты! - фыркнула старуха. - Они как пар, выходящий с выдохом. Я когда-то мечтала об Искандере. Но больше не мечтаю. Теперь я жду, когда издохнет мой пони и я смогу покинуть этот мир крови и боли. Взгляни на него! Сколько ему? Четыре, пять? Думаешь, он избавит нас от тяжелого жребия? Да его губы еще просят мамкиной сиськи!
   Киарис покачал головой, длинные белые волосы словно туман окутали его лицо. - Когда-то ты верила. Но теперь состарилась, и вера покинула тебя. Что ж, я тоже стар, но у меня еще есть надежда. Искандер спасет нас. Он восстановит Заклятие. Он сможет!
   - Цепляйся за свою чепуху, если желаешь, старик - но завтра вооружись копьем и луком. Ибо явятся Пожиратели, а за ними придут и Македоны. Твоя глупость погубит нас всех.
   Киарис с трудом встал. - Уж лучше погибнуть, чем жить без надежды, Гея. У меня есть сыновья, и сыны моих сыновей. Я хочу, чтобы они увидели возвращение Заклятия. Я буду биться с Пожирателями; им не забрать дитя.
   - Посмотрись в зеркало, старый дуралей, - осадила она его. - Когда-то слова Киариса-Китина громом раскатывались по всему миру. А теперь ты не способен встать прямо без посторонней помощи. И даже Смешанным ты не можешь бежать слишком далеко.
   - Мне стыдно за тебя, - сказал он. Подойдя к постели, он положил руку на лоб спящего ребенка. - Спи хорошо, Искандер, - прошептал он.
   - Отдай его Филиппосу, - посоветовала она. - Это будет по-настоящему мудро.
   - В отчаянии не бывает мудрости, женщина, - ответил он.

***

   Парменион с Атталом выехали из леса и направились равниной вниз по течению сверкающей вдали реки Пеней. В небе сгущались тучи, огромные и крутые, сулящие бурю, но ветер был еще сухим, и дождь всё никак не мог разразиться. Аттал пустил своего серого рядом с Парменионом.
   - Куда мы едем, стратег?
   - Через равнину вон в те леса, - ответил Спартанец, указывая на западные хребты, которые, словно гребень на шлеме, обрамлял ряд деревьев.
   Вдруг западали первые капли, затем послышался раскат грома. Жеребец Аттала стал на дыбы, едва не скинув македонянина. Молния трезубцем рассекла небо, и началось светопреставление. Кони шли теперь пригнув головы, всадники насквозь промокли, и беседа стала невозможной.
   Глянув влево, Аттал увидел лежащее на траве тело с ногами, напрочь лишенными плоти. За ним лежало второе, и еще одно. Аттал потянул руку вправо, похлопал Пармениона по плечу и указал на трупы. Спартанец кивнул, но ничего не сказал. Почти всё утро они ехали дальше по пустынному полю боя, и вот наконец дождь затих и свет солнца просочился сквозь разорванные тучи.
   - Их были тысячи, - проговорил Аттал, оборачиваясь, чтобы посмотреть на равнину. - Даже оружия с них не сняли.
   Парменион осадил коня. - Я думаю, решающее сражение произошло вон там, - сказал он, указывая на низкую цепь холмов. - Но - судя по тому, как расположены трупы - правый фланг был сломлен, и проигравшая армия побежала на запад. Им наперерез выступила конница, и они попытались отбиться. Пленных тут не брали, и проигравших перебили всех до одного.
   - Не так уж этот мир и отличен от нашего, - проговорил Аттал с натянутой улыбкой. Но она быстро исчезла с его лица.
   - Ты не прав. Эта война не похожа ни на одну из тех, что я видел, - проворчал Спартанец, оглядывая своими светлыми глазами поле битвы. - Это не обычное завоевание; это - бойня. Я бы не хотел принимать участие в подобном конфликте.
   Аттал спешился и подошел к ближайшему трупу, присев, чтобы поднять щит мертвого воина. Щит был сработан из дерева, окован бронзой и выкрашен в синий цвет. По центру были нарисованы две змеи, зажатые в человеческом кулаке. - Видел когда-нибудь подобное? - спросил он, протянув щит Пармениону.
   - Нет. Но это, должно быть, изображает убийство Гераклом змей в его колыбели. Может, это здешние Фивы; у нас они рисуют на щитах дубину Геракла.
   - Я ничего не могу опознать, - сказал Аттал, пошевелив ногой под телом и перевернув его на спину. Подняв запыленный шлем, он повертел его в руках. Шлем был кожаный, обложенный тонкими листами из чего-то вроде светлой бронзы. На нем не было ни гребня, ни плюмажа, ни нащечников для защиты лица, только два плохоньких вороньих крыла, кое-как прикрепленных по бокам, и тонкая металлическая полоска, вертикально спускавшаяся с налобника. - Дрянная работа, - сказал Аттал, - и эти крылышки ни на что не годятся, - заметил он. - Взгляни на наносник. Он слишком тонок, чтобы защитить лицо. Вся эта хреновина бесполезна - как бедолага и сам понял перед смертью, я полагаю.
   Бросив шлем на землю, Аттал вскочил обратно в седло. - Тела лежали тут несколько недель, а может месяцев. Почему их не обобрали?
   - Видимо, не осталось никого, кто бы их обобрал, - произнес Парменион.
   Черные тени заскользили по траве. Парменион поднял взгляд и увидел бледные фигуры, парящие высоко в небесах, движущиеся на запад, медленно взмахивая огромными крыльями. Несмотря на высоту, на какой они летели, и на яркий солнечный свет, не было сомнений, что они существенно превосходили размеры человека.
   - Во имя Гекаты, что за?... - прошептал Аттал.
   Существа соединились со второй группой, прилетевшей с севера. Прикрыв глаза, Парменион увидел еще чудовищ, летящих с юга и запада. - Они летят со всех сторон, - произнес он.
   - Похоже, направляются к лесу. Вот что я скажу, Парменион, не нравится мне этот мир.
   - Мне тоже, - согласился Спартанец, пустив коня рысью. Аттал собирался последовать за ним, но тут заметил другой труп, лежащего на спине лучника, лицо которого обклевали вороны. Спешившись, македонянин снял с него кожаный колчан и взял из холодных рук его короткий костяной лук. Закинув колчан за плечо, Аттал вскочил на серого и поскакал за Спартанцем.
   Ему было приятно вновь держать в руках лук. Замечательное оружие. Тихая смерть, с минимальным риском для убийцы. Спина Спартанца была прямо перед ним, и Аттал представил себе, как стрела вонзается Пармениону в мозг. Нет, подумал он. Ни в коем случае я не стану убивать его таким способом. Мне надо видеть выражение его лица. Хочу увидеть, как с него смоются вся эта спесь и гордость.
   И я это увижу, пообещал он себе. Как только отыщем мальчишку - и путь домой.
  

***

   Хирон шел вдоль ручья, отягощенный мрачными думами. Всемирное Заклятие уходило неимоверно быстро. По всему миру оставалось меньше сотни мест, где первобытная магия еще просачивалась из камня или дерева. В Ахайе их осталось всего семь.
   Опустившись на колено у воды, он зачерпнул ее руками и стал пить. Филиппос был добрым, вежливым ребенком, легко обучающимся, еще легче впадавшим в веселье. Однако зло внутри него, Дух Хаоса, окончательно взял над ним верх, уничтожив в нем всё человеческое, всё, что понимало добро и красоту.
   Печаль легла на Хирона непомерной тяжестью. Его плечи опали, и он поднял глаза к небесам. - Похоже, пришло время умирать, - тихо проговорил он. - Похоже, я слишком долго жил. - Встав, он отошел от деревьев к скалистому подножию своей горы и начал долгий подъем к пещере.
   Он увидел Каймала, гарцующего неподалеку, и помахал ему, но конь его не увидел. Ноги Хирона ныли от боли к тому времени, как он добрался до пещеры, и маг остановился ненадолго, чтобы отдохнуть, достав из сумы на боку исцеляющий камень и зажав его в руке.
   Сила потекла по его жилам, и вновь возник соблазн впустить магию себе в кровь, вернув тем самым силу молодости. Но золотой камень уже почти лишился Заклятия, и он не посмел расходовать его на себя. Бросив его обратно в суму, он вошел в пещеру и через нее прошел во дворец, ища Александра.
   Мальчика нигде не было. Поначалу Хирон не беспокоился. Дворец был огромен, с множеством комнат; детям нравится исследовать окружающий мир, а в его комнатах полно артефактов, способных привлечь внимание такого ребенка, как Александр. Но шло время, и беспокойство Хирона росло. У мальчика наверняка хватит ума не уходить в лес, подумал он.
   Затем он вошел в комнату с зеркальным столом и увидел оторванную руку на холодном мраморном полу, с запекшейся кровью на когтях.
   - Нет! - прошептал он. - Нет! - Подойдя к столу, он увидел, что скатерть была небрежно накинута на него. Дрожащими руками Хирон снял ее и обнаружил, что смотрит в шатер Филиппоса. Царь сидел на эбеновом троне. Вот он поднял взгляд, и его золотой глаз сверкнул в свете факела.
   - Ах, ты вернулся, мой друг, - произнес Царь. - Как поживаешь?
   - Боюсь, что лучше, чем ты, - ответил Хирон.
   - Как это так? Я - Македон, и мои войска побеждают всех, кто встает у меня на пути. Более того, я неуязвим.
   - Ты бесчеловечен, Филиппос. Ничего не осталось от того мальчишки, которого я знал когда-то.
   Смех Царя огласил помещение. - Чепуха, Хирон! Я и есть тот самый мальчишка. Но, став мужчиной, необходимо отбросить детские привычки. Чем я отличаюсь от царей, что правили до меня?
   - Я не стану спорить с тобой. Ты больше не человек. Душа твоя давно мертва; ты отважно сражался против Тьмы, но она одолела тебя. Мне тебя жаль.
   - Оставь свою жалость, Хирон, - сказал Царь без тени гнева. - Не того жалеешь. Я не потерпел поражение - я справился с Духом Хаоса, и теперь он служит мне. Но у тебя есть то, чего я желаю. Ты отдашь мне это - или я сам должен взять?
   Хирон покачал головой. - Тебе придется взять - если сумеешь. Но проку в этом нет. Дитя не принесет тебе бессмертья. Он не Искандер; он - всего лишь сын Царя из другого мира.
   Филиппос встал. - Если он не Избранный, то я продолжу поиски. Я получу то, чего желаю, Хирон. Это моя судьба.
   - Мне больше нечего сказать, - произнес Хирон. - Исчезни! - Он провел рукою по поверхности стола, и на миг зеркало погрузилось в темноту. Но затем лицо Филиппоса появилось вновь.
   - Вот видишь, - прошипел Царь, - у тебя больше нет сил даже на то, чтобы заставить мое изображение исчезнуть. Отправь мальчишку ко мне - или я позабочусь, чтобы твоя кровь пролилась на мой алтарь. Ты ведь знаешь, что я на это способен, Хирон. И все века твоей жизни канут в небытие. Тебя не станет. Это пугает, не так ли? Я вижу это в твоих глазах. Приведи ко мне мальчишку - и будешь жить. Откажи мне - и я сделаю так, что твоя смерть будет длиться так же долго, как твоя жизнь.
   Зеркало потемнело. Хирон накрыл его и вышел из комнаты, бегом поднялся по лестнице и покинул пещеру.
   Тут он увидел лук и колчан Китина там, где их оставил кентавр, и услышал хлопанье крыльев в небе над своей головой.
  

***

   Китин галопом проскакал по солнечной поляне, вскинулся на дыбы и послал стрелу прямо в сердце парящего Пожирателя, крылья которого тут же сложились, и его бледная фигура упала в траву. Черный дротик пролетел совсем рядом с головой Китина, и кентавр поспешил пустить вторую стрелу, которая угодила в живот его противника.
   Пали одиннадцать кентавров и уже более тридцати Пожирателей, но они всё налетали и налетали - огромные крыла хлопали, смертоносные метательные снаряды свистели в воздухе.
   - Отступить к деревьям! - крикнул Китин. - Там они не смогут летать! - Несколько кентавров взяли направление на лес, но за топотом копыт, хлопаньем крыльев и криками умирающих остальные не услышали вожака и продолжали сражение. Один Пожиратель спикировал с неба на спину Китину, острые когти врезались в плечо кентавра. Старый вожак завыл от боли и бешенства, схватив и отшвырнув создание в сторону. Крылья существа широко расправились, сдержав падение. Китин бросился вперед, схватил огромными руками тощую шею и яростно свернул ее, так что хрустнули полые шейные позвонки Пожирателя.
   Вдруг дротик вонзился в спину Китина, яд побежал в его кровь, едкий как кислота. Неотвратимость смерти подогнала кентавра. Скручиваясь и вскидываясь, он помчался галопом к хижине Геи, протиснулся в дверь и переступил пронзенное дротиком тело старой целительницы, чтобы взять на руки спящего крепким сном ребенка. Ноги Китина подкашивались, но огромным усилием воли он выехал на солнце с мальчиком на руках и помчался к деревьям. Тут еще два дротика попали в него, один пронзил плоть рядом с его длинным позвоночником, второй насквозь вошел сбоку в круп. Но он бегом миновал атакующих и добрался до горной тропы.
   Пожиратели кружили над деревьями, но им не так просто было угнаться за ним, ибо кроны деревьев переплелись как навес над тропой. Несколько созданий полетели низко, но заросли были густыми, цеплялись за их конечности, мешая полету.
   Китин продолжал бежать, а яд распространялся по его членам. Дважды он спотыкался и чудом не упал, но собирал все остатки своих сил и отваги, поддерживая в себе жизнь силой своей мечты.
   Искандер! Он должен спасти мальчика. Заклятие должно быть спасено.
   Он побежал глубже в лес, в поисках пещеры или большого дерева с дуплом - чего-нибудь, способного укрыть мальчика. Но в глазах у него стоял серый туман, который клубился и в сознании, и в этот миг так много мыслей замелькало в нем, старые воспоминания, счастливые и трагические времена. Он снова увидел поединок с Боасом, великий поход на Кадмос, свою свадьбу с Еленой, рождение их первенца...
   Мальчик проснулся и заворочался у него на руках.
   - Всё хорошо, Искандер, - сказал он ему слабеющим голосом. - Я тебя спасу.
   - У тебя на подбородке кровь, вся борода от нее покраснела, - сказал мальчик. - Ты ранен.
   - Всё... будет... хорошо.
   Кентавр замедлился, его передние ноги подкосились, Александр выпал из его рук и приземлился на спину, падение выбило у него весь воздух из легких.
   Пожиратель спикировал вниз меж высоких ветвей, вытянув руки, из которых вылетела петля аркана. Мальчик попытался убежать, но он еще был оглушен, и петля упала ему на плечи, тут же крепко затянувшись. Александр закричал, когда его подняли в воздух.
   Стрела вонзилась в бок Пожирателю. Выпустив петлю, существо попыталось скрыться, но задело крыльями за ветви, перекувыркнулось в воздухе и упало, разбившись насмерть.
   На поляну выехали два всадника, и Александр поднял взгляд.
   - Парменион! - закричал он. Спартанец спешился и достал меч. Черный дротик полетел прямо в него, но был отбит лезвием меча. Вторая стрела вспорола воздух, отозвавшись воплем боли сбитого на лету Пожирателя. Парменион подхватил мальчика и побежал к скакуну.
   - Нет! - крикнул Александр. - Мы не должны уходить! Мой друг ранен!
   - Твой друг убит, парень, - сказал ему Аттал, накладывая новую стрелу на тетиву. - Куда теперь, стратег? Я слышу, как сюда спешат новые враги.
   - В пещеру, - сказал им Александр.
   - В какую сторону? - спросил Парменион, усадив мальчика на коня и садясь за ним.
   - Туда, к горе! - крикнул Александр, указывая на просвет между деревьями.
   - Успеем от них убежать? - спросил Аттал.
   - Сомневаюсь, - ответил Парменион. - Но надо попытаться.
   Пустив коней бегом, македоняне помчались по прямой тропе к склону горы.
   - Туда! - закричал Александр. Парменион глянул вверх. Черный зев пещеры был от них меньше чем в двухстах шагах. Посмотрев назад, он увидел, как быстро приближались Пожиратели. Им было не успеть.
   Аттал был впереди; могучий серый жеребец, с меньшим грузом, спешил в убежище пещеры. Черный дротик вонзился коню в спину. Несколько мгновений животное продолжало бежать, но затем его передние ноги подогнулись, и Аттал свалился наземь. Мечник больно ударился при падении, но перекатился и встал на колени. Он по-прежнему держал лук - но тот сломался с одного конца. Отбросив его, воин выхватил меч.
   Парменион соскочил с седла рядом с ним, хлопнув скакуна по крупу, чтобы тот бежал в пещеру. С одним мальчишкой на спине жеребец поскакал быстрее, и Александр вцепился в его гриву, чтобы не упасть.
   Внезапно вспышка молнии взорвалась в гуще кружащих Пожирателей, рассеяв их и убив более двадцати. В недолгом замешательстве Парменион увидел их шанс на спасение. - Бежим! - вскричал он, пустившись в спринт вверх по склону.
   Седовласый старец вышел им навстречу, но он не глядел на них. Вместо этого он поднял руки к небесам. Ослепляющий белый свет вырвался у него из пальцев, и воздух наполнился запахом паленой плоти и предсмертными воплями Пожирателей.
   Не оборачиваясь, македоняне вбежали в пещеру, где их ждал Александр. - За мной! - велел мальчик, проведя их сквозь иллюзорную стену внутрь дворца.
   - Чудовища могут преследовать нас здесь? - спросил Парменион.
   - Хирон говорит, что ни один враг не преодолеет эту стену, - ответил мальчик.
   - Что ж, посмотрим, - сказал Парменион, убрал меч в ножны и стал ждать, Аттал встал рядом.
   Наконец появился Хирон. - Я должен поблагодарить вас, - с улыбкой проговорил маг.
   - Так вот почему ты направил нас сюда, - откликнулся Парменион. - Здорово вновь увидеть тебя, Аристотель.
   - Боюсь, тут ошибочка вышла, - сказал им маг. - Мы не знакомы.
   - Что еще за игры? - прошипел Аттал, выступая вперед и кладя меч на плечо Хирону так, что лезвие коснулось его шеи. - Ты отправил нас в этот безумный мир, а теперь заявляешь, что знать нас не знаешь? Давай-ка без шуток, маг! У меня сейчас не то настроение.
   - Стой! - сказал Парменион, встав между ними и отведя меч Аттала в сторону. - Как твое имя, друг?
   - Я Хирон, - ответил маг. - Имя Аристотель мне незнакомо. Но это поистине удивительно. Я существую - в другой форме - и в вашем мире тоже. И в скольких еще мирах, если подумать?
   - Ты что, веришь в эту чушь? - вспылил Аттал. - Мы же видим, кто это такой!
   - Нет, - сказал Парменион. - Присмотрись. Он более худощав, да и у Аристотеля есть шрам на правом виске. В остальном они, конечно, как братья-близнецы. Однако прежде чем вступать в споры, давайте-ка убедимся, насколько здесь безопасно. Эти существа могут проникнуть сюда?
   - Не сразу, - ответил маг. - Но у врага много приспешников, а силы мои уже не те, что прежде.
   Парменион прошел к окну, выглянул и увидел сверкающие воды океана. - Мы еще в твоем мире, маг, или это уже другой?
   - Всё тот же - только немного в другом месте. В Ахайе есть семь центров Силы. И я могу перемещаться между ними. Этот дворец стоит на берегу залива Малин.
   - Малин? Вероятно, Маллия, - прошептал Парменион. - Нет ли здесь поблизости ущелья, с названием, похожим на Фермопилы?
   - Именно так. В двух днях верхом к югу отсюда.
   - Значит, Фивы буду ближайшим крупным городом.
   - Нет города с таким названием, - сказал ему маг.
   - Белая Госпожа говорила о Кадмосе.
   - Какая Белая Госпожа? - вмешался Аттал, но оба собеседника не обратили на него внимания.
   - Да, есть Кадмос, самый могущественный город центральной Ахайи, - согласился Хирон, - но он осажден Македонами. Им не устоять против Филиппоса. Каков твой план?
   - Нам нужно попасть в Спарту, - сказал Парменион.
   - Почему именно туда? - спросил Аттал. - И что еще за Госпожа? Мне кто-нибудь объяснит, что тут происходит?
   - Хороший вопрос, друг мой, - молвил Хирон, положа руку мечнику на плечо. - Пройдемте в кухню, где я приготовлю вам поесть, и мы сможем сесть и поговорить обо всем. Многие вещи тут непонятны и мне самому.
   Позже, когда они сидели под открытым небом, Парменион поведал Атталу о своей встрече с Госпожой на поляне и о ее совете. - Это был не сон. Мы действительно бились с Македонами, а потом нас одурманили. Я не знаю, кто была эта Госпожа, но она хорошо обошлась со мной, и я верю, что ее совет имеет смысл.
   - А я и не знал об этом, - буркнул Аттал, - из-за того, что ей не хватило хороших манер разбудить меня. Почему именно ты, Спартанец? Я что, выгляжу как какой-то лакей, постоянно семенящий за тобой?
   - Я не могу ответить на твои вопросы. Та поляна была местом магии и красоты. Не думаю, что они вообще желали присутствия людей. Но мы спасли нимф, и поэтому, полагаю, заслужили признательность.
   - Хорошо же они ее выказали, оставив меня спать на голой земле. Ладно, чума на них! Мне на них плевать, как и на уродливых тварей в этих местах. У меня лишь один вопрос: как нам попасть домой? - вопрошал он, обернувшись к магу.
   Хирон только развел руками. - Не знаю.
   - Здесь вообще хоть кто-нибудь что-нибудь знает? - вспылил Аттал, встал и прошел через сад вниз по ступеням к широкому пляжу.
   - Твой друг напуган, - произнес Хирон. - И я не сказал бы, что виню его за это.
   Парменион кивнул. - В Македонии он властный человек, и ему требуется чувствовать, что всё вокруг под контролем. А здесь он словно лист на ветру.
   - Я чувствую, что вы не друзья. Почему он отправился с тобой в это странствие?
   - У него свои причины, - молвил Парменион. - Первая из них - это убедиться, что один я не спасу Александра. Он жаждет разделить эту славу и ради этого готов рисковать жизнью до конца.
   - Ну а ты, Парменион? Ты напуган?
   - Конечно. Этот мир для меня чужой; мне в нем нет места. Но я не теряю надежды. Я нашел Александра и, на какое-то время, мы в безопасности. Этого вполне довольно.
   Александр вышел на солнечный свет и забрался к Пармениону на колени. - Я знал, что ты придешь, Парменион. Я говорил, ведь так, Хирон?
   - Да, ты говорил, юный принц. Ты прекрасно разбираешься в людях.
   - Почему Аттал тоже здесь? Он мне не нравится.
   - Он здесь, чтобы помочь тебе, - сказал Парменион. - А теперь, почему бы тебе не пойти к морю и не подружиться с ним?
   - А я должен?
   - Он - первый из доверенных воинов твоего отца, а Филипп такое доверие легко не оказывает. Иди. Поговори с ним. Тогда и составишь свое мнение.
   - Ты просто пытаешься избавиться от меня, чтобы поговорить с Хироном.
   - Совершенно верно, - подтвердил Парменион с широкой ухмылкой.
   - Что ж, хорошо, - сказал мальчик, спрыгнул на землю и ушел.
   - Он - прекрасный ребенок, - заметил Хирон, - и ты очень дорог ему.
   Пропустив сказанное, Парменион встал и размял спину. - Расскажи мне об этом мире, маг. Дай мне почувствовать себя чуть менее чужим.
   - Что ты желаешь знать?
   - Расстановку сил. Начни с Филиппоса. Когда он взошел на престол - и как?
   Хирон наполнил кубок вином и отпил из него, прежде чем ответить. - Он убил своего брата Пердикку десять лет тому назад и захватил корону. Затем отправил войска на Иллирию и на север, захватив их города и отняв копи. Афины объявили ему войну, города Трезубца сделали то же самое.
   - Трезубца?
   - Земли Халкидики?
   - Ах, да. Халкидонский полуостров. Продолжай.
   - Филиппос разбил войска Трезубца три года назад, затем захватил Фракию.
   - А что же Персидская империя?
   - Какая империя? - переспросил Хирон, смеясь. - Как столь неотесанные варвары сумели бы создать империю?
   Парменион откинулся на спинку. - Так кто же тогда правит землями Азии?
   - Никто. Это дикая равнина, населенная кочевыми племенами, которые режут и уничтожают друг друга в череде бессмысленных войн. Там есть греческие города на побережье, которые когда-то управлялись Афинами и Спартой, но нет... никакой империи. А там, откуда ты явился, стало быть, есть?
   - Да, - ответил ему Парменион, - величайшая империя из когда-либо созданных за всю историю мира. Царь Царей правит от границ Фракии и до самого края света. Даже Греция... Ахайя, как ты ее называешь... платит дань Персии. Но ты рассказывал мне о завоевании Фракии.
   Хирон кивнул. - Армия Македона прошла через эту страну, словно лесной пожар, уничтожая всё на своем пути, каждый город, каждую крепость. Всё население было продано в рабство, или вырезано. Затем, в прошлом году, Филиппос отправился походом на Фессалонику. Сражение произошло неподалеку отсюда против объединенных войск Кадмоса и Афин. Они были разбиты наголову. Затем Царь обошел Кадмос и напал на Афины, сжег акрополь и убил всех граждан, кроме тех немногих, кто спасся морем. Теперь его ярость направлена на Кадмос. Долго он не продержится. За ним последует Спарта.
   - Отчего он так непобедим? - спросил Парменион. - Ведь наверняка же есть способ его одолеть?
   Хирон лишь покачал головой. - Кода он был ребенком, его... как и Ахиллеса когда-то... окунули в Реку Стикс. Он неуязвим для оружия. И его мать не держала его за пятку, как Ахиллеса. Ни одна стрела не может в него попасть, ни один меч не способен порезать его. Потом, когда ему было двадцать лет и он короновал себя, он попросил могущественного чародея создать ему золотой глаз, всевидящее око, которое позволит ему читать сердца людей. Чародей сделал, как он просил. Филиппос взял этот глаз, затем вырвал свой у себя из глазницы, заменив его магическим. Теперь ты видишь, Парменион: никто не может ни сразить его, ни перехитрить. Он предвидит все планы врагов на много шагов вперед.
   - Что же случилось с тем могущественным чародеем? Уж он-то, верно, знает, как победить свое собственное создание.
   - Нет, мой друг. Ведь это я тот чародей, и я ничем не могу тебе помочь.
  

***

   Аттал сидел на пляже, ощущая солнечное тепло на своем лице, но даже оно не было столь горячим, сколь его гнев. Вынужденное путешествие с жалким Спартанцем уже само по себе было достаточно неприятным фактом, но он-то предполагал поход во Фракию либо на Халкидики, чтобы спасти принца. А не в этот ужасающий, вывернутый и безумный мир.
   Вспомнив летучих тварей, он вздрогнул. Как может обычный воин сражаться с такими чудищами?
   Сняв нагрудник, он снял свои одежды и окунулся в море, наслаждаясь внезапной прохладой, омывающей его тело. Нырнув вперед, он поплыл под водой, отталкиваясь длинными гребками, и вынырнул на поверхность на некотором расстоянии от берега. Мелкие прозрачные рыбешки плыли под ним сверкающими косяками, и он поднял брызги рукой, засмеявшись, когда они рассеялись во все стороны.
   Хотя бы это было знакомой ему реальностью, и он отдыхал, испытывая это чувство.
   Наконец он начал уставать от моря и направился обратно на берег, сев в мягкий песок и выжимая воду из своих длинных волос.
   Александр поджидал, стоя рядом с его доспехами. - Хорошо плаваешь, - произнес мальчик.
   Аттал проглотил ругательство. Этот ребенок был ему не по нутру. Демон, говорили о нем, не совсем человек, способный убить одним касанием. Мечник кивнул в знак согласия и пересел на камень, давая солнцу высушить свою мокрую кожу.
   - Ты напуган? - спросил принц с обезоруживающе непосредственным выражением лица, голова его при этом была чуть отклонена вбок.
   - Я ничего не боюсь, мой принц, - ответил Аттал. - И любой, кто будет утверждать обратное, ответит за это перед моим мечом.
   Ребенок серьезно кивнул. - Ты очень храбр, раз отважился проделать такой путь и найти меня. Я знаю, мой отец щедро вознаградит тебя.
   Аттал рассмеялся. - У меня три поместья и богатств больше, чем я смогу потратить за всю жизнь. Мне не нужна награда, Принц Александр. Но я бы отдал царский выкуп за то, чтобы снова увидеть Македонию.
   - Мы обязательно увидим ее. Парменион отыщет путь.
   Аттал подавил в себе злое замечание. - Хорошо иметь веру в героев, - вымолвил он наконец.
   - Он тебе не нравится, правда?
   - Мне не нравится никто из людей - кроме Филиппа. А ты глазастый. Будь осторожен, Александр, такой дар имеет и оборотную сторону.
   - Никогда не вставай против него, - предостерег принц. - Он убьет тебя, Аттал.
   Мечник не ответил, но улыбнулся с искренним ехидством. Александр немного постоял молча, потом взглянул македонянину в глаза. - Знаю, о тебе идет молва как о лучшем мечнике царства, а также как о первом доверенном... убийце на службе моего отца. Однако же знай, что если Парменион и умрет по загадочному стечению обстоятельств, я приду именно за тобой. И смерть твоя не заставит себя долго ждать.
   Аттал вздохнул. - Я отправился в этот дерьмовый мир не для того, чтобы слушать твои угрозы, мальчишка. Я пришел тебя спасти. Тебе вовсе не обязательно любить меня - и в самом деле, за что? Я не самый привлекательный человек. Но - если у меня когда-либо и появится причина биться с Парменионом - твои угрозы меня не остановят. Я принадлежу лишь самому себе и следую своей дорогой. Запомни это.
   - Мы оба запомним, - сказал Александр.
   - Чистая правда, - согласился мечник.
  

***

   - Не думай о способе победить Филиппоса, - произнес Хирон. - Это просто невозможно.
   - Нет ничего невозможного, - заверил его Парменион, когда они шли вдвоем по прилегающей к дворцу земле в гаснущем свете заходящего солнца.
   - Ты меня не понял, - продолжил Хирон. - Есть более важные предметы для размышлений. Как думаешь, почему высшая сущность, наделенная столь великой силой, тяготеет к воплощению в бренной человеческой оболочке - пусть даже в теле царя?
   Парменион остановился у ручья и сел на деревянную скамью. - Объясни, - сказал он.
   Хирон растянулся на траве и вздохнул. - Это не так-то просто объяснить. Дух Хаоса не имеет природной формы. Он.. ОНО... суть дух, очевидно бессмертный и вечный. Так вот, настоящий вопрос - это как он существует. Смекаешь?
   - Пока нет, маг, но я очень прилежный ученик.
   - Тогда давай рассудим постепенно. Каков один-единственный величайший момент в твоей жизни?
   - А какое это имеет отношение к теме? - переспросил Парменион, смутившись.
   - Доверься мне, воин, - велел Хирон.
   Парменион глубоко вздохнул. - Много лет назад - словно в другой жизни - я полюбил юную девушку. Она сделала для меня солнце ярче. Она показала мне, что такое жить.
   - Что с ней стало?
   Лицо Спартанца посуровело, синие глаза вспыхнули холодным светом. - Ее забрали у меня и погубили. Давай, говори, в чем дело, маг, а то я теряю терпение.
   - Вот о чем я и говорю! - сказал Хирон, встав с земли и садясь рядом с Парменионом. - Я хочу, чтобы ты вспомнил, как чувствовал себя, представляя вашу любовь и проведенные вместе дни, и как затем поменялись твои мысли, когда пришла печаль. Дух Хаоса, может, и кажется неистребимым и вечным, но это не вся правда. Ему необходимо питаться. Не знаю, порожден ли он болью, страданиями и ненавистью, или же наоборот это он отец и мать всех горестей на свете. В данном случае это не имеет значения. Но ему нужен Хаос, чтобы оставаться живым. В теле Филиппоса он шагает по миру, порождая океаны горя. Каждый раб, каждая вдова или сирота познают ненависть; они жаждут мести. Многие годы после смерти Филиппоса македонов будут ненавидеть. Видишь? Его нельзя одолеть, ибо, даже уничтожив Филиппоса, ты лишь продолжишь питать тот злой дух, которым он одержим.
   - Что же ты предлагаешь, чтобы мы подобострастно легли в ноги Тирану, отдавая ему свои жизни с улыбкой и благословением?
   - Да, - просто ответил Хирон, - ибо тогда мы ответили бы на Хаос большей силой - любовью. Но этого не случится. Для этого нужен человек, неизмеримо более великий, чем все те, кого я когда-либо встречал, тот, кто ответит на насилие прощением, а на зло - любовью. Лучшее, на что способны мы, это биться с Тираном без ненависти.
   - Почему ты создал для Филиппоса этот всевидящий глаз? - вдруг спросил Парменион.
   - Я питал тщетную надежду, что глаз поможет ему увидеть себя, свою истинную душу. Он не увидел. Это всегда было проблемой для меня, Парменион, ибо я все время стараюсь увидеть хорошее в каждом человеке с надеждой, что оно возьмет верх. Но это случается так редко. Сильный человек всегда будет стремиться к власти; это заложено в его природе. А чтобы править, ему надо будет покорять других. - Хирон вздохнул. - Все наши герои склонны к насилию, не так ли? Я не знаю имен героев твоего мира. Но их истории будут такие же.
   - Да, - согласился Парменион. - Ахиллес, Геракл, Агамемнон, Одиссей. Все они люди меча. Но ведь если злые люди берутся за меч или копье, хорошие должны сделать то же самое, дабы победить их?
   - Если бы всё было так просто, - проворчал Хирон. - Но добро и зло не так-то просто разделить. Добро не носит золотые доспехи, как и зло не всегда облачено в черное. Кто скажет, где лежит зло? В своем мире ты военачальник. Ты когда-нибудь осаждал город? Убивал женщин и детей?
   - Да, - ответил Парменион, и ему стало не по себе.
   - И ты служил силам добра?
   Спартанец покачал головой. - Смысл твоих речей мне ясен. Ты хороший человек, Хирон. Ты отправишься с нами в Спарту?
   - А куда еще мне идти? - печально ответил маг. Поднявшись, он собрался было уйти, но затем обернулся. - У нас есть легенда - прекрасная легенда. Она гласит, что однажды Заклятие вернется, и что возвратит его нам золотоволосое дитя богов. Оно вернет мир и гармонию, и земля вновь озарится. Разве не прекрасная идея?
   - Держись за нее, - посоветовал Парменион тихим голосом.
   - Держусь. Я думал, что Александр и есть тот Золотой Ребенок. Но он тоже одержим Хаосом. Сколько еще есть миров, Парменион? Неужели фигура Темного Бога рыщет в каждом?
   - Никогда не поддавайся отчаянию, - дал совет Спартанец. - Задумайся: ведь если ты прав, то возможно в большинстве этих миров Золотое Дитя уже явилось.
   - Хорошая мысль, - согласился Хирон. - А теперь я должен покинуть тебя ненадолго. Вы здесь в безопасности - до поры. Но следи за морем. Филиппос использует все свои силы, чтобы отыскать Александра.
   - А ты куда?
   - Обратно в лес. Я нужен там.
  

***

   Парменион обнаружил, что настроение чародея оказалось заразительно, его душа тоже омрачилась, и он стал бродить по гряде скал, окружавших пляж. Далеко внизу он увидел, как Аттал и Александр сидят на белом песке, занятые оживленной беседой, и он остановился понаблюдать за ними.
   Мой сын, подумал он вдруг, и грусть припечатала его словно удар кулаком. Филота, Никки и Гектор были его сыновьями, однако его чувства к ним были прохладными. Но этот мальчик - золотой ребенок - был для него всем. От сожаления не будет толка, напомнил он себе, но эти слова, хоть и справедливые, его не успокаивали. Раскаяние за тот шаг продолжало жить в его личном Зале Стыда. В брачную ночь на Самофракии, когда Филипп ждал прибытия своей нареченной, Парменион предал его. Никаким другим словом случившееся назвать было нельзя. Пока Царь лежал в пьяном ступоре, это Парменион надел на себя церемониальный шлем, полностью скрывающий лицо, надел плащ Кадмилоса и вошел в озаренную факелами опочивальню, где Олимпиада возлежала в ожидании; это Парменион забрался в постель и сплел ее руки под собой; это Парменион почувствовал ее мягкие бедра у себя на боках...
   - Довольно! - сказал он вслух, кода воспоминание принесло новое возбуждение. Это было каким-то двойным предательством, и он сам не мог толком понять этого. Его гордость и честолюбие заставили его поверить в то, что он никогда не предаст друга. Но он предал. Но что было хуже, так это что даже теперь, когда его сознание омрачал стыд за содеянное, тело его продолжало отвечать на воспоминание возбуждением, похотью и блаженством.
   Вот почему он сносил гнев и случайные насмешки Филиппа. Чувство вины привязало его к Царю Македонии узами, которые были покрепче любовных, словно служа Филиппу он мог каким-то образом восстановить баланс, загладить вину.
   - Никогда не загладишь, - прошептал он себе.
   Олимпиада была так похожа на Дераю, стройная и красивая, ее рыже-золотые волосы так и сверкали в свете факелов. Она попыталась было снять шлем, жалуясь, что холодный металл колет ей лицо, но он прижимал ее руки к мягким одеялам и не отвечал на ее мольбы. Первую часть ночи она провела в Лесу Мистерий, вдыхая Священный Дым. Ее зрачки были неестественно расширены, и она потеряла сознание, пока он возлежал на ней. Это его не остановило.
   Чувство вины пришло позднее, когда он прокрался назад в покои Филиппа, где Царь лежал голый на кушетке, забывшись пьяным сном. Сняв с себя шлем, Парменион посмотрел на человека, которому присягнул на верность, и вот тогда-то почувствовал острую боль раскаяния. Он одел не приходящего в сознание монарха в плащ и шлем и перенес Царя в опочивальню, положив его рядом с Олимпиадой.
   Вернувшись в свои покои, он попытался оправдать свои действия. Госпожа Аида, во дворце которой гостили они, говорила Филиппу, что если он не осуществит брачную ночь в отведенное время, которое она назвала Священным Часом, то брак будет признан недействительным. Филипп на это только посмеялся. Видя красивую женщину, он всегда чувствовал желание и не видел смысла в таком предостережении. Однако пока он ждал всю долгую ночь, он продолжал пить - несмотря на замечания Пармениона - кубок за кубком крепкое самофракийское вино. Устойчивость Филиппа к выпивке была притчей во языцех, и Парменион до сих пор удивлялся, насколько быстро Царь поддался ее воздействию в ту особую ночь.
   Сначала Парменион отчаянно пытался растолкать Филиппа, но потом заглянул в опочивальню, где на широком ложе разметалась обнаженная Олимпиада. Он пытался убедить себя в том, что в первую очередь думал о Филиппе и о том, как будет уязвлена его гордость на утро, когда вся Самофракия узнает о его фиаско на брачном ложе. Но это была ложь. Это оправдание пришло потом, когда он лежал без сна, созерцая рассвет.
   С тех пор он жил с постоянной болью, обоюдоострой как любой кинжал. Во-первых, он боялся, что правда однажды всплывет наружу, а во-вторых он был вынужден терпеть то, что у него на глазах его любимого сына растит другой.
   - Надеюсь, ты размышляешь над планом нашего возвращения домой, - произнес Аттал, бесшумно подобравшийся к Спартанцу.
   - Нет, - признался Парменион, - мои мысли были о других материях. Как водичка?
   - Освежился немного. А где твой чародей?
   - Скоро вернется. Ушел проверить, не нужна ли его помощь кентаврам.
   Тут на гору вскарабкался Александр, хоть уступы подъемной тропы и были высоковаты для него. Он помахал Пармениону, как только его увидел, подошел и сел рядом. Спартанец, повинуясь инстинкту, приобнял мальчика рукой. Аттал ничего не сказал, но Парменион почувствовал на себе его взгляд.
   - Мы должны добраться до Коринфского залива, - быстро проговорил Парменион, - а оттуда в Спарту. Остается только надеяться, что Аристотель отыщет путь к нам туда.
   - Надеяться? - фыркнул Аттал. - Я бы предпочел что-нибудь посильнее надежды. Но почему Спарта? Почему бы нам не вернуться в Каменный Круг и подождать? Ведь туда он отправил нас. Он наверняка будет ждать нас там?
   Парменион покачал головой. - Враги кругом - и они использовали колдовство, чтобы выследить Александра. Нам не выжить одним против них. Спарта еще держится. Там мы будем защищены. А Аристотель - маг; он отыщет нас.
   - Ты меня не убедил. Почему бы не подождать тут? - возразил Аттал.
   - Я бы этого хотел, но Хирон не совсем уверен, что здесь для нас безопасно. У Царя длинные руки; сила его велика. Что, начинаешь жалеть о своем решении сопровождать меня?
   Аттал усмехнулся. - Я начал жалеть об этом с того самого момента, как мы выехали из Каменного Круга. Но я не сойду с пути, Спартанец.
   - Я не сомневался.
   - Смотрите! Корабль! - крикнул Александр, указывая на море, по которому величественно шла трирема, ее черный парус раздувался от ветра, а три ряда весел одновременно поднимались и опускались в сверкающую воду. Судно медленно поворачивалось, пока нос не стал смотреть точно на берег.
   Корабль медленно приближался, и спутники наконец увидели около сотни вооруженных людей, собравшихся на верхней палубе.
   - Как думаешь, это друзья? - спросил Аттал, когда корабль пристал к берегу, и воины начали сходить на песок.
   - Это македоны, - сказал Александр, - и они пришли за мной.
   - Ну, так, стало быть, кто-то из них умрет, - тихо проговорил Аттал.
  

***

   - Назад, во дворец, - скомандовал Парменион, подхватив Александра на руки и покидая край утеса. Далеко внизу солдаты-македоны начали долгий подъем по тропе со сверкающими на солнце копьями и мечами.
   Парменион отбежал в дворцовые кухни, где он оставил нагрудник, шлем и меч. Взяв вооружение, он поднял Александра и быстро направился по широкой лестнице, перешагивая по две ступени за раз.
   - А что, если те крылатые твари по-прежнему на той стороне? - спросил Аттал, когда они подошли к призрачной стене.
   - Тогда мы умрем, - пробормотал Парменион, выхватив меч и шагнув в пещеру Хирона. Она была пуста. Поставив Александра на землю, Спартанец подошел к выходу пещеры и осмотрел склон горы. Мертвый серый жеребец лежал там же, где упал, черные вороны пировали над его останками. Неподалеку от жеребца лежало не менее тридцати трупов Пожирателей, но на них вороны не зарились. Парменионова скакуна и след простыл.
   - В лесу будет безопаснее, - сказал Аттал. Парменион кивнул, и троица пересекла открытый склон, без приключений достигнув убежища под сенью деревьев.
   Лес был неестественно тих. Здесь не пели птицы, и ни единое дуновение ветра не колыхало сросшиеся наверху кроны деревьев. Тишина внушала беспокойство обоим воинам, но Александр был счастлив идти рядом со своим героем, держа Пармениона за руку. Они прошли глубже в чащу, не сходя с тропинки, которая сворачивала, поднималась и спускалась, пока не привела их к спрятанному в зарослях ручью, прохладная вода которого омывала белые камни.
   - Перейдем его - или двинемся по течению? - спросил Аттал вполголоса. Прежде чем Парменион успел ответить, они услышали движение на тропе впереди, когда под чьей-то ногой хрустнула сухая ветка. Затем послышались голоса, приглушенные густыми зарослями.
   Схватив ребенка, Парменион отступил в заросли, Аттал последовал за ним. Но прежде чем они нашли место для укрытия, на другом берегу ручья показался воин в шлеме с вороновыми крылами.
   - Сюда! - позвал он. - Дитя тут!
   Более дюжины солдат в черных плащах с копьями и мечами прибежали к нему. Клинок Аттала с шелестом покинул ножны.
   Парменион развернулся. За ними была прямая тропа. На другой стороне были густые заросли терновника и шиповника. С того места, где он стоял, Спартанец не мог видеть где кончается тропа, но глянув вниз, увидел следы копыт оленя, ведущие дальше по склону.
   Македоны бросились вперед по воде, и лес огласился их победными криками.
   - Бежим! - вскричал Парменион, крепко прижав Александра к своей груди, и пустился бегом по тропе. Терновые кусты врезались ему в икры и бедра, пока он бежал, и пару раз он едва не упал, когда сухая пыль осыпалась под его обутыми в сандалии ногами. Склон был покатым, тропинка всё больше сужалась, но в конце концов она вывела на широкую дорогу, огражденную гигантскими, раскидистыми дубами. Глянув через плечо, он увидел Аттала где-то в десяти шагах позади, которого нагоняли преследующие их македоны. Один солдат остановился, чтобы метнуть копье.
   - Берегись! - крикнул Парменион, и Аттал шмыгнул влево, копье пролетело мимо, воткнувшись в пыль перед мечником. Аттал на бегу схватил древко и вытащил его из земли. Резко развернувшись, он бросил его в метателя. Солдат припал к земле, и копье угодило в шею воину, бежавшему позади него.
   Повернувшись на носках, Аттал побежал за Парменионом. Спартанец мчался дальше, всё время отыскивая укрытые дороги, которые держали бы противника в одном повороте за ними, и пока он бежал, гнев его рос. В этой ситуации не было стратегии, которая принесла бы победу, не могло быть верного плана, как принять бой. За ними охотился превосходящий их числом смертельный враг в незнакомой лесистой местности. Всё, что оставалось, - это спасаться бегством. Но куда бежать? Всё, что Парменион знал, это то, что они направлялись в сторону, где ждало еще больше врагов и еще меньше шансов на успех.
   Это доводило его до точки кипения. Всю свою жизнь Спартанец выживал, побеждая врага хитростью и смелостью замысла. Он был стратегом, военачальником. Но тут его понизили до бегущей в панике добычи, пытающейся спасти свою жизнь.
   Нет, поправил он себя, не бегущей в панике. Никогда!
   В молодости он был бегуном, самым быстрым и выносливым в Спарте и в Фивах, и теперь - даже с ребенком на руках - он знал, что способен оторваться от македонов. Но встал вопрос, куда бежать. Подняв глаза к небу, он попытался выяснить свое местоположение в лесу. Пещера оставалась левее. Но какой смысл был туда возвращаться? Они могли бы пройти сквозь стену и избавиться от нынешних преследователей, но лишь затем, чтобы быть схваченными солдатами, которые прочесывают дворец с той стороны. Нет, пещера - это не выход.
   Вдруг у него на пути оказалось поваленное дерево, и он с усилием перескочил через ствол. Впереди тропа раздваивалась, один путь уводил вверх, другой круто сбегал вниз в тенистую горную долину. Мимо пролетело копье. Свернув направо, он устремился к узкой горной долине.
   Трое солдат выбежали ему наперерез примерно в тридцати шагах впереди. Ругнувшись, он шмыгнул влево, скользнув в низкие заросли, и поднялся по покатому склону, оказавшись на круглой прогалине в окруженной кипарисами лощине. Аттал примкнул к нему, красный от нагрузки, на его теле сверкал пот.
   - Я... больше... не могу бежать, - выговорил мечник.
   Проигнорировав его, Парменион подошел к ближайшему дереву и усадил Александра на одну из нижних ветвей. - Заберись на то разветвление и спрячься, - велел Спартанец. - Снизу тебя не увидят. - Мальчик протиснулся через колючие ветки и залег, спрятавшись на дереве.
   Выхватив меч, Парменион отбежал к краю склона и стал ждать. Вот первый македон полез вверх - и закричал, когда клинок Пармениона разрубил ему шею. Солдат повалился назад, на своих товарищей.
   Еще три македона забрались на прогалину с левой стороны, и Аттал побежал туда, чтобы их встретить, блокировав удар меча и ответным взмахом вскрыв горло одному из них, так что забил багровый фонтан.
   Но вот появился основной отряд врага, рассыпавшись вокруг македонян. Парменион отступил, Аттал был рядом, копья македонов приближались к ним стеной из острого железа.
   - Надо было мне последовать твоему совету, - шепнул Аттал.
   - Где ребенок? - спросил смуглый, темноглазый воин с рябым лицом.
   Аттал усмехнулся. - Поверить не могу, что такая уродливая страшила научилась говорить по-человечьи.
   - Где ребенок? - вновь спросил воин, и острия копий придвинулись ближе.
   Вдруг один копейщик качнулся вперед со стрелой, торчащей из черепа. За ним вскрикнул второй, когда его бедро пронзил дротик.
   - Ложись! - прокричал Парменион, схватив Аттала за руку и бросая его на землю.
   Со всех сторон по прогалине засвистели стрелы. Мертвый македон упал на Пармениона с двумя стрелами в спине и третьей в глазу. Повсюду гибли солдаты. Несколько человек попытались убежать обратно к тропе, но тут появилась огромная фигура минотавра Бронта, и его двухсторонняя секира легко прошла сквозь их нагрудники и шлемы.
   Два воина сумели проскочить его и скрылись в долине, но крики их отозвались эхом, и Парменион увидел, как братья минотавра - львиноголовый Стероп и циклоп Арг - вышли из-за деревьев.
   На прогалине воцарилась мертвая тишина. Парменион выбрался из-под трупа упавшего на него врага и встал на ноги, спрятав меч в ножны. Тела лежали всюду. Из-за деревьев вышли кентавры с луками и колчанами, лица их были злы, глаза жестоки.
   - Рад снова видеть вас, - сказал Парменион подошедшему Бронту. Тот приветственно кивнул огромной бычьей головой.
   - Хорошо бегаешь, - сказал минотавр, проходя мимо него к кипарисовому дереву, где, спрятавшись, сидел Александр. Отбросив свою секиру, кентавр вытянул руки. - Иди ко мне, Искандер! - позвал он.
   Александр выглянул из ветвей и спрыгнул на руки к минотавру. - Ты правда Искандер? - спросило существо.
   - Так меня называли, - ответил мальчик.
   - И ты способен открыть Врата Гиганта?
   - Посмотрим, - сказал Александр, осторожно подбирая слова. С мальчиком на руках Бронт вернулся к ожидающим Пармениону и Атталу.
   - Кентавры принесли весть, что явился Искандер. Госпожа велела нам защищать его. Мы сделаем это, даже ценой наших жизней. Но этого может быть недостаточно. Македонов много, а нас мало.
   - Мы должны попасть в Спарту, - сказал Парменион. - Там мальчик будет в безопасности.
   - Говорят, что Царь Спарты - великий человек, - сказал Бронт. - Он не охотится на народы Заклятия. И Врата Гиганта оттуда недалеко. Да, мы отправимся с вами в Спарту.
   Парменион кивнул и окинул взглядом кентавров. - Сколько из вас с нами? - спросил он.
   - Эти два десятка - все, кто уцелел.
   - Тогда кто остался разведывать лес, высматривать врага?
   - Никто, - признался Бронт.
   Спартанец пересек прогалину, перешагивая трупы, и остановился возле молодого кентавра, поджарого существа с чалой гривой и бородой. - Кто у вас главный? - спросил он.
   - Я Хеопс, сын Китина-Киариса. Главного у нас нет.
   - Что ж, Хеопс, я страж Искандера, и я буду отдавать приказы.
   - Мы не станем подчиняться приказаниям Человека, - ответил Хеопс.
   - Тогда оставьте нас, - вкрадчиво произнес Парменион, - и мы попробуем спасти Искандера своими силами.
   Передние копыта кентавра стали рыть землю, низкий рык послышался из его глотки. Парменион ждал, глядя существу в глаза. - Мы должны позаботиться о том, чтобы Искандер выжил, - произнес Хеопс. - Мы не можем уйти.
   - Тогда вы будете подчиняться мне, - сказал ему Парменион. - Отправь пятеро твоих... друзей выслеживать македонов. Они не должны вновь застать нас врасплох.
   - Как скажешь, - ответил Хеопс так, словно слова были вырваны из него.
   Парменион повернулся к кентавру спиной и увидел Хирона, осторожно ступающего по прогалине, стараясь не наступать в лужи крови на земле. Чародей взял Пармениона за руку и отвел в сторонку от остальных.
   - Это всё неправильно, - прошептал Хирон. - Ребенок - не Искандер. Я это знаю; и ты это знаешь.
   Парменион вздохнул. - Если я что и знаю, маг, так это то, что мы должны прибыть в Спарту ради спасения Александра. И для этого я прибегну к любым средствам, какие найду.
   - Но эти создания... как же их надежды? Разве не видишь, что Искандер - это для них всё? Он - это обещание, которое поддерживает в них жизнь, тот, кто вернет миру магию и покончит с царством Человека.
   - А что это за Врата Гиганта? - спросил Спартанец.
   - В одном дне пути к югу от Спарты есть лес. Там на холме стоят два гигантских столпа, соединенные одной большой каменной перемычкой. Это и есть Врата.
   - Врата куда?
   - В никуда, - ответил Хирон. - Но легенда гласит, что Искандер откроет их, что он вырастет выше самого высокого дерева и возложит свои руки на оба столпа. Лишь тогда вернется Заклятие и омоет этот мир. Но Александр не сможет сделать это; он - не Золотое Дитя.
   - Что же мне делать, маг? Потерять единственных союзников, что у нас есть в этом твоем странном мире? Обречь Александра на погибель? Нет, на это я не пойду. Они сделали свой выбор. Я их не неволил.
   - Этот довод не годится, - сказал Хирон. - Ты знаешь, что они ошибаются, однако позволяешь следовать ложной дорогой потому лишь, что это тебе на руку. То, что ты делаешь, скорее всего, обречет на погибель их всех.
   - Какие-то проблемы, Хирон? - спросил Бронт, подступив к ним ближе.
   - Проблемы? - переспросил маг Пармениона.
   Холодные синие глаза Спартанца встретили его взгляд. - Нет, - ответил он. - Завтра мы поведем Искандера навстречу его судьбе.
   Затем он отвернулся и увидел женщину.
  

***

   Дерая сделала глубокий вдох, когда Спартанец обернулся к ней. У нее подкосились ноги и задрожали руки. Так близко, подумала она. Они разговаривали с ним на Самофракии, но тогда Дерая была в капюшоне и в вуали, а разум ее был занят намеченным впереди делом. Но теперь, когда он медленно подошел к ней, она вновь почувствовала себя на шестнадцать лет - вспомнила нежность его прикосновений, сладость его дыхания.
   - Мы знакомы, госпожа? - спросил он. Это не был голос юноши, которого она любила, однако и этот звук вызывал в ней дрожь. Ее дух вылетел, прикоснулся к его разуму, ощутил возникшие в нем эмоции: любопытство, эмпатию, и - хоть ее тело было сейчас плоским и неприметным - возбуждение. Она спешно покинула его разум.
   - Я тебя знаю, - ответила она, голос ее был бесстрастным, ореховые глаза встретились с ним взглядом.
   На миг он замер в молчании и нерешительности. Бронт подошел к ним. - Она - друг Богини, моей матери, - сказал Бронт. - Она тоже от Заклятия.
   Парменион кивнул, но глаза его не сходили с темноволосой женщины. - Нам надо убираться из этого места, - сказал он, обращаясь к Бронту. - Ты знаешь эти леса. Куда мы можем пойти?
   - Не отвечай, - тихо сказала Дерая. - За нами следят.
   Рука Бронта обхватила древко секиры, которая висела у него на поясе, а Парменион стал озираться, осматривая окрестности прогалины. - Там никого нет, - сказала им Дерая. - За нами следят издалека.
   - Кто? - вопросил минотавр.
   - Жрец Филиппоса.
   - Ты сможешь нас укрыть? Моя матерь говорила, что ты мистик.
   - Возможно. - Дерая села на траву, закрыв глаза, и ее дух вылетел на свободу. К ней летело световое копье. Она вытянула руку, и копье раскололось на тысячу искр, которые подлетели к ней, окружив, как светлячки.
   - Ты умрешь, - произнес бритоголовый жрец, подлетев к ней.
   - Мы все умрем, рано или поздно, - ответила она. Ее руки взмыли вверх, и светлячки отлетели обратно к жрецу, соединившись в лену, которая обернулась вокруг его лица и ослепила его. - Возвращайся к своему хозяину, - сказала Дерая. Жрец исчез.
   Она открыла глаза и встала. - Он ушел, - сказала она Бронту. - Теперь можно говорить открыто.
   - Есть два пути, по которым мы можем добраться до Спарты, на юго-восток через Пелепоннес и Коринф, или на северо-запад к морю, и там взять корабль к берегам Гифеума.
   - А как насчет запада? - спросил Парменион. - Мы ведь можем перейти Пиндские горы и добраться до залива?
   - Нет - на этом пути смерть, - сказал Бронт. - Вам не пройти через Лес Горгона. Там обитают Пожиратели, и сам Горгон. Он - самое подлое чудовище, и сердце его - сплошная черная гниль. Я бы мог рассказать о его злодействах, но тогда у меня почернеет язык, а твоя душа затрепещет от услышанного. Нам будет проще сразу выпить яду, чем пойти по этому пути.
   - И всё-таки расскажи мне, - велел Спартанец.
   - Почему? Ведь это к делу не относится.
   - Потому, что он стратег, - сказала Дерая, - и ему надо знать.
   Бронт вздохнул. - Лес раскинулся южнее Коринфского залива. Он огромен и дремуч, и не изведан Человеком. Но каждый холм и лощина, каждый темный дол в нем кишат созданиями Хаоса.
   Дерая смотрела на Спартанца. Его лицо было спокойным и непроницаемым, и в этот раз она не стала читать его мысли. - А что ты можешь поведать нам, госпожа? - спросил он вдруг.
   - Силы Македона окружают вас, - сказала она ему. - Они идут с севера, юга и востока. У них есть существа... Пожиратели? ... в небесах, и люди, а также чудовища, способные ходить как люди, на земле.
   - Мы сможем пройти мимо них?
   Дерая пожала плечами. - Не с двадцатью кентаврами. Они ищут ребенка. Филиппос привязан к нему. Какой бы путь мы не избрали, мы обречены. Моей силы хватит, чтобы ненадолго укрыть нас от Царя-Демона. Но только ненадолго, Парменион; он для меня слишком силен.
   - Итак, нас загоняют на запад, желаем мы того или нет?
   - Да, - согласилась она.
   - Я об этом подумаю. Но сначала давайте найдем место для ночлега.
  
   Пиндские горы
  
   Бронт провел отряд к скоплению укромных пещер и оставил Пармениона, Александра, Хирона и Аттала одних, а сам с братьями нашел укрытие неподалеку, черноволосая женщина также осталась с ними. Кентавры ускакали на закате и вернулись в человеческом облике к ночи. Они тоже выбрали себе отдельную пещеру чуть севернее от остальных.
   Хирон молчал, пока Аттал сооружал костер у дальней стены, а Парменион вышел в ночь, дабы убедиться, что отсвет пламени не будет виден снаружи пещеры. Завернувшись в Парменионов плащ, Александр мирно уснул у огня, и Спартанец молча сел у входа в пещеру, глядя на звезды.
   - Строишь план дальнейших действий? - спросил Аттал, подойдя к нему и садясь спиной к стене.
   - Нет, молодость вспоминал.
   - Сдается, ты растратил ее впустую.
   - Так и есть, - вздохнув, ответил Парменион. Ночь была безоблачной, луна светила ясно, омывая деревья серебристым светом. Барсук выступил из темноты, и снова юркнул в подлесок.
   - Говорят, в Спарте ты был чемпионом, - произнес Аттал. - Что же ты ушел оттуда, учитывая все твои регалии?
   Парменион покачал головой. - Откуда взялись все эти истории? Чемпион? Да я был презираемый полукровка, помесь, меня высмеивали и избивали. Всё, что я взял с собой из Спарты - это синяки и ненависть, которая была направлена на весь окружающий мир и поедала самое себя. Ты когда-нибудь был влюблен, Аттал?
   - Нет, - признался македонянин, внезапно смутившись.
   - А я был... однажды. И ради этой любви я преступил закон. Переспал с незамужней девушкой из знатной семьи. Из-за этого ее убили, а я зарезал одного хорошего человека. Больше того, я подвел к падению свой родной город, а вместе с тем принес смерть своему единственному другу. Его звали Гермий, и он погиб при Левктрах, сражаясь подле своего обожаемого Царя.
   - Все люди умирают, - тихо произнес Аттал. - Но ты меня удивил, Спартанец. Я-то думал, что ты холодный расчетливый военачальник, воитель, который не знал поражений. Думал, что твоя жизнь была легкой - благообразной, что ли.
   Парменион усмехнулся. - Часто чужая жизнь нам такой и кажется. Вот в Фивах жил один богатый купец. Люди могли ему завидовать, проклинать его удачу, возжелать золотые кольца, которые он носил, и большой дом, который он построил на холме, выше провонявших нечистотами городских улиц. Но они не знали, что раньше он был рабом и работал на Фракийских копях; что он вкалывал там десять лет, прежде чем получить свободу, а потом работал как проклятый еще пять лет, чтобы сколотить приличную сумму монет, которую он вложил в рисковое предприятие, принесшее ему богатство. Так что не завидуй мне, Аттал.
   - Я не говорил, что завидую, - сказал мечник. И вдруг осклабился. - Хотя, пожалуй, что так оно и есть. Ты никогда не нравился мне, Парменион, но я тебя уважаю. Однако довольно комплиментов. Как мы собираемся добраться до Спарты?
   Парменион встал, разминая спину. - Пойдем на запад, перейдем Пиндские горы, потом спустимся к побережью, придерживаясь возвышенностей и лесов.
   - Ты говоришь о многонедельном переходе. Не хочу показаться пораженчески настроенным говнюком, но не думаешь ли ты, что отряд с тремя монстрами и двадцатью кентаврами сможет пройти вдоль всей Греции - пусть даже такой Греции, как эта, - незаметно?
   - Кентавры здесь не чужие, - сказал Парменион, - но мы будем идти в основном по ночам, когда они в облике людей. Что же до Бронта и его братьев, тут я с тобой согласен. Но они обладают недюжинной силой и будут полезны, если в дороге возникнут препятствия.
   - И ты ожидаешь препятствий, несомненно?
   - Да. Перед нами задача, непосильная разуму. Филиппос прибегнул к чародейству, чтобы разыскать Александра в другом мире, а значит сумеет выследить его и в этом. Куда бы мы ни пошли - как бы хорошо мы ни прятались - враги всегда будут рядом.
   - Слетаются на мальчишку, как мухи на коровью лепешку? - спросил Аттал.
   - Отвратительное сравнение, но близкое к правде, - согласился Спартанец. - Однако жрица утверждает, что сумеет защитить нас на какое-то время.
   - Так значит твой план - какой он ни есть - зиждется на переходе малого отряда чудищ-полулюдей через охваченную войной страну туда, где нас могут - или не могут - принять, с надеждой на то, что у Аристотеля хватит сил отыскать нас и вернуть домой?
   - Совершенно верно. У тебя есть другой план?
   - Должен признать, что ничего светлого в голову не приходит, - ответил Аттал, - но есть кое-что, что меня беспокоит. Касаемо Александра. Он и есть тот Искандер, которого эти... создания... ждали?
   - Нет.
   - Так что же случится, когда чудища поймут это? Они, пожалуй, немного разозлятся.
   - Возможно, - сказал Парменион. - Но об этом подумаем после.
   - Еще одна проблема, которую откладываем на потом, - буркнул Аттал. - Вот что я скажу, Спартанец, - с тобой не соскучишься.
  

***

   На рассвете, когда он сидел задумавшись, Парменион увидел монструозную фигуру Бронта, выходящего из деревьев у подножия гор. Существо вышло вперед, потом вдруг упало на колени. Свет, бледный и прозрачный, засиял вокруг него, и Парменион смотрел, пораженный, как бычья голова исчезает, оставляя на своем месте лицо молодого человека, белокожего, с волосами цвета отполированной бронзы.
   Подняв взор, юноша увидел Пармениона и замер, не двигаясь несколько мгновений, затем сел на траву и отвернулся от взгляда Спартанца.
   Парменион вышел в лунный свет, спустился по холму и сел рядом с бывшим минотавром.
   - Считается, что негоже смотреть за Превращением, - сказал Бронт. - Но ты не из нашего мира и, вестимо, не понимаешь наших обычаев.
   - Для чего вам нужно принимать другую форму?
   - А для чего вам, Людям, надо питаться или дышать? Я не знаю ответа. Знаю только, что это есть, и что оно необходимо. Без Превращения я умру. И, поскольку Заклятие тает день ото дня, Превращение становится всё труднее, всё больнее. Но Искандер исправит это; он возродит Заклятие.
   - Только если Филиппос не поймает его, - вставил Парменион.
   - Именно. Как ты задумал обойти его?
   - Пойдем через Лес Горгона.
   - Тогда мы все мертвецы.
   - Теперь твоя очередь довериться мне, Бронт. Я не понимаю твоих страданий, или силу Заклятия, но хорошо знаю науку войны и природу вражды.
   - Горгон тебя убьет, Парменион. Он ненавидит Людей еще больше, чем я.
   - Я это учел, - ответил стратег. - У нас есть поговорка, Бронт: Враг моего врага - это мой друг.
   - У Горгона нет друзей. Больше нет... никогда не было.
   - Ты его знаешь? - спросил Парменион тихо.
   - Не хочу говорить об этом.

***

   Дерая лежала без сна, ее дух витал в ночном небе в поисках признаков скрытых наблюдателей. Но их не было, и это ее беспокоило. Означало ли это, что они устрашились ее сил, или нашли способ нейтрализовать их и даже теперь незримо следят за пещерами? Эти мысли не давали покоя.
   Ты должна поспать, сказала она себе, улеглась на лежак и накрылась плащом ржавого цвета, который дал ей Аристотель. Он был из плотной шерсти, давал тепло по ночам и прохладу в дневную жару, и она устроилась под ним. Но сон так и не шел.
   Она знала, чего можно ждать от этого нового мира, и была готова к сюрпризам. Но Хирон ее удивил. Он был почти близнецом Аристотеля. Дерая тихонько подлетела, коснувшись воспоминаний этого человека, и в тот же самый момент он ее обнаружил. Он не закрыл свои мысли, а встретил ее с мысленной улыбкой.
   Это был не Аристотель, ибо у него не было воспоминаний о Македонии или знакомой ей Греции. Но залы его памяти были просторны и полны исчезнувших народов, меняющихся миров... Он ходил по дорогам Аккадии и Атлантиды, в разных обликах - как воитель и мистик, полубог и демон, ставший бессмертным от магии таких же золотых камней, которыми обладал Аристотель.
   - Довольна ли ты? - спросил он, вернув ее к настоящему.
   - Да, - ответила она. Это произошло раньше, в день, когда Бронт и его невероятные братья встретились с кентаврами и продумывали маневр, который спас двух македонян. Бронт пошел на разведку впереди и заметил погоню, довольно точно угадав, где она кончится. Но даже тогда всё решали секунды, и это заставило Дераю понервничать.
   - Откуда ты, моя дорогая? - спросил Хирон, когда они шли от места боя к пещерам.
   - Я - жрица, Целительница, - ответила она. - Один друг попросил меня прийти сюда и помочь Пармениону.
   - Этот друг... он похож на меня?
   - Да, похож.
   - Любопытно. Хотелось бы знать, насколько совпадает история наших миров? Я желаю встретиться с ним. Он последует за тобою сюда?
   - Не думаю. Что-то в этом мире сильно его тревожит.
   Хирон усмехнулся. - Здесь есть вещи, которые весьма тревожат и меня самого. А давно ли ты знаешь Пармениона?
   - Мы уже встречались - но мельком, - ответила она с искренностью в голосе.
   - А вот это сюрприз. Я чувствую, что твой взгляд всё время где-то недалеко от него. Может, это потому, что он привлекательный воин?
   - Лучше нам не касаться некоторых тем, господин, - резко сказала она.
   - Как пожелаешь. - Он оставил ее и ушел в голову отряда, присоединяясь к Бронту.
   Когда опустилась ночь, Дерая спокойно поспала и проснулась с рассветом. Маленький Александр стоял на пороге пещеры и улыбнулся, увидев ее. - Добрый день, - сказал он, вошел в пещеру и присел рядом с ней.
   - И тебе, юный принц. Ты рано поднялся.
   - Да, мне долго спать не требуется. Как тебя зовут?
   - Можешь называть меня Фина.
   - Ага, но ведь это не твое имя, правда?
   - Я не сказала, что это мое имя. Я сказала, что ты можешь звать меня так.
   - Тогда можешь звать меня Искандер.
   - Хорошо... Искандер. Ты не боишься?
   - Нет, - ответил он с широкой улыбкой. - Парменион здесь. А лучшего воина во всей Греции не сыскать - и еще он самый лучший полководец.
   - Ты сильно веришь в него, Искандер. Тебе бы следовало поменьше восхищаться им.
   - После отца, он самый дорогой для меня человек. А откуда ты?
   - Я - Целительница. Живу в Храме за морем, рядом с руинами Трои.
   - Ты всегда была Целительницей?
   - Нет. Когда-то я была просто девушкой, мечтавшей выйти замуж за любимого человека. Но этого не случилось.
   - Почему? - вопрос был задан столь просто, что Дерая рассмеялась и протянула руку, чтобы потрепать его по волосам. Но когда ее рука оказалась рядом с ним, она ощутила жгучую боль в ладони и резко убрала ее. Его лицо исказилось. - Извини. Такого не было уже давно; я было подумал, что освободился.
   Скрепя сердце она снова вытянула руку, отведя золотую прядку, нависшую над его зелеными глазами. Боль снова пронзила ее, но она не выдала этого. - Это просто нервы, - заверила она. Но он покачал головой.
   - Ты очень добра, однако, прошу, не прикасайся ко мне. Я не хочу видеть, как тебе больно.
   Темная тень легла у входа в пещеру, и вошел Парменион. - Ах вот ты где, - произнес он и опустился на колено рядом с принцем. - Пошли, нам надо приготовиться к походу.
   - Ее зовут Фина, - сказал Александр. - Она очень мила. - Затем он выбежал из пещеры, а Дерая взглянула в глаза Пармениону.
   - Наметил путь, стратег?
   - Да, - он сел рядом с ней. - Ты уверена, что мы не встречались с тобой, госпожа?
   - Что дает тебе повод думать так? - вопросом на вопрос ответила она.
   - Трудно сказать. Мне незнакомо твое лицо, но я чувствую, что как будто знаю тебя.
   - Мы встречались, - призналась она, - на острове Самофракия.
   - Ты! - прошептал он. - Ты была в капюшоне и в вуали; я тогда подумал, что ты носишь траур.
   - Да, я была в трауре. И сейчас тоже. Однако, - сказала она, резко вставая на ноги, - ты сказал, надо готовиться к походу.
   - Да, конечно. Ты знаешь, куда я собрался отправиться? - спросил он, тоже поднявшись.
   - В Лес Горгона.
   Он улыбнулся, и лицо его стало таким мальчишеским. Дерая заставила себя отвести взгляд. - Другой дороги у нас нет, - сказал он.
   - Знаю. Каков твой план?
   - Мы подойдем к опушке леса. Бронт говорит, это займет три дня. Там я оставлю отряд и пойду к Горгону.
   - Зачем тебе так рисковать? Чего ты хочешь этим добиться?
   Улыбка сошла с лица Пармениона. - Мы не можем пройти никаким другим путем. На открытой местности нас настигнут: негде спрятаться, некуда убежать. Лес даст нам укрытие и возможность добраться до Бухты.
   - Бронт говорит, что живущее там зло страшнее Македонов.
   - Да, и я ему верю.
   - Тогда как ты с ними договоришься? Что сможешь предложить?
   - Мечту об Искандере: открытые Врата Гиганта и возвращение магии. Злые или добрые, все они - создания Заклятия.
   - Я пойду с тобой, - молвила она.
   - Нет надобности рисковать собой. Я сумею провести переговоры с Повелителем Леса.
   - Даже если так, я составлю тебе компанию. У меня много способностей, Парменион. И они могут пригодиться.
   - Нисколько не сомневаюсь.
  

***

   Два дня отряд продолжал движение, идя на запад, все выше в горы, ища длинную тропу, змеившуюся к Лесу Горгона, которая открылась им внизу в океане деревьев. На утро третьего дня, когда они укрылись от внезапной бури под большим уступом скалы, они услышали на дороге цокот копыт. Аттал с Парменионом выхватили мечи и вышли в бурю, сопровождаемые Бронтом и Хироном.
   По тропе скакал одинокий жеребец, который поднял голову и заржал, едва увидев мага. - Каймал! - воскликнул Хирон, подбежал к коню и похлопал его по холке. - Как же здорово увидеть тебя, парень.
   Взявшись за гриву животного, Хирон вскочил коню на спину. Дождь утих, и маг поехал на Каймале рядом с Парменионом. - Разведаю дорогу впереди, - сказал Хирон. - Встретимся до захода солнца.
   - Будь осторожен, маг, ты и твоя магия нам еще понадобятся, когда Пожиратели вернутся, - напутствовал его Парменион.
   Гроза ушла дальше, тучи расступились за ней, давая солнцу осветить горы и идущий по ним отряд, с кентаврами в авангарде. Парменион отбежал назад по склону, прикрыв от солнца глаза и осматривая их пройденный путь.
   К нему подошел Аттал. - Видишь что-нибудь? - спросил македонянин.
   - Не уверен. Взгляни туда, за сосны. Там расщелина в скалах. Мне показалось, я вижу человека, движущегося между ними.
   - А я ничего не вижу. Идем дальше.
   - Погоди! - велел Парменион, схватив Аттала за руку и пригибая его ниже. - Взгляни теперь!
   Шеренга людей спускалась по склону в нескольких милях к востоку, и солнце играло на их шлемах и наконечниках копий. Над ними кружил Пожиратель. - Сколько их? - шепотом спросил Аттал.
   - Более пятидесяти. К счастью, они идут пешком, а это значит, что они не настигнут нас до наступления темноты. Но все равно нам надо поспешить.
   - Зачем? Им сложновато будет выследить нас в лесу.
   - Нам еще надо будет получить дозволение войти в лес, - сказал Парменион.
   - От кого?
   - От чудовищ, которые там обитают, - ответил Спартанец, отойдя от края скалы, и двинулся по тропе.
   - Чудовища? Ты ничего не говорил о чудовищах, - закричал Аттал и побежал за ним.
   Парменион остановился и усмехнулся. - Мне нравится удивлять тебя, Аттал. - Тут улыбка его исчезла, и он схватил своего спутника за плечо. - Я могу не вернуться. Если случится так, сделай всё, на что способен, чтобы доставить Александра в Спарту.
   - Пойду с тобой. Мне начинает нравиться твоя компания.
   - Нет. Если погибнем мы оба, то какая надежда останется у мальчишки? Оставайся с ним.
   К закату путники спустились к подножию гор. Кентавры ускакали искать укромное место для себя, а Бронт, Стероп и Арг стали разводить костер посреди скопления белых валунов. Аттал с Александром сели отдохнуть у огня, а женщина по имени Фина ушла из лагеря, чтобы быть рядом со Спартанцем, пока тот осматривал лес.
   - Когда пойдешь? - спросила она.
   - Предпочту сделать это на рассвете, - ответил он. - Но Македоны близко, и у нас может не оказаться достаточно времени. Где, во имя Гекаты, Хирон?
   - Будет лучше войти в лес до наступления ночи, - посоветовала Фина.
   Парменион кивнул. - Давай так и сделаем. - Пройдя к валунам, он рассказал свой план остальным.
   - Ты безумец, - возмутился Бронт. - я думал, что ты осознаешь свою глупость. Неужели не понимаешь? Горгон убьет тебя - а не убьет, так выдаст тебя Филиппосу.
   - Возможно, ты прав, мой друг, но выбор у нас невелик. Если я не вернусь к рассвету, вы должны будете сами проделать путь до Бухты, как только сможете.
   Не говоря больше ни слова, он вскочил на ноги и перешел по открытой местности к темной стене деревьев.
   Фина подошла к нему. - За нами следят? - спросил он приглушенным голосом.
   - Да. Несколько монстров наблюдают за нами из зарослей. И у них на уме убийство, - проговорила она.
   Она почувствовала, как Парменион напрягся, его шаг сбился, а рука потянулась к мечу. - Нам надо идти назад, - шепнула она.
   - Те существа, - тихо сказал он, - ты умеешь читать их мысли?
   - Да - как и они.
   - Ты можешь с ними поговорить?
   - Нет, но я могу внушить им мысль. Что ты хочешь, чтобы они сделали?
   - Пусть отведут меня к Повелителю Горгону.
   - Хорошо. Сосчитай до двадцати, и потом выкрикни его имя. Это даст мне время поработать с ними.
   Дерая сделала несколько глубоких вдохов, успокаивая себя, и отправила свой дух к деревьям. Первое существо, которого она коснулось, - полурептилия-полукошка - отскочило от нее. Его мысли были о крови и разодранной плоти. Разума в существе было недостаточно, и она двинулась дальше, добравшись наконец до Пожирателя, который сидел на верхних ветвях дуба, бледными глазами разглядывая двух человек. Он также лелеял мысли об убийстве, однако Дерая почувствовала в нем и любопытство.
   - Горгон! - крикнул Парменион. - Желаю говорить с Повелителем Горгоном!
   Пожиратель напрягся, не решаясь, что предпринять. Голос Дераи нашептывал глубоко в его подсознании, посылая ему подспудные мысли. "Я должен отправить его к Повелителю. Он будет в ярости, если я этого не сделаю. Он убьет меня, если я этого не сделаю. Один из тех, кто рядом со мной, расскажет ему, что человек звал его. И тогда он уничтожит меня".
   Раскинув крылья, Пожиратель взмыл в воздух и спланировал вниз на землю шагах в двадцати от Людей.
   Дерая открыла глаза и инстинктивно протянула ладонь, схватив Пармениона за руку.
   Пожиратель приблизился, с трудом шагая когтистыми ногами по ровной земле. - Желаешь видеть Повелителя?
   - Желаю, - ответил Парменион.
   - Тебя послал Филиппос?
   - Я буду говорить только с Повелителем Горгоном, - сказал Парменион.
   - Я отведу тебя, Человек.
   Пожиратель развернулся и неуклюже зашагал к деревьям, ноги его при этом шатались, словно на шарнирах. Несколько раз он оскальзывался, но тогда распускал крылья, чтобы восстановить равновесие.
   Все еще сжимая руку Дераи, Парменион пошел за существом. - А что думают остальные? - спросил он шепотом.
   - Один из них задумал наскочить на тебя, как только окажешься в тени деревьев. Берегись! Но не убивай его. Предоставь это мне!
   Отпустив ее руку, Парменион пошел дальше, теребя ножны меча. Лицо его покрылось потом, а сердце бешено заколотилось. Но не все его мысли были заняты страхом. Прикосновение к руке этой женщины было словно огонь, потекший в крови и поднявший его над землей. Деревья были всё ближе, темные и непроглядные, ни звука не было слышно из леса, ни пения птиц, ни даже хлопанья летучих мышей.
   Рептиловидное существо выпрыгнуло из верхних ветвей, и Парменион юркнул в сторону, но чудовище повалилось на землю и осталось лежать неподвижно. Пожиратель упреждающе зашипел на других существ, что были поблизости, затем подошел на неловких ногах к незадачливому чудовищу. - Он мертв? - спросил он.
   - Спит, - ответила Дерая.
   Пожиратель опустился на колени перед телом, вонзил когти ему в шею и оторвал существу голову. - Теперь мертв, - прошипел он, слизывая кровь с когтей.
   Медленно они двинулись дальше в сгущающемся сумраке. Дерая слышала шорохи чудовищ, шевелящихся по обе стороны от них, а также в ветвях над головой, однако помыслы о насилии больше не одолевали их.
   - Гера Всеблагая! - прошептала Дерая.
   - Что такое?
   - Повелитель Леса... Горгон. Я коснулась его. Такая лютая ненависть.
   - И на кого она направлена?
   - На всех и каждого.
   Тропа стала шире, и Пожиратель вывел их на широкую поляну, где горело много факелов, и их ждала чудовищная фигура, восседавшая на троне из черепов. Кожа его была темно-зеленой, с коричневыми пятнами, голова - огромна, рот - хищный и ощерившийся клыками. А над его головой, вместо волос, извивался клубок змей. Парменион подошел ближе и поклонился.
   - Смерть твоим врагам, государь, - проговорил он.
  
   Холмы Аркадии
  
   Далеко на юге, за Коринфским заливом на нижних холмах Аркадии, яркий свет быстро сверкнул над мраморными Гробницами Героев. Он светил словно вторая луна, затем потускнел и наконец померк.
   Мальчик-пастух увидел сполох и подумал, что он предвещает грозу, но его овцы с козами были невозмутимы, да и туч на ночном небе не было - звезды светили ярко, и луна сияла ясно.
   Пару мгновений мальчик еще думал о сполохе, но потом выбросил его из головы и укутался в плащ, переведя взгляд на свое стадо, осматривая границы пастбища, не притаился ли там волк или лев.
   Однако был там лишь один волк, и мальчик его не мог видеть, потому что тот расположился за мраморным надгробием; и он тоже увидел свет. Когда сияние окутало его, мерцая и пугая, вся его злоба испарилась перед этим светом.
   Волк был стар, его изгнали из стаи. Когда-то он был могучим, внушающим трепет вожаком, быстрым и смертоносным. Но никогда за всю его долгую жизнь подобный свет не загорался вокруг него, и это его смутило, озадачило. Он залег на землю, подняв косматую голову и принюхиваясь к воздуху. Тут он уловил то, что знал - и чего боялся. Запах Человека.
   И очень близко.
   Волк не шевелился. Запах доносился слева, и волк медленно повернул туда голову, следя желтыми глазами за малейшим движением.
   Человек лежал на обломке мрамора, голая кожа белела в лунном свете. Он застонал и пошевелился. Всего за мгновение до этого волк сам запрыгивал на этот кусок мрамора, чтобы понаблюдать за стадом, выбрать себе жертву. И тогда Человеком не пахло. Но вот он, уже тут, растянулся на камне.
   Волк прожил столько зим благодаря твердому знанию, когда быть осторожным, а когда - храбрым. Человек, который возник из воздуха, посреди яркого неестественного света, не придавал храбрости старому зверю. И, хоть он был голоден, он побежал прочь, к северным лесам, подальше от запаха Человека.
  

***

   Шлем задрожал. Камень, касавшийся его спины, был холодным и неудобным, и он застонал, очнувшись, затем перевернулся на бок и свесил ноги с края плиты. Садясь, он зевнул и потянулся. Ночь была холодной, но не промозглой, и он увидел волка, удирающего прочь вниз по склону к зарослям у подножия. Рука Шлема потянулась к мечу, и лишь тогда он понял, что гол и безоружен.
   - Что это за место? - проговорил он вслух. - И как я попал сюда?
   В эти несколько мгновений Шлем был в растерянности. Он был воином - могучим, испытанным в пылу многих сражений, уверенным в своей силе. Но когда он перебрал свои воспоминания, страх, граничащий с паникой, охватил его. Он не знал, как попал в это незнакомое место, но хуже того - и намного хуже - он вдруг понял, с шоком, который заставил его сердце стучать тяжелей, что коридоры его памяти были безмолвны и пустынны.
   - Кто я такой? - прошептал он.
   - Шлем. Я - Шлем.
   - Кто такой Шлем? - Это имя не успокаивало, ибо оно не несло в себе никаких воспоминаний о прошлом. Глянув на свои руки, он увидел, что они были широкими и мозолистыми, с короткими и сильными пальцами. На предплечьях было немало шрамов, одни - рваные рубцы, другие - прямые порезы. Но вот как они ему достались, оставалось тайной.
   Спокойно, сказал он себе. Осмотрись хорошенько. И тут он понял, что лежит на кладбище, полном безмолвных статуй и мраморных гробниц. Подавив в себе панику, он легко соскочил с плиты и стал озираться вокруг. Некоторые надгробия треснули и развалились, другие поросли травами. Видать, никто за этим местом не ухаживает, решил он. Среди камней зашуршал прохладный ветер, и он поежился. Где же моя одежда, подумал он? Я же не ходил по земле голышом, словно полевой раб? Блик света показался слева. На мгновение ему показалось, что там стоял воин, ибо лунный свет отражался от сплошного, закрывающего лицо бронзового шлема и позолоченного нагрудника. Он напрягся, его ладони сжались в кулаки; но затем он рассмотрел, что то был не молчаливый солдат, а набор доспехов, надетый на деревянный манекен.
   Он осторожно подошел, пристально осматривая окружающее кладбище.
   Шлем был сработан на славу, на нем не хватало разве только гребня или плюмажа. Верхушка была чиста, без следов молотка оружейника, без единой заклепки. Забрало было сделано в виде мужского лица, с бородой и угрюмыми глазами, с высокими курчавыми бровями и странновато улыбающимся ртом. Нагрудник тоже не уступал шлему, оплечья были сооружены из окованной бронзой кожи, грудная часть доспеха изображала мускулистый торс могучего мужчины, с бугрящимися грудными мышцами и хорошо развитыми мускулами солнечного сплетения. Под ним была юбка из полосок кожи, обитых бронзой, а под нею - пара кавалерийских сапог из оленьей кожи.
   Рядом лежал меч в ножнах. Шлем протянул руку и взял оружие. Сердцебиение замедлилось, уверенность в себе вернулась к нему. Клинок был из блестящего железа, двусторонний и острый, прекрасно сбалансированный.
   Оружие и броня - мои, догадался он. Это должно было быть так.
   Он быстро облачился. Нагрудник пришелся впору, как и сапоги. Набедренная юбка сошлась у него на поясе, а ножны меча идеально вошли в петлю из бронзы у левого бедра. Последним он поднял шлем, надев его на короткостриженую макушку. Когда шлем был надет, нестерпимая боль огнем обожгла всё его лицо. Он закричал и попытался сорвать с себя шлем, но расплавленный металл въелся в кожу, вливаясь в ноздри и рот, застывая на костях его лица.
   И тут боль прошла.
   Открыв глаза, он увидел, что стоит на коленях. Он поднялся и вновь попытался снять шлем, но тот не поддавался. Ветерок зашелестел по кладбищу - и он ощутил его на своем лице, как и собственные руки, когда пытался сорвать ими шлем. Подняв ладонь, он прикоснулся к металлическому рту. Он был холодным, но податливым. Он сунул палец дальше, коснулся им языка; он тоже был металлическим, но в то же время мягким.
   Его лицо стало бронзовым; шлем не просто соединился с его кожей, он стал частью него самого.
   - Что со мной происходит? - взмолился он, и его собственный голос зазвучал незнакомо для его ушей.
   - Ничего особенного, - ответил тихий голос. - Ты всего лишь приуготовляешь себя для испытания, которое ждет впереди.
   Шлем резко развернулся, меч мгновенно оказался у него в руке. Но никого не было видно. - Ты где?
   - Близко, - раздался голос. - Не беспокойся, я друг.
   - Покажись, друг.
   - Это ни к чему. Ты в горах Аркадии. Твой путь лежит на север, к Коринфскому заливу.
   - Я тебе не раб! - вспылил воин.
   - Ты и сам не знаешь, кто ты есть, тебе известно лишь имя, которое я тебе дал. - Заметил голос, ровным, почти дружественным тоном. - Но все ответы ждут тебя впереди. Ты должен разыскать Золотое Дитя.
   - А если я не стану искать?
   Ответа не последовало. - Ты еще здесь? Да говори же, будь ты проклят!
   Но на кладбище царила тишина.
  

***

   Аттал откинулся, прислонясь плечами к валуну и осматривая своих спутников. Бронт сидел напротив, уставившись огромными карими глазами в пламя костра. Рядом с ним растянулся львиноголовый Арг, положа гривастую голову на свою мускулистую руку и не сводя узких глаз с Аттала. Циклоп по имени Стероп сейчас спал, и дыхание со свистом выходило через его клыки. Аттал перевел взгляд на скалистую тропу, на которой одинокий кентавр высматривал Македонов. Рядом с ним свернулся калачиком Александр, постанывая во сне. Аттал вновь обратил взор на Арга; существо по-прежнему глядело на него.
   - Так и будешь лежать там и пялиться на меня? - спросил Аттал. Львиная пасть раскрылась, и из нее послышался низкий рык.
   Бронт посмотрел поверх костра. - Ты ему не нравишься, - проговорил он.
   - Это не лишит меня сна и покоя, - пробурчал Аттал.
   - В чем же источник твоего гнева, Человек? - изумился Бронт. - Я чувствую это в тебе - то ли горе, то ли озлобленность?
   - Оставь меня в покое, - буркнул Аттал. - И позаботься о том, чтоб твой косматый собрат держался от меня подальше, не то проснется с македонской сталью у себя в сердце. - И он растянулся на земле, повернувшись к братьям спиной.
   Горе? О да, Аттал прекрасно знал, где были посеяны его семена. Это случилось в день, когда его отец убил его же мать. Смерть не была мгновенной, и мальчик слышал ее крики несколько часов. Он тогда был юным, двенадцати лет от роду, но с того дня он перестал быть ребенком. В четырнадцать он пробрался в покои отца с острым как бритва ножом, отточенным движением провел клинком по горлу мужчины и отошел, наблюдая, как спящий пробуждается с кровью, булькающей в легких. О, как он шевелил руками, пытаясь встать, сжимая пальцами горло, словно стараясь соединить разрезанные артерии. Горе? Да что эти твари могут знать о его горе?
   Не сумев заснуть, Аттал поднялся и вышел из лагеря. Луна была высоко, ночной ветер был прохладен. Он поежился и посмотрел на скалистую тропу. Кентавра видно не было. Забеспокоившись, мечник стал осматривать высокие утесы в поисках малейшего признака движения.
   Но не было ничего, кроме ветра, шуршащего в траве по склонам. Он быстро вернулся в круг валунов, где спали три брата. Слегка похлопал Бронта по плечу. Минотавр застонал и поднял свою массивную голову. - Что такое?
   - Часовой пропал. Разбуди братьев! - прошептал Аттал. Подойдя к Александру, он поднял мальчика на плечо и направился к лесу. Едва он вышел на открытое пространство, как с севера послышались крики. Несколько пони выбежало из-за камней, но копья и стрелы тут же пронзили их. Юноша на бледном пони почти ушел от погони, но Пожиратель спикировал с ночного неба, и черный дротик вошел в шею скакуна. Чудовище слетело вниз, сбросив парня с коня. Тот встал, побежал, но тут второй дротик пронзил его тело.
   Аттал пустился бегом. Александр проснулся, но не стал кричать или вопить. Его руки обвили шею Аттала, и он крепко вцепился в него.
   Сзади послышался топот галопирующего коня, и Аттал обернулся, одновременно выхватывая меч. К ним бежал крупный кентавр с изогнутым луком в руках.
   - Камирон! - крикнул Александр. Кентавр остановился.
   - Много Македонов, - проговорил он. - Всех не убить. Кентавры мертвы.
   Вложив меч в ножны, Аттал ухватился за гриву Камирона и сел верхом. - Давай к деревьям! - велел он. Камирон бросился вперед, едва не сбросив македонянина, но это их и спасло. Воины в черных плащах уже приближались к ним с юга, севера и востока. Но путь на запад, к лесу, оставался свободен. Камирон простучал копытами по открытому плато, и стрелы засвистели в воздухе рядом с ним.
   Пожиратель слетел с неба, и Камирон резко осадил бег и стал на дыбы, когда дротик вонзился в землю перед ним. Наложив стрелу на лук, кентавр послал ее в воздух, попав Пожирателю в правый бок, в легкое. Крылья существа сложились, и оно рухнуло на землю.
   Камирон помчался галопом к деревьям, оставляя македонов далеко позади. Они уже были в лесу, а Камирон продолжал бежать, перепрыгивая валежник и валуны, с брызгами скача по ручьям, пока не преодолел холм, который вывел их на небольшую поляну, окруженную высокими соснами. Здесь он остановился.
   - Нехорошее место. Это Лес Горгона.
   Аттал поднял ноги и соскочил наземь. - Здесь безопаснее, чем там, - сказал он, опуская на землю Александра. Мальчик повалился на траву, прижимая ладони к вискам.
   - Ты заболел? - спросил Аттал, опустившись на колени рядом с мальчиком. Александр поднял взгляд, и мечник обнаружил, что смотрит в желтые глаза с щелевидными зрачками.
   - Я в порядке, - раздался низкий голос. Аттал попятился, и Александр рассмеялся зловещим и раскатистым смехом.
   - Не страшись меня, душегуб. Ты всегда служил мне верой и правдой.
   Аттал не произнес ни слова. Потемневшая кожа на висках Александра сморщилась, раздалась, отшелушилась и отползла назад с его ушей, потом с шеи, открывая два бараньих рога, черные как эбеновое дерево и блестящие в лунном свете.
   - Мне нравится это место, - произнес Дух Хаоса. - Оно мне подходит.

