Аннотация: Ура, Санкт-Петербург! Прими подарок к 300-летию.
Подарок Санкт-Петербургу.
Несмотря на всю ту мерзость Потемкинских деревень, которую устроили в нашем городе, отмывая деньги и, воруя под эгидой 300 летия, хочется поздравить Санкт-Петербург.
Это еще тот город! Недаром он заказал себе к юбилею очень позднюю весну, обильно сдабривая и подчеркивая тщетность жалких попыток воров-управителей прикрыть срам приготовлений к празднованию. Посмотрим, что он еще выкинет в дни торжеств, надеюсь, не подведет.
Поздравляю тебя, Санкт-Петербург! Все-таки, ты - "Петра творенье". И, хотя мразь нынешняя пытается сотворить тебя заново, усеяв офисами, казино, стриптис-барами, "пятерочками" и прочей дрянью, ты выстоишь. Держись крепче, один из красивейших городов Европы, не поддавайся! Сгуби и поглоти их, ты же это умеешь! Ты выстоял в блокаду, будь крепок и ныне. Они сгинут, ты - вечен!
Мой подарочек тебе весьма скромен. Вот он.
Видения.
(Санкт-Петербург - Петроград - Ленинград).
Памяти Николая Васильевича
Гоголя, в год его 175 - и летия.
- Носовой отсек. Кормовой отсек...
- И верно: Петербург подобен затонувшему кораблю. И эти мачты: Петропавловский шпиль, Адмиралтейский шпиль...
- Господа, вчера на Литейном...
- Т-с-с!
- А Биржа в таком случае что?
- Корма.
- М-да.
- Вчера на Литейном ...
- Т-с-с!
I. Санкт-Питерсбург-с.
1.
Петербург - город каменный. Знаете выражение: "сердце города"? У Петербурга нет сердца, у него - шпага. Даже две шпаги, торчащие вверх, одна подлиннее, другая покороче, для разных целей. На одну накололи ангела, на другую кораблик. Было бы больше шпаг, больше бы накололи.
Знаете выражение: "наряд города"? У Петербурга нет наряда, у него - вицмундир. Петербург всегда в вицмундире и при шпаге. Самый дисциплинированный город.
Видели петербургскую луну? Она служит в департаменте фонарей.
Видели петербургских старух? Они тоже служат.
В Петербурге сосчитаны и зарегистрированы все мосты, доходные места и колонны. Должно быть, еще не сосчитали кошек и тупики. Вы считали? Я не считал.
2.
Сегодня за мной приходила смерть.
Сначала я услышал ее шаги, вернее свои, гулкие, уходящие в пустоту.
- Ты умрешь точно в такой же весенний день, - говорила она, - толи солнечный, толи пасмурный, когда небо затянуто серыми низкими облаками, и солнце обессиливает в борьбе с ними.
Она еще что-то сказала: о летаргическом сне, о болезни, о музыке, о Боге. Но я запомнил только одно: "В такой же весенний день, толи солнечный, толи пасмурный".
Я шел, прислушиваясь к шагам.
- Постойте, сударь, - окликнул меня какой-то прохожий, - вам не кажется, где-то играют похоронный марш? Сегодня кого-нибудь хоронят?
- Вы правы, - ответил я, - сегодня хоронят. Хоронят меня.
- Простите, - прохожий поклонился, - собственно, я из праздного любопытства спросил. Только, как же вас? Должно быть, вы ошиблись?
- Ошибся, - сказал я и тоже поклонился, - но в следующий раз приходите, именно в такой же весенний день, толи солнечный, толи пасмурный, будут хоронить меня. Посмотрите, из праздного любопытства.
Мы чинно раскланялись и разошлись.
II. Петроград.
1.
- Не оглядывайтесь, не оглядывайтесь! Прекрасная дама? Что вы, милостивый государь?! Что вам она, господи. Откуда только взялась, не пойму. Поэтических опусов начитались? Разуверьтесь - самая обычная бабенка, ей же ей.
- Ну, если так - дома надо сидеть. Да вы вглядитесь. Не оглядывайтесь! Мысленно представьте. У нее наверняка чахотка, или похлеще. В Петрограде у всякой красотки - чахотка. Как чуть помилее - тут и все. А эти болезни женские?
- Ну, если так - дома надо сидеть. И не дрянь читать, мусор поэтический, а сводки с фронтов.
Не оглядывайтесь, не оглядывайтесь!
2.
Шел по мосту человек, хромая на правую ногу. Шел, постукивая легонькой палочкой, курил трубку.
А когда дошел он до середины, то есть до того места, где смыкаются половины моста (мост был разводной), и остановился, все зашаталось, покачнулось. Но человек стоял, как и стоял, будто не было ничего. Только рядом с ним появился другой человек, и звали его - Герой.
- Здравствуй, - сказал хромой, - как ты живешь без меня?
