Колонок : другие произведения.

Песня цветов аконита. Часть 2

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:

   Часть вторая - Ивовый Остров.
  
   Глава первая. Сестра
  
   Запад. Земли сууру - лэ.
  
   Здесь любили золотой цвет. Правитель сууру был молод - он только достиг своего двадцатого года. Одежда его переливалась, словно свет в капле росы - огнями разных оттенков и изумительной яркости. Глазам было больно смотреть на подобное великолепие.
   Нрав молодого правителя внушал опасение приближенным - несдержанный, резкий, тот редко слушал советы, и часто - льстецов.
   Тронный зал был отделан бирюзовым, черным и золотым - диковинные звери с львиными головами и длинными, гибкими телами словно текли вдоль стен. Чем-то подобные существа походили на произведения тхай - но были массивнее; к тому же тхай не изображали зверей в тронных залах.
   Голос правителя, звучный, красивый, отражался от каменных плит.
   - Они закрывают нам торговые пути на восток!
   - А мы им - на запад, - старшего советника, знавшего молодого правителя с пеленок, раздражала эта чрезмерная категоричность. Тем более что за себя он не опасался ничуть.
   - Они прекрасно плавают на запад на шаварских судах, на которые нам нельзя нападать. Сами же не пускают нас в пролив Эш.
   - Вы предлагаете войну, государь. Но сейчас это бессмысленно. У них сильный правитель. Сейчас у них союз с синну.
   - Союз? Временное перемирие. Дикари ни в коем случае не придут к ним на помощь. Мне надоело плестись в тени тхай.
   - Сейчас с ними выгоднее торговать, нежели воевать.
   Молодой правитель поморщился.
   - Трусам всегда выгоднее торговля - они боятся протянуть руку и взять силой то, на что имеют права, предпочитая за это платить.
   - В войне платят обе стороны. Не забывайте об этом.
  
   Старший советник поднял обе руки, призывая прислушаться к его словам.
   - Поймите, государь, у нас сейчас нет сильных союзников. Северные дикари не в счет - нам никогда не призвать их к порядку, они, как стая ворон. Накинутся на нас, только мы дадим слабину.
   - Так не надо ее давать.
   - Мало вам южных пиратов? Война парализует торговлю полностью.
  
   По голубому бархату бежали узкие золотые львы, охотясь за солнечным светом.
   - Вы принесете беды стране, - старый советник давно не боялся говорить открыто. А уж молодого правителя знал с самого детства - и ничуть не опасался его тяжелого нрава. - Нам не выиграть эту войну.
   - Я не хочу ждать. Если они станут сильнее нас еще и на море, сууру останется только вспоминать о былом величии.
   - Войскам не пройти через горы. Там множество тайных троп - лазутчики проберутся, но любой отряд будет остановлен. Не забывайте - тхай знают свои горы лучше нас.
   - На юго-востоке есть два хороших пути.
   - Они охраняются гарнизоном.
   - Значит, нужно отвлечь внимание наших соседей. В северных областях неспокойно. Наши люди сумеют подогреть недовольство...а при удаче - помочь голытьбе поднять восстание. А дальше - мои войска перейдут границу и двинутся на столицу.
  
  
   **
   Север провинции Хэнэ
  
   Лето выдалось на редкость засушливым - еще хуже, чем два предыдущих. Это не мешало чиновникам требовать полного налога с крестьян. Некоторые семьи, не выдержав, бросали свои наделы и уходили. Не выплатив долга округу - нечем было платить. Скрыться удавалось только в горах, там, где невозможно обрабатывать землю. За беглецами посылали солдат, и те либо силой возвращали людей на место, либо отправляли заниматься тяжелой работой. А потом, когда начались мятежи, беглых убивали на месте. Семьи уходили с детьми - солдаты порой убивали и детей, порой забирали их с собой и отдавали в другие деревни.
   Огонь - это очень красиво. Мелкие веточки сгорают в один момент. С крупными потруднее - оранжевые языки обволакивают дерево, и оно кажется радостным, словно празднует свою скорую смерть. Мелкие веточки - деревушки. Ох, не все уцелели в огне, зажженном на северо - западе...
  
   ...
  
   Странное у него было прозвище - Муравей. Неприметный совсем, быстроглазый, он в тридцать с лишним все еще был одинок. Зато друзей водилось много. Поговорить любил, да и помочь не отказывался. В деревнях его знали. Бродяга, а слова нижет складно - заслушаешься. Ни умом, ни смелостью не обижен. Ходил по дорогам Хэнэ, о жизни людей расспрашивал, а порою запретное говорил, пугающее и утешительное. О порядках, о зверствах чиновников - да мало ли, чем крестьянская доля трудна? А когда неспокойно стало, другие начали приходить - и вроде те же речи вели. А все же к ним душа не лежала. Чужаки - и есть чужаки, то ли дело человек, что в краях этих вырос. Однако была их правда - от набегов кто бы крестьян защитил, а налоги дерут. А уж когда власти стали к порядку народ призывать, сначала - словом, а после - силой, многие возмутились. Вожаки скоро нашлись. И за Муравьем пошли многие. Встал на дыбы север.
   Уходили те, у кого ничего не осталось. Другие - терпели, не понимая, как можно поднять голос против воли вышестоящих. "Мы защищаемся", - говорил Муравей, - "Может, и нарушаем законы, данные Небом - но люди хотят жить и мирно трудиться, а не видеть, как умирают их дети".
   Такие речи пугали даже сторонников Муравья, но и привлекательными казались.
   Сильно удивился бы Муравей, если бы знал, что соседи-сууру к недовольству народному тоже причастны. Что ж... и впрямь тяжела крестьянская жизнь. Отчего ж не сыграть на этом?
  
   Старик подошел неслышно. Поговаривали, что в нем нечеловечья кровь - уж больно был он силен и здоров для таких-то лет. Муравей, подбрасывающий хворост в костер, вздрогнул, ощутив чужое присутствие. Длинные белые волосы старика в свете огня показались рыжими.
   - Уходить надо, - обронил Муравей. - Ничего мы в этом болоте не высидим.
   - Надо, - согласился старик. - А как их уведешь? Уговори-ка, родных без защиты оставить! Войска придут - несладко в деревнях будет.
   - Раньше бы думали, - буркнул Муравей, поправляя выкатившееся из костра поленце. - Я никого за собой силком не тянул.
   - Слушай! - старик предостерегающе поднял палец.
   Темные лохматые кусты шевелились. Раздался тоненький свист, потом стрекот.
   - Цикадка ночная, да ветер.
   - Все вам, молодым, объяснять, - поджал губы старик. - Лесовик то. Предупреждает. Сейчас крыльями хлопать начнет.
   И верно - хлопанье крыльев послышалось, словно встрепенулась птица ночная.
   - Ладно, - Муравей поднялся. - Что тут говорить... Уведу я тех, кто пойдет.
   - А других что же, бросишь?
   - Некогда мне нянькой служить. Кто уговорами да хитростью за собой манит - а я никогда таким не был. Сами выбирали, кого слушать. А здесь останемся - всем худо будет.
   С хитрым прищуром старик посмотрел в лицо Муравью.
   - Мне-то помирать скоро, а вот ты, гляжу, далеко пойдешь.
   - Смотри, не накаркай.
   - Не я ворон. Других довольно. А вы, глупые, слушаете, уши развесив, - он подмигнул Муравью.
   - Без меня отправляйтесь. Пусть будут к вам милостивы Бестелесные. А я уж тут... с детишками своими побуду. Твое дело молодое - уводи людей. Утречком, по туману... тропку я тебе показал. Мы, почитай, возле нее сидим.
  
  
   Парнишка с неровно обрезанными до плеч волосами на удивление ловко орудовал иглой. Муравей подошел, присел рядом.
   - Вот... сумку чиню.
   Кто посторонний удивился бы очень, услышав слова Муравья:
   - Аюрин... Подумай все же, девочка. Зачем ты с нами идешь?
   - Шить умею - пригожусь, - стрельнула глазами та.
   - Почти все тут мальчишкой тебя считают.
   - И правильно, - она перекусила нитку, смешно вздернула острый носик. - А то вышибли бы отсюда к демонам рогатым.
   - Не ругайся, - строго сказал Муравей. - Привыкнешь - не женится никто.
   - Ой ли? - насмешливо покосилась. - Утопиться, что ли?
   - И все же лучше бы ты...
   - Некуда мне возвращаться. Сам знаешь. Нечего душу вытягивать.
   - Знаю. Потому и принял. Но добрые люди найдутся...
   - Ой! - она уколола палец, слизала капельку крови. - Придумал тоже - добрые люди. Где их искать-то сейчас?
   Сказала, задумчиво рассматривая только что уколотый палец:
   - Был у меня еще один брат. Старший; мать его моей матери родной сестрой приходилась. Все умел делать, без слов понимал, ласковый... И красивый - помню. Пропал он. Ушел с караваном - и кругов на воде не найти.
   Прибавила задумчиво:
   - Говорили, что погиб караван. Только ведь убитых никто не считал. Может, жив? В тот год мне один сон часто снился. Кукушка поет - к радости, роща такая светлая, солнечная. И он навстречу идет, словно бы чуть постарше стал. Нарядная рубаха на нем, и белая тэй - ему как раз бы тринадцать исполнилось. Смеется, руку протягивает...
   Муравей стер со щеки девчонки слезу. Поднялся.
   - Пора мне. Шей... Если жив - может, и встретитесь.
  
  
   Аюрин плохо спала по ночам. С того дня, как увидела мертвых родителей. В их деревушке укрылся десяток мятежников - и нашелся честный человек, выдал властям. Налетели конные, как шквальный порыв. Вроде как суд был... короткий такой. Двоих отпустили, чтобы другим рассказали. Аюрин сбежала, посчастливилось. Муравей ее подобрал. Она сперва все молчала. Потом отошла - и бойкая девчонка оказалась, разговорчивая.
   Про семью часто рассказывала.
   - Моя старшая сестра второго ждала...только она и я знали. Мужу не говорила пока. Она много старше меня смотрелась, хотя ей всего семнадцать исполнилось. А муж ее смеялся забавно - как камешки перекатывал.
   Она считала всерьез, что жениха себе не найдет - кому же нужна девчонка, которая с луком по лесам шлялась вместе с мужчинами? Муравей не разубеждал. Заботился, как о дочери. Рад был бы удерживать ее подальше от доли такой - но поди, переубеди Аюрин. Упрямая - кремешок. Чуть тронь - искру высекает. Стрелять научилась на диво быстро и метко. И тех, кому стрелы предназначались, совсем не жалела.
   Разговор с Муравьем о пропавшем брате даром для нее не прошел. Аюрин подошла, задумчивая.
   - Не ладится ничего. Не буду сегодня еду готовить - еще отравитесь. Я все о брате думаю. Если он не вернулся и не погиб - может, в люди вышел? А вдруг он среди тех, от кого мы по лесам прячемся?
   Муравей рассмеялся.
   - Нет, девочка. В войска берут после обучения.
   - Так ему тринадцать было. Самый возраст - начать.
   Муравей пристально вгляделся в сумрачную Аюрин.
   - А ты говорила, он и мухи бы не обидел. Пошел бы военному делу учиться?
   - Кто ж его знает... Я вот тоже невестой готовилась стать, а не лучницей. А если он там, а моя стрела его...
   - Чушь, - отрезал Муравей. - Это уж совсем сволочью надо быть, чтобы - на родные места...
   - Да ведь приказы не выбирают.
   - Не выбирают - да вот исполняют не все.
   На том и закончили разговор.
  
   Аюрин порой вспоминала прежние дни, рассказывала Муравью:
   - У меня была кукла из пеньки и соломы, любимая. Помню, когда наступал праздник Нового Года, мы с матерью и сестрой делали фигурки из теста - я всегда одну приносила ей. А летом ловила цикадок, говорила кукле: "Смотри, Ниу, такие маленькие - а живут долго-долго. И ты будешь жить долго-долго". А вышло - пеньковая кукла раньше меня умерла. Смешно...
  
   Муравей отдыхал душой, глядя на ту, кого приемной дочерью считал, на Аюрин. Та, хоть и почти невеста годами, все же много детского в себе сохранила. Щенка лесной собаки приручила - повсюду за девушкой бегал. В отряде посмеивались.
   - Война идет, а у тебя игрушки.
   - Какая же Цветок игрушка? - возмущенно спрашивала Аюрин. - Он живой. А за мной ходит, потому что любит. Я ему родных заменяю.
   - Да какая ж семья у такого зверя?
   - Крепкая. Только он потерялся, вот и доверился мне.
   - Ты дитя еще. Не наигралась, - говорил Муравей.
   - Вот теперь мои игрушки, - она потрогала лук. - Знаешь, если его в руках подержать, он теплеет - и будто поет и дышит. А самому луку-то нравится стрелы пускать?
   Не завершила фразу, наклонилась к Цветку, долго его под шейкой чесала. Он жмурился довольно и лез к девчонке на колени.
   Аюрин сплела для Цветка ошейник из гибких прутиков, красных и темно-коричневых. Но передумала надевать.
   - Он мой, и так это знает. Зачем же ошейник? Он свободен. А захочет уйти - может, в ошейнике его родные не примут?
  
   А однажды пропал звереныш. То, почитай, ни на шаг не отходил - а то сутки нет его. Аюрин Муравью сказала, что не бросит. Тот недоволен был - пора уходить отряду, но отлучиться Аюрин позволил.
   Юная девушка утомилась уже, разыскивая питомца своего.
  -- Цветок... Цветок... - громко звать она не могла, и надеялась на чуткий слух зверька. Но щенок то ли попал в беду, то ли встретил сородичей и увлекся беседой с ними. Под ногой девушки хрустнула ветка; та охнула, отступила назад невольно. Серебристое сияние - сгусток тумана - качалось неподалеку. Силуэт в тумане почудился - худощавый старик, склонившийся над пеньком. Ночной гость приложил палец к губам и поманил к себе девушку. Даже с двух шагов она разглядела, что зеленоватые искры мерцают на мертвом пеньке - светляки. Старик указал на прозрачное, хоть и черное, небо, где холодно поблескивали такие же искры.
   - "Что он хочет этим сказать?" - подумала девушка, и подошла поближе. Страха старик не внушал. Она только открыла рот, и вопрос готов был сорваться с губ, а серебряный старец, не сводя с нее глаз, начал пятиться в сторону сухостоя. Девушка протянула руку - предостеречь, но человек туманом растаял между стволами.
  
   - Я его видела! Говорю, видела! - горячилась Аюрин.
   - Да брось. Старик остался там, за ущельем.
   - Это был он, и он растаял! - Аюрин даже топнула ногой, раздосадованная, что ей не верят.
   - Да тебе просто приснилось. Вечно тебе снится странное...
   - А! - она махнула рукой и зашагала подальше от недоверчивых. На ходу обернулась:
   - Если он предупреждал о чем...сами выбрали.
  
   - Ты и впрямь сны наяву видишь, - говорил Муравей, осторожно ступая, чтобы ветка не хрустнула - обходил лагерь, часовых проверял. А какие из крестьян часовые? Ладно, хоть не спят на посту.
   - Твои бы сны нам на пользу.
   - А мне война не снится, - Аюрин упрямо склонила голову - вот-вот бычок бодаться начнет. - Я хорошее вижу.
   - Девочка ты еще, - отчего-то вздохнул Муравей. И пошагал дальше.
   Аюрин опустилась на землю, в одеяло закуталась - хоть привыкла к жизни в лесу, так уютней казалось. Переносицу указательным пальцем потерла - детская привычка, смешная. Долго смотрела на небо. Созвездия покачивались, над землей низко - вот-вот спустятся.
   "Как бы Йири сейчас сказал про них? Я ведь и сказок его почти не помню. Все из памяти вышибло. А больше никто не рассказывал".
   Девочка подтянула колени к подбородку, поудобнее села.
   "Никого у меня не осталось. Даже Цветок бегает где-то. Пропал, или родичей встретил, что ли...А там, над головой - все беспечные".
   И - глаза подняла:
   - Если вдруг жив...подарите счастье ему.
  
   Наутро услышала голоса. Сонная, потянулась под одеялом, словно котенок, один глаз приоткрыла. Травинки лицо щекотали. Туман низко висел - негустой, было видно поляну. Люди о чем-то спорили, переходили с места на место - а несколько фигур в центре застыли. Аюрин поднялась, потянулась еще раз - теперь уж всем телом, и пошла к Муравью, стоявшему к ней спиной.
   - Эй! - тихонько окликнула. Тот повернулся - лицо встревоженное, брови нахмурены. Рядом с вожаком - парнишка едва ли старше Аюрин, незнакомый. Весь исцарапан, даже лицо, одежда изодрана.
   - Плохо! Тех, кто по ту сторону ущелья остался, настигли. Прав был старик. Мальчик через колючий кустарник от них ушел.
   - Как бы за собой не привел, - не по -доброму откликнулся кто-то. - А те, оставшиеся - сами выбрали. Ты звал.
   Парнишка, что принес весть, глаза опустил - словно себя виноватым считал. Но сказал:
   - Не найдут вас. Я умею прятать следы. И по реке долго шел... там, где мелко.
   - Долго мы, как зайцы, будем от них по кустам прятаться?! - злой голос, немолодой.
   - Пока придется, - Муравей отвечал спокойно. - Сейчас выступим - ляжем все.
   - Пока мы тут петли меж рощами нарезаем, наши деревни сгорят!
   Аюрин стерпеть не смогла. Ох, сердился бы на нее отец - как смеет ребенок в разговоры взрослых встревать?!
   - Ну, так и возвращайтесь, сидите каждый в своей норе! Не больно-то родным поможете, если вернетесь! А если кто донесет, что среди нас были, хоронить будет некому! Не пожалеют!
   - Тише, тише, огонь летучий, - шепнул Муравей. Его глаза улыбались. Но - посерьезнели, когда к людям своим повернулся. Говорил, уговаривал. Аюрин же на парнишку уставилась - таких не видела. Неприметный совсем был бы он, если бы не одно - глаза разные. Левый карий, цвета густого меда, а правый темно-голубой.
   "Не иначе лесной дух, тери-тае", - решила девчонка, потянула Муравья за рукав:
   - Эй! Эй, оглох что ли?
   Мужчина раздосадовано повернулся на голос.
   - Чего тебе? Сама передумала, что ли?
   - Ты на его глаза посмотри! - страшным шепотом поведала свою догадку. Муравей расхохотался.
   - Такое бывает!
   Больше он не обращал на девчонку внимания. Какая забота - глаза разные увидела. А ему людей удержать надо. На него уже косо глядели - одиночка, ему-то что? А тут у каждого хоть и дальняя, но родня обязательно сыщется. Раньше власти крестьян в деревнях не трогали, но, как стали мятежники досаждать, пригрозили - у себя хоть одного спрячете, или припасами снабжать станете, плохо придется всем. И то - деревушки бедные, хоть три десятка с землей сравняй, в казне не убудет. После того, как новый указ вступил с силу, стало плохо и мятежникам, и крестьянам. С ними не церемонились. Если вина была на одной семье - уничтожали семью. Если виновного найти не могли, а знали - причастны, расправлялись со всей деревней.
   И ввели новый запрет - на оружие. Раньше крестьяне только мечи-лэ и копья не могли у себя в доме хранить, и то - бывшие воины, осевшие "на земле", ухитрялись этот указ обходить. Правда, таких было мало. А сейчас и за кинжал человек должен был отвечать по всей строгости, не говоря уж про боевой цеп или лук.
   "Хотите охотиться - ставьте силки", - отвечали охотникам - лучникам.
  
  
   Покинувшие отряд Муравья не дошли до родных деревень. Их перехватили воины местного гарнизона - вернее, одного из вспомогательных отрядов, срочно переброшенных в Хэнэ. Ветви кленов прогибались под тяжестью тел. Командиру было не до изысков - захваченных живыми убили быстро, павших присоединили к казненным. Вряд ли солдаты понесли хоть сколько-то серьезные потери.
   - Как младенцев, - пробормотал Муравей, медленно продвигаясь по страшной роще.
   - Я ненавижу их! - закричала Аюрин, бросилась наземь и застучала по земле кулаками, не обращая внимания на камни и комья сухой глины.
  
   **
  
   Столица
  
   В табуне этом были собраны лучшие кони, из тех, что дарят высоким гостям или продают по неимоверной цене. Они уступали шаварским коням по красоте, но не по скорости, и были выносливей. С изящными длинными шеями, говорящими о быстром беге, разной масти - все больше гнедые, вороные и крапчатые, чубарые - таких чаще дарят чужеземцам.
   Конюхи с поклонами подбежали, готовые подсказать - он повел рукой.
   - Я сам выберу лошадь.
   И пошел вперед, внимательно глядя по сторонам. Остановился подле небольшого рыжего коня, который с интересом потянулся к юноше.
   - Этот.
   - Он - йатта, иноходец; отца его звали Ветер. Вы, наверное, слышали, господин.
   - Да.
   - Коня зовут Рыжий. Это хороший выбор.
   Йири кивнул едва заметно, позволил увести коня. Тот вскинул голову, длинная шелковистая грива заструилась по ветру.
   - Оседлайте и приводите на поле. Я хочу знать, на что он способен.
  
   Повелитель спросил:
   - Почему ты взял рыжего коня? После золотой ша-илэ разумнее было бы подобрать скакуна другой масти.
   - Он и так другой. - Голову чуть склонил - ракушка с захлопнутой створкой, и только.
   - Как хочешь.
  
  
   ...Его словно ветром подхлестнуло, когда увидел силуэт на краю поля. Подскакал, спрыгнул с Рыжего, и в этот миг забыл про коня, устремившись вперед - и замер.
   Ёши видит глаза - растерянные, почти умоляющие.
   - Ты ведь мальчишка еще, - говорит. - Глина в руках мастера. А он - из мастеров, каких мало. Разве ты мог противиться? Я был резок с тобой.
   Повернулся, пошел по краю поля. Йири почти бессознательно шагнул следом.
   - Расскажи о себе все. Кое-что мне известно. А теперь нужно все. Ему - лучше не знать, да и не интересно.
   По тому, с какой готовностью Йири заговорил, старший понял - мальчику отчаянно хочется не потерять его расположение. И то верно - одиночество - штука страшная. И вот - словно дождь, слова пролились. Сначала медленно, каплями, а после - с силой, изумившей врача.
   А когда про дорогу в предгорьях Эйсен рассказывал - замолчал, пальцы ко рту прижав. И смотрел в сторону.
   - Ты продолжай, - мягко и намеренно равнодушно, - Или стыдишься чего?
   - Нет. Теперь-то...Нет.
   Ёши помолчал немного, сказал:
   - Понятно, почему ты не любишь, когда к тебе прикасаются. Я ведь вижу. Трудно тебе?
   - Ничего... Бывает и хорошо.
   - Бестелесные заботятся о тебе. Оберегают...
   Йири неуверенно усмехнулся:
   - Защитники всегда находились. Только от них бы кто защитил...
   Кликнул иноходца. Когда тот подбежал, протянул руку, погладил морду коня.
  
   "Рыжего выбрал? Словно к огню тянется," - подумал Ёши, глядя на спутника своего. "Да... Он еще в тех годах, когда нет серьезной разницы между мужчиной и женщиной, когда не поймешь, дитя или взрослый. Все в нем - и ничего нет. Вынужден чужой свет отражать".
  
   **
  
   Все внимание Островка сосредоточилось сейчас на Тхэннин. Трудно было подавить очаги недовольства, разве что выжечь половину области. Но в таком случае сууру ничто не мешало бы передвигаться по пустой территории.
  
   Отношения с восточными варварами тоже нельзя было назвать слишком дружескими. Брак Хали служил пока залогом мира - но среди синну всерьез начинали поговаривать о смене вождя. Дед Хали был уже стар, а достойных преемников в его роду не находилось. Оставался муж Хали как гарантия мирного сосуществования - но, сменись у кочевников правящий род, толку от пребывания молодого человека в Землях Солнечной птицы стало бы куда меньше. Поэтому так важно было подтвердить союз с Береговыми людьми. Они пропускали сухопутные караваны по своим дорогам, а кроме того, земли их граничили с землями синну. В случае войны можно было бы наносить удары с территории Береговых. Робкие, если они примут главенство тхай, потом не смогут противиться воле детей Солнечной Птицы.
  
   Северо-восточные провинции, весьма удаленные от Сиэ-Рэн, сейчас пользовались невероятно большой свободой - не до них было Столице. Окаэра, важнейшая среди них, единственный поставщик соли в стране, была постоянной головной болью повелителя; однако в настоящий момент на провинцию эту попросту сил не хватало. Лет десять назад Окаэра управлялась железной рукой, но, к сожалению, наместник тамошний решил поставить свой Дом слишком высоко - и создал маленькое государство, всеми правдами и неправдами добившись, что все его родственники оказались в Окаэре на важных постах. Но родственники, к сожалению, не отличались большим умом, и слишком открыто задирали нос, чуть ли не в открытую игнорируя столичных ревизоров. Пришлось наводить порядок... В результате сменилось еще три наместника - первый, вполне разумный человек, но в годах, неожиданно умер - отказало сердце, толку от второго было - сколько молока от вороны, а третий, нынешний, отличался легкомыслием и жадностью. И чиновников своих распустил совершенно. Этот наместник панически боялся повелителя, что не мешало ему воровать.
   Юкиро махнул на него рукой - провинция худо-бедно приносила доход, а лучше безвольный вор, чем очередной умник, возомнивший себя хозяином.
   И оставил дела на северо-востоке, как были.
  
   ...
  
   Повелитель призвал Ёши, хотя был здоров. Врач поспешил на зов, как всегда - гадая, о чем пойдет разговор. После выздоровления Йири Благословенный стал относиться к врачу с заметно большим расположением, по крайней мере, его мнения спрашивал.
   Повелитель смотрел со ступеней в сад, где качались над дорожками темно-красные огромные цветы с теплым горчащим ароматом. И одежда на Благословенном цветом была - остывающий уголь. Без предисловий Юкиро спросил:
   - Ты часто видишься с ним. Он тебе доверяет?
   - Конечно. Его жизнь была в моих руках, а во время выздоровления - и душа. - Не требовалось пояснений, чтобы понять, о ком речь.
   - Скажи, что ты думаешь, - потребовал Юкиро.
   - Что бы я ни сказал, решение принято. Я вижу - во взгляде, повелитель.
   - И все же?
   - Ему бы стоило получить хоть какую защиту. Пока он стоит в глазах всех немногим выше домашней кошки, хоть и очень опасной - за попытку наступить ей на хвост можно поплатиться головой.
   - Я подумаю.
   - Вы это обещали ему? - не надо бы так говорить, вспоминать совсем личное - но кто еще скажет слово за Йири?
   - Это.
   Кажется, Ёши колеблется.
   - Не всякая ноша ему по силам. Он же еще мальчик. И потом... Я хотел бы знать, что он обрел положение - но не потерял себя.
   - Себя? Какой же он есть? Тот ребенок с наивным взглядом, что появился здесь четыре года назад? Или тот, кто отнял жизнь у троих за смерть своей лошади?
  
   ...Пара вышитых шелком подушек брошена на пол. Шелковая одежда - струящиеся лепестки, зеленый и белый цвета оттеняют друг друга. Волосы собраны нарочито небрежно, и весь облик его - охапка цветов полевых, сбрызнутая росой, упавшая на циновку. За ажурной решеткой из горного клена - играют на тоо. А в руках Йири - лист бумаги, закрепленный на тонкой широкой доске, и черная кисть. Заслышав шаги, он поднимает голову - и Ёши тут же отступает назад, опасаясь увидеть - и в самом деле понять, чья душа у юного художника теперь.
  
   **
  
   Мало кто знал про эту белую крепость, спрятанную среди гор и зелени. Ни один посторонний не мог войти туда. Мало кто из бывших воспитанников туда возвращался - своих опознавали по особым приметам, по тайным знакам, по меткам на подкладке рукава, - но не стремились увидеть на всякий случай в лицо. И женщины сюда приходили - на равных. Их всех называли - шин, "скользящие в тени". Огромной стране требовались люди, умеющие забраться в любую щель, подслушать и разузнать. Единицы лишь могли быть уверены, что шин не следят за ними, что не станет известным то, что отчаянно хочется скрыть.
  
   И другая крепость была - из серого в искорках камня. Не пряталась - люди ее сами стороной обходили.
   Хэата - на службе у повелителя. Обученные убивать. Особое ведомство, от Столицы. Лазутчики - другое совсем, эти обычно не отнимают жизни сами. Между двумя "школами" - уважение, но никто не вмешиваются в дела другого.
   Хисорэ, один из ближайших советников повелителя, стоит во главе дворцовой охраны - и посвященные знают, что и хэата его. А Зимородкам -Мийа принадлежит школа шин. И старший сын в роду занимает должность начальника над "скользящими в тени" уже четвертый год.
  
   ...
  
   Суэ
  
   Ее имя, данное при рождении, никто не знал - только прямое начальство. Для всех она была - Суэ, Ручей. Ей исполнилось тридцать шесть. Лицо приятное - и вместе с тем неприметное. Тугой узел волос, маленькие загорелые кисти с загрубевшей кожей ладоней. Странница в блеклой одежде, беженка из разоренной деревни, вдова, потерявшая мужа - у нее была сотня обличий. И все скромные, сочувствие вызывающие. А могла и величавой казаться, только пользовалась этим редко.
   Но среди шин все слыхали о ней, хотя мало кто мог бы узнать в лицо. И точно уж не жалели - завидовали. Пятилетней девочкой попала она в белую крепость. Двенадцатилетней впервые покинула ее в одиночку. И, вернувшись через полгода, получила награду.
  
   Суэ не поднимает глаз - и без того ее удостоили чести великой, лично с господином говорить.
   Занавески серо-голубоватые задернуты - от яркого утреннего солнца спасают, и в тени лица обоих. А голос Высокого негромкий, отчетливый, как и все голоса придворных.
   - Отыщи его родных.
   - Да, господин.
   - Если живы они - приведи в надежное место - сама подберешь, куда. Там дождешься, пока заберут.
   - Поняла, господин.
   - Если мертвы - все равно все про них разузнай, как звали, какими были.
   - Будет исполнено, господин.
   Суэ удаляется, в полупоклоне, не осмеливаясь повернуться спиной, пока не доходит почти до самой двери. И лишь тогда выпрямляется.
   И словно просачивается через занавеску, не качнув складок.
  
  
   Кору сзади подходит. Ее волосы пахнут ягодами ежевики.
   - Мальчишка тебе зачем? Люди Шену троих лазутчиков - шин убили уже. А мы только молчать и можем.
   - Я всегда жду спокойно. Но, когда придет время, у меня должно быть оружие - все, какое смогу найти.
   - Эта женщина...думаешь, справится?
   - Ты сама женщина, - Каэси с улыбкой смотрит на жену. - И тоже на многое способна. Так что же в ней сомневаешься?
   - Я устала от наглости Лисов. У них под контролем чиновники половины провинций.
   - А у меня - шин.
   - Средний из братьев, Ханари, начинает значить немало среди военных.
   - Пусть пока возится с новобранцами. Не забудь, за ним следить - легче легкого, и его часто не бывает в столице - почти все свои дни проводит в лагерях и школах по подготовке бойцов. А там не до придворных интриг. К тому же он слишком порывист - он не станет серьезной помехой. А вот мальчик, Тами, может со временем... если дадим это время.
   - Так зачем тебе любимец повелителя? И даже не он, а его родня?
   - Родня - чтобы держать его крепко, а сам он... - улыбка вновь трогает тонкие губы. - Ты говорила о среднем Лисе?
  
   **
  
   Человек не отводит взгляда от багровой полосы на западном небе - закат, жестокие краски сегодня. И волосы стянуты повязкой цвета заката, золотом вышит знак дома Асано. А ткань и покрой одежды совсем простые, чуть ли не строгие. Человек этот не любит пышности. Да и сам он с виду - клинок, наполовину извлеченный из ножен. Даже когда смеется - клинок. А мог бы поэтом стать - порою такие строки слетают с кончика кисти, что ахнули бы придворные. Никому не покажет. Считает - не для воина такое занятие. А что - для воина?
   Неужто изматывающие поездки, тренировочные бои, команды, которые он отдает зеленым новичкам и тем, кто их обучает?? Нет. Все - шелуха. Одно только есть, один. Тот, для кого никто слов не подыщет.
   Тот, кто до безумия доведет сочетанием противоположностей, неправильностью - и совершенством.
   Не скажет никто, когда осознал Ханари - нет дороги назад. Когда встретил живую игрушку с глазами оленя? Когда понял, что и другие ценят то, что Лису приглянулось? Или - когда увидел того верхом на золотой лошади в свете заката - с отрешенным лицом, словно сошедшего с неба?
   Другие - тоже ценили. Может быть, это и накормило огонь - вспыхнул так, что не погасить.
   Старший брат понимал все. Но лишь о Доме заботился - а смотреть на чужое опасно. Пытался образумить, потом рукой махнул. Все равно не добьется желаемого. Жаль, если шею себе свернет.
  
  
   Глава вторая. Ханари
  
   Война с повстанцами затянулась. И войной-то назвать ее было сложно. Мятежники появлялись то тут, то там, и наносили удары. Искать их по лесам часто оказывалось занятием безнадежным. Подозревали, что вожаки у мятежников по большей части из cууру.
   Но все же единого предводителя не было, крестьяне раньше оружия в руках не держали, бывших воинов среди них насчитывались единицы. У многих оставалась та или иная родня, и даже лишенные всего, хоть и озлобились, воевать не умели.
   Так и тянулось бесконечное качание то в одну сторону, то в другую. И Столице это порядком поднадоело. К тому же шин приносили сведения о том, что cууру проходят через границу - с этих соседей станется и вожака народу подкинуть. Была уже пара попыток, да неудачных. В первый раз такой посланник не успел ничего сделать, как его убили в стычке с солдатами гарнизона, а во второй - не сумел добиться доверия. Не о том говорить начал. Так и тянулись недели, и вся Тхэннин мечтала о покое, или хоть передышке.
  
  
   Два года стояла засуха - поля были словно подернуты желто-бурой пылью. Чахлые посевы не могли дать сколько-нибудь хорошего урожая. Но высохшие злаки - картина привычная, а разоренные деревни и пепелища - куда более страшная. Хоть и не много встречалось подобных пеплом покрытых мест, Суэ полагала, что с нее достаточно. Но приказ требовал исполнения, и приходилось идти и идти, нашаривая в беседах призрачные нити, намеки, тени сведений нужных.
   Одинокая женщина во время бед вызывает меньше подозрения, чем одинокий мужчина. Это когда все спокойно, не станет одна бродить по дорогам - подозрения вызовет: может, беглая ссыльная? А если кругом беспорядки, понятно. Семьи лишилась или бежит в места поспокойнее. Котомка за спиной, одежда не новая, но добротная, волосы стянуты в узел, как носят и почтенные жены, и вдовы, если муж умер давно.
  
   Суэ прошла вдоль просяного поля, увидела женщину с большой плетеной корзиной. Приблизилась, заговорила - в меру уверенно, в меру робко:
   - Несколько лет назад мальчик из этих мест ушел с караваном. Говорят, что погибли все - и мальчик тоже. Я ищу его родственников.
   - Э! Не найдешь, милая! - оживилась женщина. - Я знаю, о ком ты. Как его звали... не помню. А вот в семье, его приютившей, дочка была младшая - мой сын ее в жены думал взять, как она подрастет. Уже сговариваться хотели. Только нет больше деревни той.
   - Нет?
   - Плохо стало совсем... - пожаловалась женщина. - Пришел отряд, всех убил, сжег дома. Кого-то они из мятежников спрятали...
   - Ох, какая новость, - вздохнула Суэ. - Детей жалко. И девочку ту...
   - Аюрин ее звали. Эх, огонь - девчонка была! Я сына отговорить пыталась - зачем ему бойкая такая? А сейчас вспоминаю - и плачу.
   - Огонь, говоришь? Красивая, верно?
   - Да, неплоха. Подвижная такая, невысокая. Носик остренький, - она живо пальцами показала такой нос. И вновь принялась жаловаться. Но Суэ уже не слушала.
   Она удалялась неторопливо, раздумывая. Задание выполнено, сказали бы многие. Но Суэ, пожалуй, поверила бы в смерть всех родных, только если бы они сами сказали ей об этом из иного мира. Женщина хотела разыскать повстанцев - то, что можно у них разузнать, лишним не будет.
   Так она шла мимо маленьких полей, засеянных злаками, мимо чахлых деревьев и покосившихся домиков. Все равно ей было, как живут бедняки - у Суэ другая жизнь.
   Так она шла по тропинке, и скоро тропинка свернула в лес. Суэ подтянула рукава дорожной кофты - жарко было, хоть и весна еще - и старалась держаться в тени. Мошкара летала, но не садилась на кожу, только гудела негромко. Женщина уставала - и садилась у дерева отдохнуть, потом вставала и неторопливо шагала дальше.
   К вечеру третьего дня дорогу преградил быстрый ручей. Неширокий, и камни через него вели - словно нарочно мостик устроили для случайного путника. Не хотелось Суэ мочить ноги, а то и одежду в ледяной воде, и она пошла по камням - скользким, покрытым темно-зеленым мхом. Шла осторожно; заметила движение на берегу - и повела себя так, будто мошка попала в глаз. Женщина не удержалась на камне. Неловко махнула руками и скатилась в ручей. Каменистое дно - ударилась, хотя и несильно, вынырнула - поняла, что вода по грудь. Холодная вода, а до берега еще долго идти по неровному дну.
   Суэ услышала смех. Оглянулась. Тонколицый парнишка со встрепанными волосами смотрел на нее, а по камням уже спешил на выручку мужчина в простой, но добротной одежде.
   - Давай руку.
   Суэ повиновалась, и ее мгновенно вытащили из воды, поставили на каменный "мостик", так предательски поведший себя с женщиной.
   - Ты цела?
   - Спасибо! Я вроде не утонула. Только немного намокла, - говорила она с улыбкой, уверенно и вместе с тем кротко.
   - Идем на берег, - мужчина крепко держал ее за руку, на случай, если она споткнется снова.
   - Кто ты? - уже на берегу спросил.
   - Я в городе жила. Решила родню деревенскую повидать...
   - А что же одна?
   - Где ж одинокая бедная женщина себе спутника найдет? - сердито спросила Суэ, вытащила шпильку, отжала волосы и за плечи себя обхватила - холодно все же стоять на ветру.
   Парнишка держался поодаль, косо смотрел. Суэ вгляделась попристальней - и не сдержала улыбки. Конечно, волосы неровно острижены, щека глиной измазана, а руки в закатанных до локтя рукавах покрыты синяками и царапинами, но как могла ошибиться?! Ведь девочка это.
   - Тебе обсушиться бы, - мужчина окинул ее внимательным взглядом.
   - Не помешает, - Суэ чуть громче застучала зубами, доводя до сведения нежданного помощника, что она нуждается в огне, сухой одежде и горячем питье.
   - Пойдем. Меня зовут... - он осекся, и как-то неловко плечами пожал. Имя говорить передумал.
   Пошел впереди, а девочка сзади, на манер конвоя. До лагеря близко было - запах дыма и просяной каши, голоса, стук топора - обычная жизнь. Словно в деревню попала, не в лагерь мятежников. Заметив Суэ, люди провожали ее взглядами и вновь брались за свои дела.
   - Муравей! - окликнули мужчину, вытащившего Суэ из воды, и тот поспешил на зов, поручив ее заботе хмурой девчонки. Та оказалась проворной на диво - нашла, во что неожиданную гостью переодеть, напоила горячим, и миску жидкой просяной каши дала.
   - Небогато живем, уж не обессудь! - с насмешливым вызовом обронила.
   - Кто же сейчас богато живет? - мягко ответила женщина, - Разве что там, наверху. Да их мало - крестьяне - по числу листья, знатные люди - всего-то ствол.
   - Да неужто не наоборот? - поджала губу девчонка, - Числом - не знаю, считать плохо обучена, а ствол и корни поважнее листвы будут! Листва облетает, а стволы веками стоят!
   Рука Муравья легла на плечо девчонки. Он посмотрел укоризненно - никак, она гостью обидеть пытается? Суэ улыбнулась - неужто обидны такие слова?
   - Обогрелась? - спросил Муравей.
   - Да. Спасибо тебе!
   - Дальше пойдешь?
   - Некуда мне идти. Деревня, куда я шла, сгорела.
   - Вот оно что... - Муравей сдвинул брови, задумчиво поглядел себе под ноги. - Что же теперь? С нами останешься - или иное что выберешь? С нами - не мед.
   - Я уж вижу - не сладко живете. - Поднялась, завернувшись в платок. - С вами останусь. Может, и от меня польза будет.
  
   ...
  