***

   - Смерть твоим врагам, государь, - сказал Парменион, низко кланяясь.
   - Ты и есть враг, - прошипел Горгон. Спартанец выпрямился и усмехнулся, глядя в блеклые глаза чудовища перед собой.
   - Пожалуй, да - ибо я Человек. Но у меня есть возможность дать тебе то, чего ты желаешь всей душой.
   - Ты понятия не имеешь о том, чего я желаю. Но продолжай, ибо ты забавляешь меня - так же, как твоя неминуемая смерть позабавит меня потом.
   - Когда-то давно ты был воином, - тихо произнес Парменион, - порождением Титанов. Ты обладал способностью менять облик, летать или плавать под водой. Но когда отгремела Великая Война, ты был изгнан сюда и заключен в последнюю принятую тобой форму. А теперь Заклятие умирает, для всего мира. Однако ты выживешь, Горгон; и ты это знаешь. Ты проживешь еще тысячи лет здесь, в этом средоточии темной магии. Вот только в один прекрасный день и этот лес падет под топорами людей.
   Горгон резко поднялся, волосы-змеи у него на голове шипели и извивались. - Ты пришел сюда рассказать то, о чем я и так давно знаю? Ты больше не забавляешь меня, Человек.
   - Я пришел дать тебе ответ на твои мечты, - сказал Парменион.
   - И какова же моя мечта?
   "Осторожнее, Парменион, - послышался голос Фины в сознании Спартанца. - Я не могу прочесть его мысли".
   - У тебя много грез, - сказал Парменион. - Ты мечтаешь о мести, лелеешь свою ненависть. Но есть одна мечта, самая великая из мечт, - возродить Заклятие и избавиться от Человека.
   Горгон уселся обратно на трон из черепов. - И ты мне сможешь это дать? - Спросил он, и его огромный рот скривился в издевательской усмешке.
   - Искандер воплотит мечту в реальность.
   Мгновение Царь безмолвствовал, но затем подался вперед, бледные глаза его сверкнули. - Ты говоришь о том ребенке, которого разыскивает Филиппос. Он много посулил за этого ребенка - много женщин, да не таких плоских, как эта девка с тобой, а пригожих, мягких и сладких. Он обещает признать меня властителем этих лесов. И я склонен принять его предложение.
   - Почему же он так жаждет заполучить этого ребенка? - возразил Парменион.
   - Ради бессмертия.
   - Бессмертный Человек? Этого он хочет добиться? А чего еще?
   - А чего еще?
   - Смерти Заклятия. Без Искандера у вас не останется никакой надежды. Вы все зачахнете и умрете. Такова главная цель Филиппа - это видно по всему.
   - Так ребенок - Искандер?
   - Да, это он, - ответил Парменион.
   - И он сможет снять проклятие с меня и моего народа?
   - Сможет.
   - Я не верю. Пришло время умереть, Человек.
   - И это всё, чего ты хочешь? - спросил Парменион, обводя рукой поляну, - или ты прожил уже так долго в качестве чудища, что забыл каково жить в качестве бога? Мне тебя жаль.
   - Прибереги жалость для себя! - пророкотал Царь. - Для себя и для костлявой бабы за твоей спиной!
   - Как тебя звали? - вдруг спросила Фина чистым и ласковым голосом.
   - Мое имя? Я Горгон.
   - Как тебя звали раньше, во времена золотого века?
   - Я... Я... а какое тебе дело?
   - Ты не можешь вспомнить? - спросила она, подойдя ближе и становясь рядом с ним.
   - Я помню, - ответил он. - Меня звали Дионий. - Царь опустился на трон, мощные мышцы его плеч расслабились. - Я еще поразмыслю немного над вашими словами. Ты и твой мужчина должны остаться у нас на ночь; вы будете в безопасности, пока я не обдумаю услышанного.
   Фина поклонилась и отошла к Пармениону, уведя его к кромке поляны.
   - Что не так с его именем? - спросил Спартанец.
   - Его разум был слишком силен для прочтения, но один образ всё время витал в его сознании, когда ты говорил о возрождении Заклятия. Это был красивый мужчина с ясными голубыми глазами. Я решила, что это и был он сам.
   - Ты - бесценная спутница, - сказал он, целуя ее руку. - Мудрая и прозорливая.
   - А еще костлявая и плоская, - ответила она, улыбаясь.
   - Вовсе нет, - прошептал он. - Ты прекрасна.
   Вырвав ладонь из его руки, она отпрянула назад. - Не смейся надо мной, Спартанец.
   - Я говорю чистую правду. Красота - это нечто большее, чем кожа, плоть и кость. Ты наделена отвагой и душой. И если сомневаешься в моих словах, то прочти мои мысли.
   - Нет. Я и так знаю, что увижу там.
   - Так почему же ты злишься?
   - Много лет назад у меня был возлюбленный, - проговорила она, отвернувшись от него. - Он был молод, как и я. Но нам было мало отведено времени быть вместе, и я многие годы тосковала по нему.
   - Что произошло?
   - Меня забрали у него, за моря, держали в плену в храме, пока я не согласилась стать жрицей.
   - А он пытался разыскать тебя? Похоже, его любовь была не столь сильна, как твоя к нему.
   - Он считал меня мертвой.
   - Прости, - сказал Парменион и снова взял ее за руку. - Мне знакомы твои шрамы; у меня такие же.
   - Но у тебя теперь жена, и трое детей. Ты, верно, позабыл свою первую любовь?
   - Никогда, - ответил он, так тихо, что это слово было похоже на выдох в его устах.
  
   Лес Горгона
  
   Большую часть ночи лесные существа сидели вокруг костров. Не было слышно ни смеха, ни песен, и они сидели все вместе в мрачном молчании, пока Горгон восседал на троне из черепов. Фина заснула, положа голову Пармениону на плечо, но Спартанец бодрствовал. Эта тишина была неестественной; он чувствовал, что твари чего-то ждут, и поэтому оставался бдителен и насторожен, пока текли час за часом.
   На рассвете твари встали на ноги и расступились справа и слева от трона, образовав два ряда. Опустив Фину на землю, Парменион встал во весь рост. Его бедра затекли, и он стал разминать мышцы спины. Напряжение повисло в воздухе, когда Горгон поднялся с трона и посмотрел на восток.
   Дюжина странных зверей вышла из леса, ведя пленника, связанного по рукам и ногам. На теле пленника была кровь и следы многих ран. Парменион тихо выругался.
   Пленником был Бронт.
   Его пленители - полурептилии-полукоты, с боками, покрытыми шерстью, и лицами в чешуе - потащили Бронта между рядами ожидающих тварей. Зазубренные ножи и мечи сверкнули в полумраке.
   - Стойте! - вскричал Парменион, выйдя вперед и встав рядом со связанным минотавром. Бронт поднял на него взгляд, выражение его лица невозможно было определить. Парменион быстро выхватил кинжал, разрезав острым лезвием связывавшие Бронта ремни. - Стой спокойно, - велел Спартанец и обратил лицо к Лесному Царю.
   - Это мой друг - и союзник, - проговорил он. - Он под моей защитой.
   - Под твоей защитой? А кто защитит тебя, Человек?
   - Ты, повелитель - пока не примешь окончательное решение.
   - Что ж, - процедил Горгон, прошагав вперед, чтобы встать перед минотавром, - у тебя теперь друг-человек, Бронт. Не забыл, что стало с прежним твоим другом? Ты не учишься на ошибках, да?
   Минотавр ничего не сказал, но понурил голову, избегая взгляда Горгона. Тут Лесной Царь издал звук, напоминающий смех. - Он был пленником на Крите, - обратился он к Пармениону. - Царь заключил его в лабиринт под городом, кормил свиными отрубями и прочими объедками. Однажды Царь сбросил в лабиринт героя. Однако Бронт его не убил, правда, братец? Нет, он подружился с ним, и они выбрались оттуда вместе. Вообрази удивление Бронта, когда герой, вернувшись домой, стал врать о смертном бое с минотавром-людоедом. Он стал Царем, Бронт? Да, полагаю, стал. И провел остаток дней - как и все цари - охотясь за созданиями Заклятия. Так они создают свои легенды.
   - Убей меня, - сказал Бронт, - но, молю, не дай мне зазеваться до смерти.
   - Ха, да как я могу убить тебя, Бронт? Ты ведь под защитой Человека. К счастью для тебя. - Горгон вдруг вскинул ногу, впечатав ее Бронту в челюсть и сбив того на землю.
   - Сколько врагов тебе потребуется еще, государь? - спросил Парменион.
   - Не испытывай мое терпение, Человек! Это мои владения.
   - Я это не оспариваю, государь. Но когда Заклятие будет возрождено, оно возродится для всех детей Титанов. Для всех... в том числе и для моего друга Бронта.
   - А если я его убью?
   - Тогда тебе придется убить и меня. Потому что я нанесу ответный удар.
   Горгон покачал головой, змеи конвульсивно вскинулись, затем он опустился перед Бронтом на колено. - Кто же мы такие, что дошли до такого, брат мой? - вопрошал он. - Человек готов умереть за тебя. Как же низко мы пали, если заслужили их жалость? - Подняв взор на Пармениона, он покачал головой еще раз. - Ты услышишь мой ответ на рассвете. А пока радуйся оставшимся мгновениям.
   Парменион подошел к Бронту, помог минотавру подняться на ноги. На груди и спине у того было множество порезов, и он весь истекал кровью.
   - Что произошло? - спросил Парменион, отведя его к тому месту, где спала Фина.
   - Македоны застали нас врасплох. Кентавры погибли - мои братья тоже. Я попытался убежать в лес, но был схвачен здесь. Всё пропало, Парменион.
   - Что с мальчиком?
   - Твой друг вынес его - но я не знаю, спаслись ли они.
   - Мне жаль твоих братьев, друг мой. Я должен был всех взять с собой в лес и попытать счастья.
   - Не вини себя, стратег. И спасибо, что вступился за меня. К сожалению, это лишь ненадолго отложит нашу с тобой смерть. Горгон играет с нами, оставляя надежду. На рассвете мы узрим его истинное зло.
   - Но он назвал тебя братом.
   - Не хочу об этом говорить. Посплю последние часы. Я его страшно выведу из себя напоследок. - Минотавр лег на траву, опустив большую голову на землю.
   - Я перевяжу твои раны, - предложил Парменион.
   - Нет необходимости. Они будут исцелены в час нашей гибели. - Бронт закрыл глаза.
   Парменион тронул Фину за плечо, и она тут же пробудилась. - Александр где-то потерялся. Ты сумеешь найти его?
   - Здесь я не могу провидеть. Темное Заклятие слишком сильно. Что будешь делать?
   Парменион пожал плечами. - Буду использовать свою хитрость до конца и, если она подведет, проткну змееголового ублюдка в сердце и прикажу его слугам сдаться.
   - Верю, ты сумеешь, - произнесла она с улыбкой.
   - Спартанская школа. Никогда не сдаваться.
   - А я ведь тоже спартанка, - сказала она. - Ох и упертый же мы народец. - Тут они оба засмеялись, и он приобнял ее рукой.
   - Иди, поспи еще, - предложил он, и улыбка сошла с его лица. - На рассвете я тебя разбужу.
   - Если не возражаешь, я бы посидела с тобой. Можешь рассказать мне о своей жизни.
   - Моя жизнь ничем не заинтересует жрицу.
   - Расскажи про свою первую любовь, как вы повстречались. Я бы хотела послушать об этом.

***

   Рогатый ребенок вышел в центр поляны и, прищурившись, всмотрелся во тьму леса. - Ко мне! - воззвал он, и голос эхом отозвался в зарослях. Медленно, один за другим, существа стали выходить на поляну, пока не образовали большое кольцо вокруг него. Аттал стоял рядом с кентавром. Камирон нервно переступал ногами, его карие глаза были широко распахнуты, почти наполнены паникой.
   - Спокойно, - сказал ему Аттал.
   - Я не боюсь, - соврал кентавр.
   - Ну так и стой спокойно, мать твою!
   - Хочу уйти отсюда. Я бы выбежал на открытый простор. Не могу здесь дышать. Мне нужен Хирон; я должен его найти.
   - Жди! - велел Аттал. - Не пори горячку. Если побежишь, они тебя убьют. И, что немаловажно, меня вместе с тобой.
   Существа всё подходили, ближе и ближе, тихо опускаясь на колени перед Александром. Вонь стояла невыносимая, и Аттала едва не вырвало. Чешуйчатая тварь отпихнула его, твердая шкура оцарапала руку мечника. Но чудовища мало внимания уделяли человеку и кентавру; их глаза были прикованы к Золотому Ребенку.
   Александр подошел к Атталу. - Усади меня на спину кентавра, - сказал он. Мечник сделал это, и Камирон беспокойно заерзал. Александр похлопал Камирона по плечу, и Аттал увидел, что ногти у него на пальцах теперь черные и заостренные. - Какое слабое тело, - сказал Дух Хаоса, глядя на свои руки. - Но оно еще вырастет. Идем, отыщем Пармениона. Поезжай на юг, Камирон.
   - Я не желаю везти тебя на себе. Ты причиняешь мне боль, - проговорил кентавр.
   - Твои желания меня не заботят. Но можешь умереть здесь, если пожелаешь.
   Камирон закричал, когда свежая агония прошла по всему его телу. - Вот это - истинная боль, - произнес Дух Хаоса. - А теперь езжай - да помедленнее. Аттал, ты пойдешь со мной рядом. Мои слуги чуют твою кровь. Это напоминает им о голоде. Держись ближе ко мне.
   - Да, мой принц. Но куда мы направляемся?
   - На войну и резню. В лесу не может быть двух царей.
  

***

   Солнце медленно поднималось над деревьями, но птицы здесь не пели. Создания Горгона остались стоять в два ряда перед троном, бездвижные, безмолвные, ждущие заката. Парменион встал и потянулся. Фина встала вместе с ним. Бронт простонал и зевнул, когда первые лучи восходящего солнца упали на него. Раны его за ночь зажили; только запекшаяся кровь еще оставалась на его могучем торсе.
   - Теперь будем ждать, пока Горгон натешится, - прошептал Бронт. - С твоей стороны будет добрым делом убить женщину прямо сейчас.
   - Нет, - тихо ответил Парменион. - Доиграем в эту игру до конца.
   - Как хочешь.
   Троица прошла между двумя шеренгами и остановилась перед троном. Горгон поднял огромную голову, его белесые глаза недобро взирали на Пармениона.
   - Я поразмыслил над твоими словами, воин. И нахожу их неубедительными.
   - Воистину, - произнес Парменион. - Когда кто-то жил с проклятьем столь долго, ему нелегко сохранить свою мечту. Много разочарований, много горя и ненависти. И с чего тебе так легко в это поверить?
   - Я намерен убить тебя, - продолжал Царь, как бы не слыша его. - И позабочусь, чтоб твоя смерть наступала долго.
   - Значит ли это, что ты принимаешь предложение Филиппоса? - спокойно спросил Парменион.
   - Да. Я найду ребенка и доставлю его к Царю Македонов.
   - В обмен на что? На несколько баб? На владычество над лесом? Так дешево ты продаешься? Филиппос гарантирует тебе то, что и так у тебя уже есть, а ты принимаешь это словно дар. А как же твой народ? Что получат твои подданные? Ты отбираешь у них шанс снять с себя проклятие. Что же им останется?
   - Они служат мне! - вскричал Горгон, вставая с трона. - Они поступят так, как я прикажу. Думаешь, твои сладкие речи очаровали их? Да, мы прокляты, но нет никакого Искандера, который спас бы нас. Он - мечта, выдумка, созданная теми, у кого нет храбрости, чтобы жить без надежды. Но ты можешь нам послужить, Человек. Твои вопли развлекут нас ненадолго.
   Ряды монстров пришли в движение, закружили вокруг троицы. Бронт издал низкий рев, и Парменион выхватил меч. Дерая стояла неподвижно, ее взор сконцентрировался на Лесном Царе, ее дух вылетел из тела.
   - Жить без надежды, - заговорила она, и голос ее стал высоким, чистым и бесстрашным, - это не храбрость. Это значит, что ты сдался в борьбе. Ты всегда был таким мужчиной, Дионий? Или всё же были времена, когда твои мечты были золотыми, а любовь наполняла твою душу? - сквозь волны горечи, исходящие от Лесного Царя, она рассмотрела вдруг мимолетное видение - молодую девушку и мужчину, держащихся за руки на берегу океана. Затем этот образ был резко оборван.
   - Я никогда не знал любви! - прорычал он.
   - Лжешь! Ты знал Персефону!
   Горгон вздрогнул, как молнией пораженный, затем закричал высоким и пронзительным криком. Тут Дерая всё и увидела, ибо врата памяти Горгона рухнули. Милая девушка и прекрасный сын Титанов - гуляли вместе, смеялись, прикасались и любили друг друга. Она видела их в разных формах, в облике морских птиц, дельфинов и других, незнакомых ей существ, каким не могла найти названия. Но Персефона была из рода людей, и никакая магия Титанов не спасла ее в предсмертный час, когда черная чума надвинулась с севера.
   Горгон упал наземь и стал колотить о землю сжатыми кулаками. Лесные чудовища отступили назад, молчаливые и озадаченные. Горгон медленно поднялся, змеи висели неподвижно и безжизненно у него на голове. Он достал из-за пояса длинный кинжал с зазубренным лезвием и приблизился к Дерае.
   - Персефоне понравилась бы эта сцена? - спросила она.
   Горгон вздохнул и отбросил нож. - Я должен увидеть ребенка, - прошептал он. - Если он и есть Искандер, я вам помогу. Если же нет, то ваши вопли будут звучать целую вечность.
  

***

   На какой-то момент Парменион застыл, только взгляд его устремлялся то на высокую женщину, то на змееволосого монстра перед ней. Наконец он спрятал меч. Голос Фины зашептал у него в голове. "Ничего не предпринимай и не говори ни слова", - велела она.
   Горгон покинул сцену, вернулся к трону и рухнул на него, обхватив голову руками.
   Фина слегка тронула Пармениона за руку и вернулась к тому дереву, под сенью которого они провели ночь. Спартанец последовал за ней. - Что не так? - спрашивал он. - Он лжет? Или он действительно поможет нам?
   - Горгон не уверен, - прошептала она. - Принц-Демон собрал себе армию. Он приближается к нам, вознамерившись уничтожить Лесного Царя.
   - Какой еще Принц-Демон? - спросил Парменион. - Ты о чем?
   - Дух Хаоса завладел Александром. Он стал рогатым чудовищем, с клыками и когтями. Все из-за этих лесов, Парменион, они полны Темного Заклятия. Они напитали его силу. С ним Аттал и кентавр по имени Камирон. Но теперь Духу служат сотни приспешников Горгона.
   - Не понимаю. Откуда ты это знаешь? Ты ведь говорила, что не можешь здесь отпускать свой дух.
   - Но я еще могу проникать вовне, прикасаясь к тем, кого знаю, если они находятся не так далеко. Я чувствую мысли и страхи Аттала. Скоро они будут здесь.
   - С какой стороны они идут?
   - С севера, - ответила она, указывая на просвет меж деревьями.
   - Демон полностью завладел мальчиком?
   - Да.
   Парменион вздохнул и беззвучно выругался. - Я пойду к ним навстречу, - сказал он.
   - Принц-Демон убьет тебя!
   - У меня нет выбора, - нервно ответил он. Вдруг сверху плавно слетел Пожиратель, минуя деревья, опустился перед Лесным Царем. Парменион вернулся к трону. Горгон выслушал речь Пожирателя, затем поднялся - глаза его горели гневом, кулаки были сжаты.
   - Этот твой ребенок идет на меня войной! - пророкотал он.
   - Этого следовало ожидать, государь, - ответил Парменион. - Ведь он не знает, пленники мы или гости. Я выйду к нему навстречу и приведу сюда, одного.
   - У этого Искандера, - сказал Царь, - рога и кошачьи глаза. В легендах об этом нет ни слова.
   - Он такой же оборотень, каким был ты когда-то, государь. Как тебе известно, силы его велики. Позволь мне отправиться к нему.
   Горгон кивнул, но тут же вытянул руку, указывая на Фину и Бронта. - Эти двое останутся, - прошипел он, - и если ты мне лжешь, они будут страдать.
   Парменион поклонился. - Как пожелаешь, господин, - проговорил он, стараясь держать голос ровным. Поклонившись снова, Спартанец повернулся на север и ушел с поляны. Оказавшись под сенью деревьев, он побежал - длинными, пружинистыми, мощными толчками по извилистой тропе, сосредоточив разум на задаче, которая ждала его впереди. Как ему уговорить бога? Какие доводы привести?
   Голос Фины вновь зашептал у него в голове. "Теперь я чувствую Александра. Все-таки он не полностью подавлен. Есть также кое-что еще... демон и мальчик связаны. Дух Хаоса пока не стал цельным. Он еще... не знаю... детский?"
   Слова затихли, и Спартанец побежал дальше, вверх по склону и на более широкую дорогу. "Возьми левее!" - послышался голос Фины. "Осталось не больше двухсот шагов".
   Заросли были слишком густыми, чтобы можно было сменить направление, и Парменион побежал назад тем же путем, которым следовал до поворота на новую тропу. Теперь он слышал их, немного впереди. Перейдя на ходьбу, он вышел из зарослей перед ними и стал ждать, не выдавая лицом никаких эмоций, кроме шока, который испытал при виде Принца-Демона верхом на гигантском кентавре. Лицо Александра стало мертвенно серым, от висков вились черные бараньи рога. Его волосы были белыми, золотые глаза сверкали под густыми бровями, рот его стал кривым и широким с длинными и торчащими зубами. От прекрасного ребенка ничего не осталось.
   - А вот и мой генерал пожаловал! - раздался низкий голос. - С прибытием, Парменион!
   За принцем стояла армия монстров, а рядом держался Аттал, его лицо было непроницаемой маской, по которой нельзя прочесть чувств.
   - Это не твое время и не твой мир, - тихо произнес Парменион. - Верни нам мальчика.
   - Служи мне или умри! - ответил Дух Хаоса.
   - Нет, это ты умрешь, - отрезал Парменион. - Думаешь, что эта демонстрация... силы... поможет тебе покорить целый мир? Горгон выступит против тебя, и даже если победишь его, что ты от этого выиграешь? Жалкий лес в ином мире, где правит другой Дух. И этот Дух управляет многотысячной армией. Ты играешь в детскую игру во взрослом мире. Так что отдавай мальчишку!
   Демон обернулся к Атталу. - Убей его! - приказал он. Аттал ничего не ответил, но достал меч и пошел к ожидающему Пармениону. Дойдя до места, македонянин развернулся и встал против Демона. - Ты предал меня! - вскричал принц. - Тогда умрите оба!
   - Постой! - призвал Парменион. - Твой мир лежит очень далеко отсюда. Только я могу вернуть тебя обратно. Без меня ты так и останешься здесь, заключенный в тело ребенка. Как ты выживешь?
   - У меня есть своя армия, - ответил Демон, но голос его несколько дрогнул при взгляде на окружавших его монстров.
   - С ними ты ничего не завоюешь, - сказал Парменион. - И едва ли справишься с Лесным Царем.
   - А если я отдам вам мальчишку?
   - Я верну его в родной мир.
   - Как же это? - буркнул Демон. - Доверившись Горгону? Он убьет его... то есть, меня.
   - Тогда ты должен решить - и скорей. Будет у тебя этот лес... или целый мир. Решай же, будь ты проклят!
   Мгновение Демон сидел без движения, сверкающие глаза сверлили Пармениона, затем он, казалось, смягчился. - В один прекрасный день я убью вас обоих, - сказал он, и голос его отозвался эхом, словно откуда-то издалека. Рога начали уменьшаться, Александр закричал и упал с кентавра. Парменион бросился вперед, поднял мальчика и откинул золотые волосы у него со лба. Черты Демона исчезли, лишь тающие коричневые пятна кожи на висках напоминали о нем. Волосы мальчика снова были золотыми, лицо вновь стало красивым.
   - Я не смог... остановить его... Парменион, - простонал ребенок. - Я пытался!
   - Ты сделал достаточно. Поверь! Ты не дал ему проявиться в полную силу. Это его вывело из равновесия.
   - Берегись, Парменион! - крикнул Аттал. Все чудовища вокруг воина и мальчика поднимались с безжалостными глазами. Теперь, когда их не контролировал Демон, они видели перед собой только трех Человек и кентавра, четырех врагов, которых надо было растерзать.
   Парменион резко встал, прижимая Александра к своему плечу. - Назад! - крикнул он, но чудовища не послушались. Его меч с шелестом выскользнул из ножен, когда ящероголовое существо прыгнуло вперед. Клинок прошел тому по горлу, отбросив назад.
   Вдруг высокое верещание наполнило воздух, и создания опустились на колени. Парменион вытянул шею и увидел выходящего из леса Горгона, и Фину с Бронтом у него за спиной.
   Рогатый монстр невероятных размеров поднял огромную дубину и побежал на Лесного Царя. Глаза Горгона сверкнули. Монстр запнулся - и стал уменьшаться, мускулы его истончились. Он становился все тоньше и тоньше до тех пор, пока не повалился на землю, распавшись на множество кусков. Подул легкий ветерок, подняв облачко праха на том месте, где упало чудовище. Даже костей не осталось.
   Горгон повернулся к Пармениону. - Приведи ребенка ко мне! - велел он. На нетвердых ногах Спартанец подошел к Царю, но меч по-прежнему был в его руке и он был готов вонзить его в живот Царя при первом признаке измены.
   - Будь храбрым! - прошептал он мальчику. Александр кивнул. Парменион опустил принца на землю, и мальчик подошел к Лесному Царю, глядя снизу вверх на зеленый, обрамленный змеями лик.
   - Покажи свою силу, - произнес Горгон.
   - Покажу, - отвечал Александр. - Но только у Гигантовых Врат.
   - Значит, ты и есть настоящий Искандер.
   - Значит, я и есть, - ответил Александр.
  

***

   Принц стоял молча со склоненной набок головой, его зеленые глаза следили за клубящимися змеями. - Это настоящие змеи? - вдруг спросил он.
   - Настоящие или нет, зависит от того, с какой стороны посмотреть, - ответил Горгон, опускаясь на колено и склоняя голову. Змеи вздыбились, зашипели, их раздвоенные языки выстреливали из-под острых клыков.
   Мальчик не пошевелился. - Они не живые, - произнес он.
   - Если они тебя укусят, ты умрешь, - заметил Горгон.
   - Это не делает их настоящими. Их глаза слепы. Они не могут видеть, не могут чувствовать. И двигаются только тогда, когда ты им прикажешь.
   - Также и с моей рукой - а она настоящая.
   - Правильно, - согласился мальчик, - и змеи именно такие - продолжения твоего тела, как руки или ноги. Они всего лишь похожи на змей.
   - Так ты не боишься меня?
   - Я ничего не боюсь, - солгал Александр, выпрямив спину и гордо подняв подбородок.
   - Но я для тебя чудовищен и уродлив.
   - Ты для меня интересен. Зачем ты выбрал такой облик?
   За вопросом последовал хохот Лесного Царя. - Я выбрал его, чтобы вселять страх во врагов. Так и получилось. Получается до сих пор. Но затем война была проиграна, и побежденные были... наказаны? На нас было наложено проклятие, заставившее нас сохранить принятую форму. Ты, Искандер, снимешь это проклятие.
   - Ты злодей? - спросил мальчик.
   - Конечно. Мы ведь проиграли. Побежденные всегда злодеи, ведь это победители поют песни и меняют историю. Да и в тех формах, что они нам оставили, какой выбор у нас оставался? Взгляни на Пожирателей! Их прикосновение - смерть, их дыхание - чума. Много ли добрых дел сумеют они совершить? Победители оставили нас с ненавистью и горечью в сердцах. Они назвали нас злом, и сделали нас злодеями. Теперь мы живем в соответствии с их представлениями. Веришь мне?
   - Будет неучтиво признать, что не верю, - ответил мальчик.
   - Правда, - согласился Царь, - но я позволю тебе одну неучтивость.
   - Тогда я должен сказать, что не согласен. Парменион говорит, что у каждого человека есть много путей. Если твои слова верны, то тогда все уродливые люди были бы злыми, а все красивые - добрыми.
   - Хорошо сказано, дитя, - прокомментировал минотавр, Бронт. - Мой брат забыл упомянуть, что это он - и его союзники - начали войну, принеся смерть и бойню тысячам живых существ.
   Горгон встал и покачал головой, змеи зашипели и задвигались. - Только мне показалось, что я веду интеллигентную беседу... А, пустое, давай не будем спорить над пепелищем истории, Бронт. Насколько я помню, с обеих сторон полегли многие тысячи, и брат убивал брата. Пусть всё это кончится с приходом Искандера.
   - Не верю, что ты когда-нибудь дашь этому закончиться, Дионий, - печально произнес Бронт. - Это не в твоем характере.
   - Вот и увидим, брат. Как там наша матушка? Всё еще скорбит из-за меня?
   Бронт издал низкий рык, сжимая кулаки, мускулы на его плечах вздыбились тугими буграми. - Даже не думай об этом, - прошептал Горгон, и его белесые глаза засветились как лампы.
   - Не деритесь, пожалуйста, - взмолился Александр.
   - Никто не собирался драться, - сказал Парменион, становясь между Бронтом и Лесным Царем. - Теперь мы - союзники против общего врага. Разве не так, Бронт?
   - Союзники? - процедил минотавр, качая головой. - Я не могу заставить себя поверить в это.
   - Можешь, - заявил Парменион, - потому что должен. Война, о которой ты говоришь, отгремела эоны лет назад. Должен наступить тот день, когда о ней не будут вспоминать. Пусть это будет сегодня. Пусть это будет здесь, в этом лесу.
   - Ты даже не представляешь, что он творил! - разбушевался Бронт.
   - Нет, не представляю. Но мне и не надо. Это путь войны - выяснять лучшие и худшие черты противников. Но война окончена.
   - Пока он жив, она не будет окончена никогда, - сказал Бронт, развернулся и зашагал обратно в лес. Александр перевел взгляд на Лесного Царя, и ему показалось, что увидел разочарованное выражение, почти печаль в этих искаженных чертах лица. Потом мрачная, сардоническая мина вернулась на место.
   - Твоя миссия началась не очень хорошо, - сказал Царь.
   - Ничто стоящее не дается легко, - ответил мальчик.
   - Ты разумное дитя. Ты почти нравишься мне - если бы я еще помнил, как оно испытывается, это чувство.
   - Ты можешь вспомнить, - сказал Александр со светлой улыбкой. - И ты мне тоже понравился.
  

***

   Александр отошел от Лесного Царя и увидел Камирона, стоящего поодаль от монстров, заполнивших поляну. Кентавр трясся, его передние копыта рыли землю. Принц подошел к нему, но Камирон, увидев его, отошел на несколько шагов.
   - Ты делаешь мне больно, - сказал кентавр, часто моргая большими глазами.
   - То был не я, - проговорил Александр успокаивающе, протягивая руку. - Разве тот, другой, был похож на меня?
   - Всем, кроме рогов, - ответил Камирон. - Мне не нравится это место; я не хочу находиться здесь.
   - Мы скоро уйдем, - сказал ему мальчик. - Ты позволишь поехать на тебе?
   - Куда поедем?
   - Искать Хирона.
   - Я его никогда не найду, - пробормотал кентавр. - Он оставил меня. И я теперь всегда буду один.
   - Нет, - сказал Александр, подойдя ближе и беря Камирона за руку. - Ты не один. Мы станем друзьями, ты и я. пока не найдем Хирона.
   Кентавр склонил свое туловище вперед и зашептал: - Это злое место. Всегда было таким. Садись ко мне на спину, и я побегу отсюда быстрее ветра. Могу отвезти тебя к дальним горам. И они нас не поймают.
   - Зло повсюду вокруг, дружище, - сказал ему Александр, - и мы здесь в большей безопасности, чем в горах. Уж поверь. - Камирон ничего не сказал, но страх еще мелькал в его глазах, а бока дрожали. - Ты - могучий Камирон, - сказал вдруг мальчик, - самый сильный из кентавров. Ничего не боишься. Ты самый быстрый, самый храбрый, самый сильный воин.
   Кентавр закивал. - Да, да, это всё я. Я! Я великий боец. И я не боюсь.
   - Знаю. Мы отправимся к морю и после этого в Спарту. Я поеду на тебе, и ты будешь меня защищать.
   - К морю, да. Будет ли там Хирон? Близко ли он?
   - Очень близко. Скажи, где ты был, когда ты... последний раз проснулся?
   - Это было в лесу, недалеко от гор. Я услышал крики и вопли. Это Македоны убивали кентавров. Тогда я увидел и тебя.
   - Что было вокруг, когда ты проснулся?
   - Только деревья и скалы, и... ручей, кажется. Я не помню, как туда попал. Я плохо помню вещи.
   - Когда я увидел тебя впервые, у тебя была кожаная сума на поясе. В ней был золотистый камень. Но теперь у тебя его нет.
   - Сума? Да... была. Но я ее оставил. Вопли меня отвлекли. Это важно?
   - Нет, просто интересно, где это случилось. Мы скоро выдвинемся, но сначала мне надо переговорить с Парменионом.
   Спартанец был увлечен беседой со жрицей Финой и Атталом, но когда к ним подошел Александр, вся группа замолчала. - Мне надо с тобой поговорить, - сказал мальчик.
   - Конечно, - ответил Парменион и опустился на колено, чтобы стать вровень с принцем.
   - Это касается Хирона.
   - Я слышал, мы его потеряли.
   - Нет. Он - это кентавр, Камирон. - И он быстро рассказал Пармениону о своей первой встрече с магом, и как тот превратился в кентавра. - Но теперь Камирон потерял магический камень. И я не думаю, что он сумеет превратиться обратно.
   - Мы мало чем можем ему помочь, - сказал Парменион, - только держать его ближе к себе. Однако, о более важном, как ты сам?
   Александр посмотрел в глаза Спартанцу, прочитав в них беспокойство. - Я в порядке. Он застал меня врасплох. Заклятие в этих лесах очень сильно - и очень темно.
   - Ты помнишь хоть что-нибудь?
   - Помню всё. Странным образом это было очень мирно. Я мог видеть всё, но не мог ни на что повлиять. Я не мог принимать самостоятельных решений. Он очень силен, Парменион. Я почувствовал это, когда его сознание протянулось к чудовищам и прикоснулось к ним. Он моментально подчинил их своей воле.
   - Ты все еще чувствуешь его присутствие?
   - Нет. Оно как будто заснуло.
   - Есть ли у тебя силы остановить его, если он попытается... контролировать тебя снова?
   - Думаю, да. Но откуда мне знать?
   - Делай все, что можешь, - посоветовал Спартанец, - и скажи мне, когда он вернется.
   - Скажу. Что будет теперь?
   - Царь сопроводит нас до моря. Оказавшись там, мы найдем способ пересечь Коринтийский Залив... Коринф. Оттуда мы отправимся на юг, через Аркадию в Спарту. После этого... Я не знаю.
   - Я сумею открыть Гигантовы Врата, - тихо проговорил Александр.
   - Не думай об этом, - прошептал Парменион. - Ты не тот, кем они тебя считают.
   - О, но я тот, - ответил мальчик. - Поверь, Парменион. Я и есть Искандер.
  

***

   Три дня небольшой отряд продвигался к югу через лес, возглавляемый Горгоном и сопровождаемый тремя Пожирателями, которые взметались в небо и ныряли над деревьями, высматривая признаки погони. Александр ехал на Камироне, чувства которого обострились на утро второго дня.
   - Я могу помнить, - сказал Камирон принцу. - Это чудесно. Я заснул и проснулся в одном и том же месте.
   - Это хорошо, - отстраненно ответил мальчик.
   Парменион шел непосредственно рядом с Лесным Царем, Дераей и Атталом, образуя преграду за кентавром и его наездником.
   За эти два дня жрица мало разговаривала с мечником, шла молча, а вечера проводила в беседах с Парменионом. Но на утро третьего дня Аттал отстал от основной группы шагов на тридцать.
   - Очень медленно идешь, - сказала Дерая.
   - Хочу поговорить с тобой, - сказал он ей.
   - Почему? Кто я для тебя?
   - Мне нужен... я хочу... совет.
   Дерая пристально взглянула на него, подлетела, чтобы коснуться его души, ощущая бурные, сложные эмоции, бушующие в нем. - Чем могу помочь?
   - Ты ясновидящая, правда?
   - Да.
   - И ты можешь провидеть будущее?
   - Будущих много, Аттал; они сменяются день за днем. Скажи, что тебя заботит.
   - Демон сказал, что позаботиться о том, чтобы мы с Парменионом оба были убиты. Он сказал правду?
   Дерая посмотрела в озадаченное лицо мечника. - А что ты сделаешь, если я отвечу, что это так?
   - Не знаю. Все мои враги, о которых известно, мертвы; это залог безопасности. Но он - сын единственного друга, что у меня есть. И я не могу... - Его голос притих. - Расскажешь мне о моем будущем?
   - Нет, это было бы неразумно. Ты носишь в себе тяжелую злобу и ненависть, Аттал. И события из прошлого изувечили твою душу. Твоя любовь к Филиппу - единственное доброе чувство, что у тебя есть.
   - Тогда скажи, будет ли мальчишка представлять опасность для меня?
   Краткий миг она колебалась. - Дай свою руку, - наконец велела она. Он подчинился, дав левую, правая же покоилась на рукояти меча. Эмоции захлестнули ее - сильные, грубые и почти подавляющие. Она увидела, как его мать была убита его отцом, увидела, как юный Аттал убил отца. Затем, в последующие годы, она видела, как мрачный молодой человек принес смерть многим, с помощью ножа ли, лука, меча или яда. Наконец она вздохнула и отпустила его руку.
   - Ну? - настоял он.
   - У тебя много врагов, - сказала она ему тихим и печальным голосом. - Тебя ненавидят почти все, кто тебе знаком. Поверь мне, убийца, сейчас принц - это меньшая опасность для тебя.
   - Но он станет врагом, или нет?
   - Если он выживет, - ответила она, следя за его взглядом. - Если хоть кто-то из нас выживет.
   - Благодарю, - произнес он, прошел от нее вперед и зашагал дальше.
   Той ночью, когда все спали, Дерая села с Парменионом на вершине холма и поведала Спартанцу о том, что было с Атталом. - Думаешь, он попытается убить мальчика? - спросил тот.
   - Не сейчас. Однако это мрачный, сломанный человек. В нем мало хорошего.
   - Буду внимательно за ним следить. Но скажи, госпожа, почему Аристотель прислал тебя?
   - Он посчитал, что я тебе помогу. Разве у меня не получилось?
   - Конечно - но я не то хотел сказать. Почему он направил сюда именно тебя? Почему не кого-то другого?
   - Мое общество так тебя гнетет? - вопросом ответила она, с нарастающим беспокойством.
   - Вовсе нет. Ты как прохладный ветер в летнюю жару. Ты даруешь моей душе покой. Я не очень обходителен с женщинами, Фина. Я неловок и скуп на проявления чувств. - Он усмехнулся. - Пути вашего рода мне совершенно чужды.
   - Ты говоришь о нас, как о потусторонних существах.
   - Иногда я думаю, что вы такие и есть, - признался он. - Когда я был очень юн, то наблюдал, как бегает Дерая. Прятался на вершине холма и подсматривал за бегущими девицами. Их грация заставляла меня чувствовать себя нескладным и неуклюжим - и всё же от этих воспоминаний есть определенный проблеск света.
   - Хорошо говорить о приятных воспоминаниях, - сказала она ему. - Это всё, что делает нашу жизнь лучше. Расскажи о своей семье.
   - Я думал, ты хотела услышать приятные воспоминания, - проворчал он, отведя взгляд.
   - Не любишь свою жену?
   - Любить Федру? - ответил он и покачал головой. - Она вышла за меня лишь с одной целью... и я не хотел бы об этом говорить.
   - Тогда не будем.
   Вдруг он лукаво улыбнулся. - А зачем ты задала мне этот вопрос? Ты же ясновидящая, Фина; ты уже знаешь ответ. - Улыбка сошла, лицо его стало серьезным. - Ты знаешь все мои секреты?
   Мысль о лжи мелькнула в ее голове, но она ее отбросила. - Да, - мягко проговорила она.
   Он кивнул. - Я так и думал. Тогда ты знаешь, почему она за меня вышла.
   - Чтобы избавиться от дара провидения, которого она не желала.
   - И? - надавил он - его глаза, теперь холодные, застыли на ее взгляде.
   - Потому что ее дар поведал ей, что тебе суждено зачать бога-царя, который станет править миром. Она хотела, чтобы этот мальчик оказался ее сыном.
   - И теперь, - сказал Парменион печально, - она растит бедного Филоту, наполняя его разум мыслями о грядущей славе. Это опасная иллюзия - и я ничего не могу поделать, чтобы это остановить. Это цена, которую я должен заплатить за свою... измену?
   - Ты не злой человек, - заговорила она, беря его за руку. - Не позволяй одной ошибке отравить твое чувство собственного достоинства.
   - Всё было бы совсем иначе, Фина, если бы только мне и Дерае позволили сыграть свадьбу. Возможно, не было бы никаких богатств - но у нас был бы и дом, и дети. - Резко встав на ноги, он посмотрел на облитые лунным светом кроны деревьев. - Но мало толку в попытках переделать прошлое. Мы не поженились. Они ее погубили. Ну а я стал Парменионом, Гибелью Народов. И я могу с этим жить. Пойдем, вернемся в лагерь. Быть может, я хотя бы сегодня смогу поспать без сновидений.
  

***

   На пятый день их пути дорога на юг замедлилась. Пожиратели разлетелись еще прошлой ночью и до сих пор не вернулись, и Горгон показался Пармениону озабоченным более обычного, то и дело прочесывая дорогу впереди, оставляя всех далеко за спиной. Бронт был необычно молчалив последние два дня, покидая спутников и сидя в одиночестве с опущенной на руки бычьей головой. И Аттал становился всё угрюмее, постоянно устремляя взор светлых глаз на Александра.
   Парменион ощущал растущее напряжение. Лес тут был гуще, скудный свет проникал сквозь потолок из переплетенных ветвей, а воздух полнился запахом перегнивших растений. Но Спартанца настораживало не отсутствие света или загустевший воздух; в этом месте присутствовала аура зла, которая проникала в разум и охватывала душу ужасом.
   Этой ночью, впервые за всё время пути, Парменион развел костер. Аттал и Фина сели у огня, и мечник стал задумчиво смотреть на пляшущее пламя. Бронт отошел дальше и сел, прислонясь спиной к широкому дубу, Парменион присоединился к нему.
   - Тебе больно? - спросил Спартанец.
   Бронт поднял голову. Тонкая струйка крови бежала из его правой ноздри.
   - Мне необходимо... Превращение, - прошептал Бронт. - Но оно не может быть... совершено... в этом месте. Если мы не выйдем из этого леса в ближайшие два дня, то я умру.
   - Ты знал, что так будет?
   - Да.
   - И всё-таки пошел с нами? Не знаю, что и сказать, Бронт.
   Минотавр пожал плечами. - Искандер важнее всего прочего; он должен попасть к Гигантовым Вратам. Оставь меня, друг мой. Тяжело говорить через боль.
   В этот момент вернулся Горгон, протискивая свою гигантскую тушу через заросли. Он пробежал через маленькую поляну и швырнул ногой землю прямо на костер, подняв искры, полетевшие на платье Фины.
   - Что, во имя Аида, ты творишь? - всполошился Аттал.
   - Погасить огни! - прошипел Горгон.
   - Почему? Или это не твой лес? - ответил мечник. - Чего нам боятся?
   - Всего, - ответил Горгон и подошел к Пармениону. - Македоны вошли в лес, - молвил он, сверкнув глазами. - Там больше тысячи воинов. Разбитых на пять отрядов. Два из них за нами, два на востоке и один впереди.
   - Им известно, где мы?
   - Полагаю, что так. Многие Пожиратели дезертировали от меня к Македонам. В этом лесу мало верности, Человек. Я правлю здесь только потому, что сильнейший, и корона моя в безопасности лишь до тех пор, пока меня страшатся. Но Пожиратели больше страшатся Филиппоса. И они правы, ибо сила его превосходит мою.
   - Когда мы выйдем к морю?
   - Через два дня - если будем идти быстро. Через три, если будем осторожны.
   Парменион покачал головой. - Бронт не выживет через три дня.
   Рот Горгона расширился в пародии на улыбку, змеи у него на голове поднялись с обнаженными клыками.
   - Какое это имеет значение? Важно, чтобы Искандер добрался до Врат. А это теперь сомнительно. Этот лес - моя вотчина и моя сила - но все мои силы до предела уходят на то, чтобы не дать Филиппосу обнаружить нас. Эта твоя костлявая баба тоже истощает всю себя, укрывая нас. Однако мы устаем, Человек. И когда наша магия иссякнет, в этом лесу не найдется места, куда можно будет спрятаться. Ты понимаешь? Сейчас жрица и я накрыли лес спиритическим туманом, который и укрывает нас. Но с каждым часом Царь-Демон всё глубже врезается в нашу защиту. Скоро это будет как неистовый вихрь, разметающий наш туман, и тогда мы останемся стоять в полной видимости для золотого глаза. И я не могу заботиться о таких мелочах, как жизнь Бронта. - Горгон улегся, прикрыв глаза. - Отдохнем два часа, - тихо проговорил он, - потом двинемся в путь и будем идти всю ночь.
   Парменион отошел к погасшему костру, возле которого мирно спал Александр рядом с кентавром Камироном. Сняв свой плащ, Парменион ненадолго задержался, чтобы погладить мальчика по голове.
   Аттал смотрел на него, пристально прищурив глаза, но скрыл свои чувства, когда Парменион приблизился. - С чего этот страшила такой нервный? - спросил македонянин, качнув головой в сторону уснувшего Горгона.
   - Тысяча Македонов вошла в лес.
   - Всего лишь тысяча? Ну, это ведь наверняка не проблема для истинного стратега? Что предпримешь на этот раз? Созовешь птиц с деревьев к нам на подмогу? Или деревья сами вылезут из земли и зашагают на своих корнях в ряды твоего войска?
   - Не на того направил гнев, - заметил Парменион. - Не я твой враг.
   - А! Так, выходит, ты друг? Это удручающая мысль.
   Парменион отвел взгляд и увидел высокую жрицу, которая наблюдала за ними обоими. Ее голос зашептал в его сознании:
   "За нами следит жрец Филиппоса. Они прорвались сквозь нашу защиту, и теперь он слышит твои слова и передает их Царю-Демону."
   Парменион ничем не выдал, что слышит ее, и вновь обернулся к Атталу. - Знаю, тебе трудно в это поверить, Аттал, но, скажу снова, я не враг тебе. И здесь, в этом мрачном месте, я действительно твой друг. Мы пробудем здесь еще два дня, затем двинемся на восток - через горы. Выбравшись из этого леса, ты станешь более рассудительным. Это всего лишь зло, которое бушует в тебе. Поверь.
   - Что во мне бушует, тебя не касается, - огрызнулся Аттал.
   "Жрец ушел! - просигналила Фина. - Горгон отогнал его."
       Парменион вплотную приблизился к македонянину. - Теперь слушай внимательно, враги повсюду вокруг нас - и если мы хотим выжить - мы должны быть едины и духом, и силами. Думаешь, что я твой недруг? Возможно, что и так. Но здесь я зависим от тебя. А ты должен довериться мне. Без этого наши надежды - и без того слабые - окажутся и вовсе тщетны. Нам обоим угрожал Дух Хаоса. Но я предпочту не обращать внимания на его слова. Он ничего не знает о будущем - а я всегда буду оставаться хозяином своей судьбы. Как и ты - ибо мы сильные люди. Ну так что... могу я доверять тебе?
   - К чему этот вопрос? Ты же не поверишь мне, ответь я то, что ты ждешь услышать.
   - Ошибаешься, Аттал. Скажи слова, и я буду им верить.
   Мечник ухмыльнулся. - Тогда можешь верить мне, - произнес он. - Доволен?
   - Да. Теперь отдохнем два часа - и затем двинемся на юго-запад.
   - Но ты сказал...
   - Я передумал.
   "Ты не можешь доверять ему", - пульсировала Фина, но Парменион проигнорировал ее.
   Растянувшись на холодной земле, он закрыл глаза. Повсюду вокруг, как он и сказал, были враги, надвигавшиеся с трех сторон и ведомые несокрушимой силой Царя Македонов. Спартанец пересчитал своих союзников: умирающий минотавр, жрица, порочный головорез и Лесной Царь, погрязший во зле.
   Его мысли не были обнадеживающими, а сны были полны кошмаров.
  

***

   Аттал лежал без сна, со смешанными мыслями. Угроза от демона довлела над ним, сжимала сознание огненными пальцами. Казалось, так просто прокрасться через лагерь и провести кинжалом по горлу мальчишки. И угроза будет нейтрализована. И все же ребенок был сыном Филиппа - единственного человека на свете, дружбы которого добивался Аттал.
   Мне не нужны друзья, сказал он сам себе. Но слова отозвались эхом в его разуме, плоские и неубедительные. Жизнь без Филиппа теряла всякую ценность. Он был для него солнцем, тем единственным теплом, что знал мечник после детских лет.
   Ему не обязательно знать, что ты зарезал его сына. Эта мысль на какое-то время засела у него в голове. В какой-то момент он мог бы выманить Александра подальше от остальных и убить его по-тихому. И разбить тем самым сердце Филиппа.
   Когда Аттал перелег на другой бок, наступила темнота, тонкие пучки лунного света пронзали нависающие деревья. Послышался звук, тихий посвист, как рассекающий воздух прут, и Аттал поднял взгляд, увидев Пожирателя, слетевшего с верхних ветвей высокой сосны. Существо мягко приземлилось и тихо подкралось к спящему Александру.
   Мечник не шевелился. Крылья сложились, Пожиратель навис над ребенком, протягивая руки...
   Вот оно, невольно подумал Аттал, избавление!
   Когтистые лапы твари устремились к Александру. Кинжал Аттала рассек воздух, блеснув в лунном свете, и вонзился в спину Пожирателя. Чудовище издало пронзительное верещание. Одно крыло вскинулось, но второе было пригвождено кинжалом к спине. Горгон вскочил на ноги и подбежал к Пожирателю. Умирающая тварь запнулась и повалилась наземь лицом вниз. Парменион и остальные, разбуженные криками Пожирателя, сбежались вокруг еще дергающегося трупа.
   Аттал стоял за ними, вытирая кинжал.
   - Осторожнее, - буркнул Горгон, - кровь ядовита. Одно прикосновение - и ты труп. - Аттал вонзил клинок в землю у себя под ногами и вытер его о мох, прежде чем вложить обратно в ножны.
   Горгон перевернул Пожирателя на спину. - Этот был из моих, - сказал он. - Пора убираться отсюда.
   - Ты спас меня, - проговорил Александр, подойдя к Атталу и заглядывая ему в лицо снизу вверх.
   - Ты удивлен, мой принц?
   - Да, - ответил мальчик.
   - Ну а ты? - спросил Аттал Пармениона.
   Спартанец покачал головой. - Отчего мне удивляться? Разве ты не давал мне слово?
   - Произнесенные слава - это лишь негромкие звуки, которые растворяются в воздухе, - тихо сказал Аттал. - Не вкладывай столько веры в слова.
   - Будь оно так, ты бы не вмешался, - парировал Парменион.
   Аттал не нашел, что ответить, и поспешил уйти, преисполненный чувства вины и невеселой самоиронии. Как ты мог быть таким глупцом, пилил он самого себя? Отойдя к своей постели, он собрал плащ, который использовал вместо одеяла, стряхнув с него грязь и в очередной раз заколов его на плече бирюзовой брошью, которую дал ему Филипп.
   Остальные тоже готовились к отходу - кроме жрицы, молчаливо сидевшей под раскидистым дубом.
   Голос Горгона нарушил тишину. - Держитесь меня, ибо там, где мы пойдем, царит тьма и многие опасности. - Но Фина по-прежнему сидела под деревом. Аттал подошел к ней.
   - Мы готовы выдвигаться, - сказал он.
   - Я не пойду с вами, - прошептала она.
   - Тебе нельзя оставаться здесь.
   - Я должна.
   Тут к ним подошел Парменион, и ясновидящая подняла взор на Спартанца. - А ты иди, - сказала она, натянуто улыбаясь. - Я присоединюсь к вам, как только смогу.
   - Зачем ты это делаешь? - спросил Парменион, опускаясь на колено рядом с ней.
   - Я должна задержать Македонов - и обмануть Царя-Демона.
   - Как? - спросил Аттал.
   - Вот так! - сказала она, указывая пальцем через лагерь. Аттал с Парменионом обернулись... и увидели самих же себя, по-прежнему спящих у костра, который горел теперь ярче яркого. На другой стороне поляны можно было увидеть копию Горгона, лежавшего подле минотавра Бронта, и Александра, прижавшегося к спящему кентавру. - Вам следует поторопиться - пока сюда не возвратился дух Филиппоса.
   - Я не позволю тебе оказаться в опасности, - сказал Парменион.
   - Мы все в опасности, - отрезала она. - Уходите же!
   Аттал видел, что Парменион собирался сказать что-то еще, и стиснул его руку. - Больше никаких глупостей, помнишь? Мальчишка должен быть спасен. Пошли! - Парменион вывернулся из его захвата, но отошел и встал рядом с Горгоном.
   - А у нее мощная сила, - проговорил Лесной Царь, взирая на собственный спящий образ в нескольких шагах в стороне.
   Спартанец не ответил, и Горгон направился во главе отряда в дремучие дебри леса; Парменион и Бронт пошли следом, Аттал пошел замыкающим сразу за кентавром и мальчиком.
   Как и сказал Горгон, путь был темен, и они мало продвинулись за первые два часа. Затем сквозь переплетенные ветви начал просачиваться рассвет, но не было никакого пения птиц, встречающих новый день, и вообще всё было тихо.
   Но ближе к полудню, Горгон во главе большой колонны взмахнул рукой и бросился в подлесок, двигаясь с поразительной для своей комплекции быстротой. Остальные быстро последовали за ним, Парменион схватил Камирона и повалил кентавра на бок. На миг копыта создания вскинулись в воздух. - Тихо! - прошептал Спартанец. С севера послышался звук множества шагов по лесному ковру. Бросившись на живот, Аттал раздвинул заросли перед собой и увидел отряд солдат, выступающий из-за деревьев всего в тридцати шагах. Они маршировали сплоченным строем, неся копья на плечах.
   Когда они ушли, Горгон встал из своего укрытия, и группа двинулась дальше, на этот раз отклоняясь больше на север.
   Парменион отстал, поравнявшись с Атталом. - Сколько насчитал? - спросил Спартанец.
   - Восемьдесят пять. А ты?
   - Тоже. Это означает, что впереди нас ждут еще одни. - Парменион глянул назад. - Надеюсь, она их обойдет.
   Аттал кивнул, но вслух ничего не сказал.
  

***

   Дерая сидела под луной, охваченная печальными мыслями. Вот оно, думала она с хладнокровной уверенностью, эта ночь станет последней в ее жизни. Для того чтобы задержать Македонов и дать Пармениону уйти как можно дальше, она должна была поддерживать заклинание, но из-за этого ей приходилось оставаться на поляне, отвлекая воинов Царя-Демона на себя.
   Ночь была прохладна, ветки ближайших деревьев купались в серебристом свете. На поляну вышла лиса, привлеченная трупом Пожирателя. Она осторожно покрутилась возле останков, затем, уловив гнилостное зловоние от мертвого чудовища, убежала в обратно заросли.
   Дерая глубоко вздохнула. Золотистый камень источал тепло в ее руке, и она посмотрела на него, дивясь его красоте и силе. Аристотель вручил его ей, когда они стояли в Кругу Камней.
   - Что бы ты ни пожелала - в пределах разумного - обеспечит этот камень, - сказал он ей. - Он может обратить камни в хлеба, или хлеба в камни. Используй его бережно. - Камень был золотым лишь отчасти, его покрывали янтарные прожилки. Но, пока она держала заклинание, черные линии утолщались, и сила в этом куске ослабевала.
   - Где ты его нашел? - спросила она у мага.
   - В другой эпохе, - ответил он, - до того, как океаны поглотили Атлантиду и мир переменился.
   Сжав камень в кулаке, она обвела взглядом поляну, остановившись на изображении спящего Пармениона. Ее удивила мысль, что эти пять дней, проведенных в Ахайе, удвоили их совместно проведенное время.
   Ее сознание обратилось в прошлое на годы назад, оживляя в памяти сады в Ксенофонтовом доме под Олимпией, где она и Парменион, без всякой осторожности, целовались, соприкасались и любили друг друга. Пять дней: самые длинные и самые короткие пять дней в ее жизни. Самые длинные потому, что ее воспоминания постоянно витали в них, цепляясь за каждое мгновение страсти, а самые короткие из-за груза многих бесплодных лет, которые последовали затем.
   Жрица Тамис стала источником боли, которую испытывала Дерая, но, сказать по правде, невозможно было ненавидеть ее за это. Старая женщина была одержима мечтой, ее сознание занимала одна амбиция - предотвратить рождение Темного Бога. Пройдя пути многих будущих, Тамис узнала личности всех мужчин, которые могли быть использованы Хаосом для зачатия демона. И ей был нужен человек, который стал бы орудием против них - Меч Истока.
   Ради достижения своей цели она сделала так, что Дераю выслали из Спарты и бросили в море у берегов Трои со связанными за спиной руками. Когда Парменион узнал, какая участь ее постигла, в нем поселилась страшная ненависть, которая изменила всю его судьбу и отправила его по пути мести. Все это спланировала Тамис, дабы Парменион стал человеком той судьбы, которую уготовила она для него.
   Было бы только лучше, подумала Дерая, если бы я умерла в том море. Однако Тамис спасла ее и стала содержать в Храме как пленницу, наполняя ее голову ложью и полуправдой.
   И для чего?
   Парменион убил всех предполагаемых отцов, кроме одного. Самого себя.
   - Я не буду тосковать об этой жизни, - сказала она вслух.
   Она вздрогнула, ибо страх тронул ее душу. Подняв взор своего духа, она увидела образ Филиппоса, витающий в воздухе над лагерем, его золотой глаз взирал на нее и проникал в ее мысли. Наполнив сознание воспоминаниями о прошлом, она отрезала все свои страхи в настоящем, но сила Глаза нашептывала в ее сознании, словно холодный, холодный ветер.
   Она услышала отдаленные шаги крадущихся по зарослям мужчин, и страх ее возрос. Она облизнула губы, но на языке пересохло. Ее сердце забилось как кузнечный молот.
   И тут она почувствовала ликование Филиппоса, когда он перевел взор на спящего ребенка. Дераю обуял гнев, едва она позволила заклятию пасть, наслаждаясь шоком и разочарованием Царя, когда тела исчезли.
   Поднявшись над собственным телом, она взглянула Филиппосу в лицо. - Они от тебя ускользнули, - сказала она.
   Мгновение он молчал, затем улыбка тронула его привлекательное, бородатое лицо. - Ты была умна, ведьма. Но никто не ускользает от меня надолго. Кто ты такая?
   - Твой враг, - ответила она.
   - О человеке судят по силе его врагов, Дерая. Где мальчишка?
   Золотой глаз засиял, но Дерая поспешила укрыться в своем теле, схватила рукой золотистый камень и закрыла свои мысли щитом.
   - Надеюсь, ты получишь хоть какое-то наслаждение от последних часов своей жизни, - раздался голос Царя. - Мои люди уж точно получат, это я знаю.
   Солдаты вышли из зарослей и окружили поляну. Дерая встала - и стала ждать смерти, с поразительно спокойным разумом.
   Двое мужчин подбежали, чтобы схватить ее за руки, а третий встал перед ней. - Где они? - спросил он, сжав ей горло своей правой рукой, впиваясь пальцами в щеку.
   - Там, где ты их не найдешь, - ответила она с ледяным холодом. Отпустив ее подбородок, он со всей силы ударил открытой ладонью, разбив ей губу.
   - Думаю, у тебя хватит ума мне всё рассказать, - предостерег он.
   - Мне нечего тебе рассказывать.
   Он медленно достал кинжал. - Ты расскажешь мне всё, что я захочу узнать, - заверил он ее, и голос его понизился, а лицо раскраснелось. - Не сейчас - так немного погодя. - Его пальцы вцепились в бретельку ее туники, кинжал рассек ткань, которая соскользнула вниз, обнажая ее груди и живот. Спрятав кинжал, он приблизился, его рука заскользила по ее коже, проникая пальцами ей между ног.
   Она почувствовала, как все эмоции тонут в поднявшейся волне похоти окруживших ее мужчин, затем солдат прошептал ей в ухо грязное ругательство.
   Всю свою сознательную жизнь Дерая посвятила пути Истока, с холодной уверенностью понимая, что скорее погибнет, чем станет убивать. Но в тот миг, когда он заговорил, всё усвоенное улетучилось вместе с годами служения и самопожертвования. Осталась только девушка из Спарты - и в ней текла кровь народа воителей.
   Она подняла голову, встретившись глазами с его взглядом. - Умри, - шепнула она. Его глаза округлились. Камень в ее руке потеплел. Мужчина вдруг подавился и упал на спину с кровью, текущей из глаз, ушей, носа и рта.
   - Она ведьма! - вскричал кто-то, когда безжизненное тело офицера упало наземь. Державшие ее солдаты усилили хватку, но она подняла свои руки - превратив их в кобр, шипящих и распускающих капюшоны. Солдаты отпрянули от нее. Припав на колено, она устремила змей на них. Молния вылетела из змеиных ртов, сбивая людей с ног.
   Дерая поднялась опять, едва остальные солдаты выхватили оружие и ринулись к ней. Вспышка бриллиантового света рассекла поляну, ослепив воинов, вынудив их споткнуться и упасть.
   В образовавшейся неразберихе Дерая ушла из лагеря в лес.
  

***

   Дерая бесшумно продвигалась на юг, плотно запахнув плащ поверх голой груди. Деревья здесь росли реже, звезды над ними светили ярко, и она пустилась бегом, следуя по тропе, петлявшей вниз к темному ручью, который бежал по черным камням.
   В отдалении ей слышались крики солдат, но она знала, что теперь ее не поймают. Они блуждали во тьме, не имея понятия о том, какое направление она избрала.
   При свете дня всё было бы иначе, ведь тогда они могли бы выслать Пожирателей, парящих под кронами деревьев, чтобы охотиться при свете дня. Но сейчас была ночь - и эта ночь принадлежала ей! Она подстерегла врагов, одурачила их и убила по крайней мере одного. Дикая радость охватила ее, наполнив тело силой, в то время как она бежала по лесу.
   Вдруг она побледнела и перешла на шаг.
   Я убила человека!
   Радость исчезла, сменившись гнетущим чувством ужаса. Чем ты стала теперь? спросила она себя.
   Ее взгляд обратился к молчаливым деревьям, и дух ее содрогнулся от мрачности леса. Это зловещее место коснулось ее, исказив все ее убеждения, сведя на нет все годы послушничества.
   Упав на колени, Дерая взмолилась о прощении, обращая мысли вверх, к небосводу и далее. Но она услышала лишь эхо необъятной пустоты, скорее всего глухой и наверняка безответной. Она поспешно встала и продолжила путь на юг, дав себе одно-единственное обещание, которое поклялась соблюдать всю оставшуюся жизнь. Она никогда больше не совершит убийства.
   Никогда.
  

***

   На утро третьего дня после того, как они покинули жрицу, Парменион проснулся и увидел Горгона, который сидел на коленях над силуэтом спящего Бронта. Минотавр не шевелился, и ладонь Горгона мягко покоилась на груди создания. Сердце Пармениона затрепетало. Два последних дня минотавр ковылял молча, его глаза наливались кровью, в них читалось страдание, руки и ноги были словно налиты свинцом.
   - Ты справишься, - говорил ему Парменион прошлым вечером. Но Бронт не отвечал, его бычья голова клонилась вперед, а взгляд был прикован к земле под ногами. Отряд рано остановился на привал, ибо Бронт уже не мог держать темп с остальными. И вот Парменион встал и подошел к Горгону.
   - Он мертв? - задал он вопрос.
   - Скоро умрет, - ответил Горгон. Парменион опустился на колени рядом с минотавром. Из обеих ноздрей у того струилась кровь, и он едва дышал.
   - Что мы можем сделать? - спросил Спартанец.
   - Ничего, - буркнул Горгон.
   - Как скоро мы выйдем из леса?
   - И через день не успеем.
   - В любом направлении? - изумился Парменион.
   Горгон покачал головой. - Нет. Мы могли бы пойти строго на восток; тогда мы бы оказались у кромки леса, но где-то в дневном переходе от моря. Это Этолийское царство - вблизи расположен город Калидон. Но Царь Этолии - вассал Филиппоса, и у него в Калидоне гарнизон из более трехсот человек. Они будут следить за лесом.
   - Сможешь понести Бронта?
   Змеи на голове Горгона зашевелились, он ухватил пальцами плащ Пармениона и притянул Спартанца к себе. - Ты обезумел? Я пожертвовал царством ради этого твоего похода. Многие из моего собственного народа обратились против меня. И всё во имя чего? Для того чтобы я довел Золотое Дитя до Гигантовых Врат. И теперь ты хочешь рискнуть всем ради вот этого? - он указал на умирающего минотавра.
   - Нет. Всем я рисковать не стану. Однако люди, следящие за лесом, могут быть где угодно. И есть еще кое-что, Горгон, - тихо проговорил Парменион. - Есть дружба. В этом походе Бронт рисковал своей жизнью, спасая по дороге мою. У меня остался долг перед ним - а я всегда отдаю долги.
   - Ха! А что, если бы это я валялся тут? Ты бы стал рисковать жизнью ради меня?
   - Да.
   Горгон убрал с лица гримасу и улыбнулся, его белесые глаза сверкнули, их выражение было невозможно прочесть. - Верю, что рискнул бы. Ты глупец... такой же, как и Бронт. Но если так, то какая разница - одной глупостью больше или меньше? Да, я понесу его к солнечному свету, если таково твое желание. - Лесной Царь просунул свои большие руки под минотавра, легко поднял его и перевесил на плечо.
   Парменион разбудил остальных, и они последовали за Горгоном на восток. Уже через час деревья поредели, и вдалеке послышалось пение птиц. Наконец они подошли к кромке леса и вышли к холмистой местности, окружающей обнесенный стеной город.
   Горгон положил минотавра на землю и отступил. Парменион опустился на колени перед Бронтом, положил руку ему на плечо. - Слышишь ли меня, друг? - зашептал он.
   Бронт издал тихий стон, его глаза приоткрылись. Кровь сочилась из-под век багряными слезинками.
   - Слишком... поздно.
   - Нет. Собери все силы, что у тебя есть. Борись.
   Глаза минотавра закрылись, когда к Пармениону подошел Горгон. - Уходи. Ему надо побыть одному. Солнце напитает его, и здесь еще осталось немного Заклятия. Я чувствую, как оно обжигает мне ноги.
   Парменион отступил под сень деревьев, отведя взор от тела, распростертого на траве.
   - Он будет жить? - спросил Александр, взяв Пармениона за руку.
   - Если у него хватит на это воли, - ответил Спартанец.
   - Я очень голодный, - проговорил Камирон. - Мы скоро поедим?
   - Мы все голодные, - процедил Аттал. - Мое брюхо уже считает, что мне глотку перерезали. Так что хорош тут ныть!
   - Я поохочусь на кого-нибудь, - заявил Камирон. Прежде чем кто-то успел что-либо сказать, кентавр с луком в руке поскакал вниз по склону, направляясь на юго-восток.
   - Вернись! - закричал Парменион, но Камирон продолжал бежать - оказавшись как на ладони у часовых на стенах Калидона. В считанные минуты ворота открылись, и из них выехал отряд всадников, пустившийся в погоню за кентавром.
   - По крайней мере они поехали не в нашу сторону, - высказался Аттал. Парменион промолчал. Обернувшись к Бронту, он увидел, как его тело купается в мерцающем солнечном свете, кожа минотавра засверкала золотом. Огромная голова стала уменьшаться, рога исчезли. Правая рука Бронта дернулась, и он застонал. Свет померк. Парменион с Горгоном подошли к нему; он снова стал золотоволосым молодым человеком, голубоглазым и красивым.
   - Благодарю тебя, - произнес он, вставая и сжимая ладонь Пармениона.
   - Благодари Горгона, - ответил Спартанец, обняв Бронта. - Он принес тебя сюда.
   - Не сомневаюсь, что у него были свои причины, - заметил Бронт.
   - Ты искупал меня в своей благодарности, братец, - сказал Горгон, и змеи у него на макушке зашипели и обнажили клыки. Он повернулся к Пармениону. - А теперь нам надо идти дальше - если, конечно, ты не захочешь выручать кентавра. Приказывай, генерал, и я возьму город в осаду.
   Парменион улыбнулся. - Этого не понадобится. Идем!
   - Но мы не можем оставить Камирона, - взмолился Александр.
   - Мы ему не поможем, мой принц, - печально произнес Парменион.
   Темная тень заскользила по траве, и Горгон поднял взгляд. Высоко над ними кружил Пожиратель, затем полетевший на север.
   - Нас заметили, - сказал Горгон. - Теперь к морю мы будем бежать.
  

***

   Путь на юго-запад замедлился. Потому что последние несколько дней отряд питался дикими ягодами и ужасными на вкус грибами и был вынужден пить солоноватую воду из темных водоемов. Силы Пармениона иссякали, а Аттал уже дважды проблевался, держась в хвосте. Лишь Горгон казался неутомимым и могучим и бежал впереди с Александром на плечах.
   Они разбили лагерь на закате под обломком скалы, Горгон разрешил разжечь костер, что подняло македонянам настроение.
   - Ну а когда пересечем залив, сколько надо будет идти до Спарты? - спросил Аттал.
   - Если раздобудем лошадей - не меньше трех дней, - ответил Парменион.
   - Почему Спарта? - вмешался Горгон. - Почему не напрямик к Вратам?
   - Мы надеемся встретить там друга, - объяснил ему Спартанец. - Могущественного мага.
   - Он точно пригодится - ибо Спарта не выстоит долго против Филиппоса. Еще когда вы только входили в лес, Пожиратели доложили мне о Македонах, марширующих на юг. Коринф выступил за Царя-Демона. Кадмос взят и разрушен. Против Филиппоса стоит теперь лишь одно войско. И им его не одолеть. Спарта может пасть прежде, чем мы пересечем залив.
   - Если это окажется правдой, - сказал Парменион, - то мы проделаем свой путь до Гигантовых Врат. Однако Филиппос еще не столкнулся с войском Спарты, и его может ждать впереди печальный опыт.
   Ближе к полуночи, когда пламя угасло до мерцающих углей, Парменион пробудился от легкого сна, услышав крадущиеся звуки в зарослях слева. Достав меч, он разбудил Аттала, и они вдвоем двинулись от костра.
   Заросли раздвинулись, и из них к лагерю вышел Камирон, неся подстреленную лань на своих плечах. Кентавр заметил македонян и встретил их широкой улыбкой. - Я великий охотник, - сказал он. - Смотрите, что у меня есть!
   Горгон вышел из лагеря, отойдя на восток. Аттал взял лань, освежевал ее и разрубил на куски своим мечом. Через несколько минут воздух наполнился ароматом мяса, поджариваемого на вновь разведенном огне.
   - Клянусь Зевсом, никогда еще не вдыхал ничего прекраснее, - шепнул Аттал, когда жир закапал в огонь.
   - Ты непревзойденный охотник, - сказал Александр кентавру. - Я очень горд за тебя. Но что стало с теми, кто тебя преследовал?
   - Никто не угонится за Камироном, - ответил кентавр. - Я гнал их за собой, пока у них кони не взмылились, затем свернул на запад. Могуч Камирон. Ни один всадник не догонит его.
   Мясо было жилистым и жестким, но никого это не волновало. Парменион почувствовал, как сила возвращается в его мышцы, когда он уплел третью по счету порцию и облизал жир с пальцев.
   - Ты ведь понимаешь, - заметил Аттал, расслабленно откинувшись назад, - что в Македонии мы бы выпороли охотника, который попытался бы нам продать столь жесткое мясо?
   - Да, - сказал Парменион, - но разве оно не было прекрасно?
   - Словами не описать, - согласился мечник.
   - А надо бы, - проворчал Горгон, выходя из тьмы. - Кентавр оставил след, который отыщет и слепец. И враги уже достаточно близко, чтобы учуять этот ваш пир. - Подняв Александра себе на плечи, он двинулся на юг.
   - Я сделал плохо? - беспокойно спросил кентавр. Парменион похлопал его по плечу.
   - Нам надо было поесть, - сказал он. - Ты сделал хорошо.
   - Да, хорошо, правда же? - заключил Камирон, и уверенность вернулась к нему.
   Подкрепившись, спутники пошли в ночи и к рассвету преодолели последнюю линию холмов перед Коринфским Заливом. Преследователи были близко, и Парменион уже дважды, оборачиваясь, видел блики лунного света на наконечниках копий.
   Когда они прошли деревья, Горгон взялся за торчащий корень, оторвал его и поднял над головой. Он стоял неподвижно, как статуя, и вдруг начал напевать на языке, который не был знаком македонянам.
   - Что он делает? - спросил Парменион у Бронта.
   - Он призывает зло леса, - ответил бывший минотавр, отвернулся и взошел на гребень холма, чтобы посмотреть на озаренное рассветом море.
   Наконец Горгон завершил свое пение и с корнем в руке обошел Бронта, начав долгий путь к пляжу далеко внизу. Остальные пошли за ним по осыпающейся тропе. Камирону спуск казался почти невозможным, он то и дело спотыкался и оскальзывался, врезался в Бронта и сбивал его с ног. Парменион и Аттал шли по обеим сторонам от кентавра, взяв за руки и поддерживая его.
   Наконец они достигли берега. Высоко над ними показался первый враг.
   - Что теперь? - спросил Аттал. - Пересечем залив вплавь?
   - Нет, - ответил Горгон и поднял древесный корень над головой. Закрыв глаза, Лесной Царь снова начал напевать. Парменион оглянулся на скалистую тропу. Больше сотни воинов-Македонов медленно сходили вниз по предательской тропе.
   Дым повалил от корня в руке у Горгона, побежал к морю и опустился в волны. Вода стала черной и начала кипеть, желтые пузыри поднимались над поверхностью, становясь пламенем. Затем над волнами поднялась темная махина, и древняя трирема - корпус сгнил, паруса висели лохмотьями - поднялась из глубин на поверхность залива. Парменион тяжело сглотнул слюну, глядя, как корабль двинулся к берегу. За веслами по-прежнему сидели скелеты, и разложившиеся трупы лежали на покрытых ракушками палубах. Обернувшись, он увидел, что Македоны подошли к ним уже почти на полет стрелы.
   Корабль остановился вблизи от пляжа, и широкий трап опустился в песок с верхней палубы.
   - Если хотите жить, бегом на борт! - закричал Горгон, унося Александра на палубу. Парменион с Атталом последовали за ним, затем Камирон процокал по трапу, скользя копытами по илистой древесине.
   Трирема пошла обратно по водам Залива, оставив Македонов стоять в ужасе на пляже. Несколько стрел и дротиков полетели в судно, но большинство воинов просто стояли и смотрели, как корабль-призрак исчезает в сером тумане, поднявшемся над черным как ночь морем.
  

***

   Дерая спряталась за комлем большого дуба, когда показались солдаты. Море было совсем уже близко, но путь был прегражден. Она осмотрела вершины скал в поисках возможности обойти Македонов, но воины рассыпались, обыскивая все пути к пляжу.
   Зайти так далеко и столкнуться с помехой - вот досада. Она сумела обойти много прочесывающих лес патрулей и вышла из чащи тогда же, когда Парменион с остальными вышли к берегу.
   Отступив в лес, Дерая побежала на запад, оставляя солдат далеко позади. Затем она пошла по длинной цепи скал, ища дорогу вниз. Однако, некоторое время назад, она обнаружила, что море уходило далеко вниз от последних уступов скал, где большие камни врезались в воду. Других путей не оставалось. Дерая перешла на ходьбу, затем перелезла через край, ища опору для рук, которые позволили бы ей слезть вниз. Но ни одного безопасного уступа не нашла.
   - Вон она, ведьма! - послышался крик.
   Дерая обернулась, увидев новых солдат, выбегающих из рощи, рассыпавшихся полукругом, отрезая ей пути к отступлению. Обернувшись к краю скалы, она посмотрела вниз на волны далеко внизу, как они разбиваются о наполовину погруженные в воду обломки скал. Сделав глубокий вдох, она сбросила плащ и встала голая у края обрыва.
   В следующий миг она вытянулась в головокружительном прыжке. Ее тело полетело по дуге, затем стало падать. Вскинув руки, чтобы выровняться, она почувствовала, как теряет контроль и постаралась успокоиться, готовясь к нырку. Море и скалы стремительно приближались к ней, и она падала, казалось, целую вечность. В последний момент она сложила руки вместе, прорезая себе путь для входа в воду. Сила удара выбила весь воздух у нее из легких, но она не попала на камни, а ушла глубоко под волны, сильно ударившись о песчаное дно. Сложив ноги под собой, она оттолкнулась от дна, стараясь добраться до поверхности, легкие уже готовы были разорваться. Всё вверх и вверх двигалась она к солнцу, сверкающему сквозь воду прямо над ней.
   Я умру! Эта мысль придала ей панической силы, и она вырвалась на поверхность. Когда она вынырнула, у нее был только миг для короткого вдоха, прежде чем волна накрыла ее с головой, швырнув на скалу. На этот раз она была умнее, и поплыла под водой, усилив темп, чтобы дать своему ушибленному телу отплыть на безопасное расстояние от свирепого прибоя. Рядом с ней в воду влетело копье, за которым последовала стая стрел. Нырнув на глубину, она поплыла в море к плотному белому туману, что поднимался, казалось, из самых волн.
   Затем она увидела корабль мертвых, идущий по морю.
   - Парменион! - закричала она. - Парменион!
   Спартанец увидел ее и - о чудо! - корабль-призрак замедлил ход, и его искореженный остов двинулся к ней. Когда он приблизился, она ухватилась за лопасть весла, но оно с треском сломалось, и она вновь погрузилась в волны. Она вынырнула и увидела, как Парменион карабкается вниз по борту корабля, держась за весельный порт и вытянув к ней руку. Схватив его запястье, она почувствовала, как ее вытягивают из воды. Вставая на опору ногами, она обнаружила, что ее ступня угодила на истлевший череп, который треснул и скатился в воду, но теперь уже она была рядом с Парменионом. Его рука обхватила ее поперек талии, и, притянув ее к себе, он нежно поцеловал ее в лоб.
   - Хорошо видеть тебя снова, - произнес он.
   - Да уж, теперь ты видишь меня чересчур хорошо, - ответила она, отстранившись и влезая на палубу.
   Аттал снял свой плащ, накинул ей на плечи. - Добро пожаловать обратно, госпожа, - сказал мечник. - Несказанно рад твоему возвращению.
   - Благодарю, Аттал. - Его теплый прием приятно удивил ее, и она улыбнулась ему в ответ. Парменион вскарабкался на палубу и только собрался что-то сказать, как послышался голос Горгона.
   - С запада идет корабль! Трирема!
   Спутники подошли к борту и увидели, приближающееся судно. Оно было лигах в сорока позади, однако весла со всех трех ярусов опускались в воду, и корабль шел на них с бешеной скоростью.
   - Впечатляющая работа, - обратился Аттал к Дерае. - Видишь бронзовый таран у него перед носом? Он способен разбить корпус корабля похлеще рифа.
   - Сумеем от них уйти? - спросил Парменион у Горгона.
   Лесной Царь усмехнулся и указал на трупы, валяющиеся вокруг. - Моя команда видала и лучшие деньки, - сказал он, - но посмотрим, что можно сделать.
   С нижних палуб послышался ужасающий стон, и весла поднялись и опустились в пучину. Аттал глянул вниз и увидел, как костлявые руки скелетов вцепились в дерево. Корабль стал набирать ход - но недостаточно, чтобы уйти от преследующей триремы.
   - Лево руля! - скомандовал Парменион.
   Труп у кормила повернул его вправо, и мертвый корабль отклонился левее. Атакующая трирема прошла мимо них, ее гребцы принялись отчаянно убирать весла. Большинство удалось спасти, однако двадцать из них, или более того, корабль смерти сломал как палочки.
   С палуб триремы были пущены стрелы. Парменион бросился на Дераю, уронив ее на палубу. Одна стрела отскочила от шлема Аттала. Затем корабли снова разошлись. Туман вокруг них сгустился, и корабль смерти исчез в призрачном облаке.
   Час или больше того они плыли в полной тишине, вслушиваясь в крики врагов, пока те прочесывали окутанное туманом море. Облака над ними потемнели, молния рассекла небо, и над заливом раскатился гром.
   С неба обрушился дождь - и корабль смерти запнулся, замедлил ход.
   - Магия моя почти иссякла, - признался Горгон. - Судно скоро развалится и пойдет ко дну - во второй раз.
   До берега оставалось не больше мили, но шторм работал против них.
   Туман рассеялся под натиском штормовых ветров. Когда Парменион обернулся, трирема вновь появилась и шла на них.
   Снова мелькнула молния, отразившись в бронзовом таране на носу триремы, когда он, вспенив воду, устремился на корпус корабля смерти.
  

***

   Александр спустился на овеваемую ветром среднюю палубу, крепко держась за деревянную сваю, пока корабль смерти поднимался и падал в бушующем штормовом море. Отсюда он видел только преследующую трирему, как вдруг огромный вал поднял нос. Массивная волна ударила в корабль смерти, накрыв толщей воды верхнюю палубу. Камирон не удержался за сломанную мачту, и его понесло в разгневанное море. Александр закричал, но никто не услышал его за шумом бури. Увидев, что случилось с Камироном, Бронт бросился на исхлестанную дождем палубу, схватив кентавра за руку. На миг казалось, что бывший минотавр добился успеха, но корабль накренился, и вторая волна накрыла их, смывая обоих с палубы.
   Александр попытался встать, надеясь добраться до Пармениона на корме, но он соскользнул и едва не сорвался со сваи. Фина подобралась к нему, крепко обхватив двумя руками.
   - Камирон пропал! - заплакал принц. Фина кивнула, но не сказала ничего. Еще одна часть палубы, ближе к носу, была снесена в море.
   Александр напряг внутреннюю силу, пытаясь отыскать Камирона.
   Поначалу он ничего не мог найти, но затем его сознание наполнила сладчайшая музыка, какой он еще никогда не слышал. Высокотональная и блаженная, она прогоняла все мысли о кентавре из его головы. Корабль задрожал, ветхая древесина застонала под напором шторма, однако Александр не слышал ничего, кроме волшебной музыки морских глубин. Он позволил музыке плыть в своих мыслях, полагая, что его дар позволит ее прочитать. Но это оказалось ему не по силам. В ней не было слов, только эмоции, богатые и дарящие блаженство. Двигаясь дальше, он поискал источник, но звук шел отовсюду вокруг него в невообразимой гармонии. Когда он слушал поющих на деревьях птиц, он мог выделить каждую из них, ибо у каждой был свой особый голос. Но эта музыка была иной. Певцы были едины на эмпатическом уровне.
   Корабль смерти опрокинулся, вода стала стремительно вливаться через открытые весельные порты. Палуба разломилась надвое, и море вскипело вокруг ребенка и жрицы. Руки Александра сорвались с петли на свае.
   Фина попыталась его удержать, но корабль перевернулся, сбросив в воду их обоих. Александр почувствовал, как море смыкается над ним, но его душу по-прежнему наполняла волшебная музыка.
   Погружаясь в глубины под волнами, он почувствовал мягкое, удивительно теплое тело рядом с собой, кто-то потянул его вверх. Его голова оказалась над водой, и он глотнул воздуха, а руки его застучали по воде, когда он попытался удержаться наплаву. Темная серая фигура появилась рядом с ним, кривой плавник поднялся над спиной. Он схватился за плавник, держась за него изо всех сил. Дельфин повел хвостом и поплыл к далекому берегу, и музыка его песни ласкала слух ребенка и унимала все его страхи.
  

***

   Таран триремы врезался в корму корабля смерти, силой удара Пармениона сбило с ног. Скользя по исхлестанной дождем палубе, он ухватился за поручень и попытался встать. Он увидел, как Горгон подбросил древесный корень высоко вверх, проследил взглядом, как подхваченный штормовым ветром корень долетел до палубы триремы. Столкнувшись вместе, два корабля теперь оба закружились в водовороте. Гребцы триремы старались убрать весла в попытке отстраниться от обреченного судна. Однако магия, державшая наплаву корабль смерти, иссякла, и полный вес намокшего дерева тянул на дно и вражескую трирему, утягивая нос книзу, а корму поднимая над водой.
   Корабль смерти накренился, сбрасывая Пармениона в море. Но он отчаянно вцепился в поручень левой рукой, правой шаря по застежкам своего ременного пояса. Он ни за что не смог бы плыть с этим весом у себя на животе. Тут могучая волна врезалась в палубу, срывая Спартанца с его места и перебрасывая за борт.
   Его шлем был сорван с головы - однако нагрудник еще оставался на нем. Сохраняя хладнокровие, Парменион достал кинжал, разрезав ремешки, пристегивавшие броню. Высвободившись из нагрудника, он вынырнул и увидел, как оба обреченных корабля исчезают в морских волнах.
   Справа от себя, на краткий миг, он увидел Аттала, отчаянно пытавшегося держать голову над водой. Бросив кинжал, Парменион поплыл к македонянину. По-прежнему в доспехах, Аттал уходил под воду. Парменион нырнул глубоко, молотя в воде сильными ногами и продвигаясь к тонущему мечнику.
   Было темнее темного, но тут вспышка света озарила небо, и Парменион, на один только удар сердца, увидел по-прежнему боровшегося за жизнь македонянина. Ухватив Аттала за наплечник, Парменион поплыл на поверхность. Его легкие едва не разрывались, когда голова, наконец, оказалась над водой. Аттал вынырнул рядом с ним, но почти тут же пошел ко дну под тяжестью нагрудника. Парменион нырнул снова, нащупывая кинжал, который Аттал носил у левого бедра. Кинжал оказался на месте. Спартанец достал его и разрезал ремешки нагрудника. Лезвие было острее бритвы, и мокрая кожа поддалась. Аттал опустил голову, подняв нагрудник вверх и оттолкнув прочь. Освободившись от его веса, он выплыл на поверхность.
   Волна высоко подняла воинов, и Парменион увидел линию берега вдалеке. Медленными движениями, экономя силы, Спартанец направился к пляжу, позволяя прибою нести его в укрытие.
   Он не оглядывался на Аттала и не позволял себе задумываться о судьбе Александра и остальных. Оставшись один против мощи моря и бури, он замкнул свои мысли лишь на одной цели.
   Выжить.
  

КНИГА ТРЕТЬЯ, 352й год до Н.Э.

  
   Скалы Аркадии
  
   Экталис сидел поодаль от своих людей под небольшим нависающим отрогом скалы, глядя как дождевая вода каскадом льется перед ним, стекая с серого камня. Здесь было суше, но случайный ветер направил воду на его голые ноги, и вода затекла за бронзовые поножи, которые он носил. Уныло глядя на избиваемый штормом залив, Экталис мечтал оказаться снова в Коринфе, с женой и детьми.
   Он глянул влево, где оставшиеся десять человек из его подразделения укрывались в пещере, затем направо, где пятеро Македонов сидели под дождем и смотрели на море.
   Экталис почувствовал, как злоба поднимается в нем, словно желчь в горле. Отвратительные варвары! Как мог столь цивилизованный город, как Коринф, заключить союз с Царем-Демоном, было за гранью его понимания. Однако это случилось, и теперь он идет в составе армии зла.
   Будь ты мужчиной, говорил он себе, ты бы выступил против этого решения на агоре, когда советники поставили вопрос на публичное голосование. Но ты не выступил... и выжил. Дебаты шли горячие. Леман, Парсидан и Арданас - все его лучшие друзья - говорили отважно, отклонив союз. Все они были убиты через день после собрания. И теперь правил Филиппос.
   Экталис задрожал, когда ветер бросил еще дождевой воды ему за шиворот промокшего белого плаща. "Разыскать Золотое Дитя", - так сказал ему генерал. - "Это приказ Царя".
   Он не мой Царь, хотел ответить Экталис. Но не ответил. Вместо этого он отсалютовал, собрал сотню и выдвинулся на запад. Сначала жрецы сказали, что мальчик находится в Лесу Горгона. Теперь пришла весть о том, что он на борту корабля и движется к побережью. Было только десять бухт, к которым мог пристать корабль, и Экталис приказал своим людям караулить их все.
   Затем пришли пятеро Македонов - мрачные, хладноглазые воины, гордые и надменные. Чем же это они гордятся, удивлялся Экталис? Еще десять лет назад они совокуплялись с овцами в диких горах своей родины. У них не было ни культуры, ни истории. Но теперь они шагали среди цивилизованных людей, глядя на них сверху вниз, унижая их, как рабов. Унижая нас, как рабов, поправился он.
   Но мы и есть рабы, осознал он вдруг. Рабы, служащие осуществлению мечты безумного детоубийцы.
   Клочок лазури появился в небе на востоке, солнце осветило дальние утесы. На один лишь миг, Экталис почувствовал, как настроение улучшается; затем он увидел, как Македоны поднялись, один из них указывал на береговую линию. Экталис посмотрел вниз и увидел, как из воды выходит маленький ребенок.
   Сердце его затрепетало. Каждый знал незавидную судьбу мальчишки - он будет принесен в жертву Царю-Демону.
   Дождь прекратился, тучи разошлись. Экталис вернулся к своим людям. Отправив двоих собрать солдат с других бухт, коринфянин повел своих воинов вниз по склону к пляжу, пятеро Македонов двинулись следом, уже обнажив мечи.
   Затем перед ним предстала картина, которую Экталис долго не сможет забыть. В волнах показался дельфин, рядом с которым плыла обнаженная женщина, держась за его плавник. Существо подплыло к берегу, позволив женщине встать ногами на дно и пойти через прибой.
   - Молим тебя, Посейдон, Повелитель Глубин, - зашептал солдат рядом с Экталисом. Другой коринфянин подхватил молитву: - Смилуйся над нами, благослови наши семьи и град наш.
   Богиня прошла вперед, опустилась на колени рядом с мальчиком и обхватила его руками. Македоны вышли на песок и двинулись на нее.
   - Стоять! - вскричал Экталис, но Македоны оставили его приказ без внимания, и тогда он побежал, его люди следом за ним. Худощавый воин-Македон отвел меч назад, готовый вонзить его в живот женщине. Экталис набросился на него, сбивая с ног.
   - Что, во имя Гекаты, ты творишь? - вскипел офицер Македонов, высокий, широкоплечий воин с бородой в виде трезубца.
   - Она - одна из дочерей Посейдона, Канус. Или ты не видел, как она рассекала волны на дельфине?
   Канус покачал головой. - Дурак! Она ведьма - вот и всё. А теперь отойди.
   - Нет! - вскричал Экталис, выхватив меч. - Вы не причините ей вреда. Забирайте ребенка, но женщине вы не сделаете ничего дурного.
   - Если ты воспротивился в этом мне, - прошипел Канус, сверкнув темными глазами, - значит, ты воспротивился моему Царю. А это крамола.
   - Пусть так, - ответил Экталис, тщетно пытаясь унять собственный страх.
   Канус заметил его ужас и рассмеялся. Звук его смеха вонзился в Экталиса больнее, чем меч, и он ощутил, как внезапная отвага просыпается в нем.
   - Скажи слово, капитан, и мы порежем этих псов на куски, - сказал коринфский воин. Экталис был изумлен. Он знал, что люди не слишком его уважали - если уважали вообще, ибо он никогда не был человеком действия. Канус обернулся и посмотрел на восьмерых коринфян.
   - Вы намерены воспрепятствовать мне? Думаете, пятеро Македонов не сумеют вас всех поубивать? Ну что ж, подумайте вот о чем, безмозглое отребье. Мое сознание напрямую связано с Верховным Жрецом, а его - с Царем. Всё, что здесь происходит, уже передано кому следует. И если будете упорствовать, то умрете не только вы, но и все ваши семьи. Поняли? - Канус увидел, как коринфяне присмирели, убрав ладони от мечей, и повернулся к женщине. Но едва он шагнул к ней, Экталис выступил вперед и встал между ними.
   Канус атаковал коринфянина, но Экталис парировал клинок, посылая обратный удар Македону в лицо. Канус отскочил, и меч безболезненно просвистел перед ним. Затем он прыгнул вперед, вонзая свой меч Экталису в пах. Коринфянин понял, что ему конец, но из последних сил вонзил клинок в шею Кануса, проникнув мечом под челюсть, через рот и язык, погрузив лезвие в самый мозг Кануса. Македон завалился вперед, своим весом вырвав меч из руки Экталиса, а умирающий коринфянин упал на колени.
   Богиня приблизилась к нему, подняв его меч. Но зрение его уже угасало, и он повалился ей в ноги.
   - Мне... очень... жаль, - прошептал он.
  

