Аннотация: - Я вернулся с дорогими гостями. Негоже их встречать пальбой и железом.
Глава 2
1.
- Повезло. Кажется, ушли, - произнес всадник, за которым ехали Константиус и Эрих. Теперь их лошади несли седоков не спеша, мерно ступая друг за дружкой по устланной мягким мхом лесной тропе. Сквозь темный навес густых древесных крон проникали первые лучи восходящего солнца.
Что ждало их в этот новый, едва наступивший день, брат Константиус не смог бы предугадать даже в общих чертах. Солнце поднялось уже настолько, что тень от деревьев не мешала монаху как следует рассмотреть неизвестного воина, пришедшего к нему и Эриху на помощь в час смертельной опасности.
Человек этот не был похож на лихого рейтара или ландскнехта из здешних мест, хотя безусловно являлся воином: длинный черный плащ на шнуровке, темно-коричневый жакет с раздутыми широкими рукавами, поверх которого был надет дублет из плотной воловьей кожи, способной сдержать удар кинжала или даже пущенную с дальнего расстояния стрелу, - одежда бойца, защищающая и в то же время не стесняющая движений в рукопашной схватке. Опять же, плотные кожаные перчатки на руках - для удобства в работе с мечом, в чем уже успел убедиться брат Константиус. А вот и сам меч: длинный, широкий, прямой. Спрятан в ножны у левого бедра своего хозяина. Справа на ремне незнакомца висели ножны с кинжалом-даго, по всей видимости, составлявшим пару своему "старшему брату".
Во время ночной скачки всадник говорил мало. Бросал редкие фразы через плечо да делал краткие замечания, поворачиваясь в седле вполоборота. Так что лицо его можно было увидеть только в профиль. Это было гладко выбритое лицо мужчины среднего возраста с высоким лбом, прямым носом и волевым подбородком. Всадник ехал с непокрытой головой, и его распущенные русые волосы длинными прядями ложились на плечи, покрытые плащом. Когда он молчал, его тонкогубый рот представлял собой одну линию, чуть искривленную из-за небольшого шрама над верхней губой. Монах так и не разобрал цвета его глаз: то ли серо-стальной, то ли цвет морской волны. На лбу всадника уже пролегли морщины, а от уголков глаз расходились мелкие лучеобразные бороздки. Это навело Константиуса на мысль, что незнакомцу могло быть лет тридцать пять, а может - сорок.
По всему выходило: неслучайно прибыл опытный боец издалека в такую глушь. И Константиус глубоко задумался. Что ему известно? Что привело его сюда в темную непогожую ночь? Что побудило броситься в схватку с "черными рейтарами", служившими предметом ужаса многих обитателей Швабии? Неужели он тоже посвящен в тайну Талисмана? Этот вопрос не давал монаху покоя с тех самых пор, как в нем схлынуло чувство страха за жизнь мальчика - и за свою собственную. И теперь, когда они прекратили дикую скачку по лесу и оторвались от возможной погони, ему представился шанс побольше разузнать о таинственном спасителе.
- Могу ли я теперь узнать ваше имя, почтенный рыцарь? - осмелился спросить Константиус, ехавший последним. Между ними ехал Эрих, так и не проронивший ни слова за все время пути.
- С чего вы взяли, что я рыцарь, святой отец? - спросил всадник, обернувшись. - Называйте меня просто Бриан: думаю, так будет удобнее для всех.
- Кто же вы тогда, если не благородный рыцарь, господин Бриан? - монах не подал вида, что удивлен нездешним именем. - Кто, как не рыцарь, может прийти на помощь незнакомым людям, ввязавшись в бой с превосходящей силой?
- Может, просто человек, со своими мотивами и целями? - неожиданно ответил назвавшийся Брианом всадник. - Но я предлагаю отложить этот разговор до более удобного случая, святой отец.
- Скажите же, по крайней мере, куда вы нас ведете?
- Сейчас мы направляемся в Ульм; графским рейтарам там делать нечего, поскольку Лангенвальд состоит с городскими купцами во вражде. А значит, это место подойдет нам в качестве временного убежища. Поедем лесом, потому что на дороге, не ровен час, повстречаются нежелательные попутчики.