   Аюрин отчаянно ревновала к этой, вытащенной из ручья, а Муравей теперь только на нее и смотрел. И ведь не красавица, и вообще старуха почти. А Суэ только диву давалась, как люди в упор не видят - не мальчишка среди них, а девчонка. Подсела еще в первый день к Аюрин.
   - Меня Суэ зовут
   - Ручей! - та фыркнула, - Тебя как раз из ручья вынули.
   - Может, я фея?
   - Не похожа совсем. Феи - красивые.
   - Это ведьмы красивые, - улыбнулась женщина. - А феям - зачем?
   - Я Умэ, Перышко. Так меня кличут. - неохотно шевельнулись губы.
   "Не настоящее, значит, имя?" - подумала Суэ, но вслух ничего не сказала.
   Быстро тайная шини всех в отряде к рукам прибрала, занимаясь хозяйством, всех по местам расставила. Находились охотники порассуждать, что должна женщина быть тихой и кроткой, но стоило Суэ с улыбкой взглянуть на них - тушевались. А Муравей прямо расцвел, словно юность вернулась. Только Аюрин бродила мрачная. А женщина к ней - "солнышко" да "малыш".
  
   Вот и сегодня. Сидела Суэ, каймой край платка обшивала. Кто-то напевал с края поляны:
   "Никто не знает, что семени снится,
   Дремлющему в холодной земле:
   Камень или живая кровь?"
   С серого неба звезда скатилась, пропала за деревьями.
   - Вот так бы - вспыхнуть, и все! - раздался за плечом хмурый юный голос.
   - У тебя, девочка, долгая жизнь впереди.
   - Долгая...скорей бы на чью стрелу нарваться.
   - Ревнуешь? Напрасно. Я скоро уйду. Не моя судьба - среди лесов жить.
   - Не уходи. Он мне, как отец. А ты ему иначе нужна.
   - А меня ты не любишь.
   - Я не верю тебе. Слишком ты гладкая...
   - Я?! - Суэ расхохоталась.
   Аюрин только отмахнулась досадливо.
   - Все у тебя ладится, а поглядишь - совсем неприметная. Только умная больно, и глаза быстрые.
  
  
   "Кого напоминает ей эта девочка? Брови узкие, губы четкие такие - одновременно готовые улыбнуться и строгие, тонкий нос...С кем она сходна? Словно картины две, нарисованные одним мастером..."
   И тут осенило Суэ. Картины! Конечно! Только тот - хорош, весь облик его, выучка безупречны - украшение любых покоев, а эта - девчонка миленькая, не больше. Выходит, нашла ту, кого искала. Осталось - проверить.
   - Не права ты, Аюрин, - сказала женщина ласково. - Дорог мне Муравей.
   - Да неужто? - она осеклась. Вспыхнули черные глаза растерянностью и страхом, вскочила и убежала девчонка.
  
   Вот и вызнала... За чем посылали, то и нашла. Само в руки легло. И дальше-то что?
   Сказать ей, что брат жив? Так ведь помчится в Столицу, не разбирая дороги. Не того ли надо Суэ? А потом? Что господин хочет с ее братом сделать, все равно женщине - хоть на части разрезать. А вот Муравей Суэ дорог. А девочка - Муравью.
   Суэ, шини, и помыслить не могла раньше, что над выполнением приказа раздумывать будет. Высокий ее доверием почтил...а она...
   И не решалась Суэ подойти, окончательно расспросить Аюрин - невольно время тянула.
   А потом договорилась с Муравьем, что в большое село сходит - торговый день там, много что купить для людей надо было. Двух помощников - охранников дал ей Муравей.
   Суэ заплела волосы в косу, сколола узлом на затылке, надела новую синюю юбку, полотняную, сшитую тут же, в лагере. Муравей засмотрелся на женщину - Суэ смотрелась по-своему величаво; не каждый осмелился заговорить бы с ней, доброжелательной, но полной достоинства.
   - Эх! Что за женщина! - пробормотал кто-то сзади. - Такая и дом поведет с умом, и в военное время подругой надежной станет.
   - Ей и младенца качать впору, и бешеного коня доверить не страшно - сладит, не силой, так лаской, - уверенно вторил другой.
   Отправились утром, по траве, покрытой обильной росой. Юбка тут же намокла, но Суэ не обращала внимания на то, как мокрая ткань липнет к ногам. Мысли поважней в голове крутились.
   Дошли спокойно. Суэ занялась покупками, как ни в чем не бывало. На женщину и спутников поглядывали - в торговый день мало ли народу; однако и про тех, кто прячется в лесах, помнили. Но Суэ настолько владела своим лицом, что, бросив на нее второй взгляд, любой уверился бы, что ошибся. Простая деревенская женщина из семьи с достатком, и все.
   А потом на краю площади с разложенными товарами Суэ заметила нищего.
   Нищий лепешку грыз, сосредоточенно, словно больше ничего в мире не существовало. Не любят нищих в Землях Солнечной птицы, увидят - отправят на работы, а не пригоден - убьют. Однако ж в глухих провинциях нищих было довольно. Этому лет сорок, хромой, грязные пряди на лицо свисают.
   - Вот, возьми, - Суэ протянула ему монетку в одну пятую ран. И письмо в его рукав перешло.
   Нищий повязку на лбу поправил, на миг в тайном знаке пальцы сложив.
   - Да благословит твой путь Небо, добрая госпожа.
   - Только тот, кто выше всех стоит, благодарности достоин, - обронила Суэ и отошла, уверенная - теперь письмо ее будет отдано прямо в руки господину. Все рассказала шини в письме - имя сестры, внешность, как другие родственники погибли. Одно оставалось - девочку в надежном месте спрятать, не отпускать, пока за ней не приедут. В отряде Муравья оставить нельзя - мятежники жизнью рискуют, и девочка может погибнуть. Господину она живая нужна.
   А для чего - не ведает Суэ. Да и не интересно.
  
   В одиночестве бродила она по лесу, верные слова для разговора подыскивая. Не доверяет девчонка - что же, и не таких вокруг пальца обводить приходилось. Что-то зашевелилось на ветке, и на Суэ глянули два сердитых желто - зеленых глаза. Рысенок... да не один, рядом второй примостился. Совсем малыши, а шипят. Серые в пятнышках, кисточки на ушах. Суэ не сдержалась, руку к ним протянула - и вскрикнула от боли. Когти взрослой рыси по спине прошлись. Пытаясь отодрать от себя разъяренную кошку, покатилась по земле. Не поняла даже, когда кто-то на помощь пришел. Только увидев убитую рысь, поняла - Муравей и тут нашел Суэ.
   - Ты следил за мной, что ли? - сердито спросила она.
   - Следил, - отозвался тот чуть смущенно. - Ты же совсем беззащитна... одна в лесу. Вот и ... - смешавшись, указал на рысь. - Мог быть и волк...
   - Спасибо тебе! - Суэ с трудом поднялась и охнула.
   - Да ты вся в крови! Позволь, посмотрю.
   - Еще не хватало! До лагеря доберемся, а там...
   - А там - что?
   - Там девочка твоя мне поможет! - подняла голову Суэ. Не стеснялась она, конечно, ничуть, но уж больно удобный случай представился.
   - Ты знаешь? Откуда? - смешался Мураве.
   - Глупый... - ласково произнесла Суэ. - Неужто женщина женщину не признает?
   А про себя отметила - не сказала девчонка, что Суэ подлинное имя ее назвала. Значит, тоже не до конца верит. Или боится, что Суэ ему дороже?
   Рысят на ветке оставили, не убивать же. Хоть и так наверняка пропадут. Муравей и хотел убить, Суэ заступилась. Женская чувствительность проснулась неожиданно - как же это, детенышей убивать?
   Вся спина Суэ оказалась в глубоких царапинах. Серьезного ничего, но больно. Аюрин промыла царапины травяным отваром, смазала заживляющей зеленоватой мазью, пахнущей хвоей.
   - Сама собираешь травы? - спросила Суэ. Шин тоже учили травы и зелья распознавать, но мазь она узнать не смогла, и любопытство взыграло.
   - Сама... - неохотно отозвалась Аюрин.
   - Твоя мать лекаркой была?
   - Нет, работала в поле и дом держала. Так... научили соседи, и здесь кое-кто. А давно еще, в детстве, старший брат кое-что показывал... - она потемнела лицом, и чуть ли не язык прикусила.
   "А где он сейчас?" - совсем было собралась Суэ спросить, но передумала в последний момент. Незачем. И жестоко.
  
  
   Суэ родилась в семье кого-то из низших слуг дома Зимородков. Пятилетней ее отдали на обучение, и родни Суэ не помнила. Да и друзья как-то не находились. Какие друзья тому, чья жизнь - служение? Куда отправят, туда и пойдет, кем прикажут, тем и станет. И потому тепло, которое чувствовала в присутствии Муравья, пугало ее. Не девчонка, далеко не девчонка, а терялась, когда его видела неожиданно. Еще немного, и краснеть научилась бы. А Муравей не замечал ничего, старался помочь, рад был малейшую услугу ей оказать.
   Только преступницей себя чувствовала женщина - нельзя шини чувства испытывать, следует приказ выполнять. Значит, исполнит.
   - Не след тут девочке оставаться, - прошептала Суэ. Руки ее, за миг до того закинутые на шею Муравью, опустились.
   - Сам знаю. Так не уйдет никуда. Гнать что ли ее - сироту? Хорошая девочка. По сердцу она мне, Суэ.
   - Я ее уведу, в надежном месте укрою. Только ты помоги уговорить. Ведь вся жизнь у нее впереди - ребенок еще. Ей бы начать себе платье свадебное шить, а не стрелы пускать. И я вижу - глаза у нее, как у котенка голодного, одинокого. Не от любви к сражениям она здесь. От безысходности.
   - Хорошо говоришь. Верно. Только как уговорить-то ее? - с досадой сказал Муравей.
   - Уговорю. Ты только меня поддержи.
  
   Достаточно было сказать одну фразу: "Твой брат тебя ждет". И полетела бы Аюрин, как мотылек на огонь, и недоверчивые глаза ее по-детски бы распахнулись. Только Суэ молчала, небольшие ладони на коленях сложив. Муравей что-то командовал от костра, громкий голос и сюда доносился. Аюрин найденный гриб жевала, смотрела на Суэ. Чуяла - не так просто они наедине оказались, разговор будет. А не было разговора.
   - Ты...возвращайся, похоже, Муравей тебя кличет, - пробормотала женщина.
   - Да нет вроде.
   - Может, и показалось. Недалеко - проверь.
   Аюрин плечиком дернула, зашагала обратно.
   А Суэ в другую сторону поспешила, быстро, быстро, чтобы никто следов не нашел. Не для нее любовь, да еще к предводителю мятежников, не для нее. Шин - только тени, послушные, скользящие по любой поверхности неуловимо. Уши, глаза, язык - но не сердце.
  
   Поначалу женщина торопилась. Вдруг попробуют догнать? Все же Муравей и его люди в лесу живут, а она, хоть многому обученная, лес хуже знает. Но обошлось.
   Суэ шла несколько дней, ненадолго останавливаясь в деревушках. Деньги у нее были - заплатила за молоко, за лепешки, за другую снедь, отдохнула недолго - и дальше. Сторонилась людей, больше отмалчивалась. Ее не расспрашивали - всякий знал, что творится вокруг, а Суэ, почитай, из самого костра шла.
   А потом показалась река - гладь, покрытая жидкими чешуйками золота. Женщина шла по песку, у кромки воды песок был мокрым. Суэ сделала еще пару шагов вперед, наклонилась над живым зеркалом, чуть подернутым рябью. Лицо. Обыкновенное. Много таких. С такими лицами знают любовь, с такими лицами одинокими бродят по свету.
   Тугой узел на затылке вызывал головную боль. Суэ вытащила шпильку - волосы словно облегченно вздохнули, рассыпаясь. Бледные губы женщины чуть искривила улыбка. Ветер насвистывал что-то о нездешних долинах, редкими порывами проносясь над рекой.
   "Прости, господин мой - я не в силах выполнить твой приказ", - подумала женщина. Вода Орэн была холодна и спокойна.
  
   **
   Север - Столица
   Осень 19лето
   ...Память - листик сухой на быстрой воде. Брось его - и поплыл, не остановишь, и ты над его движеньем не волен. Так и мысли о прошлом. Начали с одного, пришли к другому, а там и третье - рукой подать. И чем печальнее прошлое, тем охотней к нему сворачивает сухой листок, и кружится в водоворотиках того, что было...
   Весна. Горы запада...
  
   Ханари был страшно зол. Переброшенный из Сэй отряд пришел к опустевшей стоянке. Мятежная шваль растворилась в лесах и наверняка вынырнет неожиданно. Сквозь пальцы утекли - как хочешь, так и оправдывайся старшим по званию. Ладно, хоть возиться с местным отребьем будет не он. Его дело - передать приказ и стадо новобранцев впридачу. А погода тут мерзкая - промозглая, холодная, по утрам сырая взвесь в воздухе. Кустарник мертвый, колючий - поди, проберись. Только демоновы отродья эти через кусты проскальзывать умеют. А тропинок словно и вовсе нет.
   Командующего здешними солдатами - охламонами Ханари сразу невзлюбил - к радости обоюдной, взаимно.
   Только и мечтал - вернуться в столицу. Чувствовал себя изумрудом в горке грязных булыжников.
   Скоро пришло время отправляться обратно, однако думалось - годы прошли.
   Всего семь человек сопровождало Ханари; путь он выбрал - кратчайший, но по самому бездорожью.
   Горы путь им пересекали; чтобы через ущелье проехать, нашли проводника, на диво проворного. Тот и пешком впереди лошади бежать мог, и еще над усталыми всадниками бы подсмеивался. Торопился Ханари. В Столицу, из которой в прежние времена рад был сбежать. К своему дому, к привычной роскоши, к слухам и сплетням - даже по врагам своим, Мийа, чуть не скучал. И еще к одному, о котором нечасто говорили на Островке - не осмеливались, остерегались...
  
   Показалось ущелье. Дикая слива цвела, - тут, ближе к северу, поздно - нежным снегом, пеной окутывала стены. Туман легкий стелился по низу ущелья. Узенький мост в вышине, чуть изогнутый - словно для небожителей создан.
   - Здесь священное место, - проводник с важностью поднял палец. - Тут решают, кто прав. Лет пять назад последний спор разрешали. Одна женщина выиграла у судьбы. В сумерках прошла по мосту, а ее обидчик - не смог. А ведь уверены были - правда на его стороне. Вот оттуда летел, - торжественно вскинул проводник уже руку, не палец.
   Ханари усмехнулся, но в сторону моста поглядел с уважением.
  
   Вечером разложили костры - для проводника со спутником, для немногочисленной свиты Ханари и для него самого - так пожелал. Одному хотелось побыть. Еще день пути через эти живописные глухие места, а потом - в три дня до столицы добраться можно. Медлить он не собирался. Пусть плетутся те, кому делать нечего, и те, у кого лошадей хороших нет.
   Ханари сел было - и тут же поднялся, принялся ходить кругами. Походная жизнь не то что бы стесняла его, но раздражала изрядно. Он к другому привык. К тому, что все по его вкусу устроено. А тут - никого даже не взял, чтобы дорогу туда и обратно скрасить. А в лагере тем более никого стоящего не оказалось.
   Движение померещилось на границе освещенного круга - словно тень скользнула. Остановилась. Сложены руки, чуть опущена голова - но смотрит прямо на Ханари, глаз не отводит. Легкий - по листьям кувшинок озеро перейдет.
   Ханари вздрогнул, подался вперед - даже рот приоткрыл, не осмеливаясь назвать. Тень головой покачала, опустила бессильно руки (распущенные волосы скрыли лицо) - и не двигалась больше.
   Ханари прыжком одолел разделявшие ни, и внезапно прозрел - светлая осинка мерцала в темноте. Осина, редкое дерево в этих краях.
   По коже пополз мороз. Померещилось? Или и впрямь приходил кто к нему, приняв дорогой облик? Или... случилось что там, в столице? Тогда - уж не за ним ли самим пришел ночной гость?
   Ханари чуть не отдал приказ немедленно трогаться в путь. После метнулся к лошадям - одному добираться. Все же сумел совладать с собой.
   До столицы - четыре дня.
  
  
   Чуяло сердце - нехорошее было. Понял вдруг, что с вопросом не к кому обратиться. Разве что к слугам? Те вечно шныряют везде, хоть бы и господа запрещали. Только брат старший сам об этом заговорил. Все рассказал. Ханари так и остался стоять, словно водой ледяной облитый. Мимо ушей пропустил, как поплатились преступники, одно услышал - тронуть посмели. Словно его законное. Он и не думал в эти минуты, что - не его вовсе.
   А старший только руками развел. Он-то надеялся образумить брата. Ушел, бросив попытки еще что сказать.
   Ох, и ветер был ночью сильный! А Ханари не спал всю ночь. И последующие толком не спал, все об одном думал. Верно, смеялись над ним такую судьбу начертавшие. Сжалились все же через неделю. Столкнули их в павильоне, где диковинки из далеких северных стран расположили - позволено было всем посмотреть. Йири туда привел Аташи, помощник врача; привел едва ли не за руку - развеяться, чтобы не думалось лишнего. Резное дерево, слоновая кость, причудливые вензеля обтекают колонны... Один из красивейших павильонов Островка, даром, что маленький.
   Там и встретились.
   Так увидеть хотел. Не сказать даже, что вспоминал - попросту не забывал. А ныне - вот он, в трех шагах. Одеяние в цвет лепестков аконита, сине-фиолетовое, серебряные брызги на ткани. Учтивый поклон - и уходит. Еле сдержался, чтоб не вернуть силой. И не оглянется ведь. Зачем такие рождаются? На всех ведь не хватит. Даже на всех сильных не хватит. А сцепятся двое сильных - и не заметят, как в схватке самое дорогое хрустнет под каблуком.
  
   **
  
  -- Ты все же реши, как дальше. Мне скоро двадцать. Моя семья приходится Лисам родней - у нас тоже есть гордость. Да, я недостаточно блистательна для тебя, но ты дал слово моему отцу уже шесть лет назад.
  -- Слово подумать.
  -- Если тебе невыгоден брак со мной, скажи это. И я буду свободна.
   Бусы из черных шариков, пахнущие холодно и резко, обвивали ее шею. Множество тонких прядей, перевитых искусно, аккуратно дремали в высокой прическе.
  -- Ты слишком смелая, Нису, - пренебрежительно голос звучит. - Ты приходишь ко мне, чтобы потребовать ответ? Ты, женщина?
  -- Я женщина. Всего лишь. Но я готова на многое - быть безмолвной, терпеливой, нести все, что смогу поднять. Только не хочу, чтобы надо мной смеялись десять лет, а потом начали считать никому не нужной старухой. Я ведь красива, Ханари. Я пока еще хороша.
  -- Разве?
  -- Ты сам признавал это.
  -- Возможно...
  -- Я не прошу у тебя любви. Я даже не прошу тебя назвать меня женой. Просто скажи отцу, что все кончено.
  -- Думаешь, твой отец так легко откажется от своей заветной мечты?
  -- Ты не оставишь ему выбора.
  -- Я не решил еще, Нису. Может, я так и поступлю.
  -- А ты жесток...
  -- Нет. Просто мне все равно.
   Она подняла пальцы к вискам.
  -- Я буду говорить с отцом сама.
  -- Он посчитает тебя дурочкой - если станет слушать.
   Ветерок взлетел, холодноватое шуршание парчи - Нису ушла.
  
   **
  
   Они были с Иримэ в этот раз. Как-то не шел разговор, и больше молчали. Женщина чуть улыбалась, думая о своем. Присутствие друг друга, даже молчаливое, не тяготило ни того, ни другую. Воздух, горный хрусталь, искрился, а края горизонта словно из опала были сделаны - скоро вечер.
   На изящном резном столике примостились чашечки из драгоценного черного фарфора, каждая - стоимости невероятной. Запах яблок доносил ветер - непонятно, ведь еще далеко до конца лета. Йири сидел, полузакрыв глаза. Хорошо... Неизменность. Все одинаково, все безупречно. Если и приносили перемены дни, не больше нового было в них, чем в змее, меняющей кожу. Вроде что-то сменилось, но суть остается прежней.
   - Ах, - вздохнула женщина. - Я люблю этот сад.
   Он остался равнодушен к словам, но краешки губ дрогнули по привычке - готовность к улыбке.
   - Я оставлю тебя, - она сделала последний глоток из чашечки, и поднялась. - Жаль, но мне все же приходится заниматься делами. Хотя я предпочла бы жить так, как ты.
   Он только повел плечом едва заметно - у всех свои желания.
   Иримэ ушла, легкими были шаги.
   Теперь тихо было - только стрекозы гудели, да зелень беседки шелестела под ветром. А потом он увидел напротив себя, на дорожке, человека, одетого по военному - и одежда его отливала темно-красным. И взгляд - тяжелый и жгучий - был так знаком.
   Ханари Асано приблизился на расстояние вытянутой руки - только тогда Йири склонил голову, приветствуя. Так и застыл.
   - Посмотри на меня, - голос, как золото - блестящий, но холодный.
   - Что вам угодно, господин?
   Тот шагнул еще ближе, всмотрелся в глаза. Выдохнул:
   - Небо... Есть ли предел? Ты был прекрасен тогда. Но сейчас...
   - Что вам угодно?
   - Кто ты? Человек, или иное существо?
   - Простите... - движение в сторону, выйти из беседки. Но рука Лиса перекрывает дорогу.
   - Отвечай мне.
   - Вы не должны быть здесь.
   - Неужто?
   Йири отходит назад, к столику. Стрекоза влетела в беседку и пролетает у рукава.
   - Даже солнце позволяет смотреть на себя всем. А ты - нет? Я приехал к тебе.
   Ханари снова подходит - и внезапно расстегивает заколку на его волосах. Только что собранные в свободный хвост за спиной, они рассыпаются.
   Йири не двигается.
   - Ты сам-то понимаешь, какой? О, ты понимаешь. Поэтому - лед. Со всеми, кроме него.
  
   Ханари перевел взгляд на чашку.
   - Смотри, они совсем маленькие, верно? Их так легко разбить. Но каждая стоит больше, чем удержишь золота в руках. А сами они - черные. Не самый добрый цвет. Беднякам не нужны подобные вещи, разве - продать. А такие, как я, хотят иметь лучшее, самое дорогое. Ради собственной прихоти не жаль ничего и никого. Ты понял меня?
   - Да. Теперь уходите.
   - Я уйду. Но такие, как я, могут пойти на многое даже ради минутного желания, красивой безделицы.
   - Вы сознаете, кому не придутся по вкусу такие слова?
   - Поступай, как знаешь. Я же сказал - не пожалею ничего.
   Он повернулся и вышел. Захрустел песок дорожки. Утка с недовольным кряканьем заплескалась в пруду.
  
  
   **
  
   ...Не забыть день, когда впервые пришел в хранилище книг. Да сих пор книги приносили ему - свитки, разрезанные на части и скрепленные вместе, в кожаных или матерчатых футлярах. А теперь он сам видел бесчисленные темные полки, где свитки лежали, или штыри, на которые были надеты свитки неразрезанные.
   Хранители с поклонами подходили, спрашивали, готовые услужить. А ему стало страшно. В первый раз оценил пропасть между тем, что было и тем, что есть. До того, как в дом Отори попасть, он и книг толком не видел, хоть уже и читать умел. А сейчас - все сокровища перед ним, откровения мудрецов и поэтов, хроники и другое - сразу не перечислить. Бери, все доступно.
   Первым желанием было - убежать из этого невероятного места. Потом - пересилил себя, заговорил с хранителями, увлекся - и очнулся только, когда водяные часы увидел. Времени много прошло. Потом постоянно сюда приходил, хоть и не слишком это вязалось с обычаями. Сам разбирался, что где лежит, - не оторвать было. Про еду забывал. Когда звали - вскидывал голову, большие темные глаза удивленно смотрели, невидяще, не отсюда. Забирал с собой гору свитков.
   С головой зарылся в указы, свитки древних и современных историй, жадно изучал обряды, обычаи, верования и быт - все, что сопровождает человека с момента рождения до ухода в иные земли или же в пустоту. Он изучал свой народ и десятки других, и те, о которых десятком строчек упоминалось в летописях. Историю, веру и прочее, пытаясь понять, насколько разнятся люди между собой и что вообще есть люди.
  
   Время прошло - пореже стал появляться, знакомиться с книгами предпочитал у себя. Но все еще сжималось сердце, когда в хранилище книг входил. Тихо тут было, как тени, служители знания двигались - в темно-бордовом, и темно-красные кисти на занавесях покачивались, словно цветы полураскрытые, сонные.
   А теперь вот - пришло время всерьез заняться тем, о чем узнавал развлечения ради. Не стихи и история, своды законов и положения о деятельности чиновников нужны сейчас.
  
   "Ты и так знаешь большую часть моих секретов. Нет смысла скрывать от тебя остальное".
   За этими словами последовали три месяца, во время которых его то в жар, то в холод бросало. Наблюдая за работой канцелярии, разбирая бумаги, слушая указания, он попросту терял себя в этом потоке. Он пробовал говорить о том, что не справится, что даже мелкие чиновники из провинции больше подошли бы тут.
   "Чиновников и без того толпа", - следовал ответ. "А ты знаешь меня. И, главное, я знаю тебя - и доверяю".
   "Но я ничего не умею".
   "От тебя и не требуется ничего сверхъестественного".
  
   Человек, заменивший Тооши, был не менее педантичен и, как это ни странно, не пытался прыгнуть выше головы - достигнув столь значительной должности, он отныне лишь честно трудился. Появление новичка в его штате явилось новостью неприятной, но избежать этого события не представлялось возможным.
   К тому же этот новичок подчинялся ему лишь формально - это было понятно любому. Вдобавок, не делая ничего особенного, по сути он получил огромную власть - хоть самого старшего секретаря напрямую эта власть не касалась.
  
   Отныне в обязанности Йири входила сортировка прошений и докладов - наиболее важное он сразу передавал повелителю. С остальным разбирался мнимый начальник.
  
   "Здесь, как ты давно уже знаешь, ценят ранг человека. Хватит тебе быть чем-то неопределенным".
   На слабые попытки возразить последовала жесткая фраза:
   "Пока ты официально никто, две трети двора ставят тебя не выше комнатной птички. Можешь сколько угодно считать себя выше их - не поймут. А я не хочу разлада среди своих подданных".
   И, вскользь:
   "Жаль, что я не подумал об этом раньше".
  
   - По той же самой причине, - сорвалось прежде, чем он успел удержать слова.
  
   Ответа не последовало.
  
   Только попытка убить его показала Благословенному, что он и впрямь рискует лишиться игрушки. Да - в своем любимце повелитель видел только игрушку. И Йири был убежден - ничего не изменилось. Просто его не желали и в самом деле потерять... так бездарно. Только и всего. Только поэтому защитили, официально поставив достаточно высоко. Высоко? Но ему так и не присвоили никакого ранга. И бумаги, которые Йири держал в руках, он по сути не имел права даже видеть. И это значило - перейди власть к другому человеку, тот имел бы все основания жестоко наказать дерзкого, посмевшего взять дозволенное лишь высшим. И не послужило бы оправданием, что Йири не мог сказать "нет".
   Присвоив ранг, ему подарили бы кое-какие права. А этого не хотел повелитель. Ничего не изменилось. Всего раз, давно, Йири был задан вопрос - чего хочет он сам. И даже тогда ответ оказался неважен.
   Пока здоровье Йири еще не восстановилось окончательно, повелитель вел себя с юношей теплее, чем когда-либо. Но потом - появилась привычная сухость, даже больше, чем раньше. И то верно - обязав Йири заниматься делами, он потерял просто комнатную игрушку. А что приобрел, было пока непонятным. И Йири оставалось одно - снова доказывать, что и здесь он хорош.
   Задача казалась невыполнимой - принять на себя немалую ответственность и при этом остаться прежним. Беспечности в нем не было с момента появления здесь - но легкость была. И во что бы то ни стало следовало ее сохранить.
   Просто прибавилась еще одна грань, находясь на которой нельзя было ошибаться...
  
   В самый первый день повелитель, приняв исписанные листы, словно забыл о Йири. Самому себе предоставил. И у того сердце металось - что же не так? Что-то сделать забыл, или виноват в чем?
   Сняв заколку, распустил волосы, завернулся в теплый тяжелый хаэн - жарко стало, сбросил - мгновенно замерз. Это северянин в конце лета! Долго бродил по ночному саду, не находя себе места, пробовал слушать песни - но почти сразу отослал музыкантов, вернулся в свои покои, попробовал нарисовать хоть что-то - но даже цветочный бутон не сумел изобразить, рука дрогнула, и пятно краски упало на лепесток.
   Снова вернулся в сад, опустил кисти рук в холодную воду. Горели они, словно раскаленными углями писал сегодня. "Побудьте со мной", - хотел слуг попросить, но кивком головы привычно отправил их прочь. Ушли с поклонами - захочет лечь, позовет, или сам справится, не впервые. Потом вернулся один, подошел тихо - Йири аж вздрогнул, когда черный силуэт нарисовался на дорожке. Слуга опустил ему на колени громадного пушистого кота, мурлычущего и довольного. И на сей раз в самом деле ушел, и ни слова не произнес. Йири зарылся лицом в густую, днем - медового цвета - шерсть. Кот был счастлив - по кошачьей привычке он дарил своим расположением любого, кто погладит. Йири забрал его с собой в комнату. Всю ночь слушал громкое непрерывное мурлыканье. Грустно было и смешно: искать утешения у кота. И нашел ведь. Человеку тоже немного надо.
  
   ...
  
   Плети вьющихся растений льнули к белому с желтыми искринками камню. Уэта, старший секретарь, мерял шагами комнату. Его помощники - в темно-коричневом, только у старшего золотое шитье украшало одежду - напоминали нахохлившихся под ветром полевых перепелок.
  -- Еще печать бы ему отдали, не выдержал Уэта - но это было единственное проявление неудовольствия, сорвавшееся с его губ.
   За узорной деревянной решеткой, тоже оплетенной вьющимися цветами мелькнула тень. Уэта на миг зажмурил глаза, отвернулся и постарался смотреть только на желтоватую бумагу с черными знаками, которые возникали под его кистью.
   У всех чиновников была положенная постановлением о рангах одежда. Этот, за узорной перегородкой - носил другую. Яркой птицей прилетал он в сей павильон, и, хоть находился в соседней комнате, многочисленные ажурные решетки позволяли видеть его слишком часто. И не было возможности распоряжаться им - только сухие указания по делу и не менее сухие советы мог себе позволить Уэта - а ведь считался тут главным. Если не считать личной неприязни и неправильности подобного положения, все было в порядке. Мальчишка вел себя вежливо, нос не задирал и даже пропускал мимо ушей случайно долетавшие до него реплики, не ему предназначенные.
   За дело Уэта переживал еще больше чем за незыблемые традиции, однако эта сторона скоро начала беспокоить поменьше. Так или иначе, пока все шло хорошо. Возможно, в будущем многое всплыло бы - однако сейчас Благословенный был доволен. А у Йири заметны были темные круги под глазами - он беспокоился страшно, хоть и улыбка с губ не сходила. За беспокойство Уэта почти готов был его пожалеть - если бы мальчишка на самом деле признавал первенство старшего секретаря над собой.
   А это как раз и не представлялось возможным.
  
   Теперь день Йири был заполнен от зари до зари. Когда-то дни было нечем занять... давно это было, кажется, очень давно.
   Он просыпался, когда небо еще розовело румянцем раннего утра - и неважно, какой была ночь. Ему позволяли спать и подольше, но он сам не мог себе это позволить.
   Повелитель как-то заметил, что юноша напоминает бледную тень себя прежнего - и был недоволен этим. Тогда Йири почувствовал страх и тоску - беспокойство не прибавляло ему цветущего вида, но он обязан был оставаться по-прежнему безупречным. Ёши принялся отпаивать его травами и разными снадобьями, чтобы согнать тревогу с души и тени с лица.
   - Я похож на какое-то чудище, - сорвалось с языка Йири однажды, когда в очередной раз увидел собственное отражение, и Ёши ответил сурово:
   - Ты всегда был выше подобных глупостей. Не начинай становиться тем, что тебе несвойственно, - и прибавил пару нелестных и почти грубых сравнений. Неожиданная отповедь успокоила Йири, и это явно пошло на пользу ему.
   Утро Йири проводил среди книг, день - в павильоне, разбирая прошения и письма, а вечер принадлежал повелителю. Первая часть этого вечера - продолжение дневных трудов, и только вторая - отдых. И лишь тогда - не его отдых, а того, кому он служил.
   Зная вкусы своего господина, он велел музыкантам исполнять ту или иную мелодию, петь те или иные песни - и повеления отдавал незаметно, так, что искусство людей казалось естественным течением вечера и ночи.
  
  
   Скоро ему велели присутствовать на советах - он увидел сразу всех тех, кто после Благословенного вершил судьбы страны. Лица знакомые, и словно другие - теперь он слышал, как эти люди говорят о жизни и смерти, налогах, войсках, о строительстве и разрушении. И странны казались те речи; в Йири словно пробуждался крестьянский мальчишка, не веривший, что все это - не игра, а взаправду. Что именно так и управляют страной...
   Положение айги - особо доверенного лица - обязывало ко многому. На советах записывал самое важное - он находился справа от повелителя, другой, чиновник из подчиненных Уэты, а то и он сам - помещался слева.
   Обоих скрывали узорные решетки из дерева - нечего собравшимся на совет видеть, когда и какие слова сочтены достойными записи. Йири был рад прятаться за решеткой. Через ее ячейки жадно наблюдал за лицами, не пропуская ни одного выражения. Потом спохватывался, и начинал слушать. Ровные знаки на бумагу ложились, коричневые и черные.
   Но порой, когда совсем уж слова не соответствовали лицу говорящего, он откладывал кисть и умоляюще смотрел на повелителя. И часто тот еле заметным кивком головы давал ему понять, даже не глядя в сторону Йири - я все замечаю. И чуть сдвигал брови: "не забывай, чем ты обязан заниматься здесь!"
   К присутствию на советах пришлось привыкать долго. Но Йири никто не спрашивал, оставалось - учиться.
  
   Когда все успокоилось понемногу, вошло в привычную колею - спросил позволения послать за Хиани. Повелитель был удивлен - и этого не скрывал. Однако дал разрешение, прибавив, что Йири все равно переворачивает все вверх дном, не имеет смысла отказывать в очередной неразумной просьбе.
   Узнали, что Хиани больше нет на земле. Не захотел покидать Островок, когда время пришло. И до последнего мига оставался острым и немного надменным. Где он анару достал - так и не поняли. Вероятно, кто-то еще здесь помог - положил в место, откуда Хиани взял.
   Йири, получив весть, качнул головой:
   - Да... Он так и хотел. Такие не ждут...
   И долго после был тихим совсем, даже против обычного.
  
  
   ...Голос - нет, голосок, он детским казался - плыл в струящемся воздухе. Далеко было слышно - тихая ночь. Певичка - на ахи наигрывает, мелодия простая совсем.
   Листья на землю летят,
   Года как не бывало,
   Тихо, и дремлет земля
   В ожидании снега...
   Песня чем-то неуловимо напоминала те, что пели в Тхэннин. Может быть, тем, что о снеге в ней говорилось свободно, словно снег - самое обычное дело?
   - Эй! - позвал Йири из своей беседки. - Иди сюда.
   Певичка приблизилась робко, в черном, как полагается - с ночью сливалась.
   - А северные песни знаешь?
   - Нет, господин.
   - Выучи.
   Она растерялась:
   - Как скоро, господин?
   - Скоро...Не бойся, невозможного не потребую - но скоро. Наша жизнь может в любой миг оборваться - не стоит тянуть.
   Заметил, что она испугалась. Да...теперь каждое его слово может быть истолковано так.
   - Спой еще. Все равно что.
   Она снова взялась за ахи - и поначалу пальцы дрожали, но скоро девушка успокоилась.
   Лунная роща - птицы запели,
   С веток слетая,
   Крыльями плещут в ручье -
   Месяц на убыль идет...
  
   Голос посветлел, когда она запела следующую песню:
   Пусть одинока тропа -
   Слива цветет, как будто я дома,
   Солнце прищурило глаз -
   Облачко мимо прошло...
  
  
   ...В тот вечер он больше всего хотел, чтобы его не тревожили. Но слуга - его ровесник - непонятно с чего двигался по комнате так, что статую вывел бы из себя. В довершение всего он с таким звоном поставил серебряный кувшин на столик, что Йири вздрогнул.
   - Да что с тобой?
   - Почему тебе повезло, а мне - нет? - голос казался ломким от злой обиды.
   - Я тоже надеялся на лучшее... а кончилось все вот этим! - он с вызовом снова поднял кувшин и еще раз припечатал его об стол. Йири невольно сжал висок - звон отдавался болью. - Если бы я хоть стал старшим слугой... если бы я попал хоть в Западное крыло Дворца Лепестков, когда был моложе! Чем ты лучше меня?! Таких, как ты, в любом Квартале... ах, тебе твердят, что ты лучший! Неужели сам в это веришь?!
   - Ты считаешь, мне повезло? - Йири говорил медленно и с места не двинулся. Хотя то, что происходило, было неслыханно.
   - Ты - мой ровесник, такой же, как я, но я обязан стелиться перед тобой, а меня могут убить по одному твоему слову! Ну, так скажи его!
   - Зачем?
   Голос звенел злыми слезами:
   - Чтобы никто не посмел говорить с тобой так, сказать тебе то же, что и я!
   - А что ты такого сказал? Ты прав.
   Тот проглотил изрядный кусок воздуха. Недоверчиво замер. Йири смотрел на него, опираясь на локоть. Потом отвернулся, погладил узор на подушке - голубые и белые длиннохвостые птицы. Слуга переминался на месте - боевой пыл слетел с него.
   - Да, мне повезло. Но поверь - не надо тебе такого. Завидовать просто. Трудно тебе здесь - уезжай. Я разрешаю тебе. Попробуй быть счастлив. И... не приходи ко мне больше, если останешься.
  
  
   Он жил, как жил, не позволяя интригам касаться тени своей. Тех, кто к нему приходил со словами дружбы, выслушивал холодно. Понимал: к мальчишке, не имевшему даже права на будущее, никто бы не подошел - и то было правильно. Однако сейчас - могли. Но хотели всего лишь пользы для себя. И, окажись он снова внизу - кто вспомнил бы его имя? Разве что те, кто опасались бы, что Йири утянет их за собой.
   Он по-прежнему рисовал. И все дальше отходил от принятых стилей - словно в противовес тому, что в остальном не мог и не хотел отойти от канона. Однажды на рисунке возникло лицо. Впервые - полностью. Обычно он если и рисовал людей, то со спины, или крошечные фигурки, прикрытые ветвями или затерянные в горах. Это лицо возникало из сплетения линий - зеленых и голубых, и принадлежало скорее оборотню, нежели человеку. Холодный взгляд глубоких и темных глаз не отрывался от глаз посмотревшего на рисунок.
   - Отвратительно, - сказал художник Весенний ливень. - Искусство живописи должно пробуждать светлое в душах.
   Один из придворных пожелал взять рисунок себе - Йири не возражал. Он вообще не дорожил тем, что вышло из-под его кисти. Странное лицо видели многие - после этого о Йири заговорили всерьез любители живописи. Кто-то в шутку сказал, что скоро он сможет заводить собственных учеников.
   Ответ показался неоправданно ледяным:
   - Чему же мне их учить? И как? Я знаю только один путь.
  
   **
  
   Ханари направлялся в Ай-Ташина, проведать брата и передать приказы и письма начальнику воинской школы. Поехать захотел сам - воздух Островка не давал дышать, лица придворных и слуг вызывали досаду и раздражение. Впрочем, досаду сейчас вызывало все, даже сама жизнь.
   Ночная стоянка была неотличимой от множества ей подобных. Костер, тканевые стены шатра походного, негромкие разговоры людей и крики ночных птиц - особенно пронзительные, когда хочется отдохнуть. Но утро отличалось от прочих. Для Ханари оно началось с встревоженного шепота за стеной шатра, с чьего-то отдаленного сердитого голоса. Еще сонный и поэтому сердитый уже, он вышел наружу. Розоватое небо - погода будет ясной.
   - Господин... - перед ним согнулись, чуть не земли головами касаясь.
   - В чем дело?
   Страшного не случилось - скорее, досадное. Двух коней увели - гнедого иноходца, йатта, и вороного, любимого коня Ханари. Воры, похоже, тут отряд поджидали - а в конях хорошо разбирались, взяли самых ценных, и ни один конь не заржал даже.
   - Отлично! - вырвалось у Ханари, наполовину гневное, наполовину восхищенное. Все же не мог он не оценить мастерство, хоть и воровское. А потом повернулся к виновному, которого уже приволокли - или сам пришел, думая хоть этим господина умилостивить? Да только с чего бы?
   Парнишка этот, за конями следивший, просто заснул. Воры этим немедля воспользовались. Парень провинившийся и слова толком сказать не мог - знал, что виноват. Жалкими оправдания выходили. Надеялся, что простят - вина, конечно, немалая, но и не самая страшная. Не уследил. Заснул по-дурацки - так ведь не воин на посту. Не воин. Тем паче нет в нем крови Высоких домов - та и в младенце скажется, не позволит забыть о достоинстве. А этот... Съежился на земле, словно меньше букашки хотел стать, в траве затеряться.
   Ханари толком его и не видел раньше - мало ли слуг. А теперь осознал, что - похож. Сложением, чертами - насколько вообще на того может походить кто-то. Сама мысль о подобном сходстве - оскорбление Неба, создавшего - совершенство.
   И этот...ничтожное, жалкое существо. Трясется, а сам на прощенье надеется.
   Тот бы не стал никого просить.
   Сдвинулись брови. Нож оказался в руке - вылетел из пальцев, в землю воткнулся с силой. Слов не понадобится - ясен приказ.
   Повернулся и ушел - короткий крик слышал, а вот лэ бесшумно взлетела.
   Не надо кривых отражений.
  