***

   Дерая положила умирающего на спину, не обращая внимания на оставшихся Македонов. Ее дух проник в него, летя по артериям и венам, пока она не достигла страшной раны, зиявшей внизу его живота. Так быстро, как только могла, она начала работать над разорванной артерией в паху, закрывая ее, удесятеряя свои целительные силы. Перейдя к мышечному корсету, она первым делом приостановила ток крови, затем соединила ткани как следует. Коринфянин был в кожаной набедренной юбке, что предотвратило более глубокое проникновение клинка. Наиболее опасная рана была в паховой области, но теперь, когда она была заживлена, воин мог выжить. Дерая вернулась в свое тело и открыла глаза.
   - Баба пускай живет, - заговорил высокий Македон, - но мальчишка - наш.
   - Забирайте его и уходите, - сказал коринфянин, который до того первым говорил в поддержку Экталиса.
   - Мальчик останется, - заговорил другой голос, глубокий и с нотками металла, и Дерая обернулась, увидев, как к ним подходит незнакомый воин. Его лицо скрывал бронзовый шлем, и его броня ярко сверкала на солнце. Он быстро бежал по песчаному пляжу, приближаясь, и она увидела, что бронза, покрывающая его лицо, была не маской, а живым металлом; бронзовые веки над бронзовыми глазами, бронзовая борода и бронзовый рот.
   - Ты кто такой? - спросил новый командир Македонов, воин с топорным лицом по имени Плий.
   - Я - Шлем. И мальчик - мой.
   - Взять его! - вскричал Плий. Четверо воинов бросились к пришельцу, но меч Шлема рассек глотку первому из них и отразил сильнейший удар второго. Шлем крутнулся на носке, впечатав локоть в лицо Плия, разбив тому нос и отбросив под ноги четвертому нападавшему. Окровавленный меч взметнулся и упал - и второй Македон погиб. Шлем скользнул к Плию, который попытался защититься от смертоносного взмаха; но боль в сломанном носу частично ослепила его, и меч Шлема нашел недолгое убежище в его глотке. Последний Македон бросился на Шлема, но пришелец ушел в сторону, вонзив свой клинок сзади в шею воина, как только тот по инерции пробежал мимо. Солдат пал лицом в песок, тщетно пытаясь подняться. Шлем ударил его вновь, и клинок почти обезглавил солдата.
   - Мальчик - мой, - снова сказал Шлем, обернувшись к коринфянам.
   В этот момент очнулся Экталис и посмотрел в лицо Дераи. - Это смерть? - спросил он.
   - Нет. Ты исцелен.
   - Благодарю тебя, богиня.
   Улыбнувшись, она помогла ему подняться. Коринфяне шагнули вперед, собравшись вокруг капитана, озадаченные и пораженные его исцелением.
   Дерая посмотрела на пришельца. - Ты намерен причинить ребенку вред? - спросила она.
   - Нет, госпожа, - послышался металлический голос, - но он нужен мне.
   - Для какой цели?
   - Чтоб избавить меня от этого проклятого шлема.
   - С чего ты решил, что он сможет это сделать?
   - Мне сказали найти его.
   - Кто сказал?
   - Не знаю, - смущенно ответил он. - Я знаю так мало.
   Дерая проникла в разум незнакомца и увидела, что он не лжет.
   Не было никаких воспоминаний до того, как он взошел на надгробие в могильнике, и никаких намеков на его сущность.
   Жрица отпрянула и подозвала Александра. - Ты сможешь ему помочь? - спросила она.
   Мгновенье мальчик молчал. - Сейчас не время, - прошептал он.
  

***

   Экталис накинул свой белый плащ на плечи обнаженной богини, пока два других коринфянина снимали с мертвого Македона доспехи, затем стянули с него тунику и подали ее Дерае. Мужчины молчали, в смятении. Они видели, как богиня вышла к ним из моря и как их убитый капитан был возвращен к жизни. И они были рядом, когда заколдованный воин убил Македонов. Для них ничто теперь не будет прежним, и они ждали, когда Экталис обратиться к ним.
   Он отвел их в сторону от воина, богини и ребенка, к куче камней шагах в пятидесяти к западу.
   - Вы все узрели чудо, - сказал он. - Я почувствовал, как меч пронзил мне живот. Но теперь рана исчезла. Вы видели, как дочь Посейдона оседлала дельфина. Но что теперь нам делать со всем этим, братья мои?
   Ни один не ответил. Никто не знал. Экталис кивнул, понимая их опасения. Командир Македонов, Канус, уже всё сказал. Об их предательстве уже было известно, и жизни их были обречены.
   - Спартанцы еще сопротивляются Тирану, - сказал Экталис. - Какой еще у нас есть выбор, как не податься к ним? Можно, правда, найти корабль и отплыть в Айгиптос, и там записаться в наемники?
   - А как насчет наших семей? - спросил молодой солдат.
   - А что насчет них? - отозвался Экталис с грустью. - У нас нет надежды увидеть их до тех пор, пока Тиран не будет свергнут.
   - Но спартанцам не победить, - сказал худой бородатый воин, стоявший ближе всех к Экталису.
   - Еще вчера я бы согласился с тобой, Самис. Но сегодня? Сегодня я узрел силу богов - и они не с Филиппосом. Сегодня меня убили - но я жив. Я новый человек, Самис. Я больше никогда не преклоню колено перед злом.
   - А что остальные? - спросил Самис. - Они не видели чудес. Когда они придут, как убедим мы их последовать за нами? Что если они обратятся против нас или выдадут нас Тирану?
   Экталис кивнул. - Ты прав. Мы должны спрятать тела и созвать остальных обратно в лагерь. Никто больше не должен знать.
   Самис вдруг улыбнулся. - Это безумие, - произнес он, - но я останусь с тобой. Ненавижу проклятых Македонов - всегда их ненавидел. Если мне и суждено пасть в бою, то пусть уж это будет бой с этими мерзавцами.
   - Мы все заодно? - спросил Экталис.
   - Айя, - хором отозвались другие семеро коринфян.
   - Тогда прячем тела и возвращаемся на гору.
  

***

   Парменион выбрался из бушующих волн и повалился на пляж. Волна бросилась на него, утягивая обратно, но он вонзил пальцы в песок, борясь с прибоем. Заставив себя подняться, он пошел к укромной пещере, зиявшей в обращенном к морю утесе. Дождь бичевал его изможденное тело, и ветер выл над ним. Пещера была неглубокой, но ветер сюда не доставал и внутри было сухо.
   Тяжело опустившись на грунт, он посмотрел на бушующее море, но Аттала нигде не было видно.
   Дождь начал стихать, тучи расходились. Тонкий сноп солнечного света пробился на востоке, и радуга раскинулась как огромный мост над заливом. Казалось, серые тучи отступили перед светом, и небо засияло лазурью. Уже через несколько биений сердца от бури осталось одно воспоминание, море стало чистым и спокойным, пляж и горы купались в солнечном свете. Парменион встал и пошел к побережью, пристально изучая глазами колышущуюся воду. Несколько тел лежало на песке, и одно покачивалось лицом вниз в тихой заводи. Все они были моряками с триремы Македонов.
   Что же теперь, стратег, спрашивал он себя? Какой замечательный план можешь разработать?
   Услышав звук за спиной, он потянулся к мечу, однако ножны были пусты. Он резко обернулся, сжав кулаки - и увидел огромного Горгона, который стоял и смотрел на него, уперев руки в бока.
   - Ты обещал исполнить мою мечту, - тихо произнес монстр. - Так скажи мне, где Искандер?
   - Я жив, - ответил Парменион, глядя в его белесые глаза. - И ты жив. Если жив Искандер, то значит жива и мечта. Если нет, то всё кончено.
   - Не надо было слушать тебя, - сказал Горгон. - Надо было убить тебя, как я задумал вначале. Пожалуй, сейчас я так и сделаю. Это хотя бы даст мне какое-то утешение.
   - Нет, я бы не стал этого делать, - резко заговорил Парменион. - Ибо тогда у тебя совсем ничего не останется. Ты ведь уже принял решение. Ты выступил против Филиппоса, вольно или невольно. Для тебя нет пути назад. Так проглоти же свой гнев и давай искать остальных.
   - Хочешь, чтобы я дно морское обыскал? Должно быть, сейчас крабы закусывают малышом. Он был не Искандер. - Подняв свою обросшую змеями голову, Горгон издал оглушительный рев, полный гнева и отчаяния. Парменион напрягся, ожидая нападения чудовища.
   - Теперь ты видишь его истинную душу, - послышался голос Бронта, и Горгон обернулся на минотавра, который сидел на валуне. Человеческий облик пропал. Это снова было создание Заклятия, рогатое и исполинское.
   - Я должен был предвидеть, что ты вернешься поиздеваться надо мною, братец, - проворчал Горгон. - Какие же слова утешения предложишь ты?
   - Мне нечего тебе сказать. Однако Человек прав. Пока мы точно не знаем, что Искандер мертв, мы должны продолжать свое дело. И я продолжу - даже если ради этого придется остаться в твоей компании.
   Горгон рассмеялся, и веселье как будто вернулось к нему. - Я продолжу путь. Но знай, Человек, - произнес он, обращаясь к Пармениону. - Если ребенок мертв, ты последуешь за ним в Аид.
   Парменион ничего не ответил, ибо в этот миг сладкозвучный голос Фины проник в его сознание:
   "Мы в безопасности, Александр и я. Мы всего в часе пешего хода к востоку от вас. Аттал заснул в изнеможении в бухте чуть западнее. Но я не могу отыскать кентавра".
   - Спасибо, - сказал Парменион вслух.
   - Благодаришь за то, что я пригрозил тебе смертью? - проговорил Горгон. - Ты странный человек.
   - Ребенок жив, - сказал Парменион. - Поход продолжается.
   - Как ты узнал? - спросил Бронт.
   Парменион проигнорировал вопрос. - Я очень устал. Но если ты по-прежнему силен, Бронт, буду признателен, если дойдешь до следующей бухты и принесешь сюда Аттала. Он лежит там.
   - Это всё та ведьма, - догадался Горгон. - Она жива или нет?
   - Да, - ответил Парменион, широко улыбаясь. - Жива.
   - Она твоя любовница? - поинтересовался Лесной Царь.
   - Нет.
   - Но ты ее хочешь.
   Парменион отошел подальше, но эти слова не покидали его. Его сердце затрепетало, когда ее голос зашептал у него в голове, и порыв чувств удивил его. Выкинь эти мысли из головы, сказал он себе. Она не жрица Афродиты, продающая услуги за серебро.
   Он лег на пол пещеры, позволив себе погрузиться в исцеляющий сон, но ее лицо оставалось в его сознании, и мысли его витали вдалеке от сражений, заклятий, стратегий и планов.
   Ему снилось, будто лежит он в дубовой роще в Аркадии, где солнце садится за горы. А рядом лежит Фина, ее голова у него на плече, и ему так спокойно. Он погладил ее по волосам и поцеловал, но когда заглянул любовно ей в лицо, оно поплыло и изменилось, став лицом Дераи.
   И тогда чувство вины кольнуло его, и сон рассеялся.
  

***

   Даже не подозревая о его мучениях, Дерая также испытала радость, когда обнаружила, что Парменион жив, теперь же ее душа парила высоко над охваченной войной Ахайей, прокладывая путь через залив, лежащий к белокаменным стенам града Коринфа.
   Далеко внизу она видела армии Тирана, пешие фаланги и кавалерию Македонов, наемных лучников с южных островов, воинов Иллирии и Фракии; полчища, собранные на бойню.
   Она полетела на юг, ища Спарту в этом странном мире. Но прежде чем долетела туда, она увидела другое войско, идущее навстречу Македонам. Хоть их было меньше, шли они гордо, и ее Дар подлетел к ним. То были воины Кадмоса, город которых был разрушен, но отвага не сломлена. С ними были солдаты из Арголиса и Мессении, бунтовщики из Афин и Эвбеи. Она поискала среди воинов спартанские силы и к своему удивлению обнаружила всего три сотни.
   Озадаченная, она продолжила путь, летя на юг, пока не зависла над городом, оказавшимся полным близнецом городу, в котором она родилась и росла. Так много было знакомого - и Дворец Цены за Скот, и статуя Зевса на вершине акрополя - однако многие улицы были несколько иными. Главную Улицу не украшала статуя Афины, храма Афродиты не было и в помине; вместо него у священного озера были возведены бараки. И всё же, хоть это и не был ее дом, город был столь похож на него, что ее душу тронула печаль.
   Почувствовав чье-то близкое присутствие, она поспешила облачить свою душу в броню из белого света, добавив сияющий щит на руку. Рядом возникла фигура в белых одеждах с капюшоном, отчего лицо было затенено.
   - Кто ты? - спросил знакомый голос.
   - Тамис? - прошептала Дерая. - Это ты?
   - Кто же еще будет защищать Спарту в этот горький час? - ответила женщина. - Но я спросила твое имя.
   - Меня зовут Фина. И я не враг тебе.
   - Это я знаю, дитя. Пойдем ко мне домой.
   Фигура в капюшоне превратилась в светящуюся сферу, которая полетела к городу. Дерая последовала за ней в маленький домик в кипарисовой роще вблизи священного озера. В нем было только две комнаты с небогатым убранством, без занавесок. Пол был из обожженной земли, стулья грубо сколочены и не обшиты. В маленькой спаленке на лежанке покоилась старая женщина, ее слепые глаза были открыты, а истощенное тело было покрыто только тонким одеялом.
   - Чувствую твое присутствие, - сказала она вслух, и ее голос был как ветерок, шелестящий в сухой листве. - Я ждала тебя.
   Дерая не находила слов. Это была не та Тамис, которую она знала, та женщина, чье колдовство повлекло за собой рождение Темного Бога, но, несмотря на это, появление такого близнеца вызвало бурю эмоций, с которой Дерае было нелегко справиться.
   - Говори же, дитя, - произнесла Тамис. - Я ждала тебя так долго, что часто размышляла, не были ли мои видения обманом.
   - Почему же ты ждала меня? Что я могу для тебя сделать?
   Старуха улыбнулась. - Только Исток знает ответ, я же лишь последняя из Его служителей. Но я видела Дух Хаоса в других землях, слышала крики умирающих, внимала воплям вдов и сирот. То были тяжкие годы, Фина. Тяжелые, одинокие годы. И вот теперь, когда явилась ты, тьма наступает и на мой город.
   - Чего ты ждешь от меня?
   - Он с тобой?
   - О ком ты?
   - О том, кто обещан судьбой. О стратеге.
   - Да, он здесь.
   Тамис вздохнула и прикрыла свои слепые глаза. - Царь Спарты мчится навстречу собственной гибели. Ничто этого не изменит. Он благородный муж, хороший человек. Я помогала ему все эти страшные годы. Но даже сейчас Мойры действуют против меня. Ведь нынче время Празднеств Аполлона, когда жрецы запрещают Спартанской армии выступать в поход, и поэтому Царь ведет войско Света лишь со своей личной охраной. И он погибнет.
   Дерая промолчала. Ведь и в ее мире Спарта страдала подобными глупостями. Когда Царь Персии Ксеркс повел свои полчища на Грецию, спартанцы отказались выступить против него из-за религиозных празднеств. И тогда, как и сейчас в этом мире, Царь повел свой личный отряд всего из трехсот человек перекрыть Фермопильское ущелье. Три сотни против четверти миллиона! Их храбрость и отвага выстояли против Персидских орд в течении нескольких дней, но в конце концов все они были убиты до последнего человека.
   - Что было в твоем видении? - спросила Дерая.
   - Я видела стратега и Золотое Дитя, а также воина с лицом из бронзы. И в том видении были и радуга, и рассеявшаяся буря. Я надеялась, что это означало поражение Темного Бога. Но, похоже, это было не так. Похоже, мои надежды были тщетны.
   - Ты пыталась предотвратить рождение Темного Бога? - спросила Дерая, вспоминая темные дела Тамис в мире ее Греции.
   - Я рассматривала эту возможность, но потом решила, что это будет глупо. Я ошибалась?
   - Нет, - сказал Дерая. - Ты поступила мудро, очень мудро. Я приведу сюда стратега. Однако не знаю, чем он поможет здесь.
   - Ты узнаешь это скоро, дитя. Очень скоро. Да благословит тебя Исток.
   - Он благословил меня, во многих вещах, - проговорила Дерая, но от слепой жрицы ответа не последовало.
  

***

   Парменион пробудился от неспокойного сна, и в уме его крутился клубок проблем, с которыми ему пришлось столкнуться. Голова отозвалась сильной болью, едва он поднялся, и он сделал глубокий вдох. Александр был жив, а это само по себе было маленькой победой; но как стратег он знал, что в жизни, как и на войне, значение имеет только решающая победа.
   Шаг за шагом, он расшевелил себя. Бронт с Атталом еще не вернулись, а Горгон сидел неподалеку и обозревал Залив. Парменион сел, прислонясь спиной к скале и приводя мысли в порядок.
   Всю свою жизнь он боролся с численно превосходящим противником. В Спарте, как презираемый полукровка, он дрался один против многих озлобленных сверстников. В Фивах он устроил победу против Спартанских завоевателей, нанеся первое в истории серьезное поражение целому войску Спарты. В Персии он водил в бой малые силы сатрапов и наместников, всякий раз находя путь к победе. А в Македонии он помог молодому Царю, окруженному врагами, выковать народ, которого стал бояться весь мир.
   Но здесь, в этом зачарованном краю, он не был ни стратегом, ни генералом. Он был лишь безоружным чужаком в мире, который с трудом понимал. Здесь имелись некоторые сходства. Да, Филиппос, Царь Македонов, создал армию и уничтожает всякое сопротивление. Спарта также была городом героев. Но здесь бал правила магия; такие существа, как Горгон, Бронт и Камирон воспринимались как естественная часть повседневности. Крылатые твари патрулировали небеса, а Царь-Демон был способен читать в умах и сердцах своих врагов.
   Как же мне его одолеть, думал Парменион?
   Хирон сказал, что Царь был неуязвим для любого оружия, тело его было невосприимчиво к любому яду. "Я видел его раненным только раз, " рассказывал маг. "Ребенком он играл с острым кинжалом. Лезвие порезало ему палец, и потекла кровь. Мать отругала его при мне, затем повернулась ко мне, протягивая клинок. "Порежь его", сказала она. Я сначала отказался, но она настояла. Тогда я взял кинжал и легко провел им по коже его руки, однако это не подействовало".
   "Тогда почему клинок порезал его в первый раз?" спросил Парменион.
   "Колдовство оберегает его от врагов, но на него самого заклинание не распространяется. Если он того пожелает, то сможет убить себя без труда".
   Парменион улыбнулся воспоминанию. Он всего лишь должен победить величайшую армию чужого мира, перехитрить Царя, который способен проникнуть в его разум, и заставить этого Царя покончить с жизнью.
   - Чего смеешься? - спросил Горгон.
   - А почему бы не смеяться? Солнце светит.
   - Ты странный человек, Парменион, - заметил Лесной Царь и повернул огромную голову к волнам. Парменион сидел молча, наблюдая за существом. Кожа на массивных плечах Горгона здесь, казалось, посветлела на солнце, мрачные цвета леса, темно-зеленый и ржаво-коричневый, уступили светлым оттенкам летней травы и отполированной сосны. Змеи теперь безжизненно свисали с его головы, а глаза утратили свой демонический блеск.
   - Что высматриваешь? - спросил Спартанец.
   - Не высматриваю. Вспоминаю. Больше века прошло с тех пор, как я в последний раз видел море. У нас с Персефоной был дом на острове Андрос. Мы часто ходили на пляж, купаться и загорать. Эти воспоминания так давно не всплывали. Ах, какая же она была красавица, кожа ее была белой как мрамор, даже летом, а глаза - как топазы, только не холодные и голубые, а теплые и чарующие, как летнее небо. - Горгон вздохнул, и низкий рык послышался из его искривленного рта. - К чему я об этом заговорил? Разум меня подводит.
   - Ты слишком долго жил в лесу, - тихо сказал Парменион.
   - Эге, это так. Персефона любила петь. Мы усаживались под навесом и смотрели на закат над волнами, и она начинала напевать. Однако слов я не смогу вспомнить. Всё, что помню - это то чувство мира и покоя. Но я тогда был просто мужчиной, и беспокойным, как все молодые. Я и представить себе не мог, что настанет время, когда ее не будет рядом со мной, поющей солнцу колыбельные.
   - Но никто не отнимет у тебя этих чувств, мой друг. Никогда.
   - У меня нет друзей, Человек, - бросил Горгон, резко поднявшись и уходя. Парменион несколько мгновений смотрел на гиганта, затем последовал за ним к побережью.
   - Я не претендую на то, чтобы разделить твою боль, - заговорил Спартанец, - и банально будет говорить, что у всех у нас есть старые шрамы. Но я сделаю всё, что смогу, для того, чтобы исполнить обещанное. Искандер сказал мне, что он избранный. Я ему верю и не пожалею жизнь отдать за то, чтобы дать ему шанс доказать это. Но это более великий путь, Горгон, об этом не сегодня. Сегодня мы - лишь малый отряд, пытающийся выжить, и поэтому дружба не может быть отвергнута с презрением - даже сыном Титанов.
   - Хочешь мне лекции почитать? - процедил Горгон.
   - Возможно. Возможно, многие годы, проведенные в дремучем лесу, повлияли на твое восприятие.
   Горгон кивнул. - Похоже на то, - согласился он, но без сожаления в голосе. Тут он усмехнулся. - Или, может, я сейчас тот, кем был всегда - уродливое чудовище.
   - Если это правда, разве Персефона полюбила бы тебя?
   - Ты не понимаешь, Человек. Да и откуда тебе знать? Война была ужасна, и все мы творили вещи, которые повергли бы твою душу в прах. От этих воспоминаний нигде не спрячешься. Мой братец Бронт прав - ты просто не знаешь, что я творил, какие великие злодейства навек впечатали мое имя в историю.
   - Мне и не надо знать, - ответил Парменион, - ибо ты прав в том, что эти знания изменили бы мое отношение к тебе. Но то было вчера, а всё, что сокрыто в прошлом, должно остаться там. Сегодня ты стоишь на стороне справедливости, ища путь к спасению народа Заклятия. И да, если тебе это удастся, это не отмоет тебя от злодейств прошлого, однако же даст хоть какую-то надежду на будущее.
   - Как же нам преуспеть, - спросил Горгон, - когда все силы Филиппоса направлены на нас?
   - Мы не говорим о разгроме Филиппоса в битве. Мы говорим об открытии Гигантовых Врат. Если спартанцы сдержат Царя-Демона хоть ненадолго, мы приведем Искандера к исполнению его предназначения.
   Горгон вздохнул. - Я не продолжу путь с вами, Человек. Теперь, когда вы - на какое-то время - в безопасности, я вернусь в свой лес, соберу всех, кто остался из моих последователей, и отведу их к Вратам.
   - Как же ты переведешь их через Залив?
   - Мы не станем пересекать Залив. Мы пойдем древними дорогами, между Ахайей и Аидом. Ни один Человек не пройдет по ним, сохранив разум. Но мой.. народ... может по ним пройти. Я сыграл свою роль, Человек. Я перенес вас через море. Теперь твоя забота привести Искандера к Вратам.
   - Мы сделаем это или умрем, господин. Это всё, что мы можем. Но давай хотя бы расстанемся по-дружески.
   - Почему это для тебя так важно?
   - Это важно для нас обоих, - ответил Парменион, протягивая руку.
   Горгон посмотрел на нее, потом в глаза Пармениона. - Я уже говорил, но повторю, ты странный человек, и я не помню, когда уже в последний раз разговаривал о дружбе. - Его рука поднялась, пальцы обхватили ладонь Пармениона, и несколько мгновений они стояли в молчании.
   Затем Лесной Царь погрузился в морские воды и поплыл.
   Был поздний вечер, когда вернулись Бронт и Аттал. Лицо мечника было в синяках, правый глаз заплыл оттого, что волна, бросила его лицом на скалу, но он не жаловался, когда сел подле Пармениона.
   - Было непросто его разбудить, - сказал Бронт. - Но он отказался от предложения, чтобы я его отнес.
   - Я рад видеть тебя живым, - сказал Парменион, приобняв македонянина за плечо.
   Аттал усмехнулся. - Ты спас мне жизнь. Я этого не забуду. Нагрудник утянул бы меня на дно. Что будем делать теперь?
   - Найдем остальных и отправимся на юг.
   - А потом?
   - Не знаю.
   Аттал кивнул. - Ну конечно, не знаешь. Это просто... ладно, стратег, я привык к тебе. И моя вера в твой талант растет день ото дня.
   - Не понимаю, почему. Ведь мне так и не удалось призвать деревья, чтобы маршировали на своих корневищах к нам на подмогу.
   Аттал хохотнул. - Прости меня за это, Спартанец, но этот клятый лес проник мне в душу. Во имя богов, клянусь, я рад снова оказаться под солнцем. Бронт говорит, Александр в безопасности?
   - Да, - ответил Парменион. - И пришло время его найти. Но прежде я должен поговорить с Бронтом. - Спартанец встал и подошел к минотавру, который сидел на валуне и глядел в море.
   - Где мой брат? - спросил Бронт.
   - Ушел.
   Бронт кивнул. - Я думал, он продолжит путь. Но что еще можно ждать от такой твари?
   - Он сказал, что вернется собрать остатки своих подданных и приведет их к Гигантовым Вратам. Думаю, он так и поступит.
   Минотавр поднял голову и рассмеялся. - Не верь ему, Парменион. Он - порождение тьмы.
   - Посмотрим. Но нам надо идти дальше, если мы ему верим.
   - Почему?
   - Потому что если Горгон поведет своих чудищ на юг, народы Заклятия решат, что он намерен напасть на них.
   - Как он, возможно, и сделает, - буркнул Бронт.
   - Послушай: отбрось свою ненависть. Ты мне нужен для того, чтобы добраться до лесов, окружающих Врата. Я хочу, чтобы ты подготовил путь для Горгона.
   - Никогда! Он убийца и предатель.
   - Тогда, думаю, Искандер не сможет выполнить свое предназначение.
   Минотавр вскочил на ноги. - Ты отваживаешься угрожать мне, Человек? - разгневался он.
   - Да, - ответил Парменион. - Что с тобой такое? Война прошла - а он твой брат. Без его помощи никто из нас не выжил бы.
   - Он помог нам из своей выгоды. Не забывай!
   - А ты чем лучше? Или ты не грозился меня убить? И ты здесь лишь из-за Искандера.
   - Ты не понимаешь! Горгон убил моих детей и изнасиловал мою... нашу... мать. В нем нет ничего доброго. Он рожден во тьме и в ней он благоденствует. И ты хочешь, чтобы я ему расчистил путь? Пусть лучше погибнет Заклятие, чем такая тварь, как он, получит силу от его воскрешения.
   - Ты сам в это не веришь, - прошептал Парменион. - Это всё голос твоей ненависти. Мы не говорим сейчас о твоей печали или скорби. Мы говорим о будущем всех народов Заклятия. У тебя нет права решать их судьбу. Вы - гибнущая раса с одной лишь надеждой на спасение: Искандером. А теперь иди в лес и делай, что должно.
   - Ты откажешь нам в Искандере, если я откажусь?
   - Нет, - признался Парменион. - Я не откажу вам. То был голос моего гнева. Сделаешь, о чем я прошу?
   - Я подумаю, - пообещал Бронт, но смотрел он в сторону, избегая взгляда Пармениона.
  
   Мантинейская равнина
  
   Шлем первым увидал двоих мужчин, вышедших из рощи и направившихся к отряду. Он следил за их приближением, положа руку на ножны меча. Все девять коринфян встали, но золотоволосый ребенок выкрикнул имя и побежал к новоприбывшим.
   Первый из них вышел вперед и поднял ребенка на руки. У него не было меча, отметил Шлем, но двигался он как воин, быстро и всегда держал равновесие. Второй был светлоглазый, с уверенными, кошачьими движениями. Лев и волк, подумал Шлем.
   Тот, что был выше, опустил ребенка на землю, взъерошил ему волосы и посмотрел на ожидавших воинов, подойдя наконец к Шлему. Его синие глаза ничего не выражали, когда он увидел лицо из бронзы.
   Коринфяне молча ждали, однако новоприбывший пошел прямо к Шлему. - Кто ты? - спросил он спокойным тоном, в вопросе не слышалось и тени напряжения, однако присутствовала некая властность. Вот, подумал Шлем, человек, созданный для того, чтобы командовать.
   - Хотел бы я ответить тебе. Но я ничего не помню из своего прошлого, кроме того, что мне сказали отыскать ребенка.
   - Для какой цели?
   - Мне и это неизвестно - однако точно не для того, чтобы навредить ему.
   - Мое имя Парменион. Если поедешь со мной, подчиняйся моим приказам. Если это тебя не устраивает, можешь уйти прямо сейчас.
   - Меня это устраивает, - просто ответил Шлем.
   Человек улыбнулся и кивнул, затем обратился к коринфянам, выделив Экталиса. - Спасибо тебе, благородный муж, за помощь мальчику. Ты и твои люди рисковали многим, и я отдаю должное вашей храбрости. Вижу, лошадей хватит на всех, и думаю, что нам лучше будет продолжить путь на юг прямо сейчас, прежде чем продолжим нашу беседу. Враг идет на нас даже теперь, пока мы разговариваем.
   Экталис кивнул и приказал сесть в седла. Парменион подошел к женщине и положил ладонь ей на плечо, однако Шлем не слышал слов, звучавших между ними, и направился к лошадям. Скакуны Македонов были помельче коринфских, но были они широкогрудыми и мощными, скорее выносливые чем быстроногие; Шлем выбрал себе чалого мерина, ухватился за гриву и ловко вскочил ему на спину.
   - Знаешь толк в лошадях, - сказал Парменион. - Этого я бы и сам выбрал.
   Два часа отряд ехал в молчании, срезая на юг и восток через круглые холмы, избегая деревенек и городов и придерживаясь зарослей.
   Наконец, когда солнце стало клониться к закату, они устроили привал в укромной лощине.
   Парменион подозвал Экталиса. - Нужны будут часовые, - сказал он, - одного поставим на этом склоне холма, другого в роще к северу отсюда.
   Когда Экталис отсалютовал и ушел, Шлем ухмыльнулся. Воинское приветствие показалось естественным, Парменион принял его как должное.
   - Полагаю, ты командовал и более многочисленными силами, - предположил Шлем.
   - Так оно и есть, - ответил мужчина, держа руку на эфесе меча Македона, который теперь висел у него на поясе, - но это всё, что у нас сейчас есть. Можно посмотреть твой меч?
   - Конечно, - ответил Шлем, вытащив клинок из ножен, развернул его и протянул генералу рукоятью вперед.
   - Превосходное оружие. Как ты его раздобыл?
   - Когда я проснулся, он был неподалеку, вместе с броней и шлемом.
   - С чего ты решил, что это твое?
   - Не могу ответить. Я был обнажен и одинок... и это на мне сидело как влитое. Особенно шлем, который, как видишь, расплавился по всему моему лицу.
   Парменион мгновение молчал. - Ты меня озадачил, воин, - сказал он, и Шлем внезапно обеспокоился тем, что человек перед ним сейчас держит в руках его меч. - Откуда мне знать, что ты не подослан Филиппосом?
   - Неоткуда, - ответил Шлем. - Я и сам не знаю.
   - Ты хорошо дерешься. Это к лучшему. То, что ты убил Македонов, дало вооружение мне и Атталу, и за это я благодарен. Такие поступки не похожи на деяния врага. Не похожи, но не невозможны.
   - Понимаю, Парменион. Так к чему это нас ведет?
   - К уделу смертных, так или иначе, - ответил генерал, вернул Шлему меч и пошел дальше.
  

***

   К вечеру следующего дня всадники достигли возвышенности над Мантинейской равниной - широкой ровной территорией между горами на границе царства Арголис. Вдалеке они видели две огромные армии, стоящие против друг друга. Фина спешилась и села на край обрыва, закрыла глаза и воспарила душой над застывшими войсками.
   То, что она увидела, вызвало в ней дрожь, и она вернулась в свое тело, закричав, едва очнулась.
   - Что такое? - спросил Парменион, спешился и опустился на колени, обхватив ее за плечи.
   - Отправь остальных на юг, - прошептала она. - Скажи им, что мы присоединимся позже.
   - Почему?
   - Доверься мне! Тебе надо пойти другой дорогой, но ты должен отправить их дальше. А теперь поторопись, ибо времени осталось мало.
   Парменион подозвал Аттала. - Ты должен на какое-то время продолжить путь без меня, дружище. Веди Александра на юг - до самых Врат, если понадобится. Я догоню вас, как только смогу.
   - Но мы должны держаться вместе, - возразил Аттал.
   - Нет времени обсуждать. Ты должен защищать Александра. Бронт ушел расчистить путь, и вы будете в безопасности на юге. Больше я ничего сказать не могу, потому что больше ничего не знаю сам.
   Аттал тихо выругался, затем вскочил на своего коня. - Береги себя, Спартанец, - крикнул он, поведя отряд на юг.
   Парменион повернулся к жрице. - Говори, - сказал он.
   - Погоди, - велела она. - Битва начинается.
   Стратег перевел взгляд на два войска. С такого расстояния они были совсем как резные фигурки, которыми он выиграл первое противостояние со своим недругом, Леонидом, тридцать три года тому назад в ином мире. Они казались игрушками, блестящими и яркими, которые двигались по пыльной равнине. Но это были не игрушки. Через мгновения живые, дышащие люди, будут гибнуть, мечи и копья будут пронзать и вспарывать живую плоть и кость. Армия Македонов, чьи черные плащи и знамена реяли на ветру, уверенно маршировала на врага, кавалерия слева выдвинулась вперед, чтобы свернуть неприятельские фланги.
   Но тут они были встречены контрнаступлением, воины в синих плащах и сверкающих шлемах выехали из своих укрытий среди валунов у подножия скал. Парменион улыбнулся. Это была хорошая стратегия для Спартанского Царя. Напрягая глаза, он сумел рассмотреть монарха, стоявшего в центре спартанской фаланги, триста человек в формации шесть шеренг, по пятьдесят щитов в ширину. То было оборонительное построение, расположенное в середине поля, с наемными дивизиями со всех сторон. - Он хочет, чтобы центр оставался на месте, - сказал Парменион. - Видишь, как они собираются вокруг спартанцев? - Еще одна союзная кавалерия выехала справа, но Македоны развернули свой строй навстречу атаке. Пармениону показалось, что оборона Македонов подвинулась еще до самого наступления, и он с екнувшим сердцем вспомнил, что Филиппос был способен читать мысли врагов.
   Даже несмотря на это атака началась успешно, отбросив врага назад. Спартанский центр ринулся вперед, и Парменион увидел, как Царь оседлал серого жеребца и поскакал к резервной кавалерии на левом фланге. Битва теперь шла полным ходом, огромная масса мужчин сражалась за господство над полем.
   - Теперь! - шептал Парменион. - Возглавь атаку! - И, словно Спартанский Царь услышал его, Парменион увидел, как могучий серый конь пустился галопом, за ним помчались остальные всадники, и солнце засверкало на остриях копий.
   Однако на дальней стороне битвы союзная кавалерия внезапно подалась назад, паника охватила их ряды. Подгоняя лошадей, они бросились с поля прочь. Македоны кинулись в образовавшуюся брешь, окружая центр союзников. Две наемные дивизии дрогнули и побежали, оставив зазор на правом фланге спартанцев.
   - Милостивый Зевс, о нет! - вскричал Парменион. - Он ведь побеждал!
   Спартанский Царь вывел кавалерию из атаки и повел людей в бешеный скач через всё поле боя, пытаясь закрыть зазор, но Парменион знал, что попытка была обречена на гибель. Паника распространялась в войске как огонь по траве, и все, кроме спартанцев, побросали щиты и бросились наутек.
   Спартанская фаланга сдвинулась, превратившись в боевой прямоугольник, отойдя назад от центра поля к узкому ущелью в горах. Однако Царь возглавил еще одну отчаянную атаку на центр врага, почти достав Филиппоса. Теперь Парменион увидел, как Царь-Демон выехал вперед на гигантском черном скакуне, прорубая и прорезая путь к врагу. Копье вонзилось в серого коня, и он взбрыкнулся, понес Спартанского Царя прочь из эпицентра боя, пока тот пытался вернуть управление взбешенным животным в свои руки.
   Теперь Царь ехал в сторону Пармениона и Фины, преследуемый отрядом всадников в черных плащах. Обернувшись, он увидел их и погнал коня вверх по склону горы, животное изо всех сил стало карабкаться наверх. Деваться было некуда, и Царь Спарты спрыгнул с седла, когда первый из Македонов добрался до вершины. Конь воина встал на дыбы, когда Царь побежал на него, и уронил своего седока, но тут появились остальные, спешились и побежали на одинокого воителя.
   Сердце Пармениона билось за этого человека. Он был так близок к победе, но был предан трусами и малодушными человечишками. Ему захотелось слезть вниз и сражаться рядом с Царем, но целая пропасть разделяла их, и Царя от смерти отделяли лишь мгновения - перед ним был отряд врагов, за ним - расщелина. Он сражался храбро и умело, но в конце концов меч перерезал ему горло, и он упал на спину, корчась на краю пропасти. Парменион закричал от отчаяния, когда Царь Спарты сорвался с обрыва, его облаченное бронзой тело кувыркнулось в воздухе, ударившись о скалистые выступы, снова подлетело в воздух и наконец размозжилось о камни внизу. Парменион застонал и отвел взгляд. - Так близко - до победы оставалось всего ничего, - прошептал он.
   - Знаю, - сказала Фина. - Теперь мы должны подождать.
   - Чего? Я видел достаточно.
   - Есть еще кое-что, дорогой, - сказала она ему.
   Вражеские солдаты отправились с вершины вниз, ища возможность подобрать тело. Но обрыв был слишком отвесный, и они вновь сели по седлам и скрылись из виду.
   - Теперь, - сказала Фина. - Прежде чем они обогнут гору с севера, мы должны добраться до тела.
   - Зачем?
   - Нет времени объяснять. Поверь мне. - Вскочив в седло, Фина пустила коня с вершины утеса по пологому склону ко дну расщелины. Парменион не имел желания смотреть на исковерканное тело столь великого воителя, но последовал за жрицей в долгую скачку, подъехав наконец к окровавленному трупу. Фина слезла с коня и подошла к телу, аккуратно перевернув его на спину. Шлем с красным плюмажем лежал неподалеку, лишь слегка помятый, но нагрудник был разбит на плече, откуда виднелась выскочившая из мертвой плоти белая кость.
   Лицо мужчины осталось на удивление нетронутым, его синие глаза были открыты и смотрели в небеса. Парменион подошел к телу и замер, с колотящимся сердцем и нетвердыми ногами.
   - Прости, - прошептала Фина, - но ты стоишь перед телом Пармениона, Царя Спарты.
  

***

   Парменион не находя слов смотрел на свой собственный труп. Он уже видел магию Фины в лесу, когда она создала иллюзию отряда, всё еще спящего возле бивачного костра. Но сейчас это было для него почти мучительно, вызывало напряжение и страх. Но это было реально. Мертвец у его ног был почти его двойником, и Парменион ощутил боль тяжелой утраты. Более того, трагедия пробудила в нем память о собственной смертности. Парменион, который тут лежал, был человеком с мечтами, надеждами, амбициями. И вот он был сражен во цвете лет, с разбитым и сломанным телом.
   Спартанец глубоко, тяжко вздохнул.
   - Надо его убрать, - сказала Фина, - прежде чем появятся Македоны.
   - Зачем? - спросил Парменион, не желавший прикасаться к своему альтер эго.
   - Потому что им не следует знать, что он погиб. Скорей! Закинь его на свою лошадь.
   Руки Пармениона тряслись, когда он поднял тело на плечо, отнес его к македонскому скакуну и перекинул через лошадиную спину. Это была сильная лошадь, но долго нести на себе двойной груз она бы не смогла. Парменион обернулся и увидел, что Фина села на валун.
   - Отгони мою лошадь в лес, - велела она. - Я буду там на закате.
   - Тебе нельзя здесь оставаться. Они тебя убьют
   - Нет, они меня не увидят. Когда будешь в лесу, раздень тело и похорони его. Затем облачись в его доспехи. Давай! - Парменион потянул поводья, и животное пошло на запад. - Погоди! - окликнула Фина. Подобрав упавший меч и шлем Царя, она протянула их Пармениону. - А теперь поезжай - у нас мало времени.
   Грунт был твердым и каменистым, копыта скакуна почти не оставляли следов, пока Спартанец ехал прочь. Снова и снова он озирался посмотреть на Фину, сидевшую и молча ожидавшую Македонов. Он старался не смотреть на труп, но глаза были точно прикованы к нему. Кровь из него больше не текла, но внутренности выползли наружу и стояла невыносимая вонь. В смерти нет никакого достоинства, подумал Парменион, направляя лошадь к опушке леса.
   Добравшись до места, он последовал наставлениям Фины, раздел тело, выкопал могилу в суглинке и сбросил тело туда. Труп упал на спину - мертвые глаза смотрели на Спартанца, мертвый рот был приоткрыт в кривой ухмылке.
   - У меня нет монеты для паромщика, - сказал Парменион мертвому Царю. - Но ты был храбрым мужем, и я верю, что ты отыщешь дорогу в Елисейские Поля и без этого.
   Он быстро забросал тело черной землей и затем сел, весь дрожа.
   Через какое-то время он подобрал меч Царя, и даже не удивился, узнав в нем тот самый клинок, который сам выиграл более тридцати лет назад в иной Спарте. То был легендарный меч Леонида, Царя Мечей, превосходно сделанный и удивительно острый.
   Леонид! Великое имя из прошлого, а также имя первого врага Пармениона, брата Дераи, от имени которого он терпел издевки и побои, ненависть и насилие.
   Та эра завершилась при Левктрах, когда подготовленный Парменионом план битвы привел к сокрушению Спартанского строя, гибели Царя и освобождению Фив от диктатуры Спарты. Когда битва завершилась, Спартанской гегемонии в Греции пришел конец.
   Парменион прекрасно помнил день, когда выиграл меч. Это был финал Командирских Игр, когда юноши Спарты, используя вырезанные из дерева модели армий, состязались в боевой стратегии и тактике. Финал проводился в доме Ксенофонта, афинского генерала-перебежчика, который стал близким другом Царю Спарты, Агесилаю.
   Агесилай, веря, что в финале победит его племянник Леонид, выставил легендарный клинок в качестве приза. Но Леонид не победил. Его одолел презренный полукровка, унизив его перед близкими и самим Царем.
   Так меч достался Пармениону.
   Но при Левтрах, когда Спарта была побеждена, именно Леонид пришел на переговоры по поводу выдачи тел спартанцев, погибших на поле боя, и пришел он именно к Пармениону.
   Леонид держался с достоинством даже в поражении, горделивый и сильный, и - этот момент он сам до сих пор не очень понимал - Парменион отдал ему меч, завершив тем самым их вечную вражду.
   И вот он сидел в чужом лесу с близнецом того самого клинка в руке.
   Что дальше, спросил он себя? Но ответа не было. Царь Парменион погиб, оставив врага праздновать триумф, а Спартанскую армию без предводителя.
   Царь-Демон победил.
  

***

   Дерая смотрела вслед Пармениону, пока он не скрылся из виду, затем расслабилась, успокаивая сознание, собирая силы, отправляясь в полет на поиск Македонов, которые скакали, чтобы забрать мертвое тело своего врага.
   Они были еще в полумиле отсюда, и она сосредоточилась на предводителе, Феопарле - плотном, темноглазом мужчине, сильном и бесстрашном, сердце которого было омрачено воспоминаниями о рабстве и пытках в ранние годы жизни. Дерая вошла в его подсознание, тихо подготавливая его. Затем перешла к остальным, от одного к другому.
   Когда она наконец открыла глаза, они подъезжали к скалам, растянувшись цепью, изучая глазами валуны. Натянув поводья, они спешились и начали поиски.
   Дерая сделала глубокий вдох. Ее никто не замечал. Она встала.
   - Его здесь нет, - тихо сказала она. Ближайший солдат задержал дыхание и обернулся. Он не видел высокой худой женщины в мешковатом хитоне. Его глаза расширились в изумлении, когда он обнаружил присутствие царственной воительницы в сдвинутом на затылок дорическом шлеме и в облегающем торс золотом нагруднике. Сова села ей на плечо, жмурясь на солнце яркими глазами.
   Двадцать воинов стояли перед Афиной, Богини Мудрости и Войны. В ее руке было золотое копье, и его она направила на Феопарла. - Возвращайся к своему Царю, - сказала она, и в голосе ее звучала властность, - и скажи ему, что Парменион жив.
   - Он убьет нас всех, госпожа, и объявит лжецами, - возразил Феопарл.
   - Достаньте мечи, - тихо сказала она. Они сделали это. - А теперь посмотрите на них.
   Мечи изогнулись в их руках, превратившись в змей. С криками шока и ужаса воины побросали оружие в сторону... все, кроме Феопарла. - Это по-прежнему меч, - сказал он, хоть лицо его и побледнело, а руки затряслись.
   Змеиный клинок затвердел, змея исчезла. - Это так, Феопарл; ты сильный человек, - сказала Дерая. - Однако эта магия и не творилась для того, чтобы навредить вам, а чтобы убедить отправиться к Царю и сказать ему правду. Или у него нет Глаза, читающего в умах? Он узнает, что вы не лжете.
   - Как же спартанец выжил после такого падения? - спросил он.
   Дерая указала на воина рядом с Феопарлом. - Возьми меч, - велела она. Воин подчинился. - Проведи мечом по ладони.
   - Нет! - вскричал воин, но меч задвигался сам по себе, его левая рука сама раскрылась, чтобы взяться за него. - Нет! - закричал он вновь, но острое железо врезалось в его плоть, и кровь потекла из раны.
   - Подними руку, чтобы видели все, - велела Дерая. - Это не иллюзия. Феопарл, прикоснись к крови. - Македон повиновался. - Она настоящая?
   - Да, госпожа.
   - А теперь смотри... внимательно.
   Дерая закрыла глаза. Порез стал закрываться и затягиваться, и каких-то несколько мгновений ушло на то, на что обычно уходит дней десять врачевания. Когда она открыла глаза, мужчины обступили раненого воина и взирали на его окровавленную руку. - Вытри кровь, - сказала Дерая. Воин сделал это краем своего черного плаща. Лишь едва заметный шрам напоминал теперь о ране.
   - Теперь вы знаете, как выжил Царь, - сказала она. - Я его исцелила. И вот что я вам скажу: он - любимец богов. Когда вы увидите его в следующий раз, это случится в день вашей гибели - если он этого захочет.
   - Его армия разбита, - сказал Феопарл.
   - Вам еще только предстоит столкнуться с мощью Спарты.
   - Пять тысяч человек не выстоят против армии Македонов.
   - Посмотрим. А теперь - идите. Расскажите Филиппосу то, о чем поведала вам я. Передайте ему слова Афины - если он выступит на Спарту, он умрет.
   Феопарл поклонился и пошел к своему скакуну, воины последовали за ним.
   Дерая сбросила иллюзию, и для воинов это выглядело так, как будто богиня внезапно исчезла.
   Невидимая, жрица пошла на запад к далекому лесу.
   Она нашла Пармениона, который сидел возле свежезакопанной могилы. - Займешь его место? - спросила она.
   - Не знаю, Фина, - ответил он. - Мы отправились в Спарту, считая, что там будет безопасно и там нас встретит Аристотель. Но теперь? Теперь спартанцы потеряли военного предводителя, и Македонам открыта дорога на город.
   - А какой остается выбор?
   Он пожал плечами. - Можем попробовать добраться до Врат и позволить Александру исполнить его предназначение - если оно в этом... и будем надеяться, что Аристотель появится там, чтобы вернуть нас домой до прихода Македонов.
   - А Царь-Демон?
   - Это не моя проблема, Фина. Это не мой мир. - В его словах было мало уверенности, и взгляд его упал на могилу. Он вздохнул и встал. - Скажи мне, что будет правильнее, - произнес он наконец.
   - Ты спрашиваешь меня или его? Он был тобой, Парменион. Спроси себя, чего бы ты хотел, если бы оказался на его месте. Предпочел бы увидеть свой город взятым, а свой народ порабощенным? Или надеялся бы, что твой двойник добьется того, что не удалось тебе?
   - Ты сама знаешь ответ. Но речь идет и об Александре.
   - Однако ситуация та же, что и прежде, - сказала она. - Нам нужна Спарта, поэтому задержи Македонов, чтобы дать Александру время у Врат. Кто лучше поведает спартанцам, на что они способны, чем их собственный Военный Царь?
   - Но я - не он. Это кажется неправильным, Фина. У него может быть семья - жена, сыновья, дочери. Они его узнают. И даже если нет, разве это не надругательство над его памятью?
   - Почел бы ты надругательством над своей памятью, сражайся он за тебя?
   - Нет, - признал он. - Но это по-прежнему мне не по нутру. А что насчет Аттала с коринфянами? Им известно, что я не Царь Спарты.
   - Аттал знает то, что ему надлежит знать. Но мы с тобой должны ехать в Спарту. Дел предстоит много, а времени мало, ибо Филиппос подступит к стенам города через несколько дней.
   Парменион вдруг выругался. - Почему я? - вскричал он. - Я прибыл сюда спасти своего сына, а не быть вовлеченным в войну, которая меня не интересует.
   Дерая поначалу ничего не сказала, затем подошла к Спартанцу ближе, положа руку ему на плечо. - Ты знаешь ответ, дорогой. Почему ты? Потому что ты здесь. Вот так. А теперь идем - времени мало.
   Парменион подошел к могиле. - Я тебя не знал, - тихо сказал он, - но люди о тебе говорили хорошо. Сделаю всё, что смогу, для твоего города и народа.
   Он быстро нацепил помятую броню погибшего монарха, повесил на пояс меч Леонида. Повернувшись к Дерае, он улыбнулся.
   - Предстоит многое сделать, - сказала она.
   - Тогда начнем, - сказал он.
   Два часа они скакали на юг, затем свернули восточнее, через покатые утесы, пока не остановились у разрушенного и опустошенного поселения. Парменион развел костер у камней, оставшихся от разрушенной стены и сел, молча глядя в языки пламени. Дерая не стала читать его мысли. Наконец он заговорил.
   - Телохранители Царя предприняли отступление с боем, - сказал он вдруг. - Они спаслись?
   - Сейчас узнаю, - сказала она. Несколько мгновений спустя она кивнула. - Они потеряли более трети своего отряда, но обороняют узкое ущелье и все еще сдерживают Македонов.
   - Мы должны добраться к ним до заката. Если сумею убедить капитана Царской гвардии, что у нас есть шанс, то еще не всё потеряно.
   - Даже если так, - прошептала она, - одолеешь ли ты Царя-Демона?
   - Я во многих войнах бился, госпожа, и никогда не терпел поражения. Говорю это без похвальбы, но я - стратег. Если есть способ победить Филиппоса, я его найду. Или буду похоронен, как... как мой собрат в могиле без надгробия. Это всё, что я могу сделать.
   - Ты ведь знаешь, что не обязан вести эту войну? Это не твой мир и не твой город. Можешь поехать к Гигантовым Вратам и там подождать Аристотеля.
   - Нет, я не могу этого сделать.
   - Почему?
   Он пожал плечами. - С тех пор, как я сюда попал, я слышал о Царе Спарты только хорошее. Даже создания Заклятия рассказывали, что он дал им земли, где никто не станет на них охотиться. Он был тем, кем хотел бы быть я. Но наши жизни пошли разными путями. Я стал странствующим наемником, полным скорби и ненависти, и единственный мой талант - это война. А он стал Царем - и лучшим человеком.
   - Это не так. Ты добр, благороден и наделен широкой душой.
   - Я - Гибель Народов, Фина, а не ее отец.
   - Женщина, которая назвала тебя так, была неправа - неправа во всем, что делала. Она управляла твоей жизнью, вызывая в тебе скорбь и питая твою ненависть. Но ты оказался выше этого.
   - Так ты ее знала? - спросил он, удивленный.
   - Я была... послушницей. Это было частью ее плана - ее мечты. Ты должен был стать воином, который встанет против Темного Бога. Но то было обманом, самозащитным видением, и она умерла, понимая это. Но здесь не было ни горя, ни ненависти. Понимаешь? Он ничем не отличался от тебя. Он был храбр и благороден, умен и добр. Но таков и есть Парменион, которого знаю я. - Ее дыхание участилось, лицо раскраснелось, и она отвернулась от него, легла на землю и укрыла лицо плащом.
   Он подошел к ней, коснулся плеча. - Ты разозлилась на меня, - сказал он тихим голосом, с оттенком заботы.
   - Нет, - сказала она ему, - никакой злобы. Просто дай мне выспаться, ибо я устала.
   Она услышала, как он уходит обратно к костру, и закрыла глаза.
  
   Тегейское ущелье
  
   Леонид прокричал приказание и выступил из строя. Воины по обеим сторонам от него сомкнули ряды и стали ждать, высоко подняв щиты и выставив вперед короткие мечи. Леонид пробежал несколько шагов, взобрался на высокий валун и посмотрел дальше, в ущелье.
   Македоны убирали трупы, готовясь предпринять новую атаку. Леонид напряг глаза и увидел, как маршируют новые отряды. Золотые изображения солнца с лучами на их черных нагрудниках говорили о том, что это Царская Гвардия. Наконец-то они отправили в бой лучших, подумал он. Однако спартанцы выстояли против иллирийцев, фракийцев и других наемников. Сколько атак они пережили? Двадцать? Тридцать? Леонид сбился со счета. Достаточно для того, чтобы земля стала скользкой от вражеской крови. Сотни бойцов Тирана были повержены. И падут еще тысячи.
   Проход здесь был узким, не больше семидесяти шагов, и три шеренги спартанцев держали здесь позицию. С трудом... Леонид тихо выругался. Луна была высоко, небо ясное, и не представлялось возможности отступить в боевом порядке. Но держать это ущелье было гибельной затеей, потому что хоть сейчас кавалерия Македонов могла объехать их по верхам и отрезать пути для отхода. К утру спартанцы будут в западне.
   Леонид был беспокоен, отягощен изнуряющей мышцы усталостью, которая следует за поражением. Битва была почти выиграна - а потом треклятые кадмеяне дрогнули. Лишенные храбрости ублюдки! Гнев снова вспыхнул в нем, наполняя мускулы энергией. Но его бесила не ложная отвага кадмеян. Нет, главная порция его гнева была обращена на верховного спартанского жреца Аполлона, Сотерида, объявившего скорое сражение неблагоприятным. А Спартанская армия не могла выступать без благословения бога-олимпийца.
   Теперь Сотерид, можно сказать, оказался прав. Но Леонид знал, как знал это каждый спартанец, сражавшийся здесь, что выступи на битву вся армия, они порубили бы Македонов на мелкие кусочки. Вместо этого союзная армия была разбита, а Царь - зарезан.
   Леонид закрыл глаза. Убит... Он с трудом в это верил.
   Барабаны противника заиграли наступление, и Леонид, спрыгнув с валуна, побежал занять место в переднем строю рядом с великаном Нестусом. Кровь текла у воина из раненой щеки, нагрудник был пробит.
   - А вот и они, - буркнул Нестус с ухмылочкой. - Им, похоже, нравится умирать.
   Леонид ничего не сказал.
   Облаченные в черное Македоны ринулись на спартанцев, их боевые крики эхом разнеслись по ущелью.
   В этот миг низкий рокот, словно гром издалека, разнесся по горам. Леонид глянул на отвесную скалистую стену слева. Несколько камней скатились вниз, за ними последовали камни размером с кулак. Сверху над ущельем, над Македонами, Леонид увидел фигуру в золоченых доспехах, которая навалилась за скалу, нависшую на краю обрыва. Большой кусок скалы соскользнул вниз, почти утянув за собой воина, затем приземлился где-то в шестидесяти футах, ударившись о второй уступ, который сорвался с поверхности скалы.
   - Обвал! - закричал воин-Македон, и клич был подхвачен другими. Наступление врага замедлилось и остановилось, передовые воины повернули, пытаясь выйти из ущелья. Массивная глыба известняка упала на Македонов, и Леонид увидел, как люди исчезли под ней, тела их были разбиты до неузнаваемости. Паника распространилась по рядам, когда они начали бороться за спасение от смерти. Новая глыба сорвалась и полетела над ними... и упала, убив множество воинов.
   Поднялось клубящееся облако пыли, ветер понес его на север - в лица Македонов, которые еще ждали у входа в ущелье.
   Леонид посмотрел через пыль. На вершине утеса он уловил блик на золоченом нагруднике воина - и дух его воспрянул.
   - Царь! - закричал он. - Царь жив!
   Фигура на вершине махнула рукой, указывая на юг, и Леонид всё понял моментально. Македоны были в замешательстве, сотни были погребены под камнепадом. Было самое время отступать.
   - Собраться, - скомандовал Леонид, - в шестое построение!
   Спартанцы быстро собрались в колонну и сплоченными рядами стали выходить из ущелья. Лейтенант Леонида, Леарх, подошел к нему.
   - Это правда был Царь?
   - Я верю, что да. Это он устроил обвал.
   - Хвала Зевсу! Теперь у нас есть шанс.
   Леонид не ответил. Шанс? Единственная оставшаяся против Тирана сила - это Спартанская армия, 5 000 воинов, без кавалерии, лучников и метателей дротиков. Против них выступает свыше 20 000 Македонской пехоты и 10 000 всадников. Единственной надеждой будет дать оборонительное сражение, удерживая гору или ущелье. А между Тегеей и Спартой пролегали только зубчатые утесы да равнины. Земля была открыта для завоевателя.
   Парменион отыщет путь, подумал он. О да! Однако он понимал, что это в нем говорят обожание и преданность, и настроение его ухудшилось.
   Детьми они враждовали, однако он всегда высоко ценил юного полукровку, и с годами эта оценка переросла в нечто сродни благоговению. Теперь они были ближе чем братья. Но какой план даже столь выдающийся генерал, как Парменион, сумеет противопоставить демоническим козням Филиппоса?
   Ущелье расширилось, и когда солдаты вышли на равнину, к ним подъехали два всадника.
   - Царь! - воскликнул кто-то, и спартанцы достали клинки, зазвенев ими о бронзовые щиты в приветствии. Когда всадники приблизились, Леонид подбежал к ним.
   - Добро пожаловать, государь! - выкрикнул он. Царь мгновение сидел в седле безмолвно, без какого-либо выражения на лице, затем улыбнулся.
   - Рад видеть тебя, Леонид.
   Голос был холоден, и в нем слышалось некоторое напряжение, которого Леонид понять не мог. Однако эти прошедшие два дня дались тяжело, и Царь потерпел горькое поражение.
   - Какие будут приказания, государь?
   - На юг, в Спарту, - сказал Парменион. - На боевой скорости, ибо неприятельская конница близко. - Леонид поклонился и взглянул на женщину. Лицо ее было невозмутимым, но взгляд был прикован к нему. Царь не соизволил представить ее, что удивило Леонида, но он ничего не сказал и вернулся во главу колонны.
   Воины шли маршем до двух часов после рассвета; затем Царь скомандовал встать, приказав Леониду устроить привал в небольшом лесу на склоне невысоких гор. Спартанские солдаты отошли в укрытие из деревьев, и затем блаженно повалились на землю, вытянув усталые тела на траве.
   Леонид выставил часовых, чтобы следить за приближением врага, потом подошел к Царю, который сидел с женщиной. - У меня в голове мелькала мысль, что ты умер, государь, - сказал он, присаживаясь напротив Пармениона.
   - Всё шло к этому, - ответил Царь. - Вы хорошо бились в ущелье. Каковы наши потери?
   - Восемьдесят два человека полегло в битве на равнине, и еще тридцать в самом ущелье. Эпул, Карас и Ондомен погибли. - Царь кивнул, но не проявил и тени сожаления. Леонид не мог скрыть удивления, ведь Ондомен был ближайшим сподвижником Царя.
   - Конница Македонов, - заговорил Царь, - достигла ущелья, но не бросилась в погоню. Отдохнем тут два часа и двинемся дальше на юг.
   - Как ты узнал, государь?
   Царь улыбнулся. - Прости меня, мой друг. Разум полон всяческих мыслей, и это повлияло на мое поведение. Позволь представить тебе ясновидящую деву, Фину. Она наделена многими талантами - и она спасла мне жизнь во время битвы.
   Леонид поклонился. - За это благодарю тебя от всего сердца, госпожа. Без Царя мы потеряли бы всё. Откуда же ты явилась?
   - Из Азии, - ответила Фина. Парменион вытянулся на земле, закрыв глаза. - Царь устал, - продолжила она.
   - Не могли бы мы пройтись и поговорить немного? - спросила она Леонида.
   - Конечно, - ответил он смущенно. Поведение Царя начинало его беспокоить. Взяв Фину под руку, он зашагал с ней к лесной опушке, и там они сели на поваленное дерево, глядя на равнину позади.
   - Царь, - сказала Фина, - упал со скалы, получив тяжелый удар по голове.
   - Я заметил вмятину на его шлеме, госпожа. Удивлен, что он выжил после этого.
   - Он могучий муж.
   - Он лучший из людей, госпожа.
   - Да, в этом я уверена. Но я знаю его совсем недавно. Расскажи о нем.
   - Ты ведь наверняка и в Азии слышала о Парменионе?
   - Я хочу знать о том, что он за человек. Говорят, он полукровка. Как же ему удалось стать Царем?
   - Он был Первым Военачальником Спарты. Потом Агиселай был убит в Великой Афинской Войне три года тому назад, и эфоры избрали Пармениона.
   - Но ведь он никак не связан с царскими домами, - сказала Фина.
   - Это не так, госпожа. Он выгодно женился. - Леонид засмеялся.
   - Женился?
   - Мой дом считается одним из самых благородных, и я мог занять трон. Но в темную годину почти проигранной войны мы знали более достойного человека, нежели я. И этим человеком был Парменион. Вот поэтому мы приняли его в нашу семью. Он женился на моей сестре, Дерае.
  

***

   Шок был непередаваем. Дерая ощутила, как участился ее пульс и как у нее задрожали руки. Она поняла, что выражение лица ее выдает, потому что Леонид склонился к ней.
   - С тобой всё хорошо, госпожа? - спросил он голосом, полном сомнения.
   Но у нее не было слов. Альтернативный мир, в котором правил Филиппос, а Парменион был Царем Спарты! Ну и дура же ты, сказала она себе. Разве ты не предполагала, что здесь будет твой двойник?
   - Прошу, оставь меня, Леонид, - сказала она, выдавив улыбку. - Мне нужно многое обдумать. - Ошарашенный воин поднялся, поклонился и ушел.
   Оставшись одна, она ощутила всю тяжесть навалившейся печали.
   "Почему ты печальна?" - спросила Тамис, и Дерая вздрогнула от неожиданности, когда к ней подлетел бесплотный дух старицы.
   - Не могу говорить, - прошептала Дерая, - но я позволю тебе проникнуть в мои воспоминания. Все ответы лежат там.
   "Я не желаю вторгаться в них", - мягко ответила Тамис.
   - Это не будет вторжением, - заверила ее Дерая. - Напротив, я бы с благодарностью приняла твой совет.
   "Хорошо", - ответила Тамис, и Дерая почувствовала прикосновение тепла, когда Тамис проникла в ее разум, следуя коридорами ее воспоминаний. Наконец старица вернулась. "Что ты хочешь услышать от меня?" - спросила она.
   Дерая пожала плечами. - Я люблю его. Наверное, всю жизнь я любила только его. Но всё, что у нас было - это только пять дней, проведенных вместе. И еще это время здесь... где он меня не узнаёт. Я не вынесу того, что увижу их вместе, просто не смогу.
   "Но здесь всё иначе", - ласково сказала Тамис. "Здесь не было чудесного спасения, не было пяти дней страсти. В этом мире Дерая полюбила молодого человека по имени Нестус, но была вынуждена оттолкнуть его, чтобы выйти замуж за Пармениона. Теперь они с ним живут в холодном уюте... без любви".
   - Она его не любит? Поверить не могу.
   "Как я уже сказала, здесь он ее не спасал; они лишь несколько раз виделись мельком до свадьбы. Ибо она была обручена с Нестусом, который ей нравился. Думаю, она грезит о нем до сих пор".
   - Так ради чего же всё это было? - прошептала Дерая. - Зачем этому надо было случиться? Почему Тамис, которую знала я, должна была вмешаться?
   "Она причинила вам обоим большой вред, и я ее не оправдываю. Но не сделай она так, мое видение не исполнилось бы. Стратег не явился бы спасти мой мир".
   - Что ты говоришь?
   "Давай предположим, что твой Парменион так и не стал Гибелью Народов. Как бы в таком случае он помог Спарте этого мира? Он бы никогда не оказался здесь, потому что не было бы и Александра, за которым он отправился. Понимаешь?"
   Разум Дераи смешался, и она тряхнула головой. - Так ты хочешь сказать, что Тамис моего мира была права? Не могу поверить в это!
   Старая женщина пожала плечами. "Ты меня неправильно поняла. В контексте твоего мира она ошибалась, ибо ее действия привели к рождению Духа Хаоса и уничтожили твои грезы о любви. Но здесь? Здесь дитя может оказаться тем самым Искандером и надеждой Заклятия".
   - Это вне моего понимания, Тамис.
   "Так уж выходит, дорогая моя. Каждое предпринимаемое нами действие имеет множество последствий, одни добрые, другие злые. Возьми свою жизнь, к примеру. Когда тебя похитили в пору девичества, это свело вас с Парменионом вместе. Злое действие, но оно имело доброе последствие. И хотя моя тезка ошиблась, забрав тебя из Спарты, ты стала Целительницей. Мы обе не имеем представления, куда заведут нас наши действия. Вот почему последователи Истока не должны пользоваться орудиями зла. Всё, что мы делаем, должно быть сделано исходя из любви".
   - Думаешь, любовь не приводит к злу?
   "Конечно, может привести. Ведь любовь порождает ревность, а ревность порождает ненависть. Но любовь и побеждает, а деяния, продиктованные любовью, приносят гармонию гораздо чаще, чем разрушение".
   - И мы будем обращаться с Филиппосом с любовью? - парировала Дерая.
   "Я к нему ненависти не испытываю", - ответила Тамис. "Мне очень стыдно за него. Но я не приводила сюда Пармениона - хотя и должна была. И я не использовала свои силы, чтобы добиться убийства Филиппоса - хотя и это стоило попробовать. Я не сделала ничего такого, ибо мне неизвестно, какова во всем этом воля Истока".
   - Звучит как попытка увильнуть, - сказала Дерая, - ведь ты не избежала того, что мой Парменион теперь здесь, и он - воин. Он попытается сразиться с Филиппосом, и в этой битве погибнут тысячи. Это же наверняка подразумевает использование орудий зла?
   Старица кивнула. "Возможно. Однако я не могу, как бы этого не хотела, изменить мир. Что я могу - это лишь следовать своим принципам перед лицом мирового зла. Когда рак распространяется по телу, и хирург вырезает его, действует ли он на стороне зла? Он терзает тело и причиняет боль. Так это зло? Все понятия могут показаться глупостями перед лицом мировой мудрости. Был однажды взят в осаду некий город. Вражеский Царь сказал, что он пощадит город, если его жители возьмут одного-единственного ребенка и принесут ему в жертву, сбросив со стен. Город уже не мог выстоять против Царя, и, конечно, жители согласились, ибо убийство одного ребенка было более гуманным, чем вырезанные поголовно дети, если атакующие прорвутся через стены".
   - И что они сделали?
   "Они отказались."
   - И что случилось?
   "Они были убиты. Никто не выжил".
   - И в чем же мораль, Тамис?
   "На этот вопрос следует найти ответ тебе, дорогая моя. Считаешь, что они были неправы?"
   - Не могу сказать. Но ведь младенец, который должен был быть принесен в жертву, погиб и так.
   "Да".
   - Так почему они отказались?
   Тамис вздохнула. "Они поняли, что не избавиться от большего зла, если дать меньшему случиться. Зло всегда растет, Дерая. Дай ему дорогу однажды, и ты сделаешь это снова... и снова. Ты бы убила младенца?"
   - Нет, конечно нет.
   "Даже во имя спасения города?"
   - Нет
   "Так почему спрашиваешь, зачем они тоже отказались?"
   - Потому что я знакома со злой природой Человека и понимаю его себялюбивую и малодушную натуру. Я удивлена, что целый город смог проявить такое благородство и твердость духа.
   "У них был великий правитель, дорогая. Его звали Эпаминонд, и он был ближайшим другом Царя Пармениона. Народ обожал его за его добродетель. Они умерли за него".
   - И что стало с Царем врагов?
   "Он идет на Спарту, Дерая. Ибо этот человек - Филиппос."
   - Я не останусь на это смотреть, - сказала Дерая. - Отправлюсь на юг, к Гигантовым Вратам. Не стану смотреть на Пармениона с... с его женой. И не стану смотреть, как он погибнет.
   "Думаешь, он проиграет?"
   - А как он может победить, Тамис?
   Старуха не ответила.
  

***

   Парменион лежал без сна, глубоко сожалея об уловке. Он понимал, что стал самозванцем, и это удручало его. Но какой оставался выбор? Не скажет же он Леониду, "я не твой царь, а воин из иного мира"? И если бы сказал, командовал бы он тогда спартанской армией? Он поднялся и оглядел лагерь.
   Он увидел Нестуса, мечника, которого убил за то, что тот приказал принести Дераю в жертву. И Леарха, которого еще мальчишкой убил в Спарте в ночь нападения на Гермия. Тут и там попадались люди, чьи лица он вспоминал, но имена были стерты, потеряны в каких-то глубинных коридорах памяти.
   Он встал. - Офицеры ко мне, - позвал он. Те встали, подошли и расселись кольцом вокруг него, все поклонились, за исключением гиганта Нестуса. Парменион встретился с мужчиной глазами, отмечая в них надменность. Из чащи вышел Леонид и присоединился к ним. Парменион посмотрел на его красивое лицо, на вьющиеся волосы цвета червонного золота, в чистые голубые глаза. Мой враг и мой друг, подумал вдруг он.
   - Мы поняли одну немаловажную вещь, - заговорил Парменион, - хоть сражение и было проиграно. Филиппос не слишком хороший полководец.
   - Как можешь ты говорить это? - спросил Нестус. - Ведь он не проиграл ни одной битвы. - В голосе мужчины послышался хрип, почти рык.
   - Золотой глаз дает ему силу читать мысли противника. И только тогда он реагирует. Смекаете? Ему не нужен план сражения. Он лишь нарушает планы противника, когда они открываются ему. Затем наносит удар.
   - Как это нам поможет? - осведомился Леонид.
   - Это говорит нам о том, что сила всего лишь перенимает слабость. Если мы поймем, как нам обнулить его силу, то мы его сумеем уничтожить, - сказал ему Парменион.
   - Как мы это сделаем? - спросил худощавый Леарх.
   - Я найду способ, - пообещал Парменион с уверенностью, которой сам отнюдь не чувствовал. - А теперь скажи мне, Леонид, сколько людей мы можем собрать?
   - Людей, государь? Есть только армия. Всего пять тысяч.
   Парменион приумолк. Раньше, живя в Спарте, он знал, что были еще скиритаи, воины с гор к северо-западу от города. Но существуют ли они здесь?
   - А если бы мы собирали войско, состоящее не только из спартанцев, - осторожно заговорил он, - где бы ты стал искать людей?
   - Никого нет, государь. Мессенцы объединились с Филиппосом. Будь у нас время, мы бы наняли какое-то число критян - да только времени нет. Мы остаемся одни.
   - А если каждому мужчине в городе выдать меч, сколько у нас будет воинов тогда?
   - То есть, если мы вооружим рабов?
   - Именно.
   - Тысяч пятнадцать... двадцать. Однако они не воины, не знают никакой дисциплины. И наконец - если мы победим - как мы избавим их снова от этого оружия?
   - Действуем шаг за шагом, друг. Сначала нам надо победить.
   - Считаешь, спартанская армия не победит самостоятельно? - спросил Нестус, и его темные глаза были злы.
   - Если будем на правильной местности, нет ни единой силы в мире, которая могла бы с нами сравниться, - сказал Парменион. - Только вот скажи мне, Нестус, где такая местность между нами и Спартой? На открытой земле Филиппос окружит нас, его кавалерия сможет нас обойти и набежать на сам город. И мы не сможем защитить городские стены. Нам надо заманить Филиппоса на поле боя и сдерживать его армию. С пятью тысячами нам этого не сделать.
   - Так что же нам делать? - спросил Леарх.
   - Как только вернемся в Спарту, вы соберете всех рабов и всех мужчин младше шестидесяти пяти лет и старше пятнадцати. Рабы, которые согласятся сражаться рядом с нами, получат свободу. Затем вы должны будете в срочном порядке их обучить. У нас будет, возможно, пять дней, или меньше.
   - Дети, старики и рабы? - рыкнул Нестус. - Может, нам лучше сразу сдаться на милость врага.
   - Если тебе страшно, - тихо произнес Парменион,  - то даю тебе разрешение остаться дома с женщинами.
   Краска сошла с лица великана. - Ты смеешь подозревать...
   - Смею, - ответил ему Парменион. - И мне не нужен на службе человек с трусливым сердцем.
   Нестус вскочил на ноги, его меч выскользнул из ножен.
   - Нет! - закричал Леонид.
   - Оставь его, - сказал Парменион, быстро встал, но меча не вытащил.
   - Это безумие, - вскричал Леарх. - Во имя Геры, Нестус, убери меч!
   - Он назвал меня трусом! Я не приму этого ни от кого.
   - Нет, надменный сукин сын! - гаркнул Парменион. - Ты примешь это от меня. Теперь у тебя есть только два выхода. Первый - пустить меч в ход; второй - преклонить колено и просить у меня прощения. Так что ты изберешь?
   Нестус стоял, смущенный тем, что все глаза были устремлены на него. В этот скверный момент он осознал, что сделал и какая судьба ждала его теперь. Если он убьет Пармениона - чего он отчаянно хотел - остальные бросятся на него. Но преклонять колено перед полукровкой!
   - Ты сам нарвался! - крикнул он. - Ты вынудил меня!
   - Два выхода, - процедил Парменион. - Выбирай, не то я сам тебя убью не сходя с места.
   Мгновение Нестус колебался, затем бросил меч. - На колени! - гаркнул Парменион. Великан упал перед ним со склоненной головой. Парменион на него не посмотрел, обратив взгляд к наблюдавшим за сценой воинам. - Есть ли еще кто-нибудь, желающий оспорить мое право на командование?
   - Никого, государь, - тихо проговорил Леонид. - Мы верны тебе, сердцем и душой.
   Парменион обернулся к стоящему на коленях Нестусу. - Прочь с глаз моих! - сказал он. - С этого момента ты будешь сражаться в первом ряду. Ты лишен командирского чина. Никогда больше не открывай рот при мне.
   Нестус встал и зашагал обратно к группе офицеров.
   - Это всё, - сказал Парменион. - Готовьтесь выступать через час. - Повернувшись к ним спиной, он пошел к лесу.
   Леонид пошел за ним. - Это должно было случиться еще три года назад, - заговорил он. - Твое терпение меня поражает. Но скажи, Парменион, почему сейчас?
   - Просто время настало. Рад, что ты здесь, нам надо поговорить. Взгляни на меня, Леонид, и скажи, что видишь.
   - Моего Царя и друга, - ответил он, озадаченный.
   - Присмотрись. Я выгляжу старше, моложе?
   - Ты всё такой же - разве что, устал малость.
   К ним подошла Фина, и Парменион повернулся к ней. - Притворство - это не для меня, Фина. Я не могу так.
   - Ты должен, - сказала она.
   - Я хочу, чтобы Леонид знал правду.
   Она встретилась с ним взглядами и поняла, даже не читая его мысли, что все возражения будут впустую. - Тогда я покажу ему, - попросила она. - Так он увидит всё сам.
   - Как пожелаешь.
   - Что тут происходит? - спросил Леонид. - Чего именно я не знаю?
   - Сядь вон у того дерева и закрой глаза, - велела Фина. - И ты узнаешь всё.
   Ошарашенный, Леонид всё же сделал, как просили, усевшись на траву и прислонясь спиной к тонкому стволу кипариса. Фина опустилась перед ним на колени и закрыла глаза. Тепло летним ветерком повеяло в его сознании, и он обнаружил вдруг, что смотрит на свой родной город, Спарту, с неимоверной высоты. Но это была не та Спарта, понял он. Имелись заметные отличия.
   - Что это за место? - спросил он.
   - Смотри и увидишь, - ответила Фина.
   Он увидел юного Пармениона, ненавидимого и преследуемого, увидел себя и свою семью. Но всё было иначе. Годы летели, и вот он увидел поединок между Парменионом и Нестусом, потом освобождение какого-то города, и как Спартанская армия впервые познала поражение, и как погиб Царь.
   Леонид впал в ступор.
   Затем он увидел Филиппоса, и гнев вскипел в нем. Но даже тут были свои отличия. Филиппос звался здесь Филипп, и он не был наделен золотым глазом, его не защищало колдовство. События протекали перед ним, сменяясь одно другим - великие битвы, победы, поражения - и наконец он увидел похищение Царского сына и путешествие Пармениона, чтобы его спасти.
   Голос Дераи прошептал в его разуме. "Приготовься, ибо то, что ты увидишь, может причинить боль".
   Снова сошлись боевые шеренги, и кадмеяне на правом фланге так же запаниковали и пустились в бегство с поля боя. Он увидел, как конь Царя понес, к западным хребтам.
   - Нет, - застонал он, когда Парменион упал с перерезанным горлом, когда мертвое тело разбилось о камни. - О, нет!
   И вот человек, которому он  служил и которым дорожил, погребен в могилу, а его двойник облачился в его доспехи и шлем.
   Видение размылось, и он открыл глаза. Сначала он не мог говорить, потом закачал головой. - Ты не мой Царь, - тихо произнес он.
   - Нет, - признался Парменион.
   - Но он - стратег, - вмешалась Фина, положив руку Леониду на плечо.
   Тот встал, сделал несколько глубоких вдохов. - Я знал, что тут что-то не так, - прошептал он.
   - Прости, Леонид, - обратился к нему Парменион. - Я этого не хотел.
   - Знаю. Я видел.
   - Если захочешь, чтобы я ушел, я так и сделаю, - сказал Парменион. - Мне не по нутру роль самозванца.
   - Мой Царь сказал бы то же самое на твоем месте. Он был великий человек, добрый и в то же время сильный. Вот почему он терпел вспышки Нестуса. Он чувствовал, что причинил ему боль и что в долгу перед ним. Что я могу сказать? Не знаю, что делать дальше.
   Фина подошла к нему. - Ты потерял друга - дорогого друга. Спроси себя, что выбрал бы он. Твой Парменион мертв, да хранит Исток его душу. Но этот Парменион тоже стратег. Как поступил бы Царь?
   Какое-то время Леонид молчал, отошел от них и смотрел сквозь деревья. Потом заговорил. - Ты был честен со мной, Парменион. За это я благодарен тебе. Мы вместе пойдем в Спарту и поднимем войско. Не знаю, как мы сумеем победить, но я буду сражаться рядом с тобой. Однако если мы выживем, ты должен будешь покинуть нас. Ты не мой... брат. Будет неправильно, если ты останешься.
   - Даю свое слово, - сказал Парменион. - Чем ты хочешь, чтобы я поклялся?
   - Не надо никаких клятв, - сказал ему Леонид. - Твое слово - как и слово моего брата - тверже любой клятвы.
   - Тогда продолжим эту... драму,  - сказал Парменион. - Мне понадобится твоя помощь. Я многого не знаю об этом мире, и ты должен помогать мне советами, особенно когда прибудем в город. Каким эфорам я могу доверять? Где мои недруги? Времени мало.
   - Так ты веришь, что мы одолеем Филиппоса?
   - Я знаю, что смогу нейтрализовать его чародейство. Мы с тобой обсудим стратегию. Но она всё еще зависит от того, сколько человек мы сможем собрать.
   - Я сделаю всё, о чем ты попросишь. И ты останешься Царем до тех пор, пока не отгремит решающее сражение.
   Леонид протянул руку, и Парменион ее пожал. - Победа или смерть, - сказал молодой спартанец.
   - Победа предпочтительней, - ответил Парменион.
  

***

   Спартанец улыбнулся и ушел, а Парменион повернулся к Фине. - Думаешь, я ошибся, открывшись ему?
   Она покачала головой. - Нет, тебе понадобится друг в городе.
   - У меня есть ты.
   - Нет, - печально сказала она, - я не пойду в Спарту. Я отправлюсь на юго-запад к Гигантовым Вратам.
   - Но я думал...
   - Я тоже. Но не судьба.
   - Я буду... скучать по тебе, госпожа.
   - И я по тебе. Передать что-нибудь Атталу?
   - Да. И Бронту. А мы с тобой сможем обмениваться мыслями на таком расстоянии?
   Фина кивнула и шагнула вперед, взяв его за руку. - Через миры, - обещала она.
   Они сидели вместе еще около часа, пока Парменион объяснял свой план. Затем вернулся Леонид. - Люди готовы, - объявил он.
   - Я тоже, - ответил Парменион.
  
   Спарта
  
   Весть о поражении уже достигла города, и не было толп на улицах, встречающих возвращавшихся воинов, когда они маршировали строем по Выходной Улице ко дворцу с мраморными колоннами.
   - Будь рядом, - шепнул Парменион, когда воины разошлись по ближайшим казармам и они с Леонидом вошли в большие врата, - потому что я никогда не был внутри этого дворца, а нашему делу не поможет, если я здесь заплутаю и пропаду.
   Леонид усмехнулся. - На первом этаже тут шесть андронов и большая кухня прямо перед тобой. Твои покои расположены над первым лестничным пролетом справа.
   Парменион кивнул и посмотрел на богато расписанные стены, ведущие к мраморным ступеням. Всюду были сцены битв, они заполняли зал, и даже мозаичный пол изображал спартанских воинов в боевом построении. Он улыбнулся. - Спарта не меняется, - произнес он, - даже в ином мире.
   Подошел престарелый слуга и поклонился. - Приаст, - шепнул Леонид.
   - Добро пожаловать домой, государь, - молвил Приаст. - Я приготовил тебе ванну и вино. - Старик поклонился еще раз и повернулся к лестнице, Парменион и Леонид последовали за ним. Вдоль лестницы стояли статуи с копьями, изображавшие героев прошлого Спарты, ни одного из которых Парменион не узнал. Приаст прошел лестничный пролет и свернул прямо в просторный коридор, открыв дверь в ряд комнат с видом на восход. Парменион зашел внутрь, последовав за слугой в небольшое помещение, где находилась окованная бронзой кирпичная ванна, полная горячей, душистой воды. Слуга расстегнул Пармениону нагрудник, и Спартанец быстро разделся.
   Ванна была блаженством, жар расслабил его усталые мускулы. Приаст налил разбавленное водой вино в золотой кубок и пригубил его, прежде чем подать Царю.
   - Спасибо, Приаст, это всё, что мне нужно, - сказал Парменион, погружаясь в ванну. Слуга поклонился и ушел. Новоиспеченный Царь отмыл пыль дорог со своей кожи и встал из ванны. Леонид подал ему полотенце, которое тот обмотал вокруг пояса прежде чем выйти на террасу за большими окнами. Прохладный ветер овеял его мокрое тело, и он задрожал. - Как хорошо, - проговорил он спартанскому воину.
   - Всегда разумно смыть с себя запах похода и лошадей перед тем, как поприветствовать жену, - осторожно произнес Леонид.
   - Жену? Какую жену?
   Леонид глубоко вздохнул. Когда Фина показала ему жизнь Пармениона в мире иной Греции, он с печалью наблюдал, как тот потерял свою любовь. - Тебе будет непросто, Парменион. В этом мире ты взял в жены мою сестру, Дераю.
   - Она здесь? Во дворце?
   - Конечно. Но знай: она не любит тебя. Она готовилась выйти за Нестуса, но долг был превыше этого, и она вышла за тебя, чтобы ты породнился с царской семьей.
   Парменион опустил взгляд на свои руки; они дрожали. - Не уверен, что выдержу это, - прошептал он. - Ты ведь не знаешь...
   - Я знаю, - прошептал Леонид. - Уж поверь, знаю. Но мы условились, и обратного пути нет. Будь сильным, друг. Она не захочет проводить с тобой время. Ты можешь избегать ее. Скажи себе, что это не та женщина, которую ты любил. Это иной мир. А теперь, - мягко сказал он, меняя тему, - расскажи, каков твой план на битву?
   Парменион тряхнул головой, безуспешно пытаясь выкинуть мысли о Дерае из ума. - Детали обсуждать не будем. Поскольку здесь нет Фины, я не могу быть уверенным, что за нами не следят.
   - У нас есть своя ясновидящая, Тамис. Она стара, но прежде ее силы были очень велики. Мне привести ее сюда?
   - Пока не надо. Если она наделена даром, то знает о моей... уловке. Нет. Сначала соберем эфоров. Я встречусь с ними сегодня. Завтра приведи ясновидящую. А теперь расскажи, кто из эфоров высказался против сражения с Филиппосом.
   - Хирисоф и Сотерид. Они, по сути, лидеры совета. Хирисоф богат и у него в подчинении много людей, но Сотерид - верховный жрец Храма Аполлона, и это он читал знамения, которые не позволили всему войску выступить в поход с нами.
   - Сумеешь найти десять человек с толковой головой и неболтливым ртом?
   - Конечно, - ответил Леонид. - Но для чего?
   - Пока будет идти встреча, я хочу, чтобы ты устроил обыск в домах Сотерида и Хирисофа.
   - Что ты хочешь у них найти?
   - Надеюсь, ничего. Но мы не можем отметать возможность того, что один из них - если не оба - подкуплен Филиппосом. Ты и твои люди должны искать связи с Македонами - письма, македонское золото... всё, что угодно.
   - Как скажешь.
   - И вышли всадников наблюдать за передвижениями Македонов.
   - Да... государь. - Красивый спартанец поклонился и стал уходить.
   - Леонид!
   - Государь?
   - Я сделаю всё, на что способен, чтобы оказаться достойным... его.
   - Не сомневаюсь, мой друг. И я буду рядом с тобой.
   После ухода Леонида Парменион вновь наполнил винный кубок и встал у окна, обозревая восточные кварталы города. Отсюда ему была видна торговая площадь, на которой продавцы съестных яств начинали ставить свои лотки. Несколько гонцов бегали по узким улицам, неся купцам вести о торговых караванах или кораблях. За дворцовой площадью работники убирали вчерашние отходы, нечистоты, которые вытекали на улицы из каждого дома по открытым глиняным трубам; тем временем высоко над городом, на холме акрополя, статуя Зевса взирала на горы - отвесные, гордые и неприступные.
   Почти сорок тысяч человек проживало здесь, рассказывал Леонид, больше половины из них были рабами либо слугами. Настроение Пармениона было не таким уж приподнятым ввиду предстоящего сражения.
   Этого было недостаточно, понимал он, для того, чтобы противостоять людской силе Македонов. Однако его двойнику это почти удалось. Нет. Ключевую роль тут играла подготовка... и эффект внезапности. Но как застать врасплох человека, который заранее знает, что ты предпримешь? Может быть, Филиппос прямо сейчас читает его сознание?
   От этой мысли стало не по себе.
   Македоны наступали, но как скоро они подступят к городу? Несколько дней назад они пережили битву. Скорее всего, Филиппос даст своим войскам отдохнуть, пожать плоды победы, погулять и пограбить окрестности. Пять дней? Три?
   Он не воспримет спартанцев существенной угрозой - только не эти пять тысяч. И даже если к ним примкнет армия рабов, его это не обеспокоит.
   Дверь за спиной открылась, и воздух наполнился легким ароматом духов. Вдруг он понял, кто вошел, и медленно повернулся, с трепещущим сердцем и внезапно пересохшим ртом.
   Перед ним стояла Дерая, одетая в белое, расшитое золотом платье. Ее рыжие волосы были откинуты с лица назад и убраны в замысловатую прическу. Глаза были зелеными, кожа - с золотистым загаром. У него перехватило дыхание, когда она подошла к нему ближе. Спустя все эти годы он стоял лицом к лицу с женщиной, которую любил и которую потерял.
   - Дерая! - прошептал он.
   - Ты унизил Нестуса, - сказала она, выдавая глазами свой гнев, - и за это я буду ненавидеть тебя до самой смерти!
  

***

   Парменион не мог говорить, шок был слишком велик. Он почувствовал, как задрожали ноги, и покинул террасу. Больше тридцати лет он любил эту женщину. Нет, попытался сказать он себе, не эту Дераю. Но логика была бессильна против представшего ему видения. Ее лицо и фигура жили в его памяти три десятилетия, и ее вид лишил его способности действовать.
   - Ну, говори! - потребовала она.
   Он покачал головой и поднял кубок с вином, отведя от нее взгляд, пытаясь сбросить наваждение.
   - Тебе нечего сказать?
   Тут гнев коснулся его, очень быстро разгораясь. - Нестусу вообще надо бы радоваться, что остался в живых, - сказал он ей. - А что до твоей ненависти, моя госпожа, так она будет недолгой. Весьма вероятно, что жить нам всем осталось не больше пяти дней. Коль желаешь провести их с Нестусом, иди к нему; я вас благословляю.
   - Твое благословение? Это нечто, чего я никогда не получала. Я всегда лишь служила твоей цели: ты женился на мне ради того, чтобы стать Царем, украл мое счастье - а теперь вот даешь свое благословение. Что ж, будь оно проклято! Оно мне не нужно.
   - Скажи, что тебе нужно, - сказал он, - и, если только это будет в моих силах, ты это получишь.
   - Тебе нечего мне дать, - ответила она, развернувшись на носках и удаляясь к двери.
   - Дерая! - позвал он, и она остановилась, но не обернулась. - Я всегда любил тебя, - проговорил он. - Всегда.
   Тут она обернулась к нему, лицо раскраснелось, глаза горели огнем, но гнев ее тут же иссяк, едва она увидела выражение его лица. Не ответив, она отвернулась и покинула комнату.
   Парменион отошел к скамье и сел, окутанный мрачными мыслями.
   Вскоре старый слуга, Приаст, вернулся в покои Царя и поклонился.
   - Что наденешь сегодня, господин? - спросил он.
   - Боевое облачение, - ответил Парменион.
   - Какой нагрудник выберешь?
   - Плевать, - буркнул он. - Выбери сам, Приаст. Просто принеси его.
   - Да, государь. Ты в порядке? - спросил старец.
   - В порядке.
   - А, - понимающе произнес Приаст, - это Царица не в духе. Мир рушится на глазах, но Царица негодует. Всегда она так - и почему ты не взял другую жену, мальчик? У многих царей по нескольку жен... да и она так и не подарила тебе сына. - Старик, видно, был в добрых отношениях с Царем, и Парменион ощутил дружеский, доверительный тон. И он ответил, не подумав.
   - Я люблю эту женщину.
   - Ты? - ответил Приаст, ошарашенный. - С каких это пор? И почему? Понимаю, конечно, что у нее прекрасное тело и подходящие для деторождения бедра. Но, во имя Зевса, у нее же прескверный норов.
   - Как долго ты состоишь при мне, Приаст?
   - Государь?
   - Как долго? В точности?
   - В точности? Ты даровал мне свободу после битвы при Орхомене. Тогда был, кажется... год Грифона? Времени немало утекло.
   - Да, утекло, - согласился Парменион, ничего умнее не придумав. - Сильно я изменился с тех пор?
   - Нет, - ответил старец, - ты всё такой же - скромный, но напористый, поэт и воин одновременно. Эта война далась тебе непросто, мальчик, ты выглядишь старше. Устал. Поражение так влияет на мужчин, бывает.
   - Постараюсь сделать так, чтобы этого больше не произошло.
   - И ты сумеешь, - сказал Приаст, улыбаясь. - Все оракулы твердили, что ты погибнешь в этой битве, да только я им не верил. Это мой Парменион, говорил я им. Не родился еще тот, кто его одолеет. И я знаю, ты бы победил, кабы не эти кадмеяне. Слышал, ты с Нестусом сцепился. Давно пора. Сколько я тебе повторял так и сделать? М?
   - Много раз. А теперь принеси мои доспехи - и дай знать, когда явятся эфоры.
   Приаст ушел в заднюю комнату и вернулся с кирасой из плотной черной кожи, обрамленной золотом, и набедренной юбкой из покрытых бронзой полосок кожи. - Это подойдет?
   - Да. Принеси чего-нибудь поесть, пока я одеваюсь.
   - Могу я попросить кое о чем, мальчик?
   - Конечно.
   - Леонид говорит, ты хочешь, чтобы каждый способный к этому человек - включая рабов - взялся за меч, дабы защитить город. Как насчет меня? Мне всего семьдесят три и я еще силен. Я буду стоять рядом с тобой.
   - Нет, - ответил Парменион. - Старейшие мужчины останутся охранять сам город.
   Приаст остался стоять, лицо его окаменело. - Я бы хотел быть с тобой... в последний день.
   Парменион посмотрел в серые глаза старца. - Думаешь, я умру? - тихо спросил он.
   - Нет, нет, - ответил Приаст, но при этом избегал взгляда Царя. - Я хотел бы быть рядом, разделить славу победы. У меня не было сыновей, Парменион, но я присматриваю за тобой вот уже пятнадцать лет. И я люблю тебя, парень. Знаешь ведь?
   - Знаю. Что ж, будь по-твоему: пойдешь со мной.
   - Благодарю тебя. А теперь, пойду, найду что-нибудь съестное. Лепешки и мед? Или предпочтешь немного соленого мяса?
  