- Никак, - ответил Герой, - скучно, тоскливо. Сделай что-нибудь, ты же умеешь.
- Может быть, - хромой усмехнулся, - может быть и умел когда-то, да разучился.
- Жаль, - сказал Герой, - я очень надеялся на тебя. Понимаешь, тяжело бродить по этому городу, где ты придумал меня, одному.
- Понимаю, но помочь не смогу. Нужно было, чтоб ты остался один, теперь не исправишь.
- Ты жесток! - воскликнул Герой, - почему ты так жесток?!
Хромой выбил трубку о парапет и принялся набивать ее табаком. Герой втянул голову в плечи. Над городом поплыла луна. Над городом плыл дым от трубки.
- Ты сам виноват, - сказал хромой Герою, - сам виноват. Я научил тебя тому, что не свойственно людям, но ты замкнулся в своих переживаниях и утратил способность радоваться миру. Тебе скучно, что ж, ты забыл себя прежнего, а без этого ты просто не существуешь. Вспомни: силой своего воображения я поднял тебя над землею, обучивши летать. Ты умеешь летать!
Герой поднял руки и застыл. Лицо его покраснело от натуги: "Не могу!"
- Можешь, можешь, - хромой похлопал Героя тросточкой по спине, - можешь. Должен.
И Герой полетел. Сначала вертикально вверх, затем снизился, пронесся над водой и нырнул под мост.
- Ага! - кричал он, пролетев под мостом, - ага! А теперь - петля Нестерова, - и смеялся, громко смеялся, как дети смеются.
Хромой закурил. Постоял немного, провел палкой по решетке моста и пошел вперед, попыхивая трубкой.
Кольца дыма поднимались все выше, расплывались и превращались в облака - кольца, а Герой пролетал сквозь них, как в цирке сквозь обруч прыгают звери.
III. Ленинград.
1.
К художнику пришла болезнь.
Она родилась в легких, костлявой рукой сжала бронхи до удушья, затем отступила, спустилась вниз и, свернувшись в желудке калачиком, успокоилась.
Художник кутался в шарф, ему было холодно, мерзко.
Болезнь приходила часто. Одна и та же, знакомая до ужаса, неизлечимая, не изгоняемая. Она любила художника. Художник ее ненавидел.
В эти дни он не мог рисовать, становился беспомощным, жалким. Кутался в шарф и думал о ней, свернувшейся в желудке.
Лекарства не помогали.
За окнами шумел безразличный город. Город, в котором болезнь жила хорошо, а художник - плохо. Город, в котором художнику нужно было жить и работать. Город, в котором болезнь должна была доконать художника.
И этот город встречал весну. И неузнаваемо высох, согрелся, разукрасился. И этот город бурлил, звенел, ругался, стоял в очередях за портвейном и колбасой, признавался в любви, суетился, спорил, созидал, творил. И лицо этого города рисовал художник. И болезнь методично изматывала рисующего.
Стиснув зубы, художник падал на диван и ждал, когда она придет, сожмет костлявой рукой бронхи до удушья, отступит, затаится, чтоб прийти еще и еще.
2.
Ленинград. Весна. Первая ночь полной луны. Я надел новый костюм. Сегодня: Шабаш.
Официальная часть. Терпеть не могу официальные части. Хорошо еще чин у меня достаточно высокий. Я - писатель, фигура значимая. С теми, кто в моем чине, или выше, раскланиваюсь. Прочая шушера целует мне левую руку. У-у, сколько их: смазливые, паскудные физиономии. Ведьмы, упыри, черти. Старикашка домовой время от времени вытирает мне руку салфеткой. Рядом стоит урна, она уже до половины наполнена салфетками.
Ведьмы. Вот, например, одна. Старуха, помнит еще Гоголя, сморкается на пол, затыкает пальцем одну ноздрю и сморкается. Последний ее подвиг: послала капитану первого ранга в отставке, заведующему отделом Военно-морского музея, посылку: подушечки для орденов и открыточка. Поздравила с Новым Годом и объяснила, зачем подушечки атласные, мол, мало ли что. Капитан через неделю помер. Работают по мелочам, противно!
Еще одна. Помоложе, лет на сто, возглавляет департамент черных кошек. Побирается в зоопарке, ворует корма, скармливает своим ублюдкам. Как-то, по неведению, пыталась напустить одну черную на меня. Я кошку в рыжий цвет перекрасил. Сейчас, старая дура, подползла, просит не обращать внимания, случайность, с кем не бывает, перепутала. Раза три руку поцеловала, всю исслюнявила. Предлагала котеночка: черненького с белой грудкой, на счастье. Не взял.
Следующая - секретарша. За время ее работы пятерых начальников за разврат сняли. Ходит: грудь вперед. Мать героиня. Для нее масштабы - возня конторская. Слух распустила, что ей сатана за одну ночь полмира предлагал, а она не согласилась. Про меня, видать, тоже врет подобное. Вот велю высечь перед шабашем публично. Ишь, как изощренно руку лобызает. Ладно, помилую.
Упыри - дармоеды. Один всю жизнь кровь из своей жены сосет, герой. На остальных и смотреть тошно. Измельчали, ошиваются возле пивных ларьков, пьют из алкашей, аргумент один, дескать, кровь у тех вкуснее. Рожи пропитые, сволочи!
Вот черти - ребята веселые. Один на руке моей языком смазливую девицу нарисовал. Домовой загляделся. "Что ж, ты, - говорю, - Иннокентий, пень старый, стирай давай!" Так он минуты две стирал.
Домовые пошли, лешие и прочая провинциальная нечисть. Эти все с поклоном до земли, по имени-отчеству: "Разрешите приложиться".
--
Иннокентий, неси попугая!
Есть у меня попугай Сидор. Иннокентий сажает его на специальный шест, и Сидор многозначительно изрекает: "Прикладывайтесь!" А я пишу, пока они совершают положенное.
Официальная часть заканчивается. Скоро явится Князь Тьмы. На сегодня у нас с ним запланирована беседа о дальнейшем совершенствовании идеологической работы.
+++
Этот цикл был написан в 1984 году, однако...
IV. И снова Санкт-Петербург.
1.
Жил был парк. Он был - маленький парк, и жил в центре города. Благодаря ему, центр города мог дышать.
В парке птицы строили гнезда и выводили птенцов, радуя округу своими песнями. В парке гуляли старики, и играли дети. В парке гоготала и целовалась молодежь.
Здесь жили, росли, шумели деревья, они были разные, их было много.
В годы революций и войн парк убивали, но он воскресал. После последней войны парк полвека провел спокойно.
Наступила современность, решили отметить юбилей города. Стало быть: парк необходимо основательно разрядить и вымостить кирпичом. А то, понимаешь, обнаглел, разросся, не пройти, не проехать. Какие-то деревья, кусты, скамейки, песочницы, ни одного бара или казино, машину негде поставить.
Начались парадоксы. Губернатор города, вдумайтесь не губернии, а почему-то города, поручает фирме "Возрождение" вырубить парк и выложить его плиткой.
Чувствуете красоту языка и изящество мысли? Возрождение плитки в парке самим городничим. А, каково?
Дружно рубили, дружно рыли и курочили, дружно перелопатили там, где не надо было лопатить, и так далее, и тому подобное. Срубили лиственницы - деревья, которые живут вечно. Срубили и где-то возродили какую-то дачу.
А парк умер. Вот и сказочка вся.
2.
Я иду по городу. Вы любите ходить по городу, который готовится к юбилею? Я не люблю, но приходится. Тем более что в последнее время в центре города проще, быстрей и надежней ходить пешком. Главное виртуозно огибать канавы, лужи, свалки, и все будет о-кей.
Вот иду я по набережной Мойки к Невскому проспекту. Знаете Строгановский дворец Растрелли? Раньше он был невзрачный, тускло-зеленый, его отреставрировали. Он стал нежно-розовый. На нем золоченные решеточки и белые купидончики. Такой легкий, воздушный, это если по Невскому едешь на машине, но я-то иду по набережной Мойки. И вижу, как над крышей соседнего, упершегося в Строгановский дворец дома, по углу, принадлежащему дворцу, аккуратно проведен розовый кантик, а потом царит хорошо знакомая тусклая зелень. Должно быть, краски не хватило. Ничего, со стороны Невского не видно. Ну, а дальше просто смотреть не рекомендую, там какие-то каминные трубы начинаются. Представляете, что это такое? Словом, реставрация, как объявили, к юбилею завершена.
Еще мне часто приходится идти по мосту с Петроградской стороны на стрелку Васильевского острова. Поднявшись на гребень моста, видишь Пушкинский дом с одной стороны и здание института химии силикатов с другой, а между ними большой промежуток, в котором прекрасно разместилось чрево этих зданий. Обрушившиеся чердачные и пожарные лестницы; ошарпаная, ошпаренная, жестяная крыша; разодранные, облезлые стены; непонятные, грязные трубы, и тому подобное. Идешь и думаешь: когда же здесь натянут полотнище "Ура, тебе, 300 - летний город!" Дабы, прибывающие на автобусах и машинах, иностранные гости, обрадовались, а не испугались.
Кстати, в здании, где находиться институт химии силикатов, раньше был еще и институт докембрия, но теперь его помещение продано какому-то кабаку с полу итальянским названием. Где ты нынче, бедный институт докембрия? Впрочем, на кой черт ты нужен? Приличным людям пожрать негде, а тут какое-то ископаемое.
Еще мне часто приходится идти... а, впрочем, какая разница куда. Стандарт. Стандарт.