Миг в этой комнате тесной
Самиздат:
[Регистрация]
[Найти]
[Рейтинги]
[Обсуждения]
[Новинки]
[Обзоры]
[Помощь|Техвопросы]
|
|
|
|
Аннотация:
Тридцатилетний безработный и одинокий Андрей не ждет от жизни многого. Все его идеалы и принципы оказались миражами, исчезающими, стоит лишь только сделать шаг им навстречу. Будущее представляется ему медленным и тоскливым старением, за которым последует тихая и незаметная смерть. Что может вырвать его из этой западни? Например, бывший однокурсник и друг, ставший крупной шишкой в правительстве. Он предлагает Андрею работу в столице, а вместе с ней - и важную роль в государственном перевороте, подготавливаемом частью политической элиты. Кто откажется от шанса поучаствовать в строительстве нового, лучшего, справедливого мира? Андрей не отказывается...
|
1. Бумажный путь на волю...
Я никогда не думал, что попаду в руки хромого правосудия. Попав в них, я не смел даже надеяться, что сумею так легко отделаться. Разыскивая черных котов в темных комнатах, я слишком часто забывал, что их там может и не быть.
- На свободу с чистой совестью? - спросил полноватый мужчина лет сорока, копаясь в беспорядочной, словно клубок спутанных нитей, стопке бумаг, разбросанных на столе.
Мужчина был одет в синюю форму, сшитую из удивительно искусственного на вид материала, более всего напоминающего целлофан. В лабиринте бумаг он ориентировался не хуже, чем математик в числах. Лично я и за сто лет в нем бы не разобрался.
Я не знаю его имени. Если бы я был посвящен в тайны милицейской иерархии, я бы имел, по крайней мере, представление о звании незнакомца. К сожалению, красующиеся на плечах мужчины погоны говорили мне не больше, чем формула, которой выражен закон Бойля-Мариотта. Звездочки и полосы казались такими же бессмысленными, как и несколько символов с поставленным между ними знаком "равно".
Заданный вопрос, с первого взгляда, претендовал на некоторую юмористичность. Ничего подобного. Возможно когда-то, в незапамятные времена молодости незнакомца, все обстояло наоборот. Но не сейчас. Сейчас это было механическое воздаяние старой привычке, регулярно повторяемое священнодействие, смысл и значение которого был уже давно утрачен.
Скучающее лицо милиционера, совершающего телодвижения с грацией конвейерного робота, более чем убедительно подтверждало сей факт.
Черный стул, способный вращаться вокруг оси на все триста шестьдесят градусов, поскрипывал под внушительной массой служителя закона. Еще бы он не поскрипывал. Милиционер, судя по всему, питался много и неправильно.
Он сидел, уткнувшись в покрытую продукцией целлюлозной промышленности поверхность стола, и занимался работой. Я стоял перед ним и терпеливо ждал, потому что так надо. Я, стоит признаться, был не в ладах с законом - по крайней мере до недавнего времени.
Первое время я осторожно вертел головой по сторонам, со слабой надеждой увидеть что-нибудь интересное. Несколько других синих мундиров, совершающие, словно сонные мухи, не более одного движения в минуту, быстро мне наскучили. Грязноватое помещение, с потертыми обоями, окунающими наблюдателя в цветочную шизофрению розового цвета, выглядело так же малопривлекательно. Пол был устлан вездесущим обитателем любых государственных учреждений, как то - больниц, сельских администраций, воинских частей и так далее, его величеством коричневым линолеумом, снабженным обязательными вмятинами, черными дырами и такими же черными следами от подошв. Между стыками и обоев, и кусков линолеума, можно было смело поместить если и не большой палец, то мизинец точно. Обстановка как будто бы сигнализировала попавшему сюда человеку - мол, все очень плохо. Обычно сигналы не врали.
Полноватый милиционер продолжал неспешно копаться в кносском нагромождении бумаг. На какое-то мгновение показалось, что оттуда вот-вот выпрыгнет минотавр. Вместо этого, лицо служителя закона едва заметно оживилось. С тихим "ага" он выудил из своего бюрократического болота искомый документ. Не давая ему передыху, милиционер начал усиленно обрабатывать бумагу с помощью ручки и нескольких печатей. Бумага покорно принимала на себя чернила и штампы.
Покончив, наконец, со всеми необходимыми формальностями, он лениво посмотрел на результат собственных трудов. Все было сделано исправно, как всегда.
- Распишись.
Бумага любезно развернулась ко мне парадной стороной. Пустое место над сплошной линией настойчиво требовало автографа. Покорно взявшись за прикрепленную к столу ниточкой ручку, я черкнул по бумаге.
- Хорошо, - пробурчал хранитель лабиринта, заключая документ в ящик стола. Его пустой, безразличный взгляд даже мельком не остановился на моем лице. Собственно, за все время, пока я стоял перед столом, милиционер вообще ни разу не посмотрел на меня. Коллеги служителя закона, неубедительно изображающие упорный труд, тоже. Если бы я решил тихонько сплясать гопака, вихрем кружась по комнате, этого, наверное, никто и не заметил бы. Каждодневная рутина выжгла их любопытство не хуже, чем напалмовая бомба - партизан в джунглях какой-нибудь банановой республики. Возможно, покидая работу, они возвращали себе умения слушать, удивляться и узнавать что-то новое, но в этом месте служивые люди покрывались непрошибаемой танковой броней, без труда останавливающей крупнокалиберные снаряды интереса к чему-либо.
Не сложилось, не срослось. Я не расстроился. И не только касательно недостатка внимания людей в синем. Внимание, либо же его отсутствие, кого угодно другого мне тоже безразлично. Чувствую я себя, следует признаться, прескверно и, что самое интересное, это никак не связано с этим местом. А вот с обстоятельствами, которые отправили меня в путь по скользкой криминальной дорожке - очень даже.
Покончив с формальностями, синяя отстраненность вручила мне небольшой прямоугольный предмет из картона и бумаги, более всего напоминавший блокнот. Я машинально взял предмет в руки, продолжая безразлично глядеть на макушку нависшего над столом милиционера. Ни одна четкая мысль не почтила меня визитом. Создавалось впечатление, что они стали персонами нон грата в моей голове.
- Свободен, - не отрываясь от дел насущных, пробормотал хранитель лабиринта. Наша встреча была окончена. Так он думал.
Я не двинулся с места и даже не пошевелился. Нет, меня не одолела внезапная глухота - я хорошо слышал обращение к себе. Однако поступивший в мозг сигнал столкнулся, наверное, с удивительной, непривычной для него пустотой и недоуменно шарил сейчас по углам, пытаясь разобраться в причинах экстренной эвакуации сознания. Эти старания пошли прахом. Я продолжал недвижно пялиться на немногословного властелина бумаг и печатей.
Прошло что-то около минуты. Милиционер почувствовал странное неудобство и, тихонько поскрипывая, заерзал на стуле. Что-то неясное и настойчивое мешало ему, не давало покоя. Этой занозой был, разумеется, я. Невозможно даже представить, сколь великие муки вызвало у служителя закона наше затянувшееся свидание. Стремясь немедленно прервать эти страдания, он решился на нечто невероятное - поднял голову и посмотрел на меня. Казалось, одного этого должно было хватить, чтобы я бесследно исчез, испарился, как прерванный внезапным пробуждением сон.
Я продолжал стоять. Наши взгляды встретились, как в море корабли. В глазах милиционера читалось недоумение и недоверие. Я смотрел с легкой грустью и тоскою. Оторванный от работы хранитель лабиринта недовольно нахмурился. Плевать ему было на мою тоску. Я превратился в назойливую помеху, которую следовало немедля устранить.
Положив до этого момента стиснутую в ладони ручку на стол, он медленно и величественно вскинул другую ручку, принадлежащую ему с самого рождения. Все пальцы, кроме указательного, прижались друг к дружке.
- Дверь - там, - сказал он, тыча пальцем куда-то мне за спину. Случилось ли это благодаря стараниям милиционера, либо же было чистым совпадением, но его слова возымели эффект.