- Да поможет нам святой Юлиан, покровитель путешественников! - откликнулся Константиус, с сожалением чувствуя, что не получится направить разговор в нужное русло. Снова оставалось только молчать, вслушиваться в сладкие голоса леса, и, так ничего и не узнав о целях таинственного Бриана, размышлять о целях собственных...
В таком вот молчании, изредка нарушаемом всхрапыванием лошадей, прошло бог весть сколько времени. Вдруг тишину нарушил Эрих, молчавший всю дорогу после кровавой сцены с рейтарами:
- Что же теперь станет с моей родней? С дядей Йозефом и тетей Иоганной? Ведь рейтары убили Германа и того беднягу из соседней деревни. Значит, не пощадят и остальных.
- Не беспокойся за них, Эрих. Я отчего-то чувствую, что с ними всё будет хорошо, - спокойно ответил ему Бриан, как обычно, через плечо.
Ехавший за ним монах был удивлен скорее Брианом, назвавшим юного музыканта по имени, нежели Эрихом, который заговорил впервые за всё время их пути. Священнослужитель не удержался от изумленного вопроса, обращенного к всаднику:
- Выходит, вы знаете этого отрока, господин Бриан?
Всадник только усмехнулся:
- У меня уже шея начинает ныть оттого, что каждый раз приходится оборачиваться в вашу сторону, чтобы ответить. Я ведь уже предлагал отложить нашу беседу на потом.
Брат Константиус потупил взор, рассеяно пожав покрытыми дорожным плащом плечами. Разговор не клеился.
- Господин побывал на нашем постоялом дворе пару дней назад, - вдруг ответил за Бриана юный музыкант. - Сказал, что держит путь через Лангенвальдский лес к своим друзьям, переночевал у нас и рано утром снова отправился в дорогу. Должно быть, забыл что-то у дяди Йозефа, коль вернулся так скоро.
Внезапно совсем рядом раздался крик ворона, перебивший подростка на полуслове, и с высокого дуба прямо перед всадниками слетела большая птица, сверкнув на солнце черными как смоль, широкими крыльями. Эрих замолк от неожиданности, брат Константиус пробормотал что-то и осенил себя крестным знамением, а Бриан, радостно улыбнувшись, протянул руку в перчатке навстречу ворону, и тот сел всаднику на запястье, зацепившись когтями за мелкие стальные кольца доспеха.
- Луг! - воскликнул воин, словно приветствовал старого друга. - Как я рад снова видеть тебя!
Его спутники не верили своим глазам: человек приручил дикую птицу, которую в добавок люди зачастую связывали с потусторонними силами. Всадник держал ворона как охотничьего сокола и разговаривал с ним, как с прирученной птахой. Для чего ему этот крылатый спутник - невозможно было понять. Обычно воронье племя особо не жаловали, хотя многие питали к ним суеверный страх. Эти презрение и страх были рождены смесью христианского учения и древних языческих поверий. В результате многие старались просто-напросто избегать этих странных птиц, считавшихся в старину священными вестниками, предсказателями и даже судьями, а ныне превратившихся в изгоев, на которых словно лежало проклятие, отчуждающее их от человеческого рода. И сейчас человек, назвавшийся именем Бриан, казался рядом с вороном кем-то из далекого прошлого, когда мудрые черные птицы были много ближе к людям.
- Луг - так его зовут? - спросил Эрих, любуясь вороном. - Один из ваших старых друзей?
- Это мой лучший друг, - ответил всадник, пустив птицу в полет и тронув поводья. Скакун двинулся мерным шагом дальше, и ворон последовал за Брианом, перелетая с ветки на ветку.
- Луг спас меня когда-то от верной гибели, - продолжал меченосец. - Если бы я не послушал его предостережения, то сейчас уж давным-давно не гулял бы на этом свете... - мрачное выражение его лица давало знать, как тяжело стало на сердце от невесёлых воспоминаний.
- Так вороны могут предупредить об опасности? А что произошло? - спросил Эрих.
- Когда-нибудь я тебе расскажу, - пообещал Бриан. - Но не сейчас.
