Аннотация: Попаданцы в начало ХХ века. Гл 27 Юго-Западный фронт и польза разведки. Окончание Гл 27, выложено 21.02.2020. Как пишут некоторые коллеги, ни одно из замечаний без прочтения не остается, и тапки приветствуются.
Ох и трудная эта забота из берлоги тянуть бегемота.
Книга 2.
Нас никто не спрашивает, забрасывая в мир живых.
И точно так же не спрашивает, возвращая в неведомое.
(Философская концепция)
Глава 1. Особенности осенней охоты по-русски.
15 окт. 1905, немного севернее Москвы.
Послеполуденное солнце давно разогнало утреннюю прохладу. Радуясь погожему дню, по сосновому стволу спустилась белка. Примостившись на сук, стала деловито лущить шишку. Ей было невдомёк, что под маскировочной накидкой буквально в метре притаился человек.
Еще утром их было трое. Спустя час, первый вызвался задержать погоню. Судя по взрывам гранат долго ждать ему не пришлось, но скольких он успел завалить? Через пяток километров второй потянул ногу, а к пятнадцатому километру стал заметно тормозить. На этот раз взрывы прозвучали спустя минут сорок, значит, потеря первого была не напрасной, жаль только, что сбить погоню со следа не удалось.
А как все хорошо начиналось. В предрассветном сумраке бесшумно сняли часового. Заминировали объект, который рванул спустя полчаса. Уйти в отрыв можно было по лиственному мелколесью. Этот путь короче, но в таком лесу трудно не оставить следов, что и предопределило путь на юг по сосновому бору. В таком лесу следов почти не остается и бежать много легче, нежели ломиться сквозь лиственный мордодер, но кто же знал, что среди преследователей есть настоящий следопыт? Оставалась надежда на удачу второго бойца. Может ему удалось завалить 'охотничка'.
Лежащий под маскировочной накидкой перевел взгляд на заросли бузины. Здесь они росли особенно густо. Если бы второй не стал тормозить, группе удалось бы выйти в точку эвакуации, но ... не судьба. Заросли кустарника и густой подлесок предопределили место засады.
Пройдя между двух озер, диверсант устало перебрался через поваленный ствол, вершина которого кончалась в тридцати метрах справа. Пройдя с километр, вернулся по своим следам, прошел по стволу. Следов на нем не осталось. Обогнув озеро, залег в паре десятков метров от собственных следов, там, где они входили в створ между озер. Если следопыт откинул копыта, то погоня пройдет мимо. Может вообще пройдет другой стороной озер. Шанс на это был - второй остался валить следопыта. Если же следопыт уцелел, то оставался совсем крохотный шанс выйти преследователям в тыл, что диверсант и сделал. Дальше, как карта ляжет.
Прошел час с момента, когда он здесь проходил, а преследователей все не было. Это тревожило.
'А могли меня просчитать? Если уцелел охотник, то запросто. Об озерах он наверняка знал и сообразил, где я мог сделать засаду'.
Почудился недобрый взгляд в спину, по спине пробежал неприятный холодок.
'Вот только не надо крутить головой. Здесь они пойдут, здесь, - руки привычно ощутили прохладу ствола. - Обходить меня по большой дуге это вляпаться в сумерки, а там ищи меня, отдохнувшего. Руководи преследованием проводник, он бы так и поступил, такому сумерки не помеха, но жандармская морда такого опыта не имеет, зато привык переть буром. Порода у него такая - ловить и не пущать, значит, будем ждать'.
Буд-то в подтверждении его мыслей слева, с той стороны, откуда он недавно пришел, послышалось что-то, что и звуком-то назвать было невозможно. Чуть изменился птичий гомон, протарахтела сорока, белка перескочила на метр выше, собственно и все, но человек насторожился. Пять минут это много или мало? А это как посмотреть. За пять минут человек проходит полкилометра. В свою очередь полкилометра это предел слышимости в лесу, конечно, если идущий себя громко не обозначает.
Через пять минут преследователи не появились и никак себя не обнаружили. Это говорило о выжившем охотнике, а тот звук был началом поиска засады. Шансов выжить диверсанту не оставили, оставалось дороже разменять жизнь.
'На самом деле все зависит от того, сколько их осталось. У меня одна граната и два выстрела. Если их трое и пойдут кучно шанс всех завалить есть. Конечно, на бестолковость охотника рассчитывать не приходится, но чем черт не шутит'.
Казалось бы, ну что может быть особенного в сосновом бору с густым подлеском, а вот зацеплялся глаз за 'что-то'. Диверсант плавно, буквально по миллиметру сместился влево от соснового ствола, открывая себе вид на прогалину.
Глаза рептилий реагируют только на движущиеся объекты. У млекопитающих этот недостаток природа немного подправила- наши глаза постоянно дрожат, чем существенно демпфируется этот дефект. Увы, полумеры полностью не помогают, и если перемещаться исключительно медленно, противник тебя не заметит, особенно, если твоя одежонка сливается с растительностью.
'Блин, ну ничего не вижу. А если еще чуть-чуть влево? Чем жандарм отличается от человека? Тем, что этот долбанный сатрап должен преследовать жертву. Не может он сидеть в засаде, как нормальный человек, не-мо-жет! Значит, надо эту слабость использовать, а не метать икру. Будь он по жизни хоть трижды осторожным, профессия толкнет его на движение, а вот тут-то мы его и подкрямзаем'.
Как ни странно, но первым себя обнаружил второй преследователь. Он почти выполз на старые следы диверсанта. Вслед за ним выдал себя и тот, кого диверсант назвал жандармом, но следопыт, как в воду канул.
'И что мне остается? Этих двоих одной гранатой не достать. Слишком они далеки друг от друга. Если одного замочить гранатой, а второго снять из бесшумки, то останется один выстрел. Это шанс, но только, если следопыт меня не увидит в момент броска. Валить же обоих из ствола и остаться с гранатой против винтаря - не смешно. Жаль, тянуть больше нельзя - эти двое вот-вот выйдут из зоны поражения. Ну, была-небыла!'
Бу-м-м, - негромкий звук выстрела, вибрируя, затухал, как затухает звук в длиной стальной трубе, а на боку жандарма ярко заалело. Последовавший без паузы бросок гранаты, совпал с кувырком диверсанта в яму выворотная, а два алых пятна на земле показали, что ему почти удалось обмануть следопыта. Увы, почти по-русски не считается, и через несколько секунд из ямы вылетел держащийся за уши Зверев:
- У-у-у, блин, ну сколько раз повторять: нельзя кидать взрывпакет в человека. Больно же!!!
***
В предвечернем сумраке на веранде еще тепло, но комары не донимают - утренние заморозки проредили популяцию летучих вампиров. Свет керосиновых ламп соперничает с блеском молодой луны, а баня подарила всем участникам пейнтбола блаженную истому. Сегодня 'воевало' три группы. В каждой команде по три диверсанта и трое преследователей. В одну из команд загонщиков затесалась экстравагантная дама. В этом времени войнушками женщины не интересуются, не считая, конечно, террора. По слухам, их там до трети от всего 'личного состава', но в терроре они нападающие, а здешняя феминистка решила примерить на себя одежды загонщицы. Если доживет, то наверняка подастся в ЧК.
- Божественная уха! - густой басок говорил о солидности его владельца.
- О-хо-хо, Василий Георгиевич, после таких забегов не только стерляжья ушица манной небесной покажется. А помнишь, как мы уходили по Аргуну? - в голосе собеседника зазвучали ностальгические нотки, какие бывают при воспоминаниях о далекой молодости.
- Разве такое забудешь? Сколько нам было-то?
- Почитай по двадцать годков. Мы-то ушли, а Мишка остался, - оживленный разговор сменилось неловкой паузой. Увы, молодость не всегда безоблачна.
'И эти про Аргун. Блин, сколько же лет прошло, т.е. еще пройдет или все же прошло?' - на самом деле Зверев давно перестал ломать голову над этим парадоксом времени. Слишком глубоко он сросся с эти миром и его былое житие давно воспринималось в прошедшем времени.
- А замечательное у тебя винцо, Василий Георгиевич, - третий собеседник увел разговор от печальной темы.
- Урожай 1893 года в Крыму выдался на славу, - в басовитом голосе вновь оживление. Теперь пополам с гордостью. Да как не гордиться, если его вина поставляются в первопрестольную. Не князь Голицын, конечно, но и не голь перекатная. К тому же в Туле его мастерские не просто так стоят.
В другом углу террасы восторженные возгласы гурманов сменились обсуждением сегодняшней войнушки.
'Боевыми' группами руководят зверевские инструкторы, набранные из спортсменов клуба 'Славянской борьбы'. 'Рядовыми' же были люди способные выложить солидную сумму. Зверев прекрасно понимал - пройдет совсем немного времени и из числа 'рядовых' выделятся свои командиры, появятся слаженные команды. Таким инструктора будут не нужны. Но это в будущем, а сегодня все отрабатывали один сценарий: 'Снятие часового, минирование и отход в точку эвакуации'. Задача преследователей была догнать и уничтожить диверсантов. Руководителем одной из групп преследователей был жандармский поручик, 'прибившийся' к борцовскому клубу в конце зимы пятого года.
Стрелковая база строилась быстро. По весне Зверев арендовал полуразвалившуюся усадьбу. Подновил строение с двумя флигельками. Поставил новую баньку. К концу лета были готовы первые стрелялки, пуляющие желатиновыми шариками, а до этого будущие инструкторы тренировались, что называется, на сухую. На первую демонстрацию нового развлечения был приглашен Гиляровский со своими товарищами, после чего газеты разразились шквалом восторженных отзывав, да и как могло быть иначе, коль за два дня репортёрская братия вылакала немереное количество спиртного.
Естественно, пришлось расширяться, ставя дело на твердую коммерческую основу. Вот тут Звереву и подвернулся штабс-капитан в отставке, он же поставщик крымских вин Василий Георгиевич Силин. Тучный, шумный, местами даже скандальный, словно персонаж, сошедший со страниц учебника литературы десятого класса. Вот только 'товарищем Ноздревым' он не оказался, скорее, наоборот, под маской героя Гоголя скрывалась акула капитализма.
Безошибочно почуяв сладостный дух наживы, 'акула' предложила себя председателем совета директоров акционерного общества 'Стрешар'. На самом деле название должности звучало иначе, но про себя Дмитрий Павлович предпочитал привычное, да и уступать контрольный пакет он не планировал, по крайней мере, на начальном этапе. Тогда акула предложила провести эмиссию бумаг.
'Угу, знакомо. Размывание пакета акций с последующим выкупом. Знаем, проходили', - таков был ответный ход мыслей переселенца.
Но 'акула' на то и'акула', чтобы плавниками попусту не вилять. Это вам не карась, превращенный стараниями селекционеров в аквариумную золотую рыбку. Пораскинув мозгами, Силин начал заход с другой стороны. Он стал ратовать за привлечение в акционеры любителей пострелять. Мысль, в принципе, была здравая. Если часть клиентов окажется потребителями услуг, то они стеной встанут за высокие цены. Пришлось немного потесниться.
Вот и сейчас 'акула' разразилась очередным призывом:
- Господа, я предлагаю тост за гостеприимного хозяина и моего сегодняшнего командира! - Бокал обладателя баса был полон янтарного вина, - Дмитрий Павлович, поверьте чутью старого вояки - теперь у вас не будет отбою в желающих 'повоевать'. Как вы изволили выразиться, я остался сбрасывать противника с хвоста, но удовольствие получил первостатейное. Да-с, именно так, первостатейное. Всем же присутствующим советую приобрести долю в новом акционерном обществе. Пока не поздно, господа.
В действительности, ратуя за существенное увеличение числа акционеров, Силин был прав. Собранных средств поначалу едва хватило на организацию трех баз вокруг Москвы, а ведь еще оставались столица, остальная Россия и, конечно, 'дальнее забугорье'. К сожалению, в этом времени патентом новую игру было не закрыть и конкуренты могли спокойно копировать такие же клубы. Именно это обстоятельство двигало 'винным королем', а отнюдь не стремление 'обуть' морпеха, как Дмитрию показалось вначале.
С названием товарищества определились быстро - русская душа Зверева потребовала своего, родного. В итоге вместо англицизма пейнтбол, появился стреляющий шарик или Стрелшар. Силину послышалось франко-звучащее Стрешар. Стрешар так Стрешар, какая разница, тем более что во Францию уже укатил приказчик организовывать такой же клуб.
Тогда же рассеялись сомнения относительно компаньона:
- Игру, Василий Георгиевич, патентами не закроешь, тут вы правы, но привилегию на оружие и амуницию я оформлю на свое имя.
- В этом, Дмитрий Павлович, вы полностью в своем праве. Единственная просьба дать моим стряпчим проверить вашу заявку. В Туле я держу ружейные мастерские и сталкивался со скверно оформленными бумагами. Потом локти кусал.
Что, характерно, спецы у Силина оказались на высоте и таки нашли лазейку как обойти патент, а вот от доли в том патенте Силин отказался, попросив на откуп изготовление 'оружия'.
Подозрения с Василия Георгиевича были сняты, а бурно нарастающий поток средств позволил уверенно смотреть в будущее - теперь любой банк считал за благо дать кредит новому товариществу.
Неплохо получилось и со стрелялками. Федотов предложил не морочить голову с пневматикой, а применить мизерный пороховой заряд. В первых образцах пока только два выстрела, но конструкторская мысль не дремлет - на подходе десятизарядка с барабаном и 'внешностью' пулемета Льюиса.
'А там и до собственного 'ручника' рукой подать. Году к десятому! - Зверев мечтательно потянулся, представив себя стоящим со своим 'Зверем' на манер товарища Сухова с 'Льюисом'. - Ладно, это в будущем, а пока будем втюхивать Европе наши стрелялки. Вот так! Опять же, введем лицензирование инструкторов и правила соревнований. Согласных с нашей системой поощряем ценой на железо, а денежки отобьем на соревнованиях', - Зверев очень хорошо понимал, какие попрут деньги от многоуровневых соревнований и как этот поток зависит от разработчика правил. Опять же престиж державы.
Ближе к полуночи часть публики разъехалась. Слиняла и местная 'амазонка'. Полуночники гоняли в гостиной бильярд, а 'жаворонки' завалились спать в гостевом флигеле. На веранде остались Зверев с Шульгиным. Оба в новом камуфляже. Теперь это обязательная форма одежды инструкторов стрешара.
- Дмитрий, я понимаю, что на полигоне без камуфляжа не обойтись, а здесь он зачем? - молодые люди давно перешли на 'ты'.
- Непрямое воздействие.
- Поясни, - в голосе поручика второй раз за вечер прозвучала досада.
- Есть у меня задумка ... .
Зверев напомнил Шульгину, как тот пытался внедрить в жандармерии тесты, используемые 'особистом' Русского Радио. На службе над поручиком посмеялись, а когда тот стал горячиться, ему было указано на место.
- Нельзя было навязывать незнакомое, а вот используй ты тесты сам, да сошлись на результат - враз бы заинтересовались. Это и есть не прямое воздействие.
- Полагаешь, заглянув на наши пострелушки, армейцы закажут у тебя камуфляж? - скепсис сегодня так и сочился из уст поручика.
- Черта с два, молодой человек, умом Россию не объедешь, а вот пластунов переоденут и будут они рассекать по тылам противника в нашей робе. Зуб даю, что на этом деле мы наваримся, - Димон плотоядно потер руки.
- 'Зуб даю', 'рассекать', как можно так издеваться над русской речью, - привычно уже вздохнул офицер.
- Некоторые дворяне еще те борцы за чистоту родной речи, - Зверев так же привычно намекнул на франкоговорящих соотечественников, - колись, что тебя мучит. Весь вечер, как не родной.
- Теперь это вульгарное 'колись', - в интонациях отчетливо прозвучало раздражение.
'Чилийский' жаргон, был ни при чем, тем более, что зверевские словечки давно заняли свое почетное место в сленге клубных борцов. Шульгина мучил какой-то вопрос. Подтолкнув, Зверев больше не торопил - за 'А' всегда следует 'Б' и его ожидания подтвердились:
- Дмитрий Павлович, я же вижу, куда все катится, - поникшие плечи, тоска в голосе: все говорило о разыгравшейся в душе поручика трагедии.
'Ого, а вот и письмо от нашего мальчика, я хотел сказать от доктора Юнга, заверенное господином Кащенко. И что я еще прощелкал? Давай вспоминать. Последние недели Шульгина словно приложило пыльным мешком. Впрочем, ничего ненормального в том нет - парень он конечно крепкий, но в такое время податься в жандармы все одно, что сунуться в женское отделение без каски. Шайкой по башке огребешь с гарантией. Вот и огреб, только по психике. Сегодня с утра он был в норме. После баньки так и вообще расслабился, а дальше'?
При желании человек может выудить из памяти самые малозначительные детали. Вот и Зверев вспомнил сейчас мимолетную гримасу презрения на лице 'амазонки' и болезненно закаменевшее лицо жандарма. Было в этой молчаливой сцене что-то теряющееся в их прошлом.
'Оба-на! Шульгин, встретил 'революционную подружку', то-то я смотрю из дамочки креатив так и прет. Интересно, ее фамилия случайно не мадам Бочкарева или Засулич? Впрочем, мадам Бочкарева, скорее всего, еще мадмуазель и военную фуражку она примерит ближе к семнадцатому году. Засулич же давно старушка. Эта ..., - Дмитрий Павлович мысленно скинул с 'амазонки' одежды, но вздрогнув, тут же вернул их на место. - На фиг нам жертвы голодомора'.
Переселенцы давно пришли к выводу, что со службой в жандармах Шульгин промахнулся, как Сенька с шапкой. Такое частенько случается с людьми интеллигентными и от природы не злобливыми. Как ни крути, а жандармы, как и чекисты, по сути своей ассенизаторы, и выдержать такую службу дано не каждому.
В спокойное время он бы, конечно, втянулся, но революционная мясорубка стремительно перемалывала нормы морали, что характерно, с обеих сторон баррикад. В лучшем случае поручик должен был написать прошение об отставке, в худшем превратиться в законченного циника. На счастье или несчастье ему встретился Зверев, что на пару со своим старшим товарищем, периодически помогал Шульгину не свихнуться. Двигал ли переселенцами расчет? Если и двигал, то не играл доминирующей роли. В том было скорее обыкновенное человеческое сочувствие, подкрепленное некоторой толикой интереса - а удастся ли им подкорректировать мировоззрение человека другой культуры, к тому же жандарма? Такое положение дел способствовал тому, что порою иновременцы не то чтобы несли полную чепуху, но говорили весьма вольно, называя свои доказательства мысленным экспериментом.
Поплевав перед 'тяжкой' работой на руки, переселенцы стали с воодушевлением просвещать несчастного аборигена в том, что есть, что на этом свете. Естественно, с их точки зрения.
Сначала хилым ручейком, а потом полноводным потоком в сознание жандарма полилась мысль о поразительном невежестве значительной части русской интеллигенции. Тяжелая артиллерия логических построений 'чилийцев' с математической точность демонстрировала едва ли не слабоумие клиентов, при котором их недовольство режимом перерастало в борьбу с русской государственностью, а героика представала пошлой истеричностью. Конечно, таковыми являлись не все сторонники перемен, но весьма и весьма существенная часть. Об этой особенности российских социалистов говорить было не принято, а отдельные публикации на эту тему вызывали яростный протест публики, приравнивающей критический подход к позиции черносотенцев и крайних реакционеров. Переселенцы же пошли еще дальше -им удалось показать, что у наиболее яростных сторонников социальных перемен впереди маячит откровенная русофобия. Слышать такое из уст каких-то реэмигрантов было и странно, и даже неприятно. Некоторые оценки 'чилийцев' оказались даже жестче, нежели царившие в жандармерии.
Не была обойдена вниманием и позиция власти. И опять в уши поручика полились весьма нелицеприятные оценки. К удивлению Виктора, его визави не заходились в праведном гневе по поводу расстрела девятого января. Расстрел безоружных, они называли расстрелом безоружных, но говорилось об этом, как о каком-то чисто техническом мероприятии.
Более всего Шульгина поразил взгляд переселенцев на реформу образования, проведенную министром просвещения графом Толстым. По мнению Федотова, этот выпускник школы для слабоумных подростков, так Борис Степанович охарактеризовал мыслительные способности графа, был прямым потомком грибоедовского Скалозуба, но в отличии от своего 'виртуального папаши', нашел, что вольнодумство шло только от изучения точных наук. В итоге объем точны наук сокращен был сокращен, а головы гимназистов напрочь забили изучением 'мертвых' языков.
'Виктор! - Жандарм впервые видел разоряющегося Федотова, - объясни мне, старому, как изучение арифметики может повлиять на умонастроение? Получается, если изучил два плюс два, то стал врагом престола, а если туп, как пробка, то стал защитником? Следуя этой логике, все сторонники царизма полные дебилы. Разве не так? Сегодня такая 'гениальность' лупит нас почище японцев. Мне катастрофически не хватает инженеров, а ты вынужден бороться с толпами неустроенных гуманитариев. Так что же, кроме отставания от Европы и волнений нас ждет завтра?!'
Зверев выразился короче: 'Шульгин, знаешь, почему матросы не тонут? Потому что они по уши деревянные'.
Ответить офицеру было нечего, но самое удивительное, что эту тему он не нашел ни одной публикации.
Одним словом, по мнению 'чилийцев', царизм оказался еще дурнее российской 'прогрессивной' интеллигенции.
В итоге у Шульгина сложилась, в общем-то, непротиворечивая картина. Судорожно цепляясь за сословные привилегии, власть только усиливала волну недовольства. Драма напоминала ситуацию со стареющим бандитом, пытающимся настучать по голове 'своим' мужичкам. Когда-то он защищал их от еще больших отморозков, но времена изменились. Мужики окрепли, опасности отступили, а бандит по-прежнему пытался жить за их счет.В роли бандита выступало высшее дворянство с батюшкой царем во главе, а в роли мужиков - нарождающаяся буржуазия. Пролетариат же служил тараном. При такой ситуации Россия стремительно раскалывалась на два лагеря и виноваты в том были обе силы, в точности, как во времена Французской революции.
Благодаря переселенцам Шульгин увидел попранную справедливость, как с одной, так и с другой стороны и у каждой на то были свои основания. Осознание такого положения вещей, помогало ему не скатиться ни в черную меланхолию, ни в душевное ожесточение. С какого-то момента Виктор почувствовал себя как бы над схваткой. Нет, он не перестал защищать свое отечество, свои идеалы, но границы его мира в один прекрасный момент раздвинулись. В нем нашлось место и эсерам с кадетами, и социал-демократам с черносотенцами. Не остались в стороне и анархо-синдикалисты с ярыми сторонниками самодержавия. Просто одних надо было в принудительном порядке лечить, а других.. . Других, тоже надо было бы подлечить, да вот же незадача - их-то он как раз и защищал. Как ни странно, но отступившее ожесточение, только повысило результативность его работы, что отразилось на отношении руководства. Все бы хорошо, но меланхолия нет-нет, да накрывала Шульгина своей черной волной, как сегодня, когда он встретился со своей первой юношеской симпатией.
Катится, катится, - на язык так и просилось продолжение о голубом вагоне. - 'Блин, а еще хлорциан стелется'. Да никто никуда не катится. Трамвай сломался. Понятно, драчка идет не хилая, а как иначе? Это, брат, исторический процесс! Как говорит наш отец родной, нарастание потенциалов психической энергии, приводит к пробою межклассовой изоляции. Отсюда мгновенный сброс энергии и накопление энтропии, - отвлекая офицера, Зверев сослался на очередную бредовую теорию Федотова, - другое дело, позаботься вы вовремя о КГБ, но ... не судьба, - в этот момент морпех стал похож на кота, выудившего из аквариума золотую рыбку.
- Дмитрий, но это же, как ты можешь так легко ...! - Виктора ощутимо передернуло.
- Эт точно, зато всех противников российской государственности такая контора вычищает на раз.
- Черносотенец!
- И это я слышу от жандармского офицера?! - Зверев в очередной раз плеснул на донышко 'антидепрессанта', - черносотенство, партайгеноссе Шульгин, есть слепая реакция этноса на угрозу, я же толкую о комплексном подходе к делу организации системы безопасности державы! Заметь, не только твоей конторы, а многокомпонентной системы. Иначе хана котенку.
Когда переселенцы озвучили жандарму идею тотального промывания мозгов в сумме с грамотной организацией спецслужб, которые Зверев называл то комитетом госбезопасности, то НКВД (благо, хоть не расшифровывал последнюю аббревиатуру) Шульгин на время выпал в осадок. И было отчего. Не жалея красок Димон рисовал колонны борцов за справедливость, дружно шагающих на лесоповал.
'Виктор, все путем. Шаг влево, шаг вправо - побег! Прыжок на месте - провокация! Стреляю без предупреждения', - так, по мнению Дмитрия Павловича, должна была работать 'его' система.
Признавая необходимость усиления третьего отделения, идею оболванивания офицер категорически не принимал. Сама мысль о возможности манипулирования сознанием казалась ему кощунственной, идущей против законов божьих. Особенно неприятно ему было слышать, что влиянию в равной мере подвержены и люди простые, и образованные. Наивный. Разве мог он противостоять извращенному уму человека будущего, к тому же на тройки окончившему факультет психологии!?
Как известно, факты вещь упрямая, и после демонстрации ряда приемов психолингвистического воздействия Виктор убедился в справедливости очередного откровения 'чилийцев'. Параллельно он заинтересовался психологий, тем паче, что дававший ему основы знаний троечник таковым являлся лишь отчасти - любимые предметы сдавались Зверевым исключительно на отлично.
Шульгина же сейчас интересовали дела российские. Знакомясь со сводками событий, он спинным мозгом чувствовал нарастающее напряжение. И вот ведь парадокс: не далее, как в начале августа Николай II подписал Манифест 'Об учреждении Государственной Думы'. Днями был обнародован новый Манифест, согласно которому ни один царский закон не имеет силы без думского одобрения! Казалось бы, что еще надо? Оказывается, все не так просто, и в ответ Москва откликнулась забастовкой, подхваченной промышленными центрами Росси. Начиналась знаменитая Всероссийская октябрьская политическая стачка.
Неизвестно, что еще нафантазировал взвинченный встречей со своей юношеской любовью Шульгин, но прозвучавший вопрос застал морпеха врасплох:
- Дмитрий Павлович, когда ждать кульминацию?
- Поручик, от-ставить! - Зверев ощутимо разозлился, - Кто вам сказал, что общественный катаклизм можно просчитать с такой точностью? Здесь вам не тут! За процент 'за' и 'против' денег не платят! Впрочем, если хочешь услышать наше мнение, то изволь, - смягчился, наконец, тренер, - Федотов в ноябре планирует отправить инженеров на выставку в Швейцарию. От греха подальше, а шваркнет, или нет, сам понимаешь, бабушка надвое украла.
- Виноградов тоже едет? -отсутствие реакции на бредовые афоризмы и проскользнувшая напряженность выпали из стиля беседы.
'Ого! А вот это, блин, сюрпризец! Наш Иван Никитич, похоже, засветился. Только вот вопрос, а наш жандарм проболтался?'
Полгода назад, начав свои 'философские' беседы, переселенцы заключили с Виктором джентльменское соглашение - никакие разговоры не возбраняются, но все остается между собеседниками. Переселенцы не спрашивали конкретику жандармской службы, аналогично поступал их визави. Вольно или невольно, но сейчас Виктор нарушил договоренность, и реакция Зверева была мгновенной:
- Жандармское управление интересуется подрывной деятельностью нашей картонной дурилки или ... ? - сочившегося яда хватило бы извести ходовую часть кавалерийского полка.
- Какой дурилки, то есть, Дмитрий Павлович, ....
***
Вчера Шульгин не помнил, как его голова коснулась подушки, зато утром чувствовал себя великолепно. От вчерашней хандры остались лишь смутные воспоминания. Пока коляска несла офицера на службу, в памяти всплывали отдельные эпизоды прошедшего полугодия. Вот он с сослуживцем впервые заглянул в клуб 'Славянской борьбы'. Характерный запах мужского пота, вокруг много молодых крепких мужчин. Первое построение: 'Господа борцы, прошу выстроиться в одну шеренгу'.
'Какой ужас, кто же так подает команды!?'
Состав постепенно меняется, одни уходили, другие приходили. Ушел и его сослуживец, а Шульгин остался. Здесь он нашел отдушину от превратностей своей не самой почетной службы. Что его держало? Само собой бойцовская подготовка, а еще атмосфера. Отчужденность вскоре сменилось ровным отношением, а чуть позже уважением. Нет, кое-кто, конечно, еще продолжал коситься, но самые уважаемые борцы были на стороне офицера.
В те же сроки изменился и состав. Незаметно ушли недалекие парни с московских окраин и дворовая шпана. Им на смену пришли такие же молодые рабочие, но их взгляд! У всех осмысленный, внимательный. Странно, никого не гнали, но чернь ушла, а назвать таковой новичков язык не поворачивался.
Незаметно испарился жеребячий восторг по поводу и без, столь характерный для людей 'из народа'. Да что там из народа, даже в его гимназии таких жеребцов была добрая половина. Эти же все, как один сосредоточенно-спокойные.
Только познакомившись с тестами Дмитрия Павловича, он понял направленность отбора - тренеру требовались крепкие мужчины, с устойчивой психикой, но зачем? Ответа не было, как не было ответа и на вопрос, куда делся отсев, ведь среди них были вполне приличные борцы.
Время в дороге летит незаметно. Вот уже и предместья. Все чаще и чаще мимо проплывают деревушки. Вскоре они сольются воедино, с этого момента начнется городская черта. У этой невидимой линии в сознании исподволь всплыла мелодия, ей вторили стихи, образующие небесную ткань, зовущие к подвигу и врачующие душевные раны.
Кавалергарды, век не долог,
И потому так сладок он.
Поет труба, откинут полог,
И где-то слышен сабель звон.
Еще рокочет голос струнный,
Но командир уже в седле...
Не обещайте деве юной
Любови вечной на земле!
По возвращении из Санкт-Петербурга, Зверев собрал узкий круг, куда вошел и поручик. Обсудив направление усилий после отъезда части тренерского состава, Зверев взял в руки гитару. Латиноамериканские ритмы вскоре сменились русскими песнями, но как же они были необычны!
Стихотворные мелодии сменяли одна другую. Одни совсем простенькие, другие с глубоким философским подтекстом, но все они объединены нездешней ритмикой и непривычным стилем. Собравшиеся слушали затаив дыхание, лишь трое закрыв глаза нашептывали знакомое. Шульгин уже знал, что тренер иногда дает такие концерты, но слышал впервые. Глядя на охватившую всех печаль он вдруг почувствовал с ними единение. И таких он когда-то называл чернью?
С того вечера в памяти сохранились 'Кавалергарды' и песня о смоленской дороге.
По смоленской дороге - леса, леса, леса.
По смоленской дороге - столбы, столбы, столбы.
Над дорогой смоленскою, как твои глаза, -
две вечерних звезды голубых моих судьбы.
По смоленской дороге метель в лицо, в лицо.
Всё нас из дому гонят дела, дела, дела.
Может, будь понадёжнее рук твоих кольцо,
покороче б, наверно, дорога мне легла.
По смоленской дороге - леса, леса, леса.
По смоленской дороге - столбы гудят, гудят.
На дорогу смоленскую, как твои глаза,
Две холодных звезды голубых глядят, глядят.
Невольно возникало недоумение, как в забытой богом южной стране, могли помнить об истинно русской дороге?
'Что я еще упустил?'
Собственная мысль удивила, ведь он не на службе и упускать ему нечего. Сам собой родился вывод- в нем проснулся профессионал. Об этом его предупреждали.
'Дознаватель из меня, конечно, не бог весть какой, но прав ротмистр Груздев - рано или поздно мы начинает искать подвох даже в собственной постели. Это наш крест, так что же меня тревожит? Может быть, знания 'чилийцев'? Бесспорно, люди они образованные. Более того, разнопланово образованные. Даже Владимир Ильич, в котором за версту видно ученого, рассуждал о каких-то непостижимых тонкостях моторов авто'.
Однажды в тренерской, Шульгин присутствовал при разговоре переселенцев об автомобилях. К нему даже обратились с вопросами, но, увы, ответить ему было нечего. Шульгин не поленился расспросить знакомого инженера-механика, но и тот ничем ему не помог, ибо о карбюраторе знал лишь то, что это какая-то часть мотора.
Мысль Шульгина вновь вернулась к клубным делам. Построения борцов, команды и дисциплина, вот что разительно изменилось со сменой состава. Теперь перед началом тренировки звучало раскатистое: 'Борцы, в одну шеренгу, стано-вись'! Далее, как положено, равняйсь, смирно, равнение на средину и доклады командиров групп. Команды исполняются без суеты, но четко. Вводные слушались внимательно, подчинение беспрекословное. Такого не было даже в училище. Все радовало душу офицера.
Сейчас же сам собой созрел вопрос, а зачем он каждый раз докладывал: 'Господин тренер, вторая группа построена, заболевших нет, готовы в проведению занятия. Командир второй группы борцов 'Славянской борьбы', Шульгин'.
Конечно, ему, офицеру Российской армии, приятно вновь окунутся в свой мир, но зачем это нужно Звереву?
Впрочем, а почему бы Дмитрию Павловичу не ностальгировать по службе? - о том, что Зверев служил и служил отнюдь не рядовым, Шульгин не сомневался. 'Офицерская косточка' из морпеха, что называется, выпирала. Другое дело, где он служил? Но с такими вопросами поручик не лез. Если тренер сам не говорил, то так и должно быть, а случайно оброненное Федотовым обращение 'морпех' только подтвердило подозрения Шульгина.
'А может, зря я лезу в чужой монастырь? Никто из борцов, даже не заикается о политике. Что-что, а неприязнь к режиму я бы непременно почувствовал. Они действительно равнодушны. Все, как один! - эта мысль успокоила и одновременно обескураживала. Как такое могло быть, коль скоро в любом салоне, в любом трактире все только и говорят о последних российских событиях!? - на мгновенье сердце заполонила ревность, ведь даже в училище он не видел такого безграничного доверия к командованию. - И все же любопытно, какими приемами достигается такое положение дел?'
Глава 2. Политика и предки.
16 окт 1905 (день спустя)
- Господа, сегодня к раковому супу с расстегаями осмелюсь предложить жульен из свежих грибков, и те, по правде сказать, только чудом сохранились в леднике. Теперь до будущего лета будем готовить из сушеных,- в малом зале ресторана 'Три медведя', посетителей обслуживал метрдотель, высокий сухопарый мужчина, с роскошными бакенбардами и умными серыми глазами.
- А что рекомендуете из вин? - последнее время Федотов стал прислушиваться к подобным советам.
- Наш сомелье предлагает итальянское Dolcetto, урожая 1893 года, любимое вино Napoleone Buonaparte, господа.
- Ну, если самого Buonaparte, то мы завсегда согласные, - Димон любил подразнивать этого неплохого, в общем-то, человека.
- Эх, молодой человек, молодой человек, - укоризненно покачал головой служитель демона чревоугодия. Точно так же он говорил и вчера, и позавчера, никогда не переступая ту грань, за которой начиналось хотя бы толика неуважения к клиенту.
За удобное расположение и приличную кухню переселенцы давно облюбовали это заведение. В последние полгода они пару раз встретили здесь Семен Семеновича, но взаимного знакомства никак не обозначили, кроме, может быть, искоса брошенного взгляда. А вот будущий нарком внешней торговли СССР им не встречался. Мишенин припомнил, что Красин был электриком. В этом времени приличные инженеры на Руси были наперечет, поэтому Федотов без труда выяснил, что еще недавно Красин заправлял в Баку строительством электростанции 'Электросила', а сейчас работает где-то под Москвой.
Мимоходом отметив место рождение символа советской энергетики, переселенец посетовал на отсутствие в его команде Красина. Справедливости ради надо заметить, что знакомство с Иваном Никитичем эти сожаления быстро рассеяли: два революционера в одной конторе явный перебор. Проще раздать деньги нуждающимся.
Обеденное время только приближалось, и в малом зале было малолюдно. В углу сидело четверо господ, всегда обедающих в это время. За столиком у окна пара чиновников в парадном платье отмечала известный лишь им успех. Высокие воротнички, сияющие звезды наград, все помпезно и значимо, но что-то неуловимое говорило о провинциальности звездоносителей.
С первого этажа доносились негромкие звуки рояля. В эти часы всегда исполнялись сочинение Петра Ильича, вот и сейчас звучали 'Времена года'. Своим 'обеденным репертуаром' этот ресторан заметно отличался от подобных заведений первопрестольной. Прислушавшись, Дмитрий Павлович привычно уже выделил чуть фальшивящую ля диез второй октавы.
- Козлы, вторую неделю настройщика не могут вызвать, - и тут же без перехода продолжил. - Ко всему привык, даже к этим, Зверев кивнул на 'звездных' провинциалов, - но то, что можно поговорить с друзьями Чайковского, в голове не укладывается.
- А помнишь, как нас корежило от блеска всех этих побрякушек?
- Эт точно. Было дело, я сейчас будто так и должно быть. Знаешь, а я привык к здешней жизни.
- Аналогично.
Помолчали.
- Сaballero Зверев, а как идет подготовка кадров?
- Учишь испанский?
- Угу, - в голосе Федотова прозвучало уныние.
- Я тоже учил, но ученье свет, а неученых тьма.
- И все же, как с кадрами?
- Нормально. В отделении Шульгина я собрал будущих снайперов. Официально их готовят, на инструкторов срешара.
- Не опасаешься?
- Шульгина? А что его опасаться. Он как раз подтвердит нашу аполитичность. Ты же сам ввел запрет на это дело. Двоим за болтовню объявлен бан на три месяца, третьего выпер. Остальные все поняли, а снайперы..., да они пока и сами не знают о своем снайперском будущем.
- Хорошо, но зачем тебе вообще нужен Шульгин, не лучше нанять отставного военного?
- Не все так просто. Армия сильна дисциплиной, а снайпер, в этом смысле, вообще особый тип. Прикажут отстрелить пятку - отстрелит. В последний миг прикажут отставить - тут же закемарит. Понимаешь, правильному подчинению обучит не всякий офицер, в этом деле нужен талант, а у Шульгина этого не отнять. Пройдет год-другой, тогда и решим.
- Как сам-то считаешь, Виктору уже поручили разработку нашего клуба?
- По этому делу я тут кое-что нарыл. Дык вот, третье отделение иногда копает против отдельных владельцев, но предприятия они не трогают. Прикусить владельца могут, но капитал отжимать не принято. Кстати, забыл сказать, в этом времени никакому жандарму и в голову не придет поинтересоваться, откуда твои знания радиодела, но каждый 'Шульгин' должен стучать об неблагонадежных. И еще, Старый, тут понимаешь, какое дело, одним словом наш Никитич в конкретной разработке.
- Ни хрена себе чепчики вязали наши бабушки! Инфа откуда?
- Шульгин вчера проболтался.
- Проболтался или дал знать?
- А вот это как раз вопрос. Психика пациента, Степаныч, порою выкидывает такие фортеля, что и с пол-литрой не разберешься. Скорее всего, у Шульгина сработало подсознание.
- Угу, жандарм, значит, сгодился, - пальцы Федотов пробарабанили по столу. - И что думаешь делать?
- А что тут думать, Виноградов тебе нужен?
- Нужен. Инженер в нем не без божьей искры.
- Тогда прячем его на нашей Рублевской базе, потом козьими тропами в Цюрих.
- И то верно, заодно займется проектированием научного городка.
После памятного разговора с профессором Поповым о создании подмосковного научного центра с заводом, дело с мертвой точки едва начало сдвигаться. Мечты Федотова уперлись в проблему отдаленности от промышленного и культурного центра. В конце ХХ века сев за руль легковухи, клиент за час добирался от Рублево до центра столицы, здесь же на это уходил день. Кроме того, если в Москве был худо-бедно подготовленный рабочий класс, то в окружающих селах можно было найти разве что классного конюха. Между тем и совсем отказываться от замысла не стоило. В итоге созрело предложение разместить рядом со стрешаровской базой научный центр с небольшими мастерскими. Пока все по минимуму, а основное производство оставить в Москве. Резонов было много. Инженеры и ученые получали прекрасные условия жизни и работы. Удачно решался вопрос охраны и сохранности секретов.
- Ну что же, как говорил генсек Хрущ: "Цели определены, задачи поставлены, за работу, товарищи!".
- А разве это не Ленин?
- Есть много, сaballero Зверев, чего нам и не снилось, а Никитич в какой партии отирается?
- Да черт его знает. Все они тут, то эсеры, то эсдеки. Без проблем переходят из партии в партию, а у нашего mudakав голове еще те тараканы.
Переселенцам, привыкшим к жесткому делению на коммунистов, жириновцев или 'медведей' с прочими либералами, постепенно открывались местные реалии.
На низовом уровне близкие по духу борцы с самодержавием друг с другом не скандалили. У одного 'пионерского костра' частенько сиживали социалисты-революционеры и социал-демократы. В другом 'пионерлагере' банкеты проводили кадеты в обнимку с октябристами и земцами. Спорили, конечно, но в меру, без фанатизма и мордобоя. Салон богатых людей Москвы вчера мог принимать Милюкова с Аникиным, а сегодня двадцатишестилетнего Льва Давидовича Бронштейна.
Иначе обстояло дело в эмиграции. Скрывшись от преследования охранки, партийные лидеры даже в пределах одной партии отчаянно грызлись между собой по любому, самому малосущественному теоретическому положению. Что уж тут говорить о диспутах между различными партиями. Все это отчаянно вредило делу революции. По понятным причинам съезды запрещенных партий проводились за границей империи. Представители низовых комитетов, с большим риском собирались на эти мероприятия. Им, ведущим реальную борьбу в условиях подполья, позарез были нужны четкие инструкции, дающие конкретную цель и способы ее достижения. Вместо этого на них обрушивались споры о трактовке того или иного положения программы партии. Наставления они, конечно, получали, но их качество оставляло желать лучшего. Приезжающие из России революционеры-практики едко называли эмигрантов теоретиками и литераторами, коих в эмиграции действительно было подавляющее большинство.
В целом эсеры и социал-демократы друг друга поддерживали, но вот кассы и 'окна' на границах у каждой партии били свои.
- Дима, я попробую выйти на социалистов, а ты поищи контакт с эсерами. Нужны надежные 'окна' на границе.
- Заметано, найду и срезу переправлю Никитича.
- Планируешь сам?
- А ты бы доверил это сокровище незнакомым людям?
- М-да, проблемка, блин.
- Старый, а по поводу НАШИХ дел, ты что-нибудь надумал? -интонацией Зверев очертил круг интересов.
- Ну, ты, Зверев, загнул! Когда?
- Да понимаю я, но кушать очень хочется, - уныло ответил Зверев анекдотом о голодных китайцах.
В некотором смысле он действительно был голоден. Активной натуре Дмитрия Павловича не хватало бурной деятельности, сопряженной с выбросом адреналина. По пути из Питера два 'заговорщика' всерьез обсуждали способы изменения истории России. Нет, они не сошли с ума и поначалу вполне корректно рассматривали варианты воздействия, но каждый давал непрогнозируемый результат. Переселенцам явно не хватало знаний и ... денег. В конце концов, изрядно набравшись, ибо кто же на сухую станет решать мировые проблемы, друзья совсем раскрепостились, и фантазия полилась, что тебе Ниагарский водопад. Где-то ближе к концу 'конференции', Димон выдал гениальное предложение - к маю-июню семнадцатого года нацепить на шею Корнилову с компанией белогвардейских генералов радио-ошейники и принудить их пойти на вооруженный мятеж. При этом назначенные диктаторы должны были следовать директивам некоего тайного общества, во главе которого Зверев естественно видел себя с Федотовым. Первейшей задачей диктатуры было доведение господина Кайзера до суицида, после чего приведение к руководству державой товарища Сталина. Так сказать, новый вариант программы минимум и максимум.
На эту эскападу Федотов пустился в нудные рассуждения о методах кодирования. Из его словоблудия вытекало, что без полупроводников миниатюрную аппаратуру с серьезным кодированием им не получить и они рискуют обезглавить штаб.
- Представляешь, ушла в эфир радиограмма, обычная, без всякого спец кода и все наши мужики лишились черепушек. Нам такое надо? - Федотов и не заметил, как лютых противников советской власти переиначил в 'своих мужиков'. Знали бы они об этом.
К счастью, даже напрочь отравленные алкоголем мозги, дали обоим переселенцам мудрый совет - друзья, а не пойти ли вам в койку? Друзья, т.е. пьяницы, согласились, но голова на следующий день болела не по-детски. Наверное, от слишком умных мыслей.
Сейчас Борис догадывался, что конкретно терзает Зверева, но на помощь не спешил.
- Старый, об экономических волнах я читал, но ты что-то говорил о технологических укладах.
- В самом деле? - что-то такое Федотов смутно поминал.
- Я же никогда не пьянею, т.е. все помню, ну почти все, - поправился под скептическим взглядом бывший морпех.
- Странно. Неужели, я вещал об укладах? Ты понимаешь, я только однажды прочитал об этом статью, и то по диагонали.
- Ты даже что-то рисовал, да вот же, - Димон достал из кармана аккуратно сложенные листочки бумаги. - Сам же просил сохранить для истории, - в голосе явно обозначился яд.
- М-да, чудеса и только. Самое интересное, что все это похоже на рисунки из той статьи. Это конечно ерунда, но может, что и пригодится, - Федотов убрал 'сохраненное для истории', - Я вот что подумал. Кондратьев доказал, что самые большие кризисы происходят при сложении нескольких минимумов коротких и средних волн. А что мешает подобные рассуждения применить к истории? Я имею в виду спрогнозировать революцию? Обрати внимание. К семнадцатому году народ вооружат до зубов, это раз. Приплюсуй пик протестов и деморализацию власти, это как бы аналоги минимумов средних и коротких волн в экономике. И что из этого следует? А то самое, что дедушка Ленин назвал: 'Низы не хотят, а верхи не могут'. Бац! Вот тебе и начало 'Великой депрессии'.
- При чем здесь Великая депрессия? - от такого поворота мысли Старого морпех ошалело замотал головой. - Депрессия, это же, блин, тридцатые годы!
- Димон, совсем нюх потерял? Мы же о большой смуте, сиречь о революции.
- Эт, так бы и сказал. Только, что же в том непонятного?
- А то, что до семнадцатого нам и рыпаться нечего.
- Так ведь вроде так и решили.
- Решили, решили, - проворчал Федотов, раздосадованный, что его гениальности опять не заметили, - зато теперь мы вооружены самой передовой в мире теорией.
- А Сталин?
Имя кумира прозвучало с вызовом, а Димон выглядел молодым бычком, рискнувшим дать бой за рогатую подружку.
- Не рано?
Ответ прозвучал подчеркнуто жестко:
- На рано! Сталин это личность!
'Черт побери, да какая цеце тебя укусила, - Борис давно подметил отношение товарища к Иосифу Виссарионовичу, но фанатизмом морпех не отличался. - Думаем. Поза, упрямо сдвинутые брови. Блин, да ведь это заявка на лидерство. Конечно, можно спустить на тормозах, но оно нам надо?'
- Личность, личность, - тоскливо протянул Борис. - Димон, да он сейчас младше тебя, а ты говоришь личность. Ты к своим двадцати семи отслужил, побывал в бандитах и получил высшее образование. Может даже успел сделать что-то доброе, а стал ты личностью? Стал, конечно, но не вселенского же масштаба. Так с чего ты взял, что Сталин сейчас это тот Сталин, который подмял под себя полмира? Даже к концу гражданской войны он, по большому счету, никто и звали его никак. Сталиным он стал к сороковым годам, пройдя дикую драку по превращению СССР в мировую державу. А если теперь многое пойдет не так, как сложилось тогда? Ты же психолог, тебе ли не знать, что при изменившихся условиях его характер, может оказаться не оптимальными под новую задачу, и это еще мягко сказано! Личность, говоришь, а ты читал его работы, а анализировал решения, или, как всегда искурил букварь на двоих? А ну-ка напомни дату его рождения!
- Ну, эт... _
- Не перебивай! - Борис жестом остановил, пытавшегося что-то вставить морпеха. - Димон, ты чем думал, начав этот разговор в кабаке?
- Вроде бы..., - пошел на попятную психолог без практики.
- Хочешь сказать, получилось само по себе, взяло и получилось? А может от спермотоксикоза поехала крыша? Так сними себе шлюху и вспомни где у нее гланды.
Упоминание о шлюхах задело морпеха за живое:
- Борис Степанович!
- Хрен тебе на всю морду, а не Борис Степанович! - рявкнул Федотов, да так, что на них обернулись даже от дальних столиков. - Я к тебе в лидеры не набивался.
Выделяя заглавные буквы, Борис стал говорить размеренно, будто вбивая гвозди в башку собеседника:
Ты, Дипломированный Психолог, Прекрасно Знаешь Проявления Лидерских заморочек! - и уже спокойнее, но все еще с нажимом продолжил. - Дмитрий Павлович, научись себя контролировать, иначе у нас ничего не получится. Совсем ничего. Даже в бизнесе.
Расстроенный Федотов с минуту молчал. Махнул рукой и не понять, то ли отогнал полудохлую осеннюю муху, то ли ответил своим мыслям, а влив в себя 'любимое вино Наполеона', скривился:
- И как они пьют эту гадость?!
В величие Иосифа Виссарионовича он тоже не сомневался. Мало кто из современников Сталина смог бы вытащить страну из задницы, в которую она вляпалась. Вот только 'задница' эта была делом рук не только 'царских сатрапов'. В том пакостном дельце отметились все. Не был исключением и будущий вождь мирового пролетариата, но говорить сейчас это Звереву не стоило.
В мире Федотова экономика являлась синоним выживания. Достаточно было разрушь экономические связи, и на обывателя обрушивался хаос и тотальное уничтожение.
К концу ХХ века данное обстоятельство в России осознали и не дали очередной генерации 'борцов за свободу' развернуться во всю их антипролетарскую ширь.
Здесь же такого понимания не было и в помине, да и индустриальным местный патриархальный уклад называть было преждевременно. Может быть, и по этой причине ни одна партия сторонников перемен об экономике даже не заикалась, а осторожные высказывания прозорливых... так кто же в России обращает внимание на чудаков?!
В этом смысле, будущий лидер СССР был не более чем продуктом своей эпохи. Свершится революция. Как и все революционеры, он будет наивно ждать плодов раскрепощения труда. Мечтать о разливе по миру всеобщей революции. Пройдут годы до осознания необходимости насилия над людьми, без которого неистово трудиться обыватель не в состоянии. Только тогда Сталин начнет продвигать законы, обеспечивающие бешеные темпы развития индустриального уклада, строить предприятия. Все это будет протекать в рамках недоразвитой парадигмы строительства социалистического государства. Путающиеся под ногами, мечтающие о мировой революции или о мягкой индустриализации, сгорят в горниле адского пламени. Вот когда страну по настоящему тряхнет от отсутствия разработанной теории строительства социалистического государства. Первый удар будет нанесен с началом гражданской войны, но самые тяжелые потери Россия понесет позже, примерно через 15...20 лет после Октябрьского переворота. Так казалось Федотову.
Слава богу, что Сталин не отринет идею Троцкого о создании трудовых лагерей, позже оформленных в ГУЛАГ. Этот способ получения почти дармового труда существенно поможет стране Советов выкарабкаться из стагнации экономики. Вот только ни одно доброе дело в подлунном мире без последствий не остается. Отдать страшный долг страна просто не успеет, зато получит реакцию в виде яростной неприязни к идее коммунизма со стороны существенной части населения.
В необходимости репрессий Федотов не сомневался и сопли по этому поводу не размазывал. Не верил он и в сказку о добром царе и плохих боярах. Сталин знал все и являлся организатором этого кошмара. Федотова же интересовали лишь детали. Были ли репрессии следствием только насущной необходимости или тут примешались отклонения в психике, присущие всем революционерам? Были они чрезмерными или являлись предельно минимизированными? Какова доля в этом апоплексическом угаре ошибочности ранних представлений о социалистическом укладе и до какой степени вождь был вынужден следовать массовому бессознательному своего окружения. Вопросов было так много, что следовало признать - реальную картину Борис представлял себе весьма смутно. В таком случае, что он мог предложить, кроме пошлости доброхота? Получалось ничего. Скорее всего, и по этой причине его так вывела из себя зверевская настойчивость.
- Ты знаешь, такое впечатление, что везде вилы. Поддержишь большевиков - получишь жопу, правда, знакомую. Приткнешься к 'временным' опять получишь жопу, но непонятного размера. О Дворе даже говорить не хочу, - брезгливость на лице Федотова ставила крест на фамилии Романовых.
А Сталин, - Борис неопределённо покрутил в воздухе рукой, - ну Сталин и Сталин. В ближайшее время поеду к своим в Можайск, потом поговорим.
- К своим?
- Моему деду сейчас двенадцать. Еще в июне его нашел стряпчий.