В тот день, семнадцатого мая, всё население Больших Зайцев (все двенадцать дворов) провожали в Город Никиту Затирухина и его семью.
Председатель сельсовета Горемыкин произнёс напутственную речь, подарил отъезжающим мешочек родной земли на память, все поаплодировали и уселись за стол.
Ты уж нам отпиши, Микита, - утирая пьяную слезу, говорил агроном Бабищев. - А то вон Завирухины обещались писать, а сами...
Действительно, от уехавшей месяц назад в Город семьи Завирухиных (равно как и от семьи Задирухиных, покинувших село два месяца назад) не было ни слуху, ни духу. Правда, в Больших Зайцах отсутствовали телефон, телеграф и почтамт, но факт оставался фактом - уезжавшие пропадали без вести.
Среди мужиков ходили слухи, будто олигарх Патрикеев, постепенно скупающий землю в Больших Зайцах, отправляет людей не в Город, а на тот свет.
Вот и Никита долго сомневался, продавать ли Патрикееву отчий дом, да жена с тёщей уговорили - в Городе, мол, олигарх и квартиру отдельную даёт, и работу обещает, и платить там будут деньгами, а не рыбными консервами.
Надо сказать, что в окрестностях Больших Зайцев не было никаких водоёмов, кроме Большого Болота, где рыбы не водилось, зато полно было всяческих гадов. И вышло так, что рыбные консервы стали местной валютой. Перекопать огород стоило две банки сайры в собственном соку, наколоть дров на растопку бани - банка сардин в масле, литр самогона покупался за три банки горбуши. Нередко в Больших Зайцах можно было услышать такой диалог:
Эй, кум! Одолжи пару банок кильки в томате. Верну с процентами.
Ты уж не сердчай, сосед, но хто у меня вчера до получки последнюю баночку бычков выпросил?..
И всё было бы хорошо, но консервированная валюта, к сожалению, отнюдь не являлась конвертируемой. Например, приезжающие из района киношники наотрез отказывались демонстрировать фильмы даже за икру минтая. Модные платья, каждые два года завозимые в сельмаг, так и оставались невостребованными, поскольку покупать их разрешалось только за рубли. А отличные от рыбных консервов платёжные средства исчезли из Больших Зайцев ещё в период перестройки.
Так и случилось, что потянулись Затирухинские бабы в Город, прельщённые развлечениями за СКВ.
Ой, пропадёшь, Микитка, ни за что, ни про что, за пустую банку, котом вылизанную... - причитал Бабищев.
Брось, Михалыч, и в Городе люди живут. - Затирухин встал из-за стола. - Ну, соседи дорогие, пора нам до станции ехать. Не поминайте лихом!
И тебе, Никитушка, всего доброго!
И чтоб ты там как шпрота в масле катался!
И чтоб бомбажу никакого, чтоб всё по ГОСТу!..
Затирухины на двух обозах скрылись из виду, а народ пошёл по хатам - продолжать проводы.
Удалился в свою мазанку на окраине села и местный ветеринар Кардамонов.
Глава вторая.
Кардамонов появился в Больших Зайцах лет 30 назад. Приехал молодым специалистом по распределению, да так и остался в селе на всю жизнь.
Жил он скромно, ни с кем не ссорился, однако ж и дружбы особой ни с кем не водил. Только время от времени заходил к ветеринару Тимофей Костюшкин - репортёр газеты "Вечерние Большие Зайцы" (он же её главред, верстальщик, фотокорр и единственный подписчик). О чём беседовали два сельских интеллигента никто не знал. Сам Костюшкин, хоть и охоч был до разговоров, но о странном своём приятеле никогда не распространялся.
Первые десять лет Кардамонов жил в полном одиночестве. Лечил домашнюю скотину и лесных зайцев (пока те ещё водились), а всё свободное от работы время посвящал таинственным научным изысканиям. И вот однажды появился в доме на окраине мальчонка. Возник он, видимо, в результате одного из экспериментов Кардамонова. Бабы, меж тем, гутарили, будто младенца ветеринар нашёл в лесу или вовсе тот приходился тихоне родным сыном. Мол, согрешил с кем-то Кардамонов, вот ему мамка сынка-то и подбросила. Но мужики твёрдо верили в силу научной мысли и были убеждены, что мальчишка появился из пробирки. Тем более, что согрешить Кардамонову было не с кем. Разве что с зайчихой какой.
Младший Кардамонов тоже был тихий и незаметный. Он не участвовал в ребячьих играх, а все дни проводил за чтением книг. О том, что мальчик жив и как положено подрастает знали только потому, что видели его сидящим у окна с очередным фолиантом. Даже Тимофей во время своих визитов к Кардамонову-отцу догадывался о присутствии Кардамонова-сына лишь по шелесту страниц в соседней комнатушке.
Так и жили они вдвоём в своём мирке. Парню стукнуло уж 20 лет, а он и не собирался гулять с девками. Те пообижались, конечно, да не долго. Девки здраво рассудили, что такого жениха им не надо: больно много читает, будет ещё кичиться своим умом. И относились в селе к ветеринарскому отпрыску как к предмету неодушевлённому. Даже имя паренька толком никто вспомнить не мог - то ли Антошка, то ли Андрейка.
Глава третья.
Вернёмся к вечеру семнадцатого мая. Итак, ветеринар после торжественных проводов Никиты пришёл домой. Непривычная тишина сразу насторожила хозяина: шелеста страниц не слышно, значит сынок вне дома. "И где его носит?" - забеспокоился Кардамонов. Он даже подумал не пойти ли поискать загулявшего отрока, но тут раздался стук в дверь.
Заходи, Тимофей.