***

   Пока Приаст ставил еду на стол, Парменион оделся, затем прошел к террасе. Он вдруг понял, каким хорошим человеком был Парменион этого мира, каким терпеливым и добрым он был. Как иначе объяснить то, что он позволял слугам обращаться к себе столь фамильярно? Зачем еще он стал бы терпеть неповиновение Нестуса? И вот теперь старец не желал ничего иного, кроме как умереть рядом с человеком, которого обожал. "Ты был лучше, чем я", - прошептал он, глядя на окутанное облаками небо.
   Внизу, под террасой и за стенами дворца Спарта начинала просыпаться. Рабы потянулись к торговой площади, и лавки открылись, а торговцы стали показывать содержимое своих лотков.
   Так похоже на мой город, подумал он. Но тут не было ни Ксенофонта, ни Гермия, вдруг понял он. Единственный друг детства в Спарте его мира, Гермий, оставался с ним, когда все остальные чувствовали к полукровке только гнев и презрение. Гермий, который погиб при Левктре, сражаясь на другой стороне.
   - Эфоры готовы, государь, - произнес Леонид.
   - Дай ему сперва поесть, - буркнул Приаст, войдя следом за спартанским офицером.
   Леонид усмехнулся. - Прямо как волчица со своим щеночком, - прокомментировал он.
   - Следи за своим языком, мальчик, не то этот старик тебе его укоротит, - проворчал Приаст, ставя серебряный поднос перед Царем. Парменион быстро поел, запивая медовые лепешки обильно разбавленным вином. Отпустив Приаста, он обратился к Леониду.
   - Я не знаю эфоров, - сказал он, - и поэтому хочу, чтобы ты поприветствовал их всех поименно.
   - Я сделаю это. И отобранные мною люди уже на пути к домам Хирисофа и Сотерида. Я встречусь с ними ближе к концу совещания.
   - Если найдете какие-либо доказательства, возвращайся сразу во дворец, на обсуждение. Ничего не говори, просто укажи на виновного.
   - Сделаю в точности так.
   - Хорошо. А теперь проводи меня на встречу.
   Вдвоем они вышли из царских покоев и спустились по уставленной статуями лестнице в длинный коридор. Слуги кланялись, когда они проходили мимо, и стража дворцового сада встала по стойке смирно, когда двое мужчин шли через двор. Наконец они подошли к двустворчатым дверям, перед которыми стояли два солдата, вооруженные копьями и щитами. Оба отсалютовали прибывшим, разомкнули копья и открыли двери.
   Парменион вошел в огромный андрон. Скамьи стояли вдоль стен, а пол был украшен мозаикой, изображавшей бога Аполлона, который ехал верхом на большом леопарде. Глаза бога были из сапфиров, зрачки леопарда были сделаны из изумрудов. По двенадцать колонн с каждой стороны поддерживали крышу, а мебель была украшена позолотой. Шестеро эфоров встали, когда вошел Парменион. Леонид приблизился к ним, и Парменион услышал от него их имена.
   - Дексиппий, могу поклясться, ты толстеешь день ото дня. Когда ты последний раз посещал площадку для упражнений, а? ... Ага, Клеандр, есть какие-нибудь новости с торговых кораблей? Я возлагаю на них надежды по оплате игорных долгов... Что такое, Ликон? Да мне просто не повезло в кости. Еще отыграюсь.
   Парменион ничего не сказал, только подошел к широкой скамье у северной стены, растянулся на ней и стал внимательно слушать беседу. К нему подошел один человек - высокий и широкоплечий, одетый в простую голубую тунику с кожаным ремнем, застегнутым серебряной пряжкой. Его волосы были железно-серыми, а глаза - пронзительной синевы.
   - Рад видеть тебя живым, государь, - сказал он глубоким и прохладным голосом.
   Леонид подошел к этому человеку. - Мы тоже более чем благодарны, Сотерид, - проговорил он. - Ибо не устрой Царь обвала в ущелье, никто из нас не вернулся бы.
   - Я слышал об этом, - сказал Сотерид, - но то была столь малая победа, что она не сравнится с огромным поражением, что вы потерпели.
   - Да, не сравнится, - сказал Парменион, не сводя взгляда с глаз этого человека. - Но ведь поражение было предопределено, не так ли, Сотерид?
   - О чем ты, государь?
   - Разве ты не предсказал его? Не ты ли объявил, что знамения говорят не в нашу пользу? Что ж, хватит пустой болтовни, давайте начнем!
   Парменион окинул взором зал, а Сотерид отошел подальше и сел рядом с Хирисофом, темноволосым мужчиной с волевым, выдающимся подбородком. Он был облачен в ярко-зеленые одежды, и на шее у него сверкало золотое ожерелье.
   - Сегодня, - заговорил Парменион, - нам надлежит ответить только на один вопрос: Что ждет Спарту?
   Леонид поклонился и вышел, дверь захлопнулась за ним.
   - Ну конечно же, - произнес Хирисоф, - есть лишь один ответ, верно? Мы должны добиваться переговоров с Филиппосом. Мы не можем сейчас противостоять ему.
   - Соглашусь, - вставил Сотерид. - Царь Македонов непобедим - в чем теперь убедился и наш стратег.
   - Мне не по нутру голосовать за такое решение, - заявил Дексиппий, низкорослый коренастый воин, лысеющий и бородатый, - но решительно не вижу, как нам выстоять против него. Одним числом он способен смять наши фланги, вынудив нас сформировать боевой прямоугольник, а потом перебьет всех до одного с помощью лучников и пращников.
   - А я скажу, давайте с ним сразимся всё равно, - рыкнул Клеандр. Парменион удивился, как столь мощный голос может исходить из такого костлявого тела; Клеандр был тощим до невозможности, кожа его была желтой, а глаза близоруки. - Что еще нам остается, братья мои? Мы столкнулись, не с вражеским Царем, а с демонической силой. Сдача на милость врага не избавит нас от дальнейших ужасов. Уж лучше пасть в бою.
   - Со всем уважением, Клеандр, - сказал Хирисоф, - но ты и так уже умираешь. Все мы в незавидном положении, однако ты теряешь меньше чем другие обитатели города - женщины и дети, например.
   - Да, я умираю, но не потому я призываю нас сражаться. Наши дети всё равно не будут в безопасности, как и дети Кадмоса. Мы столкнулись с чистым злом; тут не может быть компромиссов.
   - В любой войне всегда имеет место преувеличение, - сказал Хирисоф. - Врага всегда изображают чудовищем. Филиппос - это воинственный Царь - непобедимый и неуязвимый - но он просто человек, не больше.
   - Не соглашусь, - раздался другой голос, и Парменион повернулся к говорившему. Это был Ликон, самый молодой из эфоров, миловидный молодой человек лет двадцати пяти, темноволосый и темноглазый. - Я уже встречался с Царем Македонов и видел, что он творил при Метоне и Платеях. Я согласен с Клеандром: мы должны сразиться с ним.
   Завязался спор. - Довольно! - рявкнул Парменион. Высокий, плотно сбитый мужчина с густой черной бородой сидел в дальнем конце зала, и Царь обратился к нему. - Ты еще не высказался, Тимазион. Тебе нечего предложить?
   Тимазион пожал плечами. - Я не могу определиться, государь. Сердце мое велит сражаться, а голова велит подождать. Могу я спросить, что сулят знамения?
   Сотерид поднялся, поклонившись сначала Царю, затем остальным эфорам. - Сегодня, - молвил он, - мы принесли агнца в жертву Зевсу Всеотцу. Его нутро было сгнившим, живот был поражен заразой. Смерть и разрушение грядут за попыткой пойти войной на Филиппоса. Боги против нас.
   - Как при Мантинее? - осклабился Парменион.
   - Именно, государь, - подтвердил верховный жрец.
   - То была любопытная битва, - сказал Парменион. - Мы переломили их атаку и почти пробились в центр. Однако триста спартанцев не одержат победу над целыми полчищами. Еще любопытнее, конечно, предполагать, что было бы, если мы выступили бы с пятью тысячами воинов.
   - Боги сказали слово против этого плана, - заявил Сотерид.
   - Так ты нам сказал. А вот я нахожу странным то, что боги... Ахайи... приняли сторону Царя-Демона. Но я ведь не пророк, и не мне сомневаться в мудрости Зевса. Расскажи мне, Хирисоф, как бы ты примирился с Царем Македонов и спас Спарту?
   - Это нельзя и обсуждать! - вскипел Клеандр.
   - Молчать! - гаркнул Парменион. - Я желаю услышать Хирисофа. До тебя еще дойдет очередь, Клеандр.
   Хирисоф встал и начал говорить, голос его был медоточив, слова - утешительны. Надо бы направить, говорил он, к Филиппосу посольство для переговоров, с предложением братской дружбы и долговечного мира. Надо преподнести дары. Филиппос был известный любитель скачек, и Хирисоф готов самолично отдать своих призовых фракийских жеребцов. Так Спарта сможет избежать войны и объединиться с величайшей силой мира. Он говорил еще долго, заключив под конец, что Филиппос - будучи Царем-воителем - поведет войска на север и запад, стремясь покорить этрусские и ахейские города Италии. Дальше на запад были сказочные земли гаулов, где якобы строили здания из золота и самоцветов, а их Цари слыли бессмертными. - Подписав мир сейчас, - произнес Хирисоф, - мы самым скорейшим образом избавим Ахайю от Филиппоса. Естественно, я предлагаю свою кандидатуру возглавить посольство, - добавил он, садясь обратно на свое место.
   - Естественно! - проворчал Клеандр.
   В этот момент в зал вошел Леонид. Парменион, как единственный, кто стоял лицом к двери, стал ждать от него знака. Когда тот указал на Хирисофа и Сотерида, Парменион кивнул. В зал вошли вооруженные люди и встали за скамьями, на которых сидели предатели. Хирисоф тяжело сглотнул, лицо его густо покраснело.
   - Что здесь происходит, государь? - спросил Клеандр.
   - Терпение, - сказал ему Царь. - Мы стоим на краю пропасти. Величайшее зло рыщет по земле. У нас была возможность избавить мир от этого зла, но мы не справились, ибо агенты Филиппоса повсюду. - Он сделал паузу, устремив взор на предателей. Парменион почувствовал, как гнев овладевает им. Эти два человека привели к смерти Спартанского Царя, и тысячи других мужей в полях Мантинеи. Он ничего больше не жаждал так, как пройти через зал и вонзить клинок в их вероломные сердца. Успокоив себя, он вновь заговорил. - Подкуп - это в самой природе Тьмы, и люди со слабой волей, люди алчные и скупые, всегда будут поддаваться на это. Хирисоф и Сотерид предали свой город, свой народ и своего Царя. Они вступили в секретные сношения с Филиппосом и сговорились, чтобы Царь-Демон победил при Мантинее. Я не знаю, что им было обещано за это предательство. Но это и не важно. Они погубили нас всех, и их руки по локоть в преступной крови.
   Хирисоф вскочил на ноги,  в то время как Сотерид остался сидеть с побелевшим лицом.
   - Всё, что я делал, было на благо Спарты! - возразил Хирисоф. - Вопрос о предательстве тут не стоит. Филиппос всегда был неоспоримым победителем; и лишь глупец будет пытаться одолеть его. Но это в прошлом, и глупо будет спорить о том. Я - единственный человек, который может спасти город. Филиппос мне доверяет и будет вести себя со мною честно. Без меня никому из вас не выжить. Подумайте об этом!
   - Я подумал об этом, - сказал Парменион. - Спарта будет драться - и Спарта победит. Но ты - и твой лизоблюд жрец - не доживешь, чтобы это увидеть. Леонид!
   - Государь?
   - Забери этих... тварей. Отведи их во дворец казней. Сделай всё быстро и позаботься, чтобы их тела похоронили в могилах без надгробий.
   Хирисоф попятился от стражей, стоявших за ним, и оказался на мозаичном полу. - Не будьте глупцами! - прокричал он. - Я могу вас спасти!
   Внезапно он достал из складок накидки кинжал и ринулся на Пармениона.
   Царь вскочил на ноги, его меч покинул ножны и вонзился в ярко-зеленую накидку. Хирисоф застонал и повалился назад. Парменион вытащил меч из тела умирающего, и багряная артериальная кровь просочилась сквозь зеленый шелк. Хирисоф упал на колени, руками обхватив живот, глаза его остекленели и он повалился на бок. Несколько солдат подняли тело и понесли над мозаикой, оставляя кровавую дорожку. Сотерид остался там, где был, лицо его потеряло всякое выражение, пока наконец два солдата не вывели его под руки из зала.
   - Во имя богов, государь! - зашептал Клеандр. - Не могу в это поверить. Он ведь был из семьи настоящих спартиатов. Благородный дом... династия героев.
   - Судить о человеке только лишь по его крови глупо, - произнес Парменион. - Я знавал сыновей трусов, которые были отважны, и сыновей воров, которым можно было доверить всенародное богатство. Предательство, оно не в крови, Клеандр, оно в душе.
   - Что теперь, повелитель? - спросил Леонид.
   - Теперь? Теперь мы будем готовиться к войне.
  

***

   В двух днях езды к юго-западу от города Аттал поднял руку, призывая отряд остановиться, осмотрел неприветливые окрестности - каменистый и скалистый ландшафт, поросший редколесьем и изрезанный ручьями. За всё время пути они миновали пару деревень в этой опустошенной стране, но останавливались только в одиноких дворах, где им давали еду и зерно для лошадей.
   Аттал был неспокоен: охотники приближались. Шлем первым обнаружил преследователей, днем ранее, когда восходящее солнце заблестело на наконечниках копий многочисленного конного отряда где-то в часе пути за ними. Из-за солнечного марева Аттал не мог разглядеть отдельных всадников, но было их, по меньшей мере, человек пятьдесят.
   Экталис подъехал к македонянину, указывая на облако пыли на западе. - Всадники, - проговорил коринфянин. - Возможно мессенцы. Они служат Тирану.
   Спутники срезали восточнее и южнее, продолжив ехать до глубокой ночи. Однако лошади устали, и когда лунный свет закрылся не по сезону сгустившимися тучами, Аттал был вынужден дать команду сделать привал. Они разбили лагерь без огней в скопище валунов на склоне холма, где Экталис выставил дозорных, и большинство спутников заснуло. Но только не Аттал.
   Шлем застал его сидящим в одиночестве и наблюдающим за дорогой на север.
   - Тебе надо отдохнуть, - заметил воин.
   - Не могу. Мысли, планы, страхи - они витают в голове как злые осы.
   - Сколько еще до лесов Заклятия? - спросил Шлем, и лунный свет сверкнул на его металлическом лице.
   - Еще день - так сказал нам Бронт.
   - Ну что ж, - молвил Шлем, вставая. - У нас есть два варианта - спастись или погибнуть.
   - Весьма обнадеживающе, - оскалился Аттал.
   - Я тоже так думаю, - ответил Шлем, улыбнувшись, и пошел меж валунов к месту ночлега.
   Македонянина окутала тишина, и холодный ветер повеял в лицо. Где-то с час он сидел один, печальный и безнадежный. Затем перестук лошадиных копыт вырвали его из забытья. Быстро вскочив, он выхватил меч. Почему часовые не предупредили их? Лошадь подъехала к валунам, и Фина спешилась.
   Аттал спрятал меч в ножны и подошел к ней. - Где Парменион? - спросил он.
   - В Спарте, готовит армию.
   - Зачем? Он должен быть здесь, с нами. Пусть Царь Спарты сам ведет свои сражения.
   - Парменион - и есть Царь Спарты.
   - Что еще за блажь?
   - В горле пересохло. Дай немножко воды, тогда и поговорим, - сказала Фина, отошла и села на склоне холма. Он выполнил ее просьбу и сел рядом, пока она утоляла жажду. Она постепенно разъяснила события, которые привели к такому решению Пармениона, и проблемы, с которыми он столкнулся.
   - Но ведь никакой надежды на победу нет, - сказал Аттал. - Я не стратег, Фина, но даже я знаю, что первая задача в сражении - сдержать неприятеля по флангам. Если не можешь этого сделать, значит будешь окружен и разбит. Пять тысяч человек не в состоянии сдержать то войско, что мы видели на равнине.
   - Знаю, - утомленно ответила она.
   - То есть, ты говоришь, что он там погибнет? За что? Во имя Гекаты, за что?
   - Он - человек чести.
   - Чести? При чем тут честь? Он ничем не обязан этим людям. Его долг - это Александр, и его Царь.
   - Но Александр под твоей опекой - а Парменион доверяет тебе.
   - Ну, и черт с ним! Он что, считает, что он бог и способен победить любого, кто встанет у него на пути? Да Филиппос его уничтожит.
   Фина потерла усталые глаза. - Парменион хочет, чтобы ты взял Александра в лес и нашел Бронта. Когда окажемся там, обсудим его план.
   - Если этот план предусматривает наше с Александром возвращение в Македонию, то я поддержу его - но не жди от меня, что я поеду в город или приму участие хоть в одной бессмысленной битве против Царя-Демона.
   Холодный ветер пробежался по спине Аттала, и свистящий голос заставил его съежится. "Как это мудро с твоей стороны", - прошипел он. Аттал резко обернулся с мечом в руке. Но перед ним мерцала лишь бледная фигура, казалось, сотканная из тумана. Постепенно она сгустилась, образуя тело широкоплечего мужчины, бородатого, властного, один глаз которого сверкал золотом. Фина сидела тихо, не произнося ни слова. "Ах, Аттал", - зашептал Филиппос, - "как странно видеть тебя на другой стороне. Всё в твоем сердце и душе говорит о том, что ты - мой. Ты должен был маршировать рядом со мной. Я могу предложить тебе богатства, женщин, земли, целые империи. И почему ты воспротивился мне? Из-за ребенка, который однажды убьет тебя. Отдай его мне - и этой угрозе будет положен конец".
   - Я не служу тебе, - ответил Аттал, и его голос охрип.
   "Нет, ты служишь меньшему подобию меня. Ты идешь за человеком. А здесь ты можешь пойти за богом. Эта идея тебе нравится, не так ли? Да, я могу читать в твоем сердце. Дворцы, Аттал, целые народы под твоей пятой. Ты можешь стать царем".
   - Его посулы ничего не стоят, - сказала Фина, однако ее голос звучал слабо и глухо.
   "Он знает", - говорил Филиппос. "Он знает, что я говорю правду; он знает, что воины с такими талантами, как у него, всегда вызывают злость и зависть мелких людишек. Даже Филипп обратится против него в один прекрасный день. Но здесь - со мной - он может добиться всего, чего жаждет душа. Разве не так, Аттал?"
   - Да, - ответил мечник, - я мог бы служить тебе.
   "Так сделай это. Приведи ребенка ко мне. Или дождись, пока прискачут мои всадники. В любом случае я вознагражу тебя".
   Царь-Демон замерцал, его фигура стала исчезать. Аттал повернулся к Фине. - Нам не победит его. Не победить.
   - Что будешь делать?
   - Оставь меня, Фина. Мне надо подумать.
   - Нет, - сказала она. - Этого тебе как раз не надо делать. Тебе надо почувствовать. Он назвал Филиппа мелким человеком. Ты с этим согласишься?
   - Не имеет значения, соглашусь я или нет. В жизни есть только победа или поражение. Филиппос - победитель.
   - Победа или поражение? Да ведь жизнь - это не состязание, - сказала она ему. - Человек, который побеждает во всех битвах, но доживает жизнь в одиночестве, нелюбимый всеми, не победитель. Сколько бы ты ни возражал, ты сам это понимаешь. Если бы ты этого не понимал, то не служил бы Филиппу так преданно. Будь честен, Аттал, ведь ты его обожаешь.
   - Да, это так, - закричал Аттал, - и это делает меня таким же дураком, как Парменион. Однако здесь я могу стать царем!
   - Конечно можешь. И всё, что тебе надо для этого сделать, - это предать Филиппа и смотреть, как убивают его сына.
   Аттал на мгновение замолчал, понурив голову. - Я предавал людей и раньше, - сказал он затем. - Это не трудно.
   - Ага, но предавал ли ты когда-нибудь друга? - спросил Шлем, выходя из тени.
   - У меня никогда не было друзей, - ответил Аттал.
   - А как же этот... Филипп?
   Аттал вздохнул. - Он доверяет мне. Он знает, кто я есть и какие поступки совершал, но всё же доверяет мне. Он даже называет меня своим другом. - Он вдруг рассмеялся полным горечи смехом. - И я действительно его друг. Я готов умереть за него... и, видимо, умру.
   - Ну, - сказал Шлем, - если дискуссия окончена, то я, пожалуй, пойду обратно спать.
   Аттал повернулся к Фине. - Я не предам мальчишку.
   Она встала и подошла к нему. - Ты лучше, чем сам о себе думаешь, - проговорила она.
  

***

   Дерая посмотрела в светлые глаза мужчины. Он покачал головой. - Я такой, какой есть, - прозвучал его ответ. Она смотрела, как он вернулся к скоплению валунов и лег там один. Она спешно вылетела из телесной оболочки, заглушая его страхи и относя его в убежище сна.
   Ее дух странным образом воспрянул. Филиппос ошибался. Он читал Аттала, и прочел верно, однако допустил ошибку. Это была первая трещинка в неуязвимой броне Царя-Демона. Тиран ошибся.
   Дерае верилось в это с трудом. Из всех людей, кого можно было соблазнить, Аттал казался самой легкодоступной жертвой. И всё же он отверг все обещания, хотя его темная сторона и вопила о том, чтобы их принять.
   Жрица села, опершись спиной о валун. В тот миг, когда явился Филиппос, она подключила свое сознание к Атталу, чтобы усилить его волю, помочь ему. Но оказалось, что этого не понадобилось. Была в македонянине одна дрожащая нить, которая сияла во мраке его души: его любовь к Филиппу.
   Откуда она взялась, удивлялась Дерая? Аттал мог быть обвинен в любых злодеяниях, и всё же он доказал свою непоколебимость. Она улыбнулась.
   - Хорошая ночь, - сказал Шлем, присаживаясь рядом с ней.
   - Я думала, ты хочешь спать.
   Он кивнул. - Однако же почивание без снов похоже на смерть, госпожа.
   - Вспомнил что-нибудь о своей жизни?
   - Нет.
   - Ты выглядишь очень спокойным. Мне бы не понравилось, если бы у меня украли прошлое.
   Он улыбнулся, и металлическая кожа растянулась, обнажая бронзовые зубы. - Но я не знаю, каким было это прошлое. Есть нечто сродни блаженству в таком неведении. Быть может, я был злодеем. Быть может, в прошлом есть какие-то деяния, которых я постыдился бы.
   - Я не чувствую в тебе никакого зла, Шлем.
   - Но ведь мир меняет, затачивает нас, Фина, зло множится злом. Если человек растет со злобой в сердце, то его деяния и будут продиктованы этим чувством. Как Аттал, к примеру. А вот у меня нет воспоминаний. Я не заточен.
   - Но суть твоя неизменна, - сказала она. - Ты спас Искандера, рискуя жизнью. И ты знаешь, что такое дружба и преданность.
   - Но ведь мальчик способен избавить меня от этого... проклятия. Это дает мне весомую причину сражаться за него.
   - Моя жизнь была долгой, - произнесла Дерая, - гораздо более долгой, чем можно судить по этому молодому телу. И опыт подсказывает мне, что зло преуспевает тогда, когда мужчины и женщины слабы. Ты не слаб. Уж поверь мне. Я не говорю, что ты был добрым человеком, или святым - твой навык в обращении с мечом говорит о том, что это не так. Но ты не злодей.
   - Поживем - увидим, - ответил он.
  

***

   Парменион стоял с Леонидом и Леархом у северного входа на поле для занятий, бесстрастно глядя, как рабы, слуги и старики строятся перед ними. Между ними ходили офицеры, приветствуя старых боевых товарищей и направляя ветеранов к западному краю, где сотни мечей, щитов и копий были сложены у стены.
   В отдалении Парменион слышал стук молотов, ибо городские оружейники самозабвенно трудились, производя как можно больше оружия, наконечники для стрел, острия для копий, мечи и шлемы.
   - Сколько людей набралось? - задал вопрос Царь.
   - Четыре тысячи, - ответил Леонид, - но поле для занятий много не вместит. Эти, которые собрались к сегодняшнему утру, пришли с юга и востока города. Мы попросили... добровольцев... с севера и запада собраться здесь к вечеру.
   - Как мы проследим за такой толпой? - спросил Леарх. - И как мы вколотим в них дисциплину всего за пару дней?
   - Я хочу, чтобы рабам передали всего два навыка, - сказал Парменион. - Те, кого мы отберем, должны будут научиться стоять в боевом порядке широкой шеренгой, и еще двигаться тесным строем для атаки.
   - Но от этого будет мало проку, - заметил Леонид. - Не важно, как хорош их строй на позиции, ведь едва будет дан приказ на движение, строй сломается. И тогда они превратятся в то же самое, чем являются сейчас - в толпу.
   - Знаю. Но обучайте их этим двум формациям. Когда будет отдан приказ, хочу, чтобы они передвигались так же быстро, как лучшие спартанские воины. И еще найдите пятьсот мужчин, способных обращаться с луками; они понадобятся нам, чтобы отбить конницу Македонов.
   - Как прикажешь, государь, - отозвался Леонид.
   - Хорошо. Я вернусь до обеда, посмотреть на тренировку.
   - Желаешь ли, чтобы я присутствовал, когда встретишься с Тамис? - спросил Леонид.
   - Нет, - ответил он с загадочной улыбкой. - Если она хороша в своем деле, то она всё поймет. Если же нет, то от нее всё равно не будет никакого толку.
   Дворец был почти что безлюдным, когда Парменион въехал в главные ворота. Все слуги мужского пола - кроме Приаста - были на поле для занятий. Спешившись у конюшен, Парменион отвел свою серую кобылицу к стойлу, снял попону из леопардовой шкуры и перекинул ее через перекладину. Лошадь заржала и пошла в стойло, тряся головой и фыркая, дабы оповестить о своем присутствии жеребят в малом загоне неподалеку.
   Парменион отправился во дворец, позвал Приаста, и старик мигом выбежал из комнат наверху.
   - Мне нужна ясновидящая, Тамис. Приведи ее в мои покои.
   - Да, государь, однако не лучше ли будет встретиться с нею в западных садах?
   - Считаешь, что мои покои не устроят ясновидящую?
   - Нет, не считаю, государь, - с укоризной ответил Приаст, - однако это очень старая дама, а лестницы слишком крутые. В садах же будет прохладно, и я принесу вам туда вина и фруктов.
   Парменион согласно улыбнулся и прошел по длинному, холодному коридору в западные сады. Они были прекрасно обустроены, с мощеными тропинками и небольшими фонтанами в виде четырех плакучих ив, кроны которых переливались созданными человеком ручейками. Несколько мраморных сидений было установлено в тени, и здесь Парменион присел отдохнуть, массируя мышцы шеи и спины. Он был усталым и напряженным. Прошлая ночь была проведена в совещаниях - сначала с Леонидом, потом - с умирающим Клеандром и другими эфорами. На рассвете он всё еще бодрствовал, обсуждая стратегические планы с мастерами Бараков, чьих юношей он тоже призвал в действующую армию. Было всего две тысячи парней, достигших пятнадцатилетия, и для них он предусмотрел особую задачу.
   Теперь оставалось всего два часа до зенита солнца, и глаза Пармениона слипались сами собой, а спина ныла под тяжестью нагрудника.
   Приаст принес обшитые подушки, положил их на скамью, затем снова вернулся с каменным кувшином охлажденного вина и подносом с фруктами - апельсинами, гранатами и яблоками - которые поставил перед Царем.
   - Тебе следует немного поспать, - проговорил старик.
   - Посплю... скоро.
   Здесь было тихо и спокойно, и он откинулся на подушки и закрыл глаза, чтобы подумать. Так много планов нужно было составить, так много стратагем проработать, так много...
   Он проснулся в залитой лунном светом низине, бодрый и тревожный. Он был без доспехов, и ночной ветерок приятно обдувал его тело.
   - Добро пожаловать, Парменион, - произнес чей-то голос. Он сел прямо и увидел старую женщину, сидевшую под раскидистым дубом.
   - Где это мы? - спросил он.
   - На нейтральной территории, вдалеке от войны и военной угрозы. Как ты себя чувствуешь?
   - Отдохнувшим. Так ты та же самая Тамис, которую я знал, там, в моей Спарте?
   - Нет. Но и ты не тот Парменион, которого знаю я. Что я могу сделать тебе в помощь? Должна сказать тебе, что я не стану убивать или помогать убийству.
   - Сможешь прикрыть меня от золотого глаза?
   - Если ты этого хочешь.
   - Я также хочу знать, когда за нами следят. Это крайне важно.
   - Твоя встреча с эфорами, а также смерть Хирисофа и Сотерида, были увидены. Как и подготовка добровольцев этим утром.
   - А прошлый вечер с Клеандром?
   - Я не знаю. Но ты должен принять во внимание, что Филиппос интересуется твоими планами.
   - Он видит нас сейчас?
   - Нет, - ответила Тамис. - Это только сон. Всё, что ты здесь произнесешь, будем знать только ты и я, и Исток Всего Сущего.
   - Хорошо. Где мальчик?
   - Он и его спутники недалеко от Земель Заклятия. Но их подстерегает опасность. Более сотни мессенских всадников подстерегают их на пути, и еще больше скачут по пятам.
   - Можем ли мы чем-либо им помочь?
   - Нет.
   Парменион глубоко вздохнул и постарался выбросить из головы свой страх за Александра, концентрируясь только на обороне Спарты. - Крайне важно, чтобы за нами не следили, когда мы будем выходить из города. Все наши надежды возлагаются на это. Но я не хочу того, чтобы Филиппос подозревал, что его... зрение... искажено. Понимаешь?
   - Нет, - призналась Тамис.
   - Моя стратегия должна быть проста, ибо я поведу в бой новобранцев. Я вынужден зависеть от Филиппоса, чтобы победить. Он будет знать, что моя армия состоит из рабов, стариков и детей, подкрепленная со всех сторон силами спартанской фаланги. Тогда его стратегия будет основана на этом знании. И моя единственная надежда... наша единственная надежда... - это одурачить его.
   - Каким образом?
   - Я заставлю его атаковать мою сильнейшую сторону.
   - А как это касается войска, которое выдвинется из Спарты?
   - Я бы предпочел не рассказывать об этом сейчас, госпожа. Не хочу тебя обидеть.
   - Понимаю, - мягко сказала она. - Ты не знаешь меня, Парменион, и поэтому не спешишь мне доверять. Разумно. Я преподнесу тебя дар, который поможет; ты найдешь его, когда вернешься в мир плоти. Когда он будет излучать тепло, ты поймешь, что за тобой следят, и до тех пор, пока ты носишь его, ни одна злая сила не сумеет проникнуть в твой разум и прочесть твои мысли.
   Он проснулся, чувствуя себя бодрым, без следа боли или усталости. Он сел прямо, осмотрелся и увидел, что солнце всё еще немного не дошло до зенита. Наполнив кубок, он отхлебнул вина, всё еще прохладного. В сад пришел Приаст, встал и поклонился ему.
   - Печальные известия, повелитель, - проговорил он. - Тамис не придет. Она умерла этой ночью.
   Парменион беззвучно выругался и хотел что-то сказать, как вдруг ощутил теплое сияние у себя на шее. Он поднял руку, и пальцы коснулись ожерелья, которое теперь было на нем.
   - Спасибо тебе, Приаст, это всё.
   - Мы сможем одержать победу без ее помощи? - спросил старик.
   - Нет, - ответил Царь. Поднявшись, он вышел из сада и вернулся в свои покои. Сверкающее бронзовое зеркало было встроено в стену, и он остановился возле него. Ожерелье было сделано из переплетенных золотых проволок, на которых висел фрагмент золотистого камня, испещренного черными прожилками.
   Оно по-прежнему было теплым. Парменион заметил движение в зеркале, туманная фигура всплыла под расписным потолком, но едва он посмотрел в ее сторону, как она тут же замерцала и исчезла.
   Тепло ожерелья угасло.
   - Спасибо тебе, Тамис, - прошептал он.
  

***

   - Всё это очень удручает, - произнес Леонид, когда они с Леархом вошли в небольшой андрон, где их ожидал Парменион. Тут было только пять скамей, расставленных вокруг мозаичного пола, изображавшего то, как богиня Артемида превращает охотника Актеона в оленя. Леонид присел. - Так много людей, и у них так мало способностей, - заключил он. Сняв шлем, он положил его на пол у своих ступней и поднял ноги, чтобы вытянуться на кушетке. Приаст налил два кубка вина и протянул их молодым офицерам.
   - Да на это понадобятся месяцы, - вставил Леарх со вздохом. - И даже тогда...
   Парменион посмотрел на обоих и выдавил улыбку. - Слишком много хотите, - обратился он к ним. - Это был всего лишь первый день. Что до меня, так я доволен прогрессом. Лучники выглядят обнадеживающе, и я весьма доволен офицером, который отвечает за их подготовку... Дарикл? Хороший человек. Завтра будет еще лучше.
   - Должно быть лучше, - сказал Клеандр, стоя в дверях. - Наша разведка доложила, что Филиппос готов выступать.
   Парменион встал, приглашая эфора войти в комнату. Лицо Клеандра покрывал обильный пот, глаза горели жаром лихорадки.
   - Садись, мой друг, - вежливо произнес Парменион, подводя его к скамье. - Я вижу, как ты мучаешься.
   - Конец мой близок, - прошептал Клеандр. - Мой лекарь говорит, что я не доживу до сражения. Постараюсь его разочаровать.
   - Да, ты сможешь, - согласился Парменион. - Ты должен. Ведь ты будешь руководить обороной города. Старшие ветераны и юноши будут под твоей командой. Хочу, чтобы большинство улиц были забаррикадированы, кроме Выходной Улицы и Аллеи Афины.
   - Но ведь они ведут на агору, - изумился Леарх. - Вражеская кавалерия сможет легко проскакать к центру города.
   - Именно там я и хочу их увидеть, - сказал Парменион с холодным выражением лица. - Там они и найдут свою смерть, сотнями.
   Построение планов затянулось до глубокой ночи, пока в конце концов Клеандр не заснул, а два спартанских офицера не ушли в Дворцовые Казармы. Приаст накрыл спящего Клеандра шерстяным одеялом, и Парменион покинул комнату, уйдя в свои покои.
   Луна стояла высоко, но, несмотря на свое переутомление, спартанец не мог уснуть. Мысли его были обращены к Атталу и Александру, и его беспокоило то, что Фина так и не установила контакт. Страх его возрастал, но он отринул его. Проблемы надо решать по одной, успокоил он себя.
   Приаст оставил кувшин с холодной водой и фрукты у его постели. Парменион свесил ноги с постели и стал пить. Ночной воздух холодил его кожу, и он вышел на террасу посмотреть на спящий город.
   Он думал о Филиппе и Македонии, о Федре и о своих сыновьях. Так далеко... так невозможно далеко.
   Тебе не победить, сказал голос его разума.
   Он вновь видел, как рабы наталкиваются друг на друга, пытаясь выполнить выкрикиваемые приказы. Три человека были серьезно ранены во время вечерней тренировки. Один зазевался и упал на меч; второй повернулся не в ту сторону и столкнулся с другим новобранцем, неудачно упав и сломав ногу; третий получил в плечо пущенную по неосторожности стрелу. Не самое прекрасное начало для новой армии Спарты.
   Он вспомнил людей, которых готовил раньше в Македонии - Феопарла, Коения, Никанора... и представил, как они ведут полки через врата, чтобы встать вместе с ним против Тирана. "Десять лет своей жизни отдал бы я за то, чтобы увидеть это воочию", прошептал он.
   Но и эту мысль он выкинул из головы. Работай с тем, что у тебя есть, приказал он себе. Пять тысяч превосходных воинов. Спартанцев. Никакое сражение не может быть проиграно, когда такие мужи стоят наготове.
   Не пытайся обмануть себя.
   Он услышал, как дверь в его покои открывается, и учуял сладковатые духи Дераи.
   - У меня нет ни времени, ни сил, чтобы препираться с тобою, госпожа, - сказал он, когда она вошла. Ее волосы были неубраны, свободно ниспадая на плечи, и на ней был только длинный льняной гиматий, вышитый золотом.
   - Я не собиралась препираться, - ответила ему она. - Как проходит подготовка?
   Он пожал плечами. - Поживем - увидим, - был его ответ. Проведя весь день в воодушевляющих речах для своих офицеров, он не удивился, что больше не осталось сил на ложь.
   - Почему ты сказал, что любишь меня? - спросила она, выйдя к нему на террасу.
   - Потому что это правда, - просто сказал он.
   - Тогда почему ты ни разу не говорил этого раньше?
   Он не мог ответить. Он едва стоял, глядя на ее лицо в лунном свете, впитывая глазами живую красоту, изучая каждый контур. Она была постарше Дераи из его снов и воспоминаний, но по-прежнему молода, губы ее были такими же пухлыми, а кожа - такой же мягкой. Он почти не заметил, как его руки плавно легли ей на плечи, как пальцы скользнули под накидку, поглаживая ее кожу и чувствуя тепло ее тела.
   - Нет, - прошептала она, отстраняясь от него. - Это не ответ.
   - Знаю, - сказал он, позволив рукам упасть и войдя вслед за ней в покои.
   - Ни разу за два года ты не посылал за мной, никогда не просил меня разделить с тобой постель. И вот теперь - когда Спарта на грани крушения - говоришь, что любишь меня. Это не поддается здравому смыслу.
   Он улыбнулся. - В этом мы с тобой сходимся, - признался он. - Выпьешь вина? - Она кивнула, и он наполнил два золотых кубка, не озаботясь добавить воды. Он молча протянул ей кубок, затем лег на длинную кушетку у оконной стены. Дерая села на стул напротив него.
   Какое-то время оба молчали, потягивая вино. - Ты правда любишь Нестуса? - наконец задал он вопрос.
   Она покачала головой и улыбнулась. - Раньше думала, что любила, когда отец впервые сосватал нас. Но чем больше времени мы проводили вместе, тем больше я видела, какой он занудный и раздражительный на самом деле.
   - Почему же ты защищала его так отчаянно?
   - Он был тем, что ты отнял у меня, - ответила она. - Понимаешь?
   - Думаю, да. Брак с Нестусом был бы равным, и в нем ты смогла бы играть свою роль. Но вместо этого тебя использовали для того, чтобы генерал с холодным сердцем смог стать Царем. Каким же глупцом я был!
   - Почему ты никогда не просил меня разделить с тобой ложе? Эта мысль причиняла боль?
   - Давай не будем говорить ни о прошлых печалях, ни о прошлых глупостях. Тот, кем я был, погиб при Мантинее; тот, кем я стал, может погибнуть через несколько дней. Сегодня - есть сегодня, Дерая. Это всё - что вообще может быть в жизни. Это сейчас. - Свесив ноги с кушетки, он встал, протянув руку к ней. Она взялась за нее, и он притянул ее ладонь к себе, затем опустил и нежно поцеловал в щеку. Накопившаяся страсть заставляла его дрожать всем телом, и он отчаянно желал сорвать с нее одежды и на руках отнести в постель. Он не сделал этого. Только гладил кожу ее шеи и плеч, потом запустил пальцы в ее рыже-золотые волосы. Она прижалась к нему, и он ощутил жар ее тела сквозь накидку. Его руки проскользили вниз по ее спине, задержавшись на бедрах, и она подняла голову. Он нежно поцеловал ее в губы.
   Ее руки обняли его, пальцы чертили линии по напряженным мускулам его спины. Едва она коснулась его, как тепло проникло внутрь, расслабляя его тело. - У тебя исцеляющие руки, - прошептал он.
   - Молчи, - ответила она, поднявшись на носках, чтобы вновь поцеловать его. Он снял ее гиматий, стянув его с плеч Дераи, уронил одежду на пол и ощутил ее груди у себя на груди, напрягшиеся соски прижались к его коже.
   Он отнес ее на ложе, лег рядом - правой рукой лаская ее бок, прочертив невидимую линию по внешней стороне бедра. Медленно он поменял направление движения, в этот раз по внутренней стороне бедра, его рука поднялась и легла на мягкие, шелковистые волоски. Она застонала, и его пальцы нежно проникли в нее. Парменион был почти без ума. Дерая была для него всем. Это было не то сумасшедшее, похотливое желание, которое одолевало его в постели Олимпиады той роковой ночью, но желание, рожденное в годами накопленных чувствах и пустых мечтах. Она была здесь, с ним. Не мертвое тело, не белые истлевшие кости на дне моря, а живая, здесь! Любовь, которую он потерял целую жизнь назад, снова вернулась к нему.
   Образы из прошлого калейдоскопом кружили в его голове, когда он поднялся над ней, чувствуя, как ее ноги обхватывают его бедра. Пять блаженных дней в Олимпии, когда солнце светило во всей своей красе, небо было кристально чистым, а двое возлюбленных послали к черту целый мир с его законами. Он снова видел улыбку юной Дераи, слышал эхо ее звонкого смеха в горах.
   Снова вместе! Страсть овладела им полностью, и он внезапно, блаженно, забылся в настоящем. Не было ни Царя-Демона, ни армии зла. Не было ни Врат между мирами, ни чародеев, ни разных разветвленных будущих.
   Сейчас - вот что было для него абсолютно всем.
   Дерая выгнула спину и закричала, еще и еще. Но он не останавливался... не мог остановиться. И когда страсть стала слишком сильной, чтобы ее вынести, он почувствовал, как душа вылетает из него, и потерял сознание - падая во тьму столь сладостную и столь всеохватывающую, что в последнее осмысленное мгновение он вовсе не хотел просыпаться.
  
   Холмы Гифеума
  
   Аттал вонзил меч в грудь противника, тут же извлек его и столкнул тело через валуны. Следом на холм забрался второй и метнул короткий дротик в македонянина. Аттал бросился в сторону, и пролетевшее мимо острие вонзилось в спину коринфского воина, который сражался рядом со Шлемом.
   Восстановив равновесие, Аттал ринулся на копьеметателя, но тот скрылся из виду.
   - Ну же, сукины дети! - крикнул Аттал. - Где вы там?
   Однако мессенцы отступили от укрепления из валунов, унося с собой раненных. Аттал обернулся, осматривая защитников. Трое коринфян были мертвы, еще четверо тяжело ранены. Чародейка помогала вылечить наиболее серьезные ранения, в то время как Александр сидел рядом с ничего не выражающим лицом.
   Аттал вытер кровь с небольшого пореза на голове и подошел к Шлему. - Сколько? - кратко спросил он.
   - Мы убили двенадцать, и еще быть может шестерых вывели из строя.
   - Недостаточно, - буркнул Аттал.
   - Скоро убьем еще, - сказал Шлем.
   Аттал усмехнулся. - А ты начинаешь мне нравиться. Стыдно будет тут умереть.
   - Что ж, мы еще живы, - заявил воин.
   К ним присоединился Экталис. - Нам больше не удержать эту позицию длительное время. Наши ряды поредели.
   - И так вижу! - проворчал Аттал. - Ты предлагаешь сдаться?
   - Да нет, всего лишь констатирую очевидное. Еще одна серьезная атака - и они преодолеют наш каменный круг. А внутри него у нас не будет шансов сдержать их.
   - У тебя есть план?
   - Мы можем спастись бегством. В лесу им будет трудно нас преследовать.
   Аттал взобрался на ближайший валун, изучая взглядом заросли, сгустившиеся меньше чем в миле от них. Так близко - но эти деревья с тем же успехом могли расти и за океаном, ибо более тридцати воинов поджидали внизу, а их скакуны были аттической породы - на несколько ладоней выше македонских и коринфских лошадей, и гораздо более быстроногие. - Мы и полпути не преодолеем, - сказал он Экталису, - а на равнине они перебьют нас по одному.
   - Тогда нам остается только биться и погибать, - произнес коринфянин.
   Аттал подавил свой гневный ответ и только кивнул. Они скрылись от первого разъезда, но второй отряд их перехватил. Шлем заметил круг из валунов, и там они укрылись.
   Но попасться в миле от леса! Аттал чувствовал, как в нем вскипает ярость. Всё это было по вине Пармениона. Останься он с ними, ничего бы этого не случилось. Но нет же: ему надо было играть в героя.
   - Еще и новые идут, - сказал Шлем, и Аттал посмотрел на север. Облако пыли говорило о приближении еще как минимум пятидесяти мессенских всадников.
   Мечник исторг проклятие. - Да пусть хоть всей ордой идут. Какая разница? Тридцать конников - это уже выше крыши. Все равно, будет их восемьдесят - или сто восемьдесят. - Он снова выругался.
   Внизу мессенцы ждали своих товарищей, и Аттал увидел, как два неприятельских офицера отошли в сторону от остальных обсудить стратегию. Солнце начинало садиться, и небо над далекими горами стало пламенно-красным.
   Фина подошла к Атталу. - Я отведу Александра в лес, - сказала она негромко.
   - Они вас схватят, - возразил он.
   - Они нас даже не увидят, - сказала она, вздыхая. - Но для тебя и остальных я не смогу сделать то же самое. Силы мои сейчас истощились, но и на самом пике их бы не хватило на то, чтобы скрыть такой большой отряд.
   Аттал отвернулся, эмоции кипели в нем со смертельной яростью. - Забирай его! - выговорил он. - Забирай его, чтоб тебя!
   Мгновение жрица стояла молча, затем отвернулась и отвела Александра к лошадям, усадила его в седло и села за ним. Коринфяне наблюдали за ней в молчании, а Шлем подошел и встал рядом с лошадью.
   - Куда направляетесь? - спросил он тихо.
   - В лес. И меня никто не остановит.
   - Мальчик важен для меня. Если он пропадет, я умру, так и не узнав своего прошлого.
   - Знаю. Но его судьба выше твоих желаний.
   - Не для меня, госпожа.
   - Тогда тебе надо сделать выбор, Шлем, - сказала она нейтральным тоном и с бесстрастным лицом. - Можешь достать меч и остановить меня. Но тогда ребенок достанется Царю-Демону. Ибо вам не удержать этот холм от воинов, которые его окружили.
   - Это правда, - согласился он. - А, ладно, поезжай с миром, госпожа. - Он поднял руку и похлопал Александра по ноге. - Надеюсь, ты завершишь странствие успешно, парень. Скверно это, погибать ни за что.
   Александр кивнул, но ни слова не сказал.
   Фина тронула поводья, и лошадь двинулась между валунами, медленно спускаясь по склону. Аттал, Шлем и коринфяне смотрели, как она ехала по равнине прямо к мессенцам. Никто не попытался остановить ее, словно никто из них ее не замечал, и македонская кобыла прошла через стан врага прямо к деревьям.
   Аттал достал водяной камень из заплечного мешка и принялся точить свой меч.
   - Что ж, по крайней мере врагов получилось одурачить, - проговорил Шлем.
   - Отличное утешение для меня, - процедил Аттал сквозь зубы.
   - Ты всегда такой ворчун? - отозвался воин.
   - Только перед смертью.
   - Ясно. То есть, ты не считаешь, что мы можем победить?
   Аттал встал, глядя Шлему в лицо, его ярость была близка к безумию. И тут он увидел широкую ухмылку на металлическом лице, веселый блеск в бронзовых глазах. Всё напряжение разом покинуло македонянина, и он улыбнулся с внезапной веселостью. - Как насчет побиться об заклад? - предложил он.
   - На что? - спросил Шлем.
   - На то, что я убью больше.
   - А на что спорим? У меня монеты нет.
   - И у меня. Поспорим, ну, скажем, на тысячу золотых?
   - Ты уже убил троих против моих двух, - заметил Шлем. - Думаю, нам надо начать с нуля, и считать их со следующей атаки.
   - Так ты согласен?
   - На все сто, - сказал Шлем.
   - Идут! - закричал Экталис.
  

***

   Жрица въехала под сень деревьев и остановила лошадь. Александр сидел молча с прямой спиной, тело его дрожало от напряжения. Ее Дар осторожно подтянулся к нему.
   "Оставь меня!" - пришел сигнал с такой вспышкой духовной энергии, что жрица согнулась в седле и вскрикнула. Вокруг послышался стук копыт, когда из зарослей вышли кентавры, держа в руках луки с наложенными на тетивы стрелами.
   - Добро пожаловать, Искандер, - произнес высокий, белобородый и могучий кентавр, чья золотистая шкура переходила в пегую на боках, а длинный хвост был белее барашковых облаков. - Меня зовут Эстипан. Следуйте за мной, и я проведу вас к Гигантовым Вратам.
   - Нет, - ответил Александр. - Думаете, я восстановлю Заклятие, пока мои друзья и те, кто мне служит, погибают у меня на глазах? Ты видел бой на холме. Я это знаю, ибо сила моя велика. Ты, Эстипан, задавался вопросом, стоит ли вступаться за меня. Ты сказал своему брату, Орасу, что если бы я был Искандером, я доехал бы сам. Что ж, я доехал. Теперь вы должны выполнить мои условия.
   Эстипан вскинулся на дыбы, его передние копыта громко ударили в землю, лицо побагровело. - Ты не можешь отдавать здесь приказы! - прокричал он. - Ты здесь для того, чтобы выполнить свое предназначение.
   - Нет, не так! - возразил Александр. - Я здесь для того, чтобы решить вашу судьбу. Но прежде вы еще должны заслужить мою дружбу. Поняли? Дела, а не слова. А теперь прикажи своим собратьям атаковать мессенцев. Если не сделаешь этого, я поеду назад погибать со своими друзьями. И тогда уже я не вернусь, Эстипан, так что Заклятие умрет, и все его создания исчезнут с лица земли.
   Пегий кентавр вздохнул, остальные уставились на него, ожидая приказов. - Если твоя сила так велика, - сказал он наконец, - то почему же ты сам не спас своих друзей?
   - Потому что я проверяю вас, - процедил Александр. - Но хватит этой болтовни! Фина, вези меня обратно. Мое странствие подошло к концу.
   - Нет! Если понадобится, я силой отведу тебя к Вратам, - прорычал Эстипан.
   - Ты так уверен? Ну что ж, давай, трус, испытай на себе прикосновение Смерти!
   - Я не трус!
   - Дела, а не слова, Эстипан. Не рассказывай мне - а докажи!
   Эстипан снова встал на дыбы. - За мной! - воскликнул он и галопом помчался на равнину. Шестьдесят с лишним кентавров с луками и ножами поскакали за ним. Александр обмяк и опустился на руки Фины.
   - Я так устал, - прошептал он, когда она спешилась и положила его на землю. Мальчик лежал, положив голову на руку. Через несколько секунд он уже спал. Фина обернулась к холму. Воины взбирались на него, с такого расстояния похожие на муравьев. Но кентавры были уже близко.
   Вылетев, она соединилась с сознанием Аттала. Однако она не стала говорить, ибо он отчаянно бился с несколькими противниками, и она не рискнула отвлекать его. Усевшись на траву, она позволила своей душе отправиться в свободный полет, устремившись к холму. Только трое были еще живы - Шлем, Экталис и македонянин - и их теснили к западной стене из валунов.
   Она увидела, как Шлем блокировал рубящий удар, обратным взмахом перерезав противнику горло. - Семеро! - воскликнул он. - Теперь тебе меня никак не переплюнуть, мечник!
   Эти слова озадачили Фину, но она заметила улыбку Аттала.
   Воспарив выше, она увидела, что кентавры добрались до подножия холма, и их стрелы полетели в мессенцев, пока те штурмовали валуны. В панике, враги на холме повскакивали в седла. Но внутри круга из валунов продолжался бой. У Шлема были порезаны обе руки, и из его правого бедра сочилась кровь. У Аттала не было новых ран, но рубец на его голове превратился в рваную красную линию. Экталис не был ранен, но быстро уставал. Аттал блокировал стремительный удар и толкнул атакующего плечом. Тот завалился вниз, но Аттал поскользнулся в луже крови и упал вместе с ним. Два воина ринулись добивать его. Экталис бросился им наперерез, остановив одного проникающим ударом в живот, но меч второго вонзился сзади в шею Экталиса, мгновенно его убив.
   Аттал быстро вскочил на ноги и продолжил сражаться, спина к спине со Шлемом.
   Один воин кинулся на Аттала, но в темя ему попал наконечник стрелы, он запнулся и упал. В воздухе засвистели новые стрелы, и выжившие мессенцы отступили, побросав мечи и разбегаясь кто куда. Шлем пошатнулся, но Аттал его поддержал.
   - Сколько? - спросил Аттал.
   - Девятеро. А у тебя?
   - Шестеро. Я должен тебе тысячу золотых слитков.
   - Я согласен и на одну чашу хорошего красного вина да мягкую-мягкую женщину.
   Белогривый кентавр простучал копытами по площадке, аккуратно переступая мертвецов. - Нас прислал Искандер, - сказал он.
   Аттал посмотрел на мертвого Экталиса. - Вы малость припозднились, - проговорил он мрачно.
  
   Спарта
      
   Парменион пробудился перед самым рассветом. В комнате было темно, только тонкий луч лунного света просачивался через окно на террасу. Он был в одиночестве... и в холоде. Сев прямо, он растер кожу на плечах. В комнате словно зима стояла, и он осмотрелся в поисках одеяла или плаща. Единственное тепло, которое он чувствовал, исходило от ожерелья у него на шее.
   В луче света что-то промелькнуло, и Парменион скатился с постели, выхватив из ножен меч.
   - Покажись! - велел он.
   Полупрозрачная фигура прошествовала в лунном свете. Шок был неописуем. За исключением золотого глаза человек выглядел в точности как Филипп - волосы и борода блестели как шерсть пантеры, движения были уверенными и экономными. Но это был не Филипп, и Парменион съежился перед духом Царя-Демона.
   - Боишься меня? Разумно, - произнес человек. - Но ты встал против меня, и это глупо. Я знаю о всех твоих действиях, читаю все твои мысли. Все твои планы передо мной как на ладони. Так почему ты упорствуешь в этой бессмысленной борьбе?
   - А что ты ожидаешь услышать? - вопросом ответил Парменион.
   - Есть дитя с золотыми волосами. Доставь его ко мне, и я пощажу и тебя, и твой город. Он же для тебя ничего не значит; он даже не из этого мира. Он - демон, и несет в себе семя зла, которое должно быть уничтожено.
   - Демон, говоришь? Тогда он должен быть тебе другом, Филиппос?
   - Я - человек, Парменион, - ответил Филиппос, вкрадчивым и дружелюбным тоном, его золотой глаз сверкал бледным светом. - Мои деяния - только мои. Тебе следует это понять. Ты - воитель и превосходный полководец; ты ближе всех подошел к тому, чтобы победить меня. Но ведь и я, Парменион, всего лишь царь-воитель, выстраивающий свою империю. Так было от начала времен. Великие люди всегда будут стремиться к власти. Посмотри на меня! Ты видишь демона?
   - Я вижу человека, который расчленил собственных детей в стремлении стать богом. Я вижу проклятого человека. Не пытайся соблазнить меня, Филиппос. Тебе меня не купить.
   - Один ребенок за целый город? И этот ребенок даже не из Спарты! Ты рехнулся или просто поглупел?
   - От твоих метаний мне ни тепло ни холодно, - промолвил Парменион. - И ты неправ, я тебя не боюсь. Я многое понял в сражении при Мантинее. Я понял, что ты скверный полководец, лишенный каких-либо стратегических талантов. Ты полагаешься лишь на свой колдовской глаз, который обеспечивает тебе победу, но без него ты - ничто. Через несколько дней ты столкнешься с мощью Спарты. И тогда познаешь поражение и смерть. Ибо я знаю, как убить тебя, Филиппос.
   - Теперь я понял, что ты безумен. Я неуязвим и неистребим. Ни сталь, ни яд не способны меня убить. Веди свои пять тысяч, и свою армию из рабов и стариков. Посмотрим, на что они способны в схватке с войском Македона! И никакая фальшивая богиня не спасет тебя на сей раз. Я прикажу захватить тебя живым, и буду смотреть, как с тебя живьем сдирают кожу.
   Парменион рассмеялся. - Уж не страх ли я вижу, демон? Ну и как он тебе на вкус?
   Царь замерцал, его образ стал меняться, черты исказились, растянулись, и его глаза стали багровыми огнями на заросшем сером лице, а рот стал большой безгубой пастью с длинными клыками. Сквозь темные волосы проросли черные витые бараньи рога, увенчавшие бесформенный череп. Чудовище грозно надвинулось, но Парменион твердо стоял на своем месте с обнаженным мечом.
   - Страх, человек? - раздался насмешливый голос. - Спрашиваешь, знаком ли мне страх? - Во рту у Пармениона пересохло, но меч он держал крепко. Чудовище остановилось перед ним, горой возвышаясь над худым меченосцем.
   - Я - повелитель этого Мира. Он мой. Он всегда был моим, ибо всё сущее рождено из Хаоса. Абсолютно всё. От маленького зернышка до самой большой звезды. Еще до появления людей я ходил по этому миру, и земля под моими ногами кипела, а воздух горел огнем. И я снова буду ходить по нему, когда он будет опустошен и не будет слышно жалких человеческих голосов. Ибо будут только пепел и прах, тьма и холод. Я буду здесь, когда звезды сгорят дотла. И ты решил показать мне, что такое страх?
   - Не ты, - поправил Парменион. - А он почувствовал страх, иначе ты бы не показался.
   - А ты умен, Человек. Но не думай, будто я не знаю, что ты пришелец. Я наблюдал за тобой в лесу и на море, когда потонул корабль смерти. Ты проиграешь, как проиграл твой двойник. Тебе не справиться. Более того, ты и сам знаешь это.
   - Что я точно знаю, так это то, что тебя надо остановить. И тебя можно победить. Потому что твоя сила не бесконечна, она зависит от людей, которые служат тебе. Они могут умереть - а значит, ты можешь проиграть.
   - Как я и сказал, ты умный человек, Парменион. Но ты обречен. Спартанская армия ничего тебе не даст, а рабы дрогнут и разбегутся при первой же атаке. Твои спартанцы будут окружены и перебиты. Так какой же цели служит твоя оборона?
   Парменион не ответил, он не мог ответить, но он взглянул демону в глаза и поднял меч. Демон замерцал и исчез, однако его голос прошептал в последний раз: "Я позабочусь о том, чтобы ты оставался в живых и смотрел, как каждый мужчина, женщина и ребенок этого города будут отправлены на смерть. Ты умрешь последним. Подумай об этом, смертный, ибо это твое будущее!"
   Парменион лег обратно в кровать, уронив меч из руки. Его охватило отчаяние, обострив его эмоции и омрачив его совесть. Как мог он мечтать о победе над таким существом? "Я с тобой" - сказал голос у него в голове.
   - Фина?
   "Да".
   - Ты это видела?
   "Видела, и я рада тому, как ты выстоял против него. Александр в безопасности; мы почти у Врат, и здесь есть много существ с мощными силами. Филиппосу теперь понадобится вся его армия, чтобы захватить Александра".
   Облегчение снизошло на Спартанца. - Хоть одна хорошая новость. Ты передала Бронту мое послание?
   "Да. Но он не сумел убедить их прийти к тебе на помощь: они боятся путей Человека - и справедливо боятся. Веками за ними охотились и убивали, предавали и унижали. Всё, чего они теперь хотят - это возрождения Заклятия. Но Бронт, Шлем и Аттал скачут к тебе. Без всех остальных".
   - Я едва мог на это надеяться, но даже это не разочаровывает меня.
   "Подумай на минутку о другом", - посоветовала она. "Филиппос не способен читать твои мысли, так что по крайней мере твои планы сокрыты от него".
   Он улыбнулся. - У меня лишь один план, госпожа. Один гигантский трюк. Если он не удастся, мы все проиграем.
   "Лишь один?"
   - Нет времени на долгие объяснения, Фина. Один бросок кости - вот всё, что у нас есть.
   "Тогда тебе надо это сделать... и ты сумеешь. Ибо ты - стратег и надежда всего мира."
   Парменион сделал глубокий, успокаивающий вдох. - Филиппос, возможно, и не способен читать мои мысли, но другие узнают мой план в день сражения. Тогда мне понадобится помощь. Царь-Демон должен пребывать в неведении. Если он узнает мою стратегию, то всё будет тут же проиграно. Ты можешь сделать что-нибудь?
   На мгновение стояла тишина. "Я подумаю об этом," - пообещала она наконец.
   - Рад вновь услышать тебя, - вдруг проговорил он.
   "Да пребудет с тобою Исток Всего Сущего, мой... друг."
   - Мне бы лучше пять тысяч конников, госпожа.
  

***

   День был долог, жарок и неимоверно утомителен. Рабы, в нагрудниках и кожаных набедренных юбках, доводили офицеров до белого каления, а те муштровали их до потери пульса. Множество были комиссованы со службы, многие были ранены в ходе боевой подготовки - растянутые сухожилия, проникающие порезы.
   Парменион проходил мимо занимающихся отрядов, подбадривая словом офицеров и рядовых, вводя небольшие изменения в методы подготовки, призывая офицеров к терпению в работе с неопытными рекрутами. И так целый день.
   Вечером Парменион помогал юношам из Бараков перекрывать улицы - вынося мебель из домов, наполняя мешки камнями и землей и складывая их на баррикады.
   - Хочу, чтобы дротики были сложены на каждой крыше вдоль Выходной Улицы и Аллеи Царей, - сказал он Клеандру. - И чтоб там были парни с крепкими руками, чтобы метать эти дротики. Несколько сотен лучников поставь на агору, за баррикадами.
   - Будет сделано, - пообещал смертельно больной мужчина.
   Вернувшись во дворец на закате, Парменион провел два часа с Леонидом, Тимазионом, Клеандром и группой офицеров, слушая доклады об успехах в подготовке.
   - Еще через два дня у нас будет подразделение воинов с потенциалом, - сказал Леонид. - Но не более пяти тысяч. Остальные будут бесполезны в любой серьезной схватке. Я бы предложил оставить их защищать центр города с Клеандром.
   - Согласен, - сказал Парменион. - Но отсеянные люди не должны почувствовать себя бесполезными. Разбейте их на группы по двадцать человек, по командиру на каждую; командиры пусть докладываются Клеандру. В этой битве моральный дух должен встать выше железной дисциплины - давайте мы все это поймем. Не критикуйте человека за неумение обращаться с мечом или за медлительность. И не надо их убеждать, что истинная спартанская выучка достигается годами тренировок. Вы должны выделить лучших из них, всегда поощрять их. Если не можете улучшить их навыки, улучшайте их боевой дух. Обращайтесь с ними как с братьями. Каждый офицер, кому такие методы не понравятся, пусть возвращается в свое подразделение. Я видел сегодня несколько таких, кто орал и ругал рекрутов; это должно прекратиться.
   Чернобородый Тимазион подался вперед. - Я принимаю все сказанное тобой, повелитель, но, говоря по правде, не важно, как интенсивно мы тренируем рабов - им всё равно не выстоять против Македонской фаланги. Ибо годы уходят на то, чтобы подготовить человека немедленно выполнять выкрикиваемые команды, быстро передвигаться на местности, перестраиваться на ходу. Нельзя ждать того, что рабы научатся этому за неделю или меньше.
   - Тимазион прав, - сказал Ликон. - Войско сильно настолько, насколько сильна его слабейшая часть. У нас нет кавалерии, и крылья войска составят рабы и ветераны. На ветеранов можно положиться, но они слишком стары, чтобы бежать в атаку - а рабы дрогнут и сломают строй.
   - Я не стану спорить с вами, друзья, - сказал им Парменион, - но позвольте сказать вот о чем: говорить о поражении или сдаче - это всё равно что призывать их на свою голову. Когда мы верим, что проиграем, мы непременно проиграем. Рекруты - тоже мужчины, и они выполнят свою роль. Поверьте мне - а если не верите, то притворитесь, что верите. Я не стану говорить о поражении или слабости. Мы все здесь воины, и все мы понимаем природу войны. Всё, что вы сказали, - правда... но об этом не надо говорить. Бывало, что битвы выигрывались или проигрывались из-за действий одного-единственного человека. Один человек запаникует - и это передается как чума. Один устоит - и другие встают рядом с ним. Мне не нужно, чтобы рабы шли на битву с поражением в сердцах. Хочу, чтобы они шли в бой как мужчины, с верой и надеждой. Хочу, чтобы они были горды, зная, что их спартанские хозяева высоко ценят их. Мне плевать, что это неправда... но это должно будет показаться правдой. А потом, когда они выполнят свою роль и победа будет нашей, это станет правдой.
   - Ты искренне веришь, что мы победим? - спросил Леонид.
   - Я не верю - я знаю это! Мы - спартанцы. Им нас не сломить. Нет. Это они сломаются о нас. Их кавалерия объедет нас. Они помчатся в город, потому что знают, что каждый мужчина в войске увидит их и станет бояться за жизни жены и детей, матери и сестры. И потом в атаку пойдет их пехота, превосходя нас числом, пожалуй, что три к одному. Битва будет выиграна или проиграна в течении часа.
   - С чего ты так уверен, что их кавалерия проскачет мимо нас? - спросил Ликон.
   - Я ознакомился с его методами при Мантинее. Филиппос - не кавалерист; он использует пехоту для всех своих главных ударов. И он хочет взять город. Он хочет его весь, и ему не терпится. Но что важнее прочего, он не хочет вынуждать нас отступить в боевом порядке и оборонять стены Спарты. Он хочет отрезать нас от тыла, а город уничтожить прямо за нами.
   - А если ты ошибаешься? - вставил Тимазион. - Как мы выживем в таком случае?
   Парменион усмехнулся. - Я не ошибаюсь, но если его конница не атакует город, тогда Клеандр со всеми своими силами выступит из города и соединится с нами на поле битвы. И еще одна вещь. Рабы не должны быть снабжены красными плащами; только спартанцы должны их носить.
   - Но почему? - спросил Клеандр. - Ведь цель у нас наверняка такая, чтобы рекруты почувствовали себя как спартанцы?
   - Я хочу, чтобы спартанские полки вышли на поле. Хочу, чтобы неприятель ясно видел их.
   - Этот день будут помнить очень долго, - буркнул Тимазион. - Пять тысяч спартанцев против сорока тысяч варваров!
   - Это будет день, который Македоны не забудут никогда, - пообещал Парменион.
  

***

   Нестус лежал без сна на узком соломенном тюфяке, слушая храп других солдат. Сорок человек спало в длинном помещении, сорок рядовых спартанских солдат, из которых никто не разговаривал с великаном. Он был в полном одиночестве, и обида захлестнула его с головой.
   Родной отец отказался принять его, и весть о его позоре разлетелась по всему городу. Друзья шарахались от него на улице, отворачивая лица и притворяясь, что не видят его.
   Во рту у него пересохло, и он встал с постели и прошлепал по полу в пустую столовую, где налил себе чашу воды. Холодный ветерок прикоснулся к его спине, и он вздрогнул.
   Жизнь была такой многообещающей каких-то два года назад. Он любил Дераю, и уже была запланирована свадьба. Его отец так гордился им. Родственная связь с царским домом - зять будущего Царя. Каждый знал, что Леонид был главным наследником, а Нестус был его ближайшим другом. О, сколь яркое будущее, сколь светлое! Оно даже рассеивало чувство разочарования оттого, что приходилось служить полукровке, который стал к тому времени Первым Военачальником Спарты.
   Парменион...
   Теперь одно только имя его вызывало у Нестуса выделение желчи в горле, заставляя сердце биться чаще.
   Тот день огненным клеймом впечатался в его память, и ему никогда не суждено стереться: Агиселай умер, Царем должен был стать Леонид. Собираясь встретиться с другом во Дворце Цены за Скот, он с наслаждением думал о перспективах, которые перед ним открывались. Его ждало повышение? Каким полком станет он командовать в новом чине? Но нет. Он узнал, что свадьба была отменена, и что его невеста - его любовь - была обещана в жены Пармениону, дабы худородный генерал смог стать Царем Спарты.
   - Его следовало убить еще тогда, - прошептал Нестус. Он представил, как клинок его меча вонзается меж ребер Пармениона, как свет жизни угасает в глазах ублюдка
   Усевшись за длинный стол, Нестус налил еще воды в чашу.
   И что стало теперь, спросил он себя? За его позором следует смерть. Разрушение Спарты, резня его народа. Его мысли обратились к Дерае, и он представил, как ее выволакивают из дворца, насилуют и затем убивают презренные варвары.
   Проклятие богов нависло над городом в наказание за то, что полукровка взошел на его престол!
   В комнате становилось холоднее, но Нестус едва это замечал.
   Почему ты должен оставаться? Мысль так и крутилась в его сознании, поражая своей простотой. "Но куда еще мне податься?"
   На Крит. У тебя есть друзья на острове... и есть монета.
   "Я не могу бросить своих друзей, свою семью."
   Они бросили тебя. Избегали тебя на улицах.
   "Я поступил неправильно. Поднял меч на Царя."
   На полукровку? На человека, который прибегнул к темному колдовству, чтобы заполучить трон и отнять у тебя женщину?
   Колдовство? Эта мысль никогда раньше не посещала его. Конечно, в этом всё и дело. Леонид был околдован. Как иначе благородный спартанец отказался бы от своих законных прав на престол?
   Убей его.
   "Нет. Нет, я не могу."
   Как герои прошлого, убей человека, укравшего твою невесту. Возьми то, что твое по праву. Дерая любит тебя. Спаси ее. Забери ее из города - туда, где безопасно, на Крит.
   "Туда, где безопасно, да! Я должен спасти ее. Она любит меня; она пойдет со мной. Там мы будем счастливы. Небольшой путь верхом до Гифеума, затем плавание на корабле. Да! Убить полукровку и вернуть то, что мое! Да!"
   Холод исчез, и в комнате стало душно и жарко. Внезапная перемена заставила Нестуса вздрогнуть, и он встал, вернулся к своей кровати. Он тихо переоделся в серый хитон и сандалии с ремнями до колен. Потом, взяв с собой плащ и меч, он вышел из казармы.
   Дом его отца был темен и молчалив, и он пролез в окно нижнего этажа, крадучись двинулся по комнатам, пока не дошел до комнаты отца. Здесь, спрятанная за резным дубовым сундуком, была ниша в камне стены; в ней было пять больших кожаных мешочков, набитых золотом. Взяв два из них, он выбрался из дома к конюшне. Конюх, спящий на лежаке у двери, проснулся, когда вошел Нестус. Кулак великана врезался в лицо несчастному, разбив тому скулу; конюх повалился без сознания.
   Нестус повесил мешки через седло и взнуздал две самых быстрых лошади, обмотал их копыта мягкой материей и вывел на залитую лунным светом улицу. Направившись ко Дворцу Цены за Скот. У главного входа было только два стражника, и оба были ему знакомы. Оставив лошадей привязанными за углом, Нестус прошел через большие ворота и приблизился к стражам.
   - Чего тебе здесь надо? - процедил первый. Кулак Нестуса врезал его в челюсть, свалив его наземь без сознания. Затем Нестус бросился на второго, вцепившись ему в горло и с силой сбивая солдата с ног. Шея несчастного сломалась с громким хрустом. Нестус не намеревался его убивать, и он отбросил тело, в ужасе отступив.
   Убей второго, возникла мысль. Нестус выхватил меч и, без колебаний, вонзил его в горло бесчувственного парня.
   Толчком открыв дворцовые двери, он вбежал внутрь, затем - по длинной лестнице на третий этаж, направившись длинным коридором в покои Царицы. Сердце его бешено колотилось, в горле пересохло. Дверь в покои Царицы была не заперта, и он приоткрыл ее, скользнув внутрь. Луна ярко светила через окно на террасу, и первым, что он увидел, было ярко-зеленое платье, небрежно брошенное на скамью. Подойдя к нему, он поднес платье к лицу, вдыхая аромат духов, которым оно пропиталось. Его охватило возбуждение, и он прошел в опочивальню, где Дерая лежала поверх одеял. Нестус прошел в дверной проем, посмотрел на ее фигуру, освещенную луной. Царица была обнажена и лежала на боку с подогнутыми ногами, положа голову на левую руку. На лбу Нестуса выступил пот. В лунном свете ее золотистая кожа была белее слоновой кости, но при этом мягкая и теплая, пышущая здоровьем. Он тяжело сглотнул и подошел к постели, положив окровавленный меч на одеяла. Его ладонь протянулась к ее руке, заскользила по коже, вниз, к животу, и вверх, вдоль изгиба ее бедра. Она застонала во сне и перевернулась на спину.
   Нестус улыбнулся, мысль о грядущем блаженстве вспыхнула в сознании: дом у моря, слуги, дети...
   Она проснулась и закричала, пытаясь отпрянуть назад. Он инстинктивно схватил ее, пальцы вцепились в волосы и притянули ее обратно.
   - Перестань! Это же я, Нестус. Я пришел за тобой. Спасти тебя!
   Она перестала сопротивляться, ее зеленые глаза застыли на его лице. - Что значит, спасти меня? Ты сошел с ума? Если тебя здесь обнаружат, ты умрешь.
   - Плевать. Я убил двоих этой ночью и убью любого, кто встанет у меня на пути. У меня есть план, Дерая. Уплывем на Крит. У меня там есть друзья, мы будем счастливы там. Но прежде оденься. У нас мало времени. Я всё объясню по дороге.
   - Ты безумен!
   - Нет! Выслушай меня. Город обречен - ничто его не спасет. Это наш единственный шанс обрести счастье. Разве не видишь? Нам суждено быть вместе.
   Взглянув вниз, она увидела окровавленный меч. - Что ты натворил?
   - То, что должен был сделать, - ответил он, и его рука поднялась, пальцы стали ласкать ее грудь.
   Она отпрянула от него. - Парменион тебя за это убьет, - прошептала она.
   - Он здесь один. И он никогда в жизни не одолеет меня в единоборстве. Никто не одолеет. Я лучший.
   Она внезапно скатилась с кровати. Он надвинулся на нее, но она вырвалась и побежала к двери. Схватив меч, он побежал за ней, но она выбежала в коридор и закричала во весь голос: - Парменион! Парменион!
   Он побежал за ней, догнал на верху лестницы и схватил за волосы. - Ах ты шлюха! Говорила, что любишь меня, а теперь меня предаешь!
   - Я никогда тебя не любила! - ответила она, высвободив руку и ударив его по щеке. Отбросив ее, он воздел меч.
   - Я тебя убью! - вскричал он. Увернувшись от него, она побежала по лестнице, перескакивая по две ступени за раз. Он побежал за ней, но потерял равновесие и упал, ударившись головой. Меч выпал из руки. Вскочив на ноги, он подобрал клинок там, куда упал, на расшитом ковре, покрывавшем лестничный пролет. Он стал озираться в поисках Дераи.
   - У тебя меч, - тихо проговорил Парменион. - Теперь используй его!
   Царь стоял голый в коридоре, Дерая за ним. - Теперь ты сдохнешь, полукровка, - процедил сквозь зубы Нестус.
   Парменион с усмешкой поднял свой меч. Нестус побежал на него, отведя меч для удара в живот, но Парменион шагнул в сторону, парируя клинок и подсекая ногой ногу атакующего противника. Нестус сильно ударился об пол, но быстро поднялся. - Будь хладнокровнее, - посоветовал Парменион прохладным тоном. - Гнев делает мужчину неосмотрительным. - Нестус вновь атаковал, в этот раз пустив клинок по широкой дуге в горло Пармениона. Царь припал на одно колено, клинок просвистел у него над головой, а его меч вонзился Нестусу в пах. Великан заголосил. Парменион высвободил меч и поднялся. Нестус проковылял несколько шагов вперед, затем бухнулся на колени, кровь фонтанировала из вскрытой артерии. Воин попытался подняться, но силы быстро покидали его, и он упал вперед, лицом на холодный камень коридорного пола.
   Ярость, казалось, покидала его вместе с кровью.
   Что я здесь делаю, думал он?
   Он слышал звуки бегущих шагов и голос, кричавший: "Кто-то пытался убить Царя!"
   Наверное, так и было, подумал он. А я был здесь, чтобы спасти Царя от убийц.
   Да. Успокоившись, он закрыл глаза. Отец будет гордиться мной, подумал он.
  

***

   Парменион отошел от мертвого тела и провел обнаженную Дераю в ее покои, закрыв дверь и бросив меч на пол.
   - Он был одержим, - сказала Дерая, подавшись к нему с раскрытыми руками. Он нежно заключил ее в объятия, его руки сжались у нее за спиной, и ни один из них не услышал, как открылась дверь, и не увидел, как вошел Леонид. Спартанский воин мгновение молчал, затем откашлялся.
   Парменион обернулся, но не стал выпускать Дераю. - Что такое, Леонид?
   - Хотел убедиться, что ты не ранен... государь.
   - О, Леон, это было ужасно, - пролепетала Дерая. - Видел бы ты его глаза. Я никогда не видела Нестуса таким.
   - Он убил двух стражников, - сказал ей Леонид холодным голосом. - Однако я вижу, что ты в порядке, государь. Оставляю вас... двоих. Мы будем готовы выступить завтра утром. Пять дней, ты же помнишь. - Он поклонился и вышел из комнаты.
   - Странный он, - прошептала Дерая, прижимаясь к мужу. Парменион ощутил тепло ее кожи на своей груди. Не странный, подумал он; просто Леонид только что увидел собственную сестру в объятиях пришельца.
   - Люблю тебя, - сказала вдруг Дерая. - Обещай мне, что вернешься.
   - Как я могу дать такое обещание? - хрипло спросил он.
   - А ты просто произнеси вслух. Я не верю, что ты будешь побежден. Ты - Парменион, Царь Спарты. Ты - мой Парменион.
   Он улыбнулся и крепче прижал ее к себе. - Один мудрый человек говорил мне строить планы так, словно собираешься жить вечно, но при этом жить так, словно это твой последний день на земле. Давай так и сделаем, моя госпожа. Давай проведем эту ночь, словно она для нас последняя.
   Он отнес ее в свою спальню и лег рядом с ней, привлек к себе. И они занялись любовью нежно, не спеша, ибо он не чувствовал страсти - а только отчаянное желание чувствовать ее кожу на своей коже, быть в ней, быть частью нее. Он почувствовал, что близок к экстазу, но замедлился и отодвинулся.
   - Почему ты остановился? - спросила она, ладонью лаская его щеку.
   - Не хочу, чтобы это кончалось. Не сейчас, не в эту ночь... никогда.
   - Ты произнес это так печально, дорогой. Не надо печали. Не в эту ночь... не для нас.
   Ее пальцы заскользили вдоль его груди, по бугристым мышцам живота, затем вниз, к его по-прежнему эрегированному пенису, обхватили его. Он застонал. - Это больно? - спросила она с серьезным видом, но с лукавыми глазами.
   - Ты развратница, - сказал он, перевернув ее на спину и оказавшись сверху. - И я обойдусь с тобой соответственно.
   Проскользив по кровати вниз, он уткнулся ей между ног. Она вскрикнула, согнув ногу, чтобы спастись от него, но он повернул голову - и его рот прошелся по ее мягким лобковым волосам, а язык проник в ее лоно. Она снова закричала, но он не обращал внимания. Она извивалась под ним, но его руки крепко держали ее. Вдруг она расслабилась и застонала, ее тело сильно вздрагивало, ноги напряглись. На этот раз она кричала не от боли или раздражения, но от судорожного, мощного избавления от напряжения, которое способен принести только оргазм. Наконец она откинулась в постели, вытянув руки.
   Парменион поднялся к ней. - Ну что, приятно быть развратницей? - спросил он.
   - Прекрасно, - согласилась она. - Но пообещай, что никогда не расскажешь мне, где научился этому навыку.
   - Обещаю.
   - Я передумала. Расскажи мне.
   - Своей душой клянусь, что никогда и ни с кем в этом мире не делал этого раньше.
   - Это не может быть правдой.
   - Клянусь тебе. Ты - первая женщина в Ахайе, над которой я надругался подобным образом.
   Приподнявшись на локте, она заглянула ему в лицо. Затем улыбнулась. - Я тебе верю, - медленно проговорила она, - однако ты всё равно что-то от меня скрываешь.
   - Так ты ясновидящая? - спросил он, натянуто улыбаясь, чтобы скрыть неожиданное замешательство.
   - Тамис говорила, что у меня дар, но я его не развивала. Так что ты прячешь?
   - В этот момент, - молвил он, глядя на свое обнаженное тело, - я, очевидно, ничего не прячу.
   - А я посмотрю, - заявила она. Перевернувшись на колени, она поцеловала его в живот, и голова ее стала спускаться все ниже.
   - О, нет! - сказал он, опускаясь к ней. - Ты не можешь! Это неприлично.
   Ее смех огласил покои. - Неприлично? Поцелуй, который получила Царица, не может быть отвергнут Царем!
   Он хотел было еще поспорить - но лишь за миг до того, как ее губы прикоснулись к нему, а ее рот сомкнулся на нем. Тут уж все его возражения сошли на нет.
   Позже, когда они сидели на скамьях, попивая разбавленное вино, они услышали шаги в коридоре за главным залом. Дерая встала и ушла в спальню, а Парменион взял меч и открыл дверь. Снаружи стояли два караульных, с ними был Леонид.
   - Что случилось? - спросил Парменион.
   - Филиппос пошел в наступление этой ночью. Решил застать нас врасплох. Только что прибыли два наших разведчика: Македоны будут в окрестностях города к завтрашнему полудню.
   - Мы будем готовы встретить его, - пообещал Парменион.
   - Да. Моя сестра всё еще у тебя?
   - Да, она здесь.
   - Я могу войти?
   - Нет, мой друг. Это... последняя ночь... для нас. Понимаешь?
   - Думаю, да. Но наутро тебе станет ясно, что это было не столь разумно.
   - Моя жизнь полна сожалений, но даже если я завтра погибну, эта ночь не станет одним из них.
   - Я не о тебе, - сказал Леонид.
   Правота слов солдата поразила Пармениона как удар. Если бы он не занимался любовью с Дераей, она бы продолжала думать о нем, как о хладнокровном Царе, который ничего для нее не значил, и не столь печалилась бы, когда он уйдет.
   Одержит ли он победу или встретит свою гибель и поражение, Парменион исчезнет из ее жизни, ибо он дал обещание Леониду. Он будет Царем только пять дней - или пока не закончится сражение.
   Потом он вновь потеряет Дераю...
   Леонид заметил отчаяние на лице Царя и протянул руку. - Прости, мой друг, - прошептал он. Парменион промолчал.
   Шагнув назад, он закрыл дверь и остался стоять в темноте своих покоев.
   - Кто это был? - спросила Дерая. Он прошел в спальню и лег рядом с ней.
   - Леонид. Македоны будут здесь уже завтра.
   - Ты их победишь, - проговорила она сонливо. Он погладил ее по волосам и накинул одеяло на себя и на нее.
   Он бодрствовал до рассвета, когда услышал, как в передний покой входит Приаст. Парменион тихо встал и вышел из спальни, тихо прикрыв за собой дверь. Приаст, в нагруднике, шлеме и поножах, поклонился вошедшему Царю, и Парменион улыбнулся.
   - У тебя свирепый вид, - сказал он.
   Приаст засмеялся. - Когда-то я был опасным человеком. Во мне еще кое-что осталось от того парня - и Македоны скоро в этом убедятся. Итак, какие доспехи желаешь надеть?
   - Простую кирасу с поножами и защитой на запястья. Буду биться пешим. И подыщи мне шлем без украшений.
   - Ты не желаешь выделяться в битве? - недоуменно спросил Приаст.
   Парменион призадумался. Старик был прав. Прежде, Парменион всякий раз был всего лишь полководцем на службе у монарха, сатрапа или города. Но тут он был Царем, и люди готовились сражаться и погибать за него. Они были вправе видеть своего повелителя в действии, и, тем более, это был долг Пармениона. Боевой дух - хрупкая материя, и Спартанец видел много случаев, когда Филипп менял ход сражения одним своим появлением в золоченой броне и шлеме с высоким плюмажем. Люди видели, как он скачет навстречу опасности, и сердца их наполнялись гордостью и отвагой.
   - А ты прав, Приаст, - сказал он наконец. - Неси самую яркую и броскую броню, что у меня есть.
   Старик заулыбался. - Это будет золотой шлем с плюмажем из белого конского волоса и нащечниками с инкрустацией из слоновой кости. Красивая вещь, но и сделана на совесть. Сиять будешь как само солнце, заставишь завидовать даже Аполлона.
   - Неразумно вызывать к себе зависть богов.
   - А, ну так ведь Аполлон красивее тебя. Он не станет возражать, коли твой доспех будет ярче.
   Через час, когда солнце озарило горы, Парменион - после встречи с Клеандром и советом по обороне центра города - вышел из дворцовых ворот, и его поприветствовали Леонид, Тимазион, Леарх и другие офицеры. Все они поклонились, когда он подошел, и Парменион почувствовал, как у него краснеют щеки. Шлем во всем соответствовал описанию Приаста, и доспехи сияли на солнце, украшенные позолотой поверх железа и бронзы. Даже наручи и поножи были инкрустированы слоновой костью и серебром, и его белый плащ был расшит серебряной нитью, отчего вовсю сверкал в рассветных лучах.
   Войско, завидев его, подняло мечи, застучало клинками в щиты, разорвав тишину невероятным грохотом. Поднятием ладони он поприветствовал их в ответ, окидывая взором многочисленные ровные шеренги, заполнившие Выходную Улицу.
   Леонид подошел к нему с широкой улыбкой на лице. - Может, теперь поведаешь свой план? - спросил он.
   Парменион кивнул и созвал к себе офицеров. Ожерелье Тамис у него на шее было холодным, и он негромко заговорил, наблюдая за их реакцией. Они слушали молча, но потом Леонид решился первым задать вопрос:
   - А что, если?..
   Парменион вскинул голову. - Нет, мой друг. Никаких "что, если". Что, если солнце сгорит дотла? Что, если океаны выйдут из берегов? Сейчас не время для подобных мыслей. Я видел Царя-Демона в деле, и у нас есть лишь один шанс на победу. Необходимо, чтобы его пехота атаковала спартанцев, оставив рабов - до поры до времени - без внимания. Если мы заставим его сделать это - у нас появится шанс. Без этого - не будет ничего. А теперь готовьте свои подразделения - и выступаем в поход.
   Он посмотрел в лица окружавших его людей. Еще никто из них не усомнился в его стратегии: даже здесь, в этой другой Греции, спартанская дисциплина была тверже скалы. Они лишь отсалютовали и разошлись по отрядам.
   Парменион встал во главе колонны, рядом с ним был Леонид. - Я молю богов, чтобы ты оказался прав, Парменион, - прошептал тот.
   - Будем надеяться, что боги тебя услышат, - ответил он.
   Когда авангард вышел за стены города, с юга галопом прискакали три всадника. Аттал со Шлемом скакали бок о бок, а Бронт ехал за ними, неуклюже сидя на лошади.
   Аттал натянул поводья перед Парменионом и соскочил на землю. - Подмоги с юга не будет, - произнес мечник, и взор его тут же приковали драгоценные доспехи.
   - Я так и думал. Пойдем со мной.
   Бронт со Шлемом тоже спешились и отпустили лошадей. Человек и минотавр присоединились к Царю. - Приветствую вас, друзья, - сказал Парменион, первым протянув руку Бронту.
   - Прошу прощения за то, что мои братья по Заклятию не отправились с тобою, Парменион, - сказал Бронт, - но они не станут принимать участие в войнах людей, которые им уже довелось повидать. Возможно, мне удалось бы их убедить, но когда я рассказал им, что ты обещал новое Заклятие Горгону, их сердца пуще прежнего обратились против тебя. Если бы ты не подружился с этим демоном, у тебя сейчас могла бы быть вторая армия.
   - Если бы не Горгон, то Александр не добрался бы до Врат, - заметил Парменион. - Но теперь это уже не важно. Мы остались одни - и порою именно в такой ситуации и заключается сила. - Спартанец обратился к Шлему. - Я думал, ты захочешь остаться с Искандером. Или он не ключ к твоей памяти?
   - Он сказал мне отправиться к тебе, - ответил бронзоволицый воин. - Сказал, что все мои ответы связаны с тобой.
   - Ну а ты, Аттал? - спросил Парменион. - Ты ведь не обязан быть здесь.
   - А я уже привык к твоей компании... государь. И у меня нет желания пропустить грядущую битву. Этот чертов Царь-Демон охотился за мной по всему миру. Теперь и я на него поохочусь.
   Парменион усмехнулся. - Мы поохотимся на него вместе.
  
   Кровавое поле
      
   Филиппос сидел на своем боевом жеребце и думал о неприятеле, обратя взор Золотого Глаза к далекой фигуре облаченного в богатые доспехи Спартанского Царя.
   Его бесило то, что у спартанца был защитный амулет, и не потому, что он боялся его жалкой стратегии, а больше потому, что он всегда наслаждался страхом и растущей паникой, исходящей от врага, предвкушающего поражение.
   Он вспомнил прошлую встречу с Парменионом и вновь почувствовал волну гнева, когда Спартанец говорил о его навыках с таким пренебрежением. Несчастный генерал, да он сам был жалок! А Филиппос был величайшим Царем-Воителем, какого когда-либо знал мир!
   - Мне не нужен Глаз для того, чтобы одолеть такого выскочку, как ты, - прошептал он вслух. И всё же, зачем отказывать себе в небольших удовольствиях, подумал он? Какие глубины отчаяния испытывают сейчас генералы Пармениона?
   Он сосредоточился, мысленно выискивая Леонида...
   "Что, о смерти своей задумался?" раздался голос в его сознании, и Филиппос вздрогнул как громом пораженный. Это была та ведьма, притворившаяся богиней Афиной. Закрыв свой человеческий глаз, он увидел ее спиритуальную форму; она парила в воздухе шагах в двадцати от него.
   - Ты ничего не можешь мне сделать, ведьма, - сказал он ей.
   "Мне этого и не нужно," - отвечала она. "Зло способно побороть само себя. И это случится сегодня."
   - Прочь, женщина! У меня нет ни времени, ни желания говорить с тобой!
   "Конечно, нет," - фыркнула она. "Царь-Трус должен сначала прочесть мысли своего противника. Он не способен составить план битвы самостоятельно. Давай же. Не позволяй мне отвлекать тебя. Я уже представляю картину, как эти крестьяне и рабы дадут тебе отпор."
   Тут раздался другой голос, на этот раз детский. "А он не так уж страшен, правда, Фина?" - Филиппос запрокинул голову и увидел худого золотоволосого мальчика, за которым он так долго охотился.
   - Я тебя найду, дитя. Тебе никуда от меня не спрятаться.
   Мальчик посмотрел на него с мрачным видом. "Не думаю, что ты сможешь," - сказал он тихо, "но если и найдешь меня, то я тебя убью."
   Филиппос рассмеялся, но смех его замолк, когда он посмотрел в серьезное лицо ребенка. - Ничто не может убить меня! Слышишь? Ничто!
   "Я могу это сделать," - прошептал мальчик, "одним своим прикосновением. Однако мы задерживаем тебя, трус. Может, нам попросить Пармениона снять с шеи амулет силы? Может, так тебе будет проще разбить армию рабов?"
   Насмешка, звучавшая в словах ребенка, ужалила Царя языками пламени, и он собрался было ответить, но духи исчезли. В ярости, Филиппос поскакал вдоль боевых построений, созывая военачальников и жрецов. Солдаты стояли в безмолвии, когда он проезжал мимо них, копья держали вертикально, глаза устремили на врагов, расположившихся шагах в восьмистах впереди.
   Царь Македонов натянул поводья и повернул коня к югу. Враг построился в точности, как он ожидал: спартанцы, в закрытых бронзовых шлемах и алых плащах, встали в низине между двумя холмами; рабы разделились на два полка, прикрывая их с флангов на холмах. За центром основной силы он видел лучников и пращников, ждущих приказов.
   - Сколько их? - спросил Филиппос.
   Один из офицеров подъехал к Царю на своем коне. - Пять тысяч спартанцев, государь, и примерно столько же рабов. Сложно увидеть, сколько лучников; возможно, около тысячи.
   Филиппосу не требовалось оборачиваться, чтобы узнать численность Македонского войска. Прямо за ним была Царская Гвардия, шесть тысяч человек, стоявших в боевом построении глубиной в двадцать шеренг и шириной в триста щитов, громадный черный боевой квадрат. Это были Буревестники, прозванные так потому, что когда шли на битву, их клич раскатывался подобно грому, а мечи их были смертоноснее молний самого Зевса. У них на фланге было 10 000 Рядовых, сильных, хорошо подготовленных бойцов, чьи шлемы и нагрудники из отполированного железа сверкали словно серебро. Справа стояли 5 000 наемников из Фессалии, Фракии и Иллирии. Эти воины носили плащи разных расцветок и, хотя их дисциплина оставляла желать лучшего, в бою они были ужасны, они жаждали крови и смерти, что было для Царя Македонов наиболее ценным их качеством. За ними на том же правом фланге стояла кавалерия - по преимуществу коринфская, насчитывавшая 7 000 всадников. Двадцать восемь тысяч испытанных в боях воинов выстроились против пяти тысяч спартанцев, да еще жалкой шайки из как попало вооруженных рабов и стариков.
   - Его стратегия смехотворна, - проворчал Филиппос. - Она просматривается насквозь, словно шелковая вуаль. Он заманивает нас атаковать свой центр; именно поэтому спартанцы встали на самом легком пути, в низине.
   - Но если мы сломим их, то рабы дрогнут и обратятся в бегство, так что победа будет наша, - вставил офицер. - Мы же очевидно должны атаковать спартанцев?
   - Ты видел их при Мантинее. Атаковать их в лоб - все равно что лить воду на камень. Они превосходные солдаты и так просто не сломаются. О нет. Он того и хочет - выдержать массированную атаку пехоты, поколебать дух Македонов. А когда моральный дух окажется сломлен, численное превосходство будет значить не так уж и много.
   - А о чем он думает, государь?
   - Я не знаю, да и знать не хочу. Прикажи коринфянам скакать мимо неприятеля и ударить на саму Спарту.  Посмотрим, как упадет их моральный дух, когда они поймут, что эта битва ничего не решает. Затем прикажи рядовым и наемникам выдвигаться, якобы для атаки на центр спартанского войска. Когда они будут в пятидесяти шагах, труби атаку. Пусть наемники нападут на левый фланг, а два полка Рядовых - на правый. Штурмуйте холмы и разгоните рабов. Затем Рядовые пусть развернутся и атакуют спартанцев с тыла, а наемники налетят с холма. В этот момент я скомандую выдвигаться Гвардии, и тут мы возьмем их в кольцо. Только помни: Парменион нужен мне живым.
   - Да, государь. Живым.
   Царь обернулся к верховному жрецу, лысому человеку с крючковатым носом и глубоко посаженными темными глазами. - Что нынче говорят знамения, Фарин?
   - Состоится поединок Царей, государь, и Филиппос выйдет из него триумфатором, а мертвый враг будет лежать у его ног.
   - Но он нужен мне живым!
   - Это будет не совсем так, государь. Ты встретишься с врагом, скрестишь с ним клинки и убьешь его.
   Дар Фарина был неоспорим, но, даже не смотря на это, Царь наклонил голову, сверкнув золотым глазом. - Ты ведь не станешь мне лгать?
   - Я говорю правду, государь: так всё и будет. Море крови, горы трупов, но Филиппос выйдет победителем.
   - Ты никогда не ошибался, Фарин. Ни единого раза.
   - Я и сейчас не ошибаюсь, государь.
  