- Там? - спросил я.
- Там, - кивнул безымянный офицер. - Дуй уже отсюда.
Я и пошел. Выбравшись из комнаты, я медленно побрел по узкому коридору, с выкрашенными голубой краской стенами и забранными решетками окнами. Почувствовав что-то твердое, зажатое в руке, я опустил взгляд. Между большим и указательным пальцем удобно расположился немного потрепанный паспорт. Мой паспорт.
Без особого интереса раскрыв документ, я увидел длинный ряд букв и цифр, что вполне мог быть серийным номером какого-нибудь холодильника. Чуть ниже, прямо по центру странички, расположилось молодое, задумчиво-суровое лицо, дань моде фотографиям для документов. Это, конечно, я.
Еще ниже, в ряд друг за другом легли три слова: "N" - "Андрей" - "Владимирович". Так меня зовут.
2. Дикари и смысл жизни...
Тяжелая дверь, ускоряемая тугой пружиной, с грохотом хлопнула за спиной. Знакомство с правоохранительными органами было коротким и оставляло ощущение какой-то недосказанности. Учитывая, из-за чего начался весь этот сыр-бор, становилось даже как-то досадно. На секундочку.
Я двинулся вперед, мимо рядов стоявших по обе стороны от меня, словно почетный караул, синеватых елей. Истерзанные шалостями безымянных варваров и отсутствием надлежащего ухода, деревья выглядели, как драчливые коты с выдранными клоками шерсти. От потрескавшихся кирпичных плит под ногами веяло духом первомайских демонстраций и пионерских собраний, безнадежно канувших в лету. Караваны безразличных к заботам большого мира муравьев курсировали по земле в разные стороны. Из забитых многолетней пылью трещин выглядывали зеленые росточки травы и иных сорняков.
Перейдя по едва заметным белым полоскам "зебры" дорогу, я очутился в прохладной тени здания института культуры. Культура и милиция шли руку об руку. И то, и другое в моей стране считалось явлением странным, мало отвечающим своему истинному значению. Сотрудникам милиции культуры явно не хватало. Бдительная и зоркая, стоящая на страже интересов олигархов - промышленников и финансистов, и иных авантюристов с криминальным прошлым и блестящим настоящим, эта организация упорно сохраняла свое название, хотя явно не походила на ополчение, собранное из народа в интересах народа.
Культура, в свою очередь, слишком многого нахваталась у милиции, обзаведшись иерархией, нормами труда и замечательной особенностью работать из-под палки. Самыми популярными произведениями стали восторженные оды, выполненные в разных формах, в зависимости от вкусов заказчика, всевозможные перепевки, переписки и переделки чего-то, уже получившего признание, и поделки крайне ограниченной культурной ценности, соответствующие ограниченным запросам масс. Умеренный успех, умеренный позор - все честно.
Был теплый и солнечный майский денек две тысячи двадцатого года, и я уже без малого тридцать лет дышал, ел, пил, куда-то смотрел, что-то слышал и вообще делал все то, что полагается людям. Делал ли я это с удовольствием? С некоторых пор меня терзали сомнения на этот счет, и лишь теперь они окончательно отступили. Ранее мне казалось, что человеческое пребывание на планете Земля, носящее гордое имя "жизнь", не имеет, может быть, ровным счетом никакого смысла. Теперь я в этом ни капли не сомневался.
Сделав еще несколько медленных, сонных шагов, я очутился в маленьком парке, наполненном высокими и не очень деревьями, зеленой травой, асфальтовыми дорожками, фонтаном и лавочками. В голубом небе медленно плыли куцые белые облака и, в противоположность им, стремительно носились крошечные черные точки птиц. Вполне нормальных размеров дети, собравшись в хаотичные стаи безумных дикарей, носились по земле. Лишь предостерегающие, одергивающие выкрики матерей спасали детей от неминуемого полного физического истощения и травм. Эти навязанные ограничения они с лихвой компенсировали истошными, отчаянными криками, воплями и взвизгами, невольно заставляющими задуматься о человеческих грехах и муках ада. Если бы преисподняя существовала, ее вседержителям следовало бы взять эти звуки на заметку.
Свидетелям устроенной сорванцами вакханалии казалось, что жизнь в парке бьет ключом, чего нельзя было сказать о расположенном здесь же фонтане, сиротливо глядящем в небо сухими отверстиями труб.
Жизнь! Какое чудесное и благородное слово! Создается впечатление, что это нечто величественное и прекрасное, наполненное несомненной для всех ценностью и смыслом. Однако сейчас, думая о жизни конкретно человеческой, мне не приходило в голову ничего другого, кроме слов: безрадостное существование во лжи и во имя лжи. Такое определение жизни казалось мне куда более подходящим и точным. Люди представлялись мне чем-то наподобие того же неработающего фонтана. Смысла в их существовании было примерно столько же.
Да, я был расстроен и подавлен. Причины для того имелись в изобилии. У какого-нибудь шейха из Абу-Даби не было столько нефти, сколько у меня причин. Нет, я не сирота, не калека, не жертва насилия, не переживший войну, голод и так далее, в том же духе. Мои причины имели более созерцательный, философский характер. Перебирая их в уме, я снова и снова повторял, как молитву - безрадостное существование во лжи и во имя лжи. И точно так же, как и во всякую другую неприятную правду, больно бьющую по самоуверенности и себялюбию, в эту правду никто не верил.
Согласиться с ней выглядело бы в глазах окружающих людей проявлением слабости, бесхребетности, свидетельством полной безнадежности.
Ватага очумелых детей, готовясь, судя по крикам, взять приступом воображаемую крепость и беспощадно оскальпировать ее защитников, пронеслась мимо. Погруженный в собственные мысли, я не удостоил их взглядом. Дети не расстроились.
Кое-кто, впрочем, согласится с моим утверждением. Это я сам.
Находясь в трезвом уме и здравом рассудке, я подписываю этот обвинительный протокол, и не думайте, что в корыстных целях или, боже упаси, ради самопожертвования. Что бы там ни утверждали, а я не вижу никакой слабости и бесхребетности в том, чтобы говорить правду. Как будто выставленное напоказ якобы счастье и якобы самоуверенность превращают твое тело в сплав из нержавеющей стали, не подверженный воздействию дождя, ветра, солнца и даже времени.
Не превращают. Тело состоит из точно такой же плоти, крови, костей и того или иного набора (это уж как повезет) микроскопических друзей и недругов, как и у всякого другого. Не стоит ли честно признаться перед самим собою, что если жизнь и имеет какую-нибудь цель, несет в себе определенный смысл, то они от меня безнадежно далеки, недостижимы, как рай для постоянно лгущего, богохульствующего, завистливого вора, убийцы и прелюбодейника?
Я бесцельно уставился себе под ноги, словно могло быть нечто интересное в грязном сером асфальте, с разбросанными по его поверхности окурками и бумажками.
Есть ли резон и дальше портить настроение себе и окружающим, продолжая этот бессмысленный фарс?
3. Немного о пороках и недостатке внимания...
Безудержно болтающие между собой молодые мамочки с соседних лавочек на секунду замолкли. Их лица претерпели разительную перемену. Глаза сощурились, губы сжались, брови свелись. Отчего-то вдруг показалось, что они любят поглощать по вечерам сосиски и пиво, вольно говорят на языке Гете и Шиллера, и служат в некой военизированной организации, громко "прославившей" один великий народ из центральной Европы. Они удивительно напоминали надсмотрщиков со сдвоенными молниями на лацканах, зорко следящих сквозь неровные линии колючей проволоки за работой заключенных. В этом случае в качестве наблюдаемого предмета выступали, конечно, дети, ежесекундно подвергающие риску собственное здоровье и целостность материнских нервов.
