Калвер Юлиан Юрьевич : другие произведения.

Мы из стройбата. Часть 3

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Оценка: 6.00*3  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    окончание
  отрывок
  
  
  ..............В канцелярии роты было накурено, хоть топор вешай, и четверо мабутов в составе Дикобраза, Хищника, Лошади-Пржевальского и Кентавра сидели вокруг стола, и сбивая локтями на пол карандаши на недорисованном 'Боевом листке' азартно играли в карты - в свару на спички. Убранный со стола, поставленный на окно, чтобы случайно, в азарте игры его не разбить, сегодня уже разок сбитый на пол локтем азартного Пржевальского транзистор 'ВЭФ' по-польски шептал: 'Не спочнемы...'
  - Кто кого? - спросил заглянувший в двери Берримор, украшенный кроме пера в пилотке ещё и повязкой 'дневальный' на рукаве.
  - Дербан скоро? - не отрывая взгляда от карт ответил вопросом Дикобраз.
  - А... - Берримор только открыл рот для ответа, как вдруг, грубо его оттолкнув, в канцелярию ворвался возбуждённый Ошпаренный.
  Он осмотрелся. Кентавр шустро смахнул свои карты и выигранные спички в ящик стола, остальные попрятали кто куда.
  - Бэ. - Удивлённый, не заметивший откуда появился комбат Берримор закрыл рот.
  - Это что тут за посиделки? - гаркнул Ошпаренный.
  Он окинул канцелярию подозрительным взглядом, подошёл к мигом схватившему первый попавшийся под руку, оказавшийся синим, карандаш и принявшемуся интенсивно закрашивать им нарисованное красным контуром знамя Лошади-Пржевальскому, посмотрел на его художества, презрительно хмыкнул, потом пристально осмотрел его снизу вверх, и рявкнул:
  - А ну, дыхни!
  - Не пил! - замычал Лошадь.
  - Дыхни, сказал! Однозначно!
  Лошадь послушался.
  - Фу, зараза! - майор отшатнулся. - Зубы надо порошком чистить, а не по прапорщикам его метать! Однозначно! - Он оглянулся на ухмыляющегося Берримора. - А ну ты!
  - Я? Чего я? Я на посту! - возмутился Берримор.
  - Дыхни, сказал!
  Берримор подошёл.
  - Фю!
  - Ещё раз!
  - Фююю!
  - Странно. Теперь ты!
  Дикобраз дохнул.
  - Ты!
  Дохнул и Хищник. Обескураженный отсутствием перегара Ошпаренный подозрительно осмотрел компанию ещё раз, а затем вдруг заорал:
  - Почему здесь? Почему трезвые? Почему не на работе?
  - Мы на работе, - возразил Хищник, и показал Ошпаренному баночку с гуашью, - вот.
  - На какой работе? Вы должны быть в траншеях, почему здесь?!!
  - Так мы, вот... - начал мямлить Лошадь-Пржевальский, поднял вверх синий карандаш, а Дикобраз покрутил облезшей кисточкой.
  - Что ты мямлишь?!! - рассвирепел Ошпаренный.
  - Мы тут стенгазету выпускаем. Рисуем, пишем, - сказал, сняв пилотку, и обнажив плешь за уши, Дикобраз.
  - Рисуете? - переспросил Ошпаренный. - И ты, Лошадь-Пржевальский, тоже рисуешь? А я думал, ты только в штанах у Бусела можешь узоры выводить. Дерьмом! - Он посмотрел на маленькое, кривое, красно-синее знамя, единственное, что было нарисованное на пустом бланке 'Боевого листка' и вдруг закатился: - А ну вон отсюда! Вон! Все, мигом, похватали лопаты, и в зону, на траншеи! Однозначно! Ты смотри, работу они нашли! Тунеядцы! Бегом! Вон!
  - Товарищ майор, это замполит части приказал, чтобы мы нарисовали 'Боевой листок', - начал было оправдываться Дикобраз, - вот, красное знамя уже нарисовали, тут ещё будет...
  - Обрыганное которое? - перебил майор. - Берите лопаты, и бегом в зону, траншеи под кабель рисовать! Бегом! С такими рожами только боевые листки малевать! Вон! - Ошпаренный ногой ещё шире открыл дверь канцелярии, - вон отсюда! Однозначно!
  Горе-художники вздохнули, встали, положили карандаши и кисточки, и с очень расстроенными рожами с сожалением поплелись к выходу - рытьё траншей не было их самым любимым занятием, рисовать 'Боевой листок' им нравилось гораздо больше.
  Тут в дверях с криком нарисовался Комиссар Плесень:
  - Где? Куда? Стоять! Что здесь происходит?
  Мордатые рисовальщики остановились, в их глазах загорелась надежда отвертеться от рытья траншей, но Ошпаренный её задул, гаркнув: 'Бегом!'
  Художники вздохнули, и уныло побрели дальше.
  - Нет, нет! Позвольте! Но ведь газета не дорисована! - завизжал Плесень, - стоять!
  Редколлегия 'Боевого листка' опять дружно и охотно остановилась, но после того, как Ошпаренный заорал: 'Вон!' - метнул в Дикобраза банкой с гуашью, и пнул Кентавра и Лошадь-Пржевальского, они галопом помчались к выходу из казармы, не реагируя на вопли и причитания Плесени: 'Стоять! Что это такое? Стоять, я вам приказываю! Смир-р-но!'
  Едва несостоявшиеся рембрандты покинули казарму, Плесень заорал на Берримора: 'Вон отсюда!' - и после того, как тот деликатно закрыл дверь канцелярии попробовал оторваться на Ошпаренного:
  - Что это такое? Что вы себе позволяете, товарищ майор? Это я им дал такой приказ!
  - А я его отменил!
  - Вы не имеете права!
  - Я? - у Ошпаренного отвисла челюсть, - не имею права?
  - Так точно.
  Комбат внимательно посмотрел в бараньи глаза замполита.
  - Что? - как раненный зверь заорал он, - я не имею права? Я командир части! И командую тут я! Я! Однозначно!
  - Вы командир части, да, а я замполит части! Замполит! - Плесень колесом выкатил грудь. - Заместитель по политической подготовке! И вы своими необдуманными действиями только что сорвали выполнения важнейшего политического мероприятия - изготовления наглядной агитации, а именно, выпуск 'Боевого листка!' Да!
  - Ик...
  - Не перебивайте меня! Между нашей и капиталистической идеологиями идёт непримиримая борьба, и наш 'Боевой листок' является не менее, а может быть ещё более важным аргументом в этой борьбе, чем те ракеты, которые мы тут на зонах размещаем!
  - Невообразимо важным! - саркастически подтвердил Ошпаренный. - А то, что эти четыре рыла вместо того, чтобы за сегодня сто метров траншей вырыть, весь день проваляли дурака, прорисовали крестики-нолики, и сто метров кабеля завтра уложены не будут, это не важно?
  - Стенгазета - это политический вопрос! Политический! И невозможно переоценить её важность как в классовой борьбе, так и в борьбе идеологий, нашей, коммунистической и вражеской, империалистической, и эта стенгазета...
  - В борьбе чего? Идеологий? - Ошпаренный повернулся к Плесени весь. - Это которая про 'обрыгали знамя части', что ли, стенгазета, борьба идеологий?
  Плесень вспыхнул.
  - Стенгазета - это оружие! Мощное! И пользу от неё трудно переоценить...
  - Пользу?
  - Так точно, пользу.
  - Переоценить? Да от неё и пользы то всей в этой борьбе, что если она к натовскому генералу в руки попадётся, и он не побрезгует, и ею подотрётся, то поцарапает свою жирную капиталистическую жопу, и всё!!! Всё!!! Вот и вся важность, и вся польза!
  - Как? - взорвался Плесень. - Как вы можете так говорить? - от возмущения он свой обычный бараний баритон сменил на козлиный фальцет. - Это политическая близорукость! Вы, вы недопонимаете! Недопонимаете! Да, недопонимаете значение политработников и важность работы их, то есть нас, в Советской Армии! И я это прекращу! Своей властью! И я, в конце концов, и я такой же майор, как и вы, и в этой части тоже власть имею, и приложу все усилия, чтобы стенгазета была выпущена в срок! Эй, а ну вернитесь! - Плесень открыл дверь канцелярии и заорал на подслушивающего Берримора: - Комиссары в войну полки в атаку поднимали! Да! Ты! Догнать! Вернуть! Немедленно! Бегом!
  - Я? - Берримор поправил перо над ухом, - догнать?
  - Да! Бегом!
  - Кого?
  - Редколлегию, кого? Идиот! Бегом!
  - Разрешите убежать?
  - Бегом! - затрясся Плесень, - бегом!
  Берримор с криком: 'Ура!' - размахивая рукой как шашкой, убежал прочь, а Плесень нахохлился, сказал: 'Да!' - и повернулся к Ошпаренному.
  - И вы, товарищ майор, не забывайтесь! - строго сказал он, - мы с вами в одном звании находимся, и если я обращусь во вышестоящие инстанции...
  - Что? - взбеленился Ошпаренный, - в одном звании?!!
  - Так точно!
  - Мы?
  - Так точно! Мы оба майоры.
  - И должность у нас тоже одинаковая, комбат, да? Вы тоже командир?
  - Нет, командир отряда - вы, вы, но я заместитель по политической подготовке! Политической! - Плесень поднял вверх указательный палец, и многозначительно повторил: - Политической! А звание, да, товарищ майор, такое, как и у вас имею - майор!
  - Такое же? Такое, да не такое! Однозначно! Я это своё звание горбом заработал! Горбом, а не языком! Однозначно горбом! Вот этим вот горбом, от Сахалина до Байконура и Камчатки! - Ошпаренный постучал себя ладонью по загривку, - горбом! Мне звёздочки не за дурацкие стенгазеты давали, а за пашню! Я лямку тянул и за себя, и за таких патриотов как вы! А ваши звёздочки - за стенгазеты и болтовню! И после этого вы такой же майор, как и я?
  - Вы недопонимаете значение политработников в армии! - визгом перебил его Плесень, - недопонимаете! А это чревато! Чревато!
  Ошпаренный остыл. Ссорится с замполитом действительно было чревато. Номинально командиром части и лицом ответственным за всё в ней происходящее был он, командир. Но возле командира всегда находился замполит, который ни за что не отвечал, и был только соглядатаем. Чаще всего в замполитах ходили просто сволочи, и про подлости, которые они устраивали сослуживцам, ходили мрачные легенды. Ошпаренный за свою армейскую биографию достаточно насмотрелся на такие вещи, и хотя этот дурак, бездарь и лодырь Комиссар Плесень и был ноль без палочки, и пользы от него не было никакой, но гадостей под горячую руку мог ему организовать предостаточно.
  - Вот что, товарищ майор, - угрюмо сказал Ошпаренный, - с меня, как с командира, спрашивают, и строго, за выполнение объёма работ. А людей, как вы наверное знаете, не хватает. Поэтому будьте добры, проводите свои политические мероприятия без ущерба для работы, и не втягивайте в это личный состав в рабочее время.
  - У вас свои обязанности, а у меня свои!
  - Правильно. Поэтому, пожалуйста, справляйтесь со своими обязанностями сами, и если у вас опять возникнут проблемы с личным составом - меня не вовлекайте, повторяю, сами справляйтесь, раз вы такой же майор, как и я. Сами, я подчёркиваю! Однозначно! И за своим внешним видом проследите, или это у вас политическая маскировка? - Ошпаренный указал на замызганный китель Плесени, его плохо выбритую рожу и неопрятные бакенбарды, - занимайтесь!
  Комбат решительно пошёл к выходу, но в дверях остановился.
  - Кстати, где это вы пропадали всю прошлую неделю, товарищ замполит? Что это вас в части не было видно? - через плечо спросил он, и не дожидаясь ответа ушёл.
  - Как трудно работать! - оставшись в канцелярии один воскликнул Плесень, - какая же, всё-таки, трудная и неблагодарная должность замполита!
  