По лицу журналиста было видно, что заявился он с каким-то важным сообщением.
Вот, Никита уехал. - присаживаясь к столу констатировал Костюшкин.
Ну.
И Мохнюки уезжать собираются.
Ну-у?
Точно-точно. Сам слышал. Эдак скоро в селе и не останется никого. Нельзя, Евгений Васильевич, сидеть сложа руки!
А что делать-то, Тимоша? Патрикеев вон какие райские кущи обещает, а здесь что?..
Обещать-то обещает, да кто ж ведает - может, Никита со своими бабами уже на дне болота? Не бывает дарового сыру, окромя как в мышеловке. Дурит Патрикеев нашего брата, надо олигарху этому отпор дать!
Какой там отпор... - Кардамонов был настроен пессимистически. - Ты вон в газетёнке своей пару статей против него тиснул, а Патрикеевы подручные всю туалетную бумагу в селе скупили. И писаниной твоей народ только подтирался.
Костюшкин густо покраснел и чуть было ни пустил слезу от тяжкого воспоминания, но взял себя в руки и продолжал, понизив голос:
Вот потому-то я к тебе и пришёл, Василич. Один я в поле не воин. А когда объединить усилия... Словом, вступай ты в нашу организацию. В "С.Б.З."!
Куда-куда вступить? - ветеринар, постоянно общающийся со скотиной, так живо всегда представлял себе эти "вступления", что даже будучи студентом-активистом не состоял в комсомоле. А уж о получении партбилета и речи быть не могло.
"С.Б.З." - это аббревиатура, а полностью - "Сопротивление Больших Зайцев"! - торжественно пояснил Костюшкин и глаза его засветились революционным огнём.
"Совсем мужик ополоумел" - подумал медицинский работник, но вслух только спросил осторожно:
И много народу в вашей Красной Большезайцевской Капелле?
Зря ты, Василич, смеёшься. Народу, положим, не много пока. Но ведь это только начало.
А ты, Тимоша, не обижайся и от ответа не увиливай. Честно скажи - кроме тебя есть ещё кто в этой организации? Не бойся, я не выдам.
Костюшкин испытующе посмотрел на собеседника:
Ну гляди, Женя, не токмо свою тайну тебе доверяю. А присоединились к моей борьбе Бабищев Семён Михайлович и Гаврила Бобылёв.
"Ага, всё ясно" - решил про себя Кардамонов. - "Агроном - алкоголик, он за бутылку хоть в компартию Уганды вступит. А кузнец Гаврила - человек желчный, ему за радость попротестовать и каверзу какую учинить хоть кому. Ну и напарников ты себе подыскал, правозащитник хренов!".
Конечно, выводы свои ветеринар озвучивать не стал, а лишь поинтересовался:
Как же вы будете бороться с Патрикеевым?
Есть у нас план диверсии. - Тимофей перешёл на шёпот. - Когда олигарховы помощнички завтра опять приедут агитировать в Город переезжать, мы им в бензобак сахару насыплем!
Ге-ни-аль-но... - проговорил Кардамонов, выискивая взглядом на книжных полках "Краткий курс психиатрии".
Только нам для осуществления плана ещё одного человека нужно. Соглашайся, Василич, а?
Бедный ветеринар совсем было растерялся, не зная как отказать своему сумасшедшему приятелю, но спасение явилось само собой в образе Кардамонова-сына.
Глава четвёртая.
Появившийся на пороге паренёк приветливо улыбнулся гостю. Был он среднего роста, с лица пригож, одет опрятно. Только брюки казались несколько великоваты.
Это сынок мой, Крокиандр. - представил юношу Кардамонов.
Андрей. - паренёк протянул Костюшкину руку.
Очень приятно. Тимофей Фадеевич.
По логике вещей смутиться должен был Андрей, ибо в первый раз он говорил с посторонним человеком, но мысли юноши явно были заняты чем-то другим. Зато почему-то смущение овладело журналистом, и тот поспешно ретировался. Костюшкин успел только шепнуть ветеринару на прощание: "Подумай, всё-таки, Василич. Не отказывайся сразу." и исчез за дверью. Кардамоновы остались вдвоём.
А что такое любовь, отец? - неожиданно спросил Андрей после того, как гость покинул дом.
Вопрос сына застал ветеринара врасплох.
Но ты ведь прочитал все учебники по анатомии и физиологии человека... ну, и других позвоночных тоже...
Да я, отец, не о том. А вот что в художественной литературе описано...
Евгений Васильевич горько пожалел о том, что сразу же после прочтения не использовал по назначению книжки Анн и Сержа Голон (в мягком переплёте, между прочим).
Это, сынок, оно... А в чём, собственно, дело? - старший Кардамонов перешёл из защиты в нападение.
Я, отец, когда ты на вызов уходишь, в Большом Болоте плаваю. Знал, да?
Ветеринар грустно вздохнул:
Не знал, но догадывался. Давно.
Так вот, - не обращая внимания на вздохи отца продолжал Андрей, - каждый день приходит к болоту девушка. Садится на камень и думает о чём-то. На "Алёнушку" Васнецова похожа - я в одном из учебников репродукцию видел.
"Да ведь это и есть Алёнка, рябая дочь Бабищева!" - догадался Евгений Васильевич. - "Только зря она, дура, на камнях сидит. Застудится ещё, и не видать мне внуков. Ох, да о чём это я?!".
Противоречивые чувства овладевали ветеринаром. С одной стороны, ему хотелось, чтобы сын устроил свою жизнь; с другой стороны, он опасался за безопасность Андрейки.
Она тебя видела?
Нет, отец, никогда. Даже сегодня, когда я её...
Когда ты её что?!
