Если б не уродливое волосатое тело с кривыми ногами и обрубленными ступнями, с граблеобразными ручищами и мощными когтями, с устрашающего вида головой, имеющей отвратную рожу, покрытую зелеными бородавками и черными оспинами, и с длинными заостренными ушами - его можно было бы назвать человеком. Но его звали Кровавый Гад - мать дала имя громкое, она была самкой старой закалки, боровшейся за сохранение традиций, что считала основой, на которой держится еще их род.
Кровавый Гад был белым гоблином - не по цвету, по духу, по внутреннему своему содержанию. Попавши в детстве в плен к людям, провел пагубные для себя годы среди них. Люди добрые те были, относились к нему, как к домашней зверушке - учили речи, играм, показали всякие свои штуковины, многие отдали насовсем. Разной формы забавные железяки и деревяшки, которые начинали двигаться при прикосновении, или издавать всякие звуки - удивляли, но были среди них предметы, узнав чье назначение он впал в состояние крайней степени восторга - палочки, что оставляли на поверхности разноцветные следы. Ему сказали, что ими рисуют и пишут, и называются они - карандаши.
И вот в его жизни настал переломный момент, он был в том возрасте, когда переломы болезненны, и, наблюдая себя в водах реки, все чаще чесал свою плешивую голову. Одна у него страсть была - рисование. Хозяева удивлялись такому проявлению гоблинской натуры - за два года ни намека на дикую выходку и причудливые рисунки, которыми вскоре заполнился весь дом. Когда его страсть потребовала большего масштаба, критически посматривать на стены когда начал, поняли люди - настало время действовать: взрослел их гоблин. И совершили хозяева невероятное - Кровавый Гад с большой сумой провизии, игрушек и внушительной коробкою с карандашами отпущен был на волю, в том месте, где и был когда-то пойман.
Он сам нашел своих - зов крови был силен. С прохладцею был принят, но, помня о заслугах его покойной матери, гоблины закрыли глаза на человечье прошлое. И зажил он одиночкою, потому как закрыли глаза не только на прошлое, но и на него самого. А ему это было в радость только, ибо не был он такой как все - уединенно жил в дальней пещере, впроголодь, слизняками питаясь, кореньями, рисуя лишь свои узоры, которые никто не видел.
Настала однажды для Кровавого Гада трагедия - кончились карандаши - трагедия и пустота наступили, растоптали. Стенанья заполнили своды пещерные, затряслись скалы от горя непередаваемого, содрогнулись от рыданий белого гоблина.
Много дней и ночей слышались крики, пока не выдержали некоторые сородичи - решили наведаться в дальнюю пещеру. Исхудавший страдалец в беспамятстве лежал, исполосовавшись когтями, размазал все стены своею кровью поверх рисунков, так, что не видно их стало.
С друзьями бражничал вовсю Кровавый Гад. Уж сколько лет, уж сколько времени прошло - забыл, забылся. Тогда, в пещере, когда лежал навзничь в крови, сочувствие проснулось в сердцах гоблинов - сочувствие превосходящего к убогому, снисходительное сопереживание. Мордобес - самый сильный и дерзкий - взял его под свою защиту, теперь жалел - ярость клокотала внутри подопечного, нарастала с каждым годом, через глаза проступала. Чуял Мордобес: мало осталось - прорвется наружу, и жутко ему становилось - самому дерзкому и сильному.
Он исчезал на многие недели иногда. Куда ходил, что делал - никто не знал. Говорили некие, что ходит он в глубины гор, туда, где целые столетья никто не появлялся. Не верили тем байкам, только - он исчезал внезапно, будто растворялся, и так же появлялся - ниоткуда. Побаивались многие его, а он с друзьями брагу пил и веселился яростно.