Громадный ворон по имени Луг летел над головами всадников, словно чёрный ангел-хранитель, то кружа в вышине, то спускаясь на ветвь какого-нибудь дерева из тех, что смыкали свои кроны зелёным навесом над избранной путниками тропой. Этот навес, поначалу густой и тенистый, постепенно начинал редеть, а значит, три всадника приближались к границе леса, до сих пор укрывавшего их в своей чащобе.
- Наша тропа ведет к большому тракту, - сообщил Бриан. - По ней мы дотемна успеем подъехать к городским воротам.
И воин, священник и музыкант, в сопровождении таинственного ворона, продолжили свой путь навстречу неизвестности.
2.
Рейтары подъезжали к замку графа и везли вместе с награбленным добром недобрые вести и труп своего товарища по оружию. Недавняя встреча на дороге с Гейнцовым скакуном заставила их позабыть о задуманной пирушке в господском замке. Поскольку граф считал Гейнца своим лучшим воином, весть о его гибели явно не придётся ему по вкусу. Кроме того, от самой мысли, что некто неизвестный способен убивать подчинённых графу вассалов, лихим ребятам становилось не по себе, как будто шлем на голове косо сидит или жакет подобран не по размеру и жутко стесняет движения. Наёмники свыклись с тем, что порой приходилось терять своих в вооружённых стычках с соперниками графа или во время нападений на купеческие обозы. Но таинственная гибель рейтара на захудалом постоялом дворе вблизи господских владений вызывала неприятный холодок, похожий на страх, хотя вассалы графа уж и забыли, как он, страх, вообще выглядит.
Несмотря на мерный, неспешный шаг навьюченных добычей лошадей и нежелание седоков подгонять их шпорами, Лангенвальдский лес и река Браунвассер остались далеко позади. Теперь путь наемников лежал через равнины, что раскинулись у самого подножия высоких и неприступных Швабских Альп. Вскоре отряду пришлось осторожно и внимательно вести коней через голые, изборождённые оврагами скалы, а впереди уже отчётливо виднелись острые вершины, вытянутые к самым облакам. Теперь наемники ехали вереницей, по одному, и замыкали шествие жеребцы Гейнца и Фридриха, идущие знакомой тропой в поводу у других наездников.
Одним из препятствий, делавших замок Лангенвальд неприступным, был крутой подъем, где, расположив всего несколько воинов, можно было сдержать целое войско. Этот подъем графские вассалы знали как свои пять пальцев, но даже им каждый раз стоило немалого труда взбираться по нему верхом, напряжённо следя, чтобы ничья лошадь не оступилась на узкой скалистой тропе. Особенно трудно бывало в дни, когда, как сейчас, приходилось доставлять в замок всевозможное добро, раздобытое в отчаянных вылазках и грабительских нападениях на торговых людей из вольных городов.
Шумел и пенился бурный поток, издали виднелась темная громада древнего замка, отделённого от дороги страшной пропастью, пройти через которую можно было лишь по шаткому подвесному мосту. Путь через него был нелёгким испытанием не только на храбрость, но и на сноровку: непросто удержать равновесие над безумно глубоким провалом, дно которого усеивают острые зубья скал.
При виде древнего замка, в котором вот уже несколько веков рождались и умирали ландграфы из рода Лангенвальд, в головах наёмников сама собою смолкла праздничная музыка миннезингеров. Зная крутой нрав своего господина, рейтары принялись гадать, как бы это половчее преподнести нехорошие вести и избежать его гнева. Выяснилось, что не остаётся ничего другого, кроме как сказать хозяину правду, ибо граф отличался необычайным чутьём и мог распознать любой подвох с полуслова. Так вояки и порешили промеж собой. И при въезде в полукруглую пасть крепостных ворот, склоняясь под чернеющими сверху металлическими зубцами подъемной решетки, лихо, по многолетней привычке, соскакивая с седла, каждый из них отчаянно хватался за эту нехитрую спасительную мысль, одиноко засевшую в могучей голове, словно заноза в мягком месте.
Знаменосец Гудмунд оставил своих ребят похваляться добычей перед встречающими, а сам направился к донжону, в верхние покои графа, докладывать о произошедшем. Раз уж он нынче был в летучем отряде за главного, то, стало быть, и спрос с него.