   **
   Столица
  
   Йири знал - он удостоился внимания еще одного человека. Светлая госпожа Аину призадумалась, все чаще слыша северное имя - а ныне оно звучало нередко. Замужество несколько отстранило Хали от двора, но она все еще оставалась весьма высокой особой.
   До этого дня они не встречались. Он появлялся там, где не бывала она, на ее территорию ему не было хода. И, кажется, он бессознательно избегал возможности столкнуться где-то случайно. Однако в этот раз она шла к отцу, и прошла мимо него, отступившего в тень галереи. Похоже, Аину обратила на него внимания не больше, чем на спящую осу на стене. Зато Кору смерила его весьма внимательным взглядом, и даже улыбнулась тепло. Он же по-настоящему приветствовал только пролетевшую мимо Хали, остальным досталось только небольшая порция обязательной и ледяной вежливости.
   ...
  
   Игрушка - искусственный сад. Тонкие прутья окрашены были в белый - легкими касаниями кисти, так, словно тронуты инеем. Хрупкими казались, звенящими. Горное дерево - прочнее, темное, легко режется - в самый раз для таких поделок.
   И на траве лежал иней - шитье на зеленой ткани. Только мало травы во дворике храма Защитницы, все больше плитами выложенные дорожки.
   Соколица мало изменилась за эти годы. А вот сестра ее Хали - изменилась сильно. Выросла - и, как ни странно, стала меньше похожа на мать. Впрочем, и на отца походила не слишком.
   - Так и нет у меня детей.
   - Э! Не срок еще, не торопись огорчаться.
   - Не срок, - краешком рта усмехнулась Аину. - Сама знаю. Только - хоть радость была бы. А так - толком ни дочь, ни жена...
   - С мужем вроде бы лад у тебя?
   - Разве иное возможно? Он тут, словно пленник. Живу, как жила - песни да музыку слушаю, только не выхожу никуда.
   - Зря не выходишь.
   - Зря... - голос дымкой подернулся, словно закат серым стал - не поправить. Только ночь впереди.
   - Отец мне замену нашел...
   - Глупая, - а Соколицы голос, напротив, не соколиным - голубиным стал, нежным. - Сама себе огорченье придумала.
   - Глупая была бы, если б не знала... Я долго терпела, сестра. Надеялась, что он умрет или покинет двор. А он получил должность и остался подле отца. Но даже это могло быть неважно - с ним всего лишь хорошо расплатились. Но я его видела, Соколица. Его глаза. Хоть он опустил их тут же - без разницы. Так смотрят нужные.
   Старшая женщина вздохнула едва слышно.
   - Делать что думаешь?
   - Пока ничего. Или что посоветуешь?
   Соколица задумалась на минуту.
   - Жди.
  
   ...
  
   "Слива в прошлом
   году, ива в нынешнем: их краски и ароматы все те же, что и в старину"
  
   Словно вернулась в детство. Снег лежит уже третий день, на земле и на листьях кустарника. Сколько еще продержится? Вряд ли больше недели. Я почти не покидаю покоев, кажется, про нас с мужем забыли, словно мы и не возвращались из Дома - на - реке. Кайсин и Амарэ всегда со мной. Сегодня они играли в снежки, словно девочки. Потом стали бросать их в мишень - в лоб маленькой статуе оленя. А потом - пишу, и щеки краснеют - и меня втянули в свои забавы, стараясь закинуть снежок подальше. Как приятно держать снег в руках. Чувствуешь его холод и жар собственных ладоней. Жаль, когда он тает в руках. Словно не сумела удержать, сама убила его.
   Сколько человек видели сегодня меня, бросающую снежки? Слуги наверняка видели. Когда мы поднимались по лесенке, глупышка Кайсин большими глазами поглядела на меня и удивленно так протянула: "Какая вы красивая, госпожа!"
   Да. С растрепанной косой и порозовевшим от игры и смеха лицом. Однако при несомненной преданности девочки, красивой она меня еще не называла... И никто, кажется, не называл... Может быть, снежная фея коснулась меня, вложив в сердце беспечность?
  
  
   Хали заметно волновалась. Еще бы. В последний раз они виделись наедине полгода назад, когда Хали с мужем собирались в Дом - на - реке. И то, нельзя было счесть за разговор тот короткий обмен заранее известными словами. А сейчас она пришла совсем за другим. И была уверена, что отец удивлен, насколько он вообще умел удивляться. В пальцах ее непонятно как оказался цветок из драгоценных камней, и Хали крутила его в руках, не замечая того.
   - Отец, считаешь ли ты, что твой младший брат - или его сын - должен занять твое место, когда ты уйдешь? Я люблю их обоих, но ты мог бы оставить еще более достойного.
   - Интересно.
   - Если бы я перестала быть единственной дочерью...
   - О чем беспокоишься ты? Твоя судьба устроена. Разве тебе плохо?
   - Я благодарна...
   - Тогда что же толкнуло тебя на такой разговор?
   - Почему не забота о себе самой? Если мой родной брат будет править, я смогу стоять выше, чем при ком-то другом.
   - Ты уже похоронила меня? - Хали показалось, что отец смеется над ней.
   - Да будут с тобой Иями и Сущий! Но все же... ты мог бы воспитать наследника так, как нужно тебе, и оставить страну в надежных руках. Твой младший брат, мой дядя, слишком спокойный человек - он из тех, кто слушает советы желающих иметь больше власти.
   - А если наследник вырасти не успеет? Каково придется ему?
   - Тебя любит страна. И его будут любить уже поэтому. Многие желают этого.
   - Большинству подданных безразлично, кто наверху, - проговорил он негромко.
   - В любом случае. Ты умеешь делать людей такими, какими желаешь их видеть. Такими, какие нужны.
   - Наши дети часто единственное, что нам неподвластно.
  
   Хали прикусила губу и чуть не сломала игрушку - цветок.
  
   - Разве ты не называл меня умной? Не говорил, что гордился бы таким сыном, как я?
   - Ты - одна из умнейших женщин Тайё - Хээт, - согласился он. - Тобой можно гордиться.
  
   Лицо его изменилось, словно тень пробежала по комнате.
  
   - Раз ты пришла говорить открыто, и я отвечу тем же. У меня был сын.
   - Знаю. У моей матери...
   - Другой. Он никогда не стал бы наследником. Его матерью была одна из младших дам твоей матери. Он умер, дожив до четырех лет. И, поверь, он был мне куда дороже твоего старшего брата, который был просто младенцем, в котором текла моя кровь.
   - Моя мать умерла, когда тот... ребенок был еще жив?
   - Ты не ошиблась. Никто не знал, что это мой сын. Обычная детская болезнь унесла его. А женщина уехала в глухую провинцию. Я не удерживал.
   - Что ж... останься он жив, он мог быть только твоей радостью. Не больше.
   - Слишком часто мне нужно было именно большее. Тебе ли не знать. А радость... - он задумался.
  
   Хали прерывисто выдохнула:
   - Ты сам научил меня ничего не бояться. Коли так, скажи, долго ли проживет твой любимец, если именно его сочтут помехой твои преданные слуги? Он - всего лишь скорлупка, которую вода уже бросала на камни. Если еще и камни захотят ее уничтожить...
   - Я понял тебя, - сказал он невозмутимо. - Но все же пока он под моей защитой. А это значит немало.
   - А потом ты оставишь его, как надоевшую вещь, если он все-таки останется жив? Хорошо. Я желаю блага стране и счастья тебе, как послушная дочь.
  
   Она поднялась. Она ждала хотя бы одного слова - неважно, какого. Пусть гневного.
   Ничего.
  
   **
  
   Две девочки и женщина средних лет суетились вокруг Ялен, а та сидела на маленьком квадратном сиденье без спинки и ждала, пока ей закончат прическу. Заплетенные по бокам головы косички соединялись с узлом волос на затылке коралловыми заколками, еще несколько прядей, переплетенных красными и золотыми нитями, спадали на спину. Женские прически были куда сложнее мужских, да и волосы женщины носили гораздо более длинные.
   Перед Ялен стояла чашка с розовым чаем и вазочка со сладостями - ореховой массой, разделенной на комочки и политой сахарным сиропом. На танцовщице нежным цветом переливалось узкое розовое платье с золотым шитьем на рукавах. Когда прическа была готова, на Ялен надели более темного оттенка гэри с вышитыми на нем длиннохвостыми птицами, застегнули на шее съемный высокий воротничок. На запястья надели чеканные широкие браслеты. На ногах стараниями служанок очутились темно-красные сапожки. В пальцах с натертыми красным порошком ноготками Ялен повертела серебряное зеркальце, задумчиво наморщила лоб. Собственное лицо казалось ей бледноватым. Однако лишь обитатели Алых кварталов в открытую пользовались краской. А Ялен сейчас выглядела почти дамой. Черной рисующей палочкой она аккуратно подвела глаза, так, что казалось - это лишь тень от невероятно длинных и густых ресниц. Чуть подкрасила губы. Дала знак надеть на себя зимнюю одежду, отороченную беличьим мехом - розовую с белым. Она намеревалась провести на холоде много времени.
   Носилки, которые должны были доставить ее на место, выглядели роскошно.
   Ялен улыбнулась мечтательно - непривычным казалось такое выражение на ее лице. Она была вполне довольна тем, что имела.
   Каэси Мийа давно уже не испытывал увлечения ею. Но Ялен оказалась весьма удобна и полезна на свой лад. И она умела удивлять. Поэтому она ни в чем не нуждалась и даже чувствовала уверенность в том, что ее будущее обеспечено. Нужно было всего лишь завязывать нужные знакомства с мошкарой, крутящейся вокруг Дома, и после использовать эту мошкару, как удобно Мийа. Ялен наслаждалась подобной игрой.
  
   ...
  
   Небо зимой прозрачней, чем летом. С одной стороны небольшой каменной чаши располагались сиденья. Те, кто желал, могли остановиться с противоположной стороны и не выходить из носилок. Женщины помоложе и покрасивей не могли не показать себя собравшимся. Тем более Ялен. Конечно, она не осталась в носилках, и заняла хоть не самое удобное, но все же хорошее место. Видно было. И ее видели.
  
   Она бросала косые взгляды на Лисов, Асано. Ханари не было здесь. Зато присутствовали старший и двое других сыновей - и это не считая боковых веток, откуда народу собралось достаточно. Лисы отличались более широкими лицами, чем подобные темной осоке Мийа. В одежде Шену и брата его не было ничего особенно примечательного, но вот боковые ветви Дома подчеркнуто выбирали белые и красные тона. Так же, как боковые ветви Зимородков носили сине-зеленое. Главам Домов подчеркивать свою принадлежность сейчас было совсем ни к чему.
   Ялен усмехалась, поглядывая на "младшие ветви". Так же, как всяческие семейства суетятся вокруг них, сами они держатся поближе к "старшим". На нее тоже поглядывали косо многие дамочки из мелочевки. Ялен была одета куда богаче их и держалась намеренно вызывающе, при этом изящно - подобное сочетание забавляло Каэси.
  
   Снега выпало мало, но пока он не таял. Золотые хассы на белом смотрелись чудесно. Игры с дикими зверями и змеями тхай любили смотреть. Конечно, на снег змей не выпустишь. Поэтому сейчас были хассы. Тела людей, мелькающих между хищниками, были не менее грациозны. Подобные игры порой завершались смертью - человека. Зверя убить было нельзя. Разве что в случае угрозы зрителям. Но такое было лишь раз, давно. Обезумевший от ярости зверь прыгнул вверх... Больше не повторялось.
   Тех, кто был удачлив, ценили. Никого не принуждали к опасной забаве - смельчаки находились сами. Даже из Домов порой выходили желающие. Но большинство жили в Алых кварталах и занимались подобной игрой, как ремеслом. Лучшие - из тех, кто выживал - часто становились поздней укротителями и ухаживали за хищниками при сокровищницах.
   Ялен высматривала тех, с кем надо заговорить. Конечно, она не собиралась кидаться к ним первой. Удобный случай устроить было легко. Уже не один человек из людей и свиты Асано стал жертвой ее чар. Даже один мальчик из боковой ветви смотрит на нее восторженно. Жаль, может она не так много. Впрочем, и слуги, и стража - все разговаривают. И много интересного порой говорят. И пару раз даже создали мелкие неприятности своим господам всего лишь по просьбе Ялен. А если и не сделают ничего - так Мийа сами постараются, используя то, что узнает Ялен. Она застенчиво опустила ресницы, посылая взгляд троим одновременно.
  
   Что же - Каэси Мийа держал в руке школу шин. Обучить в нужной мере одну, пусть упрямую и не слишком-то умную, не составляло труда.
  
   Меньше недели прошло - и Островок всколыхнулся, словно земля, когда ей надоедает дремать на одном боку. Двое молодых слуг, верных двум младшим ветвям Дома Белых Лисов, схватились из-за танцовщицы, и пролилась кровь. Свара в Сердце Островка, да еще затеянная слугами Лисов... Такое не шло на пользу их господам, и Шену, хоть неприятность и не коснулась его напрямую, готов был своими руками придушить виновных. Даже обычная непроницаемая вежливость почти изменяла ему.
   Конечно, оба провинившихся должны были оставить сей мир. И тот, кто был ранен, и тот, кто остался цел. Ялен полагалось изгнать с Островка, а то и вовсе запретить ей появляться в Столице, но Каэси лишь разводил руками - неужто девушке нельзя родиться красивой? А жена его Кору сетовала на беспутных молодых слуг в присутствии Хали, и та испытала сочувствие. Ялен оставили на прежнем месте, и она, потягиваясь, валялась на мягких подушках целыми днями, или танцевала для развлечения - из покоев ей до времени выходить не велели. Зимородки Мийа не скрывали удовлетворения.
   Двое умерли на рассвете, молча - не хватало еще окончательно опозорить дом господ своих недостойным поведением в последние мгновения.
   Еще не поблекшая луна лениво окинула взором темные пятна крови на снегу. Люди... Уж ее белизны ничем не запачкать.
  
   **
  
   Стук каблучков за спиной. Позвякивание подвесок. Шуршание шелка. Женщина - молодая. Он догадывается, даже не видя, еще не слыша голоса. Конечно, он знал о ней. Неужто такая не засияет звездой везде, где появится?
  
   - Здравствуй, Йири. Неужто ты не узнал меня? Или ниже твоего достоинства меня замечать? А ведь ты здесь благодаря мне. Конечно, не стоит мне звать тебя по имени, теперь мы не ровня...
   - Ты тоже высоко поднялась, - сухо ответил он. - Если путь наш считать удачей.
   Ее лицо отобразило величайшее удивление.
   - О! Что же тогда тебе нужно? Может быть, небесный престол? Нет? Ну, раз так...скажи, я все так же красива?
   Он в упор посмотрел на нее. Обычно приветливый взгляд - но улыбка холодная. Мало кто видел его таким.
   - Ты стала еще лучше.
   Она и впрямь расцвела. От полудетского очарования не осталось ничего, она выглядела старше Йири. Однако в ее красоте появилась сладость отравы, сменившая былую полупрозрачную легкость. Мотылек стал ярко-алой розой с шипами, смазанными ядом. И волосы она теперь заплетала иначе, в сложную прическу, почти как у знатных дам. Золотые с аметистом подвески звенели, и звенели браслеты, украшенные чеканкой - а голос Ялен был высоким и сладким.
   - Признайся, я нравилась тебе тогда, в Алом квартале? Или нет?
   - Это неважно.
   - Вот, значит, как, - она прикусила губку.
   - Ты на что-то надеялась, Ялен?
   - О, я бы не посмела, - она склонилась перед ним, но Йири видел ее раздражение, даже злость. Видно было, что с ее губ прямо рвется фраза: "ты в долгу передо мной". Однако она сумела сдержаться - видимо, даже ее Островок научил осторожности.
   "Теперь она будет считать себя оскорбленной".
   Вдвойне. Он просто переступил через нее, словно через упавшую ветку, не выказав ни благодарности, ни восхищения ее чарами, ее искусством - не говоря об оплате долга. Более того... Он открыто дал понять, что она всегда была ему безразлична.
  
   Ялен ворвалась в собственные покои, сорвала с руки золотой браслет и с размаху швырнула его о стену. За первым браслетом последовал второй. Служанка ойкнула и вжалась в стену. Ялен с шипением - точь-в-точь разъяренная хасса - повернулась на каблучках, увидела стоящую на столике вазу с фруктами и отправила ни в чем не повинных в полет к противоположной стене.
  
  
   Глава третья. Скачки
  
  
   - Нравится он тебе? - Каэси спросил. - Не спрячешь луну в ладони.
   - Он был со мной раньше.
   - Вот как. Молчи об этом.
   С усмешкой, многозначной, как переливы перламутровой раковины:
   - А что, есть дело кому?
   Каэси прошелся по комнате. Свежий ветерок ворвался в окно, уже почти весенний.
   - Он ведь не хочет тебя знать.
   - Еще посмотрим. - Ялен недобро выгнула брови, встряхнула головой - зазвенели подвески.
   - Вот дурочка. У него большее есть, чтобы из-за тебя - терять.
   - Раньше не больно-то нос задирал.
   Каэси забавляла эта дикая кошка, от злости вздыбившая шерсть. Таких использовать хорошо - они сами в любую пропасть полезут, только намекни, что это им не под силу.
   - Так то раньше.
   Зрачки ее сузились. Вот-вот за дверь выскочит, ненужного натворит.
   - Погоди. Не кипи, словно гейзер горячий. Нам это прошлое на пользу пойдет.
   - Чем же, скажите?
   - Не знаю пока.
  
   Когда принесли известие о смерти Кими, младшего Зимородка, стояли теплые дни первого месяца лета. Каэси прочел письмо, гонца выслушал - и все на этом. Только в сердце защемило на миг. Что же, Кими хорошо выполнил свою задачу - младший брат Благословенного, его возможный наследник, испытывал самые теплые чувства к Дому Мийа и не любил Лисов. Эх, как не вовремя умер брат... Воздух морской не по нему оказался. И не виноват никто - кроме старшего, пожалуй, который Кими туда и отправил.
   А больше ничего не изменилось вокруг. В доме Каэси давно не было следов присутствия брата, словно и не жил никогда на свете, словно не задавал старшему вопросов об устройстве мира и о несправедливости.
   А Лисы времени зря не теряли. Тоже понимали - враги вряд ли проникнутся расположением к ним. Значит, нужно возводить крепости - не вечно будет тянуться мирное время. Самая сильная связь - семейные узы. У Мийа есть девушка, сестра самого главного противника Лисов. А у Асано - Тами. Не то чтобы мальчишка горел желанием породниться с заклятыми врагами своими, но его можно было уговорить. Конечно, пожертвовать кем-то из младшей ветви было бы предпочтительней, однако не слишком надежно.
   От предполагаемой невесты Тами был не в восторге, сказал только "Хорошенькая", при этом состроил такую мину, словно кислых яблок наелся. Отец и брат старший недолго его уговаривали - и сам соображал неплохо. А Ханари лишь наблюдал с усмешкой, сочувствуя Тами.
  
   ...
  
   В комнате было трое. Каэси, дядя его и двоюродный брат. Младшая ветвь. Официально одетые, в сине-зеленом, чуть ли не со знаками Дома появились здесь сегодня. И разговор вели тихий - со стороны показалось бы, что просто беседует за обедом родня. Ведь, как известно, за столом не принято обсуждать дела. Но ради такого можно и пренебречь обычаями.
   Букеты в напольных вазах темные, узкие - не отвлекают неброской своей красотой от важного разговора.
   Голос Каэси, как будто немного усталый, был слышен отчетливо двум другим, но отойди на три шага - и не разберешь ничего. Из слуг только один - глухонемой, который настолько знает требования господина, что слышать и говорить ему и не нужно.
   - Жаль, что смерть унесла господина Кими, - это двоюродный брат. И не хватает ума не лезть с сожалениями!
   - В конце концов, он делал, что мог - а это могло не понадобиться. Нельзя ставить жизнь на игральную доску, если не уверен, кто играет с тобой.
   - Но Лисы ведут себя нагло! - гудит голос дяди.
   - Лисы ведут себя умно. Вернее, старший Асано - и Шену. Если они получат мою сестру, мы должны будем смириться с их карабканьем вверх, с тем, что Лисы стараются получить как можно больше должностей и устроить выгодные браки младшей родне. Ведь если нам удастся свалить их Дом, жизнь сестренки тоже покатится вниз. А она у меня осталась - единственная.
   Ненавязчиво так подчеркнул, что остальная родня не равняется в его глазах с сестрой единокровной. Дети - младенцы совсем. А про жену в этот миг и вообще забыл. Кору - не близкий человек, скорее, соратник в интригах.
   - Если повелитель прикажет, я не смогу пойти против его воли. Это будет еще глупее, чем просто отдать сестренку.
   - Тогда что же осталось? Смириться?
   - Нет. Сделать этот брак невозможным. Мы принадлежим к Высокому Дому, и имеем право отдавать своих женщин в подобные же Дома. Если Благословенный приказал бы отдать Кайтэ одной из низших ветвей Асано, мы могли бы протестовать - ведь повелитель все еще расположен к нам, и не станет без нужды так позорить Дом.
   Он говорил, и пренебрежение по отношению к второстепенным родственникам слышалось в его голосе - и молчали двое, стоявшие ниже.
   - А Тами?
   - Если смерть унесла моего младшего брата, - холодно проговорил Каэси, - то почему она не может сравнять счет и посетить Лисов? А Ханари нам не опасен - он скорее ускачет на край света, чем свяжет судьбу с моей сестрой.
   - Тами... - задумчиво протянул дядя. - Он единственный достоин теплых чувств среди Лисов. Не хотелось бы доводить до такого.
   - И я не хочу этого. Однако сейчас мы еще можем противостоять Асано. Я не хочу отказаться от последней возможности - и не хочу погубить все в жизни моей сестренки.
   - Нас обвинят в этом.
   - Не обвинят. Он недавно приобрел жеребца... к нему боятся подходить опытные конюхи. Если его убьет жеребец?
   - Неважно, что произойдет на самом деле? А раскроется?
   - Ни в коем случае.
   Больше ни слова об этом не произнесли. О новостях говорили, о достоинствах скакунов, о вернувшейся моде - заплетать им в гривы бубенчики. Потом простились, тепло, как положено любящим родственникам.
  
   **
  
   Тами предпочел бы оказаться где угодно, хоть посреди лунной долины, лишь бы не просить разрешения повелителя на этот брак. По обычаю, это должен был сделать старший в роду, однако отец Тами почувствовал себя плохо и вынужден был снова покинуть Столицу. А Шену рассудил так - Благословенный относится к младшему Лису с особой симпатией, по душе повелителю его нрав и умение держаться в седле. Значит, лучше всего слегка отойти от предписанного традициями и, снабдив младшего письменной просьбой отца, отправить добиваться желанного Домом и нежеланного самим Тами.
   В белом и красном - цветах Дома Лисов, одежда лишь самую малость украшена - зато дорогие ткани, во взгляде решимость и обреченность - Тами, увидев себя в зеркале, рассмеялся. Словно в логово дракона собрался идти... герой. Если бы не долг перед Домом, вскочил бы на любимого вороного, и - только видели. Нет же, нельзя. Оставалась надежда - откажется повелитель видеть его. Не отказался. Явиться велел сразу после полудня, и ждать.
   Теперь уж точно пути назад нет.
   Конечно, Лисенок не ожидал, что его примут сразу же - ведь не названо точное время. Но полагал, что ожидать будет в одиночестве. Не тут-то было. Занавеска шелохнулась едва, вспорхнули вышитые соловьи - и появился тот, о ком Тами совсем позабыл.
   Тами посмотрел на человека, который шагнул ему навстречу, и удивление сменилось досадой. Как ни мимолетны были эти чувства, Йири заметил и то, и другое. Поклонился учтиво.
   Тами приветствовал его крайне вежливо - слишком вежливо для искреннего расположения. Больше всего младшему Лису была неприятна мысль о том, что он обязан проявлять симпатию к этому человеку, поскольку Дом Асано все больше нуждается в поддержке Благословенного. Не тот что бы он питал к Йири неприязнь, но слишком многие пытались через него подступиться к Юкиро. Тами тошно становилось от мысли, что этот может подумать так и сейчас. Поэтому он был вежлив на грани с холодностью - умный бы понял.
  -- Солнечный согласен говорить с вами через полчаса. Вам удобно ждать здесь?
  -- Да.
   Тот позаботился обо всем - слуги принесли столик с напитками и спелыми фруктами, занавеси были опущены ровно настолько, чтобы комната оставалась светлой, но солнечные лучи не били в глаза.
   Тами надеялся, что он уйдет. Однако тот смотрел на него задумчивыми глазами и, наконец, произнес:
  -- Могу и я поговорить с вами?
  -- Конечно, - это получилось суше, чем надо, и Тами исправил ошибку. - Ведь это я пришел сюда... а не вы ко мне.
  -- Это не мой дом. И вам не нужно думать, какой тон избрать для разговора со мной. Я знаю, зачем вы здесь.
  -- Вот как?
   - Я знаю, что Дому нужна поддержка больше, чем раньше, теперь, когда почти разрешен брак между вами и сестрой Зимородков. Вы, Белые Лисы, очень хотите устроить его. Правду говорят, лиса - зверь самоуверенный.
  -- Это уж слишком, - невольно вырвалось у Тами. Однако, через секунду он снова был молодым придворным, прекрасно владеющим собой.
  -- Даже не буду спрашивать, почему вы говорите мне о собственных домыслах.
  -- Это не домысел. Я не просто догадываюсь, каковы намерения Лис, но думаю, что знаю, какими средствами для этого располагает Дом. И что думают другие Дома.
   Тами поднялся и пристально посмотрел на него. Задумчиво кивнул.
  -- Как я понимаю, это не просто самонадеянные заявления. Это было бы чересчур глупо. Вы хотите сказать что-то большее.
  -- Да. Я никогда не даю советов. Но сейчас дам. Откажитесь от этого намерения, вообще не упоминайте об этом в разговоре с повелителем. Иначе он ответит согласием.
  -- Предположим, совет имеет под собой основание, - осторожно и все так же холодно проговорил Тами. - Почему? Ведете какую-то игру? Я не друг вам и никогда им не буду.
  -- Это так, - Йири чуть заметно качнул головой. - Но вы - слишком хороший всадник, возможно, лучший в столице. Это - единственная причина.
   Он поклонился и исчез, Тами же остался, глядя ему вслед расширенными глазами и гадая, издевается он, говорит ли правду и кто здесь в своем уме.
  
   ...Мало ли на чьей стороне это странное существо с неопределенным доселе статусом? Однако Тами не мог и себе признаться - он был испуган. Нехороший, слишком прямой и темный какой-то был взгляд Йири.
  
   **
  
   Не в привычках Йири было задумываться над уже сделанным. Либо принял решение сознательно, тогда - смысл переживать все по новой? Либо судьба распорядилась, тогда тем более смысла нет. Но сейчас он был близок к тому, чтобы начать беспокоиться из-за собственных слов. Меньше всего хотелось ввязаться в бесконечные перетягивания каната между двумя Домами. Двумя? Но у каждого были свои сторонники. Тами, скорее всего, промолчит... а может, и нет. Ведь должен Лисенок отчитаться перед старшими за самовольное нарушение их планов?
   Йири больше не был наивным мальчиком и понимал, что Лисы, может, и будут ему благодарны... в душе. Но постараются убрать с доски некстати появившуюся фигурку. А может, сначала попробуют ее использовать в своих целях.
   Перечеркивая его мысли, раздался осторожный стук в дверь. Вошедший с поклоном слуга протянул письмо. Бумага - хэйта, для дневников и личных заметок. Брови Йири слегка поднялись - кто ж отправляет письмо, написанное на подобной бумаге? Что за невежда? Прочитав, рассмеялся.
  
   Ялен просила о встрече с ним. Как ей было непросто пойти на это! Если бы он отказал...она невольно сжимала карманный ножичек с золотой ручкой. Убить им можно было разве птаху какую, но все же это был нож! Однако Йири согласился с ней увидеться сразу.
   Девушка появилась в галерее блестящая, словно радуга. Йири выбрал тенистое место для встречи - Ялен, как нарочно, явилась, сверкая браслетами, золотым шитьем на платье и аметистами на головной повязке. Рукава ее шуршали и покачивались на ветру, казалось, взмахнет ими - и взлетит.
   Она улыбалась - хотела дружески, а получалось - вызывающе. Йири смотрел на девушку так, как не умел раньше там, у Нэннэ. Приветливо и спокойно встретил он Ялен, и ясно было - можно себе лоб расшибить об это спокойствие, но не сдвинутся узкие брови, не прильнет краска к лицу - неважно, смущения, гнева ли.
   - Что ты хотела?
   - Ах, брось, - сказала она раздраженно. - Не забудь, я помню тебя чуть менее заносчивым.
   Снова не удержалась, чтоб не напомнить. Однако Йири только кивнул - даже с улыбкой.
   - Хорошо.
   - Я пришла со словами дружбы. Я помню, откуда ты.
   - Какая честь, - обронил едва слышно.
   - Ты зря смеешься. Конечно, подслушивать нехорошо, но я слушала. Скоро запылает вся Хэнэ - пламя уже высоко. Не хочешь увезти оттуда родных?
   - Тебе что до них? - спокойно спросил, но Ялен видела - попала стрела.
   Плечиком пожала небрежно:
   - Может, твоей дружбы снова добиться хочу?
   - Или убить? - ответил в своей манере. - Меня не отпустят. А уехать без позволения - смерть.
   - Ну, и не возвращайся. А родных заберешь с собой, устроишь где-нибудь в спокойном месте. Искать тебя на севере - бесполезно. В том котле, который закипает там, и шин никого не отыщут - или, если боишься, уходите к соседям - граница близко. Будете жить...
   Йири почувствовал, как холодок пробежался по его коже. Больно уж подозрительно появление Ялен сразу после разговора с Лисенком. Неужто просто совпало, и девушка говорит то, что и впрямь думает?
   - О какай дружбе речь, если я покину Островок?
   - Ну, хоть теплым словом вспоминать меня будешь...
   Осталось, чтобы Йири престол предложили - тогда точно Небо с землей поменялись местами.
   - Ты с ума сошла, Ялен?
   - А что не так? - она вновь дернула плечиком. - Деньги - бери сколько хочешь. Или другое что, драгоценное. Нуждаться не будете...
   - Смеешься? Что тут есть моего?
   - А, прекрати! - недовольно-капризно. - Ты слишком скромен - или просто глуп. То, что я дарила тебе в Аэси...
   - Там и осталось.
   - Все это - твое, - она обвела рукой комнату.
   Он чуть качнул головой:
   - Тут и жизнь не моя, не то что это...
   - Не больно родные твои тебе дороги, - насмешливо протянула Ялен. Поднялась и ушла.
  
   Встряхнул головой, отгоняя вставшие перед глазами картины, виски сжал, - потом в ладони голову опустил.
   ...Лето. Трава высокая - утонуть или заблудиться можно. Мелкие полевые цветы - белые, желтые; сестры смеются - уже девушки. Аюрин венок плетет, надевает себе на шею. И что-то напевает под нос. А братишка спорит о чем-то, захлебываясь, сердито, сжимая загорелые кулачки.
   Почувствовал запах свежих лепешек - такие при дворе не пекут. А в небе жаворонок поет, отчаянно, дерзко...
   Мысли уйти насовсем не возникло даже. И взять что-то...тоже. Но увезти своих - он уже думал об этом. И знал - невозможно. Нельзя.
   Уехать - а после вернуться... Две недели, а то и месяц жизни. А потом - не будет прощения. За оставленную без спроса должность. За тайный побег. За обманутое доверие. Не страшно...
   Он и не заметил, как сумерки наступили. Сова закричала.
  
   ...
  
   - Ты просто дура! - бросил Каэси Мийа. - Если ты служишь мне, то делай, что я велю. Он нужен мне живым и здесь.
   Ялен чуть выпятила губу. Она видела, что играет с огнем, но упивалась собственной отчаянностью.
   - Я хорошо знаю его. Он уйдет и вернется. А там вы, господин мой, заступитесь за него.
   - Ты и впрямь дура, - Каэси махнул рукой в сердцах. - Если он будет убит, умрешь с ним в один день.
   ...
  
   - Вот так, Рыжий... - Йири сидел на скамеечке подле коня. Тот фыркнул, потянулся к нему. Йири погладил шелковистую морду.
   - Фея бы меня поняла. А ты... тоже ведь слушаешь. Сказали бы - у меня голова не на месте, что с тобой говорю.
   Сумерки были снаружи. А тут - светло, на стенах лампы висели. Конюхи скрылись с глаз.
   - Если бы Хиани был жив... он не считал меня другом, но всегда говорил и делал то, что нужно. А я так часто хочу его увидеть, Рыжий...
   Конь снова фыркнул.
   - Понимаешь, мне нельзя уезжать. Хорошо, если живы они. Я надеюсь - Сущий о них позаботился. Если уеду - ведь я вернусь, Рыжий. Тогда... хороша благодарность. Вряд ли я много для него значу. Но ведь он верит мне. Наверное, мой повелитель простит - в душе. Но он не нарушит закон - ведь он сам и есть этот закон. Или все, чем я способен отблагодарить - это заслужить смертный приговор?
   Он порывисто обнял коня за шею.
   - Я не уеду, Рыжий. Останемся здесь.
   Сзади силуэт шевельнулся. Йири вскинул голову. Аташи в вечерней одежде стоял на пороге.
   - Меня впустили, несмотря на твой запрет. Но не вини их. Передо мной и Ёши двери открыты, хоть мне далеко до учителя.
   Подошел, постоял рядом. Коснулся плеча.
   - Идем. Там, снаружи, сыро, туман. Я принес тебе хаэн.
  
   ...
  
   В это время Солнечный обычно отсылал всех и отдыхал в одиночестве, перечитывая рукописи или размышляя. Йири не нарушал этого уединения, однако ему было позволено входить к повелителю. Разрешением этим он воспользовался раз или два - и вот снова пришел.
   У входа, как обычно, опустился на колено, коснувшись рукой пола. Услышал:
   - Встань. И о чем ты пришел просить?
   - Мой господин... я хотел бы узнать, что ныне с моей семьей.
   Лицо Юкиро, в последние дни усталое и безразличное ко всему, осталось прежним, хотя Йири понимал - повелителю неприятно упоминание о подобной родне обитателя Малых покоев.
   - И что же ты хочешь?
   - Послать человека на север. Если будет позволено.
   Такие не поднимают ресниц - однако смотреть ухитряются прямо. Такие... кто же еще?
   - Как бы судьба не сложилась, - Благословенный говорит неохотно, - родных чаще всего стоит помнить. Хорошо. Я пришлю к тебе людей, дальнейшее расскажешь им сам. Но - только узнать.
   - В Хэнэ война, господин мой, - говорит очень тихо.
   - И что же? Тебя судьба увела оттуда. У них - своя судьба. Не тебе ее менять.
   - Я не могу ничего сделать для них?
   - Нет. И советую быть послушным. А теперь возвращайся к себе.
   Он и так сделал большой подарок.
  
   ...
  
   - Ты хорошо знаешь его? - Каэси чуть не смеялся над Ялен. - Стоит женщине пару раз оказаться желанной, как она уже думает, что может вертеть мужчиной, как угодно?
   Ялен не понесла наказания - ей было довольно того, что она стала мишенью для насмешек. Теперь, стоило Мийа приподнять бровь, как девушка вспыхивала и норовила покинуть комнату. Если же он не позволял, то краснела, то бледнела, и отвечала невпопад.
  
   В этот вечер несколько всадников покинули Островок, устремились на северо-запад.
   Не только посланцы повелителя отправились на север - чуть раньше вылетел серый конь, всадник которого торопился на встречу с Суэ или с тем, кого она избрала следующим в цепи.
  
   **
  
   Эти двое за две недели не сказали друг другу ни слова, кроме приветствий. И оба знали, о чем один предупредил другого. Тами был благодарен любимцу Солнечного за форму, в какой это было преподнесено - ему не надо было платить долг жизни. Сам он переступил бы через родовую гордость - но его братья убили бы Йири, если бы знали, что младший в таком долгу перед стоящим внизу. Даже если бы он знал о мыслях Ханари, все равно не усомнился - тот позволил бы обрушиться Дому, но не допустил долга любимого брата перед неравным.
  
   Да, ни одного слова они друг другу не сказали больше. Но было неприятно, совестно как-то. Тами умел думать - стыдно, что Асано чуть не оказались в дураках. Но что он обязан жизнью человеку со столь странным статусом, почему-то позорным не казалось. А вот то, что он не может и тени благодарности выказать... Впрочем, разве для такого годятся подачки, даже и от Белого Лиса?
   Тами ходил взад и вперед по комнатам, большей частью обтянутым красным, и чуть что срывался на слуг. Те уже и приближаться к нему боялись.
   А Тами думал. Не ведет ли свою игру любимец Благословенного? Но какую, и, главное - зачем? И с кем он играет? Ответа не находилось. Да и вообще, не с ума ли сошел Тами, если подозревает великолепную способность к интригам в этом растении? Впрочем, тут же себя одернул - не годятся подобные слова тут. Вовсе не как растение вел себя Йири.
   И как быть, если он все-таки правду сказал? И была лишь одна причина?
  
   ...
  
   Молодая хасса бегала и огрызалась, а человек пытался навязать ей свою волю. Огромная золотисто - пепельная кошка уже признавала силу за ним. Йири стоял, прислонившись к холодной колонне. Тами подошел, остановился рядом. Короткий учтивый поклон - и ответ. Вместе смотрели на песок, где бегала хасса.
   Демон... и как говорить с ним, если при взгляде мельком кажется, что это - переодетая девушка? И если под мягко шуршащими складками одежды - сильное и легкое тело всадника, а душа вообще непонятна?
  
   - Мы равны, - негромко заговорил Тами, - в одном. - Хотите попробовать, вдруг кто окажется лучше?
   В первый раз Тами увидел, что тот улыбнулся по-настоящему - удивленно и немного растерянно. Словно малыш подошел к взрослому и предложил наперегонки побегать по крышам.
   - Господин Тами Асано, вы забываете, кто я. Не ко мне нужно обращаться с таким предложением. И странно оно звучит, по правде говоря...
   Тами смешался - но тут же упрямо продолжил:
   - Разумеется, я буду надеяться на согласие Благословенного. Но мне нужно ваше слово, - прибавил он быстро, почти испугавшись, не обидел ли. Вот это уж было бы некстати.
   Йири смотрел все так же удивленно и вполне дружелюбно.
   - Поймите, меня не интересует, кто сумеет доказать свое первенство. Но я и не против. Однако разве есть смысл устраивать представление для двора?
   - Никакого, - Тами согласно кивнул, проводя ладонью по белому камню перил. Хасса внизу рычала, молодая и злая.
   - Между нами - и те, кто не может не быть.
   - Если я получу позволение.
   - Не сомневаюсь.
  