Когда я её спас.
Только сейчас старший Кардамонов почувствовал как устал за 30 лет работы без отпуска. Заныло сердце, закружилась голова.
На камне тина налипла, девушка поскользнулась. - отцовские страдания, казалось, не трогали Андрея. - Она упала в болото и стала тонуть. Я её и вытащил. Без сознания уже была. Хотел подождать, пока в себя придёт, но тут появился Авиценко, и я убежал. Но мне трудно дальше скрывать свои чувства. Могу ли я ей признаться, отец?
Впервые Евгений Васильевич не знал, чем помочь сыну. Но он всё-таки постарался придать своему голосу ободряющие нотки:
Ты, Андрейка, сейчас лучше поужинай да спать ложись. А завтра что-нибудь придумаем - утро вечера мудренее.
Юноша вздохнул и удалился в свою комнату, а озадаченный отец принялся мерить жилплощадь шагами.
"Как же нам всё объяснить Алёнке?" - размышлял он. - "И, главное, так удачно у них на болоте всё складывалось! Объяснились бы без свидетелей спокойно, принесли же черти этого Дуремара...".
Кардамонов понимал, что нервозное состояние не позволит ему самостоятельно принять правильное решение, и надумал посоветоваться с Тимофеем. Конечно, не разумно было брать в советчики сумасшедшего лидера "С.Б.З.", однако, другой кандидатуры попросту не нашлось. Ветеринар надел сапоги и пошёл к дому Костюшкина. А пока он идёт, читатель узнает кого же в селе называли Дуремаром.
Глава пятая.
Фельдшер Авиценко приехал в Большие Зайцы около трёх лет назад. Это был рослый детина лет тридцати пяти от роду. Дуремаром его прозвали за увлечение гирудотерапией. Ежедневно Авиценко брал сачок и отправлялся к Большому Болоту, где собственноручно вылавливал пиявок. Гирудотерапию он назначал всем пациентам, вне зависимости от диагноза. Поначалу сельчане нередко обращались к нему за помощью, хоть и испытывали отвращение к жирным кровососам. Тем более, что Авиценко казался на первый взгляд куда грамотнее предыдущего фельдшера Ведунова. Тот и вовсе лечил все болезни посредством клистирной трубки (что, однако, не помешало ему самому скончаться от жесточайшего запора). Но постепенно жители Больших Зайцев стали утрачивать доверие и к новому эскулапу. Началось это после того, как Авиценко не стал накладывать гипс на сломанную ногу комбайнёра Пустосеева, а облепил всю повреждённую конечность пиявками. Два дня несчастный пациент превозмогал адскую боль, анестезируясь первачом, а на третий день впал в состояние прострации. Он лежал на кровати и тихо стонал, глядя в потолок. На вопросы родных: "Что с тобой, Петя?" больной ничего не отвечал и только к вечеру тихо молвил: "Помираю я - вот что".
Супруга комбайнёра Пустосеиха начала было выть, но вскорости устала и решила сохранить силы для рыданий на похоронах. Однако завывания её достигли слуха Кардамонова, врачевавшего на соседнем дворе хозяйскую корову. Именно ветеринар с помощью традиционной медицины предотвратил неминуемую гибель бедного Пети. Он и во времена Ведунова (которого именовал не иначе как "Вредунов") подлечивал людей, скрывающихся от всепроникающей клистирной трубки.
Авиценко после, конечно, заявил, что успешному исходу назначенного им лечения помешал первач, употребляемый непослушным пациентом, но Пётр резонно заметил: "Ну уж от ентого-то мне плохо не могло стать!". И все мужики подтвердили: "Не было плохо никогда ему от ентого!". Тем не менее, кое-кто всё-таки продолжал ходить к фельдшеру на приёмы до тех пор, пока не случилась история с Мохнюковской девкой. Дочь Кузьмы Мохнюка Глафира с детства отличалась кротким нравом и болезненной внешностью. Всё-то она подкашливала, прихрамывала, да почёсывалась. А к семнадцати годам заболела чем-то вроде водянки. "Да-да, это - асцит" - узаконил Авиценко первоначальный диагноз Глафириных родственников. - "Ничего, недельку будем ставить на живот пиявочек, и всё рассосётся". Однако, прошла неделя, другая, а водянка не проходила. Даже как-будто ещё больше жидкости скапливалось в девке. Мохнюки и дальше продолжали бы гирудотерапевтить свою дочь, но пришёл к ним опять-таки Кардамонов - делать из жеребчика мерина, - увидал болящую и говорит на весь двор: "Позвольте Вас поздравить с пополнением, Глафира Кузьминична!". Водянка та оказалась беременностью!
Что тут началось! Кузьма побил дочь (за безнравственное поведение), жену (за дурную наследственность), Авиценко (за неправильно поставленный диагноз), соседей (за плохо скрываемый смех), а потом сам долго бился головой о стену... Но закончилось всё хорошо. Глафира родила удивительно здорового мальчика, на которого Мохнюки теперь не нарадуются. Кстати, роды принимал Кардамонов.
Стоит ли говорить, какие взаимоотношения установились с тех пор между фельдшером и ветеринаром? К тому же сама кличка "Дуремар" закрепилась за Авиценко с лёгкой руки Евгения Васильевича.
Глава шестая.
Ну вот, Кардамонов наконец добрёл до хаты Костюшкиных. Дверь ему открыла хозяйка - жена репортёра, необъятная Дорофеевна.
Ой, Гений Василич! А у нас, вроде, вся скотина здоровая. - удивилась Дорофеевна. Поражённая появлением нежданного гостя, она так и оставалась стоять в дверях, загораживая всю панораму.