В стенах замка Лангенвальд, казалось, была отчётливо слышна тяжкая поступь тех далеких времён, когда люди содрогались перед всевозможной нечистью, чёрное колдовство, ворожба и призраки были так же реальны, как мельчайшая заклёпка на доспехе, а ведьмы, тролли, эльфы и гномы жили в тесном соседстве с людьми, причём далеко не всегда мирном. Конечно, страх перед всей этой сказочной чушью могут испытывать разве что суеверные старухи да глупые дети, верящие всему, что расскажут, особенно если приврут покрасивей. А вот только когда входишь к графу фон Лангенвальду, испытываешь именно это странное, давно забытое чувство страха перед легендой, бабушкиными сказками, чепухой, сочинённой людьми от скуки: перед сверхъестественным.
Нынешний приход Гудмунда не стал исключением. Поражённый и сбитый с толку суеверным страхом, не очень-то религиозный знаменосец даже мысленно перекрестился, входя к хозяину. Теперь он и не пытался думать, как бы повыгоднее обстряпать ту горькую правду, которую собрался выпалить одним махом.
- Что ты имеешь мне сказать, мой верный Гудмунд? - спокойно спросил его граф.
Взгляд грозного Лангенвальда - второе, что поражало входящего в графскую светлицу, кем бы ни был визитёр. Под этим взглядом невольно съёживался и старый слуга, и лихой рубака, и горделивый купец. Холодные зелёные глаза навыкате видели насквозь любого. Средь людей посвящённых такой взгляд считался признаком гипнотических способностей. Простые же смертные чувствовали, что взгляд графа был таинственным образом связан с тем же ощущением ожившей мрачной легенды, которой дышало всё его древнее обиталище.
Так что знаменосец растерял остатки уверенности и напрочь позабыл заготовленную речь.
Граф был мрачен; впрочем, не больше обычного. Сейчас он сидел за столом лицом к входной двери, склонившись над раскрытым фолиантом. Густые чёрные брови почти срастались на переносице, изящный вырез ноздрей добавлял лицу какой-то первобытной дикости, а жестокий рот в обрамлении длинных холёных усов почему-то был похож на закрытую до поры пасть готового к охоте хищника. Граф был могучим воином. Слава выдающегося наездника и фехтовальщика гремела о нём по всей Швабии, а почёт и уважение среди наёмных кнехтов и рейтаров был незыблем, как те скалы, на которых стоял родовой замок Лангенвальдов. Задав вопрос, граф как ни в чём не бывало вернулся к чтению и перелистнул пожелтевшую страницу пальцами левой руки. Правая, в железной пластинчатой перчатке, покоилась на столе. Граф ждал ответа.
- Недобрые вести из Хансгаузена, мой господин, - сумел выдавить из себя застывший на месте рейтар. - Два твоих верных вассала - Гейнц и Фридрих - погибли при странных обстоятельствах.
Гудмунд тяжело сглотнул и разве что не зажмурился, приготовившись к гневному взрыву господина. Но, кажется, до этого ещё не дошло.
- Вы нашли их тела? - спросил граф тоном, не предвещающим ничего хорошего.
- Только одного, - произнёс Гудмунд, не найдя иного выхода. - Фридрих лежал на дороге у леса. Гейнц исчез без следа, но по дороге мы наткнулись на его коня. Самого же его так и не нашли, сколько ни искали по лесу. Что-то неладное творится в тех местах, господин.
- Если к завтрашнему утру я не узнаю, кто убийца, что-то неладное случится с тобой, раззява! - процедил сквозь зубы граф, ударил кулаком по столешнице, и в отполированной поверхности зазияла тёмная пробоина. - Говори, что видел на месте их гибели?