  Вернувшись в расположение весёлые и возбуждённые, на ходу обсуждая приключения у туалета и подсмеиваясь над держащимся за ушибленные бока Колей Козелом Гомосикорский и компания сразу нарвались на прохаживающегося у казармы, вырядившегося в цвета морской волны парадную форму Комиссара Плесень. После ухода Ошпаренного он быстренько сбегал в штаб, и как сумел привёл себя в порядок.
  - А что за праздник сегодня? - настороженно поглядывая на парадную Плесень спросил Прун у покуривающего на крыльце Берримора. - Чего это он в парадное вырядился?
  - Дуракам - каждый прожитый день праздник, - ответил тот. - Откуда я знаю? Наверное, повседневное закакал, а другого нету.
  - Не останавливаемся, сразу заходим в казарму, рассаживаемся по табуретам и проведём политзанятие, посвящённое разъяснению политики партии в вооружённых силах нашей страны и перспективах строительства коммунистического будущего в странах социализма, - расправил жёлтый парадный ремень Плесень. - Заходите, курить потом будете. Быстро! Быстро! Оцеола, я долго повторять буду?
  Оцеола потушил сигарету, засунул окурок в складки пилотки и зашёл в казарму. Следом зашли Прун и Бубырь. За ними не ставший тушить сигарету и спрятавший её в кулак Сикорский.
  В казарме, рассевшись по всей её площади на табуретах, уже находилось человек пятьдесят. Плесень зашёл следом за Сикорским, важно прошествовал по 'взлётке', оперся локтями на установленную на вытащенном из ленинской комнаты на середину казармы столе переносную фанерную трибуну, снял и положил рядом свою парадную фуражку, окинул взглядом потолок помещения, и начал гундосить:
  - Все рассаживайтесь, не шатайтесь по казарме. Табуреток на всех хватит. Кто там курит? Сикорский? Сядь! И ты, как тебя, тоже сядь. Так, сегодня я вам расскажу о политике, которую проводит наша коммунистическая партия, во главе с её генеральным секретарём, дорогим товарищем Леонидом Ивановичем Брежневым.
  - Что-то он не то плетёт, - сказал мостящийся на кровати Боков Хищнику, - Брежнев - Ильич.
  - По мне хоть Христофорович.
  - А скажи-ка мне ты, да ты, как тебя? - Плесень указал пальцем на подпиравшего плечом стену бытовки Берримора, - что ты знаешь о принятой нашей партией продовольственной программе?
  - Я в наряде, - ответил Берримор.
  - Ответ неправильный. Значит, то, что ты в наряде не значит, что ты... э... э... - Плесень запутался в двух словах, и запнулся, не зная как продолжить, - что ты э... не должен э... э... отвечать, - нашёлся он. - Наша партия и правительство приняли продовольственную программу, и я хочу знать, что ты о ней знаешь. Отвечай!
  Берримор спросил у Пржевальского: 'Сколько время?' - и получив ответ: 'Второй час' - сказал:
  - Ого! О продовольственной программе знаю, что уже пора идти обед накрывать. Разрешите убежать? Есть!
  Берримор развернулся и рванул из казармы.
  - Стой! - заорал Плесень, - стой!
  Берримор нехотя остановился.
  - Обед скотина Писарев накроет, а ты, если такой баран, что не знаешь о продовольственной программе, иди в канцелярию, и выполни то, что я тебе ещё утром приказал, а ты до сих пор не сделал. Выполняй!
  - 'Боевой листок' нарисовать, что ли? - пожал плечами Берримор.
  - Какой листок? Карту! - закричал Плесень.
  - В карты сыграть? - Берримор опять пожал плечами, и подморгнул развалившемуся на крайней кровати Карлику Марксу.
  - Идиот! - заорал Плесень и застучал локтями по трибуне, - карту! Карту мира, что я утром принёс, идиот, повесь на стену! Только не вздумай её к стене клеем приклеить, как додумался сделать идиот Жидков в моём кабинете, а прибей гвоздиками за уголки!
  - Ах, карту, - Берримор вздохнул, ещё раз моргнул Марксу и зашёл в канцелярию.
  - Идиот! А ты что знаешь про продовольственную программу? - возбуждённый разговором с Берримором Плесень указал пальцем на задремавшего на табурете, прислонившегося к спинке кровати Бубыря. - Ты, сбоку, разбуди его!
  Понос с удовольствием разбудил.
  - Так, ты! Чего спишь тут? Ты что знаешь о продовольственной программе?
  - Я?
  - Ты! Ты! - вышел из себя Плесень, - я тебя спрашиваю, тебя, и не надо башкой крутить.
  - Ничого нэ знаю, - сказал лениво моргая сонными глазами Бубырь.
  - Вот! - Плесень торжественно погладил ладонями полы парадного кителя, - вот! Ещё один дебил. Я вижу, что среди вас встречаются люди, которые не следят за политическими событиями и не знают, чем живёт наша страна, наш великий и могучий Советский Союз, Союз нерушимый республик свободных. Позор! Надо вас за это наказать!
  - За что?
  - За то, что вы политических событий не знаете.
  - А откуда мы их узнаем? У нас газет нету, телевизор не работает, по транзистору только польская музыка, и то транзистор запрещают! Ничо у нас нету. Живём как волы, только пашем, - раздалось из-за кроватей.
  - Польская? - Плесень увеличил глаза, - какая ещё нахрен польская? Вражьи голоса слушаете? Ты, морда, отвечай! Вражьи?
  - Чего вражьи? Марыля Родович, - сказал Бубырь, - спивае гарно.
  - Вражеская Марыля в советской казарме? - негодующе заорал Плесень.
  - Ну чо цэ вона вражеская? - Бубырь зевнул, - з Варшавы вона. Варшавський договор, знаетэ? Хиба Варшавський Договор це враги? - Плесень прикусил язык, а Бубырь опять зевнул во весь рот, и добавил: - В нас нэма газет, а мы и то знаем.
  - Нэма газет? А зачем вам газе-эаэты? - на шум выполз из каптёрки заспанный, с удовольствием зевающий прапорщик Поросный, - зачем они вам, спрашиваю?
  - Жопу подтереть, и то нечем! - крикнул облокотившийся на спинки двух кроватей, развалившийся на двух табуретах Хищник.
  - Кого? - удивился кусок, - жопу? На жопу ты должен применить солдатскую смекалку, правильно, товарищ майор?
  Плесень кивнул:
  - Правильно мыслите, товарищ прапорщик!
  - Ага. Ты должен иметь многоразовую бумажку. Понял? - Поросный уставился на невозмутимо презирающего его Хищника, - понял? Вот так, смотри! - он достал из кармана мятую газету с оторванными видимо для подтирания углами, развернул, оторвал от неё маленький кусочек, свернул вдвое, прорвал посередине дырочку, сунул в неё палец, и пошевелил. - Вот, видел? Берёшь, этим пальчиком, вот так вот р-раз, подтёрся, потом его так, клац, об штаны и вытер, а газетку сложил, и положил в карман, до следующего раза. До ста раз хватает! И на что тебе газеты?
  Поросный сиял. Он, по его мнению, очень удачно сострил, и был от этого счастлив. Но не долго. Плесень вместо того, чтобы похвалить его за изобретательность, неожиданно сделал ему выговор:
  - Поросяной! - строго сказал он, оглядев кусковские штаны, не так давно подаренные тому Берримором, - а почему ты так странно одет? Знаете, прапорщик, как приятно подчинённому, когда его начальник ярко выглядит, как я, например, а ты серый какой-то.
  - Мою парадку Ровнер испу-уооо-ортил, - зевнул Поросный, - он напился, и моим парадным кителем сапоги почистил.
  - При чём тут Ровнер? - возмутился Плесень. - Ты почему сейчас такой замурзанный?
  - А, это? - кусок погрюкал себя по рукаву. - Зубной порошок. Не вычищается, собака!
  - А штаны?!! - заорал Плесень, - на штаны посмотри!
  - Товарищ майор, вот тут, - Берримор вышел из канцелярии, и рукой с повязкой 'Дневальный' на рукаве подирижировал в дверь, - ваше приказание выполнил! Зайдите гляньте.
  Плесень сказал: 'Посидите секунду без меня. Но чтоб был порядок!' - и в сопровождении Поросного зашёл в канцелярию, где с повязкой на рукаве 'Дежурный по роте' побитый комбатом Писарев откровенно криво заканчивал прибивать к стене громадную, на всю стену, политическую карту мира.
  - Ровно? - с явной издёвкой спросил Берримор.
  Плесень по-собачьи склонил голову набок.
  - Вроде бы ровно, а вроде бы и нет. Как думаете, прапорщик, ровно?
  - Ровнер? Думаю, что Ровнер козёл, - убеждённо сказал снова зевнувший во весь рот Поросный.
  - Причём тут Ровнер? - взорвался Плесень, - карта висит ровно, или нет, спрашиваю!
  - А? Карта? Ровно. Или тот угол выше? - Кусок присел, и прищурил один глаз. - А может, и нет.
  - Так ровно, или не ровно?
  - Вроде ровно. А может, и не ровно.
  - Поросяной!
  - Я, товарищ майор!
  - Посмотри тот угол!
  - Какой?
  - О боже мой! Тот, тот!
  - Этот?
  - Этот, этот.
  - А я думал тот.
  - И тот тоже!
  - Ровно.
  - Нихрена оно не ровно! Бараны! Карту они ровно повесить не могут! А им Родина ракетное строительство доверила! Позор! Отрывай, и бей по новой!
  - Ммммм...
  - Что ты мычишь? Тот угол выше надо! Отрывай! Поднимай!
  - Бббб...
  - Не... Неправильно! Не рви! Не тот! Другой! Другой угол надо!
  - Аппппп...
  - О-оо! Зачем ты оба оторвал, идиот?..
  Оставив замполита и старшину в канцелярии руководить Писаревым, Берримор выскользнул за дверь, как кенгуру проскакал по равнодушно дремавшей казарме, схватил по оплошности оставленную Плесенью без присмотра фуражку, напялил её себе на голову, и противным голосом сказал: 'Я, комиссар Плесень!'
  Он несколько секунд поизображал из себя Плесень, (было похоже, многие открыли глаза и засмеялись) затем снял, с ненавистью выдернул из неё придававшую фуражке округлую форму металлическую пружину, забросил под кровати, уронил убор на пол, и от души по ней потоптался. Натоптавшись, он положил фуражку на место, и моментом оказался около двери в канцелярию, где уже нервный Писарев в пятый раз перебивал карту.
  - Куда ты гвоздь бьёшь? - страдал прапорщик Поросный, - опять не туда! Правда, товарищ майор?
  - Так точно!
  - А к... кку... ккккк?.. - дулся Писаерв.
  - Не туда!
  - А кккк?..
  - Не туда, сказал!
  Плесень, сложив руки на груди, упивался руководством процессом навешивания карты, а Писареву это глупое действо уже надоело, поэтому он дул шею: 'Ппп!..' - и уже очень сильно нервничал.
  По этому: 'Ппп' - Берримор понял, что следующий удар разволновавшийся Писарев сделает не по гвоздю, а суетящемуся куску в голову, и забрал у него молоток.
  - А куда надо бить, если и сюда не туда, и туда не так? - спросил он у Поросного.
  - Вот сюда!
  - Куда?
  - Сюда!
  - Куда, куда?
  - Сюда, сюда, тормоз! Сюда бей! - кусок пальцем показал на место, куда, по его мнению надо было бить, что Берримор и сделал, причём так быстро, что кусок и палец не успел убрать.
  - Аааа!!! Ооой! - завизжал Поросный, отдёрнул травмированный палец, и бегая по кругу вокруг стола, принялся на него дуть.
  - Хотел как лучше, - проговорил виновато Берримор, и пряча улыбку, потупился.
  Одарил его кривой улыбкой и Плесень.
  - Ой, ранили! - волал Поросный, во все щёки дуя на палец, - побежал я в санчасть! - Он замахнулся кулаком почему-то на Писарева, сказал: 'У!' - и убежал.
  Плесень равнодушно посмотрел ему вслед, потом бросил взгляд на кривую карту, сказал: 'Теперь комбат пусть только попробует упрекнуть, что я не веду политико-воспитательную работу!' - и вышел из канцелярии с чувством выполненного долга.
  Крикнув: 'Подъём! Разоспались они!' - на спящего Карлика Маркса он не спеша подошёл к трибуне, которую пробежавший вперёд Берримор услужливо вытер сорванной по пути с валявшейся возле тумбочки швабры грязной половой тряпкой, и важно проговорил: 'А сейчас мы продолжим политзанятие... э...'
  Плесень взял фуражку, торжественно её надел, и тот час же стал похож на пленного белогвардейца - без выдранной Берримором пружины фура уныло обвисла краями. В таком виде дурак-замполит стал выглядеть дураком совсем полным, поэтому все, кто до этого не заснул на политзанятии засмеялись.
  - Дневальный! - сорвав с головы фуражку и с ужасом её осмотрев заволал Плесень с цыганскими нотками в голосе, - дневы-альный!
  - Так точно! - подскочил Берримор.
  - Видишь, какие скоты? - губы Плесени тряслись, - вот! - помахал перед Берриморовым лицом фуражкой майор, - вот!
  - Скоты? Где они? - Берримор 'включил дурака', оглянулся по сторонам, и даже заглянул под кровати в поисках скотов.
  - Скоты! - пялясь на деформированную фуражку, с подвыванием страдал Плесень, - скоты-ыыы!
  - Где?
  - Вот!
  - Это не скоты, это фуражка.
  - Видишь, какая?
  - Какая?
  - Вот, вот смотри! Скоты!
  - Где?
  - Ну вот, смотри какая фуражка!
  - А что с ней?
  - Ну вот, видишь? Видишь?
  Берримор пожал плечами, и показал пальцем на пятна от его собственных сапог на фуражке майора:
  - Вот это?
  - Это!
  - Они вашей фуражкой сапоги вытерли? Неужели?
  - Нет! - обиженный Плесень зашипел как ковальский мех, - хуже!
  - Хуже?
  - Смотри, она как тряпка! Кто-то её испортил. Кто? Кто? - крикнул Плесень, но никто не ответил - все согнанные им на политзанятие солдаты либо спали, либо делали вил, что спят. - Так! - минуту напрасно прождав ответа замполит вдруг приосанился, осмотрел потолок казармы и громко объявил: - Дело пахнет трибуналом. Поэтому сейчас мы с дневальным на пять минут выйдем из казармы, а вы... - он нервно сглотнул, - вы сделаете фуражку, как бы правильнее сказать, круглой, или полной, что ли.
  - Как луна, - кивнул Берримор.
  - Да. И когда я через пять, нет, десять минут вернусь, она... - Плесень нарисовал руками круг в воздухе, - ну, вы поняли? И тогда никому ничего не будет. А иначе, - Плесень показал кулак, - пошли!
  - Поняли, будет полной, - промычал уходящему следом за Плесенью к выходу из казармы Берримору, ухмыляющийся Хищник.
  - Эх, завидую я вам! - шёпотом пропел Берримор, и выскочил за дверь следом за взволнованной Плесенью.
  Майор честно постоял на крыльце десять минут. За это время он двадцать раз глянул на часы, рассказал Берримору про скотов, пораспекал его за неряшливость и за то, что он в наряде и небритый, потом пожурил за незнание продовольственной программы. Закончив, он в двадцать первый раз посмотрел на часы и проговорил:
  - Как ты думаешь, уже успели?
  - Должны успеть, - пожал плечами Берримор, - я бы уже успел. Пять раз.
  - Тогда ты иди почистись и побрейся, а я пойду, заберу фуражку.
  Он повернулся, зашёл в казарму, и так заорал, что не успевший начать чиститься Берримор подпрыгнул на месте, и с увеличенными глазами влетел в двери следом.
  В казарме было безлюдно. Все слушатели политзанятия ушли в лес через окно ленинской комнаты, оставив после себя беспорядочно уставленную несколькими десятками табуретов 'взлётку' - в общем-то картину обычную, и крика не вызывающую. Но сейчас Плесени было от чего орать - посреди 'взлётки', на одном из этих табуретов, как на толчке, на корточках сидел какой-то отставший от коллектива военный строитель и покряхтывая испражнялся в лежащую на полу... его, Плесени фуражку!
  Плесень, открыв рот и вылупив очи, дико заорал при виде этого. Облегчающийся вздрогнул всем телом, спрыгнул, и со спущенными штанами, как слаломист лавируя между табуретов и пригибаясь таким образом, что Плесень видел только голую задницу, забежал в ленинскую комнату, где припёр дверь прихваченной с собой по дороге шваброй.
  - Уууу!!! - Плесень, как волны морские, разгребая полетевшие во все стороны табуреты, погнался за ним.
  Пробегая мимо фуражки он, холодея внутренностями, в неё заглянул. Фуражка была полна дерьма выше краёв!
  Безумно взвыв, обуреваемый жаждой мести Плесень начал ломиться в ленинскую комнату. После дюжины ударов и прыжков на двери всего замполитова тела ручка не устояла, сломалась, швабра, воткнутая в ручку с той стороны, упала, и дверь распахнулась. Плесень влетел в помещение с кулаками наперевес и готовностью немедленно пустить их в ход, но... она уже была пуста, лишь в углу на столе стоял грязный бюст Ленина и укоризненно смотрел на Плесень. Комиссар разочарованно пискнул - окно было открыто настежь, именно через него все пачкальщики его фуражки покинули помещение, поэтому применять кулаки было не к кому.
  Облокотившись рукой на как будто нарочно испачканного Ленина, комиссар высунулся в окно, и в тоске заорал на все четыре стороны света в начинающийся сразу за окном лес: 'Сволочи! Сволочи! Сволочи! Сволочи!'
  То ли потому, что на данный момент в лесу сволочей не было, или по какой другой причине, но никто не отозвался, в лесу было прохладно и тихо.
  - Сволочи, сволочи, сволочи, сволочи! - опять заорал комиссар, и икнул, потому что на этот раз через пару секунд шкодливое эхо из леса ему ответило: 'Плесень, плесень, плесень, плесень!'
  Плесень вздрогнул, отвернулся от окна, брезгливо посмотрел на замурзанный бюст, тоскуя, медленно вернулся в заваленное перевёрнутыми табуретами спальное помещение, и обомлел, схватившись за едва не остановившееся сердце, увидев в полумраке казармы, что опять некто, покуривая и расстёгивая штаны, залазит на табурет с явной целью нагадить в его, Плесени, и так уже полную до краёв фуражку!
  Плесень завизжал как недорезанная свинья, стёкла в окнах задребезжали, неизвестный спрыгнул с табурета, бросил окурок и шустро устремился к входной двери.
  - Ах ты ж сволочь! - Плесень побежал к фуражке.
  Жажда мести и брезгливость сражались в его душе как Давид и Голиаф. Победила месть. Он подбежал, превозмог брезгливость, наклонился, и, отчаянно подавляя приступы тошноты, стараясь не испачкаться, схватил свою фуражку за запятнанный козырёк, и тяжело, как дискобол, метнул ею в двигающегося к выходу на полусогнутых ногах, противолодочным зигзагом, убегающего. Убегающий бежал наклонившись, и прятал в плечах голову, и что-то в его фигуре комиссару кого-то отдалённо напоминало, и если бы он не прибывал в состоянии прострации, то Берримор был бы узнан наверняка. Но метнувший фуражку Плесень промахнулся, от этого окончательно расстроился, поэтому Берримор выскочил за дверь не узнанным. Дерьмо же, из колесом покатившейся фуражки, разлетелось по всей казарме, до самого выхода.
  От огорчения, что не попал, Плесень едва не заплакал, а Берримор в этот раз по причине спешки без традиционного антраша спрыгнул с крыльца, нырнул за беседку, а оттуда шмыгнул в лес. Сделав небольшой круг вокруг казарм он через кочегарку проник в столовую, для маскировки напялил на себя отнятую у посудомойщика замызганную, когда-то белую, поварскую куртку, привязал поверх повязку 'дневальный' и воткнул в пилотку перо. Он выразительными жестами ответил на нетерпеливые вопросы про Плесень и судьбу его фуражки, так же как и Берримор, через лес переместившимся из казармы в столовую, неторопливо обедающим сослуживцам, и как ни в чём не бывало вышел из столовой через главный вход. Чистым и невинным взглядом ребёнка он посмотрел на стоящую с опущенными плечами на крыльце казармы четвёртой роты удручённую Плесень, браво подошёл, приложил руку к перу и от нечего делать отрапортовал:
  - Товарищ майор, обед на четвёртую роту накрыт!
  Плесень отрешённо взглянул на Берримора, и опять погрузился в меланхолию. Ему никогда не было дела до обеда четвёртой роты, а после событий с фуражкой и подавно. Он тосковал. Его и так в части не уважали, и особо не боялись, но чтобы до такой степени!..
  Вдруг он заметил вдали, возле штаба фигуру Ошпаренного, очнулся, и оттолкнув Берримора резво туда убежал. Берримор вздохнул с облегчением, и приложив руку к бровям пронаблюдал, как бегущая Плесень громко блеет и на ходу размахивая руками, как крыльями, привлекает к себе внимание комбата.
  Услышав его блеяние Ошпаренный постарался исчезнуть. Он, изо всех сил не замечая подбегающего комиссара, галопом устремился к своему 'бобику', но запрыгнуть в него таки не успел. Плесень его догнал, схватив за китель, остановил, и, судя по выражению лица комбата, что-то очень приятное начал ему рассказывать, повизгивая, тряся головой, и горячо жестикулируя при этом.
  Ошпаренный сперва воротил лицо от Плесени, потом внимательно послушал, а потом вдруг закинул голову и заржал как конь. Он что-то ответил, и хотел снова залезть в машину, но Плесень интенсивно затряс головой и замахал руками в сторону казарм. Комбат показал Плесени часы, но тот горячился и наседал. Ошпаренный перестал ржать, махнул рукой, тряхнул головой, и быстрым шагом, так, что комиссар еле за ним поспевал, направился к казармам.
  Берримор, завидя это дело, пробурчал под нос: 'Сюда прутся, козлы! Надо заметать следы!' - сорвал с пожарного щита лопату, забежал в казарму, отворачиваясь, подхватил на лопату валяющуюся сразу за дверью раскисшую комиссарову фуражу, выбежал, и прикопал её в песке, в стоящем возле крыльца красном пожарном ящике.
  Он посмотрел на приближающегося Ошпаренного, бросил лопату, юркнул в дверь и спрятался в умывальнике. Ошпаренный залетел в казарму практически следом за ним, и заорал:
  - Дневальный!
  Торжественный Берримор тот час выскочил из умывальника, приложил руку к перу, и ошарашил комбата докладом:
  - Товарищ майор! За время моего отсутствия в столовую, когда ходил обед на роту накрывать, кто-то, - Берримор выкатил грудь колесом, - кто-то неизвестный... выделил кал по всей казарме! - Он стал по стойке 'смирно', и посмотрел на влетевшего в казарму следом за комбатом замполита. - А тут вот, кроме товарища майора никого не было! - он указал взглядом на опущенного комиссара.
  - А ты где был? - прервал Ошпаренный возникшую неловкую паузу.
  - Я ж говорил, и товарищу майору докладывал - в столовой. Обед накрывал.
  - А тут кто был? Кто на тумбочке стоял? Где дежурный по роте скот Писарев? Где ещё дневальные? Отвечай!
  - А вы Писарева так палкой отделали, что он в санчасти, у него два пальца поломаны. Бинтует, наверно. Или мазью Вишневского мажет. А я, я ж сказал, был в столовой, накрывал обед, и охранял его от крыс. А другого дневального, Кентавра, вы в зону, на работу выгнали, а больше дневальных нету, я и Кентавр. А я, когда пришёл сюда из столовой, увидел, что товарищ майор ушёл в штаб, заглянул дальше, ой! А казарма вся в дерьме! Вся! А перед тем тут было политзанятие.
  - В дерьме, говоришь?
  - Так точно, вся в дерьме! Однозначно!
  - Однозначно?
  - Так точно.
  Ошпаренный отвернулся. Его душил смех. Он посмотрел на жалкого, растерянного, простоволосого Комиссара Плесень, вспомнил, каким гоголем он выглядел ещё не так давно, как нахально поучал его, комбата, и от его нынешнего несчастного вида получил истинное удовольствие.
  - Да... Я вам говорил, они в мою фуражку нагадили, сволочи! - запричитал Плесень.
  - Ну, и кто эти они? Кто эти сволочи? - Ошпаренный сдержал положительные эмоции непроизвольно отобразившиеся на его лице, и повернулся к замполиту, - конкретно, кто нагадил? Ты же видел их? Фамилии!
  - Я... Я, понимаете, не узнал, - заюлил Плесень, - в казарме окна грязные, темновато, а там только задница голая мелькнула.
  - Но мелькнула ведь! А ты не узнал? Ты ж замполит! Замполит! Ты их должен всех по задницам узнавать! Замполит задрипанный! И после этого ты такой же майор, как и я? А может, это ты напорол? - обернулся Ошпаренный к Берримору.
  - Я? Нет! Я б так не смог! Там же навалили... и с шестом не перепрыгнешь, а я... - Берримор на секунду задумался, - я... я страдаю от запора! - глянув на кислое лицо Плесени выпалил он.
  - Ты? От запора? - комбат сдвинул брови. - Ты тогда возьми это перо, и лучше в задницу себе воткни, чтоб запора не было! Однозначно!
  Берримор, смущаясь, вытянул из пилотки перо.
  - Страдатель! Ты страдаешь от запора, а вы, майор от собственной расхлябанности. Однозначно! Не заметил! - перекривил Ошпаренный Комиссара Плесень, а Берримор подул, расчесал и вернул перо на прежнее место. - Замечать надо! Почаще с личным составом бывать, чтобы всех по задницам мог узнать! Ну, и что теперь? Кого теперь ловить? Наказывать кого? А фуражка где? Вещественное доказательство где? Боже мой, кому сказать! Замполиту насрали в фуражку!
  Бледный Плесень покрылся румянцем.
  - Оставил на секунду...
  - Я свою хоть на год оставлю, и ни одна мразь к ней на километр не подойдёт! Однозначно! А в твою, судя по этим дерьмовым сугробам - вся рота поработала! Однозначно! Ты к моей фуражке подойдёшь, если что? - вызверился Ошпаренный на Берримора.
  - Никак нет! У меня запор! - Выкативший грудь Берримор потрясал своей бравостью, подчёркнутой опять воинственно торчащим из пилотки пером.
  - Не узнал он! - скривив рот сказал Ошпаренный Плесени, а потом заорал на Берримора: - А ты не стой! Чтобы всё тут языком вылизал! Однозначно, языком! Муссолини!
  - Так точно, языком! - отрапортовал, и действительно в своей бравости сильно похожий на Муссолини в кинохронике, Берримор.
  - А что это ты постоянно в наряде? - подозрительно уставился на него Ошпаренный.
  - Почему постоянно? - растерялся Берримор.
  - Я что не гляну, ты постоянно в наряде.
  - Я болею, грибок.
  - Больной? Грибок, запор! Хорошие болезни придумал. А почему морда такая круглая и красная, не от запора ли? Хватит куковать в наряде! Однозначно! Завтра пойдёшь лечиться, в лес, на траншеи. Лучшее лекарство - это труд! А на завтра надо в наряд кого-нибудь покрасивее поставить, а то у ракетчиков комиссия будет по быту в войсках, может и к нам заглянут. Вот, ты, с краю! Как тебя? Иди сюда!
  В казарму зашла партия пообедавших военных строителей. Строители увидели Плесень, Ошпаренного и столпились у двери, не решаясь идти дальше по забрызганному нечистотами полу.
  - Ты, да! Я тебя спрашиваю. Фамилия?
  - Пронин.
  - Вот, вот. Пойдёшь на завтра дежурным по роте, и скажешь старшине, чтобы завтра дневальных было трое, а не двое, как обычно. И нормальных, человекообразных. Таких пернатых клоунов в наряд не брать! - Ошпаренный рукой сбил с Берримора пилотку с пером на пол. - Иди говна убирай, сказал! Однозначно! А вы все - бегом на работу!
  Берримор схватил пилотку, перо, и скрылся в умывальнике, строители развернулись, и потянулись к выходу из казармы, а Плесень тихо пискнул:
  - Их... Их...
  - Что вам? - через плечо, даже не обернувшись спросил комбат.
  - Их... Посадить их надо!
  Ошпаренный на Плесень даже не глянул.
  - Кого? Конкретно! - продолжая смотреть на спины выходящих из казармы военных строителей, в простонародье мабутов, спросил он.
  - Их, этих...
  - Я вам мешаю? Берите и садите. Или опять без комбата ничего сделать не можете? Свободен! Иди к наряду готовься, - сказал Ошпаренный стоящему у дверей Пруну, и повернулся к Плесени. - А вам, товарищ майор, вот такой мой совет. Я его уже озвучивал: на днях к нам приедет новый начальник штаба, вот и беритесь с ним вместе за порядок. Если душа горит, и хотите кого-нибудь посадить - возьмите, и посадите. Но одного-двух, не больше, чтоб показатели не портить, а то вам волю дай, вы всех пересажаете! Однозначно! И ко мне со своими шапочными вопросами больше не подходите, разбирайтесь сами, если вы такой же майор, как и я. А то вы тут непонятно чем занимаетесь, а потом разбираться меня зовёте. Я вам серунов ловить не буду. Я - комбат! Однозначно! У меня и без этого забот полон рот. Вот так. А гонор свой надо в карман прятать, - с этими словами Ошпаренный вышел из казармы, и быстро пошёл в сторону штаба.
  Через пару шагов его лицо расплылось в счастливой улыбке, он довольно хмыкнул и сам себе проговорил, отвесив губу и перекривляя Плесень:
  - В фуражку, и насрали! Молодцы, его мать! Жаль, что не на голову! Ха, а говорит, такой же майор, как и я. Вот те и майор. Обосранный. Плесень! Козёл! Петух! Однозначно!
  