Василич! Сам пришёл! - вынырнул из-под руки супруги Костюшкин. - Да ты хоть пропусти его, Варвара, распялилась тута...
Кардамонов прошёл в дом.
Что, Женя, надумал-таки к нам присоединиться? - заговорщицки подмигнул ветеринару Тимофей.
Да я, как бы... - замялся тот.
Ну и правильно!.. Только... - Костюшкин подозрительно глянул на жену. - Только тут не поговорить, пойдём в редакцию.
Мужчины вышли во двор, и Тимофей повёл приятеля к покосившемуся сарайчику, на котором красовалась табличка с надписью:
РЕДАКЦИЯ ГАЗЕТЫ
"ВЕЧЕРНИЕ БОЛЬШИЕ ЗАЙЦЫ"
Печатный орган села Большие Зайцы
Волчанского района
Китежградской области
Вот здесь я и работаю. Да ты садись, сейчас спокойно всё обсудим. - Тимофей пододвинул гостю топчанчик и, словно фокусник из шляпы, достал из футляра для пишущей машинки штоф и два стакана.
Ой, Тимоша, я не буду. - попытался отказаться Кардамонов. - У меня разговор серьёзный...
Конечно, серьёзный. - Костюшкин всё-таки наполнил обе ёмкости. - Ну, за успех предприятия!
Тимофей мигом осушил стакан и кивком пригласил друга последовать своему примеру. Тот понял, что сопротивляться бесполезно и, вздохнув, залпом выпил всё содержимое.
Вот так! - одобрительно всхлипнул репортёр. - А теперь давай оговорим план наших действий...
Нет уж, Тимофей! - перебил Кардамонов. - Я в "С.Б.З."'у вашу вступать не собираюсь и никаких диверсий устраивать не стану. У меня проблемы посерьёзней есть. И тайна моя пострашнее вашей будет.
Костюшкин хотел было возразить, мол, "С.Б.З."'шные дела - самые важные, но вид у гостя был настолько суров, что Тимофей воздержался от комментариев. Он попросту налил себе ещё полстакана, выпил молча и вперил взор в собеседника, всем своим видом показывая максимум внимания.
Ветеринар же собирался с мыслями. Он повертел в руке стакан и начал издалека:
Вот ты, Тимоша, как думаешь, откуда у меня Андрейка появился?
Ну дык! Коли слушать всё, что говорили...
Дык-дык... А ты других не слушай, ты меня спроси!.. А сынок мой появился в результате закрытого научного эксперимента. Взял я некоторые компоненты и соединил их в определённых пропорциях... Я уж не стану тебе рассказывать подробности - всё равно не поймёшь. Но так или иначе удалось мне вырастить в колбе гомункулуса, человечка то есть. Как я его выращивал до размеров нормального младенца, как ночей не спал - это тебе тоже знать не обязательно. Хотя думается мне, что именно на второй фазе эксперимента и произошли сбои в нормальном развитии модели Љ 3...
Но-о-омер три-и?.. - Костюшкин был настолько заинтригован рассказом,
что штоф неожиданно опустел совсем. Пришлось доставать из футляра следующий.
Да, до Андрейки было ещё два неудачных эксперимента, но не об этом речь. Итак, получил я среднестатистического человеческого детёныша. Ну не то чтобы совсем среднестатистического, а так - с некоторой погрешностью. Но в пределах ошибки. И погрешность эта была допустима до тех пор, пока Андрейке не исполнилось полгода. Тогда я обратил внимание на то, что роговой слой эпидермиса у него слегка нарушен что-ли... Как тебе объяснить бы?.. Словом, тонкокожий он был. Малейшая ранка - и ребёнок истекает кровью, гнойнички появляются. И с прочими роговыми образованиями тоже не всё в порядке было. Волосики не росли, ноготочков толком не было, и вообще костяк так себе... Я понял - какой-то этап развития упущен. А кому из древних живых организмов человек обязан появлением роговых образований? И появлением грудной клетки, а? Ответь мне!
Тимофей испуганно пожал плечами. Кончался второй штоф.
Не знаешь? А я тебе скажу. Мы всем обязаны рептилиям! В частности,
крокодилам. - Кардамонов не был пьян, но при этом находился в высшей степени воодушевления. - Помнишь, я на курсы повышения квалификации ездил; ещё Андрейку Пустосеихе оставлял?
Костюшкин то ли икнул, то ли кивнул в знак согласия.
Так я тогда не на курсы, я тогда в один секретный НИИ ездил - за консультацией. Естественно, мне пришлось поделиться с начальником лаборатории некоторыми своими наработками, но оно того стоило... Короче, ради спасения сына я вживил в его ДНК ген крокодила! И волосики стали расти, и ногти, и эпидермис в норму пришёл...
Да тебе, Василич, цены нет! Тебе за это изобретение государственная премия положена! - комплименты сыпались из репортёра как смертоносные снаряды из бомбардировщика. - Не, не государственная, а цельная Нобелёвская!..
Мне за это изобретение порка хорошая положена, Тимоша. Операция -то побочный эффект дала.
Ну-у?!
Кардамонов хотел объяснить, в чём же заключался вышеозначенный эффект, но тут дверь в сарай-редакцию приоткрылась, и на пороге показалась полноватая рыжая девчушка лет двенадцати - Дорофеевна в миниатюре.
Тебе чего, Стёпка? - спросил девчушку Тимофей.
А ничего, тятька, я так. - маленький пронырливый клон Дорофеевны исчез так же внезапно, как и появился.
Дык что у тебя там побочного вышло? - осведомился Костюшкин, извлекая очередной штоф из бездонного футляра.