- То наверняка была схватка, господин, - Гудмунд призвал на помощь всю свою изворотливость, если только от неё ещё хоть что-то оставалось после внушительного обещания графа. - Рядом с телом Фридриха лежали два других трупа. Оба с отметинами от клинка. Скорее всего, Гейнц с Фридрихом на них напали, и успешно. Но появился кто-то третий, потому что без вмешательства извне явно не обошлось. Судите сами: Фридрих был свален дьявольски метким выстрелом из пищали, аркебузы или пистолета, а Гейнц, наверное, погнался за стрелком, который, должно быть, верхом ускакал в лес. Мы бы отыскали следы коней, если бы там не собралась толпа зевак. И откуда только взялось столько ротозеев в такую рань? Все следы затоптали, подлецы... ах да! Там ещё была повозка без колеса, рассчитанная на пару коней.
- Выходит, если в упряжи не было двух коней, то значит убийц, по меньшей мере, двое. Они верхом кинулись в лес, а Гейнц погнался за ними в одиночку.
- Наверняка так оно всё и было, господин, - кивнул Гудмунд.
- Что за мертвецы лежали на дороге, выяснили?
- Один прислуживал на постоялом дворе Йозефа. Второй - из тех ремесленников, чья была повозка. Они, говорят, ехали с городской ярмарки обратно в Хансгаузен, а у телеги колесо с оси слетело, да тут ещё гроза грянула... в общем, зашли они к Йозефу, переждать ненастье, а тот, видимо, отправил своего работника подсобить им с колесом. Когда мы прибыли, Йозефа того на месте не было, но мы его наказали как следует: постоялый двор подожгли, всё ценное забрали с собой. Будет знать... Но вот только что всё-таки случилось прошлой ночью, выяснить так и не удалось.
- А придётся, шелудивый пёс! - прорычал граф так, что рейтар осёкся: уж не переборщил ли с "горькой правдой", рассказывая господину всё как на духу. Но тот, вроде бы, вмиг остыл и продолжал спокойно: - Похоже, все концы ведут в Ульм. Рано или поздно кто-то из убийц Фридриха и Гейнца объявится там, потому что эти неизвестные должны знать, что скрыться от моей мести смогут только в вольном городе. Вот что, Гудмунд: выбери-ка из ребят человека посмышлёней да понеприметней. Отправь его в Ульм под чужим именем, чтобы поразузнал там всё, что надо. Сведения пусть доставляет сюда, через верных людей или голубиной почтой; плевать, как - главное вовремя. Скажи, искать следует в первую очередь светловолосого мальчишку тринадцати или четырнадцати лет, с синими глазами.
Гудмунд Крейцберг, хоть и давно знал своего господина и был высокого мнения о его уме и проницательности, всё же не удержался от удивлённого возгласа:
- Но как! Как вы догадались, кого надобно искать, господин? И потом... мальчишка тринадцати лет... да разве такой справится с двумя испытанными рубаками?
- Я не сказал, что убийца - мальчишка, болван! - гримаса Лангенвальда сейчас напоминала волчий оскал. - Просто... это за ним я отправил Фридриха и Гейнца, и если найдём его, то и их убийца отыщется. Отправляй лазутчика в город, Гудмунд, и молись, чтобы он выполнил задание, не то расстанешься со своей бестолковой головой.
Рейтар поёжился. Ну что остаётся отвечать в таких случаях?
- Будет исполнено, господин, - Гудмунд поклонился, вздрогнув при мысли, что, возможно, скоро кланяться будет нечем, и вышел из покоев графа.
На пути к выходу он еще раз погоревал над безнадёжным оборотом дел. Как же легко на первый взгляд было не утруждаться поисками истинных убийц, а объявить преступником старого трактирщика, который и пищали-то в руках отродясь не держал! А ведь и тогда можно было догадаться, чем это всё обернётся, возьми верх над обычной рейтарской жадностью до чужого добра простой здравый смысл. Да только когда такое бывало? Однако же теперь нечего сожалеть о прошлом. Знаменосец заставил мысли двигаться в нужном русле. Необходимо было найти отчаянного молодца, что согласится на роль соглядатая в Ульме. А это сделать непросто: уж очень риск велик. Ведь если откроется личность лазутчика, власти города непременно казнят беднягу за все весёлые дела: к примеру, за участие в набеге на купеческий обоз, отправленный из Ульма ранней весной, да так и не доехавший до места назначения...
3.
- Куда мы идём, Грофо? Ты сказал, нужно уходить в лес, и мы тебе доверились, но ты так ничего и не объяснил, - Йозеф уже долго шёл поросшей мхами лесной тропой вместе с женой и домочадцами следом за цыганом. За тем самым цыганом, что был замечен среди люда, собравшегося в предрассветный час у дороги, где лежали убитые.
- Грофо никогда не забудет твою помощь, Йозеф, когда ты дал приют молодому цыгану, вставшему на скользкую дорожку бунтовщика. Тогда я был ранен графскими рейтарами, а ты укрыл меня от погони и спас мою жизнь. А теперь, когда опасность грозит тебе, я спасу тебя и твою семью. Эти псы, конечно, спалят твой двор и растащат всё добро, но, пока я жив, до вас им не добраться. Коли не побрезгуешь моим гостеприимством, Йозеф, можешь жить среди вольных людей вместе со своими сколько угодно. Наши лесные укрытия этим канальям ни за что не отыскать!
- Я от всей души благодарю тебя за спасение, друг Грофо. Но о каких вольных людях ты говоришь? Во всех окрестных деревнях только и говорят, что разбойники в Лангенвальдском лесу истреблены, а их вожди были повешены во дворе графского замка.
- Я, как видишь, жив, и мой труп не украшает Лангенвальдский двор, - на смуглом лице заиграла злобно-весёлая усмешка, - а вольных людей в лесах всегда было достаточно, и никакая свора этих графских собак, рейтаров и кнехтов, не способна истребить нас всех. Скажи лучше, Йозеф, согласен ли ты пожить какое-то время среди нас, не подчиняясь ни князьям, ни городам?
- Конечно, друг, я приму твою помощь с большой радостью. Это чудо, что именно сейчас, когда мне и моим близким нужен приют и некуда идти, нашёлся добрый человек, готовый помочь в беде. Да благословят тебя святые угодники!
- А раз ты принял мою помощь, то клянусь, что, если понадобится, я жизнь свою положу за тебя и твоих близких, друг Йозеф! - пылко воскликнул Грофо. Годы так и не смогли остудить горячую цыганскую кровь бунтаря. Теперь он шёл не пряча свой длинный нож. Шёл уверенно, одному ему знакомой лесной тропой, и по его виду было ясно, что здесь он чувствовал себя куда свободнее, чем среди подчинявшихся чужой воле крестьян, когда скрывался под личиной такого же безропотного человека, как и они.
Иоганна шла рядом с мужем, беззвучно шепча молитвы; всё, что было нажито за годы супружества, вся жизнь осталась теперь за спиной, и к ней уже никогда не вернуться. Однако отчаяния пожилая женщина не испытывала, уповая на Божий промысел и своего любимого мужа.
Кузнец Гильберт молча шагал за старым трактирщиком, глядя в землю большими мрачными глазами, да время от времени проводя огромной ручищей по подпаленной в кузнице русой бороде. Приземистый, коренастый и плечистый деревенский мастер кузнечного дела задумался, пожалуй, о том, что неспроста увязался он с хозяином постоялого двора за разбойным атаманом. За спиной осталась бо́льшая часть жизни - не самое сладкое время, проведённое под владычеством алчного и жестокого графа фон Лангенвальда. Постоянные повышения податей, бесчинства графских рейтаров, смерть жены в позапрошлом году от холеры - всё это, одно к одному, наполняло чашу терпения пожилого кузнеца, и похоже, что последние события её переполнили. Мрачный вдовец думал сейчас о том, что отныне будет не просто "жить среди вольных людей", как предложил лихой цыган, а станет одним из них. Терять уже давно было нечего, а приобретать что-то новое - поздно. Вот и оставалось, видно, только податься в разбойники, то есть в мятежники: разбоем-то и люди графа, прозванные "чёрными рейтарами", успешно промышляли. Удастся ли Гильберту хоть как-то поколебать незыблемую графскую власть или схватят его в первой же вылазке - не так уж важно. Главное - не идти вразрез с душой, самому выбрать путь, а там - будь что будет. Обязательно надо поговорить о том с Грофо при первом удобном случае... Но что это Хельга кричит?