  
   Нельзя сказать, что ему совсем уж было все безразлично. Подумалось: он не имеет права быть худшим. А если так выйдет? А если он вообще не справится с лошадью? Тогда об этом узнают все - и, главное, он обманет ожидания единственного, чье мнение имело значение. Может быть, тогда ему разрешат уйти?
   Вряд ли.
   Даже если он позорно свалится с лошади - вряд ли...
   Он разбирал рукописи, проглядывая наискосок не приглянувшиеся, откладывал в сторону те, что заинтересовали. Большинство листов пожелтели от времени, но как бережно обращались с ними - если бы не цвет и хрупкость бумаги, их можно было принять за новые. А ведь многие руки касались их. Листы почти не шуршали - гладкую, легкую бумагу делали мастера.
   Много ему дали. Он всегда пытался знать больше. И вот как оно сложилось. Наверное, ему и впрямь повезло.
   ... Неужели он все еще хочет оставить эти стены? Он отложил листы, задумался. Так странно чего-то хотеть или не хотеть. Ему давно этого не позволялось. И сейчас - на самом ли деле у него есть какие-то желания?
   Ему некуда возвращаться. Солнечный прав. И он уже давно ничего не боится. Пока его место здесь. А раз так, он должен быть лучшим. Хотя трудно это - Феи нет. Ее он знал, как свою душу. А Рыжий... хороший, умный конь. Но нет с ним той особенной связи, которая делает из всадника и лошади одно целое.
   Он понимал Тами. Тот не мог выказать ему благодарность - и не мог молчать. Странный он выбрал способ - впрочем, изящный. И ведь постарается не проиграть.
   Знает ли он про Ханари?
   Склонил голову набок, тяжелые волосы перетекли на плечо. Задумчиво собрал их в ладонь - все не поместились,- скрутил в тугой жгут.
   Перед ним на столике лежали скрепленные листы, в которых была история Тхай-Эт.
   Как-то он пытался найти что-нибудь о себе подобных. Да, он не одинок на этой лестнице жизни. Были такие. Только утешительного встретилось мало. Один только всю жизнь стоял высоко, но то было в древности. Зато он и войска водил - вот уж чего не выпадет Йири. Других убивали - или они умирали сами. И женщины - все одно. Про одну долго думал - ее сослали на север, и там уже по приказу благословенной убили двоих ее малышей. А она потеряла зрение.
   Но разве здесь можно быть зрячим?
  
   **
  
   Рыжий и вороной летели голова в голову. Издалека всадники казались неотличимыми друг от друга. Один в темно-синем, другой в темно-вишневом - когда солнце било в глаза, цвета было не разобрать. А дорога перед ними была сумасшедшая - чтоб одолеть ее, лошадям стоило отрастить крылья. Да и всадникам неплохо было бы лететь рядом с лошадью...
  -- А если оба сломают себе шею? - спросил Хисорэ.
  -- Значит, к этому их вела жизнь.
   Рыжий и вороной перенеслись через овраг.
  -- А Лисенок, похоже, был уверен в победе, - заметил кто-то.
  -- Тут нужно уметь управлять конем, а не просто надеяться на его быстроту. Тами Асано это умеет.
   Солнце зашло за тучку - сразу стало прохладней.
  -- Зачем Лисенку понадобились доказательства своего первенства?
  -- Пусть. Молодым простительно многое...
   Лошади были уже близко. Наблюдающие увидели, как всадник на рыжем нагнулся, протянул руку и коснулся узды вороного, словно приветствуя - и рыжий резко ушел вперед. Последний прыжок - словно стрела с тетивы сорвалась. Йири осадил коня в нескольких ни от Благословенного, спрыгнул на землю. Тут же остановился вороной Тами, и младший Асано тоже оказался на земле, восхищенный и злой. Йири погладил рыжего по шее, и слуги забрали обоих коней.
   Йири опустился на колено перед Благословенным, рукой коснулся влажного мха. Тами застыл в глубоком поклоне. Сейчас оба походили друг на друга невероятно, только выражение лиц было разным. Однако через пару мгновений сходство исчезло. Йири выпрямился, убрал с глаз пару капризных прядей и отступил назад, словно исчезая в тени. На волосах Лиса, напротив, заиграло вновь проглянувшее солнце.
   Собравшиеся расступились, давая пройти в середину.
   Йири ни на кого не смотрел. И мимо Ханари скользнул такой же безмолвной тенью. Даже на недавнего соперника больше внимания не обращал. Слышал недовольные голоса, шепот, не предназначенный для Благословенного:
  -- Видели, он сделал что-то с вороным.
  -- Чушь. Он всего лишь оказался лучшим. Может быть, это вопрос везения.
  -- Не скажите. Когда такие появляются возле правящих, часто можно говорить о колдовстве. Была же подруга деда Благословенного оборотнем - совой?
  -- Повелитель не потерпит нечестной игры. Или осмелитесь назвать его недостаточно проницательным?
   Разноцветные одежды, подобранные строго в соответствии со статусом и настроением, драгоценные камни, причудливые, изысканные застежки и заколки. Растительные орнаменты, обитатели моря, змеи - много чего творили руки мастеров и выставляли напоказ придворные. Много чего было тут и сейчас.
   С улыбкой Солнечный подозвал его и защелкнул на запястье "браслет ветра", приз всадников - серебряный, с бледными синими и зелеными камнями, мерцающими вроде капель росы в ковылях.
  -- Знаю, ты самоцветы не любишь... но это - твое.
  -- Как мне любить их? Меня приучали к одному камню.
   Благословенный раздраженно отмахнулся от него.
  -- Нашел время... Можно хоть раз обойтись без уточнений, кто ты и откуда. Изо льда, что ли, ты сделан? Тами и то более радостным выглядит.
   Сказано это было чуть слышно, чтобы никто не поймал слов, не ему предназначенных. Йири поднял глаза - явное недоумение было в них.
   Тами получил в награду великолепное, отделанное золотом седло - куда более ценная для всадника вещь, чем браслет, хоть и считается тот высшей наградой. Вернулись во дворец.
   Будь победителем Тами, он устроил бы в своем доме праздник. А так - все обыденно.
   Повелитель скуп на слова, на ласковые - тем более. Йири и не хочет, чтоб - по иному. Ведь, если слышит порой что-то теплое - сердце переворачивается.
   ...Кожа - золотой шелк, волосы - черный, покрывала - малиновые. А ветер, который бил в лицо и ловил лошадей за копыта, цвета не имел. И цены не имел тоже - бесценный. Звонкий, как листовая медь - ее тоже вез караван по дорогам предгорья Эйсен, и шелковые ткани вез.
   Может, лет через десять забудется та дорога.
  
   **
  
   Хали мало интересовалась жизнью двора. Но могла связать воедино разные нити - особенно после досады, сквозящей в речах Кору. Лисы стараются устроить брак Тами с Кайтэ из Зимородков, чем доводят Мийа до бешенства. Потом вдруг меняют свое решение, и Тами настолько проникается благосклонностью к Йири, что вызывает его на состязание, чтобы решить, кто из них лучший. Известно, что Тами приходил к повелителю - и ни слова не сказал о намерении Лисов, словно и не было его. Тогда для чего эта встреча? Неужто до встречи с отцом юноше был дан совет? Единственный, кто мог его дать, кто находился там неотлучно, это мальчишка с севера. Если он позволяет себе открывать рот, значит, слишком много о себе возомнил. И все же - нелепа такая мысль. И все же - стоит ее проверить.
  
   Сидя за столиком, в легкой свободной одежде, с распущенными волосами, она писала письмо. Лист бумаги, золотисто - желтый, говорил о том, что это приказ. О том же говорили почерк и цвет туши. Медный закат осторожно касался широких глянцевых листьев.
   Да. Именно так. Отец будет занят до глубокой ночи, и она успеет.
   Повеление - придти завтра с утра, в названный час, к павильону Летнего дождя.
  
   Хали передала письмо служанке и откинулась к стене. Потерла виски. Взяла флакончик с абрикосовой водой и нанесла несколько капель на волосы и запястья. Хорошо. Снимает головную боль. Дверь не была закрыта, и лишь занавеска отделяла комнату от смежной, где тихо наигрывала на ахи одна из девушек. Музыка, нежная, как весенний ветерок, не мешала.
   Сумерки все более властно заговаривали с садом.
   Музыка смолкла. Легкий стук по дверной раме, и шелковый голосок:
   - Госпожа... Я принесла ответ.
  
   Лицо Хали в этот момент было достойно кисти художника.
  
   - Ответ? Разве я велела тебе дожидаться ответа??
   Растерянная девушка не знала, что и сказать.
   - Ладно, - задумчиво произнесла Хали. - Давай.
   Другая девушка принесла светильник, похожий на сплетение лоз.
  
   ...Бумага была серебристая - с еле заметным зеленым оттенком. И почерк - "волна", изящный, но не говорящий ни о чем, кроме мастерства писавшего.
   "Светлая госпожа Аину, почему вы приказываете мне? Только ваш отец может делать это".
   Кровь бросилась ей в лицо. Хорошо, что она отослала служанок - вероятно, те даже из-за спины поняли бы, что с ней неладно.
   "Но, раз вы желаете этого, я принимаю ваше желание, как его слово".
   - Самоуверенная дрянь, - прошептала Хали, кусая губы. - Считает себя неуязвимым... посмотрим.
   Она в испуге оглянулась - не хватало еще, чтобы ее слова достигли чужих ушей. Не настолько ей преданны тут, чтобы не разносить сплетни. В ком она уверена? И пяти не наберется.
  
   ...
  
   Лицо Хали слегка прикрывала золотистая вуаль, прозрачная в утреннем свете. Она не хотела, чтобы тот, кого она вызвала сюда, видел ее глаза.
   Юноша ждал ее. Хали оставила Кайсин на скамеечке за поворотом - при желании Кайсин могла их увидеть, но вот услышать не могла - возле скамейки журчал звонкий фонтанчик.
   Бросив беглый взгляд на Йири, молодая женщина невольно отметила, что он неплохо понимает оттенки отношений и обращения. Или то была случайность? Одежда его - темно-серебристая, ни одного яркого пятна, тень - не являлась одеждой низшего. Ей почти понравилось спокойное знание собственной значимости, которое показал он - если бы она не была так по-ледяному рассержена. В ее одежде преобладали золотые тона. Кажется, он знал, что она выберет золото для себя...
   Он склонился перед Аину. Она даже не кивнула в ответ, села на белую скамью перед ним. Спросила без предисловий:
   - Не слишком ли ты высоко взлетел?
   - Вы не совсем верно понимаете суть, госпожа Аину, - голос был тихим и мелодичным. - Я - только то, что есть. И взлететь не могу.
   - Ты осмеливаешься говорить? - она сдвинула брови.
   - Разве не за этим я здесь? Если вы просто хотели указать мне мое место, достаточно было пары строчек в письме.
   - Если отец увидит ответ, который ты посмел мне прислать, ты думаешь, как он поступит?
   - Госпожа моя, вы не верите, что он поступил бы хоть как-то. Иначе Благословенный уже знал бы об этом.
  
   Хали подалась вперед, лицо ее порозовело - единственный признак гнева.
  
   - Отвечаешь вопросами на вопросы? Знаешь, почему ты поднялся так высоко?
   - Думаю, что знаю.
   -Прекрасно. Осилишь ли паутину дворца в попытке сплести свою нить?
   - Мне это не нужно. Я всего лишь говорю то, что думаю, сейчас и при вашем отце.
   - Ты чист, как горный ручей, - насмешливо сказала Хали. - И ты не знаешь, какие выбрать слова, чтобы они были услышаны?
   - Теперь знаю. Раз уж меня подняли высоко, у меня нет желания падать. - Йири посмотрел на нее, потом отвел взгляд. -Госпожа моя, вы родились во дворце. Я попал сюда не по собственной воле. У меня было только одно право - развлекать высших и прислуживать им. А потом мне подарили право жить. Неужели я не могу даже этого?
   - Пока еще можешь.
   - У меня нет выбора, госпожа. Мне никто не позволит покинуть дворец - только мертвым.
   - Тогда молчи и не пытайся стать выше, чем тебя поместили.
   - Поздно. Меня спрашивают - и я отвечаю. Поздно делать вид, что я не умею думать.
  
   Хали смотрела хмуро. Совсем не так она представляла этот разговор. Однако она все еще была ведущей в нем.
   - Ты можешь оставить Островок. Тебя не найдут. Я говорю тебе это.
   - Только если получу приказ от другого.
   - Или если расстанешься с этим миром. Вероятно и то, и другое, однако... ты можешь выбрать. Пока еще сам.
   - Вы знаете ответ, госпожа. - Йири чуть склонил голову.
   - В смелости тебе не откажешь, - Задумчиво произнесла Хали. - Так говорить со мной... Довольно.
   Она поднялась и чуть более резко, чем прочие женщины Островка устремилась прочь. Кайсин, пытаясь приноровиться к ее походке, последовала за Хали.
  
   Тогда он опустился на белую скамейку, и долго слушал говор фонтанчика.
  
   ...
  
   - Что с тобой происходит?
   - Все хорошо, мой господин.
   - Я же знаю тебя. Что тебя беспокоит?
   - Поверьте, все хорошо.
   - Ты отводишь глаза. Не поздно ли учиться лжи?
   - Простите. Мне нечего сказать.
   - Упрямое существо! Я могу предположить одно... в свете одного разговора. Моя дочь?
  
   Все-таки он молчал. И это было ответом.
   - О чем же шла речь?
   - Вряд ли это стоит вашего внимания.
   - А вот это предоставь решать мне. Я знаю Хали.
   - Я и так сказал слишком много.
   - Не надоело пытаться идти против моей воли? Ты боишься ее?
   - Вашу дочь по-настоящему стоит бояться. Потому что все, что она может потерять, она совсем не ценит.
   - И это ответ?
   - Да.
   - А если она вернется в Дом - на - реке?
   - И что это изменит? Для меня не будет никакой разницы.
   "Вот до чего дошло" - ясно читалось на сухом лице Юкиро.
   - Она - ваша дочь. Это понятно любому.
   Новое прозвучало в голосе.
   - Ты... жалеешь ее??
  
  
   **
  
   Ялен сгорала в незримом жадном огне. Огне, пища которого - стыд и неудовлетворенная гордость. Месть - не только дело мужчин. Она жизнью готова была рискнуть ради мести, но и мысли не допускала, что пострадать может сама. Только не Ялен. Она - слишком красива, она - лучше всех. Таких любит судьба, и балует. Разве не свидетельство этому - вся ее жизнь?
  
   На Островке Ялен не знала никого, кто мог бы выполнить ее просьбу. Правдами и неправдами отпросилась она из дома господина в кварталы Аэси, где выросла. Завернувшись в темную шерстяную накидку - руки не видно, с волосами, заплетенными в две косы на манер деревенских девушек, она если и бросалась в глаза, так нарочитой простотою своей. Только туфельки сверкали золотым шитьем. Походка, летящая и с тем вкрадчивая, кошачья, выдавала танцовщицу, что само по себе не было редкостью здесь. Возле узенького канала отыскала домик старухи - он выглядел неприметным совсем, не знающий не нашел бы с первого раза - попросту не остановился бы взгляд. Хозяйка, крошечная, седая, с проворными пальцами, знала много скрытого от обычных людей. Все обитатели Алых Кварталов были наслышаны о ее талантах.
   Жалея, что нельзя было явиться сюда в носилках, и пришлось пачкать в пыли новые туфельки, Ялен приблизилась к калитке и постучала условным, памятным с детства стуком. Дверь отворилась, и седая голова высунулась наружу.
   - Ну, проходи!
   "Как она бедно живет," - подивилась Ялен, очутившись в полутемной маленькой комнате. Память играла с ней шутки - то, что ранее представлялось дорогим и важным, оказывалось куда менее приятным и значимым. Хозяйка - в полосатой одежде, ростом с восьмилетнюю девочку, неодобрительно смерила девушку взглядом. Ялен помнила ее разборчивость и суровый нрав. Да и старуха, похоже, признала Ялен - таких не забывают быстро, особенно, если те под боком росли.
   - Откуда явилась?
   - Оттуда, куда тебе ходу нет! - грубовато ответила Ялен, и смешалась - такими словами она ничего не добьется.
   - Однако ж ты прибежала сюда - видно, не нашлось никого подходящего, кому можно довериться?
   - Никого, - Ялен стала кроткой и ласковой, насмешив тем старуху.
   - Не подлизывайся, не кошка! Чего ты желаешь?
   - Немногого. Чтобы человек потерял голову от меня... ненадолго. Я не прошу привязать его ко мне навсегда.
   - Ты настолько влюбилась в этого человека, что тебе довольно и краткого мига?
   - Я не люблю его.
   - Тогда мимолетная привязанность бессмысленна. Это шалость, а не серьезное дело.
   - Серьезное. Если узнают, что он без ума от меня... если увидят...
   - Он высокого рода?
   - Нет... да... он стоит высоко, хоть сам из низов.
   - Ты надеешься получить выгоду? Или это что-то другое - месть, например?
   - Пожалуй, все сразу, - поджав губы, Ялен побарабанила пальцами по стене. На пальцах вспыхнули самоцветы.
   - Ты дашь мне такое зелье?
   - Скажи мне, кто он.
   - Э, нет! - нахмурилась Ялен. - Это лишнее.
   - И на кого мне готовить зелье? - усмехнулась старуха. - На случайного прохожего, да?
   - Хорошо, хорошо! - недовольным голосом произнесла девушка. - Ты могла видеть его здесь три или четыре года назад... северянин, на лице его была метка. Он ровесник мне или немного младше.
   - Вот оно как. И где он сейчас? До меня доходили разные слухи, но слухи бывают ложью.
   - Считай, как тебе угодно.
   - Чего ты хочешь от жизни, Ялен? - неожиданно звонким голосом спросила старуха. - Я помню тебя маленькой девочкой, которая училась танцевать с колокольчиками. Я помню, как ты покинула эти улочки... Чего же ты хочешь сейчас?
   - Я хочу, чтобы исполнялись мои желания.
   - Ты можешь призвать не того, кого следует.
   - Я никого не призываю. Я рассчитываю на себя.
   - Берегись. Демоны легко входят в такие сердца. Тем более всякая мелкая нечисть - не столь опасная, она тоже крутится рядом.
   Ялен задумалась. Беседа захватила ее. Девушка произнесла нараспев:
   - Я слышала: когда Забирающие души живут среди людей, то вызывают к себе любовь.
   - Правда.
   - И могут делать счастливыми тех, кто рядом?
   - И это верно. До тех пор, пока не откроются. Но тогда уже поздно.
   - Если бы жить так... Получать многое...
   - Безумная. Это еще хуже, чем попасть под власть демонов. Там твоя душа просто умрет - а, став жертвой ииширо, тень души будет вечно бродить, неприкаянная.
   - Зато они прекрасны - и имеют огромную силу. Я бы хотела стать одной из них.
   Старуха помолчала, а потом произнесла, усмехаясь:
   - Ты слишком жадная. Ты выдала бы себя скоро.
   - Ну и что?
   - Даже их убивают, хоть это непросто.
   - Все мы умрем. Разве тебе под силу превратить меня в подобное существо?
   - Не под силу, - согласилась старуха. Пристальный взгляд ее был почти молодым.
   - Разве не все у тебя есть? Чего ты еще желаешь?
   - Власти.
   - И все?
   - И преклонения. Не такого, какое видит уличная плясунья.
   Старуха отвернулась от девушки.
   - Я не стану тебе помогать. Ищи другого.
   - Почему? Я готова платить. Дам тебе золота столько, сколько ты не видела за всю жизнь!
   - Жизнь я прожила долгую. Но обрывать ее раньше срока совсем не хочу. А тот, для кого ты просишь зелье, может порвать любую нить, погасить любой огонь, только тронь его.
   - Сказки! - нетерпеливо промолвила Ялен. - Я ребенком знала его!
   - Знала ли?
   Старуха вздохнула, глянув на принесенное золото.
   - Много... Но к старости начинаешь ценить жизнь. Раньше я бы взяла, а сейчас вот боюсь.
   - Чего ты боишься, дура! - зло проговорила Ялен. - Я же не выдам тебя!
   - Надо быть скалой, чтобы противостоять удару меча. Мечу все равно, чья рука его держит, но он наносит удар, даже если и сам не хочет того. Я помню этого мальчика. Его тень всегда была слишком резкой... с режущей кромкой.
   - Что ты хочешь сказать?
   - Только то, что сказала.
  
   ...
  
   Привычки Йири только ленивый не изучил бы, только умом обделенный не разобрался бы в них. Сейчас, когда заняты были дни, Йири спускался в сад вечерами, устраивался в одной из любимых беседок. На час, не более - потом его призывали обычно. Но и час - немалое время. И в этот вечер он стоял на дорожке в двух шагах от резной стены, и любовался мерцающими в траве светляками. Они вспыхивали и гасли то тут, то там, словно растения перемигивались и разговаривали золотисто-зелеными вспышками.
   Всколыхнулись тени, и голос окликнул его:
   - Эй!
   - Ялен! - изумленно откликнулся: этот голос узнал бы из сотен женских голосов. Только тогда она выступила из-за беседки, до глаз закутанная широкой накидкой. Неслышны движения - верно, и браслеты, и подвески сняла.
   - Что ты делаешь здесь?
   - Для меня запретно это место, я знаю, - она опустила руки, держащие складки, и те стекли наземь темной волной. - И все же я снова пришла.
   - Ох, безумная, - он подошел ближе. - Зачем? Ты могла иначе увидеть меня.
   -Как в прошлый раз? Просить тебя о встрече? Конечно, ты не откажешь! Но подумай обо мне. Каково мне все время просить тебя?
   - Иди сюда, - Йири не стал настаивать. Показалось, что и в самом деле понял ее. И то верно - сколько раз он уже ее оттолкнул или иначе задел болезненную гордость?
   - Садись, - указал место в беседке, скамью, на которую брошено было несколько бархатных тканей. - Я принял бы тебя, как гостью, но ты пришла ночью в запретное для тебя место. Поэтому единственное, что я могу сделать - это поговорить с тобой здесь.
   - А уйти со мною туда, где я могу находиться?
   - Нет. Ты забываешь - меня могут позвать в любой миг.
   Ялен подобрала стекшие складки накидки, вновь завернулась в нее.
   - Я пришла в последний раз. Не хочу, чтобы между нами что-то стояло.
   - И я не хочу. Но ты ошиблась - разве мы в ссоре?
   Стремительно-плавным жестом танцовщица поправила было подвеску возле щеки, но спохватилась, что сняла украшения.
   - Кем ты считаешь меня? Жадной и злой девчонкой, ставящей свои прихоти выше всего?
   - Ты бываешь такой.
   - А что остается мне? Если не поднимешь свою монетку, можешь умереть с голоду.
   - И танцоры, и музыканты бывают всякими... Но осуждать тебя я не стану. Не я.
   - Неужто даже осудить меня не по рангу твоей гордости? Я не стою и слова?
   - Ты большего стоишь - хоть я и не люблю так говорить, словно цену назначать за людей. Но ты еще там решала сама за себя, помнишь?
   - Помню! Я решила тогда - возьму все от жизни, и вспыхну костром до неба, если получится!
   Голос ее зазвенел - искренне говорила. Но и про Йири не забывала. Он сам облегчил ее задачу - смотрел с участием.
   - Там, в Аэси, - нерешительно заговорила танцовщица, - Ты нравился мне больше других. Хоть я видела разных. А ты... лесное дикое существо с испуганными глазами - ты чем-то тронул меня.
   Йири перевел взгляд в угол беседки. Сказал неохотно:
   - Я благодарен тебе за заботу. И знаю, что мне вряд ли представится случай достойно отблагодарить тебя. Ты всего достигла сама, и знаешь твердо, чего желаешь.
   - Знаю. А если пожелаю остаться другом твоим? - придвинулась ближе.
   - Только другом?
   - Только, если иначе никак.
   - Я буду рад этому.
   - И тому, что нельзя иначе, рад тоже?
   Захотелось вскочить, отстраниться - но так же нельзя. Получится, обиду нанес вместо выражения благодарности.
   - Ты мастерица строить вопрос - мне есть чему у тебя поучиться, - сухо вышла фраза, но уж как вышла. И больше он не знал, что сказать. А девушка протянула руку, коснулась его щеки. Не шевельнулся, но ей показалось, что его уже нет в беседке. Умчись он сейчас на край света, и тогда не очутился бы дальше.
   А за ажурной стеной вроде бы шорох раздался. Едва уловимый, словно летучей мыши писк. Но Йири этого достаточно было. Поднялся, шагнул к выходу.
   - Вот оно как. Зачем? Или тебе мало?
   Ялен осталась сидеть, глазами сверкая из темноты.
   - Что бы сделали? Донесли? Или на месте взяли? Глупая ты. Заплатили бы одинаково, разве тебе нужно такое?
   - Я не боюсь ничего, кроме старости! Говорила тебе - или забыл?
   - Помню. Прощай.
   Даже те, что следили за ним, не успели понять, когда он исчез. Тень в одной стороне мелькнула, движение почудилось в другой, и вот - только светлячок нелетающий ползет по дорожке, зеленоватым огоньком поблескивая. А человека нет.
  
   ...
  
   Имя Ялен все громче звучало на Островке. Из-за нее готовы были передраться слуги разных семейств, даже люди, занимающие высокое положение, засматривались на танцовщицу. А та принимала поклонение и внимание как должное, и то холодны, то насмешливы были ее глаза. Однако, если приказывал господин, могла быть ласкова хоть со сборщиком мусора.
   И танцевала, звеня браслетами, окруженная облаком алого шелка.
   И в этот раз танцевала она в саду - праздник Третьего дня. То ли господин повелел, то ли сама захотела и испросила позволения. Она прогибалась, змеились руки ее, мелкими шажками передвигалась девушка по площадке - оживший цветок вьюнка, да и только. Тончайшая выразительность поз и жестов, неослабевающее напряжение зрителей - вот - вот взлетит девушка! И звенели, звенели яркие браслеты и подвески височные, и, казалось, веселое и страстное тело плясуньи звенело. Ах, какие взгляды бросали на Ялен!
   Но Йири, наблюдавший за весельем из беседки, стоящей выше площадки для танцев, видел иной взгляд. Хисорэ, начальник дворцовой стражи - он же глава хэата, убийц. Одного взгляда, мельком брошенного, темного было достаточно.
   А Ялен танцевала беспечно, гордая своей красотой и искусством.
   Йири откинулся назад, к стене, прикрыл веки. Слишком много шуму и пыли поднимает на Островке плясунья, слишком уж неразумно, хоть и верно служит она своему господину. Каэси не станет долго терпеть ее - она своевольна, а таких прощать не следует, прощенье они понимают, как слабость простившего. А Хисорэ... что ж, и он отвечает за порядок - ему не нужны неумело сплетенные, развешанные над каждой тропинкой золотые сети плясуньи.
   Йири не держал зла на танцовщицу. Что она сделать хотела, пусть будет на ее совести. Ведь и сама заплатила бы непомерную цену, удайся тот замысел. Предупредить Ялен, что ей угрожает опасность? Чтобы покинула она Островок? Она не сумела уговорить юношу оставить Столицу, неужто теперь Йири должен уговаривать ее сделать то же самое?
   Нет смысла. Такие не отказываются от блеска и до последнего верят, что судьба благосклонна к ним. А Ялен... она счастлива.
  
  
   Переодевшись после праздника, Ялен захотела спуститься в сад.
   В полумраке галереи серебряные украшения казались сделанными из кусочков луны. Ялен почти бежала - до того хорошо ей было. Когда тело поет, невозможно идти спокойно. И негромкий, похожий на мурлыканье напев рождался на губах.
   Услышала быстрые шаги за спиной, оглянулась - никого нет. И в этот миг петля горло захлестнула. Руки взметнулись - в последний раз. Краски вспыхнули - и померкли.
   Когда Йири узнал о смерти Ялен - а смерть подобной красавицы не прошла незамеченной - только кивнул.
   - Что же, так правильно. Она сама этого хотела.
  
  
   Глава четвертая. Разговор
  
   Стрелы точно летели - стрелки расположились на ветках. Умело - так, что стрелявшим не мешала листва, а вот мятежников трудно было увидеть. И еще людям гарнизона солнце било в глаза - Муравей с умом выбрал место, словно всю жизнь воином был. Из двадцати всадников никто не ушел, а Муравей только двоих потерял, и двоих же ранили легко. Лошади разбежались, однако трех сумели поймать.
   Аюрин соскочила с дерева. Волосы связаны на затылке, в руке лук. Смешно повела острым носиком.
   - Глупые какие... Прямо на нас.
   - Разве жителей деревень - считают воинами? Вот и поплатились за опрометчивость.
   - Да это новобранцев отряд был, - усмехнулся огромного роста человек, выходя из-за ствола. Он не стрелял - лучником был никаким, да и не каждое дерево выдержало бы такого гиганта. Зато он мог взять пару быков за рога и оттащить, куда надо.
   Аюрин восхищенно взглянула на силача - вот это рост! Неделю человек этот был уже с ними, а девчонка никак не могла привыкнуть.
   - Стрелы подбирай, - приказал ему Муравей, и гигант присоединился к другим, уже искавшим стрелы в траве и снимавшим оружие с убитых.
   - И если ценное что найдете - не копайтесь, берите. Пригодится, - отдал распоряжение Муравей. Подобные действия недавние крестьяне совершали с тяжелым сердцем - мертвые неприкосновенны. Одно дело оружие, сумка с вещами, другое - одежда и ценности.
   Девушка вольно прислонилась к широкому шершавому стволу.
   - Скажи, Муравей, против кого мы? Против присланных в Тхэннин отрядов, или против сууру - они тоже сюда пришли, слышала, - или против других вожаков, вроде тебя? Вы ведь не объединяетесь, а трясетесь по кустам каждый за себя. Случай придется, так еще и в глотку друг другу вцепитесь!
   - Не знаю. Я тебе говорил - уходи. Ты все же девушка, хоть и отличная лучница.
   - А, прекрати. Я всех своих потеряла. Я простого счастья хочу, Муравей. Но пока нет его. Если поманит - уйду.
   Она пальцем оттянула тетиву, отпустила.
   - Вот так.
   - Тобой, Аюрин, лес поджечь можно. Если брат твой пропавший на тебя был похож - он вряд ли погиб.
  
   **
   Столица
  
   Голос тягучий, ленивый. Военачальник, генерал Ихатта, всегда говорит так. Но действует быстро.
   - Мы закрыли проходы - но они успели провести один отряд через ущелье. И теперь соединятся с повстанцами. Это будет длительная война, и с большими потерями - сууру умеют воевать, а мятежники знают родные леса и горы. Гонец прискакал час назад...
   - Где они сейчас?
   - У скал на юге Хэнэ. Уничтожить отряд невозможно - сууру заняли выгодную позицию. Мы положим вчетверо больше людей, и все равно упустим часть их. Но, если мы не ударим сейчас, они уйдут - мятежники покажут тайные тропы.
  
   Прерывистый вздох из-за решетки, словно человека посетила не просто мысль - озарение. Повернулся, увидел большущие глаза на застывшем вмиг лице, - только губы шевельнулись.
   - Что-то хочешь сказать?
   Он судорожно кивнул, пальцы стиснули кисть - вот-вот сломают.
   - Иди сюда.
   Отчаянно качнул головой - негоже появляться перед всеми на совете. Юкиро досадливо и заинтересованно вместе с тем произносит:
   - Хорошо. Слушаю.
   Йири стремительно встал. Тонкая кисточка все-таки хрустнула в пальцах. Он этого не заметил - выпрямился, напряженный стоял, кажется, даже дышать забыл. Голос зазвучал почти глухо - а потом вдруг зазвенел негромким бубенчиком. Непривычно взволнованно...
   - В тех краях последний месяц выпадали дожди?
   - Отвечайте ему, - велел Солнечный.
   С видимой неохотой генерал отозвался, не глядя на решетку:
   - Нет. Стоит сушь. Но это касается лишь земледельцев, я полагаю. Или, может быть, вы сумеете дать совет тем, кто посвятил жизнь военному делу?
   Повелитель чуть усмехнулся. Ихатта не заметил того, а Хисорэ глянул на повелителя - и, остро - на ажурную перегородку. Теперь он всерьез ждал ответа.
   - Я не знаю военного дела. Но я знаю тот край.
   - И что же?
   - Они стоят сейчас возле скал Су-Ми. Там высохшие болота, горящая земля. Если послать отряд мимо скал, сууру и прочие не выдержат, двинутся следом, чтобы ударить в спину - ведь они ничего не теряют. Они вряд ли смогут догадаться... что можно идти сзади и устроить низовой пожар. Пламя не пройдет дальше южных отрогов, там одни камни и глина, а с другой стороны - небольшая река, не пройдет тоже. Это время года - лучшее для такого пожара.
   - А тот отряд? Люди погибнут.
   - Да. ...Разве у вас нет плохих солдат, которых не жалко? А для воина - честь погибнуть на благо страны, не так?
   - Иди сюда, Йири, - сказал Юкиро очень сухо и с тем очень мягко. Тот выступил из-за перегородки, опустился на колено, коснулся циновки. Потом поднял голову, не вставая, на повелителя посмотрел.
   - Что скажете, Ихатта? - голос Благословенного.
   - Это неплохо придумано, - медленно проговорил тот. - Если отправить гонца прямо сейчас... Но он - предложил то, что обрекает на смерть моих воинов, пусть не лучших. Чем он ответит в случае неудачи?
   - Ответит, - так же непонятно произнес Благословенный. И обратился к Йири, который не смел подняться:
   - Больше тебе сказать нечего?
   - Нет, мой господин.
   - Хорошо. Ты свободен.
   "Но..." - он только взгляд бросил на перегородку, где оставалась незаконченная запись. Поднялся, плавный неглубокий поклон - и он исчезает за дверью. Створка двери беззвучно возвращается на место.
   Хисорэ смотрит на Благословенного. Но у того лицо неподвижное, и в тени, как обыкновенно.
  
   ...
  
   Он вернулся к себе. Шел не быстрее, чем ползет полудохлая хиэ, змея. Рука судорожно, рывками скользила по стенам, перилам - шел, словно слепой. Оказавшись в собственных покоях, отпустил слуг, присел возле столика, положил руки на темную инкрустированную поверхность. Голову на руки уронил. Дернулся, как от укола шпилькой или ножом.
   ...Один, на всякий случай стоявший за дверью, услышал звуки рыданий - сначала не понял, что слышит. Сухие звуки, больше похожие на заглушаемый крик, а он рвался наружу, и внутри, кажется, разрывал все. Вот тут слуге стало страшно.
  
   Наверное, так кровь рвется наружу; только постороннему кажется - слезы. Когда на плечо легла чья - то рука, повернулся резко, и, не разбирая, качнулся к стоящему рядом, потому что больше не мог это выносить.
  
   Ёши расстегнул заколку - волосы Йири, длиной до середины спины, рассыпались крупными прядями. Он все еще не поднимал лица, но слезы кончились, дыхание стало ровнее - только резкие вздрагивания остались. Ёши держал его руки в своих, не спрашивая ни о чем. Был уверен - раньше тот не мог говорить, а теперь просто не скажет. Как только обрел хоть какую-то власть над собой - не скажет.
   В комнате неуютно казалось, словно кто увел за собой все тепло. И золото украшений тусклым было, холодным, болезненным. Только Ёши выглядел настоящим, комната эта не подходила ему, как не подходят клочки паутины на крыльях сильному, разорвавшему ее шершню.
   - За мной прибежал один из твоих. Ты его здорово напугал. Кажется, бедняга решил, что снова...
   Йири вздохнул прерывисто.
   - Нет...
   - Поднимайся. Со мной пойдешь.
   - Куда? - голос все еще плавал.
   - Не дело тебе тут одному быть... в этой клетке. Сегодня я тебя забираю с собой. Найду, чем занять. И с Аташи поговоришь, все больше толку выйдет.
   Буднично так говорил, словно не падала между ними тень.
   - Но... меня могут позвать.
   - Обойдутся! - неожиданно зло сказал Ёши.
   - Так же нельзя, - прошептал он, качнув головой.
   - Ты мне еще рассказывай, - будто бы даже презрительно поджал губы Ёши. - Вставай и пошли.
  
   И протянул руку. Йири даже не понял, чего он послушался - более сильного, как всегда, или друга. Полно... Ёши давно перестал смотреть на него с теплотой.
  
   Темно было в коридорах - или в глазах все еще не прояснилось. Йири шел немного впереди - но так хотелось приостановиться, ощутить рукой ткань рукава другого, чтобы знать - не один. Но - только шаги ускорял.
   - И куда ты бежишь? - кротко поинтересовался старший. - Может, я тебе страх внушаю? Если нет, пожалей мои седины и не заставляй гоняться за тобой по всему дворцу.
   - Ты же совсем не старый, - смущенно сказал Йири, и остановился.
   - Так. Час от часу не легче. Теперь мы будем стоять, - Ёши возвел глаза к небу. А Йири наконец улыбнулся.
  
  
   Этот вечер был похож на другие - и совсем не похож. Вначале жестокий, теперь он был тихим и располагающим к откровенности. Ёши скоро отпустил учеников и помощников, разбиравших старинные трактаты по медицине, и позвал младшего товарища за собой. На плоскую половину крыши - на ней хорошо проводить теплые вечера и ночи.
   Светильник они взяли с собой, но потом погасили - достаточно было звезд и светляков, мелькающих между кустов и стеблей. Зеленые и желтые - а звезды белыми выглядели. Лохматыми. Близкими и очень холодными.
   На Йири только тэлета была, даже безрукавки он не надел. Зато движений ничто не стесняло. На одну руку опершись, он вспорхнул на перила. Ёши подался к нему - высоко было, но в тот же миг отвернулся и даже отошел немного.
   - Смотри - не свались только.
   Голову поднял.
   - Вот, слева, звезда - Сердце. Мимо чьей звезды она пройдет, того и отметит. Кого-то избегает, кого-то балует слишком.
   - Там есть и моя звезда?
   - Есть.
   - И что она говорит?
   - Тебе того знать не надо. И я не хочу - потому и не спрашивал.
   - Почему же - не надо? Мы всегда знали, что нас ждет.
   - И как? Сбылось то, что казалось неизбежным?
   - Нет. Но, может, еще сбудется? - он развел руки в стороны, подставил ладони небу, словно пытаясь поймать холодные отблески, чуть откинулся назад.
   - Да ты что?!
   Йири вернулся в прежнее положение. Ёши сказал недовольно:
   - Может, ты и легче обычного человека, но и тебе падать - на землю, а не на облака. Если с тобой что случится... - сам себя оборвал, словно не зная, продолжить обычной фразой про гнев повелителя - или иной.
  
   Капли медного гонга отмерили время. У Йири сердце захолодело: неужели так поздно? И... он ушел, никому ничего не сказав. Даже если Ёши послал своих слуг доложить... все равно.
   А Ёши непонятно смотрел - коли глаза такие, мог и скрыть ото всех, где сейчас Йири.
   - Очень прошу... он - знает? - умоляющий взгляд. Тут и камень растечется водой.
   - Да... знает, - нехотя так.
   - Почему за мной не пришли? - по-детски неуверенно спросил он.
   - Забудь.
   - Что я сделал не так?
   Ёши протянул руку и крепко взял его за рукав.
   - Если еще хоть слово об этом... скину с перил. И собирать потом из кусочков не стану.
   - Мне ведь нужно знать.
   - Если что вошло в твою башку... - весьма невежливо роняет старший, и добавляет совсем уже с неохотой:
   - Думаю, сейчас просто не до тебя. У него есть дела помимо твоей особы.
   - Сегодня - особенно... - Ёши насторожился. Словно по молчаливому сговору, они не касались в беседе сегодняшнего события. Неужели...?
  
   Йири внезапно рассмеялся. Прозрачно так, звонко.
  
   - Я даже не думал, что настолько трус. Теперь жалею, что сделал попытку узнать.
   - О чем?
   - О своих. Может, они все живые? Это было бы так просто - они все живы, а я совсем не вспоминаю о них, поскольку они - никто. ...А по звездам ты можешь угадывать, кто уже умер, кто нет?
   - На случайного человека - нет, не могу.
   Вздохом, в ответ:
   - Хорошо... и мне сейчас хорошо...
  
   Он склонился вниз, рассматривая танцы светлячков. Ёши, хоть угрожал скинуть его с перил, снова заволновался, как бы тот сам не свалился.
   - Не беспокойся, - Йири угадал его мысли. - Я всегда был, как белка - высоты не боялся. И, знаешь... Если бы сообразил в детстве - попросил бы отдать меня в ученики лекарю. Хотя вряд ли - кто бы меня взял. Денег-то не было, даже если за меня не платить - я же не мог просто взять и уйти от своих.
   - А как же твои рисунки? Этому не хотелось учиться?
   - Об этом я и вовсе не думал.
   - Но можешь сейчас... ты ведь талантлив, малыш.
   Йири повернул голову. Чуть искоса поглядел.
   - Художник должен быть, как птица на воле. А мне что прикажут, то я и сделаю.
   - Не наговаривай на себя.
   - Ой ли? - он усмехнулся. - А то не помнишь уже? Скажешь, так было правильно?
   - Не скажу. - Ёши шагнул, стал совсем близко. - Правильно - то оно было и в самом деле. Только вот тебе мой совет, радость. Если тебя еще раз заставят поступить столь же правильно - или сам сочтешь, что иначе никак, - приходи ко мне. Я помогу.
   Йири спрыгнул с перил, повернулся к врачу. Голос Ёши был очень холодным и очень уверенным.
   - Видишь ли, мой драгоценный, ты пришелся мне по душе. А ты согласен своими руками себя уничтожить. Так лучше я помогу. Быстро.
   - Я не понял тебя...
   - Все хорошо в меру. Даже совершенство. Человеку не под силу его достичь, как уж тут ни старайся. А ты - человек, что бы там ни говорили по углам.
   - И что же?
   - Одни рождены проливать кровь - иногда мы зовем их героями. Другие - с нежной душой, предназначены только любить. Много путей... Как думаешь, что станет с орлом, который попытается взлететь к солнцу?
   - Он упадет.
   - Верно. А с недоумком, который попробует поднять гору?
   - У него не получится.
   - Ты забыл добавить - если будет слишком стараться, отправится прямо в Нижний дом - там дуракам рады. Все еще не понимаешь?
   - О чем ты? - голос был - как у ребенка, просящего заверить его, что он слышал всего лишь сказку, а на самом деле ночь добра и все любящие - рядом.
   - У меня тоже есть яды. Есть и такие, от которых спокойно заснешь навсегда. Там, на Небе - простят.
   - Иями... - Йири расширенными глазами поглядел, отступил, подняв ладонь - словно защититься пытаясь. - Не нужно этого, Ёши. Все хорошо у меня.
   - Боишься? Ты?
   - Нет... Просто - нельзя так.
   - Я предложил.
   Юноша покачал головой.
   - Нет. Я буду делать то, что должен - и так, как это должно быть.
   - Не надорвись.
   - Постараюсь.
   Молчание воцарилось - надолго.
   Звезда - Око прошла уже половину неба. Йири запрокинул голову, отыскивая ее.
   - Ты знаешь, бывает ночь, когда все созвездия сходят на землю. Не понимаю. Каждая звезда - это мир и одновременно - божество. А созвездие - другое существо, порожденное ими. Как это может быть?
   - Вспомни лес. Он включает в себя бессчетное множество живых. Но он - лес, единое целое.
   - Теперь понимаю... Даже если умирают одни, лес все равно тот же. На смену приходят другие.
  -- Когда-нибудь ты вернешься, если захочешь и на то будет воля Творца. Если оставишь незавершенное, или если дух твой настолько горяч, что Небо не сможет дать достаточно веток для твоего костра.
  -- Чтобы вернуться ради чего-то, тоже нужны немалые силы. И страх - частый спутник любых возвращений: вдруг все окажется совсем не таким?
  