А вышло то, что у Андрейки-Крокиандра хвост вырос. Небольшой, но настоящий крокодилий.
Па-а-думаешь, какая невидаль! - усмехнулся Костюшкин. - Вон когда у Задирухиных корова двухголовым отелилась, ты ж нашёл объяснение, а тут-то ещё проще!
Ничего не проще! - ветеринар стукнул кулаком по столу. - Мой сын не телёнок какой - у него чувства имеются всякие разные!
Чувства?.. - призадумался Тимофей.
И Евгений Васильевич поведал историю любви Крокиандра к Алёнке.
Да-а, зацепило парня твоего не на шутку. - резюмировал лидер "С.Б.З.", выслушав рассказ друга. - Надо Бабищевской девке как-то всё аккуратно объяснить.
Так вот как?! - истерично взвизгнул Кардамонов.
Приятели встретились растерянными взглядами. Одному Богу известно, как долго они ещё продолжали бы играть в гляделки, но тут снова приоткрылась дверь, и появился второй клон Дорофеевны. Только на сей раз - мужеского полу. Это был толстый пятилетний пацан.
А мамка послала посмотреть, чего вы тут делаете. - наивно "сдал" родную мать рыжий Павлик Морозов.
А-а! Дык ты скажи мамке, что мы репортаж готовим - срочно в номер. - с ходу отреагировала акула пера.
После того, как за мелким предателем закрылась дверь, Костюшкин положил голову на ладонь и мечтательно произнёс:
А прав ты был, Василич, когда Андрейку без жены завёл. А то попалась бы такая же анафема... Гляди-кось, уже заподозрила что-то... Ну, сворачиваться пора.
Да на кой же я тут тебе душу свою изливал?! - возмутился Евгений Васильевич. - Совета твоего спрашивал?!
А какой мой совет может быть? - на удивление трезво рассудил Тимофей. - Надобно Алёнке всё как есть рассказать - коли любит, так поймёт и простит, и примет хоть в каком виде. А не люб он ей - тогда и без хвоста неча свататься...
А ведь верно! - вдруг прозрел Кардамонов. - Нечего мудрствовать - рассказать и всё! Тайну-то она всяко не выдаст. Только жаль Андрейку, если Алёна откажет.
А с чего бы ей отказывать?! Кто ещё такую дуру рябую возьмёт? Ой, что-то я не то говорю... Короче, совет да любовь! - Костюшкин прикончил третий штоф. - Главное, чтобы они детишек нарожали человеческих, а не крокодильчиков каких. Ой, что-то я опять... Главное, чтоб любили друг друга. А любовь - она... хр-р-р...
Даже храп приятеля не помешал приподнятому настроению Кардамонова. Он выключил свет и на цыпочках вышел из помещения. На дворе его встретила обеспокоенная Дорофеевна:
А мой-то что делает, батюшка Гений Васильевич?
А он, Варвара, фотографии проявляет для завтрашнего номера "Вечёрки" - как-то быстро сориентировался ветеринар. - Ты лучше не заходи в сар... в редакцию: дверь откроешь, и вся плёнка засветится. Тимофей Фадеевич когда номер сверстает, тогда сам домой и придёт.
Ох, опять до пол-ночи работать будет. - вздохнула Дорофеевна. - Прощевай, батюшка, спаси тебя Господь...
Варвара уже не в чём эдаком не подозревала своего благоверного: во-первых, от Кардамонова не пахло, во-вторых, она уважала ветеринара и верила ему. В конце концов, это он помог появиться на свет обоим её детям - и Степаниде, и Степану.
Глава седьмая.
Странно окрылённый, шёл Евгений Васильевич по улице. Он отчего-то не помнил последние слова Костюшкина о крокодильчиках, а слышалось ему только: "Совет да любовь".
"Сам завтра пойду к Бабищевым и поговорю с Алёнкой." - мечтал Кардамонов. - "А сейчас приду домой, успокою Андрейку, мы с ним выпьем молока с мёдом, и - спать".
Но тут ветеринар услышал необычный для столь позднего времени гул голосов. Пришлось вернуться с небес на землю и оглядеться. Кардамонов увидел целую толпу как раз возле Бабищенского дома. Повинуясь не любопытству, а совсем другому необъяснимо-тревожному чувству, он подошёл к месту людского сборища. Взору его предстала следующая картина.
На крыльце отцовского дома сидела Алёнка Бабищева с распущенными мокрыми волосами и периодически всхлипывала. Глафира Мохнюк пыталась успокоить подружку. Сам агроном суетливо крутился вправо-влево, разводил руками и издавал звуки типа "Дык-мык". А на лавочке возле агрономовых владений, покуривая цигарку, сидел фельдшер Авиценко и что-то оживлённо рассказывал сельчанам.
Что случилось-то? - Кардамонов схватил за рукав председателя Горемыкина.
Да Алёнка в болото пала, а Дуремар наш её вытащил. Вишь, хоть на что-то пригодился, пиявочник проклятый.
Так то ж не он, а... - осёкся несчастный отец несчастного сына. Второй раз за вечер больное ветеринарское сердце напомнило о своём существовании. Предчувствие неизбежной беды овладело Кардамоновым.
А Семён Михайлович Бабищев тем временем пришёл в себя.
Я тебе, Виктор Никанорыч, всем теперь обязан! - тараторил агроном, кланяясь Авиценко. - Ты что хочешь теперь проси - всё выполню. Мне за-ради такого человека ничего не жалко! Вот перед всем честным народом обещаюсь - любое твоё желание выполню, поскольку ты дочерь мою, кровинушку родную, спас! Только скажи, Никанорыч, чего хочешь!