Убедившись, что их драгоценные чада находятся в относительной безопасности (полная уверенность в этом вопросе отсутствовала, как класс), молодые женщины перестали бередить зловещие эпизоды прошлого, снова превратившись в улыбчивых и доброжелательных кумушек. Прерванная было на секунду, беседа возобновилась с прежним задором и азартом. Она затрагивала поразительно широкий круг тем и вопросов, упорно отказываясь заиметь хоть какие-нибудь исключения. Их интересовало абсолютно все - начиная от лака для ногтей, нерадивого поведения мужей и проблемы борьбы с лишним весом, до геополитической аналитики и очередной маленькой победоносной войны где-то на ближнем востоке. В лаках они разбирались лучше всего.
Прогремевшая на всю округу песня, от которой почему-то становилось стыдно за отечественную эстраду, доносилась прямо из сумочки одной из женщин. И хотя это сомнительное произведение искусства почти что вызывало у меня головную боль, нет худа без добра - я был избавлен от необходимости знакомиться с текущей стратегией Белого дома и хищной энергетической политикой натовских ястребов. И на том спасибо.
Изощренная слуховая пытка, которой восхитился бы даже сам Торквемада, была прервана спасительной рукой мамочки, выудившей из сумки широко распространенное, особенно с начала двадцать первого века, электронное средство общения на расстоянии, более известное как мобильный телефон.
Этот небольшой прибор каждый день, в течение долгих месяцев, сливающихся в годы и десятилетия, наносил несоизмеримый с его скромными размерами урон. Его жертвами становились все те, кто не ценил постоянное человеческое общение и имел необходимость побыть наедине с собою и своими мыслями. Ни днем, ни ночью не было покоя этим несчастным! Коварное изобретение вволю изгалялось над ними, придумывая все новые и новые издевательства, числу которых не было предела.
Вам хочется как следует выспаться? Тревожный ночной звонок заставит вас, с бешено колотящимся сердцем, дрожащей рукой поднять трубку и устало пробормотать спустя несколько секунд, что никакого Коли здесь нет. Вы только что проснулись, с улыбкой на лице предвосхищая приятный выходной день? А заболевшего сотрудника вы не хотели? Воспользовавшись вашим верным другом телефоном, начальник вскользь сообщит вам об этом, вызывая на работу. Вам неприятна какая-то тема для беседы? Телефон сведет вас с тем, кто непременно желает ее обсудить. Вы заняты? Именно сегодня друзья закатят на редкость привлекательную вечеринку и, вы, конечно же, о ней узнаете.
Возникает вопрос, почему не выбросить это проклятое Богом устройство и забыть, куда именно? Почему не избавить себя от мук и страданий? Телефон и здесь по-злодейски улыбнется, издевательски посмеиваясь над вашей жалкой попыткой. Непременно отыщется беспокойная мать, тетя, жена или кто еще, нужное подчеркнуть, которая будет причитать и настаивать, убеждать и умолять, просить и требовать до тех пор, пока вы опять не окажетесь в тесных объятьях мобильного изверга.
Как будто бы желая окончательно унизить несчастного владельца, телефон поразительно упорно отказывается исполнять свои прямые обязанности, ради которых, собственно, он и был изобретен. Он их преступно саботирует. Совершенно бессмысленно пытаться дозвониться кому-либо, когда это действительно нужно. Телефон в этот момент либо окажется разряжен, либо искомый человек просто-напросто не возьмет трубку. Третьего не дано. Вас непременно ждет разочарование.
Бросив несколько тихих слов в телефон, женщина огорченно посмотрела на подруг. Близился час разлуки.
Остальные мамочки посмотрели в экраны собственных мобильных рабовладельцев и, с сожалением вздохнув, принялись собираться в недолгий путь к дому. Не без усилий остановив беснующихся детей, они покинули насиженные места и медленно зашагали прочь из парка, не тратя ни одной драгоценной секунды на молчание. Разговор между ними принял несколько хаотичный и стремительный характер. Они словно бы участвовали в состязании, пытаясь переговорить друг друга.
Удрученные, сломленные неясной им необходимостью покинуть парк, дети покорно плелись сзади, понурив головы, словно заарканенные жеребята.
Обогнув мертвый фонтан, вся процессия удалилась. Я не стал провожать их, задержавшись взглядом на сухом "теле" покойника. В удивительном мире мы живем! Сложнейшие электронные устройства, еще несколько десятков лет назад встречающиеся только в научно-фантастических романах, а теперь доступные любому желающему, сосуществуют в нем с неработающими фонтанами! Люди, которые пользуются компьютерами и интернетом, годами не способны починить то, с чем легко справился бы какой-нибудь третьесортный инженер из Древнего Рима!
Воцарилась тишина, та самая условная тишина, о которой только и можно говорить в черте города. Отдаленные голоса и рев автомобильных двигателей доносились откуда-то, не оставляя в сознании никакого следа. Они были так же естественны и постоянны, как непрерывное дыхание и моргающие время от времени веки.
Что я делаю в этом парке, на этой лавочке, в тени высокого, как стоящее неподалеку четырехэтажное здание института, зеленого тополя? Мысли в голове путались. Казалось, какая-то неведомая сила намеренно пытается лишить меня покоя.
Я вспомнил детей и их матерей, бесцельно прошелся взглядом по выглядывающим из-за крон деревьев окнам жилого дома, стоящего в нескольких сотнях метров от меня, подумал на секунду о недавнем заключении и, не успев зацепиться за это, с некоторым интересом оценил соблазнительные округлости проходящей мимо девушки. Но и это продлилось недолго. Стоило очаровательному иссиня-черному платьицу и развевающимся на ветру светлым волосам скрыться за углом здания института, как я устало отвернулся, с трудом припоминая, зачем вообще глядел в ту сторону.
Закрыв глаза, я принялся глубоко втягивать воздух. Голубизна неба, зелень деревьев, серые кирпичи домов и еще миллион красок вокруг сменилось безмятежной и однообразной темнотой. Она прервала бешено вращающийся калейдоскоп цветов и событий. Она дарила успокоение, прогоняя сбитые в кучу думы и бессилие. Мысли потихоньку приходили в порядок. Конечно, им было еще далеко до шагающего в ногу гвардейского полка, но прежние разброд и шатание отступили.
Кажется, я думал о жизни?
4. Будущее, как всегда, разочаровывает...
Я думаю, а точнее - со всей уверенностью признаю, что есть на свете люди и более опытные. Но я все равно способен сделать несколько нехитрых выводов. Становится даже как-то не по себе от того, насколько велико число людей, не готовых с ними согласиться.
О каком мире мы мечтали в детстве? Не буду говорить обо всех, но о себе кое-что замечу.
Нарисованному моим детским сознанием будущему мог бы позавидовать даже фантаст-социалист! Безудержный технологический прогресс, преобразующий жизнь человека до неузнаваемости! Вдосталь жилья и пищи для каждого! Свобода в выборе профессии и рода занятий, любое из которых оценивается не степенью прибыльности, а пользой, приносимой им обществу. Минутные перемещения в любую точку мира! Полеты к другим планетам, звездам! Колонии на Марсе! Равенство и братство, неизбежные в мире с уничтоженными бедностью и конкуренцией.
На деле получилось иначе. Безудержный технологический прогресс отчего-то не вышел за рамки голов ушлых предпринимателей, играющих по-крупному. Все техническое развитие призвано обеспечивать лишь беспрерывное пополнение их бездонных кошельков. Дешевое жилье, эффективные способы ведения сельского хозяйства, образование - что за глупости? Куда проще и выгоднее изобрести новый автомобиль с бортовым компьютером и системой навигации, подходящей для баллистической ракеты, разработать новый телефон, на полмиллиметра тоньше прежнего, делающий безупречные снимки дождливой ночью, на бегу вприпрыжку, и всучить все это тем, у кого хоть немного водятся денежки. И даже тем, у кого их нет! А что - занять последним деньги на покупку очередной новинки, под хороший, "даровой" процент, а потом забрать у них долг, а может и саму новинку, выигрывающую неравный бой с финансовыми возможностями покупателя, изрядно ослабленными вирусом процента. Перед последним с почтением снимает шляпу даже испанский грипп, унесший жизнь почти ста миллионов человек.