   Он долго прислушивался к ночным звукам. Потом перевел взгляд на руку - даже браслета на темном рукаве не было, и узор серебряный ночная темнота скрыла. Ни одного кольца на пальцах - узкая кисть и не нуждалась в украшениях, как цветок не нуждается в позолоте.
   - Я когда-то многое знать хотел. А теперь не хочу. Только поздно.
   - Что ж так?
   - Нельзя родиться весной и осенью одному человеку. Вот и понять не могу, что я. Сказали бы, что просто растение сада - не думал бы ни о чем.
   - А хочется?
   - Да. Я счастливей был раньше, только место свое никогда своим не считал.
   Вновь облокотился о перила, лицо опустил - волосы радостно перетекли на плечо.
   - Сколько...грязи в мире. Но все ведь совершенства по-своему ищут. Тогда почему? А мне...лучше бы и не знать.
   - Тебе-то что? Ты чист. А знать про грязь - не значит испачкаться.
   - Лучше бы не знать, - повторил он.
   Ночные цикады решили спеть песенку. Тонкий прохладный треск полетел по саду.
   - Позволь задать вопрос, позволенный только другу. Он все же сумел взять твое сердце?
   - Да. Только лучше бы - нет. Только тогда по-настоящему жив, когда можно замереть рядом, и то ли времени больше нет, то ли меня самого. А так нечасто бывает - может, лучше бы не было вовсе.
   - Понимаю, - в свой черед обронил Ёши. - И ты говоришь, что все хорошо? Что же, дело твое.
  
   **
   Север Хэнэ
  
   Отряд Муравья пробирался оврагами. Люди спотыкались, когда пласты глины ехали под ногами, изорвали одежду в колючих кустах. Порой ветер доносил запах гари - тогда кашляли, прикрывали ладонями перепачканные лица. Аюрин молчала. Упорно смотрела вперед, словно вела молчаливую беседу с духами леса. Пожар пощадил отряд Муравья - горстку людей. Неподалеку пламя прошло. Долго боялись - вернется, и тогда всем конец. Обошлось. Только ведь не одни они в тех местах были. Другие наверняка не выжили.
   - Лето жаркое, - вздыхали в отряде. - От торфяников надо уходить. Милостивы к нам Бестелесные - не дали сгореть живыми.
   - Торфяники! Лето! - не выдержал Муравей, и палкой-опорой, что была у него в руке, со всей силой ударил по пню. - Как малые дети, право! Поджог это был, и не сомневайтесь! Одних спалили, других заставили наглотаться дыма и разбрестись по лесам. Теперь всем вслепую друг друга искать. Да и нас войска ищут, можете не сомневаться! Только они-то знают, куда можно идти и куда нельзя!
   - Поджог, говоришь? - переспросил мужчина с косящим глазом, в прошлом пастух. - Да что ж за демоны на такую жестокость способны?
   - А что тем, наверху? Умно придумано, а у них все равно желание - с нами разделаться! - сплюнул другой. Муравей подозвал Аюрин:
   - Как ты, малыш?
   - Ничего... - слыша разговор, она совсем притихла - и не поверить, что недавно еще бойкой была, слово ей не скажи - найдет, чем ответить.
   - Ты у нас сны видишь - скажи, куда идти и чем все закончится, - невесело пошутил бывший пастух.
   - Не знаю, - Аюрин съежилась вся. - Мне давно ничего не снится. Одно только - что я не сплю. Будто лежу всю ночь с открытыми глазами, - но поутру меня будят.
   - Ничего, - Муравей положил ладонь ей на плечо, другой ладонью погладил по волосам. - Отойдешь, еще будут красивые сказки сниться.
   - Я не хочу - сказки! - упрямо вскинутый подбородок принадлежал прежней Аюрин. - Я взаправду хочу!
   - Взаправду, - задумался Муравей, - и, не найдя, что ответить, дал команду трогаться в путь. Мол, что застряли на месте, будто коряги лесные?
   Главное, из торфяников выбраться, к чистым озерам поближе. А мальчишка с разноцветными глазами вызвался проводником быть - на него и дым словно действовал меньше, чем на остальных. Аюрин не доверяла ему. Если не дух, тери-тае, значит, еще хуже, значит, намеренно прислан в отряд и ведет их всех к гибели.
   А больше всего ее злило, что вынуждены были топтаться по кругу - какая польза от того, что люди снялись с насиженных мест и многие погибли?
   - Говорят, скоро объявится человек, к которому стекутся все мятежники, - как-то сказал Разноглазый. - Будто бы сила ему дана будет немерянная... и удача. Только нарочно его не найдешь, нужно верить, и тогда тропа сама к нему выведет.
   - Сказки, - отмахнулся Муравей раздраженно. - Слыхал... Можешь поверить, никого подобного и не рождалось еще. Всегда в трудные годы, когда поднимался народ, вожаки находились, и про них байки рассказывали. А вывести тропа выведет... в мир иной, если по сторонам не смотреть.
   - А ты, Умэ, - обратился мальчишка к Аюрин, ибо настоящего ее имени не знал: - Ты хочешь попасть в его войско?
   - Нет, - крепко подумав, произнесла. - Постреляли, и хватит. Я дом свой хочу! Верно заведено - каждому свое место. Где у меня счастье было? Дома, в деревне. А тут, с луком в руках - одна ненависть.
   И подозрительно скосила глаза:
   - А ты не посланец его? С чего речь завел? И в проводники навязался...
   - Нет, - рассмеялся мальчишка. - Я сам по себе.
   В свою очередь на нее покосился:
   - А правда, что ты видишь вещие сны?
   - Даже не знаю.
  
   В ту ночь не до сна было - шли, глотая едкий дым, полуослепшие от слез - дым и глаза не щадил. К полуночи стало полегче, и ветер в другую сторону подул. Вроде выбрались. Самое время остановиться. Только вскрикнул кто-то, и все в его сторону повернулись.
   Не то озерцо, не то болотце, чистое, словно небо после дождя. Круглое, маленькое, даже уютное. Откуда взялось? Так и манит шагнуть вперед, набрать воды. Муравей нахмурился, а Аюрин с шипением пальцы подобрала, готовая наброситься на проводника. Но мальчишка и сам был растерян.
   - Ошиблись, бывает - сразу не рассмотрели, - поспешил успокоить людей Муравей. Только если в порядке все - самое время напиться, лицо освежить. А к воде подойти - страшно. Переливается, голубовато-серебряная, хоть луны на небе нет.
   - Так и будем стоять? - не выдержала Аюрин, и сделала шаг вперед, а мальчишка одновременно с ней шагнул.
   С поверхности озера крылатая тень слетела - пар, обернувшийся птицей. Сжав зубы, девчонка шагала вперед, а спутники молчали, словно время для них застыло. Только парнишка разноглазый шел рядом. Одновременно к воде склонились.
   Рябь прошла по озерцу, едва уловимая - призрачная птица на воду опустилась. Не то цапля небывалая, не то лебедь, о которых Аюрин только сказки слыхала. И смотрела птица, шею склонив, и опаловый глаз таил в глубине предостережение. А потом показалось - заговорила, не размыкая клюва:
   - Значит, не хочешь больше лук в руках держать? А если и впрямь явился бы такой человек, что всех недовольных вокруг себя собрать ухитрился?
   - Да что ты понимаешь, птица! - сказала Аюрин. - Сама- то, небось, бессмертная! Коли волшебная, сделай так, чтобы не было зла.
   - А сама таким человеком стать не хотела бы?
   - Нет!
   - Что, и ты не желаешь? - обратилась птица к парнишке.
   - И я...
   - А чего хочешь? - вновь обратилась к Аюрин.
   - То, что отняли у меня!
   - Ну, возьми, Умэ-Перышко, - и полупрозрачное перо упало к ней в руки. - Только пока оно не настоящее. Сумеешь удержать - настоящим станет. А ты... - обернулась к парнишке, - и сам разберешься.
  
   И без того не знающие, чего ожидать, люди перепугались изрядно, когда двое подростков кинулись к озерцу, да с такой скоростью, что в считанный миг возле воды оказались. А потом оба упали - головой в воду. Старшие кинулись было на выручку - двое, мокрые, вскинули головы и замахали руками:
   - Подходите, это просто вода! Холодная, настоящая!
   Просто вода - ледяная, чистая, прямо сладкая. И ни следа того, что недавно пугающим и непонятным казалось. Мало ли что почудится с больной головы?
  
   **
   Столица
  
   Это письмо принесла Амарэ. Бумага оттенка "лист ивы". Знаки яны, перетекающие друг в друга подобно волне.
   "Светлая госпожа Аину, позвольте мне говорить с вами". И подпись - имя. Без приставки -звания, данной отцом. Больше нет никого с таким именем здесь, наверху - а из низших ни у кого нет такого почерка и не достать им такую бумагу. Что это - вызов? Или, напротив, страх?
   "Он понял - я не стану терпеть. Чего хочет теперь?"
   Она хотела ответить молчанием. Но все же велела передать, что подойдет к тому же месту вечером. На этот раз Амарэ пошла с ней. Девушка понимала, что происходит, и ее спокойная доброжелательность бальзамом казалась.
   - Неужто вам есть что делить? - спросила она. Хали вздрогнула, но не оглянулась.
  
   В темно-зеленой тэй и остальной одежде в тон он казался духом сумеречного сада. Амарэ осталась дожидаться на скамейке неподалеку, как раньше Кайсин.
   В этот раз Хали даже ответила на его приветствие, хоть и весьма сухо.
   - Кажется, у тебя есть что сказать? Думаешь, после истории с твоим появлением на совете...
   - Если вы решите уничтожить меня, мне не на что надеяться.
   - Так высоко меня ставишь? С чего бы? - усмехнулась она.
   - Вы - единственная, кому Солнечный позволит стать между собой и своими желаниями.
  
   Это было так неожиданно. Хали спросила:
   - Тогда почему бы тебе не послушать меня?
   - Не могу.
   - Когда вещь стоит не на своем месте, ее переставляют или убирают совсем. Мне безразлична судьба северян, но ты вмешался не в свое дело. Я предупреждала тебя.
   - И что же?
   Он выглядел очень грустным.
   - Нравится наверху? Не хочется падать?
   - Падать больно всегда. Но вы ошибаетесь - я просил о встрече ради разговора совсем о другом.
   Небо розовело, облака же становились фиолетовыми, большими. Казалось, они разрастутся и станут единым пологом - ночным небом.
   - Говори.
   - Вы не любите отца. Но хотите той любви, какая бывает в хороших семьях. И, раз это недостижимо, появилось желание причинить ему боль. Ведь ясно, как это сделать.
   - Вот как ты говоришь... Кем ты считаешь себя?
   - Не обо мне речь. О вас двоих. Вы знаете, что ни одно мое слово, пришедшееся некстати, не будет услышано им.
   - Пожалуй, что будет, - удивленно и медленно проговорила Хали.
   - Я - не больше, чем зеркало, с которым советуется человек. Может быть, этим зеркалом дорожат сильнее, чем остальными. Но пока я могу принести радость. А вы можете ее дать - тому, кто небезразличен вам? Позвольте вашему отцу решить самому. Вам ли не знать, как тяжело без любви?
   Ее щеки заалели предательски. Неужто рожденная в Золотом Доме не в силах совладать с собственным лицом?!
   - Чего ты хочешь добиться?
   - Ничего, госпожа моя. Я хотел бы пожелать счастья вам, но знаю, что мое пожелание ничего не изменит.
   - Так что же - предлагаешь мне принять все, как есть? - в голосе наконец-то появилась уверенность. И даже насмешка. - Скажешь, ты же сумел принять то, что было не по душе?
   - Если вы думаете о том, что смириться с роскошью и властью легко, то вы правы. Но я не замечаю роскоши и у меня нет власти. А вчера я сказал слова, обрекающие на смерть многих людей. Вот с этим мне примириться сложно. Так что поступайте, как знаете, госпожа. Не мне учить жизни. Я всего лишь хочу, чтобы не было больно ни вам, ни ему.
   Подумал и добавил много тише:
   - Он одинок. И доверяет мне.
   Звучало немыслимым бредом, немыслимой дерзостью, за которую убивают на месте - но было правдой. Стоящий на самом верху и вправду доверял безоглядно одному из низших - и это было не то доверие, которое оказывают слугам или чиновникам. И не просто доверяет - нуждается в нем. Раньше Хали думала, что у стоящего перед ней есть все, что пожелает, и это - главная ценность для него. Но оказалось, у Йири есть большее.
   А еще - таких, как он, не привязывают богатством и даже властью. Только доверием.
   Ущербная луна разрезала небо. Хали чувствовала, что и душа ее так же разрезана. Гордость велела приложить все старания, чтобы этот мальчишка не увидел рассвета. А другая половина, скрытая в тени, требовала оставить его в покое - и даже тянулась к нему, к его грусти и смелости.
   - Я не стану другом тебе, - наконец медленно проговорила она. - Но и врагом не буду. Живи, как получится.
   И Хали ушла, медленно, шелестя полупрозрачной накидкой. Медленно, словно луна по дорожкам небесного сада, забыв про Амарэ, которая, кажется, слышала все.
   Она сама не заметила, что сказала "не буду врагом" - и лишь потом поняла. Врагом не может быть стоящий внизу. Только равный.
  
   ...
  
   Ночь была гулкой - копыта коней стучали, как быстрые молоты по наковальне. По белым и желтым плитам - цвет не различить в темноте. Узкие высокие деревья - стражи оглядывали всадников свысока, будто решая, пропустить ли их в святая святых - Сердце Островка.
   Пусто было в галерее, куда направили двоих. И шаги отдавались гулким эхом.
  
   ...Выбежал им навстречу - только у самого поворота остановился, пытаясь унять сердце. Распахнут шуршащий шелк, в лунном свете - серебряный. Склоненные головы вестников, и сами они преклонили колена.
   - Мы все исполнили, господин.
  
   Холодный, влажный запах мяты прилетает в галерею из сада. Змея в траве прошуршала - она давно поселилась тут, неядовитая.
   - Они живы?
   - Нет, господин. Деревню сожгли, и казнили всех жителей.
   - За что? - шелестящий голос, чуть не одними губами спросил.
   - Укрывали мятежников.
   - И детей - всех...? - осекается, вспомнив, какой приказ отдал год назад.
   - Мог ли спастись кто? Вы хорошо искали?
   Молчат посланники, в лунном свете вместе с пылинками белая бабочка вьется. Ночная.
   - Вы уверены, что нет никого??
   - Двоих отпустили, господин. Но это - не те.
   Прижимает ладонь к губам. Ему безразлично, что эти - поняли все, что могут пойти разговоры по Островку. Безразлично.
   - Ступайте. Награду получите.
  
  
   Глава пятая. Синичка
  
   Стояли теплые дни - а дожди шли часто. Не сильные, проходили быстро, словно женские слезы. Известие всколыхнуло Столицу - брат Благословенного решил оставить на время свой дом на побережье и наведаться в гости.
   Про Нэито, младшего брата повелителя, говорили на Островке редко. И то правда - кем бы человек ни звался, что говорить, если единственное желание человека - жить в уединении, вдали от двора и шума? Конечно, и свой небольшой двор у него был, но не сравнить со столичным.
   Гостя встретили в меру торжественно - лишняя пышность была ни к чему человеку, стремящемуся оказаться подальше от суеты.
   Нэито оказался человеком невысокого роста, чуть полноватым. Жена его и дети остались на побережье.
   Йири смотрел - и поражался тому, как проступают в чертах другого лица знакомые. С первого взгляда ясно было - брат повелителя человек спокойный и незлобивый. Ему не хватало жесткой энергии старшего. Пожалуй, его домашние счастливы... но счастлива ли будет страна, если случится беда, и нынешний правитель покинет эту землю?
   Йири почувствовал холодок при такой мысли. Но в последние недели словно тень лежала на всем облике повелителя, словно пеплом подернута была вся его фигура. И глаза - всегда усталые, без былого огня.
  
   ...
  
   Комнату украсили белыми каллами и огромными белыми колокольчиками. Йири знал, что на фоне занавесей цвета морской волны белые цветы будут лучше заметны, и сами цветы были словно сделаны из шелка.
   Напольные вазы, отделанные опалами и слоновой костью, точно такие же вазочки маленькие, и светильники с ножкой из лунного камня, похожие на полузакрытые раковины.
   Все было, как в прежние времена - гость в личных покоях Благословенного. И слугами, которые появлялись, руководил Йири, и сам находился в комнате неотлучно. И, хоть было ему уже восемнадцать, изменился он мало.
   Нэито поглядывал на него с благодушным интересом, поднося к губам чашечку с медово-яблочным настоем. Белая, отделанная кораллами одежда Йири подходила для начинавшихся сумерек - когда надо, он из тени выступал, когда надо - в тени скрывался.
   Младший брат повелителя даже заговорил с ним - вполне уважительно это звучало, не так, как в свое время к Йири обращался Тооши. Тот спрашивал у игрушки живой, весело изумляясь, что она отвечает. Нэито, напротив, спрашивал так, как обратился бы к Тами - или другому юноше Второго круга.
   Братья не виделись несколько лет, и вчерашняя встреча посвящена была делам государства. Сегодня отдыхали оба, неспешно беседуя. Йири понимал, какая честь присутствовать при этом - ведь он не мебелью был безмолвной, не одним из подобных тени слуг. И слышал все, что говорилось - хоть ничего важного сказано не было, но он много узнал о жизни на побережье, о семье второго человека в стране. И тоскливо сердце сжималось - с чего бы - такая милость? И чем расплачиваться?
   А разговоры тянулись неспешно, и, если вдруг спросят, нужно было отвечать незамедлительно, при этом настолько разумно и взвешенно, что и четверти часа не хватило бы на тщательное составление фразы.
   - Что ты о нем думаешь? - внезапно спросил старший брат младшего. Внутри у Йири все сжалось - хоть пора бы привыкнуть. Что о нем говорят, что о картине, или о коне чистокровном.
   - Думаю, что тебе подарили его Бестелесные, - улыбка в глазах. - Вам обоим преподнесли дар.
  
  
   Вечером больше молчал, отвечал односложно. Повелитель силой развернул его себе, заставил глядеть в глаза.
   - Что еще?
   - Спасибо за оказанную честь, мой господин, - в голосе больше обиды было, чем благодарности.
   - И дальше?
   - Я высоко ценю то, что мне позволили быть при вашей беседе и даже участвовать в ней.
   Повелитель встряхнул его за плечо и оттолкнул.
   - Ребенок!
   - Тяжело слышать обсуждение меня при мне, господин! - горечью вырвалось.
   - Слишком много чести - еще и под желания твои подстраиваться! Но ты понравился брату - это хорошо. Если внезапная смерть настигнет меня - он позаботится.
   - Незачем! Пусть меня лучше отпустят!
   - С какой надеждой ты это говоришь! Кажется, я подарил тебе новую мечту?
   Йири опустился на одно колено, голову низко склонил, и прядь волос закачалась над полом :
   - Простите... Если угодно, я не заговорю о свободе, даже если с неба спустится Иями и предложит это сама.
   Услышал смех.
   - Это прекрасно! Твои извинения могут свести с ума кого угодно! Только не вздумай просить прощения еще и за эту фразу - а то мне придется оставить тебя без головы за дерзость!
   Потом в голосе появилось тепло:
   - Свобода хороша, если есть что-то еще. Вот это "еще" у тебя и будет, надеюсь. Впрочем, я пока не собираюсь оставлять эту землю, и, полагаю, ты не слишком расстроен сим обстоятельством.
   - Нет, - прошептал, почти не разжимая губ. - Я говорил только о том, что, если такое случится, мне нечего делать здесь.
   Повелитель сегодня был в добром расположении духа. После небольшого раздумья сказал:
   - Не пойму, чего тебе не хватает все время. Ты по сравнению со многими стоящими высоко - вольная пташка. И еще. Ты художник - в своих картинах можешь воплощать какую угодно жизнь. Раз уж тебе не указ ни каноны, ни стили. Это - по-настоящему твои владения, если желаешь. Картины - единственное, где я не стану наказывать тебя за нарушение правил. Пожалуй, если хорошо выйдет, буду еще и гордиться тобой.
   - Как дрессированным зверем, умеющим выделывать разные штуки?
   - Разумеется. Ты хотел большего?
   - Но ведь искусство - живет само по себе и дает радость людям! Оно не предназначено лишь для развлечения высших, будь это хоть сам правитель страны!
   - Искусство - разумеется, нет. Но мы говорим о тебе. А теперь расскажи одну из своих историй - полагаю, тебе рассказывают их духи и феи, чувствуя в тебе родную кровь.
   Йири пристроился в уголке, в темноте, так, что лишь редкие блики светильника попадали на волосы и лицо, и заговорил.
  
   ...В горах Эйсен есть озеро, из которого приходят напиться белые хассы...
  
   **
  
   В малом зале совета было светло - лампы, укрепленные на высоких подставках в виде цветочных стеблей, выявляли черты каждого лица, кроме лица повелителя. Но за стенами давно воцарились сумерки, и кусочек их прокрался и в эту светлую комнату, пристроился перед высоким сиденьем из темно-красного бархата с коротким ворсом. Тот, чье лицо на советах всегда было в тени, мог спокойно читать в лицах подданных.
   Брата Благословенного не было здесь - днем раньше он покинул Столицу, и проводы были пышными, с ноткой горечи, незаметной почти никому. Кто знает, доведется ли братьям встретиться снова - расстояния немалые, и возраст, хоть и не преклонные годы, но и не молодость.
   Лишь избранные, обладающие наибольшим влиянием, допускаются в малый зал, и нет с ними, особо доверенными советниками, собственных секретарей или помощников. И только двоим из чиновничьего сословия открыт сюда доступ. Уэта - старший над всеми секретарями, и Йири.
   Перед Йири лежали листы плотной бумаги, но они были пусты. Сегодня он не слушал, о чем идет разговор. Когда провожали гостей, танцевала девчушка, напомнившая о Ялен. Вспомнил о ней - и пошел разматываться клубочек. Гонец, принесший вести о смерти родных. Прошлое, давно присыпанное пеплом, давало ростки.
   На Йири был белый хаэн, атласный, украшенный тонкими белыми полосочками парчи. В свете ламп полоски парчи казались золотыми. Да и белый атлас переливался золотистыми бликами - свеча, горящая во время встречи любящих и для них. Листки плотной бумаги, кисти, черная и зеленоватая тушь - все это казалось чужим, случайно положенным. Не то что для Уэты - вот он был на своем месте, сплошное усердие. Повелитель если и замечал мысленное отсутствие Йири в зале совета, то не подавал виду.
  
   А речи говорились тяжелые. С отрядом сууру удалось разделаться, и часть мятежников перебили, только другую часть крестьяне укрыли в деревнях. Так, что и не узнаешь, свой это или бунтовщик из леса. Чтоб неповадно было, предложили не только деревни те сравнять с землей, но и соседние, для устрашения и предосторожности. Тем паче, мелкие северные деревушки не приносят в казну никакого дохода, жители их и сами еле перебиваются.
   - Непочтительные мысли возникают в головах северян, и необходимо преподать урок позабывшим свое место крестьянам, как делалось раньше, - лился голос тяжелой струей, и текли, смешиваясь с ним, другие голоса, хорошо модулированные, одинаковые...
   И то решение было признано верным и требующим исполнения. И повелитель сказал свое слово:
   - Да.
   - Не нужно!
   Опережая собственные слова, Йири вскочил, сделал несколько летящих шагов и застыл перед сиденьем повелителя. Выпрямившись, как молодое деревце, смотрел прямо в лицо, отчаянно говорил, никого больше не замечая.
   - Ведь они - люди! И нельзя всю Тхэннин держать только страхом! Проще уж вывезти оттуда людей, дать новое жилье - и будут рабочие руки, а границы севера удерживать войском, построив еще заставы! Неужто в казне не хватит на это средств? Вот этого у всех - мало? - стянул с кисти браслет, протянул повелителю. Вытянутая рука дрогнула. Похоже, только в этот миг опомнился, понял, где стоит и как говорит, и пальцы разжались, с невыносимым для ушей звоном браслет покатился по полу. Среди полной тишины.
   - А теперь вернись на место и закончи то, чем заниматься обязан.
   Ожидавшие, что потерявшего разум выволокут из зала застыли - слишком уж ровным и будничным был голос повелителя. Йири возвращается за перегородку. Сжимает в пальцах кисть. Знаки ложатся безукоризненные, взгляд - не на них, в одну точку. Словно не человек, а механизм, предназначенный годами выполнять одну и ту же задачу.
   Совет длился еще с полчаса.
   Многим показалось - неделю.
  
   По окончании совета повелитель отпустил всех легчайшим поворотом руки. Всех, кроме Йири, как и водилось чаще всего. Прошли в покои Благословенного. Ни слова не произнесли по дороге. Все настолько привычным было, что всю дорогу Йири казалось - каким-то чудом его поступок остался без внимания, и, если он сам не напомнит, все сделают вид, что совет прошел обыкновенно. В покоях Йири задернул тонкую занавеску, как и всегда вечером - окно открыто, а пыль не будет лететь. Зажег лампу с ароматическим маслом. Слуги появились, повелителю нужно переодеться после совета. Повелитель отослал их, едва заметив. Остался пока в тяжелой одежде темно-сливового бархата. Присел за стол возле окна, отодвинул в сторону оставленный раньше свиток в деревянном футляре - записки древнего полководца. Наконец обратил внимание на Йири.
   - Ты понимаешь, что натворил?
   - Понимаю.
   - Скажешь, опять ты был прав?
   - Нет. Не стоило об этом просить при всех. Я сделал невозможным исполнение моей просьбы.
   - Просьбы! Тебе так нравится заботиться о других, не о себе?
   - Этого я не знаю.
   - Когда ты предложил устроить низовой пожар, судьба людей тебя не больно-то беспокоила!
   - Там были солдаты. Захватчики. Даже если мятежники - они знали, на что идут. Они - воины.
   - А ты?
   - Я... в вашей воле, мой повелитель, - мягко опустился вниз, поднял лицо. В черных глазах было то, что он сказал Ёши в саду. Вопреки всем усилиям - было. И, понимая это, юноша отвернулся и смотрел на огонь.
   Повелитель писал что-то, свернул, кликнул слугу, передал бумагу. Тот с поклоном взял скатанный лист и исчез.
   - Помоги мне переодеться.
   Йири проводил взглядом слугу, постоял неподвижно, словно не слыша приказа. Он, не читая, догадывался, что было написано на листе.
   Решение, имеющий к виновному самое прямое отношение.
   Улыбнулся, когда взгляд повелителя упал на него. Привычным движением принял на руки сброшенный Благословенным тяжелый хаэн, передал его ждущему за порогом очередному слуге. Привычный ритуал переодевания - ни одного движения лишнего, и эта размеренность привычная успокаивает. Четверть часа прошло - и время само словно перетекало через руки Йири.
   - Иди к себе.
   Поклонился - исчез. И время с собой унес.
  
   Как обычно в последние дни, в дверном проеме возник Ёши - справиться о здоровье повелителя. Только сегодня он даже и не пытается изобразить равнодушие. Как же - до него любые слухи доходят. Но слов не произносит.
   - Что же так, молча?
   - Слова пусты, повелитель.
   - Или скажешь, подобное должно быть тут же прощено и забыто?
   Ёши молчит. Потом с трудом разжимает губы:
   - Что же теперь?
   - Он прекрасно все понимает.
   - Он понимает гораздо больше, мой господин.
  
   ...
  
   В комнате - трое, лица повязаны темным. В руке одного - тяжелая плеть. Кинув мельком взгляд, Йири расстегнул застежку - белый хаэн с торопливым шуршанием сполз на пол. Ладонь скользнула и к высокому вороту блузы-тэлеты, но движение остановили:
   - Довольно. Шелк тонкий.
   Его крепко взяли за руки.
  
   Потом отпустили. Ушли, не сказав больше ни слова.
   Уткнулся лицом в покрывало - наверное, на щеке глубоко отпечатались складки. Багровые круги в воздухе плавали. Чувствовал - ткань тэлеты мокрая. На пороге возник Аташи с двумя флаконами. Виновато смотрел, словно он тут при чем. Так на пороге и стоял.
   - Сделай что-нибудь! Невозможно! - проговорил Йири через силу, не поднимая головы.
   Тот подошел, склонился. Открыл один из флаконов, поднес к его лицу. Перед глазами Йири прояснилось немного. Аташи осторожно коснулся тэлеты - там, где она изгибом отходила от кожи.
   - Я помогу снять.
   - Нет. Я не смогу поднять рук. Разрежь ее, и все.
   - Да... все равно никуда не годится теперь.
   Аташи аккуратно стер кровь, посмотрел, лицо осветилось:
   - Следов потом не останется. Разве что совсем чуть-чуть. Они знали, что делать.
   - Лучше бы остались.
   - Да ты что? - растерялся, возмутился даже.
   - Слишком много следов, которых не видно.
   - Да ты в уме? Ты не здесь сейчас должен был бы лежать, а находиться там, - сделал весьма выразительный жест в сторону подвалов для осужденных низкого ранга.
   - Раз я здесь, значит, должен быть здесь. А не там.
   Дерзкие слова сорвались с языка, хоть говорил с трудом:
   - Он знает, что, если отправит меня в подвалы, обратной дороги не будет. А этого не хочет пока.
   - Почему нет обратной дороги? Он мог бы простить, если бы понял, что ты усвоил урок...
   - Простить и забыть - мог бы? А я?
   От такого Аташи немеет, и занимается делом молча, не рискуя хоть что-то еще сказать. А то ведь можно поплатиться и за то, что слышал подобные речи. Но Йири никак не уймется.
   - Когда диких зверей приручают, их учат знать свое место; но ведь их не хотят убить, даже если с ними жестоки!
   - Да замолкни ты наконец! Совсем умом повредился?!
   - Всё... - Йири спрятал лицо в подушках и больше не издал ни звука. Руки молодого врача были бережны - иначе он не умел, но Аташи предпочел бы сейчас слышать крики боли, чем вот такое молчание.
  
   Эту историю не оглашали - не хотели пострадать из-за длинного языка. Но все, кто присутствовал в зале, ждали развязки. Когда Йири вновь увидели в галерее, были потрясены, и уверились окончательно в его особенном положении. Кто-то шептался о колдовстве, другие посмеивались - у этого колдовства есть иное название. Но порой и сами готовы были поверить в темные чары, потому что - разве есть на свете сила, способная тронуть сердце повелителя?
  
   **
  
   Фигурка в зеленовато- голубой одежде дворцовых слуг приближается, сгибается чуть ли не втрое.
   - Высокий...
   Это придворные не знали, как к нему обращаться при случайной встрече, а слуги теперь очень даже знали - и предпочитали перестараться, нежели наоборот. Йири смотрит равнодушно. Что ему лесть? Что ему поклоны прислуги?
   - Я слушаю тебя.
   - Господин... Я пришел с просьбой. Я пришел к вам, потому что никто больше не сможет и не захочет помочь.
   - Интересно.
   Пришедший стоит, толком не разогнувшись, ладони сведены, лица не поднимает. На одежде слабо поблескивает вышивка речным жемчугом - знак Дома, которому служит.
   - Высокий... Мой господин - из Хоу, Дома Стрижей, главного распорядителя праздников.
   - Я слышал о нем. - Фраза незначащая. Кто же не слышал?
   - Я служу там. Среди его людей есть мальчишка... Он тут недавно. Он - как огонь, смеющийся, яркий, - радость и свет. Никогда не встречал таких - здесь. Один из родственников господина назвал его нехорошо - мальчишка швырнул ему в голову вазу. Он будет жестоко наказан.
   - И справедливо. Ты не находишь?
   - Вы можете...
   - Мне есть до этого дело?
   - Высокий... Только вы можете помочь. Только вы.
   - Зачем?
   - Он хороший мальчишка. - Слуга говорит очень искренне. И верно - за плохого просить не придут. Особенно за провинившегося столь серьезно - себе дороже.
   Слуга переминается на месте, складывает руки в жесте отчаянной просьбы.
   - Ради милости Неба...
   - Возвращайся на место, - снова поклон, и слуга исчезает, бросив полный надежды взгляд.
   Йири прижимает к горлу холодные пальцы.
   Все они тут - лишь тени. Одна, другая - неважно, какая разница? Пора бы привыкнуть.
   Дорожка под ногами выложена маленькими белыми камешками. На них еще блестят капли дождя - в этот месяц выпало много дождей.
   К дому Хоу идти недолго - он расположен в сердце Островка, как дома многих самых знатных людей.
  
  
   ...А мальчишка и вправду был - золотое пламя, раскосые рысьи глаза выдавали чужую кровь. Не синну. Не сууру. Другую какую-то. Встрепанные короткие волосы. Он сидел, съежившись, и, казалось, даже тень его щетинилась иглами. Ни капли смирения.
  
   Незнакомец не казался ему опасным, Аоки не было дела до остальных - сейчас. Он даже не разглядел пришедшего. Зато пришедший понял все сразу.
   Такие - слишком горячие, чтобы жить здесь. Даже будь он из высших, он недолго бы протянул. А в этом - кровь чужая; видно, ее голос. Странно, что он здесь. Хотя красивое ценят в землях тхай. Дальше ему не пройти. И путь его будет коротким - с такой-то душой.
   Йири понимает людей.
  
   - Я заберу его. Что вы хотите за это?
   - Позвольте...- Хоу хмурится. - У меня нет желания передавать его в другие руки.
   Йири смотрит спокойно, и Хоу теряется.
   - Вы убьете его. И не получите ничего. Разве что - радость от чужой смерти?
   - Он оскорбил моего родственника.
   Хоу Стриж упрям. Но он боится Йири. Вдруг слова его - слова повелителя?
   - У меня свой дом, - произносит он глухо. - Это не понравится Благословенному.
   - Ему все равно. Или мне говорить с ним?
   Хоу наконец сдается.
   - Пусть будет по-вашему. Но он недешево стоит.
   Слова лишь улыбку вызывают на лице Йири.
   - Разве я торговец? Что вы хотите за него?
   Хоу мерил его взглядом, тяжелым и бесконечным. Стоит высоко эта куколка, и в тоже время - куда ниже его самого. Что у мальчишки есть своего? Неужто подарки от повелителя? Или своим считает то, что лишь на время дали?
   Йири угадал его сомнения.
   - Мои люди принесут то, чем вы останетесь довольны. Золота много у вас, и нет смысла менять жизнь человека на безделушки.
   - Такая жизнь многого не стоит. Высокая цена - за оскорбление Дома.
   Улыбка - и легкий жест кистью руки: сверкнул золотой браслет.
   - Тем более. Честь Дома бесценна.
   - У вас есть бесценное сокровище? - голосом, полным яда и бессилия оттого, что не может не уступить, произносит Хоу Стриж.
   - Есть. Я повторю - вы останетесь довольны. А сейчас я заберу мальчика.
   Заметив изумленное выражение на лице Хоу, поправился:
   - Его заберут и проводят ко мне.
  
   У Йири было не так уж много вещей, которые он мог счесть своими. Повелитель мало что дарил ему. Его попросту окружала роскошь - чужая. Но книгу мудреца, жившего три века назад, переписанную его учеником - бесценную - Йири считал своей по праву. Повелитель подарил ее любимцу, находясь в удивительно благодушном расположении духа, и прибавил - можешь делать, что хочешь.
   С книгой Йири расстался без сожаления - жизнь человека дороже. Не любая, конечно - иная старой циновки не стоит. Но сейчас цена показалась не такой уж высокой.
   Хоу не стал возражать - сокровище ему отдавали взамен уже обреченного на смерть мальчишки. Лишь с досадой сказал Аоки:
   - Повезло тебе, недостойному. Надеюсь, новый твой господин не будет к тебе снисходителен, и найдет тебе занятие, подходящее для такого, как ты, вздорного ничтожества! Полагаю, имя его ты слышал.
   Тот еще пасмурней стал, губу закусил. Слышал, как же иначе... К нему - идти? В доме Хоу говорили, Аоки не упускал ничего. Все слова за чистую монету принимал. И ныне готов был утопиться с тоски - вот ведь судьба играет...
  
  
   Его привели, куда нужно. И тот, кому отныне служить - на скамейке в маленьком садике. Сидит, руки сложены аккуратно - статуэтка храмовая. Одежда цвета хвои, вышита серебром; черные гладкие волосы уложены просто. Аоки подходит, раз уж деваться некуда
   - Ты будешь слушать меня.
   Мальчишка стоит, землю рассматривая. Э, нет, не землю - узорными плитками выложенную дорожку. Губу прикусил.
   - Я знаю, кто ты, - угрюмо сказал мальчишка.
   - Весь Островок знает. И дальше?
   - Думаешь, о тебе много лестного говорят?
   - Мне не все равно? - ответил он вопросом на вопрос.
   - Считаешь себя выше всех?
   - Тебя это волнует, малыш? - голос звучит почти по дружески, ровно,- и это особенно больно.
   - Зачем я тебе? Уж лучше было сдохнуть, чем служить такому, как ты.
   - Почему?
   - Не люблю тех, кто стелется перед высшими.
   - Язык у тебя все еще длинный, - заметил тот, и поднялся. - Перед высшими? А ты - нет? Или ты равен Небу?
   - Нет! Зато такие, как ты, лишнего слова не скажут - а вдалеке от господ себя невесть чем считают! А те рады держать возле себя кукол! Охх...- схватился за щеку. Не сильно ударил тот, но все же чувствительно, хлестко.
   - Сам? Надо же... проще было позвать кого! - он понял, что сейчас расплачется.
   - На первый раз хватит. О тех, кто выше - не говори. Думаю, этот урок ты усвоишь скоро. В остальном - зря стараешься, - спокойно сказал тот.
   - Ты принимаешь то, что я предлагаю тебе? Ты будешь служить мне?
   - Дда... - с запинкой выдавливает мальчишка, и ненавистью к самому себе светятся его глаза. Но сказать "нет" - умереть. А жизнь хороша...
   У поворота показался слуга, за мальчишкой пришел.
   Аоки бегом кинулся к нему, не дожидаясь позволения уйти. А то и впрямь получит такое - это было бы слишком.
  
   ...
  
   Иримэ кормила уток в пруду. Улыбалась, когда те принимались драться за очередной кусок лепешки.
   - Ты хорошо поступил. Хоу - жестокие люди. У тебя мальчику будет лучше.
   - Боюсь, у меня ему будет куда хуже, - выдохнул Йири чуть слышно.
   - Почему? - тонкие брови женщины поднялись удивленно - Из таких, как он, каждый должен счесть за счастье служить тебе.
   - Не этот. Он другой. Потому я его и забрал... - он знал - Иримэ не поймет. Но объяснить попытался. - Таким, как тот мальчик, не место на Островке.
   - Сюда стремится любой низкорожденный...
   - Может быть, - Йири почувствовал сильную усталость. Он был привязан к Иримэ, словно к старшей сестре, но говорили они всегда о разном. Иримэ покачала головой - зазвенели подвески черненого серебра.
   - Тогда отпусти его. Пусть идет, куда хочет.
   - Я не могу нанести столь сильное оскорбление дому Хоу.
   - Да, ты прав... - она призадумалась. - Тебе придется несколько лет подержать его при себе, или дождаться какого-то случая...Иначе выйдет нехорошо.
   "Несколько лет". Йири усмехнулся про себя. Неужто Иримэ забыла? Что с того, что у Йири ныне высокая должность? Неужто повелитель привязан к нему?
   Вздохнул прерывисто. Хорошо, если так... Только верится слабо.
  