Фельдшер сделал долгую затяжку и хитро посмотрел на Бабищева:
Чего хочу?.. А жениться я хочу! Поможешь, Семён Михайлович?
Дык, чем же это я помогу? - растерялся агроном. - Сватом что ли стать предлагаешь?
Не сватом, а тестем! - пояснил Авиценко, втаптывая окурок в землю.
Это что же выходит - неужто ты жениться хочешь... на Алёнке моей?! - сообразил наконец Бабищев.
Разговоры в толпе разом стихли, а Алёнка перестала всхлипывать и начала икать.
Ну да, на Алёнке на твоей. - фельдшер снова закурил. - А чем я ей не жених? Огород у меня; скотина разная; профессия хорошая имеется. Будет дочь твоя на пуховой перине спать и лососевой икрой питаться. Опять же лечить я её бесплатно буду.
Так-то оно так, только ты не обижайся, Виктор Никанорыч, но... - агроном замялся. Он снова начал было крутиться вокруг своей оси, и вдруг рухнул на колени перед Авиценко. - Пожалей ты девку, не губи! Молодая ж ещё!..
Виктор Никанорович никак не ожидал такого поворота событий. Он бросился к предполагаемому тестю и поднял его с земли.
Я ж, Михалыч, не зверь какой, я ж не силой её под венец поволоку! Я время вам дам - попривыкнуть ко мне, в гости буду заходить как друг семьи. Я понимаю, что девка молодая ещё, но и я ведь не старый! - Авиценко вдруг выпустил агронома из рук, и тот снова оказался на коленях. - Я, между прочим, мужчина в самом расцвете сил и не урод вовсе! А твоя девка рябая где ещё жениха найдёт? Может, только Федька юродивый на ней и женится. И будет Алёнка всю жизнь рыбные тефтели в томате кушать - Федьке только ими милостыню и подают!
Как ни жестоки были слова фельдшера, но Бабищев услышал в них отзвуки истины. Всей своей душой отца-одиночки он желал Алёнке счастья, но остатками разума понимал, что в родном селе не найдёт для дочери подходящей партии. Более или менее успешные семьи потихоньку покидали малую родину, из молодых парней оставались только тунеядцы или просто дурачки. И Тимофей Костюшкин на заседаниях "С.Б.З." постоянно твердил: "Вымирают Большие Зайцы, вымирают!".
Агроном попытался взглянуть на Авиценко объективно. Да, не красавец, но ведь и не урод. Не юноша уже, однако и не старик. Умом не блещет, но зато к быту весьма приспособлен. Такой, пожалуй, и нужен чересчур мечтательной Алёнке. А что до девичьих чувств - так привыкнет она к жениху, все привыкают.
И Бабищев как-то вдруг смирился с зятем-фельдшером. Кроме того, Семён Михайлович не мог нарушить обещания, данного при всём честном народе.
Э-эх, быть по-твоему, Никанорыч! - со слезой в голосе сказал агроном. - Но свадьбу сыграем осенью - не раньше! А так - заходи в гости, рады будем. Только чтоб приходил, когда я дома!
Авиценко радостно кивнул, и мужчины ударили по рукам.
Алёнка перестала икать и снова принялась всхлипывать (теперь уже на пару с Глафирой).
Народ, вполголоса обсуждая помолвку, стал расходиться.
Кардамонов тоже побрёл в сторону дома, обдумывая как бы помягче объяснить сыну положение дел. Краснорожий фельдшер одним ударом ломал три жизни: Андрейки, Алёнки и ветеринара.
Глава восьмая.
Евгений Васильевич издалека увидел свет в окне своего дома и непроизвольно замедлил шаг.
"Не спит Андрейка. Придётся сегодня же всё ему рассказать. А я так устал..." - обречённо подумал он.
Едва переступив порог родных пенатов, ветеринар напоролся на тревожный взгляд юноши.
"Нечего тянуть селёдку за хвост!" - решил Кардамонов и тут же, не снимая сапог, поведал сыну о том, как хитроумный фельдшер присвоил себе и Андрейкин подвиг, и Андрейкину зазнобу.
На протяжении всего отцовского монолога младший Кардамонов молчал, устремя взор свой в пол, и лишь изредка кивал головой, словно утверждаясь в какой-то давно назревавшей мысли.
Да, именно так! - воскликнул он, когда отец умолк. - Так будет лучше! Авиценко будет ей хорошим мужем, а я... Ничего я не знаю, кроме своих книг; ничего в жизни не понимаю! Зачем Алёнушке такой непрактичный, да ещё с хвостом?!
Зря ты сынок на себя наговариваешь. - попытался успокоить Андрейку Евгений Васильевич. - Ты умный, добрый, и по хозяйству мне помогаешь исправно... А, может, пойдём к Бабищевым - правду расскажем?
Да никто, отец, нашей версии не поверит! Она, когда в сознание пришла, кого первым увидела?
Авиценко она увидела. - вздохнул ветеринар.
Обоим было ясно, что сложившуюся ситуацию уже ничем не исправить. Слова были излишни, и Кардамонов начал молча стягивать сапоги. Андрей, находясь в состоянии прострации, раскачивался на стуле, с каждым разом всё увеличивая амплитуду колебаний. Несостоявшийся жених обязательно упал бы, но стук в дверь прервал его эквилибристические упражнения.
Заходи, Тимофей. - устало отозвался Евгений Васильевич.
По лицу репортёра блуждала странная улыбка, попеременно выражавшая то сострадание, то идиотский восторг, который обыкновенно обуревает внезапно разбуженных после попойки.
Я, мужики, уже в курсе событий. - хрипло сообщил Костюшкин, обращаясь к обоим Кардамоновым. - Я, конечно, должен был первым узнать, а узнал последним, но я ведь это... Вёрсткой я занят был! Ты ведь, Василич, сам знаешь...