***

   Застучали боевые барабаны Македонов, и этот звук разнесся по всему полю битвы, словно сердцебиение какого-то кошмарного мифического чудовища. Парменион почувствовал страх стоящих рядом рабов, увидел, как они переглядываются, подметил, как они вытирают пот с глаз или облизывают пересохшие губы еще более сухими языками.
   - Вы храбрые люди, - обратился к ним Парменион, и его голос облетел плотные шеренги, - и я горжусь тем, что стою здесь рядом с вами. - Стоявшие к нему ближе всех рабы нервно заулыбались. - Не позволяйте этим звукам смутить вас. Это всего лишь деревянные палки стучат по натянутым воловьим шкурам. И люди, которые на той стороне готовятся пойти на вас - всего лишь люди, такие же, как и вы. В них нет ничего особенного - они умрут, как умирают все смертные.
   Он замолчал; мало что мог он добавить к своим словам. Он - не Филипп, Царь-Воитель, который великолепно владел ораторским искусством. Ксенофонт называл этот дар героическим предводительством, способностью одного человека превратить страх в отвагу, как кузнец превращает металлическую заготовку в прекрасный клинок. "Внутри войска," - как-то раз сказал Афинянин, - "существует некий дух, легко переходящий от трусости к героизму, от дикости - к дисциплине. Правильный военачальник, или Царь, это понимает. Он изучает природу этого духа; он знает, что этот дух подпитывается от каждого человека в войске и одновременно питает их всех. Этот дух - семя паники, и вместе с тем - источник славы. Кто-то берет от него всё самое лучшее, кто-то неистово подкармливает его. Но те, кто вообще пренебрегают им, неминуемо терпят поражение."
   Парменион всегда кормил его перед битвами, на поле для упражнений или на учениях - чтобы как можно лучше узнать людей, которых поведет на сечу, вселить в них уверенность и веру в себя и в своего генерала. Это был требующий времени процесс, и в этом мире у него не было столько дней, чтобы как следует сотворить свою маленькую магию.
   Неприятель начал движение, отряды наемников и Рядовые пошли вперед под перестук барабанов, сдвинув щиты и переходя через плоскую равнину в направлении спартанского центра.
   - Боги, да я сейчас обоссусь, - нарушил тишину глубокий металлический голос Шлема. Нервные смешки послышались тут и там вокруг него, и напряжение почти что спало. Парменион хохотнул. В этот момент Шлем изобразил состояние, хорошо знакомое каждому бойцу: когда пересыхает во рту и кажется, что мочевой пузырь переполнен.
   Сказано было очень вовремя, и Парменион повернулся к заколдованному воину, который стоял рядом с ним. Шлем поднял взгляд и улыбнулся, подмигнув бронзовым глазом. - Спасибо тебе, - беззвучно сказал ему Царь.
   Парменион взглядом знатока изучил приближающегося неприятеля. В наступление шли пять полков, всего примерно 15 000 человек. Далеко слева поднялось пыльное облако, и Спартанец повернул туда голову, увидев, как кавалерия Македонов обходит их с фланга. - Дарикл! - крикнул он, и высокий молодой лучник поднял руку. - Поверни своих лучников на тот случай, если кавалерия развернется, чтобы ударить с тыла. - Лучник отсалютовал, и Парменион вновь сосредоточил внимание на пехоте.
   Пока что всё было именно так, как он предусмотрел: кавалерия прошла мимо по флангу - он надеялся, что для атаки на город, - а пехоте, в свою очередь, надлежало прорубить дорогу через спартанцев.
   Вдруг неприятельское войско разделилось, расступившись направо и налево, перестраивая шеренги, чтобы атаковать по флангам. Боевые кличи слились в единую ужасающую стену звука, и топот ног по сухой равнине заглушил бой барабанов.
   Филиппос наблюдал за битвой со своего места во главе Гвардии. Он с отвращением смотрел, как спартанские рабы вставали в построение - люди наталкивались друг на друга, роняли щиты - и он почувствовал, как в нем угасает всякий интерес к происходящему. Обычно битвы были полны дикого восторга и бурных эмоций, но эта битва делала его безразличным, почти наводила скуку. Шансы того, что рабы дрогнут и побегут еще до того, как по ним ударят Рядовые, были более чем высоки.
   Затем последует самая обычная резня...
   Переведя взгляд на облаченных в алые плащи спартанцев, он увидел, как те быстро перешли от оборонительного построения - 250 щитов в ширину и двадцать шеренг в глубину - к широкой линии в 500 щитов. Их поднятые копья образовали идеальную линию, что вызвало в Царе Македонов невольный трепет одобрения. Вот это были настоящие воины!
   Македоны пустились бегом, фаланга разделилась и раздвинулась по полю направо и налево. Филиппос ухмыльнулся и стал всматриваться сквозь пыль, чтобы увидеть смятение в рядах рабов. Со спартанских флангов полетели стрелы и дротики, вонзаясь в атакующих Македонов. Многие пали под ними, еще больше споткнулось о тела убитых. Но атаку уже было не остановить.
   Возбуждение вновь вернулось к Царю Македонов, и руки его задрожали. Строй рабов по правому флангу сломался даже прежде, чем Македоны добрались до него.
   Нет, не сломался!
   Ринулся в атаку!
   Поначалу Царь не мог поверить увиденному. Рабы мастерски сомкнули щиты в классическую атакующую спартанскую фалангу и пошли в наступление вниз по склону холма. В своей жажде сокрушить врага Македоны нарушили строй, готовясь всего лишь разогнать этих горе-вояк. Теперь не было боевых построений, а лишь бегущая к холмам темная орда с обеих сторон. Филиппос бросил взгляд направо. Там рабы тоже шли в наступление, превосходно держа строй, чтобы встретить атаку.
   Безумие, подумал он. Однако маленькая льдинка страха начала расти в его душе.
   Что-то здесь было не так. Но разве это важно? Как могут рабы выдержать лобовой удар?
   Теперь поднялась пыль, плотная и ослепляющая. Золотой глаз сверкнул, когда дух Царя-Демона воспарил над боевыми построениями. Вот первые Македонские воины добрались до рабов - лишь затем, чтобы быть убитыми с поразительной простотой, когда мечи вонзились в их тела, а вражеские щиты сомкнулись, словно плотина против накатывающей волны Македонов.
   Филиппос посмотрел на основной полк спартанцев. Те продолжали держать позицию, даже не пытаясь прийти на подмогу к рабам на флангах.
   Теперь атака захлебнулась, и поле оказалось засеяно телами Македонов. Рабы продолжали наступать, рубить и резать, и кровь обильно стекала с их мечей. Македоны отчаянно пытались восстановить строй, но рабы не дали им такого шанса.
   Филиппос наблюдал за бойней, и непонимание пронзало его, как клинок.
   "Глупец!" - раздался голос у него в голове. "Неужели ты не видишь, что тут происходит?"
   - Оставь меня! - закричал он.
   "Парменион тебя одурачил. Рабы - это спартанцы. Они поменялись плащами и шлемами. А ты атаковал нестройной гурьбой величайших воинов в мире!"
   - Что же мне делать?
   "Еще не всё потеряно. Прикажи Гвардии атаковать спартанский центр."
   - Как это нам поможет?
   "Тогда спартанцы будут вынуждены прекратить атаку, и у наших войск будет время перестроиться. Сделай это сейчас же, иначе всё будет проиграно!"
   Филиппос быстро скользнул обратно в свое тело и выхватил меч. - Вперед! - воскликнул он.
   И 6 000 элитных воинов, гордость и слава Македонов, мрачнолицые и хладноглазые, подняли свои мечи и щиты и двинулись на рабов, которые окружали Спартанского Царя.
  
   Спарта
  
   Причиняя ему сильную боль, два молодых слуги несли Клеандра на крышу, когда до города долетела весть, что вражеская конница уже совсем рядом. Разъеденные легкие едва не вылетали из него с кашлем, и ему пришлось снять даже легкий кожаный нагрудник и шлем, вес которых оказался для него слишком тяжел. Дыхание его было хриплым, когда слуги добрались по ступеням наверх и подняли его на крышу.
   За прерывистым дыханием последовал надсадный кашель, который оставил багровые брызги на белом камне. Клеандр заставил себя подняться и медленно подошел к низкому парапету, окружавшему здание. Отсюда он видел Выходную Улицу. Слева была забаррикадированная агора, торговые лотки были перевернуты и перегораживали все выходы. Справа он видел открытую равнину и облако пыли вдалеке, выдающее приближение врага.
   Подняв руку, он подозвал своего слугу, Дориана, молодого кадмеянина, который с рождения служил ему. Юноша держал в руках рог, который поднес к губам, выдувая всего одну ноту, и она эхом разнеслась над всем городом. Взгляд Клеандра прочесал крыши города, на которых спрятавшиеся лучники и метатели дротиков на миг выглянули, подняв руки и показывая, что готовы к сигналу; в следующий миг они снова попрятались в свои укрытия.
   Пот залил Клеандру глаза, и его лицо вспыхнуло, став желто-коричневым.
   - Полежи немного, господин, - прошептал Дориан, беря господина за руку.
   - Если... я... только лягу... я умру, - ответил он. Вместо этого он уперся одним коленом о парапет. Боль пронзила его слабое, изголодавшееся без кислорода тело, но он заставил себя держаться: Царь поручил ему оборону города, и Клеандр будет верен своему долгу. Еще раз он прокрутил в голове стратегию, проверяя, не осталось ли брешей, которые моли быть увидены врагом. Он перекрыл все улицы, забаррикадировал Аллею Царей и параллельную ей Выходную Улицу. Обе вели к широкой торговой площади, с ее бесчисленными аллеями и подворотнями; но эти две улицы перекрывались повозками и вытащенной из ближайших домов мебелью. Он задумался о командирах отрядов, которых самолично выбрал. Некоторые его устраивали, некоторые беспокоили. Однако лучшие воины ушли с Парменионом, и не было смысла сетовать на тех, кто остался.
   Неприятель стремительно приближался, и Клеандр уже видел, как солнце отражается на шлемах и копьях. Тысячи всадников мчались к городу, и страх стиснул сердце спартанца. Удастся ли сдержать так много врагов?
   - Отче Зевс, дай мне силы, - стал он молиться. Он поднял взгляд на Дориана и сказал. - Пригнись, парень, и жди моего сигнала. - Еще трое человек присоединились к ним на крыше. Двое принесли луки и несколько колчанов с длинными стрелами; третий расположился рядом с двадцатью дротиками с железными наконечниками, которые он примостил к парапету. Метатель поднял первый дротик, проверяя его на вес и баланс. - Не бросать... до... сигнала, - предупредил Клеандр, и метатель с ухмылкой кивнул.
   "Когда-то я был воином," размышлял Клеандр. "В шлеме и с мечом я стоял бы сейчас рядом со своим Царем, рубил врагов и обессмертил свою мощь и славу." Новый приступ кашля сотряс его скелетоподобную фигуру. Разноцветные огоньки вспыхивали у него перед глазами, и он почувствовал, что заваливается набок. Дориан поймал его и поддержал, чтобы тот стоял прямо. Зрение Клеандра размылось, тьма спустилась на него. Невероятным усилием воли он вернул себе способность видеть, сосредоточиваясь на скачущей кавалерии. Он увидел, что конница разделяется, и половина всадников помчалась к Выходной Улице.
   В далекой древности Спарта была окружена мощной крепостной стеной, однако Ликург, легендарный создатель воинского кодекса, сказал народу, что стена воинов будет надежней стены из камня, и городские оборонительные сооружения были снесены. Такой была отвага Спарты, такой была мощь ее войска, что за всю их историю ни один враг не приблизился к ним так близко, чтобы осадить их город.
   До этого самого дня...
   Когда конница поскакала по Выходной Улице, Дориан посмотрел на Клеандра, но умирающий покачал головой. Они всё приближались, и белые плащи реяли за их спинами. Большинство всадников были коринфянами, и много доспехов они не носили, из оружия - только копья и мечи, а их защита состояла лишь в скорости скакунов, да еще в небольших кулачных щитах, прикрепленных к левому запястью. Клеандр дождался, пока они не доедут почти что до конца Выходной Улицы, их колонна растянулась внизу прямо под ним. - Сейчас! - прошептал он.
   Протяжный трубный глас огласил город, и на каждой крыше поднялись люди, в воздухе черным дождем смерти засвистели дротики и вонзились во вражеские ряды. Лошади сотнями падали под ними, роняя седоков на мощеную булыжником улицу. Лучники принялись расстреливать уцелевших, которым было некуда бежать. Белые плащи и туники покрывались багровыми брызгами, и крики умирающих оглашали город. Клеандр бесстрастно взирал на бойню, затем повернулся и увидел, как авангард колонны въезжает на агору. Там они были встречены бурей метательных снарядов.
   Вооруженные рабы перелезали через баррикады и преследовали деморализованных захватчиков, сбрасывая их с седел, острыми ножами и топорами полосуя и рубя плоть и кость.
   Ошарашенная кавалерия пыталась спастись, но единственной дорогой к отходу была та, по которой они пришли, и улицы заполнились мертвыми людьми и лошадьми.
   А бойня всё продолжалась.
   Клеандр осел на крышу.
   Его зрение померкло, люди вокруг стерлись и стали тенями. Затем в поле зрения появилась яркая фигура, выступившая словно из мерцающего тумана. Клеандр поднялся, вся его боль тут же прошла, и он взглянул в глаза сияющему человеку, который стоял перед ним.
   - Я не подвел тебя, государь. Город спасен.
   - Ты хорошо поработал, родич, - сказал Парменион, Царь Спарты. Клеандр взглянул вниз, на свое неподвижное тело, забытое всеми, пока бой продолжался. Такое худое и изможденное... освободиться от него было в радость. Но тут его тронуло отчаяние. Раз Царь тоже тут, то значит...
   - Мы проиграли, государь?
   - Еще нет. Сражение продолжается. Идем, следуй за мной.
   - Я всегда следовал за тобой, государь. И всегда буду. Но куда мы идем?
   - На Кровавое Поле, мой друг. Ибо еще многим спартанцам сегодня понадобится проводник.
  
   Кровавое поле
  
   Если не считать резни с обеих сторон, Парменион чувствовал себя почти обособленным от сражения, и он сосредоточил разум лишь на чувстве самого противостояния. Македоны встретили отчаянное сопротивление; их наемники, сотни которых были зарезаны, находились на грани паники. Кто-то уже опрометью бежал назад, из боя. Рядовые по-прежнему сражались стойко, несмотря на ощутимые потери, однако и они были оттеснены назад благодаря превосходной выучке переодетых спартанцев.
   Битва еще была ни выиграна, ни проиграна, балансируя на лезвии ножа. Он посмотрел направо, туда, где Леонид и Тимазион возглавили штурм. Спартанцы собрались в боевое построение шириной в 200 щитов, постепенно отталкивая неприятеля назад к центру поля. Слева Леарх уже не продвигался дальше, земля под ногами его воинов была усеяна трупами павших.
   Пыль вилась над полем боя, и Парменион перевел взгляд на вражеский резерв, элитную Македонскую Гвардию. Он моргнул и навострил глаза.
   Они наступали.
   Холодный пот прошиб его. Наряду со спартанцами это были лучшие воины Ахайи, победители многих великих битв. Они шли большой сплоченной фалангой бойцов, не меньше двадцати шеренг в глубину. Полновесная атака таким построением глубоко пробьет любой неподвижный строй.
   Парменион беззвучно ругнулся. Будь его полк настоящими спартанцами, он бы сейчас скомандовал пойти в атаку, чтобы встретить врага ударом, столкнуться с их строем и, уповая на силу своих солдат, подавить наступление. Но это были не спартанцы: это были домашние рабы, гонцы, садовники и слуги, без какого-либо военного опыта.
   В этот жуткий миг его посетило внезапное понимание: у него не остается выбора. Если они продолжат стоять, то их быстро сметут. Со спартанцами или нет, а у стратега оставался лишь один выход.
   Атаковать.
   Странным образом эта мысль прогнала все его страхи, и из глубоких колодцев его души вырвалась на свободу невероятная жажда битвы, какой он еще никогда прежде не испытывал.
   - Стройсь в атаку! - прокричал он.
   За несколько дней подготовки рабы научились только двум маневрам, и этот был один из двух - переход от широкого оборонительного построения в плотный атакующий квадрат.
   - Барабанщики, держать ритм! - крикнул Царь. - Счет три!
   Сзади, за боевым строем, десять барабанщиков стали отмерять время отрывистыми ритмичными ударами.
   Парменион прошел в третью шеренгу, и его люди двинулись маршем навстречу врагу. Первая шеренга держала мечи и щиты, вторая - длинные копья с железными наконечниками. Когда враг окажется на нужном расстоянии, эти копья опустятся, а воины в передней шеренге спрячут мечи и помогут вонзить эти копья, когда воины второй шеренги, схватив древка двумя руками, вонзят их в ряды противника.
   Против войска с плохой дисциплиной, или отряда без построения, такая тактика зачастую была решающей. Однако если опытное, сплоченное войско блокирует эти копья щитами, то тогда исход столкновения определят сила и вес двух противоборствующих фаланг, как у двух быков, которые сошлись голова к голове.
   - Копья опустить! - вскричал Парменион, и острия опустились в неровную линию, однако поднявшаяся пыль помешала противнику разглядеть, сколь неопытно были выставлены копья. - Барабанщики, бей четвертый ритм! - Стук ускорился, словно биение взволнованного сердца.
   - Ну, теперь мы им покажем, - сказал Приаст, шагавший рядом с Царем. Но у Пармениона не было времени ответить, ибо враг был близко.
   Македоны шли не так быстро, как он рассчитывал. На деле их строй был неровным, линия изгибалась - выпуклая с флангов, вогнутая в центре. Мгновение Парменион не понимал, что происходит, но вдруг его осенило.
   Они были напуганы! Гвардейцы увидели, как принятое ими за рабов войско сокрушило их братьев по оружию, и теперь им казалось, что они выступили против самых лучших воинов на земле. Солдаты в центре первой шеренги держались подальше, боясь столкновения. Это вызвало общую нестройность Македонской фаланги, ибо ряд за рядом смещался, чтобы оставить важный для боя промежуток между шеренгами.
   - Барабанщики, ритм пять! - крикнул Парменион. Барабанный бой участился, и атака набрала скорость. - Копья готовь!
   Македоны еле передвигались, когда спартанцы ударили на них. Копьеносцы во второй шеренге бросились вперед, и железные острия вонзились во врагов. Будучи тесно смещены, Македоны не могли заблокировать все копья, и наконечники прошли между щитами. - Копья назад! - прокричал Парменион, и окровавленные орудия вернулись назад лишь для того, чтобы снова ударить вперед.
   Македонский строй пошатнулся, и сотни их воинов полегли на месте. Но само их построение не сломалось.
   Копья вновь и вновь клевали врага, но Македоны перестроились и начали отбиваться. Рабы передней шеренги выхватили мечи, и началась рукопашная схватка. Продвижение спартанцев заглохло.
   В первом строю стали появляться бреши.
   Один промежуток заполнил собой тут же подскочивший Шлем, своим мечом разрубив лицо наседавшему македонскому воину. - Держись плотнее, братцы! - крикнул он. Его голос разнесся по рядам и возымел действие. Рабы собрались, закрыли прорехи и дали отпор.
   Теперь продвижение вперед прекратилось совсем, и два войска стояли в тесной близости, щит к щиту, ступня к ступне.
   Парменион огляделся. Рабы кругом держали позицию, и его гордость за них возросла. Но вдруг холодная реальность явилась стратегу. Македоны были по-прежнему в замешательстве, однако вскоре они заметят неопытность противника и усилят натиск.
   И в этот миг он понял, как чувствовал себя его двойник при Мантинее, когда сладкий вкус победы почти уже был у него на языке.
   Перед ним открылась новая брешь. Но едва он собрался ринуться вперед, как гигантская фигура Бронта с секирой в руке заполнила пустоту. Лезвие опустилось, пробивая шлем и нагрудник и снося Македона с ног.
   Обернувшись, Парменион поднял руку. - Тыловые шесть шеренг, перестроиться в ширину! - крикнул он. Никто не пошевелился, люди переглядывались, потому что этому они не учились. Парменион процедил проклятие. - Тыловые шесть шеренг за мной! - вновь крикнул он, указывая направо. Ряды пришли в движение. - Перестроиться и атаковать справа!
   Люди побежали за Царем в его золотых доспехах, и он продвигался через боевой строй. - Стройсь в широкую оборону, - приказал он.
   Это новобранцы поняли, и быстро перегруппировались в три шеренги по 200 щитов шириной. В первой шеренге встал Парменион, выхватил меч, поднял щит и повел их Македонам во фланг. Теперь не звучало никаких барабанов, и пыль стояла густая и заволакивающая.
   В последний момент Македоны их заметили и попытались развернуться.
   Парменион понимал, что рабам не пробиться, но надеялся, что внезапная смена направления атаки замедлит неприятеля, так как их воины будут вынуждены отбиваться как с фронта, так и с фланга.
   Слева от себя он видел, что минотавр продолжает бить и рубить секирой, и Македоны пятятся от него - и от Шлема, который теперь сражался рядом с Атталом в первом ряду.
   Вдруг меч полетел ему в лицо. Парменион отбил его щитом и в ответ выбросил вперед свой клинок, но и тот был блокирован. Тогда, упав на колено, спартанец вонзил меч под щит Македона. Клинок пронзил кожаную юбку воина и угодил ему в пах. Вытащив оружие, Парменион поднялся, чтобы отразить новую атаку.
   Везде вокруг него рабы напирали на врага.
   Но Македоны их сдержали.
   И вражеский строй начал неумолимо продвигаться вперед.
  

***

   Леонид быстро вышел из первого ряда взбежал на холм, обернулся и посмотрел сверху на сражение. План Пармениона прекрасно сработал, но численный перевес всё же был не в их пользу. Фракийские наемники бежали с поля, но спартанец видел, как их офицеры отчаянно пытались перегруппировать уцелевших. Если дать им время, они вернутся в битву.
   Всматриваясь сквозь пыль, Леонид увидел, как Парменион повел своих переодетых рабов против Гвардии, пока Леарх на дальнем левом фланге, под натиском Македонских Рядовых, еле-еле продвигался дальше. Как и в любом бою, первыми падают наименее опытные, слабые, медлительные и нерадивые. Теперь остались настоящие бойцы, и больше не было никаких сомнений в отваге Македонов. Ошеломленные и деморализованные в начале атаки, теперь они показали стойкость и дисциплину, и сражение стало оборачиваться в их пользу.
   Поле было усеяно трупами, подавляющее большинство из них были Македонами и их наемниками, однако среди павших были и спартанцы, и Леонид окинул опытным взглядом боевые порядки. Он начал битву с 2 500 воинов под своей командой; теперь осталось всего 2 000, и они стояли в фаланге шириной 200 щитов и глубиной в десять шеренг.
   Против них выстроились около 4 000 иллирийских наемников в красных нагрудниках и рогатых шлемах. Суровые, опытные бойцы, но не слишком дисциплинированные. Полк Леонида оттеснял их назад, однако противник был еще далек от паники и отступления.
   Леонид пребывал в нерешительности. Рабы просто не выстоят против Гвардии, но и Леарх на левом фланге нуждался в помощи. Однако если Леонид отрядит какую-то часть своего полка им на выручку, то у него не хватит людей выстоять против иллирийцев.
   И всё же решение должно быть принято.
   И тогда он увидел, как Парменион возглавил атаку на фланг неприятельской Гвардии. Это было храброе решение, но обреченное на гибель, если не будет подкрепления. И тогда, приняв решение, Леонид побежал обратно к сражавшимся.
   - Тыловые пять, боевой клин налево! - прокричал он. - Десятое построение! - Пять тыловых шеренг его полка быстро переместились влево, перестроившись десятирядным клином, пятьдесят щитов в основании, Леонид встал в центре, еще два офицера по бокам от него. - За Царя! - заорал он.
   Воины в первом ряду подняли щиты и пошли, срезая влево. Иллирийцы, исторгая боевые кличи, набросились на ослабевший правый край фаланги. Это был риск, который взял на себя Леонид. Щиты всегда держали в левой руке, и когда полк поворачивал налево, то правая сторона фаланги становилась открытой для атаки, так как щиты смотрели во внутреннюю сторону. Но у него не оставалось выбора. Если приказать перестроиться в более стандартный боевой прямоугольник, то движение вперед оказалось бы практически невозможным. Так что у людей с правого края оставались только мечи для защиты от нападавших, однако это всё-таки были спартанцы, и иллирийцы понесли немалые потери, пытаясь пробить фалангу.
   Но Леонид знал, что худшее было еще впереди, ибо пока они пробиваются вперед, иллирийцы зайдут к ним в тыл. Ему оставалось лишь надеяться, что Тимазион, с оставшимися под его началом силами, увидит опасность и предпримет контратаку для защиты с тыла.
   - Легким бегом марш! - крикнул Леонид. У них не было барабанщиков, чтобы отмерять ритм, но спартанцы среагировали моментально, и передний ряд быстрее побежал влево. Леонид бросил взгляд через спину. Тимазион приказал своим людям продвигаться в брешь, оставленную Леонидом, и поторопившиеся иллирийцы оказались теперь меж двух сил.
   Перед клином открылась пустота, и Леонид увидел Пармениона и его воинов, которые пытались не уступить в бою Гвардейцам. Огромный минотавр и воин с металлическим лицом были теперь со всех сторон окружены врагами, но и не думали отступать. - За Царя! - вновь прокричал Леонид.
   - За Царя! - громогласно отозвались спартанцы.
   Он увидел, как Парменион обернулся. Царь тут же приказал своим людям расступиться, чтобы дать дорогу атакующим спартанцам, дабы они хорошенько врубились в левый фланг Гвардии. Неприятельский фланг сломался под внезапным ударом, и спартанцы глубоко вошли в квадрат Македонов.
   И тут Леонид впервые увидел Царя-Демона в центре его полка со сверкающим мечом в руке.
   Теперь всё превратилось в хаос, в битве не было больше красивых параллельных линий противоборствующих сторон. Ослабив правый край спартанского войска, Леонид поставил всё на то, чтобы сломать неприятельский центр.
   Но здесь стоял сам Царь-Демон. И он был неуязвим.
  

***

   Даже невзирая на боевую усталость, на ослабевшую руку с мечом, Парменион понимал, что теперь достигнута высшая точка сражения. Он это чувствовал, как бегун чувствует приближение незримого преследователя за спиной. Македоны сражались яростно, но они были на грани паники. Многие годы они бились и побеждали, и это сражение должно было стать их простейшей победой. Но их ожидания были коварно обмануты, и их боевой дух надтреснул и был готов разбиться вдребезги.
   Парменион отразил яростный удар, смертельным рипостом полоснув по горлу противника своим клинком. Тот упал на спину, и на миг Парменион стал свободен от боя. Он вытянулся, глянув налево, где Леарх и его полк снова в лоб пошли на Рядовых. Справа и с тыла Тимазион направлял своих людей пробиваться через иллирийцев с тем, чтобы достичь центра поля.
   Рабы вокруг Царя держались стойко, хотя потери их были велики, и Парменион с новой силой ощутил всеисцеляющую решимость не проиграть. Эти люди заслуживали победы.
   Но теперь уже не оставалось места ни для какой стратегии. Среди зверства на поле боя было место лишь для силы руки, подкрепленной отвагой человеческого духа. Македоны сражались только ради завоевания и наживы, рабы же бились за свободу, а спартанцы - за свой город, дом и честь. Эта разница имела огромный вес, когда оба войска, сломав строй, бьются насмерть на пропитанном кровью поле.
   Взгляд Пармениона привлекло движение на вершине холма на юго-западе. Клубящаяся пыль поначалу не давала толком разобрать, кто это, но затем он увидел, как исполинская фигура Горгона спускается по склону. За ним шли сотни лесных чудищ, одни - рептиловидные и с ребристой шкурой, другие - покрытые густой шерстью. Многие были вооружены увесистыми дубинами из плотного дуба, но большинство не нуждалось в оружии, имея острые когти и клыки. Пожиратели кружили над ними в небе и, по сигналу Горгона, они обрушились на Македонские ряды, бросая свои ядовитые дротики.
   Македоны, стоявшие в тылу, увидели приближающихся монстров - и запаниковали. Побросав оружие, они побежали с поля боя. Другие, более храбрые, постарались сдвинуть щиты против этого нового врага.
   Лесные твари бросились на Македонов с невероятной силой, их когти пронзали латы и кольчуги, терзая плоть и ломая кости как гнилое дерево. Ничто не могло их остановить.
   Оборона Гвардии пала.
   Миг назад это было войско, и вот это уже бегущая, перепуганная толпа, отчаянно пытающаяся спастись.
   Горгон, размахивая двумя железными палицами, врезался в их ряды, сметая людей с ног. Его белесые глаза сверкнули. Воины на его пути закричали и застыли, их тела окаменели, потрескались, упали на землю, высохшие и увядшие.
   Видя панику среди самих Гвардейцев, иллирийцы, стоявшие против полка Тимазиона, повернули и побежали прочь.
   Теперь лишь небольшой, тонкий словно нить боевой квадрат воинов окружал Царя-Демона. Филиппос достал меч и стал ждать, в безопасности благодаря своей неуязвимости. Горгон пробил стену щитов, и одна из его огромных палиц обрушилась на плечо Царя. Но оружие просто-напросто отскочило обратно, а Филиппос бросился вперед, вонзая меч Горгону в грудь. Властелин Леса отступил назад с темной кровью, сочащейся из раны. Филиппос наступал, но тут подскочил Бронт, отбросив секиру и обхватывая огромными руками грудь Царя. Царь попытался высвободиться из его хватки, чтобы обратить свой меч против нового противника, однако Бронт прижал руки Царя к его бокам, подняв его в воздух и лишая опоры. Филиппос заорал, но не смог освободиться.
   Последнее сопротивление Македонов было сломлено, люди бросили мечи и попадали на колени, моля о пощаде. Сначала их убивали невзирая на мольбы, но тут над полем битвы раздался голос Пармениона:
   - Довольно! Оставьте их в живых!
   Странная, неестественная тишина опустилась на поле битвы. Южнее когда-то непобедимая армия Македонов убегала в полном беспорядке. Здесь же, в центре, оставшиеся Македоны сложили свое оружие.
   Бронт бросил Царя-Демона на землю, заламывая руки поверженного монарха за спину и ища ремни, чтобы связать его. Один лучник предложил упругую тетиву от своего лука. Бронт привязал друг к другу большие пальцы Царя и встал, наблюдая, как Филиппос пытается подняться на колени.
   Тут подошел Шлем и встал перед Филиппосом, глядя на лицо Царя. Вдруг он закачался, и всем показалось, что он вот-вот упадет. К нему подскочил Аттал и поймал, удержав от падения.
   - Ты в порядке? - спросил македонянин. Шлем не отвечал, и Аттал увидел, как бронзовое лицо замерло и затвердело, став снова неподвижным. Заколдованный воин поднял руку к шлему, который был на него надет; шлем больше не был частью его лица.
   Но он не стал его снимать.
   Парменион подбежал к лежащему Горгону, кровь которого вытекала вместе с жизнью на перепаханную землю. Опустившись перед монстром на колени, Парменион взял его ладонь, но не смог найти слов для умирающего Титана.
   Горгон открыл глаза. - Что, удивлен видеть меня здесь? - спросил Лесной Царь.
   - Да. Но и несказанно рад, что ты пришел, мой друг. Похоже, ты спас нас всех.
   - Нет. Они уже были готовы сломаться. - Горгон попытался подняться, но свежая кровь потекла из страшной раны у него в груди. - Не чувствую ног. Неужели я умираю?
   - Да, - прошептал Парменион.
   Горгон улыбнулся. - Странно... совсем не больно. Обещаешь ли ты, что у моего народа появится шанс у Врат?
   - Конечно.
   - Твоя дружба... стоит... дорого. Но... - Повелитель Леса откинулся на спину, и его тело начало трястись. Кожа на его лице будто бы замерцала, змеи на голове стали исчезать. Парменион не сходил с места, глядя как распростертое перед ним тело постепенно меняется, в смертный час становясь прекрасным темноволосым мужчиной, каким был когда-то Горгон при жизни.
   Усталый и полный печали, Парменион поднялся.
   Подошел Бронт, опустился на колени возле тела брата. - Почему? - вскричал он. - Почему ты сделал это? - обхватив Горгона за плечи, он стал трясти тело.
   - Он не слышит тебя, - мягко проговорил Парменион.
   Минотавр поднял взгляд, его большие карие глаза подернулись слезами. - Ответь, Парменион, почему он пришел?
   - Из-за дружбы, - ответил Парменион просто.
   - Да он не понимал даже, что значит это слово.
   - А я думаю, что понимал. Иначе во имя чего он и его народ рисковали своими жизнями? Им здесь не было никакой выгоды.
   - Но... мой народ отказался помогать тебе. А это... создание... умерло за тебя. Не понимаю. - Минотавр поднял рогатую голову и прокричал свой вызов небесам.
   Раздался хохот Филиппоса. - Ну вот и всё! - воскликнул он. - Плачь, ты, жалкое отродье. Я убил его. Развяжи меня, и я убью тебя тоже. Убью всех вас!
   Бронт вскочил на ноги, поднял свою секиру. Филиппос рассмеялся вновь. Лезвие секиры врезалось Царю в лицо, но на нем не осталось ни единой отметины.
   Вперед выступил Шлем, подошел к Пармениону. - Развяжи его, - сказал воин. Спартанец повернулся к Шлему. Его голос больше не был металлическим, а шлем теперь был отделен от кожи.
   - Память вернулась к тебе? - спросил Парменион, заранее зная ответ.
   - Вернулась. Отпусти его. Я сражусь с ним.
   - Его невозможно убить.
   - Вот и посмотрим.
   - Подожди! - шепнул Парменион. Он быстро расстегнул ожерелье, подошел к Шлему и застегнул его у воина на шее. - Теперь он не сможет читать твои мысли. - Воитель кивнул и отошел от спартанца, извлекая меч. Бронт посмотрел на Пармениона. - Развяжи его. - Бронт разрезал путы секирой. Филиппос поднялся на корточки, потом выпрямился, обернулся и увидел, как к нему идет Шлем с вытянутым вперед мечом.
   Царь-Демон рассмеялся. - А вот и первый смертник, - молвил он, подняв меч там, где уронил его во время борьбы с Бронтом. - Давай, позволь мне проводить тебя в путешествие в Аид.
   Шлем ничего не ответил, но продолжил наступление. Филиппос бросился навстречу, его клинок выскочил вперед в ударе, грозящем вспороть противнику живот. Шлем отбил его, обратным взмахом порезав кожу на бицепсе Царя-Демона. Филиппос отскочил, уставившись в ужасе на кровь, потекшую из раны.
   - Я неуязвим! - закричал он. - Неуязвим!
   Шлем остановился и, подняв левую руку, снял с головы шлем. Филиппос попятился, и свет в его золотом глазу начал меркнуть.
   - Кто ты такой? - спросил Филиппос.
   - Филипп Македонский, - ответил воитель.
   Царь-Демон предпринял отчаянную атаку, но она была легко отбита, и затем клинок Филиппа вонзился в глотку врага. Кровь запузырилась на губах Филиппоса. - Это, - процедил Филипп, - за то, что угрожал моему сыну! А это - за меня! - меч пронесся сияющей дугой, обезглавив Царя-Демона. Голова упала налево, подпрыгивая на твердой земле. Тело, истекая кровью, повалилось направо.
   - Ну как, ты достаточно мертв или добавить? - спросил Филипп.
   Последовавший за битвой этап был долгим и по-своему утомительным. Обезоруженные Македоны были собраны в одну толпу, и Парменион созвал к себе их офицеров. Они, сказал он им, были вольны вернуться в Македон, и выбрать там себе нового Царя. Но сначала они обязаны были принести священную клятву, что помогут восстановить разрушенный город Кадмос. И они поклялись. Обоз Македонов был захвачен, а вместе с ним и несметные богатства, которые Филиппос награбил в походе. Всё это досталось спартанцам, однако Парменион пообещал половину передать жертвам Македонской агрессии, включая по двадцать золотых слитков на каждого раба, который сражался рядом с ним.
   Выжившие рабы и половина спартанского войска были отосланы обратно в город, в то время как Бронт взялся повести последователей Горгона к Гигантовым Вратам, чтобы ждать там прибытия Пармениона.
   От разбросанных иллирийцев и фракийцев прибыли переговорщики, выпрашивая условия мира. Мир был гарантирован, при условии, что все они незамедлительно вернутся к себе на родину.
   Во время всех переговоров македонские и спартанские хирурги ходили по рядам раненых с обеих сторон, проводя операции при свете факелов.
   К концу дня на поле боя насчитали 11 000 вражеских трупов, еще 4 000 были перебиты в ходе атаки на Спарту. С Македонских мертвецов снимали доспехи, а их выжившие товарищи копали несколько братских могил для них. 870 погибших спартанцев отнесли в город для торжественных похорон. Среди рабов было более 2 000 погибших. Спартанцы вырыли для них отдельную могилу, и Леонид пообещал, что над ней будет возведен памятный монумент.
   Далеко за полночь, Парменион наконец ушел отдыхать в шатер Филиппоса, и там к нему присоединились Филипп, Аттал и Леонид.
   - Не понимаю, - заговорил Аттал, когда все трое расположились там, - как Царь-Демон мог быть убит. Ведь о нем говорили, что он неуязвим.
   - Да, но есть одно исключение: раны, нанесенные самому себе, - объяснил Парменион. - А Филипп был... вернее, он и есть... Филиппос: один и тот же человек в разных мирах. Как мне видится, заклинание, которое было наложено на него, не различало их обоих.
   Леонид встал. - Я оставлю вас, друзья, - сказал он. - Но прежде, могу ли я поговорить с тобой наедине, государь? - Парменион кивнул и вышел следом за молодым спартанцем из шатра.
   - Думаю, я догадываюсь, что ты хочешь мне сказать, - прошептал Парменион, - и я не забыл того, что обещал. Позволишь ли мне поехать в Спарту в последний раз и попрощаться с Дераей?
   Леонид покачал головой. - Ошибаешься, друг. Я прошу тебя остаться. Теперь так много дел ждет впереди. Кто еще может стать Царем Спарты? Тимазион? Он захочет пойти войной на Коринф и Мессению. Он захочет покарать наших врагов, и посеет новое зло. Ликон - слишком молодой и твердолобый. А больше никого и нет.
   - Ты недооцениваешь себя. Из тебя вышел бы превосходный Царь.
   Леонид усмехнулся. - Нет, Парменион. Я - воин, и этого мне достаточно. Подумай о том, что я тебе сказал. Ты нужен нам здесь.
   Офицер ушел в ночь, обходя пляшущие огни костров, которые освещали поле битвы. Парменион стоял в молчании, осматривая равнину, как вдруг чья-то рука коснулась его плеча. - В его словах есть толк.
   Парменион кивнул. Филипп убрал руку, и они пошли вдвоем, обходя бивачные костры, вокруг которых спали усталые спартанцы.
   - Тебя здесь ждет хорошая жизнь, Парменион. Здесь тебя чествуют как спасителя. Ты мог бы построить империю.
   - Мне не нужна империя, государь. И я никогда не желал быть Царем. - Спартанец вздохнул. - Это не мой мир.
   - Ты знаешь, как сильно ты мне нужен, и, клянусь Аидом, будет больно потерять тебя. Но обдумай всё как следует, - посоветовал Филипп.
   - Обдумаю. Но скажи, как же ты стал Шлемом?
   Филипп выругался, потом рассмеялся. - Через день после того, как ты уехал, ко двору прибыл человек, сказав, что у него для меня есть известия об Александре. Поскольку он настаивал на разговоре с глазу на глаз, его доставили в темницу. Естественно, обыскали, но оружия при нем не оказалось. И вообще, кроме одежды у него был лишь небольшой кожаный мешочек, а в нем - камень с золотыми прожилками. Амулет на счастье, как сказал незнакомец. Он вошел в мои покои - и это последнее, что я могу вспомнить. И я не знаю, зачем он лишил меня памяти и сделал мое лицо металлическим.
   - Сдается мне, человеком тем был Аристотель, - сказал Парменион, - и я не могу сказать, зачем он оставил тебя в неведении, кто ты есть, но металлическое лицо - это прекрасная защита. Если бы в тебе узнали Филиппоса, то жизнь твоя была бы коротка.
   - Филиппос, - прошептал македонянин, давая этому имени повиснуть в воздухе. - Неужто он был мной? Думаешь, я мог бы стать таким же? Разрушителем, демоном?
   - Нет, государь. Он был одержим. Его вел могущественный дух Тьмы.
   - Даже если так, его армия прошла почти по всему миру точно так же, как моя немного ранее. Нехорошее чувство посещает, когда видишь такие зверства с точки зрения жертвы.
   - Да уж, - подтвердил Парменион.
   Филипп хмыкнул. - Пожалуй, - согласился он. - Когда вернемся домой, я пересмотрю свои планы. Дипломатия станет ключом ко всему. Я стану убеждать Афины, Спарту и Фивы сделать меня верховным лидером Греции. И лишь тогда пойду войной на Персию. Я никогда не стану Филиппосом, Парменион. Никогда.
   - Не сомневаюсь в этом, государь. Мне никогда не казалось, что это может случиться.
   - Не называй меня государем. Здесь ты - Царь, а я - простой солдат.
   - От старых привычек избавиться нелегко... Филипп.
   Македонянин посмотрел Пармениону в глаза. - Я никогда не забуду того, что ты сделал для меня и моего сына. Ты замечательный друг, Парменион; лучшего и пожелать нельзя. - Расстегнув ожерелье, которое защищало его разум от Царя-Демона, он вновь надел его на шею Пармениона.
   Внезапно смутившись, Парменион ничего не сказал в ответ, и Царь рассмеялся, сильно похлопав его по плечу. - Ты всегда смущался, слыша похвалы, Спартанец. Идем, отпразднуем эту победу и напьемся как следует вместе.
   Но когда они вернулись в шатер, Аттал уже спал на лежанке, а всего после одного кубка вина, выпитого в приятной слуху тишине, Филипп сообщил, что устал, и повалился спать прямо на пол.
   Какое-то время Парменион лежал без сна, в смешанных мыслях, и в его сознании почти с калейдоскопной быстротой кружили образы. Дерая, Федра, Фина, Александр, Леонид... Два мира и две жизни на выбор. Царь или генерал. Дерая или Федра? Последнюю он не любил, но она родила ему детей, и долг велел ему возвращаться.
   В Тартар этот долг, подумал он! Разве я не имею право на счастье?
   Но тут он вспомнил об Александре и о чудовище, что сидело в нем. Новый Филиппос затаился и ждал, готовый выбросить великое зло в его мир.
   - Я не могу остаться, - прошептал он.
   И несказанная печаль охватила его.
  
   Гигантовы Врата
  
   Александр сидел один на бережку окруженного деревьями озера, глядя вверх на вершину холма слева от себя. На ней, темнея в лунном свете, стояли близнецы-столпы Гигантовых Врат, а на них лежала мраморная перемычка, сплошь покрытая письменами, ни формы, ни языка которых Александр никогда еще не видел.
   Трижды за этот день мальчик отправлялся к камням, бродил вокруг и около, пытаясь постичь смысл таинственного послания. Сами колонны были великолепно вырезаны и, за исключением незначительных различий, выглядели одинаково. На левой колонне было солнце с лучами в окружении восемнадцати сфер; на правой было девятнадцать сфер. В основании каждой колонны был странный узор, похожий на нечто вроде отпечатка чудовищной лапы с четырьмя когтями, а выше над ней фигура краба, или паука, или вовсе трехголового монстра. Сложно было понять, что задумал скульптор.
   Александр поднял камень и пустил его скакать по поверхности озера. Вратами полнились все его мысли, и он откинулся на мягкую траву, ища ключ к разгадке. На каждом столпе, направленный внутрь, был выступающий камень - словно пальцы, указывающие друг на друга. По легенде, гигант, создавший Врата, вышел из проема между столпами, держась за оба камня. Потом он исчез.
   Но Александр не мог повторить такое же действие. Когда он брался за один камень и вытягивал руку, ему не хватало целых шести футов до второго камня.
   Сомнение закралось в его сознание. Действительно ли ты Искандер? Раньше он верил, что достаточно будет лишь взглянуть на Врата, как их секрет тут же откроется ему.
   - Что же мне делать? - спросил он у ночи.
   - Всё, что сможешь, - послышался знакомый голос, и Александр обернулся и увидел, как Хирон спускается с холма.
   - Ты живой! - закричал Александр, вскочил на ноги и побежал навстречу магу. Хирон опустился на колено перед ним, взял мальчика на руки.
   - Да, я живой. И рад снова быть человеком.
   - Но ты - Камирон - упал за борт во время шторма. Я не сумел тебя найти. Боялся, что ты умер.
   - Камирон сумел добраться до берега, а оттуда, потерянный и сокрушенный, отправился на юг, дойдя наконец до леса. Там ему встретились те, кто знал его - то есть, меня - и у кого были силы обратить Превращение вспять. Я больше никогда не буду изменять свою форму.
   - Почему ты вообще рискнул сделать это у Леса Горгона?
   Маг посмотрел в сторону, потом грустно улыбнулся. - Мне не следовало затевать Превращение. Но я испугался, Александр. Вот и всё. Македоны наступали. Парменион решил идти в зачарованные демонами дебри самого страшного места во всей Ахайе. - Он пожал плечами. - Я заснул, но мои сны были порождением ужаса. Камирон по крайней мере мог убежать от врагов - но чего я не мог предвидеть, так это того, что кентавр выбросит камень силы... и оставит меня в заточении. Думаю, он в какой-то степени догадывался, что это его единственный шанс на настоящую жизнь.
   - Бедный Камирон. Он так радовался, просыпаясь с воспоминаниями.
   Хирон улыбнулся и сел рядом с мальчиком. - Он бы не выжил, Александр. Кентавры не способны переваривать еду, когда их тела смешаны. Он не знал этого, но боролся до самой смерти, когда пришел сюда. У него не было никакой надежды на самостоятельную жизнь.
   - Я буду скучать по нему, - сказал Александр.
   - А я - нет, - ответил ему маг. - Но давай вернемся к нашей задаче. Что ты узнал о Вратах?
   - Почти ничего. Узоры на столпах не распознать, их можно принять за человеческую ошибку - однако я что-то сомневаюсь в этом. Выступающие камни - это нечто вроде рукоятей, но, как и сказано в мифе, взяться за них одновременно сможет только гигант.
   - Да, это тайна, - сказал Хирон. - Письмена, высеченные на перемычке - Аккадские, они происходят от древнего алфавита Атлантиды из сорока двух символов. Аккадийцы сократили алфавит до двадцати девяти букв.
   - Сможешь прочитать?
   - Конечно.
   - Что там написано?
   - Ничего, что было бы интересно нам сейчас. Здесь рассказывается, как столпы были впервые принесены сюда, изложен список имен Старших Магов, и тогдашнего Царя, в честь которого было воздвигнуто сие сооружение, сказано также, что Врата были построены в тысячный год Аккадской Империи. Вот и всё.
   - Я ждал большего, - разочарованно проговорил Александр.
   Хирон засмеялся. - Руководства по использованию, например? Не думаю, что в те дни нужны были подобные объяснения. Врата всегда были открыты.
   - Как тогда они повлияли на Заклятие?
   - Я не верю, что они когда-либо влияли на него.
   - Что? То есть, я не смогу вернуть магию в этот мир?
   - Боюсь, что нет.
   - А что я тогда могу сделать?
   - Врата - а их существует много - созданы для того, чтобы путешествовать между народами, мирами и эпохами. На далеком востоке они именуются "лунг мей", Врата Дракона. На западе они известны под названием Врата Снов, а на холодном, мрачном севере их зовут Тропами Богов.
   - Как они мне помогут, если я не смогу через них вернуть Заклятие?
   - Если лошадь слишком слаба, чтобы дойти до водопоя, что делает всадник?
   - Несет воду лошади, - ответил Александр.
   - Именно. Ты не можешь принести Заклятие в Ахайю. Значит, ты должен пропустить народ лесов через Врата в тот мир, где Заклятие еще велико.
   - Значит, я должен открыть Врата?
   - Я верю, что в этом твое предназначение.
   - Как я узнаю, куда перенести их?
   Хирон пожал плечами. - На этот вопрос у меня нет ответа.
   Александр поднялся и начал долгий подъем по склону холма. Хирон последовал за ним, и вместе они обследовали столпы по-новой.
   - Вот это место здесь, что оно значит? - спросил Александр, проводя пальцем по изогнутым линиям, которые складывались в след от лапы чудовища.
   - Это карта Ахайи. Смотри, вот Спарта, а вот Коринфский Залив.
   - Теперь вижу! А краб - это Халкидика, которую вы называете землей Трезубца. - Перейдя к правому столпу, он обследовал вторую карту. - А здесь почти то же самое, только Залив более длинный. И смотри, тут еще земли Трезубца изменены, зубцы соединяются.
   Вернувшись к первой колонне, он завороженно посмотрел на карту. - Постой-ка! Теперь здесь нет Коринфского Залива. Что здесь происходит, Хирон?
   - Когда ты прикасаешься к ним, они меняются, - прошептал маг. - Теперь та, что справа - вовсе не Ахайя. Все острова на карте соединены с материком.
   Пока они смотрели, карты менялись и перемешивались всё быстрее и быстрее, в невероятных вариациях, так, словно чья-то незримая рука чертила беспорядочные линии по камню.
   Александр приблизился к левой колонне, вытянув руку и прикоснувшись пальцем к небольшому выступу в центре нижней карты. Передвижение линий мгновенно остановилось. Быстро сменяющиеся карты на правой колонне тоже постепенно замедлились и, наконец, остановились.
   Хирон отошел, уперев руки в бока. - Это уже полразгадки, - произнес он. - Теперь мы знаем способ, как подготовить Врата. Одна карта должна соответствовать этому миру, вторая - месту назначения. Не думаю, что это портал времени. Я видел такие, и они гораздо больше, целые круги камней. Но эти - более сложные, нежели другие Аккадские Врата, которые использовали для путешествий по империи. Это, должно быть, одни из Шести Врат в альтернативные миры.
   - Значит, есть еще Врата?
   - Через одни ты уже перемещался: через них тебя втянул в этот мир Филиппос. Еще одни, известные мне, находятся на востоке, но те колонны были разрушены суеверными дикарями. Есть ли еще? Не знаю. В морских глубинах, возможно, в потерянной Атлантиде. Или под толщей льда на дальнем краю света?
   - Как мне открыть Врата? - спросил Александр.
   - Не знаю, - признался Хирон, проходя между колоннами и осматривая камни-рукояти. - Хранители Врат обладали камнями Сипстрасси, самородками великой силы. У меня тоже есть несколько, однако место, где я их храню, далеко отсюда, так что сейчас не имеет смысла о них говорить. Но одно ясно наверняка - когда-то Врата были объединены с другими порталами. Однако в какой-то точке во времени эти связи были разрушены.
   Они обследовали Врата еще где-то с час, но усталость одолела Александра, и он лег поспать прямо между колоннами. Ему снилась Пелла, и отцовский дворец, и Парменион. Сновидение было полно сумрака и страха, ибо темный туман постоянно появлялся где-то с краю, и он всё время боялся повернуть голову и посмотреть прямо на него. Туман так и остался висеть там, неподвижный, черный и отталкивающий.
   В конце концов Александр не смог больше вынести этого, и он обернулся... обнаружив, что смотрится в зеркало в раме из черного дыма. Его собственное отражение смотрело на него из этого зеркала.
   - Ты не я, - сказал он.
   - Ты не я, - ответило зеркало, и тут отражение рассмеялось, и рога выросли из его висков, закручиваясь над ушами. - Тебе не открыть Врата без меня, - сказал Дух Хаоса. - Ты ведь и сам это знаешь, да?
   - Да, - признался Александр.
   - И что ты мне предложишь за мою помощь?
   - Ничего, - сказал мальчик.
   - Ничего? Народ Заклятия растерзает тебя на куски, если ты им не поможешь.
   - Именно, - сказал Александр, и в его голосе прибавилось уверенности. - И только ты можешь это предотвратить.
   - Зачем мне это?
   - Да брось, ты знаешь ответ и без подсказок. Где ты будешь без меня?
   - Это бы меня не убило, - сказал ему Дух. - Всего лишь придется подождать, пока не появится новая оболочка для меня.
   - Но ты нетерпелив, - заметил мальчик.
   - Что правда, то правда, - кивнул Дух. - Но я спрошу снова, что ты дашь мне взамен?
   - Мы не станем заключать сделок, - сказал Александр. - Довольно будет и того, что вернемся в наш мир, а там продолжим, какие бы битвы нас не ждали.
   - Ты будешь принадлежать мне, так и знай, - прошептал Дух. - Точно так же, как мой брат подчинил Филиппоса в этом мире. О, сколько приятных мгновений ждет впереди, Александр. И ты разделишь их со мной. Ты не будешь ненавидеть меня; ведь я здесь для того, чтобы исполнить устремления твоего сердца.
   - Сейчас мое единственное устремление - покинуть это место.
   - Что ж, да будет так. Ты видел столпы и карты на них. Но посмотри и на верхние узоры. Там - звездные карты. Ты должен выстроить их так же, как и карты земель. Когда настоящие карты совпадут, Врата вновь засияют жизнью. Подумай о них, как о человеке, который стоит меж двумя зеркалами, каждое из которых отвернуто от него. Когда они будут повернуты к нему, наступит миг, когда он появится в отражении в обоих зеркалах. Как только это случится, Врата соединятся и станут единым целым. Тогда второй мир откроется для существ этого мира.
   - Но это может отправить их в наш мир, а я этого не хочу. Они будут страдать там, как страдали здесь. Так будет еще хуже, потому что здесь люди, по крайней мере, всегда знали об их существовании. В Греции же их станут бояться, ненавидеть и убивать.
   - Когда-то они существовали - даже в твоей Греции. Иначе откуда бы взялись легенды о них, которые ты слышал? А что до отчаяния - так это чувство они станут испытывать везде, куда ни отправятся, - объяснил Дух Хаоса. - Это их природа, ибо они несовершенны. Старые боги использовали их - создали их - для собственного удовольствия. Они - как забытые игрушки, Александр. Война была для них всем. Победа в ней означала гибель для них. Так или иначе, мы всё равно поможем им, братишка, ты и я. Мы найдем для них мир, где они смогли бы воевать по-новой.
   - Ты правда можешь это сделать? - спросил Александр.
   - Мы можем это сделать, - поправил Дух. - Вместе мы способны сделать всё, что угодно. Никогда не забывай. А теперь начнем.
   Александр проснулся. Хирон лежал рядом с ним, спал и храпел. Принц встал и поднял взгляд на колонну слева. "Залезь туда," велел Дух Хаоса.
   Это было несложно, ибо вырезанные в камне узоры оказались хорошей опорой для рук и ног. Александр перелез по колонне, переместившись вперед. Прямо над его головой была вырубленная сфера в окружении меньших полушарий. "Прикоснись ладонью к центральному шару," - сказал Дух. Александр сделал это и, так же, как с картами в предыдущий раз, камни замерцали и пришли в движение. "Они выстраиваются сами собой", - сказал Дух. "А теперь лезь на второй столп."
   Александр так и сделал, но не протянул руку к камню, когда ему велели. "Что такое, братец?" - спросил его Дух.
   - Как я могу тебе доверять? Всё, что я знаю о тебе, наводит на мысль о том, что ты отправишь этих существ в мир смерти и ужаса.
   "Я бы так и сделал," - ответил Дух. "Но ты - Искандер, избранный. Ты их туда не отправишь."
   - Не понимаю тебя.
   "Твой приход был предсказан, юный принц. Врата ждали тебя. Узоры уже подготовлены для тебя. Разве не видишь? В этом мире ты - всего лишь орудие судьбы. Последний человек, прошедший через Врата, невольно расстроил их. И только ты сможешь запустить магию."
   Но Александр еще не двигался. "Что я еще должен тебе поведать?" - спросил его Дух. "Скажи мне, как убедить тебя."
   Принц не отвечал. Его рука медленно потянулась к камню, коснувшись его. Колонна начала трястись, едва не сбросив Александра. Он быстро слез и отошел от Врат подальше. Серый камень засиял, и странный запах горелых листьев распространился в воздухе, резкий и неприятный.
   Хирон проснулся и вскочил на ноги, подошел к Александру. - Ты разгадал тайну?
   - Похоже, что так.
   Камни засверкали еще ярче, становясь серебристыми в лунном свете, карты и вырезанные символы загорелись ярким огнем, исходившим из недр камня. Сферы тоже запламенели подобно маленьким солнцам, и холм озарился ясным светом.
   Сами Врата замерцали, и в них стало видно равнину между гор и далекий лес, освещенный ярким солнцем. Александр сделал шаг вперед, пытаясь пройти в этот проем, но рука Хирона схватила его за плечо. - Нет, - прошептал маг. - Они еще не открылись.
   Создания Заклятия вышли из рощи. Александр повернулся к ним. Они двигались медленно, глаза сверкали в изумлении при виде переливающегося портала. Он знал, этот миг являлся им в мечтах многие столетия. Это было для них кульминацией всех надежд. Огромным полукругом расположились они у подножия холма: кентавры, дриады, нимфы, высокие люди с большими крыльями за плечами, темнокожие Пожиратели, рептилии, минотавры; раскачивающаяся, молчаливая толпа подавалась вперед.
   Свет солнца иного мира озарял сцену золотым сиянием, играющим на лицах собравшихся. И никто ничего не говорил. Создания Заклятия не издавали ни звука.
   У Александра пересохло во рту, и он почувствовал тяжесть их чаяний, словно камень на своем сердце.
   Закрыв глаза, он увидел Фину; она сидела одна посреди леса. Александр почувствовал ее печаль, но тут словно железное забрало опустилось обратно и закрыло ее.
   "Чего ты хочешь от меня?" - спросила она.
   "Хочу, чтобы ты предприняла путешествие," - сказал он ей. Ее дух вылетел из тела. Оставив глаза закрытыми, полностью сконцентрировавшись, он наблюдал своим духом, как чародейка прошла через мерцающие Врата. Она вернулась через несколько мгновений.
   "Там мир жестокости и боли", - поведала она.
   Александр вновь залез на правый столп, коснувшись пальцами камней.
   Теперь Врата снова поменяли свой цвет, засверкав как чистое золото. Вид между колоннами изменился, показав светло-голубые воды океана, накатывающие на берег, сверкающий белым песком. "Пройди туда," - сказал он Фине.
   "Это не понадобится," - ответил ее дух. "Я чувствую Заклятие. Оно чистое и рождено из добра."
  

***

   Лес молчал, когда Парменион, Филипп и Аттал ехали верхом среди деревьев. Луна стояла высоко, серебристый свет озарял заросли и отражался в ручьях и на камнях. Но не было никаких признаков жизни, сколько ни продвигалась троица вглубь леса.
   Вдруг в сознании Пармениона зазвучал голос Фины: "Следуйте на юг до каменной стены, затем поворачивайте на запад."
   Этот путь занял у них около часа, пока наконец они не добрались до просторной поляны, полной созданий Заклятия: кентавров, циклопов, крылатых мужчин и женщин, дриад и фавнов. Парменион спешился и поклонился, когда к нему подошла беловолосая богиня. Ее обнаженное тело блестело в лунном свете, но ничто в ней не возбуждало спартанца. Эфемерной и изящной казалась она ему, и чрезвычайно далекой от похоти живого человека.
   - Добро пожаловать, Парменион, - сказала она. - Твой путь был долог и тернист.
   - Но всё же мы здесь, Госпожа, - ответил он. - Где мальчик?
   - Он проверяет Врата. Расскажи мне, как умер мой сын.
   - В кругу друзей, - сказал ей Парменион.
   Она кивнула и улыбнулась. - Отрадно слышать. Всё-таки последняя крупица благородства оставалась в нем.
   - Думаю, даже более чем.
   - Тысячи лет он не дружил ни с кем. Каким таким особым качеством ты обладаешь?
   - Никаким, насколько мне известно.
   Богиня отошла от него, встав перед Филиппом. - Я и не надеялась, что когда-нибудь заговорю с человеком с твоим лицом, господин. Даже сейчас едва могу заставить себя взглянуть на тебя.
   - Я не Филиппос.
   - Мне это уже известно. Ты великолепно сражался.
   - Его убить было несложно. Он всю жизнь прожил неуязвимым, и поэтому не выучился даже простейшей защите.
   - Ты Царь у себя в стране?
   - Да.
   - И ты тоже приносишь своим соседям отчаяние и ужас?
   - Да, - признался он. - В этом природа Греции, Госпожа. Мы всегда на войне. Но скоро мы станем единым народом; и тогда перестанем убивать друг друга.
   - И, конечно же, под твоим началом?
   - Конечно, - подтвердил он.
   - Ничего не меняется, - грустно сказала Госпожа и перешла к Атталу. - Ну а ты, господин, что вынесешь из визита в этот мир?
   Мечник пожал плечами. - Не очень много из того, чего бы я раньше не знал.
   - И это правда? Ты даже не взглянул на себя в ином свете?
   Аттал усмехнулся. - Я знаю, кто я есть, и что я есть. И не питаю иллюзий.
   - Но ты же встретился с Царем-Демоном и не дрогнул. Разве это не вселило в тебя гордость?
   - Нет. Я был близок к тому, чтобы поддаться. Здесь нечем гордиться.
   - Ошибаешься, Аттал. Ты пришел сюда со злобой и печалью, а уйдешь, оставляя многое позади. Разве не так?
   - Да, это правда, - признал он.
   Богиня вернулась к Пармениону, взяв его за руку и отведя подальше в лес. - Ты здесь нашел любовь, Человек, - сказала она. - И ты оставишь ее здесь?
   - Да, ибо я должен, - ответил Спартанец.
   - Так твоя вина всё еще гложет тебя?
   - Гложет. Я должен видеть, что Александр продолжает жить. Демон по-прежнему в нем, как это было с Филиппосом. Ему будет нужен верный друг - кто-то, кому не всё равно, кто любит его.
   - Тогда у него будет такой друг. - Она остановилась, затем повернулась, посмотрев Пармениону в лицо. - Знаешь, что он однажды убьет тебя?
   - Все люди умирают, и нет такого будущего, которое заранее высечено в камне.
   - Не совсем так. Не в твоем случае. Александр убьет тебя, Парменион. Это написано в звездах, это нашептано в ветре, это навечно высечено в камне. Этого не миновать.
   - Еще посмотрим, - сказал он ей, но во рту у него пересохло.
   - Ты хороший человек, - сказала она через некоторое время, - и с тобой будет мое благословение. В нем теперь мало силы, но благословение всегда лучше, чем проклятие.
   - И то верно, - ответил Спартанец. - Неужели судьбы всех нас высечены в этом вечном камне?
   - Нет. Только твоя и Александра. А теперь пришло время найти путь во Вратах, чтобы покинуть этот истерзанный мир. Пойдем - проводишь нас.
  

***

   Парменион стоял рядом с Филиппом в центре огромной, молчаливой толпы, ждущей перед Вратами. Высоко над ними сияла полная и яркая луна, и звезды сверкали как самоцветы на черном соболе. Но за вратами светило солнце, озаряя холмы золотистым светом.
   - Вон тот маг, - внезапно заговорил Филипп, указывая на Хирона. - Это тот колдун, который наложил на меня чары!
   - Не думаю, государь, - ответил Парменион. - Это Хирон. Он из этого мира.
   - Если я еще двойников увижу, то сойду с ума, - проворчал Филипп.
   Александр вернулся к колоннам, взялся за выступающий камень справа и вытянул руку ко второму камню. Мгновение он просто стоял, как вдруг голова его запрокинулась, а из ноздрей и рта пошел черный дым, который пополз вниз по его груди и дальше, вдоль руки. Дым принял форму, став вторым Александром - рогатым и желтоглазым, страшным и искаженным зеркальным отражением мальчика. Взяв Александра за руку, Дух Хаоса вытянулся и прикоснулся ко второму камню.
   И тогда внезапная молния сверкнула между колоннами. Александр упал на землю, Дух Хаоса взвился в воздух.
   Тут голос Тамис зазвучал в сознании Пармениона. "Ожерелье! Надень его на мальчика!"
   Парменион бросился вперед, опустился на колено перед бесчувственным принцем. Подняв взгляд, он увидел, как дымовая фигура Духа Хаоса летит на них сверху. Расстегнув ожерелье, он повесил его на шею Александра. Дым накрыл ребенка, но тут подул холодный ветер и рассеял его.
   Александр открыл глаза. - Врата открылись? - спросил он.
   Парменион посмотрел туда. - Да, - ответил он. Первые кентавры уже проходили между колонн.
   Александр попытался подняться. - Не чувствую Темного Бога, - прошептал он.
   - Он не с тобой, - сказал Парменион. - На тебе теперь амулет великой силы. Никакое зло не сможет проникнуть в твое сознание, пока ожерелье остается на твоей шее.
   Филипп подошел к ним и склонился к сыну. - Ты был молодцом, парень, - сказал Царь Македонии, протянув руку. Александр обнял отца, и Филипп встал, прижимая мальчика к груди.
   Парменион вздохнул и встал. Создания Заклятия медленно, по-очереди проходили сквозь Врата в новый мир.
   Беловолосая богиня подошла к нему. - Что бы ни ждало тебя в будущем, Парменион, всегда гордись этим днем.
   - Я буду, Госпожа.
   Улыбнувшись, она повернулась и вошла во Врата. Теперь остались только Бронт и Хирон, и маг подошел к Пармениону, протянув ему руку. - К сожалению, я пропустил большую часть твоего странствия, - сказал он, - и мало чем тебе помог.
   - Ты сделал достаточно, - заверил его Парменион. - Ты спас нас от Пожирателей в самый первый день и, как Камирон, доставил Александра в безопасность в Лес Горгона. Что будешь делать теперь?
   - Я пройду во Врата и посмотрю, что принесет новый мир. Но существует много врат, и я думаю, что мы еще встретимся с тобой, Парменион.
   - Буду ждать этой встречи.
   Хирон стал прощаться с Александром и Филиппом, а минотавр подошел к Пармениону.
   - Я не забуду тебя, Человек, - произнес Бронт.
   - А я - тебя.
   - Ты дал моему брату шанс исправиться; похоже, он им воспользовался. За одно только это я буду вечно благодарен тебе. Да пребудут с тобой боги, Парменион.
   - И с тобой, - прошептал Спартанец, когда Бронт прошел между колонн.
   Когда Бронт миновал Врата, столпы снова замерцали, потемнели до серого каменного цвета... и мир за ними моргнул и исчез.
   Аттал подошел к Пармениону. - Что теперь, стратег? - спросил он.
   Спартанец пожал плечами, вся энергия ушла из него. Отойдя к ближайшему дереву, он опустился, прислонясь спиной к стволу. За каких-то несколько дней он проделал огромный путь по удивительной земле, сразился в великой битве и, пусть недолго, но пожил жизнью Царя. Теперь же его тело было переутомлено, а разум затуманился и ослаб.
   Он услышал легкие шаги Фины и улыбнулся ей, когда та села рядом с ним. - Что теперь? - спросил он, повторяя вопрос Аттала.
   - Ждем Аристотеля, - сказала она. - Тебе понравилось быть Царем?
   - Да, - признался он. - Там я нашел свою возлюбленную. Дераю. - Он вздохнул, и из глаз его покатились слезы. Прочистив горло, он на мгновение отвел взгляд.
   - Ты мог бы остаться, - прошептала Фина.
   - Нет. Моя судьба не связана с этим миром. Я должен оставаться рядом с Александром. А что будешь делать ты?
   - Вернусь в Храм. Я - Целительница, и там будут нужны мои способности.
   - Ты говоришь с грустью, госпожа. Не надо грустить, - сказал он и протянул руку, чтобы взять ее ладонь в свою.
   - Жизнь полна печали, - произнесла она, - но это всё-таки жизнь. Ты - хороший человек. Надеюсь, что ты обретешь свое счастье. - Она встала и пошла вниз по склону к зарослям.
   Голос Аристотеля зашептал в ее сознании, доносясь отдаленным эхом: "Создания прошли через Врата?"
   "Да."
   "Все они? Все до единого?"
   "Да, все. И твой двойник тоже."
   "Тогда помоги мне прийти к вам."
   "Как?"
   "Слушай мой голос. Представь меня. Сипстрасси сделают всё остальное."
   Дерая потянулась к нему, почти покидая тело. Крикнув, она собрала все силы, но боль вспыхнула в ней, и она закричала вновь. Так же внезапно, как и возникла, боль пропала, и туманная фигура появилась перед ней, постепенно принимая черты Аристотеля. Маг покачнулся и упал на колени, пальцы конвульсивно впивались в землю перед ним.
   - Это было нелегкое путешествие, - сказал он. - Ты отлично справилась, Дерая.
   - Отправь меня обратно, - тихо сказала она, - и в моем настоящем облике.
   - Но ты ведь, конечно же, хочешь сохранить молодость? - спросил он, поднимаясь.
   - Нет, - ответила Фина-Дерая, - хочу быть такой же, какой и была.
   Он покачал головой, не веря своим ушам, однако поднял руку, в которой держал ярко сияющий золотой камень. Ее темные волосы вновь стали серебряными, кое-где хранившими былой рыжий оттенок, кожа на лице покрылась морщинами в соответствии с ее реальным возрастом, глаза посветлели и вновь ослепли. - Как ты можешь желать этого? - прошептал Аристотель.
   - Это та, кто я есть, - ответила она. - А теперь перенеси меня обратно.
   - Ты уже попрощалась?
   - Я сказала всё, что надо было сказать.
   Аристотель вновь поднял руку. Золотой камень засиял, и мягкий свет окутал жрицу. Когда свет померк, она исчезла.
   Маг подошел к холму, где его ждали остальные.
   - Хирон! - воскликнул Александр. - Ты вернулся!
   - Да, вернулся, - ответил маг. - Пришел забрать вас домой.
   - А этот который? - спросил Филипп с каменным лицом.
   - Это, я полагаю, уже Аристотель, - с ухмылкой ответил Парменион.
   - Ты уверен?
   - А ты как считаешь, Аттал?
   - Я согласен. Да, это Аристотель, государь.
   - Хорошо, - сказал Филипп. Он глубоко вздохнул. - Ах ты, сукин сын! - прорычал он, бросаясь к магу.
   Аристотель отскочил от неожиданности и испуга. - Так было нужно, государь! - проговорил он.
   - Зачем ты лишил меня памяти?
   - Это будет сложно объяснить, однако, если дашь мне шанс, я всё расскажу.
   - Я бы и сам хотел услышать, - тихо молвил Парменион.
   Филипп скрестил руки на груди. - Давай, маг, но я хочу услышать хорошую историю, - процедил он со всё еще злобными глазами.
   Аристотель уселся поудобнее, остальные - полукругом перед ним. - Меня зовут Аристотель... - начал он.
   - Да мы уже знаем, мать твою! Давай дальше, - вспылил Филипп, и маг поднял ладонь, призывая к тишине.
   - Я продолжу по-своему, мой повелитель, если позволишь. Теперь я Аристотель - но когда-то я был Хирон и жил здесь с народом Заклятия. Именно здесь я впервые встретил Пармениона, стратега, и Шлема, воина без памяти, и Аттала, мечника. Здесь, в этом мире, я впервые увидел также Золотое Дитя, Искандера. И - как вы все только что видели - я прошел через Врата во время исхода из этого мира детей Титанов. Для вас это мгновения. Но для меня - целые века, прошедшие с тех пор, как я покинул этот мир.
   - Что же с тобой происходило? - задал вопрос Парменион.
   - Я исследовал многие страны, на протяжении многих столетий. Я отыскивал новые врата, пути меж мирами. Я путешествовал далеко. Однако тосковал по человеческому обществу, и тогда, в конце концов, пришел в Азию, а затем в Грецию - и вновь услышал о Парменионе. И тогда я осознал, что проделал великий круг во Времени: я прибыл в точку перед его прибытием в Ахайю. Это была сложная дилемма для меня. Мог ли я вмешаться? Конечно, мог, ибо когда Парменион впервые оказался в Ахайе, он поведал Хирону, что чародей перенес его из другого мира. Человек тот, сказал он мне, выглядел в точности как я. И тут я понял, что пойман в опасные сети. Я должен был воссоздать всё, как было, либо рискнуть, изменив прошлое - и тогда, возможно, уничтожить самого себя. Вот такой парадокс, друзья мои. Я перенес Пармениона и Аттала из мира в мир; затем разыскал тебя, государь. Я не мог предвидеть, какие испытания ожидали вас, ибо мои воспоминания о том времени были размыты из-за моего существования в облике Камирона. Теперь видите мою дилемму? Я не мог вам ничего рассказать - потому что вы ничего не знали, когда впервые встретили меня. Я всем сердцем желал отправиться с вами, чтобы помочь, но не мог. Некоторые законы невозможно изменить. Нельзя пройти через Врата в то время и место, где ты уже существуешь. Ни один человек не может встретиться с самим собой. Так что всё, что я мог, - это ждать, и надеяться, и молиться, что события будут развиваться так же, как это происходило раньше.
   - Погоди немного, - перебил Филипп, - я почти ухватил суть твоих речей. Однако понять тебя - это всё равно, что голыми пальцами форель ловить.
   - Понимаю, это сложно, - сказал ему Аристотель. - Для вас эти приключения были внове, но для меня они уже были частью моей истории. Всё это уже произошло. Я должен был полагаться на то, что было известно мне как Хирону. А всё, что он знал - это как воин по имени Шлем появился на поле боя и убил Филиппоса, и еще то, что этот воин был Македонским Царем в своем мире. Хирон... то есть, я... знал также, что Царь тот был лишен памяти. Поэтому, когда передо мной встала эта задача на другом конце Времени, я всего лишь восстановил обстоятельства.
   - Вот о чем я толкую! - буркнул Филипп. - Только я начинаю что-то понимать, как оно тут же ускользает. Но ответь мне вот на какой вопрос, чья была идея - изначально - отнять у меня память и силком перенести меня в другой мир?
   - Это круг, государь. Так что у него нет ни начала, ни конца. Некого в этом винить.
   - Некого... Послушай меня, маг, я - Царь, а Царь всегда найдет, кого обвинить. Так устроен мир. Ты явился ко мне во дворец и - не спросив соизволения - похитил меня. Назови мне хоть одну хорошую причину, почему я не могу снести голову с твоих плеч.
   Аристотель развел руками и улыбнулся. - Единственный ответ, что приходит мне в голову, государь, это если ты попытаешься сделать так, то я превращу тебя в ящерицу и наступлю на тебя.
   Филипп мгновение помолчал, затем обратился к Пармениону. - Я бы сказал, что это звучит, как стоящая причина.
   - Согласен, государь.
   - Ты мне нравишься, маг, - молвил Царь, - но у тебя остался должок передо мной. Как же ты вернешь его?
   - А как ты пожелаешь, государь?
   - Отправляйся с нами в Пеллу, в качестве наставника моего сына.
   Аристотель засмеялся. - Я бы попросил это как подарок, - сказал он, - и с охотой приму это как наказание.
   - Вот и хорошо! А теперь, верни нас домой.
   - Парменион еще не попрощался со своей Царицей, - заметил Аристотель, и улыбка сошла с его лица. - И она ждет у подножия холма.
   Парменион глубоко вздохнул, поднялся на ноги и отправился в лес. Там он нашел Дераю, которая сидела на поваленном дереве, и она встала, когда увидела его.
   - Ты бы ушел, не повидав меня, не сказав ни слова на прощание?
   - Да. Это было бы трусливым поступком, знаю, но я думал, что не смогу подобрать слов. Ты говорила с Леонидом?
   - Он мне всё рассказал. Я такая же, как она?
   Он кивнул. - Абсолютно во всём.
   - Значит, ты любил не меня, - проговорила она печально.
   - Это была ты, - заверил он. - Сначала это был образ, воспоминание. Но женщиной, с которой я занимался любовью, была ты. Женщина, которую я люблю, - это ты.
   - Но ты не можешь остаться?
   - Нет. Я должен присматривать за Александром. Это мой долг и моя жизнь. Простишь ли ты меня?
   Она кивнула и шагнула в его объятия. Поцеловав его один раз в щеку, она нежно отступила от него. - Иди, - сказала она. - Уходи сейчас - и поскорее. Я знаю, что ты однажды вернешься. Я знаю твою тайну, Парменион. Знаю причину, по которой ты должен отправиться с Александром. Но здесь твоя судьба, и в один прекрасный день ты возвратишься. И я буду ждать тебя здесь, на этом самом месте. Я буду здесь.
   - Не могу этого обещать, - проговорил он, - но жажду этого всем своим сердцем.
   - Тебе и не надо обещать. Мне снился сон прошлой ночью. Седобородый чародей явился мне и сказал прийти сюда сегодня. Он сказал, что ты уйдешь, чтобы вернуться в свой мир. Но еще он сказал, что сделает всё, что сможет, чтобы вернуть тебя ко мне. Я буду ждать.
   Парменион ничего не ответил. Отступив на несколько шагов, он развернулся на носках и зашагал вверх по склону холма.
   Аристотель ждал его и, когда Спартанец поравнялся с ним, маг поднял руку.
   Врата замерцали вновь...
  
  

КНИГА ЧЕТВЕРТАЯ

  
   Город Миеза, 337-й год до Н.Э.
  
   Человек по имени Аристотель сидел один в пустом саду школьного здания лицом на север, глядя, как грозовые тучи сгущаются над нависшими горами Бора. Подул холодный ветер, и он поежился, плотнее кутаясь в свой шерстяной плащ.
   Оглянувшись в сторону дома, он увидел там свою жену, Пифию, собиравшую зелень на маленьком клочке взрыхленной земли рядом с кухней. Скоро надо было отправляться в путь, оставляя за спиной последние четырнадцать лет жизни - попрощаться с Миезой, с Македонией, с Грецией.
   Он вздохнул. Бессмертие тяготило, но в то же время, как наркотики Египта, вызывало зависимость. Утешение надеждой на смерть лишь повышало страх умереть. Чем дольше он жил, тем более утомлялся, чем больше он желал успокоиться в могиле, тем более его ужасала эта мысль.
   И воспоминания...
   Их было так много... Три тысячи лет назад он едва не сошел с ума от них. Но Пендаррик спас его, обучив обращаться с Камнями мудрее. Каждая из его прошлых жизней была связана с ключевым словом и закрыта в его сознании под замок. Ключом на эпоху Македонов был Искандер. Всего лишь соединив слово с конкретной мыслью, он тут же видел перед собой Золотое Дитя и сияющие Врата, и все предшествующие этому событию годы. Но теперь он достиг той точки, когда даже ключи сияли перед ним словно звезды, тысячами и тысячами.
   Что же теперь осталось нового, вопрошал он?
   Ответ пришел быстро, как удар в сердце.
   Нет ничего нового под солнцем. Всё - тлен.
   Он улыбнулся и открыл ключ от жизни, которую провел с Мыслителем. Золотые дни. Времена, когда еще были открытия и сюрпризы, ждавшие впереди.
   Почему ты так печален, спросил он себя? Вокруг скамьи была дюжина стульев, сейчас пустых, но совсем недавно их занимали дети благородных македонян - юноши, полные надежд, питающие мечты. И - всегда в самом центре, как яркое солнце в их жизни - был Александр.
   Вот оно, понял он.
   Александр.
   Аристотель встал, прошел к северным воротам, открыл их и вышел к подножию горы Бермион. Сквозь эпохи он видел людей, великих людей, мудрых людей, воинственных людей, закосневших в своем высокомерии, пренебрежительных к своему прошлому. Однако прошлое хранит все ответы на загадки жизни, но каждое подросшее поколение неосознанно закрывает их от себя. А потом ищет среди неродившихся будущих.
   Я возлагал на тебя великие надежды, Александр, подумал он. Ты обладаешь замечательным умом, пожалуй, величайшим с тех времен, как Мыслитель правил Иерусалимом. Ты наверняка обскакал бы в этом и Пендаррика в дни, когда он царствовал в Атлантиде.
   И всё же, что тебя манит? Мудрость? Погоня за знанием? Нет. Ты слышишь боевые трубы, Блудница Завоевания прельщает тебя. Даже когда Дух Хаоса заточен вне тебя, ты остаешься мужчиной, а мужчина всегда будет стремиться к славе.
   А другие будут следовать за тобой. Он представил себе их, эти молодые лица, сияющие жаждой будущего, которое, они верили, многое обещало: Птолемей, Неарх, Филота, Никки, Дердас и другие. Как все юноши, они упивались своей силой и пренебрегали деяниями отцов.
   Аристотель остановился у журчащего ручья, прислонившись спиной к валуну, дабы закрыться от ветра. Ястреб спикировал с неба, бросившись камнем вниз, и вонзил когти в молодого кролика, едва тот выглянул из своей норы посмотреть на закат. Пойманное животное не сопротивлялось, и, когда птица взмыла в воздух, оно безвольно повисло в ястребиной хватке. Аристотель подлетел душой к существу. Оно было мертво.
   - Да будут прокляты все ястребы на свете, - проговорил он вслух.
   - Ему надо кормить птенцов, - послышался голос. Аристотель поднял взор и улыбнулся, когда высокая фигура вышла из тени деревьев, чтобы сесть рядом с ним. Мужчина расположился, вздрогнув, когда больное колено отказалось согнуться.
   - Так и думал, что найду тебя здесь, - сказал Парменион, сняв шлем и проведя пальцами по вспотевшим, серым как сталь, волосам. - Филипп хотел бы, чтобы ты приехал в Пеллу на его свадьбу.
   Аристотель покачал головой. - Я не буду там присутствовать, Парменион.
   - Это не очень-то обрадует Филиппа.
   - Его гнев не имеет для меня никакого значения. Я пройду Тропами Дракона к другим мирам.
   - А Пифия?
   - Оставлю ей денег. Пифия не станет горевать по мне; она грела мою постель, но между нами было мало любви. - Он пристально посмотрел Пармениону в лицо, отметив глубоко прочерченные морщины, темные круги под синими глазами. - Устало выглядишь, мой друг.
   Парменион пожал плечами. - Мне шестьдесят три. Как мне не устать после долгой военной кампании.
   - Но теперь-то можно отдохнуть? После того, как Филипп разбил афинян и фивян при Херонее, он стал негласным Повелителем Греции. Где теперь его враги?
   - Везде, - ответил Парменион с кривой улыбкой.
   - Понимаю, - сказал Аристотель, улыбнувшись в ответ, - но я имел ввиду тех врагов, что действительно способны нанести ему вред? Не осталось тех армий, что могли бы завоевать его. Он правит от Эпира до Фракии, от Пеонии до Фессалии. Все платят ему дань - даже Афины. Я слышал, они возвели его статую после Херонеи. Невероятно!
   - Не совсем так. Афиняне ожидали, что мы ворвемся в город и разорим его. Вместо этого Филипп вернул им погибших со всеми воинскими почестями и предложил мир. И они тут же успокоились.
   - Почему он их пощадил? Афины годами были для него занозой в заднице.
   Парменион пожал плечами. - Филипп навсегда запомнил деяния своего двойника из Македона. Он поклялся самому себе никогда не повторять этих злодейств. Но есть у него одна великая мечта: он жаждет расширить свои владения на восток.
   - Куда же он пойдет? Ему не одолеть мощь Персии.
   - У него нет выбора. У Македонии теперь огромное войско - конница, осадная инженерия, наемники. Всем нужно пропитание и жалование. Куда еще ему идти? Царь Царей правит сотней народов, и все они богаты.
   - И это твой ответ, - сказал ему маг. - Сто народов, и все с армиями. Царь Царей может выставить миллион воинов против вас.
   - Знаю, - утомленно ответил Парменион.
   Аристотель поднялся, дал Пармениону руку и помог ему встать. Колено Спартанца больно хрустнуло, и тот вытянул ногу. - Нынче мне лучше не залезать в седло, - проговорил он.
   - Давай, пойдем в дом. Мы с тобой должны выпить на прощание.
   Далеко за полночь они сидели вдвоем и разговаривали в небольшом андроне с торца школьного здания. Очаг с углями пылал в центре комнаты, и несколько светильников мерцали на стенах. В комнате было тепло, ночной ветер пошатывал ставни единственного окна.
   - Ты доволен? - вдруг спросил Аристотель. Парменион улыбнулся, но не ответил. - Или жалеешь, что не остался в Ахайе?
   - Конечно жалею. Но глупо горевать над ошибками прошлого.
   Аристотель кивнул. - Это мудро. Как твой Филота?
   Лицо Пармениона посмурнело. - Всё так же. Мы редко общаемся. Его раздражительность устремлена на всех и вся, но он заискивает перед Александром как столовый раб. Я пытаюсь не вспылить, глядя на всё это. Это нелегко для сына военачальника; он чувствует, что должен доказать себе, что во всем лучше своего отца.
   - Что ж, у него высокие амбиции, - тихо произнес Аристотель.
   - Его мать посеяла в нем мысли о величии с самого рождения. Я должен был пресечь это давным-давно.
   - Его амбиции однажды тебя погубят, - предостерег Аристотель. - Он мечтает стать Царем.
   - Этого никогда не случится. У него недостает для этого ни ума, ни силы.
   - Знаю. Я тринадцать лет обучал его. Но зато из него может выйти неплохой командир. Он еще способен пересмотреть свои взгляды.
   - Он неплохо проявил себя в Трибаллийской кампании, но слава досталась Александру. Филоте, должно быть, тяжело было пережить это.
   - Он - не один такой.
   Парменион покачал головой. - Не верь всему, что слышишь, маг. Филипп не завидует собственному сыну. Он любит его и гордится его достижениями. Как и я.
   - Говорят, что новая невеста Филиппа уже беременна - и что она ждет сына. Александру непросто будет это принять.
   - Почему же? - возразил Парменион. - Александру восемнадцать, и он наследник престола. Этого уже ничто не изменит.
   - Да брось, стратег, не позволяй своей лояльности ослепить тебя. Используй разум. Он женится на Клеопатре, высокородной македонянке. Все другие его жены - чужестранки. Она под опекой Аттала. Ты не думал, что многие знатные македоняне увидят в ребенке первого законнорожденного наследника? Ты и сам полукровка. Мать Александра - эпиротка, что делает его метисом.
   - Не желаю об этом говорить! - буркнул Парменион.
   Аристотель вздохнул и откинулся на своей скамье. - Тогда не будем. Допьем вино и скажем слова прощания.
   В предрассветной темноте Аристотель, одетый для дороги в длинную тунику и плотный плащ, тихо прошел в комнату, где спал Парменион. Спартанец спал крепко, и маг прошел к его изголовью. Из мешочка на поясе он достал золотой камень и коснулся им правого колена Пармениона. Спартанец вздрогнул и тихонько застонал, но не проснулся. Сила Камня просочилась в спящего мужчину, его железно-серые волосы немного потемнели, глубокие морщины на лице чуть-чуть разгладились.
   - Один небольшой дар для тебя, мой друг, - прошептал Аристотель, - но он не последний. Однажды я вернусь.
   Он отошел к двери и вышел из дому, возвращаясь к ручью у подножия горы, и подошел ко входу в укромную пещеру, частично скрытую за густыми зарослями. Новое солнце вставало к зениту, и Аристотель остановился попить в красе его лучей на зеленеющей поляне.
   "Почему ты уходишь сейчас?" спрашивал он себя. Ответ возник в его сознании быстро, острый и горький. Грядут кровавые дни, и Темный Бог готов снова показать себя. Он ощущал присутствие Духа Хаоса, нависающего над землей как незримый туман, клубящийся в сердцах людей, проникающий в их сознания, шепчущий в уши.
   Неужели Парменион полагал, что ожерелье способно надолго защитить Пармениона? Это был лишь металл, напитанный силой Камня Сипстрасси. Его можно было снять, сорвать с шеи одним рывком. И что тогда?
   Темный Бог может вернуться.
   Обязательно вернется, поправил он себя. Ничто его не остановит.
   Ты убегаешь прочь, признал он: прячешься от великой битвы, которая грядет.
   - Я хочу жить, - молвил он вслух. - Я сыграл свою роль. Лучше быть живым псом, чем дохлым львом. - Но он так и не убедил себя.
   Бросив последний взгляд на Македонскую землю, он шагнул в пещеру.
   И больше его никто не видел в землях Греции.
  
   Пелла, лето, 337-й год до Н.Э.
  