- Пожар! - кричала девица, указывая рукой на запад, откуда они уходили. Все оглянулись - и застыли в немой растерянности. Даже из леса был виден алый ореол огненного зарева и столп чёрного дыма, уносимый южным ветром в сторону гор.
- Ты не ошибался, когда говорил, что наш постоялый двор сожгут, - сказал цыгану Йозеф, прижимая к груди дрожавшую в тихом плаче жену. - Теперь у нас нет совсем ничего, и наши жизни в твоих руках, друг Грофо.
Вожак лихих людей промолчал и только знаком позвал двигаться дальше. Он повёл спутников едва различимой тропой, уходившей всё дальше вглубь леса, удаляясь и от графского замка, и от вольного города Ульма. Никто из идущих, кроме него самого, никогда ещё не бывал так далеко в Лангенвальдской чащобе. И, если бы не горечь в душе от только что увиденной гибели родного дома, то им было бы не по себе от этих совершенно незнакомых мрачных мест. Теперь же всем было не до волнений.
- Осталось совсем немного, - попытался обнадёжить всех Грофо.- Лагерь уже рядом.
Едва успел он это произнести, как на тропинке перед путниками словно из-под земли выросли трое вооружённых мужчин. Одеты они были хуже, чем захудалый крестьянин из какой-нибудь бедствующей деревушки. Да и вооружение этих голодранцев, скорее всего, вызвало бы жалость у настоящего воина: тронутые ржавчиной топоры, рогатины и ножи, испугавшие разве что племянницу да жену Йозефа. Один, правда, наставил на шедших ствол старой аркебузы внушительной величины. Ведомых цыганом людей отделял от разбойников всего лишь какой-то десяток шагов.
- Опусти оружие, Йохан, не станешь ведь ты палить в своего атамана, слепой пёс! - сказал Грофо так, чтобы его хорошо слышали загородившие дорогу мрачные мужики. - Может, хотя бы по голосу узнаешь меня, старик. Я вернулся с дорогими гостями. Негоже их встречать пальбой и железом.
- Грофо! - изумление оборванца с аркебузой посоперничало бы с непосредственностью новорожденного. Поставив приклад на землю, он спросил: - Кого это ты привёл, атаман?
- Это свои, Йохан.
4.
Оставшись в своих покоях один, граф Эберхард фон Лангенвальд беззвучно выругался, закрыл книгу и встал из-за стола. Подойдя к дальней стене, завешенной старинным гобеленом, он отодвинул край расшитого занавеса.
За гобеленом скрывался ещё один выход из светлицы, о существовании которого знали только избранные. Эта потайная дверь выходила на узкую винтовую лестницу, ведшую глубоко вниз.
Граф достал из кисета огниво, зажёг факел, вставленный в металлическое кольцо на стене, и, взяв его с собой, уверенно пошёл вперёд.
Факел едва светил в полутьме подземелья. Где-то в отдалении были слышны шорохи крысиных шагов, звуки откуда-то капающей воды. На этих сырых, покрытых слоем плесени камнях, было запечатлено дыхание канувших в Лету времён, и кто знает, сколько ещё лет увидят на своём веку эти стены, сводчатый потолок и пол из серых сглаженных плит...
Держа факел левой рукой, граф спускался по истёртым временем ступеням в самые нижние помещения своего замка. Он шёл обыкновенной походкой, двигаясь в гнетущей атмосфере подземелья так, словно находился в своих покоях наверху. А между тем это был не винный погреб и даже не замковая темница. Сами стены подземелья внушили бы неподготовленному пришельцу некоторый трепет и холодок. Лестница выводила в расположенный глубоко под донжоном узкий коридор, который упирался в одну-единственную дверь, не запертую снаружи. Эта дубовая дверь, сплошь обитая тронутыми ржавчиной железными заклепками, вела в помещение, где кроме графа из обитателей Лангенвальдского замка не бывал никто.
Толкнув дверь и пригнувшись, граф вошёл в довольно просторную комнату без окон, освещённую настенными факелами и огнём в каменном очаге. Перед очагом сидела непостижимо древняя косматая старуха, облачённая в сплошь чёрные одежды.