Дык! Я ж помочь вам хочу! Я в завтрашней "Вечёрке" опровержение дам. Напишу, что Алёнку спас Кардамонов Андрей Евгеньевич, а Авиценко Виктор Никанорович есть человек безнравственный. И врач он никудышный. И с Патрикеевым на дружеской ноге...
Не надо ничего опровергать, дядя Тимофей. - перебил Андрейка. - А если и вправду помочь хотите, так лучше про эту историю вообще ничего не пишите.
Да как же - ничего? - растерялся Костюшкин. - А, Василич? - обратился он за помощью к старшему Кардамонову. Но тот молча покачивал головой, демонстрируя полное согласие с позицией сына.
Ну, мужики... - Тимофей обессиленно опустился на стул.
Я, отец, пойду прогуляюсь, поплаваю. - Андрейка взялся за ручку двери.
Раньше ветеринар ни за что не отпустил бы сына на улицу в половине второго ночи, но сейчас перед ним стоял взрослый мужчина, только что переживший страшную трагедию. Разве можно было что-то ему запретить?
После ухода Андрейки оба сельских интеллигента минут десять сидели в полной тишине. Первым очнулся Костюшкин:
Я, Женя, когда от Дорофеевны убегал... Ну, то есть, на журналистское задание уходил... Короче, прихватил вот с собой... - он достал из-за пазухи литровую бутыль и поставил её на стол. - Будешь?
Евгений Васильевич Кардамонов прожил на свете 52 года. За всё это время он никому не причинил вреда. Он даже случайно никого ни разу не огорчил. Ребёнком он был тихим и послушным, в школе учился прилежно, по окончании ВУЗа получил красный диплом, после чего было тридцать лет безупречной службы на посту сельского вет.врача... Полвека безгрешного существования на земле понадобилось Евгению Васильевичу для того, чтобы спокойно и чётко ответить:
Буду.
Глава девятая.
Утро восемнадцатого мая выдалось тяжёлым. В той или иной степени болели все сельчане. Для большинства из них причиной нездоровья являлись проводы Никиты. Но были люди, которые болели особенно тяжело.
Хуже всех чувствовал себя революционер Костюшкин: выпитые накануне без малого три штофа и половина литра с некоторой периодичностью предпринимали попытки вырваться наружу, но почему-то не естественным путём, а непосредственно через головной мозг. Сам Тимофей, правда, связывал свои мозговые спазмы со следующими противоправными действиями Дорофеевны: удар кулаком в солнечное сплетение, удар сковородой по голове, удар ухватом по спине и пинок под зад.
Также не особо хорошо было и агроному Бабищеву. Немало живительной влаги поглотил он на проводах Никиты, потом - придя домой после оных. Но самым страшным испытанием для организма Семёна Михайловича явилось последующее обмывание помолвки. Будущий Бабищенский зять (не в пример будущему своему тестю) имел богатырское телосложение и медицинское образование, что позволяло ему потреблять спиртное в огромном количестве за рекордно малые сроки. Агроном, понятное дело, не хотел уступать пальму первенства в этом виде спорта никому, тем более фельдшеру. И его постигла та же участь, что и стайера, пытающегося обогнать спринтера на малой дистанции: первое дыхание быстро закрылось, а второе ещё и не думало открываться.
Дочка, умираю! - тонким голоском скулил Семён Михайлович, будучи не в силах подняться с кровати. - Принеси чего похмелиться!
У-у! У-у-у!.. - раздавалось в ответ из Алёнкиной комнаты. Девка проревела всю ночь и утром, похоже, не собиралась прекращать это весьма интересное занятие.
Доченька, ведь помру же!
У-у-ау!..
А ещё особенно плохо было обоим Кардамоновым. Но тут уж спиртное не чувствовало за собой вины: Андрейка не пил вообще; а Евгений Васильевич, хоть и употребил ночью около 500 мл браги, страдал не от похмелья. У ветеринара (равно как и у его сына) болела душа. За утренним чаем Кардамоновы по очереди вздыхали и тёрли подбородки. "Лучшее лекарство от тоски - работа" - решил ветеринар и, наказав Андрейке наколоть дров, сам пошёл с обходом по своим пациентам. Перво-наперво он собирался навестить престарелого кота Пустосеихи Яшу. Этот шестнадцатилетний кастрат полгода назад ослеп. Сначала кот переживал, не прогонит ли его хозяйка за никчёмностью, но осознав, что попросту дорог ей, стал нахально пользоваться своею слепотой. Порой Яша в присутствии Пустосеихи залезал на хозяйский стол и начинал есть из хозяйской тарелки. "Что ж ты делаешь, паскудник?!" - вопрошала кота Пустосеиха и хваталась уже за веник с целью наказать нахала, но останавливало её невинное выражение Яшиной морды. Кот словно говорил: "Да я, благодетельница, ничего такого и не замышлял. Я, по слепоте своей думал, что это моя миска!" И добродушная Пустосеиха прощала своего любимца. Но утром десятого мая Яша совершил роковую ошибку. Он забрался на стол в то время, когда за ним завтракал похмельный комбайнёр Пустосеев. Кто сказал, что коты не летают? Яша преодолел по воздуху не менее двадцати метров, вышибив при этом две двери и затормозив о гараж. Несмотря на лобовое столкновение со многими препятствиями, Яша заболел не от ушибов, а от обиды. Он отказывался от еды, перестал линять на любимую шаль хозяйки и даже не метил обувь хозяина. Кардамонов диагностировал глубокую кошачью депрессию.