Новая, нефизическая болезнь, передающаяся через голову, изрядно ослабленную такими вредными привычками, как просмотр телевизора и рекламы, поразила куда большее число жителей планеты.
Еще каких-то десять лет назад все это было только предположением. Обоснованным, трезво обдуманным, но предположением. Теперь оно превратилось в непреложную истину, святую правду, спорить с которой будет только дурак или провокатор.
Открыв глаза, я поднял голову и осмотрелся. Раздражающий, непонятный и разрывающий сознание на части мир вокруг несколько упорядочился. Землетрясение мыслей прекратилось. Новые люди, поодиночке или группами, оказывались в поле зрения и исчезали из него. Угрюмые или радостные лица, женские и мужские, дополненные разноцветными футболками, юбками, штанами, платьями, туфлями и кроссовками, непрерывно сменяли друг друга.
Интересно, о чем они думают? Предполагаю, что среди мыслей абсолютного большинства непременно имелись тревожные либо осторожно-радостные раздумья, где бы им раздобыть больше денег или, если с деньгами все в порядке, на что бы их потратить. Природа озаботилась существованием жизненно необходимого круговорота воды, а современное общество - обращением денег в своей среде. Эта кровь эпохи непрерывно циркулирует по мировым артериям и венам, обеспечивая работу сложного организма. Только в отличие от природы, помогающей выживанию и развитию системы в целом, рожденный человеческими отношениями организм оказался серьезно болен. Вместо того, чтобы отказаться от разрушающих его плоть пороков, он все глубже погрязал в них, желая скорее подчиняться требованиям желудка, нежели разума. Вместо лекарств он принимал опиаты достатка и видимого благополучия, окунающие мозг в радужное забытье, отвлекающие от прогрессирующей болезни, гангрены, пожирающей конечности.
Когда-то коммунисты полагали, что новая общественно-экономическая формация, которая придет на смену капитализму, уничтожит неравенство между людьми. Как минимум - экономическое. Многие отвергали это утверждение. Ведь один человек всегда отличается от другого, даже очень близкого ему по духу. Расширенные потребности и щедрость одного обязательно столкнутся со сдержанностью и скупостью другого. Как ни крути, как ни плати им одинаково, а рано или поздно кто-то все равно станет распоряжаться средствами большими, чем имеется у иных. Вот вам и неравенство! Вот вам и классовая борьба!
Последователи учения Маркса сочувственно покачивали головами, как будто говоря: "Несчастные, глупые, ограниченные духом уходящей эпохи люди! Вскоре о вас будут думать не лучше, чем о каких-нибудь пещерных людях, страшащихся духов и раскатов грома".
Технологический прогресс, считали они, достигнет в недалеком светлом будущем таких высот, что человек окажется полностью отстраненным от процесса производства, ровно как и от владения средствами производства. Все как в знаменитом лозунге - отдавая по способностям, человек будет получать по потребностям. Коммунистическое государство не оставит для гражданина никакой возможности обогатиться. Бросив это порочное занятие, люди полностью отдадутся работе, соответствующей их природным задаткам и приобретенным качествам. А там и до равенства рукой подать. Новая формация неизбежна, если только не остановится, как баран перед новыми воротами, технологический прогресс. Вся предыдущая человеческая история как будто не давала поводов для такого печального развития событий. Человечество если и опускалось в темные века, то отнюдь не полным составом и лишь на время.
История, какой бы лженаукой ее не называли некоторые дилетанты, не подвела. Прогресс не остановился. Наоборот, словно вращающаяся в нарезном стволе пуля, он только ускорялся. Человек действительно стал отстраняться от процесса производства. Машины и роботы укладывали, пилили, клепали, склеивали, перемещали и делали что угодно еще намного быстрее и эффективнее, чем какой-нибудь среднестатистический рабочий. Рабочему нужен сон, отдых, рабочий может потерять мотивацию или задуматься о человеческой судьбе, ворчливая жена способна вывести его из себя, кричащие всю ночь дети - помешать выспаться, алкоголь - понизить трудоспособность, и так далее и тому подобное. Какая из этих проблем грозила машинам? Ни одна из них.
Предвестники новой формации ошиблись в ином. Они отчего-то не подумали, что владельцы средств производства не захотят добровольно отказываться от принадлежащей им собственности. Более того, они перевели ее в универсальное средство, которое не отберет ни стихийное бедствие, ни теракт, ни лихие люди. Они обратили собственность в деньги, и приобрели невиданную дотоле человеком силу и власть. В мире, где все покупается и продается, деньги стали оружием мощнее атомной бомбы. Только государство способно было потягаться с их обладателями.
Но государством, как ни странно, управляли тоже люди. И кто же были эти люди, если не те самые счастливые обладатели денег?
5. Образы Парижа и медицинская безграмотность...
Кстати, о деньгах.
Счастливым их обладателем я не был.
Пощупав собственные карманы, я только сильнее уверился в этом. Более тщательная инспекция внутренностей одежды выявила две купюры. Спасибо китайцам, их изобретение, хоть и нещадно теснимое электронными деньгами, все еще могло потеряться, а потом вынырнуть из кармана приятной неожиданностью.
Посмотрев на купюры, я понял, что поспешил с благодарностями китайцам. Гривна и пятерка. Как раз хватит на билет в одну сторону в городском транспорте. И я бы с радостью воспользовался предоставленной мне возможностью стоя прокатиться в тесном и душном автобусе, наполненном грустными, уставшими, а подчас и просто злыми лицами.
Разумеется, если бы мне было куда ехать.
Подумав о нескольких местах из прошлой жизни, я так и не пошевелился. Идея вернуться к ним казалась такой же безумной и неосуществимой, как путешествие назад во времени.
Отвлекаясь от предыдущих размышлений, я принялся гулять блуждающим взглядом по парку, подолгу ни на чем не останавливаясь.
Вот компания из молоденьких студентов - парней и девушек, весело спорящих о чем-то на дальних лавочках. Их лица улыбчивы, голоса - звонки, а души еще не отравлены миром вокруг и царящими в нем порядками. Их радость пока что не наигранна, помыслы - чисты. Они еще верят в любовь. Не все, но многие. Пройдет несколько лет, и они избавятся от этой слабости. Годы не всесильны, но они редко делают исключения.
У тротуара, бегущего вдоль окаймляющего парк каменного бортика, останавливается черный БМВ с тонированными стеклами. Блики солнца играют на гладкой краске, ровным слоем покрывающей корпус. Из БМВ выходит мужчина - на вид за тридцать. Короткая стрижка, припухшее немного лицо - свидетельство частых и обильных поклонений демону алкоголя. Черные туфли и серые брюки изумительно гармонируют с порождением ночных кошмаров - розовой рубашкой. Пуговицы чудовища, созданного не в меру разыгравшимся в темное время суток воображением, готовы вот-вот отлететь в разные стороны - когда-то отлично сидящая на теле, теперь рубашка стала явно маловата. Выражение лица самоуверенное, насмешливое и хищное. О чем он думает? В том нет никаких сомнений. Однозначно - о деньгах, о способе их честного или не очень - это все равно, лишь бы не слишком опасно - заработка. Душа его давно отравлена, радость - наиграна, а помыслы - словно тот хлев, в котором держат свиней.
На студентов он смотрит не внимательнее, чем глядел бы на букашек, ползающих под ногами. Лишь ненадолго взгляд, чуть более заинтересованный, останавливается на студентках, но быстро убегает прочь. Не в его вкусе.
Отвернувшись, он заходит в расположенный рядом магазин дорогой одежды. Занятые бесчисленными фотографиями Эйфелевой башни витрины неумело пытаются вызвать в памяти посетителей образы никогда не виданного ими Парижа. В скором времени кровеносно-денежная система мира людей получит несколько новых капель-купюр. Нескончаемый круговорот продолжится.
Оставив в покое кровеносную систему мира, я повернулся к парку. Ленивый взгляд медленно тащился вдоль асфальтовых дорожек и льнущей к ним с обеих сторон травы. Солнце немного продвинулось к западу и его лучи немилосердно обрушились туда, где ранее лежала приятная тень. В число жертв этой перемены угодил бы и я, если бы вовремя не скользнул на противоположную сторону лавочки.