Но только Мордобес с ним говорил не раз, повествовал он об истории их рода, о том, что в древности, которую и старики их не застали, огромным было гоблинское племя и кровожадным. Тогда с людьми была война и ненависть, и люди их боялись. Тогда в пещерах жили дети со стариками да калеки, все остальные на охоту уходили; потом раскол произошел - часть гоблинов хотела в мире жить, другая часть их презирала. И предки Мордобеса - сторонники спокойной жизни - они остались, те ушли; и сохранились только имена, и отчужденность от людей, остались праздники, где жертвы приносились, и это всё; а те плохое всё с собой забрали. И толковал все Мордобес, что столько времени среди людей живя, наверное, тот самый человечный, и хоть не любят гоблины людей, но все ж влияние людское - не во вред. И жадно слушал те рассказы Кровавый Гад, и вновь глаза его горели, и снова Мордобес его боялся.
И вот - день наступил: собрав в большой пещере своих собратьев, Кровавый Гад заговорил. Он много странного сказал в тот день, и слушали все гоблины, затаив дыханье. Рассказывал о том, как много времени блуждал в потемках в недрах гор, о том, как он искал заброшенные шахты и пещеры, надеясь, что найдет когда-нибудь места, где жили предки, ведь знал давно, что раньше их народ велик числом был, и как однажды чудо совершилось - чуть не погибнув под завалом, решил себе вперед дорогу пробивать через другой завал, когда пробился, то обнаружил следы от поселенья.
"Здесь были гоблины! - взревел Кровавый Гад. - Не вы, а Гоблины. Великие и сильные, бесстрашные и злые. Воины!"
И с этими словами вытащил из сумы железный шлем, поднял его в вытянутой руке, чтоб видели все, и надел на голову. Ахнули гоблины - пришелся впору шлем. "Воин!"
Сказал он им еще, что много от предков там вещей осталось - оружия, доспехов, всякой дряни - все это важно.
Сказал он им еще, что земледелие и скотоводство - не дело гоблина, и если бы их предки о том узнали, они бы прокляли все поколенье жалких грязных тварей, ютящихся всю жизнь в пещерах, давящихся лепешками и брагу пьющих.
Сказал он им еще, что люди уже давно забыли значенье слова гоблин, и думают, что это обезьяна.
Так говорил Кровавый Гад, а прямо перед ним, среди старейшин, вспоминая свои предчувствия, Мордобес принимал решение.
Изгнанником скитался белый гоблин в степях, один, - и кучка молодых балбесов, что увязались ради приключенья. Он ненавидел всех их, горы ненавидел, он ненавидел жизнь, но пуще жизни ненавидел Мордобеса; но ликовал внутри, ведь знал, куда идти, - сородичи настолько отупели, что перестали понимать язык, а там в глубинах есть многое и поважней оружья. Он знал, куда идти, он знал, что делать, знал, что говорить, и он нашел.
Пред ликом чумы не испытаешь такой страх, потому как не виден ее лик, пред ликом стихии не испытаешь такой ужас, потому как не видишь ее лик - ты увидишь лишь их следы, и если останешься жив, то тогда испытаешь ты счастье - счастье рожденного вновь.
Это было не страшнее чумы, но страх был страшнее, ибо имело оно лицо - морду с бешеными глазами и окровавленной пастью. То были времена, когда улицы были пусты, а двери и окна домов крепко заколочены. То были времена, когда из окрестных лесов доносились дикие вопли, рычанье, галдеж. То были времена, когда люди жались друг к другу в углах своих жилищ и подвалов, вздрагивая в слезах от убийственного звука ломающихся дверей, и молясь о наступлении рассвета.
Оравы позабытых мерзких тварей огромного роста, в помятых и ржавых доспехах грубой работы, в одной лапище - дубина, в другой - нож или меч в зазубринах, а многие и вовсе без оружья, лишь с природным, вначале жертв своих уволакивали в лес, затем, с каждой ночью смелея от безнаказанности своей, чинили расправы прямо на улицах, вламывались в дома, превращая их всего за несколько часов в руины, среди которых оставались погребенными малые останки людей.
Пред этим лицом люди с окраин, бросив все, себя спасая, бежали в города, в надежде на защиту стен и рвов.