Ну, довольно о котах и ветеринарах; обратимся к событиям более значимым.
Итак, всё утро агроном Бабищев безрезультатно пытался воззвать к состраданию дочери. Он уже не надеялся на чью бы-то ни было помощь, но неожиданно возле его кровати возник Божий Посланник со стаканом браги в руке. Семён Михайлович даже подумал, что умер, и это святой Пётр встречает его у Райских врат. Вовсе нет - Божьим Посланником оказался уже похмелившийся Костюшкин.
Ах, ты, твою... - простонал агроном, прикидывая как бы отвертеться от обязательств, принятых на себя по вступлении в ряды "С.Б.З.".
Вставай-поднимайся, никаких отговорок! - Костюшкин решительно пресёк попытку к бегству. - План действий помнишь?
Конечно, агроном никакого плана не помнил, но сверхъестественным чутьём алкоголика ощущал, что местного бесноватого фюрера можно раскрутить ещё на один стакан.
План я помню почти что весь, но вот где-то здесь, - Бабищев указал на левый висок, - чтой-то замыкает...
Дык на-вот выпей, - подсуетился Костюшкин. - Но больше не дам!
Угу, больше и не надо, мне и так хорошо, - проворковал агроном. - То бишь, вспомнил я уже всё.
Если бы Семёну Михайловичу поручили управлять адронным коллайдером, он справился бы с этой задачей гораздо успешнее, чем с брюками. Коварная правая штанина никак не хотела слушаться хозяина и не допускала к себе его левую ногу. Левая же штанина безвольно повисла в воздухе, словно говоря: "Ох, да делайте со мной уже всё, что хотите!" Тогда агроном попытался вправить хоть какую-нибудь из многочисленных своих ног в апатичную левую штанину, но и здесь его постигла неудача... Наконец Семёну Михайловичу (не без помощи Костюшкина) удалось сладить с мятежными брюками. Он так устал, что присел на краешек кровати и, устремив на лидера "С.Б.З." полные страдания глаза, спросил:
А, может, не пойдём, а? Предчувствия меня мучают...
Нет уж! - Тимофей был непреклонен. - Назвался груздем - полезай в кузов!
Кабы в кузов, а то в бензобак... - проворчал агроном и послушно проследовал за вождём местной революции.
А вёл его вождь почти что к погибели.
Глава десятая.
Подручные олигарха Патрикеева прибыли согласно расписанию ровно в десять ноль ноль. Из иномарок высыпались бодрые розовощёкие мальчики из числа тех, которые обычно нападают на тебя в супермаркете с безумной улыбкой и неизменным вопросом: "Я могу Вам помочь?!" (Ну чем они могут кому-либо помочь? Разве только самоликвидацией. Это было бы весьма полезно для психического здоровья нации).
Сначала, как обычно, произносили общие слова; затем перешли к конкретике: стали демонстрировать картинки с видами райской жизни.
Сельчане, обделённые вниманием районных киношников, воспринимали агитацию как некий аналог фильмов. Они завороженно смотрели на плакаты в руках гостей, бурно реагировали на увиденное и толкали друг друга локтями:
Во, гля, чичас газову плиту покажут!
Не ври, я больше тебя смотрел! Сначала стиральня будет!
Да дураки вы оба: раньше холодильню всегда кажут...
Показ шёл своим чередом. Агитаторы, наблюдая за реакцией публики, хитро перемигивались и собирались уже приступать к показу нетленного хита - канализационной системы во главе с унитазом - но тут произошло непредвиденное. Раздался крик, стук, визг, и четыре патрикеевских амбала выволокли на поляну трёх местных жителей. Один амбал в правой руке держал за шиворот Тимофея Костюшкина, в левой - Семёна Бабищева, а трое других амбалов пытались удержать яростно вырывающегося из цепких лап буржуазии Гаврилу Бобылёва. Население Больших Зайцев разом отвлеклось от заветного зрелища и примолкло, разделившись на две части. В душе первой части беззвучно зрело возмущение, в душе второй части также беззвучно зрел страх. Председатель Горемыкин, зная нравы своего электората, решил предотвратить возможную кровавую бойню.
А что, господа хорошие, случилось-то? - вежливо осведомился он, обращаясь к амбалам.
Эти ваши, - ответил первый амбал, потрясая в воздухе журналистом и агрономом, - хотели нашу тачку испортить!
И что же вы с ними сделать хотите?
А щас шефу позвоню, и тогда узнаем - что с ними делать. - просипел главный мордоворот и выпустил из рук Костюшкина с Бабищевым. Те синхронно упали на все четыре конечности и застыли в таковой позе.
Осмелюсь доложить, - подобострастно заметил Горемыкин, - что телефоны у нас в селе нету...
Дружный амбалий хохот прервал его речь.
Ты чё, лошара, вышки не видишь? - вопросил качок, указав на некое сооружение посреди леса.
Это ты, милой, об той сосне безветошной, что за одну ночь выросла? - предположил предатель, окончательно теряя авторитет в глазах односельчан и хоть какой-то респект в глазах гостей.
Все четверо амбалов заржали в унисон. Вдоволь насмеявшись, главный из них сделал определённый жест рукой, и остальные затихли.
Ша! Звонить буду! - объявило это гориллоподобное чудовище и достало из внутреннего кармана пиджака чудо техники - мобильный телефон. Тыкнув кнопку, чудовище замерло в ожидании. - Алле, Владислав Владиленович! У нас тут в Больших Зайцах чума такая...
Повернувшись спиной к народу, главный амбал долго что-то бубнил в трубку и минут через пять, обратившись ко всему людскому сборищу ужасным ликом своим, растерянно произнёс: