Калвер Юлиан Юрьевич : другие произведения.

Мы из стройбата. Часть 1

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Оценка: 4.61*11  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    О стройбате слышали все. Слухи, байки, анекдоты. Слышали, что там бардак и кошмар, а стройбатовцы такие звери, что им даже оружия не выдают. На вопросы про бардак, кошмар и зверей эта книга вряд ли даст ответ - стройбат это целый мир, а в книге показан лишь его маленький уголок, а вот почему мы сегодня ТАК живём в ней есть ответ точно. Если вы, конечно, захотите его найти. Сам рассказ не располагает к поиску ответов, он просто рассказ. Для многих удивительный (так не бывает), для некоторых возмутительный (так не бывает!), иногда смешной, иногда грустный. А иногда и страшный. Приятного чтения!
  
   ПРОЛОГ
  
  - ...На той же кочке подпрыгнул и автобус...
  - Механик три тысячи седьмого, ответьте Гаёвке! - в ночной темноте кабины поездного тепловоза, надрывно тянущего состав с углём прямо на висящую низко над рельсами огромную полную луну, пронзительно пропищав сигналом вызова, молодым женским голосом перебила в клочья изжевавшего фильтр сигареты помощника машиниста рация.
  - Это не Жанка, - пожилой машинист перевёл взгляд с горящих в лунном свете, как две раскалённые добела струны, рельс на взволнованного рассказом помощника, - или мне кажется? Ответь ей.
  Помощник наклонился и взял трубку рации:
  - Пятьсот девяносто, Зуев, слушаю.
  - Механик, диспетчер спрашивает: без толкача проскочим?
  - Проскочим? - помощник посмотрел на машиниста. Тот покачал головой:
  - Скажи, что нет.
  - Нет, - выдохнул в трубку помощник, - тяжело. Фёдорович, включайте коды.
  - Рано, включу за переездом. Точно не Жанка, - машинист улыбнулся, - вечно я их путаю. Это баба Тамара, ей уже на пенсию скоро, а голос как у девушки. И сама ещё ничего.
  - Диспетчер думал, что вы без толкача проскочите, - потрещав песком атмосферных разрядов, голосом девушки сказала рация.
  - А ну дай мне, - машинист взял трубку. - Тамара!
  - Да, Фёдорович, я слушаю!
  - Если б твой диспетчер действительно думал, то толкач уже на станции стоял бы и ждал. У меня пятьсот тонн лишних.
  - Ну и что? У Хащенко семьсот лишних было, но он поехал. Я ему номер толкача сказала, он в маршрут записал и поехал. И Добрецов поехал, и Перегняк...
  - Во попривыкали, - качнул головой машинист и нажал тангенту. - Тамара, норма - две восемьсот, а у меня три триста тонн с гаком. Мне три года до пенсии осталось, и жечь тяговые двигатели из-за дурака-диспетчера я не буду. Так ему и скажи.
  - Чего жечь, не погорят, все ездят, - трещала рация, - у Хащенко же не сгорели.
  - И что он заработал, этот Хащенко? Ничего! А если б погорели, какой бы у него геморрой был? То-то! Скажи, что нужен толкач.
  - Механик, на третий путь с остановкой, - после недолгой паузы сказала недовольная рация, - и ждём толкача. Если не проскочим сейчас, то ждём долго. Сперва пропускаем чётный, потом дизель, потом ещё один чётный, а потом приму толкач. Фёдорович, диспетчер не доволен.
  - А кто там сегодня?
  - Мухина.
  - Понятно. Скажи, пусть в журнале приказ запишет, а мне номер скажешь. Как запишет, так и поедем.
  - Какой приказ?
  - На следование без толкача.
  - Фёдорович, ты что, смеёшься?
  - Нет. Просто плакать потом не хочу.
  Рация запищала сигналом вызова, и далёкое сопрано сквозь треск помех пропело:
  - Механик толкача по пятому пути, я - Семёновка, ответьте!
  Тишина.
  - Механик толкача, я Семёновка, ответьте!
  - Слушаю, - после довольно продолжительной паузы сонным баритоном отозвался 'толкач'.
  - Что, спите?
  - У вас поспишь с такими стрелочницами.
  - О, это Обморок Олег сегодня на толкаче, - прислушавшись, сказал машинист, - со мной помощником ездил. Бабник, каких свет не видел. Небось опять вагонниц щупал. Есть там одна такая, что у-ух! Разведёнка...
  - Он сказал, стрелочниц.
  - Ему всё равно.
  - Механик, подкинете зерновозы под элеватор - и резервом на Гаёвку. На элеватор маршрут готов, - без выражения пело сопрано Семёновки.
  - А составитель? - сонно баритонил в ответ Обморок.
  - Составитель на хвосте. И ещё подвинете им цистерну с мазутом, хорошо?
  - И всё?
  - Не поняла!
  - И всё, спрашиваю?
  - Ну, там ещё думпкары по тупичку заберёте и пару 'больных' на депо поставите, составитель знает.
  - Как обычно. А нахрена они мне нужны, думпкары ваши? У вас свой маневровый есть, а я - толкач!
  - Диспетчер сказал. А какие ко мне вопросы? И тюремную бочку из-под воды откинете на шестую, понятно? А потом по седьмой заберёте порожняк на Гаёвку, там вас ждёт поезд. Поняли?
  - Говорила, резервом.
  - Туда семь порожних.
  - Восьминогих?
  - Нет, платформ.
  - Понятно.
  - Верно, выполняйте.
  - Верно, выполняю. Пусть Верка придёт, справку напишет.
  - Придёт Иван Георгиевич. Верка говорит, что видеть вас не хочет. Плохо себя ведёте.
  - Зараза.
  - Что? Не поняла. Повторите!
  - Верно, выполняю, говорю. Составителя вижу. Где стрелочница, кто сигнал давать будет?
  - Сейчас я покричу по громкой...
  Рация умолкла.
  - Ваш помощник из отпуска выходит, и меня на следующий месяц на этот толкач садят, - сказал помощник, - коды!
  Машинист щёлкнул тумблером.
  - Включил. К Обмороку?
  - Не знаю, наверное. Предупредительный жёлтый, мигает.
  - Моргает, вижу.
  Рация опять запищала.
  - Механик нечётного, я - Гаёвка.
  Машинист взял трубку:
  - Зуев, слушаю.
  - Фёдорович, слышал? Толкач по Семёновке манёвры делает.
  - Слышал. Вместо того, чтоб тяжёлые выталкивать. Значит два, а то и три часа будем стоять.
  - Будете.
  - Во, порядок в стране - вывозники маршруты таскают, толкачи вывозку развозят, а поездники или нарушают, или стоят. Долго такая страна проживёт?
  - Не ругайся! Диспетчер спрашивает: может, поедете?
  - Только с толкачом.
  - Говорит, домой не успеете, по Красной спать положат.
  - Положат - не посадят. Скажи: стоим, ждём толкач. Или скажи: пусть меня по рации вызовет и сама скажет.
  - Что ж она, ненормальная такое говорить? Все её переговоры на магнитофон пишутся.
  - Ага, а если что, то я должен крайним оказаться, да? Значит, ждём толкач. Нам спешить некуда.
  - Тогда приходи, чайку попьём.
  - Да нет, спасибо, в другой раз.
  - Небось, если б Жанка дежурила, ты б не отказался.
  - Если б Жанка дежурила, помощник сходил бы. А я уже нет, по Жанкам не хожу - ноги болят.
  - У тебя Женька помощник сегодня?
  - Женьку на месяц сняли, на канаве работает. Новый у меня помощник, молодой парень, недавно из армии пришёл. Раз никуда не едем, то мы здесь, у себя пока позавтракаем и поболтаем. Он мне тут такие страсти рассказывает...
  - Про Афганистан?
  - Нет, про Советский Союз и советский стройбат.
  - Тогда приятного аппетита, - сказала обидевшаяся, что пренебрегли её обществом, дежурная.
  'Вот гад, - подумала она, - двадцать лет как ни остановка, так и бегал, а тут вдруг ноги заболели...'
  А машинист сказал: 'Спасибо', - повесил трубку на рычаг рации и посмотрел на по-прежнему жующего сигаретный фильтр помощника. - Ну что, рассказывай дальше.
  - Входной - два жёлтых, - сказал тот.
  - Жёлтых.
  Тепловоз качнуло на стрелках.
  - Выходной - красный, - сказал помощник и встал.
  - Угу.
  - Следуем под красный. Скорость за триста метров - не более двадцати, за пятьдесят - не более трёх.
  - Ты эту болтовню для инструктора побереги, это я как Отче наш знаю, всю жизнь про это слушаю, миллион раз слышал. А вот про что ты только что рассказывал - такого никогда. Слышал, что в стройбате весело, но чтобы так...Ты лучше доставай тормозок, садись и рассказывай дальше. Да, такого я никогда не слышал. У нас теперь времени ой-ё-ёй, - машинист взглянул на часы, - дизель аж в полпятого, а за ним пока толкач доедет, ты мне многого порассказать успеешь. Только про автобус - это как-то грустно, даже не по себе мне как-то. А вот про 'музыки не было и торжественности тоже' - это понравилось. У меня тридцать лет назад почти так же было. Давай маршрут, я сам запишу прибытие. Так, - машинист посмотрел на часы, - три ноль две.
  Поезд остановился. За стеной, в машинном отделении, загремел включившийся компрессор. Помощник выбросил в окно изжёванный погасший окурок и снова закурил. Машинист перевернул маршрутный лист и посмотрел на оборот.
  - Во! По Бутылкино забыли отметиться, штампик поставить. На обратном пути, если остановимся, надо бы не забыть, сбегать и ляпнуть, а то получится, что мы там на халяву манёвры делали. А ты начинай, начинай, как там? 'Эх, выдыхая адский перегар', - да?
  - Механик чётного дизеля, я - Семёновка! - ожила рация.
  - Ж... м... х... ...ов ш... х... ...ушаю.
  - Принимаетесь на второй свободный, сигналы открыты.
  - Гр... ...ит ш... ш... х...
  - Верно, механик, выполняйте. И девочка выйдет, пакетик заберёте...
  - Ф... ф... нот... пи... х... х...
  - Всё шутите? Нет, не с кокаином.
  - Вы... ш... х...
  - Да, молодая!
  - Х... ш... р... э... ш...
  - Да, красивая!
  - Ш... х... ш... ...эх! Эх!
  
   ПРОВОДЫ
  
  - Эх, разве это проводы? - выдыхая адский перегар, разочарованно прошептал в чьё-то первое подвернувшееся в галдящей полупьяной толпе волосатое ухо сморщенный и высохший, как таранка, с трясущимися руками и головой, дедушка призывника Шубина. - Вот раньше в армию провожали торжественно, с музыкой, не то, что сейчас. Скажи?
  Хозяин уха, пришедший проводить в армию своего внука, - крупный, лысый, глуховатый, сонный старик в клетчатой безрукавке, застёгнутой впопыхах на одну, и то не на ту, пуговицу, показывающий всему миру свой круглый, как мяч, загорелый живот, посмотрев на часы, невпопад ответил: 'Да, точно, именно шесть часов', - и для убедительности показал дедушке Шубина часы.
  Дедушка с непониманием посмотрел на чужие часы, потом на вытатуированный жирными синими линиями, чуть выше их, почти у самого локтя, якорь, заинтересовался, забыл, о чём спрашивал, шевеля губами, прочитал криво написанные по обеим сторонам якоря загадочные синие имена 'Вася' и 'Дульсинэя', сказал: 'Да, красиво!', - согласно кивнул и, добавив: 'Но музыки-то нету!', - смачно, со страстным мычанием, зевнул во весь рот.
  И правда, музыки не было. Торжественности тоже. А было утро. Яркое и светлое июньское утро.
  - Тихо ты, - одёрнул его хозяин якоря, - начальство вышло, наверное, говорить будет, - и он подслеповато уставился на вышедшие гуськом из полуоткрытых синих с красными звёздами ворот районного военного комиссариата две фигуры в армейской форме.
  Вышедший первым небольшой невзрачный капитан равнодушно окинул взглядом толпу провожающих, потом с любовью взглянул на свои большие и модные наручные часы, оглянулся и уже без любви посмотрел на по-медвежьи топчущегося за его спиной тучного красного майора, серьёзно озабоченного тем, что пять минут назад, при выходе из своего кабинета, он с размаху зацепился за ручку двери и с мясом оторвал карман кителя.
  Капитан глубоко вздохнул и, плохо выговаривая 'р', произнес:
  - Пора!
  Оторвавшись от увлекательного дела - прилаживания на место карманных лохмотьев - полностью погруженный в это занятие майор удивился, широко раскрыл свои всё норовящие закрыться малюсенькие сонные глазки и, некрасиво оттопырив нижнюю губу, внимательно осмотрел капитана, вернее, его лицо, которое было того цвета, что в британских ВВС времён Второй мировой войны назывался 'землистый, тёмный'.
  - Уже пора? - сделав губой возвратно-поступательное движение, переспросил он.
  Капитан утвердительно кивнул головой. Майор тоже кивнул и, сделав губой на этот раз колебательное движение из стороны в сторону, проговорил:
  - Тогда сейчас скажу.
  Он, собираясь с мыслями и не то медленно просыпаясь, не то приходя в себя от горя по поводу порчи кителя, потоптался на месте, а проснувшись, прикрыл рукой от любопытных глаз как будто собаками рваный карман, ласково его погладил, запрыгнул на высокий недавно побеленный бордюр, подобрал губу и внезапно во всю глотку гаркнул:
  - Товарищи призывники и их провожающие!
  Не ожидавший от майора таких трубных звуков, капитан вздрогнул и одобрительно кивнул головой, а толпившиеся у ворот военкомата призывники, числом пять, и их провожающие, человек тридцать-сорок, вздрогнули, выжидательно уставились на майора, дружно, как по команде, открыли рты и тревожно затихли. Ободренный всеобщим вниманием майор обвёл взглядом толпу, набрал полные легкие воздуха и открыл рот, чтобы начать речь, но не смог, потому что среди обратившихся в слух провожающих двоюродный дядя призывника Василия Клюеѓва, широко улыбаясь и этим демонстрируя общественности отсутствие пяти зубов в ряд, шипя воздухом в это самое отсутствие, громко прошумел:
  - Дефуфшка, мофжет, фам налить?
  Стоящая возле дяди, слегка качающаяся улыбчивая худосочная девица с испорченными кариесом зубами и обширным бланшем под правым глазом, согласно, по-птичьи пискнула и, конфузливо улыбаясь, скосила глазки.
  - Това... - майор поперхнулся воздухом, захлопнул рот и возмущенно вытаращился сперва на сбившего его с мысли дядю, потом на 'дефуфшку'.
  На дядю зашикали.
  - Фшделаем! - не обратив внимания на негодование провожающих, сказал дядя, достал из внутреннего кармана серенького, в пятнах, миршавенького пиджачка зелёного стекла бутылку, выдернул зубами свёрнутую из газеты пробку и, горя глазами, как кот, стараясь от нетерпения души не греметь горлышком об извлечённый из кармана мятых брюк тёплый стаканчик (каковой в кругах торговок семечками имел название 'маленький', а среди любителей выпить был известен как 'эталонный'), наполнил его и протянул девице.
  Та, изо всех сил делая вид, что стесняется, взяла стаканчик двумя пальчиками, отставила в сторону локоток и, шкодливо поозиравшись по сторонам, неожиданно лихо 'тяпнула'. Дяде показалось, что в этот момент она коснулась макушкой лопаток. Он искренне восхитился, показал девице большой палец и громко удовлетворенно крякнул. От этого 'кряка' собравшийся было с духом маѓйор потерял нить будущего выступлеѓния и, бекнув: 'Това...', - отвесил губу и как-то неловко пикнул.
  На дядю опять зашикали, но он только отмахнулся:
  - Ефщё? - не выпуская бумажной пробки из зубов, спросил он.
  Девица сконфузилась ещё пуще.
  - Му, - она пошаркала обутой в белую сплетённую из дерматиновых полосочек сандалию ножкой, - му, если вам не тпрууудно...
  - Нетфрудно! - быстро, отчетливо, громко и с выражением произнес дядя, чем опять вызвал захлопывание рта у майора и шумное, на этот раз уже с матюками, справедливое негодование приготовившихся слушать его провожающих.
  Дядя налил.
  - Товарищи призывники и их провожающие! - после некоторой паузы, потоптавшись и подёргав карманные клочья, торжественно вновь начал майор.
  Девица превратила рот в птичий клюв, нежно прикоснулась им к краю стаканчика, запрокинула голову и высосала всё, что было в него налито. Дядя проводил взглядом содержимое стаканчика до полного его исчезновения, снова крякнул и, подогреваемый азартом, заговорщицки поглядел на короткую девицыну юбку.
  - А ефли ефщё?
  Девица подняла глаза к белёсому от вчерашнего зноя небу и сделала вид, что ненадолго задумалась.
  - Му, даже не знаю, - она ещё пошаркала сандалией по асфальту, прислушиваясь к организму, - му, пожалуй...
  Дядя крякнул и спешно бросился наливать. Майор затих, и посмотрел на него так, как смотрят в зоопарке посетители на справляющую нужду обезьяну. Капитан сказал:
  - Безобразие!
  - Да прекратите вы или нет? - взнегодовала мама Клюева. - Витька, не молчи!
  - Петька! Опять ты наш самогон разбазариваешь? - выглянул из-за мамы и затряс чубом пьяный Клюев-папа. - Прекращай!
  Дядя струхнул и спрятал голову в плечи, прикрывши полой куцего пиджачка снова наполненный до краёв стаканчик.
  - Товарищи призывники и их провожающие! - вновь начал майор, но ему не суждено было закончить.
  Его речь опять прервал посторонний шум. Это, оторвавшись от забора, с печальным шорохом, с каким падают на землю жёлтые осенние листья, на асфальт упало тело пьяного папы призывника Мурчика. Тот час же к упавшему, жалобно вскрикнув, шепча под нос плохие слова и стесняясь посторонних, бросилась Мурчикова мама. Она схватила обмякшего супруга за тщательно испачканный мелом пиджак и принялась его поднимать, озираясь при этом по сторонам и злобно приговаривая:
  - Вставай, скотина! Вставай, проклятый кровосос! Вставай! Сына в армию забирают, а ты так нажрался! Позорище! Пойди хоть попрощайся по-человечески, свинья!
  Тот, кого справедливо назвали вслух кровососом, свиньёй и скотиной, а про себя ещё и похлеще, честно сделал попытку встать, но не смог. Он лишь с третьей попытки поднялся на четвереньки и стал громко и часто икать, сотрясаясь при этом так, что его руки то упирались в асфальт, то отрывались от него на пять-десять сантиметров.
  - Вставай, ну, скотина!
  Слегка подавив икоту, папа протянул в сторону ожидавшего призывников автобуса ПАЗ указательный палец и, назидательно им вращая, глотая согласные и брызгая слюной, возвестил:
  - Лёха! Не вздумай там, эк! - руки папы Мурчика на секунду оторвались от асфальта и повисли в воздухе, - в армии, э - эк! Отца родного позорить, и... мать твою, - добавил он после приземления и от души исполненного подзатыльника супруги, - не смей!
  - Во алкафш, нафжрался, а? - восхищённо глядя на Мурчикового родителя, наливая в только что опорожнённый стаканчик, спросил у девицы дядя Клюева и, произнеся звук 'Ы?', - призывно поднял стаканчик до уровня её бровей.
  - Что, опять пи-ить? - скривилась девица. - Покурить бы!
  - Курифть - фдоровью фредифть! Капфля никофтина убифает лоффафдь. А это - лекафрсфтфво! - убеждённо сказал дядя и для убедительности покачал стаканчик. - Эх! Гу! - он выпил сам, крякнул, налил и опять сунул стаканчик под нос девице, - ы?
  - Ну, пожалуй... - еле-еле ворочая языком, согласилась та.
  Капитан терпеливо до конца дослушал напутственную речь подпрыгивающего, как раненая саранча, папы Мурчика, недобро посмотрел на дядю Клюева, перевёл взгляд на голые, худые, с трясущимися коленками, волосатые, с рыжинкой, ноги девицы, не оценил, покачал головой и неожиданно для тучного майора, в десятый раз собиравшегося начать толкать традиционную для проводов, проникновенную напутственно-патриотическую речь, гаркнул:
  - Всё, хватит! Закончили проводы! Все здесь, пятеро? Призывники - в автобус!
  Хоть этого момента и ждали, но все провожающие, вроде как от неожиданности, на мгновение замерли в тех позах, в каких их застала эта фраза. Девицыны коленки сразу перестали трястись, мама Мурчика замерла с открытым ртом, его папа на четвереньках подпрыгнул и как бы повис в воздухе, а дядя Клюева застыл с налитым и в вытянутой руке протянутым девице 'эталонным' стаканчиком. Девица протянула было за ним руку, но тоже застыла. На мгновение все поучаствовали в немой сцене, а затем провоѓжающие все одновременно решили наговориться с призывниками и нацеловаться на ближайшие два года - и устроили толчею и невообразимый галдёж, который разнообразием воплей и фраз не отличался:
  - Ы?
  Му!
  Ы! Ы!
  - Ой, сынок, сынок!
  - Игорь, пиши чаще!
  - Вася, держись! - и прочая ерунда, причём конкретно за что держаться Васе - не сообщалось.
  Подождав с полминуты, капитан подергал за козырёк свою давно и часто ношенную, с пыльным пятном посередине, фуражку и, расталкивая объемистым жёлтым портфелем толпу, начал пробираться к призывникам, решительно, на корню пресекая возражения, выдирать их из рук провожающих и толкать портфелем к автобусу. Послушные, как овцы, призывники, едва зайдя в автобус, сразу же по пояс высовывались из открытых окон и уже так продолжали прощание со всхлипывающими провожающими. Невесты, визжа, высоко подпрыгивали, пытаясь облобызаться напоследок со своими стрижеными наголо и уезжающими невесть куда приятелями.
  Капитан полюбовался на ноги скачущих у автобуса невест, у которых при приземлении нахальный воздух игриво приподнимал коротенькие юбочки, и вздохнул. Потом он оторвал от семьи и затолкал в дверь увлёкшегося прощанием последнего из призывников и, крикнув майору: 'Все!', - собрался и сам туда же зайти, как ему преградил путь дядя Клюева, с полным стаканчиком наперевес, диковатой улыбкой на половину лица (почему-то только на левую), и конкретным вопросом: 'Ы?'
  Разомлевшему дяде хотелось душевного разговора, но так как к этому времени его подшефная девица уже представляла из себя неодушевленный предмет, дядю потянуло к кому-нибудь еще. Подвернулся капитан. Дядя сделал к нему два решительных шага, покачал стаканчик и ещё раз спросил: 'Ы?' - но тот с негодованием отодвинул от дверей портфелем хлебосольного представителя провожающих и в один прыжок запрыгнул в автобус.
  Дядя с недоумением посмотрел капитану вслед. Он первый раз за свои пятьдесят лет увидел, как отказываются от халявной выпивки. Он пожал плечами, оглянулся и оживился, увидев, что его уже минут десять как знакомая девица, до того стоявшая столбом, любезно прислонённая кем-то к красной звёзде на створке военкоматовских ворот, подала признаки жизни и пошевелилась. Дядя широчайше заулыбался и показал девице стаканчик: 'Ы?'
  Та лишь скромно кивнула и потупилась.
  Красный майор, так и не сумевший сказать призывникам ничего напутственного, посмотрел сперва на дядю, потом на девицу, потом на часы, схватился за голову, спрыгнул с бордюра, протолкался сквозь галдящую толпу к автобусу и показал на часы капитану.
  - Уже едем, едем, - кивнул капитан, - не волнуйтесь, успеем.
  - Я не за то. Что-то машины с гробом нету, а позвонили, что час назад вышла.
  - Из Афгана гроб?
  - Нет, из Германии. Срочник, артиллерист. Соседки моей сын.
  - Неужели Клавкин?
  - Типун тебе на язык, Клавкин! Нет, со второго этажа. Старого военкома племянник.
  - Да ну!
  - Да. Полгода до дембеля оставалось, а он под тягач на полигоне попал. Что ж, будем ждать. А вы езжайте, езжайте уже! А вот и они едут! Езжайте!
  - Есть! - сказал капитан и посмотрел на вынырнувший из-за угла, заставляющий своим гудением дребезжать оконные стёкла в окрестных домах новенький бортовой ЗиЛ-131.
  В кузове ЗиЛа, вокруг стоящего посередине цинкового гроба, на прикрученных к бортам сидениях напряжённо сидело шестеро молодых солдат в красных погонах, и полулежал расслабленный, с окурком в зубах, закинувший ногу на задний борт узкоглазый сержант. Из кабины ЗиЛа сонно выглядывал улыбчивый, пьяненький, краснощёкий майор-артиллерист в сбившейся на бровь фуражке - сопровождающий гроб представитель части, и через лобовое стекло приветливо махал рукой старший лейтенант Стецюк, ещё зимой переведённый в облвоенкомат и до сих пор остававшийся должен капитану три рубля.
  'Козлюк, - подумал капитан и присмотрелся. - Во, уже и капитана получил!'
  Он вышел из автобуса, взмахнул в приветствии рукой, а затем сделал пальцами международный жест: 'Мани! Деньги!' - и похлопал себя по карману. Свежеиспечённый капитан Стецюк в кабине остановившегося у закрытых ворот ЗиЛа соорудил тупо непонимающее лицо, а тучный майор забегал у его бампера, криком пробуя отогнать топчущегося у ворот дядю Клюева и прилипшую к ним, только что в очередной бесконечный раз пригубившую девицу. Безуспешно.
  На его крик из военкомата выбежал что-то на ходу жующий, болезненного вида прапорщик с красной повязкой на рукаве. Услышав от майора несколько непечатных слов по поводу порядка на прилегающей территории, он при помощи таких же точно слов отогнал девицу, торопливо открыл ворота - и машина с гробом въехала во двор. Призывники, из окон автобуса хорошо видевшие, чем был нагружен ЗиЛ, замерли. Они не отрывали глаз от серого прямоугольника, стоящего посреди кузова до тех пор, пока машина полностью не скрылась за воротами военкомата.
  Показав кулак проехавшему мимо, ухмыляющемуся и делающему вид, что капитановы жесты ему не понятны, Стецюку и махнув рукой майору, капитан по-молодецки запрыгнул в автобус, с разгона уселся на место кондуктора, бережно поставил на колени желтый портфель, осмотрелся, пересчитал стриженые головы и кивнул шоферу:
  - Трогай!
  Автобус шумно завёлся, погазовал, тронулся и, отчаянно сигналя, начал продираться сквозь толпу одуревших от всенощной пьянки, горечи расставания и похмелья провожающих. Как зайцы, они выскакивали из-под его колес, ошалело выкатывая глаза, размахивали руками и издавали звуки, какие издаёт кенгуру в период гона. Матери дружно зарыдали, отцы крепче сжали губы. Пролили по несколько слезинок и невесты.
  Автобус вырвался из дружно махающей на прощание руками толпы и начал петлять по ещё спящему городку. Настала тишина. Притихшие призывники продолжали стоять возле открытых окон.
  'Советская армия. Этих - туда, того, в гробу, - оттуда. Круговорот воды в природе, - подумал капитан. Он посмотрел на новобранцев. - Может, и из этих кто тоже назад в цинковом гробу приедет...'
  - А может и нет, - нарушив тишину, вслух сказал он, отвернулся и, глядя вперед на дорогу, не оборачиваясь, произнес: - Водка есть?
  Призывник Мурчик, одетый в старый, с обтрёпанными рукавами, красный, руками матери связанный свитер, с удивлением посмотрел на капитана, промямлил: 'А? Не-а!' - и, сконфузившись от собственной лжи, стал усиленно смотреть в окно.
  Другой призывник - наряженный в сильно поношенные, лет двадцать тому назад бывшие модными пиджак и брюки клёш, двадцатичетырехлетний Игорь, по кличке Торчок, явно чувствовавший себя среди призывников старшим, хотя от выпитого вчера на своих проводах литра самогона и очень плохо, вальяжно развалился на сидении, и сделал удивлёѓнное лицо. Картинно разведя в стороны руки, он с лёгкой развязностью продекламировал:
  - Водка? Товарищ майор, какая водка, о чём вы?
  При слове 'майор' капитан было оживился, но, вспомнив, что он ещё не майор, поправил: 'Капитан', - и полез в карман за сигаретами.
  Закурив и глядя вперед, он выпустил дым аки змей (Мурчику показалось, что и через уши) и, не вынимая сигареты изо рта, сказал:
  - Вот портфель, - он взял свой желтый портфель, открыл и поставил на сидение возле себя, - сложите сюда всё спиртное, какое у вас есть. Всё! На сборном пункте обыщут и всё равно заберут. Пропадёт, а жалко! А так, после обыска, почти, - капитан выделил слово 'почти', - почти всё заберёте назад. Здесь, в автобусе, и выпьете. Понятно? - капитан обернулся и, шевеля губами так, что сигарета в углу рта как шлагбаум задвигалась вверх-вниз, добавил. - Но за это доброе дело мне с каждого по бутылке. Идёт? - и он внимательно осмотрел всех по очереди. - Комиссионные.
  Сказав так и проследив за реакцией на эти слова, капитан отвернулся и начал смотреть на дорогу, на обочине которой стоял жёлтый грязный каток, а между ним и кучей лопат лежали на земле загорелые люди в оранжевых безрукавках - ожидающие, когда привезут асфальт дорожные рабочие. Торчок расплылся в улыбке:
  - Товарищ капитан, конечно идёт! О чём базар, всё ясно! Давай, мужики, всю водку сюда! - и, достав свою собственную литровую бутылку с самогоном, мутности ну просто удивительной, он сунул её в капитанский портфель.
  Поглядев на лунный самогон, капитан брезгливо съёжил лицо и отвернулся. Заметив это, Торчок выхватил у Васи бутылку с коньяком и с заискивающей улыбкой протянул её капитану:
  - Товарищ капитан, а коньяк вам подойдёт?
  - Подойдёт, - глядя в окно и жуя сигарету, бесцветным голосом ответил капитан.
  Водка, самогон, пиво и коньяк быстро перекочевали из призывничьих котомок в капитанский портфель, но всё не влезло. Приятно удивлённому капитану пришлось доставать матерчатую сумку. Наполнилась и она. Капитан удовлетворённо хмыкнул.
  
  После часа скучной езды по однообразной проложенной среди полей дороге, за окнами замелькали частные дома, ворота организаций и убогие советские магазины - автобус въезжал в областной центр. Призывники с интересом крутили головами по сторонам - в областном центре им доводилось бывать нечасто.
  Едва разминувшись с автокраном на перекрёстке, перед которым на светофоре одновременно горели зелёный и красный огни, автобус за зданием автовокзала повернул налево и подъехал к воротам с нарисованными на них большими красными звездами - областному военкомату. Возле ворот кишела, визжала, шуршала, подпрыгивала и приседала очень оживленная и не совсем трезвая толпа, в основном состоящая из невест находившихся уже за воротами новобранцев и оставшихся пока на гражданке их приятелей. Каждый въезжающий и выезжающий автобус встречался ими дружным визгом, криками и броѓсанием под колеса.
  Водитель резко затормозил у ворот и даже удивился, что никого не задавил. Он посигналил. Толпа, перекрикивая автобусный сигнал, завизжала и заулюлюкала. Новобранцы-пассажиры оживились, высунулись из окон и, пока ворота оставались закрытыми, перебрасывались с окружением фразами типа: 'Ух-ты, какая!' - или - 'Ух, у тебя какие!'
  Водитель посигналил ещё. Ворота открылись, автобус заехал, тут же развернулся и остановился у широкого асфальтированного плаца.
  - Приехали, сборный пункт, - сказал капитан и погладил портфель, - берите вещи и пошли. Быстренько, быстренько!
  Все 'быстренько' вышли из автобуса и осмотрелись, щурясь от яркого солнца.
  - Будьте тут, я пойду доложу, - сказал капитан, рискуя вывихнуть челюсть, зевнул и пошёл в сторону крытого шифером двухэтажного здания - штаба.
  Мурчик провёл взглядом капитана, посмотрел левее, протёр глаза и толкнул локтем стоящего рядом Игоря.
  -А?
  Мурчик вытянул перед собой указательный палец и с выражением сказал:
  - Гля, красавцы!
  Игорь глянул.
  На огромном расчерченном белыми линиями плацу, заваленном рюкзаками, спортивными сумками, мешками и другим походным скарбом, шлялись в разных направлениях стриженные под ноль парни в каких-то диковинных маскарадных костюмах. Их было сотни три-четыре, а может быть и больше. Рваные фуфайки, куртки, подрезанные ножом штаны, дырявые майки... Карнавал голодранцев. Курили все, дым стоял коромыслом. Многие были пьяные, многие пьяные очень. Некоторые валялись прямо на асфальте, среди вещей, потрясая окружающих живописностью и разнообразием поз. Немногочисленные доставившие их сюда из районных военкоматов сопровождающие офицеры криком и матом пытались наводить порядок, но на них почти не реагировали.
  - Балдёжь! - оглядевшись, кивнул Игорь.
  - А туда посмотри! - сказал Мурчик.
  Напротив примыкавшего к плацу четырёхѓэтажного здания начинался сразу от асфальта и продолжался почти до забора смежного с военкоматом кожно-венерологического диспансера небольшой импровизированный сквеѓрик. В скверике велась оживлённая перепалка между худым офицером, стоящим перед расположенными уступом, как в кинозале, лавочками и тремя десятками пьяных призывников, одетых кто во что, как зря стоявших, сидевших, лежавших и валявших дурака на них, возле них и под ними.
  - Куда смотреть?
  - Вон, левее. Где лавки.
  Перед лавочками стоял худой и долговязый старший лейтенант и, вскрикивая: 'Вот, видите, видите!' - с трудом поддерживал в вертикальном положении пьяного, всё норовящего упасть, расхристанного, стриженого 'под ноль' детину.
  Детина был около двух метров ростом, небритый, с глазами, как у быка, в тельняшке и похожей на фуфайку стёганой болоньевой куртке с вырванными с мясом рукавами. Пьяно ухмыляясь, он крепко держался с одной стороны за старшего лейтенанта, отчаянно борющегося с приступами тошноты, а с другой - за безобразно пьяного и старательно обрыганного чем-то похожим на борщ толстяка в жёлтой детской шапочке-панамке, короткой оранжевой болоньевой, не его размера, курточке и вылезшей одной полой из сползающих, с расстёгнутой ширинкой, штанов, цветастой рубашке без пуговиц. Этот толстяк, являясь причиной тошноты лейтенанта, стоял на одной ноге и, держимый за воротник детиной, страстно, периодически проплёвываясь и шатаясь, буровил нечто несуразное, перед собой по балетному выводя кренделя рукой. Его тирада состояла из произвольного набора гласных звуков, с преобладанием звука 'ы':
  - Аы уы иы ыы...
   Детина, соглашаясь с ним, тряс губами.
  - Вот, видите, видите! - кивая на них головой, страдал лейтенант.
  Оборванцы на лавочках смехом подтверждали, что видят.
  Вдруг, прервав тираду, толстяк шумно перевел дух, сказал: 'Ы! Ыык!' - и на выдохе начал блевать, тупо глядя перед собой и в паузах между сокращениями желудка с огромным облегчением выговаривая звук 'О'.
  Детина незамедлительно его от себя оттолкнул, брезгливо отвернулся, заметил на краю плаца две фигуры и протёр глаз. Этими фигурами были два старших офицера, неслышно подошедших, остановившихся в сторонке и с покачиванием голов наблюдавших за разворачивающимся перед лавочками действом. Ласково посмотрев на офицеров, детина недоумённо поѓжал плечами, показал пальцем на наклонившегося, теряющего равновесие и отчаянно балансирующего руками толстяка и проговорил:
  - Видите? А не пил ведь, ни-ни! Наверное или съел что-то несвежее, или, э-эк! - детина варварски икнул, - или заболел.
  - Алкоголизмом заболел! - закричал фальцетом за заботами не увидевший подошедших лейтенант. - Алкоголизмом? Да, алкоголизмом!
  - Нет! - неподдельно возмутился детина, - морской болезнью! Он во флот не хочет. Там качает, качает волна морская... Вон, - он взмахнул рукой в сторону ворот, в которые как раз заходили два морских офицера, - увидел на выходе мореманов, укачало и блюёт! Тьфу, зараза! - страстно добавил он, заметив, что толстяк попал ему, по-видимому, борщом на подрезанные чуть ниже колен штаны. - Зараза, сказал! - он незамедлительно вытер испачканное колено о круглую задницу толстяка, да так тщательно, что не желающий во флот толстяк окончательно потерял равновесие, упал на четвереньки и, мотая головой и блюя, затрубил как слон. Визжащая от восторга толпа призывников на лавочках, глядя на это, ещё и заулюлюкала.
  Все были довольны, пьяны и счастливы, кроме растерянного старшего лейтенанта и двоих подошедших: майора Лемешева - заместителя начальника сборного пункта, и второго майора - тоже сотрудника военкомата, видимо вчера крепко выпивавшего, с красными петлицами, такого же цвета лицом и взглядом, какой бывает у совы, которая летела-летела по лесу по своим совиным делам, на лету задремала и вдруг ударилась головой о неизвестно откуда появившееся на её пути толстое и твёрдое дерево.
  Смеющийся вместе со всеми Мурчик, глянув на него, удивился: у всех встреченных им на жизненном пути дослужившихся до звания 'майор' военкоматовских работников были красные лица и совиные взгляды.
  'С чего бы это? - подумал Мурчик, - может быть, профессиональное заболевание?'
  Майоры угрюмо осмотрелись.
  - Кто эту мразь привез, Кравцов? - оторвав взгляд от исходящего желудочным соком толстяка и остановив его на лежбище на лавочках, сам у себя спросил майор Лемешев. - Кравцов, иди сюда!
  Старший лейтенант оглянулся, вздрогнул, крикнул: 'Я!' - прекратил поддерживать детину и, прижимая рукой фуражку, галопом устремился к майору.
  Лишившийся опоры детина, как трава на ветру, сразу начал качаться из стороны в сторону. Лейтенант оглянулся, в два прыжка вернулся и, схватив за воротник, не позволил тому упасть. Он растерялся. Он не мог решить, что ему делать: продолжать держать детину или бежать к майору. Кравцов виновато посмотрел на Лемешева и под его тяжёлым взглядом выпустил из рук воротник детины. Тот покачнулся и немедленно упал головой в сторону севера, а лейтенант, пригибаясь, побежал к майору.
  - Постройте! Быстренько! И обыскать! - сквозь зубы процедил майор подбегающему лейтенанту, равнодушно пронаблюдав падение детины, - всех!
  - А чё искать? - удивлённо, сложившись вдвое и снизу заглядывая в глаза Лемешеву, спросил лейтенант.
  - Обыскать на предмет обнаружения и изъятия спиртных напитков. Понятно?
  - Так точно! - старший лейтенант вытянулся во фрунт, оказавшись на голову выше майоров.
  - Выполняйте!
  - Есть!
  Майоры отошли от ревущей толпы и пошли к штабу, а за их спинами неуклюжий и долговязый старший лейтенант Кравцов, злясь, взвизгивая и кривляясь, попытался поднять с лавочек и построить для обыска гогочущее войско.
  - Каждый год одно и то же! - оглянувшись на Кравцова, сказал майору с красным лицом и петлицами майор Лемешев.
  Майор в ответ кивнул совиным лицом:
  - Угу!
  Он оглянулся на орущего: 'Построились!' Кравцова и, прикрыв рот рукой, от души зевнул.
  
  Через полчаса с большим трудом все призывники были построены на плацу в виде буквы 'П', а вернее, кривой 'С'.
  Из штаба к строю вышли трое: первым - майор Лемешев, вторым - держащий перед собой ворох бумаг краснолицый майор, а за ними - нёсший в руках мягкий стул какой-то нескладный, клышеногий, очкастый, в форме общевойскового лейтенанта, как на него сказал Игорь, 'фраер'.
  Толстенные линзы тесных очков фраера были направлены в землю, и его косым, один глаз на Кавказ, а другой - на север, глазам за ними было так тесно, что они, выталкиваемые диоптриями, то и дело показывались над отбрасывающей на строй нестерпимые солнечные зайчики позолоченной дужкой.
  - Построились! - крикнул Лемешев.
  В строю перед каждой группой призывников стоял офицер, который их сюда сопроводил из районного военкомата. Офицеры стояли ровно, криками через плечо успокаивая галдящих подопечных, а призывники кто как. Если стоящие в первых рядах при окрике Лемешева умолкли, то задние ряды продолжали галдеть, курить и смеяться без стеснения.
  - Тихо! - крикнул красный майор.
  Стало тише. Майоры вышли на центр плаца и остановились. Лейтенант поставил возле них стул и отошёл в сторону.
  - Тихо! - опять крикнул майор.
  Стало ещё чуть тише, и эту очень даже не мертвую тишину нарушил майор Лемешев.
  - Докладываю! - сделав шаг вперёд, громко сказал он. - За вчерашний и сегодняшний день в армию уже не попадут семь человек, - в строю притихли почти совсем. - Семь! - Лемешев поднял вверх указательный палец и потряс им, - семь! Трое вскрыли вены, двое отрубили себе пальцы, одного подрезали, один упал с забора и сломал позвоночник. Вроде, пока всё? - он повернулся к красному майору.
  - Слава Богу, - кивнул тот.
  - И это всё - водка! - продолжил Лемешев.
  - Она, родимая, - опять кивнул майор и пошелестел бумагами.
  - И поэтому я приказываю: старшим команд немедленно, - Лемешев посмотрел налево в вынырнувшие из очков глаза фраера-лейтенанта, - немедленно! Здесь же произвести досмотр вещей, и все спиртное изъять! Показываю как!
  Глаза спрятались, фраер остался стоять на месте, а Лемешев с майором подошли к строю. Весь плац повернул головы в их сторону.
  - Давай рюкзак сюда! - рявкнул Лемешев на строй.
  Оказавшийся в первой шеренге ближе всех к нему усатый плюгавенький призывник было попятился, но старший команды - ефрейторообразный капитан, схватил его за петли и голосом как у стеклореза спросил: 'Куда?'
  Толпа недовольно загудела. Лемешев вырвал из рук плюгавого, которого звериной хваткой держал капитан, рюкзак. В этот момент стоящий чуть сзади за плюгавым веселорожий и наглый призывник обильно наслюнявил палец и щелбоном метнул слюну на спину капитану. На спине капитана нарисовалась фигура, слегка напоминавшая восьмёрку. Плюнув таким же образом на спину капитану ещё раз, он беззаботно и заливисто заржал. Капитан держал своего подшефного, как собака держит кость - не отнимешь, и выходки этой не заметил, а среди призывников это вызвало бурю веселья, у одного даже дошло до истерики: уж чего, чего, а как плюют на спину капитанам, да ещё так загогулисто, не каждый день увидишь. Веселье окружающих вдохновило наглеца на ещё один подвиг. Пользуясь занятостью капитана, он воспользовался своим высоким ростом, и просто, тихо и много наплевал тому сверху на фуражку. Он победно оглядел своих сотоварищей, ожидая одобрения, но окружающим было уже не до этого - они все смотрели в одну точку, на руки Лемешева, открывшего рюкзак плюгавого и, с возгласом: 'Ага!' - извлекающего из его нутра две бутылки водки.
  Отдав расстроенному плюгавому пустой рюкзак, и торжественно неся перед собой, Лемешев вышел на середину плаца и по одной, широко размахнувшись, разбил их об асфальт. Толпа возмущенно загудела. В гуле отчётливо и многократно послышалось слово 'пэдэрасты!', многие недвусмысленно зажестикулировали.
  Лемешев сказал: 'Вот так! - и скомандовал: - Командиры, приступайте!'
  Командиры приступили.
  Землистолицый капитан, которому и приступать то было не к чему, и его немногочисленная, так удачно спрятавшая водку, компания находились на краю левого фланга строя и молча наблюдали за развернувшимся на плацу тотальным обыском. Компания - с интересом, каѓпитан - откровенно скучая. Он закурил в строю и вдруг спросил одного из привезённых с собой:
  - Слышишь, как тебя зовут?
  - Андрейка, - ответил, открывши рот, следивший за перипетиями на плацу, паренёк.
  Капитан поднял одну бровь, пожал плечами и сбил пальцем пепел на асфальт.
  - Ну ладно, пусть будет Андрейка, - затянулся он, - давай отойдем.
  Отошли.
  На плацу шмон продолжался.
  - Вы... - сказал капитан и замолчал - в команде лейтенанта Кравцова вдруг раздался сильный шум, крики, и на середину плаца из строя, с бутылкой в руках, искривляя позвоночник, выбежал призывник, Жуковский Петя, с глазами по семь копеек на круглом, украшенном девичьим румянцем лице. За ним, с криком: 'Cтой, гныда!' - шлёпая по асфальту подошвами сапог сорок пятого размера, делая руками хватательные движения, гнался лейтенант Кравцов:
  - Стой! Давай водку сюда!
  Кравцов обнаружил в Петиных вещах бутылку водки, но взять не успел - чтобы она не пропала, Петя решил её незамедлительно выпить. Лейтенант был против этого, поэтому Петя схватил бутылку и побежал. Лейтенант погнался. Убегая от него, Петя на ходу зубами рвал сделанную из толстой фольги пробку водочной бутылки, а оторвав и выплюнув, сразу приѓпал губами к её горлышку. Лейтенант слёту кинулся на него, но Петя, не отрывая губ, сделал туловищем немыслимый финт, и Кравцов, проскочив мимо, неудачно тормознув и запутавшись в сапогах, повинуясь коварным силам инерции и земного притяжения, выставив перед собой руки и сделав удивлённое лицо, упал. Приземляясь, он был похож на большой пассажирский самолёт, аварийно садящийся на скользкую обледеневшую полосу.
  Толпа восторженно заныла, а Петя, стоя над поверженным противником, продолжил ускоренно лакать водку, в паузах между глотками позволяя воздуху в виде пузырьков проникать в пустеющую на глазах бутылку. Одобрительный вой толпы при погоне стал рёвом при питии.
  Взбешенный, замурзанный Кравцов как-то боком вскочил и, широко растопырив руки, снова бросился на Петю. Петя делал телом движения, напоминавшие музыкальный ключ 'соль', и ужом уворачивался от длинных рук лейтенанта. Он теперь срывал аплодисменты, употребляя в паузах схватки, когда лейтенант, махая руками, как петух крыльями, в очередной раз проскакивал мимо и разворачивался для повторного броска.
  Допив до дна, Петя остановился, гордо потряс бутылкой над головой и торжественно вручил её порожней схватившему-таки его за рубашку, опупевшему лейтенанту. Тот виновато принял тару и с тоской посмотрел на Лемешева, молча наблюдавшего за этой сценой. Лемешев плюнул на землю и, обращаясь к красному майору, сказал:
  - Каждый год одно и тоже! Каждый год! - ещё раз плюнул и, повернувшись к Пете, с придыханием произнес. - Я тебя, герой, на Новую Землю служить отправлю, к белым медведям и собакам лайкам! Понял? Ты смотри, какой герой!
  Все задумались на секунду, пытаясь вспомнить географию. Про Малую землю, благодаря внезапно проснувшемуся литературному таланту правящего страной вождя, Леонида Ильича Брежнева, слышали все, а Новая Земля, это где? В Сибири? На полюсе? На Луне? Где? А 'герой' от единоразового употребления внутрь полулитра водки уже начал гаснуть и под вой толпы нетвёрдо поплелся в сторону лавочек, где и примостился под чахлым деревом, пригорюнившись.
  Майор Лемешев крикнул бережно держащему Петину бутылку лейтенанту:
  - Кравцов! - и, достав из кармана две сетки-авоськи, бросил их ставшему навытяжку и крикнувшему: 'Я!' - лейтенанту. - Соберите сюда всю добычу и несите её в штаб!
  Старший лейтенант кивнул, поставил бутылку на асфальт, отдал честь и бросился исполнять.
  Прервавшие обыск, чтобы посмотреть на устроенное Петей Жуковским шоу, старшие команд вернулись к прежнему занятию - они продолжили лазить в рюкзаках призывников и искать припрятанные там бутылки. Обнаружив, они извлекали на свет божий и ставили добытые напитки себе за спину, на асфальт, но глаз не хватало, и когда офицеры брались за следующий рюкзак, оставленные без присмотра бутылки немедленно дерзко и отчаянно возвращались себе бывшими хозяевами. Заметив это, Кравцов криком отогнал наглецов и начал собирать трофеи в сетку. Их было много. И наглецов, и трофеев. Лейтенант от крика сорвал голос.
  - Пропадает! - посмотрев на переполненную авоську в руках Кравцова, выпустил дым через нос землистолицый капитан и спросил. - Как твоя фамилия?
  - Пронин, - ответил парнишка, представившийся Андрейкой.
  - Слышишь, Андрейка, а ваша-то водка - цела. Согласен?
  - Угу, - согласился Пронин.
  Капитан продолжил:
  - Вы деньги с собой ведь брали?
  - Брали, - подтвердил Андрейка.
  - Много?
  - Не знаю. Кому сколько дали.
  - Там, - капитан глубоко затянулся, - в армии, они вам всё равно не понадобятся, там всё казённое, согласен? Собери-ка ты у ребят мне на дорожку сотенку-другую, - капитан опять затянулся, - третью. Я вам добро сделал, вы мне. Угу?
  Пронин подошёл к своим товарищам.
  - Ну что там? - не отрывая взгляда от концерта на плацу, спросил Шубин.
  - Деньги наши ему нужны, говорит, чтоб собрали ему.
  - Ему что, пять бутылок мало? - возмутился Мурчик. - Пять бутылок отдали! Это ж и обоссаться можно!
  - Ну чего вы, мужики, там деды всё равно всё заберут, - влез Торчок, - а так - хороший мужик! - Торчок достал из кармана и начал слюнявить мятые купюры. - Давай, по полсотни на рыло - и будет нормально. Ну, что за дела?
  Все скинулись. Кто нехотя, кто без эмоций. Нужно, так нужно. Игорь пересчитал деньги и засунул в карман.
  На плацу шмон закончился. Лишённая большей части запасов спиртного толпа с озлоблёнными рожами начала расползаться. К Пронину и компании подошёл выбросивший окурок капитан.
  - Ну что, пошли в автобус?
  - Угу.
  Зашли, сели. Автобус на солнце уже успел нагреться, поэтому все постарались сесть на сидения, до которых ещё не успело добраться горячее утреннее солнце. Капитан открыл свой переполненный жёлтый портфель и сказал:
  - Ну, что сидим? Давайте, разбирайте свои запасы!
  После того как все своё спиртное добро из портфеля и большой матерчатой сумки разобрали, Игорь взял из рук Васи тёплую бутылку коньяка и с собранными деньгами начал тыкать её капитану. Капитан этаким ленивым, с бараньими интонациями голосом, стыдливо отворачиваясь, запричитал:
  - Это мне-э? Мне-э? Ну что вы, ребята, не надо! Ну... не надо! Ну... спасибо!
  Он резво спрятал деньги в карман, а бутылку в портфель, где до этого поселились пять комиссионных. Шестая не влезла, и, что бы капитан не делал, портфель не закрывался.
  - А! И так сойдёт! - он махнул рукой и сел, держа его на руках незакрытым, с далеко торчащим оттуда горлышком. - Ладно, ребята, садитесь, пейте, быстренько закусывайте, и мы поехали.
  - Есть! - приложил руку к виску Клюев, взял бутылку и, после того как Игорь с размаху вывалил на расстеленную на сидении газету съестное содержимое своей сумки и Мурчикового рюкзака, налил всем по половине кружки.
  Свою он протянул капитану:
  - Давайте, товарищ капитан, за здоровье!
  Капитан протестующе поднял ладонь:
  - Нет! Нет, ребята, пейте сами, я - нет. Нет!
  Игорь выпил, отфыркиваясь, нервно передёрнул плечами, открыл новую бутылку, налил в кружку опять и развёл руками:
  - Капитан! Ну?
  - Ну ладно, ладно, только за ваше здоровье! - позволил себя уговорить капитан, отставил в сторону портфель, вытер губы, хекнул влево, выпил, крякнул, промычал. - Тёплая, зараза! - с аппетитом закусил любезно поданным Мурчиком солёным огурчиком, на импровизированном газетном столе добыл жареную курицу, порвал её на куски и, уже жуя, добавил. - А-ааааа! А мне ведь нельзя, я ведь на службе.
  Пронин глянул на стрескавшего за полминуты полкурицы капитана, порадовался за его аппетит, выпил и, отчаянно скривясь, пробурчал:
  - Нам тоже нельзя. Мы теперь тоже вроде как на службе.
  Все выпили, повеселели и сидели, довольно ухмыляясь, поглядывая в окна, громко чавкая и пробуя травить армейские анекдоты.
  - Ну, давай еще по одной, и-ик, и я поехал! - хлопая в ладошки, промямлил уже краснолицый капитан, за недолгое время трапезы успевший украситься крупными пятнами какого-то животного происхождения жира на брюках и прилипшими к галстуку кусочками жареной куриной плоти.
  Уже пьяный Пронин поддержал:
  - А, давай!
  Все выпили, закусили. Очень быстро повторили. На этот раз молча. Капитан попробовал встать.
  - Ну, р... р... р-ребята... эк, ...бята!
  Попробовал, но не встал - жара.
  - Товарищ капитан, всё нормально? - спросил Мурчик, когда опять повторивший попытку подняться капитан, поскользнувшись, опёрся об него лицом.
  - Нормально, нъ... ормально! - ответил тот, обнимая портфель. - Всё, ребята, всё! Пошли! Вываливайте нафиг из автобуса, Родину защищать н... ек... ком... ек... н... э-эк-кому... фух! Короче н... говоря, нек-кому. Идите, вон там, на лавочках, сядьте и сидите. Вас позовут. Только больше не пейте, - капитан строго поболтал на призывников указательным пальцем, - ни капли!
  - Всё нормально, капитан! - икнул Торчёк и взял под козырёк.
  - Тогда ик, н... ны... ныа на выход!
  Все вышли из автобуса с чувством птенца, впервые покинувшего твердь гнезда. Вчера уже закончилось, сегодня ещё не началось. Капитан, не выпуская портфеля из рук, вышел последним, дважды пересчитал головы и остался доволен. Затем он громко, даже немного присев от усердия, позвал болтающего невдалеке с коллегами шофёра:
  - Эй! Поехали!
  Автобус уехал, увозя с собой веселье и оставив тревожное ожидание.
  - Паскудно как-то на душе, - оглядевшись, сказал Мурчик и как-то робко и неуверенно икнул.
  - Так давай паскудство смоем водочкой, у нас-то её непочатый край! - отозвался блестящий растаявшим на солнце лицом Игорь и сразу перешёл к делу, достав свою уже успевшую намозолить всем глаза, непочатую мутную литруху.
  Все сразу повеселели, пошли и умостились на самой дальней, почти у самого забора, спрятавшейся за высоким тополем лавочке, предварительно развернув на ней газетку с оставшейся снедью.
  Едва расселись, как из-за зеленеющих возле забора буйных пыльных кустов вышел и мимо чавкающей компаѓнии, мучая никак не желающую застёгиваться ширинку, нетвердо прошёл к плацу щегольски одетый в чёрный с искрой костюм-тройку, белую рубашку с чёрный галстуком-бабочкой и лаковые чёрные модные туфли пьяный, стриженый 'под ноль' призывник. Заметив бутылку в руках у наливавшего в Торчкову кружку Пронина, он потряс головой, не веря своим глазам, стал как вкопанный, облизнулся и, не отрывая взгляда от струйки, моментально достав из кармана брюк поломанный складной пластмассовый стаканчик, выдув из него пыль, жалобно продекламировал:
  - Самцы! Плесните колдовства в хрустальный мрак бокала, а?
  - А чё это мы тебе, интересно, самцы? - вызверился Мурчик.
  - Ну, дак я так понял, что вас в армию забирают, да? - переместил алчный взгляд с бутылки на кружку явно похмельный обладатель костюма, - а самок в армию, к сожалению, не берут. Так что мне кажется, что вы - самые настоящие самцы. Плесните, а?
  Говоря это, проситель судорожно открывал стаканчик, который столь же судорожно складывался обратно в походное положение. Последнее 'а' было сказано так жалобно, что Пронин дрогнул сердцем и спросил у Торчка:
  - Ну что, плеснём? А то он аж приплясывает от жажды!
  - На всех не напасёшься, - промычал Игорь.
  - От пусть сперва спляшет по-человечески, тогда и плеснём, - сказал пьяный Мурчик.
  - А я плясать не умею, - расстроился костюм, - давайте я лучше стихотворение расскажу? Пушкина!
  - Рассказывай! - взмахнул рукой Мурчик, потёр глаза и присмотрелся.
  У него в глазах алкоголь превратил цельную человеческую фигуру просителя в костюм. Человека он не видел - только пиджак и брюки.
  'Странные метаморфозы произошли с клетками головного мозга под действием этиловых спиртов, плюс катализ в виде солнечного подогрева', - подумалось ему.
  В школе у Мурчика было пять по химии. Он потряс головой, а костюм подбоченился и с выражением начал декламировать:
  
   Плесните колдовства в хрустальный мрак бокала,
   Всем сердцем вас за это возлюблю.
   Я за любой ценой не постою
   И невзначай напьюсь до выделенья кала!
  
  Он притопнул ножкой и по-ленински вытянул перед собой руку со стаканчиком:
  
   Плесните поскорей хмельного йй-интаря,
   Я в кайфе затащусь безбрежном, клёвом!
   И не пролив ни капли почём зря,
   Я изойду весь безудержным блёвом!
  
  Костюм поклонился, Мурчик опять потряс головой, а растроганный Торчок захлопал в ладоши и, махнув от плеча рукой, закричал:
  - Плещи!!!
  Пронин плеснул в складной стаканчик костюма. Потом себе и всем остальным. Едва пригубили, как обернулись на странный шорох.
  От тех же кустов, что и костюм, шумно шаркая подошвой солдатского сапога 45-го размера, практически не отрывая её от земли, шагами по метру сорок шёл согбенный, как и до этого костюм, сражающийся с непокорной ширинкой, только что помочившийся на забор, долгоѓвязый, одетый в непонятную одежду, похожую издали на военную форму, переросток-очкарик. У очкарика были погоны с тремя лычками, стройбатовские эмблемы, вкрученные прямо в воротник на месте отсутствующих петлиц и очень светлый взгляд, устремлённый сквозь +5, +7 очки в будущее, которое для него печально закончится неверным движением крановщицы на шестом этаже строящегося девятиэтажного дома. Но это будет зимой, через восемь лет, а сегодня было лето, он был жив и здоров, у него были на эсэсовский манер закатанные до локтей рукава коротюсенькой, неимоверно выбеленной хлоркой куртки х/б, опущенный 'ниже колен' ремень, ушитые вручную штаны п/ш, мятые в гармошку сапоги со скошенными назад, самопально набитыми каблуками и длинные, затолканные за уши волосы, поверх которых красовалась вылинявшая пилотка с дыркой на месте оторванной звезды. Сержант был откровенно пьян. Над ним летали мухи.
  Приняв вовнутрь первый раз и уже принимая во второй, быстро освоившийся в новой компании обладатель черного в искру костюма промычал на него, ресторанно щёлкнув пальцами:
  - Эй, самец!
  - Я! - отозвался сержант, - я тут!
  Все засмеялись, а сержант повернул свои +5, +7 очки в сторону костюма, присмотрелся и спросил: 'П-петя, это не ты?' - и, не получив ответа, заволал, приседая и туманно блестя линзами:
  - С-салага, веш-шайся!
  Пьяный Пронин сперва удивлённо посмотрел на ставшего в позу метателя копья сержанта, а потом на хозяина модного, при ближайшем рассмотрении оказавшегося всего в пятнах, пиджака, который закусывал, усердно налегая на Мурчикову домашнюю колбасу.
  - Слушай, это кто такой?
  - Му! - зубы обладателя пиджака увязли в колбасе.
  - Гэй, ю! - Пронин промычал сержанту строку из песни группы 'Пинк Флойд' и показал кружку, - эй, ты! Иди сюда! Ты кто?
  В те времена про геев широкие народные массы ещё не слышали, тогда их было поменьше и назывались они по другому, поэтому сержант на такое к себе обращение не обиделся и, выдвигая вперёд правую ногу, а потом к ней подтягивая левую, подошел, и, пытаясь что-либо рассмотреть сквозь пыльные стёкла, заикаясь, замекал:
  - Ме, м, м, мммме! Ага!
  - Что?
  - Ммм...
  - А, понятно, - махнул на него рукой, с зажатой в ней колбасой, костюм, - это - мабута, а там все такие.
  - Мабута? Какая такая мабута? - не понял Пронин.
  - М, мм, ммм, м... - набычился заика-сержант.
  - Мабута, в натуре! - ещё сильнее зажестикулировал колбасой костюм.
  - М, мм, ммм... - сержант набычился ещё больше.
  - В натуре, мабута!
  Пронин смотрел по очереди то на одного, то на другого.
  - М, мм, ммм... - мычал сержант.
  - Что, мм? - костюм прекратил жевать.
  - Ммм...
  - Что, мм? Не мабута? Моряк?
  - Мм... Мм!...
  - Морж?
  - Мм!!...
  - Мабута?
  - Мммм!!!...
  - Что вы мычите? - остановив взгляд на сержанте, попытался сообразить пьяной головой Пронин, - какая такая мабута?
  - Мабута - это стройбат, - сказал, опять с разгона впившись зубами в колбасу, костюм.
  - У-у-угу! Сы-тыр-ооойбат. К-кыа...К-к-кыао-оролевские в-вой-ска! - нечеловеческим усилием подавив заикание поддакнул сержант.
  Он кивнул головой и моргнул казавшимися через толстенные линзы огромными голубыми глазами. При этом его пионерские очки большого размера съехали на самый кончик длинного острого носа. Сержант кулаком вернул их на прежнее место, посмотрел на бутылку в руке у Пронина и шумно глотнул.
  - Стройбат - это вообще не войска! - загорячился костюм с искрой, выплюнув непережёвываемую жилку сержанту прямо под ноги.
  - На, лучше выпей, мабута! - Пронин протянул кружку сердито засопевшему носом стройбатовцу, который уже прицеливался через свой оптический прицел, собираясь ударом в ухо доказать терзающему зубами колбасу костюму, что стройбат это всё-таки войска.
  Предложение Пронина отвлекло сержанта от задуманного. Он быстро и радостно выпил, вытер рот, хлопнул в ладоши, и, не закусывая и почти не заикаясь, блеснув очками, выпалил:
  - Ка-аа-аак т-воя ф-а-амилия?
  - Моя? - Пронин ткнул пальцем себе в грудь.
  - Угу, - утвердительно посверкал опять сползшими очками сержант.
  - Пруин, - деревянными от водки губами ответил Андрейка Пронин.
  - Прун? - сержант удивился, - ну, П-рун так Прун. Меня д-дразнят Самец, это ещё хуже, но я не об-обб-оббижаюсь. Н-алей ещё, а? К-а-ап-пельку.
  Прун налил, сержант моментально выпил.
  - Слушай, П-прун, - вытерев губы рукавом, сказал он, - ты - п-парень, что надо! Я прямо с-эейчас, п-пойду и у куска в-оонючего запишу т-тебя к нам в команд-д-д-ду. Поедешь с-с ны-н-нами, у нас там к-класс! - сержант поднял вверх большой палец. - Вот сейчас пойду и зап-пи-ишу! Петя, ст-т-той! - он ширнул пальцем по направлению еле идущего мимо по краю плаца, а вернее еле передвигающегося другого стройбатовца, в распахнутом настежь парадном кителе, на котором со стороны сердца расплылось два пятна - одно гигантское, жирное, и внутри его второе, поменьше, синее, видимо от потекшей в кармане авторучки.
  Простоволосый, смертельно пьяный и оттого дерзко медитирующий пятнистый Петя остановился, как будто в него попала шальная пуля. Он остановился, и сам удивился почему - ведь сейчас его ничто не могло остановить, его душа в этот момент находилась где-то далеко, видимо, в Катманду, и услышать там своё имя было для него откровением.
  Сержант вернул пустую кружку Пруну, расставил руки в стороны и, отчаянно балансируя ими, с трудом добрался до оглядывающегося по сторонам Пети. Тот его хоть и не сразу, со второй попытки, но узнал, узнав - обрадовался, и они, обнявшись, как будто не виделись лет сто, противолодочным зигзагом, вразнобой шаркая сапогами по асфальту, поплелись по направлению к группе из двух десятков призывников, перед которыми витийствовал, подбоченясь правой и держа левую колокольчиком, покупатель - франтоватый и какой-то ненастоящий, бутафорский, похожий качающейся головой на фарфорового китайского божка, куриного телосложения, низкорослый прапорщик.
  - Слушай, Прун! - ожил костюм.
  - Прум - это я, что ли? - пьяненький Пронин внимательно посмотрел на него.
  - Конечно ты. Кто же ещё? Не я же!
  - А ты кто?
  - Я? Я - Лёша Боков.
  - А я - Прум?
  - Не Прум, а Прун! Прун - это звучит гордо!
  - А кусок вонючий кто, ты?
  - Нет! - костюм Лёши Бокова негодующе замахал рукавами, - нет, не я! Ты не понял! В армии прапорщик - это кусок, ну, так называется, а в стройбате, наверное, вонючий кусок. Что это там?
  Их познавательной беседе помешал вопль. Вопил похожий на китайского божка прапорщик, тот, кого в стройбате именовали вонючим куском. Он, крича: 'Что ты мелешь? Никого я записывать не буду!' - усиленно отворачивался от заикастого сержанта, а тот, держа за рукав и возвышаясь на полголовы, настойчиво пускал зайчики от очков ему в глаза и орал прямо в ухо:
  - А я тебе с-сс-ска-аазал зап-п-пиши Пруна! Да!
  - Что ты мелешь? - отворачивался кусок.
  - Ты что, к-усок вооооонючий, соооовсем об-оббборзел, а? - кричал ему в левое ухо сержант.
  - А?! - создав стереоэффект запел драматическим тенором куску вонючему в ухо правое вдруг вернувшийся из Катманду Петя, - а?
  Прапорщик, отшатнувшись от него, наклонил голову влево, и сержант продолжил кричать в приближенное к нему ухо левое:
  - Я тебе сказал запи-и-иши, и точка!
  Прапор передёрнул голову на правое плечо, ну как вылитый китайский божок.
  - Зап-пп-пиши!
  - Погоди, погоди! Ты сказал, запетуши? Кого запетушить? - не понял тезиса как-то враз очнувшийся Петя. - Алё, Самец! Ты кого запетушить предлагаешь? Его? - Петя потрогал куска за пуговицу на кителе.
  Кусок насторожился. Очень насторожился.
  - Не гони гусей! - он попытался рывком освободить рукав, - никого я записывать не буду!
  - Я сказал запи-иши Пруна, и т-точка! - добавил громкости и угрозы в голос сержант и скомкал кусковский рукав. - К-кто тут нач-чальник?
  - А? Хто тут начальник? - окончательно отошёл от медитации Петя и, не ожидая ответа, с размаху зарядил кулаком прапорщику в ухо, сбив на землю его генеральского покроя фуражку.
  Сержант не отстал от Пети и незамедлительно врезал куску подзатыльник. Тот жалобно ойкнул, заорал: 'Мабута пьяная!' - и попытался было убежать, но мабуты его поймали и принялись отчаянно, размахиваясь из-за головы, лупить, насколько это мероприятие доступно смертельно пьяным людям.
  Кантование куска представляло из себя довольно весёлое и поучительное зрелище. Весь сборный пункт слетелся поглазеть и поподбадривать трудящихся над исправлением осанки прапорщика мабутов Самца и Петю, но зрелище, ко всеобщему сожалению, скоро закончилось - выбежавшие на шум из штаба офицеры с огромным трудом оттащили обезумевших от азарта стройбатовцев от почти не пострадавшего, но изрядно вывалянного в пыли и плевках куска.
  - Если б вы вовремя не подоспели, я бы их поубивал, да! - заявил кусок оторопевшему от таких слов красному майору, - мабута поганая!
  - А ты не мабута? - спросил майор.
  - У меня уже рапорт на перевод в вэ-вэ подписан, - гордо сказал кусок, - зря только новую чёрную фуражку себе пошил. А где она?
  Он потрогал себя за голову, выкатил колесом грудь и огляделся. Его сбитая Петей фуражка валялась вблизи. Когда спасённый прапор, прихрамывая, пошел хоть и нетвёрдой, но походкой победителя к фуражке, чтобы ее поднять, его вызывающий, наглый вид заставил утихшего было Петю обезуметь повторно. Он дико завизжал, вырвался из рук офицеров, налетел, как орёл, на нагнувшегося за фуражкой куска, сбил его с ног и, не уделив более поверженному, сразу потерявшему петушиный вид, подтянувшему колени к груди и закрывшему руками голову прапорщику никакого внимания, с пьяным остервенением принялся топтать, буцать и гоняться за фуражкой, что-то мажорное напевая себе под нос и поминутно в неё плюя.
  Из штаба к от души навеселившейся толпе подбежал майор Лемешев и, перекрикивая шум, закричал:
  - Всё, всё, концерт окончен! Всем строиться по своим командам и готовиться к отправке! Строиться, я сказал! Старшие команд, за мной! На совещание... - вдруг он замер и добавил, после трёхсекундного разглядывания неуклюже поднимавшегося на ноги куска. - Мама родная! И это командир. Красный! Твою мать! Тьфу! - сказал, плюнул и ушёл.
  Несмотря на строгость майорского голоса, строиться не спешили, расползлись только по местам складывания пожитков, и кто уселся, кто улёгся...
  
  Через полчаса на широкое крыльцо штаба вышли уже примелькавшиеся призывникам военкоматовские офицеры. Следом показалась группа людей в форме, совершенно не знакомых.
  - Покупатели, - тревожно прошелестело над сборным пунктом.
  Покупатели спустились с крыльца и направились к заполненному призывниками плацу. На них насторожено уставились сотни глаз. Впереди шли офицеры. Чуть сзади, в фуражках с разного цвета околышами, двигались зигзагами громко смеющиеся, награждённые природой толстыми шеями и на удивление счастливыми лицами прапорщики, а за ними - с полтора-два десятка сержантов срочной службы. У троих сержантов были лихо вверх, в небеса, задраны парадные фуражки, а на остальных висели чудом не падающие, опущенные на самый затылок пилотки.
  - Э, морда, ты куда? - отвернув настороженное лицо от плаца, обратился лежащий в обнимку с Пруном пьяный Боков к показавшейся из-за кустов, ну, действительно морде.
  Это был прочухавшийся детина, дискутировавший накануне о флоте со старшим лейтенантом Кравцовым. У морды из-за щёк не было видно ушей. Звали морду Евгением. Морда остановилась, покачалась, застегнула ширинку, очень внимательно посмотрела на Бокова, уже погасшего Пруна и ответила басом, пожав плечами:
  - В армию, куда же ещё?
  - Иди, морда, по чуть-чуть! - слегка очнулся от его трубного голоса Прун и на ощупь вытянув из рюкзака бутылку, покачал ею перед собой.
  - А почему по чуть-чуть? - не поняла, оживившись, морда.
  - По чуть-чуть, чтобы морда-то и не треснула! - резонно заметил Боков и, преодолевая сопротивление Пруна, отнял и запихнул бутылку назад в рюкзак.
  - У тебя? - с лёгкой угрозой в голосе спросил у Бокова Женя.
  - Не задирайся! - промычал Прун, - и я, пожалуй, тоже хлебну с вами.
  Отодвинув Бокова, он опять полез в рюкзак за бутылкой.
  - Тебе не надо, - вступился за водку Боков, - ты и так уже в штаны навалишь и не заметишь! - и он опять попробовал спрятать бутылку в рюкзак.
  - Молчи, сволочь! - Прун решительно вырвал у него из рук бутылку, немножко потянул из горлышка, скривился, оторвался и упал.
  - Ему уже хорошо, - философски заметил Боков.
  - Лучше, чем нам, - согласно кивнул мордой Женя, поднял оставленную Пруном в покое бутылку, царапнул ногтем на этикетке метку - поровну, и ту водку, что была выше метки налил в протянутую Боковым кружку, - сейчас и нам будет хорошо!
  - Эй, вам не ясно? Быстро построились! - крикнул компании пробегавший мимо лейтенант Кравцов, но, лишь мельком взглянув на приятелей, всё понял и экстренно остановился. - А ну брось бутылку! - подёргивая ручками, зарепетовал он, наклонил туловище вперёд и, решительно устремился к пьющим.
  Боков хитро ухмыльнулся: 'Не успеет!' - хекнул в сторону и залпом выпил.
  Женя, крутя указательным пальцем в сторону подбегающего лейтенанта, проговорив: 'Врёшь, не возьмёшь!' - принялся пить из горлышка.
  Почувствовав, что лейтенант добежит до него быстрее, чем он допьет, Женя превратил палец в кулак. Кулак оказался размером с лейтенантскую голову. Лейтенант попался сообразительный - этот жест истолковал праѓвильно, решил не рисковать и остановился. Женя без помех допил до дна, добрыми глазами посмотрел на лейтенанта, торжественно глядя перед собой протянул ему пустую бутылку и, произнеся: 'На сегодня всё!' - упал.
  Лейтенант кивнул головой и только моргнул. Потом он оглянулся на приближавшегося со стороны плаца майора Лемешева, который за шиворот тянул упирающихся рогами недоростка и похожего на колобка, со следами зелёной краски на стриженой наголо голове, невысокого толстячка.
  - Кравцов! - преодолевая сопротивление ноши, майор подошел к лавочкам.
  - Я!
  - Принимай! Всё равно нажрались, где они берут? - и он толкнул к мирно сопящим Пруну, Жене и Бокову ещё два полутрупа - тучного колобка и дохленького мужчинку лет двадцати четырёх - двадцати шести, с головой не только стриженой, но и бритой, и с торчащими во все стороны, длинными и невообразимо редкими щетинистыми усами.
  Мужчинка с колобком упали на землю синхронно и мягко, как мешки, так как пребывали не в состоянии сомнамбулизма, но в коматозном.
  - Эх, защитнички Родины, мать вашу! - в сердцах сказал маѓйор. - За штабом валялись. Запиши этих в резерв! - бросил он через плечо, повернулся и, не обращая более никакого внимания на что-то шепчущего себе под нос лейтенанта, пошёл к штабу.
  Лейтенант сказал: 'Есть!' - и попробовал узнать у спящего колобка его фамилию, видимо, с целью записи в резерв.
  Он наклонился над ним, закричал: 'Эй!' - и потряс за плечи.
  Колобок даже не подал признаков жизни. Лейтенант потряс мужчинку и остальных, но кроме мата ничего не услышал. Он выругался, неизвестно что записал к себе в блокнот и поплёлся было следом за ушедшим наводить порядок на плацу майором, но потом вдруг резко развернулся и звонким мальчишеским голосом сообщил свежезаписанному резерву:
  - Сволочи!
  Но 'сволочи' его уже не слышали - они спали. Боков в своём чёрном костюме с бабочкой был похож на спящего дирижера, и его неумытая рожа во сне, как у настоящего дирижёра наяву, была искажена неземным экстазом. Женя спал по-пролетарски, зарывшись рылом во вскопанную и свежеполитую землю под деревом, подмяв под себя несколько ограждавших её крашеных известью кирпичей. Прун спал под лавкой, лёжа на спине. Сопящий невдалеке колобок во сне был похож на лежащую на боку статую Свободы, пускающую пузыри из соплей. Усатый недоросток свистел носом, птички пели, и, лёжа чуть поотдаль, пугал их душераздирающим храпом Петя Жуковский.
  
   МУРЧИК
  
  Было только десять часов утра, прошло только четыре часа с момента отъезда из дому, а тихонько смывшемуся с плаца, примостившемуся под лавочкой недалеко от Пруна, страдающему от жары, перепивания и неизвестности, неважно себя чувствовавшему Мурчику казалось, что прошла вечность. Он хоть и не пил все тосты подряд и сейчас был не такой расклеившийся как Прун, но чувствовал себя очень неважно, и часок сна был бы ой как не лишним.
  Мурчик лёг поудобнее - может, всё-таки удастся вздремнуть, а то от выпитого в раскалённом солнцем автобусе и на лавке под тополем поганого Торчкового самогона болела голова и начинало тошнить. Едва он закрыл глаза как доносившийся с плаца шум сборов и храп Пети Жуковского стали восприниматься как нечто далёкое и совсем не мешающее погружаться в такой сладкий, тёплой мягкой ватой окутывающий сознание сон.
  Он уже почти заснул, когда отчётливо услышал свою фамилию. Мурчик машинально сказал: 'Да', - пришёл в себя и под окрик склонившегося над ним с бумажкой в руке очкастого фраера-лейтенанта: 'Ты чего тут разлёгся, как собака? Встать!' - открыл глаза.
  Он протёр правый глаз, сел на земле и покачнулся - самогон и солнце давали о себе знать.
  - Товарищ капитан, нашёл! Здесь он! Вот он! - тряся мятой бумажкой радостно крикнул лейтенант стоящему невдалеке перед шеренгой из девяти призывников капитану, с лицом, как будто сошедшим с висевшего на стене военкомата огромного плаката, на котором красной, белой и чёрной красками в профиль, на фоне серпастого и молоткастого флага были изображены смотрящие вдаль, стоящие уступом и упёршиеся виском в ухо впереди стоящего: моряк в бескозырке, лётчик в шлеме и кто-то третий, видимо символизирующий сухопутную армию, с рачьими глазами, медалью на груди и в немецко-фашистского покроя фуражке на длинной узкой голове.
  Капитан в серой милицейской форме и стоящий рядом с ним на одной ноге, прижимающий к согнутому колену открытый портфель грузноватый, толстошеий милицейский старшина-сверхсрочник кивнули головами. Старшина - круглой, капитан - узкой и длинной, покрытой немецко-фашистского покроя фуражкой. Лицом капитан был очень похож на плакатного героя с медалью, на этого третьего, в фуражке, только у того, на плакате, как и положено символу, губы были как пампушки, а у него были тонкие, крепко сжатые, опущенными уголками демонстрирующие лёгкое презрение к окружающим.
  - Давай его сюда! - шевельнул губами, похожими на двух лежащих друг на друге дождевых червяков, капитан.
  - А? Слышал? Бегом в строй! - сфокусировав на Мурчике линзы, закричал лейтенант.
  - В какой, - не понял Мурчик, - строй?
  - Вон в тот! Покупатель за тобой приехал и формирует команду.
  - То ж милиция. В вытрезвитель команду, что ли?
  - Не милиция то. Иди!
  - А они? - Мурчик огляделся по сторонам, но возле него из тех, кто с ним сюда приехал, лежал только пьяный Прун, - они разве не со мной?
  - Не с тобой.
  Мурчику вдруг стало одиноко. Даже эти, кроме Васьки Клюева, вообще не знакомые ему парни, с которыми его привезли сюда, на сборный пункт, с которыми они выпили и вроде подружились, оказывались не в его команде.
  Он присмотрелся к строю своих будущих сослуживцев и среди всех девяти не увидел ни одного знакомого лица. Он перевёл взгляд в сторону, на плац. Там перед офицерами разных родов войск, стоящими со списками в руках, толпились новобранцы, и после того, как громко назывались их фамилии, они отзывались, собирались в разного размера группы и готовились уехать туда, куда повезёт их 'покупатель' - на защиту границ великого и нерушимого Советского Союза.
  Нагловатый самоуверенный Игорь сверкал золотым зубом в центре плаца в группе из человек двадцати, сидевших на своих пожитках перед немолодым капитаном, с пушечками в чёрных петлицах и строгим озабоченным лицом, что-то своё доказывающим заместителю начальника сборного пункта, размахивая списками то перед его невозмутимым лицом, то в сторону новобранцев.
  Ближе к воротам, в тени здания, среди полутора десятков таких же, как и он, нетрезвых, одетых кто во что гаразд парней, полукольцом улёгшихся на горячем асфальте вокруг сидящего на чьём-тоѓ чемодане простоволосого мордатого сержанта с голубыми погонами, лежал возле своего вещмешка пьяненький Васька Клюев. Он с удовольствием ковырялся в носу и увлечённо слушал разглагольствования сержанта, которые тот сдабривал интенсивной жестикуляцией.
  'Голубые погоны! Неужели десантура? Во, повезло Ваське!' - с завистью подумал Мурчик.
  Все парни, когда их для проформы спрашивали на призывных комиссиях в военкомате, где они хотели бы служить, отвечали, что служить мечтают только в воздушно-десантных войсках. Мурчик не был исключением, но несколько прыжков с парашютом имел только лежащий под лавкой в отключке Прун, и почему в десантниках оказался плюгавый Васька, а не Прун или он сам, Мурчику было непонятно и даже обидно.
  Он успокоился, когда голубопогонному сержанту стоящий неподалёку капитан в фуражке с голубым околышем, с длинным, похожим на лицо арабского скакуна лицом, прервав оживлённый весёлый разговор с майором внутренних войск, взмахнув рукой, крикнул:
  - Мукосеев!
  - ...косеев! - долетело до Мурчика.
  - Я! - мордатый сержант встал и одел на голову не голубой берет, а пилотку.
  'А, всё понятно, это летуны!' - игла зависти выскочила из сердца Мурчика, и он с облегчением отвернулся от авиаторов.
  - Кому чухаемся? - блестя позолоченной дужкой на очках и глядя поверх неё в разные стороны, заорал на него косой лейтенант, - почему сидим? Ты привыкай по команде всё делать в мгновенье ока, а не то будешь получать, как сидорова коза. Давай, вставай и иди в строй! Вставай, не стесняйся, тут все свои!
  - Что? Что? Что? Я не ослышался? Лейтенант, вы его уговариваете? - скривил загорелое лицо милицейский капитан, уставясь в сторону Мурчика, - а ну ты, вошь колхозная, я засекаю время: вскочил, два прыжка, две секунды, и ты в строю! Время пошло!
  Капитан дёрнул правой рукой, обнажая запястье, на которой на дорогом кожаном ремешке блестели часы 'Командирские'.
  - Чего сидишь? Беги к капитану! - ещё ниже наклонил голову к растерявшемуся Мурчику лейтенант.
  - Не торопится, - тихо сказал старшина у капитана за спиной.
  - Это он напрасно. Да, дядя! Вижу, над тобой надо будет поработать, - крикнул капитан, - ничего, поработаем! Ты у меня скоро будешь бегать, как в жопу раненный мустанг! По потолку! Круглые сутки! Я тебя наклоню. До земли наклоню! Вот, вот так вот, до самой земли! На тебе шкура будет трещать, скот! Две секунды, бегом сюда!
  Мурчик с трудом поднялся. Его руки и ноги дрожали и не слушались, в голове гудел мутный Игорев самогон и ещё что-то, он пока не мог понять что, и от этого 'что-то' где-то в глубине мозга зарождалась злость. К такому обращению не привык. Это он скот? Почему? Да, такого начала службы он не ждал.
  Он был в семье младшим, любимым и долгожданным: его и старшего брата разделяли десять лет. Он рос сам по себе, особо не страдая от родительской опеки. Им было некогда его контролировать - они работали. Отец в шахте, мать - швеёй в ателье. В семье ссоры были обычным делом: отец часто выпивал с многочисленными коллегами по работе, то по поводу ухода кого-то из бригады в отпуск, то по поводу из него прихода, и трёхлитровые 'бутыльки' с самогоном шли бесконечной чередой. И хотя мать на него пьяного постоянно кричала: 'Скотина! Кровосос!' - и что 'он жизнь ей погубил', но когда отец трезвел, они всегда находили общий язык. До следующей скорой отцовой пьянки. Мурчика ссоры обходили стороной - его любили. Хотя родители и на него иногда покрикивали, не без этого, но без злобы, только для порядка, и он рос равным среди равных, понятия не имея, что такое унижение.
  И вдруг он узнал. Узнал остро, в один миг. Какой-то вшивый милицейский офицеришка обозвал его скотом, и именно за то, что он как раз и не поступил, как дрессированный скот - не подбежал к нему, виляя хвостом, по первому свистку! И за это его будут наклонять? Делать из него этого самого наклонённого скота? А разве в армии делают скотов, а не солдат? Неужели это та армия, защитница Родины, мирного её сна, в которую он так стремился? Неужели это у нас такая армия? Армия наклонённых? Зачем? А где же?..
  Он был воспитан на советских фильмах, где всё в Советской армии изображалось умным и романтичным, где солдаты под руководством лопающихся от благородства офицеров с умным прищуром глаз, защищая Родину от врагов, бежали в атаку на извергающие огонь доты и дзоты и прикрывали своим телом от огня командиров... И он был готов бежать на эти дзоты, он об этом мечтал и в это верил всем сердцем... Он и сейчас готов был идти в атаку... Но как прикрывать в бою вот этого неизвестно за что ненавидящего его капитана? Как?
  Что-то треснуло в душе Мурчика, и всплыли в памяти рассказы вернувшегося на дембель из морской авиации брата о царящем в армии беспросветном, махровом идиотизме, об идиотских приказах, ворюгах-прапорщиках, пропойцах-офицерах, дураках-генералах, о мытых мылом плацах и крашенных краской листьях на деревьях, рассказы, которым он тогда ни за что верить не хотел.
  - Не может в Советской армии быть идиотских приказов, потому что там нету идиотов! Нету!
  - Нету идиотов? Да полно! - кипятился брат, - армия - это инкубатор идиотов, заповедник! Ну ничего, скоро поверишь!
  И вот, это 'скоро' пришло. Прошло всего четыре с небольшим часа от момента, когда он покинул дом и отправился служить в армию, и пять минут от начала тесного общения с тамошними обитателями, а Мурчик уже верил.
  - Ко мне-э! - пропел капитан.
  Но служить-то надо начинать - выбора не было, и Мурчик неспеша собрал пожитки, встал и пошёл.
  - Да он пьяный! - апеллируя к старшине, капитан вытянул в его сторону палец, ещё ниже опустив уголки тонких губ, - пьяный и борзый! По команде 'бегом!' пешком ходит! Оборзел?
  Старшина пожал плечами и кивнул головой.
  - Оборзел!
  Мурчик подошёл и остановился. Капитан в упор уставился на него и сделал глаза бараньими.
  - Непрэ-эвильно! - заблеял он, - непрэ-эвильно! Повторим упражнение. Ты, скот, - капитанов палец упёрся Мурчику в грудь,ѓ- вернулся на то место, где валялся, и по команде 'ко мне' не пришёл, а прибежал сюда бегом, за две секунды. Я засекаю время. И так, для начала пять раз! Вперёд!
  - Зачем?
  - Что зачем?
  - Зачем это, пять раз? - Мурчик красноречиво посмотрел на капитана, как нормальные люди смотрят на дураков, и не шевельнулся.
  - Вперёд! - заорал капитан, - без лишних разговоров! Вперёд!
  Закончивший трудный разговор с туповатым артиллерийским капитаном и теперь шедший к окружившей высокого старшего лейтеѓнанта группе призывников майор Лемешев услышал возле лавочек крик и остановился. Он посмотрел сперва на старшину в милицейской форме, потом на стоящего чуть сбоку своего непосредственного подчинённого - очкастого фраера-лейтенанта, как цирк смотрящего на общение капитана с Мурчиком, и подошёл ближе.
  - Что тут происходит? - спросил он.
  Лейтенант отвлёкся, поводил очками из стороны в сторону, нащупал разбегающимся взглядом майора, расплылся в улыбке и сказал: 'Цирк!'
  - Вперёд! - орал капитан.
  - Я что-то должен сделать? - спросил Мурчик у выглядывающего из-за спины капитана старшины.
  Ему почему-то показалось, что старшина умнее капитана. Старшина кивнул.
  - Вернись туда, где лежал.
  Мурчик пожал плечами, развернулся и пошёл к лавочкам.
  - Вещи тут оставь, - сказал старшина.
  - С вещами! - крикнул вслед капитан, - с вещами и бегом!
  Но Мурчик шёл шагом. Он подошёл к лавочке, посмотрел на спящего Пруна, утопившего в грязь лицо Женю, улыбнулся, развернулся и пошёл назад. Неспеша, с улыбкой, шагом. Капитан покраснел и растянул воротник рубашки.
  - Бегом! - хрипло заорал он.
  Мурчик упрямо шёл шагом.
  - Ничего, приедем в часть, я тобой лично займусь, паскуда, лично! - капитан расстегнул пуговицу на кителе.
  Мурчик молчал и голову не опускал. Это капитана разозлило ещё больше.
  - Ты, - зашипел он, - ты там у меня шёлковый станешь и ходить вообще разучишься! Только бегом будешь передвигаться, бегом, ползком и прыжками! Я тебя к себе в любимцы уже считай записал! Кру-гом! Начнём сначала! Повторение - мать учения. Бегом вернулся к лавке и бегом прибежал сюда! Бегом! Две секунды! Бегом! Это приказ!
  Мурчик пожал плечами, развернулся и пошёл. Шагом. Не из дурного упрямства, если бы надо было бежать в атаку, он бы побежал, а бегать только потому, что у какого-то капитана не в порядке голова, быть собачкой - 'фас', 'принеси'... извините, но нет. Он шёл в солдаты, а не в тузики. Мурчик не был такой смелый и принципиальный, просто он был молодой и ещё пьяный и поэтому просто не догадывался, чем ему в ближайшем будущем, в части, грозит только что приобретённая им 'любовь' капитана.
  - Бегом!
  - Может, его заменим? Другого возьмём? Зачем нам возиться с такими? - тихо спросил старшина у трясущегося от возбуждения мелкой дрожью капитана, как волк глядящего, как Мурчик медленно шёл к лавочкам, - зачем он нам такой? Я бы не взял.
  - Поломаем!
  - Мне в роте только лишняя головная боль, - недовольно пробурчал старшина.
  - Им я займусь лично, а вы, старшина, исполняйте свои обязанности и не лезьте не в своё дело! Понятно?
  - Так точно!
  - Ты! Ко мне!
  Мурчик не торопясь подошёл.
  - А теперь, скот, опять бегом к лавке! За две секунды! Для тупых будем повторять упражнение, пока не усвоим!
  Мурчик стоял и не шевелился. Он уже два раза сходил туда-сюда и больше дурацким приказам решил не подчинялся.
  - Что, припух? Борзый? - капитан неприятно рассмеялся. - Ты думаешь, ты у меня первый такой борзый? Я и не таких козлов обламывал! И с тобой цацкаться не буду! Я тебя научу Родину любить. Последний раз повторяю, бегом! Бегом!
  Мурчик упрямо наклонил голову и, несмотря на крик ставшего уже красным от натуги капитана, стоял на месте.
  - Стоишь? Не хочешь бежать? Ну и не надо! - капитан снял фуражку и оглянулся, показав Мурчику напоминающую тонзуру, размером почти с ладонь, контрастно выделявшуюся среди чёрных густых волос жёлтую плешь. - Хорошшо! Попробуем по другому. Я тебе даже слова больше не скажу, а ты будешь бегать туда-сюда сам, по своей инициативе. Не веришь? Армия - это коллектив, где за одного дурака отдувается вся рота. Вот сейчас, вот эти твои новые сослуживцы, - капитан небрежным взмахом руки, показал на девятерых призывников, стоящих за ним в шеренгу, - по моему приказу будут приседать. Приседать будут долго, упорно и мучительно, и до тех пор, пока ты сам, заметь, сам, не побежишь! И прекратят они приседать только после того, как ты научишься бегать и пробегать дистанцию за две секунды! Ты понял? Я буду молчать, а они - приседать! Молчишь, плесень? Ага, ты думаешь, что ты будешь мне гонор показывать, а они будут приседать молча? Нет, когда они наприседаются, я отвернусь, а они быстренько тебя научат бегать! Моментально! Веришь? Тут два варианта: или ты бегаешь - они стоят, или ты стоишь, а они приседают. До упаду! - вдруг заорал капитан, - бегом!
  Мурчик не шелохнулся, не без оснований мысленно обозвав капитана сволочью и согласившись с его тезисом, что за одного дурака в армии расплачивается вся рота, добавив от себя, что на войне, зачастую, и своими жизнями. За дурака командира.
  - Ну, стой, стой. Так, вы! - капитан повернулся к шеренге, опять показав Мурчику свою похожую на дыру в голове плешь, - начали приседать! И приседаем до тех пор, пока этот козёл не научится за две секунды бегом добегать от лавочки сюда! На счёт 'три' приступаем! Так, ты, слева, не надо рюкзак снимать, так приседай! Я наблюдаю, кто последний присядет - по прибытии в часть сразу идёт мыть туалеты зубной щёткой! Раз, два... три! Сесть!
  Из девяти призывников пять присели сразу, наперегонки, двое - чуть погодя, а ещё двое переглянулись и чуть замешкались.
  - Вот и хорошо! - улыбнулся капитан, - ты и ты. Вдвоём туалет мыть будет веселее! Зубные щётки с собой брали? Молодцы. Встать! Сесть! Встать! Сесть! Замечательно! Приседаем резче, ниже, приятнее! Раз-два! Правильно! Продолжаем! - он ненадолго задержал взгляд на дружно и покорно приседающих призывниках и повернулся к Мурчику, - ну как? Бегать будем? Не хочешь? Не хочешь, и не надо! Я тебя уговаривать не буду. А вот они - уговорят! Наприседаются и уговорят! Наприседаются и под впечатлением сделают тебе тёмную! Сами, заметь, я их об этом просить не буду.
  Новые приседающие однополчане, раньше с улыбкой и интересом наблюдавшие попытки капитана наклонить строптивого новобранца, теперь то сверху, то снизу со злобой поглядывали на растерянного Мурчика, который угрюмо молчал и не двигался
  с места.
  - Аркадий! - отвлёк очкастого лейтенанта майор Лемешев, - хорош бельма пялить, работы полно. Я пошёл в штаб, а ты пойди разберись со списками, вон, с артиллерией, там что-то напутано.
  - Есть!
  - Но и сюда одним глазом обязательно поглядывай, контролируй ситуацию, а если будет обострение - немедленно беги и зови меня.
  - Зачем, товарищ майор? Пускай капитан попорет этого своего сопляка, даже смотреть приятно.
  - Да?
  - Так точно!
  - Во первых, сопляк этот ещё не его. Мы его ему не передали, поэтому он пока наш. И если что с ним случится, отвечать будем мы.
  - А что может случиться?
  Майор внимательно рассмотрел лейтенантские очки.
  - А ты не помнишь, что было в прошлом году? На осеннем призыве?
  Лейтенант расплылся в улыбке.
  - Я в прошлом году, осенью, ещё в госпитале лежал и даже фамилию свою не помнил.
  - А, ну да, замотался я.
  Лемешев замотался и забыл. Лейтенанта перевели служить сюда недавно, в феврале, после госпиталя, где он лежал с контузией, полученной в Афганистане при взрыве мины под бронетранспортёром, от которого погибли все, а лейтенант уцелел только чудом, получив контузию и в придачу смещение глазных яблок. Из-за этого он так страшно, противоестественно косил и носил так не идущие ему очки.
  - Да. Замотался. В прошлом году, осенью, такого же мамкиного сынка такой же нетерпеливый капитан заставил вокруг плаца по грязи по-пластунски ползать и пообещал по прибытии в часть ему новую сладкую жизнь устроить, а тот расстроился, пошёл вон туда, за туалет, и на дереве повесился. Сняли ещё тёплого, а откачать уже не смогли. Вот так. Они же теперь все нежные.
  - И что ж теперь, не гонять, раз нежные?
  - Пусть забирают и у себя в части гоняют! Там пусть делают, что хотят, а тут нечего, тут они пока ещё наши. И вешаются пусть тоже там. А то он тут нагоняет, а этот или сбежит, или чего себе сделает, вены порежет, например, как тот, что утром, а нам отдуваться. А зачем нам лишние неприятности? Всё понятно?
  - Так точно, если будет обострение ситуации - доложу немедленно!
  - Молодец.
  Лемешев пошёл в штаб, а лейтенант направился к запутавшемуся в бумагах капитану-артиллеристу, по дороге поглядывая то на продолжавшего не подчиняться Мурчика, то на стоящего перед ним в позе боевого петуха и показывающего богу жёлтую плешь шипящего капитана, то на приседающих.
  - Бегом, мразь! - шипел капитан.
  Мурчик не двигался.
  - Товарищ капитан, теряем время, - сказал старшина.
  Капитан мельком глянул на часы, качнул головой, подскочил к строптивому Мурчику в упор, сквозь зубы зашипел и уже сжал руку в кулак, чтобы ударить того снизу в печень, но краем глаза заметил, что на него со всех сторон с интересом смотрят все находящиеся на плацу новобранцы, а с крыльца сборного пункта пялится майор, по мнению капитана, очень нагло себя ведущий бездельник, допустивший здесь бардак и пьянство. Он сдержался и остановился.
  - Товарищ капитан, они ведь ещё не военнослужащие, присягу не приняли, вот...
  - Вы всё сделали, что вам положено сделать? - перебил старшину капитан. Сейчас его лицо с красными пятнами на щеках стало очень напоминать лицо морячка с плаката. - Собеседование провели? Вот и продолжайте собеседование с этими, - он указал на испуганных приседающих, - кто там ещё остался 'необбеседованным'.
  - Есть. А может, всё-таки заменим его, пока не поздно? - старшина кивнул головой на Мурчика.
  - Занимайтесь собеседованием! - резко, через плечо, рявкнул капитан.
  - Я уже со всеми провёл, - спокойно ответил старшина, - остался только этот, - он, опять-таки головой, указал на Мурчика.
  - Тогда проведите с этим! - капитан разжал кулак и небрежно указательным пальцем ткнул Мурчика под рёбра, - у, скот вонючий!
  - Есть! - сказал старшина. - Ты, пошли. Иди за мной! - И он, на ходу расстёгивая портфель, пошёл к лавочке, под которой мирно спал пьяный Прун.
  Мурчик поплёлся следом. Все приседающие, кроме одного, самого старательного, без команды прекратили приседать. Капитан на них зло посмотрел.
  - А кто давал команду 'отставить'? - крикнул он.
  Призывники дружно, все как один, присели и снизу преданно поглядели на капитана.
  - Поняли службу? - капитан с улыбочкой посмотрел на них и после недолгого рассматривания добавил. - И правильно. Ладно, пока разойдись!
  Старшина уселся на лавочке, ногой подвинул в сторону разметавшуюся по земле руку Бокова, положил на колени портфель, внимательно посмотрел подошедшему Мурчику в глаза, указал рукой на край лавочки, сказал: 'Садись', - и достал из портфеля несколько сложенных в стопку листов бумаги.
  - Ты почему так себя ведёшь? - спросил он тихо.
  Мурчик сел. Если капитан своим видом сразу вызывал настороженную неприязнь почти у всех, с кем он сталкивался, может быть, только за исключением женщин (но с ними проще - вид погон, выброс гормонов, включение рефлексов и отключение мозгов, ничего не поделаешь - законы природы), то старшина почему-то к себе располагал. К тому же он напоминал Мурчику приятеля своего брата, Федьку, шофёра КРАЗа, под Новый Год по гололёду въехавшего в фонарный столб, за это снятого с техники и в последнее время ремонтировавшего на автобазе машины вместе с Мурчиком.
  - А что я сделал? - так же тихо, как и старшина, сказал Мурчик, - лежал, ждал. Позвали - подошёл, как нормальный человек. А он домахался, как пьяный до радио: спой да спой! Бегать туда-сюда! Собаку нашёл, козёл!
  - Ты не собака, ты - солдат, - насчёт 'козла' старшина промолчал, тут он с Мурчиком был полностью согласен, - но ты пьяный и не выполняешь приказ, поэтому и так.
  - А какой я должен быть на своих проводах? Это я на своих похоронах буду трезвый.
  - Ладно, некогда, к делу. Тут у меня есть несколько бумажных вопросов, я буду спрашивать, а ты отвечать. Точно, коротко и ясно. Понятно?
  - Не тупой.
  - Вижу, что не тупой, ещё бы борзость свою припрятал, и было бы нормально.
  - Как нормально? Собакой быть нормально? Я в армию иду, чтобы Родину защищать, а не веселить каких-то случайных идиотов в погонах. Какая польза Родине оттого, что я бы подчинился и побегал туда-сюда? Никакой! Только тому идиоту майору его больное самолюбие потешить. А он - не Родина.
  - Капитану.
  - Что?
  - Четыре звёздочки - это капитан.
  - Понятно. Одна ненависть остаётся от этого.
  - Ладно, ненависть, сейчас пройдёмся по списку вопросов, только быстро, уже нет времени. Фамилию, имя знаю, пропустим. Так, дальше, профессия?
  - Шофёр, - бойко сказал Мурчик и покраснел.
  Он слегка приврал. Перед проводами ему брат дал совет, сказал, чтобы он, чтобы легче служилось, изо всех сил старался попасть на машину - худо-бедно, а крыша над головой всегда будет. Поэтому он и сказал, что шофёр. Права у него были, он получил их в школе и по её окончании пошёл работать на автобазу. Но шофёром его не поставили, видимо из-за молодости, сказали, что пока нет свободных машин, жди. И он ждал, работая подручным у дяди своего одноклассника, Васьки Клюева, вулканизаторщика.
  - Шофёр? - поднял одну бровь старшина. Он посмотрел на свою бумажку. - Так, - прочитал он, - принят в АТП, номер, так, ага. Принят такого-то сентября слесарем по ремонту автомобилей второго разряда. Так? - Мурчик молчал. - Тридцатого декабря прошлого года допустил прогул. Было?
  - Та, то Васькин дядя ключи потерял...
  - Шестнадцатого марта сего года получил премию в размере двадцати рублей, - нетерпеливым жестом руки остановил оправдания Мурчика старшина, - было?
  - Нет, - хихикнул Мурчик.
  - Как нет? Не получал, или не двадцать?
  Мурчик пожал плечами.
  - Сказали, что за хорошую работу дадут премию, только я её должен перечислить в фонд мира, или как там его, я и перечислил. Так что с одной стороны, вроде как дали, а с другой - и не дали совсем.
  - Дали. Это называется дали. Только не на водку, чтобы ты не пропил, а на великое дело мира.
  - А я не пью, вернее не пил, и не пропил бы. А так мою премию какому-то негру в Африке отдали, чтоб он там коммунизм строил, а вот он её точно пропил. Ещё и на закусь какого-то своего соплеменника схавал. А говорят, фонд мира!
  Мурчик хихикнул. Старшина большими круглыми глазами посмотрел на него и покачал головой. Молодой, пьяный, глупый сопляк, сам не знает, что мелет, хотя и точно.
  - Ты этого никому не говорил? - тихо спросил он.
  - А чего говорить, это и так все знают.
  Старшина вдохнул, выдохнул и опять уткнулся в бумажку.
  - И не говори, - он перевернул лист, - никому! И никогда. Понял? Так, это биография, это не интересно, пошли дальше. Здравоохранение. Так, в детстве болел ветрянкой. В третьем классе поломал руку, левую, в седьмом, занимаясь в футбольной секции, заработал перелом правой ноги, может быть, поэтому седьмой класс окончил с одними тройками. Кроме химии. - До того невозмутимый Мурчик широко открытыми глазами уставился на старшину. - Так, что тут ещё? Ага, родители. Мать, Анна Тимофеевна, в девичестве Адонина, два курса института лёгкой промышленности. Отец... Так, тут и читать нечего: Краснолучский горный техникум, работает на шахте три бис, пьёт. Брат, служил на Балтийском флоте, на берегу, два года, морская авиация. Двадцать три суток гауптвахты. Три или трое, как правильно? А, неважно. Удивлён? Дальше. Дед по матери, в войну служил сапёром на Первом и Втором Белорусских, был дважды ранен, дошёл до Варшавы. Имеет медаль 'За отвагу'. Проживает в городе Счастье. Разве есть такой город? Хм... Дед по отцу, пропал без вести в сорок третьем, в семьдесят восьмом обнаружен в районе Красного... чего? - старшина ногтем сцарапал с листа какую-то прилипшую грязь, - короче, останки обнаружены не погребёнными при прореживании лесополосы, идентифицированы по солдатскому медальону, похоронен в селе... ага! В районе Красного Лимана! Так, - старшина перевернул лист бумаги, посмотрел на его оборот, а потом на Мурчика, - всё правильно?
  Ошарашенный Мурчик смотрел на старшину не отрываясь.
  - Всё верно, спрашиваю?
  - Нет.
  - Что 'нет'?
  - На ноге был не перелом, а накол.
  - Накол? Странно. А гипс носил? - Мурчик кивнул. - Значит, перелом. - Старшина сложил листы в стопку, подровнял края об портфель и посмотрел на первый из них. - Так, ты мне что-нибудь расскажешь, или мне продолжать?
  - А что я вам расскажу, вы и так всё знаете.
  - Да уж, да уж... - старшина пошелестел бумагами, - знаем всё, это правда.
  - Я не пойму, - рассматривая серую фуражку старшины, вдруг как бы прозрел Мурчик, - а чего вы мне всё это рассказываете? И спрашиваете чего? Я что, что-то наделал? В смысле провинился в чём?
  Старшина поднял на него глаза.
  - В смысле?
  - Чего это вы мной интересуетесь? Я иду в армию, а вы из милиции, вы что, меня в чём-то подозреваете? Вы прямо говорите, а то ходите вокруг да около, накол, перелом! Бегом, туда-сюда! Я что, попаду не в армию, а в тюрьму? За что?
  Старшина неторопливо порылся в карманах, нашёл там коробку спичек, из портфеля достал сигарету без фильтра, размял, закурил, выпустил дым, вздохнул и повернулся к Мурчику. От внезапного предположения у того весь хмель моментально куда-то делся, и мозг стал соображать быстро и напряжённо.
  'Что я такого сделал, - думал Мурчик, - что даже на сборный пункт за мной приехала милиция? - Он лихорадочно вспоминал события последних дней, но криминала за собой вспомнить так и не смог. - Стоп! А может быть это за стекло?'
  Когда на его проводах все уже хорошо поддали и от выпитой дозы почти забыли, зачем за этим столом собрались, уже перестали при выпивании желать Мурчику лёгкой и быстрой службы и уже стали пить с приговариванием: 'Эх, вздрогнем!' - он со своей подружкой Тамаркой исчезли из-за стола и пошли бродить вдвоём по спящему ночному городу.
  Когда внезапно брызнул состоящий из трёх капель кратковременный летний дождик, спасаясь от него, они забежали под крышу, на крыльцо какого-то учреждения, своим смехом растревожив ночную сторожиху, и Мурчик, что-то рассказывая смеющейся Тамарке, жестикулируя, нечаянно зацепил рукой стекло в дверях.
  - Милиция! - под звон битого стекла заорала на всю улицу перепуганная сторожиха...
  - Мы не из милиции, - тихо сказал старшина, - мы из КГБ. Комитет государственной безопасности. И ты будешь служить в подразделениях КГБ.
  Мурчик не смог проглотить какой-то комок, вдруг появившийся и застрявший в горле.
  - А я про негров языком болтал... - прошептал он и затих.
  - Я сделал вид, что не услышал, - сказал старшина, - но ты думай, перед тем как молоть языком. Теперь ты всё знаешь. Ты доволен?
  - Это войска КГБ, те, что с синими погонами, и буквами ГБ на них? - еле смог выговорить Мурчик, - в них?
  - Нет, не в них. Не в войсках, а в подразделениях.
  - А какая разница?
  - Большая.
  Так вот оно что! Вот в чём дело! Так вот, оказывается, почему к ним на автобазу приходил маленький серый кагебист в румынском пиджаке в мелкую клетку и интересовался им! Они проверяли, подходит ли он им! Вот в чём дело оказывается! А он то думал! Теперь понятно.
  Зимой, где-то в конце января, Мурчик вдруг почувствовал, что на работе к нему стали по-другому относиться. Напарник его, Васькин дядя, после традиционного утреннего согревающего употребления обычно болтавший без умолку, чем мешал работать и себе, и Мурчику, и окружающим, вдруг стал молчаливее рыбы, стал коситься на Мурчика, здороваться через раз и якобы даже попросил главного инженера, чтобы Мурчика от него забрали, хотя тот делал всю работу - и свою, и дядину - практически один, так как дядя, с утра залив шары, только давал советы, покрикивал и указывал пальцем.
  И в бане, в раздевалке, после работы, когда слесаря собирались перед уходом домой пропить в течение дня заработанные на разных авторемонтных шабашках деньги, при появлении Мурчика разговоры сразу стали стихать и не возобновлялись, пока он не уходил. Коллеги стали смотреть на него как-то настороженно, напряжённо и в его присутствии старались по большей части молчать, чего никогда не было раньше, ведь когда он поступил на работу, на автобазу, его в коллектив приняли сразу, без проблем, и всегда считали своим.
  Мурчик безуспешно ломал голову над произошедшей с коллегами метаморфозой, пока старший мастер ремонтного участка, никогда не выпускающий изо рта сигареты дядя Яша не сказал ему, что им интересовался кагебист, вон он, от конторы пошёл, с папкой. Он уже несколько раз тут был и задавал по поводу него, Мурчика, разные вопросы.
  - Так что имей ввиду, - сказал дядя Яша, - собирает про тебя материал.
  - А я ничего такого... - промямлил Мурчик.
  - Ничего, кто предупреждён - тот вооружён, - добавил дядя Яша, подмигнул и ушёл, оставив Мурчика мучаться в догадках.
  'Зачем я им понадобился? - ломал тогда голову Мурчик, - вроде как незачем. Я ж не политический преступник, каким был Ленин при царе...'
  Он был как все, не лучше и не хуже, обыкновенным советским парнем, пионером, потом комсомольцем, и политикой никогда не интересовался. Да и было бы чем интересоваться! Какая могла быть в Советском Союзе политика - одно посмешище. Комсомольские подхалимы и ворьё с партбилетами заправляли всем и везде, для них давно уже наступил коммунизм - чеши правильно языком и получай за это набор недоступных простым трудягам жизненных благ. К этому за пятьдесят с лишним лет все привыкли, привыкли к коммунистам, как привыкла собака к блохам, и эта привычка передавалась из поколения в поколение. Передалась она и Мурчику. Интересуются интересным и загадочным, а что было интересного и загадочного в политике? Да ничего! Всё было ясно как божий день. Не хочешь работать, а хочешь сладко жить - иди в комсомольские активисты. Потом вырастешь в комсорга, потом в партийного секретаря, и всё - бездельничай и воруй, сколько влезет! Главное - чеши языком по писанному, не забывай лизнуть вышестоящему секретарю и успевай оттирать ломящуюся к корыту тучу конкурентов. Такой была насквозь фальшивая неинтересная советская петрушка, называемая политикой, а во главе этой петрушки стоял явно выживший из ума фальшивый вождь, ласый до наград, большой любитель целоваться с кем ни попадя, дорогой товарищ Леонид Ильич Брежнев - вся грудь в медалях, как на собаке-победительнице многих собачьих выставок. Про него даже рассказывали анекдот, что для того, чтобы уместить на груди ещё одну очередную звезду Героя, ему хирургическим путём расширяли грудную клетку.
  Это называлось политикой, а таким дерьмом молодому парню интересоваться было просто противно, он и не интересовался. Да и чего было интересоваться - всё на поверхности плавало.
  Зачем же он понадобился КГБ? Может за то, что слушал иногда западные радиостанции: 'Би Би Си', 'Голос Америки', вернее транслировавшиеся там музыкальные программы? Это было. После того, как он услышал как-то композицию 'Время' английской группы 'Пинк Флойд', советские песни, типа '...время гудит БАМ, на просторах твоих БАМ...', стали ему казаться таким бездарным хламом, что слушать подобное, и то практически никогда не показывающееся на советских телевизионных экранах, он уже не хотел и не мог. Он слушал по радио музыку 'оттуда', и это был единственный повод, по которому им могло заинтересоваться КГБ. Но он об этом никому не говорил, об этом никто не знал, кроме него самого и транзистора 'Океан' с отламывающейся задней стенкой.
  Был, правда, ещё один повод.
  Как-то накануне Седьмого ноября он возвращался с работы позже обычного. После окончания рабочего дня, вместе с другими слесарями, под личным руководством главного инженера он готовил машины к участию в демонстрации - навешивал на них всякую кумачовую муру и раскрашенных гуашью фанерных пролетариев, которые непременно должны были с кем-то там соединиться, или объединиться, о чём и было на разные манеры написано на этой самой муре. В том, что кто-то захочет соединяться с такими пролетариями, Мурчик очень сомневался - уж очень страшные рожи нарисовал им числящийся слесарем хромой автобазовский художник. Мурчик гвоздями прибил этих пролетариев к бортам машины и ушёл домой.
  Уже стемнело - осенью темнеет рано. Он шёл по улице, по тротуару, вдоль которого, по случаю надвигающегося праздника очередной годовщины Октябрьской революции, на металлических рамах, приваренных к врытым в землю трубам, висели огромные портреты вождей страны: всех, как членов политбюро, так и кандидатов в них, причём члены висели в начале ряда, а кандидаты - в конце. А накануне руководство автобазы, психологически готовя рабочих к демонстрации, помимо традиционных уговоров: не опаздывать, в колонне много не пить, а перед трибуной не курить и громко не матюкаться, и угроз тем, кто ослушается, - распределяло роли в этом фарсе по заранее составленному списку. В списке пофамильно было расписано, кто будет нести транспаранты с написанными на кумаче белой краской дурацкими лозунгами, типа 'Народ и партия - едины!', кто - прибитые к палочкам портреты вождей, а кто будет в запасе и будет подхватывать эти транспаранты и портреты из ослабевших рук тех, кто из под роспись прикреплённых к портретам несущих, мягко говоря, выпьет лишнего и будет их нести уже не в состоянии. Короче говоря, распределяли, кому что делать. И непременно под роспись.
  Мурчику попервах поручалось нести пятиметровый кумачовый транспарант с белой затейливой надписью 'Партия была, есть и будет!', но случилась накладка. Кто-то плохой приписал мелом к восклицательному знаку ещё одно слово - 'есть', и кичливый лозунг обратился в крамольный: '...была, есть и будет ЕСТЬ'.
  Едва не получивший от увиденного сердечный приступ, держащийся за грудь главный инженер заставил второе слово 'есть' смыть бензином, и быстро. Смыли действительно быстро, но от быстроты переусердствовали и размазали восклицательный знак и часть слова 'будет', короче говоря, к большой Мурчиковой радости, транспарант безнадёжно испортили. Едва не получивший от этого ещё и инфаркт инженер приказал замочить в бензине и спрятать кумач подальше, а Мурчику сказал, что, дескать, не надо радоваться, что не придётся таскать этот парус коммунизма, а надо идти брать из кучи под стеной портрет на палочке, запоминать, кто на нём изображён, он отметит в списке, и с ним идти на парад.
  Мурчику попался портрет какого-то там товарища Капитонова. Того самого Капитонова, про которого по десять раз на дню, до тошноты, до боли в ушах повторялось в нудных каждодневных программах новостей по телевизору: '...некролог подписали: ...Долгих, Капитонов, Катушев и другие члены политбюро... на трибуне присутствовали: ...Долгих, Капитонов, Катушев и другие члены политбюро...'
  Капитонова, так Капитонова, нести, так нести. Советские люди к идиотизму и покорности приучались с детства, они привыкли и не отказывались, и вопроса 'Зачем?' в лексиконе советского человека не существовало вообще. Копать? Копаем! Нести? Несём! Спрашивать: зачем копаем или зачем несём, куда несём? - было некому, никого это не интересовало, всем было абсолютно всё равно: что и зачем копать, и куда нести все эти транспаранты и портреты. Несли, куда говорили. Сказали нести на демонстрацию, неизвестно чего демонстрировать неизвестно кому - 'ура!', понесли на демонстрацию, сказали бы нести на свалку - 'ура!', понесли бы на свалку, правда с большим рвением и с ещё более громким 'ура!'.
  И вот, вечером записанный на завтра носителем портрета Капитонова уставший Мурчик, после работы, не торопясь шёл по тротуару, вдоль этих не сильно украшавших город портретов. Работы в тот день было много, напарник нажрался до положения риз, помогать не мог, а только мешал, а тут ещё эта халявная сверхурочная работа по наряжанию автомобилей к 'празднику'. Мурчик устал, вымотался, был раздражён и вдруг среди этих громадных портретов увидел знакомое лицо. Ё-моё! И тут Капитонов! Сам не зная почему, Мурчик вдруг разозлился и с удовольствием плюнул портретному Капитонову на галстук. Он метил в очи, но портрет был громадный, и он недоплюнул. А плевал он не со злого умысла, просто сильно намозолил ему глаза еще на работе этот Капитонов. Если бы ему поручалось нести портрет Суслова, он бы плюнул в глаза Суслову. Суслову, Долгих, Капитонову, Катушеву - какая разница?
  Да, было и такое. Но об этом подвиге тоже никто не знал, может быть, только старушка, маленькая, сгорбленная временем старушка, с прямоугольничками орденских планок на старенькой линялой кофточке, которая в это время была недалеко, шла ему навстречу и, возможно, даже видела плевок Мурчика.
  'Может, это она меня сдала в КГБ?' - тревожно подумал Мурчик.
  Нет, вряд ли. Старушка была близорукая и в темноте Мурчиков поступок видеть не могла, а если бы и увидела, то наверное даже одобрила бы, потому что она сама минутой раньше, взглянув на висевшее на портрете в начале галереи сытое бровастое лицо Брежнева, пробурчала себе под нос: 'Что же ты со страной делаешь, бездельник? Уж когда война кончилась, а в стране голод. Эх ты, сосиськи сраные!'
  Так, благодаря дефекту речи, Леонид Ильич называл страны социалистического лагеря, на защиту которого Мурчик теперь и призывался в подразделения Комитета государственной безопасности.
  Призывался. Так вот почему этот комитет им интересовался!
  - А я не хочу служить в КГБ, - вдруг тихо произнёс Мурчик.
  Старшина непроизвольно выронил сигарету.
  - Не понял, - удивлённо сказал он, - как это не хочу?
  - Не хочу, и всё!
  - Да? А кто тебя спрашивает?
  - Я хочу служить в армии, в Советской армии, носить нормальную солдатскую форму, а не такую вот, как на вас. Я хочу Родину защищать, а не шпионом быть, или кто там у вас! Не хочу!
  - Тихо! - Старшина затоптал упавшую сигарету и достал новую. - Шары залил и борзеешь? При других обстоятельствах я с тобой и разговаривать бы не стал, а пока сиди смирно и слушай. И молча. Я тебя уговаривать не буду, а попробую терпеливо объяснить. Хоть и не нравится это мне.
  - Что объяснить?
  - По сторонам посмотри, да? - Старшина размял пальцами сигарету. - Кто-нибудь, как вот я с тобой, с призывниками разговаривает? Нет. А почему? Потому что не о чём с ними разговаривать, они - обыкновенное безголосое пушечное мясо в солдатской форме, понимаешь? И разговаривать с ними не о чём. Ура, в огонь, на доты, и всё.
  - Да, только за Родину...
  - Не перебивай! Да, ура! Они - обыкновенное пушечное мясо, кровавый расходный материал, а мы из вас элиту сделаем. Элиту защитников Родины. Родину изнутри ведь тоже защищать надо. Но не только мясом, а и головой. Согласен?
  - Я не...
  - Вот вас и отобрали десять человек для этого дела.
  - Для какого?
  - Скажу, попозже. И только поэтому я с тобой и разговариваю, и не так, как, вон, смотри на плацу, тупорылый армейский сапог-майор орёт: 'Васька Пупкин, стань сюда, сядь здесь', - а разговариваю терпеливо, чтобы ты проникся и все правильно понял. Они, - старшина показал рукой на плац, - по приезде в часть станут не защитниками Родины, а как бы правильно сказать, скотом подневольным: тряпки, метёлки, подъём-отбой, деды по морде, скотом, понимаешь? И только если вдруг понадобится, то из ихнего мяса соорудят Родине щит, понимаешь? Живой щит, из плоти и крови, а вы...
  - А мы?
  - Сиди молча и слушай! Вопросы потом задашь, если я разрешу! - старшина прикрикнул, и как-то сразу перестал походить на добряка Федьку, в его до того журчащем голосе появились твёрдые согласные. - А вас будут готовить. Очень серьёзно готовить.
  - К чему?
  - Ко всему. Ты должен будешь всё уметь. И мы научим, ты будешь уметь. Знаешь, что такое охрана порядка? Узнаешь. Вот и подходим к главному. Вы сперва попадёте к нам, тут недалеко, в учебку...
  - А где это, недалеко?
  - Ну, скажем, в Днепропетровске. Там мы вас будем полтора года учить всему полезному, а потом вы будете служить в Москве, в столице, представляешь? И при массовых мероприятиях, демонстрациях, футбольных матчах, или когда делегации буржуйские по столице возить будут, короче, всегда, когда будет образовываться толпа, вы будете находиться в этой толпе, в пределах видимости друг друга, и будете её контролировать. Будете как железная арматура в бетоне.
  - Кого контролировать?
  - Толпу, стадо. Чтобы, это стадо всегда вело себя по сценарию. Чтобы если надо орать: 'Ура!' - орали, как резаные, надо стоять - стояли, как вкопанные, а надо бежать - бежали, как в жопу раненные. И чтобы это всё было под контролем. Вот это и будет ваша работа - вы будете это стадо контролировать. И мы вас этому научим. А жить будете как сыр в масле. Теперь понятно?
  Старшина подкурил вытянутую ранее и тщательно размятую сигарету.
  - Полтора года в учебке? - помолчав некоторое время, спросил Мурчик.
  Старшина кивнул.
  - А потом полгода отслужить, и на дембель?
  - На какой ещё дембель? Видишь, мы не ошиблись, ты умный парень, сам сообразил, что после полутора лет учёбы на дембель не ходят. Правильно, от нас на дембель не ходят! Это дело на всю жизнь. Вот в этом и заключается смысл этой нашей с тобой беседы. Мы хотим, чтобы ты не просто узнал, какая тебе оказана честь, а подумал, проникся и осознанно подготовил себя к такой службе, вот в таком смысле.
  - Это, в смысле, хочу-не хочу?
  - Нет. Такого нету. Есть только 'хочу'. Но есть 'хочу' добровольное, чего я от тебя и добиваюсь, и есть 'хочу' принудительное, чего тебе организует капитан. Есть служба за совесть, а есть за страх. А в комитете надо служить за совесть. Страх сам придёт. Теперь понял?
  Мурчик молчал. Старшина положил на лавочку портфель и сложил руки на коленях.
  - Ты пойми, ты вливаешься в структуру Комитета государственной безопасности, организации, которая полностью управляет страной, полностью! Вот видишь вот этих всех офицеров, прапоров? - старшина небрежно, круговым движением руки, как будто окропил плац. - Видишь? Они все у нас вот здесь! - он сжал руку в кулак и помахал им перед лицом Мурчика, - здесь! Не веришь? Я, простой старшина, сейчас подойду к любому бравому майору, скажу пару слов, и у него штаны мокрыми станут, веришь?
  - Верю.
  - Молодец, умный парень. И у тебя они будут вот здесь! - старшина показал Мурчику кулак, - но не сразу. Сначала ты пройдёшь учебку, потом послужишь, как я тебе рассказал, проявишь себя, а потом перед тобой будут открыты безграничные возможности служебного роста, в том числе разведка, контрразведка! А? Представляешь? Возможности, о каких ты и не мечтал никогда! И не мог мечтать!
  - Я мечтал быть лётчиком, - вдруг сказал Мурчик.
  - Что? - старшина нервно хихикнул, - а что там тот лётчик? Мотор жужжит, голова болит...
  - Я хочу как все, отслужить, как надо, и вернуться домой хочу, - упрямо сказал Мурчик, - отслужить два года...
  - А во флоте - три! - многозначительно заметил старшина.
  - Ну и что? Честно отдать долг Родине, а потом вернуться домой...
  - К маме.
  - Да, к маме. А так, как вы говорите, я служить не буду. Я хочу после службы вернуться домой.
  Старшина курил и удивлённо смотрел на Мурчика.
  - А в Афганистане служить хочешь? - спросил он сквозь зубы.
  - Хоть в Афганистане, только не у вас!
  - А оттуда многие не возвращаются, между прочим.
  Мурчик молчал.
  - Хорошо подумай, - сказал старшина, - хорошенько! И если ты не осознаешь всех перспектив, открывающихся перед тобой, я тебя заставлять ехать с нами не буду. Такой у нас приказ, к сожалению, - старшина выразительно посмотрел на Мурчика, - приказ брать только сознательных, надёжных, а ты - ненадёжный. Но ещё можешь немного подумать. Немного. Помнишь, я тебе говорил, что все эти офицеры у нас вот здесь? - старшина опять сжал кулак, - и это правда. И начальник сборного пункта тоже, и если ты не изменишь своего отношения, то по нашей мимолётной просьбе ты поедешь служить не в Москву - в кабаки и на футбол, а в самую грязную и далёкую дыру, где с тебя, с криком: 'За Родину!' - пьяный кусок будет шкуру спускать по десять раз на дню, и ты десять раз на дню будешь проклинать свою глупость. И когда домой вернёшься, если конечно вернёшься, и если не калекой, то на тебе от государственной безопасности клеймо будет стоять - 'неблагонадёжный', и путь тебе будет только один - по дну!
  - Почему?
  - А куда ты с такими рекомендациями комитета поткнёшься, в летчики? Только в говновозы! Веришь? Правильно! Комитет того, кто ему верен, до небес возносит, а кто ведёт себя так, как ты, тот всю жизнь из говна не вылезает! Но то будет потом, а сейчас ты, если не одумаешься, пойдёшь служить в самый грязный вонючий стройбат! Мы тебе организуем. На край света! В пустыню, в тундру, к чёрту на рога! Вот такой у тебя выбор, вот такое, в смысле, хочу-не хочу.
  - И пусть в стройбат, зато честно! - упрямо пробурчал Мурчик.
  - Что вы там так долго? - закричал потерявший терпение капитан, - нет времени! Ещё документы готовить, а вы там антимонии разводите! Что там такое, данные не соответствуют?
  - Сиди здесь и думай! - сказал старшина и пошёл к капитану. ѓ- Не годится он нам, - подойдя, сказал он и выбросил окурок.
  - Что такое? - раздражённо спросил капитан, - в чём дело?
  - Проблемный он, - старшина вкратце рассказал, опуская подробности и избегая комментариев.
  - Пьяный он, а не проблемный! Не хочет? Ну и что, что не хочет? - капитан ухмыльнулся, - а кто его спрашивает? Он едет с нами!
  - А приказ таких не брать? - спросил старшина.
  - Причём тут приказ? Молодой, здоровый! По параметрам подходит, биография без пятен. А дурь из башки я ему лично выбью, и будет как шёлковый!
  - А если не будет?
  - Будет! Он мой! Он мне с первого взгляда понравился, и я лично из него душу выну! Всё, я пошёл в штаб за документами, может, этот ленивый козёл майор уже подготовил. А ты смотри, чтоб тут был порядок! Собери их в кучу, а то вон, смотри, один уже сидит жрёт, а те вообще расползлись!
  Старшина недовольно покачал головой, а капитан повернулся, сделал несколько шагов, вдруг развернулся и посмотрел на притихшего на краю лавочки потерянного Мурчика.
  - Вещи собирай, скот! Расселся! - крикнул он и пошёл к штабу.
  Мурчик что-то пробурчал ему в ответ.
  - А ну повтори! - капитан остановился, развернулся и засверкал глазами, - ладно, сейчас некогда! А как сядем в поезд - поговорим! Во как поговорим! - и капитан почему-то показал кулак старшине.
  Очкастый лейтенант одним глазом, как ему и наказывал начальник, поглядывал за беспокойными кагебистами, и, как только там после затишья вновь началось обострение с участием того упрямого пьяненького губошлёпа в красном драном свитере, он впереди капитана побежал к штабу. Лемешева в штабе не оказалось.
  Столкнувшись в дверях с заходящим капитаном, лейтенант выбежал на крыльцо, пошарил взглядом по территории и увидел Лемешева, идущего к сформированной и построенной в колонну по четыре, с вещами в руках, команде для внутренних войск. Лейтенант снял очки и протёр уставшие от них глаза.
  - Товарищ майор! - крикнул он.
  Лемешев остановился. Лейтенант подбежал к нему и неожиданно быстро, чётко и точно, по-военному, доложил об увиденном. Лемешев нахмурился.
  - Спасибо, - сказал он, - иди, помоги разобраться со сто второй командой, - а тут я сам. Иди.
  Сверкая по сторонам очками, лейтенант убежал, а майор быстрым шагом подошёл к старшине.
  - Что тут у вас? - спросил он.
  - У нас не знаю, а у вас плохо, - сказал старшина. - Вам было указание отобрать по нашему заказу нормальных, а это что? - он кивнул в сторону Мурчика.
  - А что?
  - Не хочу, не буду! - старшина дёрнул головой, - домой хочу! Пижон!
  - Мы отобрали. Наше дело было возраст, рост, и прочее, а хочу-не хочу, - это не к нам. У нас нет понятия 'не хочу'. У нас все хотят. Вот, видите, полный плац, и все хотят. А вам я удивляюсь, старшина, с каких это пор стали спрашивать у призывников: хочу-не хочу? И особенно вы!
  - С недавних. У нас служба специфичная. У нас надо, чтобы не очередь отбывал, а отрабатывал на все сто. А были случаи... - старшина запнулся, - потому и приказ был брать с собой только сознательно подходящих.
  - А этот сознательно не подходит?
  - Нет. Дурак! В Москве служить не хочет. В Москве! Ходи в гражданке по стадионам и кабакам, жри, пей на халяву и порядок поддерживай, а он не хочет. Осёл!
  Лемешев ненадолго задумался.
  - Я не пойму, - сказал он, - а сыр-бор в чём? Не хочет - не надо, отправим на хрен в стройбат, дадим другого. Или вам что, только этот нужен? Конкретно этот?
  - Да и нахрен он нам не нужен, конкретно этот! Просто он прошёл полную проверку по нашей линии, и всё.
  - Тьфу ты, господи! - плюнул на землю Лемешев, и достал из кармана пачку сигарет, - и всего то? Закуривай! Да у нас вон, две команды есть, ничейные, на заграницу готовились, вон те в тени валяются, на Кубу, например. Их не хуже этого вашего фрукта проверяли. Давай, старшина, я тебе из них кого-нибудь подкину, давай? Никто и не заметит, в вашем ведомстве такой же бардак, как и в нашем, только это большой секрет. Давай? Кого, вон, выбирай! Любого! Какого завернуть? Рыжего, чёрного, какого?
  - Да мне наплевать, кого. Я старшина, что мне? Абы не морочиться потом с ним. Это капитану нашему вожжа под хвост попала - упёрся как баран рогом и хочет именно этого забрать, чтобы упражняться. Даже на приказ: таких не брать - наплевал. У него малость с этим, - старшина покрутил пальцем у виска, - не в порядке. Наклонности есть небольшие, - он опять пошевелил пальцами, ѓ- нравится ему с такими возиться. Перековывать, как он говорит. И этого, говорит, поломаю.
  - И что, поломает?
  - Да. Опыта хоть отбавляй.
  - А что ж с него, с поломанного, будет за шпион?
  - Ага, шпион. Да никакой! Поломает - и в хозвзвод. У него так часто. Потому и сидит столько лет в учебке, в ротных.
  - Понятно. Шиз. Меняем?
  - Я решать такого не могу, я никто, - сказал старшина, - но скажу, что для пользы дела, лично я бы его не брал.
  - Для пользы дела? Только поэтому? А пацана не жалко? Замордует ведь парня.
  Старшина пожал плечами.
  - А вон тот упырь артиллерийский разве не замордует? - он кивнул на нервничающего среди новобранцев строгого капитана артиллериста, - замордует! А вон та, красная шапочка-истеричка? У нас ведь везде одинаково, только цвет погон разный.
  Лемешев оглянулся, посмотрел на 'красную шапочку-истеричку' - капитана в фуражке с красным околышем, надрывно, вылупивши очи, кричащего на маленького новобранца в длинной синей фуфайке, и улыбнулся.
  - Сколько у вас до поезда? - вдруг спросил он.
  Старшина посмотрел на часы.
  - Ого! Уже меньше двух часов!
  - Отлично, переигрывать будет некогда. Меняем? - Майор пристально посмотрел на старшину. - Ну? - Старшина молчал. - Смотри, я то его вам сдам, раз так хотите, но если по дороге сбежит, кому будет хуже? Зачем это тебе? И мне от вашего ведомства рекламаций не надо. Меняем? - Старшина, делая вид, что не слышит, продолжал молчать. - Ну?
  - Я курю и ничего не слышу, - старшина выпустил дым в сторону.
  - Вот и договорились! - хлопнул в ладоши майор.
  Он повернулся к плацу и поискал глазами приготовленную к службе за границей команду, за которой по причине банального бытового пьянства не приехал покупатель. Он нажрался в поезде до бесчувствия и в ответ на попытки проводницы его разбудить, отбрыкнувшись, её ударил. Какая его остановка? Если она не уберётся к едрене фене и не перестанет ему мешать спать, то он сейчас встанет и вообще выбросит её из поезда. Проводница послушалась, и, как результат, он проспал свою станцию и поехал дальше, а призванные Родиной, готовые к службе ей парни остались томиться на сборном пункте.
  Майор Лемешев нашёл взглядом этих армейских сирот, быстрым шагом подошёл к ним, к уставшим ждать, разлёгшимся в холодке под деревом парням и громко, чтобы всем было слышно, спросил: 'В Москве кто служить хочет?'
  - Я! - отозвался и, как тюлень, животом заёрзал на тёплой земле толстоватый высокий парень с глазами, в которых от опущенных вниз уголков век казалось, что вот-вот покажутся слёзы, - я хочу! У меня там сестра.
  - Хоть дядя. Иди сюда! Фамилия! Скотобойников? Шучу. Воскобойников? Так, Воскобойников, присоединяйся вон к тем, видишь? Возле старшины. Теперь это твой начальник.
  - Старшины? Он же мент поганый! - шарахнулся толстяк.
  - То он мент для конспирации. Собирай вещи и подходи. И не чухайся!
  Майор вернулся к старшине.
  - Порядок! - он потёр руки, - сейчас я побегу и этого поросёнка к вам в команду документально оформлю.
  - Сперва надо вот этого поросёнка куда-то деть, - сказал старшина, кивнув на Мурчика, - припрятать что ли. А то капитан вернётся, увидит его, и...
  - Денем, не волнуйся! - успокоил его майор, - припрячем! Эй, ты! - крикнул он.
  - Я? - Мурчик встал.
  - Да, ты! Не хочешь сгнить в застенках КГБ? - Майор засмеялся, старшина перестал курить. - Не волнуйся, старшина, шучу! - Лемешев хлопнул старшину по плечу. - Когда у вас поезд, говоришь? Через два часа? Слышишь ты, диссидент вонючий, да, ты, в красном свитере. Разворачивайся и вали отсюда подальше! Вали куда хочешь, спрячься где угодно, но чтобы я тебя два часа не видел. Только не на территории! Вон там, за кустами в заборе есть дырка, прыгай туда и беги куда глаза глядят, а через два часа вернёшься. Только аккуратней там - то венерический диспансер, там охрана есть, не попадись к сифилитикам! Беги! Порядок, старшина? Вот так! А я побежал этого, Скотобойникова, к вам оформлю. Классная кагебистская фамилия. Ну шучу я, старшина, шучу! Эй, ты, дядя! - майор как поп на проповеди развёл руками, глядя на не двигающегося с места Мурчика, - что, десять раз повторять надо? Бегом отсюда! Старшина, проследи. Бегом! Брысь!
  Мурчик смотрел за всем этим действом со смешанными чувствами. Он уже мысленно готовил себя к самому худшему, потому что был советским человеком, а любой советский человек с самого рождения знал, что с КГБ шутки плохи, а он только что шутил. И вдруг это майорово: 'Брысь!'
  Он не мог поверить. Его мозг, отравленный самогоном и адреналином, выделившимся в кровь от общения с капитаном и старшиной, соображал медленно. 'Брысь!' - неужели появилась возможность изменить ситуацию? Раз появилась - надо менять и не чухаться! Вскакивать и бежать! А не будет ли это дезертирством? Но ведь это майор сказал, а он тут начальник. И старшина промолчал. Через два часа у этих кагебистов поезд, они уедут без него, а он сюда вернётся, и всё будет нормально! Будем жить! Будем! Вперёд!
  Мурчик схватил свой тощий рюкзак и, лавируя между лавочек, быстро пошёл к растущим вдоль сложенного из жёлтого ракушечника забора, пыльным, до нельзя забрызганным мочой призывников, кустам сирени. Он споткнулся об развалившегося на земле Бокова, сохранил равновесие, без улыбки посмотрел на спящего, уткнувшегося рожей в сырую землю Женю и вздрогнул, услышав у себя за спиной далёкий окрик голосом, который уже успел ему въесться в самую глубину мозга - дребезжащий и резкий, как бензопила, голос капитана.
  - Кто разрешал покидать расположение? - скрипел капитан, приближаясь от штаба быстрым шагом, - поссать - только по моему личному разрешению!
  Мурчик рванул с места, но, споткнувшись о спящего колобка, и порвав ткань штанов на левой коленке, сразу же упал. Он моментально вскочил и, не мешкая, сиганул в спасительные кусты, где, как говорил майор, где-то была дыра в заборе.
  - Стой! - заорал не своим матом капитан, - стой!
  Весь плац повернул головы сперва к капитану, а потом в сторону ныряющего в кусты Мурчика.
  - Старшина! Держи его! - орал капитан.
  Он сорвался с места и упругим спортивным бегом побежал следом за Мурчиком, к забору.
  Старшина стоял молча.
  - Держи его! За мной! - крикнул капитан, и, - от бля... ѓ- тут же, не заметив ногу лежащего под лавочкой Пруна, споткнувшись об неё, сломя голову, между лавочек, полетел на землю.
  Видимо, капитан прошёл полную кагебистскую подготовку, и падать там тоже учили, поэтому он в полёте сгруппировался и упал не растерянно, плашмя, как обычно падаем мы и жабы, а как мячик, кругло и мягко, выставив плечо вперёд. Прокатившись по земле пару оборотов он, распрямившись, как пружина, в мгновенье ока вскочил на ноги, обернулся на старшину, взмахнул рукой, заорал: 'Вперёд!'ѓ - и мягким кошачьим бегом, обходя лавочки и перепрыгивая тела спящих перепивших призывников, побежал за Мурчиком.
  С недовольным видом, но подчиняясь беспрекословно, побежал следом и старшина, причём было заметно, что и старшина тренирован - его грузность и неуклюжесть при беге сразу куда-то исчезли.
  Заслышав сзади крик: 'Держи его!' - Мурчик понял, что речь о нём, и надо спешить.
  Не найдя дыры, он, поломав ногти и ободрав второе колено, на животе перелез через шершавый, медленно разрушающийся под действием погоды забор, продрался сквозь кусты, росшие и с другой его стороны, и что есть духу побежал по обсаженной сиренью узкой асфальтированной дорожке посреди чахлого, редкого, опутанного паутиной яблоневого сада.
  Пробежав метров сто, он остановился, перевёл дыхание и оглянулся. Ему был виден только белёсый асфальт дорожки и из-за окружавших её кустов больше ничего, а видеть хотелось. Очень. Мурчик присел, но опять ничего не увидел. Он отодвинул ветку сирени, и только тогда ему стал виден жёлтый забор военкомата и дыра в нём. Она была метров на десять левее того места, где он перелез через забор. Вроде было тихо.
  'Не гонятся? - Мурчик прислушался. - Гонятся!'
  Из дыры, сделав ногами 'ножницы', выбежал красный от решимости изловить ускользнувшего из-под его носа строптивого призывника капитан. Он возле забора замешкался на секунду, ожидая отставшего старшину, а когда из дыры выскочил и тот, капитан закричал: 'Окружаем! Держи левый фланг, я - справа! Двигаемся параллельно, к зданию в центре!' - и галопом, слегка пригнув голову, придерживая правой рукой фуражку, а левой рассекая воздух, побежал вдоль забора.
  Старшина побежал в другую сторону. Мурчик в кустах заулыбался. Он вот он, а его преследователи разбежались от цели в разные стороны! Вот, дураки! Ему стало весело. 'Вот он я, здесь я!' - захотелось ему крикнуть, но вдруг, как по команде, капитан и старшина повернулись и побежали параллельно дорожке, в его сторону, обходя Мурчика справа и слева.
  Он сразу не сообразил, что ему отрезаны все пути, а теперь, через секунду, уже было поздно. Справа прямо на него бежал старшина, слева, оглядываясь по сторонам и прислушиваясь, - капитан, позади них желтела стена военкомата, а невдалеке, за спиной у так рано обрадовавшегося Мурчика, преграждая путь, серело силикатным кирпичом какое-то трёхэтажное здание, это к нему и вела эта дорожка. Всё, попался! Сейчас кто-нибудь из преследователей заметит его краснеющий в кустах свитер, и всё! Что делать? Убежать? Но куда? Назад? Нельзя, там забор, военкомат. Оставался только один путь - бежать к незнакомому зданию. Бежать! Но преследователи явно бегали быстрее его, эх, зря прогуливал уроки физкультуры, догонят! Да, догонят, но и не погибать же здесь за просто так?
  Мурчик вскочил и быстро, как только мог, побежал по дорожке к зданию. Чуть сзади, справа и слева от себя он слышал шорох приближающихся преследователей.
  - Вон он! - закричал капитан, - на аллее!
  Крик капитана заставил Мурчика включить форсаж. Ему было немного легче бежать, потому что под ним был асфальт, а старшина и капитан бежали по высокой, давно не кошеной траве, не выгоревшей на солнце только благодаря тени редких яблонь и акаций, которые то там, то тут, в беспорядке были насажены вокруг дорожек сбегавшихся, как растопыренные пальцы к ладони, к асфальтированному пятачку перед высоким крыльцом кирпичного здания.
  Мурчик подбежал к асфальтовому пятачку и остановился. Он растерялся. И тут бежать было некуда! Справа и слева уходящие вдаль дорожки через секунду будут перерезаны преследователями, туда точно нельзя. Вдоль здания, по отмостке? Не получится, там слева торчат из земли огороженные ажурными металлическими заборчиками входы в подвальные помещения, их он перепрыгнуть не успеет, а справа тоже высокое крыльцо, вход, он даже успел увидеть надпись на дверях: '...ая лаборатория'. Куда?
  - Вот он! - раздался за его спиной торжествующий крик капитана.
  Больше не раздумывая ни секунды, Мурчик рванул прямо, вверх по ступенькам, на крыльцо здания, к входу в него, к широким, двойным деревянным дверям, со вставленными в них большими, в волнистых узорах, толстыми стёклами. Двое мужчин с одинаковыми аккуратными бородками, в расстёгнутых белых халатах, беседовавшие и курившие на крыльце под висящей справа от дверей табличкой 'Областной кожно-венерологический диспансер', удивлённо посторонились, уступая ему дорогу.
  Мурчик, толкнув обеими руками тяжёлую дверь, влетел в находившийся прямо за ней небольшой, выдержанный в красных тонах, перечёркнутый пополам жёлтой полосой лакированного деревянного барьера зал, со стеклянной стеной из окон по правую руку и темнеющим за барьером прямоугольником входа в коридор посередине. Куда бежать дальше? Он осмотрелся. Слева от барьера темнела ниша с утопленными в ней двумя красными дверями грузовых лифтов, а за ней виднелись ступеньки покрытой красной ковровой дорожкой лестницы на второй этаж. Пол зала тоже был покрыт красным - такой же, как и на лестнице, только сильно потёртой ковровой дорожкой.
   С этой стороны барьера, для посетителей, вдоль стены стеклянной стояли два красных выгоревших дивана, а вдоль декоративной красно-кирпичной стены, под красными плакатами, в доходчивой форме повествующими о вреде, наносимом людям венерическими болезнями, стояло с десяток мягких стульев, опять-таки красных, на которых сидело несколько человек, этих самих посетителей.
  За барьером, с той стороны, официальной, за тёмно-красным полированным столом сидела красная, толстая, важная, волосатая - усатая и бровастая, похожая лицом на парадный портрет Леонида Ильича Брежнева тётка в белом халате и колпаке. Возле неё, положив локти на крышку стола, сидел тоже в белом застёгнутом наглухо, до самой шеи, халате ломающий початый бублик и мелкими порциями засовывающий кусочки себе в рот крупно-краснолицый индивидуум с редкими, вьющимися в разные стороны светлыми младенческими волосиками и счастливыми поросячьими глазками. Еще один такой же красный индивидуум, как брат похожий на первого, только расстёгнутый, гордо показывающий всем свою новую модную, цвета шампуни в морской воде, тесную водолазку, стоял над тёткой и, положив локти на барьер, развязно напевал во все глаза с мольбой смотрящей на него старушке в тёмно-красном крестьянском платке: 'Мамаша, я же сказал, нельзя! Не положено. Повторяю, обход у нас, понимаете? Как обход закончится, тогда и посмотрим, пускать вас или... Э! Гу! Стой! - испугав старушку, вдруг трубно заорал он вслед забежавшему в зал и без промедления, мимо барьера, шмыгнувшему в коридор первого этажа одетому в красный свитер Мурчику, - сы-той!'
  - А? Что? Кто это? Кто? Петро, задержи его! - глубоким контральто, вытянувшись вдоль стола и показав терзающему бублик Петру выпуклый жирный загривок, заорала усатая, похожая на Леонида Ильича тётка.
  Застёгнутый до двойного подбородка Петро перестал жевать и решил послушаться и задержать, но успел только привстать и проводить исчезнувшего в темноте коридора Мурчика пустым взглядом поросячьих глазок.
  - Ось бачитэ, йому можно, а мени пройти нельзя, - укоризненно сказала бабушка, - а в менэ там дочка, - добавила она и покраснела.
  - Сифилис там, а не дочка! - грубо крикнула тётка, а хозяин водолазки ухмыльнулся и открыл рот.
  Он тоже захотел сказать бабушке что-то остренькое, наверное, про гонорею, но не успел: стеклянная дверь распахнулась, и в зал забежали двое в милицейской форме - старшина с туманным недовольным взглядом и похожий на бьющего копытом, разгорячённого жеребца капитан.
  - Где он? - закричал с порога капитан, и почему-то на тётку.
  Находившиеся возле красных стульев люди, видимо, посетители, пришедшие проведать лежащих в диспансере родственников, повернулись к входной двери и напряглись, а с той стороны барьера тетка и застёгнутый Петро дружно встали.
  Тем временем Мурчик, недолго пробежав по неосвещённому коридору, по обоим сторонам которого мутно желтели такие же, как и барьер, деревянные лакированные двери с номерками на них, остановился. Он вздрогнул от послышавшегося из вестибюля крика: 'Где он?'
  'Пропал!' - подумал 'он' и осмотрелся. Дальше действительно бежать было некуда - коридор оказался тупиковым и заканчивался приоткрытой стеклянной дверью. А может это выход? Мурчик вытянул шею. Нет, за этой дверью темнел лакированный письменный стол со стулом возле него, а за ним виднелась кремовая фигурная вешалка, стоящая на одной, загримированной под берёзу ноге и висящий на ней белый халат. Возле вешалки одинаково белели, отличаясь только степенью блеска, округлый круп наклонившейся возле швабры санитарки и выстроенные вдоль блестящих кафельных стен шкафы со стеклянными дверцами.
  Тупик! Белый больничный тупик. Куда бежать дальше? Некуда. Может хоть за дверью удастся спрятаться? Но не за стеклянной же! Мурчик шагнул к ближайшей к себе скользкой от лака двери с цифрой 'шесть' и дёрнул за холодную ребристую ручку. Дверь оказалась заперта. Его сердце сжалось. Дальше! Цифра 'пять'. Заперта! Хана мне! 'Семь'. Неужели тоже заперта? Нет!
  Дверь с написанной на ней чёрной краской цифрой 'семь' показалась приоткрытой. Мурчик моментально рванул ручку на себя, но оказалось зря, показалось. Он машинально толкнул её от себя, и дверь поддалась. Так вот, оказывается, почему были закрыты двери номер пять и шесть, он их просто не так открывал, не в ту сторону! Бестолочь!
  Он юркнул за дверь, торопясь, закрыл, переведя дух, прислонился к ней телепающимся на спине пустым рюкзаком и удивлённо осмотрел находящуюся за дверью комнату, а вернее, палату номер семь областного кожно-венерологического диспансера.
  Палата оказалась светлой квадратной комнатой, из которой на улицу выходило два зарешёченных окна с заваленными всякой ерундой подоконниками. По всем её четырём углам и посередине, между окнами, стояли накрытые синими, зелёными и красными байковыми одеялами пять широких полутораспальных кроватей с деревянными спинками - роскошь по тем временам невиданная. Две кровати от дверей стояли порожние, а все три под окнами были заняты. На дальней справа, в углу, накрытый красным одеялом возвышался какой-то похожий на Кавказский, высокий горный хребет. Два койко-места возле хребта тоже были заняты, и кем! Мурчик увидел, и открыл рот.
  На кровати в дальнем левом углу, задрав вылинявший голубой халатик и обнажив покрытые, как контурная карта реками, синими венами, тощие, белые, длинные и как будто шарнирные ноги, в размазанной турецкой позе, согнувшись, сидела бледная и худая рыженькая девушка с хитреньким, остреньким, обсыпанным крупными веснушками личиком и невесёлой улыбочкой, как будто позаимствованной ею из вдруг вспомнившегося Мурчику анекдота про девочку, которой мама слишком туго заплела косичку. Было странно, но у этой девушки была точно такая же косичка, как в анекдоте, она свисала у неё с правого плеча.
  - Здрасьте, - тихонько сказал Мурчик, настороженно прислушиваясь к звукам в коридоре.
  - Здоров, - упираясь острым подбородком в острую коленку, ответила худая девушка и мазнула кисточкой ноготок на длинном подвижном пальце очень длинной и очень узкой ступни.
  Приход Мурчика застал её за накрашиванием красным лаком ногтей на ногах. Ногти на правой ноге она уже накрасила и, насовав между пальцев накрученных из порванной газеты трубочек, отодвинула её в сторону, став таким образом похожа на паука. Мурчик своим робким приветствием отвлёк её от раскрашивания ногтей левой ноги.
  Сидевшая на средней кровати, лицом к рыженькой, яркая, грудастая, по диагонали завёрнутая в вызывающе-красный халат, подкрашенная хной кудрявая брюнетка, у которой между пальцами широко разбросанных по полу босых, привлекательно волосатых ног, с уже накрашенными ногтями, тоже торчали свёрнутые из газеты трубочки, ахнула и уставилась на Мурчика своими огромными, на удивление голубыми глазами.
  - Макака! - крякнув в сторону Мурчика сказала она, наклонилась и ткнула пальцем рыженькую в острую коленку, - ты хоть шмоньку прикрой, самец на камбузе!
  Макака, которой оказалась рыженькая, послушалась и, не расставаясь с вымученной улыбкой, подтянула к себе правую ногу и прикрыла её халатиком, оставив левую напоказ.
  - Дина! - кудрявая, не сводя глаз с Мурчика, откинулась и кулаком упёрлась в Кавказский хребет на соседней кровати, - подъём!
  - Макака, голову оторву! - глухо послышалось из-под одеяла, ѓ- толкаешься!
  - А то не я-а! - гугняво пропела худая Макака.
  - А то я не знаю, кто!
  Брюнетка захихикала и опять упёрлась кулаком в то же место.
  - Макака! - рявкнули из-под одеяла, - сказала, голову оторву! Навоняла ацетоном, ещё и толкаешься, спать мешаешь! Убью!
  То, что Мурчик принял за Кавказский хребет, оказалось покоившейся под одеялом, лежащей на боку громадной задницей, неохотно отзывающейся на имя Дина.
  За дверью послышался шум. Мурчик вздрогнул и прислушался. В коридоре громким голосом похожая на Брежнева тётка кричала: 'А чего это я его ловить буду? Нахрена он мне нужен? Пусть его там Вассерман ловит!'
  Мурчик тревожно припал ухом к дверям.
  - Старшина, давай, смотри по палатам, ты - чётные, я - нечётные! Вперёд! - перекричав тётку и шум, создаваемый Петром и молодцом в водолазке уже в начале коридора, пилой скрипел капитан.
  - Времени у нас нет, - гулко возражал в ответ старшина.
  - Быстро, быстро, тут ему деваться некуда, за минуту поймаем! Давай, по чётным! Пошёл! Под кровати смотри!
  - Куда? Нельзя без разрешения! - орала в коридор тётка, - там сифилис! К зав-отделением за разрешением сходите!
  - Пусть лазят, сифилис на втором этаже, - пробасил любитель водолазок, - а триппер это не страшно, это как насморк! - и он заржал, породив в тихом коридоре эхо.
  - Дурак ты! - кричала тётка, - дурак и тормоз!
  Прильнувший к двери ухом Мурчик почти одновременно услышал в коридоре два звука грубо открываемых дверей и два взрыва бабского визга. Ага, это старшина и капитан зашли в палаты на том краю коридора, первую и вторую. Значит, скоро и сюда зайдут. Что же делать? А на окнах решётки...
  - Девушки, милые, спасите! - повернувшись к палате, прижав руки к груди и стараясь улыбаться, сказал Мурчик, - есть где спрятаться, а?
  Улыбка у него получилась какая-то жалобная.
  - Гы-гы! Девушки! - хмыкнула Макака.
  Брюнетка прекратила пяткой искать под кроватью шлёпанец, по-собачьи склонила голову набок и замерла, а Дина, которая Кавказский хребет, скинула с головы одеяло и, как и брюнетка, удивлённо уставилась на Мурчика.
  - Макака, это что тут за перец? - строго спросила она, - практикант?
  - Это не перец, это перчик-одуванчик! - сладко промурчала брюнетка. - Фу ты, господи! - вздрогнула она, когда в коридоре сильно хлопнули дверью, и голос старшины где-то вдали сказал: 'Тут его нет!'
  - Давай, иди дальше! И поглядывай в коридор, чтоб мимо не проскочил! - рявкнул капитан.
  - Есть!
  - Кто это там расходился? - спросила Дина, - опять комиссия?
  - Не знаю, - передёрнула плечами брюнетка и, не сводя взгляда с Мурчика, стала прислушиваться к звукам в коридоре.
  Там опять послышались голоса и приближающиеся шаги.
  - Девчата! Спасайте! - инстинктивно подпирая спиной дверь, проговорил Мурчик, - есть где спрятаться, а?
  - От чего прятаться? От наводнения? От тараканов? - подложив руку под голову, спросила Дина.
  - От мандавошек! - пискнула Макака.
  - От бледной спирохеты! - и себе не замедлила вставить брюнетка.
  - От неё не спрячешься! - мазнув следующий ноготок сказала Макака, на что брюнетка заливисто засмеялась, хлопая ладошкой по одеялу и стуча пятками по линолеуму.
  - Гонятся! - у Мурчика опустились руки, - уже вот, в коридоре...
  - Кто гонится? Менты, что ли? - промычала Дина.
  - Мандавошки!
  - Макака, заткнись! Менты, спрашиваю?
  - Угу.
  - Менты - это суки! Прыгай сюда! Тут не найдут, - Дина подняла одеяло, поправила халат на толстых ляжках и кивнула головой, - сюда!
  Мурчик стушевался. Макака захихикала. Брюнетка засмеялась ещё громче.
  - Да прыгай на неё, не бойся, - пропищала Макака, - у неё уже анализы хорошие.
  - Ага! Аж со вчерашнего дня! - на секунду прервавшая смех брюнетка закатилась опять. - Анализы! Хорошие! Ой не могу! - она глубоко вдохнула и опять залилась смехом, по звуку очень похожим на жабий хор на вечернем весеннем пруду, - не могу!
  Макака в этот раз сохранила серьёзность, и положив на губу кончик языка, мазнула лаком следующий ноготок.
  - Чего стоишь? Прыгай! Неужели я страшнее ментов? - продолжала держать одеяло поднятым Дина, - ну!
  Теперь рассмеялась и Макака, показав мелкие жёлтые зубки.
  - Ты не в его вкусе. Лидка, скажи?
  - То он анализов твоих боится! Хороших!
  - Заткнитесь, гадюки! А ты прыгай и можешь не разуваться, а то кеды тебя выдадут.
  - Ой, анализы! - брюнетка от смеха уже согнулась пополам, и её запахнутый и перевязанный пояском халатик стал потихоньку распахиваться, - ой, кеды! Ой, спирохета, ой, гадюки, не могу!
  - Ну! Прыгай!
  Мурчик помялся секунду, оглянулся на дверь, за которой опять зашумели, и бочком пошёл в угол.
  - Может, под кровать? - нерешительно промямлил он.
  - Под кроватью они тебя мигом найдут. Ложись сюда, мне за спину. Прижмись, и видно не будет. Давай, не чухайся!
  Мурчик, конфузясь и краснея, не глядя на хихикающую Макаку и стараясь не пялиться на загадочную фиолетовость под халатом брюнетки, подошёл к кровати Дины.
  - Может, всё-таки под кровать?
  - Не может! - Дина протянула руку, схватила его за свитер и, крякнув, повалила на себя.
  Макака и брюнетка переглянулись и дружно засмеялись, а Дина, перевалив как крылом взмахнувшего рюкзаком Мурчика через свой крутой бок и протолкнув его себе за спину, накрылась одеялом, поправила его, положила голову на подушку, подложив руку под щёку, сказала: 'Прижмись ко мне и лежи тихо!' - и как ни в чём не бывало закрыла глаза.
  - И тут кобелька в постель отхватила, не успеешь за ней! - демонстративно громко сказала Макаке брюнетка.
  - Не гавкай! - строго сказала Дина. - Говорит, за ним менты гонятся. Если правда - надо выручать. Если не найдут - оставим себе, он молодой, отблагодарит, на всех хватит.ѓ
  - На всех? О! Если так, тогда выручим. А ты не шевелись, а то ещё раздавишь его, как червяка! В тебе же два центнера веса.
  - Что ты сказала? Я сейчас встану и тебе башку оторву!
  - Ну, пошутила я. Сразу: башку оторву.
  - Вот менты зайдут - и шути с ними сколько влезет! Эй, тебе там не давит? - Дина прислушалась, - терпи. Лидка! Как менты сюда зайдут - встреть как двоюродных и не давай им подходить к моей кровати. Поняла?
  - Ез! Макака, доставай шмоньку, ментов пугать будем.
  - Так?
  Макака захихикала, растопырила ноги и задрала повыше халатик, а брюнетка ответила: 'Ез!', - взъерошила свои пышные кудрявые волосы и взялась, откатив нижнюю губу, пикантно расширять на груди прореху в халате, и расширяла её до тех пор, пока не стал отчётливо виден во всей красе тесный фиолетовый бюстгальтер.
  Приобретя соблазнительно-растрёпанный вид, она сказала: 'Теперь пусть идут!' - и, распахнув снизу халат, раскинув ноги, развалилась на кровати, прикинувшись спящей.
  Только она это проделала, как в открывшуюся от толчка ногой дверь вбежал возбуждённый капитан. Из-за его спины сладострастно выглядывал Петро.
  - В этой палате у нас Лида-кол, Дина-завр и Макака, - ухмыляясь, сказал он капитану, - трипперные.
  - Сам ты пидор трипперный! - с выражением сказала Дина-завр, - козёл вонючий! Позоришь нас перед...
  - А-аа! Я обнажена и беззащитна! - сделав вид, что сильно испугалась, тоненьким голосом, перебив Дину, пронзительно запищала в углу Макака, судорожно дёргая себя за халатик.
  - О! - якобы проснулась и вытаращилась на дверной проём брюнетка, - с добрым утром! Оу! А кого это нам тут пидор вонючий привёл? О! Официрэн?ѓ - она посмотрела снизу вверх на слегка растерявшегося, не сводящего глаз с её роскошных ляжек капитана, - и точно, официрэн!
  - Из седьмого охранного отделения! - вставила Макака и показала капитану зубки.
  - Эй! Официрен! Заходи, не стесняйся! Как я люблю официрэнов! - вскинулась на кровати брюнетка, представленная Петром капитану как Лида-кол, и сделала вид, что увидев капитана, она несказанно удивилась и обрадовалась, - до нэстямы!
  - Официрен, выйди вон! Обнажена я! - завизжала Макака.
  - Ах, офицерен! Да ещё из полиции! Я умираю! Я в обмороке! Ах! - вскрикнула Лида-кол и, схватившись за сердце, навзничь упала на кровать.
  - Девушки... - сказал капитан и запнулся, сам испугавшись того, что сказал.
  - Девушки? Кто, мы? - Макака раздвинула ноги, а неимоверно удивлённая Лида в ту же секунду встала, взяла из стоящей на окне тарелки с вишнями одну ягодку, покачав из стороны в сторону тазом потянулась, и смерила капитана нахальным взглядом. - Девушки? Это, в смысле, мы? Скажи, а, официрэн? Мы?
  Она наклонила голову, сделала шаг вперёд и пристально, прищурясь, глядя слегка стушевавшемуся капитану прямо в глаза и рукой отводя в сторону полу халата, спросила:
  - Вишенку хочешь? Не хочешь - как хочешь. А персик? - она забросила вишню в рот, провела себя рукой по груди и вдруг запела:
  - Дойчен зольдатен ундер официрэн! Марширен, марширен, унд нихт капитулирен! Я? Я, я?
  - Тут не пробегал... - перекрикивая её пение, крикнул капитан.
  Макака неприятно захихикала, а Лида-кол хлопнула себя по обнажившейся ляжке и опять закатилась. Она, смеясь, гоняя по губам раскушенную вишню, шатаясь и тряся торчащими между пальцев газетными трубочками, по-утиному ступая, вышла на середину палаты, поближе к капитану.
  - Ась? - она чуть наклонилась, и приложила ладонь к уху.
  - Гражданки, или как вас тут называть, - без улыбки, громко спросил капитан, - спрашиваю, тут не пробегал...
  - Какие мы тебе гражданки? - бесцеремонно перебив, кокетливо махнув ручкой, оттопырив губку и томно глядя в глаза капитану, капризно сказала брюнетка. Она выплюнула в угол вишнёвую косточку, поцеловала воздух, добавила: - Очаровашка! - и сделала губки бантиком. - Муя ж ты лапочка! Муя! А у нас есть имена, между прочим. Да. Меня зови Лулу! Лу-лу. А то, то девушки, то гражданки. Даже противно. Просто Лулу. Повтори: Лу-лу!
  - Тут...
  - Нет, не говори ничего, - вдруг жарко зашептала она в ответ на попытку капитана издать звук, - не говори! Мне твои глаза уже всё сказали! - и она начала потихоньку опускать вниз поясок на халатике, - всё сказали! Всё! И я готова!
  - Тут этот не пробегал... - по инерции промычал капитан.
  - Ась? - брюнетка ещё ниже оттянула поясок и откинула коленкой полу уже совсем распахнувшегося халата. - Я же сказала, зови меня просто Лулу! - томно выдохнула она.
  Капитан со злостью посмотрел на выглянувший из кружев фиолетового бюстгальтера Лулу краешек крупного соска. Лулу проследила за взглядом капитана и улыбнулась.
  - Я вижу, ты уже тронут. А можешь сказать: 'Моя Лулу'? А ну, скажи! Не можешь? Что, в зобу дыханье спёрло? И это только начало! Я тебя понимаю. Это любовь с первого взгляда! Страсть! И я тоже дрожу, я тоже горю! Видишь? Пупырышки! - и брюнетка колыхнула бюстом, - горю я!
  - И я! - пропищала Макака.
  - Ы я ! - отозвалась из угла Дина.
  Стоящий в дверях Петро осклабился.
  - Стань как положено! - вдруг заорал капитан, - и отвечай на вопросы!
  - Ась? - Лулу удивилась, - а как положено? Сразу раком что ли? Так это мы мигом! Это мы любим! Сейчас, только штаны подтяну! Или вернее спущу, - Лулу полезла руками под халат. - А ну отвернись, вылупился! - заорала она на Петра. - Официрэн, плюнь ему в очи!
  - Прямо стань! Потаскуха! - на губах взбешённого капитана появились пузырьки слюны.
  - Это смирно что ли? Может тебе ещё и честь отдать? - справилась из своего угла Макака, - ха, ха, ха! Девичью!
  - Если будет надо - ты мне всё отдашь! - вытаращился в угол капитан.
  - Ага, - по-лошадиному заржала в другом углу Дина, - всё! А у неё кроме костей и килограмма гонококков нет ничего!
  - А можно и я тебе честь отдам? - томно спросила брюнетка, и капитан не успел глазом моргнуть, как она подскочила к нему в упор, смахнула с его погона невидимую пылинку и отдала честь правой рукой. Отдала наподобие того, как отдают её друг другу военные, но не так, как написано в армейских уставах, а с коленцем, проведя ладонью от уха к носу, а потом вверх, и сделав порывистый, молниеносный зигзаг возле лба, там, где у фуражки козырёк. Капитан напрягся, а Лида-кол этой же ладонью хлопнула себя по лбу, натянула на лицо улыбку и, сказав ему нараспев: 'Светит месяц!' - застыла с рукой у бровей. - Ну? Теперь ты отдавай!
  - Угомонилась? Спрашиваю: тут такой, в гражданке, в красном свитере, не забегал? - набычившийся капитан с явным отвращением поглядел на вихляющуюся посреди палаты Лулу и по виду, открывавшемуся под халатом, совершенно разошедшемуся у неё на груди, начал догадываться, почему этот, с лицом резинового пупса, отчаянно вонючий скот-охранник назвал её ледоколом, а про себя подумал: 'А какая баба была б, если б не это...'
  - Заебегал не пробегал? - опять пискнула со своей кровати Макака.
  - А пробегал не заебегал? - отозвалась Дина, а Лида-кол опять закатилась от смеха.
  - Я спрашиваю... - сделал каменное лицо капитан.
  Лида присела.
  - Ась? О чём? Ах да, о любви! А может потанцуем?
  - Я спрашиваю...
  - Ах да! Как же танцевать? Музыки то нет. Макака, у нас музыки нету?
  - Только песни.
  - Точно! Песни! Пой песни, хоть тресни, а есть не проси! А! А светит ме-есяц! - вдруг прервав смех, стукнув пяткой по полу и подперев бок рукой, качая ладонью возле бровей и по-восточному перекатывая голову по плечам, громко и развязно запела Лида-кол и, перейдя в пляс, мелкими шажками, притопывая и теряя бумажные трубочки, нагло двинулась вокруг капитана, - све-этит месяц, светит я-асный, светит ясная луна-аа!
  - ...Аасная луна-а! - в углу тотчас подхватила Макака, и дальше они запели уже дуэтом, вернее не запели, а заорали, да так, что у Макаки на её тощей шее вздулись жилы: - ... све-этит яасная луна-а! Три сестрички венерички тра-та-та пришли сюда-а!
  Лида-кол спела: 'Тра-та-та', Макака спела: 'Ха-ха-ха!', а расплывшаяся в широкой улыбке, очень не понравившаяся капитану толстая 'сестричка-венеричка', лежащая под одеялом на кровати в дальнем правом углу, ещё и залихватски 'ухнула' после окончания куплета, а потом ещё и присвистнула.
  Все три подружки зашлись гомерическим хохотом, а в дверях, при свистке Дины, бесцеремонно, коленом отодвинув ржущего, как конь, Петра, показался старшина с расцарапанной в кровь щекой.
  - И тут такие самые падлы! - поглядев на почти исчезнувшие между тощих ягодиц малюсенькие голубые трусики упавшей на спину на своей постели и, задрав ноги, заливисто смеющейся Макаки, сказал старшина. - Нету его там, - он большим пальцем показал себе за спину, прямо в лицо заглядывающего из коридора в дверь, жующего кусочки бублика Петра, присел и посмотрел под кровати, - и тут его нет.
  - Похоже. Пошли на второй этаж поищем, - выдохнув, сказал капитан и сквозь зубы прошипел. - Поймаю козла - повешу! У, падлы! - он с ненавистью посмотрел на от смеха уже полностью высыпавшийся из халата бюст брюнетки Лиды, за который она очень точно и справедливо к своему имени получила приставку 'кол'.
  Да, таким бюстом только лёд колоть! Паковый.
  - Товарищ капитан, некогда уже искать, время! - сам искоса поглядывая на голые, тощие, со следами от уколов Макакины ягодицы, показал капитану часы старшина, - на поезд опоздаем, а ещё собираться надо, и документы не готовы.
  Капитан посмотрел на свои командирские часы (притаившемуся за вздрагивающей от смеха Динызавровой спиной Мурчику показалось, что он даже зарычал), выругался, кивнув головой старшине, сказал: 'На выход!' - и когда тот, притрагиваясь к щеке, на которой от глаза вниз шли три отчётливые кровящие царапины от ногтей, с облегчением вышел в коридор, оглянулся и сквозь зубы процедил: 'У, падлы! Всех бы перевешал!'
  - Ты уже покидаешь свою Лулу? Так быстро! - запричитала Лида-кол, заталкивая грудь под халат, - предатель! А ещё жениться обещал!
  Капитан с ненавистью на неё глянул и, скрипнув зубами, молча вышел из палаты. Макака соскочила с кровати и побежала к дверям, за ним следом.
  - Эй, куда пошёл? - на бегу орала она, - а надругаться забыл! Пообещал и забыл! Хоть поцелуй меня на прощание, может вырву? А то тошнит с самого утрааап...
  Уже в коридоре капитан развернулся, сделал шаг назад, улучил момент и с удовольствием ударил кулаком в показавшееся в дверном проёме острое Макакино личико. Сложившаяся сразу по всем суставам Макака полетела на пол, под Лидоколову кровать.
  - Что ж ты, сука, делаешь? - как динозавр заревела Дина-завр.
  А капитан заглянул в палату, удовлетворённо посмотрел на Макаку, широко улыбнулся и сказал: 'Это не я, это сквозняк!'
  - Где сквозняк? В голове у тебя сквозняк! Сволочь ты! - ревела Дина, и 'Ы-ыы!' - кривя разбитый в кровь рот, подвывала ей с пола свернувшаяся калачиком Макака.
  Капитан помахал ей ручкой, посмотрел на живописный, в сползшем красно-фиолетовом халатно-бюстгальтерном обрамлении, голый бюст потерявшей дар речи Лулу, сказал: 'Пока, потаскушки!' - и аккуратно, не хлопая, закрыл за собой дверь.
  - Ух и пидор гнойный! - после нескольких минут тишины, прерываемых только всхлипами и подвываниями Макаки с пола, доносившимся из коридора топотом ног и глухим звуком удалявшихся голосов, сказала Дина.
  - Сволочь, - согласилась Лулу и склонилась над размазывающей вокруг рта кровь Макакой, - полотенце на!
  - А ну выгляни, посмотри, куда они пошли, на второй этаж? - сказала Дина.
  - Ага, - Лида-кол прикрыла бюст халатом, подбежала и выглянула за дверь. - Нет, на выход пошли. Ага, уже вообще ушли, вон тот, пидор с бубликом, что-то им вслед с крыльца кричит.
  - Что кричит?
  Лулу прислушалась.
  - Кричит, что работа у него тяжёлая. Скотина!
  - Эй! - Дина полазила рукой у себя за спиной.
  - Не шевелись! - закричала Лулу, - а то его раздавишь! Как червяка!
  - Заткнись! А то и у тебя морда будет, как у Макаки! - рявкнула Дина, - это уже не смешно. Эй, Баргузин, пошевеливай вал! Минули тебя зубы диких зверей! Вылазь! - сказала она себе за спину.
  Мурчик выглянул из-под одеяла. В палате никого из посторонних не было. Он вылез из-под одеяла весь и, стараясь не шатать кровать, через спинку спрыгнул на пол. Он посмотрел на притихшую возле дверей Лулу, потом на трясущиеся плечи валяющейся на полу, всхлипывающей Макаки, на её прижатые ко рту руки, на кровавые струйки, очень контрастно краснеющие на её тонюсеньких белых пальчиках, вдруг быстро засунул руку в рюкзак, пошарил там, вытянул красно-жёлтое мягкое яблоко с набитыми боками, наклонился и протянул его Макаке.
  - Эфо мне? - Мурчик кивнул. - Фпафибо, - разбитыми губами прошамкала Макака и попробовала взять яблоко.
  Она поводила рукой перед собой, как слепая, не попадая в яблоко, и потрясла головой. Мурчик присел, поймал её руку и положил яблоко на ладонь.
  - А за что это ей такая честь? - ревниво спросила Дина, - главное, я прятала, а яблоко ей?
  Мурчик стушевался и пожал плечами.
  - Она же раненая, за меня пострадала, и вон, что-то у неё с координацией движений, - он опять пожал плечами, - нарушено.
  - То она не за тебя, а за свой собачий язык пострадала, всё утро сегодня гавкала, и если б не мент, я б сама её вырубила. Координация! Конечно, на ходу в рожу получить. В нокауте она. Менты - они бить умеют!
  Пока она говорила, Мурчик рылся в рюкзаке, может, там ещё завалялось яблоко, конфета или что другое. Рылся зря. Не завалялось ничего. Торчок добросовестно всё, что Мурчику дали с собой в дорогу, вывалил на газетку, когда выпивали и закусывали в автобусе.
  - Он не мент, - проговорил удивлённый пустотой в рюкзаке Мурчик.
  - Не мент? А кто?
  - Кегебэ.
  - Всё равно сволочь.
  - Так ты шпион? - удивлённо уставилась на Мурчика Лида-кол, - кагебе ж за шпионами гоняются!
  - Заткнись! - рявкнула Дина-завр, - и закрой дверь! Быстро! - Луѓѓлу недовольно подчинилась. - Кагебе? А ну, ты, кагебе, уже всё позади, иди сюда, сядь и расскажи, чего ты тут оказался, а то я лопну от любопытства. Ты ж такой... сопливый, чего они за тобой гнались?
  - Не бойся, рассказывай, если сейчас не сдали, то уже не сдадим, - сказала Лида-кол, помогла Макаке добраться до кровати, уложила, накрыла её простынёй, уселась рядом, лизнула нижнюю губу, сдобно посмотрела на Мурчика и добавила, - Джеймс Бонд.
  Мурчик стал краснее свитера.
  - Рассказывай, рассказывай, родной, - удобно улеглась Дина. Лулу неприятно хихикнула, Дина показала ей кулак. - Давай, не стесняйся, раз со мной в постели повалялся, значит уже родной, рассказывай!
  
  - Вот так, - спустя десять минут закончил свой сбивчивый рассказ Мурчик, - и если бы не вы, то даже не знаю, чем бы всё и кончилось. Увезли бы они меня с собой, а как там было б, даже продумать страшно. Так что большое вам человеческое спасибо.
  - Спасибо - то многовато, а вот несколько североамериканских долларов было бы в самый раз.
  - Заткнись! - рявкнула на потягивающуюся Лиду Дина. - Это только у папаши Макакиного доллары, а у этого серого Ваньки только яблоко в пустом рюкзаке нашлось, да и то одно.
  - Нету долларов у моего папы, - пропищала завернувшаяся до глаз в простыню Макака, - он зимой во Франции был, а там франки. И он как приехал - их на границе сразу все забрали. Это валюта, её иметь нельзя, а то сразу статья и тюрьма.
  - У меня рубли есть, дали на дорогу, - сказал Мурчик, - давайте я вас отблагодарю? Куплю вам чего вы хотите, давайте? Чего вы хотите? Торт? Конфет? Мороженого?
  - Мороженого? - Лида-кол рассмеялась, - долларов хотим. А доллары можешь купить у Кости, - сладко зевнув, сказала она, - знаешь Костю?
  - Нет.
  - Костю? Карандаша? Не знаешь?
  Мурчик отрицательно покачал головой.
  - Здоров! Нормальный советский мальчик, откуда ему знать всякую уголовную плесень? Долларов? Ты сама-то те доллары видела? Хоть издали? Не обращай внимания, рекрут, то она так шутит, - Дина подвигалась на кровати так, что та затрещала, - и ты бы меньше ту шушеру знала, тоже б тут не оказалась. Привыкла, минуэт - десять долларов! А отдают картошкой! Или пинками!
  - Минуэт, и-хи-хи-хи! - захихикала под своей простынёй Макака.
  - Чего ты ржёшь? - поднявшись на локте вызверилась Дина, - мало получила? Так я добавлю. Что я не так сказала?
  - Минуэт - это танец такой, а то, что Лидка делает, называется 'миньет'.
  - Да? Это вас в школе такому учат? - промычала Дина-завр, - школьница, мать твою! Миньет, минуэт! Короче! Я хочу пива. А вы?
  - А я - в-водки! - выпалила Лулу.
  - Ты, подруга, как-то определись, а то, то долларов ей подавай, а то сразу до водки опустилась. Алкоголичка! Кстати, тебе ж уколы колют, а Сергей Иванович говорил, и ты ж знаешь, что когда уколы - пить нельзя, или надолго трипперной останешься. Так что пролетаешь, подруга! - засмеялась Дина.
  - А ты от пива не останешься?
  - А Макака сказала, что у меня уже анализы хорошие. Так что мне можно! А пива хочу, умираю. Макака, а тебе чего?
  - Зелёнки ей, на морду разбитую...
  - Лида-кол, заткнись!
  - Мне? - Макака задумалась, - и не знаю.
  - Короче, дембель! - Дина села на кровати, и Мурчик сразу понял, за что её назвали Дина-завром. - Сейчас я тебя выведу, а ты там, знаешь, напротив военкомата пивбар есть? Стеклянный такой? Ну, кладбище там ещё, дальше? - Мурчик кивнул. - Во. Там пиво бывает на разлив, свежее, перевальское. Купишь, приди и вон там, - Дина показала рукой на окно, - под берёзой, стань и рукой помаши. Я увижу, выйду и мимо тех козлов на входе сама сюда пронесу. Идёт? Пошли, я тебя проведу. - Она тяжело поднялась и подвела Мурчика к дверям. - Ну а им чего купить, сам придумай, если они сами не знают. Лидка всему обрадуется, ей никто ничего не принесёт, ничейная она, а Макаке мороженного купи, она вообще ещё ссыкуха - пятнадцать лет. Давай, прощайся, выходи в коридор и метеором лети между этими, что на входе. И не останавливайся, чтоб не кричали! Молча выбежал и исчез. И появился с пивом вон там, возле берёзы. Всё понял? Давай!
  - А сколько пива покупать?
  - Сколько не жалко.
  - А ты не обпудишься? - хихикнула с кровати Лулу.
  - Как же! Сразу набегут: Шурка из четвёртой палаты, подружка твоя Наташка, и ты ж не побрезгуешь. Если мне стакан достанется, и то хорошо. Всё, беги!
  Мурчик набрался торжественности.
  - Девушки! - сказал он.
  - Кто, мы? - рассмеялась Лулу.
  - Заткнись! - рявкнула Дина, - продолжай!
  - Спасибо вам, - сказал Мурчик, и запнулся не зная что ещё добавить, - спасибо.
  - Не за что. Всё, иди!
  - Спасибо. До свидания!
  - Иди. Только нахрена тебе такое свидание? - потянулась Лида.
  - Ты всё сказала? - спросила Дина.
  - Всё.
  - До свидания, - пропищала Макака.
  - Здоровья вам, - сказал Мурчик, - спасибо.
  Он вышел в коридор и быстро побежал к выходу.
  - Э! Гу! Стой! Ты куда! Я щас ментовку вызову! - услышал он уже в выходных дверях голос не то Петра, не то молодца в водолазке, через все ступеньки сиганул с крыльца и исчез в кустах.
  
  Мурчик остановился только возле военкоматовского забора, под высокой, до самих веток объеденной червой яблоней. Он отдышался, осмотрелся, решил в дыру не лезть и сделал небольшую пробежку по периметру ограждения, к растущим возле пристроенного к забору древнего кирпичного сарая высоким деревьям. Он залез на засыхающий тополь и посмотрел, что делается на плацу. За время его отсутствия там ничего не изменилось - царила та же суета, и только возле лавочек, где спали Петя Жуковский, Прун и тот халявщик в пиджаке, с поломанным пластмассовым стаканчиком, ещё добавилось спящих - туда сложили и других, по причине алкогольного опьянения вышедших из строя призывников.
  Невдалеке от них он заметил своего недавнего знакомого - кагебистского капитана, нервно трясшего рукой и что-то отрывисто говорившего стоящим перед ним навытяжку призывникам, которых Мурчик теперь с огромным облегчением уже не мог назвать своими однополчанами. За капитаном, возле открытых дверей развёрнутого кабиной к воротам жёлтого автобуса 'Икарус', стоял и старшина с расцарапанной щекой и уже заклеенными пластырем царапинами.
  Капитан скомандовал, стоящие перед ним новобранцы повернулись и гуськом пошли к автобусу. Мурчик их сосчитал. Десять!
  - Слава Богу, уезжают! - сам себе сказал он и радостно добавил, - и без меня!
  Мурчик спрыгнул с дерева, выбрался из кустов и побежал вдоль улицы, за поворотом которой, как раз напротив краснозвёздных военкоматовских ворот, на островке межу двух ведущих к автовокзалу асфальтовых дорог стоял пивной бар, куда он через минуту, оглянувшись на звёзды на воротах, и забежал.
  В пивбаре было накурено, сыро, душно и немноголюдно - за столами с обглоданными углами сидело всего несколько человек. Мурчику незачем было их рассматривать, он сразу прошёл к продавщице и, переждав очередь из двух потрёпанных, источающих перегар и лающих отрыжкой мужиков в одинаковых светлых линялых рубашках, сказал: 'Три литра', - и протянул продавщице деньги.
  - На вынос не продаём! - высокомерно ответила продавщица, протирающая грязной мокрой тряпкой грязный мокрый прилавок, неопрятная красношеяя тётка с огромными, дутыми, жёлтыми серьгами в красных мятых ушах. - А, ты с военкомата прибежал? Ну, тогда... - Она чуть наклонилась и согласно моргнула обоими жирно накрашенными глазами. - Но только за вынос наценка - тридцать копеек! Платишь? - Мурчик кивнул. - Куда тебе наливать? Тара есть?
  - Нет, - пожал плечами Мурчик, - а у вас нету?
  - Нету! У меня - нету! Представь себе - нету! У меня тут не приём стеклотары! - тётка вроде даже обиделась.
  - А...
  - И тут тебе не магазин, - отрезала она, - подвинься! - она схватила и начала наливать пиво в выщербленный бокал, за секунду до этого моментально опорожнённый мужичиной в светлой рубашке и протянутый ей опять для повторного наполнения. - Если хочешь - вон, как к автовокзалу идти, магазин есть. Пойди, купи там сок, вылей, а в банку я тебе и налью. Но за вынос - наценка, понял?
  Мурчик кивнул. Он вышел из пивбара, недолго прошагал вдоль асфальта и увидел длинное одноэтажное здание с двумя одинаковыми дверями и с красными, обведёнными разбитыми неоновыми трубками одинаковыми надписями 'Магазин' над каждой из них. Он удивился похожести надписей и зашёл в первую дверь.
  Магазин оказался не тем, что был ему нужен, а хозяйственным. Ассортимент не баловал: на убогих пустых полках лежали покрашенные в чёрное штыковые лопаты без черенков, ржавые тяпки, пара ящиков огромных, толстых, длинных гвоздей, трудно сказать на что годных, кроме как прибивать к крестам распинаемых, и всё. Так как ни тяпки, ни такие гвозди не были ему нужны, сам только что еле избежавший распятия Мурчик сразу же ушёл из воняющего дёгтем хозмага и зашел во вторую дверь.
  За ней тоже воняло дёгтем, но на таких же точно, как и в хозмаге, полках громоздились не лопаты, а построенные в пирамиды консервные банки 'скумбрии натуральной' и 'завтрака туриста'. Между консервными пирамидами голубели выложенные причудливой спиралью шоколадки 'Чайка', а над ними, на верхней полке, ровными стеклянными рядами стояли матовые от пыли трёхлитровые банки, с соками: красным - томатным, прозрачным - берёзовым и мутно-жёлтым - яблочным, не осветлённым.
  - А банки трёхлитровые у вас есть? - спросил Мурчик у продавщицы, высыпающей из металлического совка на лежащий на весах квадрат коричневой бумаги раздавленное в пыль печенье. - Пустые.
  Продавщица - худая длинноносая тётка с ярко накрашенными алыми губами, искусственным чахоточным румянцем на щеках и миллионом колец на узловатых пальцах прекратила сыпать и уткнулась чёрными глазками Мурчику в переносицу, а стоящая перед прилавком полная пожилая женщина ужаснулась.
  - Я попросила печенье, а вы мне муку сыплете! - возмущённо сказала она.
  Продавщица перевела вороний взгляд с переносицы Мурчика на подбородок покупательницы и громко задышала через птичий нос.
  - Это не мука. Это печенье 'розочка', хрустящщее! - так же через нос поучающе сказала она, а её звук 'щ' в слове 'хрустящее' прозвучал как сжимаемый в руке кусок целлофана. - Питательное, на сливочном масле, и свежее!
  - Спасибо, но мне такого печенья не надо, я в больницу иду! - обижено сказала полная покупательница, развернулась и пошла к выходу.
  - Хоть в психбольницу! - встряхнув острым подбородком, прошипела ей вслед продавщица, - это налево, за трипдачей! Тебе чего? - вытаращилась она на Мурчика.
  - Банку... - Мурчик показал пальцем на пыльные полки, а продавщица взяла руки в боки, как гриф над падалью, вытянула вперёд свою и впрямь похожую на грифову длинную шею и, почему-то показывая пальцем на насыпанную на весы для предыдущей покупательницы пыль, которую она называла печеньем 'розочка', закричала на Мурчика:
  - Банку? Знаю я вас! Для пива! Знаю я вас! Такой молодой, а уже пиво трёхлитровыми банками жрёшь! Куда только детская комната милиции смотрит? Нету у меня банок пустых, нету! И не бывает! Колхозам под помидоры банок не хватает, а они тут ходят, алкаши! Нету! Если хочешь, купи вон, сок. Выльешь, и банка будет. Все алкаши так делают! - Продавщица замолчала и, по инерции жуя губами, посмотрела на Мурчика. - Сок яблочный давать?
  - Да. Только дайте пожалуйста берёзовый.
  - Берёзовый?
  - Да. Он дешевле.
  Продавщица сказала: 'Пфу!' - распрямилась во весь свой рост и достала с верхней полки запылённую банку берёзового сока.
  Не вытирая пыли, она со стуком поставила её на прилавок.
  - Руб восемьдесят семь с тебя, - хлопая в испачканные пылью ладоши сказала она.
  Мурчик положил в прибитую гвоздиком к прилавку тарелочку моментально инкассированный продавщицей трояк, получил железный рубль и десюлик сдачи, постеснялся сказать продавщице, что он думает о её математических способностях, взял банку и вышел на улицу.
  'И эта вся в золоте, - подумал он, - у, торгашка. Меня на три копейки надула, другого, третьего, вот и колечко новое. Но я бы таких денег не хотел. Воняют они. А что ж с этой банкой делать? Открыть её как?'
  Он сел на крыльцо магазина, подобрал валявшийся на земле недогоревший сварочный электрод и принялся им поддевать крышку банки, на дне которой от шатания зашевелились и начали свободно плавать вверх-вниз сотканные из берёзовых тканей полупрозрачные медузы. Увлёкшись рассматриванием 'медуз' и открыванием, он неспеша прошёлся электродом по всей окружности крышки, поддел её пальцами, и когда крышка уже соскочила и упала на землю, вдруг почувствовал, что на него смотрят. Он поднял глаза и увидел в окне, в глубине салона только что выехавшего из ворот военкомата и как раз проезжающего мимо магазина жёлтого 'Икаруса' два горящих неутолимой злобой уголька. Глаза капитана! Мурчик замер. Капитан в окне пошевелил губами, и автобус начал резко тормозить. Мурчик поставил банку на крыльцо, схватил рюкзак и, не мешкая ни секунды, рванул за угол магазина.
  - Стой! - в один прыжок оказавшийся возле дверей капитан руками немного раздвинул их гармошку, в нетерпении сунул губы в образовавшуюся щель и заорал. - Стой! Стой!
  - Ага, - пробурчал под нос Мурчик, - щас!
  - Стой! - капитан рвал ногтями резиновые уплотнения дверей, - стой! Дверь открой!
  Автобус остановился, дверь открылась, и капитан почти выпал на улицу. Он быстро подбежал к крыльцу, с ненавистью посмотрел на оставленную исчезнувшим Мурчиком банку, хотел её разбить, но некогда, некогда! Он оббежал магазин, заглянул за угол, увидел что хотел - красный свитер бегущего вдоль заезда на автовокзал оглядывающегося Мурчика, повернулся к автобусу, замахал руками и надрывно заорал:
  - Вышли! Бегом! Все! Вышли!
  Из автобуса первым вышел старшина.
  - Бегом! - орал капитан, - вышли все! Кому не понятно? Уже служим, служим, хватит балдеть! Сейчас мы его возьмём! За жабры возьмём! Старшина! Бери троих и бегом, ты оттуда, - капитан взмахнул правой рукой, - а я с остальными отсюда. Возьмём его в клещи, никуда не денется! Вперёд! Вы - за мной!
  - Товарищ капитан, так время же, - показал на часы старшина.
  - Вперёд! - не своим матом заорал капитан, - пять минут, и поймаем!
  - А как поймаем, что? Не брать же его с собой!
  - Оставите меня с ним наедине, на минутку, и я не растеряюсь!ѓ - прорычал капитан, - вперёд! Время! Рассыпались цепочкой, и вперёд! Вы - туда к забору, а вы - за мной! - и капитан рысью побежал по следам Мурчика.
  За ним, на ходу тихо переговариваясь, побежали семеро призывников. Старшина плюнул на землю, сказал: 'За мной!' - и побежал за другой угол магазина.
  - За Родину! - с ухмылкой пробурчал заменённый на Мурчика толстый Воскобойников и трусцой устремился за старшиной. Дыша ему в спину, тревожно переглянувшись, побежали неизвестно кого ловить и оставшиеся двое.
  Мурчик, забежав за магазин в надежде затеряться в толпе пассажиров, пулей полетел к автовокзалу по узкой, ведущей к пассажирским платформам, покрытой глубокими выбоинами асфальтовой дороге. В два прыжка её пересекая, он едва не попал под как раз объезжающий очередную выбоину, направляющийся на погрузку междугородний автобус 'Икарус', с большой жёлтой надписью 'Золотая нива' на красном борту и белой табличкой с чёрными буквами 'Попасная' на лобовом стекле.
  Услышав трубный звук сигнала 'Золотой нивы' и матюки высунувшегося в окно шофёра, Мурчик оглянулся, остановился, осмотрелся и нашёл лучший выход из положения. Он не стал бежать к зданию вокзала, а сиганул в замеченный им пролом в кирпичном заборе. Продравшись сквозь росшие за забором заросли, цепляясь рюкзаком за ветки, он выбежал на узкую дорожку, протоптанную между высоких, покрытых россыпями зелёных ягод, кустов. Перепрыгивая через обильно усыпавшие дорожку 'мины' - следы человеческой жизнедеятельности, посвящённые очередному закрытию на бессрочный ремонт туалета на автовокзале, он, пригибаясь, побежал по ней прочь.
  Буквально через десять метров Мурчик остановился - дорожка внезапно закончилась, упёршись в старый невысокий заборчик кладбища, рассыпавшись сразу за ним на множество кое-где посыпанных песком, разбегающихся между могильных оградок и высоких берёзок и туй тропинок.
  Секунду помедлив, Мурчик одним махом перепрыгнул забор и сразу же чуть не накололся на ржавые остряки, торчащие в небо по углам давно не крашенной оградки, вокруг двух одинаковых могилок со стёршимися от времени надписями на стандартных советских обелисках, с вершинами, украшенными звездой на палочке. Он тревожно прислушался и вдоль этой оградки и старого, безымянного, покосившегося деревянного креста быстро пошёл вглубь кладбища.
  Кладбище было старое. Могилки прижимались друг к другу почти впритык, и металлические оградки, ограждавшие две, три, а порой и больше могил, тоже стояли очень тесно и так близко одна к другой, что пройти между ними можно было только развернувшись боком.
  - Уй! - Мурчика, бочком обошедшего одинокую богатую могилу, украшенную мраморным бюстом печально смотрящего вдаль молодого мужчины, вдруг кто-то сильно схватил сзади за рюкзак.
  Мурчик вздрогнул и дёрнулся. Держали крепко, но он хоть и напрягся, но не испугался - день на дворе. Даже не предполагая, что он увидит, Мурчик тревожно оглянулся и облегчённо выдохнул: оказалось, что никто его не хватал, а это он просто рюкзаком зацепился за оградку.
  - Фух! - у Мурчика стало легко на душе.
  Он торопясь отцепил рюкзак, снял его, прочитал под бюстом подпись: 'Никольский Пётр Яковлевич', - обошёл могилу и, пройдя несколько шагов дальше по тропинке, опять зацепился за низенькую оградку, на этот раз порванными штанами, и остановился.
  За оградкой в один ряд, почти касаясь друг друга гранитными плитами, одна чуть выше, другая пониже, возвышались могилы. Справа от них, в углу ограды, под крашенным синей краской столиком, валялись выгоревшие на солнце пластмассовые цветы и растоптанная яичная скорлупа голубого, розового и коричневого цветов - следы оставшиеся либо от приходивших сюда на Пасху родственников, поминавших своих умерших, либо от случайных людей, просто закусывавших здесь собранными с могил в пасхальный день дарами.
  - Гайворонская Марфа Тимофеевна, тысяча девятьсот восьмой - тысяча девятьсот семьдесят девятый, - прочитал Мурчик на ближайшей к нему плите. - А, так это вы, бабушка, меня схватили? Зачем я вам? Вы что, капитан кагебе? Нет! Стоп! Гайворонская! Может, это бабушка Гайворонской Ленки, с пятой школы? Хотя нет, вряд ли.
  За спиной, где-то за кустами, он услышал негодующие трубные звуки автобусного сигнала и понял, что это сигналят перебегающим дорогу его преследователям. Таки гонятся! Действительно, гонятся! Мурчик прислушался и спустя несколько секунд услышал далёкий пронзительный вскрик капитана и громкий мат старшины.
  'В дерьмо на дорожке влезли!' - подумал Мурчик и, стараясь не шуметь, как слаломист лавируя между могилок и оградок, побежал вглубь кладбища.
  - Цепью, растянулись, и в пределах видимости друг друга, вперёд! - орал сзади капитан, - прислушивайтесь и под ноги смотрите! Не уйдёт, козёл!
  - Ага, уйдёт! Ещё как уйдёт, - пробурчал под нос Мурчик и взял чуть правее, чтобы убегать не в том направлении, куда, как он предположил, двигались его преследователи, а в сторону, - сам ты козёл!
  Страха он не испытывал. На кладбище было много растительности, и уже в радиусе метров двадцати ничего не было видно, и за оградками, могилками, кустами и разной высоты деревьями можно было спокойненько спрятаться. Поэтому он неспеша, стараясь не шуметь сам, оглядываясь и прислушиваясь к шуму, создаваемому погоней, пошёл по одной из тропинок, надеясь по ней выйти к краю кладбища и дальше к дороге где-то в районе военкомата или чуть дальше - у диспансера.
  Он шёл и невольно останавливал взгляд на надгробьях. Ведь эти лица на белых эмалевых овалах - это не просто портреты с выставки, а лица людей, которые жили и ушли, и уже никогда не вернуться. Никогда! Они смотрели на Мурчика со всех сторон, смотрели по-разному, кто с выщербленного краями белого овала равнодушно, кто с портрета, высеченного на чёрном мраморе участливо, кто, как показалось Мурчику, даже с иронией. Но никто не смотрел весело. Никто! Мурчик поёжился.
  - Шире, шире растянулись! - донеслось до него.
  Он ускорил шаги. Голос оказался ближе к нему, чем ожидалось. Быстрее отсюда! Мурчик полубегом устремился по тропинке, непроизвольно поглядывая на надгробья.
  Артюхов Павел Анатольевич. 13.07.1942 - 30.09.1977. Спи, дорогой сыночек.
  Дальше!
  Артюхова Клавдия Ивановна. 03.IV.1920 - 18.II.1967. Ага, наверное, мать.
  Донченко...
  Дальше!
  Косой деревянный крест, с кривой, недавно подновлённой надписью: 'Сенченко Василь. Ум. 3 март 47'. Ого, давно!
  Дальше! А это могила недавняя. 1980, Анна Михайловна. Одна дата: восьмое июля. Умерла? Родилась? А, земля пухом!
  В этом углу кладбища много свежих могил. Дальше! Быстрее! Надо бегом! Мурчик побежал.
  Турцевич...
  Сапунов...
  Лукина... - замелькали у него перед глазами фамилии на надгробьях.
  Старовойтов...
  Лепеха...
  Буренко...
  Зимних...
  Кострова...
  Черепанов... Тот, что паровоз сделал? Мурчик на бегу улыбнулся. Не смешно.
  Тузиков...
  Варвара Евгра... - дальше смыли дожди, тысяча восемьсот восемьдесят третий, - ничего себе, почти сто лет!
  Дальше!
  Бабакова...
  Кушнир...
  Феофанов...
  Савченко...
  Жовнир...
  Тимчук...
  Кулик... Железный гранёный обелиск.
  Кулик... Сваренный из труб крест.
  Наркевич...
  Д - К... Только выведенные белой краской инициалы на ржавой металлической пирамиде...
  Плотникова... Скорбим, помним.
  Резниковский... Помним, любим.
  Попов...
  Попова...
  Матусевич...
  Дальше, дальше!
  Чумак...
  Чумак...
  Чумак...
  Домбровский...
  Бомбах... О, боже мой! Мурчик остановился. Адам.
  Он обошёл выпиравшую на дорожку оградку могилы Адама Бомбаха, прислушался и быстрым шагом пошёл дальше.
  Постников... Оторван портрет.
  Микитенко...
  Микитенко...
  Безымянный холмик...
  Ковальчук...
  Ковальчук...
  Ещё один холмик...
  Ра... Не видно, завалено венками. Недавними.
  Стрельцов... На месте металлического овала с портретом пусто, только след.
  - Тут забор! - вдруг крикнул вдали звонкий юношеский голос, - конец кладбища!
  - Поворот на девяносто градусов вправо! Все! - ответил ему голос капитана.
  'Ого! Надо быстрее, и в сторону!' - подумал Мурчик и возле могилки Ортынского Вити, 03.05.81- 06.05.81, свернул с дорожки.
  Третье мая - шестое мая. Три дня! И в них уместилась вся его жизнь! - он посмотрел на полустёртую надпись на красном, увенчанном покрашенной серебрянкой звездой обелиске, - да!
  - Товарищ капитан!
  Ого, как близко голоса! Бегом! Бегом! Дальше! Дальше!
  Вертелецкая Мария Андреевна... - уже на бегу прочитал он на могилке слева.
  Енакиева Антонина Дмитриевна... - справа.
  Енакиев Александр Емельянович...
  Енакиев Эдуард Александрович...
  Мать, отец, сын. Родители пережили сына.
  Дальше! Левее! К кустам!
  Зелёная оградка. Ященко Леонид Матвеевич. Скорбим, помним.
  Дальше, дальше...
  Компаниец...
  Метёлкина...
  Метёлкин...
  Белицкий...
  Коричневый бюст со следами от грязных донбасских дождей. Козопас... Врач.
  - Товарищ капитан!
  Как близко голос! Быстрее!
  Михайлик...
  Ткачук...
  Винников...
  Быстрее!
  Казак...
  Тузиков...
  Негреба...
  Зотов... Наверное, шахтер.
  Закревская...
  Не пройти! Вправо!
  Мазур...
  Мазур...
  Дальше!
  Вечеров... На могиле жёлтые увядшие цветы.
  Безымянный холмик.
  Ещё один.
  Поломанный крест...
  Рахманов... Воин, строитель, коммунист...
  Мурчику коммунистов-бездельников встречать доводилось частенько, а коммунистов-строителей - никогда. 'Коммунист - первый вор', - вспомнились почему-то слова дяди Яши. Дальше!
  Кот...
  Савельев...
  Троцкий... Тьфу ты! Троицкий! Скорбим, жена, дочь.
  Самсоненко... Тяжёлая чугунная литая ограда...
  Дейнека...
  Денисенко...
  Штанько... Могила заросла травой. Пастушья сумка называется.
  Петрикевич... И над этим трава. С белыми цветочками. Кашка.
  Опять Тузиков...
  Артамонов...
  Ар... Ободрано. Портрета нет. Вероника... Артамонова? Ободрано.
  И только надпись: 'Вероника'...
  Песня есть такая... Хорошая...
  Дальше!
  Калюжная Тамара Платоновна.
  Калюжный Семён Сергеевич.
  Калюжный Сергей Сергеевич.
  Калюжный Александр Сергеевич. Бело-коричневая эмалевая виньетка, солдат, СА на погонах, фуражка с кокардой, танчики в петлицах. 1961 - 1981. Наверное, Афганистан. Спи, дорогой сыночек! Родина не забудет.
  За ним разобранная оградка и свежая могильная яма. Кому?
  Дальше! Дальше!
  Городенский Виталий...
  Редькин Владимир...
  Калий Геннадий...
  Тележинский Бронислав...
  Лебедь Сергей...
  Заиграев Владимир...
  Бугло Владимир...
  Скалиуш Виктор...
  Панаева Татьяна Яковлевна...
  Колосов Пётр...
  - Товарищ капитан, вон он!
  Мурчик вздрогнул. Быстрее!!!
  Гапоненко Виктор...
  Гапоненко Нина...
  Карташова...
  Гребенюк...
  Капитонов...
  ...Портрет Капитонова на демонстрации Седьмого ноября. Как давно это было!
  Тузиков...
  И снова Тузиков... Полкладбища Тузиковы...
  Зайченко...
  Кондрашов...
  Рад... - сирень закрыла.
  Быстрее!
  Никитюк...
  Бортко. С чёрного мрамора смотрел добродушный дядька, вся грудь в орденах
  Рыбкин. 1920- 1957. О, а у этого мало медалей. Только две.
  Николаенко...
  Барсегян...
  Литвинова...
  Шишкина...
  Дороговоз... Знакомая фамилия. Дороговоз? Ну да, Юлька, прошлым летом, в лагере труда без отдыха... Эх! Прошлым? Ёлки-палки, это же было позапрошлым летом! Вот время летит!
  - Вон он!
  Эхо: 'Он!'
  Кто он? Я? Дальше! Быстрее! Быстрее!
  Трощилина...
  Трощилин Евгений...
  Трощилин Сергей...
  Трощилин Виктор...
  Трощилина Ма...
  - Где? - это старшина кричал?
  ...рия...
  Бубнова...
  Томчук...
  Холодков...
  Годунко...
  Ряснов...
  Островский... Николай? Нет, Евгений...
  Быстрее!
  Дьяконов... Молодой...
  ...селовский, 1955 - 1974, тоже молодой!
  Шевченко...
  Борисенко... На чёрном мраморном обелиске нарисована берёзка с поломанной верхушкой.
  Дальше!
  - Вон он! Возле ограды с цепями! - нет, не старшина.
  С цепями? Мурчик машинально осмотрелся. Вон она, ограда с цепями! И бюст! Самойлов Виктор Иванович, видный советский партийный...
  - И я вижу! Бегу!
  О! Это голос того, что взяли вместо Мурчика, Скотобойникова, или как там его? Уже службу понял! Бегом отсюда!
  - Молодцы! Окружай! - о, а это орал капитан!
  Мурчик пригнулся. Бегом!
  Додонов...
  Романенко...
  Зао, - непонятно - дзянов, о, этот хорошо пожил! Девяносто шесть!
  Неужели меня видят? А почему я их не вижу?
  Дальше, быстрей! В сторону!
  Калюжный Сергей Семёнович. Странно, почему так далеко от тех Калюжных? Однофамилец?
  Разбитый обелиск. Чей?
  Надо бежать!
  Дальше!
  Смирнов...
  Бабченков...
  Левитский, наконец-то, хоть один еврей!
  Глинка...
  Родионов... Поломана ограда.
  Хлеб Пелагея... Крест валяется рядом с могилой.
  Тодоров...
  Сенькив...
  Кто? Табличка с фамилией оторвана, только портрет. Безымянные, бездонные чёрные глаза.
  Оторвано, поломано, разбито. Сколько у нас варваров!
  Куделя...
  Куделя...
  Сиднев...
  Ещё один солдат. Логвиненко Сергей Александрович, 1959 - 1980, артиллерия. Тоже Афганистан? Ухоженный обелиск со звездой, а за ним кресты, кресты, кресты...
  Капитонов... Твою мать, опять Капитонов?
  Зайченко...
  Тузикова...
  Тузиков...
  Рад... - сирень закрыла. Опять Рад?.. Нет, не опять! И Капитонов не опять! Он уже был здесь! Не смог обойти стоявшие вплотную одна к другой оградки и сделал крюк. Назад!
  Рад... - закрыто сиренью.
  Тузиков...
  В сторону! Быстрее!
  Должик...
  Король...
  Толстов...
  Ухова...
  Ухов...
  Тут не пройти! Влево! Покосившиеся безымянные железные обелиски и кресты, кресты, кресты...
  Ковальчук...
  Мартынова...
  Медяник...
  Обухович...
  Краснов...
  Штейнман. Ещё один еврей. Нет, еврейка, Роза.
  Иванов...
  Иваненко...
  Каневец...
  Шевчук...
  Шевчук...
  ...уо...лос. Разбито. Грек? Или тоже еврей? Могила богатая, с покрашенными бронзовой краской под позолоту чугунными шарами и вензелями. Зачем она ему такая?
  Дальше! Шум так близко!
  Штраух. Опять еврей? Скорее немец. Кого тут только нет! Эх, Украина, Украина, кому ты только не мать?
  - Ага, попался, козёл!
  Я? Бегом, спрятаться за обсаженную туями могилу!
  Скребко...
  Дальше! К кустам!
  Савченко...
  Кострыкин...
  Дрожжин...
  Дуй Василий Леонидович. Как ему жилось с такой фамилией? Наверное неплохо, 1901 - 1973, и долго прожил. Относительно долго. Могилы людей старше шестидесяти попадались редко.
  - Все сюда!
  Неужели всё?
  Мурчик с разгону упал между двух не обнесённых оградой недавних могил, с одинаковыми полированными, отлитыми из цемента с серой мраморной крошкой обелисками, обильно обложенных несвежими венками с вплетёнными в них чёрными траурными лентами. Мурчик рухнул между могилок и сжался. На него упал потревоженный им венок. Сверху ещё один. Какие же они шелестящие! Как слово 'хрустящее', выговоренное продавщицей берёзового сока.
  'Любимой доченьке Анечке от мамы...' - прочитал Мурчик золотой курсив на свесившейся с упавшего венка на его стриженую голову чёрной ленте.
  - Вставай, паскуда! - услышал он голос Скотобойникова, но не над собой, а где-то в стороне, дальше, скорее возле могил Калюжных.
  Мурчик вжался в землю. Неужели нашли? Лежавшая на глазах траурная лента мешала что либо видеть, а поднять голову он побоялся - шелест венка мог его выдать. Хотя как выдать, если уже заметили и кричат: 'Вставай!'
  - Я сказал, вставай! Ты что, не понял? - напрягался Скотобойников.
  В кладбищенской тишине, прорезаемой лишь пением птиц и стрекотом кузнечиков, Мурчик услышал звуки ударов и вскрики. Он ничего не понял. Неужели между собой дерутся? И голоса далековато.
  - А ну встал! - орал молодой голос, но уже не Скотобойникова, ѓ- встал!
  Мурчик опять услышал стук ударов и крик. Изо всех сил стараясь не шелестеть венком, он приподнял голову и прислушался. Да, шумели где-то в районе могилы того солдата, что с танчиками. Там кто-то катался по земле и, уворачиваясь от ударов ногами, ревел и ругался.
  - Встал, когда офицер приближается! - заорал Скотобойников.
  Да, парнишка быстро службу понял. Вот из этого настоящий кагебист получится!
  - Это не он! - донёсся до Мурчика растерянный голос старшины.
  Стало тихо. Пчела подлетела и села на стоящую на могилке слева от Мурчика синего стекла рюмку, поставленную туда на Пасху полной водки, а теперь пустую и пыльную.
  - Да, это не он, - послышался голос капитана, - а где же он? Он, спрашиваю, где? Проворонили?
  Тишина.
  - Сейчас найдём, товарищ капитан, только прикажите!
  Ай да Скотобойников! На ефрейтора тянется!
  - Некогда уже, - заныл старшина.
  Шум возни.
  - К сожалению, - сказал капитан, - к большому сожалению, уже некогда! Всё-таки ушёл, мразь! Долго в автобусе чухались, и ты, старшина, и вы... товарищи призывники! Приказы надо выполнять в тот же миг! И я научу! Научу! Это будет ваш первый и последний промах. Последний! Мы вас так научим, что вы и не таких щенков будете вынюхивать, выслеживать и давить одной левой! Понятно?
  - Так точ!
  - А теперь к автобусу, бегом марш! Вперёд! Дорогу найдёте?
  - Так точ!
  Ай да Скотобойников! А старшины не слышно.
  - Бегом! - а вот и старшина отозвался.
  Мурчик услышал треск веток, приглушенные голоса, топот ног и чертыхание зацепившегося за оградку одного из своих преследователей. Уходят! Он перевёл дух и тут встретился глазами со взглядом... буквально в двух шагах от него пробегавшего старшины! У старшины на щеке от бега отклеился пластырь, и он прижимал его пальцем. Их взгляды встретились. Старшина остановился. У Мурчика остановилось сердце. Сейчас старшина крикнет, и всё...
  Но старшина почему-то не крикнул. Он посмотрел на могилку справа от Мурчика, потом задержал взгляд на обелиске слева от него, снял фуражку, посмотрел на лежащую на Мурчиковой голове траурную ленту, шевеля губами вслух прочитал: '...От мамы...', - посмотрел Мурчику в глаза, чуть заметно покачал головой из стороны в сторону, погрозил пальцем, приложил его к губам, надел фуражку и грузно побежал дальше.
  Остановившееся Мурчиково сердце стало выдавать сразу двести ударов в минуту, он едва не оглох от стука собственного пульса. Почему-то начали дрожать пальцы и колени.
  - ...А я ничего, - сквозь шум крови в ушах услышал он далёкий, пьяный плаксивый голос, нёсшийся от могил Калюжных. Мурчик прислушался. - Вырыл яму я для Аркадьевныного сына, для второго уже,ѓ - размазывая окончания слов и нервно делая ударение на звуках 'а', превращая их в мягкое 'я', продолжал ныть голос, - Калюжная, врачиха, знаете? Детский врач, ну? Интеранацанальный долг какой-то, говорят, а я так думаю, что это не за долги, а в Афганистане его ухлопали! Да! С самого утра с Мишкой копали, земля тяжёлая, один камень. Выкопали, ну выпили, похороны-то аж в два часа. Задремал, а тут бандиты ну меня трамбовать ногами! Хорошо, тут вы, милиция, подоспели, а то б забили нафиг ни про шо ни за шо! Ой! - до Мурчика донеслись сопенье капитана, звуки ударов и жалобный вскрик. - За что? За что? Ой! Голова! Товарищ капитан, гражданин начальник, вы-то за что? Ой! Ой! - потом послышались звуки возни, ударов, шорох обрушающейся в могилу земли, и тот же плаксивый голос запричитал, но уже как из подвала: - ой, печень моя, печень! Ой, голова, голова! За что?
  - Вылазь! - орал капитан.
  - Не! - с подвыванием отвечал ему голос видимо упавшего в свежевырытую могилу землекопа, выкопавшего её для сына Аркадьевны и кого ретивый Воскобойников принял за Мурчика, - не! Не!
  - У, мразь! - прорычал капитан, - развелось вас! Падлы! - ему так хотелось сорвать накопившуюся за сегодня злость хоть на этом... фу, и человеком не назовёшь, но не прыгать же ради этого в могилу! - Вылазь, сказал!
  ...В могилу, сегодня с утра выкопанную для девятнадцатилетнего парня, заживо сгоревшего в простреленном бензовозе, на заснеженном даже поздней весной перевале, с чужим, трудно выговариваемым названием, где-то в отрогах Гиндукуша...
  - Вылазь!
  ...простреленном перекрёстным огнём бензовозе, с приклеенной за уголки розовой американской изолентой фотографией на лобовом стекле. Фотографией смотрящей прямо в объектив, кокетливо чуть приподнявшей левую бровь, красивой пышноволосой девушки, с ямочками на щеках и маленькой родинкой справа над верхней губой...
  - В-вылазь!
  - Не! - скорее похожее на 'ме'.
  ...простреленном навылет, уже горящем, как факел, бензовозе, который он, тот, для кого вырыта это яма, вырвал из колонны и, глядя на фотографию, на полном газу повёл вдоль ущелья, подальше от других бензовозов, которые если вспыхнут от этого факела и рванут, то не уцелеет никто...
  - Вылазь, хуже будет!
  ...бензовозе, которым он рулил правой рукой, а ногтями левой с трудом отрывал липкую, розовую американскую трофейную изоленту, освобождая фотографию своей весёлой, острой на язычок Анютки, которую он перед самой армией отбил у лучшего друга Валерки, которая обещала дождаться...
  - За шо вы меня, а?
  ...а писем от неё не было, даже с Новым годом не поздравила...
  - Моя воля, я б вас всех!...
  - За что нас всех?
  ...он хотел вывести бензовоз к обрыву у поворота, забрать фотку и выпрыгнуть. Хотел, но не успел. Бензовоз взорвался раньше, чем он успел отклеить фотографию...
  - У, падаль! На куски порвал бы!
  ...хорошая у американцев изолента, липкая...
  - За что рвать? Ну за что? Эх, братцы-живодёры, за что же вы меня?...
  ...тогда же взорвались ещё два шедших в голове колонны бензовоза, и где-то ещё на просторах чёрствой бескрайней Родины чернеют сегодня свежие ямы могил...
  - Плесень человеческая! - донеслось до Мурчика, раздался мерзкий звук плевка, так неуместное на кладбище ругательство, и звук торопливых шагов неудовлетворённого капитана растаял среди могил и деревьев.
  Стало совсем тихо. На пустую рюмку на могилке слева от Мурчика опять села пчела. Он поднял голову и посмотрел на неё. Пчела заглянула в рюмку и, недовольно жужжа по поводу пустоты, улетела.
  - Вроде всё, ушли, концерт окончен, - прошептал Мурчик.
  Его сердце начало успокаиваться, но всё ещё стучало, как колёса вагонов поезда на стыках рельс. Он вылез из-под венков, встал, поднял и прислонил их к обелискам так, как они стояли до его вторжения. Могилки как могилки, два одинаковых обелиска, таких тут много, серийное производство райкоммунхоза. Цемент, песок и мраморная крошка. Правда, поставлены рановато - покосились, земля на могилах ещё не утрамбовалась сама по себе. Ну и что? Видимо, спешили, бывает. Но что же тут остановило старшину? Он внимательно посмотрел на левый памятник.
  Дегтярёв Валерий Александрович.
  С точечками высеченного на обелиске портрета, видимо, скопированного с фотографии, сделанной в школе, на выпускном вечере, на Мурчика смотрел паренёк со взглядом бодро вступившего в жизнь подростка, с решительным взглядом молодого человека, готового идти в огонь и в воду, лететь в небо и ещё выше - к звёздам, и искренне посмеявшегося, если бы ему вдруг сказали, что этого не будет... Но не будет у него ни огня, ни воды, ни неба. Никогда. Но не потому, что он не достоин этого, а всего-навсего потому, что он не переживёт день своего восемнадцатилетия.
  Под портретом - даты: 27.12.1963 - 27.12.1981. Ниже: 'Мама, папа, брат. Скорбим, любим, помним'. Как везде. А это вверху курсив, к чему? 'Навеки вместе'. Вместе с кем? Мурчик пожал плечами и повернулся к обелиску справа. Он раздвинул венки. Да, красивая!
  Гудзь Анна Владимировна. 'Спи, доченька...' И тоже вверху: 'Навеки вместе'. Ага, вот дело в чём! 12.05.1964 - 27.12.1981! Они умерли в один день! А может быть, и вместе? Точно! Поэтому и навеки вместе! Наверняка гуляли на дне рождения у этого Валеры, а потом зима, холодно, а уже взрослые, и надо спрятаться от посторонних глаз... Он попросил у папы ключи от гаража, а там тоже холодно, завёл мотор старых 'Жигулей', стало теплее... Сколько таких историй! Газ! Угарный газ! Кагебистскому старшине эти могилы наверняка что-то такое же напомнили, своё, поэтому он и снял фуражку. Наверное, у него кто-то так же ушёл...
  Мурчик отодвинул в сторону венок на могиле, чтобы он не мешал ему рассмотреть так же, точечками, высеченный на сером обелиске портрет Гудзь Анны Владимировны.
  Да, красивая. Очень. Почему красивых всегда больше жалко? Красивая! Мурчик некоторое время постоял, глядя на обелиск, а потом расставил венки так, как они стояли до его вторжения, целиком закрыв ими портрет на надгробном памятнике: большие хитрые глаза, пышные, распущенные по плечам волосы, ямочки на щеках и маленькую родинку справа над верхней губой. Мастер, высекавший этот портрет, смотрел на точно такую же фотографию, какая, приклеенная только за один, последний, нижний уголок розовой американской изолентой, без следа сгорела на расплавившемся в адском пламени лобовом стекле бензовоза, в далёком Афганском ущелье...
  Вот это судьба плетёт кружева!
  С тяжёлым сердцем Мурчик отошёл от венков. Между туями, вдали, возле могил Калюжных, возле кучи свежевырытой земли он заметил движение. Кто? Неужели капитан не ушёл? Не может быть! Мурчик спрятался за выросшее из ничейной могилы кривое деревцо и присмотрелся.
  Возле вырытой для сына детского врача Калюжной могилы, на куче земли, держась за поясницу, сидел давно не брившийся, худой, седоватый, загоревший до кирпичного цвета пьяненький мужичок.
  - Козлы! - раскачиваясь, стонал, ругался и мычал мужичок, - быделы!
  Штаны на коленях и локти его на поганеньком, одетом на голое тело пиджачке были свежеиспачканы глиной. Ага, - Мурчик присмотрелся, - видимо, это он вырыл могилу, и это его тут буцали капитан со своими подающими большие надежды подчинёнными.
  Мурчик перевёл взгляд в сторону и удивлённо посмотрел на странное надгробие рядом с собой: на кубе из чёрного мрамора был красиво нарисован по виду коллектор от двигателя внутреннего сгорания - шесть отростков с двух сторон вливались в общую трубу. Странно, коллектор на семицилиндровый двигатель? На трактор? Странно. Может, инженер какой? Мурчик пожал плечами. Ниже была высечена фамилия - Вассерман...
  Вассерман... Вассерман... Вассерман? Знакомая фамилия. Где он её слышал? А, на трипдаче! Елки-палки! Мурчик сразу вспомнил и о диспансере, и о в панике брошенной на крыльце магазина банке берёзового сока, и о пиве, и обо всём другом, затенённым полученными на кладбище впечатлениями.
  Он повернулся, тихо подошёл к постанывающему, держащемуся за разбитую голову, при виде его сжавшемуся мужичку, сунул ему, обалдевшему, в руку пятёрку, сказал: 'На пиво!' - и быстро, насколько позволяла ширина тропинки, побежал к выходу из кладбища.
  Мимо него опять замелькали портреты, даты, фамилии, но он, не останавливаясь, нёсся вперёд. Вперёд, только вперёд!
  - Без остановок! - на бегу сказал он.
  И всё же добежать до забора без остановок ему не удалось. Первый раз Мурчик остановился как вкопанный, боковым зрением заметив дату на свежем, грубо сколоченном кресте:
  ...ий Пётр... 25.02.49 - 21.11.84...
  Как восемьдесят четвёртый? Не может быть! Это же только через два года! Заинтригованный Мурчик присмотрелся к белой эмалевой табличке с датами. Он перевёл дух. Кто-то упражнялся в стрельбе из рогатки или самострела по табличке, и пулька попала между восьмёркой и единицей, превратив единицу в четвёрку. Так просто!
  Он побежал дальше и остановился еще раз уже возле самого забора, возле маленького земляного холмика, на котором лежали увядшие тюльпаны, и сбоку от простенького железного памятника валялся раздавленный, пластмассовый, розовый игрушечный медвежонок. На вросшем в холмик памятнике старушечьим почерком, видимо, бабушкиной рукой, голубой краской было написано: 'Оличка, 3 года', - а над этой надписью блестела недавно начищенная бронзовая табличка, с выгравированными буковками и циферками, и обычная овальная, потрескавшаяся от времени эмалевая виньетка, на которой была изображена выгоревшей коричневой светотенью маленькая, собирающаяся заплакать девочка, с огромным белым бантиком на русой головке.
  - Олечка, три года, - вслух прочитал Мурчик, - а дети почему умирают?
  Он наклонился, прочёл гравированные, с вензелями, буковки и циферки на бронзовой табличке, и ему стало не по себе - они с похороненной под этим холмиком пятнадцать лет тому назад маленькой девочкой родились в один день. Но почему так происходит, что он уже взрослый, и ему скоро дадут в руки оружие, а она так и осталась маленькой, и ей, вот уже сколько лет бабушка или мама носят на могилку игрушки, этих маленьких розовых медвежат, которых кто-то давит ногами? Почему?
  Но что почему? Почему носят, почему давят, или что вообще почему?
  Мурчик поднял медвежонка, подул в дырочку в боку, выравнивая от чьего-то каблука вмятину в нём, поставил возле памятника и секунду постоял молча. Где-то далеко, за посадкой, посигналил автомобиль. Мурчик вздрогнул, вернулся мыслями на грешную землю, глянул на портрет Олечки, вздохнул, повернулся, перемахнул через полуразрушенный забор, вброд преодолел кучу сваленных под него истлевших прошлогодних венков и побежал. Быстро-быстро.
  Он покинул кладбище и, несясь по дорожке через посадку, стал думать уже о другом, о сегодняшнем, о насущном, но у него перед глазами почему-то всё качался бантик навсегда оставшейся маленькой его ровесницы Олечки, и не покидало чувство, какое испытывает пассажир, когда поезд после недолгой остановки отправляется со станции, и он едет дальше, а то, что за окном - столбы, строения, люди, - остаётся, вызывая в душе непонятное чувство потери.
  Так было и здесь, сейчас, на станции под названием кладбище. Мурчик уехал, а они остались. И маленькая, не успевшая пожить Олечка, и задохнувшаяся в гараже угарным газом Аня, и всю жизнь промыкавшийся по тюрьмам Компаниец, и Скребко, и Кот, и в жизни друг друга никогда не видевшие, а после смерти обречённые вечно лежать рядом Дейнека и Денисенко, и Бомбах, и Калюжные, и Тузиковы, и Вассерман...
  Задумавшись на бегу о бренности всего сущего и о сущности всего бренного, и от этого едва не присоединившийся к их компании, потому что опять чуть не попал под заезжающий на вокзал рейсовый автобус из Молодогвардейска, Мурчик полубегом добрался до магазина. То, что он собирался сделать, а именно - вылить берёзовый сок, кто-то уже сделал за него. Пустая трёхлитровая банка валялась в нескольких метрах от крыльца, на чахлой, запылённой придорожной траве. Мурчик поднял бутыль, вытрусил из неё забравшегося туда на экскурсию кузнечика и побежал к пивбару.
  На его просьбу сполоснуть банку красношеяя продавщица трубно загудела носом и ответила, что здесь специализированный зал для пития пива, а не посудомойка, и специализированное оборудование моет только бокалы и ни в коем случае не банки. После продолжительной задушевной беседы Мурчику всё-таки удалось выпросить у продавщицы полстакана воды. Он налил воду в бутыль и покачал её на весу, смывая со стенок следы берёзового сока.
  - А вылить воду куда можно? - спросил он.
  - Можешь ему в бокал вылить! - луной вывернув губы, ответила продавщица и увешанным кольцами пальцем показала на почти пустой бокал, стоящий перед разомлевшим, спящим на столе, уткнувшись лбом в локоть, любителем пива в светлой выгоревшей рубашке.
  Мурчик промолчал, вышел на улицу и с крыльца вылил воду на землю. Из ворот военкомата, надрывно гудя и сильно дымя, выехал полный призывников большой синий ЛАЗ с табличкой на лобовом стекле 'по заказу' и помчался к моргающему жёлтым глазом светофору. Мурчик провёл взглядом автобус, вернулся в пополнившийся ещё парой посетителей, без особых примет, пивбар и поставил перед продавщицей вымытую банку. Она никак на это не отреагировала. Мурчик красноречиво пододвинул банку поближе.
  - Ты что, не видишь, что я занята? - возмущённо сказала продавщица и продолжила слушать сальные комплименты, которые ей с жестикуляцией, оперным баритоном отпускал крупный курчавый мужчина с чёрной трёхдневной щетиной на щеках и беспокойным взглядом. Взгляд мужчины был прикован к впадинке на шее между ключиц продавщицы, поэтому он не замечал, что расстёгнутыми рукавами клетчатой рубашки он растирает мокрую грязь, разведённую неряхой-продавщицей на прилавке.
  Мурчик вздохнул.
  - Зинаида, ну налей, а? - закончив петь серенаду баритоном, пробасил небритый мужчина.
  - А? - продавщица Зинаида упёрлась кулаками в рёбра, - так ты мне всё это рассказал, чтоб я тебе на халяву налила? А вот это ты видел? - она, рискуя уколоться об щетину, сунула мужчине под нос дулю. - Деньги давай, кавалер бесштанный!
  - Ну, Зин! Ну налей... Хоть на два пальца!
  - Вот тебе на два пальца! Вот! На три пальца! Дулю тебе под нос! Тут тебе не богадельня, тут учреждение! И тут деньги надо платить! Да! И за продукт, и за сервис! Вали отсюда! А то думает, красавицей назвал, уже и пива халявного напился! Вот тебе! - размахивала дулей продавщица, - вот! Вот!
  - Злая ты! - сказал удручённый мужчина и, мотыляя влажными рукавами, медленно пошёл к выходу.
  - Иди, иди! - неслось ему вслед, - халявщик! Давай сюда свою тару! - продавщица мокрыми руками схватила Мурчикову банку и потащила её под краник. - Деньги есть? - она остановила движение банки на полпути, - покажи! - Мурчик порылся в карманах, достал и показал купюру. - Полную наливать? - он кивнул. - Иди, иди! Оглядывается он ещё! Халявщик! - прокричала тётка в зал и открыла кран.
  Оказалось, что налить пива в трёхлитровую банку не такое уж лёгкое и быстрое дело. Мешала пена. Она постоянно норовила заполнить собой всё пространство банки, и приходилось продавщице отставлять её в сторону и ждать. Мурчик терпеливо ждал, скучая, а продавщица наливала пиво в мокрые бокалы и кричала маты в сторону столика, за которым сидел налупившийся 'ерша', беспокойный, весь обколотый татуировками про 'зло' и 'не забуду мать родную' посетитель. Посетитель огрызался, рычал и сучил ножками, разбрасывая в стороны припрятанные под столом пустые чекушки, насупливал брови, сжимал кулаки, гремел ими по столу и в ответ на замечания, нёсшиеся от компании за соседним столиком, что он, если не перестанет, то выпросит, скрипел зубами и стучал кулаками ещё азартнее.
  Когда пена садилась, продавщица прекращала гнуть маты и брызгала в Мурчикову банку очередную порцию пива. Пена оживала, и снова приходилось ждать. Посмотрев на пиво, Мурчик о чём-то подумал и, оставив продавщице рубль в залог, сбегал в соседний магазин и купил трёхлитровую банку яблочного сока.
  Затолкав её в рюкзак, вернувшись в пивбар, где татуированный посетитель таки уже выпросил и валялся теперь под столом с разбитой рожей, получив наконец почему-то неполную банку с пивом, заплатив за это удовольствие не тридцать копеек наценки, как угрожала продавщица, а пятьдесят и, услышав ответ, что никаких крышек, пробок и тому подобного в продаже отродясь не было, Мурчик, держа незакрытую банку на весу, вприпрыжку выбежал на улицу. Он прикрыл горлышко банки ладошкой и бегом устремился к забору военкомата, а вдоль него к венерологическому диспансеру, отдавать обещанное.
  Благополучно добравшись до берёзы, под которой ему было сказано стоять и ждать, он положил рюкзак на землю, поставил рядом банку и стал делать в сторону здания морские знаки, привлекая к себе внимание обитательниц палаты номер семь. Они в окне не появились, зато его заметили из окна палаты номер двадцать три. Две прыщавые подружки в зарешёченном окне второго этажа засмеялись, указывая на него пальцами, и звонко поинтересовались, не триппер ли он своими призывными жестами кличет? Если его, то это они ему запросто организуют. Нет? Не триппер? Ему нужна Дина? Дина-завр, которая? О, кто же её не знает! Она, наверное, на процедурах, а что ей передать? Чтобы вышла? У неё хронический, поэтому она выйдет не скоро. Хорошо, скажут. А, он пиво принёс, тогда скажут немедленно!
  Подружки, со щебетом, в котором угадывались слова 'пиво', 'бухнём' и 'халява', убежали от окна, а Мурчик сел на землю и стал ждать.
  Очень скоро в окне палаты номер семь растрёпанная со сна Лида-кол помахала ему рукой, а ещё через секунду из-за угла показалась завёрнутая в халат огромная Дина. Она остановилась, оглянулась и заорала невидимому для Мурчика, оставшемуся за углом, видимо, на крыльце, собеседнику, наверное одетому в водолазку:
  - Пошёл вон, козёл! Ото стоишь там и стой молча! Я сейчас приду! Сказала, приду! Что ты сказал? - Дина обернулась, - козёл! Мне нельзя выходить? А пошёл ты! Я на секунду! Никуда я не бегу! Вот, стою тут! Да, а ты козёл!
  Она махнула Мурчику рукой, чтобы он подошёл. Мурчик схватил рюкзак, банку и побежал к Дине.
  - Да! Что? Сам ты такой! Козёл ты, и папа твой козёл, и брат твой козёл, - орала Дина-завр за угол, - принёс? - спросила она тихо. Подбежавший Мурчик кивнул. - Молодец! Не высовывайся! Ложи банку в мешок, я её так и понесу. Расплескается? Да ладно! Мешка не жалко?
  - Нет, - пожал плечами Мурчик.
  - Спасибо, - тихо сказала Дина, взяла рюкзак и удивилась, - ого! Тяжёлый! Что там ещё?
  - Яблочный сок.
  - А, то Макаке будет. Ну пока!
  - До свидания. И спасибо.
  - Будь! - Дина повернулась, скрылась за углом, и уже через секунду Мурчик услышал её истошный крик. - Только подойди ко мне, пидор!
  Он слегка выглянул из-за угла. Спустившийся с крыльца 'водолаз' алчно смотрел на спрятанный Диной за спиной Мурчиков рюкзак, на котором расплывалось пятно от пролитого пива.
  - Не подходи ко мне! - орала Дина, но молодец в водолазке не слушался и, ухмыляясь, приближался.
  - Давай сюда котомку, сука! - мычал он, - а то я тебе такого устрою!
  - Отойди! Или это я тебе устрою! Да!
  'Водолаз' демонстративно засмеялся.
  - Что ты мне устроишь, падла ты трипперная?
  - Да я тебя... тебя... - дрожала Дина, - я на тебя, падлу, заяву накатаю! Да! Заяву!
  - Шо ты сказала? Какую заяву?
  - Не подходи ко мне, зараза! Напишу, как вы с ментом вломились в палату и Макаку избили! А ты знаешь, кто у неё папа? Знаешь? Вот то ж! Триппер, ему ведь всё равно на ком сидеть, а папе не всё равно, кто его дочь калечит, так что смотри! Одно моё слово, и смотри, папа ейный тебе спуску не даст! А мою заяву ещё к твоим прогулам присовокупят и к тому, как ты Наташку сосать заставлял и трусы Лидке порвал! А? Так что остынь, ещё не известно, кто из нас кому чего устроит!
  - Ну, чего ты завелась? - сразу остыл 'водолаз', - я только узнать, почему ты без халата?
  - Без какого?
  - Без белого.
  - Я пациент, а не посетитель! У тебя уже с мозгами не в порядке?
  - Ну, и я обязан проверить, что у тебя в сумке.
  - Проверишь! Зайдёшь через десять минут в мою палату, я тебе налью. И смотри, ты ж догадался, одно моё слово Макакиному папе...
  
  ...Мурчик вернулся на интенсивно пустеющий сборный пункт, нашёл распространяющего лёгкий перегар майора Лемешева, после чесания им затылка узнал, что на сегодня резерв и так уже полон, даже с избытком, и что: 'Вали-ка ты, друг, домой, догуливай! А четвёртого числа в семь часов утра чтобы был здесь как штык! Понял?..'
  
  Мурчик вышел из военкомата через ворота, перешёл дорогу, помахал рукой проехавшему мимо в оранжевом Пазике, направлявшемуся служить на далёкий военный аэродром, торчащему в открытом окне печальному Ваське Клюеву и зашёл в пивбар. В пивбаре за время его короткого отсутствия произошли перемены, а именно: добавилось людей, и был поломан стул и два столика, которые теперь в разобранном виде, всем мешая, теснились возле входа. Изменила имидж и крикливая красношеяя продавщица - она охрипла и получила под глаз роскошный синяк.
  Мурчик выпил полбокала плохого, тёплого, до слёз разведённого водой пива, оставил бокал на столике, где его моментально, с немой благодарностью в глазах допила невзрачная серая личность, пошёл на автовокзал и на последние деньги купил билет. Он сел в автобус и поехал домой.
  - Мальчик, як хочешь - сидай биля викна, - сказала ему соседка по тряскому, изрезанному ножом сиденью над задним колесом автобуса, тётка с корзиной в руках и огромной выпуклой родинкой на щеке.
  - Спасибо.
  Он сел, но рядом с тёткой, возле окна, ехал домой уже не мальчик со школьным прозвищем Мурчик. Ехал совсем другой Мурчик, не такой, как сегодняшним утром, а другой, повзрослевший, что-то потерявший и что-то приобретший, съевший маленький вонючий кусочек жизненного опыта, навсегда простившийся с детством и без следа растерявший прививаемые годами иллюзии, в частности касаемые свежести пива и Советской армии. Ехал с совершенно другими представлениями о жизни, о людях, о берёзовом соке, о триппере и о смерти, ехал с другой правдой - худшей, неправильной, но своей, не навязанной, а добытой, ехал без тормозка и с лёгким похмельем, без денег, без рюкзака и совершенно без веры. Совершенно.
  И первое, что он сделал по возвращении домой - это напился до бесчувствия...
  
   ЭХ, ДОРОГА...
  
  Солнце садилось. По опустевшему после отъезда всех запланированных на сегодня команд плацу, топча кучи мусора, оставленного уехавшими на защиту нерушимых рубежей Родины призывниками, и ведя напряжённый разговор, шли майор Лемешев и статный старший лейтенант в расстёгнутой сверху на две пуговицы рубашке, фуражке с чёрным околышем и большим чёрным 'дипломатом' в руках. Сразу за ними шёл подпрыгивающей походкой глупо улыбающийся, белобрысый, с залысинами, младший сержант. На сержанте и лейтенанте блестели паучки эмблем связи. Майор шёл без фуражки, с руками за спиной и недовольным лицом. Лейтенант тоже был чем-то недоволен и раздражённо жестикулировал.
  - У нас гвардейский полк, а вы всякую сволочь предлагаете! - нетерпеливо рубя ладонью горячий воздух, говорил он.
  Майор нехотя возражал:
  - Вовремя приезжать надо! С утра, как нормальные люди. А вы где были?
  - Заминки в пути. Железная дорога, знаете. Долго эшелон формировали, на станциях без конца торчали, и пока сюда доехали, уже и вечер настал.
  - Вот тож. Вечер! - Лемешев поднял вверх указательный палец.
  - Для нас должна быть оставлена команда, двадцать человек, - хмурился старший лейтенант.
  - Утром была и отставлена. Но утро кончилось, а вас нет. Куда мне эту команду прикажете деть? Куда засунуть?
  Лейтенант промолчал.
  - Ничего, лейтенант, насобираем! Два десятка у нас есть. Правда, не отставленных, а отложенных.
  - В каком смысле, отложенных?
  - В прямом. В горизонтальном. А что вы хотели? Уже всех нормальных разобрали, кто хотел, даже стройбат. Только отложенные и остались - то есть резерв. Хотите - берите их, не хотите - ждите до завтра. Завтра дадим вам отставленных. По пять рублей. Но завтра.
  - Что?
  - Юмориста Жванецкого слышали?
  - Да. А, ну да, раки. Крупные, по пять рублей, но завтра, или мелкие, по три, но сегодня, да?
  - Точно!
  - Всякая шваль, небось осталась?
  - Где?
  - В резерве.
  - Чего сразу шваль? У нас вся шваль по тюрьмам. А эти...
  - Второй сорт.
  - Нет, не второй, просто отложенные.
  - А отставленные?
  - Сказал же, будут завтра. Так что эти, отложенные, по три рубля, но сегодня, или те, отставленные, по пять рублей, но завтра. По пять. Но завтра. А эти по три рубля, но сегодня. Вам сегодня по три, или завтра по пять?
  - Всё шутите, товарищ майор? Какое завтра? Там, на станции, эшелон стоит, ждёт отправки, мы давно уже на месте должны быть!
  - Тогда отдам вам этих, по три рубля, но сегодня, забирайте, чешите на место и не морочьте голову ни себе, ни окружающим! Тем более, что резерв - это временно вышедшие из строя осколки нормальных команд, не кривые, не косые, годные без ограничений.........
  
  продолжение тут
  
  
   http://store.kassiopeya.com/advanced_search_result.php?keywords=%D0%BC%D1%8B+%D0%B8%D0%B7+%D1%81%D1%82%D1%80%D0%BE%D0%B9%D0%B1%D0%B0%D1%82%D0%B0&x=10&y=11
Оценка: 4.61*11  Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"