Веки наполовину опустились. Хотелось спать.
Расслабленная спина внезапно выпрямилась, словно натянутая струна, дыхание замерло, а дремлющие глаза обрели ясность, напряженно всматриваясь в глубину парка.
В нескольких десятках метров от меня, уставившись себе под ноги, брел неприметный с виду мужчина. И оставался бы он таким и дальше, если бы не застыл резко на месте, прямо посреди дорожки, словно задумавшись над чем-то. Видимо, мысли его были настолько тяжелы, что он не выдержал их веса. Зашатавшись из стороны в сторону, словно он стоял на палубе угодившего в шторм парусника, мужчина рухнул вниз, на асфальт. Судя по скорости падения, оно почти наверняка было болезненным.
Идущая позади мужчины девушка бросила неприязненный взгляд на распростертое перед нею человеческое тело. Выражение ее лица было злым и раздраженным. Посчитав, что ее собственных проблем более чем достаточно, девушка решительно отвергла вновь возникшую. Не ее дело. По какому праву ее пытаются втянуть?
Обогнув лежащего на дорожке мужчину, девушка двинулась далее, с трудом сдерживая возмущение.
Сидящие неподалеку студенты искоса посматривали в ту сторону и сразу же одергивали взоры, словно их могли наказать за это. Их разговор продолжался, но он уже не был таким веселым и беззаботным, как ранее. Студенты оказались заложниками ситуации. Каждый из них понимал, что, прервись беседа хоть на пару секунд, они не смогут не упомянуть о неприятном падении, случившимся на их глазах. Всю компанию пронизала неловкость и легкий испуг.
Натянутая улыбка и беспокойно бегающие глаза студентов будто просили, чтобы возникшая проблема как-нибудь решилась сама собою. Им хотелось думать, что именно так и случится. В крайнем случае, они всегда могли перекочевать в другое место.
Студенты не были ни безразличными, ни тем более злыми. Они просто не знали, как поступать в подобных случаях. Их такому не учили.
Приподнявшись с лавочки, я внимательнее осмотрел лежащего на дорожке мужчину. Я колебался. Меня тоже ничему подобному не учили.
Его внешний вид, несомненно, усугублял возникшую проблему. Видавшие лучшие времена черные штаны уже давно не были, собственно, черными. Беспощадное солнце и почтенный, как для штанов, возраст придали им светло-серый оттенок, словно у пыли, витающей в прозрачном свете солнечных лучей. Нижняя их часть была обильно измазана засохшей грязью - свидетельством последнего, а может, и нескольких последних дождей. Пестревшая грязными пятнами рваная рубашка красноречиво дополняла созданную штанами картину. Возможно, мужчина крайне пренебрежительно относился к материальным благам, был идеалистом и считал излишним следить за собственным внешним видом.
Конечно, это было неправдой. Все объяснялось банальной и широко распространенной бедностью. И упал он, скорее всего, потому что был пьян. Но никто так и не решился убедиться в этом наверняка.
Вернее, никто кроме меня.
Оторвавшись от лавочки, я засеменил вперед, постепенно ускоряясь. Мною не двигало какое-то особенное и уж тем более - осознанное чувство любви к ближнему. Спокойно рассуждая несколько минут назад о бессмысленности жизни в целом, я почему-то испугался из-за одной единственной, чужой жизни, которая, возможно, была под угрозой. Приближаясь к неподвижно лежащему на дорожке мужчине, я уже бежал. Мое склоненное над потерпевшим лицо как будто вывело остальных из спячки. Вмешательство постороннего человека заставило их поверить в реальность происходящего. Упорное нежелание замечать случившееся сменилось проявлением всеобщей заботы.
- Что с ним? - встревожено поинтересовалась худенькая студентка с длинными, сплетенными в толстую косу волосами.
- Живой? - добавил сидящий рядом с ней парень, вытягивая шею, стараясь лучше рассмотреть упавшего мужчину.
Девочка с длинной косой уничтожающе взглянула на приятеля, как будто тот мог накликать беду.
- Пьяный, что ли? - неуверенно спросила подошедшая откуда-то сзади женщина.
Я только беспомощно пожал плечами, нависнув над бледным лицом потерпевшего. Из всех тех учебных заведений, в которых я учился, не было ни одного медицинского. Спонтанно возникшее желание помочь наткнулось на абсолютное невежество в вопросе, как именно его осуществить.
6. О жизни и причинах смерти...
Белоснежная машина скорой помощи, с багрово-красными полосами и несколькими зелеными змеями на корпусе, зарычала двигателем и, выпустив из выхлопной трубы тучку черного дыма, неспешно укатила прочь, в сторону ближайшей больницы. Синяя мигалка на крыше не разбрасывалась яркими огнями, а расположенная где-то там же сирена не завывала на всю округу, взывая к повышенному вниманию водителей других машин. Все потому, что прибывшим на вызов врачам не нужно было никуда спешить и торопиться. Внезапно упавший мужчина к их приезду был уже мертв.
Потратив на осмотр "больного" не более пары секунд, врач повернулся ко мне и покачал головой так, словно дело касалось какой-нибудь безнадежно утерянной пары носков. Он понимал, что смерть - это нечто более серьезное, чем носки. Но он привык к ней, а может быть еще и устал.
- Мертв? - спросил я, чтобы убедиться.
Он внимательно посмотрел на меня, словно прикидывая, не требуется ли мне неотложной помощи.
- Да, - сказал он наконец.
- Хорошо, - ответил я. Ничего хорошего в этом я не видел, но сказал отчего-то именно так.
- Но похуже, чем нам, - ответил врач, подмигивая мне глазом, - верно?
Не поспоришь, хоть он и шутил.
Я посмотрел на мертвого. За исключением неестественной бледности кожи, он выглядел как обычный человек, прилегший на пару часиков вздремнуть. Не исключено, что он умер задолго до приезда скорой помощи. Я хотел было спросить об этом у врача, но тот как раз занялся, вместе с коллегами, погрузкой мертвеца внутрь машины. Не став их отвлекать, я стал молча наблюдать за процессом перемещения тела.
То ли мне попалась именно такая бригада, то ли погрузка трупов - дело крайне нелегкое, но все происходящее вполне могло вызвать смех, если бы не предшествующее ему трагическое событие. Люди в форменных зеленых штанах и рубахах долго возились с телом, пока, наконец, не пристроили его, как полагается, внутри автомобиля. Вытянувший их из отделения скорой помощи человек и после смерти продолжал доставлять хлопоты. Мертвец то и дело неудобно свешивал руки и ноги, напрочь отказываясь облегчить нелегкий труд врачей. Последние были раздражены. Покойник однозначно не имел богатого гардероба и в душ сегодня утром наверняка не ходил. Поэтому источаемый им запах был не из приятных. Если бы кто-нибудь захотел коротко описать настроение врачей, то слово "восторг" следовало бы немедленно исключить из списка подходящих.
Справившись, наконец, с утомительной задачей, врачи хотели было перекурить, но желание поскорее убраться перевесило силу вредной привычки. Наверное, они решили пополнить внутренние запасы никотина уже в пути. Пациенту, надо полагать, сигаретный дым был уже безвреден.
Стоило всем, кому это дозволялось, взойти на борт, как скорая помощь тронулась в путь. Невольные свидетели развернувшейся трагедии также не стали задерживаться. Расстроенные студенты всем скопом отправились куда-то прочь. Им хотелось, наверное, быстрее забыть о случившемся. Неутомимая жизненная сила молодых организмов не очень-то жаловала смерть. Они еще не выполнили задач, возложенных на них природой, и она не могла позволить им вольности размышлять о подобных мрачных понятиях.
Я стоял на том самом месте, где всего пару минут назад лежал мертвый человек. Бело-красно-зеленая машина отдалялась. Через полминуты здесь не останется ни одного свидетельства прервавшейся жизни. Ни одного, кроме меня. Тем не менее, я не собирался ни перед кем свидетельствовать. Просто не хотел никуда уходить.