   Александр сел, откинувшись на спинку, небрежно пригубил кубок с вином, но глоток сделал маленький и стал слушать своих Доверенных, которые обсуждали предстоящую Персидскую кампанию. Как всегда, больше всех говорил Филота. Александр находил удивительным, что сын так сильно напоминал отца внешне, но при этом унаследовал так мало талантов своего родителя. Филота был высоким и сухим, являясь превосходным бегуном и хорошим кавалерийским офицером, но его запас знаний стратегических предметов оставлял желать лучшего. Однако, как и многие люди ограниченных талантов, его главным качеством был взгляд со стороны, способность подмечать, где допустили промах другие.
   - Вот при Хиронее, - рассказывал Фило остальным, - мой отец ни за что не должен был так широко растягивать левый фланг. Если бы не атака Александра, Филипп был бы убит.
   Александр улыбнулся и промолчал. Ничего особенного не было в том, что соратники видели в нем юного бога войны, но истина - как всегда - была не так проста.
   - Каждый из нас станет царем, - заявил Птолемей. - Вот я буду владеть золотым троном и тысячей наложниц.
   - Да ты и сам не знаешь, что с ними со всеми делать, - сказал Неарх, хохотнув. Александр посмеялся с остальными, к неудовольствию Птолемея. Добрый нрав Птолемея, самого юного из Доверенных, был известен всем.
   - Что ж, я с удовольствием выясню это в процессе, - парировал Птолемей, ухмыляясь.
   - Если вы все станете царями, - произнес Александр, - что тогда останется мне?
   - Ну, это же очевидно, ты станешь Царем Царей, - сказал ему Птолемей. - Будешь править миром, а мы станем твоими сатрапами.
   - И будем убивать всех твоих врагов, - вставил Филота.
   - Интересная мысль. А что будет, если у меня больше не останется врагов?
   - У великого человека всегда будут враги, - сказал Птолемей. - Иначе какой толк быть великим, если не с кем воевать? Это было бы нелепо.
   - Сдается мне, - сказал Неарх, - ты уже запасаешь врагов?
   - Ага. И начну с тебя, худородный болван!
   Раздался ехидный и заразительный смех Неарха. - С меня? Разве это разумно? Разве ты больше не хочешь, чтобы я расхваливал тебя моей сестре?
   - Дельное замечание, - молвил Птолемей, потирая подбородок. - Ты прав. Сейчас не время записывать тебя во враги. Тогда пусть это будет Фило: он станет моим первым врагом.
   - Хватит этой болтовни, - вмешался Александр. - Вы все захмелели. Ступайте по домам! Я хочу выехать на рассвете. Говорят, что львица повадилась нападать на коз и овец у маленькой деревушки к северу от города. Это будет славная охота.
   - Я убью зверюгу голыми руками, - сказал Неарх, вставая и напрягая мускулы. Как и его отец, Феопарл, он был наделен невероятной шириной плеч и покатой, как бочка, грудью.
   - Если это не поможет, ты можешь дыхнуть на нее, - заметил Птолемей. - Хоть какая-то будет польза от того, что ты нажрался лука.
   Неарх надвинулся на стройного юношу, но споткнулся и упал на небольшой столик, уставленный сладкими яствами. Когда он поднялся на ноги, бросившись в погоню за юнцом в дворцовые сады, Филота повернулся к Александру и поклонился.
   - До завтра, государь, - мягко проговорил он.
   - Не положено называть меня государем. Я не Царь, - проговорил Александр вкрадчивым тоном.
   - Пока что нет, - сказал старший сын Пармениона, снова поклонился и зашагал из комнаты.
   Наконец, остался только Кратерус. Старше прочих, почти двадцатилетний, он был тихим, замкнутым молодым человеком, но и он, казалось, чувствовал себя хорошо на неприличных посиделках с Доверенными.
   - Что-то беспокоит тебя? - спросил Александр.
   - У тебя лодыжка до сих пор перевязана после падения, и ты едва ковыляешь. Считаешь, сейчас время охотиться на львов?
   Александр похлопал высокого парня по плечу. - Завтра будет лучше, и я затяну повязку потуже. Но это ведь не причина, по которой ты хотел увидеть меня.
   Кратерус пожал плечами и улыбнулся. - Нет. Я в замешательстве, мой повелитель. При дворе много говорят о Царской женитьбе и о ребенке, которого носит Клеопатра.
   Улыбка покинула лицо Александра. - Это не должно тебя заботить. Это не заботит меня. У моего отца уже целых шесть жен.
   - Но они не такие, как эта.
   - Хватит об этом, Кратерус, - предостерег принц. - О некоторых вещах лучше не разговаривать.
   - Хорошо. Я повинуюсь тебе, как всегда. Но знай - если я тебе понадоблюсь, то буду рядом.
   - Все дворцовые юноши дают клятву верности Царю. А Царь - Филипп, - заметил Александр.
   - Может, это и так. Но я служу Александру.
   Принц вплотную приблизился к другу, взглянул в глубоко посаженные темные глаза парня. - Вот такие заявления и приводят принцев к смерти. Ты меня понял? Я никогда не подниму мятеж против Филиппа. Никогда! Если бы я желал Филиппу смерти, то позволил бы ему погибнуть при Херонее, когда под ним убили лошадь. Больше никогда об этом не говори. Нечего бояться, Кратерус. Нечего.
   Доверенный поклонился и вышел, закрыв за собой дверь. Александр вернулся в центр комнаты, взял кубок с вином и допил его содержимое. Он всегда потягивал один кубок весь вечер, ему не нравилось воздействие алкоголя на свой организм.
   - Тебе стоит к нему прислушаться, сын мой, - проговорила Олимпиада, входя в комнату из тени внешнего коридора.
   - По этикету было бы вежливо, Матушка, сообщить о своем присутствии.
   - Ты злишься на меня?
   Он покачал головой и улыбнулся. Подойдя близко, Олимпиада поцеловала его в щеку. Ее рыже-золотистые волосы теперь были тронуты серебром, но лицо оставалось молодым и красивым, а тело - стройным. - И почему все видят потаенную опасность? - спросил Александр. - Это всего лишь свадьба.
   - Она - падчерица Аттала... и Аттал ненавидит тебя.
   - Он когда-то рисковал жизнью, спасая меня. Я этого не забуду.
   - Это было когда-то, - сказала она, сверкнув глазами. - А теперь он вливает свой яд в голову Филиппа против тебя. Почему ты этого не замечаешь?
   - Я решил не замечать. Филипп построил это царство из ничего. Окруженный со всех сторон могучими врагами, он один добился того, чтобы Македонию боялись и уважали. А что сделал я? Повел армию на север и разбил трибаллов. Как я могу сравниться с царем, который покорил Фракию, Иллирию, Халкидику, Фессалию, Пеонию - и разбил объединенные войска Афин и Фив? - Он засмеялся и нежно прикоснулся к плечу матери. - Ты понимаешь меня? Он ничего мне не должен. Если он сочтет нужным сделать наследником своего нового сына, то какое я имею право воспротивиться ему?
   - Право? - вскипела она, отстранившись от него. - Ты - наследник - его первенец. Править - твоя судьба. Задумайся, Александр; если ты откажешься от трона, найдутся те, кто пожелает твоей смерти. Тогда ты будешь драться не только за корону, но и за свою жизнь.
   - Нет, - ответил он ей. - Филипп никогда не прикажет убить меня - и у меня не найдется достаточно хладнокровия убить его. Но все эти разговоры опасны. Слова падают подобно искрам в сухую траву, и я не желаю, чтобы они звучали обо мне.
   - Ты всё-таки слишком доверчив, - сказала она ему. - Однако в Пеллу едет кое-кто, способный переубедить тебя.
   - Кто же?
   - Владычица Самофракии. Ее зовут Аида, и это очень сильная ясновидящая. Она поведает тебе твою судьбу.
   Александр ничего не сказал, а только отвернулся от матери и пошел к двери. - Ты встретишься с ней? - окликнула Олимпиада.
   - Нет, не встречусь, - ответил Александр, и голос его был холоден. - Неужели никто из вас не видит, что творит? Когда Филота зовет меня государем, когда Кратерус заявляет, что ставит меня выше моего отца, когда вы все стремитесь обратить меня против Филиппа - вы все только увеличиваете возможную опасность. Так что держи свою Аиду подальше от меня.
   - Но всё это ради тебя - ибо нам не всё равно! - вскричала Олимпиада. Александр ничего не ответил, но вышел в залитый лунным светом сад, прочь из дворца.
  

***

   Трава вырастала багровой, роняя капли крови на иссохшую землю под ней. Небо имело цвет пепла, было серым и безжизненным. Ни одной птицы не пролетало, ни единое дуновение ветра не тревожило равнину. Филипп опустился на колено и коснулся рукой багрового стебля, и кровь растеклась по его ладони. Он поднялся, поежившись, впервые заметив тела, которые лежали всюду вокруг него. Тысячи и тысячи трупов, и трава росла вокруг них, из них, сквозь них. Он вздрогнул. Человек лежал на спине, и из его глазниц росли травы.
   - Что это за место? - вскричал Филипп. Звук умер тут же, едва сорвавшись с его губ.
   - Тебе здесь неуютно?
   Он развернулся на носке, меч змеей вскочил к нему в руку. Перед ним, облаченный в черный с золотом доспех, стоял Филиппос, Царь-Демон.
   - Но ты мертв! - закричал Филипп, отшатнувшись.
   - Да, - согласился Царь Македонов.
   - Так убирайся от меня!
   - Разве так обращаются с братьями? - спросил Филиппос, вытащив свой меч и наступая. Филипп бросился ему навстречу, их клинки со звоном столкнулись, и его меч полоснул противника по шее, открывая широкую рану, из которой струей забила кровь. Филиппос отскочил вправо, оступившись и упав на землю лицом вниз. Он медленно поднялся на колени, спиной к противнику. Филипп ждал. Царь-Демон встал и медленно повернулся. Филипп закричал. Бородатое лицо, которое было отражением его собственного, исчезло. Теперь у Филиппоса были золотые волосы, зеленые как море глаза и лицо необычайной красоты.
   - Александр?
   - Да, Отец, Александр, - произнес Царь-Демон, улыбаясь и надвигаясь вперед с вытянутым в руке мечом.
   - Не заставляй меня убивать тебя! Прошу!
   - Ты не можешь убить меня, Отец. О нет. Но я тебя зарежу.
   Черные рога потянулись из висков Александра, закручиваясь над ушами. Его глаза сменили цвет с зеленого на желтый, без зрачков. Филипп стиснул меч пальцами и стал ждать, пока демон перед ним не двинулся неспеша в атаку; он попытался нанести удар в горло, но рука отяжелела, движения замедлились, и он смотрел в смертном ужасе, как меч Александра отбил его клинок и взметнулся вверх, сияющий и острый, пронзая лезвием его гортань, рот и вонзаясь в мозг, словно язык пламени...
   Филипп проснулся и закричал. Женщина рядом с ним заворочалась, но не проснулась, когда Царь приподнялся на ложе. Голова его раскалывалась, тело было покрыто потом. Старая рана в ноге болезненно ныла, но он поднялся с кровати и подошел к ближайшей скамье. Кувшин с вином на маленьком столике был пуст. Филипп чертыхнулся и опустился на скамью, поставив кувшин себе на колени.
   Сон был всегда один и тот же. Он никогда не мог одолеть Александра.
   - Следовало убить его при рождении, - подумал он. Холодный ветерок проник в комнату, и Филипп поежился и вернулся в постель. Рядом спала Клеопатра. Он нежно погладил ее по волосам. Такая красивая, такая молодая. Его рука опустилась ниже, легла на ее живот - всё еще плоский и упругий, несмотря на третий месяц беременности. В ней был его сын. Не одержимый демоном, не рожденный из тьмы и колдовства, но настоящий сын - тот, кто будет расти и любить своего отца, а не замышлять его убийство.
   Как ты мог пойти на такое против меня, Александр? Я любил тебя. Я был готов рискнуть всем ради тебя.
   Поначалу Филипп не обращал внимания на доносы, которые Аттал доводил до его сведения - льстивые высказывания Александровых Доверенных, критические замечания о Царе и его военачальниках. Но с течением месяцев Филипп всё больше и больше убеждался в том, что Александр не успокоится, пока сам не взойдет на престол.
   Трибаллийская кампания хорошо это показала. Или он думает, что я дурак? О да, он разбил врагов, заставив их платить выкуп. Но для кого он его запросил? Не для Филиппа. Не для Македонии. Нет, для Александра.
   Высокомерный щенок! Конечно, ты разбил трибаллов, потому что у тебя была моя армия. Моя армия!
   Но моя ли она? Как они чествовали золотого принца при Херонее, пронося его на плечах вокруг лагеря. И после Трибаллийской победы, когда он дал каждому воину по десять золотых, они приветствовали его, как приветствуют царей, стуча мечами о щиты.
   По-прежнему ли это моя армия?
   Конечно, моя, ведь у меня есть Парменион. Да, Спартанец всегда будет верен мне.
   Филипп улыбнулся и лег обратно, положив голову на мягкую, обшитую атласом подушку. Македонский Лев со мной, подумал он, и вновь погрузился в сон.
   Трава вырастала багровой, роняя капли крови на иссохшую землю под ней. Небо имело цвет пепла, было серым и безжизненным. Ни одной птицы не пролетало, ни единое дуновение ветра не тревожило равнину...
   Баня была задумана и выстроена Филиппом только из самого лучшего мрамора. Понадобилось шестеро рабов и целый час на то, чтобы наполнить ее горячей, ароматизированной водой, и дюжина человек могла сидеть на мокрых сиденьях или плавать в бассейне посередине. Царь построил ее после второй Фракийской кампании, когда его правая нога была сломана и кости плохо срослись, оставив его с сильной хромотой и постоянными болями. И только в теплой воде его конечность получала некий пульсирующий покой, так что Филипп взял манеру устраивать совет в бане, в окружении своих офицеров.
   Сегодня на совете были лишь сам Филипп и еще два человека, сидевшие рядом, пока рабы подливали кипятка, поддерживая высокую температуру воды. Алые цветы были высыпаны на поверхность, их аромат был силен, и Парменион ощутил, как напряжение и усталость от долгой езды верхом уходят прочь.
   - Значит, он отбыл, - проговорил Царь. - Я буду скучать по нему.
   - Он передавал тебе слова благодарности и уважения, мой повелитель.
   Филипп ухмыльнулся. - Помнишь, как он грозился превратить меня в ящерку?
   - Да. Ты снисходительно отнесся к этому, насколько я помню.
   - Прекрасные дни, Парменион. Дни силы. Я тоскую по ним.
   Спартанец посмотрел на Царя. В облике Филиппа уже появлялись признаки старения - его черные волосы и борода подернулись серебром, мешки складывались под глазами. Но его ухмылка была по-прежнему заразительной, а сила - грозной.
   - Мы наладили связи с городами Азии? - спросил Филипп.
   - Да. Мотак собирает сведения. Нас радушно примут во всех греческих городах Малой Азии, однако пути снабжения будут чересчур растянуты. Тридцати тысячам человек понадобится немало провианта.
   - Афинский флот будет нас снабжать, - отрезал Филипп. - Что ты слышал о новом Персидском Царе?
   - Он - воин и дипломат. Я познакомился с ним много лет назад; это по его милости я утратил свои полномочия и перебрался в Македонию. Он заносчив, но учтив. Он не станет бросаться на нас; сначала будет высылать против нас своих сатрапов и попытается разжечь мятеж у нас за спиной. Он уже завел связи со Спартой и Фивами и направил своих агентов в Афины и Коринф.
   Филипп склонился вперед и окатил лицо и бороду ароматной водой. - На этот раз это им ничего не принесет. Нет больше армии, способной помешать нам - даже в Спарте. Ни один город не сможет действовать в одиночку.
   - Вторжение в Персию - чрезвычайно смелое предприятие, - произнес Парменион. - Надеюсь, ты не относишься к нему легкомысленно?
   - Не бойся этого, Парменион. Я мечтал об этом более двадцати лет, но всегда знал, как это опасно. Почти полвека назад Агесилай Спартанский вторгся в Персию. Что из этого вышло? Он добился военного успеха, но был вынужден вернуться домой, когда Фивы восстали против него. Это типичный для Персии ход. С их неисчерпаемыми запасами золота и нашей алчностью, они веками заставляли нас впиваться друг другу в глотки. Вот почему я ждал так долго, добиваясь, чтобы за нами была безопасная Греция. Теперь у персов здесь нет влияния.
   - Какой приказ ты отдашь Александру? - спросил Парменион.
   Лицо Филиппа посуровело. - Никакого. Он останется в тылу.
   - Править в твое отсутствие?
   - Нет. Моим Регентом станет Антипатр.
   - Не понимаю, государь. Ведь Александр доказал, что он достоин.
   - Меня заботит не его достоинство - а его верность. Он замышляет против меня, Парменион. Близок тот день, когда он попытается свергнуть меня - в ходе заговора, который, без сомнения, возглавляет эта эпирская шлюха - его мать. Они думают, я настолько глуп, или, может, слеп на оба глаза. По счастью, у меня еще есть друзья, которые держат меня в курсе всего, что происходит.
   - Я ни разу не замечал признаков заговора, - сказал Парменион.
   - Правда? И ты сказал бы мне, если б заметил?
   - Неужели ты сомневаешься в этом?
   Филипп встал из ванны и захромал по мраморному полу. Двое слуг принесли ему теплые полотенца; обернув одно вокруг пояса, Царь воспользовался вторым, чтобы высушить бороду и волосы. Парменион последовал за ним. - Что с тобой происходит, Филипп? Как можешь ты усомниться в преданности собственного сына? Он дважды спасал тебе жизнь, и я ни разу не слышал, чтобы он хоть слово сказал против тебя. Каких ядовитых речей наговорил тебе Аттал - ибо я чувствую, что в этом замешан он?
   - Думаешь, у меня кроме Аттала других осведомителей не найдется? - отозвался Царь. - У меня их много. Александр устраивал пир для друзей в прошлом месяце, и там произнес речь. Знаешь, что он сказал? "Что мой отец оставил мне для завоевания?" Он жаждет моей смерти!
   - Это зависит от того, как ты воспринимаешь эти слова. Мне кажется, что он так выражает свою гордость твоими достижениями.
   - А что насчет твоего сына, Филоты? Он всегда говорит о твоих - и, по совместительству, моих - ошибках: об осадах Пиринфа и Византия. Он применил слово "тупость". По отношению ко мне!
   - Тупые люди первыми используют такие слова. Он не блещет умом, государь, однако Александр всегда осаживает его. А что касается осад, ну что ж, мы вряд ли добились славы на этом поприще. Мы так и не взяли ни одного города. Пожалуй, мы были... не гении.
   - Почему ты всегда за Александра? - рыкнул Филипп. - Или я не имею права требовать от тебя верности?
   - Ты в полном праве, - ответил Парменион. - И если я увижу малейший знак предательства по отношению к тебе, я доложу об этом. Более того, я убью любого - любого - кто попытается тебя свергнуть.
   Филипп сделал глубокий вдох и медленно выдохнул. Затем улыбнулся и расслабился. - Знаю. Но ты слишком доверчив, Спартанец. Ты все еще думаешь о Золотом Ребенке. Что ж, а он теперь - мужчина, со своими амбициями. Однако довольно об этом - что ты думаешь о моей невесте?
   - Она весьма красива, государь.
   - Да - и покладиста. Знаешь, когда-то я думал, что люблю Олимпиаду, но теперь я убежден, что меня околдовали тогда. Ныне я вижу ее такой, как она есть, - злобная ведьма, со скверным характером и змеиным языком. Но Клеопатра - она для меня всё, о чем можно мечтать. Она подарила мне истинное счастье. И скоро у меня будет еще один сын, рожденный в настоящей любви.
   - Да, государь, - сказал Парменион, пытаясь заглушить в своем голосе печаль.
  

***

   Празднества по случаю царского бракосочетания продлились восемь дней, и никто во всей Пелле не мог припомнить подобного празднования. Каждому двору было преподнесено бесплатное вино, а все мужчины старше пятидесяти получили отчеканенную по особому случаю золотую монету с головой Филиппа и портретом Клеопатры на реверсе. Монета была достоинством в половину годового жалованья младших слуг и земляных работников, и гулянья были громкие, широкие и незабываемые.
   Через двенадцать дней были устроены атлетические состязания, своим размахом и охватом затмившие Олимпийские Игры, и город был наводнен гражданами с сопредельных земель и гостями со всей страны, прибывшими на свадьбу. В Играх участвовали чемпионы со всей Греции, и Царь возложил каждому победителю на голову лавровый венец из чистого золота. От Македонии было всего два победителя: Филота стал первым в беге на среднюю дистанцию, а Александр обогнал верхом на Буцефале конников из Фракии, Афин, Спарты, Фессалии и Коринфа.
   Десятитысячная толпа подняла громогласный клич, когда Александр пересек финишную черту на спине гигантского черного жеребца, оставив ближайшего соперника корпусов на двадцать позади себя. Принц пустил Буцефала сделать круг почета вокруг стадиона, принимая поздравления, наконец остановился перед царской трибуной, где рука об руку сидели Филипп с Клеопатрой, а по бокам от них - военачальники Парменион, Антипатр, Аттал и Клейтус.
   - Прекрасная победа, - произнес Клейтус, приветливо взирая на молодого всадника.
   - Верхом на таком коне любой бы победил, - проворчал Филипп, вставая на ноги. Взяв золотой лавровый венец со стола перед ним, он протянул его Пармениону. - Давай, - проговорил он, - вручи победителю его приз.
   Толпа затихла, когда к принцу вышел военачальник. Каждый знал, что чемпиона должен был награждать Царь, и сконфуженный гомон начался на местах. Александр поднял ногу и соскочил со спины Буцефала, склонив голову для лаврового венца. Когда убор был возложен на его голову, он широко ухмыльнулся и помахал толпе, вызвав новую овацию.
   С той же улыбкой он прошептал Пармениону: - Что происходит с моим отцом? Я чем-нибудь рассердил его?
   - После поговорим, - ответил Парменион.
   - Я приду к тебе домой.
   - Нет, это будет неразумно. У Мотака есть небольшой домик в западном квартале, возле Храма Исцеления. Будь с торца Храма в полночь. Там и увидимся. Удостоверься, что за тобой не будут следить.
   Всё еще улыбаясь, Александр ухватился за гриву Буцефала и вскочил к нему на спину. Парменион вернулся на трибуну и, когда преодолевал ступени, перехватил взгляд Аттала, который смотрел, как принц подъезжает к выходным воротам.
   Годы не были милосердны к мечнику. Его волосы стали белыми и редкими, лицо - тощим и скелетоподобным, с глубокими морщинами вдоль щек, кожа на шее обвисла и сморщилась складками. А ведь ему едва исполнилось шестьдесят. Аттал увидел, что Парменион смотрит на него, и улыбнулся. Спартанец кивнул в ответ, затем занял свое место рядом с Царем, как раз когда пришел черед кулачных боев.
   Парменион подождал еще час, потом попросил у Царя разрешения удалиться и покинул помост, направившись к огромным шатрам, расставленным снаружи стадиона, в которых подавали еду и напитки. Всё было задаром, и множество городской бедноты скапливались там, напиваясь вдрабадан. Спартанец тихо прошел через толпу к Командирскому Шатру.
   Он увидел Филоту, который беседовал с юным Птолемеем и трезвым Кратерусом. Юноши заметили его, и Филота отошел от них.
   - Неплохо я пробежал, - сказал Фило. - Ты видел меня?
   - Да. Твое распределение времени было безошибочно.
   - Был ли я так же быстр, как ты в лучшие годы?
   - Я бы даже сказал, что ты быстрее, - признал Парменион. - У меня никогда не получалось так ускоряться к финишу. Я на миг подумал, что спартанец обгонит тебя, но ты его сделал на последнем повороте.
   Мгновение Фило стоял, казалось, ошеломленный похвалой, но потом его лицо смягчилось. - Спасибо, Отец. Я... благодарю тебя. Выпьешь с нами?
   - Нет, я устал. Пожалуй, отправлюсь домой.
   Разочарование молодого человека было заметно, но оно мгновенно сменилось защищенным, циничным выражением, которое Парменион знал очень хорошо. - О да, конечно, - сказал Фило. - Мне следовало заранее знать ответ, прежде чем попросить провести время со мной. Непросто победить привычки, выработанные за всю жизнь. - И он отвернулся, возвращаясь к своим собеседникам.
   Парменион тихо выругался и пошел восвояси. Ему надо было остаться, и чувство вины посетило его. Филота был прав: у него никогда не хватало времени на мальчика, как и на других сыновей, кроме одного. Александра.
   На задах Командирского Шатра было ограждение, где стояли стреноженные лошади. Слуга подвел к нему его жеребца, и он медленно поехал по улицам в свой городской дом. Федра должна была отсутствовать до завтра, и это давало ему по крайней мере несколько часов относительного покоя.
   Он нашел Мотака в маленьком кабинете с задней стороны дома. Старый фивянин корпел над донесениями из Азии, и всюду были бумаги и свитки, в беспорядке разбросанные на широком столе.
   - Что-нибудь новое? - спросил Парменион, снимая парадный шлем и осторожно кладя его на скамейку у входа.
   - Нового? Да тут всё новое,- ответил Мотак. - И в то же время всё старо, как Зевсовы яйца. Предательство, двойная игра, компромиссы. Новые имена, древнее зло. Но могу сказать, что мне по нраву дипломатия. - Он поднял один свиток и усмехнулся. - Здесь у меня письмо от человека по имени Дупий, заверяющего меня, что он - ярый сторонник Филиппа. По его заверениям, мы можем положиться на теплый прием в Тире, если Персидская армия обойдет "отважных македонян".
   - Звучит многообещающе, - сказал Парменион.
   - Действительно, и все же у меня есть донесение от другого источника, что Дупию платят персы.
   - Еще лучше. Мы сможем использовать его, чтобы скармливать Дарию ложные сведения.
   - Да. Жизнь поразительно сложна. Я вспоминаю скучные былые дни, когда всё решала лишь сила человека с мечом и справедливость его убеждений.
   - Нет, ты не прав, - сказал ему Парменион. - Это только так кажется. Прошлое всегда видится в красочных тонах. Оттенки серого со временем стираются. На самом деле так было всегда. Если пройдешь отсюда до Казарм Гвардии и поговоришь с серьезными юношами, они станут говорить тебе о справедливости своих убеждений и похваляться силой своей руки с мечом. Их глаза будут светиться гордостью. Это одинаково для всех молодых людей.
   Мотак вздохнул. - Да знаю я. Просто попытался быть беззаботным. А с тобой что?
   Парменион пожал плечами. - Всё идет печально, Мотак. Думаю, Филипп собирается убить Александра.
   - Что? Поверить не могу!
   - Он сказал мне вчера, что не намерен брать с собой принца в Персидский поход. Он останется в Македонии. А что это подразумевает?
   Старый фивянин провел ладонью по лысой макушке, массируя кожу головы. - Филипп слишком осторожен, чтобы оставлять врага у себя за спиной - но убивать собственного сына? Ты уверен?
   - Уверен.
   - Что будешь делать?
   - Понятия не имею. Сегодня встречусь с принцем; посоветую ему покинуть Пеллу.
   - Что же такое с Филиппом? - спросил Мотак. - Парень его обожает, это не подлежит сомнению. Ты ведь знаешь, сколько шпионов пишут мне доклады, но ни в одном не было и подозрения на то, что Александр предаст отца.
   - К сожалению, этого нельзя сказать о его сподвижниках, - заметил Парменион. - Я видел доклады, где изложены речи Фило и Неарха, Птолемея и Кассандра. Юноши боготворят Александра. А еще есть Павсаний - нелицеприятное дело.
   - Он сам навлек это на себя, - проворчал Мотак. - Павсаний - глупец. Филиппу всегда нравилось внимание молодых людей, но ни один из них долго в фаворе не находился. Этот парень был чересчур настойчив.
   - Может, и так, - согласился Парменион, - но он остается высокородным македонянином, и его наказание было жестоким и необдуманным.
   Мотак не ответил. Разве мог он спорить? Павсаний был удостоен привязанности Царя и, поскольку фаворит стал враждовать с Атталом - сделал его мишенью для издевок и насмешек. Аттал дождался, пока юноша перестанет быть в фаворе, и приказал солдатам из своей личной охраны выпороть и унизить Павсания.
   Оскорбление было несмываемым, ибо знатного юношу оставили голым и связанным на прилавке на торговой площади. Инцидент имел большие отголоски. Юноши, которые поддерживали Александра, все были дружны с Павсанием и увидели в надругательстве над ним несправедливость. Старшая знать при дворе приветствовала это унижение, видя в нем своевременный и действенный урок для молодежи, которую они считали брехливыми хвастунами.
   Также было известно, что Павсаний был близким другом Александра. Вскоре после пережитого испытания, знатный юноша явился к принцу, взыскуя справедливости против Аттала; Александр зачитал его жалобу Царю перед всем двором, но Филипп отклонил ее, назвав случившееся "шалостью", которую следует забыть.
   Но в последующие месяцы мало кто забыл это, ибо это усилило напряжение, из-за которого звезда Аттала взошла при Македонском дворе, и многие теперь ходили осторожно, или просто были вежливы в компании бывшего наемного убийцы.
   - Может, это и было жестоко, - молвил Мотак наконец, - но тебе нет смысла беспокоиться. Тебя Аттал больше не опасается. Ты не в списке его врагов - и пусть лучше всё так и остается. Ты, может, и лучший военачальник Македонии, Парменион, однако Аттал сейчас могущественнее, чем когда-либо. Вражда между вами приведет к твоей смерти.
   - Мы не станем врагами, - сказал Парменион, - до тех пор, пока он не замыслит причинить вред Александру.
   - Если и замыслит, то это будет по приказанию Царя, - предупредил Мотак шепотом.
   - Знаю, - ответил Спартанец.
  
   Храм в Малой Азии
  
   Храмовая земля заросла; большинство роз были уже давно мертвы, либо опутанные широколистным плющом, либо закрытые от солнечного света нависшими ветками множества деревьев. Трава росла между обомшелых камней, ибо природа брала свое, заполняя тропинки и делая каждый шаг опасным.
   Фонтаны не били струей, вода застоялась. Но Дераю это не заботило. У нее уже не было сил гулять по саду, и она редко покидала свою комнату за алтарем. У нее осталось только двое слуг, обе - женщины, которых она исцелила много лет назад, когда ее силы еще не угасли.
   Больше не было потрепанных палаток за Храмом, переполненных увечными, недужными и раненными. Теперь никому не нужны были пропуска, чтобы увидеть Целительницу.
   Она еще могла лечить неглубокие порезы, небольшое заражение по-прежнему могло исчезнуть от ее прикосновения. Но она больше не могла ни вернуть зрение слепым, ни избавить от злокачественных опухолей легкие или внутренности умирающих.
   Теперь она сама страдала, конечности ныли от артрических болей, суставы распухли. Когда она медленно передвигалась, опираясь на две палочки, то могла дойти только до входа в Храм и там сидеть на скамейке под лучами полуденного солнца. Но ей нужна была помощь, чтобы вернуться в комнату, когда закат и холодный вечерний ветер студил ее конечности.
   Дерая сидела на мраморной скамейке с мягкими подушками, наслаждаясь теплом послеполуденным солнцем на своем лице, и вспоминала те дни, когда ее сила была в зените, когда слепой мог снова видеть, а калека становился здоровым и сильным.
   Она витала в воспоминаниях, когда к ней подошла Камфита.
   - Сюда едет повозка, госпожа. Она черная, но украшена золотом. Должно быть, это какая-то знатная владычица. Солдаты едут спереди и сзади от нее, а в упряжке аж шестеро вороных коней. Похоже, это Царица.
   - Будем надеяться, что она лишь хочет отдохнуть, - сонно ответила Дерая.
   Камфита усадила свое округлое тело рядом с худой старой женщиной. - Могу ли я помочь вам пройти в алтарную комнату?
   - Нет, милая. Я подожду здесь. Принеси свежей воды из колодца, и немного фруктов. Путникам надо будет утолить жажду и подкрепиться.
   - Скоро закат. Я принесу тебе шаль.
   Дерая услышала, как Камфита побежала назад, ее тяжелые шаги эхом отдавались в коридоре. Она вспомнила маленькое дитя, каким была Камфита когда-то - худенькая и красивая, но со сломанной ногой и увечной ступней. Дерая вылечила ее ногу, и Камфита поклялась служить ей всегда.
   "Не глупи, дитя. Ступай отсюда. Найди доброго мужчину и рожай ему сыновей."
   Но Камфита отказалась. И, о, как благодарна была за это Дерая.
   Топот лошадиных копыт по камням вернул ее в настоящее. Она слишком устала, чтобы использовать то, что осталось от ее Дара, чтобы рассмотреть новоприбывших. Но это были, кажется, дюжина всадников; она уловила запах вспененных коней, перемешанный с человеческим потом и дымным ароматом кожаных одежд.
   Экипаж остановился перед узкими воротами, и она услышала открывающуюся дверь, приближающиеся шаги и стук по земле.
   Внезапно ее тронуло холодное прикосновение страха, словно ледяной ветер прошуршал по заброшенному саду; она вздрогнула. Она услышала, как солдаты проходят мимо, но затем послышался легкий шелест, точно змея ползла по сухой траве и увядшим листьям. Сладковатый запах духов наполнил воздух, и шорох приблизился. Дерая определила его как шуршание женского платья.
   - Кто ты такая? - спросила она.
   - Старый враг, - проговорил холодный голос.
   Дерая мысленно перенеслась к своей первой встрече с Темной Владычицей и их духовному столкновению, световые копья и крики Неупокоенных. Потом она вновь увидела свое путешествие на Самофракию и попытки предотвратить воплощение Духа Хаоса.
   - Аида?
   - Она самая. В буквальном смысле. Тело мое по-прежнему молодо, Дерая - не старое и увядшее, не ветхая плоть на древних костях.
   - Осмелюсь заметить, что этого не скажешь о твоей душе.
   Аида рассмеялась, в голосе ее была ирония. - Я смотрю, умирающая собака еще способна кусаться. Не спросишь, зачем я прибыла?
   - Убить меня?
   - Убить тебя? Нет, нет, Дерая. Ты и так скоро умрешь без моей помощи. Я наблюдала за тобою последние годы, наслаждаясь тем, как угасают твои силы. Но убить тебя? Зачем мне это делать? Ведь без тебя мой драгоценный мальчик не был бы рожден.
   - Твой драгоценный мальчик был побежден и изгнан, - сказала Дерая. - Александр теперь сильный и добрый молодой человек.
   - Да, он таков, - согласилась Аида. - Он в точности такой, какой нужен мне. Я терпеливая женщина. Для Темного Бога было неподходящее время появиться во плоти. Но теперь? Теперь настало его время.
   - Пустыми словами меня не испугаешь, - ответила Дерая.
   - И не думала. Однако я отправляюсь в Пеллу на свадьбу Филиппа и Клеопатры. И когда я буду там, мои слова окажутся не такими уж пустыми. Думаешь, Александра защитит золотое ожерелье? Пустячный орнамент? Его можно было снять в любое время за эти тринадцать лет, но мальчику надлежало стать мужчиной, завести друзей, подготовить дорогу для Того, кто придет. - Аида вновь рассмеялось, и на этот раз ее голос был зловещим. - Ты увидишь его во всей красе, Дерая. И познаешь истинное отчаяние.
   - Этого не случится, - проговорила Дерая, но ее слова прозвучали слабо и неубедительно. - Парменион тебя остановит.
   - Он тоже стареет. Его дни остались в прошлом. И Аристотель бежал в дальние миры и в иные времена. Не осталось никого, кто был бы способен меня остановить.
   - Почему ты явилась сюда?
   - Помучить тебя, - с улыбкой сказала Аида. - Причинить тебе боль. Сообщить, что День Темного Бога грядет. И ничто не остановит его.
   - Даже если ты не ошибаешься, это продлится недолго. Александр - не бессмертный. Однажды он умрет.
   - Может быть. А может и нет. Но какая разница? Когда его тело растерзают стервятники, или съедят могильные черви, или испепелит огонь, Дух Хаоса освободится, и его последователи найдут для него новое подходящее тело. Он бессмертен.
   - Почему ты служишь ему, Аида? Он приносит лишь боль и страдания, зло и отчаяние.
   - Почему? Да как ты можешь задавать такие вопросы? Ты сидишь здесь, разлагаясь у меня на глазах, а я по-прежнему молода, благодаря его благословению. Я богата, у меня много рабов и воинов. Мое тело получает все возможные наслаждения - и невозможные тоже. Какой еще повелитель может дать мне всё это?
   Теперь и для Дераи настала очередь улыбнуться. - Какие бессмысленные ценности. Удачи тебе с ними.
   - Бессмысленные? Я полагаю, ты более преуспела в бессмысленности, нежели я, - прошипела Аида. - Ты за всю жизнь познала лишь одного любовника. У меня их были тысячи - и мужчин, и женщин - да, и демонов тоже. Меня удовлетворяли такими способами, о которых ты и не мечтала.
   - Не очень-то и хочется. Но ты ошибаешься, Аида: ты никогда не знала любовника, потому что не способна любить. Ты даже не понимаешь значения этого понятия. Пришла меня помучить? Не вышло. Ибо раньше я ненавидела тебя, теперь же - мне тебя жаль. Принесла мне подарочек... что ж, спасибо тебе.
   - Ну, вот тебе еще один, - прошептала Аида, поднимаясь. - Пармениона убьет его собственный сын, Александр. Холодное железо вонзится в его тело. Всё, о чем ты мечтала, обратится в ничто. Задумайся об этом, ты, слепая карга!
   Дерая ничего не сказала, только неподвижно сидела, пока Темная Владычица шла обратно. Она слышала, как открылась дверь повозки, удаляющиеся шаги, затем удар хлыста и лошадиное ржание.
   - Они уже отбыли? - спросила Камфита, поставив серебряный поднос на мраморную скамью.
   - Да, отбыли.
   - Это была Царица?
   - Нет. Просто женщина, которую я знала раньше.
  

***

   Молния рассекла небо, когда Александр вышел из дворца, направившись на запад по широкой, пустынной улице к торговой площади. На улицах было мало народа, ибо близилась полночь, однако он был уверен, что за ним следят. Он дважды замечал, что на него смотрит какой-то высокий тип в черной накидке, но когда оборачивался, никого в поле зрения не оказывалось.
   Две девицы легкого поведения помахали ему, когда он пересекал площадь агоры, но он с улыбкой покачал головой. - Для тебя - особая скидка, красавчик, - позвала та, что была помоложе, однако он только развел руками.
   - Нет монеты, - ответил юноша, и они отвернулись от него, направившись рука об руку дальше.
   Он уловил быстрое движение слева от себя и резко обернулся с кинжалом в руке. Опять никого. Мелькнула молния, от гигантских колонн Храма Зевса заплясали черные тени. Александр тряхнул головой.
   Тени. Ты стал бросаться на тени. Сунув кинжал обратно в ножны, он пошел дальше. Когда-то он смог бы воспользоваться Даром и обыскать эти тени, но с тех пор, как Парменион защелкнул ожерелье у него на шее, силы его растаяли. Не самая большая цена за мир и покой, который пришел к нему после того, как Темный Бог был изгнан из его тела.
   Ни один человек, не испытывавший такого чувства изолированности, как он в детстве, не способен был понять, какое облегчение он испытал после возвращения из мира Ахайи. Прикоснуться - и не убить, обнять - и почувствовать тепло чужого тела на своем. Столько простых удовольствий. Сидеть, больше не в одиночестве, а в центре группы детей, скакать на лошади, и смеяться, и делиться с другими.
   Протянув руку, он прикоснулся к холодному золоту.
   Он прошел дальше, срезав через Улицу Кожевников на более широкую Аллею Жеребца, держась в тени и прислушиваясь, нет ли звуков преследования.
   Как же могло дойти до такого, удивлялся он? Он шел по полуночным улицам на тайную встречу. По возвращении из Ахайи всё было прекрасно. Хорошее настроение Филиппа длилось несколько месяцев, и даже находясь вдали, в своих постоянных кампаниях то во Фракии, то в Халкидике, Царь продолжал отправлять послания своему сыну в Миезу. Когда всё пошло не так?
   Может, всё началось с коня?
   Он вспомнил день, пять лет назад, когда Парменион впервые привел Буцефала пред очи Царя. Предыдущие четыре дня праздновался Фестиваль Артемиды, и Филипп был расслаблен и слегка пьян, когда фессалийский конюх вывел огромного вороного скакуна на парадный плац. У Александра перехватило дыхание. Семнадцать ладоней в холке, жеребец был прекрасен, широкий в груди и горделивый во взгляде. Царь моментально протрезвел. Он тогда еще не хромал и быстро сошел с помоста, подойдя к животному.
   - Никогда прежде, - сказал Филипп, - не видел я подобного коня.
   - Его отцом был Титан, - поведал ему Парменион. - Я только раз скакал на нем верхом и запомнил это навсегда.
   - Дам тебе за него пять талантов серебром, - объявил Царь.
   - Он не для продажи, государь, даже тебе. Это - подарок Александру.
   - Этот конь не для ребенка. Это боевой скакун. - Филипп вытянул руку и погладил гладкую черную шею дрожащей ладонью. - Десять талантов, Парменион. А Александр может взять любого другого коня.
   Пятнадцатилетний Александр взглянул тогда на Спартанца и увидел, как у того краснеют щеки и рот смыкается в линию. - Ты не можешь купить чужой подарок, мой повелитель. У меня есть еще несколько боевых скакунов, которых я охотно уступил бы тебе.
   - Но я желаю этого! - заявил Царь, и голос его стал громче от возросшего гнева.
   - Нет, - сказал Парменион. Слово было произнесено тихо, но не было никаких сомнений в силе, которая стояла за сказанным.
   Филипп сделал глубокий вдох и обернулся, увидев, что Александр смотрит на него. - Что ж, коли усидит на этом жеребце, то может забирать его себе, - произнес Филипп и вернулся на помост.
   - Спасибо тебе, Парменион, - прошептал Александр, подойдя к жеребцу. - Но как же я оседлаю такое животное? Мне понадобится лесенка.
   - Погладь ему нос и аккуратно шлепни по ноздрям, затем отступи назад, - посоветовал Спартанец. Александр последовал совету и был одновременно удивлен и благодарен, когда Буцефал опустился на колени перед ним. Ухватившись за черную гриву, он вскочил коню на спину. Буцефал тут же поднялся.
   - Айя! - крикнул Александр, тронув пятками бока жеребца. Буцефал пустился бегом, и принц навсегда запомнил мощную эйфорию первой скачки - невероятная скорость, могучая энергия.
   Но гнев его отца длился еще несколько дней, и даже когда он прошел, остался осадок.
   Александр не очень оскорбился этим, ибо знал, что Царь был озабочен грядущей войной с Фивами и Афинами, двумя врагами с сильной репутацией. Ведь это афиняне двести лет назад уничтожили огромную Персидскую армию в Марафонской Битве, а фивяне три десятилетия назад завершили Спартанскую гегемонию в Сражении при Левктрах. Теперь, объединившись против Филиппа, они являли собой величайшую угрозу, которая когда-либо стояла перед Македонским Царем.
   Остановившись у общественного фонтана, Александр попил воды, выгадав время, чтобы проверить, нет ли наблюдающих глаз возле ближайших строений. Человека в черном плаще нигде не было видно... если он вообще был, подумал принц с улыбкой. Низкий рокот грома послышался в отдалении, за ним последовал сверкнувший трезубец молнии. Ветер стал дуть сильнее, но пока что не было ни капли дождя.
   Он вспомнил, что в ночь перед Херонеей тоже были молнии.
   Они стояли тогда вдвоем с Парменионом на возвышении и изучали лагерь противника. Почти 30 000 человек: закаленные в боях воины Священного Отряда, Коринфская конница, Афинские гоплиты, пельтасты и копьеметатели.
   - Это печалит тебя? - спросил Александр. - Я хочу сказать, ты ведь помогал создавать Священный Отряд?
   - Да, помогал, - ответил Парменион, - и там, внизу, наверняка найдутся люди, которых я подготовил, и сыновья тех, кого я знал. Это щемит мне сердце. Но я сделал выбор служить твоему отцу, а они сделали выбор стать его врагами. - Спартанец пожал плечами и ушел прочь.
   Битва была жестокой, Священный Отряд сдержал Македонские фаланги, но затем Филипп возглавил успешную кавалерийскую атаку на левый фланг неприятеля, рассеяв коринфян и расколов силы врага.
   Александр вновь увидел, как дротик вонзается в сердце Царского коня, и смотрел, глазами разума, как его отец упал на землю. Вражеские солдаты бросились к нему. Александр пустил Буцефала бегом и возглавил дикую атаку в поддержку Царя. Филипп был ранен в обе руки, но Александр подоспел к нему вовремя, протянув руку, вытащив отца и усадив его к себе за спину. Буцефал вывез обоих из боя.
   Это был последний момент на памяти Александра, когда отец обнимал его...
   Принц вздохнул. Он почти прибыл на место встречи, только что миновав Улицу Горшечников, как вдруг из тени вышли трое незнакомцев. Александр прервал шаг, сузил глаза.
   Незнакомцы, одетые в темные туники, рассредоточились, и ножи сверкнули в их руках. Александр отступил, доставая свой клинок, как всегда делал в таких ситуациях.
   - Нам нужно только ожерелье, юный принц, - сказал вожак, коренастый мужчина с седоватой черной бородой. - Мы не хотим причинять тебе вред.
   - Тогда подойдите и возьмите его, - сказал ему Александр.
   - И этот кусок золота стоит дороже твоей жизни? - спросил второй, поджарый и похожий на волка.
   - Уж точно дороже ваших, - ответил Александр.
   - Не заставляй нас убивать тебя! - попросил вожак. Александр сделал несколько шагов назад, пока его плечи не коснулись стены здания позади него. Во рту у него пересохло, он понимал, что не сможет убить всех троих не получив серьезного ранения. Лишь на мгновение он взвешивал мысль отдать им ожерелье, но тут же вспомнил касание смерти и страшное одиночество в детстве. Нет, лучше было умереть. Его взгляд переметнулся к поджарому; этот будет опаснее других, быстрый, как змея. Они подошли ближе, слева, справа и по центру. Александр напрягся, готовый метнуться вправо.
   - Убрать клинки, - произнес глубокий голос. Незнакомцы застыли на месте, их вожак повернул голову и увидел высокого человека в черном плаще, который стоял прямо за ними со сверкающим мечом в руке.
   - Что нам будет, если уберем? - спросил вожак.
   - Уйдете с миром, - весомо проговорил новоприбывший.
   - Ладно, - буркнул грабитель, поворачиваясь вправо, и его люди последовали за ним. Провалив дело, тройка налетчиков повернула и быстро исчезла в тенях.
   - Благодарю тебя, - сказал Александр, однако клинок по-прежнему оставался у него в руке.
   Незнакомец хмыкнул. - Я Гефестион. Господин Парменион велел мне присмотреть за тобой. Идем, я отведу тебя к нему.
   - Показывай дорогу, друг. Я пойду прямо за тобой.
  

***

   Дом Мотака находился в беднейшем квартале Пеллы, где фивянин мог без опаски встречаться и совещаться со своими агентами, коих было множество. Это было двухэтажное здание, обнесенное высокими стенами. Сада не было, но на задворках, с восточной стороны, была небольшая площадка, полунакрытая навесом из виноградных лоз. Здесь был только один андрон, без окон и ковров, с тремя скамьями и несколькими столиками. Именно в этой комнате Мотак переговаривался с лазутчиками, ибо их нельзя было услышать снаружи.
   - Что происходит с моим отцом? - спросил Александр, когда Парменион пригласил принца внутрь.
   Военачальник покачал головой и пожал плечами. - Не могу сказать ничего определенного. - Спартанец вытянул свое худощавое тело на длинной скамье, и Александр заметил усталость в пожилом мужчине. Это его удивило, ибо Парменион всегда был его героем и казался неутомимым. Теперь же он выглядел как любой другой человек за шестьдесят, морщинистый и седовласый, под светло-синими глазами - темные круги. Это опечалило принца, и он отвел взгляд. - Порой, - продолжал Спартанец, - человек может принять свои сны за вещие и до того, как они сбудутся. Думаю, это один из ответов на твой вопрос.
   - Я тебя не понимаю. Он - самый могущественный Царь в Греции. У него есть всё, чего он желал.
   - Об этом я и говорю. - Военачальник вздохнул. - Когда я впервые встретил его в Фивах, он был еще ребенком, храбро принимавшим то, что его скоро могли убить. Он никогда не хотел быть Царем. Но потом его брат был убит в бою, и Македония оказалась на пороге разрушения. Филипп принял корону, дабы спасти народ. Вскоре после этого он стал мечтать о величии - не для себя, но для царства, и о будущем для своего еще неродившегося сына. Он не желал ничего, кроме как строить для тебя.
   - Но он это и сделал, - молвил Александр.
   - Знаю. Но на этом пути с ним что-то случилось. Он более не строит для тебя, только для себя. И чем старше он становится, тем выше ценит тебя, твою молодость и твой талант, как угрозу. Я был с ним во Фракии, когда пришла весть о мятеже трибаллов. Он был готов выступить обратно, ибо знал силу этих дикарей, их отвагу и умения. Любая кампания против них заняла бы месяцы кропотливого планирования. И тут пришла весть о твоей блестящей победе. Ты их обвел вокруг пальца, перехитрил и выиграл войну за восемнадцать дней. Это было великолепно. Я гордился тобой. Думаю, что он - тоже. Однако это показало ему и то, насколько ты готов править страной.
   Александр тряхнул головой. - Я ведь не преуспею, да? Я пытаюсь удивить его успехами, но это заставляет его бояться меня. Как же мне быть, Парменион? Было бы лучше, если бы я был болваном, как мой сводный брат Арридей? Что мне делать?
   - Думаю, тебе следует уехать из Пеллы, - посоветовал Спартанец.
   - Уехать? - Александр на миг затих. Он посмотрел Пармениону в лицо, однако впервые за многие годы, что они были знакомы, Спартанец избегал его глаз. - Он вознамерился меня убить? - прошептал он. - Это ты хочешь сказать?
   Лицо военачальника было мрачно, когда он, наконец, посмотрел Александру в глаза. - Думаю, да. День за днем он убеждает самого себя - или уже убежден - в твоем скором предательстве. Он собирает о тебе сведения, а также слова твоих друзей. Кто-то из твоего окружения докладывает обо всём ему. Я не могу выяснить, кто.
   - Один из моих друзей? - ошеломленно спросил Александр.
   - Да - или же тот, кто заявляет, что он твой друг.
   - Парменион, поверь, я никогда не высказывался против отца или критиковал какое-либо из его действий. И никто из моих друзей этого не делал. Любой, кто выставляет меня изменником, лжет, либо намеренно искажает истину.
   - Мне это известно, парень! Я знаю это лучше, чем кто-либо. Но нам надо найти способ, чтобы Филипп тоже это понял. Для тебя будет безопаснее уехать из города. Ну а я всеми силами постараюсь переубедить Царя.
   - Я не могу этого сделать, - ответил Александр. - Я - наследник престола, и я невиновен. Я не побегу.
   - Считаешь, что только виновные погибают? - процедил Парменион. - Думаешь, невиновность - это щит, способный отвести клинок? И где же был тот щит сегодня, когда явились головорезы? Если бы не Гефестион, ты был бы уже убит.
   - Возможно, - признал Александр, - только это были не головорезы. Им было нужно ожерелье.
   Парменион промолчал, но лицо его побледнело, и он прошел к столу, на котором стояли кувшин с вином и два пустых кубка. Он не предложил выпить принцу, но наполнил кубок себе и быстро осушил его. - Мне следовало догадаться, - тихо промолвил он.
   - Что?
   - Уход Аристотеля. Он озадачил меня. Теперь я понял, почему.
   Много лет назад - как раз перед твоим рождением - я отправился в странствие... судьбоносное странствие. Он сопровождал меня. Но когда казалось, что всё потеряно, он сбежал. Когда он был Хироном, то поступал точно так же. Помнишь? Когда мы дошли до Леса Горгона, он превратился в кентавра и вернул себе свой прежний облик лишь когда опасность миновала.
   - Он рассказывал мне об этом; говорил, что был напуган.
   - Да. Есть в нем порог трусости, которому он не может сопротивляться. Я всегда видел это в нем - и не виню его за это. Это в природе Аристотеля, и он отчаянно пытается это превозмочь. Но от этого никакого толку. Теперь он снова сбежал, а в эту ночь кто-то попытался украсть ожерелье.
   - Но это ведь могли быть и простые грабители?
   - Да, - согласился Парменион, - могли. Однако я сомневаюсь. Три человека на безлюдной улице. Чем они занимались? Надеялись, что после полуночи там будет проходить мимо богатый торговец? Да и ожерелье так сразу не бросится в глаза, особенно ночью, оно даже не выглядит драгоценным. Нет. Все время после возвращения из Ахайи я жил в страхе, ожидая возвращения Темного Бога. - Военачальник вновь наполнил кубок и вернулся на скамью. - Я не мистик, Александр, однако могу чувствовать его присутствие.
   - Он изгнан из меня, - возразил принц. - Мы его победили.
   - Не изгнан... затаился. Ты всегда был его якорем. Всё, что тебя защищает - это ожерелье.
   - Оно им не досталось, - заметил Александр.
   - В этот раз! Но теперь будут и новые попытки. Похоже, они почуяли, что время пришло.
   - Дважды за прошедший год я чуть было не потерял ожерелье, - сказал Александр. - В битве с трибаллами стрела попала мне в нагрудник, древко чиркнуло по нему, а наконечник разорвал пару золотых звеньев. Я велел его починить. Золотых дел мастер никак не мог взять в толк, почему я отказываюсь снять его с себя, пока он соединяет звенья; он дважды обжег меня. Потом, во время охоты, на меня налетела сорока, и ее когти вцепились в звенья. Я ударил птицу рукой, и она отпустила золото. Но после того, как она улетела, у ожерелья раскрылась застежка. Мне пришлось его удерживать, пока я не застегнул ее снова.
   - Мы должны быть настороже, мой мальчик, - сказал Парменион. - Теперь, если ты не уезжаешь из Пеллы, не окажешь ли мне хотя бы одну услугу?
   - Конечно. Только попроси.
   - Держи при себе Гефестиона. Он - лучший из моих младших офицеров. У него острый глаз и смышленая голова; он хорошо будет прикрывать твою спину. Возьми его в свой круг, посвяти его в Доверенные. Дай ему время, и он найдет предателя.
   Александр печально улыбнулся. - Знаешь, как-то неправильно называть предателем человека, который докладывает своему законному Царю. Напротив, вот что похоже на предательство: военачальник Царя и Царский сын устраивают тайную встречу.
   - Да, есть такие, кто так и подумает, - согласился Парменион. - Однако мы оба знаем, что это не так.
   - Ответь вот на какой вопрос, Парменион: на чью сторону ты встанешь, когда мой отец выступит против меня?
   - На его сторону, - ответил Спартанец, - ибо я присягнул ему на верность и никогда его не предам.
   - А если он убьет меня?
   - Тогда уйду от него со службы и уеду из Македонии. Но давай верить, что до этого не дойдет. Он дожжён увидеть, что ты верен ему.
   - Я не причиню ему вреда - даже во имя спасения собственной жизни.
   - Знаю, - сказал Парменион, вставая и обнимая юношу. - Тебе пора. Гефестион ждет у парадных ворот.
  
   Летний дворец, Эгея   
  
   Олимпиада опустилась на колени перед Владычицей Самофракии, преклонив голову, чтобы получить ее благословение.
   Аида склонилась вперед. - Ты теперь Царица. Тебе не надо преклонять колена передо мной, - сказала она.
   - Царица? - горько отозвалась Олимпиада. - С мужем, у которого семь жен?
   - Ты - мать его сына, наследника. Этого у тебя никто не отнимет.
   - Ты так думаешь? - переспросила Олимпиада, поднялась и села рядом с облачённой в черное Аидой на обитую атласом скамью. - Клеопатра родит ему сына. Я это знаю, он постоянно бравирует этим. И со временем он стал ненавидеть Александра. Что я могу с этим поделать?
   Аида приобняла Царицу одной рукой, притянула к себе и поцеловала в лоб. - Твой сын станет Царем, - поведала она шепотом, бросив взгляд на открытое окно. Кто знает, какие шпионы рыщут поблизости? Ее дух выполз наружу, но никого не было в пределах слышимости.
   - Я верила в это, Аида. Правда. И я была так счастлива на Самофракии перед свадьбой. Думала, что Филипп - величайший Царь во всем мире. Счастью моему не было предела. Но между нами всегда что-то стояло, что-то неспокойное... не знаю, как это описать. И только в ту первую ночь мы стали едины, как ты учила меня. Теперь же он лишь посмотрит на меня - и лицо его темнеет от гнева. Он что, никогда меня не любил?
   Аида пожала плечами. - Кто может сказать, что у мужчины на уме? Их мозги болтаются у них между ног. Важно то, что мы предпримем теперь. Ты ведь знаешь, что была избрана родить особенное дитя, царя царей, бога на земле. И ты выполнила эту часть своей судьбы. Цени это, сестра моя! И поручи свои страхи моим заботам.
   - Ты сможешь помочь Александру?
   - Я многое могу, - ответила она. - Но поведай мне о своем сыне. Каким мужчиной он стал? - Царица вдруг приосанилась, ее лицо просияло, и она стала рассказывать о триумфах Александра, о его доброте, о силе и гордости.
   Аида сидела терпеливо, изображая на лице выражение живого интереса, местами улыбаясь, даже хлопая в ладоши в определенные моменты. Ее скука была готова проявиться, как вдруг голос Олимпиады утих. - Я слишком много болтаю, - сказала Царица.
   - Вовсе нет, - мягко произнесла Аида. - Похоже, он прекрасен - в точности такой, как мы мечтали. Я видела его сегодня, когда он гулял с компанией молодых людей. Он очень красив. Но я заметила, что он носит ожерелье, и это вызвало во мне любопытство. Очень старинная работа. Где он его раздобыл?
   - Получил в дар, много лет назад. Он носит его не снимая.
   - Я бы хотела взглянуть на эту вещицу. Можешь принести ее?
   Олимпиада покачала головой. - Прости, но не могу. Видишь ли, было время, когда казалось, что он... проклят. Это ожерелье оберегает его. Он не может его снять.
   - Ерунда! Просто он был одаренным ребенком, и ему было тяжело нести в себе великую силу. Но теперь он мужчина.
   - Нет, - молвила Олимпиада. - Я не стану так рисковать.
   - Ты мне не доверяешь? - спросила Аида, изобразив на лице ровно столько обиды, сколько подобало случаю.
   - О нет! - ответила Олимпиада, беря Аиду за руку, - конечно же, я тебе доверяю. Просто... я боюсь той тьмы, что когда-то была в нем, боюсь того, что она однажды вернется и уничтожит его.
   - Подумай вот о чем, моя дорогая. Без этого ожерелья он будет столь могуч, что ни один человек не сможет его убить.
   - Думаешь, Филипп способен...? Нет, я не могу в это поверить.
   - Никогда не слышала, как Царь убивает собственного сына? Странно. Это не столь редкий случай в Персии.
   - Здесь тоже, - согласилась Олимпиада. - Но Филипп не такой человек. Когда он стал Царем, после гибели своего брата в битве, он сохранил жизнь сыну брата, Аминте. Это многих удивило, ибо Аминта был законным наследником.
   - И где же он теперь?
   - Аминта? Служит в телохранителях Царя. Он безгранично предан Филиппу; и не стремится стать Царем.
   - Не сейчас, может быть - но что если Филипп умрет?
   - Александр станет Царем.
   - А Аминта предан Александру?
   Олимпиада покраснела и отвела взгляд. - Нет, они не дружат.
   - И Аминта - чистокровный македонянин, - мягко заметила Аида. - Разве нет?
   - Почему ты хочешь меня напугать? Аминта не опасен.
   - Всегда есть вероятность, - проворчала Аида. - Я была здесь всего два дня, а весь двор только и говорит что о престолонаследии. Семья Аттала спит и видит, что сын Клеопатры станет следующим Царем. Другие клянутся в верности Аминте. Еще много говорят об Арридее.
   - Но он немощен; он пускает слюну и не может ходить прямо.
   - Но он - сын Филиппа, и найдутся те, кто пожелает править через него. Антипатр, например.
   - Перестань! - вскричала Олимпиада. - Ты что, везде видишь врагов?
   - Везде, - согласилась Аида, мягким тоном. - Я жила много, много лет. И я нахожу, что предательство - вторая натура Мужчины. У Александра много друзей и много врагов. Но это не важно. Настоящая задача - это определить, кто есть кто.
   - Ты познала Мистерии, Аида, можешь ли увидеть, откуда ждать опасности?
   - Есть один главный враг, который должен быть убит, - ответила Темная Владычица, не сводя взора с глаз Олимпиады.
   - Кто? - прошептала Олимпиада.
   - Ты знаешь ответ. Мне необязательно называть имя. - Худая рука Аиды погрузилась в глубокий карман ее черного облачения, затем вернулась с круглой золотой монетой между большим и указательным пальцами. - Поразительное сходство, не находишь? - спросила чародейка, бросив монету Олимпиаде на колени.
   Царица посмотрела на выбитый в золоте силуэт головы Филиппа Македонского.
  

***

   Гефестион вытянул свои длинные ноги, подняв их на резную подставку для ног у края скамьи. Голова его гудела от похмелья, и он лишь потягивал сильно разбавленное водой вино из золотого персидского куба. В дальнем конце комнаты Птолемей боролся с Кассандром, и несколько столов уже были перевернуты, и фрукты со сладостями опрокинуты на пол. Два борца оскальзывались и спотыкались на них, их одежда пропиталась фруктовым соком. Гефестион отвел взгляд. Филота с Александром играли в персидскую игру с игральной костью и фишками из золота и серебра. С другой стороны остальные Доверенные принца тоже либо играли, либо валялись в пьяной дреме на многочисленных скамьях.
   Гефестион скучал. Став солдатом с пятнадцати лет, он полюбил дикие, просторные поля, спать под звездным небом, вставать с восходом солнца, под глас военных труб. Но это? Мягкие кушетки, сладкие вина, скучнейшие игры...
   Он приподнялся, посмотрел туда, где над столом склонился Филота. Так похож на отца внешне, подумалось ему, но такой другой. Их было интересно сравнивать. Они даже ходили одинаково, с расправленными плечами и бдительным взглядом, движения их были уверенными и похожими на кошачьи. Однако Парменион только излучал уверенность, в то время как Фило был самонадеян и заносчив. Когда старший улыбался тем людям, к которым был расположен, Фило, казалось, насмехался над другими. Различия небольшие, подумал Гефестион, однако они говорили о многом.
   Он потянулся и встал. Подойдя к столу, где стоял Александр, он поклонился и попросил разрешения удалиться.
   Александр поднял взор и усмехнулся. - Хороших снов, дружище, - произнес он.
   Гефестион вышел в озаренный факелами коридор, кивнув стражам, вставшим по стойке смирно, когда он проходил мимо. В саду было прохладно, ночной бриз освежал лицо. Он сделал глубокий вдох, а затем, бросив взгляд за спину, нырнул в тень от деревьев у восточных ворот. Здесь была мраморная скамья, скрытая от тропинки нависающей растительностью, он сел на нее и стал ждать.
   Прошел час... за ним другой. Наконец фигура в плаще отделилась от черного входа, быстро двинулась по тропе. Но незнакомец не прошел в ворота; вместо этого он срезал через сад ко вторым внутренним воротам. Гефестион встал и, держась в тени от стены, двинулся за незнакомцем. Возле внутренних ворот густо рос висячий плющ, и из-за стены доносился аромат роз. Гефестион замедлил шаг, осторожно пробираясь через низкие кусты. Он расслышал приглушенные голоса в маленьком саду за оградой, и узнал их оба.
   - Он уже говорил о предательстве? - спрашивал Филипп.
   - Напрямую нет, государь. Но он становится день ото дня всё отстраненнее. Я спросил его нынче вечером, что он думает по поводу новой кампании, и он перечислил свои планы по захвату защищенного стенами города. Он говорит как генерал, и я подумал, что он видит себя во главе войска.
   Гефестион сузил глаза. Всё было не так. Он слышал тот разговор, и Александр всего лишь заметил - после настойчивых расспросов - что при осаде укрепленных городов понадобится немало терпения.
   - Аттал полагает, - произнес Филипп, - что моя жизнь под угрозой. Ты согласен с ним?
   - Сложно сказать наверняка, государь. Однако я замечаю сильную ревность после твоего недавнего брака. Так что возможно всё.
   - Благодарю, - молвил Царь. - Твоя верность сослужит тебе добрую услугу - я этого не забуду.
   Гефестион скользнул глубже в тень и пригнулся за густым кустом, когда незнакомец показался вновь. Он немного подождал в укрытии, затем поднялся и пошел в ночи мимо Гвардейских Бараков к дому Пармениона. В нижней комнате горел одинокий светильник, тонкие лучи золотого света просачивались через деревянные ставни небольшого окна.
   Солдат постучал по дереву, и Парменион открыл ставни, увидел его и пригласил внутрь. Там генерал предложил ему вина, но Гефестион отказался, приняв только чашу воды.
   - Это был Фило? - спросил Парменион.
   Гефестион кивнул. Лицо генерала оставалось бесстрастным, когда он вернулся на широкое обитое кожей кресло за письменным столом. - Я так и думал. Расскажи мне всё.
   Солдат так и сделал, доложив, какие искаженные факты Фило передавал Царю. - Чего он добивается, господин? Принц - его друг и наследник трона. Ведь его же собственный успех зависит от Александра?
   - Он видит это иначе. Ты хорошо постарался, Гефестион. Я тобой доволен.
   - Мне жаль, что собранные мною сведения опечалили тебя.
   Парменион покачал головой. - Я знал это и так - глубоко в душе. - Спартанец протер глаза, затем поднес полный кубок с вином к своим губам, осушив его залпом.
   - Могу я теперь вернуться в свой полк, господин? - спросил солдат. - Я не создан для дворцовой жизни.
   - Прости, но нет. Я полагаю, что Александр в опасности, и желаю, чтобы ты еще немного побыл рядом с ним. Сделаешь это для меня?
   Гефестион вздохнул. - Ты знаешь, что я ни в чем тебе не откажу, господин. Но пожалуйста, пусть это будет не надолго.
   - Не дольше месяца. А теперь отдохни. Как я понял, Александр собрался выехать на охоту завтра... сегодня... на рассвете.
   Гефестион ухмыльнулся. - Это и будет долгожданным отдыхом. - Его улыбка исчезла. - Что будешь делать с Филотой?
   - То, что должен, - ответил Парменион.
  

***

   Парменион проснулся после восхода солнца, но сон не подарил ему отдохновения. Его сны были полны тревоги и отчаяния, и проснувшись он не почувствовал себя лучше.
   Встав с кровати, он открыл ставни окна своей спальни и окинул взором город. Когда мужчины смотрели на него, они видели перед собой величайшего военачальника Македонии, победителя, могущественного человека. Но сегодня он чувствовал себя старым, слабым и потерянным.
   Один его сын, Александр, был предан другим, Филотой, в то время как почитаемый Парменионом Царь быстро убеждался в необходимости убийства своего наследника.
   Это поле - не то, на котором стратег смог бы явить одно из своих маленьких чудес. Это было похоже на паутину отравляющего заговора, опутывающую всю столицу и царство, заражая собой всё, к чему дотянется. Но кто здесь был паук?
   Аттал?
   Этот человек был хладнокровен и амбициозен, но Парменион не верил в то, что он станет манипулировать Филиппом. Но кому еще это было выгодно?
   Он подозвал к себе двоих слуг, велев приготовить ванну. Всего несколько лет назад он бы первым покинул дом для утренней пробежки, разогреть мускулы и освежить разум. Но теперь его члены были чересчур скованы для такой бездумной растраты энергии. На подоконнике стояло блюдо с яблоками, и он вгрызся в одно из них. Оно было сладким и перезрелым, и он выкинул огрызок в окно.
   Кто был паук?
   Простых ответов не было. Царь уже достиг среднего возраста, и для молодежи было естественным обратить свой взор к наследнику. Многие были за Александра, но кого-то больше устраивал полоумный Арридей, а кто-то по-прежнему помнил, что Аминта - сын Пердикки, предшественника Филиппа на Царском престоле.
   Но Парменион выбросил эти мысли из головы. Он хорошо знал Аминту; парень не желал короны, к тому же мало подходил для нее. Он был прямым и дружелюбным, неплохим офицером, однако без воображения или инициативы.
   Нет, ответ касался Филиппа и его растущего недоверия к Александру. Филота кормил его ложью и полуправдой, однако у него не было ни ума, ни коварства, чтобы самому сплести такую сеть.
   Парменион пролежал в глубокой ванне около часа, борясь с этой задачей, но ни на йоту не приблизился к решению, когда прибыл Мотак, желавший обсудить с ним донесения от агентов из Малой Азии.
   - Великий Царь увеличил численность войск на западе и направил отряды в греческие города на побережье. Но не очень много. От силы тысячи три. Странно, - произнес старый фивянин.
   - Персия огромна, - сказал Парменион. - Он может собрать несметное войско меньше чем за месяц. Нет, сейчас он просто дал нам понять, что ему известно о наших планах. Какие новости из Фив?
   - Там имело место обычное беспокойство. Никому не нравится наличие чужого гарнизона в Кадмее. Ты должен это помнить!
   - Помню, - согласился Парменион, вспомнив свою жизнь в Фивах, когда крепость в центре города была занята спартанцами.
   - В городе ходят слухи о персидском золоте для набора наемной армии, чтобы отобрать Кадмею назад.
   - Не сомневаюсь, что деньги уже там, - сказал Парменион. - Великий Царь станет кидать золото на все направления: Спарта, Афины, Коринф, Феры. Но в этот раз персы не добьются своего. У нас в тылу не будет мятежа.
   - Не будь столь уверен, - буркнул Мотак. - Фивы освобождались от завоевателей и прежде.
   - Тогда у них был Эпаминонд, и Пелопид. И Спарта была врагом. Теперь ситуация иная. Спарта была вынуждена действовать осторожно, опасаясь развязать новую войну с Афинами. Теперь же Фивы остаются в одиночестве, и им не набрать и пятую часть Македонской армии.
   Мотак хмыкнул и яростно тряхнул головой. - Сказано по-македонски! Ну что ж, а я вот фивянин, и я не соглашусь. Священный Отряд собирается вновь. Скоро город будет опять освобожден.
   Парменион встал из ванной, обернулся вокруг пояса толстым полотенцем. - Прежние дни прошли, Мотак; ты знаешь это. Фивы станут свободными - но лишь тогда, когда Филипп решит, что может доверять фивянам.
   - Какое высокомерие, - процедил Мотак. - Ты был человеком, который освободил Фивы. Не Эпаминонд. А ты! Ты помог нам занять Кадмею, а затем представил план, как разбить Спартанскую армию. Или не помнишь? В чем разница теперь? Откуда тебе знать, нет ли нового молодого Пармениона уже сейчас в Фивах, замышляющего и планирующего?
   - Уверен, что есть, - вздохнув, отвечал Парменион. - Но в Спартанской армии никогда не было больше пяти тысяч воинов, и они были рассредоточены на большой территории. Филипп же способен созвать в свои ряды сорок пять тысяч македонян, и еще в два раза меньше наемников. У него целый лес осадных орудий, катапульт, передвижных башен. Так что ситуация совсем не та, что была тогда.
   - Так и знал, что ты займешь такую позицию, - сказал Мотак с побагровевшим лицом.
   - Мне жаль, дружище, что еще я могу сказать? - спросил Парменион, подойдя к старику и положа руку на широкое плечо Мотака. Но фивянин сбросил ее, дернув плечом.
   - Некоторые темы лучше не обсуждать, - проворчал Мотак. - Давай займемся другими проблемами. - Он достал свои бумаги и начал их листать. Затем остановился, его лысая голова склонилась вперед, и Парменион заметил слезы в его глазах.
   - Что такое? Что не так? - спросил Парменион, подойдя и садясь рядом.
   - Они все погибнут, - проговорил Мотак дрожащим голосом.
   - Кто? Кто погибнет?
   - Юноши из моего города. Они восстанут с мечами в руках. И их всех зарежут.
   Понимание пришло к Пармениону. - Ты помогал им организовать сопротивление?
   Старик кивнул. - Это ведь мой город.
   - Ты знаешь, когда они планируют напасть на Кадмею?
   - Нет, но это случится скоро.
   - Нет надобности в этой бойне, Мотак. Я отправлю в Беотию еще два полка, и это остановит их на некоторое время. Но пообещай мне, что разорвешь свои связи с мятежниками. Обещай мне!
   - Я не могу этого обещать! Понимаешь? Всё, что я здесь делаю, превращает меня в предателя. Со дня битвы при Херонее, когда ты разбил Фиванскую армию. Я должен был оставить тебя еще тогда. Я должен был вернуться домой. И теперь я сделаю это!
   - Нет, - сказал Парменион, - не уходи. Ты - мой старейший друг, и ты мне нужен.
   - Я тебе не нужен, - печально произнес старик. - Тебе ничего не нужно. Ты - стратег, Гибель Народов. А я старею, Парменион. Я вернусь в Фивы. Я умру в своем родном городе и буду похоронен рядом с возлюбленной.
   Мотак встал и вышел из комнаты, с согбенной спиной.
  
   Город Эгея, середина зимы, 337-й г. до Н. Э.
  
   У них было много имен и много предназначений, но для Аиды они были Шепчущими. Персы поклонялись им как младшим демонам или дэвам; древние народы Аккадии и Атлантиды верили, что они - духи тех, кто умер во зле. Даже грекам они были известны, в искаженной форме, под именем Гарпий.
   Сейчас они собрались вокруг Аиды, как маленькие клубы тумана, едва осязаемые, но пульсирующие темными эмоциями, источающие частицы зла, отчаяния, меланхолии, мрака, недоверия, ревности и ненависти.
   Подвал был холоднее сердцевины зимнего озера, но Аида села на пол, в центре дымных фигур, витавших над нею.
   Дом располагался в отдалении от самого города, прежде это был загородный дом младшего Македонского военачальника, погибшего во Фракийских войнах. Аида выкупила его у вдовы убитого, потому что дом имел несколько важных удобств. Он не только был уединенным, но также был снабжен садом за высокой стеной, в котором ее послушницы могли прятать тела жертв - тех несчастных, чья кровь была нужна для того, чтобы питать силы Шепчущих.
   Она вытянула руку, подзывая первую из призрачных фигур. Та просочилась сквозь ее пальцы, и образы немедленно возникли в ее сознании. Она увидела, как Филипп тяжело падает на свой трон, мысли его были мрачны и меланхоличны, и она громко рассмеялась. Как просто было влиять на умы мужчин! Подозвав вторую фигуру, она стала смотреть, как Аттал строит планы и замыслы.
   Она собирала наблюдения и образы одно за другим, пока не отправила Шепчущих обратно к их человеческим носителям. Затем, в конце концов, холод начал студить ее кости, и она встала и покинула комнату, поднимаясь по неосвещенной лестнице в нижний сад.
   Всё было хорошо, и Аида была глубоко удовлетворена. Скоро Филипп найдет свою смерть, и Владычица Самофракии поведет своей рукой его сына к трону. Какой милый мальчик! О, как она будет его поддерживать, доставляя такие удовольствия, а потом, когда он заснет, она снимет с него ожерелье и откроет врата его души.
   Аида задрожала от внезапного наслаждения. Всю жизнь она мечтала о том, когда наступит этот день, как до того мечтала ее мать. Надежды ее матери - и, хуже того, ее дух и воля к жизни - были разрушены Тамис. Но теперь нет никого, кто помешает мне, подумала она.
   Скоро Филипп Македонский будет мертв, зарезанный во сне прямо в своем дворце.
   Тут возбуждение охватило ее, и она подозвала к себе двух стражников. По большей части она считала прикосновение мужчин неприятным, но в таких случаях, как сейчас, их использование приносило удовлетворение, граничащее с блаженством. Всегда возбуждало знание того, что ее любовники очень скоро умрут. Когда их сила и молодость вливались в нее, она торжествовала от их скорой смерти.
   Эти двое были симпатичны и высоки ростом, они были наемниками из Малой Азии. Воины улыбнулись, когда подошли к ней, и начали снимать с себя одежду.
   Первый протянул к ней руку, возбужденно положа ладонь ей на грудь, снимая ее черное одеяние.
   Завтра, подумала она, твоя душа будет вопить на пути в Аид...
  
   Пелла, середина зимы
  
   Филипп был пьян и пребывал в веселом расположении духа. Его окружали друзья и военачальники - двадцать человек, которые верно служили Царю последние два десятилетия - и они отмечали последнюю ночь свадебных торжеств. Филипп откинулся на стуле, его взгляд переходил от человека к человеку.
   Парменион, Антипатр, Клейтус, Аттал, Феопарл, Коений... люди, с которыми можно покорять горные вершины. Сильные, верные, бесстрашные. Тут его внимание привлекло движение в дальнем конце стола. Александр улыбался шутке, которую отмочил юнец Птолемей.
   Хорошее настроение Филиппа испарилось. Похоже, шутка была о нем.
   Но он отбросил эту мысль. Сегодня было великое празднество, и ничто не должно омрачить этот день.
   Слуги убрали последние блюда с едой, и вперед выступили жонглеры, чтобы развлечь Царя. Это были меды, с кучерявыми бородами и в развевающихся одеждах из шелка и атласа. Каждый из троих держал по шесть мечей, которые они стали подбрасывать в воздух, один за другим, пока не стало казаться, будто клинки - живые, пружинящие и сверкающие как металлические птицы над метателями. Меды расступились, и теперь клинки рассекали воздух между ними, казалось, опасно касаясь ладоней метателей, ибо так быстро они двигались. Филипп был впечатлен их умением и праздно поинтересовался, будут ли эти мужи столь же талантливы, коли дело дойдет до использования клинков в бою. По донесениям Мотака, у Персидского царя в войске служило три тысячи Медейских воинов.
   Наконец представление кончилось, и Филипп воздал артистам хвалу. Несколько доверенных Александра захлопали в ладоши, и это заставило Царя нахмурить брови. Появлялась новая традиция выказывать одобрение хлопаньем в ладоши, хотя веками такие хлопки воспринимались как оскорбление. Это повелось с театра, когда публика желала осадить плохого актера и заставить его уйти со сцены. Но афиняне стали аплодировать после выступления, чтобы выказать свое одобрение. Филиппу такие перемены были не по нутру.
   Жонглеров сменил невероятно умелый метатель ножей. Было выставлено семь мишеней, и метатель, сухопарый фессалиец, попал в центр каждой с завязанными глазами. Филипп одарил его золотой монетой.
   Затем выступили четыре акробата, стройные фракийские мальчишки, потом - певец-сказитель, пропевший о Геракле и его подвигах. И всё это время кубок Филиппа не оставался пуст.
   Ближе к полуночи несколько старших военачальников, и Парменион в их числе, отпросились у Царя и разошлись по домам. Но Филипп, Аттал, Александр и с дюжину других остались пить и вести разговоры.
   Большинство из них захмелели, заметил Филипп, особенно Аттал, который редко принимал на грудь. Его светлые глаза затуманились, но он блаженно улыбался, что вызвало смешок Царя, который хлопнул его по плечу.
   - Тебе следует чаще выпивать, дружище. Ты сейчас такой торжественный.
   - Да, так и есть, - отозвался Аттал, составляя слова с большим старанием и полной концентрацией. - Это... очень... необыкновенно... прекрасное чувство, - заключил он, встал и исполнил сложный поклон.
   Филипп бросил взгляд на Александра. Парень был трезв как стеклышко, потягивая всё тот же кубок с вином, который велел себе налить часа два назад. - Да что с тобой такое? - прорычал он. - Или вино тебе не по вкусу?
   - Оно весьма недурно, Отец.
   - Ну так пей!
   - Выпью - в свой черед, - отвечал принц.
   - Выпей сейчас же! - велел Царь. Александр поднял кубок за непрозвучавший тост и осушил его единым залпом. Филипп подозвал слугу. - У принца пустой кубок. Встань рядом с ним и позаботься, чтобы кубок больше не пустел.
   Слуга поклонился и отнес кувшин к краю стола, расположившись за Александром. Удовлетворенный смущением молодого человека, Филипп обернулся к Атталу, однако мечник заснул на столе, подложив руку под голову.
   - Что это? - воскликнул Филипп. - Царь оставлен пировать в одиночестве?
   Аттал шевельнулся. - Я умираю, - прошептал он.
   - Тебе нужно немного вина, - сказал Филипп, ставя пьяного на ноги. - Произнеси тост, Аттал!
   - Тост! Тост! - закричали гуляки.
   Аттал потряс головой и поднял кубок с вином, пролив половину содержимого на стол. - За Филиппа, за мою падчерицу Клеопатру и за их будущего сына. - Мечник увидел Александра и улыбнулся. - Стало быть, за законного наследника! - сказал он, поднимая кубок.
   Напряженное молчание повисло в рядах гуляк. Лицо Александра побледнело, и он вскочил на ноги. - Что это значит для меня? - задал он вопрос.
   Аттал моргнул. Он не мог поверить, что произнес это вслух. Эти слова как будто против его желания сорвались с губ. Но раз уж они сказаны, обратно их было не вернуть. - Слышишь меня, ты, душегуб, сукин сын? - кричал Александр. - Отвечай мне!
   - Молчать! - приказал Филипп, вскакивая на ноги. - Какое ты имеешь право вмешиваться во время тоста?
   - Я не буду молчать, - ответил Александр. - Я достаточно терпел твои выходки. Но этому не бывать. Мне плевать на престолонаследие - по мне, так можешь завещать корону хоть козлу - но любой, кто подвергнет сомнению законность моего происхождения, ответит за это передо мной. Я не стану сидеть и слушать, как мою мать будет величать шлюхой человек, пролезший в высшую знать по трупам людей, которых он отравил или убил ударом в спину.
   - Ты достаточно наговорил, мальчишка! - Филипп оттолкнул свой стул и кинулся на Александра, но споткнулся ногой о табурет и покачнулся, когда добрался до него. Его увечная нога сдала, и он стал заваливаться. Он вскинул левую руку к Александру, но пальцы ухватили лишь ожерелье, сверкавшее на шее у принца. Оно тут же расстегнулось, и Филипп врезался в стол, ударившись головой о стул при падении.
   Александр пошатнулся, затем выпрямился. Теперь в зале не было ни звука, и светильники замерцали, когда холодный ветер ворвался в открытые окна.
   Принц опустил взгляд на упавшего. - Вот он лежит, - произнес он, низким и необыкновенно холодным голосом. - Человек, который собрался пройти через весь мир, не способен пересечь и эту комнату.
   Александр отошел к двери, Птолемей и Кратерус последовали за ним. Наконец принц развернулся на носках и покинул помещение.
  

***

   Парменион не услышал стука во входную дверь, ибо пир отнял у него все силы, и он забылся крепким сном без сновидений. Последние дни были полны мрака и сердечной тревоги, в связи с отбытием Мотака и прибытием визгливой Федры.
   Слуга тихо вошел в его комнату, осторожно потряс военачальника за плечо. Парменион проснулся. - Что такое? - буркнул он, посмотрев в открытое окно на по-прежнему темное небо.
   - Царь посылает за тобой, господин. Это срочно.
   Парменион приподнялся, протер глаза. Свесив ноги с кровати, он подождал, пока слуга принесет ему чистый хитон и отороченный мехом плащ с капюшоном. Зима стояла у порога, и ночной воздух был стылым.
   Наконец, одевшись, он спустился по лестнице и увидел Филоту, одетого в плащ и готового идти с ним.
   - Не знаешь, что происходит? - спросил он сына.
   - Александр бежал из города, - сказал Фило. Парменион резко взглянул на сына, но промолчал. - Кратерус, Птолемей и Кассандр ушли с Александром, - продолжал молодой человек. - А также этот твой офицер, Гефестион. Я никогда ему не доверял. Как думаешь, какая часть войска переметнется на сторону принца?
   Парменион остановился и повернулся к сыну. - Гражданской войны не будет, - сказал он, и голос его был холоднее ночного воздуха. - Сколь бы ты ни старался ее развязать, Фило.
   - Что это значит?
   - Слова понять нетрудно, - процедил Парменион. - Ты доносил свою ложь и полуправду Царю, и ты - а также тот, кому ты там служишь - ответственны за сегодняшние события. Но войны не будет. А теперь, пшел вон от меня!
   Парменион резко отвернулся от сына и двинулся ко дворцу, но Фило засеменил рядом, ухватил отца за руку.
   - Как ты смеешь клеймить меня предателем! - разбушевался юноша, его глаза горели гневом. - Я верой и правдой служу Царю.
   Парменион посмотрел своему сыну в лицо и глубоко вздохнул. - Это не твоя вина, - сказал он наконец, и в его голосе звучала досада. - Твоя мать была когда-то вещуньей, хоть и не самой лучшей. Она решила, что ты однажды станешь великим Царем. И когда ты был слишком мал, чтобы понимать, она наполнила твой разум мыслями о грядущей славе. Она ошибалась. Послушай меня: она ошибалась. Всё, к чему ты стремишься, принесет тебе лишь погибель.
   Фило отступил назад. - Ты всегда меня ненавидел, - сказал он. - Что бы я ни делал, ничего не вызывало твоего одобрения. Но видение Матери не было ложным. Я это знаю; я чувствую это внутри. Меня ждет судьба, которая затмит все твои деяния. Ничто меня не остановит! - Юноша отступил еще дальше, затем ушел в ночь.
   Парменион вздохнул, тяжесть прожитых лет казалась невыносимой. Он вздрогнул и продолжил путь в сторону дворца. Несмотря на поздний час, слуги и рабы еще ходили по залам и коридорам, и его отвели в тронный зал, где ждали Филипп и Аттал. Мечник был уже трезв. Он кивнул Спартанцу, но ничего не сказал, а Филипп поведал о событиях вечера.
   - Ты высказал сомнения по поводу его легитимности? - спросил Парменион, глядя на Аттала. - Поверить не могу!
   - Не знаю, зачем я это сказал. Зевсом клянусь, слова просто сорвались с моих уст. Я был пьян. Но если бы я мог забрать их обратно, я бы это сделал.
   - Всё это зашло слишком далеко, - сказал Парменион и повернулся к Царю.
   - Знаю, - сказал Филипп, кособоко сидя на троне. - Я вдруг вижу всё в ином свете: будто солнце пробилось после бури. Не могу поверить, что я так его унижал. Он ведь мой сын! При падении я ударился головой и ненадолго потерял сознание. Но когда чувства вернулись ко мне, я словно стал смотреть другими глазами. Все мои страхи ушли, и я ощутил себя свободным. Я пошел, чтобы увидеть его и извиниться, попросить у него прощения. Но он исчез.
   - Я найду его, государь, - пообещал Парменион. - Всё снова будет хорошо.
   - Он спас мне жизнь. Дважды, - прошептал Филипп. - Как же я мог думать, что он желает мне смерти?
   - Не знаю, государь. Но я рад, что теперь ты видишь его таким, каков он есть, замечательным парнем, который чтит тебя.
   - Ты должен разыскать его, Парменион. - Филипп резко поднялся и прихромал к высокому военачальнику. - Верни ему это, ибо я знаю, что это много значит для него. - Протянув руку, он раскрыл пальцы.
   Спартанец посмотрел вниз - и почувствовал, будто нож вонзился в него, холодное железо в самом сердце. В свете лампы блеснуло ожерелье, и Парменион взял его дрожащей рукой.
   - Как... оно оказалось у тебя?
   - Падая, я вытянул руку. И мои пальцы уцепились за него.
   В этот миг Парменион осознал, почему пропала паранойя Царя. Магия ожерелья оберегала от любой скверны, проникающей извне, сердце и разум носителя.
   Но что означала его потеря для Александра?
   - Я выезжаю тотчас же, государь, - сказал он.
   - Ты знаешь, куда он ушел?
   - Нет, но догадываюсь, где искать.
   - Я отправлюсь с тобой, - сказал Аттал.
   - Не думаю, что это будет разумно, - ответил ему Спартанец.
   - Разумно или нет, но я принесу извинения лично ему.
   - Он может тебя убить - и я не стал бы его винить за это.
   - Тогда я умру, - сказал Аттал. - Давай, поехали.
  
   Река Аксьос, зима, 337-й г. до Н. Э.
  
   С неба начал падать мокрый снег, ледяные иглы пронзали даже самый плотный плащ, а воды близкой реки - за последние несколько недель наполненные непрекращающимся дождем - яростно накатывали на берег. Гефестион развел огонь возле поваленного дерева, и Доверенные собрались вокруг него, кутаясь в свои накидки.
   - Куда отправимся? - спросил Птолемей, протягивая тонкие ладони к пляшущему пламени. Александр не ответил. Он, казалось, витал где-то в своих мыслях.
   - На запад, в Эпир, - сказал Кратерус. - У всех нас там есть друзья.
   - А почему не на северо-запад в Пелагонию? - вставил Кассандр. - В тамошнем войске служат те, кого мы наградили после Трибаллийской кампании. Они встанут на сторону Александра.
   Гефестион посмотрел на принца, но Александр по-прежнему не выказывал знаков, что слушает их. Гефестион добавил хвороста в огонь и прислонился спиной к скале, забывая о холоде.
   В точно такую же ночь он впервые встретил Пармениона десять лет назад, под градом, который на высокогорье превращался в снег. Только тогда звучал вой охотничьих псов и грохот копыт, когда преследователи искали сбежавшего мальчишку. Гефестиону было в ту пору тринадцать лет, и жил он с овдовевшей матерью на ферме в горах Керкинеса. Как-то утром пеонийские дикари с севера вторглись в Македонию, налетев с высоких ущелий, поубивали крестьян и разграбили два городка. Их конные разведчики наткнулись на их ферму. Они попытались снасильничать его мать, однако она дралась так отчаянно, что им пришлось ее убить, вонзив клинок в сердце. Юный Гефестион убил душегуба топором и побежал в лес. У разведчиков были боевые псы, и они бросились за ним. Несмотря на холод, мальчишка переплывал половодные ручьи, чтобы они его не учуяли хоть на какое-то время. Но с наступлением полуночи псы стали приближаться.
   Гефестион задрожал, вспоминая случившееся. Он тогда поднял острый камень и припал к земле, стал ждать. Собаки, два огромных зверя с убийственными челюстями, выскочили на поляну, недалеко за ними скакали шестеро разведчиков на своих размалеванных лошадях.
   По команде, выкрикнутой их вожаком - худым, но крепким человеком в желтом бурнусе - собаки замерли перед мальчишкой. Гефестион отступил к валуну, держа острый осколок скалы в руке.
   - Ты видишь этих собак, дитя, - сказал вожак зловещим хриплым голосом. - Через несколько мгновений я скомандую им разорвать тебя на куски. Видишь, как они застыли, будто на коротком поводке? Они хорошо надрессированы. - Гефестион не мог отвести глаз от псов. Их языки вывалились, открывая длинные, острые, выступающие клыки. От страха мочевой пузырь мальчика не выдержал, и шестеро всадников рассмеялись, видя его позор.
   Вдруг из-за скал выступил высокий мужчина в блестящих латах, с коротким, острым мечом в руке. Собаки завыли и бросились вперед, но воин быстро оказался перед мальчишкой, и его меч взметнулся вверх и вниз, почти начисто снеся голову первому псу и пронзив сердце второму.
   Всё произошло столь быстро, что пеонийцы даже не шевельнулись. Однако вожак, увидев, что его боевые псы зарезаны, выхватил меч и погнал коня вперед. Вдруг в воздухе засвистели стрелы. Первая же из них попала вожаку за ухо, вонзившись в мозг. Он бухнулся с коня набок. Остальные пеонийцы попытались бежать, но стрелы полетели со всех сторон. Через несколько ударов сердца все шестеро, а также четверо из их коней лежали мертвые либо умирающие.
   Гефестион отбросил камень и обернулся к высокому воину, вытиравшему кровь со своего клинка.
   - Благодарю тебя, господин, - выговорил он. Мужчина вложил меч в ножны и опустился перед ним на колено, его глаза казались серыми в лунном свете.
   - Ты был молодцом, парень, - сказал он, приобняв Гефестиона за плечи. - Стоял стойко, как настоящий воин.
   Мальчик покачал головой, у него потекли слезы. - Я обмочился со страху.
   - Но ты, несмотря ни на что, не побежал, не стал молить о пощаде. Не стыдись из-за минутной слабости мочевого пузыря. Пойдем, отойдем в тепло и отыщем для тебя что-нибудь из сухой одежды.
   - Кто ты, господин?
   - Я - Парменион, - ответил мужчина, выпрямляясь.
   - Македонский Лев!
   - Он самый.
   - Ты спас мне жизнь. Я этого не забуду.
   Генерал улыбнулся и вышел на середину поляны, где македонские лучники уже раздевали трупы. Молодой офицер подвел коня Пармениона, и военачальник проворно вскочил в седло. Затем протянул руку Гефестиону. - Давай, поедем со мной!
   Гефестион улыбнулся воспоминанию.
   - Идет, - вдруг произнес Александр.
   - Кто? - спросил Птолемей.
   - Парменион. А с ним - Аттал.
   Юноша встал, всматриваясь сквозь дождь со снегом. - Я никого не вижу, Александр.
   - Они будут здесь через час, - проговорил Александр, почти что сонно.
   - Откуда ты знаешь? - спросил Кратерус.
   - Видение, ниспосланное богами, - ответил принц.
   - Если это вещее видение, откуда Парменион узнал, где нас искать?
   - Действительно, откуда? - переспросил Александр, его глаза цвета морской волны сверкнули, остановившись на Гефестионе.
   - Я оставил ему сообщение, где сказано, что мы направились на север, - ответил офицер.
   - Что? - зарычал Кратерус. - Так ты предатель!
   - Тише, мой друг, - сказал Александр мягким и почти нежным голосом. - Пусть Гефестион скажет.
   - Генерал велел мне присматривать за принцем, чтобы ничего плохого ему не угрожало. Я так и сделал. Но Парменион - это единственный друг Александра среди старейшин. Я решил, что будет необходимо, чтобы он знал, где нас искать.
   - И всё же он ведет с собой Аттала, - перебил Птолемей. - Как тебе такая ситуация, а?
   Гефестион не спеша подложил две тонкие веточки в костер. - Я верю Пармениону, - сказал он наконец.
   - Как и я, - сказал Александр, подошел к огню и сел рядом с офицером. - Но могу ли я верить тебе, солдат?
   - Да, - сказал ему Гефестион, глядя в глаза.
   Александр улыбнулся. - У тебя есть мечты, Гефестион? Амбиции?
   - Конечно, господин.
   - Мои мечты поведут нас далеко, на край света. Последуешь ли ты за мной к славе и величию? - Его голос был обволакивающим, почти соблазнительным, и Гефестион почувствовал, как будто летит, его сознание наполнилось видениями огромных марширующих армий, больших горящих городов, золотые реки побежали перед его глазами, кровавые реки забурлили у его ног. - Последуешь ли ты за мной? - спросил Александр вновь.
   - Да, государь. На край света.
   - И, возможно, за край? - прошептал принц.
   - Куда только прикажешь.
   - Хорошо, - сказал Александр, хлопнув молодого человека по плечу. - А теперь давай подождем наших визитеров.
  

***

   Дождь со снегом превратился в настоящий снег, холодные хлопья жалились, когда падали на открытую кожу. Кратерус, Птолемей и Кассандр стали срезать ветви с ближайших деревьев, тщетно пытаясь устроить небольшое укрытие, однако им всё время мешали мощные порывы ветра.
   Александр молча сидел у маленького огня, снег облеплял его плащ и волосы, и его глаза были устремлены в пляшущее пламя. Гефестион задрожал, плотнее натянув накидку на себя. Настроение принца волновало его: Александр, казалось, пребывал в сверхъестественном состоянии, не задумывался об опасности, беззаботный даже сейчас, в такую лютую метель.
   Холод пробрал Гефестиона до костей, и он потер руками, согревая ладони.
   - Это тебя больше устраивает, не так ли? - вдруг спросил Александр.
   - Повелитель?
   - Холод, открытое небо, близость врагов. Ты ведь солдат - настоящий воин.
   - Меня бы устроила более теплая погода, - ответил Гефестион, натянуто улыбаясь.
   - Ты сидел в моих покоях как лев в клетке, всегда беспокойный.
   - Я выполнял поручение господина Пармениона.
   - Да, конечно. Ведь ты его чтишь.
   - Чту, мой принц. Мне есть за что благодарить его. После того, как убили мою мать, мне пришлось продать ферму с молотка, чтобы оплатить обучение в военной академии. Когда я достиг совершеннолетия, доходы от фермы вернулись ко мне. Ее купил Парменион.
   - Он добрый человек - и, я так понимаю, он спас тебя от пеонийского разъезда?
   - Да. Как ты об этом узнал? Он рассказывал?
   - Нет, - произнес Александр, - но я стремлюсь узнать всё о людях, которые следуют за мной. Как ты думаешь, почему Аттал поехал с ним?
   Гефестион развел руками. - Я солдат, а не стратег. Сколько с ними людей? Видение поведало тебе?
   - Они одни.
   Гефестион был поистине удивлен. - Кажется невероятным, господин. У Аттала немало врагов, и сейчас он должен полагать, что ты тоже в их числе.
   Александр наклонился ближе. - На чью сторону ты встанешь, если я выступлю против Аттала?
   - На твою сторону!
   - А против Филиппа?
   - Ответ будет тем же. Но не проси меня вставать против Пармениона.
   - Ты будешь за него?
   - Нет - поэтому я и прошу тебя не спрашивать об этом.
   Александр кивнул, однако ничего не сказал. Повернув голову, он увидел, как трое его Доверенных ютятся в кое-как устроенном убежище, но внезапный порыв ветра опрокинул его на них же. Раздался хохот принца. - И это люди, которые покорят для меня весь мир, - проговорил он.
   Те выбрались из-под обломков и собрались вокруг костра. - Ты не чувствуешь холода? - спросил Птолемей у Александра. Принц усмехнулся. - Он не смеет прикоснуться ко мне.
   Доверенные стали шутить насчет новых способностей Александра, а Гефестион оперся спиной о скалу, не обращая внимания на их галдеж, давая ему пройти сквозь себя, как и шуму реки, и вою ветра.
   Он был и удивлен, и разозлен своей беседой с принцем: удивлен, потому что он поразительно легко согласился следовать за ним, а разозлен на себя, ибо легко предал Пармениона. То, что он стал с годами почитать и уважать Александра, было понятно: принц был человеком чести и отваги. Но Гефестион никогда не мог предположить, сколь глубоким станет это уважение, и теперь вдруг осознал, что оно граничило с любовью. Александр был солнцем, и Гефестион ощущал тепло в его присутствии. Но разве ты не любишь Пармениона, спросил он себя? Ответ пришел очень быстро. Конечно, любил, но та любовь возникла из чувства долга, а с долгами всегда можно расплатиться.
   Снег прекратился, ветер притих. Огонь затрещал и поднялся, танцующие языки пламени принялись лизать дерево с удвоенными силами. Гефестион распахнул плащ, давая теплу обогреть свои грудь и плечи.
   Александр смотрел на него. - Наши гости почти прибыли, - сказал принц. - Я хочу, чтобы ты заехал им в тыл и проверил, не едет ли больший отряд за ними.
   Во рту у Гефестиона вдруг пересохло, он встал и поклонился. - Как прикажешь, - ответил он.
   А вот и он, момент предательства. Если Доверенные убьют Пармениона и Аттала, это будет означать гражданскую войну. Но Александр дал Гефестиону путь уйти. Он не будет присутствовать, когда начнется убийство. Офицер казался сонным, когда зашагал к скакуну.
   Но он уехал не оборачиваясь.
   Парменион увидел далекий бивачный костер и натянул поводья своего коня. Свет казался мерцающей свечой с такого расстояния, и невозможно было определить число людей вокруг костра.
   - Думаешь, это они? - спросил Аттал, ехавший рядом.
   - Похоже на то, - ответил генерал. - Но также это может быть банда разбойников.
   Аттал хохотнул. - Будет ли это препятствием на пути двух лучших мечников Македонии?
   Парменион улыбнулся. - Это было давно, мой друг. Думаю, возраст существенно повлиял на наши навыки.
   - Говори за себя, Спартанец. Я быстр так же, как всегда.
   Парменион посмотрел на белоголового мечника, удивленный серьезностью в его голосе. Он на самом деле верил в то, что говорил. Спартанец не стал приводить доводы, только подогнал коня вперед.
   Они приблизились к биваку. Конь Пармениона запрядал ушами и заржал, на звук отозвались со стороны дерева за костром.
   - Это они, - сказал Парменион. - Это был Буцефал. Они с Паксусом росли в соседних стойлах.
   - Что, если они поднимут на нас мечи? - спросил Аттал.
   - Мы погибнем, - ответил Парменион, - потому что я не стану драться с Александром.
   Тучи расступились, и луна ярко осветила заснеженную землю, недалекая река засверкала как начищенное железо. Парменион подъехал к костру и спешился. Александр сидел перед пламенем, скрестив ноги, но поднялся, когда явился генерал.
   - Ночь холодна, - заметил принц, глядя мимо Пармениона и Аттала.
   - Да, господин, - согласился мечник. - Холодная ночь, последовавшая за горячими словами.
   - Желаешь что-то мне сказать, Аттал?
   Мечник откашлялся. - Я пришел... чтобы... - он облизал губы. - Я пришел, чтобы извиниться, - произнес он, и слова слетели с уст быстро, словно их вкус был кислым на его языке. - Не знаю, отчего я произнес такой тост. Я был пьян. Я и сам был поражен не меньше твоего, и я сделаю что угодно, дабы стереть эти слова.
   - Это мой отец отправил тебя сказать это мне?
   - Нет, это было мое желание.
   Александр кивнул и обратился к Пармениону. - А ты, мой друг, что желаешь мне сказать?
   - Филипп глубоко сожалеет. Он любит тебя, Александр; и желает, чтобы ты вернулся домой.
   - Любит меня? Вот так мысль! Что-то я давно не видел доказательств этой его любви. Откуда мне знать, что я не вернусь в Пеллу на собственные похороны?
   - Я даю свое слово, - прямо сказал Парменион. - Так как, не попросишь своих Доверенных поехать с нами? Они, должно быть, закоченели, сидя в холодном лесу.
   - Они останутся там, где я прикажу, - сказал принц, скрывая раздражение за улыбкой. - Давайте сядем у костра и немного поговорим.
   Александр подбросил хвороста, они сели втроем, и Парменион рассказал о раскаянии и сожалении Филиппа. Наконец Спартанец расстегнул кошель у себя на боку и протянул ожерелье. - Когда Царь прикоснулся к нему, все его страхи и подозрения насчет тебя улетучились. Понимаешь, почему? Магия амулета разбила заклятие, которое было наложено на него.
   Александр посмотрел на ожерелье. - Так говоришь, он был околдован?
   - Я так полагаю.
   - Тогда, наверно, ему и надо его носить?
   - Не хочешь вернуть это себе?
   - Мне оно не нужно; оно сослужило свою службу. Очевидно, Темный Бог нашел себе другого носителя. Я освободился от него.
   - Какой вред оно причинит, если ты снова его наденешь? - мягко спросил Парменион.
   - Никакого вреда - кроме того, что я не желаю его надевать. Так, ты говоришь, что мой отец жаждет приветствовать меня дома и что я должен тебе довериться. Я так и сделаю. Ибо ты всегда был мне другом, Парменион, и человеком, которым я всегда восхищался - единственным, после Филиппа. Поедешь со мной к Царю?
   - Конечно, господин.
   Аттал вновь прочистил горло. - Так я прощен? - спросил он.
   - Отчего же мне тебя не простить, Аттал? Твои действия привели к перемене, которую я ждал все эти долгие годы. Я благодарен тебе.
   - Какая это перемена? - резко спросил Парменион.
   - Возвращение отцовской любви, - тут же ответил Александр. - А теперь - поехали.
  
   Город Эгея
  
   Аида отпустила Шепчущих, ибо они исполнили свою роль, и Темная Владычица была теперь довольна. Она почувствовала тот момент, когда Филипп сорвал ожерелье с Александра, испытав всплеск эмоций, поразительно близкий к сексуальному экстазу.
   Теперь она стояла на коленях в темном подвале под домом с трупами двух своих недавних любовников, распластанных на холодном полу, с кровью, запекающейся у них на груди.
   Аида улыбнулась и, протянув руку к ближайшему телу, прочертила пальцем кровавую линию от раны на груди к животу. За всю историю было много разных способов оплаты - аккадцы использовали кристалл, хетты - железо, персы - золото. Но для демонических сил, обитающих за границами смертных, была только одна валюта. Кровь. Источник жизни.
   Аида закрыла глаза. - Морфей! - призывала она. - Эвклист!
   Прямо сейчас убийцы, должно быть, подъезжают в Пелле, и необходимо было, чтобы дворцовая стража была отвлечена от схватки.
   Она позвала вновь, и тьма в помещении сгустилась, холод усилился. Аида ощутила их присутствие и зашептала слова силы. Тогда демоны исчезли, а вместе с ними и тела убитых. Ни единой капли крови не осталось на мраморном полу.
   Аида встала и задрожала от возбуждения. Сегодня родится новая эра. Этой ночью погибнет Царь.
  
   Пелла, зима, 337-й г. до Н. Э.
  
   Не сумев уснуть, Филипп слез с постели и вышел на балкон. Он поежился, когда зимний ветер коснулся его кожи, но остался на месте, наслаждаясь свежестью. Каким же глупцом я был, думал он, вспоминая, как пренебрежительно он обращался с сыном. Как человек может быть так мудр в вопросах мировой политики, дивился он, но при этом так слеп к плоти от плоти своей?
   Годами Филипп строил схемы и планы по управлению Грецией, организуя армию шпионов диверсантов во всех крупнейших городах, чтобы переиграть таких как Демосфен и Эсхин в Афинах и наиболее светлые умы Спарты, Фив и Коринфа. Однако здесь, в Македонии, он, кажется, потерял любовь сына, неправильно истолковав намерения молодого человека.
   Это было досадно.
   Он вновь поежился и вернулся в комнату, завернулся в теплый плащ с капюшоном из овечьей шерсти и снова вышел на балкон.
   Его сознание вернулось на много лет назад, он вновь увидел себя заложником в Фивах, ожидавшим собственной смерти. Несчастливые дни одиночества и самокопания. И он вспомнил то болезненное чувство ужаса, когда услышал о гибели брата в битве с иллирийцами и впервые увидел очертания своей грядущей судьбы. Он никогда не желал стать Царем. Но какой у него оставался выбор? Его страну окружали враги, армия была разбита, а будущее - темно и полно отчаяния.
   Он окинул взором спящий город до невысоких утесов за его стенами. За двадцать с лишним лет он сделал Македонию великой, возведя свой народ выше любого врага.
   Филипп вздохнул. У него заныла нога, и он сел на небольшой стул, потирая шрам на месте старой раны. Его кости трещали, да и боль в слепом глазу то и дело доставала его. Надо было выпить.
   Поднявшись, он быстро вошел в царскую опочивальню и вдруг удивленно воззрился на бледный туман, просачивавшуюся из-под двери в спальню. Поначалу он решил, что это дым, однако он прилипал к полу, клубился и заполнял комнату. Филипп отступил к балкону. Туман потянулся за ним, но снаружи рассеялся под ночным ветром.
   Однако внутри комнаты он клубился через занавески и стулья и тянулся к кровати, на которой лежала спящая Клеопатра. Пока он смотрел, туман постепенно таял, сначала став полупрозрачным, затем совсем просвечивающим. Наконец он исчез вовсе. Филипп вернулся в комнату, поспешил туда, где лежала Клеопатра. Пальцами нащупал сердцебиение у нее на шее. Она спала глубоким сном; он попытался разбудить ее, но безуспешно.
   Обеспокоенный, он похромал через комнату и открыл дверь, чтоб кликнуть стражу. Оба караульных валялись в коридоре, рядом со своими копьями.
   Страх закрался в сердце Царя, когда он, отбросив накидку, прошел во внутреннюю комнату. На деревянном манекене были его доспехи со щитом, и он быстро натянул на себя нагрудник и юбку из кожаных полосок, обитых бронзой. Вынув меч из ножен, он вернулся во внешний покой.
   Всё было тихо. Во рту у него пересохло, пока он стоял и прислушивался в дверях. Сколько наемных убийц могло сюда пробраться?
   Не думай об этом, одернул он себя, ибо в таких мыслях кроется смятение и поражение.
   Его мысли вернулись к Клеопатре и ребенку, которого она вынашивала. Ей ничто не грозит? Или она - тоже цель для головорезов? Подойдя к кровати, он поднял ее и положил на пол, укрыв одеялом и спрятав под кровать, чтобы не было видно.
   Ты остался один, сказал он себе. Впервые за двадцать лет ты не можешь созвать армию. И тогда гнев вспыхнул в нем, перерастая в холодную ярость.
   Он вновь отошел к двери, прислушался. Справа от него была лестница, ведущая в главный коридор и к нижним андронам, а слева были коридоры женской половины, гинекея. Сделав глубокий вдох, он переступил через усыпленных стражников. Занавеска слева заколыхалась, и убийца, закутанный во всё черное, выскользнул из укрытия. Филипп метнулся вперед, его меч вонзился убийце в грудь, вошел в сердце. Вытащив клинок, он обернулся в тот самый миг, когда второй мечник, в капюшоне и маске, побежал на него слева. Филипп отбил отчаянный удар, затем ударил напавшего плечом, сбивая его на пол. За спиной он услышал топот многих ног, приглушенный обмотками. Филипп перескочил через упавшего и побежал к лестнице. Брошенный нож звякнул о его нагрудник, отскочил вверх и порезал кожу у него за ухом.
   Добравшись до верхней ступеньки, он остановился. Еще три стражника лежали, растянувшись в дурманном сне. Подхватив упавшее копье, Царь обернулся и увидел, как семеро человек бегут к нему по коридору. Филипп выжидал. Когда они достаточно приблизились к нему, он отвел руку, так, что мускулы вздулись, затем резко выбросил вперед, и копье вошло в грудь первому, выглянув острием из спины. Кровь запузырилась на губах убийцы, и он упал. Филипп не стал ждать, пока остальные доберутся до него, а побежал вниз по лестнице, перескакивая по три ступени за раз, стараясь переносить вес на здоровую ногу.
   На полпути он споткнулся, повалился вперед и разжал рукоять меча. Он тяжело ударился, скатился к подножию лестницы и врезался головой в основание статуи. Полуоглушенный, он попытался подняться. Его меч остался лежать на десять ступеней выше, но вернуть его не было возможности, ибо шестеро оставшихся убийц были почти перед ним.
   Глянув вправо, он увидел тела двух часовых и кинулся к ним. Убийца набросился на него со спины, жилистая рука обхватила шею Царя, но Филипп пригнул голову, крутнулся на носках и бросил напавшего под ноги его подельникам. Плохо видя, Филипп побежал к упавшим стражникам, отчаянно стараясь дотянуться до их оружия. Метательный нож вонзился ему в ногу, но он проигнорировал боль и упал на тело стражника. У него едва хватило времени вытащить меч спящего, прежде чем убийцы снова настигли его. Перекатившись, он взметнул меч вверх, пронзая одного из них в пах. Нога в обуви ударила его по макушке, тут же нож вошел в его бедро. Прорычав боевой клич, Филипп поднялся на колени и бросился прямо на убийц. Меч выбили из его правой руки, но левой он ухватил душегуба за горло - тот сделал выпад в живот Царя, но клинок был остановлен нагрудником Филиппа. Пальцы Филиппа сомкнулись на шее убийцы, подобно железному капкану на гортани; тут меч вонзился ему в бок, как раз под нагрудник, и он закричал, ослабив хватку на горле злодея. Тот отступил назад, жадно глотая воздух. Кулак Филиппа врезался в подбородок другому, и на миг он получил сколько-то свободного пространства. Метнувшись влево, Царь побежал к открытому дверному проему - убийцы кинулись за ним, однако он достиг пустого помещения и захлопнул дверь, опустив засов.
   Убийцы стали биться в дверь, и она сломалась, повиснув на петлях.
   Раненый и безоружный, Филипп готовился умереть.
   Но убийцы внезапно застыли, и Царь увидел, что их глаза расширились от страха и неожиданности. Один за другим они отступали от него, наконец развернулись и пустились бегом из покоев.
   Филипп не мог поверить своей удаче. Тут прохладный ветер подул ему в шею, и он обернулся.
   Дальняя стена замерцала, затем потемнела - и огромная, раздутая фигура выросла от пола до потолка. Появилась голова, громадная и деформированная, глаза без зрачков стали озирать комнату. Рот щетинился длинными клыками, загнутыми подобно саблям. Царь моргнул, не в состоянии поверить собственным глазам. Должно быть, кошмар, подумал он, однако боль в ноге и в боку была слишком реальна.
   Прошептав проклятие, Филипп побежал к двери - но она тут же захлопнулась, и по ней затанцевали языки пламени. Он обернулся к монстру. У создания не было рук, но на их месте росли огромные змеи: головы размером с винные бочки, клыки длиной с мечи. Змеи издали режущее слух шипение и потянулись к Царю.
   Отступая, Филипп наткнулся на тело головореза, которого оглушил кулаком, и, наклонившись, поднял его нож. Он казался ничтожным оружием против чудовища, выходящего из тени.
   Создание наконец вышло полностью и стояло на своих покрытых шерстью ногах, головой упираясь в высокий потолок и не сводя глаз с человека. Руки-змеи метнулись вперед.
   Оставшись без пути к отступлению, Царь пошел на врага.
  

***

   Жеребец Пармениона, сивый Паксус, с трудом поспевал за Буцефалом, который без устали скакал впереди, и Спартанец не стал его понукать. Паксус был конем чистых кровей из той же породы, что Титан, производитель Буцефала, но между этими жеребцами была колоссальная разница. Хоть он и был быстрым, Паксус не мог похвастать невероятной скоростью или выносливостью вороного.
   И все-таки Пармениону пришлось натянуть поводья, ибо Паксус отчаянно стремился бежать быстрее, чтобы угнаться за соперником. Генерал витал в мрачных мыслях, пока ехал позади Александра. Принц отпустил своих Доверенных, убедив тех в своей безопасности, и они - обескураженные и смущенные - уехали восвояси. Но Пармениона озаботило не их смущение. А Гефестион. Молодой офицер подъехал к ним с юга, тихо переговорил с Александром и направил своего скакуна на юго-запад. Он не заговорил с Парменионом и избегал взгляда генерала.
   Пармениону стало больно, хоть он и не выдал этого лицом. Он удивился, когда не увидел Гефестиона за костром, и теперь узнал, что верность этого юноши теперь принадлежала не ему. Молодость всегда будет тянуться к молодости, подумал он, но боль осталась.
   Луна стояла высоко, когда их троица въехала в Пеллу. Скакуны Пармениона и Аттала были оба в пене и вымотаны до крайности, но черные бока Буцефала едва блестели. Александр подождал, пока спутники его догонят и ухмыльнулся Пармениону. - Ни один принц еще не получал более ценного подарка, - сказал он, похлопав Буцефала по черной холке.
   У стойл сонный конюх, услышав стук копыт по булыжникам, вышел в ночь, поклонился, увидев принца. - Вытри-ка его досуха, - велел Александр, спешившись. Принц, казалось, был в хорошем настроении, когда подходил ко дворцу - но вдруг он остановился на полпути, сузил глаза.
   - Что-то не так? - спросил Аттал.
   Парменион тут же увидел, что именно озадачило принца. - Часовых нет, - прошептал генерал. Выхватив меч, Парменион побежал к огромным дверям из обитого бронзой дуба между двумя колоннами дворцового фасада. Добежав до них, он увидел упавшее копье в тени, и сердце у него застучало молотом. - Царь! - воскликнул он, бросившись в дверь слева от себя. Она была сломана, и Спартанец пробежал внутрь.
   На стенах мерцали светильники, и в их матовом свете он увидел, что караульные лежали прямо на полу. Справа от него задвигалась какая-то тень, и четверо вооруженных людей вышли из нижнего андрона; они были облачены в черные хитоны и штаны, их лица скрывали капюшоны и маски. Увидев Спартанца, они ринулись к нему с длинными ножами в руках, и Парменион кинулся им навстречу. Резко свернув, трое из головорезов попытались сбежать через дверь, но Александр и Аттал преградили им путь.
   Парменион шагнул в сторону от скверного выпада, своим клинком ударив сверху по вытянутой руке. Железное лезвие врезалось глубоко, сокрушая кость и перерубая артерии. Головорез с криком упал на спину. Парменион подошел и вонзил меч ему в грудь.
   Позади него Александр остановил другого беглеца выпадом в живот, Аттал же сцепился с третьим. Четвертый убежал в ночь. Противник Аттала выбил меч у него из руки, затем впечатал кулак ему в челюсть, и тот упал на стену. Александр зашел напавшему за спину и, когда вражеский нож уже был занесен над горлом Аттала, вонзил клинок в спину убийцы.
   Аттал поднялся, когда противник упал, сделал несколько нетвердых шагов, затем нагнулся поднять свой меч.
   Парменион стал подниматься по лестнице, как вдруг странный, неестественный крик послышался из нижнего андрона. Александр первым оказался у двери, которая, казалось, была заперта. Принц врезался в нее, но дверь не подвинулась, хотя петли слетели.
   Казалось бы, дверь ни на чем не держалась, однако она оставалась на месте, крепкая как железо.
   Александр отступил и мгновение рассматривал древесину. Затем поднял меч.
   - Ее не разрубишь... - начал было Парменион.
   Меч обрушился вниз, и дверь словно бы провалилась внутрь, обломки и щепки полетели в комнату. Александр вбежал внутрь, оба военачальника - за ним. Все трое застыли, увидя огромного демона в дальнем конце андрона, на которого шел Царь.
   Змеевидные руки выстрелили, чтобы опутать Царя поперек пояса и сбить его с ног. Александр и Парменион ринулись вперед. Аттал, в ужасе, осознал, что не в силах пошевелиться.
   Чудовище медленно подняло Царя к своей зияющей пасти, с клыков на грудь капала слюна. Александр бросился вперед, но вдруг остановился, отвел правую руку назад, подобно копьеметателю. Рука метнулась вперед, железный клинок просвистел в воздухе. Когда клыки были уже в опасной близости от Филиппа, меч вошел в глаз демона. Когда его шея качнулась назад, Филипп вонзил кинжал в натянутую, чешуйчатую кожу его горла. Черная кровь запузырилась из раны, и змеевидные руки свело судорогой, они выпустили Царя, и тот тяжело упал на мозаичный пол и остался лежать, запыхавшись. Тут подбежал Парменион, который принялся резать и рубить чудовище, а Александр подошел к Царю и оттащил его к центру комнаты.
   Дым повалил из ран демона, заполнив андрон и проникая в легкие воинам.
   - Назад! - крикнул Парменион.
   Аттал помог Александру поднять Филиппа, и они отнесли его в коридор. Парменион присоединился к ним, и втроем они вынесли раненого Царя из дворца, положив его в дверях между двумя колоннами.
   - Приведи хирурга, - приказал Парменион, но Аттал опустился перед Царем на колено, и его лицо являло маску шока и неверия.
   - Он не должен умереть! - прошептал мечник.
   Парменион грубо его потряс. - И он не умрет! Быстро за хирургом!
   - Да... да, - пробормотал Аттал, поднялся на ноги и побежал к Казармам Гвардии.
   - Раны глубоки, - сказал Александр, - но не думаю, что они смертельны. На ране в бедре уже запекается кровь.
   - Он могучий муж. - Луна вышла из-за туч, и яркий серебряный свет озарил крыльцо дворца. - Смотри! - прошептал Парменион, указывая на железный нагрудник Филиппа. Металл был сдавлен и смят там, где его обнимали змеиные руки. Вдвоем они быстро расстегнули броню, стянули ее; затем Александр кинжалом разрезал хитон Филиппа. Грудь и плечи Царя покрывали кровоподтеки. Парменион нажал пальцем на ребро Филиппа. - По меньшей мере одно сломано, - объявил он.
   Царь зашевелился, открыл глаза. - Александр? - прошептал он.
   - Я здесь, Отец.
   - Хвала... богам. Ты меня простишь?
   - Тебя не за что прощать. Парменион поведал мне, что ты подпал под Темное Заклятие. Теперь всё хорошо. Теперь мы вместе.
   Филипп попытался подняться, но Парменион мягко толкнул его обратно. - Дождись хирурга.
   - Чума на всех хирургов! - проворчал Филипп. Парменион покачал головой, однако помог Царю сесть прямо.
   - Что это было за чудище?
   - Эвклист, - ответил Александр. - В прошлом - Титан, ныне - слуга всем, кто обладает силой его вызвать.
   - Как же ты о нем узнал? - спросил Парменион.
   Принц улыбнулся. - У меня был превосходный учитель. Аристотель поведал мне немало историй о проклятых.
   - Ты снова спас мне жизнь, парень, - произнес Филипп, дотянувшись и пожав сыну руку. - Уже в третий раз. - Царь неожиданно ухмыльнулся. - Знаешь, я тут подумываю жить вечно. Боги, да если меня не сумели убить восьмеро головорезов и такая страхолюдина, то кому это вообще под силу?
  
   Эгея, 336-й г. до Н. Э.
  
   Филипп проснулся от яркого летнего солнца, струящегося в открытое окно. Он потянулся и встал с кровати, слушая пение птиц в саду под его покоями. Аромат цветов наполнял воздух, и он почти что чувствовал себя снова молодым.
   Он прошлепал к бронзовому зеркалу, встал перед ним и взглянул на свое отражение. У него больше не было лишнего веса; мускулы живота выпирали, твердые и рельефные, а его черная борода и густые курчавые волосы блестели здоровьем. Шрамы у него на боку и бедре зарубцевались и сузились до тонких белых линий на бронзовой коже. - Я на пике своих сил, - молвил он собственному отражению. Он давно не чувствовал себя лучше, чем сейчас. Теперь рана в ноге реже доставала его, а боль ослепленного глаза превратилась в одно воспоминание.
   Слуги принесли ему белую тунику и церемониальную накидку, он оделся и отправил их восвояси, а сам вышел на балкон. Небо было сказочно голубым, до самого горизонта ни облачка. Высоко над дворцом парил, скользя в потоках теплого воздуха, золотой орел.
   Хороший день, чтобы быть живым!
   Прошлым вечером Клеопатра родила ему сына - здорового, крепкого малыша с черными вьющимися волосами. Филипп высоко поднял его, поднес к окну и показал войску и народу, собравшимся снаружи. От их криков едва не затрясся дворец. Сегодня они будут отмечать его рождение в истинно македонской манере, с шествиями, игрищами, парадами и выступлениями лучших актеров из Греции. Этот день запомнится всем - и не только из-за рождения нового принца.
   В полночь Филипп получил весть от Пармениона. Передовые соединения пересекли Геллеспонт и высадились в Персии без препятствий. Несколько Греческих городов в Азии, включая Эфес, восстали против персидского господства. Мечты Филиппа сбывались одна за другой.
   Двадцать лет планов, подготовки, сражений и заговоров - и вот оно: кульминация всего, за что он бился. Афины наконец согласились провозгласить Филиппа верховным Лидером всей Греции. Все города-государства последовали за ними, за исключением Спарты; но Спарту можно было скинуть со счетов. Греческие войска теперь захватывали Персию, и скоро Филипп присоединится к ним. Тогда они освободят все греческие города Азии и Царь Персии, Дарий, заплатит выкуп ради того, чтобы войска Македонии не пошли дальше в его империю.
   Филипп рассмеялся вслух, и его смех разнесся над садами под окном.
   Спустя пять месяцев с того дня, как его едва не убил демон, Царь вновь открывал для себя радости жизни. Тут в его сознании возникло лицо Олимпиады, и он скривился, но даже мысли о ней неспособны были омрачить его состояния.
   Вошел слуга и объявил, что Александр ждет снаружи.
   - Что ж, впусти его, человек! - велел Филипп.
   Александр был облачен в черные с серебром доспехи Царской Гвардии, шлем с белым плюмажем был у него на голове. Он поклонился с улыбкой. - Ты выглядишь довольным, Отец. Белое тебе идет.
   - Я чувствую себя великолепно. Это будет прекрасный день.
   - Именно. Народ уже собирается и процессия готова.
   - Я тоже, - ответил Филипп. Вдвоем они вышли из дворца. За большими воротами готовились участники шествия. Там были всадники со всех провинций и воины из каждой области. Были там и актеры, певцы, поэты, жонглеры и акробаты.
   Двух белых быков в цветочных гирляндах вывели на позицию, в качестве даров Зевсу Отцу Богов. За ними следовали двадцать колесниц с деревянными статуями Артемиды, Аполлона, Ареса, Афродиты и всех остальных богов Греции.
   В короне из золотых дубовых листьев на голове, Филипп вышел в центр процессии, окруженный Царской Гвардией во главе с Александром. За ними шли послы из городов-государств Афин, Коринфа, Фив и даже Спарты, и еще представители от Беотии, Фер, Эвбеи, Фракии, Иллирии и Пеонии.
   Филипп посмотрел через правое плечо на высящиеся вдалеке горы, потом - снова вперед, на зеленое море Эматийской Равнины. Македония. Его страна!
   В отличие от Пеллы, где дворец Царя стоял в центре города, в этой древней столице он был построен на высоком холме, а город раскинулся под ним, белый и сияющий. Вдалеке Филипп видел амфитеатр, в котором он обратится к народу с речью, а от подножия холма и до входа в него протянулась несметная толпа.
   Погонщики послали двух быков вперед, и те начали свой долгий путь по равнине, оставляя по левую сторону полуразрушенные гробницы Царей Македонии, упокоенных глубоко под холмами, заросшими высокими деревьями. Здесь лежали предки Филиппа, и их сокровища были спрятаны от вездесущих глаз воров.
   Однажды я буду лежать в таком же месте, подумал он. И вздрогнул, несмотря на солнечное тепло.
   Процессия растянулась больше чем на четверть мили, и толпы с обеих сторон улицы бросали цветы под ноги участникам шествия. Филипп махал своему народу рукой, принимая их приветствия, купаясь в силе их любви и почитания.
   - Да здравствует Царь! - выкрикнул кто-то, и крик был подхвачен всеми вдоль пути.
   У него начала ныть нога, однако они были уже рядом с амфитеатром, где 2000 македонян, а также другие граждане, ждали в надежде увидеть Царя и услышать его слово о грядущей славе. Но пока еще никто из них не знал об успехах Пармениона и Аттала, которых те добились при высадке в Персию, и Филипп дрожал от предвкушения той минуты, когда зачитает свою подготовленную речь.
   "Братья македоняне, мы стоим на пороге новой эры. Могуществу персов пришел конец, нас ждет заря свободы..."
   Процессия повернула налево, готовясь войти на арену через широкие ворота. Филипп и его Царская Гвардия прошли вправо, в низкий туннель, ведущий к царскому помосту. В тени туннеля он остановился, оглянувшись на вооруженных людей, охраняющих его персону.
   - Не хочу входить в это место в окружении мечей, - произнес он. - Из-за этого я буду выглядеть тираном. Я войду первым; вы последуете за мной на расстоянии около тридцати шагов.
   - Как пожелаешь, Отец, - согласился Александр.
   Филипп вошел в тень, его единственный взгляд сосредоточился на квадратике света впереди.
  
   Руины Трои, зима 336-го г. до Н. Э.
  
   Парменион въехал на Паксусе на вершину холма, с которого открывался вид на сломанные колонны Трои. Провожатые подъехали к нему - шестеро молодых воинов, сыновей знатных Македонских семейств.
   - Здесь бился и пал Ахиллес, - прошептал Пердикка, и голос его дрогнул.
   - Да, - сказал Парменион, - здесь Царь Приам стойко держался против армий Греции. Здесь был убит Гектор и здесь прекрасная Елена жила с любовником Парисом. Вот всё, что осталось от былой Троянской славы.
   - Можно съехать вниз, господин? - спросил Птолемей.
   - Конечно. Только осторожно. Внизу много селений, и их обитатели могут оказаться не очень дружелюбными.
   Знатные юноши пустили своих скакунов вперед, галопом спускаясь с холма к руинам. На юге Парменион увидел белостенный храм, и он тронул пятками Паксуса и поскакал к нему.
   Персидских отрядов не было в пределах дневного переезда, и его предостережение юношам было по большому счету ненужным. Но ему нравилось, чтобы его офицеры были всегда начеку.
   Когда он подъехал к Храму, низенькая, полная женщина открыла боковые ворота и вышла к нему навстречу. Парменион натянул поводья жеребца и остановился прямо перед ней.
   - Не ты ли Македонский Лев, господин? - спросила она.
   Парменион был удивлен. Пятнадцать тысяч македонских солдат пребывало в этих землях, и среди них по меньшей мере дюжина офицеров были его возраста и роста.
   - Так меня называют, госпожа. Почему спрашиваешь?
   - Моя хозяйка отправила меня за тобой. Она умирает.
   - Я не Целитель; я солдат. Что она тебе сказала?
   - Сказала мне выйти из Храма и впустить воина, который прискачет на пегом жеребце. Это ты, господин. Не зайдешь?
   Парменион вздрогнул, словно от холода, невзирая на солнце. Что-то пронзило его подсознание, но он не мог уловить это в полной мере. Он посмотрел на женщину. Может ли это быть ловушкой? Возможно, за этими белыми стенами его поджидают солдаты или наемные убийцы?
   Нет, решил он. Никакого напряжения в лице женщины, стоящей перед ним; она была лишь служанкой, выполнявшей поручение своей хозяйки. Парменион спешился и провел коня в узкие ворота, последовав за женщиной по кривой тропе в заросшем саду.
   Его мысли были в беспорядке.
   Что это было за место?
   Здесь было спокойно, настоящие блаженство и гармония, однако чувства захлестнули его, и он обнаружил в себе непонятное напряжение.
   Он остановился перед парадным входом, привязал поводья коня к заросшей скамейке. - Кто твоя хозяйка? - задал он вопрос.
   - Она была Целительницей, господин, - ответила она.
   Внутри Храма было темно, и служанка провела Пармениона в небольшое помещение, единственное окно которого было завешено плотной шерстяной занавеской. На узкой кровати лежала старуха; лицо ее было изнуренным, а глаза - слепы. Парменион подошел к окну, откинул занавеску. Ясный свет солнца залил комнату.
   Спартанец взглянул на ярко освещенное лицо пожилой женщины, и у него перехватило дыхание. Он шагнул назад, держась за занавеску, чтобы не упасть. И тут память фонтаном пробилась из темных закоулков его сознания. Он снова видел сады Олимпии, где они с Дераей впервые обняли друг друга. И он увидел вновь, как она лежит в его постели, и вновь услышал ее теплый, сладостный голос.
   - Мне снилось, что я нахожусь в храме, а вокруг тьма. И я говорю: "Где Македонский Лев?" Затем всходит солнце, и я вижу полководца в шлеме с белым гребнем. Он горд и высок, и идет со светом у себя за спиной. Он видит меня...
   - Гера Всеблагая! - прошептал Парменион, упав на колени. - Неужели это ты, Дерая. Не может быть!
   Пожилая женщина вздохнула. - Это я, - сказала она. - Когда меня бросили с корабля в море, я не погибла. Я добралась до берега. Я ждала здесь годы, думая, что ты придешь за мной.
   Парменион протянул к ней дрожащие пальцы, беря ее ладонь. - Я думал, ты мертва. Я бы прошел Аид ради тебя.
   - Знаю.
   - Почему же ты не прислала мне ни весточки?
   - Не могла. Я стала Целительницей, жрицей. И когда отыскала, где ты был, то увидела, что ты живешь в Фивах с другой женщиной. - Он ничего не мог сказать и ощутил, что не может выдавить ни слова из своей глотки. Он просто сидел, держа ее исхудалую, скрюченную руку, пока она рассказывала ему о годах, проведенных в Храме, о спиритуальных путешествиях через моря, о том, как спасла его и Фетиду от чумы в Фивах, и как провела его в преисподнюю, чтобы он спас душу Александра, как излечила Пармениона от опухоли мозга и вернула ему молодость. Наконец она поведала ему о путешествии, под видом Фины, в мир Заклятия. И на этот раз он громко застонал.
   - Почему ты не показалась мне?
   - Я готова была показаться - но тут ты отыскал другую... меня. - Она вдруг заплакала, и тут ощутила, как теплая, легкая капля упала ей на ладонь. - О, милый мой, не печалься. Я прожила прекрасную жизнь, многих излечила. И я видела тебя, приглядывала за тобой. Мне ничего не жаль. Я берегла в памяти наши совместно прожитые дни, в теплых и светлых воспоминаниях.
   - Не умирай! - взмолился он. - Прошу, не умирай!
   Она слабо улыбнулась. - Это за гранью моих возможностей, - проговорила она. - Но я посылала Камфиту не затем, чтобы ты пришел и страдал здесь. Мне надо тебя предупредить. Владычица Самофракии... Аида, помнишь?
   - Да.
   - Она сейчас в Македонии. Стремится снять с Александра его магическое ожерелье, но ее необходимо остановить. Без ожерелья Темный Бог возьмет верх.
   - Знаю. Не утруждай себя. Я защищу Александра.
   - Она наделена великой силой. Ты постоянно должен быть начеку.
   - Буду, - тихо сказал он. - Но скажи: есть ли способ одолеть Дух Хаоса? Могла ли ты убить демона, не причиняя вреда Александру?
   - Нет, - ответила она, - его невозможно убить. И даже когда Александр умрет, он продолжит жить - когда будет уничтожено тело носителя, сожженное в огне, или съеденное червями, или склеванное птицами, он просто снова освободится.
   - Но если мы будем его всё время сдерживать, не устанет ли он пытаться подчинить Александра? Ведь ему будет проще найти другого человека и поработить другую душу?
   - Он не сможет сделать этого, - ответила она. - Та ночь на Самофракии, когда ты... - Сделав на мгновение паузу, она сжала его руку и улыбнулась почти извиняющей улыбкой, затем продолжила, - ... когда Александр был зачат, была избрана неслучайно. То было особое, нечестивое время. Творились великие заклинания, была пролита невинная кровь. Целью этого колдовства было привязать зачатого ребенка ко злу Кадмилоса. Ребенок стал Вратами, через которые должен пройти Зверь. Пока Александр жив, он будет накрепко связан с Кадмилосом. В равной степени Темный Бог не может покинуть Александра; они скованы одной цепью, пока живо тело.
   - Так значит, надежды нет?
   - Надежда есть всегда, мой милый, - сказала ему она. - Зло не существует само по себе. Есть определенный баланс.
   Голос ее утих, и, лишь на мгновение, он подумал, что она умерла. Все мысли о Темном Боге вылетели у него из головы. Теребя ее руку, он звал ее по имени. Слепые глаза приоткрылись, и она вяло улыбнулась.
   - Давай больше не будем об этом говорить, - прошептал он. - Расскажи мне о прожитых годах. Позволь мне разделить их с тобой.
   Он сидел и слушал до захода солнца, не обращая внимания на офицеров, которые уже вернулись и стояли в дверях. Они не стали мешать его очевидной скорби.
   Наконец, когда первые вечерние звезды зажглись в небе, Дерая сделала глубокий, дрожащий вдох.
   И отошла...
   Без прощаний, без слезливого расставания. Миг она была жива, а в следующий ее душа отлетела в мир иной.
   Когда ее дыхание остановилось, Парменион упал навзничь, и в комнате воцарилось чувство умиротворения, которого никто из присутствовавших не забудет никогда. Оно было теплым и уютным, это чувство, возвышенным и полным любви, трогающим и сердце, и разум, и душу.
   Птолемей подошел и обнял своего генерала. Остальные последовали его примеру.
   И со всей заботой они вывели плачущего Спартанца в сад, где его ждал верный боевой конь.
  
   Верхняя Фригия, 336-й г. до Н.Э.
  
   В последующие недели Парменион бросил все свои силы на планирование кампании, работая от рассвета до заката и выматывая даже более молодых офицеров. Он проверял снабжение, заказывал топографические карты местности, организовывал караваны с провизией, высылал разъезды следить за прибытием кораблей снабжения из Афин и подписывал подорожные грамоты, выжимая из себя все соки.
   Аттал пытался уговорить его, чтобы так не торопился, но Спартанец был неумолим. Не слушая никаких доводов, он продолжал усилия. В прошлом ему помогал Мотак, организационные способности которого были необычайными. Но теперь он считал, что не может доверять никому. Войско, которое скоро наберет 30 000, перейдет через Геллеспонт. Лошадям нужны будут безопасные пастбища, людям - мясо, хлеб и вода. За битвы, по большей части, можно было и не переживать, однако держать людей в боеготовности было особым искусством. Телега, запряженная четырьмя волами, могла перевезти через пустыню до тридцати бочек воды, но волам тоже нужно пить, и уже через десять дней останется пятнадцать бочек. Таковы были задачи, в кои Парменион погрузился с головой, дабы укрыть душу от боли, которую причиняла смерть Дераи.
   Еще были раздоры и стычки внутри войска, составленного из таких заклятых врагов, как пеонийцы, иллирийцы, македоняне, афиняне и фракийцы. О кровавых боях докладывали ежедневно, и много воинов погибло в поединках. Пармениона с Атталом часто звали судить выживших после этого, и Спартанца коробило приговаривать столь искусных бойцов к смерти.
   Но даже эти разбирательства были лучше постоянно преследовавшей его ядовитой мысли, что Дерая, оказывается, была жива все эти годы, а теперь боги забрали ее навсегда.
   Как-то вечером на пятой неделе его пребывания в этом фронтире на территории Персидской Империи, гонцы принесли весть о группе македонских офицеров, высадившихся с афинского корабля. О прибытии Филиппа до сих пор не докладывали, и Парменион выругался про себя.
   Персы бежали перед наступающим войском, и многие греческие города призывали македонян освободить их. Но Парменион не мог повести в наступление столь малочисленное войско, ибо контрнаступление разбило бы его, и он был вынужден ждать прибытия Царя и остальной армии. Он понимал, что это промедление скоро приведет к ослаблению сопротивления в городах, и многие перестанут оказывать им поддержку.
   Спартанец расположил свою штаб-квартиру в одном из домов захваченного города Кабалии, деля его с Атталом. С начала вторжения мечник был в хорошем расположении духа и с радостью делил командование с ним. В основном двое мужчин ладили друг с другом хорошо, Аттал предоставлял разбираться со своими мелочами Пармениону, а сам ежедневно выезжал на охоту, либо изучал местность впереди.
   Старый воин даже стал еще более популярен среди воинов, ибо никогда не брезговал скакать впереди строя, прекрасно зарекомендовав себя в первых боестолкновениях с Персидской армией.
   Парменион отложил бумаги на край широкого стола и потянулся. Он устал. Кости ныли. Не сложно было ввести войска в Азию, однако длительная кампания требовала больше выносливости, нервов и концентрации выдержки, чем ему когда-либо требовалось на его памяти.
   Три года дал ему Филипп на это. Три года на установление контроля над Малой Азией и обеспечение безопасности на этой земле. Три года и шестидесятитысячное войско. Это был немалый вызов, и в свои шестьдесят четыре Парменион не знал, доживет ли он до окончания кампании.
   Так много трудностей необходимо было преодолеть, главнейшей из которых была еда для солдат. Они привезли с собой провизию на тридцать дней, когда пересекли Геллеспонт, и две трети из этих запасов были потрачены. Отряды фуражиров добывали всё, что только можно было добыть на местности, однако Парменион заботило своевременное прибытие кораблей снабжения в защищенные бухты. У Филиппа было всего 160 кораблей. Если бы Персидский флот вошел в Эгейское море, Македонские суда оказались бы в меньшинстве минимум три к одному, и высадившееся войско оказалось бы перед лицом сдачи или уничтожения.
   Но, даже с обеспеченным провиантом, проблемой оставалась Персидская армия. Если ему дать время, новый Царь, Дарий, мог собрать чуть ли не миллионное войско. Парменион знал, это было маловероятно, однако если даже он призовет только воинов из центральной Персии, македоняне столкнутся с более чем 120 000 хорошо вооруженных и обученных воинов. И почти 40 000 из них будут умелыми лучниками и пращниками. А даже когда прибудет Филипп с подкреплением, у македонян наберется только тысяча лучников.
   Парменион считал, что, несмотря на все свои таланты, Филипп никогда по-настоящему не понимал Персидскую Империю и ее состав.
   Царь Царей правил от Фригии на западе до далекой страны Гинду Куш, от плодородных полевых земель до выжженных пустынь, от ледяных лесов до непролазных джунглей. Но что более всего осложняло завоевание империи, так это ее система управления. Сатрапы и вассальные цари были почти что автономны, сами собирали свои армии и устанавливали свои налоги. Даже разбив самого Дария, Филипп столкнется после этого со множеством врагов, каждый из которых мог выставить на поле войско, численно превосходящее Македонское.
   Два миллиона квадратных миль территории, и тысяча разных племен. Все предыдущие победы Филиппа ничего не стоили перед таким вызовом!
   Солнце клонилось к закату, когда Парменион стал обходить военный лагерь, останавливаясь, чтобы проверить посты на дорогах и часовых, патрулирующих у конюшен. Он обнаружил, что один молодой караульный сидел и втихаря уплетал хлеб с сыром, положив меч и шлем рядом с собой. Заметив генерала, парень вскочил на ноги.
   - Прости, господин. Мне не представился случай сегодня поесть.
   - Тяжело будет кушать с перерезанным горлом, - сказал ему Парменион. - Это - вражеская земля, и у тебя тут мало друзей.
   - Знаю, господин. Этого больше не повторится.
   - Это точно. Ибо когда я увижу тебя жующим на посту еще раз, то перережу тебе глотку самолично.
   - Благодарю, господин. ... То есть...
   - Я тебя понял, - буркнул Спартанец и пошел дальше.
   Теперь они все были так молоды, безбородые юнцы, играющие в войну.
   Еще где-то с час он обходил лагерь за городом, затем вернулся в дом. Дом был белостенным, с прекрасными статуями вдоль садовых дорожек, его комнаты были просторны, а окна - высоки и широки. Полы не были украшены мозаикой, но устланы коврами и ковриками, мягкими и теплыми под ногами. Внутренние стены были покрыты огромными картинами, изображавшими персидских богов, великого Ахура Мазда и младших дэвов, служивших ему.
   Девушка-рабыня принесла ему кувшин сладкого вина, сделанного на меду. Он принял наполненный кубок из ее рук, а затем отослал ее. С наступлением вечера вошла другая девушка и зажгла светильники, висящие на стенах. Вскоре комнату озаряло золотое свечение, и Спартанец снял нагрудник и поножи и расположился на широкой скамье со своим медовым зельем.
   Аттал нашел его там под вечер. Мечник был одет в длинный серый хитон, его длинные белые волосы сдерживала черная кожаная повязка, расшитая серебром.
   - День прошел продуктивно? - спросил Аттал.
   Спартанец пожал плечами. - Пожалуй. Хотелось бы, чтоб Филипп был здесь: многие города сейчас приняли бы нас с бурными приветствиями и пирами. Если будем тянуть еще, их стержни растают. Они услышат о приготовлениях Царя Царей к войне и закроют для нас свои ворота.
   - Вижу, ты по-прежнему мрачен, - произнес Аттал. - Это всё из-за этой персидской козьей мочи, что ты попиваешь. Доброе греческое вино - вот что тебе нужно, - добавил он, наполнив золотой кубок и тут же осушив половину единым глотком.
   - Я больше не мрачен, - медленно ответил Парменион, - однако наши лазутчики сообщают, что Царь Царей собирает войско, какого еще не видели с тех пор, как Ксеркс вторгался в Грецию. Глашатаи разъехались по всей империи - в
Каппадокию, Писидию, Сирию, Понтиду, Египет, Месопотамию... Ты можешь представить, сколько народу выступит против нас?
   - Мы их разобьем, - сказал Аттал, садясь и вытягивая ноги.
   - Вот так вот просто?
   - Конечно, стратег. Ты подготовишь великий план победы, а мы все будем спокойно спать в своих постельках.
   Парменион хохотнул. - Тебе следовало начать пить давным-давно. Это тебе идет.
   - Учиться никогда не поздно. Ну ладно, я с тобой согласен. Жду не дождусь увидеть Филиппа; уже столько времени прошло. Последняя весть, что я слышал, была шесть месяцев назад о Клеопатре, ждущей сына, и как Царь планировал празднества. Хорошо бы уже с ним повидаться. - Аттал засмеялся. - А ведь было время, Спартанец, когда я желал тебе смерти. Теперь же в компании с тобой мне хорошо. Старею видимо.
   Прежде, чем Парменион ответил, слуга объявил о прибытии посланца из Пеллы. Парменион поднялся и вышел на середину комнаты, чтобы встретить его.
   Первым вошел Гефестион в сопровождении Кассандра и кавалерийского офицера, Клейтуса. Гефестион поклонился, лицо его было каменным, а в глазах читалось напряжение.
   - Трудный путь? - предположил Парменион.
   - У нас письма от Царя, - резко ответил Гефестион и подошел к Пармениону. Кассандр и Клейтус подошли к Атталу. Клейтус держал плотно скрученный свиток папируса, который протянул мечнику.
   Парменион получал подобные сообщения сотни раз. Но сейчас в воздухе витало какое-то странное напряжение, и Спартанец заволновался. Он кинул взгляд на Клейтуса; кавалерист протягивал запечатанный свиток Атталу, но его правая рука тянулась к кинжалу у бедра. Кассандр тоже встал слева от Аттала, пряча правую руку под плащом. В этот скверный момент Парменион вдруг понял, что произойдет.
   - Аттал! - крикнул он. Гефестион кинулся на Спартанца, схватив его за руки, и хоть Парменион сопротивлялся, молодой парень был сильнее. Два офицера выхватили мечи и метнулись к Атталу. Старик стоял на месте, слишком ошеломленный происходящим, чтобы двигаться. Железный клинок вошел ему в живот, и он закричал. Второй меч вонзился ему в шею, нанеся страшную рану. Колени Аттала подкосились. Меч и нож вонзались в его тело и в падении, и он был мертв прежде чем свалился на пол.
   Гефестион ослабил свою хватку, которой стиснул Пармениона, и тот отступил, подняв меч трясущейся рукой.
   - Давайте же, предатели! - закричал он. - Довершите начатое!
   - Уже довершили, господин, - произнес Гефестион с серым, несмотря на загар, лицом. - Так приказал Царь.
   - Не верю! Вы только что убили лучшего друга Филиппа.
   - Знаю, господин. Однако Филипп мертв.
   Слова ранили Пармениона как отравленные стрелы, и он завалился назад. - Мертв? МЕРТВ?
   - Он был убит при входе в амфитеатр, когда собирался отпраздновать рождение своего сына. Убийца скрывался в тени и заколол Царя в сердце.
   - Кто? Кто это сделал?
   - Павсаний, - ответил Гефестион. - Он затаил свою ненависть, надежно ее скрывая, однако так и не простил Филиппа за то, что тот отказался рассудить их с Атталом.
   - Но почему Царя не охраняли?
   - Он приказал Царской Гвардии идти в тридцати шагах позади себя, сказав, что не желает выглядеть тираном, которому нужна защита в собственной стране. Он умер мгновенно.
   - Гера Всеблагая! Поверить не могу! Ни колдовство, ни головорезы, ни армии не могли остановить Филиппа. И ты мне говоришь, что его зарезал отвергнутый любовник?
   - Да, господин. Александр теперь Царь. Он будет здесь как только разберется с проблемами внутри Греции. Но он приказал нам убить Аттала сразу же по приезду.
   Парменион взглянул на мертвеца, затем бросил меч и отошел к скамье, тяжело опустившись на нее и обхватив голову руками. - Что происходит в Македонии? - выдавил он из себя вопрос.
   Гефестион сел рядом. - Едва не началась гражданская война, но Александр быстро истребил врагов. Аминта был убит, как и Клеопатра с ее новорожденным сыном, а с ними - около тридцати придворных.
   - Он начал свое правление с детоубийства? Ясно. - Парменион выпрямился, его глаза были холодны, лицо - как маска. Он встал, подобрал меч и с лязгом вдвинул его в ножны. - Позаботьтесь, чтобы тело убрали, а ковры отмыли от крови. И пошли вон из моего дома!
   Гефестион покраснел. - Александр просил меня занять место Аттала. Я думал расположиться в его покоях.
   - Значит плохо думал, парень! - сказал Парменион. - Было время, я считал, что в тебе были зачатки великого человека, однако теперь вижу, кто ты есть: наемный убийца. Ты далеко пойдешь, только не в моем обществе - и без моей дружбы. Мы поняли друг друга?
   - Поняли, - ответил Гефестион и плотно сжал губы.
   - Хорошо. - Спартанец обернулся к остальным, окидывая их взглядом; затем опустил взор на убитого. - Он был мужчиной, - произнес Парменион. - У него было немало темных сторон, но он верой и правдой служил своему Царю. Много лет назад он рисковал жизнью, чтобы спасти Александра. Что ж, вот вы и вознаградили его за это. Завтра мы устроим его похороны, со всеми почестями. Возражения?
   - Я... - начал было Кассандр.
   - Закрой свой рот! - рыкнул Парменион.
   - Мы выполняли приказ Царя, - вымолвил Клейтус с побагровевшим лицом и злыми глазами.
   - Как и он, - заметил Парменион, указывая на труп. - Будем надеяться, что вас не настигнет такая же пенсия!
   Не говоря больше ни слова, Парменион вышел из комнаты. Несколько слуг стояли кучкой в коридоре снаружи. - Не тревожьтесь, - обратился он к ним. - Убийство позади. Заберите тело и подготовьте его к погребению.
   Юная девушка выступила вперед, склонив голову. - Там человек, повелитель; он пришел недавно. Сказал, что он твой друг и желает увидеться с тобою наедине.
   - Он назвался?
   - Сказал, что его зовут Мотак. Он старик, и я отвела его в твои покои. Я сделала правильно?
   - Да, молодец. Но никому не говори, что он здесь.
  

***

   Мотак молчаливо сидел в мягком свете ламп, его глаза смотрели в никуда, взгляд был обращен внутрь. Эмоции покинули его, и даже воспоминания о пожарах и руинах не пробуждали в нем новую печаль.
   Что ты здесь делаешь? спрашивал он себя. Ответ пришел очень быстро: Куда еще мне идти?
   Старый фивянин услышал шаги в коридоре и встал со скамьи, с пересохшим ртом.
   Вошел Парменион, но не сказал ни слова. Спартанец просто наполнил два кубка разбавленным вином и протянул один Мотаку. Фивянин его быстро выпил. - Все разрушено, - сказал он, тяжело опустившись на скамью.
   Парменион сел рядом. - Расскажи.
   - Фивы лежат в руинах: каждый дом, каждый зал, каждая статуя. Ничего не оставили.
   Парменион сидел молча, его лицо было непроницаемо. - Мы восстали против захватчика, - продолжал Мотак, - но не смогли занять Кадмею. Македоняне закрыли внутренние ворота у нас перед носом. Но мы оставили их в ловушке там, в центре города, и какое-то время думали, что скоро станем свободны. Но Афины отказались признать нас, и мы не получили помощи от других городов. Даже Спарта отказалась прислать солдат. И тут пришел Александр, с войском. Мы поняли, что не сможем ему противостоять, и предложили мир, но его солдаты пошли на штурм. Бойня была ужасающим зрелищем - мужчины женщины, дети были вырезаны - ибо некуда было бежать. Погибли тысячи, остальных захватили в плен, чтобы потом продать в рабство. Александр лично приказал разрушить город, и осадные инженеры взялись за дело. Каждая статуя, каждая колонна была обрушена и обращена в прах. Фив больше нет... они исчезли с лица Земли.
   - Как ты спасся?
   - Спрятался в подвале, но меня нашли. Меня вытащили оттуда и привели к офицеру. К счастью это был Коений, и он меня узнал. Он дал мне денег и быстрого коня, так что я ускакал в Афины и зафрахтовал пассажирский корабль в Азию. Почему Александр творит всё это? Зачем было уничтожать целый город?
   - Не могу ответить, друг. Но я рад, что ты спасся.
   - Я так устал, - прошептал Мотак. - Я не спал от самого... разрушения. Все еще слышу вопли, вижу кровь. Ради чего всё это, Парменион?
   Парменион положил руку другу на плечо. - Отдохни тут. Утром поговорим. - Он отвел фивянина за руку к широкой кровати. - Поспи.
   Подчинившись, Мотак растянулся на постели и закрыл глаза. Он заснул за считанные секунды. Но тут его снова посетили сновидения, и он застонал, и слезы потекли из-под закрытых век.
  

***

   Парменион покинул комнату и вышел в залитый лунным светом сад, слова Тамис отозвались эхом сквозь коридоры времени. Вещунья пришла к нему в Фивы сорок лет назад, как раз перед тем, как он возглавил нападение на занятую спартанцами Кадмею.
   "Парменион, ты стоишь на перепутье. Одна дорога ведет к солнечному свету и смеху, другая -- к боли и отчаянию. Город Фивы сейчас в твоих руках, словно маленькая игрушка. На дороге к солнечному свету город будет расти и процветать, но на другой дороге он будет сломлен, разрушен в прах и позабыт..." Она советовала ему отправиться в Трою, а он игнорировал ее, посчитав Спартанской шпионкой.
   А ведь если бы он последовал ее совету, то нашел бы Дераю, и они стали бы жить вместе, в мире и гармонии. Не было бы никакой Македонской армии, и он не зачал бы Александра.
   Парменион ощутил, что его разум не выдерживает того, что он узнал за последнее время. Дерая жива... но теперь уже мертва, Филипп погиб, Аттала убили, Фивы лежат в руинах.
   Он почти что слышал смех Темного Бога.
   - Нет, - произнес он вслух, - даже и не думай! - Он сел на деревянную скамейку, и разум его заполнили разные сменяющиеся видения: Дера, молодая и трепещущая - старая и умирающая; Филипп, смеющийся и пирующий; Золотое Дитя Александр в лесу Заклятия; Аттал, высокий и отважный, встающий против врага. И из самых глубин памяти худощавый, аскетичный Эпаминонд, молча сидящий в кабинете и планирующий освобождение Фив.
   Так много лиц, так много драгоценных воспоминаний...
   Все ушли. Он не мог поверить.
   Как мог Филипп быть мертвым?
   Такая жизнерадостность. Такая сила. Один удар кинжала - и мир переменился! Парменион вздрогнул. Что теперь, Спартанец, спросил он себя? Будешь служить ребенку, как служил мужчине? А что, если Темный Бог вернулся? Сможешь ли ты убить Александра?
   Он поднял меч, глядя на блеснувший в лунном свете клинок, представляя, как он вонзается в нового Царя. Поежившись, он отбросил оружие подальше от себя. Прохладный ветер зашевелил заросли, и он поднялся, подошел к упавшему мечу. Наклонившись, он поднял его, очистил клинок от грязи.
   Ему довелось видеть, какие злодеяния совершил Филиппос в своем мире. И если Александр стал таким же человеком...
   - Я его убью, - прошептал Парменион.
  
   Иония, весна 334-го г. до Н. Э.
  
   Однако Александр так и не прибыл в Азию, ибо пришли вести, что на севере Греции вновь восстали Пеония и Трибаллия, и македонская экспедиция, под предводительством Царя, была вынуждена выступить на них.
   Кампания была великолепно выиграна, и Александр стал триумфатором, но с помощью Персидского золота вновь были организованы беспорядки в южных городах под лидерством Спарты, и зерна мятежа дали всходы.
   В Афинах оратор Демосфен высказывался против македонян, и Александр повел армию на юг, через руины Фив, показательно применяя силу, дабы принудить Греческие города к покорности. Пусть успешно, но с потерей времени, и Парменион был оставлен в Азии без подкрепления еще на год - с нехваткой людей и продовольствия, играя в кошки-мышки с Персидской армией.
   Моральный дух в войске падал, и Парменион с Гефестионом повели запертую со всех сторон армию на Ионийское побережье, выстроив укрепленный лагерь у залива рядом с островом Лесбос. Наспех возведенные валы были укреплены, и македоняне расположились на заслуженный отдых, когда солнце садилось в Эгейские воды. Продовольствия было мало, и люди собрались вкруг бивачных костров подкрепиться своим пайком: один ломоть засушенной солонины да кусок черствого хлеба на брата.
   Гефестион снял шлем и пригнулся под полами парусины, образующими дверь в шатер Пармениона. Старый генерал и его фиванский друг, Мотак, сидели на земле, склонившись над картами и свитками.
   Парменион поднял взгляд. - Дозорные выставлены? - задал он вопрос.
   - Да, - ответил Гефестион.
   Парменион, кивнув, вернулся к карте. - Завтра мы выступим на Мизию. Там расположены несколько городов; они снабдят нас провиантом и монетой.
   - Людям начинает надоедать эта беготня, - бросил Гефестион. - Почему мы не можем встать и показать персам силу македонских копий?
   - Потому что у нас не хватает сил, - отрезал Парменион. - У Мемнона сейчас почти 50 000 воинов, хорошо обученных и отлично вооруженных. Мы рискуем оказаться разбитыми.
   - Я в это не верю.
   - Верь во что хочешь.
   Гефестион опустился на корточки рядом со Спартанцем. - Послушай, господин, люди начинают предаваться унынию. Нам нужна победа.
   Холодные синие глаза Пармениона поймали взгляд Гефестиона. - Думаешь, я не хочу победы для нас? Боги, парень! Да за победу я отдал бы свою правую руку. Но взгляни на местность, - сказал он, указывая на нанесенную на козий пергамент карту. - Если примем бой, персы обойдут нас по флангам, отрезав малейшие пути к отступлению. И тогда мы потерпим поражение. Знаю, нелегко такому юнцу, как ты, принять это, но у нас меньше тысячи кавалерии и всего несколько сотен лучников. Нам будет не сдержать врага. Но что мы можем, так это постоянно держать неприятеля на марше, позволяя тем самым Александру безопасно пересечь Дарданеллы с основной армией. И тогда у нас будет сражение, о котором ты мечтаешь.
   - И это говорит Македонский Лев! - проворчал Гефестион с презрительной насмешкой. - Были времена, когда одно упоминание твоего имени поднимало на бой с врагом. Но все стареют.
   Парменион улыбнулся. - С годами мы становимся мудрее, дитя, если повезет. И щенячье тявканье нас совсем не заботит.
   Спартанец перевел всё внимание на карту, и Гефестион, проглотив гнев, покинул шатер. Час или больше он обходил лагерь, проверял часовых, разговаривал с людьми, потом взобрался по горной тропе на восточный утес и встал в лунном свете, глядя на сказочные земли Персидской Империи. Какой лакомый кусочек для завоевания! Какая слава в победе над ней! За Ионией лежала Фригия, богатая металлами, такими как серебро, золото и железо. За ними - Каппадокия, Армения, Месопотамия. А дальше - центральные земли Империи: Вавилония, Медия и, наконец, сама Персия.
   Годовой доход Македонии составлял 800 талантов серебром - огромное достояние. Но, как говорили, в Вавилоне в малой сокровищнице лежало 240 000 талантов золотом.
   Гефестион затрясся, подумав о таком богатстве. Там были города из золота и статуи из чистого серебра. Там были самоцветы величиною с голову взрослого мужчины. Персия! Даже сказочный Мидас, который своим прикосновением всё превращал в золото, за всю свою жизнь не воссоздал бы богатства Персии.
   Луна светила ярко, и Гефестион увидел всадника, пустившего своего скакуна по узкому плато. Незнакомец был одет в широкополую кожаную шляпу, какие носили пеонийские разведчики, и Гефестион помахал рукой и крикнул, обращая на себя внимание. Всадник увидел его и направил лошадь вверх по склону.
   - Какие новости? - спросил Гефестион разведчика.
   - Царь прибыл в Трою, господин, - ответил всадник.
   Гефестион от радости рассек кулаком воздух. - Уверен? - он уже много раз получал ложные сведения о прибытии Александра.
   - Я собственными глазами видел армию. Он привел с собой более тридцати тысяч человек.
   - Значит, началось! - воскликнул Гефестион в возбуждении.
  
   Идские горы, 334 г. до Н. Э.
  
   Две армии встретились на равнине у подножия высящихся Ид. Гефестион, ехавший рядом с Парменионом, увидел шатры македонян, белеющие, словно жемчужины ожерелья на зеленой равнине.
   Солдатским глазом он изучал ожидающие впереди полки. Он видел шесть бригад Македонских Пеших Доверенных, 9 000 человек, стоявших по стойке смирно, вертикально держа свои копья. Рядом с ними - 3 000 Щитоносцев, как теперь называлась Гвардия Филиппа. Левее стояли афиняне с коринфянами, около 7 000 союзных солдат, чье присутствие придавало походу вид общего для Греции выступления. Справа были многочисленные массы диких фракийцев. Сложно было сказать, сколько их явилось, так как они не держали строй, а толкались и шатались в нестройной толпе. Но Гефестион прикинул, что их должно быть не меньше 5 000.
   Александр выехал от центра войска: его железные латы сияли как чистейшее серебро, шлем под белым гребнем отливал золотом. Даже Буцефал был в броне, с легкой кольчужкой на шее и груди, и с железной проволокой, вплетенной в хвост и гриву.
   Гефестион натянул поводья, когда подъехал Александр в сопровождении своих капитанов: Кассандра, Филоты, Клейтуса, Коения и второго сына Пармениона, Никки.
   Царь остановился прямо напротив Пармениона и спешился. Старший военачальник последовал примеру и преклонил перед Александром колено.
   - Нет, нет, - произнес Царь, подходя и поднимая Спартанца на ноги. - Я не хочу, чтобы ты когда-либо преклонялся передо мной. Рад встрече, друг мой. - Александр обнял высокого мужчину. - Хочу услышать все ваши новости. Однако прежде я поприветствую твоих людей, а затем поговорим в моем шатре.
   Парменион поклонился, и Царь вернулся к Буцефалу. Конь опустился перед ним, и он вскочил в седло и поехал к 12 000 солдат Пармениона. Те прокричали громогласное приветствие, когда он подъехал к ним, и встали смирно. Их доспехи и плащи были запылены, да и сами люди выглядели усталыми и осунувшимися.
   - Что ж, парни, - прокричал Александр, - рад видеть вас снова! Вы хорошенько погоняли персов в погоне за собой. Но теперь беготне конец; с этого момента мы больше не улепетываем. Мы дадим неприятелю сражение и раздавим мощь Дария под Македонской подошвой. - Радостный возглас поднялся над войском, но скоро замолк. Александр снял шлем, проведя рукой по слипшимся от пота золотым волосам. - Каждый из вас получит сегодня по одному золотому с изображением Филиппа, а еще я привез сотню бочек македонского вина, дабы напомнить вам о доме. Сегодня мы отметим ваши успехи славным пиром в вашу честь.
   Гефестион изумился. 12 000 золотых монет с Филиппом - одна монета составляла годовое жалованье рядового солдата... и вручить их вот так запросто! Громогласный рев солдат испугал Буцефала, и тот взвился на дыбы. Александр успокоил коня и отъехал к ожидающим офицерам.
   - А теперь о насущных делах, - сказал он тихо и отвел их обратно в главную ставку.
   Весь вечер Александр внимательно слушал доклады Пармениона и Гефестиона о составе и организации персидского войска. Дарий поручил командование войсками греческому перебежчику по имени Мемнон, а тот, как заметил Парменион, был хитрым и умелым военачальником. У персов было около 50 000 воинов, половину из которых составляла конница из Каппадокии и Пафлагонии с севера.
   - Невероятные наездники, - сказал Гефестион, - и крайне бесстрашные.
   - Были ли уже большие столкновения? - спросил Александр.
   - Нет, - ответил Парменион. - Разве что стычек двадцать между разведчиками, но я избегал прямого противостояния.
   - Неудивительно, что твои солдаты выглядят так жалко, - вставил Филота. - Последние семь месяцев они только и делали, что бегали от врага.
   - Парменион поступил мудро, - сказал Александр. - Потерпи мы поражение здесь, мы бы с большой вероятностью потеряли поддержку в Греции. Это в свою очередь сделало бы нынешний поход практически невозможным. - Он вновь обратился к Пармениону. - На какую поддержку мы можем рассчитывать от местных греческих городов?
   - На не слишком большую, государь, - сказал в ответ Парменион. - Сначала они нас принимали с радостью, высылали парламентеров и заверяли в своей поддержке. Но пока шли месяцы они теряли начальное воодушевление. И Дарий теперь усилил свои гарнизоны в Митилене и Эфесе.
   Гефестион слушал беседу и смотрел на Пармениона. Спартанец казался напряженным и, видно, ему было не по себе, его синие глаза не отрывались от лица Александра. Но если Царь и замечал этот взгляд военачальника, то не подавал вида.
   - Где сейчас неприятель? - спросил Александр.
   - Расположился лагерем неподалеку от города Зелейя, - ответил ему Парменион. - В двухдневном пути к северо-востоку отсюда.
   - Тогда мы их найдем, - весело сказал Александр. Внезапно склонившись вперед, он схватил Пармениона за плечо. - Тебя что-то тревожит, дорогой друг. Поведай об этом.
   - Уверяю тебя, ничего особенного, государь. Я просто устал.
   - Тогда тебе надо отдохнуть, и мы вновь увидимся с тобой завтра утром, - произнес Александр, вставая.
   Гефестион остался, когда остальные вышли, и Александр взял его за руку и вывел в лунный свет, чтобы обойти лагерь.
   - Что такое с Парменионом? - спросил Царь.
   - Как я и писал, государь, он был разгневан убийством Аттала и был против убийства Клеопатры с ребенком. Также к нему вскоре приехал Мотак, фивянин, который, как я понял, стал свидетелем разрушения города. Что-то переменилось в Парменионе с того дня. Он теперь другой. Возможно, дело в возрасте... не знаю. Мы мало говорим, кроме как о стратегии и дисциплине.
   - Считаешь, мне больше не следует доверять Пармениону?
   - Я думаю, что он... пока еще... не замышляет измены, - осторожно ответил Гефестион. - Но в нем поселилась великая обида.
   - Он нужен мне, Гефестион - быть может, ненадолго. Но он нужен мне сейчас. Он знает персов и их методы ведения войны. И кем бы он ни был, он по-прежнему величайший полководец нашего времени.
   - Был когда-то, государь. Не уверен насчет настоящего времени; он стар и изможден.
   - Если это окажется правдой, - прошептал Александр, - то ты должен будешь позаботиться, чтобы он присоединился к Атталу и ушел на вечный покой.
   Парменион осушил третий кубок вина с медом и налил себе еще один. Он знал, что пьет слишком много, но в последние несколько месяцев лишь алкоголь был способен заглушить боль, которую он испытывал, лишь вино способно было снять груз с его души. В своих снах он видел Филиппа и Аттала, снова молодых и полных надежд на будущее. Он видел Спарту из мира Заклятия и вновь держал в объятиях молодую Дераю.
   Просыпаясь, он стонал и тянулся к вину. Пока что это не действовало на его способности - или действовало? Мог ли он сделать больше, чтобы перехитрить Мемнона? Мог ли он разбить всю Персидскую армию?
   - Не знаю, - произнес он вслух. - И мне плевать. - В центре шатра стояла железная жаровня, тлеющие угли в которой прогоняли прохладу ночного воздуха и отбрасывали на стены из парусины темные, пляшущие тени. Парменион поднял деревянный, обитый кожей табурет и сел перед огнем, глядя сквозь маленькие щели на пламя.
   - Хочешь побыть один? - спросил Александр, пригнувшись под потолком шатра и подходя к сидящему.
   Парменион не вставал. Он покачал головой. - Не важно. Я и так один. Отныне и навсегда, - ответил он.
   Александр расположился напротив Спартанца и несколько минут сидел молча, изучая лицо Пармениона. Затем протянул ладонь и взял генерала за руку. - Расскажи мне, - велел он. - В тебе кроется что-то мрачное. Так давай прольем на это свет.
   - Во мне? - отозвался Парменион, качая головой в изумлении. - Я что, недавно убивал детей? Или приказывал убить верного военачальника? Или стер с Греческой земли легендарный город с богатой историей и культурой?
   - Ясно, - тихо проговорил Царь. - Ты зол на меня. Но ты слишком строго меня судишь, Парменион; я сделал лишь то, чему ты меня учил. Все те спокойные уроки стратегии под солнцем Миезы и у тебя в имении. Что ж, а как бы поступил ты? Фивы снова поднимались против нас. Афины присылали письма о поддержке, однако сидели и ждали, наблюдая, что предпримет царь-мальчишка. Спарта выдвинула войско на север, пять тысяч человек расположились под Мегарой. Каждый южный город был готов нарушить присягу Македонии, ибо они присягали Филиппу - царю-воину. А не мальчишке, Александру. Персидские шпионы были всюду, осыпая золотом Царя Царей всякого, кто объявит войну Македонии. Филипп бы их урезонил - но за ним тянулся шлейф репутации. Мальчишка же репутации не заработал, за исключением побед над "грязными дикарями". - Александр покачал головой, лицо его было опечаленным. - Я вел с Фивами переговоры, пытаясь отыскать мирное решение конфликта. Но тут случилось происшествие возле городских ворот южной стены, когда группа молодых фивян напала на разведывательный отряд македонян во главе с Пердиккой. Тут же вмешалась армия Фив, штурмуя наш лагерь. Мы быстро с ними справились и вошли в город. И в этот момент солдаты нашего гарнизона открыли ворота Кадмеи и атаковали изнутри. Ты видел падение городов, Парменион - всюду воины, мелкие стычки, скоротечные бои. Никакого порядка. И да, бойня была лютая. Понадобились часы, чтобы остановить ее, восстановить дисциплину.
   - На следующий день я приказал уничтожить город и повел армию на юг. Спартанцы отступили. Афиняне прислали эмиссаров с заверениями в верности и преданности. Падение Фив словно вызвало землетрясение, сокрушившее основы мятежа. Но это причиняет мне боль, Парменион. Былое величие Фив, место захоронения Гектора, работы и статуи Праксителя. Думаешь, мне от этого не больно?
   Военачальник поднял взор, увидел нечто похожее на муку на лице молодого человека, и вздохнул. - А Аттал? От этого тебе не больно?
   - Нет, - признался Александр, - но ты сам знаешь, что у меня не было выбора. Он ненавидел и боялся меня. Годами он подстрекал Филиппа против меня: он был человеком моего отца, и никогда не стал бы моим. Однако скажу тебе, если бы он жил на пенсии в своем имении, я бы оставил его в живых. Но он не ушел на покой. Он был в Азии на совместном командовании армией - и эту армию он бы попытался направить на меня.
   Парменион не мог спорить, ибо это была правда. Филипп и сам пришел к власти, нейтрализовав всех возможных претендентов. Но оставался один, последний нарыв, который надо было вскрыть. - А как же ребенок? - спросил он.
   - Это было ужасное деяние - и его совершил не я. Стыдно тебе говорить, но я подозреваю, что это спланировала моя мать, вместе со своей подругой с Самофракии - Аидой. В ночь после убийства моего отца они вдвоем заходили к Клеопатре, которая затем была найдена удавленной серебряной проволокой. Олимпиада всё отрицает - но кто еще это мог быть? Это жуткий шаг в начале моего правления - убийство единокровного брата.
   - Ты в этом не участвовал?
   - Думаешь, мог бы? - Александр был неподдельно изумлен, и Спартанец прочел искренность в его глазах.
   Парменион почувствовал, как словно тяжкий камень упал с его плеч. Протянув руки, он обнял молодого человека, со слезами на глазах. - Не могу и сказать, как ты меня успокоил, - произнес он. - Убийство младенца тяготило меня. Я думал...
   - Думал, что Темный Бог овладел мной?
   Парменион кивнул. Александр опустил руку, вытащив из-за пояса узкий кинжал. Взяв ладонь Пармениона, он вложил в нее рукоять кинжала. Пальцы Спартанца сжались на оружии, и Александр подался всем телом вперед, так, что наконечник кинжала коснулся его груди.
   - Если сомневаешься во мне - убей, - сказал он Пармениону.
   Спартанец посмотрел юноше в глаза, ища малейшие признаки Чудовища Заклятия. Но ничего этого не было. Всё, что он видел - это прекрасного молодого мужчину, которым стал его сын. Выпустив нож, он покачал головой. - Я вижу лишь Царя, - сказал он.
   Александр усмехнулся. - Клянусь всеми богами, я рад снова видеть тебя, Парменион! Помнишь тот день, когда мы сидели во дворце в Пелле, обсуждая победу на Крокусовом поле? Я спросил тебя, станешь ли ты однажды моим генералом. Помнишь?
   - Да, тебе было около четырех. Я ответил, что буду старым, когда ты станешь Царем. Так и вышло.
   - Что ж, я снова спрашиваю тебя: поведет ли Македонский Лев мое войско к славной победе?
   - Если боги того желают, государь, поведет.
  
   Река Граник, 334-й г. до Н. Э.
  
   Трупы валялись всюду, и глинистые берега Граника были скользкими от крови. Парменион снял шлем, протянул его Птолемею, и тот взял его дрожащими руками. Спартанец посмотрел в неестественно бледное лицо молодого человека, увидел пот, блеснувший на щеках. - Наслаждаешься славой? - спросил он.
   Птолемей тяжело сглотнул. - Это была великая победа, господин, - ответил он.
   - За мной, - приказал генерал. Парменион и шестеро его провожатых медленно пересекли поле боя, переступая через распластанные трупы порубленных персов. Черные тучи воронов и ворон взлетали над телами, их карканье резало слух. Парменион остановился перед разрубленным на части телом молодого знатного перса, разодетого в шелк и атлас. Пальцы его левой руки были отрезаны, чтобы легче было снять золотые кольца, которые он когда-то носил. Лицо его стало серым, глаза - выклеваны птицами-трупоедами. Он вряд ли был старше Птолемея. На полуденной жаре тело уже разбухло от трупных газов, и смрад стоял невыносимый. - Он тоже мечтал о славе, - хрипло проговорил Парменион, обращаясь к офицерам. - Еще вчера он скакал на прекрасном коне и желал истребить врагов своего Царя. Возможно, у него дома осталась молодая жена, возможно, сын. Он был красивым, не правда ли?
   - Зачем мы здесь, господин? - спросил Птолемей, отводя взгляд от мертвого перса.
   Парменион не отвечал. На поле некоторые македонские и фракийские солдаты еще обыскивали мертвых, и над местом сражения кружили тучи черных птиц, встревоженно каркая.
   - Сколько народу здесь полегло, как думаете? - спросил Спартанец.
   - Тысячи, - ответил Пердикка, высокий и худощавый молодой кавалерист, прибывший в Азию с Александром.
   - Порядка шестнадцати тысяч, - поправил его Парменион. Далеко справа рабочие группы македонян копали братскую могилу для своих боевых товарищей. - Каковы наши потери? - продолжил генерал, глядя на Птолемея. Молодой человек пожал плечами и развел руками.
   Лицо Пармениона помрачнело. - Тебе следует знать, - сказал он ему. - Следует знать точно. Когда скачешь в бой, твоя жизнь зависит от братьев по оружию. Они должны быть уверены, что ты думаешь о них. Понимаешь? Они станут биться изо всех сил за чуткого командира. Мы потеряли восемьсот семнадцать македонян, четыреста одиннадцать фракийцев и двести пятнадцать союзных греков.
   Генерал двинулся дальше, и, пораженные, офицеры последовали за ним. В этом месте тела лежали кучами, сотня за сотней. - Последняя позиция Царской Пехоты, - произнес Парменион. - Когда армия вокруг спасалась бегством, они остались стоять... насмерть. Храбрецы. Гордецы. Их стоит почтить мыслью и словом.
   - Почему мы должны почитать врагов? - спросил Пердикка. - Какой в этом смысл?
   - Кто станет управлять на этой земле теперь? - спросил Парменион.
   - Мы.
   - И по прошествии лет сыновья этих храбрецов станут вашими подданными. Они пойдут служить в ваше войско, станут маршировать под вашими знаменами. Но будут ли они верны? Будете ли вы способны доверять им? Будет мудро, Пердикка, почтить их отцов сейчас ради того, чтобы завоевать любовь их детей в будущем.
   Парменион понимал, что не убедил их, однако прогулка среди мертвых стала ритуалом, необходимым испытанием - скорее, как он осознал, для него, чем для молодежи, вынужденной его сопровождать.
   Он молча зашагал с поля боя вдоль реки к стреноженным лошадям, где сел в седло и направил свой маленький отряд в бывший лагерь персов.
   Победа была быстрой и решительной.
   Персидское войско в 45 000 человек укрепилось на другом берегу реки Граник, выставив конницу слева и справа, а наемную пехоту и Царскую Гвардию - с военачальником Мемноном - по центру. По всем правилам стояние на реке обеспечивало патовую ситуацию. Однако Парменион тайно выслал разведчиков измерить глубину реки. Стоял сезон засухи, и вода доставала лишь до бедер, а течение было медленным и вялым.
   Александр повел свою конницу гетайров в атаку на левый фланг врага. Парменион приказал Филоте и его конным фессалийцам ударить на правый фланг. Ошеломленные персы не успели отреагировать, и к тому моменту как Парменион скомандовал генеральное наступление, их ряды уже смешались. Только наемная пехота да Царская Гвардия еще оказывали какое-то сопротивление, остальные отряды - а также Мемнон, неприятельский полководец - бежали с поля боя. Сражение длилось меньше часа, а резня - больше двух.
   Шестнадцать тысяч персов погибли еще до того, как солнце встало в зенит.
   Началось завоевание Персии. Начиналась легенда Александра.
   Той же ночью, Александр устроил пир в честь победы в шатре убитого персидского военачальника. Он привел с собой писцов из Азии и Греции, а также поэта по имени Каллисфен, скелетообразного мужчину с жиденькой черной бородкой и неестественно большой головой, на которой давно уже не росли волосы. Пармениону не понравился сам человек, но он не мог не оценить его талант эпического поэта, с густым и глубоким голосом, с неспешной и размеренной манерой повествования.
   Во время пира он декламировал свое импровизированное сочинение, в стиле Гомера, в котором воспевал подвиги Александра. Его принимали горячими аплодисментами. Юный Царь якобы лично зарубил 2 000 из полумиллионного воинства персов, с которыми ему пришлось столкнуться, а Зевс, Отец Богов, простер свою руку к земле, раздвинув облака, чтобы посмотреть на величайшего из смертных.
   Каллисфен пел о том, как Афина, Богиня Войны, явилась Александру и предложила бессмертие накануне битвы, но молодой Царь отказался от этой чести, ибо еще не заслужил ее.
   Парменион обнаружил, что бесконечная песнь уже начинала вызывать у него тошноту, однако молодежь продолжала хлопать и горячо принимать каждый преувеличенный до абсурда эпизод. Наконец Каллисфен поведал, как генералы Александра устроили с ним военный совет о том, как пересечь "стремительный Граника поток", и дали юному Царю ответ, что он "будет пристыжен, коль, перейдя Геллеспонта воды, он воды Граника не перейдет."
   Гефестион, сидевший рядом с Парменионом, склонился к нему. - Не так это было, - прошептал он.
   - Всё было не так, - ответил военачальник, - но для молодых и глупых звучит красиво.
   Пир продолжался всю ночь, и, почувствовав скуку, Парменион отправился к себе в шатер. Мотак еще не спал, а сидел, растянувшись, на большом персидском стуле с подушками. Фивянин напивался.
   - Чудесный день, - сказал он вошедшему Пармениону. - Еще один народ созрел для покорения. Будут сожжены и разрушены новые города. - Его лицо раскраснелось, глаза затуманились и налились кровью.
   Парменион не ответил. Добавив дров в жаровню, он снял с себя парадные латы и растянулся на длинной кушетке.
   - Царь-небожитель еще не устал слушать истории о себе? - спросил Мотак.
   - Говори тише, друг, - посоветовал Парменион.
   - Зачем? - спросил Мотак, садясь прямо и проливая вино. - Я прожил больше семидесяти лет. Что он мне сделает? Убьет? Да я мечтал умереть еще десять лет назад. Знаешь, после разрушения Фив я не смогу отыскать могилу Элеи. Моей милой Элеи!
   - Ты ее найдешь. Она покоится не в телесной оболочке.
   Мотак вытер глаза тыльной стороной ладони. - Что мы тут забыли, Парменион? Почему бы нам не отправиться домой в Македонию? Будем разводить лошадей, а резню оставим молодым. Чего мы тут добьемся? Только новых смертей, новых разрушений.
   - Я тот, кто я есть, - ответил Спартанец. - Это всё, что мне осталось.
   - Тебе не надо ему служить. Он не как Филипп, воевавший, чтобы спасти свой народ. Это убийца. Он ничего не построит, Парменион; он будет мчаться по всему миру и разрушать.
   - Я в это не верю. Он обещает стать великим.
   - Почему твои глаза не видят его злодейств? Чем он тебя приворожил?
   - Хватит об этом! - рыкнул Парменион. - Ты пьяный старикан, полный обиды и отчаяния. Я не желаю больше слушать эти речи!
   - Может, я и пьян, зато не одурачен им. - Резко встав, Мотак вышел из шатра.
  

***

   Старый фивянин вдохнул полные легкие прохладного воздуха и вышел из лагеря, направившись к невысокой цепи холмов на юге. Он сел на склоне и откинулся назад, пытаясь сосредоточиться на звездном небе, однако звезды то и дело кружились, укачивая его. Он повернулся набок, и его сильно вырвало. В висках у него застучало, и он сел прямо, уронив из рук смятый свиток.
   Он поднял его и развернул. Может, надо было показать его Пармениону? Нет, он знал, это не имело смысла. Этому донесению он не поверит. Парменион был абсолютно слеп, когда дело касалось малейшей критики молодого Царя.
   Луна светила ясно, и Мотак еще раз перечитал донесение от агента в Пелле. Большая часть текста касалась нового регента, Антипатра, оставленного на посту командующего армией внутри страны, Олимпиада же стала править как Царица. Еще там говорилось о беспорядках в западных регионах. Но в последней части шла речь об убийстве Клеопатры и ее младенца.
   Дворцовый слуга рассказал о двойном убийстве, а затем покончил с собой. Все друзья убитого и семьи этих друзей были вывезены из Пеллы и казнены.
   Но слух распространялся, нашептываемый врагами Александра. Это было слишком ужасно, чтобы быть правдой, писал агент Мотака. Говорят, Александр вошел в покои Клеопатры и удавил ее золотым шнуром. Затем он взял ребенка и унес его в комнату чужеземной ведьмы с Самофракии, где для того, чтобы укрепить свой успех в борьбе за трон, он принес младенца в жертву неведомому божеству - и съел детское сердце.
   Протрезвев, Мотак смотрел на свиток. В спину ему подул холодный ветер, и он задрожал.
   - Время умирать, - прошептал холодный голос. Пронзающая боль обхватила в сердце Мотака огненными пальцами. Старик попытался встать, но приступ был слишком силен, и он повалился на траву, а свиток выкатился у него из руки.
   Едва коснувшись земли, документ загорелся огнем - съеживаясь в траве и выпуская струйку черного дыма.
   Перевернувшись на живот, Мотак попытался ползти, но сильная рука схватила его за плечо и перевернула на спину. Он поднял взгляд и увидел пару желтых глаз без зрачков и почувствовал, как длинный кинжал входит ему под ребро.
   Боль покинула его, и он ощутил на своей шее прохладу травы. Он вспомнил далекий день в Фивах, когда сидел у журчащего ручья рядом с Элеей, положившей голову ему на плечо.
   Все краски были яркими: зеленые кипарисы над ним, пронзительная синева небес, статуи в саду, словно вырезанные из чистого снега. Жизнь в тот день была прекрасна, и будущее сияло обещанием дальнейшего счастья.
   - Элея... - прошептал он.
  

***

   Александр медленно вынырнул из глубин темного сна и выбрался в явь, удивившись, что его голое тело будто накрыто шелковым покрывалом. Ткань была роскошной и мягкой, скользящей на коже, теплой и уютной. Он перевернулся на спину и обнаружил, что его рука покрыта грязью, а пальцы слиплись. Открыв глаза, он сел прямо. Рассвет озарял внешний полог шатра, и он поднял руку, чтобы протереть глаза. Вдруг он замер, и сердце его заколотилось. И ладонь, и рука были покрыты запекшейся кровью, как и вся кровать. Он закричал и стянул одеяло, проверяя, нет ли на теле ран.
   В комнату вбежал Гефестион с мечом в руке. - Что такое, государь?
   - Меня закололи, - ответил Александр, на грани паники, обшаривая руками собственную кожу. Гефестион бросил меч и подошел к ложу, осматривая голый торс Царя.
   - Порезов нет, государь.
   - Должны быть! Посмотри на кровь!
   Но ран не было. У полога шатра лежал кинжал с покрытым запекшейся кровью клинком. Гефестион вложил его в руку Царя. - Это твой кинжал, - сказал он, - только кровь не твоя.
   Александр прошлепал к дальней стене, где на маленьком столике остался кувшин с водой. Царь быстро умылся, продолжая искать на себе порез или укол. Он подскочил к Гефестиону. - Что со мной происходит?
   - Не понимаю, государь, - ответил молодой офицер.
   - Прошлой ночью... на пиру. Когда я ушел?
   - Перед самым рассветом. Ты порядком напился и шатался. Но отказался от предложенной помощи.
   Александр вернулся к кровати и сел, обхватив голову руками. - Кровь не могла взяться ниоткуда!
   - Да, государь, - тихо ответил Гефестион.
   - Я схожу с ума?
   - Нет! Конечно нет! - Гефестион пересек помещение, положил руку Царю на плечо. - Ты - Царь, величайший из когда-либо живущих. Ты благословлен богами. Не высказывай подобных мыслей вслух.
   - Благословлен? Что ж, будем надеяться на это. - Александр глубоко вздохнул.
   - Ты сказал, что хочешь поговорить со мной, государь, о Парменионе.
   - Я сказал?
   - Да. Но теперь, когда он обеспечил такую славную победу, вряд ли ты захочешь, чтобы он присоединился к Атталу.
   - О чем ты вообще говоришь? Это какой-то сон?
   - Нет, государь, помнишь... несколько вечеров назад? Мы обсуждали Пармениона, и ты сказал, что его, возможно, надо будет убить.
   - Я никогда бы не сказал такого. Он - мой самый старый друг; он рисковал жизнью ради меня... много раз. Зачем же ты так говоришь?
   - Я, наверное, не так понял, государь. Ты говорил отправить его на долгий покой, как Аттала. Я подумал...
   - Неправильно подумал! Слышишь?
   - Да, государь. Прости.
   Люди снаружи шатра начали кричать, и Гефестион развернулся и быстро вышел на солнце. Александр остался сидеть на кровати, силясь вспомнить, что же было после пира. Он мог вспомнить смех и шутки, и как Клейтус, старый кавалерист, плясал на столе. Но не припоминал, как покинул пир и как добрался до кровати.
   Гефестион вернулся и тихо прошел через шатер с могильным лицом.
   - Что там происходит? - спросил Царь.
   Гефестион сел, но ничего не сказал, избегая взгляда Александра.
   - Что такое, парень?
   - Друг Пармениона, фивянин Мотак... найден убитым. - Гефестион поднял взгляд. - Заколот, государь... много раз.
   У Александра пересохло во рту. - Это не я. Я любил старика. Он научил меня ездить верхом; он поднимал меня на плечи. Это не я!
   - Конечно не ты, государь. Никто об этом не услышит, обещаю.
   - Я должен увидеть Пармениона. Он, должно быть, в отчаянии. Мотак был с ним в Фивах, когда Парменион их освободил, разбив Спартанское войско. Мой отец тоже там был... ты знал об этом?
   - Да, государь. Я позову твоих слуг, и они принесут свежую одежду.
   Подняв окровавленный кинжал, Гефестион опустил его в мутную красную воду в кувшине, отмывая оружие. Затем вернулся к кровати, сорвав с нее пропитанное кровью одеяло и скрутив его в тугой сверток.
   - Зачем кто-то сделал это со мной, Гефестион?
   - У меня нет ответа, государь. Однако я удвою охрану вокруг твоего шатра.
   Забрав кровавое одеяло, молодой офицер ушел, а Александр остался сидеть, глядя на свои руки. Почему я не могу ничего вспомнить, спрашивал он себя. Прямо как в Пелле, когда он встретил ту женщину, Аиду.
   Она держала его за руку и предсказывала будущее. Аромат ее духов был острым, и она говорила об успехе и славе. Ее кожа была белее слоновой кости. Он вспомнил, как, будто в дурмане, протянул руку и сжал ладонью ее грудь. Ее пальцы ласкали его бедро, и она приблизилась вплотную, прижавшись губами к его губам.
   Но потом...? Воспоминаний не осталось. Позже Аида сказала, что они с Олимпиадой убили вдову Филиппа с ее младенцем. Это было необходимо, уверяла она. Александр ей не поверил, однако не предпринял ничего для того, чтобы наказать женщину.
   Тогда, как и сейчас, он проснулся в постели с запекшейся кровью на руках и лице.
  

***

   Пармениону казалось, что у него уже не оставалось больше места в сердце и душе для новой боли и страданий. Смерть Дераи и убийство Филиппа захлестнули его чувства огненной плетью, оставив его немым и опустошенным. Но теперь он понял, что ошибался. Убийство Мотака открыло новую незаживающую рану, и стареющий Спартанец преодолевал эти муки с трудом.
   Слезы не текли, но стратег  был потерян и безутешен.
   Он сел в своем шатре с сыновьями Филотой, Никки и Гектором, перед лежащим на узкой кровати телом Мотака. Парменион сидел рядом с покойником, держа в руках еще теплую мертвую ладонь Мотака.
   - Выйди хоть ненадолго, Отец, - сказал Никки, подойдя к Пармениону. Спартанец поднял взгляд, кивнул, но не пошевелился. Вместо этого он перевел взгляд на своих детей: Фило был высоким и худощавым, копия отца; Никки - невысоким, темноволосым и коренастым; а младший, Гектор, был сильно похож на мать, с открытым лицом и широкими, невинными глазами. Теперь они стали мужчинами, а в детстве он редко их видел.
   - Я был в твоем возрасте, Гектор, - заговорил Парменион, - когда Мотак поступил ко мне в слуги. Он был верным другом. Я молю богов, чтобы все вы встретили такую дружбу на жизненном пути.
   - Он был хорошим человеком, - согласился Фило. Парменион изучал его лицо в поисках малейшего признака насмешки, но нет, в нем не было ничего, кроме сожаления.
   - Я был скверным отцом для всех вас, - сказал вдруг Парменион, и сам удивился. - Вы заслуживали большего. Мотак никогда не упускал случая укорить меня за краткие приезды. Я желаю... желаю... - Он запнулся на миг, затем глубоко вдохнул и выдохнул. - Но, в конце концов, желая изменить прошлое, ничего не добьешься. Позвольте сказать одно: я горжусь всеми вами. - Он взглянул на Фило. - У нас были свои... разногласия, но ты был молодцом. Я видел тебя при Гранике, как ты повел своих людей в атаку вместе с Александром. И я всё еще помню забег, который ты выиграл, обогнав чемпионов Греции - ты бежал умело и с душой. Что бы там ни было между нами, Филота, я хочу, чтобы ты знал, что мое сердце вознеслось, когда я видел тот забег. - Он обратился к Никки и Гектору. - Вам обоим пришлось бороться, чтобы преодолеть препятствие, то, что вы являетесь сыновьями Македонского Льва. От вас всегда ждали большего. Но я ни разу не слышал, чтобы вы жаловались, и знаю, что люди под вашей командой уважают вас обоих. Я старею и не могу повернуть годы вспять, чтобы прожить жизнь иначе. Но здесь... сейчас... я хочу сказать, что люблю вас всех. И прошу у вас прощения.
   - Не за что прощать, Отец, - произнес Гектор, обняв отца. Никки подошел слева, положил руку на отцовское плечо. И только Фило остался в стороне. Подойдя к телу Мотака, он положил ладонь мертвецу на грудь.
   Фило ничего не говорил и не смотрел на отца, но лицо его трепетало, и он стоял склонив голову. Потом, так и не сказав ни слова, развернулся на носках и покинул шатер.
   - Не подумай о нем плохо, - сказал Никки. - Всю жизнь он ничего так не желал, как заслужить твою любовь. Дай ему время.
   - Думаю, наше время истекло, - печально произнес Парменион.
   Мотак был похоронен в тени Ид, в лощине, окруженной высокими деревьями.
   И армия двинулась на юг.
  
   Исс, осень 333-го г. до Н. Э.
  
   С отвагой, которой от него не ждали враги, Александр провел союзную армию вдоль южного побережья Малой Азии через Мизию, Ликию и Карию. Многие греческие города тут же открывали свои ворота, встречая победоносных македонян как освободителей и друзей, и Александр принимал от них почести с видом глубочайшей скромности...
   Это контрастировало с жестокостью, которую он обрушивал на те города, что пытались ему сопротивляться.
   Ионийский город Милет был взят штурмом фракийскими наемниками Царя, и ужасающие истории о мародерстве, изнасилованиях и резне разошлись на восток по Персидской империи и на запад по Греческим полисам. Даже враги Александра не могли поверить в такие массовые зверства.
   Шептались, что сам Македонский Царь присутствовал при том, одетый как простой солдат, и вдохновлял фракийских дикарей на еще большие бесчинства.
   Когда Александр это услышал, он впал в лютый гнев, и немедленно было начато расследование, возглавленное афинским генералом. Выживших милетян допросили и доставили в Македонский лагерь. Фракийцев построили в шеренгу, и свидетели обходили их, указывая на солдат, подозреваемых в участии в преступлениях. К закату пятого дня с начала расследования около семидесяти фракийцев были казнены.
   Стремительность правосудия Александра снискала ему уважение в союзном войске, и Македонская армия двинулась дальше.
   К весне следующего года Александр добрался до южной сатрапии Киликии на побережье Кипрского моря. Персидская армия не выступала против него, и военачальник Дария, Мемнон, обошел неприятеля своим флотом, переплыв с 300 судами Эгейское море, разбил македонские корабли снабжения и разграбил прибрежные города, которые поддержали Александра.
   В осажденном порту Афродизии Парменион следил за разгрузкой трех греческих кораблей, прорвавшихся через Персидскую блокаду. Первый корабль, афинская трирема, доставил деньги, отчаянно необходимые, чтобы выплатить жалованье солдатам. Александр объявил, что освобожденные земли не будут разграблены. Все ресурсы должны быть оплачены, а солдаты, уличенные в мародерстве или воровстве, будут немедленно казнены. Это была хорошая политика, ибо она означала, что в Царе будут по-прежнему видеть не завоевателя, а освободителя. Но с этим была связана и серьезная проблема. Если солдаты были вынуждены платить за еду, одежду и женщин, то им нужна была монета - а ее не хватало.
   Три морских каравана с золотом были перехвачены персидским флотом, и ни один македонянин не получал жалованья уже три месяца. Ропот возрастал, моральный дух падал.
   Парменион считал сундуки, доставляемые с корабля на колесницы на берегу, потом сел на коня и повел конвой к городской сокровищнице. Там он проследил за разгрузкой колесниц и оставил Птолемея и Гектора наблюдать за переносом сокровищ в подземелья под дворцом.
   Александр пребывал в верхних покоях, Гефестион и Кратерус были с ним. Царь выглядит усталым, подумал Парменион, войдя в помещение и поклонившись. Александр, в полном доспехе из сверкающего позолотой железа, восседал на стуле с высокой спинкой у широкого окна.
   - Деньги доставлены безопасно, государь, - сказал Парменион, расстегнув ремень под подбородком и снимая шлем. Его седые волосы слиплись от пота, и он подошел к ближайшему столу, на котором стоял кувшин в окружении шести кубков.
   - Какие новости о Дарии? - спросил Царь, вставая и подходя к Пармениону.
   Спартанец потянулся было к кувшину, но задержался. - Момент настает, - сказал он. - В прошлом году Царь Царей поручил массовый набор новобранцев всем своим сатрапам. Однако он опрометчиво полагал, что наше вторжение окажется лишь небольшим нападением на Малую Азию с целью отобрать Ионийские города. Теперь он осознал свою ошибку. Донесения не так подробны, как мне хотелось бы, но похоже, что он собирает несметное воинство.
   - Где именно? - спросил Царь, сверкнув глазами.
   - Сложно сказать. Войска стекаются со всей Империи. Докладывают, что одна армия стоит под Мазарой, в трехнедельном переходе к северо-востоку от нас. Другая - в Тарсе, в недельном переходе к востоку. Но еще одна собирается в Сирии. А могут быть и другие.
   - Сколько воинов выступит против нас? - спросил Гефестион.
   Во рту у Спартанца пересохло, и он жаждал поднять кувшин и ощутить, как сила вина растекается по членам. Он покачал головой. - Кто знает? - И потянулся к вину.
   - Но ты можешь предположить? - настоял Александр.
   - Возможно, около четверти миллиона, - ответил Парменион. Он быстро наполнил кубок и поднял его к губам, намереваясь только отпить немного вина, однако вкус был так хорош, что когда он поставил кубок обратно на стол, тот был совершенно пуст.
   Александр вновь наполнил его для военачальника. - Четверть миллиона? Да не может быть! - возразил Царь.
   Спартанец заставил себя не трогать вино и отошел к скамье в середине комнаты. Потерев усталые глаза, он сел, облокотившись спиной на обшитые шелком подушки. - Те, кто никогда не бывал в Азии, - начал он, - сталкиваются с тем, что невозможно вообразить себе необъятный простор Империи. Если юноша захочет объехать верхом ее внешние границы, то к отправной точке он вернется мужчиной в летах. Годы и годы странствий, через горы и пустыни, лесистые долины, необъятные равнины, джунгли и дикие земли, которые простираются во сто крат дальше, чем может охватить глаз даже с самой высокой горы. - Он обвел взглядом комнату. - Посмотрите-ка на этот кувшин с вином, - сказал он. - Если он - Греция, то вот эта комната - Персидская Империя. Она так огромна, что вы не сможете сосчитать подданных Царя Царей: сто миллионов... или двести миллионов? Он и сам не знает.
   - Как же мы завоюем такую империю? - спросил Кратерус.
   - Прежде всего - выбрав правильное место для битвы, - ответил Парменион, - но еще важнее - завоевать расположение населяющих ее народов. Империя слишком необъятна, чтобы ее покорили захватчики. Мы должны стать ее частью. Дарий захватил трон, отравив своих соперников. Он уже имел дело с гражданскими войнами в своем царстве и выиграл их. Но многие ему не доверяют. Македония считалась частью Империи, и мы должны сыграть на этом. Александр находится здесь не только для того, чтобы освободить греческие города, он здесь затем, чтобы освободить Империю от владычества узурпатора.
   Гефестион рассмеялся. - Да ты шутник, Парменион! Многие ли персы посчитают вторгшегося грека освободителем?
   - Больше, чем ты можешь подумать, - вдруг произнес Александр. - Поразмысли об этом, друг мой. В Греции есть много полисов, но все мы - греки. А здесь - сотни различных народностей. Какое дело каппадокийцам до того, что на троне будет восседать не перс? Фригийцам, сирийцам или египтянам? Всё, что они знают - это то, что в Сузах правит Царь Царей. - Он обратился к Пармениону. - Ты прав как всегда, стратег. Однако на этот раз превзошел самого себя. - Царь подал Пармениону новый кубок вина, который был благодарно принят Спартанцем.
   - Но по-прежнему остается вопрос относительно Персидских войск, - заметил Кратерус. - Кто их поведет?
   - А вот это - задача, - признался Парменион. - Мемнон - умелый военачальник. Мы разбили его при Гранике во многом благодаря тому, что он не учел численность подкрепления, которое привел с собой Александр. Он был попросту в меньшинстве. Но где бы ни произошла новая битва, в этот раз мы встретимся с противником, превосходящим нас вдесятеро.
   - Не сравнивай себя с Мемноном, - произнес Александр, до странного ровным и бесстрастным голосом. - Он умер две ночи назад.
   - Не слышал об этом, - молвил Парменион.
   - И не должен был, - сказал Царь. - Мне было видение: его сердце разорвалось как переспевшая дыня.
   Александр подошел к окну и стал смотреть на море.
   Гефестион приблизился к нему и заговорил так тихо, что Парменион не смог разобрать ни слова. Но Александр кивнул.
   - Царь желает побыть один, - объявил Гефестион.
   Парменион встал и взял свой шлем, однако Александр остался стоять у окна. Расстроенный, Спартанец последовал из комнаты за Кратерусом.
   - С Царем всё в порядке? - спросил он у молодого человека, когда они вышли на свежий воздух.
   Кратерус помедлил с ответом. - Прошлым вечером он поведал мне, что собирается стать богом. Он не шутил, Парменион. Но позже, когда я спросил его об этом, он отрицал, что когда-либо говорил так. Он в последнее время такой... не от мира сего. Видения, разговоры с богами. У тебя есть богатый опыт, господин, с людьми, сражениями и длительными кампаниями. Ты понимаешь, что с ним творится?
   - Ты разговаривал об этом с кем-либо?
   - Нет, господин. Конечно же нет.
   - Это разумно, мой мальчик. Ничего никому не рассказывай - ни Гефестиону, ни кому-либо из друзей. Даже если другие будут это обсуждать в твоем присутствии, продолжай молчать.
   Кратерус вытаращил глаза. - Считаешь, он сходит с ума?
   - Нет! - ответил Парменион, эмоциональнее чем собирался. - У него есть уникальные способности. Они были у него с детства: способность видеть на далекие расстояния и другие... Таланты. Теперь они вернулись к нему. Но они вызвали в нем переутомление.
   - Что бы ты посоветовал?
   - Мне нечего больше посоветовать. Ему суждено стать великим. Всё, что мы можем, это поддерживать его и следовать за ним. Он обладает сильной волей, и я надеюсь, что это... недомогание... вскоре пройдет.
   - Надеешься, но не уверен?
   Парменион не ответил. Похлопав молодого мужчину по плечу, Спартанец пошел своей дорогой, погруженный в мрачные думы. Слишком долго он отметал сомнения, пытался не видеть истины. Мотак был прав, он был слеп к очевидному.
   Стратег позволил эмоциям обмануть интеллект, даже заглушал глас рассудка вином. Сколько раз он предостерегал своих младших офицеров от подобной глупости? Но теперь он был вынужден встретить, лицом к лицу, страх, с которым жил так долго.
   Дух Хаоса вернулся.
  
   Битва при Иссе, 333-й г. до Н. Э.
  
   Утро было прохладным, и Парменион, в полном вооружении, поскакал на Паксусе на север, и пар вился из ноздрей жеребца. Небо было железного цвета, а с запада наползал морской туман, просачиваясь в лагерь и заглушая шаги марширующей македонской пехоты. Парменион застегнул ремешки шлема и повернулся, чтобы посмотреть на собиравшихся воинов.
   Пять дней македоняне шли на юг, как бы спасаясь от огромной армии Дария, но теперь - едва рассвет озарил воды Средиземного моря - греки развернулись на север и пошли по узкому ущелью, обнесенному скалами.
   На расстоянии четырех миль от Персидского лагеря, Парменион осторожно поехал во главе Македонской пехоты рядом с Александром. Всю ночь Спартанец выслушивал донесения разведчиков относительно персидских позиций. Поверив, что Александр побежал от него, Дарий - как Парменион и надеялся - стал беззаботен. Его огромные полчища, насчитывавшие свыше 200 000 воинов, расположились лагерем у реки южнее города Исс, а именно здесь Парменион и старался навязать неприятелю генеральное сражение; ибо равнины к югу от города простирались не шире полутора миль, так что персам будет сложно использовать свое численное преимущество и окружить македонян с флангов.
   Пока они ехали, Александр оставался неестественно молчалив, и никто из офицеров не решался нарушить это молчание.
   Это был момент истины, и каждый человек, марширующий или едущий верхом, крестьянин или знатный воин, понимал это. Вопрос касался не победы или поражения - это обдумывали только военачальники да старшие офицеры. Сегодня каждый человек столкнется с риском смерти или увечья. Слухи о численности противостоящего им войска разнеслись быстро, и Александр накануне обошел свой лагерь, поговорил с людьми, воодушевил их, подбодрил. Но даже такая харизматичная поддержка казалась зыбкой и ненадежной, словно ветерок или туман холодным утром.
   Земля впереди раскинулась широко, холмы на востоке стали ниже, а горы остались позади, и Александр приказал пехоте развернуть ряды на равнине. Возглавляемые сребробородым Феопарлом, Щитоносцы - элитные пехотинцы, подготовленные самим Парменионом - выдвинулись направо, оставляя македонскую пехоту под началом Пердикки в центре. Союзники и наемники остались слева, и продвижение продолжилось уже широким фронтом, люди маршировали шеренгами по восемь солдат в глубину.
   Александр и его офицеры поскакали вдоль строя на запад, где союзная кавалерия и фессалийцы отделились от центра, словно распростертые крылья орла.
   Наконец Александр заговорил, поведя Буцефала рядом с Парменионовым скакуном. - Вот и настал этот день, мой генерал. - Он усмехнулся и протянул руку, чтобы стиснуть руку Пармениона в воинском пожатии, запястье к запястью. - Мы теперь встретимся в час победы - или на Елисейских Полях.
   - Победа всё же предпочтительнее, - ответил Парменион с кривой улыбкой.
   - Значит, так тому и быть! - согласился Царь, потянул поводья и поскакал на дальний правый фланг, под приветственные возгласы своей конницы гетайров и Копьеносцев.
   Парменион отъехал назад к колонне легковооруженных лучников, шедших следом за фалангами. Это были агрианяне из Западной Фракии, высокие и поджарые, как волки, горцы, у которых были при себе короткие, изогнутые охотничьи луки из переплетенного дерева. Лучники были прекрасными бойцами - спокойными, невозмутимыми и смертоносными в бою. Позвав офицера, Парменион велел лучникам перейти правее, к окутанным туманом предгорьям.
   - Я более чем уверен, что Дарий отправит конницу обойти нас с флангов. Сдержите их. Отбросьте их назад, если получится. Если не выйдет, то позаботьтесь о том, чтобы они понесли большие потери.
   - Да, господин, - ответил офицер. - Мы обратим их в бегство. - Он улыбнулся редкозубой ухмылкой и размашисто зашагал на восток, его люди тут же перестроились и двинулись за ним.
   Спартанец отъехал к кавалерии левого фланга, изучая взглядом длинную линию ровного побережья на западе. Он обернулся к Берину, орлинолицему фессалийскому принцу, который сражался рядом с ним еще на Крокусовом Поле много лет назад. Берин уже был седобородым, но по-прежнему стройным и сильным воином, лицо его обветрилось и загорело до цвета старой выдубленной кожи. Фессалиец улыбнулся. - Они могут попытаться атаковать на кораблях с моря. Хочешь, чтобы мы поехали туда?
   - Нет. Отведи своих людей за строй пехоты и вели спешиться. Я не хочу, чтобы вас увидели до того как неприятель предпримет атаку с фланга.
   Берин отдал обычное воинское приветствие и повел людей вдоль строя назад. Теперь за марширующими поднималась пыль, и фессалийцы спешились и отошли, прикрывая чувствительные ноздри своих коней. Некоторые даже побрызгали драгоценной водой, чтобы смочить тряпки и вытереть пыль с лошадиных морд.
   Войско продолжало идти. Вдалеке показались персидские укрепления, по ту сторону прямой ленты реки были наскоро возведенные земляные валы, утыканные кольями.
   Показались легковооруженные персидские всадники, ехавшие по предгорьям справа, однако Парменион заставил себя не обращать на них внимания, доверяя способностям агрианян сдержать их натиск. Наступление постепенно продолжалось, Парменион переместил 2 000 союзных всадников еще левее и приказал людям рассредоточиться.
   Как он и надеялся, большое конное войско персов форсировало реку, направившись западнее, к морскому побережью. Наметанным глазом он заметил, как всадники отделяются от правого фланга неприятеля: три тысячи, четыре, пять, шесть...
   К Пармениону подъехал Птолемей. - Мы сумеем их отбить? - нервно спросил молодой человек. Спартанец только кивнул.
   - Прикажи Берину и его фессалийцам садиться по коням.
   Парменион бросил взгляд на центр, там македонская пехота уже почти подошла к реке. Теперь пробил час испытания, ибо люди не могли перейти воду и держать строй. К тому же им предстояло встретиться с единой массой превосходно вооруженной и защищенной Персидской Гвардии и 5 000 греческих ренегатов-наемников, многие из которых были родом из Беотии и Фив и питали глубочайшую ненависть к македонским захватчикам.
   Парменион был убежден, что его дикие фессалийцы оттеснят персидскую кавалерию к побережью, защитив левый фланг, а также твердо верил в храбрость и выучку стрелков-агрианян, защищавших предгорья по правому флангу. Но сейчас всё зависело от македонской конницы, которая должна была пробить неприятельский центр. Ибо если персам дать возможность двинуться вперед, то огромное численное превосходство своей массой пробьет восьмирядные пехотные шеренги.
   Спартанец откашлялся, прочищая горло, но не набрал достаточно слюны, чтобы сплюнуть. Теперь всё возлагалось на силу и отвагу Александра.
  

***

   Александр затянул ремни железного кулачного щита на своем левом предплечье, потом завязал узлом уздечку Буцефала. Теперь он мог управлять конем только коленями. Филота подал клич, Александр обернулся и увидел персидскую конницу справа, приближавшуюся к предгорьям. Переведя взгляд, он увидел, что лучники вышли помешать им. Он отхаркался и сплюнул, прочищая рот от пыли; затем, выхватив меч, высоко воздел его над головой и пустил Буцефала бегом к реке. Кавалерия гетайров, во главе с Филотой, Клейтусом и Гефестионом, ринулась за ним. Стрелы и камни свистели над головой Царя, пока он мчался, но ни один снаряд его даже не задел, и Буцефал бросился в воду, поднимая высокие фонтаны брызг.
   Тысячи персидских всадников поскакали навстречу македонской атаке, и Александр первым ввязался в бой. Могучим взмахом он вонзил клинок в плечо одетого в шелка всадника, и тот с криком свалился во взбаламученную воду.
   На персах почти не было доспехов, кроме стеганых парчовых нагрудников, и македоняне прорубились сквозь них к противоположному берегу.
   - Бей! Бей! Бей! - рычал Александр, и его голос возносился над звенящим шумом битвы. Дротик отскочил от нагрудника сражавшегося Царя, сбив позолоченное наплечье. Александр пригнулся под просвистевшей над головой саблей и вспорол живот нападавшему.
   Взобравшись на склон, Александр приостановил своего коня и бросил быстрый взгляд налево. Греческие наемники-ренегаты Дария контратаковали македонскую пехоту, и два войска бились посреди реки на мелководье, не заботясь о том, чтобы держать строй. За греками стояла Персидская Гвардия, готовая пойти в атаку следом за наемниками. Внезапно Александр понял, что если они сделают это сейчас, то македонский центр окажется разделен.
   Подогнав Буцефала, Александр помчался на Гвардию, и кавалерия гетайров отчаянно постаралась поддержать его. Это был шаг немыслимой отваги, и македоняне, дравшиеся посреди реки, увидели своего Царя, как он, казалось, одной рукой прорубает себе путь к центру персидского войска.
   Раздался громогласный клич, и фаланги побежали вперед.
   Александр, раненный в обе руки, продолжал атаку, ибо увидел своего врага, Дария, который стоял в золотой колеснице, запряженной четверкой белоснежных коней. Персидский Царь был высок и величествен, его золотая борода была длинной и тщательно завитой. На голове у него была золотая коническая корона, надетая поверх серебряного шлема. Белый шелковый шарф обматывал его шею и лицо и спускался на его расшитый серебром плащ.
   - Я вижу тебя, Узурпатор! - прокричал Александр. Гефестион и конница гетайров следовала за Царем, защищая его с флангов, но Александр снова погнал Буцефала вперед. Персидская гвардия подалась назад под отчаянным натиском конной атаки, большая тяжелая масса людей толкалась теперь перед колесницей своего Царя.
   На дальнем краю поля Берин и его фессалийцы прорвались через персидские ряды и повернули вправо с целью соединиться с Александром.
   Потрясенные столь стремительной атакой, персы пытались построиться боевым квадратом вокруг Дария. Александр увидел, как персидский монарх поднял копье и пытается развернуть свою колесницу, чтобы встретить врага лицом к лицу - но белоснежные кони, напуганные шумом битвы и запахами крови и смерти - запаниковали и распалились, понеся золотую колесницу прочь с поля битвы. Дарий пытался осадить взбесившихся животных, но это оказалось не в его силах, и колесница стремительно уносилась на север.
   Видя, что их Царь несомненно покидает сражение, многие персы побежали за ним, открывая большие бреши в своих рядах. Фессалийские всадники тут же пробились через них, соединившись с Александром.
   В считанные мгновения битва превратилась в бойню, персидские пехотинцы бежали к холмам, бросая мечи и щиты на бегу. Все полки, еще не вступившие в битву, отступили в относительную безопасность города Исс.
   Когда солнце достигло зенита, сопротивление продолжали оказывать лишь немногие Царские Гвардейцы Дария, но этих немногих быстро подавили и перебили. Только меньше 3 000 греческих наемников сложили оружие и предложили свою сдачу Александру. Но Царь отказался.
   - Вы предали свой народ, - обратился он к их посланнику. - Вы сражались на стороне Узурпатора против мстящей греческой армии.
   - Но мы наемники, господин, - ответил посланник, побледневший, несмотря на загар. - Такова наша доля. Дарий предложил плату за наши услуги, и мы верно служили ему. Как ты можешь называть нас предателями, когда мы всего лишь следовали своему призванию?
   - Он заплатил вам, чтобы вы бились, - холодно ответил Александр. - Так бейтесь. Поднимите оружие и отработайте свое жалование.
   - Это безумие! - воскликнул посланник, обернувшись в поисках поддержки среди военачальников Александра.
   - Нет, - процедил Царь сквозь зубы, - вот безумие. - И, шагнув вперед, он вонзил кинжал в горло посланника, направляя лезвие снизу вверх под подбородок и в мозг. - А теперь убейте их всех! - закричал он.
   Прежде чем наемники успели поднять оружие, окружавшие их фракийцы и македоняне бросились к ним и принялись резать и рубить. Выхватив меч, Александр бросился к остальным, и его клинок вошел в спину ближайшего ренегата. С диким рычанием вся армия ринулась на наемников, кромсая и коля до тех пор, пока не осталось ни одного неприятельского солдата, способного стоять на ногах.
   Один за другим македоняне выходили из резни, пока только Александр, кричащий и покрытый кровью, не остался бегать среди трупов, ища новые жертвы.
   Ужасающая тишина повисла в рядах армии, наблюдавшей безумный танец смерти своего Царя, метавшегося среди убитых. Гефестион, не принимавший участия в бойне, подошел и тихо заговорил с Александром, который наконец повалился на руки друга, и его унесли с поля.
  
   Линдос, Родос, 330-й г. до Н. Э.
  
   Аида задумчиво сидела в тени навеса, ее взгляд не сходил с моря, сверкавшего далеко внизу. Здешний замок был выстроен на возвышенном утесе над небольшой деревушкой, расположенной между двух бухт. Оттуда, где она сидела, Аида видела только меньшую бухту с укромным утесом - защищенная чаша, в которой корабли могли бросить якорь, чтобы спастись от зимних штормов, бушевавших в Эгейском море.
   К берегу бухты пристала трирема, ее огромный парус был свернут, а три ряда весел убраны внутрь. Она была вытащена на пляж, словно детская игрушка, и Аида увидела, как несколько моряков соскочили на берег и какой-то офицер начал долгий подъем по овеваемой ветрами горной тропе к замку.
   Морской воздух был свеж, и Аида сделала глубокий вдох. Она прямо чувствовала вкус силы Темного Бога на своем языке, ощущала его незримое присутствие в воздухе рядом с собой, его дыхание - в порывах морского ветра со стороны Азии. Она облизнула губы, предавшись мечтам о завтрашнем дне.
   Многие говорили о добре и зле. Какие глупые категории. Есть только сила и слабость, могущество и беспомощность. Этот болезненный урок она выучила за свою долгую, долгую жизнь на острове Мистерий.
   Земная магия продлевала жизнь, увеличивала силы, обеспечивала богатство мужчинам и женщинам, которые ее постигали. Но земной магии требовались жертвы и кровь; ее нужно было питать вопящими душами.
   Так было установлено с первых лучей самого первого рассвета. На протяжении всей истории мудрые знали о силе и ценности жертвы. Но лишь истинно посвященные знали природу этой силы.
   Да, ты можешь убить быка и получить частичку силы. Но человек? Его страх перед смертью напитает частицу, наполнит ее темной энергией, заряжая Заклятием саму атмосферу.
   Темные глаза Аиды посмотрели на восток, за бескрайние воды.
   Тысячи и тысячи человек погибли год назад, при Арбелах, разбитые еще более победоносной Македонской армией. Царь Дарий теперь был мертв, убитый собственными разочарованными людьми во время отступления. Александр был коронован как Царь в Вавилоне.
   Александр, Царь Царей. Божественный Александр...
   Нет, понимала она, еще не бог. Смертный еще пытался побороть ту силу, что обитала в нем.
   Но осталось недолго... Она закрыла глаза, и ее дух полетел через синее море к городу Сузы, где Александр восседал на троне из золота, инкрустированного редчайшими драгоценными камнями. Теперь он был облачен в легкие шелка, а плечи его укрывала расшитая золотом накидка.
   Аида незримо парила в воздухе у него за спиной. - Повелитель! - прошептала она.
   Ответа не последовало, однако она чувствовала в нем пульсирующую силу бога. Александр был как человек, карабкающийся по отвесной скале высоко над землей, руки его устали, пальцы были сведены судорогой. Она чуяла его страх. Его душа оказалась сильнее, чем Аида могла предполагать, удерживая бога от исполнения его судьбы - и какой судьбы! Когда он получит полный контроль над телом, силы его возрастут, распространяясь далеко за пределы бренной человеческой плоти, в которой он обитал. Сила Хаоса станет расползаться по земле, вселяясь в каждое живое существо, в каждое дерево и камень, в каждое озеро и ручей.
   И тогда те, кто служил ему верой и правдой, будут вознаграждены: жизнь в вечной молодости, в бесконечном блаженстве, сила опыта и новизны, никогда прежде не достигавшаяся кем-либо из рода человеческого.
   Скоро придет тот великий день.
   Каждая победа, каждая смерть от руки Александра прибавляла силы тьме внутри него.
   Осталось недолго, думала Аида.
   Вернувшись в свое тело, она откинулась на скамью, протянув руку к кубку с вином. Солнце теперь клонилось на запад, и она почувствовала его теплые лучи на своих ногах. Привстав, она отодвинула скамью подальше в тень, затем снова расположилась на ней.
   Скоро посланник будет здесь, разгоряченный и уставший после подъема по ступеням в скале. Она написала Александру, моля разрешить прибыть к его двору, где она могла бы принести пользу своим мудрым советом. Оказавшись там, она смогла бы ускорить процесс, добавляя необходимый наркотик ему в вино и ослабляя его волю к сопротивлению.
   Какие же радости ждали ее впереди...
   Мысли ее вдруг обратились к женщине по имени Дерая, и она почувствовала, как ее хорошее настроение улетучивается. Старая дура! Она была такой упертой, видимо, довольная тем, что заключена в хрупкую, артритическую оболочку.
   - Довольна ли ты теперь, - прошептала Аида, - когда черви пируют твоей плотью? Ты так ничего и не поняла. Всё твое целительство и добрые дела! Ты всего лишь питалась мировым Заклятием, ничего не давая взамен. Если бы все мы были такими, как ты, Заклятие давно бы умерло. И чем тогда стал бы мир? Зловонная масса человечества без единой крупицы магии в ней.
   Она вздрогнула при этой мысли. Молодая рыжеволосая аколитка предстала перед ней, низко поклонившись. - Там мужчина, желающий тебя видеть, госпожа, - сказала та. - Один из офицеров Александра.
   - Приведи его ко мне, - велела Аида, - и принеси вина.
   Девушка ушла. Аида запахнула свою шелковую шаль и стала ждать. В комнату вошел молодой человек, высокий и чернобородый. Его нагрудник был черным, украшен золотом, а в левой руке он держал шлем с белым гребнем. Его лицо было красивым, бронзовым от загара под солнцем Азии, и на нем не было ни капли пота после долгого подъема к замку.
   Он поклонился. - Я Гефестион, госпожа. Меня прислал Александр, чтобы сопроводить тебя к его двору.
   Она взглянула в его темные глаза, и он ей сразу не понравился. Хоть мужчины ее и не привлекали, она наслаждалась их поклонением. Гефестиона же не прельстила ее красота. Это разозлило ее, но она не подала вида. Вместо этого она одарила молодого человека игривой улыбкой.
   - Я польщена, - сказала она, - тем, что Великий Царь изволил пригласить меня в Сузы.
   Гефестион кивнул. - Твой здешний дом прекрасен, - сказал он. - Не могли бы мы прогуляться вдоль стены?
   Аиде не нравился яркий солнечный свет, но Гефестион был известен как ближайший друг Александра, и она не хотела бы его расстраивать. - Конечно же, - ответила она. Взяв широкополую черную шляпу, она встала и повела его к северной стене. Оттуда они увидели наиболее широкую из двух бухт Линдоса и смотрели, как чайки взлетали и ныряли над рыбацкими лодками, возвращавшимися с моря.
   - Царь испытывает трудности, - проговорил Гефестион. - И он считает, что ты можешь оказать ему неоценимую помощь.
   - Трудности? Какого характера?
   Гефестион уселся на парапет. - Существует два Александра, - тихо произнес он. - Одного я люблю, другого боюсь. Первый - это добрый друг, заботливый и понимающий. Второй - это беспощадный и страшный убийца.
   - Ты говоришь очень прямо, Гефестион. Разве это разумно?
   - О, думаю, да, госпожа. Видишь ли, он рассказал мне о твоем визите в Пеллу и... об услуге, оказанной тобой.
   - Об услуге? - переспросила она удивленно.
   - О том, как ты помогла ему занять престол.
   - Понимаю.
   - Да уж, думаю, понимаешь, - тихо сказал Гефестион, следя своими темными глазами за ее взглядом. - Когда Царь получил твое письмо, он попросил меня приехать к тебе, чтобы... поблагодарить тебя за всё, что ты для него сделала. Он дал мне два указания. Оба разные, однако я начинаю понимать, в чем их смысл.
   - Каковы же эти указания?
   - Сначала мне было сказано, чтобы я доставил тебя к нему.
   - А второе?
   - Ну, второе представляет для меня задачу. Может, ты могла бы мне помочь с решением?
   - Если только это в моих силах, - сказала она.
   - Как я и говорил, существует два Александра, и каждый дал мне свое отдельное указание. Чьему же приказу мне последовать? Велению друга... или того, кого я боюсь?
   - Всегда разумно, - осторожно сказала Аида, - тщательно выполнять приказы людей, которых боишься. Ведь друг может простить тебя. А тот, второй, не простит.
   Гефестион кивнул. - Ты очень мудра, госпожа. - Подавшись вперед, он взял ее за руки и усадил рядом с собой на парапет. - Мудра и красива. Я последую твоему совету.
   - В таком случае наши отношения получили хорошее начало, - сказала она, выдавив из себя улыбку.
   - Да, - согласился он, - и кончились тоже хорошо.
   - Кончились? - у Аиды пересохло во рту, и она вдруг ощутила подступающий страх.
   - Да, госпожа, - прошептал он. - Ибо, видишь ли, мой друг велел привести тебя к нему. А другой Александр велел мне тебя убить.
   - Этого не может быть. Я его верная рабыня, и была ею всегда. Он бы не приказал меня убить. Ты ошибаешься, Гефестион. А теперь, отпусти меня. Мне надоела эта чепуха.
   - Похоже, ты права, - ответил он ей. - Порой так трудно их различить. Но в Пелле ты помогла ему убить младенца; ты убедила его съесть детское сердце. Не думаю, что моему Царю нужны твои советы.
   - Послушай... - начала было она. Но Гефестион схватил ее за ноги и столкнул с парапета.
   Аида почувствовала, как соскользает со стены.
   Далеко внизу ее поджидали острые камни, и крики ее эхом разнеслись над деревушкой.
  

***

   Гефестион, перегнувшись через парапет, наблюдал, как падала Аида - тело по спирали летело вниз, вопли женщины уносил ветер. Она показалась македонцу огромной воронихой, в черных одеждах, развевающихся подобно сломанным крыльям. Он смотрел, как она ударилась о камни, услышал, как оборвался крик, затем увидел, как стая чаек закружила над ней, и их белые фигуры постепенно покрыли собой ее черные одежды.
   Отступив, он глубоко вздохнул. Никогда раньше он не убивал женщину, однако не чувствовал угрызений совести. Ее зло было почти осязаемо, и он внутренне содрогнулся, когда прикоснулся к ней.
   Он сказал ей правду, по крайней мере, отчасти. Александр признался, что опасается ее и хотел бы, чтобы она умерла - но позже, уже чужим, холодным голосом, приказал доставить ее ко двору. На протяжении двух лет после кровавой бойни при Иссе Александр часто говорил о своих страхах, о темной силе, глодавшей его душу изнутри. Гефестион знал больше тайн своего Царя, чем кто-либо другой, - даже Парменион, который командовал второй Македонской армией и редко виделся с Александром.
   Александр доверялся именно Гефестиону, и именно Гефестион мог знать, в какой момент Темный Бог близок к своему носителю. В такие моменты голос Царя становится холодным, глаза - отстраненными. А затем он успокаивался...
   Как в ту ночь в захваченном городе Персеполь, когда он повел пьяную ораву факелоносцев, чтобы уничтожить одно из величайших чудес света, великолепно вырезанный из дерева храм Ахура Мазды, в котором хранились работы пророка Зороастра. Гефестион стоял в стороне, пораженный, когда Александр обливал маслом деревянные дощечки, на которых были золотой клинописью записаны слова пророка.
   Двадцать тысяч табличек, наиболее сокровенное достояние персидского народа, было уничтожено в ночь бесчинств, пляшущее пламя охватывало деревянные изразцы, веками хранимые под солнцем Персии.
   На следующее утро Александр ничего этого не помнил.
   Потом была Ночь Копья.
   Когда поздней ночью пир в царском шатре подходил к концу, кавалерийский военачальник, Клейтус, спросил Царя, почему тот переоделся в персидские одежды и настаивает на персидском обычае, чтобы его подданные простирались перед ним ниц, целуя землю у него под ногами.
   Александр был раздражен этим вопросом, ибо при том присутствовало несколько персов, а Гефестион знал, что, хоть Царь и не любил этого обычая, он старался вести себя как Персидский монарх, чтя их традиции. Но он никогда не требовал от своих македонских офицеров - или от кого-либо из греков - простираться перед ним ниц.
   Клейтус был пьян и расстроен тем, что его попросили сесть подальше от места одесную Царя, которое занял персидский военачальник.
   Гефестион пытался оттащить Клейтуса подальше от стола, предлагая ему вернуться в свой шатер и проспаться, но старый кавалерист оттолкнул его и заковылял к Царю, крича: "Я служил твоему отцу, зарвавшийся ты щенок, и мне никогда не надо было целовать ему ноги. Будь я проклят, если стану целовать твои!"
   Гефестион заметил, как напрягся Александр, и в болезненном ужасе увидел, как глаза у него побелели. Никогда прежде это преображение не происходило на людях, и он подскочил к Царю, отчаянно пытаясь увести его с глаз пирующих. Но было уже слишком поздно. Александр отступил, выхватил копье у стражника и вонзил железное острие Клейтусу в живот. Кровь тут же потекла изо рта старого военачальника, и он упал, а копье вырвалось из его раны. Несколько мгновений сраженный с криками корчился на полу. Затем, с хриплым, прерывистым воплем, умер.
   Последовало недоуменное молчание.
   Александр моргнул и покачнулся, когда к нему подошел Гефестион и взял его за руку. "Что я натворил?" - вопрошал Александр. - "Милостивый Зевс!" Развернув копье на себя, он попытался наскочить на острие, но Гефестион вырвал у него оружие. Два стражника пришли на помощь, и плачущего Царя вывели из шатра.
   На следующий день, посыпав волосы пеплом, Александр возглавил похоронную процессию, идя за телом Клейтуса. Вместо того, чтобы последовать македонскому обычаю и сжечь тело, а кости поместить в церемониальную золотую урну, он велел египетским бальзамировщикам подготовить тело, дабы поместить его в хрустальный гроб и выставить в специально выстроенной усыпальнице из мрамора.
   Горе Царя видели все, и солдаты, обожавшие Александра, быстро простили его. Но его офицеры, видевшие, как он убил их верного собрата, молчали, и Гефестион понимал их мысли. Кто будет следующим?
   Бальзамирование Клейтуса было воспоминанием, которое Гефестион не забудет никогда.
   Тощий египтянин подошел к телу, держа в руках коробочку из кедрового дерева, из которой он достал длинную, тонкую спицу, опустился на колено и воткнул острие в нос трупа.
   "Что он делает?" - спросил Гефестион у Царя.
   Ответ Александра был отстраненным, его голос - холоден и далек. "Он должен выпустить содержимое черепа, дабы предотвратить разложение. Чтобы лицо оставалось нетронутым, он введет спицу в ноздрю, зацепит мозг и вытащит его."
   "Я не желаю знать об этом ничего больше," - процедил Гефестион, отворачиваясь и выходя из комнаты.
   Позже он заставил Александра пообещать, что если он, Гефестион, погибнет в бою, то пусть его похоронят по македонским обычаям.
   Чайки наконец разлетелись от разбитого тела на скалах внизу, и Гефестион отступил от парапета и направился из замка на вершине горы вниз по длинной винтовой дороге к малому заливу. Капитан триремы - невысокий, коренастый родосец по имени Каллис - встретил его на берегу.
   - Долго она будет собираться? - спросил тот. - Ветер меняется, и нам надо выйти под парусом уже через час.
   - Она не отправится с нами, капитан. К сожалению, Госпожа Аида умерла.
   - Какое бессмысленное плавание, - сказал Каллис, выругавшись. - Ну да ладно, команда хоть успокоится. Ни один моряк не любит, чтобы баба была на борту. А еще говорят, она была ведьмой, которая провидела будущее.
   - Не думаю, что это было правдой, - проговорил Гефестион.
   На закате трирема уже шла на восток по проторенному торговому пути на Кипр, мощный ветер надувал большой парус, весла были убраны, и гребцы отдыхали на скамьях на всех трех палубах. Гефестион сидел на обшитом бархатом стуле на корме, его глаза осматривали землю, медленно проплывающую мимо них.
   Сначала Кария, потом Ликия, когда-то самостоятельные земли, а сейчас - небольшие форпосты Империи Александра.
   Ему вдруг вспомнились вынужденные бесплодные походы с Парменионом четыре года назад, когда македонские передовые соединения старались избегать больших стычек с войсками персов. Как же прав оказался Спартанец. Если бы он дал персам бой и победил, Дарий несомненно собрал бы еще большее войско, и Александр по прибытии в Азию обнаружил бы, что ему противостоит несокрушимый враг. Земли Персидской Империи были намного обширнее, чем Гефестион мог вообразить, а народу в ней было больше, чем песчинок на пляже, который сейчас был к северу от него.
   Даже теперь, после шести лет войны и завоевания Александром Персидского престола, впереди ждало немало битв - с согдианцами на севере, с индийцами на востоке и со скифскими племенами за Каспийским морем.
   Парменион повел вторую Македонскую армию на восток, выиграл два сражения против численно превосходящего противника. Гефестион улыбнулся. Даже подходя к семидесяти годам, Спартанец оставался могучим полководцем. Он пережил двоих из своих сыновей: Гектор погиб в Битве при Иссе три года назад, а Никки был убит при Арбелах, сражаясь рядом с Царем.
   Остался один Филота.
   - О чем задумался? - спросил Каллис, положа свои огромные руки на кормило.
   Гефестион поднял взгляд. - Земли осматривал. Отсюда они выглядят такими мирными.
   - Ага, - согласился моряк. - Весь мир с моря кажется лучше. Думаю, что царство Посейдона делает нас скромнее. Оно такое бескрайнее и могучее, что все наши устремления становятся незначительны рядом с ним. Это подчеркивает пределы наших возможностей.
   - Считаешь, у человеческих возможностей есть пределы? Александр был бы не согласен.
   Каллис усмехнулся. - А сможет Александр создать розу или облако? Сумеет он обуздать ярость моря? Нет. Мы живем совсем недолго, копошимся там и тут, а потом уходим. А море остается: сильное, прекрасное, вечное.
   - Так что, все моряки - философы? - спросил Гефестион.
   Капитан громко рассмеялся. - Да, мы философствуем, когда кругом открытое море. А на земле мы шатаемся, как паршивые псы, и до уссачки напиваемся красным вином. В какой войне будешь сражаться, когда вернешься?
   Гефестион пожал плечами. - Куда Царь пошлет, там и буду.
   - Что он будет делать, когда враги у него закончатся?
   - А у человека когда-нибудь кончаются враги?
  
   Сузы, Персия, 330-й г. до Н. Э.
  
   Настал тот момент, о котором он думал уже давно, и Филота почувствовал внезапный холодок в сердце. Всё это время его отец был прав. У него пересохло во рту, однако он не притронулся к вину, стоящему перед ним. Сегодня ему нужна была ясная голова.
   Александр продолжал свою речь, офицеры собрались вокруг него в тронном зале в Сузах. Сто человек, воинов, сильных и отважных, но и они не поднимали глаз от мраморного пола, не горя желанием смотреть в подведенные глаза Царя.
   Но только не Филота, который стоял, высоко подняв голову и глядя прямо на Александра. Золотая охра покрывала веки Царя, а губы были выкрашены в кровавый цвет. Высокая коническая корона Дария из золота и слоновой кости венчала его голову, и он был облачен в полупрозрачные шелковые одежды императора Персии.
   Как же до такого дошло, изумлялся Филота?
   Александр покорил персов, влил побежденную армию в ряды своих войск под командованием персидских военачальников и сатрапов. Империя стала принадлежать ему. Он даже взял в жены дочь Дария, Роксану, чтобы легитимировать свои права на корону.
   И какой был стыд, что он ни разу не разделил с нею постель.
   Филота окинул взглядом слушающих офицеров, лица которых отражали их напряжение и страх. Александр опять говорил об измене в их рядах, обещая выявить неверных. Только вчера около шестидесяти македонских солдат были запороты до смерти за то, что Царь называл мятежом. И в чем было их преступление? Они всего лишь спросили, когда вернутся домой. Они вступили в армию, чтобы освободить города Малой Азии, а не идти походом через весь мир по прихоти помешавшегося на власти Царя.
   За пять дней до того Александру было видение: его офицеры собирались его убить. Видение поведало ему, кто они были, и шесть человек было схвачено - один из них был Феопарл, командир Щитоносцев. Филоте он не нравился, но о его верности ходили легенды.
   После отъезда Гефестиона Царь странно себя вел, предаваясь внезапным вспышкам гнева, за которыми следовало длительное молчание. Поначалу генералы пытались не замечать этих признаков. Давно было известно, что Александр был наделен разными необычными Талантами, однако раньше такое поведение всегда длилось недолго. А теперь казалось, что появился новый Александр, холодный и страшный.
   Сначала офицеры говорили промеж собой об этих переменах, но когда начались убийства, среди македонян возрос такой страх, что даже давние друзья не встречались с глазу на глаз, чтобы их не заподозрили в сговоре против императора.
   Но три дня назад наступило окончательное помешательство.
   Парменион со Второй Армией наконец взял город Элам. Точнее, правящий совет города в ходе переговоров согласился на сдачу. Парменион переправил городскую казну - около 80 000 талантов серебром - Александру в Сузы. В ответ Александр приказал убить каждого мужчину, каждую женщину и каждого ребенка в Эламе.
   Парменион воспринял приказ с недоверием и выслал конного гонца проверить его достоверность.
   Филоту вызвали во дворец вместе с Птолемеем, Кассандром и Кратерусом. Они прибыли и обнаружили, что Царь стоит над мертвым телом гонца.
   - Меня окружают предатели, - заявил Александр. - Парменион отказался подчиняться приказам своего императора.
   Филота посмотрел на тело посыльного, юного мальчишки не старше пятнадцати лет. Меч парня так и остался в ножнах, а кинжал Александра торчал у него в груди.
   - Ты всегда говорил, что твой отец предатель, Фило, - проговорил Александр. - Мне следовало послушать тебя еще тогда. В своем старческом слабоумии он обратился против меня. Против меня!
   - Что он сделал, государь? - спросил Птолемей.
   - Отказался покарать Элам за мятеж.
   Филота ощутил внутри холод, оцепенение охватило его. Всю жизнь он верил в то, что однажды станет царем - это знание было прочным, как скала, основанное на обещании единственного человека, кто любил его, его матери Федры. Однако, за последний год, скала знания пошатнулась, холодный ветер реальности повеял на нее, рассеивая надежды и руша его мечты. Без харизмы Филиппа или Александра, или без интеллекта Пармениона, он не мог повести войска на битву. Осознание пришло к нему поздно, но наконец и Филота понял, как ошибалась его мать.
   Никакого царства. Никакой славы. Отец был прав: он строил свое будущее на фундаменте из тумана. "Что теперь?" - задался он вопросом. Если промолчит, то Пармениона убьют, а он, Филота, останется военачальником Царя. Если нет, то его  схватят и казнят... и Парменион всё равно будет убит. У него пересохло во рту, сердце сбилось с ритма. Умирать или не умирать? "Что за выбор для молодого человека?" - думал он. - Ну что, Фило? - спросил Александр.
   Филота увидел, как Царь смотрит на него... и поежился. - Парменион не предатель, - ответил он без промедления.
   - Значит, ты тоже против меня? Что ж, пусть так. Заберите у него оружие. Завтра он ответит за свое предательство перед лицом товарищей.
   Кратерус и Птолемей увели Филоту в подземелья под дворцом. Они шли молча, пока Птолемей не вытянул руку, чтобы закрыть решетчатую дверь.
   - Птолемей!
   - Да, Фило?
   - Я хочу отправить своему отцу сообщение.
   - Не могу. Царь убьет меня.
   - Понимаю.
   Камера была маленькой, в ней не было окон, и там было темно, как в погребе с забитой наглухо дверью. Филота наощупь добрался до соломенного тюфяка и повалился на него.
   Никки и Гектора больше не было в живых, а завтра и последний сын Македонского Льва отправится вслед за ними. - Хотел бы я знать тебя ближе, Отец, - произнес Филота, и голос его задрожал.
   Несмотря на свой страх, Филота заснул, и разбудил его звук отпираемых засовов. Сноп света наполнил камеру, македонец зажмурился, и внутрь вошли вооруженные люди.
   - Встать, предатель! - приказал солдат, хватая Фило за руку и поднимая его с лежака. Его вытолкнули в коридор и отвели снова в тронный зал, где знакомые ему офицеры собрались на суд.
   Голос Александра эхом разносился по залу, резкий и скрипучий, его лицо было багровым. - Филота и его отец были всем для меня - и чем же они мне отплатили? Они замышляли и планировали свергнуть меня. Каким может быть наказание за подобное предательство?
   - Смерть! - закричали офицеры. Филота усмехнулся. Еще несколько дней назад его голос звучал в хоре, кричавшем за смерть Феопарла.
   Фило медленно поднялся, все взоры обратились к нему.
   - Что скажешь, узник, прежде чем будет вынесен приговор? - спросил Александр.
   - А что ты хочешь, чтобы я сказал? - ответил Фило, голос его был спокоен, глаза смотрели в неестественно белесые глаза Царя.
   - Желаешь ли признаться в своем преступлении или молить о пощаде?
   Фило рассмеялся. - В этой комнате нет ни одного человека, кто мог бы поверить в то, что Парменион когда-либо замышлял против тебя. О себе же я не могу сказать ни слова в защиту. Потому что если уж такой преданный человек как Феопарл может быть признан виновным, то какие шансы остаются у Филоты? Я следовал за тобой и сражался в битвах плечом к плечу - в битвах, которые мой отец выиграл для тебя. Два моих брата погибли во имя того, чтобы ты крепче сидел на вот этом самом троне. Мне нет надобности защищать себя. Но пусть все присутствующие ясно поймут, что Парменион - не предатель. Ты приказал ему взять город - и он его взял. Потом ты приказал предать смерти каждого мужчину, женщину и ребенка в этом городе в назидание другим мятежникам. И этого он сделать не мог. И не смог бы ни один достойный эллин. Только безумец способен отдать приказ к такому зверству.
   - Признался в собственной речи! - зарычал Александр, вставая с трона и спускаясь к нему. - Именем богов, я сам тебя убью.
   - Как убил Клейтуса? - вскричал Филота.
   Кинжал Александра взметнулся к горлу Фило, но македонец сместился вправо, и клинок просвистел у него перед лицом. Он инстинктивно отмахнулся левым кулаком, который впечатался Александру в подбородок. Царь упал навзничь, кинжал выпал из его рук. Фило подхватил оружие и набросился на него, повалив на мраморный пол. Александр ударился головой о камень. Острие кинжала в руке Фило прикоснулось к коже на шее Александра, и Фило напряг мускулы для последнего взмаха.
   Вдруг глаза Александра поменяли свой цвет, став снова цвета морской волны, который Фило помнил с давних времен.
   - Что происходит, Фило? - прошептал Царь тихим голосом. Фило помедлил... и копье вошло в его незащищенную спину, пронзая легкие и сердце. Он откинулся назад, и второй гвардеец вонзил свой меч в грудь умирающего.
   Кровь потекла у Фило изо рта, и он повалился на пол рядом с пораженным Александром. Царь, шатаясь, поднялся, затем отступил от трупа. - Где Гефестион? Мне нужен Гефестион! - закричал он.
   К нему подошел Кратерус. - Он отбыл, государь, на Родос, чтобы доставить Госпожу Аиду.
   - На Родос?
   - Позволь отвести тебя в твои покои, государь.
   - Да... да. А где Парменион?
   - В Эламе, государь. Но не беспокойся о нем. Он будет мертв уже завтра. Я отправил трех наших лучших мечников.
   Александр застонал, но мгновение ничего не говорил. Он чувствовал, как Темный Бог снова пытается побороть его, штурмуя бастионы его разума. И все же он устоял и сделал глубокий вдох. - Отведи меня в конюшни, - приказал он Кратерусу.
   - В конюшни? Зачем, государь?
   - Я должен их остановить, Кратерус.
   - Ты не можешь поехать один. У тебя кругом враги.
   Царь посмотрел в глаза серьезному молодому человеку. - Я не безумен, Кратерус. Но во мне есть... демон. Понимаешь?
   - Да, государь, демон. Иди, отдохни. Я отправлю за врачом.
   - Ты мне не веришь? Нет, конечно, почему ты должен мне верить? Оставь меня!
   Александр оттолкнул Кратеруса и побежал по длинному коридору, выбежал во двор на яркое солнце. Два стражника вытянулись по стойке смирно, но он не обратил на них внимания, а побежал дальше по вымощенной досками дорожке к дворцовым конюшням.
   Буцефал был в восточном стойле, и конь поднял свою большую голову, когда увидел Царя. - Ко мне! - позвал Александр. Черный жеребец перескочил изгородь, и Александр открыл ворота, взялся за черную гриву и вскочил Буцефалу на спину.
   С запада послышались крики, и Царь обернулся, увидев, как Кратерус и еще несколько офицеров бегут к нему.
   Александр пустил Буцефала бегом на юго-восток, через дворцовый парк и на дорогу в Элам. Город был где-то в шестидесяти милях на побережье, дорога была пересечена скалистыми тропками и высокими холмами.
   По холмам рыскали разбойники из диких племен, которые грабили торговые караваны с востока, но Александр не думал о них по пути. Вместо этого он представлял себе Спартанца, вспоминал его отвагу в стране Заклятия и его тихие мудрые советы в последующие годы. А теперь к нему ехали наемники, чтобы его убить.
   И они отправлены мной!
   Нет, не мной. Ни в коем случае не мной!
   Как я мог быть настолько глуп, думал Александр. В тот миг, когда отец сорвал ожерелье с его шеи, он почувствовал наполнившую его силу Темного Бога. Но он считал, что может управлять этим злом, сдерживать его, пользуясь им, когда это необходимо. Теперь он понимал, что те мысли были всего лишь еще одним примером коварства Кадмилоса.
   Кадмилос! Даже когда он мысленно произносил имя Зверя, то ощущал, как колдовские когти вцепляются ему в душу, тянут вниз, начинается головокружение...
   - Нет! - закричал он. - Не в этот раз!
   "Ты - мой," - зашептал голос у него внутри.
   - Никогда!
   "Всегда было так," - услышал он ответ. "Смотри, Александр - и рыдай!"
   Скрытые двери его памяти открылись, и он вновь увидел сцену смерти Филиппа, но кроме того он увидел себя вечером накануне, как говорил он с Павсанием и подстрекал того отомстить. "Когда я стану Царем," - услышал он слова, произнесенные своим голосом, - "твоя награда будет соответствующей."
   "Бедный, наивный Павсаний," - прошептал голос в его сознании. "Как же он был удивлен, когда увидел, как ты перескочил тело убитого Царя и вонзил свой меч ему в грудь."
   Душа Александра содрогнулась от шока. В видении невозможно было усомниться. Годами он жил самообманом, ни разу не попытавшись докопаться до истины. Новые образы ворвались в его сознание - смерть и расчленение жены и сына Филиппа, убийство Клейтуса и Мотака, гибель Феопарла... верного, преданного Феопарла.
   Царь душераздирающе закричал, скача на коне, а демон внутри него захохотал и поднялся.
   - Нет, - снова заговорил Александр, подавляя чувства горечи и страха, накричавшись от самобичевания и чувства вины. - Это были твои деяния, не мои. - Он сконцентрировался сильнее и подавил демона в себе.
   "Ты не сможешь долго сопротивляться мне," - сказал ему Кадмилос. - "Ты уснешь, а я восстану."
   Это была правда, но Александр не позволил страху подавить свою способность мыслить. Трусость Кадмилоса - то, как он сбежал, когда острие кинжала коснулось кожи на горле Александра - давала Царю шанс на искупление, и, пока он скакал верхом, его мысли обратились к Пармениону.
   Могучий жеребец мчался галопом, казалось, неутомимо, и перестук его копыт эхом разносился по холмам.
   - Отче Зевс, - взмолился Александр, - только позволь мне успеть вовремя!
  
   Город Элам, 330-й г. до Н. Э.
  
   Парменион пробудился от полного видений сна и сел прямо, откинув пропитанное потом одеяло. Небо за узким окном было серым от сумерек, когда он встал с постели и прошлепал к маленькому столику, на котором стоял оставленный с вечера сосуд с вином. Он был почти пуст, но генерал налил остатки в кубок и осушил его.
   Он собирался вернуться в постель, но на обратном пути увидел отражение собственного голого тела в отполированном латунном зеркале. Волосы его уже были полностью белыми, поредевшими, лицо осунулось и заострилось, орлиный нос выступал на нем как никогда раньше. Только светлые синие глаза оставались всё такими же. Он вздохнул и облачился в простой серебристо-серый хитон, затем подпоясался кинжалом и вышел в длинную аллею сада за домом.
   На листьях лежала роса, и утро было прохладным, он шел по извилистым дорожкам, остановился у ленты ручья, который журчал над искусственным дном из окрашенных кристаллов.
   Семьдесят лет - и пятьдесят из них прожиты им в качестве военачальника.
   Он поежился и пошел дальше.
   Парменион. Гибель Народов. Столь многих, что он уже не мог отыскать их имена в закоулках памяти. Проще всего было вспомнить ранние дни: падение Спартанского могущества, поражение Иллирии, Пеонии и Фракии. Разграбление Халкидики, переворот в Фивах...
   Но в последние несколько лет он повидал крушение династий в слишком многих странах, чтобы вспомнить: Фригия, Каппадокия, Писидия, Киликия, Сирия, Месопотамия, Персия, Парфия...
   Ручей впадал в небольшой пруд, по берегам которого стояли статуи. Прекрасно выполненный и ярко окрашенный леопард стоял на краю бассейна, склонив голову к воде, словно собирался утолить жажду. На небольшом расстоянии от него стояла полосатая лошадь, а еще немного дальше - олень. Все словно замерли, неподвижные, застывшие во времени.
   Солнце пробилось на востоке, своим теплом согревая тело Спартанца, но отнюдь не его чувства. Он пошел дальше, к восточной стене. Здесь были тенистые беседки, с резными деревянными скамейками.
   На самой дальней из них Парменион расположился, спиной к пруду и лицом к дому, крышу из красной черепицы которого поддерживали мраморные колонны.
   Где-то в десяти шагах левее сидел каменный лев. В отличие от других животных в саду, он не был раскрашен; его большая альбиносовая голова была склонена на бок, словно прислушиваясь к чему-то, а мускулы на боках были выполнены скульптором с особой тщательностью. Парменион нашел, что эта статуя - одна из лучших, виденных им, и удивился, что никогда не замечал ее раньше.
   Пока Спартанец смотрел, лев внезапно пошевелился. Неспешно и с необычайной грацией он встал и вытянул свои мраморные мускулы. Парменион моргнул и всмотрелся в статую. Лев был снова неподвижен, приняв прежнее положение с наклоненной головой.
   - Я вернулся, - произнес мягкий голос. Парменион повернул голову и не удивился, когда увидел Аристотеля, сидящего прямо за ним на деревянной скамейке. Он не изменился. На самом деле, он выглядел даже чуточку моложе, и его седые волосы теперь чередовались с золотисто-рыжими прядями.
   - Зачем ты создал этого льва?
   Маг пожал плечами. - Люблю устраивать драматические появления. - Но на его лице не было улыбки, а голос звучал подавленно.
   - Почему ты пришел?
   - Время настало.
   Парменион кивнул, хоть и не понял смысла этих слов. - Александр проигрывает свою битву с Темным Богом, - поделился он, - а я не в силах ему помочь. Он больше не слушает меня, а дворцовые новости говорят о безумии и убийствах. Ты можешь ему помочь?
   Аристотель ответил не сразу, но протянул руку и положил ладонь на руку Пармениона. - Нет, мой друг. Сила Темного Бога куда более велика, чем моя.
   - Александр - мой сын. Моя плоть, моя кровь, моя боль. Его зло - на моих руках. Я должен был убить его еще много лет назад.
   - Нет, - сказал Аристотель. - Эта драма еще не доиграна. Я взял на себя наглость забрать из твоих покоев вот это. - И маг вытащил маленький мешочек из мягкой кожи.
   - Это сейчас не поможет, - сказал Парменион.
   - Всё равно возьми.
   Спартанец повесил мешочек себе на пояс. - Ты сказал, что время пришло. Что намечается?
   Аристотель откинулся назад, обратив взор в сторону дома.
   - У главного входа спешиваются трое всадников. Скоро ты увидишь, как они пойдут по этой тропинке. Их направил Кадмилос - Темный Бог. Понимаешь?
   Парменион сделал глубокий вдох, сузил глаза. - Пришло мне время умирать, - сказал он.
   Открылась боковая дверь дома, и три незнакомца пошли по тропе вдоль сверкающего ручья. Парменион встал и обернулся к Аристотелю.
   Но маг исчез.
  

***

   Парменион неспешно двинулся навстречу тем троим. Он не знал их по именам, но как-то уже видел их с Александром. Двое из них были парфянами, одеты в засаленные кожаные безрукавки и высокие сапоги для езды верхом, их темные вьющиеся волосы были коротко острижены. Третьим был высокородный перс, поступивший на службу к новому Царю. Спартанец усмехнулся, увидев, что тот несет в руке запечатанный свиток.
   - У нас послание для тебя, господин, - позвал его перс, ускоряя шаг. На нем были мешковато сидящие шелковые шаровары и расшитая рубаха под плащом из мягкой кожи, который тот перевесил через правую руку.
   - Так доставай его, - сказал Парменион. Когда перс приблизился, Парменион уловил приторный запах ароматического масла, которым были смазаны его темные, тщательно завитые волосы. Тот подал свиток левой рукой, но когда Спартанец потянулся чтобы взять его, правая рука перса выскочила из-под плаща. В ней был узкий кинжал. Парменион был готов к этому движению и, шагнув в сторону, сбил руку убийцы и вонзил свой кинжал тому в грудь. Перс захрипел и упал на колени. Парфяне бросились на Пармениона, обнажив мечи. Спартанец бросился на них, но те были молодыми, быстрыми и проворными, а у него больше не было преимущества от элемента неожиданности. Острие меча впилось в его левое плечо, царапнув руку до кости. Крутнувшись, он взмахнул кинжалом в сторону мечника, и клинок вошел тому в горло, вскрыв яремную вену.
   Что-то ударило Пармениона в поясницу. Это было как удар лошадиным копытом, и не было никакого ощущения пореза или укола, но он понял, что это клинок меча вонзился в него. В нем вспыхнул гнев, ибо сердце воителя не принимало мысли, что он умрет, так и не убедившись, что его убийца присоединится к нему в путешествии в Аид. Боль пронзила его, когда убийца вытащил клинок. Спартанец накренился вперед и повалился на тропинку, перевернувшись на спину.
   Парфянин склонился к нему. Пальцы Пармениона сомкнулись на камне, и, пока мечник готовился нанести смертельный удар, рука Спартанца метнулась вперед, и камень раскололся о лоб убийцы. Тот отступил назад, кожа над его правым глазом лопнула.
   С проклятьем на устах он побежал на раненого Спартанца, однако нога Пармениона взметнулась вверх, лишая парфянина опоры под ногами. Он тяжело упал, выронив меч. Парменион перевернулся на живот, попытался встать. Но в этот раз его сила не соответствовала его воле, и он упал.
   Он слышал, как парфянин подбирается к нему, почувствовал внезапную боль, когда клинок меча пронзил ему спину, прорезаясь в легкое. Сапог ударил его по голове, затем грубая рука развернула его лицом вверх.
   - Я намерен перерезать тебе глотку... медленно, - прошипел парфянин. Отбросив меч, убийца достал кинжал с зазубренным лезвием и прикоснулся им к коже на шее Спартанца.
   Вдруг на убийцу упала тень. Он поднял взгляд... ровно в тот момент, когда короткий меч вонзился ему в темя. Он перелетел через тело Пармениона и упал в ручей лицом вниз, и кровь его смешалась с водой, бегущей по кристаллам.
   Александр опустился на колени рядом с израненным Спартанцем, беря его ладони в свои.
   - Прости меня. О боги, мне так жаль, - говорил он, и слезы текли у него из глаз.
   Голова Пармениона легла молодому человеку на грудь, и он смог услышать сердцебиение Александра, громкое и сильное. Подняв руку, Спартанец снял мешочек у себя с пояса и вложил его в руку Царю. Александр взял мешочек и выложил содержимое себе на ладонь; золотое ожерелье засверкало на солнце.
   - Надень... его, - попросил Парменион. Александр уложил Спартанца на землю, взял ожерелье дрожащими пальцами и надел его через голову, застегнув замок у себя на шее. Наконец оно легло ему на грудь, сверкающее и прекрасное.
   Рядом с ними вдруг появился Аристотель. - Помоги мне отнести Пармениона к восточной стене, - молвил он.
   - Зачем? Надо найти хирурга, - сказал Александр.
   Маг покачал головой. - Ни один хирург его не спасет. Но я - могу. Его время в этом мире истекло, Александр.
   - Куда ты его отправишь?
   - В одно из своих обиталищ. Я его вылечу, не беспокойся об этом. Но надо поспешить.
   Вместе они отнесли потерявшего сознание Пармениона к белому льву, уложили его на траву перед статуей. Каменный зверь поднялся на задние лапы, вырастая, ширясь, до тех пор, пока не навис над ними словно монстр из легенд. Его живот замерцал и исчез, и Александр увидел в брюхе зверя довольно большую комнату с круглым окном, открывшимся в черное ночное небо, подсвеченное звездами.
   Тогда они вновь подняли Спартанца, отнесли к широкой кровати и положили на нее. Аристотель достал золотой камень из мешочка у себя на боку, положил его Спартанцу на грудь. Дыхание полностью остановилось.
   - Он умер? - спросил Александр.
   - Нет. Теперь ты должен вернуться в свой мир. Но знай, Александр, что магия ожерелья имеет свои пределы. Она может продержаться лет десять, но скорее всего эта энергия угаснет еще раньше. Будь готов.
   - Что будет с Парменионом?
   - Это больше не твоя забота, мальчик. Ступай!
   Александр отступил и оказался в том же озаренном солнцем саду, смотря на залитую лунным светом комнату внутри гигантской статуи. Картина исчезла, и лев уменьшился, огромная голова оказалась прямо перед лицом Царя, челюсти открылись, обнажив длинные и острые зубы. Затем он лег на землю и постепенно рассыпался, и каменная крошка улетела словно снежные хлопья, уносимые ветром.
   Вдруг Царь услышал за спиной топот бегущих ног и обернулся, увидев Кратеруса и Птолемея в сопровождении нескольких воинов из Дворцовой Гвардии.
   - Где же Парменион, государь? - спросил Птолемей.
   - Македонский Лев покинул этот мир, - ответил Александр.
      
   Вавилон, лето 323-го г. до Н. Э.
  
   Семь лет нескончаемых битв оставили свой след на Александре. Молодой человек, покинувший когда-то Македонию, превратился теперь в покрытого шрамами воина тридцати двух лет от роду, который передвигался с трудом из-за ранения в правом легком и рубленой раны от боевого топора, попавшего по задней икре.
   Его победы расширили Империю, от Индии на востоке и до Скифии на севере, от Египта на юге и до северного Каспия. Он стал живой легендой для всего мира - обожаемый своими солдатами, наводящий ужас на своих многочисленных врагов, которых он всякий раз отбрасывал от фронтиров своего новоявленного царства.
   И все же, стоя этим ясным солнечным утром у окна своего дворца, он вовсе не думал о репутации.
   - Ты по-прежнему будешь следовать этим курсом, государь? - спросил Птолемей, подходя и обнимая Царя.
   - У меня просто нет выбора, мой друг.
   - Можем обратиться за помощью к чародеям - говорят, в Вавилоне живет несколько таких, которые считаются самыми могущественными в мире.
   Александр покачал головой. - Я путешествовал очень далеко, чтобы найти способ победить Зверя. И все, с кем я советовался, утверждали, что я не смогу его одолеть. Он бессмертен, и вечен. А сила ожерелья быстро тает. Или ты хочешь, чтобы тот Александр вернулся?
   - Нет, повелитель. Но... хотел бы я, чтоб Гефестион был здесь. Он был способен давать тебе советы лучше, чем я.
   Александр не ответил, а повернул голову, чтобы посмотреть в окно. Именно смерть его верного Гефестиона привела его к решению последовать таким курсом. Македонянин - самый доверенный из Царских офицеров - был обнаружен мертвым в своей постели, очевидно, задушенный. С ночи накануне, двенадцать недель назад, Александр ничего не мог вспомнить.
   Хирурги нашли застрявшую в горле у Гефестиона куриную кость, и получалось, что офицер умер, ужиная в одиночестве.
   Александр хотел поверить, что так оно и было. Очень хотел. Ибо Гефестион, единственный из всех друзей, помогал ему эти семь лет, прошедшие с того дня, как Аристотель забрал Пармениона. Когда сила ожерелья угасла, любовь и дружба Гефестиона стали тем камнем, за который Александр цеплялся, когда Зверь хватал его и тянул вниз.
   Теперь Гефестиона не стало, и наступила пора последней битвы.
   - Сделаешь, как я попрошу - неважно, что? - спросил он у Птолемея.
   - Сделаю, клянусь своей жизнью.
   - Никто не должен прикасаться к... этому.
   - Никто не прикоснется.
   - Ты должен отправиться в Египет. Эта страна станет твоей. Оберегай ее от других.
   - Вряд ли разразится война. Мы же все друзья.
   Александр рассмеялся. - Вы пока друзья, - произнес он. - Оставь меня, Птолемей. И никому не говори, что я задумал.
   - Как скажешь.
   Военачальник поклонился и развернулся, чтобы уйти. Но внезапно обернулся к Александру, обнял его и поцеловал в щеку. Не сказав больше ни слова и со слезами на глазах, офицер покинул покои, закрыв за собой дверь.
   Александр подошел к столу и налил себе в кубок вина, которое приготовил заранее. Не помедлив, он поднес его к губам и выпил. Подойдя затем к бронзовому зеркалу на стене, он осмотрел ожерелье. Теперь в нем было мало золотого блеска; переплетенные звенья стали черными словно уголь.
   - Еще совсем немного, - прошептал он.
   Слуги нашли его на закате лежащим в постели. Сначала они ходили вокруг него, полагая, что он спит, но некоторое время спустя один из них подошел, тронул его за плечо.
   - Мой повелитель! Государь!
   Ответа не было.
   В панике они выбежали из покоев, привели Пердикку, Кассандра, Птолемея и других военачальников. Вызвали хирурга - худого, щуплого коринфянина по имени Сопеиф. Тот нащупал еще бьющийся пульс у Александра на шее. Пока никто на него не смотрел, Птолемей взял кубок со следами выпитого вина и спрятал в складках плаща.
   - Он не мертв, - сказал хирург, - но сердце очень слабое. Ему необходимо кровопускание.
   Три раза за последующие пять дней вскрывали вену на руке Царя, но он так и не приходил в сознание.
   Время шло, и вскоре стало понятно, что Александр умирает. Птолемей тайно сделал все приготовления, о которых говорил Александр, затем сел у изголовья Царя.
   На двенадцатую ночь, когда рядом находился один Птолемей, голос Александра в последний раз прошептал: - Кадмилос.
  
   Пустошь, Безвременье
  
   Александр сидел у входа в туннель, в его руке сиял золотой меч и озарял своим светом серую, мертвую землю Пустоши. На некотором расстоянии сидел на валуне и смотрел прямо на него близнец Александра, облаченный в серебряные доспехи, с лицом, обрамленным белыми волосами, и с рогами, закручивающимися у висков.
   - Несчастный Александр, - насмехался над ним Кадмилос. - Он пришел убить меня. Меня? Собрался обратить свой жалкий меч против духа, который жил от начала времен. Оглядись вокруг, Александр. Вот твое будущее. Ни царств в этом мире пепла и сумерек. Ни славы.
   - Ты трус, - слабым голосом ответил ему Царь.
   - Твои слова тщетны, Человек. Даже если бы я позволил ударить себя этим мечом, я бы не умер. Я вечен, я - живое сердце самого Хаоса. Но ты, ты жалок. Твое тело еще живет в мире плоти, и скоро я овладею им. Вещества, которые ты принял, не изгонят меня. Мне понадобятся считанные мгновения, чтобы нейтрализовать их действие. Затем я излечу твое пораженное легкое и увечную ногу.
   - Тогда давай, - предложил Александр, - иди ко мне.
   Кадмилос рассмеялся. - Еще не время. Я подойду к твоей душе, когда мне будет надо. Взгляни на свой меч, Александр. Посмотри, как он угасает. Последнее тлеющее Заклятие ожерелья почти исчезло. Когда оно умрет совсем, твой меч умрет вместе с ним. Ты знаешь об этом?
   - Знаю, - ответил Царь. - Жрец Зевса-Амона предупредил меня.
   - Так на что же ты надеешься?
   Царь пожал плечами. - Человек всегда должен биться за дело, которое считает правым. Это заложено природой.
   - Чушь. В природе человека похоть, желание неосуществимого, убивать, красть, грабить. Вот почему он является - и останется навсегда - созданием Хаоса. Посмотри на себя! По какому праву ты повел свои войска на Персию? По какому праву ты установил над миром свою власть? Твое имя будут вспоминать как имя убийцы и разрушителя - как одного из наиболее славных моих последователей.
   Кадмилос вновь рассмеялся, леденящим смехом. - Нечего возразить, Александр? Ты ведь способен найти хоть малейшее оправдание своим действиям?
   - Мне нет нужды оправдываться, - ответил Царь. - Я жил в мире, которым правила война. Те, кто не завоевывал, были завоеваны. Но я бил врага на поле боя, воин против воина, и рисковал своей жизнью так же, как они - своей. Мне не стыдно ни за одно из своих деяний.
   - Что ж, неплохо сказано, - проворчал Кадмилос. - Так ты отрицаешь бушующие страсти в те моменты, когда ты мчался на битву, обуянный жаждой резни и убийства в своем сердце?
   - Нет, ошибаешься, - ответил Александр. - Я никогда не жаждал резни. Сражения, да, этого я хотел. Поставить свою силу и волю против силы и воли врагов - это доставляло мне радость. Но от хаотичной бойни получал удовольствие только ты.
   Кадмилос встал. - Твои речи глупы, Человек, и я вижу, что меч твой уже превратился в жалкую тень. Так что нам пора закончить эту встречу. Твоя смертная форма ждет меня.
   Александр взглянул на свой гаснущий меч, и едва он на него посмотрел, как клинок тут же растаял у него в руке.
   - Наслаждайся своим отчаянием, - прошипел Кадмилос, и его фигура замерцала, видоизменяясь, превращаясь в темную тучу, которая пролетела над Александром, всосалась в туннель и двинулась к дрожащему свету вдалеке.
   Теперь в Пустоши не осталось ничего, кроме плывущего тумана среди голых скал. Александр вздохнул, с тяжелым сердцем.
   Вдруг из тумана вышла фигура, и Царь узнал в ней Аристотеля. Маг улыбнулся и протянул руку, пожав ладонь Александра.
   - Идем, мой мальчик, я не могу оставаться здесь надолго. Но у меня хватит времени, чтобы отвести тебя на Елисейские Поля, где ждут твои друзья.
   - Я победил? Я сдержал его достаточно долго?
   - Поговорим об этом в пути, - ответил маг.
  

***

   Дух Хаоса вселился в тело Александра. Глаза были открыты, и ими Кадмилос увидел высокий, расписной потолок. Он попробовал пошевелиться, но обнаружил, что тело парализовано. Это была не беда, и он обратил свои силы внутрь, отыскивая яд, проникший в вены и нервы хрупкой человеческой оболочки.
   Глупец смертный, подумал он, поверил, что какой-то наркотик помешает амбициям бога. Он начал быстро выводить яд. Чувства начали возвращаться к телу. Он ощутил прохладный ветерок из окна слева и тупую боль в раненой ноге. Не обращая внимания на отраву, он переключил внимание на поврежденную конечность, восстанавливая разорванные мышцы.
   Так-то лучше! Любая боль была противна Кадмилосу.
   Вернувшись к яду, он очистил от него легкие и брюшную полость.
   Скоро, думал он. Скоро я проснусь.
   Он слышал людей в покоях, но паралич еще сковывал тело. Послышались шаги, и он увидел тень, ложащуюся в поле его зрения. Темнокожий человек склонился над ним.
   - Глаза просто великолепны, - произнес человек. - Он воистину был благословен богами. Жаль, что мы не можем их сохранить.
   - Ты готов начать? - спросил голос Птолемея.
   - Да, повелитель.
   - Тогда приступай.
   Перед глазами Кадмилоса появилась рука, держащая длинную спицу, раздвоенную на кончике.
   - Нет! - закричал Темный Бог, беззвучно.
   Спица резко вошла в левую ноздрю, затем двинулась вверх, в самый мозг.
  
   Город на берегу моря, Безвременье
  
   Парменион смотрел в окно на гавань, в которой огромные корабли, больше, чем все когда-либо виденные им, покачивались на волнах, и по их просторным палубам прохаживались могучие люди. Переведя взгляд на здания, окружавшие верфи, он поражался, как сложно они были выстроены, с огромными арками, поддерживавшими невероятные куполообразные крыши. Внизу, на прямой мощеной улице он слышал голоса, видимо, лавочников и коневодов, расхваливавших свой товар. Но язык был ему незнаком.
   Он обернулся, когда вошел Аристотель. Маг пребывал здесь под другим именем, и под другой внешностью. У него были длинные белые волосы, на подбородке росла тонкая жиденькая бороденка, и на нем были длинный бархатный плащ и штаны из стеганой шерсти.
   - Как самочувствие? - спросил маг.
   Парменион повернулся спиной к окну. На дальней стене было зеркало, стеклянное, в серебряной оправе, и чистота его отражения не переставала поражать Спартанца, хоть он и смотрелся в него много раз за эти пять дней, проведенные в доме Аристотеля.
   Его раны зажили, а отражение в зеркале показывало ему молодого человека на пике формы - высокого, стройного, и целая жизнь ждала его впереди. Одежды, в которые он был облачен, были удобны, но слишком вычурны на его вкус. Воздушная белая рубашка, с надутыми рукавами, перевязанными небесно-голубым шелком, смотрелась здорово, однако материал был непрактичным. Один день под беспощадным Персидским солнцем или под дождями Фригии, и эта рубашка станет непотребной, как и смехотворные обтягивающие штаны из тонкой кожи. А сапоги! Они были приподняты в пятке, что делало ходьбу неудобнее.
   - Я в порядке, мой друг, - ответил он, - но что мне делать в этом месте? Я не понимаю здешних обычаев, да и язык, который я слышу с улицы, мне незнаком.
   - Ты здесь надолго не останешься, - сказал ему Аристотель. - Теперь, когда ты набрался сил, я заберу тебя в лучший мир - в тот, который, думаю, придется тебе по душе. Но это позже. Сегодня мы отведаем хорошей еды и выпьем крепкого вина, и я отвечу на все твои вопросы.
   - Ты выяснил истину? Ты знаешь, что произошло на самом деле?
   - Да, - ответил маг. - Это заняло время, но, полагаю, ты поймешь, что ожидание стоило того.
   - Расскажи мне.
   - Терпение. Такие истории лучше оставить на вечер.
   Почти весь день Парменион ждал, но с наступлением заката пошел по дому искать мага. В северной части здания был пролет деревянной лестницы, ведущей в ярко освещенный кабинет под самой крышей. Тут он и нашел Аристотеля, который сидел за мольбертом и зарисовывал темноволосую женщину, позировавшую перед ним на обитом кожей стуле с высокой спинкой.
   Когда Спартанец вошел, женщина улыбнулась и заговорила. Он не понял ее слов и только поклонился в ответ. Аристотель отложил свою кисть и встал. Он обмолвился с женщиной парой слов, и та размяла спину и поднялась. Маг проводил ее до двери, отвел на лестницу и вернулся в кабинет.
   - Я и не заметил, что уже так поздно, - сказал он, перейдя на греческий.
   Парменион стоял перед наброском. - Поразительное сходство. У тебя великий талант.
   - Столетия практики, мой мальчик. Пойдем, отужинаем.
   После трапезы они расположились на удобных стульях перед открытым окном с застекленными створками, за которым сияли звезды, словно бриллианты на черной шубе.
   - Что стало с Александром? - спросил Парменион.
   - Он умер около семнадцати веков назад, - ответил маг, - но в смерти своей одержал свою величайшую победу.
   - Как это так?
   - Темный Бог взял-таки контроль над его телом под конец. Но Александр велел его забальзамировать.
   - А какое это имеет значение?
   - Кадмилос был спиритуально связан с телом Александра. Он мог покинуть это тело, если бы оно было уничтожено огнем, или съедено червями, или разложилось бы в прах. Но забальзамированное? Так тело Александра никогда не разложится, и Кадмилос оказался в ловушке.
   - Когда Царь умер, между его военачальниками, диадохами, началась гражданская война. Птолемей выкрал забальзамированное тело и забрал его в Египет, в Александрию, где выстроил огромный мавзолей и похоронил его там. Веками люди со всего мира прибывали туда, чтобы взглянуть на неподвижный, совершенный облик Александра Великого. Я и сам стоял перед ним рядом с императором Рима через пятьсот лет после смерти Александра. И Кадмилос оставался в плену в этом теле. Я ощущал, как его зло пыталось прорваться сквозь кристалл, который обрамлял тело.
   - Оно еще здесь? - спросил Парменион.
   - Нет. Варвары разграбили Александрию несколько сотен лет назад. Но жрецы Александра унесли хрустальный саркофаг в горы и похоронили его там, глубоко и далеко от людских глаз. Теперь никто не знает, где он лежит. Кроме меня, конечно... ибо я нашел его. Тело по-прежнему идеально сохранилось, Дух Хаоса пойман в ловушку - похоже, что навсегда.
   Парменион улыбнулся. - Так значит, больше ни один одержимый демоном царь не принесет миру зло?
   - По крайней мере, не с этим демоном, - ответил Аристотель, - но есть и другие. Всегда будут другие. Но их сила не сравнится с силой Темного Бога.
   - Бедный Александр, - прошептал Парменион. - Его жизнь была проклята с самого начала.
   - Он сражался против демона с великой отвагой, - сказал маг, - и познал дружбу и любовь. Чего еще может желать человек? Но давай-ка поговорим о тебе...
   - Куда мне идти? - со вздохом спросил Парменион. - Что мне осталось, Аристотель?
   Маг улыбнулся. - Жизнь. Любовь. Думаю, пришло время нам с тобой попрощаться. Тебя кое-кто дожидается.
   - Кто?
   - Дерая, кто же еще?
   - Я никогда не возвращался назад. С тех пор прошли десятилетия.
   Аристотель подался вперед, хлопнув Спартанца ладонью по плечу. - Это всего лишь время. Или ты так ничего и не понял?
  
   Врата, Спарта, 352-й г. до Н. Э.
  
   Дерая плотнее запахнула шерстяной плащ, когда тучи закрыли луну и завыли ночные ветра.
   Минуло шесть часов с того момента, как Парменион прошел через мерцающие врата в неведомый мир, находившийся за ними. Она вздрогнула и посмотрела вверх на холодные каменные колонны. Маг просил ее ждать здесь, но теперь она осталась одна под открытым небом.
   - Дерая! - позвал голос, тихий, словно шепот далекого воспоминания. Сначала она подумала, что ей почудилось, но голос послышался снова, едва слышный, но нарастающий.
   - Я здесь, - ответила она вслух.
   Краем глаза она уловила некое мерцание и увидела две призрачные фигуры - слабые, почти прозрачные - они встали перед ней на склоне холма. Сложно было разобрать их очертания, но она разглядела, что один был мужчиной, а другая - женщиной.
   - Кто вы? - спросила она.
   - Закрой глаза, - подсказал далекий голос. - Используй свои способности.
   - Но у меня их нет.
   - Доверься мне. Закрой глаза и впусти нас.
   Страх закрался в ее сердце, но она прогнала его. Какой вред они могли ей причинить? Или она не спартанка, гордая и отважная? Закрыв глаза, она сосредоточилась на голосе. Он усилился, и тогда она узнала мага, Хирона.
   - Со мной кое-кто пришел, - сказал он, - и я хочу попросить об одной услуге.
   - Назови, - ответила ему она.
   - Я хочу, чтобы ты открыла свой разум и впустила ее в свое сердце.
   - Нет! - ответила Дерая, вдруг испугавшись.
   - Она уйдет, как только попросишь, - заверил он.
   - Зачем тебе это?
   - Ради любви, - ответил он ей.
   Она тут же обратила внимание на вторую душу. - Это она! Вы пытаетесь меня убить. Это какая-то уловка? Парменион любил ее, и теперь она намеревается украсть мое тело. Что ж, оно ей не достанется! Слышишь?
   - Это не так, - благожелательно произнес он. - Но решай сама, Дерая. Загляни в свое сердце. Ты бы украла чужое тело?
   - Нет, - призналась она.
   - Даже ради спасения своей жизни?
   Она помедлила. - Нет, - твердо ответила она. - Даже ради этого.
   - Тогда почему она должна так поступать?
   - Что тебе от меня надо?
   - Позволь ей подойти к тебе. Поговори с ней. Она ничего у тебя не попросит. Но через ее воспоминания ты увидишь Пармениона - его жизнь, его мечты.
   - А потом?
   - Если пожелаешь, она отделится от тебя, и я заберу ее в другое место.
   - Она мертва, да?
   - Да.
   Дерая помолчала, потом открыла глаза, еще раз взглянула на каменные Врата, через которые ушел ее любимый.
   - Я поговорю с ней, - тихо сказала она.
   Невероятное тепло окутало ее, образы поплыли в сознании - другая Спарта, другая жизнь, храм, беспокойный океан больных, раненых, зараженных или умирающих людей, просящих, молящих, пожизненная борьба против зла Кадмилоса. Дерая утомилась под тяжестью этих воспоминаний и ощутила, как падает в обморок.
   Сверкнул свет, и солнце озарило склон холма.
   - Благодарю тебя, - произнес другой голос, и Дерая заморгала, потому что перед ней сидела женщина в белом, молодая и прекрасная, с золотисто-рыжими волосами и большими зелеными глазами.
   - Ты - это я, - проговорила Дерая.
   - Нет - не совсем, - ответила женщина.
   - Зачем ты пришла?
   - Аристотель... Хирон... нашел меня. Он сказал, что моей душе станет лучше, если я познакомлюсь с тобой. И оказался прав.
   Дерая почувствовала, как в ней поднимается печаль. - Твои мечты так и не исполнились, да?
   Женщина пожала плечами. - Некоторые исполнились. Но есть те, кто живет всю жизнь, не познав любви. Их и стоит пожалеть.
   - Он возвращается ко мне, - сказала Дерая. - Но это тебя он хочет, тебя любит. А я всего лишь... копия.
   - Вовсе нет, - заверила ее женщина. - Ты - всё, чего он когда-либо желал; и вы будете счастливы.
   - Почему Хирон привел тебя ко мне? Чего он хочет от меня?
   - Он хочет, чтобы мы стали едины.
   - Две души в одном теле?
   - Нет. Душа может быть только одна. Он верит, что мы можем слиться воедино, одна душа с двумя дорогами памяти.
   - А это возможно? - спросила Дерая.
   Женщина развела руками. - Не знаю. Но если у тебя по этому поводу сомнения, то не делай этого. Не надо тебе делать это ради меня. Парменион скоро будет здесь, и ваши жизни вместе будут светлы и полны счастья.
   Дерая посмотрела на своего двойника и протянула к ней руку. - Давай попробуем, - сказала она.
   Женщина, казалось, была изумлена. - Зачем? Зачем ты идешь на это?
   - А ты бы не сделала этого ради меня?
   Женщина улыбнулась. - Да, сделала бы. - Их ладони соединились, и свет погас.
   Дерая очнулась и обнаружила, что опять сидит в лунном свете в тени перед Вратами. Но не было ни призраков, ни голосов, и звезды ярко светили в ночном небе над ней. Глубоко вздохнув, она обратилась к своим воспоминаниям.
   Какое-то время она сидела неподвижно. Коридоры прошлого, казалось, выросли, и теперь было два пути, которые можно было обследовать. Она помнила свою жизнь ребенком в Спарте Заклятия, но также и свою молодость в мире Пармениона. Годы шли по спирали, от молодости до первых седых волос, и она с дрожью вспоминала свои артритические приступы, постоянные старческие боли, увядание сил. Ее сил? У меня не было никаких сил, подумала она. Конечно же были, напомнила она себе. Их в ней развила Тамис, когда она впервые оказалась в Храме. Но я должна была отдать свое зрение, чтобы усилить свои способности.
   Я никогда не была слепой! Тень паники коснулась ее, но воспоминания текли дальше, наполняя ее разум, укрывая, как теплые одеяла в детстве.
   - Так которая из двух я? - спросила она вслух, но ответа не последовало. Все воспоминания принадлежали ей - а личность, она знала, определяет память.
   Она могла вспомнить не только годы целительства в Храме, но и эмоции, и чувства, сопровождавшие эти годы. Но, точно так же, она отчетливо вспоминала свою жизнь Спартанской Царицы со своим первым Парменионом, и свое детство с Леонидом.
   - Которая? - снова спросила она.
   Взглянув вниз, она увидела маленький белый цветочек с пожухлыми лепестками, время которого прошло, и красота которого стремительно увядала. Склонившись, она положила на него ладонь; и лепестки наполнились новой жизнью. И тогда все сомнения покинули ее.
   - Мы Едины, - прошептала она. - Мы - Дерая.
   Паника ушла, сменившись тихим ожиданием. Ее взор обратился к холму, который высился над ней, и к двум колоннам-близнецам на его вершине.
   Врата замерцали золотистым светом, и высокий молодой человек вышел из них на склон холма.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

КОНЕЦ

  
  
  
  
  
  
  
   Примечания
  
   Сарисса - (др.-греч. ??????, ???????, лат. sarissa) -- длинное ударное копьё воинов македонской фаланги.
  
   Гетайры (этеры, др.-греч. ???????, hetairoi) -- дружина македонского царя из тяжеловооруженных всадников.
  
   Гиматий (др.-греч. ???????, himАtion -- ткань; накидка) -- у древних греков верхняя одежда в виде прямоугольного куска ткани; надевался обычно поверх хитона.
  
   Пельтасты (др.-греч. ?????????) -- разновидность лёгкой пехоты в Древней Греции, часто использовались как застрельщики, метавшие дротики.
  
Оценка: 8.50*10  Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"