- Глядя на тебя, Фрида, я часто думаю, что умрёшь ты только вместе с этим замком, - усмехнувшись, сказал граф вместо приветствия и вставил факел в свободное кольцо в стене рядом с дверью.
Старуха обратила к нему свои белёсые глаза на сморщенном лице с крючковатым носом и рассмеялась неожиданно громким, не свойственным старости смехом.
- Я знаю, сколько лет мне отпущено моим великим Князем, Эберхард. Тебе ещё долго придётся выносить моё присутствие, так что запасись терпением, - голос Фриды был лишь чуть хрипловат и звучал с небывалой мощью. - Но ты ведь пришёл не за тем, чтоб пожелать мне долгих лет, ведь так? Говори, с чем пожаловал к своей старой подруге. Неужели могущественный граф Лангенвальд, со всеми его землями, богатствами и верными вассалами, не может справиться с делами самостоятельно и нуждается в помощи старой дряхлой ведьмы из подземелья?
- В этом деле и впрямь нужна твоя сила, ведьма, - без тени усмешки вымолвил граф. - Сейчас мне нужен не только твой совет, но и дар, которым наделил тебя Князь Тьмы. Скажи, сильна ли ты в некромантии так же, как и прежде, Фрида?
- Я не из тех, кто тратит колдовскую силу попусту, Эббо, - ответила ведьма. - Колдовство для жизни или жизнь для колдовства - не чувствуешь разницу, гордый граф? Я всю жизнь посвятила накоплению знаний и сил, и за это мне воздаётся Князем. Я верно служу ему, не пытаясь обогатиться или как-нибудь обустроить своё существование с помощью полученного от него дара, и поэтому сила моя ещё долго не будет угасать, ибо она необходима Князю. Говори, что тебе нужно?
- Мне нужны сведения. Надёжные. Как говорится, из первых уст. Но дело в том, что уста эти сомкнуты смертью. Можешь ли ты заставить мёртвого говорить? Помоги мне, Фрида, ведь я столько лет давал тебе убежище, укрывая здесь от охотников, Церкви и государевой власти.
- Я уже помогала тебе, и не раз. Но когда я выполняла свои обязательства, ты влиял на исход дела не лучшим образом. Вспомни, как тринадцать лет назад я узнала, где находился Талисман, хоть это было совсем непросто. И даже тогда ты умудрился обратить все мои старания в ничто.
- Тогда дело провалилось не по моей вине, то было стечение обстоятельств... но нынешняя моя просьба, Фрида, тоже касается Талисмана, и здесь я рассчитываю на твою помощь. Хорошо было бы заручиться поддержкой твоего Князя: тогда уж нам повезёт больше, чем тринадцать лет назад...
- Ближе к делу, Эббо, - поторопила ведьма.
- Один из моих рейтаров видел то, что меня интересует, но после этого он был убит выстрелом в голову. Теперь его тело здесь, во дворе. Учитывая его "заслуги" перед мирным населением, никто не торопится хоронить его. Это, я думаю, облегчит твою работу.
- Если челюсть и голосовые связки не повреждены, ты сможешь услышать всё, что хочешь. Большего мне не нужно, - заверила ведьма. - Но необходимо дождаться полуночи. Тогда и возьмусь за дело. На этот раз, чувствую, сила самого Князя Тьмы будет с нами, благородный граф, и когда Талисман окажется в наших руках, не забудь отблагодарить повелителя, дабы не навлечь его гнев на себя.
- Я всё знаю, Фрида, - нетерпеливо перебил граф. - Запомни: в полночь, у северной стены, возле колодца. Буду ждать там.
- До полуночи, Эббо, - усмехнулась ведьма.
- До полуночи, Фрида, - мрачно бросил на прощание граф, снял факел со стены и вышел, плотно затворив за собой дверь.
Ведьма слышала звук его удаляющихся шагов в коридоре, затем на лестнице, пока, наконец, они не смолкли где-то наверху, высоко над уровнем земли. Старуха улыбнулась каким-то своим мыслям, закивала головой и, пригладив растрёпанные седые космы, вновь повернулась к трепещущему в очаге огню.