Не хочу - говорил я себе. Некуда - шептала совесть. Незачем - подсказывал разум.
Одно место, все же, нашлось. Развернувшись, я с грустной, меланхоличной неспешностью проследовал к покинутой некоторое время назад лавочке. Присев, я бесцельно уставился в серое здание института, похожее на карикатуру дрянного греческого храма. Тоска переполняла меня изнутри.
С умершим она была связана только косвенно. Я не слишком-то ценил жизнь, чтобы в ужасе дрожать перед смертью. Да и погибшего, которому подложил свинью собственный организм, я совсем не знал, чтобы хоть немного горевать по нему. Думаю, к жизни он относился не намного лучше моего. Вполне может быть - что хуже. Вряд ли она была с ним особенно ласкова.
Нет, расстроился я совсем по иной причине.
Отчего люди так боятся неизбежного? Я не говорю о более-менее продолжительном времени перед смертью, которое подчас бывает болезненным, и даже очень. Имеется ввиду сама смерть, уничтожающая для человека, вместе с ним самим, и хорошее, и плохое.
Меня огорчила не смерть мужчины, а ее преждевременность. Не старость стала ее виновницей. Его убили дурные привычки, холод, голод и болезни, скажете вы? И будете правы. А если копнуть еще глубже? Плохое образование, воспитание, лень и неспособность обеспечить себя? Уже лучше! Ну а если и дальше продвигаться к первоисточнику, то мы найдем его в той компании, что окружает любого человека - в обществе и особенностях общества. Ибо никто не живет вне него. Все мы рождаемся рядом с другими людьми и рядом с ними же умираем.
Кое-кто скажет, причем тут общество, когда один лишь этот человек виновен в печальном своем конце? Да, он виновен. Он виновен в той же степени, что и оса, залетевшая в банку с медом, как мотылек, погибший в неравной битве с яркой лампой, как сухая ветка, сгоревшая в жарком пламени. Присущие умершему пороки легко и непринужденно развились в обществе, ставшем для них идеальной питательной средой. Вместо того чтобы помочь, когда он бродил у края пропасти, общество дало ему хорошего пинка.
Общество неразрывно связано с той системой, с тем организмом, построенным поколениями предприимчивых, энергичных и не слишком умных, а может быть - просто злых представителей рода человеческого, направивших присущие им таланты совсем не туда, куда следовало бы.
Эти люди стали головой, мозгом взращенного ими всемирного организма, его руководящим началом. Избави нас Бог, если он есть, от таких руководителей!
Они озаботились не простейшим человеческим счастьем, которое заключено в достойной и свободной жизни, возможной в справедливом обществе.
Не став морочиться с простым человеческим счастьем, они всерьез занялись счастьем собственным. Оно нашло воплощение в предельной степени извращенном, паразитическом образе жизни, что заставил бы с завистью грызть ногти перворазрядных деспотов, императоров, царей, верховных жрецов и диктаторов прошлого. Самое развитое воображение не сумеет в полной мере представить, на кой черт человеку нужно обладать столь сказочными благами и средствами, что в сравнении с ними даже тысячекратно умноженные сокровища пещеры разбойников, найденные Али-Бабой, кажутся лишь жалкой каплей в море, затертым медяком в грязной руке нищего.
А теперь, барабанная дробь, главный подвох - эта ненасытная алчность, это нагло присвоенное себе право на чрезмерность во всем, этот разнузданный и тошнотворный пир во время страшного голода - все это выставляется, как абсолютно нормальный, присущий человеку, человеческой природе, счастью и представлениям о пути его достижения процесс! С самого юного возраста, как только маленький человечек перестает совершать увлекательные путешествия под стол и, вместе с тем, начинает думать, ему навязчиво, нагло и грубо передаются так называемые Главные Принципы жизни. Эти новые десять заповедей снабжены наглядными, яркими и красочными описаниями времяпровождения современных "праведников". Неразвитое детское сознание радостно хватается за потрясающие образы миллионеров и миллиардеров. Ему как будто подмигивают и намекают - вот оно счастье - постарайся, протяни только чуть сильнее, чуть дальше руку, и оно от тебя никуда не денется!
Как бы ни так!
Человек никому не способен так убедительно и правдоподобно врать, как самому себе. Необязательны даже противоречивые факты и полуправда - главные условия качественного обмана. Достаточно просто захотеть.
Я сам долгое время увлеченно врал себе. И верил, как необъяснимо верят учредителям беспроигрышных лотерей и нулевых кредитов.
7. Смех, да и только...
Все это подтверждается моей жизнью, похожей на миллионы других и одновременно иной.
Я родился в небольшом городке в Украине. Что можно о нем рассказать?
В годы моего детства, да и после, этот город представлял собою противоречивое место, в котором последние достижения науки и культуры сочетались с явными анахронизмами. Город был смесью медленно разлагающегося советского наследия и стремительно врывающегося на просторы страны капитализма. Никогда не работавшие в хищных условиях рынка заводы медленно умирали, цех за цехом, среди плодящихся, словно кролики, магазинчиков и иных действующих лиц порочной системы "купи-продай".
Не подумайте ничего плохого - жизнь там была вполне сносной. И люди там обитали вполне сносные, а некоторых можно было смело называть достойными представителями рода человеческого.
Мои родители - простые люди, любящие друг друга и своего ребенка. Они не получили блестящего образования, но прекрасно разбирались в том, чего никак не могут понять многие выпускники лучших вузов планеты. Доброта, справедливость, честность, человеколюбие, гостеприимство - мать и отец рано усвоили, впитали в себя эти простые истины и старались неотступно следовать им. Каким приятным и радостным местом стал бы наш мир, если хотя бы четвертая часть людей, его населяющих, поступала так же.
Именно благодаря родителям, их вере в лучшее, что есть в человеке, я в итоге стал тем, кем я есть, и ничуть об этом не жалею.
Под их присмотром я делал первые шаги, от них же получал и первые уроки. Помню, как в ответ на предложенную мне конфету я недовольно и капризно поглядел на отца.
- Не хочу! - сказал я, разве только не подкрепляя это заявление громким топотом ног.
- Почему?
- Хочу шоколадную!
Это был неверный дипломатический ход. Получив вместо шоколадной конфеты хорошую взбучку, я узнал о скромности и сдержанности, а также понял, что можно легко отказаться от предложенного, но совсем не так легко получить взамен что-то лучшее. Погнавшись за большим, можно остаться ни с чем. Для ребенка это открытие было сродни закону всемирного тяготения в физике.
Еще в детстве мне предстояло познакомиться и с иными вещами. Я с разочарованием и недоумением узнал о человеческой жестокости, которая не поддается никакому объяснению и ничем не мотивирована. Ее носителем может оказаться кто угодно - и внезапно грубо пихнувший тебя взрослый, и незнакомый мальчишка, ударивший исподтишка, а потом долго смеющийся над твоей болью и удивлением.
Отчаявшись разобраться в этой необъяснимой, непредсказуемой и оттого пугающей жестокости, я отложил размышления на более поздний срок, решив пока что держаться настороже. Может быть, думал маленький я, со временем все тайное станет явным. И вот, мне уже без малого тридцать, а я все еще жду, когда наступит час прозрения.
Я рос, неплохо учился в школе, читал книги, исследовал кажущиеся необъятными просторы близлежащих дворов и не думал о будущем. Настоящее в то время казалось бесконечным, словно уходящее в глубины космоса ночное небо. Или история, теряющаяся в глубине веков. Следующий день был просто продолжением предыдущего, дети оставались детьми, взрослые - взрослыми, а старики - стариками. И только отчего-то стремительно меняющиеся, взрослеющие подростки и иногда умирающие старики навевали смутные и тревожные мысли о том, что и ты сам когда-то изменишься.
Эти мысли не задерживались в голове надолго. Каждому ребенку хотелось превратиться во взрослого - полубога, одаренного властителями Олимпа вседозволенностью и безграничной свободой. Образ был насколько привлекателен, настолько и, казалось, недостижим. Слишком хорошо, чтобы быть правдой.
Но время шло. Вскоре оно стало осязаемым. Четвертое измерение наконец-то стало измеримым.
Подросток, в которого незаметно превратился вчерашний ребенок, переменил и свои представления. Он впервые разглядел ту пропасть, ту непрерывную, как линия фронта, преграду, что лежит между сведениями, почерпнутыми в школе и вне нее. Они не только не сходились ни в одной точке, но еще и частенько противоречили друг другу.
Подросток считал, что во взрослой жизни все изменится к лучшему, а временно не сходящиеся друг с другом частички мозаики чудесным образом расставятся по местам. Он не думал о них слишком много. У него были желания и мечты.
Приличная работа, жилье и девушка (какой же она будет красавицей и каким заботливым, не допускающим ни одной ссоры, в отличие от этих глупых взрослых, буду я!), да еще приносящее радость и неподдельное удовлетворение любимое дело, чем бы оно ни было - вот, в принципе, и все. Никаких особняков, автомобилей и вечеринок в ночных клубах Лондона.
Довольно скромно.
Впоследствии я перестал хотеть и этой жизни. Она показалась мне таким же абсурдом, как автомобили, особняки и вечеринки в Лондоне.
8. Эти коварные женщины...
С каждой новой весной, увеличивающей мой возраст ровно на год, я словно чувствовал приближение озаренного сияющее-теплыми лучами будущего, что вот-вот набросится на меня с распростертыми объятьями. Казалось, нужно только подождать, а дальше - все дороги открыты, шагай твердой поступью вперед, навстречу счастью. Не судите меня строго - я оканчивал школу, и делал это, в отличие от многих других моих соратников по парте, пытаясь более-менее сносно вникать в суть преподаваемых предметов. Ибо в науках, вобравших в себя накопленные в течение веков знания, непременно должны быть заключены правила и принципы человеческого общества и приемлемого сосуществования его отдельных представителей. Проникни в них - и ты проделал половину пути к успеху.
Держи карман шире! Как оказалось впоследствии, это был один большой обман, беспощадный в своей жестокости, потому как его жертвами становились дети.
Наконец, наступил долгожданный момент, колокол зазвенел, часы пробили, планеты сошлись и школа, будь она неладна, отошла в прошлое. Без труда сдав выпускные экзамены, я помахал ей ручкой.
Где-то в то же время произошло и мое первое серьезное знакомство с алкоголем. Мы долго оценивающе присматривались друг к другу, соблюдая некоторую дистанцию. Несмотря на неоднозначно проходившие свидания, впоследствии я и алкоголь стали добрыми приятелями, хотя до настоящей дружбы у нас так и не дошло. Уже имевшиеся у меня друзья, такие как художественная, историческая и иные литературы, не одобрили этого нового знакомства. Поладить с алкоголем они так и не сумели.
С местом десятилетнего заключения, прерываемого лишь краткосрочными каникулами, я прощался легко и без сожалений. Никогда не понимал сентиментальных воспоминаний о школе. Ужасное место. Только приобретаемые там знания объясняют, но не оправдывают ее существования.
Выйдя на свободу, я сел в автобус и поехал в большой город, центр всей области S. По отзывам аборигенов, этот населенный пункт был отвратительным местом. Не знаю, по мне он не так уж плох. Конечно, нет сомнений в существовании городов и лучше, но это никак не касается S.
Именно там произошло еще одно интересное знакомство.
Ожидая начала вступительного экзамена в университет, я стоял около железных прутьев забора, опоясывающего территорию храма науки. Волнения почти не было. Я никогда не сомневался в себе, когда дело касалось знаний. Чего нельзя сказать, к сожалению, о многих других случаях, подбрасываемых жизнью время от времени.
Погрузившись в воспоминания о первом афинском морском союзе, братьях Гракхах, четвертом крестовом походе и создании Антанты, я не сумел заметить, каким образом она оказалась рядом.
- Привет, - услышал я негромкий, проглатывающий букву "р", и оттого немного смешной голос. Но я не засмеялся.
Подняв голову, я встретился глазами с самым красивым из живых существ, обитающих на всей планете и за ее пределами. Так мне тогда казалось. Стоящая передо мной девушка была высока, стройна, имела темные, до плеч, волосы и самые большие глаза из всех, какими могла наградить человека природа. В них легко можно было потопить Непобедимую Армаду. Все это обворожительное великолепие с улыбкой смотрело на меня. Она делала это легко и весело, словно мы были знакомы с ней с дня празднования трехсотлетия дома Романовых.
Я тоже на нее смотрел. Без улыбки и, боюсь, далеко не так приветливо, как она. С широко открытыми глазами, пораженными торжеством красоты, почтившей меня личным визитом, уставился я в плавные черты лица, алые губы и вмещающие всю вселенную зеркала очей. Как будто сама божественная идея совершенства оказала мне милость и спустилась на смертную землю.
Как нередко случалось в те годы, я застыл в оцепенении, словно разбитый параличом больной. Вид, наверное, был тот еще. На пару секунд я совершенно забыл, кто я, где нахожусь, и что вообще происходит.
Девушку это не смутило.
- Привет, - повторила она, снова проглатывая букву "р". Это почти что сводило с ума.
- Привет, - наконец сумел выдавить я, чувствую себя порядочным идиотом. Ох, не так, не так, справедливо полагал я, нужно вести себя с девушками. Но теория и практика у меня отчего-то все никак не желали действовать слаженно. Они сотрудничали, словно рак, щука и лебедь из известной басни.
- Как тебя зовут? - спросила девушка. Она не дала ни одного намека, что ее хоть немного волновала нерешительность, на фоне которой даже мнущийся у ларька с сигаретами школьник кажется наглым и самоуверенным мужчиной.
- Андрей, - ответил я спустя секунд пять. По сравнению с предыдущей паузой, выдержанной мною, это было почти мгновенно.
- А меня - Яна. Готов к испытанию?
Под испытанием мы понимали совершенно разные вещи. Она имела ввиду экзамен, а мое уже началось. Мне так хотелось выдержать его, словно оно было делом жизни и смерти, не меньше.
Я кивнул головой, набираясь смелости, как мне казалось, прямо на глазах.
- Даже так? - улыбнулась она. Неожиданная уверенность определенно ей понравилась.
- И настроение у тебя хорошее? - добавила она.
Я снова кивнул. Настроение мое явно улучшалось. Подобный способ ведения беседы, когда приходится только отвечать, пришелся мне по душе. Я смел надеяться, что это несколько смягчает мой нервный приступ, превращая его в некую притягательную загадочность. Грош цена таким надеждам!
- Знаешь, - протянула она, и мне тотчас захотелось узнать, - садись на экзамене рядом со мной. Сядешь?
Последний вопрос можно было не задавать. Я сел, даже если бы поверхность стула была утыкана гвоздями, как рабочее место индийского йога. Даже если бы перед этим нужно было пролезть через берлогу со спящим внутри медведем.
Я еще не понимал, что произошло, но уже влюбился. Внезапно, как озарение, серьезно, как приговор суда, и прочно, как опора железнодорожного моста.
Подобное со мной произошло впервые. Но не в последний раз. Большинство девушек, даже весьма привлекательных, были мне безразличны. Я обращал на них не больше внимания, чем стрелочник на проезжающие мимо поезда. Интерес, конечно, присутствовал, но они забывались сразу же, как только исчезали из виду. Усыпленный такой едва различимой внутренней реакцией, я не единожды, как беспечный, неосторожный полководец, был бит в ходе внезапной атаки противоположного пола. Яна сделала это первой.
Молодой, доверчивый - я смотрел на нее, как влюбленный персонаж пьесы Шекспира, тянулся к ней, как зеленый росточек к дарящему жизнь солнцу. Мне казалось, что она - ангел, влюбившийся в человека и покинувший ради него пределы рая.
Яна смотрела на эту встречу более практично. Она считала, что я могу помочь ей сдать экзамен.
Она была права. Я - нет.
9. Старый друг...
Окончив школу и сделав первый шаг в новую жизнь, я ожидал от нее чего угодно. Конечно, со знаком плюс.
В деталях я немного ошибся.
Задумываясь над причинами небольшой размолвки между мной и законом, я постоянно вспоминал о встрече, случившейся чуть менее двух лет назад.
Мрачным и серым ноябрьским днем я бесцельно шагал по улице, изредка бросая в разные стороны печальные взгляды. Черное небо, постоянно грозившее разразиться дождем, заволокло тучами. Сквозь них не пробивался ни один лучик солнца. Казалось, ближайшая звезда решила светить более достойным существам, а нас - землян - оставила наедине с нашими темными мыслями.
В темноте с темными мыслями.
Асфальт под ногами тускло блестел от сырости. Покрытые маленькими капельками влаги желтые листья бесформенными кучами прижимались к бордюрам и стенам домов. По дороге, рыча моторами, плавно катились неровные прямоугольники автомобилей, напоминающие катафалки. Нахмуренные, продрогшие от сырости и холода люди в плащах и куртках быстро шагали по тротуарам, торопясь завершить дела, выгнавшие их из сухих и теплых квартир. Друг на друга они смотрели подозрительно, почти неприязненно. Казалось, что-то недоброе вытащило их на улицу.
Царящее в природе, в темных зданиях домов, в мрачных лицах прохожих ощущение увядания и упадка доставляло мне какое-то особенное, извращенное удовольствие. Оно прекрасно гармонировало с настроением внутри меня, усиливая чувство нарастающей тревоги, неизбежно надвигающегося конца. Небо разрыдалось, осыпая землю под собой миллионами горьких слез дождя. Все вокруг старалось подыграть мне, приумножая гнездящуюся в груди тоску.
"И даже небо", - со зловещей улыбкой на устах подумал я.
Жизнь давно отвернулась от меня. Или, скорее, это я уже давно отвернулся от жизни. Мы с трудом находили между нами что-то общее. Этих крох было явно недостаточно, чтобы окончить наш вялотекущий конфликт.
Ни я, ни она не шли на уступки. Она не могла, я - не хотел.
В наказание за упорство и непримиримость, жизнь устроила так, чтобы меня вышвырнули с работы. Пожалуйста, как будто говорила эта мстительная стерва, наслаждайся. Спасибо, с искусственной, наигранной улыбкой отвечал я, непременно.
Окончив обмен любезностями, мы повернулись друг к другу спиной и отправились каждый в свою сторону. Моя вывела меня на сырую, печальную улицу. Без особой, казалось, цели и смысла.
Я медленно передвигал ноги, невольно маневрируя от одного края тротуара к другому, огибая серебряные пятна луж.
Обычно в такое время я сидел на работе, за компьютером, захваченный увлекательным художественным повествованием, либо путаясь в каком-нибудь генеалогическом древе Рюриковичей. Изредка, конечно, приходилось продавать фильмы и музыку, но я не расстраивался. Это было совсем небольшой платой за легкие деньги и уютное место.
И вот теперь я лишился этого.
Моя оставшаяся в прошлом, вместе с интернетом и жемчужинами мировой литературы, работа не относилась, мягко говоря, к разряду престижных и высокооплачиваемых. Так что денежных резервов на черный день я не накопил. В кармане валялась какая-то мелочь, но ее явно не хватило бы на еду, выпивку, приближающийся, как катастрофа в июне сорок первого, день квартплаты и остальные расходы.
Я ненавидел деньги. От того, что их не хватало, я ненавидел деньги еще больше. Воинствующий атеист - и тот относился к Богу лучше, чем я к деньгам.
Голова побаливала, мысли путались. Краски вокруг сгущались, а тени делались длиннее. Становилось грустно и одиноко. Казалось, никто во всем городе не способен помочь мне, разделить со мной мою грусть и услышать нелестные отзывы о злодейке-жизни. Послушать - может быть, услышать - нет. За прошедшие годы я растерял всех идейных соратников. А были ли они вообще?
Я остановился и задрал вверх подбородок. Хмурые тучи, создавалось впечатление, занимались поиском все более и более темных оттенков черного. Капли дождя влажными прикосновениями ощупывали лицо. Стоять на месте было тоскливо, а идти куда-то - невмоготу. Любое действие стало равноценно бездействию. Они несколько раз поменялись местами, и слились между собой, пока не превратились в однородную массу, не имеющую формы и значения.
Разглядывая мрачное небо пустыми глазами, я не заметил, как, с тихим шорохом подобравшись к обочине, рядом остановился черный автомобиль. Я не заметил, как отворилась дверца с черным, словно дно колодца, тонированным стеклом. Из автомобиля показались сначала туфли, затем брюки, после чего под открытым, осыпающим землю беспрерывными ударами капель небом очутился невысокий, широколицый мужчина лет тридцати. Уложенные темные волосы стойко выдерживали влажную атаку сверху. Черный плащ был накинут на его плечи. Между пальцами левой руки дымилась сигарета.
Прищурив глаза, мужчина обошел корпус машины и, переступив через бордюр, взошел на тротуар. Смотрел он прямо на меня. Задумчивое выражение лица выдавало напряженную мыслительную деятельность. Он пытался что-то вспомнить.
Подойдя ко мне еще на несколько шагов, мужчина остановился. Его лицо просветлело, глаза перестали щуриться, а улыбка верно овладела губами. Похоже, он вспомнил, испытав при этом такой прилив радостных эмоций, что, будучи не в силах их удержать, громко всплеснул руками.
Этот звук привлек меня. Опустив уже начинающую затекать шею, я наконец-то увидел оказывающего мне повышенное внимание человека. Я сразу же узнал его. Секундой ранее он сделал то же самое со своей стороны.
- Андрей! - воскликнул он, не скрывая радостного возбуждения.
- Женя! - сказал я не слишком громко и немного удивленно.
- Сколько лет - и такая встреча!
- Не говори.
Приблизившись вплотную, он обнял меня, похлопав по спине. Я ответил взаимностью. Выглядело это, наверное, чересчур театрально, но наши действия, могу вас заверить, были совершенно искренними. Лет семь назад мы проводили вместе уйму времени. Наверное, тогда нас можно было называть друзьями.
Мы долго не виделись. Лет семь.
Оторвавшись от меня, Женя потянул ко рту левую руку. Глубокая затяжка, к его удивлению, не привела к ожидаемому результату. Табачного дыма в легких не прибавилось. Льющаяся с неба влага не пожалела горящего огонька. Она обошлась с ним, как пожарник с обнаруженным в лесу костром.
Отбросив бесполезный окурок, Женя вытащил из кармана пальто покрытую неясными иноземными письменами синюю пачку. Выглядела она не хуже принца благородных кровей при полном параде. Кричащих жирными буквами надписей, вроде "курение убивает", вызывающих у курильщика скорее спортивный интерес, нежели опасения, на ней заметно не было.
Женя протянул мне пачку, предлагая угоститься. Сигареты смотрелись так здорово, что я чуть было не взял одну, но вовремя вспомнил, что бросил курить.
Он с большим воодушевлением сунул в зубы кончик сигареты. Серая зажигалка щелкнула, выбрасывая вверх оранжево-желто-белый огонек. Женя выпустил дым и улыбнулся.
- Как сам? - спросил он с неподдельным интересом. Довольно редкий случай в наше время. - Как живешь?
Правда была удручающей. Врать не хотелось. Я остановился на отлично зарекомендовавшем себя в неудобных разговорах варианте с переводом темы на что-нибудь иное.
- Да так, - пробурчал я ничего не значащие слова. - Судя по всему - похуже, чем у тебя, - я ткнул пальцем в новенький черный Мерседес, стоявший в нескольких метрах от нас. - Ты что, банк ограбил?
Женя засмеялся, покачивая головой.
- Лучше, - сказал он. - Я работаю на правительство.