В городах оплакивали близких, лечили раны, собирали советы, снаряжали войска. Кузницы пылали от жара, оглашая округу трезвоном кующихся доспехов и оружья. Днем и ночью работали кузнецы, вспоминая мастерство своих дедов, знавших войну.
Во все стороны пускались конные отряды, защищенные сталью. Жгли леса беспощадно, чтобы выманить тварей на открытое место, вытравив же, еще более безжалостно расправлялись, мстя за смерти людей. Монстры бежали, прятались, исчезали на время, затем вновь появлялись в неожиданном месте, внезапно.
Одного не могли понять люди - откуда такая злоба и кровожадность у существ, которых и не трогали в горах лишь потому, что, несмотря на отталкивающий вид, примитивную жизнь и дикарское поведенье, все ж на человека никогда не нападали, и более того - сторонились.
Лишь старинные рукописи имели сведения об ордах жестоких черных гоблинов, которых люди когда-то истребили, остатки же бежали за пределы жилых земель. История вернулась вспять, и важно стало людям лишь одно - истребить весь род проклятых тварей, все, что на двух ногах и не зовется человеком, - должно быть уничтожено.
И войско двинулось на горы.
- Откуда ты привел всю эту свору?!
Мордобес стоял перед Кровавым Гадом, а за спиною у того слегка притихшая орда сверкала злобными глазами.
- Я вернулся со славным войском!
- Твоя слава уже достигла наших гор, изгнанник! Зачем пришел? Из-за тебя одни напасти. Нас истребляют здесь - из-за тебя!!
- Из-за таких как ты все гоблины давно мертвы!
Внезапным и резким движеньем ударил ножом Мордобеса в живот и, вспоров снизу вверх, бросил в толпу бездыханное тело: "Позор для Гоблина!!" Бешеные вопли орды поддержали его. Он же взмахнув кривым мечом в сторону родного поселенья, призвал все рушить и всех истреблять. Алчущая разрушений свора принялась за дело.
Так умер Мордобес - самый сильный и дерзкий, так погибли и его сородичи, изгнавшие когда-то Гада за то, что призывал он их к войне.
Кровавый Гад на троне восседал. На огромной горе из костей гоблинских трон стоял. Смотрел он на беснующуюся толпу у ног своих. На фоне черных и грязных уродов он был красавцем, даже и на человечий взгляд.
"Вот он - вожак", - едва слышно прошептал разведчик застывшему в ужасе от зрелища напарнику. Шепот утонул в какофонии визгов, не долетев до уха человека. "Уйдем отсюда".
Гоблины пировали: много добычи, много веселья. Хороший вожак, хоть и чужой. Кровавый Гад сидел неподвижно, смотрел свысока, молчал. В разгар веселья сошел на землю, никем не замечен, сквозь пьяную толпу протиснувшись, начал подниматься по камням в пещеры.
Их было много, и все были пусты. Везде погром, следы минувшей резни. Он обходил свои владенья, но приветственных криков не слышал - еще услышит. Сняв шлем, направился вглубь. Проходил по гулким галереям, прижавшись к влажным стенам, шел через узкие проходы, пока в ушах не зазвенела тишина. Тогда исчезло время, исчезло все, исчез сам гоблин, он обо всем забыл.
Он сразу узнал ее. Это была его пещера, та самая - с несколькими отверстиями наверху, сквозь которые струился лунный свет, проясняя следы на стенах, его следы.
Он не услышал шороха позади, лишь удар почувствовал в спину и резкую боль. Его повалили на пол, посыпались пинки, еще удары. Склонившаяся рожа в оскале ярости плюнула в глаза, другая рожа воткнула в грудь нож напоследок и тоже плюнула. Пробежали по стенам суетливые тени в свете факела выроненного на пол, убегающие звуки шагов растворились в тишине.
В своей пещере на полу лежал Кровавый Гад, предсмертный взгляд блуждал по размалеванным когда-то камням, ведь он забыл о них, о своей страсти забыл. Кровь высохла, рисунки потускнели, осыпались. Кровавый Гад закрыл глаза.
Так умер белый гоблин.
|