  Прун немного поболтал с Берримором, и пошёл готовится к наряду - умываться, подшиваться... По пути в умывальник он заглянул в каптёрку, испугав скрипом двери сидящего там на кровати и колдующего над развернутым свёртком с едой вернувшегося из санчасти куска Поросного. Поросный трещал луком, терзал свежую буханку хлеба, блаженно закатывал глаза, и отставив в сторону сильно перебинтованный указательный палец, откусывая от целого, жевал шмат сала.
  - Фо флуфилофь? - чавкая дёрнулся кусок, инстинктивно, движением плеча вперёд прикрыв сало.
  - Меня комбат назначил дежурным по роте, и сказал, чтобы вы дали трёх дневальных.
  - Фрёх? Пофему фрёх?
  - Комбат сказал. Какая-то комиссия будет, говорит.
  - Комиссия? Какая комиссия? - Поросный перестал жевать. - Хотя, какая нахрен мне разница какая? Значит надо делать ноги. - Он быстро свернул свёрток и встал. - Сам кого-нибудь выбери, некогда мне с тобой болтать. Раз комиссия, я резко ухожу в отгулы, от греха подальше. А то с этими комиссиями... Трёх калек каких-нибудь возьми, вон, Дикобраза бери, температура у него, и кто там ещё больной? Писарев, комбат побил, еле ходит, и бери Озерова, 'зайчиков' от сварки нахватался. Всё, занимайтесь! Я - на дно!
  Старшинка закрыл дверь каптёрки, повернул ключ в навесном замке, и бережно держа в руках свёрток с салом, высоко перепрыгнув через возившегося возле выхода со шваброй Берримора, убежал вдаль.
  - Комиссар Плесень смылся, этот упырь смылся, Ошпаренный смылся, Ягодицына нигде нету. Все как крысы разбегаются, боятся, что генерал с комиссией приедут и оттетерят! - орал, при помощи швабры сражающийся с дерьмом в казарме Берримор. - Теперь неделю в части начальства не будет. Хоть на пляски спокойно в деревню сходим. Эй вы, упыри! А ну бегом идите сюда, свои говна убирать, а то всех вас Плесени посдаю!
  - Ты ж больше всех навалял, - улыбаясь сказал вышедший из умывальника с полотенцем через плечо невысокий Кандибоббер.
  - Хто, я? За вами успеешь, как же! Наперегонки летели! - возмутился Берримор.
  Кандибоббер заулыбался ещё шире:
  - Летели. И не зря. Килограмм десять навалили. Чуть не подрались в очереди. А на танцы и так спокойно ходим. Бери и иди, кто тебе мешает? Когда вечерняя проверка была последний раз? Я и не помню. Старую книгу проверок скурили и на бумажки для параши порвали, а как новую зарыгали, так её и в руки никто брать не хочет.
  - Прун, идём сегодня на танцы? - размазывая по полу грязные узоры спросил Берримор.
  - Не ходи, - вытираясь сказал Кандибоббер, - он тебя зовёт потому, что с ним никто ходить не хочет. Он только до бабы Саши доберётся, карбидного самогона насосётся, упадёт на передние ноги, и все пляски. Таскай его потом!
  - Кандибоббер, уйди! Ты мне неприятен. Прун, пойдёшь со мной?
  - Я сегодня в наряд по роте заступаю.
  - Нормально! А я сменяюсь. Тормоза Писарева, или Лебединое Озеро посадишь в канцелярию, пусть транзистор сторожат, и махнём на пляски.
  - А там не будет как на танцах в медучилище?
  - Ты что! Я буду в этот раз осторожнее, и курить в кустах не буду. Пойдём, ты ж в Воловичах на танцах ещё ни разу не был? Ох, и девки ж тут гарные! Значит решено, вечером и рванём. Тут напрямую, через зону, десять минут ходу. Пока ограждений электрических нету надо пользоваться.
  - Слышь, Берримор, а почему Озеров так странно ходит? - спросил Прун, глянув на боком передвигающегося к выходу, отчаянно хромающего невысокого Озерова.
  - Лебединое Озеро? Чего странно? Нормально.
  - Где нормально? Он же рывками передвигается!
  - Нормально, это не значит хорошо, нормально это когда норма, понял? Если у человека рак, и он умирает, то это нормально. Не хорошо, а нормально, а когда не умирает, то это хорошо, но не нормально. Нормы разные. Для стройбата походка Озера это нормально.
  - Это ж не походка, это припрыжка! И это нормально?
  - А ты что, не видишь, что тут у нас за контингент? Одни тормоза и калеки. А знаешь, как тяжело среди них интеллигентному человеку? Мы ж дети не родившихся в войну родителей, поэтому призывать некого, гребут в армию всех подряд, дефективных разных, калек, зекам судимости снимают. А куда таких? Оружие ж нельзя доверять, всё политбюро перестреляют, вот и сваливают их в стройбат. Тут у нас только редко трудящиеся трудящиеся востока, зеки, тормоза и инвалиды. Вон Карлик Маркс - полтора метра в прыжке, с хребтом проблемы, в детстве упал, и позвоночник в трусы высыпался, Паралич - слепой, Филин и Соколовский - дебилы, дауны или имбецилы, не знаю как правильно, Хобот - наркоман, у Муму - ноги в коленях не гнутся, Пуловер, этот, забыл, на эс фамилия, весь в волосах, как обезьяна, атавизм ходячий, а Приседалова в детстве за голову лошадь укусила...
  - Кто?
  - Лошадь! Только не Пржевальского, а обыкновенная. У него от этого шрам на затылке, и губы видел какие? Потому и разговаривает как индюк, нихрена не поймёшь: улинаулибля...
  - А Озеров?
  - Лебединое Озеро в отрочестве попал под пьяный трактор, и от этого у него одна нога короче другой аж на семь сантиметров!
  - На семь сантиметров? Ничего себе, армия!
  - Вот то ж такая армия. А Дикобраз? Клешню его видел? Мало того, что старый и лысый, как колено, на гражданке столяром был - руку в циркулярку сунул, на правой руке теперь все пальцы не гнутся. Да ещё и дурак, до двадцати семи лет остался месяц, ляж на дно, и отлежись до дня рождения, так нет же, дурака поймали, и в армию забрали на старости лет. Одни дебилы у нас тут!
  - А ты как сюда попал?
  - Я? Я - другое дело, я был несправедливо осуждён по статье... Неважно какой, досрочно освобождён, судимость сняли и...
  - Ясно.
  - Что тебе ясно?
  - Про статью. Наверно как в песне: есть хотел, и украл, а закон покарал так жестоко, так?
  - Ну, почти.
  - Ага, а у самого морда за три дня не обгадишь, есть он хотел...
  - Ну...
  - А Писарев?
  - Во, заикается, тормоз! Труба! Такой из тюрьмы вышел. Медвежатник! В парикмахерской сейф ломанул, и кусок сорвал - аж триста рублей взял. Украл, выпил, поймали, и в тюрьму. Семь лет. Теперь разговаривает рывками.
  - А Бусел?
  - Два года условно.
  - А Пржевальский?
  - То вообще рецидивист. Три судимости по одной статье. Правда, по хулиганской. Бытовой дебошир. Ну их, Прун, меня от их уголовного прошлого тошнит. Решено, вечером идём в деревню на танцы. Только оденься получше, на танцы пойдём, не на похороны!
  Пока Прун готовился к заступлению в наряд и болтал с Берримором, Сикорский и компания не торопясь добрались до затопленного хранилища топлива. По дороге в зону их обогнал 'бобик' комбата, и из его окна строгий Ошпаренный что-то прокричал им похожее на: 'Не вздумайте там дурака валять без присмотра! - и добавив: Однозначно!' - скрылся за клубом ракетчиков.
  Боков, Оцеола и остальные дружно кивнули головами, а Сикорский вытянул в сторону уезжающей машины шею, и по своему обыкновению вослед нараспев промычал стих из Библии, в котором упоминался царь Ирод.
  Дойдя до компрессора они сразу улеглись на песок и приступили к тому, чего их просил комбат 'не вздумать', а именно валять дурака.
  - Ну, что, может послушаемся комбата, поработаем? - спросил Понос.
  - Не издевайся, - сказал Боков, и сладко потянулся.
  - Давай хоть вид создадим. Утренняя выкачанная вода уже высохла, надо свеженькой налить, для чистоты совести. А то вдруг он сюда явится, мало ли.
  - Для виду можно, - Боков зевнул. - Поп-расстрига, запускай свой драндулет, побрызгаем.
  - Солярки нету, гы, - ещё слаще Бокова потянулся, и ещё шире его зевнул Сикорский. - В баке может на пол часа осталось, не больше.
  - Запускай, пусть тарахтит, если кто припрётся, подумают, что мы работаем, - сказал Понос, - О! Гля! - он указал пальцем на вышедшую из узла связи и заметив строителей остановившуюся рыженькую ефрейтора, - наша подружка. Повеселимся?
  - Нет, этой уже хватит, - сказал Боков, и закричал: - Девушка! Идите не бойтесь, мы вам ничего не сделаем, мы вас любим!
  - Честно? - прищурив один глаз спросила связистка.
  - Клянёмся!
  - Истинный крест! - выкрикнул а ответ Сикорский, перекрестился, и дёрнул за намотанный на шкив пускателя тросик.
  Компрессор с грохотом запустился.
  - А как вас зовут? - крикнул Боков.
  - ...оя, - не сумев перекричать шум дизеля сказала ефрейтор, и нерешительно шагая пошла по дорожке.
  - Как?
  - Зоя!
  - Змея очень ядовитая, - расшифровал имя Понос.
  - Ну, спасибо! - Ефрейтор покраснела и остановилась.
  - Идите, идите, Зоечка, не бойтесь, - крикнул Боков, - мы только пришли и ещё никаких сюрпризов подготовить не успели, клянусь своей треуголкой! А ты не мели. Красивое имя. И девушка гарная.
  - Да. А моя Зоя и правда змеёй была.
  Девушка подошла к туалету, дёрнула дверь, и вскрикнула.
  - Что там такое? - даже привстал Боков.
  У ефрейтора на глаза навернулись слёзы.
  - А говорили не успели. Даже клялись...
  - Зоя, Зоечка, подождите! - вскочил Боков.
  Он подбежал к девушке, и заглянул ей в глаза.
  - Что там?
  - Вам лучше знать.
  - Нам?
  - Вам.
  Боков подошёл к туалету и рывком открыл дверь. Там сидел... улыбающийся Бубырь.
  - Ты... ты когда успел? - спросил удивлённый Боков.
  - Як припече, так и ты успиешь, - ответил Бубырь.
  - А чего на крючок не закрылся?
  - Ага, шо б вы компрессор включили, и воздух у парашу пустылы?
  Боков засмеялся.
  - Вылазь отсюда, бегом! Кстати, - он заглянул за туалет и удивился, - гля! Нашу шлангу уже кто-то выкопал! - Он глянул дальше, и чуть в стороне увидел кучу резиновых обрезков, - мама родная, и на куски порезал!
  - Это Галина из второго отделения порезала, - сказала ефрейтор.
  - Ножницами?
  - Топором с пожарного щита.
  - Это, которая у? - сделал насупленное лицо и сдвинул к переносице брови Боков.
  Ефрейтор кивнула:
  - Чем-то вы её разозлили.
  - А она у вас командир?
  - Нет. Телефонистка. Старшая.
  - А вы?
  - А я обыкновенная.
  - А в армию зачем пошли?
  - Не скажу.
  - Небось замуж за куска захотелось?
  Ефрейтор порозовела, и ничего не сказала. Боков постучал в дверь, прикрикнул, и из туалета вышел недовольный Бубырь.
  - Не будем вам мешать, Зоя, - сказал Боков, - Бубырь, пошли!
  - С очка сорвал, - обиженно сказал Бубырь.
  - Потерпи минуту, пусть девушка сходит.
  - Розумию, - Бубырь улыбнулся, хитро подморгнул, и когда они с Боковым чуть отошли добавил: - Давай я дуну, давай?
  - Вон, видишь? - Боков показал пальцем на груду резиновых обрезков, - всё, некуда дуть. Испортили наш шланг.
  - Нифига соби!
  - Да. Ложись, спи.
  Из туалета вышла ефрейтор. Она грациозно прошлась по дорожке, и перед тем, как зайти в узел связи сказала: 'До свидания!'
  - До свидания! - взмахнул рукой Боков.
  - Лёха! Я тебя не узнаю! - даже вскочил Понос, - ушла просто так? Я удивлён.
  - И я, - сказал Бубырь. - Нашо було мэни мешать, з гальюна вытягувать?
  - А что мне надо было сделать, чтоб вас не удивить?
  - Хоть бы предложил ей руку и сердце.
  - Не сообразил. Исправлюсь. А девочка действительно хорошая, - Боков показал Поносу большой палец, - во! Не теряйся, как пойдёшь на дембель, как вырвешься из этой клетки, приедь сюда, и женись на ней. Эта Зоя не ядовитая. Не прогадаешь, поверь, я в этом деле кое-что понимаю, и не шучу. С этой будет на всю жизнь.
  - А ты?
  - У меня уже на всю жизнь есть.
  - А чего ж ты тогда с предложениями жениться к ним лезешь, если на всю жизнь уже есть?
  - То на жизнь всю, а это на часть жизни. Усекаешь разницу?
  - И! И! И! - Оцеола заметил в окне лестницы второго этажа мелькнувшую женскую фигурку, и как мельница замахал руками.
  - Оба! Вона ещё одна! Гы! - потёр руки Сикорский.
  - Хоть на этой женишься? - хитро заулыбавшись, спросил Понос.
  - Не знаю, но попробовать можно. Только они быстро ходят, и беседы не получается, надо бы как-то задержать. О! Бубырь! Пошли быстрей, пошли! Я тебе не дал на горшке посидеть, и был не прав, а теперь пожалуйста, сиди сколько хочешь. - Боков оглянулся на узел связи, потёр руки, схватил Бубыря, и потащил его к туалету: - Закройся на крючок, и сиди, пока не скажу, понял? А я пока с девушкой поразговариваю. - Боков затолкал Бубыря в сортир, и отошёл в сторону. - Сиди до последнего, чтоб не случилось! - крикнул он, и оглянулся.
  Из узла связи вышла стройная, высокая, неестественно для конца лета бледная, молодая ефрейтор. Слегка зарумянившись, она походкой лани пронеслась мимо поднявшего с песка голову, лучезарно улыбающегося Поноса к туалету.
  - Девушка, пардон, в очередь! - загородил ей дорогу, и сладко заулыбался Боков.
  Связистка смутилась, споткнулась и остановилась.
  - Хоть вы и ефрейтор, а я всего лишь рядовой, да и то, военный строитель, но перед ним, - Боков указал на туалет, - мы все, и даже генералы равны, и честно стоим в очереди. А вас как зовут? Меня - Жорж! - сдобно добавил он, не дождавшись ответа ефрейтора.
  Ефрейтор разрумянилась ещё больше. Её щёки покрылись багрянцем, что её очень украсило, и пока она стояла-мялась у закрытой двери, не зная что делать, к ней и ожидавшему ответа Бокову с интересом приблизились остальные строители.
  - Вячеслав! - улыбаясь так широко, что стали видны кутние зубы представился Сикорский, - гы!
  - Он туда - передо мной, - доложил ефрейтору Боков, - а перед ним он, и он.
  - И я! - со сладчайшей улыбкой добавил Понос, - и пока мы все пройдём, вам проще в лес сходить будет.
  - Молчи, змеёныш! - гаркнул Боков. - Да, мадам, очередь - дело нескорое, и мы с вами за это время десять раз познакомиться успеем, - Боков потёр руки, - итак, я - Жорж, а вы?
  Связистка покраснела полностью, как рак.
  - Маша! Что ты так долго? Работы полно, а ты с грязной мабутой язык чешешь! - увлечённый знакомством Боков не заметил, как по дорожке к ним бесшумно подошла, и стала за спинами пышнотелая прапорщица.
  Увидев её Сикорский моментально спрятался за Оцеолу.
  - Лидия Васильевна, я не чешу, я... - на глазах побледнев, прижала руки к груди ефрейтор.
  - Спокойно, Маша, я - Дубровский! - Боков повернулся к прапорщице, и нахально сказал: - Девушка, вы Машина начальница? Я сейчас всё поясню. Дело в том, что я полюбил вашу Машу с первого взгляда. Да, прямо тут, возле туалета и полюбил!
  Прапорщица осмотрела Бокова с ног до головы.
  - Так ты Жорж, или Дубровский? - сверкнув рандолевым зубом, спросила она.
  - Я Жорж Дубровский, и я полюбил...
  Прапорщица неприятно скривилась.
  - Знаешь что, Жорж Дубровский, если будете продолжать мешать нашим девчатам работать...
  - Мы? Мешать? Ага! Вы, значит, работаете, а мы тут, шо, по вашему, груши, запятая, околачиваем? - картинно возмутился Боков. - Оторвались от работы лишь на секунду, чтобы посетить богоугодное заведение, а вы!
  - Владимир Иваныч! - перекричав компрессор, заголосила в небо прапорщица, - Владимир Иваны-ыыч! Опять мабута возле туалета прохода не даё-от!
  В тот же миг из дверей узла связи выскочил похожий лицом на бультерьера, сутулый пожилой подполковник. Он близоруко осмотрелся, увидел прапорщицу, подбежал к туалету, и слёту набросился на строителей:
  - Что тут? А, вы? Опять вы? Я вам сколько раз говорил, чтобы вас и близко возле туалета не было? Сколько?
  - Сколько? Нисколько! Я вас вообще первый раз вижу, - возмутился Боков.
  - Да, твоя рожа и мне не знакома, а тебе я раньше не говорил?
  - А я ничего, не подхожу, я и очередь не занимал, гы! - отодвинулся Гомосикорский.
  - Последний раз говорю! Для всех! Ещё раз к туалету подойдёте - не обижайтесь. Шагом марш отсюда!
  - А гадить будем прямо здесь? - показал себе под ноги Понос.
  - Хоть в штаны! Этот туалет не про вас. Кру-гом! Шагом марш! Туда марш!
  Подполковник указал пальцем на компрессор, подбежал к туалету, сделал лицо ещё больше похожим на морду бультерьера, и заорал: 'Вылазь!'
  Он приложил ухо к двери, но ничего не услышал. Он ещё раз закричал: 'Вылазь!' - но и после второго окрика из туалета никто не вышел.
  Взбешённый этим подполковник рванул ручку двери к себе, но в этот раз Бубырь Бокова послушался, закрылся на крючок, и она не открылась. Подполковник выругался, дёрнул ручку ещё раз - не открылась, дёрнул ещё, посильнее, крючок не выдержал, оторвался, и дверь широко распахнулась. Прапорщица бесстыже уставилась внутрь, связистка Маша стыдливо отвернулась, а торжествующий подпол крикнул: 'Ага!' - и за шиворот вытащил на свет божий перепуганного, развесившего свои пышные губы Бубыря.
  - Ты что там делал? Спал? - согнулся он над сжавшимся Бубырём. - Рот закрой, онанист несчастный! Отвечай!
  Бубырь молчал.
  - Отвечай!
  - А он там сидел с закрытым ртом, - вкрадчиво, подёргав подполковника за рукав, пояснил Понос.
  - Что?
  - Понимаете, у него в организме кожи не хватает. Когда там, сзади, под штанами, ну, вы поняли где, - Понос подмигнул подполковнику, - открыто, то рот закрыт, а когда там, сзади, - Понос подмигнул вмиг покрасневшей, и сообразившей 'где это' прапорщице, - закрыто, то рот открыт. А если он вас послушается, и рот закроет, то кожа натянется, там откроется, и тогда ой-ёй-ёй! - Понос опять подморгнул левым глазом подполковнику и в ужасе схватился за голову.
  - А ну, придурок, вали отсюда! - взорвался подполковник и замахал на Поноса руками, как регулировщик дорожного движения машет на перекрёстке на автомобили. - И вы все валите! - замахнулся он на Бубыря, - не понятно? Вон туда! К себе валите на рабочее место! Шагом марш! И приступайте к работе, бездельники! Если ещё кого поймаю в туалете - в очке утоплю! Понятно? Вон!
  Подполковник дождался когда все строители отошли от туалета, по бультерьерьи улыбнулся, сказал прапорщице: 'Путь открыт, Лидия Васильевна!' - и получив в ответ благодарную улыбку, показал Бокову кулак и убежал в узел связи.
  Строители разлеглись не песке вокруг компрессора и молча наблюдали, как ефрейтор и набежавшие на шум другие связистки по очереди посетили сортир. Последней зашла прапорщица. Когда она закрыла за собой дверь Боков нарушил тишину и церковным басом, подражая песнопениям Сикорского запел:
  - Лидия Васильевна-а-а! Выйди на крыльцо, не могу без тебя-а-а-а!
  Не получив ответа он встал, подкрался к туалету, и дробно постучался в дверь.
  - Лидочка!
  - Отойди, скотина! - завизжала сидящая на корточках на очке прапорщица, и крепко схватилась рукой за ручку двери, - отойди!
  Когда подполковник стягивал с очка Бубыря он напрочь оторвал крючок, дверь перестала запираться, и чтобы она не открылась по воле Бокова прапорщица изо всех сил тянула ручку к себе. Ей крайне не хотелось, чтобы какой-то нахальный стройбатовский козёл открыл дверь, и увидел её, сидящей на очке со спущенными до колен розовыми рейтузами.
  - Лидочка! - Боков слегка подёргал дверь на себя.
  Прапорщица ещё крепче вцепилась в ручку, уже двумя руками.
  - Отойди, сказала!
  - Лидия Васильевна, вы ж не долго! - жалобно пропел Боков, - а то уж мочи нет терпеть.
  - Да что ж это такое? Отойди немедленно!
  Тут из узла связи вышла румяная куколка - младший сержант, сделала несколько грациозных шажков, увидела ухмыляющихся строителей, и остановилась в нерешительности.
  - Очередь можете не занимать, - дёргая за ручку крикнул Боков, - занято до вечера!
  - Вы опять за своё? - на шум следом за куколкой из дверей вылез торсом подполковник. - Поубиваю! - увидев у двери Бокова рассвирепел он, и наклонив голову побежал к туалету. - Отойди!
  Боков посторонился.
  - Опять занято? Кто там засел? - закричал подполковник, - отвечай!
  - Я фамилии не знаю, - ответил Боков.
  - И сей засевший видом был подобен камню яспису и сардису, и радуга вокруг престола была видом подобная смарагду, - нараспев сказал Сикорский.
  - А? Что? Это как? - наклонил голову подполковник, - кто? Кто, спрашиваю засел?
  - Толстый какой-то, - пожал плечами Понос.
  - Опять толстый? Убью!
  Раздражённый подполковник окатил дизелиста и Поноса злобным взглядом, решительно шагнул к двери, оттолкнул с интересом вытянувшего шею Бокова, ухватился, и слегка дёрнул ручку к себе. Изнутри резко дёрнули дверь на себя. Подполковник удивлённо ахнул, возбудился, и дёрнул сильнее. Изнутри тоже дёрнули сильнее, и подполковник ручку даже выпустил.
  - Ах, ты, мать твою, перемать!!! - окончательно выйдя из себя он уже обеими руками схватился за ручку, упёрся ногой, и, с крепким матюком на выдохе, изо всех сил рванул дверь к себе.
  Боков в ужасе схватился руками за уши. В тот же миг дверь широко распахнулась, и из неё рыбкой вылетела намертво уцепившаяся за ручку, и от дикого рывка подполковника совершенно потерявшая равновесие и строгий вид прапорщица. Сверкнув на солнце голым задом и розовыми байковыми рейтузами, она пролетела по воздуху метра два, упала на песок, по инерции проехала на животе ещё с пол метра, нагребла перед собой бюстом кучу песка, и осталась лежать на земле в позе раздавленной самосвалом жабы, с открытым ртом и вылезшими от неожиданности из орбит глазами. Подполковник тоже застыл у открытых дверей, удивлённый полетом прапорщицы, и от этого совершенно парализованный. Его лицо, в обычном состоянии имеющее сходство с мордой бультерьера теперь стало сильно напоминать морду осла.
  Некоторое время все, и кто эту сцену видел, и кто в ней участвовал, не могли закрыть рты, но несмотря на это не проронили ни звука, если не считать за звук странного сипения, вырывавшегося при каждом выдохе из перекошенного рта прапорщицы.
  - И когда он снял седьмую печать, ы-ы-ы! Сделалось безмолвие на небе, как бы на полчаса, а-а-а! - в тишине проблеял Сикорский, не отрывающий взгляда от снежной белизной сверкающих на солнце пышных, созданных Творцом с применением числа 'пи' ягодиц прапорщицы, - гы!
  После его песни первым очнулся Понос.
  - Живодёр! - злобно сказал он подполковнику.
  Подполковник пришёл в себя, пискнул, и наклонившись резко, как будто его пополам перерубили шашкой, кинулся поднимать с земли совершенно превратившуюся в каменную жабу прапорщицу. Подполковник провозился несколько долгих минут, пока та тяжело дыша, не меняя выражения лица с его помощью еле-еле встала, и, бережно поддерживаемая перепуганным подполковником, на негнущихся ногах, медленно пошла по дорожке к узлу связи, сильно смущая кавалера спущенными розовыми рейтузами, к которым робко одёрнувший юбку подполковник притронуться не решился.
  - Примите наши соболезнования, - сделав шаг в сторону, и уступив им дорогу сказал Боков, - Лидия Васильевна.
  - Угу, - кивнул Понос.
  - И! И! - сквозь стянутые бинтом челюсти добавил Оцеола, и зачем-то показал прапорщице большой палец.
  Бережно влекомая подполковником Лидия Васильевна не проронила ни звука, и проследовала в узел связи полностью проигнорировав присутствие сочувственно не неё глядящих стройбатовцев. Торжественность ухода прапорщицы со сцены была несколько нарушена криком Сикорского.
  - Ой, патрубок лопнул, масло ушло! - глянув на компрессор вдруг заорал он.
  Гомосикорский побежал и заглушил компрессор, под которым растекалось чёрное масляное пятно.
  - Патрубок, ё...! - он, как совсем не подобает верующему человеку, трёхэтажно выругался. - Новый! На той неделе менял! Это та геена огненная, что с опарышами, лопатой подрубила его, аки дуб молодой, гы! Всё, перекур, пошёл я искать новый патрубок.
  - А где его искать?
  - Чёрт его знает, может, где и найду. Вроде знаю одно место, но получится ли...
  - Ты там подольше шукай, - напутствовал Сикорского Бубырь, подбежал, и с разгону упал на песок.
  В тот же миг так же поступили и все остальные, а несостоявшийся поп, поглядывая на закрывающуюся за прапорщицей дверь побежал за угол узла связи.
  - Вредная кусковка наказана, Гомосикорский при деле - патрубок ищет, - разглядывая бегающих по поверхности лужи водомеров сказал развалившийся на песке Боков, - а нам что теперь делать? Работать нет ну никакой возможности - агрегат поломался, к гальюну подходить запрещено, а так хочется! И даже проходящие мимо женщины нас презирают и показывают только розовые репетузы. Нет, друг Оцеола, как жить дальше? - Боков поправил Оцеоле сползшие от рассматривания полёта прапорщицы, и забытые быть поправленными очки, - ну как сделать так, чтобы женщина, идущая мимо, хоть и в туалет, остановилась, и побеседовала со мной о чём-нибудь хорошем и возвышенном, например об оральном сексе?
  - Опять закрой Бубыря на очке, на пару часов, ох и наговоришься! - сказал Понос.
  - Точно!
  - Я больше не пиду. Мэнэ подпол в очке утопит.
  - Не утопит, очко для тебя узкое! - сострил Коля Козел.
  Тут из узла связи, с криком: 'Марш!' - выгнанный на улицу бультерьеристым подполковником вышел приземистый, вооружённый молотком масластый кусок, походкой питекантропа подошёл к туалету и лихо приколотил изнутри к двери огромный новый крючок.
  - Теперь эту дверь только трактором открывать, да? - спросил у куска Понос.
  Кусок ничего не ответил, угрюмо посмотрел на кучу песка, и молча ушёл. Стало тихо.
  Прошло добрых пол часа, но из узла связи больше никто не выходил.
  - Ну, где они все? - пробурчал задумчиво Боков, - ибо лежать просто так - скучно.
  - Терплють, - засмеялся Бубырь.
  - Эх, не идёт гора к Магомету - придётся обойтись без горы. Надо что-то придумать развлекательное.
  Боков встал, взял тросик для запуска компрессора, покрутил его в руках, просиял, сказал: 'Эврика!' - молотком перебив волокна, оторвал от него небольшой кусок, с со словами: 'Ещё повеселимся сегодня, ещё не вечер!' - пошёл к туалету.
  Оглянувшись на закрытую дверь узла связи Боков зашёл внутрь, и весь вытянувшись привязал обрывок к железному кольцу, торчащему со сделанного из досок от ящиков с боеприпасами потолка.
  - Сделано! - он похлопал в ладоши.
  Потом, брезгливо кривясь, Боков снял не так давно при беседе с не желавшей выходить за него замуж сержантом им же собственноручно сорванный дощатый щит с очком посередине, и прислонив к стене поставил его вертикально, таким образом открыв прямой доступ к кишащему опарышами содержимому туалета. Ещё пуще скривившись от ударившего в нос густого аромата, он закрыл дверь, скрутил из проволочки хитрый крючочек, просунул в дверную щель своё приспособление, поддел новый крючок, изловчился, и несколько минут поколдовав, и поругавшись, таки вставил его в петлю. Таким образом, дверь пустого туалета оказалась закрытой на крючок изнутри. Боков её подёргал, и остался очень доволен.
  - Что вытаращились? - выбрасывая в лужу, в которую опять превратилось хранилище топлива, ставшую ненужной проволочку, закричал он на сослуживцев, молча и с интересом следящих за его действиями, - все за работу! Арбайтен! Арбайтен!
  - Сам ты арбайтен! - огрызнулся Понос, а Боков достал из кармана ручку, пустую пачку от сигарет, порвал её, что-то написал на внутренней стороне, и хихикнув, просунул её под дверь туалета.
  После этого он разогнался, прыжком присоединился к лениво лежащим на тёплом песке возле заглушенного, истекающего маслом компрессора товарищам, перевернулся, умостился, и стал ждать продолжения.
  - Девушка! Меня зовут Жорж, а вас? - закричал он нетерпеливо спешащей к туалету толстушке-сержанту.
  Толстушка не ответила. Она ускорила ход, добежала до цели, рванула ручку и растерялась - дверь была заперта, а укрыться от направленных на неё с кучи песка откровенно наглых, оценивающих взглядов было негде. Толстушка почувствовала себя голой, и заметалась перед дверью, топча следы приземления прапорщицы.
  - Девушка, вы крайняя? - поинтересовался Боков. - Если вы, то я за вами. Только, пожалуйста, вы там не задерживайтесь, а то я долго не продержусь, сами понимаете!
  Через пару минут связисток стало уже две. Они начали между собой о чём-то серьёзно разговаривать, изо всех сил стараясь не обращать внимания на тоскливые, ползающие по ним вдоль и поперёк липкие взгляды молодых голодных стройбатовских самцов. Минут через пять пришла ещё одна. За ней ещё две. Боков норовил познакомиться с каждой новенькой, но успехов не достиг, а их вскоре уже собралось человек шесть.
  - Гля вже скилькы! - восторженно потёр руки Бубырь, - и одна краща за другу...
  В этот момент из дверей вышел бультерьеристый подполковник с расшатанной совершённым недавно подвигом психикой. За ним показалась подталкивающая его в спину, злая как собака, пострадавшая от его резкости и бескомпромиссности прапорщица, с уже подтянутыми рейтузами. На её появление облепленная строителями куча песка отреагировала аплодисментами.
  - Девчата, в чём дело? Почему стоим? - крикнула покрасневшая от аплодисментов прапорщица.
  - Ждём, Лидия Васильевна.
  - Ну? - Лидия Васильевна взмахнула рукой перед носом подполковника. - Что я говорила? Опять эти мабутные скоты тут очередь устроили!
  Подполковник нагнул голову, и угрожающе приблизился к строителям.
  - Лихо вы её! - кивнул ему головой на прапорщицу, сидящий верхом на самой вершине кучи Понос.
  - Молчать! - тряся собачьим лицом, заревел подполковник.
  - Лидия Васильевна, как вы себя чувствуете? Вам уже лучше? - проявил участие Боков.
  Прапорщица с ненавистью посмотрела на живописно разлёгшегося Бокова, но промолчала.
  - Я вам обещал, что в очке утоплю каждого, кто к туалету подойдёт? - взяв руки в боки заволал подпол.
  - Было! - согласился Боков
  - Обещал? Вот и не обижайтесь! - подполковник развернулся, и побежал к туалету.
  - А мы и не подходили! - крикнул ему вслед Боков, вскочил, и приплясывая, как приплясывает бегущий по малым делам в кусты нетерпеливый любитель пива, побежал за подполковником следом, - я вот даже перец специально на узел завязал, только чтоб к вашему дурацкому туалету не подходить.
  - Не подходили? А кто тут засел? Выходи немедленно! - Подбежав, и растолкав связисток зычно закричал на туалет подполковник. - Кто там? - Он ладошкой постучал в дверь.
  - А вы дверь подёргайте, может, кто вылетит? - посоветовал Понос.
  Прапорщице кровь прилила в голову.
  - Кто там? - Подполковник оглянулся, и осмотрел строителей. - Кто тут? - Он еще раз пристально всех осмотрел. - Тут дизелист, да? - пробило его догадкой.
  - Да! - бойко подтвердил Боков.
  - Ну, что, дизелист, попался! - зловеще закричал подполковник в дверную щель, - я предупреждал! Придётся тебя в очке утопить! - выдохнул он, вцепился обеими руками, и рванул на себя ручку на двери туалета, - ой, придётся! - дёрнул он ещё сильнее.
  При его рывке прапорщица непроизвольно вздрогнула и зажмурилась, но напрасно - дверь не открылась, и никто не вылетел. Крючок в этот раз выдержал, но оторвалась ручка, и дверь осталась закрытой. Подполковник тупо рассмотрел оставшуюся в его руках ручку, и рассвирепел.
  - Наверно, сильно хотите открыть? Тогда ломик, возьмите пожалуйста! - Понос шустро сбегал, и услужливо поднёс ему содранный с пожарного щита красный лом.
  Подполковник злобно посмотрел на Поноса.
  - Это лом на случай пожара. Пожарный инвентарь! - строго сказал он, но лом взял, размахнулся, и с криком: - Утоплю! - сорвал дверь с петель.
  Все связистки удивлённо вскрикнули - за ней никого не оказалось, туалет был пуст.
  - Вы, наверное, его так испугали, что он утопился сам, - ласковым голосом сказал Понос невероятно удивлённому подполковнику.
  Раскрыла рот от удивления и прапорщица. Удивляться было чему: в туалете было не только пусто, но и непонятно. С кольца на потолке загадочно свисал обрывок верёвки, щит с очком был оторван, и стоял в вертикальном положении прислонённым к стенке, а на полу лежала порванная сигаретная пачка, с оставленными на ней автографами Бокова. Подполковник её поднял, покрутил, и вслух прочитал загадочные слова: 'Прощай, любимая...'
  - Ой! - в наступившей тишине тоненько взвизгнула тоненькая ефрейтор, посмотрела на верёвку, и прижала ладони к губам. - Неужели...
  - Что? Что? Что? А ну-ка дайте мне, Владимир Иванович! - протиснулась сквозь моментально окружившую туалет в секунду возбудившуюся толпу связисток взволнованная прапорщица, и в наступившей тишине она прочитала с вырванной из рук подполковника пачки: - Прощай, любимая! Ой!!! Не могу без тебя жить. Ты вышла замуж, а без тебя мне жизни нет. Прощай навсегда. Ой! - у впечатлительной прапорщицы задрожали губы, - вечно твой, - у прапорщицы затрясся подбородок, - твой Славик. Какой ужас! - Она как зачарованная уставилась на обрывок тросика, свисавшего с потолка, а подполковник - на открытую крышку места для сидения, - неужели повесился?
  - И у нас на Новый год тоже солдат повесился. И в прошлом месяце на втором дивизионе застрелился, невеста вышла замуж. Да! - сказала толстая старшина.
  - Мы из стройбата, нам стреляться не из чего. Мы, если что, в туалетах вешаемся, - доверительно сообщил, выглядывающий из-за плеча толстушки и по этому случаю дружелюбно прижавшийся животом её к спине Боков.
  - Это тот Славик, что у вас на дизеле работал? Такой молодой! Какая глупая смерть! - прапорщица с суеверным страхом посмотрела на верёвку.
  - Интересно, как это он умудрился? - старшина бескомпромиссно отодвинула от себя Бокова.
  - Повесился, верёвка не выдержала, оборвался, и буль-буль, - сказал Понос.
  Впечатлительная прапорщица нарисовала в голове эту картину, заглянула в яму с дерьмом, и одними губами прошептала: 'И утонул? Ужас!'
  - А может ещё не поздно, может ещё можно спасти? - засуетился Боков.
  Он, как перед этим Понос, быстро сбегал к висящему на углу узла связи пожарному щиту, снял, принёс и протянул подполковнику красный пожарный багор. Тот недоверчиво спросил: 'Это ещё зачем?', - но багор взял, потоптался на месте, пожал плечами, а потом, сперва нерешительно, с сомнением, а затем, когда прапорщица заголосила: 'Быстрее, быстрее! Может, он ещё жив!' - снял китель, моментально подхваченный прапорщицей, закатал рукава рубашки, с глухим звуком 'буль!' погрузил багор, и начал им робко перемешивать дерьмо в туалете. При этом подполковник очень недвусмысленно скривился.
  - Вы его пораните! - запричитала прапорщица.
  - Да, да, аккуратнее водите багром, нежнее! - дал дельный совет Боков.
  - По часовой стрелке! - не засиделся с советом и Понос.
  - Не умничай, сопляк! - отбрил его подполковник.
  Тем временем вернулся Гомосикорский. Он не стал далеко ходить, применил солдатскую смекалку, и срезал патрубок на стоящем за углом новейшем, ещё в заводской упаковке, дизель-генераторе, приготовленном к установке на узел связи для автономного энергообеспечения.
  Вернувшись с добычей, он на месте работы застал странную картину: стройбатовцы и связистки вперемешку, полукольцом окружили туалет, и все дружно с интересом заглядывали в сортирную дыру, в которой расхристанный подполковник, отгавкиваясь от сыпавшихся со всех сторон советов, полоскал красный пожарный багор.
  - Гы! Что случилось? - приблизившись, и подпрыгнув, чтобы из-за плотного забора спин что-то увидеть настороженно спросил Сикорский.
  - Один стройбатовец... от него невеста ушла... а он с горя покончил с собой. Повесился в туалете, - заикаясь проговорила маленькая хрупкая чёрненькая ефрейторша.
  - Как? - обомлел Сикорский, и перекрестился, - гы?
  - Повесился, оборвался, и утопился, - ефрейторша всхлипнула, - говорят так.
  - Ну, нету там никого! - прекратил мешать дерьмо в яме подполковник.
  - Как нету? А где же он, по-вашему, делся? Испарился? - горячо возразила прапорщица. - А кто дверь закрыл изнутри? Кто записку написал?
  - Дверь? - подполковник вздохнул.
  - Ищите, ищите! Аааа!!!! - зарюмсанная прапорщица вдруг разровняла измятое состраданием к утопленнику лицо, и громко заголосила - она оглянулась и увидела смотрящего на неё с того света Гомосикорского.
  - Ааа!!! Мать вашу! - заметил его и подполковник, всё понял, вмиг рассвирепел, предельно интенсивно, так, что на завизжавших от отвращения связисток полетели опарыши и вонючие клочья, достал из дерьма багор, и попытался этим испачканным пожарным инструментом немедленно отлупить всех вмиг сбросивших траур, повеселевших, и не мешкая бросившихся наутёк мабутов.
  Престарелый подполковник, по-вертолётному вращая над головой багор, рванулся вдогонку, но из-за возраста никого догнать не смог, и быстро отстал. Он в отчаянии, как заядлый городошник бросил вслед бегущему последним Оцеоле багор, расстроился, что не попал, остановился, выругался, и брезгливо понюхал свои руки.
  - Тьфу, собаки! - держа перед собой руки ладонями вверх крикнул он вслед уже растворившимся в лесу стройбатовцам, - тьфу! Тьфу!
  
  Вечером, после ужина, состоявшего из вареных рыбьих хвостов и еле сладкого чая, оставив Дикобраза в казарме за старшего, Прун с Берримором умылись и пошли в село на танцы.
  - А идти далеко? - спросил Прун.
  - Нет. Сперва за наш штаб зайдём, потом за пушкарский клуб, потом ракетная зона, а там и до танцев рукой подать, - высоко спрыгнув с крыльца казармы в полёте сказал Берримор, и тут же сорвал аплодисменты курящего в беседке Писарева, параллельно со словами сделав удивительно похожее на настоящее антраша.
  'Тюремная художественная самодеятельность' - хотел сказать Писарев, но до момента, когда Прун и Берримор покинули зону слышимости его мычания он смог выговорить только: 'Тттттю...'
  Отмахнувшись от сидящего возле штаба со своим вечным 'дай закурить' заспанного ефрейтора Жидкова, услышав в след: 'Жадины-говядины!' - и на ходу сообщив ему на это, что он лодырь, а кроме того ещё и: 'Кал жидкий, хищный и смердный', - Прун и Берримор перелезли через опоясывающие городок строителей трубы парового отопления и оказались в городке ракетчиков.
  - Запоминай, Прун, - Берримор показал пальцем на притиснутый к лесу кирпичным двухэтажным зданием клуба, собранный из стандартных казарменных щитов, маленький магазинчик 'Военторг', - тут работает полная блондинка.
  - Кто?
  - Продавщица в 'чипке'. Вот в этом магазине то есть. Если попадёшься ей под настроение, то поймёшь, почему миньет называют искусством. Ты свежий, и у тебя есть шанс. Так что сходи на досуге, проверь.
  - У меня? Шанс? - Прун удивился. - Она меня никогда в глаза не видела. Откуда такие сведения про шанс?
  - От верблюда. Потому и шанс, что не видела. Она свежачок любит.
  - А я свежачок?
  - Да. Она ж тебя никогда не видела. Если увидит, и ты произведёшь на неё впечатление - поймёшь, о чём я. Я один раз произвёл.
  - Только один, и всё? На второй раз не подошёл?
  - Она разнообразие любит. Раз, и свободен. А тут разнообразия хоть отбавляй. Первая рота на дембель пошла, потом мы были, теперь вас подвезли. Если скромно, на каждый день по одному новенькому, то ей на пол года хватит. А потом новый призыв, новые впечатления.
  - Такая любвеобильная?
  - Угу.
  - Всем подряд даёт?
  - Скажешь тоже. Только лучшим, и только нашим.
  - А почему нашим? Одни калеки. Вон ракетчиков бравых сколько.
  - Ты что? Она со своими ни-ни. Её ж выгонят! Только с посторонними, и то только с теми, кто впечатление произведёт. Сильное. Увидит, вспыхивает, как спичка, попробует, и в отставку. Всё, давай новенького. Но баба - атомная бомба.
  - Такая страшная?
  - То атомная война страшная! А эта... ну так... не спорю, страшненькая конечно. На гражданке и не глянул бы, а если б пристала, то убежал бы, а тут, в лесу... А, с голодухи сойдёт. Но бомба! Эх, я для неё уже объедок, а жаль! Утешает только то, что таких объедков у нас пол роты.
  - Так уж и пол.
  - Ну, приврал, чуть меньше. А так как теперь ещё и вы добавились, то по теории относительности получается вообще какая-то абстрактно маленькая величина в процентах. Процентов двадцать-тридцать от общего количества.
  От 'чипка' они недолго прошлись по хорошо протоптанной широкой лесной тропе, и подошли к пересекающей тропу траншее с осыпавшимися краями.
  - Посреди леса яма, - удивился Прун, - зачем?
  - Памятник сволочизму, - сказал Берримор, и плюнул в яму. - Это Инфузорий Иванович, наш бывший начальник штаба заставлял дороги перекапывать.
  - Зачем?
  - С пьянством боролся. Хотя сам был алкаш, каких свет не видел.
  - Не понял.
  - Тормоз! Когда мы в селе самогон покупаем, то в чём мы его в часть несём?
  - В бутылках, наверное.
  - Ты что? Где ты в селе возьмёшь бутылку?
  - У селян.
  - Бутылка двенадцать копеек стоит, а при той зарплате, что в колхозе платят, это сумасшедшие деньги.
  - Тогда не знаю, - пожал плечами Прун, - а в чём?
  - В таре. А где нам тару брать? Правильно, в столовой. А в столовой кроме чайников другой подходящей тары нету. Берёшь чайник, и идёшь за самогоном. Удобно, эстетично и гигиенично.
  - А яма причём?
  - Идёшь то ночью. Это ты сейчас яму увидел, а ночью тут нихрена не видно. Падаешь. А чайник - тара хитрая, при падении сразу всё выливается. Сволочь он был, этот Инфузорий Иванович, однозначно сволочь.
  - Это тот, что 'скоты' на всех орал?
  - Ага. Он другого слова и не знал. Осторожно, колючая проволока!
  Берримор с Пруном подошли к натянутой на столбы колючей проволоке - ограждению зоны. В одном месте в ограждении была проделана дыра - проволока между двумя столбами была оборвана почти полностью. К дыре и вела эта хорошо протоптанная тропа.
  - Тут начинается зона, - сказал Берримор. - Вон там, - он показал налево, - старые сооружения, за ними - новые и боксы. Там, - он махнул направо, - мастерские, опять боксы и двести первое, а дальше узел связи, где вы дурака валяете. Вот так, мимо мастерских, напрямик до села рукой подать. Пока не доделали ограждения и не поставили зону на боевое дежурство можно так ходить, а как поставят и по проводам электрический ток пустят, тогда только в обход, вон туда, а это километра четыре. Туда четыре, назад четыре, и самогона не захочешь. Пошли! - и Берримор нырнул в проделанную в проволочном ограждении дыру.
  Прун нырнул следом. Оказалось, что тропа продолжалась и за дырой. Она шла по зоне, почти нигде не сворачивала и вела прямо к такой же дыре в ограждении с другой её стороны, и далее, через берёзовый перелесок, в село.
  На подходе к двести первому сооружению Берримор с Пруном наткнулись на оглашающую лес песнями, топчущуюся туда-сюда по площадке перед сооружением, занимающуюся подготовкой к строевому смотру ватагу ракетчиков из роты транспортировки боеголовок.
  'Россия! Любимая земля!' - идя в колонну по четыре громко, но неприятно горланила рота транспортировки, а руководивший её движением длинный, прыщавый, горластый старший лейтенант держа длинные руки за спиной, шёл рядом, тоже невпопад орал: 'Россия!' - и что есть силы ляпал подошвами огромных сапог о дорогу.
  - Слон на ухо наступил, а тоже певец, - присев в кустах сказал Берримор. - Интересно, а почему только Россия любимая? Почему не Молдавия, Грузия, Эстония? Эти не любимые? В союзе пятнадцать республик, и или все равны, или... Неравный брак получается, а неравные браки долго не живут. Как воевать, так хохлы, а как любимая - так Россия. Развалится это союз нерушимый от таких песен, ой как развалится! А что там та Россия, тайга и тундра, только и того, что большая.
  - Ты ж из России.
  - Ага. Из тундры. Потому знаю, что говорю.
  - А Москва тоже тундра?
  - Что вы всё Москва, Москва. Москва это не Россия.
  - Ну, часть её.
  - Такая же часть, как часть собаки её блохи. Москва это страшный нарост на теле России, глист, который все соки пьёт, оттого сама она вся в жиру, а дальше везде тундра.
  Чтобы не попасться на глаза отчаянно пускающему петуха лейтенанту они были вынуждены свернуть с тропы, сделать крюк за мастерскими, и дальше к выходу пробираться вокруг, по кустам. У боксов опять нарвались на занимающуюся тем же, чем и рота транспортировки боеголовок и тоже горланивших: 'Россия!' вторую батарею. По зарослям орешника обошли и их, но время было потеряно, поэтому к сельскому клубу подошли уже в сумерках.
  - Вот, собаки! Не успеешь за ними! - недовольно воскликнул Берримор, показав пальцем на разношерстную группу военных строителей, куривших на крыльце небольшого домика с высокой трубой над крышей, и красной табличкой с белыми буквами: 'Клуб' над распахнутыми настежь дверями. - Мама! Все тормоза тут! - Берримор схватился за голову. - Гля, Карлик Маркс, Филин, Муму. Ё! Даже Звероящер тут! Плясуны-энтузиасты, мать их так. Пошли быстрей, шевели булками, а то эти тормоза всех дам расхватают, нам и по кусочку не достанется. Как французов бить так тормозят, а на танцы первые. - Берримор взбежал на крыльцо. - Здоров, упырь Кандибоббер! Приседалов, салют! Бусел, привет!
  - И тут ты! - промычал Бусел.
  - Да. Пришёл на кройку и шитьё.
  - Куда? - Бусел вытаращил глаза.
  Берримор молча ткнул пальцем в приколотый к двери кнопками тетрадный лист с объявлением: 'По середах у клюби курсы кройки та шыття', и подтолкнув перед собой в дверь Пруна, зашёл в заполненный людьми полутёмный тесноватый зал, обставленный по периметру старыми ободранными стульями.
  В почти темном зале обстановка была сиротская - кроме стульев, стола и небольшой дощатой сцены больше ничего не было. Стены были голые, побеленные мелом, без украшений, и только на стене напротив входной двери под потолком висел портрет снисходительно выглядывающего из волос и глядящего в угол у сцены Карла Маркса.
  - Родственник Карлика Маркса, - указав на портрет пальцем, сказал Берримор, - пошли сядем.
  Они с Пруном прошли в угол зала, сели на два свободных стула, и осмотрелись. В противоположном от них углу, в том, куда смотрел Карл Маркс, стоял стол, а на нём блестел украшенный самодельными алюминиевыми уголками магнитофон 'Юпитер'. Возле магнитофона желтела початая бутылка пива 'Ячменный колос', и возился, по очереди склоняясь то над бутылкой, то над магнитофоном, толстенький, румяный, тщательно расчесанный завклуб. Он был одет в горчичного цвета румынский пиджак и модную, розовую, нейлоновую рубашку, немыслимо длинные остряки воротника которой, как лучи морской звезды лежали сверху на воротнике пиджака.
  Завклуб экономно, чтоб бутылки хватило на весь вечер, отхлебнул пива, пригладил зачесанные назад, 'под Элвиса Пресли', волосы, покрутился с повизгивающим школьным микрофоном в руках, перекинулся с публикой парой дежурных фраз, спросил: 'Танцювать хочемо? Точно хочемо? Точно?' - и получив три раза дружный утвердительный ответ: 'Да!' - бодро объявил: 'Тоди поёт Чилинтана!' - и щёлкнул переключателем на магнитофоне.
  'Бе...' - крикнул магнитофон и затих.
  Завклуб обольстительно улыбнулся залу, щёлкнул ещё раз, придерживая его пальцем, подклинил выскакивающий переключатель спичкой, покрутил тумблеры, и из двух колонок, поставленных по разным сторонам стола, вырвались и понеслись по клубу глухие звуки плохо записанной песни английской группы 'Смоки'. Зелёная молодёжь моментально поднялась со стульев и образовала круг, на звук зашли люди с улицы, и в маленьком клубе сразу стало тесно.
  Танцующих было много. В основном молодые девушки, и лишь несколько парней-старшеклассников. Немногочисленные местные парни постарше, с так же, как и у завклуба, выложенными поверх пиджачного воротника воротниками рубашек зашли с улицы, но танцевать не пошли, они образовали группу под Карлом Марксом, не двигались, и отвечали сразу начавшим кружиться и зазывать их в круг девчатам: 'Та не. Не! Я ще почекаю'.
  А девушки 'чекать' не стали, и их белые, салатные, розовые платья закружились по всему залу. У Пруна от обилия молодых девчат сразу перехватило дыхание. Боже, как же он одичал! Как он отвык от всего того, что называется жизнь человеческая. Здесь было всё, что для него уже стало чужим и непривычным. Куски, комбаты, замполиты - это стало буднями, а нехитрые деревенские танцы вдруг взволновали, как нечто чужое, диковинное и экзотичное.
  Прун повернулся и хотел спросить, не знает ли Берримор как зовут вон ту барышню в бежевом платьице, но тот куда-то пропал. Ненадолго. Песня ещё не успела доиграть до конца, как он вернулся улыбающийся и счастливый.
  - Шо, обезумевшие от гона самцы, - обратился он к зашедшим внутрь и заполнившим почти пол клуба сослуживцам, - подогреемся? - и сияющий Берримор достал из-за пазухи надпитую бутылку, заткнутую сделанной из скомканной газеты пробкой.
  - Где взял? - вытаращился Бусел.
  - Сбегал до бабы Саши.
  - Ты ж клялся, что у тебя денег нету!
  - Нету. На военный билет выменял. Дал в залог. Будут деньги - заберу назад, - обстоятельно, на все вопросы ответил Берримор, и смачно приложился к стволу. - Ух! Из карбида гонит, гадюка старая! - тряся головой и страдальчески скривившись, изменившимся голосом сказал он, подошёл к пересевшему на стул поближе к магнитофону Пруну, ещё раз отхлебнул, и вздрагивая всем телом протянул тому бутылку: - Бери!
  - Не, я не буду, - ответил Прун, с восторгом оглядываясь по сторонам.
  - Подогрев!
  - Не. Посмотри вокруг, и так жарко.
  Прун и без подогрева начал оттаивать, приходить в себя, и уже стал всерьёз присматриваться, какую бы из гарных девчат пригласить на танец. Их было так много, что глаза разбегались.
  - Я не расстроился, мне больше будет, - сказал Берримор и отхлебнул ещё, а после того, как судороги сошли с его лица, продолжил: - Но ты не прав, настоящий мужчина должен быть как я, гладко выбрит, слегка пьян.
  Прун улыбнулся: после отпитого Берримор был пьян уже не слегка, и не брит совершенно.
  - Слышишь, Прунчик! - он опять сунул Пруну бутылку, - на, дёрни для радости, а то ещё пару секунд, и она кончится.
  - Подожди! - Прун рукой отодвинул в сторону Берриморову бутылку, решился, встал и пошёл к стоящим под дальней стеной трём барышням, которые, как ему показалось, не таясь, с интересом рассматривали его и Берримора, делились между собой замечаниями и звонко смеялись.
  - Ж. Жду. - Под их взглядами Берримор приосанился и втянул живот.
  - Разрешите вас пригласить? - остановившись за два метра вежливо и даже галантно спросил Прун у одной из девушек, блондинки с роскошными длинными волосами, и почему-то покраснел.
  - Выбачтэ, я не танцюю, - приветливо улыбнувшись, ответила блондинка.
  Слегка обиженный и озадаченный Прун вернулся к Берримору.
  - Отказ? Понимаю. Соч-чувствую. А! Какая сволочь эта баба Саша, такую гадость выгнала из такого классного карбида! - сообщил Берримор после очередного глотка.
  - Откуда ты знаешь, что карбид классный?
  - Я ей сам его загнал. - Берримор посмотрел через бутылку на свет. - Слышь, Прун, пока ты будешь чухаться я всё выжру. А это аморально. На! Запей отказ.
  - Подожди.
  Прун решительно встал, и подошёл к стоящей недалеко от входа невысокой стройной девушке с огромными, 'по семь копеек', голубыми глазами. Она тоже, как ему показалось, особо не таясь, рассматривала его и Берримора.
  - Выбач, але я танцюваты не можу, - получил он ответ даже не успев и рта раскрыть.
  Ошеломлённый Прун вернулся к своему стулу, и в недоумении присел возле уже кривовато сидящего и болтающего языком всякую ерунду Берримора. Но он оказался ошеломлён ещё больше, когда увидел, как эти семикопеечные глаза через минуту подморгнули ему из-за плеча тормоза Филина. Она Пруну отказала, а через минуту уже танцевала с Филиным, с этим безнадёжным тормозом, вот тут, в двух шагах, и заливисто смеялась бреду, который громко, на весь зал понёс уже еле-еле сидящий на стуле Берримор. Она, откровенно смеясь, прислушивалась к Берримору, хитро поглядывала на Пруна, и при этом морщила носик от карбидного перегара, который окутывал Берримора в радиусе двух метров, и смеялась, видимо от того, что воняя поганым карбидным самогоном, Берримор громко рассуждал вслух о коньяках, и их букетах.
  Отвернувшись от коварной семикопеечноглазой, и выбрав глазами, уж совсем ничем не выделявшуюся, тихонько сидевшую под портретом Карла Маркса молоденькую, лет шестнадцати, девушку (авось хоть эта не откажет) Прун с тяжёлым сердцем встал, и глядя в пол решительно пошёл к ней. Метра за три до цели он поднял глаза и увидел, что девушка улыбается и отрицательно качает головой. Прун развернулся на месте, и вернулся, (в какой уж раз), к уже теряющему человеческий облик Берримору. В ушах у него гудело, в голове стучало. Что-то было не так. Что? Он внимательно оглядел зал. Кавалеров было раза в два меньше, чем дам. Кавалеры были не бог весть что, но они все (все!) танцевали с девчатами! Кавалеров не хватало, некоторые девушки танцевали парами, между собой. Танцевала и отказавшая ему первой пышноволосая блондинка, да ещё с кем? С Кандибоббером! Хоть он и был парень не промах, но он ей едва доставал до плеча. Не танцевали только уже слабо интересующийся происходящим и боящийся оторваться от стула, чтобы не упасть, Берримор, и он, Прун.
  ЕГО НЕ БРАЛИ!!!
  Прун внимательно посмотрел на подошвы своих сапог, не вступил ли куда? Было чисто. Его мозг отказывался что либо понимать.
  - Не девка, огонь! - пробормотал пьяный Берримор, и показал пальцем на потолок.
  - Белый танец! Дамы приглашають кавалеров! - под свист микрофона объявил завклуб, оставивший пиво на потом, и закусывающий салом лихо опрокинутую стопку самогона.
  Дам было много, кавалеры были расхватаны вмиг, но опять таки все, кроме Пруна. К нему не подошёл никто. Даже к уже никакому Берримору подошла девушка, с глазами 'по семь копеек', подморгнула Пруну, и звонко смеясь, сказала:
  - Берримор, пишлы потанцюем!
  - Ы, - Берримор надулся от важности, - я твой выбор однозначно одобряю. Однозначно! - важно проговорил он заплетающимся языком. - Понимаю, любишь настоящих мужчин.
  Он попробовал встать, но зелье его повело в сторону, и он едва не рухнул вместе со стулом.
  - Ну, йдэш?
  - Нет, - покачавшись сказал Берримор, - я буду твёрд, и с тобой никуда не пойду. Никуда! Да! Уговаривать бесполезно!
  - Чому? - откровенно потешаясь над пьяным Берримором, спросила девушка.
  - Чому? Чому? Видишь на мне форму? - Берримор оттянул в сторону нижний угол куртки х/б. - То-то! Форма. Служба. Сиречь неволя. А орлы в неволе не размножаются, вот чому! Ы! - и он пафосно выкатил вперёд нижнюю губу.
  Девица осталась без партнёра. Она с сомнением посмотрела на Пруна, и в её глазах запрыгали искорки. Прун встал, сжал губы, и сделал шаг к девушке:
  - Разрешите вас...
  - Билый танэць. Дамы запрошують кавалеров. А ты що, хиба дама? - выпалила мадам, демонстративно крутнув попкой, развернулась, и с трудом пряча улыбку, пошла прочь, оставив Пруна стоять столбом.
  Берримор громко икнул. Прун сел на своё место. Вот это да! Он не мог найти объяснения происходящему. В его голове было гулко и пусто, ноги стали ватными. Как же так? Почему? Что не так? Чем он хуже Кандибоббера или Филина? Почему даже мёртвого от водки Берримора приглашают, а его демонстративно игнорируют? Вопросы без ответов сверлили ему голову, и он безуспешно пытался сам себе на них ответить.
  Погружённый в свои невесёлые мысли он уже и музыки не слышал, и не замечал ничего вокруг, поэтому он и не увидел, как в полутёмный зал, освещаемый лишь примитивным миганием под потолком окрашенных в красный и зелёный цапон-лак лампочек самопальной цветомузыки, на ходу поправляя спадающие шлёпанцы вбежала запыхавшаяся, невысокая, бойкая дивчина, просто и скромно одетая, с быстро и неумело накрашенными губами. Она перекинулась парой фраз с семикопеечноглазой, быстро осмотрела зал, увидела то, что искала - Пруна, быстро, напрямик, толкаясь среди танцующих пар, подошла к нему, взяла за руку и слегка потянула: 'Пишлы!'
  - Куда? - автоматически спросил ничего не соображающий Прун.
  - Як куды? Танцюваты!
  - Я сегодня не танцую, - ответил мрачный Прун.
  - Всэ, вже танцюешь! Пишлы! - твёрдо сказала таинственно улыбающаяся девушка, подмигнула, и с убивающей Пруна непосредственностью продолжила: - Танцюешь, я вже корову загнала. Сёгодни моя черга корив загонять, а моя корова чомусь пишла до Маринки, мы рядом живемо... Ну, пишлы швыдше, бо зараз музыка скинчиться, а мени тэбэ виддалы тилькы до кинця цього танцю, пишлы! Мене Таня зовуть, - и Таня потянула совершенно обалдевшего от таких поворотов Пруна в круг танцующих. - Клады сюды руки! Можно трохы ныжче. Я сказала, трохы! - слегка повысила она голос. - Ну, так про що ты хочеш в мене запытать? - слегка прищурившись, и заглянув глубоко-глубоко Пруну в глаза, заулыбалась Таня, - ну?
  - Интересно, это кто, и кому меня отдал?
  - Ну, то колы вы з отым ще твэрэзым Берримором йшлы, ще коло лису, мы з дивчатамы вас бачылы, а вы нас ни. Ты мени зразу сподобався, але сьогодни моя черга корив загонять, тому я дивчатам строго сказала, щоб воны тэбэ нэ чипали покы я не прыйду, и з тобою одын раз не зтанцюю, а якщо ты писля цього танцю не пидешь бильше зи мною танцюваты тоди воны пидуть... Я, я так швыдко бигла, а та клята корова до Маринки у двир пишла! Покы йийи выгоняла, затрымалась... Ой, вже музыка закинчуеться! То ты будешь ще зи мною танцювать?
  Таня остановилась, остановила Пруна, и так пристально посмотрела ему прямо в глаза, что тому и не подумалось сказать ничего другого, как буркнуть: 'Буду'.
  - Нэ чую! - насупившись, сказала Таня.
  - Буду!
  Таня улыбнулась уголками губ, выглянула из-за плеча Пруна, нашла взглядом семикопеечные глаза Марины, и скорчив довольную рожицу, тихонько сказала: 'Ось тоби!' - и показала ей маленькую, изящную дульку.
  И следующий танец, и следующий за ним Прун танцевал с Таней.
  - А тэбэ як зовуть?
  - Андрей.
  - Як мого дида. А ты звидкы?
  - С Донбасса.
  - А чого я тебэ тут николы ранише нэ бачила? Оци тут майже щодня.
  - Нас недавно сюда перевели.
  Таня помолчала. Песня закончилась.
  - Чилинтана! - крикнул в микрофон румяный завклуб.
  
   Л'Оролоджио ва! - что в переводе означает 'часы идут' на этот раз запел действительно Челентано.
   Л'Оролоджио ва! - да так, что в клубе задрожал потолок.
  
  'Из Гаразджи я!' - подпел ему весь ударивший быстрый танец зал, стараясь нечаянно не толкнуть Пруна и Таню, не заметивших, что медленная 'омеговская' 'Женщина с жемчужными волосами' уже кончилась, и всё ещё продолжавших танцевать вальс.
  
   Л'Оролоджио ва!
  
  - А дивчина дома е? - еле слышно спросила Таня.
  - Не знаю.
  - Як це?
  - За пол года ни одного письма.
  
   Л'Оролоджио ва! - пел Челентано.
   Л'Оролоджио ва! - подпевали ему его знакомые барышни в колонках.
  'Из Гаразджи я!' - подпевал зал.
  - Выбач, будьласка, - сказала Таня, и быстро перевела разговор на другую тему. - А ото бачишь, дядько стойить? Коло дверей? Высокий, на нас дывыться. То наш новый квартырант. Нэдавно пэрэйихав.
  - Ну и пусть себе стоит.
  - Вин дэсь там у вас служыть. Офицером.
  - У нас такого вроде нету, - мельком глянув на стоящий у дверей силуэт пожал плечами Прун, - может ракетчик?
  - Та не, из стройбата. Вин у нас уже трэтий день у флигели жывэ, вже й подружку соби знайшов, Маринкину сестру. Вона свого алкаша выгнала, а вин до нейи залыцявся, вже машину цемента йий прывиз, та машину цеглы, ще скла пообицяв. Вы ж там, у себе, крадетэ, то и вин вкрав.
  - Что мы крадём?
  - Хто шо. Той товстый, друг твий, то фарбу тягае, то рубероид, то колючий дрит, и всэ на самогон меняе, - Таня кивнула на Берримора, который, полностью допив содержимое бутылки воинственно хрюкал, делал блаженное лицо, томно шевелил губами, и не отрывая глаз глядел на великолепную задницу медленно танцующей перед ним в обнимку со Звероящером, обильно накрашенной блондинки.
  - Что он на меня так пристально смотрит, твой квартирант? - ещё раз глянув на квартиранта спросил Прун у Тани.
  - А, нэ звэвтай на нього увагы.
  - Не могу. Он на меня смотрит, как солдат на вошь.
  - А ты нэ на нього, ты на мэнэ краще дывысь! Чи ты мэнэ бойишся? - спросила она, и крепче прижала Пруна к себе.
  А Берримора развезло окончательно. Он, раскачиваясь, сидел на стуле, сжимая и разжимая кулаки сверлил взглядом блондинкину задницу, и зычно, перекрикивая Челентано и пытаясь попасть в такт заплетающимся языком пел песню:
  - Если б ты знала! Если б ты знала! Как тоскуют руки по штурвалу!
  При этом он плямкал губами, пребывая в восторге от движений ягодиц блондинки под голубым шёлком волнующе перекачивающихся в такт музыке. Танцующая с унылым Звероящером блондинка об этом догадывалась, и как нарочно, всё более и более захватывающе крутила булками в полуметре от восторженной, пьяной Берриморовой рожи. Берримор же, с песней на устах про штурвал, своей одухотворённой рожей тщательно повторял все движения задницы, как кобра повторяет движения флейты заклинателя.
  Вдруг он не выдержал, зарычал, подавшись вперёд упал на колени, и в припадке страсти азартно впился зубами в мозолившую ему глаза круглую, аппетитную ягодицу. Хозяйка ягодицы дико заорала на ухо прибалдевшему у неё на плече согбенному Звероящеру, и отпрыгнула в сторону, едва не сбив с ног вальсирующего с гарной чернявой дивчиной Приседалова. Несмотря на её рывок Берримор добычу не выпустил - он страстно замычал, и продолжил держаться зубами за блондинкину попку. Она дернулась ещё, притопнула ножкой, и зубы Берримора, глухо клацнув, соскользнули с плоти. Но ткань голубого платья продолжала оставаться у него в зубах, и он, стоя на четвереньках, стал рычать и мотать головой, изображая собаку, которая рвёт тряпку. Увещевания ставшего на защиту платья блондинки Звероящера на Берримора не подействовали, поэтому отозвавшемуся на призывы Зверика о помощи Кандибобберу пришлось разжимать ему челюсти бляхой от ремня - иным способом освободить платье из зубов Берримора оказалось невозможным.
  - И знов поёт Чилинтана! - даже не заметив инцидент с блондинкой объявил завклуб, и колонки грохнули:
  
   Оп! Гей-гоп!
  
  - О! Класс! Класс! - закричали и завизжали девушки. - В круг, в круг!
  Музыка зажигала, танцы продолжились, все встали в круг, и про Берримора моментально забыли. А он, освободившись от чего-то там во рту, недолго поворочался на полу, попробовал встать и стать и себе в круг, но едва поднявшись тот час потерял равновесие и грохнулся наземь, свалив собой несколько стульев. Упав, он под смех танцующих перевернулся на спину, и задрав куртку и хлопая себя по голому пузу, перекрикивая Пола Макартни заорал: 'Чрево винопития алчет! Шампанского!'
  - Может тебе ещё и бабу? - крикнул из круга Кандибоббер.
  - Пульнюню блюлюку, - на своём непонятном индюшином языке, потому что сам громко засмеялся, наверное сострил Приседалов.
  - Ага, точно, полную блондинку! - клацая зубами засмеялся Звероящер.
  - Полная блондинка это не тут, это в 'чипке' у ракетчиков, он сказал болонку.
  - Пулюню Блюлюлю!
  - Болонку?
  - Шампанского!
  - А ну-ка, вы, тормоза, валите все на фиг отсюда! Живо! - отделился от дверей, и подошёл к от души прикалывающимся над Берримором военным строителям квартирант Танечки, - пока я вас тут не поубивал!
  'Тормоза' насторожились.
  - Это ещё почему? - нахохлившись спросил Звероящер.
  - Вон отсюда! - квартирант указал пальцем на входную дверь.
  - Не сметь мне перечить! - заревел Берримор с пола. - Шныри, шампанского!
  - Забирайте эту мразь, и валите отсюда! Чтоб я вас тут больше не видел! - заорал на прекративших танцевать, приблизившихся, и недобро набычившихся стройбатовцев квартирант. - Вон отсюда, быдло вонючее!
  - Игор Иванович, а чого це воны быдло? И чого цэ вы тут распоряджаетэсь? - подошла Таня, - хай хлопци танцюють.
  - Они военнослужащие, и обязаны сидеть в казарме! Если он сидит в казарме - то он солдат, а если дёргается тут, то быдло! Их призвали в армию Родину защищать, а не вас тут за задницы кусать! - вытаращился квартирант на Таню.
  - А як в казарми сыдить, як дурни, то хай краще кусае! Може мени подобаеться, - стала на защиту веселящегося на полу Берримора блондинка с им же покусанной задницей. - И мэни здаеться, що цэ вы тут дёргаетесь, а нэ воны.
  - Я сказал, в казарму бегом марш!
  - А чого це йим у казарми сыдить? - разгорячилась Танечка.
  - Родину защищать!
  - То шо, по вашому Родину защищать - то сыдить в казарми, и свиту божого не бачыть? Хиба ж воны в тюрми сыдять? Воны ж молоди! Хиба ж можна в йихньому вици всыдить?
  - Танечка, иди, потанцуй с кем-нибудь другим, с нормальным, а это быдло я сейчас отсюда уберу! - И с недавних пор квартирующий в танечкином флигеле Игорь Иванович наклонился, и попытался рукой схватить за воротник Берримора.
  Берримор изловчился, и плюнул в ловящую его руку.
  - Что? - завизжал квартирант.
  - Козёл потыканый! - сообщил ему Берримор. - Поставь на место, пивень! - добавил он после того, как квартирант с упавшей от злобы планкой начал за воротник отрывать его от пола.
  - Что? Да я тебя!..
  - Положь на место, плесень! - мычал Берримор, очень недовольный грубостью, с какой квартирант поднял его с пола и бросил на стул. - Ууу, козёл потыканый!
  - Что? Что? - 'Потыканый козёл' с размаху так приложился в зубы Берримору, что тот рухнул со стулом вместе, и просунулся по полу, валя собой стулья, до самого выхода.
  - Мабута, наших бьют! Бей козла! - заорал возмущённый Муму, и с кулаками кинулся на квартиранта, но тот с разворота, ударом в глаз сокрушил сперва его, а потом и поддержавшего призыв Кандибрббера.
  - Мразь! Военные строители! Козлы вонючие! - шипел он.
  Разъярённые стройбатовцы полукольцом окружили Игоря Ивановича, танцы прекратились.
  - На шо ты, козёл, нарываешся? Тебя, гниду, кто-нибудь трогал? - спросил с угрожающими интонациями в голосе вышедший вперёд Хищник. - Пляшешь, пляши себе, и другим не мешай, а если хочешь - давай выйдем один на один, а то смотри, герой, бьёт только пьяных и мелких. Пошли со мной на улицу, чтоб людям праздник не портить! - и Хищник попробовал взять квартиранта за петли.
  - Я сейчас военную комендатуру вызову, будешь тогда со мной! - оскалился тот.
  Тут в углу, гремя перевёрнутыми стульями, приподнялся на локте Берримор, и разбитым в кровь ртом заорал, тыча пальцем в квартиранта:
  - Хищник, он мой! Мой! Ты! Щас я встану, и ты будешь валяться синий, я подчёркиваю, синий, в луже крови!
  - Я тебя, мразь, сейчас по полу размажу! - крикнул квартирант.
  - Пошли лучше на воздух, меня попробуешь размазать, - сказал Хищник.
  - Ты вообще вали отсюда!
  - Тебе тут вломить, или всё-таки выйдём?
  Хищник, готовясь ударить квартиранта, сжал кулаки и втянул голову в плечи, но тут между ними встала Танечка.
  - Игор Иванович! Йшлы б вы додому, а? Все так було гарно без вас! Идить, а?
  - Я пойду не домой, я пойду вызову военный патруль! Комендатуру! Пусть приедут и заберут всю эту сволочь! - брызгал слюной квартирант. - Откуда тут можно позвонить?
  - В сэли тэлэфон тильки в председателя е, - сказала маленькая конопатая девчушка, лет десяти, из-под портрета Карла Маркса с любопытством наблюдающая за развитием событий.
  - Та хиба ж воны сволочь? - взорвалась Таня. - Воны молоди хлопци, воны на танци прыйшлы, шо ж тут паганого? А йих забэруть? За що? За танци? Навищо цэ? Всэ було так гарно, всим було прыемно и вэсэло, а вы прыйшлы, и всим зробылы погано! Та чи вам самому вид цього стало краще? Аж ни! То навищо? Вы й сами цього нэ знаетэ! Тикы гадости вмиете людям робыть! То хто ж тоди сволочь писля цього? Иды геть звидсы, падлюка!
  - Танечка, ты чего? - в удивлении поднял брови квартирант.
  - Иды гэть!
  Весь клуб явно стал на сторону Тани.
  - Ты хто такый? - угрюмо спросил у квартиранта протолкавшийся сквозь толпу, и сразу ставший перед Игорем Ивановичем в боксёрскую стойку, пользующийся на танцах непререкаемым авторитетом местный волосаторукий крепыш Петя.
  - Я капитан Советской Армии!
  - То якщо ты вояка засратый и солдатам можеш життя спаскудыты, то мени на твойи патрули начхаты, и я тоби хребта зламаю, якщо ты зараз же не заберешся звидсы геть! - угрожающе промычал Петя.
  - Зачем ломать? - в их беседу влез весёлый толстенький завклуб. - Давай милицию вызовем, и заявим, что цэй пидор устроил драку на танцах, ось и весь патруль. Посадють дурака на пятнадцать суток, и усих дел! - и он закатился радостным смехом, подхваченным несколькими девушками.
  - Не, - возразил Петя, - я таких сам вбываю, бэз милицийи. Сам служив, знаю, скики воны, гниды, крови попылы. У, падло! - и здоровяк Петя протянул свои волосатые лапы в область горла квартиранта.
  - Ну, тоди бокс! - крикнул завклуб.
  Хищник тоже сделал шаг к квартиранту, но Петя его рукой придержал, и сказал: 'Тоби лизты нэ трэба, посадють ще, я сам'.
  Он снял пиджак, картинно кинул его на пол, сказал: 'Ловы!' - и с размаху ударил квартиранта в нос.
  Тот ответил, и завязалась потасовка. Танцы болели за Петю.
  - Нюхом чую, сейчас будет три часа драки! - пробормотал в углу Берримор, и повалился на бок.
  Не через три часа, через пару минут ободранный, помятый и побитый квартирант от пинка слетел с крыльца клуба, упав на землю на живот, не то как жаба, не то как вылетающая из туалета прапорщица.
  - Ладно, посчитаемся! - прошамкал он, утирая кровавые сопли вскочил на ноги, и, красный и злой, убежал в темноту.
  - Хлопци, идить в часть, а то якщо це падло прыбижыть ранише, и зробыть у вас перевирку, то сами знаетэ що будэ, - разминая ушибленный об квартиранта кулак, сказал Петя.
  - Та хто он такой? Бояться ещё всякого дерьма! - возразил Хищник.
  - Ваш якый-то.
  - У нас таких нету. Может какой-то ракетчик, но им на нас наплевать.
  - Не, я його у форми капитана бачив, из стройбатовскими эмблемами.
  - Нету у нас такого, - сказал Кандибоббер.
  - Ну, тоди я не знаю.
  Настроение у всех было испорчено, и даже включённая громко музыка не смогла оживить танцы. Послушав Петю, стройбатовцы засобирались к себе.
  - Ты ще прыйдеш? - спросила у Пруна Таня.
  - А надо? - переспросил Прун.
  - Да! - не думая ни секунды сказала Таня, смело глядя прямо в глаза Пруну.
  - Тоди прыйду, - заулыбался Прун. - Целоваться будем? На прощание.
  - Нет! Эх, якый швыдкый! - Таня покраснела. - Иды, забырай свого друга-пьянычку.
  Прун улыбнулся, с трудом поднял Берримора, ещё раз глянул на Таню, махнул рукой и потащил того в дверь.
  - Я ж тебе говорил, что таскать его придётся, - помог спустить по ступенькам Берримора Кандибоббер, - как в воду смотрел.
  Берримор молча сунул ему под нос дулю.
  С помощью Приседалова дотянув до ограждений Прун начал перетаскивать упирающегося и цепляющегося штанами за колючую проволоку Берримора внутрь зоны.
  - Аккуратнее! - мычал Берримор.
  - Малолюти! - тряся губой прикрикнул Приседалов.
  - Шо?
  - Молчи лучше, - перевёл Прун.
  - А, молчу. А я думал он на горшок хочет.
  Тут их догнали возвращающиеся с танцев в часть сослуживцы.
  - Вовремя вы! - обрадовался Прун. - Слышишь, Маркс и ты, Муму, помогите Приседалову, берите тело, и тащите его в казарму, а мне надо срочно вернуться.
  - Ага, щас. На хрен он нужен, - хором сказали Маркс и Муму, и собрались идти дальше налегке, но Приседалов топнул ногой, и грозно сказал: 'Взялиблянауёаббли!' - и они передумали.
  - Правильно, Прун! Вернись, и запетуши там того козла от моего имени! - промычал вслед Пруну увлекаемый Карликом Марксом и Муму по тропе Берримор, - а то я сам брезгую.
  - Анублямалтилютамулибля!
  - Молчу, молчу, тс! - Берримор приложил палец к губам.
  Прун бегом вернулся на танцы. Его сердце бешено колотилось. Он не мог понять от чего - то ли от бега, то ли от ожидания того, что он вот-вот снова увидит эту, в одно мгновения ставшей такой близкой, девочку.
  Прун поднялся на крыльцо и заглянул внутрь. Народу в клубе осталось совсем мало, в основном девчата. Девушки толпились возле магнитофона, смеялись, и просили уже очень тёплого завклуба поставить 'Машину времени'. В ответ эстет-завклуб отрицательно мотал головой, и отвечал, что: 'Машина времени' - цэ музыка не для танцив, а для прослуховування'.
  - Мы не будемо танцювать, мы послухаем, - уговаривала его покусанная Берримором блондинка, но завклуб был непреклонен:
  - Тут клюб! Тут пляшуть, а слухають дома.
  - Дома нема на чому, а у вас, дядько Мыхайло, стереофония.
  - Да, у мэнэ стереофония, - сделав красивую паузу, и любовно поправив воротник розовой рубашки, с гордостью сказал завклуб, - це правда. Лучша в райони. Аж у Кыйив за нэю йиздыв. Ну, тоди ладно, - растаял он, и теряя равновесие, с трудом присел.
  Полазив в сумке под столом, он вытянул бобину, на ракорде прочитал рукописную надпись, сказал: 'Вона. И мотать не надо', - поставил бобину на магнитофон, подклинил спичкой переключатель, и у Пруна сжалось сердце:
  
   Миллион бойцов
   юных молодцов
   дружно вознеслись
   в рай... - запел магнитофон.
  
  - Не то, не то! - защебетали девчата.
  - Одну минуту. Зара мотну чуть-чуть. Уключаю!
  
   Ты можешь ходить, как запущенный сад, - грохнули колонки.
  
  - Вона?
  Девчата завизжали:
  - Вона, вона! Громче! Аааа! Громче! Громче!
  
   А можешь всё наголо сбрить...
  
  - Ещё громче! А! Девки, хором:
  
   И то, и другое я видел не раз...
  
  - Класс!
  
   Кох-хо ты хотел удивить?
  
  - Запирает, надо лишние низа прибрать, - сказал завклуб, взял плоскогубцы, уцепился ими в отломанный тумблер, повернув 'прибрал низа', потушил свет, и включил самопальную светомузыку.
  
   Ты верил в гитару, 'Битлов' и цветы...
  
  По залу поплыли цветные пята.
  
   Мечтая весь мир возлюбить...
  
  Красные, жёлтые, зелёные.
  
   Но все эти песни придумал не ты...
  
  По потолку, по полу, по стенам, по платьям, по лицам.
  
   Кого ты хотел удивить?
  
  В дёрганном свете цветных лампочек Прун внимательно, одну за другой рассмотрел всех подпевающих 'Машине' девушек. Хороши! Но Тани среди них не было.
  
   Скажи мне, чему ты рад?..
  
  - Потанцюем?
  
   Постой, оглянись назад...
  
  - А? - Прун оглянулся.
  
   Постой, оглянись назад,
   и ты увидишь...
  
  - Потанцюем, кажу? - у Пруна за спиной стояла улыбающаяся семикопеечноглазая Маринка.
  Какая же она красивая в этом цветном полумраке! И ещё музыка:
  
   Как вянет листопад,
   и вороны кружат
   там, где раньше был цветущий сад...
  
  - А Таня где? - даже не заметив вопроса Мартинки, спросил Прун.
  - Нема. А нашо вона тоби?
  - Надо.
  - А нашо? Може я б пидийшла?
  - Пидийшла б. Берримору. Где она?
  - Нэма йийи, додому пишла, - надув губки ответила обидевшаяся Маринка.
  - Позови, а? Пожалуйста! Пусть выйдет! Ну, пожалуйста!
  
   Ты стал бунтарём, и дрогнула тьма...
  
  Марина слегка поломалась, недовольно посверкала глазами, но пошла. Пока она ходила песня доиграла до конца, началась следующая, но девчата завизжали и попросили прокрутить её ещё раз. В этот раз завклуба долго уговаривать не пришлось.
  
   Ты можешь ходить, как запущенный сад,
   а можешь всё наголо сбрить... - загремело в клубе.
  
  Прун в нетерпении вышел на крыльцо и посмотрел на дорогу. На ней никого не было. Село спало. Ни в одном из стоящих вдоль дороги домов не горели окна, только где-то дальше, за деревьями, на соседней улице на столбе возле дома председателя колхоза горела лампочка.
  Прун поднял глаза к небу. Там, в вышине, по млечному пути летел в вечность по своим звёздным делам Лебедь, плескался в бездне Дельфин и водили бесконечный хоровод Медведицы, большая и малая.
  На огонь и ночное небо можно смотреть до бесконечности, но тут, на земле водили хоровод комары, поэтому Прун несколько раз хлопнул себя ладонью по разным привлекательным для комаров местам, посмотрел на пустую дорогу, и зашёл в клуб.
  
   Ты можешь ходить, как запущенный сад, - по просьбам девушек в третий раз перемотал ленту на начало, и снова запустил магнитофон завклуб.
  
   А можешь всё наголо сбрить...
  
  Прун сел на стул в уголке, так, чтобы хорошо была видна дверь, и стал ждать. Ждать пришлось не долго.
  
   Ты стал бунтарём, - пропел Кутиков, и в дверном проёме нарисовались две девичьи фигурки.
  
   И дрогнула тьма...
  
  Это были Маринка и Таня.
  
   Весь мир ты хотел изменить.
  
  Прун встал.
  
   Но всех бунтарей ожидает тюрьма...
  
  - Вот! - сказала Маринка, сделав руки в боки.
  
   Кого ты хотел удивить?..
  
  - Спасибо! - вежливо сказал Прун, и внимательно смотрел на Маринку, пока она, недовольно играя бровями, не отошла.
  
   Теперь ты устал, и тебе всё равно...
  
  - Шось сталось? - насторожено спросила Таня.
  
   Как жизни остаток прожить...
  
  - Сталось.
  - Що?
  
   И тут на тебя все похожи давно...
  
  - Не знаю.
  Прун растерялся, он не знал, что сказать, его просто тянуло к этой девочке, и всё.
  
   Кого ты хотел удивить?..
  
  - Чому ты прыйшов? Чому в казарми не зостався? Мало шо тому дурню в башку прыйдэ!
  
   Скажи мне, чему ты рад?..
  
  - Не могу я в казарме, не могу как собака, в будке сидеть! - Прун опустил глаза, - уже не могу.
  
   Постой, оглянись назад...
  
  Танечка улыбнулась:
  - Ага, ясно! Любов.
  
   Постой, оглянись назад,
   и ты увидишь
   как вянет листопад...
  
  Прун покраснел.
  
   И вороны кружат
   там, где раньше был цветущий сад...
  
  Таня подошла и прижалась к Пруну. Прун её обнял за плечи и посмотрел в глаза.
  - Я тебя во второй раз в жизни вижу, а мне кажется, что знаю тебя давно, давно,- шёпотом сказал он, - всю жизнь.
  - И я. Гарна музыка.
  - Угу. И ты.
  - И я?
  - Угу. До утра так бы стоял, и никуда не ходил.
  - А як попаде? - лукаво спросила Таня, - ты ж маешь буты в казарми. Начальнык прыказав.
  - Да, будь они прокляты, гады, начальники те! Кому надо, чтоб мы в казарме гнили заживо? Таким идиотам, как твой квартирант?
  - Коммунистычний партии Радянського Союзу, - ещё хитрее заулыбалась Таня.
  - Плевать на них!
  
   Ты думал собой осчастливить весь свет, - после гитарных проигрышей продолжилась песня.
  
  Завклуб присел за магнитофоном, и перекинул в рот рюмочку.
  - А як попадэ? - спросила Таня.
  Прун напрягся.
  
   Сияньем его озарить!..
  
  - Ну и пусть! - твёрдо сказал он. - Лучше один вечер тут, с тобой, по человечески...
  
   Но ветер подул, и тебя уже нет... - гремела музыка.
  
  - ...чем сидеть, как червяк в вонючей казарме... - Прун запнулся.
  
   Кого ты хотел удивить?..
  
  - З Берримором, - подсказала Таня.
  - Да. Не хочу там, с ним. Хочу с тобой, тут!
  
   Скажи мне, чему ты рад?..
  
  - То ты без мене вже нэ можешь, да?
  
   Постой, оглянись назад!..
  
  Прун молчал.
  - Нэ чую!
  
   Постой, оглянись назад,
   и ты увидишь...
  
  - Да. - Прун наклонился, и еле слышно буркнул, на ушко не скрывающей счастливой улыбки Тане, - не могу.
  
   Как вянет листопад,
   И вороны кружат... - левая колонка вдруг умолкла, и музыка потекла только из правой:
   Там, где раньше был цветущий сад...
  
  - Скажи ще що нэбудь.
  - Девушка, а можно вас пригласить на танец? - в другое Танино ушко прошептал Прун.
  - Можно. Алэ за це дэкому потим може сыльно попасты. Може всэ ж таки пидешь у казарму?
  - Нет, пойдём танцевать. А потом пусть и попадает. Потом пусть хоть убьют! Экклезиаст не прав, мёртвый лев лучше живого пса!
  - Шо ты кажешь! Сам прыдумав?
  - В книжке прочитал. Не мог тогда понять, к чему это, а теперь знаю.
  - Ну, то що, пишлы танцювать, лев? - сияя глазами, Таня взяла Пруна за руку.
  - Пишлы! Эх, не повезло, уже песня кончается.
  - Ну той шо, пишлы!
  - Эй! Цэ ж вам писня не для танцив, це для души! - крикнул возмущенный завклуб, ковыряя перочинным ножом затихшую колонку, - для танцив я зара 'Бони эм' поставлю!
  - А нам всэ одно.
  - Не надо, не надо 'Бони эм', - закричали девчата, - давайте, ще цю мотайте!
  Завклуб положил нож, полазил в сумке под столом, помычал под нос: 'Дэ ж вона, зараза, делась, та 'Бони эм?' - не нашёл, встал, махнул рукой, и опять перемотал бобину с 'Машиной Времени' на начало, во время перемотки не забыв рюмкой без закуски утолить внезапно возникшую жажду.
  - Чорт з вамы, танцюйтэ пид цэ! - нюхая рукав сказал он, и щёлкнул тумблером.
  - Урааааа!
  
   Ты можешь ходить, как запущенный сад...
  
  Прислушиваясь к далёкой музыке и ругаясь вполголоса, побитый квартирант подбежал к дому председателя, и принялся стучать по окнам. В доме зажёгся свет, и на крыльцо резной веранды вышел заспанный хозяин - крупный мужчина с пышными усами, в туго обтягивающей круглый живот синей майке.
  - Шо сталось? Вы хто?
  - Чрезвычайное происшествие! - возбуждённо проговорил квартирант. - Я капитан Советской армии, нужно срочно позвонить в воинскую часть. Разрешите?
  - Раз черезвычайное - заходь, дзвоны. Якщо, звычайно, додзвонышься. Ось телефон, на пидставци.
  Хозяин закурил, а посетитель вбежал в веранду, схватил телефон, и начал нервно набирать номер.
  - Быстрее, быстрее, - шептал он, в нетерпении притоптывал ногой, но то срывалось, то не соединялось.
  - Советска связь, - пожав плечами сказал хозяин.
  Он успел выкурить пол сигареты, когда пошёл вызов. Вызов пошёл, но на другом конце провода трубку никто не брал.
  - Почему трубку не берут? - шептал квартирант, - почему?
  А не брали потому, что тот, кто должен был эту трубку взять - дежурный по штабу ефрейтор Жидкий, был занят. Он добросовестно упражнялся на полу дежурки с пресловутой 'полной блондинкой' - продавщицей из магазина 'Военторг' в освоении не самых скучных и примитивных поз из Камасутры. Упражнялся со всей серьёзностью и энтузиазмом, поэтому дотянуться до телефона не мог. Да и не хотел.
  Гудки шли, квартирант нервничал, но терпеливо ждал. Телефон упрямо звенел, и стоящая на полу на расстеленной шинели на двух локтях и одном колене продавщица тоже занервничала, с сожалением отвлеклась, выгнулась, достала рукой телефонную трубку, взяла её и поднесла к уху:
  - Да!
  - Алё! - обрадовался квартирант, - это штаб?
  - Штаб, штаб, - страстно выдохнула в трубку мадам, - штаб третьего Украинского фронта. Что надо?
  Игорь Иванович так сильно не ожидал услышать в телефоне женский голос, что вздрогнул, непроизвольно открыл рот, и напрочь забыл, что хотел сказать.
  - Шо ты мелешь в трубку? - запереживал Жидкий, - якый фронт?
  - Ну, не фронт, тыл.
  - Якый тыл? Поклады телефон! - зашипел Жидкий, безуспешно пытаясь из-за широкого голого тыла партнёрши дотянуться, и забрать у неё трубку, - поклады!
  - Есть, товарищ ефрейтор!
  - Алё! Алё! Куда я попал? - пробормотал растерянный квартирант, и его рот открылся ещё шире, потому что на том конце провода женским голосом с выражением ему ответили: 'Если туго идёт - то в жопу!' - и повесили трубку... ххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххх ххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххх ххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххх ....На той же кочке подпрыгнул и автобус...
  
  - Механик три тысячи седьмого, ответьте Гаёвке!..
  
  
  
  начало и продолжение тут:
  
  http://store.kassiopeya.com/advanced_search_result.php?keywords=%D0%BC%D1%8B+%D0%B8%D0%B7+%D1%81%D1%82%D1%80%D0%BE%D0%B9%D0%B1%D0%B0%D1%82%D0%B0&x=10&y=11
  
Оценка: 6.00*3  Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"