   ...
  
   Аоки понемногу обживался на новом месте. Если "обживался" - подходящее слово. Он засыпал и просыпался с мыслью "опять придется видеть его"! Работу мальчишка выполнял совсем не тяжелую, и остальные слуги хорошо к нему относились. Если бы еще господина убрать, место стало бы прямо сказочным.
   Аоки знал, что вызывает в нем столь сильную неприязнь, почти ненависть к Йири. Такой же, как Аоки, рожденный внизу, тот, будучи не сильно старше годами, смотрел на людей взглядом высшего существа. Мальчишка прекрасно понимал, как подобный Йири может подняться наверх. Уж точно не гордостью. И строить из себя существо, недоступное смертным...
   Назвать его своим господином? Да ни за что. Язык не повернется. Проще проглотить жабу.
   И Аоки ощетинивался, когда слышал рядом легчайшее шуршание шелка, и шаги, столь же легкие.
  
   Кукла эта словно вообще не испытывала никаких чувств. С легкой беззлобной усмешкой, чуть печальной всегда:
   "Облик твой - птица - асаэ, Возрожденная. Я думал, ты и душой похож на нее. А ты... цыпленок, который только пытается клюнуть. Что ж... я ошибся".
   Аоки старался придерживать язык и о Высоких или повелителе не упоминал. Однако со своим господином вел себя дерзко не в меру. Даже Аоки в голову бы не пришло, что тот позволяет, поскольку боится. Нет. Он просто не слышал. Ему было все равно - и это разжигало злость мальчишки. Ведь даже Высокие, от рожденья имеющие право на власть, не ведут себя столь надменно. А этот...звезда небосклона.
  
   И все же иногда бывало иначе. Старший спрашивал, младший отвечал - пока вдруг, забывший, не начинал рассказывать сам - взахлеб, то с обидой, то с нескрываемой гордостью за собственные деяния.
   ...Он родился в Алом квартале столицы, мать Аоки была танцовщицей или ашринэ - толком он и не знал. Мать оставила его еще младенцем. Кем был отец, он и вовсе не ведал - догадывался, что чужеземцем. Придумал сказку о наследнике трона или герое, не знавшем о сыне - и сам в нее верил. Мать видел и после - красивую женщину с длинными русыми волосами. Но ни разу не подошел к ней. А после она исчезла с улиц Сиэ - Рэн.
   Аоки рос цветком полевым, занимался грязной и тяжелой работой, огрызался, иногда воровал мелочевку, шлялся по бедным кварталам. Но его волосы цвета солнца сияли золотой новенькой ран.
   Потом "благодетели" продали его в один из Садов Квартала. Да он и не против был - смеялся над ними, зная, что теперь всегда будет сыт и одет хорошо. Он оказался не худшим учеником, но огненного нрава - и через год ушел оттуда, поссорившись с хозяином Сада. "Это несносное существо видеть не желаю!" в сердцах заявил человек. Мальчишка прибился к цирку, лучшему в Сиэ-Рэн. Там его и заметили и забрали на Островок. Аоки уже научился казаться паинькой - и ради такого высокого места постарался особо. Но как бы он ни был хорош, его репутацию нельзя было уже назвать безупречной, хоть и не было ничего зазорного во время его нахождения в цирке. И ему это припоминали.
   А там огонь взял свое...
  
  -- Ты просто дитя, - говорил Йири. - Ты стремишься к тому, что называешь свободой, как одержимый, стоит только тебе подумать, что ее пытаются у тебя отобрать. Ты бьешься головой о прутья выдуманной тобой клетки - но, если ты вдруг решишь, что свободен, ты тут же кидаешься на поиски новой клетки. Зачем? Что ты хочешь доказать и кому?
  -- Что ты можешь знать, - был обычный ответ. - Тебе нравится оставаться растением... а я намерен быть человеком.
   Как бы Аоки ни относился к новому господину, ему иногда нужно было высказаться, бросить именно ему в лицо все накопившееся на сердце. Другие, равные ему слуги, для этой цели подходили мало. Но его бесило, что этот всегда оставался спокойным. Пропускал мимо ушей самые сильные оскорбления, и они начинали казаться плачем грудного младенца. Но иногда он с тем же спокойным приветливым выражением говорил пару фраз... и Аоки потом он не мог заснуть, и мир казался то потоком, который размазывает его о камни, то мутной, стремительно засасывающей пустотой - и чувства эти были столь ярки, что он забывал о других.
   Он ненавидел это лицо, на котором не отражались чувства, солнечное и равнодушное, словно снег под ласковым зимним солнцем.
   И очень хотел получить хотя бы злобу в ответ.
  
  
  
   Сегодня Йири хотелось рисовать - и ничто не препятствовало этому пожеланию. Он задумчиво смотрел за окно, время от времени бросая взгляд на бумагу, и кисть взлетала над ней. Сосновые ветки над дорогой склонялись, льнули к скале, и текла меж камней змейка-медянка. Насмешливым вышел рисунок, словно говорил : "Человеку не постичь и той малости, что соснам и змеям ведома".
   Кликнул слугу - хмурый Аоки возник на пороге, принес небольшой серебряный таз и кувшин с теплой водой.
   Йири смыл несколько пятнышек туши - кисточка оказалась неудачной, жесткой; брызнул свежей водой на лицо. Аоки взглянул на его руки - безупречная лепка, опаловое кольцо. Кукла из фарфоровой мастерской... Картины у него получались хорошими, надо признать. Мальчишка не разбирался в живописи, но в рисунках Йири что-то его притягивало.
   Он вновь взглянул на руки. Именно они, умело держащие кисть, создающие в самом деле красивое - то, что даже против воли заставляло мальчишку замирать от восторга - вызвали ненависть до тошноты, представ в ином свете. Возможно, именно этими самыми руками его нынешний господин отсчитал за мальчишку сколько-то монет, или безделушку отдал какую - как не за человека вовсе.
   Где-то в глубине души Аоки понимал - чепуха. Такие не платят сами. Предоставляют слугам - когда речь идет о столь ничтожном предмете.
   - Лучше бы ты оставил меня в доме у Хоу! - вырвалось у мальчишки. Он даже пальцы стиснул так, что они побелели.
   - Почему ты так ненавидишь меня?
   - Не знаю. Я лучше бы умер. Хоть бы меня на куски разорвали!
   - Дурачок, - тот поднял глаза, даже чуть улыбнулся. - Думаешь, это легко? Ты хоть знаешь про боль?
   - Ты знаешь все! Считаешь всех ниже себя - кроме Благословенного.
   - Если и так, то что?
   - Да чем ты лучше других!? - возмущение в голосе.
   - Лучше тебя. Я вежлив с тобой.
   Хуже плети для Аоки - когда так вот поставят на место. Губы дрожат:
   - Что прикажете, господин? Я сделаю все.
   - "Всё" мне ни к чему. Ты можешь идти.
   Аоки съежился, как перед ударом, и хрипло проговорил:
   - Не удостоишь даже нахмуренной бровью? Настолько выше меня? А может быть, это ревность?
   Заметив удивленный взгляд Йири, продолжил смелее, насмешливо:
   - Чувствуешь, что я интересней тебя? И боишься этого? Вдруг кто-то заметит, и сочтет, что тебе пора бы и вниз, а мне, напротив, наверх?
   - Перестань, - тихо сказал Йири - и голос неожиданно оказался живым. Неправильным, дрогнувшим. Это лишь подстегнуло мальчишку.
   - А наш повелитель... у него не слишком хороший вкус. Метка на лице - разве такой годится для Благословенного? Или у тебя есть другие достоинства? Но в Кварталах всех одинаково учат. Значит, ты набрался опыта где-то еще? Предлагаешь повелителю необычные блюда?
   - Достаточно, мальчик. - Заледенело лицо, и Аоки становится страшно - впервые всерьез.
   - Тебя научат должному поведению.
   Йири протянул руку, ударил молоточком по медной пластине - мелодичный, но сильный звон. Тут же появились другие слуги, крепко сжали запястья. Не больно совсем - этим незачем быть жестокими. Воспитанием займутся другие.
   За собой потянули - велено отвести вниз.
   Хотелось кричать, умолять, но он лишь попробовал молча вырваться - бесполезно. На глазах были слезы, уже и не разобрать, от чего - от страха, ненависти или бессилия. Длинным ножом - анарой стал день, подвижным и резким, прямо в грудь острие вонзил.
  
   Как провели по дорожкам - не помнил. Туманными были они, широкие темные листья - и туман вокруг, вот и все, что заметил на безнадежном пути своем. Его пока никто не коснулся, всего лишь бросили в угол. Лампы горели неярко, но света было достаточно. В полумраке двигались тени. Мальчишка по сторонам не смотрел - только перед собой. Все равно ничего не видел. Не пытался подняться, свернувшись на пыльном каменном полу. Все равно - он беспомощен здесь.
   - Я сказал правду, - упрямо и тихо говорит он самому себе - но все тот же лед в горле. Любимец Солнечного сказал - научат. Значит, его оставят в живых. Лучше бы - нет.
   Холодное шуршание шелка - кто - то спускается по ступенькам. Тени склоняются низко. Йири остановился перед мальчишкой.
   Отрешенный, но с тем внимательный взгляд. Человек стоит - и не шевельнется. Сложены руки.
   - Сколько лет тебе, мальчик?
   - Четырнадцать.
   - В твои годы я был умнее.
   Аоки рад бы сказать колкость в ответ, да язык не слушается.
   - Я позволял тебе многое, - говорит тот; глаза его светятся, словно зрачки у кошки. Голос - мягкий, напевный, лишенный всего человеческого.
   - Но я предупреждал - не стоит говорить о тех, кто стоит высоко. Слова обо мне я прощаю тебе. Но не слова о моем повелителе.
   Он повернулся к двери. Пальцы поправили браслет и складки на рукаве. Так спокойно. В груди Аоки дернулось что-то - словно лед проломился под неосторожным, и полынья поглотила.
  
   - Не уходи!! - воплем вырвалось.
   Взгляд через плечо, короткий и равнодушный:
   - Тут мне нечего делать.
  
   Золотая синичка летит через море. Крылья маленькие, лететь тяжело. Темное небо, зимнее. Крылья слабеют, а ветер дует холодный. Все реже, все тяжелее взмахи маленьких крыльев. Вот она уже падает...
  
   **
  
   Ёши знал обо всем в Сердце Островка - разве что пересуды прислуги его не волновали. Про мальчишку он знал тоже. Однако не подавал виду, что это его заботит. Но с Йири стал держаться заметно суше. Тот, почувствовав холодок, и вовсе замкнулся в себе. Время прошло - не выдержал, сам пришел к одному из немногих, с кем мог тут говорить откровенно. Пришел - и молчал. Не оправдываться же ему. Ёши сам подыскал слова.
   - Все хорошо. Все правильно - помнишь, мы говорили об этом. Но ты взрослый совсем, и моя помощь отныне тебе не нужна.
   - Что же мне делать теперь?
   - Ты сам способен решить.
   Врач посмотрел в глаза - долго смотрел.
   - Тебя в самом деле не за что осуждать. У тебя хорошее сердце. Но ты - творение иного мастера, и видишь мир по-другому. Мои советы упадут в пустоту, а ты будешь мучиться, потому что не сможешь последовать им.
   Он подумал немного, затем прибавил:
   - Может быть, ты стоишь куда ближе к пониманию замыслов Сущего и к исполнению их. Ты меняешься сам и меняешь мир под себя одновременно. Мне это чуждо.
   - Хиани... сказал, что я останусь один, - почти беззвучно произнес Йири.
   - Хиани? Кто это?
   - Теперь неважно. Прости. Больше я не приду.
   Он почти выбежал из комнаты - только складки шелка взлетели.
  
  
   Аоки вернулся на прежнее место. Раньше он жил, не думая, естественно - как пламя горит. Теперь больше молчал, и был образцом послушания - только глаз не поднимал никогда. Порою огонь брал верх, и он готов был снова сказать что-нибудь резкое или там какую выходку сотворить. Но вспоминал урок - и словно в кулаке сердце сжимали. Он и впрямь усвоил преподанное Йири - только вот душа такому уроку противилась. И высыхала, пеплом подергивалась.
   А юный господин его ни словом не напоминал о недавнем. Даже как будто внимательней стал - назначил занятие, чтобы реже видеться с ним, словно поранить еще не хотел. Аоки больше не был с ним дерзок. Только однажды сказал:
   - Я не забуду.
   - Помни.
  
  
   Глава шестая. Болезнь
  
   Во сне Ханари видел цветок. Нежные лепестки, хрупкий стебель - трогательная беззащитная красота. И хотелось прикоснуться, ощутить на коже касание чистоты, укрыть от холода и злых взглядов. Однако, стоило цветку оказаться в руке, появилось неодолимое желание дотронуться губами до лепестков. И он исполнил это желание. И с ужасом понял, что не в силах остановиться, что сминает тонкие лепестки, что цветок беззвучно кричит от страха. Он хотел извиниться, пальцы, успокаивая, пробежали по стеблю - неожиданно их свела судорога, и стебель сломался, оставляя на пальцах зеленоватый сок, пахнущий летом.
  
   Узорная решетка из темного дерева, увитая крупными остролистым плющом, украшенная белыми хризантемами, почти перегораживала боковой коридор, оставляя маленький проход. Слуга возле него робко попытался сказать, что сначала доложит о госте. Ханари даже не сбавил шага - если бы слуга, и без того напуганный последними событиями, не отскочил, Ханари попросту прошел бы по нему. А дальше был полумрак, и аромат горных цветов, и светлая занавеска, за которой угадывалась отодвинутая наполовину дверь. Он не заботился о мелочи - ступать бесшумно; хоть шаги и не были тяжелы, знал: тот, что за дверью, эхом шагов предупрежден о визите.
   Йири был одет полностью - хоть в залу приемов идти. Белые складки шелка, и на белом - мелкая россыпь фиолетовых искр. Только волосы, не собранные в прическу, лежали свободно, и над ними порхали, едва касаясь, смуглые руки девочки - служанки. Как завороженный, гость застыл на пороге. Йири смотрел на него - но не встал. Только смотрел, серьезно, - когда хорошего ожидают, так не глядят. Тогда Ханари почувствовал злость. Шаг вперед сделал, другой - схватил за плечо девчонку, толкнул к дверному проему. Та оглянулась беспомощно, прямо съежилась вся - но господин спокойно кивнул: иди. Она поспешила скрыться, и слышно было, как побежала, легкая, страхом своим подгоняемая.
   Даже тогда он не поднялся. Это еще больше разозлило среднего Лиса.
   - Ты ведь знаешь меня?
   - Я знаю Дом Белых Лисов.
   - Помнишь беседку?
   - Помню.
   - Я ждал тебя долго. С того самого дня, когда впервые увидел. Ты помнишь, я предложил тебе свое покровительство?
   - Да.
   - Оно тебе не понадобилось - тогда. А сейчас снова может оказаться полезным.
   - Не знаю.
   - И что ты мне ответишь сейчас?
   - То же, что и тогда.
   Ханари схватил его за кисть и дернул к себе, заставляя подняться.
   - Не мешало бы тебе поубавить надменности.
   Тот не сделал ни одного движения, чтобы освободиться, только руки словно заледенели.
   - Не боишься? - хрипло спросил Ханари.
   - Вас - нет.
   - А зря. Я ждал долго.
   - Чужого?
   - Замолчи. Ты появился здесь не грудным младенцем. У тебя было прошлое. И учителя, которым ты обязан немалой частью своих умений.
   - Вы в своем уме? - тихо спросил Йири. - Разве это важно сейчас?
   Ханари, почувствовав, что слов подходящих нет, сжал его руки со всей силой, на которую был способен. Тот прикусил губу, но не шелохнулся, видя кривую, страдальческую усмешку Лиса.
   - Уходите. Все это может кончиться плохо.
   - - Ты оттаешь когда-нибудь, или нет? - почти прошипел тот, не в силах справиться с собственным голосом. - Мы все внизу - но и ты скоро будешь там. А тогда...
   - Уходите, - он наконец не выдержал, сделал попытку освободиться. Ханари вынудил его отступить на несколько шагов назад и прижал к стене.
   - Мне надоело ждать. Надоело твое пренебрежение - ты еще смеешь смотреть мне в лицо? Хватит.
   Было трудно дышать - обоим. Одному от переполнявших чувств, другому - из-за сдавленных ребер.
   - Зачем? - прошептал Йири. - Зачем разжигать собственную злость? Подумайте. Ведь все это - безумие.
   Голос Ханари стал глуше.
   - А что ты можешь? Ну, останови это, попробуй. Ведь я знаю - ты не закричишь. Посмеешь ударить?
   А глаза совсем черными стали. Волна захлестывала с головой, но берег еще был виден. Йири исхитрился высвободить руку - белый шелк взлетел. Пальцы дотянулись до маленькой полочки, скользнули по ней, замерли на статуэтке святого - не больше половины ладони, полупрозрачная - из лунного камня. Йири с силой швырнул статуэтку вбок, на столик, где стоял серебряный кувшин. Пустой - он упал, зазвенев. И рука упала, бессильная.
   Звон заставил Ханари отпрянуть и обернуться. Шаги послышались в коридоре - кто-то из слуг спешил на зов. Йири прикрыл лицо ладонью, подошел к столику, подобрал статуэтку. Часть тонкой резьбы откололась.
   Ханари смотрел на него - склонившегося, не видно лица - только волосы и рука, держащая статуэтку - и, повернувшись резко, вышел, оттолкнув слугу на пороге.
  
   Йири перекатывал в пальцах мелкие каменные крошки - как непрочна красота. Снова он посягнул на святое. Тогда, в детстве, он этим спас себе жизнь. Сегодня... может, был и другой путь. Теперь придется платить. Чем заплатил он за ту, давнюю провинность? Или - расплачивается по сей день? К нему так милостива судьба. Только что означает подобная милость?
  
  
   **
  
   В одно утро повелитель не смог подняться с постели. Еще вечером был в относительно добром здравии, хоть и советовался с врачом. И вот - словно скала рухнула. Переполох начался. Ёши и другие врачи Островка не выходили из покоев Благословенного. А если и случалось им выйти, стороной обходили жаждущих новостей придворных.
   Однако слухи поползли все же - болезнь очень тяжелая. И неизвестно, сколько протянет глава Золотого Дома.
   В храмах монахи принялись за молитвы, дымки от сотен ароматических палочек полетели в небеса, привлекая внимание Бестелесных.
   Но день прошел, а потом еще день - состояние повелителя не улучшалось. Напротив, он перестал узнавать окружающих, а потом погрузился в забытье.
   Ёши был мрачней грозовой тучи, и это считали худшим предзнаменованием - он уважал и любил своего повелителя, и среди целителей не было лучшего.
   Когда прошло первое потрясение, придворные стали сплетать ленты дальнейших событий, и все они вели к одному - высшее место скоро займет другой. А значит, нужно получить наибольшую выгоду для себя.
   Слуги ничего не пытались делать. Не все ли равно, чью волю исполнять? Ведь обязанности их вряд ли изменятся.
   И ничего не пытался делать любимец повелителя. Даже слышать не хотел ничего, кроме вестей о здоровье Благословенного.
  
  
   Сначала он почти не выходил из покоев. Потом сердце стало стучать слишком сильно, мешая спать, не давая дышать. Он стал появляться у Иримэ. Больше видеть никого не хотел - кроме Ёши, но тот был занят. И ни за что Йири не стал бы отрывать его от исполнения долга - больше, чем долга, потому что Ёши любил своего повелителя.
  
   - Жди. Больше я ничего не могу, - грустно говорит Иримэ, поглаживая плитку из родонита с выбитыми на ней именами святых. На женщине, как всегда, гэри с зимним рисунком - она и летом верна себе. И накидка - сиреневая, зимняя. Иримэ грустнее обычного, пленница печали, кристалла дымчатого хрусталя.
   Йири тяжко было слышать такие слова - слишком часто ему приходилось только ждать, не зная, позволено ли надеяться. Он привык к своему бессилию - думал, что привык. Но даже дни, которые он провел взаперти, наказанный за встречи с Лаин, не были столь тяжелы. Йири не покидал дворца, не заступал за границу отведенных ему участков сада - и не мог появиться в Храме. Но там, где он мог находиться, стояла беседка-часовенка, с темной, поврежденной временем статуей Защитницы - работа еще тех времен, когда делались изображения ее. Иями, окруженная статуэтками святых в треть ее высоты, стояла на малахитовом постаменте. Древние молитвы были высечены на камне. Бесценная статуя - а для Йири вдвойне бесценная. Он, почитай, и жил здесь, подле беседки, не осмеливаясь слишком часто заходить внутрь - дабы не надоесть Защитнице, Матери Гроз, Исцеляющей. А когда не мог больше оставаться подле нее, уходил к пруду, из которого разбегались рукотворные ручейки. Вода успокаивала.
   Слуги приходили за ним, уводили в покои, переодевали ко сну - а он был не здесь. Засыпал не сразу, а просыпался мгновенно, всматривался в лица - нет ли плохих новостей? О хороших боялся и думать. Что давали ему съесть или выпить, то принимал, не думая, что это, не повторят ли попытку.
   Все равно - со смертью повелителя он теряет все. Становится меньше, чем был, когда его привезли сюда - тогда он хотя бы имел определенный статус. Теперь же у него - лишь знания, доверенные прихотью повелителя человеку, не имеющему вообще никакого ранга.
  
  
   Наверное, лишь один среди бесчисленного множества слуг был полон желания что-то менять.
   Аоки ненавидел даже воздух Островка и давно бы сбежал, мало ли какой там долг верности, раз появилась возможность. Долг в его случае - лишь слова, Аоки не выбирал господина - но за мальчишкой присматривали, ненавязчиво и постоянно.
   - Никто тебе не желает зла, - говорили ему, - Но нам велено следить за тобой.
   "Телята пустоголовые!"
   - А если он прикажет вам пойти и утопиться?
   - Просто так - не прикажет. Если же вдруг господину понадобится наша смерть - что ж, мы его люди. И ты.
   - И я... - нехотя соглашался подросток. Вслух не решался произнести того, что раньше свободно слетало с языка. Помнил. И повторения не хотел.
  
   Простым слугам не так-то просто было покинуть Островок - он хорошо охранялся. А за слугами Йири присматривали особо. На всякий случай - вдруг недозволенное что передадут господину.
   Аоки так рассудил - следить-то следят, но больше тогда, когда один из них рядом с Йири оказывается, и старательно подобной чести избегал. А сам присматривался ко всему - глаза острые, память хорошая. Да и в бытность свою в доме Хоу успел приятелями обзавестись. Хоть и мало толку от этого было, но все же... И, пока остальные гадали, какой станет их жизнь и что будет с молодым господином, Аоки даже не вспоминал о нем.
   Сердце Островка было обнесено стенами. Поначалу он разведал, кто и когда покидает их. Гонцы не годились, собой гонца не подменишь; гости со свитой в тяжелые дни не наведывались. Оставались люди, привозящие продовольствие, и уборщики всякие. Стараясь не вызывать подозрений, Аоки свел знакомство со всеми, кого сумел встретить. Не мучаясь угрызениями совести, набрал золота и самоцветов, заглянув в покои господина, когда тот находился где-то еще. Спрятал за подкладку рукава. Воровство - хуже убийства, но все эти побрякушки принадлежат Йири примерно как домашней киске ленточка изукрашенная. Стоило подумать про домашних питомцев, как план созрел в голове, и мальчишка спать не мог, все ворочался, восторженно обдумывая детали. Ему рисовались картины небывалого торжества. О нет, он не вор! Он верный слуга.
   Расхохотался при мысли такой. Заворчали за тонкой занавесью, отделявшей его лежанку от соседней.
   - Да сплю я уже, сплю! - буркнул мальчишка, перекатился на живот и начал загибать пальцы, обдумывая подробности. Не упустить бы чего.
   А наутро, пока и не рассвело толком, помчался к одному из чернорабочих Островка. Высыпал перед ним на землю сокровища, ревниво глядя - не приближайся!
   - Видел? Ваше будет, если поможешь.
   Тот, к кому обратился Аоки, коренастый мужчина лет тридцати, при виде золота головную повязку снял и лицо ей утер. От такого богатства аж испарина выступила. Взгляда не сводил с обещанной награды, но спросил нерешительно:
   - Это же... целый дом купить можно. Да за такое, коли хватятся, не то что без головы оставят - я уж не знаю, что и придумают!
   Подросток губы скривил, потом рассмеялся:
   - Трусишь? Да не бойся, не хватятся! Еще и спасибо скажут, что взял! А ты донеси на меня, коли боишься! Останешься с медной монеткой в знак благодарности!
   - Ладно уж, - кивнул мужчина. - Я привезу одежду, только волосы спрячь под повязкой - других таких поискать, вмиг заметят. Мусорщик предупрежден, поможешь другим сгрести все в его телегу, и останься, когда остальные уйдут. Заберешься в мусор, никто тебя не увидит.
   Аоки скривился немного:
   - А поизящнее способа нет?
   - Почему нет? Есть. Но с этим к другим обращайся. Я, чем могу, помогаю.
   Сердце колотилось - не от страха, от восторга. Скоро он будет свободен! Но сейчас не только о предстоящем побеге думал мальчишка. Не только о себе помнил. Отдавать долги? Что ж, он готов.
  
   ...
  
   ... Тот - сидит в кружевной невесомой беседке, смотрит, как ласточки носятся нал прудом. Сумерки. Фиолетовый хаэн расшит белыми звездами снега. Лицо, как всегда, спокойно. Йири не удивлен, увидев рядом мальчишку.
   - Это ты?
   - Санэ, - насмешливо произносит Аоки. - Ты не ожидал, что я осмелюсь явиться без зова, мой господин? Позовешь слуг, чтобы они убрали меня отсюда?
   - Нет, - он чуть улыбается, и улыбка эта выводит Аоки из себя.
   - Если наш повелитель умрет, сколько ты проживешь, Ласточка? Говорят, у вас, северян, тела умерших скрывают в ямах? Ты себе уже приготовил?
   Тот смотрит на воду. И та же улыбка - легкая и тихая.
   - А я... я нашел способ отсюда выбраться, - выпаливает мальчишка на выдохе. - Тебе и в голову не приходило, что с Островка можно уйти?
   Аоки смеется.
   - У меня есть друзья. Не то, что у тебя. Я скоро буду свободен - не помешаешь! А ты... оставайся, растение этого сада!
   - Зачем ты пришел?
   - Я... - мальчишка опешил, но тут же начинает говорить с прежним напором.
   - Чтобы ты знал, что не все подвластно тебе!
   - Согласен. И что же?
   - Может быть, хочешь, чтобы и для тебя дверь открылась? - с издевкой спрашивает мальчишка. - Не больно ты волен уйти, господин мой. За тобой ой как смотрят...
   - Знаю.
   - У меня есть друзья! - с вызовом повторяет мальчишка. - Хочешь, сегодня ты покинешь Островок? Или предпочтешь умереть, застыв, как лягушка перед ужом?
   В глазах его ясно читается: согласись. Я хотел бы убить тебя - но ты спас мою жизнь, хоть и был жестоким потом. Я верну тебе долг, и наградой мне будет - страх на твоем лице, и слова, которые ты скажешь мне после.
   - Мне не нужна твоя помощь.
   И снова - этот намек на улыбку, лицо небесного посланника, стоящего выше смертных.
   Аоки немеет.
   - Тебе здесь не выжить! Разве что засунут тебя на какой-нибудь каменный остров - и никому ты ни слова не скажешь! Об этом уж позаботятся!
   Тот протягивает ладонь и касается золотистых волос. Гневное золото. Зеленый пожар под густыми ресницами. В раскосых глазах - ненависть, такая пламенная, безудержная, что становится прекрасной. Она тоже в своем роде - совершенство.
   - Трус! - шепчет Аоки и отбрасывает руку Йири, не в силах выносить этого спокойного взгляда, скользящего по нему, как по изысканному изделию.
   - Это лишь слово.
   - Ты знаешь, что с тобой будет? Хочешь сам отправиться в Нижний Дом? Это будет легче всего, - говорит он со злобой. Месть не удалась. - Или ты даже умереть от своей руки не способен? У тебя нет друзей. Ты... просто вещь, - бросает он, встряхивая золотой копной. - Будь у тебя воля и гордость...
   - Иди, мальчик. Даже если бы ты явился как друг, я не пошел бы с тобой.
   - Дурак... - шепчет Аоки. Почему-то ему хочется плакать. Его вновь заставили казаться ничтожеством. Глупым мальчишкой. Неудачником...
   - Пусть же они отплатят тебе за все! - в гневе выпаливает он, глядя на синий тяжелый шелк - занавес беседки.
  
   **
  
   В последние дни он старался, не покидая покоев, знать все, даже в любимый уголок сада не хотелось спускаться. Но - снова не выдержал. Навестил Иримэ. Не сказать, что легче стало - она смирилась с предстоящей потерей.
   Йири ушел.
   Деревянной резной галереей - драконы обвивают колонны, выползают из плюща и прячутся в нем. Йири не шел - почти скользил между колонн, быстро и мягко. Но это текучее движение грубо прервали.
   За руку - разворот к себе.
   - Благословенному недолго освещать наши дни. Теперь ты снизойдешь до простых смертных? Тебе не помешают друзья.
   - Как и Белым Лисам.
  
   Несколько секунд - глаза в глаза. Потом Ханари, вскрикнув, отдергивает руку. На ней - кровь.
   - Тварь!
   Йири поворачивается и исчезает. Весь Дворец - Раковина знает, что иногда он движется, словно призрак. К себе - бросает анару на циновку возле кровати. Опускается на колени, сцепив пальцы. Губы шепчут молитву, но лицо безмятежно, словно лик небожителя. Йири слишком привык, что оно должно быть таким.
  
   ...
  
   Звездная метель охватила небо. Тысячи светящихся капель срывались в бездну - шальное безумие звезд, повторяющееся век от века.
  
   - Ты тратишь жизнь на мечты и бесполезную страсть. Я ожидал большего от тебя.
   - Не могу, - глухо. - Я помню, что надо семье, помню о чести Дома. Но из меня плохая подмога сейчас.
   - Чем дальше, тем хуже.
   - Да. - Голос - холодный металл.
   А старший неторопливо роняет слова, порою переводя взгляд на небо - то, что творится там, нечасто можно увидеть.
   - Лучше бы он умер тогда.
   - Тогда и меня бы не было.
   - Глупости всё.
   - Не глупости, Шену. Я понимаю - уже не ребенок давно. Это либо моя жизнь, либо моя погибель.
  
   Особо крупная звезда сорвалась, на янтарь цветом похожая.
   - А если исполнится желание - окажется он в твоем доме, что сделаешь?
   - Не знаю пока.
   - Это опасная игрушка, Ханари.
   - Не игрушка, брат. Он мое сердце держит.
  
   - Ты - как дикарь, не умеешь держать свои влечения в узде. Надо ждать. Этот мальчик не должен жить, но пока умереть ему рано. Он все же кое-что значит...хоть и немного. Я заберу его с Островка и увезу в "Приют Облаков", мои владения. Там он будет пока, и ты его не тронешь. Этого - не допущу. Если Благословенный поправится... посмотрим; вероятно, Йири все же придется проститься с этим миром. Если же болезнь унесет Благословенного... делай, что хочешь. Только недолго. Никто не должен узнать - или тем паче, перехватить твою Ласточку.
   В эту минуту Ханари ненавидел брата. Потом обрадовался. Потом ему совсем тяжело стало. Даже если и отдадут - потом вырвут из рук, или придется - своей рукой эту нить перерезать.
  
   **
  
   Спал Йири чутко, а в последние ночи просыпался даже от тени шороха. Но этим утром сон наконец одолел. Виделось - он куда-то летит по бесконечным черным коридорам, и не может понять, кто ждет его в конце пути. Голоса и шаги за дверью разбудили его - не сразу сообразил, что сырая хмарь за окном - осеннее утро, а сам он лежит в постели, и светильник стоит на полу, погасший.
   Вскочил, накинул свободное домашнее одеяние цвета топленого молока, подбежал к двери. Натолкнулся на высокого человека в форме дворцовой стражи. Испуганно вскинул глаза.
   - Что происходит?
   - Ничего, господин. С нынешнего утра у ваших дверей будет стоять охрана. Вам запрещено отлучаться из этих покоев.
   - Почему?
   - Таково повеление нашего господина.
   Взглянул на знаки, вышитые на форме, сообразил, кому подчиняется дворцовая стража. Если бы не спросонья, сообразил бы скорее.
   - Так. И что еще вам приказано?
   - Ничего. Только не пропускать никого - ни сюда, ни отсюда, за исключением нескольких ваших слуг.
   - А их, в свою очередь, тоже отрезали от остального мира, так? Только через людей господина Хисорэ, вашего начальника?
   Высокий человек посмотрел на него, коротко поклонился и шагнул назад. Значит, и разговаривать с Йири никто не собирается.
  
   Через пару мгновений испуганная девочка-служанка появилась в комнате.
   - Что происходит, господин мой? Кто эти люди?
   - Не спрашивай. Я и сам не пойму, хорошо это или плохо сейчас. Тебе разрешили приходить ко мне? Кому еще?
   Она назвала имя.
   - Так... Двое всего. Достаточно, впрочем.
   - Помочь вам одеться?
   - Для чего? - сорвалось с неожиданной злостью. - Если бычку недолго осталось жить, и его ждет нож мясника, такого бычка не украшают ленточками! А я и не знаю, ждет меня нож или что иное, где одежда не требуется!
   Девочка, бледная, стояла на коленях, опустив голову. Опомнился, подбежал к ней, опустился рядом, за руки взял.
   - Прости, я тебя пугать не хотел. Прости. А мне... помоги мне, хочу выглядеть хорошо - так надо. И пусть делают, что хотят - это их решение, не мое.
  
   ...
  
   Ханари сто раз уже проклял себя за несдержанность, глупость и высокомерие. Он ведь помочь хотел. Что тут скрывать, рад был, что мальчишка без защиты остался - не сомневался, что сам защитить сможет. Наконец-то ломалась преграда, которая не пускала его к самому дорогому. Именно так - помочь, спрятать от всех, и от брата - и потом не сможет не оттаять снежная птица. И все станет, как должно. Невозможно же столько времени ждать, ночами не спать - и впустую? Ведь не может Сущий позволить такого! И знал Ханари - не допустит, чтобы кто-то ему вред причинил. Лучше своей рукой отправить в Небесный дом. А потом уйти следом. Только так, ежели защитить не сможет.
   И вот - все напрасно. Теперь его помощь не примут - разве поверит Йири теперь? Ханари сам бы - поверил?
   Зол он был сильно. Подумать только, посмел ударить!... Тварью назвал. А потом - слова брата. И жестокость, и грязь, и надежда.
   А потом узнал, что Хисорэ выставил стражу. Теперь - все. Сейчас он - сильнейший.
   Так - из рук ускользает, болотный огонь. Только с ума сходить и остается.
  
  
   **
  
   Только в первое утро слуги видели Йири потерявшим самообладание, и то недолго. После - передвигались по коридорам с опаской, а к нему в покои входили, и облегченно вздыхали. Он не расспрашивал ни о чем, но взгляд теплым был, утешающим даже. Девочка-служанка немного играла на ахи, и порой он просил ее поиграть. Конечно, до музыкантов искусных девчонке было далеко, но незамысловатые, порой рвущиеся мелодии устраивали юного господина, и благодарность его была искренней, не равнодушно-высокомерными словами, произносимыми лишь ради осознания собственной важности. Но все же предпочитал сейчас быть в одиночестве. Думал.
   Он понимал - умные не будут спешить. Некуда. Если они захотят, чтобы Йири не жил - он жить не будет. За него некому сказать слово. Да если и будет кому... Найдут способ, не выдав себя - другой, медленный яд, или нечто иное. А те, что боятся Благословенного, спешить не станут тем более - вдруг смерть пройдет мимо Юкиро.
   А его долг обязывал оставаться здесь. Долг - и покорность судьбе. Она вознесла, пусть и решает теперь. Даже если... не один ведь Ханари. Вряд ли кто вступится - он не больше, чем пыль, если умрет Юкиро. Пыль, которая знает много. И успела нажить врагов - пусть не желая того.
   Потом Хисорэ поставил охрану, умно сделал. И защитят - пока, и сбежать наверняка не дадут.
   ...Никто не знал, как пальцы сжимали флакончики с краской - и краска оставалась на них. И он, аккуратный до безупречности, не замечал ее.
  
  
   Стража сменилась четыре раза, когда Хисорэ пришел. Короткий кивок - приветствие высокомерное, но оно есть. Ответное приветствие было вежливым и спокойным - заметив, что Йири не собирается никак подчеркивать свое положение - ни страхом, ни ложной надменностью - Хисорэ усмехнулся. Так, краешком губ. Но заметно.
   Йири повел рукой, приглашая - долг хозяина. Хотя трудно считать его хозяином даже этой маленькой комнаты. Однако Хисорэ принял предложенный тон. Значит, побудет гостем...
   "Да он же почти мальчишка", - подумал внезапно, взглянув на грустную складку рта, глаза, затененные, печально и прямо смотрящие.
  -- Тебе доставляют вести о нем? - спросил сам для себя неожиданно. "Ты" получилось не оскорбительным, а почти дружеским. Сейчас с ним можно и не церемониться было - однако только варвары и деревенщина позволяют себе примитивную грубость.
   -Иногда.
  -- Пока ему ни лучше, ни хуже. Но Сущий непостижим - любая радость может обернуться бедой, и напротив.
  -- Я знаю.
   Хисорэ опустился на сиденье, обтянутое синим бархатом. Йири остался стоять - так, словно хотел быть у окна. Не зацепиться - не то низший, не то равный. Но не слуга.
   В лицо Йири он знал - видел его у Благословенного, и на совете, и в парке. Никогда не рассматривал - незачем было. А на совете тот и вовсе находился в тени за ажурной, обвитой зеленью перегородкой. Зато голос его хорошо изучил - теплый, по-северному певучий, негромкий. Тих, но отчетлив - шелест ветра в тростнике вечером.
   Хисорэ не питал к этому юноше недобрых чувств. Даже удивлялся порой, что тот умеет думать - а как-то и отчаянности его удивился. Не то что бы он считал своим долгом охранять Йири, пока не станет ясно, каким будет дальше путь Золотого дома. И выгоды себе не искал - здесь. Однако и поводья отпускать не хотел. Вот перед ним - то ли человек, то ли безупречная кукла. Игрушка. Аккуратно сложены руки - поза отточенная, свободная в меру, собранная, готовая измениться в любой момент. Уж язык тела Хисорэ - военный знал хорошо. Понимал - такое даже у избранных вряд ли с рождения есть, учиться этому надо, чтобы - так, когда и волос не качнется, выбиваясь из намеченного рисунка жестов, всегда уместного, всегда - лучшего.
   И в бешенство может привести такая гармония, когда подсознательно ждешь - вот он ошибется, а ошибки все нет.
   Хисорэ глянул ему в глаза. То, что под ресницами прячется, и есть истина. Остальное - мираж.
   - Делать что думаешь?
   - Ждать.
   - И не боишься... дождаться?
   - Какой в страхе смысл?
   Голос и вправду ровный.
   - Ты знаешь - тебе не позволят жить, если умрет он.
  -- Знаю.
  -- И не сделаешь ни шага к спасению?
  -- Вы говорите мне это? Один из тех, для которых такой, как я - лишь помеха? И даже меньше того?
  -- Этого я не говорил. Иначе не пришел бы сюда. Я не из тех, кого забавляет чужая боль.
  -- Вы только делаете то, что нужно...
  -- Ты не ответил на мой вопрос.
   Тот снова не отозвался. Опустил лицо. Потом тихо, непонятно засмеялся. Хисорэ понял, как ему плохо. Сказал с редкой в его голосе жалостью:
  -- Стража - моя. Я пока еще имею много власти. Я заберу тебя в "Голубиную Гору" - это мое владение на берегу Аянэ. Вряд ли они потребуют выдать тебя - у меня.
  -- Почему? - голос сорвался в шепот.
  -- Ни почему, - довольно резко отозвался Хисорэ. - Лично мне ты не нужен. Но останешься жить. А если придется умереть - это будет легко. Здесь я тебе этого не обещаю.
  -- Благодарю вас, - он поднял голову, и снова тень улыбки коснулась губ. Улыбки смертельно больного человека, жалеющего врача. - Но это лишнее.
  -- Вот как. Может быть, ты надеешься...Что ж, наверное, у тебя найдутся заступники. А не обидно отдавать другим солнцем благословленное золото?
   Он склонил голову к плечу.
  -- Этого не будет - по моей воле. Сделаю все, что смогу, чтобы этого вообще не было. Вы не правильно поняли меня, - ни капли укоризны или вины не слышалось в голосе.
  -- Моя судьба нашла меня в предгорье Эйсен. Я не смог ей противостоять. Если бы я имел право выбора, меня не было бы на Островке. Никогда. А сейчас поздно что-то менять. Есть много иных обязательств. Если мне суждено умереть, я приму это. Но только это.
   Сейчас он уже не казался измученным юным существом. Статуэтка, вырезанная изо льда. У такого могли быть враги - они у него и были. Теперь Хисорэ не мог испытывать к нему жалости.
   Он медленно поднялся - и наклонил голову, почти как перед равным.
  -- Удачи вам, айги.
  
  
   **
  
   Запрещено выходить. Но вреда ему не собираются причинять пока, так? Он всегда подчинялся, но - более сильному. А кто может быть сильнее человека, сейчас лежащего при смерти всего в сотне шагов дальше по коридору? Даже при одном упоминании его все остальные теряют свое значение.
   Камэты колыхнулись лениво: одна поднялась к подбородку, другая почти коснулась груди. Не угроза даже, намек на предосторожность. С прозрачной улыбкой Йири отвел острия одной рукой. Только в глаза смотрел - казалось, сразу обоим людям. Стражи в коричневом и золотом, словно выточенные из твердого корня, теряли величественность, глядя на юношу, в котором величия не было тоже - одна только легкость. Легкость серебряной паутины в темном сыром лесу.
  -- Следуйте за мной, - негромко приказал он, и те не посмели ослушаться его - и нарушили повеление господина. Одно оправдание в собственных глазах - Йири все же не узником был, непонятно кем вовсе. Нехотя - подчинились. Глаз не спускали, и он кожей чувствовал - острия камэт близко. И руки темные близко - неверный шаг, и силой вернут на место.
   Всего 40 ни. Когда-то он не считал это расстоянием. У темного полога, из-за которого не проходит звук, останавливается. Дальше - нельзя. Внезапно пересыхает горло - он просит позвать Ёши. Тот появляется, смотрит недружелюбно - маска из такого же смуглого дерева, как и обличье стражей.
  -- Тебе туда нельзя.
   Давно, в прежней... нет, три жизни назад Ёши был его другом. Слова падают каплями с паутины:
  -- Прошу... пропустите меня. Быть может... в последний раз.
   Долго и пристально смотрит в глаза - и вдруг отступает. Почудилось - или промелькнуло былое тепло в запавших, обведенных кругами глазах? Стражникам говорит:
  -- Ждите здесь. Сейчас он вернется.
   Отдернутый занавес - запах лекарств и смол.
   Йири не пускают дальше порога. Там с чем-то возится Хээлин, он видит спину Аташи. И другие врачи в отдалении. Возле занавеси стоит - и видит лицо. Издалека - толком не разглядеть, есть ли еще в нем жизнь. Его присутствие бесполезно.
  -- Все. - Ёши дотрагивается до плеча, заставляя уйти.
   Снова - всего 40 ни. Стражи осматривают комнату, на всякий - невероятный - случай.
   И - снова один.
  
  
   Он с грустной усмешкой смотрел на анару. Узкий короткий клинок, почему-то кажется золотистым в сумерках. Да, отличная сталь...
   Это не сложно. Бояться он давно уже разучился. А в остальном - спасибо Хиани. Тот первым показал, что следует делать, чтобы совсем быстро было. Только бы не помешали.
   Хиани. Его уже нет. Он так и ушел. Если бы тогда больше власти было у Йири, взял бы его к себе. Хиани сказал, что не спустится ниже... но все же они были не чужими людьми. Наверное, даже друзьями, несмотря ни на что. И - он хотел жить. Возможно, он согласился бы - Йири знал, что такое чужая гордость. И не задел бы ее... Что теперь толку гадать?
   Спрятал анару в широкий рукав, манжет ее хорошо удерживал - не вывалится и не видно. И достать - дело одного мига. Вздрогнул, услышав шаги.
  
   Занавески качнулись - вошли трое. Подтянутые, совсем одинаковые. Военные - или стража. Да... Йири увидел эмблемы Хисорэ - серебряная рыба на темно-синем. Не воины Островка на сей раз, а люди из немногочисленной личной охраны.
   - Пойдете с нами. Готовьтесь к дороге.
   - Нет, - прерывисто выдохнул Йири. Лица пришедших остались неподвижны. И верно - все равно ведь пойдет. Или его заберут силой. Что же...
   Один из них шагнул к нему, вплотную - и протянул руку:
   - Отдайте ее. Не сейчас.
   Пальцы Йири скользнули по шелку, сжались на рукояти. Пристально смотрят - не успеть. Перехватят удар.
   - Не шевелитесь, - чужая рука ловко извлекла анару из складок. - Теперь вы пойдете с нами.
   - Куда? Зачем? - отчаяние было в голосе, и знал, что спрашивать бесполезно - однако пытался хоть как протянуть время, не осознавая того.
   - Если ответы будут, их даст наш господин.
   "- Ему можно верить, - молвила тогда Иримэ, и Йири ответил:
   - Я не могу сейчас верить никому".
   Девочка в углу замерла с полуоткрытым ртом. Йири вспомнил о ней.
   - Я могу взять с собой хоть кого-то?
   - Об этом господин не сказал.
   - Значит - нет?
   Люди переглянулись немного растерянно, и Йири избавил их от напряженных раздумий.
   - Я поеду один. Все равно... - прибавил он едва слышно. И голос вновь обрел силу. - Пока оставьте меня.
   - Велено - без промедленья.
   - Хорошо. Но так - я не пойду. Я не задержу вас.
   Воины коротко поглядели - и шагнули к дверям. Оставили одного. Понимали - больше не будет попыток воспользоваться анарой или ядом, раз дал согласие следовать к их господину. Йири вздохнул - дурак. Сейчас бы самое время... но слова данного не воротишь, и хочется жить. Хочется.
   Девочка с плачем бросилась ему в ноги. Йири повел рукой:
   - Лучше помоги мне.
   Он не стал подбирать наверх волосы, просто заново скрепил их на уровне плеч в пышный тяжелый хвост. Свободно лежали волосы, обрамляя лицо. Принесли одежду всадника, серо - зеленую. От ханны он отказался. На запястьях сомкнулись браслеты черненого серебра. Ни одного камня.
   - Господин... вы вернетесь? - голос молящий - и громкий, словно уже наплевать, как положено разговаривать.
   Он не ответил. Вышел за дверь. Посланники оглядели одежду его.
   - Вы не должны ехать верхом.
   - Вот как? Тогда свяжите меня, и привезите, как вещь.
   Трое вновь переглянулись, и ближе стоящий к Йири проговорил:
   - Закройте лицо.
   Йири накинул на голову тонкий шелковый шарф без вышивки, перекинул один конец через плечо, потом укрепил другой. Теперь в сумерках сложно было сразу узнать, кто это - а всадники мелькнут и исчезнут.
  
  
   Час езды быстрой рысью - а то и дольше. Но лошадей не рысью пустили, а в галоп, едва миновали стражу, и первую, и вторую, и третью,- ту, что за мостом. Вся стража была предупреждена - или попросту не посмела задерживать, увидев серебряную рыбу на синем. Йири сжимал поводья, опустив голову - складки шелка закрывали почти все лицо. А потом - видимость воли. Он даже счастливым себя почувствовал на пару мгновений, - нет не на пару, дольше, когда неслись в сумерках, и упругое лошадиное тело слушалось малейших движений всадника. В эти минуты ему было все равно, куда.
   Шарф слетел с головы, трепетал за плечами. Ветра не было - но всадники рождали его, серый, пахнущий быстротой, и травы свивались с ветром в одно.
   Йири не оглянулся ни разу - да и вперед смотрели только глаза, не душа. Если бы мог, позволил бы ветру забрать себя, унести - или просто развеять над осенней травой.
   О его славе наездника не знал разве что глухой, и люди Хисорэ не сдерживали коней, напротив, подгоняли, почти не обращая внимания на пленника своего - знали, что здесь он, и не свернет никуда.
  
   "Голубиная Гора" - дом на вершине маленького холма, далеко с него видно. С одной стороны холма - обрыв, неподалеку, внизу - небольшая роща. С этой стороны подобраться к дому невозможно, скорее, шею свернешь. Да и с других - невозможно, все просматривается, как на ладони. Приехали. Йири спрыгнул с коня, и юношу провели в дом - вполне уважительно, только провожатые больно уж сурово смотрели.
  
   Комната маленькая, светлая - цветок речной лилии. Не понятно, для кого предназначена - для гостя ли, пленника? Его привели сюда и оставили ждать, слуги принесли легкой закуски - морских даров, фруктов, вина - ни до чего не дотронулся, только воды выпил, ледяной, из темно-бронзового кувшина налитой. И, не раздумывая, выбрал сиденье напротив двери, чуть сбоку - все видно ему, и тому, кто войдет. Замер в давно ставшей привычной позе - сложены руки, голова чуть наклонена; при неподвижности полной - иллюзия незаметного глазом движения, а по сути, лишь готовность к нему.
   Хозяин появился, когда ночные птицы кричали вовсю. На пороге не остановился, кивнул резко немного - привычка. Он и с повелителем так держался.
   - Асантэ.
   Йири ответил, медленнее, чем говорил обычно. Ни о чем не спросил. Тот подошел на расстояние вытянутой руки - и сам дал ответ.
   - Я предлагал тебе это укрытие. Ты отказался. Что ж... как угодно. Однако теперь я решил, что так будет лучше. Останешься здесь. В пределах дома ты - свободен. Тебе отведены комнаты. Получишь все, что нужно.
   - Почему? Что изменилось?
   - Ты умный парень, а тут подумать не хочешь. Еще немного - и тебя бы забрали другие. Мийа пока стали бы хранить твою жизнь, а вот у Лисов ты жил бы только, пока Благословенному не станет еще хоть немного лучше.
   - Это я понимаю. - Йири чуть вскинул голову: - А вы играете на чьем поле?
   - На своем. И тебе я не враг, и смерти твоей не желаю.
   - Пока.
   - Все мы живем "пока". Сейчас я предпочитаю тебя охранять. И еще... - теперь он помедлил, подбирая слова. - Думаю, ты заслуживаешь этой охраны.
  
   **
  
   Тами
  
   После памятных скачек - испытывал почти неприязнь. Потом сам себя убедил, что поддался, что всего лишь отплатил за спасение, позволив быть - первым. Вернулся в Ай-Ташина, и появились другие заботы. Новички. Мальчишки из хороших семей - других в эту школу не брали. Кто-то скромный, кто-то нос задирал. Но почти все - как водяные на суше, неуклюжие. Неужели и сам таким был? А ведь был, и недавно. До сих пор есть, чему учиться.
   Потом прилетело письмо от брата - о здоровье отца тот писал, и советовал не покидать Ай-Ташина. Мол, все в порядке пока, а Тами горячий, нечего ему делать в Столице, где ныне только по краешку и ходить. Про врагов-Зимородков не упоминал - мало ли в чьи руки письмо попадет, сейчас повсюду шпионы. Тами понял и так, что брат между строчек сказал. Пока он в Ай-Ташина, лучшей воинской школе, нет нужды гадать, что там происходит. А в случае чего у Тами и сторонники сыщутся, идти далеко не надо.
   Он и остался бы там, если бы не видение: рыжий конь пролетает мимо, словно на крыльях, и всадник выбрасывает руку в сторону - то ли коснулся коня вороного, то ли нет. И вот уже рыжий вперед вырывается...
  
   Пара фраз сорвалась с губ - в Ай-Ташина поняли бы подобную речь, но не при дворе. Там говорят иначе, изысканно. Крикнул слуге, чтобы седлал Вороного.
   Пронеслись по холмистой равнине, как тени. Всего двое сопровождали Тами - невелика свита; однако, стоило жителям мест, где всадники поили лошадей и останавливались ненадолго, увидеть вышивку на головной повязке Лисенка, бледнели и чуть не втрое сгибались. Тами их даже не замечал. Мыслями был в Столице.
   Кони у Дома Лисов - лучшие, но Тами казалось - бегут не быстрей старой клячи, и он не жалел их, загнал совершенно.
  
   Дома все было по-прежнему. Отец в отъезде, он теперь жил у целебных источников, Ханари целыми днями пропадал в казармах, Шену, как обычно, изысканный и неторопливый - занимался всем сразу, от украшения дома до интриг. Шену Лисенка и встретил, когда тот появился на пороге.
   - Ты все же примчался, - недовольно проговорил старший брат. - Для тебя не писаны просьбы и правила.
   - Я подчиняюсь приказам командования - или моего отца, - сухо отозвался Тами.
   - В трудные времена приятно мешать планам своей семьи, не так ли? - не менее сухо ответил Шену. - Что ж, отдыхай с дороги. Ты не гость - так что возиться с тобой не буду.
   Лисенок отмылся после нелегкого пути, поел, и вновь направился к старшему, немного жалея, что поздоровались не больно-то радостно. Разговор Тами собирался повести непростой, и лучше бы застать Шену в благосклонном расположении духа.
   Едва Тами появился на пороге, предварительно стукнув в дверь и тут же открыв ее, брат недовольно махнул рукой. Смуглая фигурка выбежала из комнаты, подхватив тяжелое текучее покрывало. Тами даже не разглядел, кто из домашних игрушек - или нечто новенькое?
   - Ты вечно являешься незваным гостем. В Ай-Ташина тебя и Ханари совершенно отучили от приличных манер.
   - Да брось, - с досадой произнес Тами. - Было бы важное что...
   - Зачем ты примчался на крыльях ветра? Если у меня еще были надежды, что просто скучал по дому, теперь, после такого бесцеремонного визита, они развеялись. Так что тебе нужно?
  
   Тами подбирал слова осторожно, однако все равно получилось нескладно. Шену понял вопрос еще раньше, чем тот был задан.
   - И ты туда же!
   - Не понял тебя? - Тами был слегка ошарашен.
   - Пустое...А тот...он исчез.
   - Исчез? И следов никаких?
   Старший брат внимательно посмотрел на младшего.
   - Не сомневаюсь, что забрал его начальник дворцовой стражи... господин хэата, убийц. Только лучше пускай считают, что он просто исчез.
   - А если была бы возможность его отыскать?
   - Ты всерьез веришь в это? - быстро спросил Шену. - У Хисорэ надежные люди. Ссориться с ним - потерять жизнь. Меня он не терпит. Впрочем, он расположен к тебе...
   - Хочешь смерти Йири?
   - Естественно, - старший брат посмотрел со спокойной улыбкой. - Непонятно ведь, какими сведениями он располагает. У нас и так достаточно сложностей.
   Тами порывисто вскинул голову:
   - Он же на год младше меня! Ты до сих пор считаешь меня мальчишкой, а его...
   - Слава Сущему, Йири мне не родня.
   - Но ты же не хочешь, чтобы я... если удастся увидеть его.
   - Я был бы рад, если бы ты смог. Но хоть Ай-Ташина и дала тебе многое, ты - воин, а не хэата, Предназначенный убивать. Вряд ли... Но хоть попробуй добиться его доверия. Эта снежная пташка не подпускала к себе никого, но я помню скачки... Это твой ключ.
  
   Тами и сам понимал, что ему проще добиться доверия. И, со свойственным Асано якобы чистосердечием обратился к начальнику гвардии Островка: так мол и так, беспокоюсь, дошли слухи, если правдивы - прошу, позвольте увидеться. Лисам трудно было найти равных в умении выказать искреннюю озабоченность, о чем бы они на самом деле не помышляли. А в глазах Тами было и подлинное беспокойство, да и возраст его вызывал куда меньше подозрений. Хисорэ же рассудил так: все равно догадки скоро станут уверенностью, а сейчас он сильнее Лисов. Пусть встретятся.
   По дороге к "Голубиной горе" Тами волновался изрядно. Сам себя осаживал на протяжении всего пути - что такое, в самом деле! Словно мальчишка перед первым свиданием! Но издевки над самим собой помогали мало. И когда к воротам подъехал, назвался, и когда спрыгнул с коня, и даже на пороге комнаты того, к которому примчался из Ай-Ташина - все еще неловкость чувствовал и волнение. Но как рукой сняло нерешительность, едва встретился с удивленным взглядом "оленьего" разреза глаз, удивленным - и ничего больше. Ни радости, ни страха, ни враждебности.
   - День добрый! - с легким вызовом произнес. Ожидал поклона, как высшему - получил иное.
   - Здравствуй.
   Так, одним словом, тот убрал все границы, о которых много думал Лисенок. Низший? Может быть. Пленник, ожидающий решения своей участи? Вероятно. Однако - ровесник, и такой же лихой наездник - к чему остальное?
   Тами был поражен, как спокойно встретил его Йири. Почти по-дружески; удивление первое быстро прошло - и он вновь обрел безупречную легкую неторопливость, радушие хозяина при виде желанного гостя. И прорваться сквозь эту мягкую вежливость было не легче, чем бабочке разорвать паутину. Все попытки Лисенка прощупать подлинное настроение Йири заканчивались впустую, вопросы Тами, ведущие к цели, он обходил искусно. И Тами неожиданно рассмеялся.
   В удивленном ожидании поднятая бровь - вот и все, что получил в ответ. А Тами сам пояснил причину своего смеха:
   - Знак нашего Дома - Лис. Хитрый, значит. А кто тебя, скажи, научил лисиц за нос водить?
   - Говорят, слуги всегда хитрее хозяев, - поживи внизу, и научишься!
   Перед простотой устоять трудно, и стенка дала крупную трещину. И Лисенок заговорил торопливо, уже осознав, что не игра в искренность, а только искренность подлинная может сломать ее.
   - Я ведь не просто пришел. Если согласен, я гору эту сверну, но тебя заберу отсюда!
   - Незачем это. Пусть горы на месте стоят. Здесь я не по своей воле, но эта воля добра ко мне.
   - Пойми же - нет добра при дворе, когда умирает глава Золотого Дома! Каждый сам за себя.
   - Да. И все же... я никуда не хочу убегать.
   - Ты же пленник здесь! Даже свою жизнь оборвать ты не сможешь!
   - Мне тут хорошо.
   - Хорошо?! Неужто тебе ничего не нужно, кроме угла, где можно свернуться в тепле?
   Схватил его за руку, больно:
   - Ну почему ты всегда плывешь по течению? Надеешься, оно всегда будет милосердно к тебе? Можешь не выплыть!
   Йири отвел локоть в сторону, освободил руку - Тами, не соображая, мог повредить ее. Покачал головой.
   - Не по течению. Не забудь, выбираю я. Сейчас - я.
   - Какой выбор! Я предлагаю тебе свободу!
   - Мне часто предлагали ее те, кто дать ее не мог.
   - И мой брат?- резко спросил, не по-доброму.
   - И Ханари, - согласился тот.
   - Понятно, - голос зазвучал глуше. - Теперь кому ты поверишь из нас?
   - Тебе верю. Только ты не обо мне, о своей родне подумай.
   - Думаю. Знаешь, чего Шену хочет?
   - Смерти моей.
   - Знаешь - и со мной согласился остаться наедине?
   - Довольно, - Йири сказал это тихо, но Тами повиновался - замолчал. И лишь пару мгновений спустя осознал, чье повеленье исполнил.
   - Вот так, - проплыло по комнате шелестом ветра.
   Тами присел напротив, положил на колени руки.
   - Да... он многому научил тебя. Представить не мог... Ну, так я понимаю Шену.
   - Перестань, - попросил Йири, - Ты ведь не с тем пришел. У твоего старшего брата глаза хассы. А у тебя - прозрачные, будто вода чистого озера, когда каждую песчинку видно.
  
  
   "Я помогу ему", - думал Тами, покидая "Голубиную Гору" - галопом несся, с силой камешки из под копыт коня вылетали. "Братья не того хотят - пусть!"
   Ворвался к себе, словно его убийцы преследовали, закрылся ото всех. Девочка - Несущая тень - робко вошла к господину, так чуть за дверь ее не вышвырнул, хотя раньше относился весьма благосклонно.
   Шену в доме не оказалось, зато Ханари приехал. И за всеми движениями брата следил внимательно, не приближаясь - так бабочек ловят или птиц, осторожно, чтоб не спугнуть, ближе подходят. И в Ханари текла "лисья" кровь... Со старшими ему было не тягаться по части интриг, а младшего пока еще мог обставить.
   Особенно, когда чувствовал - речь идет о том, что Ханари уже считал своим. Так просто не выпустит.
  
   **
  
   "Суэ так и не появилась. Может, погибла? Неудивительно - в Тхэннин проститься с жизнью недолго. Но про девчонку успела послать известие. Пожалуй, большего и не нужно. Имя, примерный возраст и внешность. Ему будет довольно".
  
   Угловатый стремительный почерк - сейчас Каэси нет нужды использовать вычурный стиль.
   "Ты пытался найти родных. Я знаю, какой ответ тебе принесли посланцы повелителя. Но они искали не так хорошо, как мои шин. Твоя сестра Аюрин жива. Если хочешь увидеть ее - я жду тебя".
   И приписка внизу:
   "Меня тебе нечего опасаться. Не стану скрывать - возможно, мне принесет пользу твое присутствие. Если же нет - уйдете живыми оба".
  
   Письмо обнаружил на столике, под кувшинчиком с мятным напитком. Кто принес - неизвестно. Любой из слуг мог... и никто не мог. Слишком большая ловкость требовалась - так положить, чтобы Йири, постоянно бывший настороже, не заметил. Не с неба же это письмо свалилось?!
   Прочел раз, другой. Глазам не поверил - и перечел в третий. Аюрин. Словно иголку в сердце вонзили. Разыскали-таки! Жива! Да не те разыскали, и не вовремя.
   Йири заметался по комнате. Никакого спокойствия не осталось, не следил ни за жестами своими, ни за лицом. Заметил, что за ним наблюдают. Человечек неприметный, зашел букеты поправить, пробормотал, не глядя на Йири:
   - Тами Лисенок еще навестит вас. Он предлагает побег - послушайтесь его. Мой господин заберет вас по дороге.
   - Твой господин?! Ты положил письмо?!
   - Я. Я служу Дому Мийа.
   - Ты из сословия шин?
   - Да, господин.
   - Откуда ты знаешь про побег - что Тами предлагал мне его? - Йири шагнул к нему, невольно сжав руку. Ударить не смог бы, наверное - даже ради спасения жизни своей.
   - Я просто умею слушать и думать. Не бойтесь - знаю только я. А я хочу, чтобы вы быстрее покинули этот дом.
   - Я не хочу навлечь беду на Тами! - воскликнул юноша. - Он от чистого сердца хочет помочь мне!
   - Тшш... - человечек прижал палец к губам, укоризненно покачал головой. - Зачем так кричать, господин?
   - Ты знаешь - это правда про мою сестру? - он напряженно ожидал ответа, не задумываясь, что для шин солгать - раз плюнуть.
   - У всех свои задания, - уклончиво отозвался тот. - Я исполняю порученное, и меня не ставят в известность обо всем остальном.
   - Твой господин... как я могу верить ему?
   - Вы же доверились тому, кто распоряжается хэата, "отнимающими жизнь".
   - У меня не было выбора.
   - Ну, а сейчас он есть. Не ошибитесь только. - Он улыбнулся, и морщинки появились у глаз. - И не надо так беспокоиться, господин. Все мы в руке Творца - и мы, и наши близкие. Все получим лишь то, что заслужили.
   - Ты служишь двум господам?
   Тот покачал головой:
   - Одному. Только одно служение имеет цену. Остальное - мираж.
   - Не боишься убийц?
   - После вашего исчезновения исчезну и я. А там... хэата обучены убивать, но чтобы найти шин, надо уметь отыскать песчинку в море.
  
   Этому человеку Йири поверил, и ждал - Тами снова придет. А шин, затерявшиеся среди слуг Хисорэ, помогут бежать. Неловко было - бежать из дома человека, возможно, спасшего ему жизнь. Но стоило подумать о сестре, и все забывал. Два дня метался по комнате, словно пойманная хасса по клетке. А вечером тот человечек снова возник на пороге.
   - Надумали? - и улыбнулся.
   - Тами здесь? - ответил вопросом на вопрос. Тот без слов протянул письмо Лисенка - почти умоляющее, немыслимое для представителя Дома по отношению к такому, как Йири.
   - Он будет ждать вас. Если согласны...
   - И господина твоего слуги будут ждать по дороге, так?
   Человечек развел руками:
   - Ни за себя, ни за него опасаться не стоит.
   - Что стоит слово шин! - раздраженно бросил, но затем сказал: - Я готов. Передай ему мое согласие...
  
   Когда стемнело, человечек принес ему одежду всадника, подходящую для ночной поры. Переодеться было делом нескольких мгновений.
   - Охрана...
   - Они спят.
   - Ты подписываешь себе приговор!
   - Моя жизнь - это служение господину.
   - Довольно, - шепнул Йири, ступая в темный коридор. Человечек взял его за руку - он видел в темноте, словно кошка. Хоть юноша и сам мог неплохо видеть в ночи, доверился проводнику.
   - Скорее! - одними губами произнес человечек, помог Йири выбраться через окно. Над самым обрывом прошли по карнизу, спрыгнули наземь. Йири повернул голову, взглянул на путь, который только что одолели - и своим глазам не поверил. Невозможно ведь. Уж не заколдовал ли его этот странный человек? Тот улыбнулся скупой улыбкой, и указал на тени впереди. Тами - почти слился со стволом древнего каштана.
   - Бегите к нему. Прощайте. Как бы ни обернулись дела - больше мы не увидимся, - человечек притронулся к плечу Йири, чуть подтолкнул - и словно растворился в тенях.
   - Ты! - краска бросилась Йири в лицо при виде Лисенка - ведь он собирался воспользоваться дружбой этого юноши для собственных целей. А Тами не просто рискует - против семьи идет. Против любимой семьи. Стыдно... Но в темноте не было видно изменившегося цвета лица Йири.
   Тами прижал пальцы к губам и покачал головой.
   Двое скользнули между стволами - дальше от ограды, туда, где ждали люди Тами с лошадьми. Никто не окликнул, верно, человечек тот позаботился - и впрямь что-то в питье охранников подмешал. Лошади были приучены вести себя тихо - ни одна не заржала. С Тами было четверо - небольшая свита, но беглецам достаточно. "И достаточно, чтобы вещь поменяла хозяина, от Тами - к другому" - отдалось нерадостной мыслью.
   - Мы уедем в сторону озера Айсу, - торопливо говорил Тами, а Йири едва слушал его. Знал - отсюда всего две дороги, и на обеих будут ждать люди Зимородков. Не скоро... еще не сейчас. Еще можно испытывать радость от удачного побега. Еще не ушло из груди теплое чувство - у него появился друг. Друг, которого Йири сознательно предает... ради сестры, которой, возможно, уже нет в живых.
   Глухо постукивали копыта по сухой глине, да летучие мыши - те, что еще не заснули к зиме - вспарывали воздух стремительным неровным движением.
  
  
   Йири первым заметил силуэты всадников - наверное, потому что был напряженней готовой лопнуть струны. Вскинулся - почему здесь? Рано... много раньше условленного. Охранники поначалу собрались, как хасса перед прыжком, потом враз расслабились.
   - Это мой брат, - в голосе Тами спокойствия не было.
   - Ханари, - тихо отозвался спутник его. И этот... ведь за младшим братом следил. Теперь перехватит раньше. Как глупо все...
   - С ним больше людей. - Тами всмотрелся в ночь.
   - Что же вы, ради меня ссору затеете? - горечь была в голосе. Ханари подъехал близко. Его люди - их было десять - окружили встреченных - мягко так, незаметно. Однако в Ай-Ташина и Тами успели обучить. Он понял.
   - Здравствуй, брат.
   - Приветствую, младший. Дорога в холмах опасна в такое время. Сейчас - особенно. Нам по пути.
   Впервые посмотрел на Йири. Без улыбки, пристально - так смотрят на кубок, гадая, есть ли в нем яд. Капюшон был откинут, темная повязка волосы держала - открытым оставалось лицо Ханари.
   - Будешь гостем моим.
   - Нет. - Словно сталь прозвенела - Тами голову вскинул. - Ты знаешь, и я знаю. Я не позволю убить его.
   - Что ты, братишка. Его жизнь для меня священна.
   Йири прикусил губу, все в этих словах услышав. Люди Тами и среднего Лиса исподлобья друг на друга смотрели - ведь не враги, братья встретились. А, похоже, миром не обойтись. Ханари проговорил негромко:
   - Не стоит, Тами. У меня людей больше. Не хватало еще нам в Доме раздоров. А цель у нас общая - чтобы он жил, - кивнул в сторону Йири. - Чего хочет Шену, меня не касается.
   - Что он, что ты, - срывается с губ. Нехорошая тишина, звенящая. Тами - мальчишка еще. Вот-вот клинки зазвенят.
   - Поехали, - Йири тронул поводья.
   Ханари вскинулся удивленно, с облегчением рассмеялся - тихо, бесшумно почти. Словно камень свалился с души. Тами стиснул кулаки, склонил голову - бессилен.
   Ехали молча. Ханари справа, Тами слева.
   Чувствовал на себе взгляд.
   Ханари заговорил первым, неслышно почти:
   - Это не ложь, ты знаешь. Для твоей защиты я сделаю все.
   - Много у меня нынче защитников...
   - Не веришь?
   - Верю. А плата?
   Заметил, что Тами прислушивается, смолкает.
   Близко сукно рукава - узкая вышивка на манжете почти не видна, лишь иногда блеснет золотая нить в свете ущербной луны. Перестук копыт по сухой холодной земле.
   Вдруг лошадь Йири срывается с места - и мчится к оврагу, чернеющему вдали. Тами вскрикнул - неужто понесла лошадь? Немыслимо. Или всадник задумал сломать себе шею?! Только миг сомневался - потом поверил: Йири знает, что делать.
   - Помешайте остановить! - крикнул Тами своим людям.
   Те развернули своих коней и преградили путь свите Ханари - кому успели, четверо против десятерых. А конь Йири мчался, словно демоном подгоняемый, между ночных холмов. По прямой не уйти - юноша знал это, и сразу свернул к оврагу. Подскакав почти вплотную, направил коня вдоль обрыва - расстояние между ним и преследователями сразу сократилось, но не этого он боялся, а того, что не сможет справиться с конем. Если бы сам его обучал!
   - Пожалуйста, помоги мне! - сорвалось с губ - просьба, обращенная к Серому, коню, которого дал ему Тами.
   Погоня близко уже - и овраг почти сошел на нет. Почти - внизу ровная степь, нужно только спуститься.
   Он огибает холм, пускает коня шагом со склона - Серый чуть не сползает. Но Йири заставил его. Сердце. Гул в ушах. Внезапно поднявшийся ветер сухими травами шелестит.
  
   Ханари и Тами скачут бок о бок и одновременно видят фигурку внизу: близко, а не ухватишь. Пока спустишься с неудобного склона, уйдет. Двое лучников Ханари подъехали, смотрят вопросительно на господина. Подстрелить не так уж и трудно.
   - Нет, - хрипло выдохнул. - Темно...ветер. В лошадь...можно промазать. А вдруг в него...нет.
  
  
  
   Тихо было. Птицы не пели - по осени в холмистой степи мало птиц. Розовато- серая полоса неба у горизонта становилась все шире. Нехотя раскрывался веер рассвета - из прозрачной хрусткой бумаги, без украшений.
   Куда ему направиться? Не во дворец же, это верная смерть. Можно попробовать скрыться в предместьях - только вот незамеченным ему сложно будет остаться. В обычное время мог, наверное, затеряться среди крестьян или ремесленников, но не сейчас. Да Мийа всех шин поднимет, все окрестности перевернет. А такому, как Йири, спрятаться трудно. Да и не умеет он прятаться. Мысль умчаться куда глаза глядят не пришла в голову - пока жив тот, которому Йири отдал свою душу.
   Йири спрыгнул с коня, повел его в поводу. Высокая трава, скользкая от росы, мешала идти. Конь встряхнул гривой, заржал. Йири провел рукой по его гладкой шерсти, мерно поднимающемуся и опадающему боку.
   - Ты знаешь дорогу? Мы возвращаемся.
   Юноша не торопился. Утро, серое, сырое, холодное, принадлежало ему.
   "Я больше не буду игрушкой. Если Аюрин и вправду у них - лучше ей умереть, чем тоже стать куклой в руках сильных мира сего".
   - Э-сэнна. Прости.
  
  
   Глава седьмая. Дорога на север
  
   Небеса благоволили к нему - побег с Островка прошел удачно. Никому не оказалось дела до встрепанного мальчишки, помогавшего выносить мусор, и после никто не обратил внимания на шуструю фигурку, обсыпанную соломой от куртки до головной повязки. Лениво шуганули - видно, кто-то из низших слуг, забрел, куда не положено.
   Аоки, выждав до темноты, пробежал до реки Юн и бросился в воду. По осени она была очень холодной, но мальчишка еще не успел позабыть годы жизни в бедных кварталах - а тогда приходилось и холод терпеть.
   Переплыть реку не составляло труда, и четверти ани ширины не было. Не умеющему на воде держаться и впятеро меньшего хватило бы, впрочем.
   Вылез на берег, измазавшись в глине. Восточный берег реки, на который и выбрался Аоки, был почти пологим - не то что западный. Костер разжигать не следовало - заметят. Так что побежал в мокрой одежде, быстро, надеясь, что бег не позволит простыть. И лишь оказавшись за склоном холма, развел костер из жесткого кустарника - благо, кремень и трут не намокли в медной, плотно закрытой коробочке.
   Отогрелся немного - и дальше пошел. Столицу Аоки знал хорошо, и стремился миновать как можно скорее, но не привлекая внимания ночных сторожей.
   Их желтые и оранжевые фонарики покачивались то тут, то там, словно призраки умерших ходили по земле.
   Утро Аоки встретил уже за стеной, в предместьях. Тут можно было и отдохнуть, но страх подгонял, не давал даже шага замедлить. Юность позволяла тратить силы щедро, неразумно - и не требовала платы потом.
   Так еще день прошел, и другой - мальчишка почти не отдыхал. И запасов еды с собой не было - не подумал. Лишь горсть миндальных орехов, любимое лакомство, с собой взял. Теперь они кончились.
  
  
   Редкие рощицы, две трети которых составлял довольно колючий кустарник, сменились более солидным леском.
   Аоки устал настолько, что даже не заметил, что в пяти шагах от него на пеньке сидит человек - лет тридцати на вид, смуглый, с худым лицом, в черной одежде. Осознал присутствие незнакомца он лишь тогда, когда тот рассмеялся.
   - Эй, чудик!
   Аоки вскинул голову.
   - Есть хочешь?
   - Да. Только у тебя не возьму, даже если предложишь.
   Тот хмыкнул.
   - Надо же, осторожный. Да не бойся, бери - платы не потребую.
   Он кинул на колени Аоки лепешку. Подросток хмуро глянул на нее - аппетитную, с желтой корочкой - и откусил край.
   - Куда идешь?
   - Не знаю.
   - А откуда, не скажу? А может, я твой хранитель, а ты меня так встречаешь.
   - К демонам таких хранителей!
   - А ты нахал, - удовлетворенно заметил незнакомец. - Хоть бы спасибо сказал.
   - А ты что, добрые дела за спасибо делаешь? - ядовито спросил Аоки, доедая лепешку.
   Тот рассмеялся и встал, перекинул потрепанную котомку через плечо.
   - Пойдешь со мной?
   - Нет.
   -Ну и дурак, - беззлобно сказал человек. - В наших краях одиночке просто - сам не помрешь, так другие помогут.
   - Другие? Разбойники, что ли? Что, и ты тоже из них? - съехидничал мальчишка.
   - Конечно, - неожиданно жестко усмехнулся смуглолицый. Повернулся к Аоки спиной.
   Тот устало опустил голову на руки.
   - Ладно, идем. Там разберемся, - прозвучало над ухом.
   Аоки неожиданно ощутил прилив злости.
   "Пусть все катится в Нижний Дом!" - и резко поднялся.
  
  
   - Кто ты такой? - спросил Аоки около часа спустя, шагая позади незнакомца. Это были первые слова, произнесенные за время пути вдвоем. Под ногами чавкала глинистая земля, колючие ветви елей почти смыкались над тропинкой. Трещала сорока.
   - Меня называют Суори, Уж, - не сразу откликнулся человек.
   - Куда мы идем?
   - Прямо к ближайшему оврагу. Там я тебя убью, ограблю, а тело закидаю ветками.
   - Ну и пожалуйста, - Аоки споткнулся о корень. Нога болела, и усталость подступила совсем уж вплотную - не совладать.
   - Не спи на ходу.
   - Ты мне не указывай, - вяло огрызнулся мальчишка. Голос Суори отдалился и звучал теперь откуда-то сверху, наверное, из-под облаков.
   - Свалишься на тропе - я тебя дальше не потащу. Скоро дойдем до деревни, там отоспишься.
   Деревня была крошечной, и как ни странно, не бедной. Что тут жители на полях выращивали, деньги, что ли? Постоялого двора не было, конечно, однако некое подобие дома для путников все-таки содержала старая женщина свирепой наружности. Аоки в жизни к такой на ночлег бы не попросился. А Суори и дела не было до физиономии хозяйки. Он чуть не за шкирку втащил мальчишку в комнату и швырнул на жесткую лежанку.
   - Спи давай! Чтоб утром шел, а не плелся!
   Аоки собрался было нахамить в ответ, но уснул раньше, чем успел открыть рот.
  
  
  -- Ну ты и здоров спать!
   Резкий, насмешливый голос мгновенно прогнал то, что осталось от сна. Аоки подскочил на лежанке.
  -- Какого... - он запнулся. И улегся поудобней, всем видом показывая, что ему и тут хорошо. Натянул одеяло до ушей. Суори посмотрел на мальчишку, приподняв одну бровь.
  -- Можешь валяться тут хоть до зимы. Только я ухожу.
  -- Уходи. - Аоки мрачно глянул на Суори из-под упавшей челки.
  -- Дурак. С чем ты останешься?
  -- Без тебя жил?
  -- Ну, смотри, - негромко произнес Суори. - Сам со мной пошел. Уже передумал? Оставайся, золотко мое. Мне-то ничего от тебя не надо. А вот ты, я смотрю, привык жить неплохо. Хорошо тебе будет зимой...
  -- Зачем тебе я?
  -- Видишь ли... Я не люблю людей, но порой они меня развлекают. А ты забавный. Рысенок... Хириши.
  -- Не врешь?
  -- Нет, - он усмехнулся краешком рта. - А ты поверь. А проверишь потом.
  -- Ладно... Я с тобой пойду.
   Суори расхохотался в голос.
  -- Какую честь мне изволили оказать! - и, заметив, что мальчишка вновь ощетинился, довольно заметил:
  -- Привыкай. Я с тобой церемониться не буду.
  -- Очень надо...
   Пока Аоки жевал лепешку, посверкивая неприветливыми глазищами, Суори с кем-то вполголоса разговаривал. Потом привычным жестом подхватил котомку и поманил пальцем Аоки.
  
   Потом была осенняя дорога. Шли на север - все больше попадалось деревьев с пожелтевшей листвой. Зарядили дожди. Аоки мерз - одежда мало годилась для осени. А за последние годы он позабыл про холод, тем паче, что в Сиэ-Рэн было гораздо теплее.
  -- Куда мы идем? - спрашивал он у спутника, но тот лишь отшучивался.
  -- Одевайся, - он где-то раздобыл теплую одежду.
  -- Кого ограбил? - буркнул Аоки, натягивая бурые шерстяные штаны и заворачиваясь в такую же куртку. Добавил:
  -- Я смахиваю на пугало.
  -- Не оденешься - будешь смахивать на труп, - равнодушно заметил Суори.
   Они цапались с завидным упорством: Суори, кажется, получал удовольствие, сначала дразня мальчишку, а потом затыкая ему рот едкой репликой, не лишенной здравого смысла. Но и Аоки не оставался в долгу. Один раз Уж просто сгреб его за шиворот и пояснил, что не намерен спускать с рук дерзости оборванцам. Запугивать младшего спутника подобным образом было бессмысленно, и оба это знали. Однако раз за разом сталкивались, словно в попытке прояснить, кто чего стоит. Постепенно привыкли друг к другу - хотя вежливее не стали.
   Деньги у Суори были, и по дороге он словно пополнял их запас - Аоки не мог понять, за счет чего. Кажется, Суори и вправду был личностью сомнительной. Благо, мальчишка насмотрелся на многих в детстве. Но Суори не просто казался штучкой темной - он был опасен. Пожалуй, Аоки боялся его - и это питало хмурую дерзость мальчишки.
   Шли к горам Юсен - в конце концов Аоки это понял. Суори называл его только Рысенком, Хириши. И ни разу не спросил, как его настоящее имя, кто он и откуда. Хотя попутчиком мальчишка был необычным. И держался намеренно грубо - временами это получалось забавно и неуклюже. Суори в основном сторонился людей, не задерживался в деревнях дольше необходимого и разговоры мало с кем вел.
   С Ужом было спокойнее, чем одному - это Аоки не мог не признать. Суори превосходно знал местность, и, кажется, демона послал бы подальше, вздумай тот ему помешать.
  
  
   Суори торопился на север. Больших рек не переходили - а перебраться через мелкие речки, впадающие в озеро Айсу или реку Иэну, труда не составляло. В большинстве округов мосты и дамбы были в полном порядке - при нынешнем правителе за этим следили строго.
   Встречные, кто бы они ни были мало интересовались двумя путниками. Пару раз их пытались задержать для выяснения личности, но безуспешно - в первом случае Суори отговорился, а во втором они просто сбежали из-под стражи, благо, Аоки тоже был шустрым и бегать умел.
   Во время пути мальчишка часто ловил себя на мысли, что ему не хватает былых удобств, и сам на себя злился на это. В пути он и Уж не голодали, но и на роскошные пиры их трапезы не походили.
   Аоки поражался, насколько же большая страна - Земли Солнечной Птицы. И верно думают, что она - центр мира всего. Что там за границами? Неужто столь же огромные земли? Не верилось. Холмистая степь тянулась и тянулась, редкие рощицы понемногу начинали густеть - предвестье пышных лесов севера.
   А потом начались предгорья.
   - Ты прямо бежишь к горам, - съязвил как-то мальчишка. - Хочешь залезть на самую верхушку горной цепи? А потом что, на небо полезешь?
   - Может, и полезу. Будешь смирным - и тебя с собою возьму, а нет - сброшу с облака, - усмехнулся Суори.
   - Таким, как ты, на Небеса путь заказан!
   - Такие, как я, везде пролезут, - парировал Уж.
   Аоки устал препираться.
   - Что за провинция?
   - Окаэра. Она примыкает одним краем к горам Юсен, другим - к отрогам гор Эннэ. Здесь лежит высохшее соленое озеро Гэта - поставщик соли для всей страны. Слышал?
   - Это ты у нас ученый, - недовольно сказал мальчишка. - За горами Эннэ лежат земли ри-ю, это я знаю. Неужто ты к ним надумал податься?
   - Мне и в своей стране неплохо.
   - А что ты делал на юге? - этот вопрос Аоки задавал едва ли не каждый день. Наконец Суори не выдержал.
   - Я возвращал один долг. Ты понял?
   - Деньги, что ли нес через всю страну?
   - Иной долг. - И, усмехнувшись, тронул рукой охотничий нож. - Из тех, что простить нельзя. Теперь мы в расчете, хотя пришлось много побегать за одним человеком...
   У мальчишки озноб по коже прошел, и теплая кэссу неожиданно показалась дырявой - так холодно стало. Выходит, и впрямь с убийцей он столько дорог прошел. Что же, его самого не тронули.
   Холмы становились все выше, сменяясь настоящими горными склонами, появились ущелья, заросшие можжевельником и тисовыми деревьями. Камни, когда-то упавшие с гор, устилали дно ущелий, и идти становилось все тяжелее. По утрам земля была белой от инея, а скоро начались снегопады. Хлопья снега лениво кружились над путниками, опускаясь на плечи и капюшоны, норовя попасть на нос или залепить глаза.
  
  
   В этот день снег не падал - видно, решил, что довольно с него.
   - Скоро придем, - сообщил Суори, взглянув на замерзшего юного спутника. Тот лишь мотнул головой - мол, мне уже все равно.
   У подножия камня, напоминающего соколиную голову, Суори остановился и трижды крикнул - звук получился странным, гортанным - птичий клекот. Почти сразу из-за камней появились люди в довольно крепкой темной одежде, угрюмого вида.
   Люди эти обступили мальчишку, и Аоки весь ощетинился. Услышал, как Суори смеется.
   - Не троньте - пальцы откусит.
   - Зачем ты его приволок? - недовольно спросил темнолицый, лет сорока, с глубоким шрамом на лбу.
   - Пусть будет. Шипеть он умеет. Остальному научим.
   - Да он, похоже, из богатого дома, - заметил другой, приглядываясь.
   - Ты что, из шин, все насквозь видишь? - хмуро спросил Аоки, запахивая куртку поплотнее. Да уж, из богатого дома... Волосы давно не мытые и нечесаные, одежда, хоть теплая, просит починки. И взгляд голодный наверняка...
   - Руки нежные, лицо обветрено, как с непривычки бывает... Что, малыш, отказалась от тебя удача?
   Смех этого сброда вернул Аоки былое нахальство.
   - Да пошли вы! - произнес откровенно. - Вам в богатых домах побывать не светит, вот и завидуете. А там такая сволочь, что даже вам далеко...
   Оторопев немного, люди захохотали.
   - Кончай балаган, - распорядился тот, со шрамом на лбу. - Суори, ты притащил, тебе и возиться. А ты, птенец, не зарывайся особо - мы острый язык ценим, но только если человек еще кое-чем обладает. Либо учись, либо закрой рот. Доходчиво объяснил?
   - Вполне, - Аоки мотнул головой, но в горле все-таки стало сухо. Рука Суори легла на взъерошенную макушку подростка.
   - Идти тебе некуда, так? Тогда обживайся. Ты смышленый, как я заметил, хоть и нахал. Вот и смотри, что можно и что нельзя. Ёро, Волк, тут всем заправляет. Ему поперек дороги не становись. Это первый урок.
   - А второй?
   - Не торопись. Как в морду получишь, вот и будет второй. С твоим языком это уже скоро...
   - И сколько уроков всего? По числу битых морд? Так она одна у меня!
   Суори рассмеялся довольно.
   - Пошли к огню. Накормят тебя... Было бы молоко, налил бы - ты, судя по речам, до иной пищи не дорос.
   Аоки привычно бросил хмурый взгляд на Ужа и зашагал следом.
   Костер не под открытым небом горел - в пещере.
   Суори дал мальчишке поесть и указал место в углу. Там была насыпана куча веток, покрытая волчьей шкурой. Мальчишка потрясенно погладил серый с бурым отливом мех.
   - Вот это зверюга была...
   - Да ты оглянись - таких шкур много.
   Аоки почувствовал себя неуютно.
   - То есть, такие твари свободно бродят тут?
   - Ну да, - Суори пожал плечами. - Это на юге волков нет, а те, что встречаются изредка, мелкие и трусливые. Тут волки бегают стаями. Чем дальше на север, тем больше волков. - и рассмеялся, - Да не съедят они тебя. Тоже не дураки - на одинокого путника не преминут напасть, когда голодные, а если много людей - зачем им лишний риск?
   Аоки закутался в шкуру и заснул, и спал долго. Возле него можно было бить в гонг - только замотал бы шкурой голову, и продолжил бы спать.
   Наконец вернувшись в реальный мир, сел, помотал головой - волосы растрепались совсем, и огляделся. Вчерашний сброд никуда не делся, и волков, которые снились Аоки, не было и в помине.
   - У вас тут вода есть? - обратился он к первому прошедшему мимо.
   - Ну? Пить, что ли, хочешь?
   - Хочу стать на человека похожим, а не на вас, - он поднял вверх две крупные пряди волос на манер рогов. Ему швырнули большой котел, и мальчишке пришлось повозиться, сначала набивая котел снегом, потом разжигая огонь - дрова издевались, а не горели. А места над общим огнем ему не предоставили - там варилась какая-то еда.
   Потом он долго отмывался прямо на холоде - не в пещере же воду лить. На него смотрели и хохотали почище, чем в дни памятного его пребывания в цирке. Наконец, чистый, мокрый, промерзший и злой до невозможности, он сидел у огня, переодевшись в принесенное Ужом и завернувшись в небольшую бурую шкуру - наверное, волчицы. Согреваясь, долго не замечал ничего вокруг, а потом услышал явно девичий голосок, и удивленно повернул голову.
  
   Девочка в теплой курточке, расшитой темной сушеной рябиной, смотрела на Аоки, не отрываясь. Взгляд был испуганным и восхищенным - словно показали камень самоцветный или еще что, столь же красивое и дорогое - и вот-вот скажут грубо "чего уставилась?!"
   Взъерошенные волосы Рысенка сейчас отливали золотом - редкость в Солнечных землях. Одежда с чужого плеча не могла все же скрыть ладной фигуры мальчишки. По сравнению с остальными он казался переодетым отпрыском знатного Дома - самое меньшее.
   - Хину, девочка, ты, никак, нашла своего героя? - почти пропел Уж. Вокруг засмеялись - а девочка по имени Хину вспыхнула, опустила лицо, протянула корзинку Аоки, и, только он взялся за ручку, повернулась спиной и убежала, легко перепрыгивая с камня на камень.
   - Чего я ей сделал? - буркнул подросток.
   - Понравился.
   - Ненормальная.
   - Пожалуй, - откликнулся Уж, и, нагнувшись к мальчишке, продолжил другим тоном
   - Хину и дед ее нам помогают. Попробуй только обидеть девчонку. Она - дикий цветок, наивная. Если хоть слезинку из-за тебя обронит - башку сверну, понял?
   - Если ты образец благородства, что же с горной шайкой связался? - огрызнулся мальчишка.
   - Плевал я на благородство. Сказал же - они помогают нам. Не больно-то много таких.
  
  
   К жизни на новом месте привыкал долго. Раньше повсюду пользовался вниманием, а тут был никому не нужен. Только Суори оттачивал на нем свое остроумие. И Аоки прямо дымился от желания доказать, что он не шваль подзаборная, которая только хныкать умеет, и не белоручка из богатого дома - и стать своим. Он не чувствовал особой приязни к этим горным разбойникам, но все вскипало в душе при мысли - он здесь никто. Не бывать такому! Если уж и быть - то непременно первым. Все равно где.
   Только для одного существа он первым и был. Глаза, круглые и светлые, словно спелые лесные орехи, глядящие с обожанием, исцарапанные пальцы и походка горной козочки, диковатая, робкая и грациозная с тем - Хину. Не нужно было обладать тайным зрением, чтобы понять - каждым жестом, и румянцем темным, и неровным дыханием она говорит одно:
  
   "Ты - золотая птица из сказочных садов. Я боюсь тебя... нет, не тебя, а того, что закончится сказка. Твои глаза - словно листья, подсвеченные солнцем - когда смотришь снизу. Ты - человек?
   Как они могут смеяться с тобой или над тобой, касаться тебя - словно равные...
   Если ты позволишь просто смотреть - большего мне не надо".
  
   Глава восьмая. Договор
  
   Оэни
  
   Восемь лет уже значился он казначеем Столицы - выше званием среди подобных был только тот, кто держал в руках ключи от сокровищниц Островка. Все люди подвержены слабостям, сей же человек исключением не был.
   Слабость эта звалась Оэни, Ирис - темного меда струя, две ночи, полные золотых искр, в обрамлении густейших ресниц, крупные завитки длинных волос. Уже год прошел с того дня, как заполучил его к себе из дома дальнего знакомого своего, бесценную шкатулку взамен отдал, творение старинного мастера - и не пожалел.
   Оэни, кроме красоты, ничего не имел - считай, взрослым был уже, и прямая дорога перед ним стелилась - в веселые дома Алого Квартала. А казначей Столицы даже к слугам своим его причислил, хотя всем было ясно - он только одно умел.
   Ну, да что тут такого? Многие так поступают. Даже Повелитель свою игрушку возвысил.
  
   Все люди совершают ошибки - и казначей совершил. Человеком он был, в общем, честным, - только, когда Благословенный при смерти лежал, и привычный порядок качался, допустил пару дел незаконных. Бумаги все в тайнике спрятал - неглупым он был человеком, если что, имел, чем себя оправдать, а напарников менее удачливых - утопить. А потом глянул - в тайнике пусто. Все бумаги исчезли, и те, без которых - никак.
   Кто знал о тайнике? Только один, перед которым никакой тайны не мог сохранить.
   А потом весть пришла - Повелитель будет здоров.
  
   Оэни врать не умел, да и не пытался - все правильно, так и должно. И жадным он не был, просто за будущее свое опасался. С ним хорошо расплатились - не пожалели монет.
   "Да разве ж я бы расстался с тобой?!" - не с обидой даже, с недоумением глубочайшим спросил.
  
   Змеи золотые пасти разевали, по белым занавесям ползая. Оэни на полу простерся, браслеты зазвенели - красиво. Умолял не убивать. Казначей склонился к нему, голову Оэни поднял, ладони его сжал в своих руках. Ласковые слова говорил. А сам незаметно подал глазами знак стоящему сзади Оэни - и петля горло цвета меда обхватила. Сам руки ему удерживал, пока не ушла из них сила, пока не упали они мертвыми стеблями.
   Встал, посмотрел печально, черные завитки Оэни поправил, чтобы ровно лежали, и вышел в соседнюю комнату. Покаянное письмо на серой бумаге писал; на прощение не надеялся. Распоряжения родне и слугам оставил.
   На другой день, закончив дела, следом ушел.
  
   **
  
   Повелитель выздоравливал быстро. На редкость быстро для человека средних лет, который едва удержался на этом свете. И только Ёши - да сам Юкиро знали, что болезнь не ушла совсем, что лишь затаилась.
   Жизнь Двора стояла вверх дном. Сделавшие ставку на скорый конец повелителя проиграли. А Благословенный интересовался делами лениво, как бы нехотя даже. Не сомневался никто - спешить ему некуда. Во всем разберется, и каждый по заслугам получит. И наиболее провинившиеся свивали ленты событий, желая выгородить себя или подставить других.
   В комнате, к которой было приковано незримое внимание всего Островка, стоял запах смол и лекарств - но окна открывали все чаще, и держали открытыми, несмотря на холод. Зато угли горели жарко в переносном очаге - медном, украшенном богатой чеканкой.
   Обо всем важном спросил повелитель, много имен упомянул. Кроме одного имени. Ёши, неотлучно находившийся при Благословенном, все ждал, думая, как ответить - и не дождался.
   В конце концов сам решился спросить.
   - Вы... не хотите узнать о Йири?
   - А что с ним? - недовольный голос. И Ёши теряется:
   - Все благополучно... Я подумал - не захотите ли увидеть его?
   - Для чего?
   - Хм... - сконфуженно отворачивается. И нечего сказать. Склянку в руках держит, покачивает. Не ожидал.
   Так и не произошло того, на что надеялся Ёши. Ни слова не было сказано о недавнем любимце и все последующие дни.
   Падал мелкий снег на северные равнины, а в Столице иней лежал на дорожках.
   Приближалась зима.
  
   До Йири не преминули донести слова Благословенного - уши и раньше во дворцах повсюду росли, а теперь и подавно. Он остался равнодушен к услышанному - немало озадачив "доброжелателей".
   Хисорэ привез его на Островок, и прежнюю свободу Йири вернули, хотя все еще присматривали незаметно. Кое-кто уже пытался слово против него составить - ясно же было, что один путь ему теперь - вниз. А если уж все равно вниз, проще совсем разделаться и не ждать - вдруг змейкой окажется и укусит.
   А он и не появлялся нигде, словно стража все еще стояла у дверей. Лицо похудело, и мало кто видел это - тем редким, что приходили, не давал возможности себя разглядывать. В тень отступал. Немного было теперь света в его покоях, занавеси задернутыми держал - словно яркое солнце глаза резало.
  
   ...
  
   В комнате холодно - угли не горят, и окно открыто.
   У окна силуэт, голова склонена. Сам - в темно - фиолетовом, ни одного узора, ни одного светлого пятна. Сливается с сумерками. Кисть в руке, танцует над бумагой. Занят рисунком, несмотря на то, что день отступает, и света все меньше. Не слышит шагов за спиной - а раньше откликался на шорох крылышек комариных. Человек в хаэне, расшитом красными птицами, подходит ближе, склоняется над художником, опускает руку ему на плечо. Глядит на рисунок.
   - Неплохо.
  
   ...Такого не ожидал. Йири несколько секунд неподвижен. Потом встает - и только тогда оборачивается. Низкий поклон - и отступает назад. Смотрит куда-то вниз. Лицо неподвижно.
   "Мой повелитель... Приветствую вас".
   И впервые за много лет замешательство овладевает Юкиро. Ледяная почтительность - наравне с вызовом. И перед ним тот, кто был - солнечный блик, маленькая птица в ладони?
   - Сядь, - говорит повелитель. Тот еле заметно качает головой - и остается со сложенными руками.
   - Расскажи, как ты тут... - сам он опускается на сиденье, небрежно поправляет неудачную складку на хаэне.
   - Трудно тебе пришлось?
   - Да, господин. Но я благодарен тем, кто хоть недолго был рядом.
   - Назови их.
   Секундная заминка - и звучат имена.
   - Они достойны награды.
   - А вы полагаете, они рассчитывали на нее? - голос певучий и льется струей холодной воды.
   - Не думаю. - И, пристально поглядев на все еще отводящего взгляд:
   - Что же теперь?
   - Я исполню любой ваш приказ.
   - А если я не стану приказывать тебе?
   - Так не бывает, - он наконец шевельнулся, опустил руки.
   - Даже если я люблю тебя?
   - Этого - не говорите! - голос наконец дрогнул - или показалось?
   - Почему?
   - Потому что - "если".
  
   ..Скользнул вниз и вперед, волосы, словно черный шелковый ливень, а руки - две золотистые птицы вспорхнули. Лицо запрокинуто - и опущено. Вот он, у ног. Словно не дышит. А у другого дыхание замирает - но только запястье перехватывает и сжимает, сильнее, чем следует.
   - Ты неправильно все понимаешь, - голос нарочито сух. - Так уж вышло, что Бестелесные наделили тебя красотой. И другими дарами. Ты станешь отталкивать всех уже потому, что они потянулись к тебе? Подобное справедливо?
   - Нет...
   - Я и другое вижу в тебе. И благодарен за то, какой ты.
   - Я не заслужил благодарности, - Йири все еще неподвижен, - И она не нужна мне в любом случае.
   - А что тебе нужно?
   Поднята голова, и темнеют глаза:
   - Ничего.
   Юкиро указывает на расшитую подушечку, лежащую на полу по другую сторону его сиденья.
   - Иди сюда.
   Темно - фиолетовый атлас скрывает подушку - а руки Йири прячет в рукавах. Почти совсем стемнело, и ничто не нарушит общего тона.
   - Я зажгу светильник, если угодно.
   - Не угодно. Сиди. И подумай, стоило ли мне показывать, что я о тебе помню. Это значит - привлечь внимание. Если ты бесполезен, тебя не тронут - понадеются, что я сам уберу тебя с Островка. И они только выиграют - и не пострадают.
   Кивнул, и, когда Юкиро снова взял его руку, - она стала теплее. Долго молчали оба. Потом заговорил старший:
   - Когда ты появился в Восточном Крыле, я тебя не заметил. Но, когда рассмотрел, почувствовал нежность. Уже тогда... Долго не мог поверить, что ты и вправду мне нужен. Себе удивлялся. А что чувствовал ты?
   - Мне действительно отвечать? - что-то хрупкое было в этом голосе, горькое даже.
   - Я спросил.
   - Тогда... больше, чем честь... я понимал. Но лишь делал то, что положено. Разве я мог выбирать?
   - И все по-прежнему так?
   Молчал. Пальцы левой руки застыли, прижатые к циновке. Юкиро выпустил его правую руку.
   - Твоя честность просто немыслима. Мне казалось, я к ней привык.
   После этого поднялся, повернулся и вышел из комнаты - лишь занавеска качнулась. Потом дверь задвинулась с легким шумом.
   ...Правая ладонь сжималась, ногти врезались в кожу, причиняя сильную боль, - и скоро короткая судорога свела кисть. Тогда он опомнился. С трудом распрямил пальцы, съежился на полу, приникнув лицом к расшитой подушечке, шелк одежд и волосы лепестками легли - словно цветок бросили посреди комнаты. Долго так пролежал, потом голову поднял - луна отливала красным, плыла над ветвями сливы. Вновь уронил голову и больше не шевелился.
   Холодно было в саду.
   ...Много часов прошло...
  
   Потом его поднимают за плечи. Рассвет, еще сонный, пробирается в сад, путаясь в древесных ветвях. Юкиро осторожно поворачивает к себе еще не осознавшее прикосновения тело и пугается - слепы глаза.
  
   - Спокойно лежи.
   Он послушен, словно ребенок. Ладонь мужчины скользит по его щеке.
   - Все хорошо, - чувствует дрожь его, - Тебе холодно? Я приказал закрыть окно. Скоро согреется комната. Ты северная пичуга, но это уж слишком.
   Йири не откликается. И вправду - что говорить? Зачем? Подтвердить покорность свою?
   - Ты молчишь. Хорошо. А станешь ли ты слушать?
   - Как прикажете.
   - Тогда слушай. Я знаю, что если ты не сказал "нет", будешь внимателен.
  
  
   - Говорят, сердечная пустота и холод похожи. Не стану спорить - я плохо знаком с морозами.
   Подумал и продолжал:
   - Может, меня и любили в детстве. Но с младенчества я был уже "тем, кто когда-нибудь станет править". Наверное, я даже гордился этим. Потом мне нашли жену. Мне было почти восемнадцать, ей - на год меньше. Болезненная, робкая девочка. Все знали, что она скоро умрет. Однако этот брак был важен для страны. Я очень жалел ее, но о большем не было даже речи. Мы прожили вместе год. В течение этого года я принял власть. Средний брат мой завидовал. Так вышло, что он погиб, считай, ребенком еще. Этим отмечен первый год моего правления. Я не причастен к его смерти - но, надо признать, это вышло удачно. А она, первая жена моя, просто угасла. Теперь мне даже лица ее не удается вспомнить, и кажется странным: неужто - была? Она на севере родилась, и ушла в землю, как захотела. Там, где она лежит, растет ежевика...
   Он встряхнул головой, словно прогоняя печальные мысли.
   - Может, я в чем-то виноват перед той девочкой. Хотя вряд ли. А потом - мне была нужна другая жена. Ей стала Омиэ, ты знаешь. Мать ее - уроженка нашей земли. Синну звали мою невесту - Шафран. Молчаливая, гордая, она была по-своему хороша - и дала жизнь Хали. Одного ребенка Омиэ потеряла - после этого я запретил ей скачки на лошадях. Еще один, мальчик, прожил полтора года. А Хали... девочка льнула к матери. Я же был занят делами страны и не стремился видеть собственную жену. Чужой она всем казалась - и мне. Потом она погибла. Вода холодна поздней осенью... Хали винила меня в смерти матери. Тогда мне все надоело. Я решил: если не дано оставить власть сыну, пусть будет так. И еще одна ниточка порвалась - но тебе не стоит этого знать.
   В утреннем свете профиль казался резким. Короткие волосы, подбородок опирается на руку. Из темного дерева вырезан человек - лишь голос звучит, неторопливые слова каплями падают.
   - Ты... совмещаешь все то, чего мне хотелось - в себе одном. Любовь к сыну; другая - к совершенно - прекрасному, и та любовь, которая - огонь. Ты был воском в моих руках, а я - мастером.
   - Не лучше бы - не воском, а человеком?
   - Драгоценный камень требует огранки.
   - Да... у меня были хорошие учителя... - Йири откинулся к стене, вытянулся. Застыл в напряжении, понимая, насколько остановленный миг движения притягательней тела расслабленного.
   - Я хочу видеть безукоризненное подле себя.
   - Понимаю.
   - Не только внешность.
   - Конечно.
  
   Ах, как Ёши хотел для него - иного. Но у каждого - свой путь, даже если другим он не по сердцу.
  
  
   **
  
   Долгое время он избегал появляться на людях. Когда все же пришлось, на празднике начала зимы - старался затеряться в тени, что отбрасывали колонны и вечнозеленые деревца в кадках. Ресницы опускал, смотрел только вниз - словно на яркое солнце попал. На вопросы отвечал тихо и невпопад.
   Серебряную пластину с указанием ранга ему пожаловали неделей раньше. Скромное именование, но вполне достойное - о таком мечтают тысячи вне стен Островка. А уж реальное его положение - о таком и мечтать не дозволено.
   А в зале было много народу, и женщины были - ступенью ниже, как водится. Серебристые лучи проходили сквозь круглые отверстия в потолке и падали на мозаичный пол. Первые дни зимы - в зале было весьма прохладно, хотя теплый воздух поднимался от стен. Женщины нарядились в цветные накидки, покроем напоминающие зимние одежды для улиц - новая мода. Йири, хоть и старался уйти в свою раковину, порой не мог удержаться, чтобы не осудить или не одобрить про себя тот или иной узор или сочетание красок.
   Одни люди заговаривали с другими, и веселый гомон стоял. Ненавязчивая легкая музыка текла отовсюду, и едва уловимые ароматы - можжевельник, южный кедр, лимонник - скользили по залу.
   И перемещался по залу взгляд, полный черной тоски - не скользил, скорее, летел отравленной стрелой, когда удавалось увидеть цель. Черный, как вырытая могила, безнадежный, как не успевший остыть пепел погребального костра.
   Йири сделал шаг назад - теперь лазуритовая колонна защищала от этого взгляда. Знал - ненадолго. И не было возможности покинуть зал. И он был тут один - можно подойти к тому или к этому, но разве имеет он право здесь заговаривать первым? Разве что с низшими. А те, пожалуй, испуганы будут, и растеряются, не зная, как отвечать.
   Черный взгляд снова нашел его - так и передвигались по залу, не ближе, не дальше.
   "Я этого не вынесу". И знал, что Ханари тоже не сумеет сдержаться. Теперь он может одно - убить. Как же иначе? Считай, из рук выпустил, а теперь смотри - не дотянешься. Надолго ли хватит его? Возможно, сталь сверкнет в серебристом воздухе уже скоро. Ох, как не хотелось оставлять этот мир...
   Если бы кто другой был, возможно, Йири попробовал бы подойти первым, порою открытость спасает. Но не от человека с глазами, как могильная земля.
   Услышал, как Иримэ окликает его, стоя внизу. Судорожно кивнул и, тут же забыв о ней, направился с растущим в кадках маленьким, в рост человека лиственницам. Если Ханари все же не сдержится, пострадает весь Дом. И дети, как и тогда. И Тами... сейчас его нет здесь. А то бы Йири давно оказался рядом, уговорил бы отвлечь или увести брата. Если такое кому-то под силу, конечно.
  
   ...
  
   - Господин мой... об одном прошу вас.
   - О чем же на этот раз?
   - Пусть Ханари Лис покинет Столицу. У него ведь много дел - новобранцы, и раньше он часто проводил время не здесь.
   Цепкий взгляд, тяжело его выдержать.
   - С младшим вас связали кони. А что со средним?
   - Ничего.
   - И ты надеешься отмолчаться? Когда речь идет о представителе самого сильного Дома? Намерен вертеть людьми Второго круга и ограничиваться словом "ничего"?
   Йири неожиданно вскидывается, лицо розовеет:
   - Я уже знаю, как много влечет за собой неосторожное слово! А вы знаете меня, господин! Неужто я не могу хоть один раз попросить, не объясняя ничего? И не говорить, почему объяснять не желаю?
   А лицо повелителя задумчиво.
   - "Не желаю"? Я ведь многое доверил тебе. Пробуешь коготки, мой котенок?
   Словно косой по стеблю ударили - почти упал вниз, протянул руки. Складки легкого шелка вспорхнули, а на браслетах заиграли блики.
   - Нет! Нет же! Но поверьте же мне - я не могу!
   - Слишком много "не". Кажется, ты забыл все уроки...
   - Я помню! - прозвучало это столь горячо, что ясно стало, о каком уроке он вспомнил первым. Ненависть к себе сквозила в голосе, слишком мягком для гневных нот.
   - Значит, боишься повторения?
   Йири поднялся медленно, тело словно из гранита было сделано - и все же плавно, так вода движется, не камень. Поднялся - и метнулся за дверь, за полупрозрачную занавесь. Совсем уж неслыханно. А там, в трех шагах, и застыл, словно и вовсе в камень обратился. Невыносимо. Каждое слово не так истолковано, каждое слово приближает конец. Еще немного - и все поймет, и плохо придется "лисьему" Дому.
   - Может, вернешься? - голос из-за тончайшего полотна. - Это уже наглость чрезмерная, ты не находишь?
   - Да, - голос, лишенный опоры, просачивается сквозь шелк. - Да, мой господин.
   Сил не хватает уйти совсем, да и бессмысленно это. Но хватает сил оставаться по другую сторону занавеси.
   Тогда повелитель выходит сам - темно-красная молния. Йири зажмуривается, стоя, вжимается в стену. Чувствует неподвижный, изучающий взгляд на своем лице. Не сразу понимает, что рядом уже нет никого. Гроза пронеслась мимо - или уже разразилась, не знает. Может быть, молния уже сожгла его тело, скоро останется - пепел.
   Остаток дня провел в страшной тревоге, сам едва это замечая - слишком привык и к смертной скуке, и к щемящей тоске, и к страху привык. Но позвали его, как обычно, и ни слова не было сказано о недавнем. Когда осознал, что так и не услышит ответа, осмелился снова спросить, но попытка была пресечена сразу же, небрежно, почти ласково, и сил на третью попытку не осталось.
   А наутро узнал, что Ханари отправили на север Хэнэ - в самый очаг. Туда, где остатки мятежных отрядов скрывались по лесам, туда, где все еще чернела выжженная земля.
  
   **
   Северо-запад Хэнэ
  
   Аюрин лежала, дрожа от холода, завернувшись в сшитое наспех одеяние из шкур лесной собаки и росомахи. Парнишка, которого она звала Разноглазым, постоянно находился при ней. Молчаливый, тенью следовал. Она не гнала, хоть и едва замечала. Долго не доверяла ему, считала лесным духом, тери-тае, а то и похуже - больно уж не везло людям Муравья с тех пор, как мальчишка присоединился к отряду.
   Разноглазый не знал ее настоящего имени - да и прошлого ее не знал. Аюрин не была намерена откровенничать. Да в последнее время она и говорила-то с трудом. Каждое слово грозило обернуться слезами.
   Раньше она ненавидела, и рада была, что стрелы ее несут смерть убийцам семьи. А теперь таял отряд Муравья, многие погибли, кто-то ушел - и сейчас они сами поставлены были перед выбором, смерть медленная от голода и холода в зимних лесах, или же быстрая - в стычке.
   Разноглазый пытался делиться с ней последним куском, но Аюрин его руку отталкивала.
   Во сне и наяву дом мерещился, родные лица, детская забава - соломенная кукла, качели на лохматой веревке. Порой виделась свадьба сестры, ее смущенное и радостное лицо - Аюрин поправляла праздничную, расшитую красно-белым узором повязку на голове старшей, а та шептала что-то о своем счастье и о том, что скоро вырастет и Аюрин. А теперь какая из Аюрин невеста? Круги под глазами, волосы спутаны, губы потрескались. Над правой бровью небольшой шрам - неловко с дерева скатилась. Конечно, в деревнях не только красавиц в жены берут, да уж всяко не таких, которые год в мужском обществе в лесу пропадали.
   Потом Аюрин словно в ледяную воду падала - понимала, что какие тут мысли о свадьбах? Жить -то осталось всего ничего, да и вокруг вместо деревень - сплошной пепел или развалины.
  
   **
  
   Выискивать повстанцев в лесах являлось занятием безнадежным, и поначалу военные отряды старались отрезать их от деревень. Население было запугано - за оказанную мятежникам помощь уничтожали целую деревню. А у многих повстанцев родня оставалась - и они покидали вожаков и стремились увести семьи из опасных мест. Не тут-то было. Покинуть родные места мало кому удавалось - с женщинами и детьми не больно-то попробираешься оврагами, а дороги были перекрыты.
   Но окончательно одолеть мятежников не выходило, и тогда начали попросту уничтожать все деревни, мимо которых двигались. Исключения делали для крупных селений, приносящих доход. Но там оставляли стражу, и горе подозрительным личностям или сельчанам, заподозренным в связях с бунтовщиками.
   Скрывающимся в лесах нечего было есть и негде взять продовольствие - а на севере суровые зимы. Охота могла прокормить троих, пятерых - но не пятьдесят человек или больше.
  
   Ханари с отрядом попал в распоряжение генерала Алаты, командующего местным гарнизоном. Воинское звание Ханари было ниже, хотя по рождению Алату и Лиса нельзя было поставить рядом. Что ж... Рожденный в семье торговца и сумевший своими силами добиться важного звания достоин был уважения. Ханари и чувствовал бы это самое уважение, но не сейчас. То, что его выслали из Столицы под начало какого-то провинциального вояки, было оскорблением Дома. О, не прямым - такого даже Благословенный себе не позволяет без самых веских причин. И все же - оскорблением.
   Только ответить на него нельзя.
   В пальцах с хрустом ломались ветки. Одна за другой. Словно шеи тех, кто хоть раз становился поперек дороги. Но хоть месть - дело долга, который превыше всего, сейчас не может быть мести. Некому. О главе Золотого Дома никто не думает как об обычном человеке. А тот, другой... все еще дорог.
   Ханари ненавидел его за это.
  
   На форме Лиса было три знака. Знак столичных войск, знак Дома - сейчас не обязателен, но не хватало еще скрывать, откуда родом Ханари! - и знак звания на головной повязке, серебряный на темно-красном.
   Двоим ординарцам среднего Лиса нелегко приходилось. Господин постоянно испытывал гнев, и, что самое худшее - всех высокородных учили скрывать свои чувства. Разве что перед ближайшей родней или самыми низшими подобные вели себя откровенно. В противном случае можно было только догадываться, кто и чем прогневал господина и насколько серьезная кара обрушится на виновного, а то и на просто попавшего под руку. Поэтому они старались быть меньше, чем тени и эхо - тени хоть видно, а эхо слышно. Незаметные, ухитрялись исполнять свои прямые обязанности и понимали неоттданные приказы. Служить человеку Второго круга - большая честь. И опасная. Душевная кротость хороша только для слабых, не способных на подлинно яркие чувства. Ханари напоминал молнию. Когда молния сверкает на небе, ей не может быть равных.
   Но приходилось подчиняться сыну торговца. Впрочем, Алата особо не упивался своею властью. Мало ли, судьба переменчива. Дом Лисов - Асано пока еще в милости. Когда Ханари вернется в Столицу, он непременно сведет счеты с чересчур заносчивым временным командиром. И тогда вылавливание мятежного отребья в кустах и торфяниках покажется командиру гарнизона провинции Хэнэ сказочной жизнью.
  
   За своим оружием Ханари следил сам - он любовался тончайшим сиреневатым узором - паутинкой на лезвии лэ. Из такой же - лучшей стали, доори, - была сделана и анара, и хаисуру, клинок средней длины, чаще предназначенный для левой руки.
   Красоту клинка и коня в полной мере может оценить лишь воин. А Ханари умел ценить прекрасное. И - несущее смерть .
   Он давно не складывал вместе строки, не до того было. Но подлинную красоту и гармонию чувствовать не перестал. Тем и отличается высокородный от простого крестьянина, что никогда не махнет рукой на гармонию мира, хоть четырежды занятый будничными обязанностями, и не сочтет, что постиг все или может прожить и так.
  
  
   Люди генерала Алаты разделились - одна часть двинулась напрямую через местную речку, другие направились вдоль берега. Хотели взять в кольцо уцелевших мятежников. Идти бывшим крестьянам некуда было, а зимой в лесу прятаться трудно. Да и не сравнить сытых, хорошо одетых и вооруженных солдат с оборванцами, чья пища - случайно подстреленная ворона.
   Ханари отправился было с теми, кто шел вдоль реки, но генерал отослал его к основной части. Причины не было названо, попросту оба понимали, что с командиром "обходного" отряда Лису не ужиться - и не стоит подвергать воинскую дисциплину столь тяжкому испытанию.
   Всего день прошел с того часа, как разделились отряды, и Ханари легко догнал бы "речных" на быстром коне. С собой взял ординарцев обоих, и покинул ставку Алаты.
  
  
   **
  
   Муравей отправил Аюрин разузнать, цела ли деревушка неподалеку. Настрого наказал - не приближаться, даже если одни обгоревшие столбы увидит. В сопровождение выделил гиганта по прозвищу Лесник. Огромный, он двигался по лесу бесшумнее тени. Аюрин подхватила свой лук, несмотря на совет Муравья не брать оружия. В девчонку в последние дни словно демон вселился, столь явно она смерти искала. А в иной час сидела и слезы со щек утирала, с ненавистью глядя на лук или нож.
   Не успели отойти Аюрин с Лесником от стоянки, как их нагнал Разноглазый, и тоже с луком. Только у Лесника оружия не было, кроме ножа.
   - Трое - это уже толпа, а не разведчики! - возмутилась девчонка при виде Разноглазого, но тот лишь отвернулся и упрямо шагал по следам.
   - Меня Муравей направил сюда.
   - Врешь, сам навязался! - даже веткой в него швырнула. Лесник сгреб девчонку в охапку, через плечо перекинул и подмигнул Разноглазому: раз велено, иди, внимания не обращай!
   По лесу долго шагали, мокрыми ветками похрустывая, через упавшие стволы перебирались. Лесник скоро опустил Аюрин на землю, и девчонка старалась держаться от великана подальше. Но ветками не кидалась больше.
   А потом редколесье пошло, и дорогу увидели.
   - Если прямо по ней идти, как раз деревня и будет, - сообщил Лесник юным спутникам.
   - Так идем, а болтать нечего, - буркнула Аюрин, и шагнула вперед.
   Около часа шли, легко - после леса-то по дороге! А потом топот копыт услышали, и в первый миг растерялись. Кинулись за деревьями прятаться, только деревья - одно название. Особенно Лесника не укроют, с его ростом.
   Аюрин сжала зубы и приготовила лук - судя по стуку копыт, всадников трое. Если военные - им же хуже. Скоро коричневая форма между стволами мелькнула.
  
   Аюрин выстрелила раз и другой, и воин на рыжем коне со стоном скатился на землю. И другой - а лошадь его вскинулась и забила копытами. Потом Лесник охнул и осел на землю с тяжелым ножом в груди. И еще один нож сверкнул - Аюрин даже не вскрикнула, только держать лук почему-то не могла больше, а рукав становился темно-красным и мокрым. Тогда Аюрин побежала. Деревья довольно редко росли, в подобных местах засаду не устраивают. Да и не было ее, засады - случайная стычка.
   Конь - вороной, с белой проточиной на морде - нагонял ее. А всадник - судя по виду, персона важная, лениво потянул из ножен клинок - лэ.
  
   ...Ханари не ожидал встречи с мятежным отродьем. Его ординарец и еще один солдат гарнизона погибли, однако сам он убил одного и ранил другого...другую. С женщинами не воюют. Но, если женщина, да еще и крестьянка, позабыла свое место у деревенского очага, она должна умереть.
   Девчонка споткнулась, и неловко упала, подвернув ногу. Встрепанная, перепачканная глиной - на такую смотреть противно. Сразу видно рожденную в крестьянской семье. И рот распахнула в ужасе, когда лэ взлетела над ее головой, а лицо белое-белое. А глаза оленьи, такие похожие - черные. Черные, а не зеленые - этому успел удивиться Ханари, уже поймав горлом стрелу.
  
   Парнишка, которого Аюрин упорно считала духом лесным, тери-тае, присел рядом с ней, отложил лук, обхватил девчонку за плечи.
   - Все... уже все... ты жива.
   Все таким же неправильным, широким и застывшим взглядом Аюрин обвела поляну. Сказала голосом деревянным:
   - Он удержал руку. Почему? Он не ударил.
   - Не знаю... Замешкался отчего-то. Может, соринка попала в глаз, или еще что.
   - Он так на меня посмотрел... удивленно. Знаешь, я и сама не думала, что время может застыть. Но так было... А у этого - лицо изменилось. Поначалу жестокое такое, холодное, а потом - удивленное. Даже губы шевельнулись, словно что-то спросить хотел. Или сказать. Ох... - сжалась в комочек, стараясь не смотреть в сторону человека со стрелой в горле. Не потому, что боялась мертвых - их-то она навидалась. А просто потому, что еле спаслась сама... и это было как-то неправильно.
   - Уходить надо, - сказал Разноглазый, с сожалением оглядываясь на стрелу. Подойти и выдернуть ее он почему-то не решился. - Сейчас другие появятся... - потом подошел все же, стрелы не тронул - а вот хаисуру в ножнах от пояса отстегнул. Вернулся к Аюрин.
   - У меня что-то с рукой... не шевелится.
   Разноглазый только сейчас заметил, что рукав ее весь в крови - уж больно ровно держалась девчонка. Осмотрел.
   - Ничего... Несерьезно. Мышца задета, и все. Скоро поправишься.
   Перевязал, как мог - матерчатым поясом. Кровь лениво текла, и скоро остановилась. А боль тупо пульсировала, и горячо. Только Аюрин позабыла о ране, увидев пустую стоянку.
   Разноглазый обошел ее кругом. Ясно было - люди покинули поляну наспех, даже костер не совсем потушили. Не опасно для леса, кругом костра земля, но угольки еще тлеют.
   - Наверное, те их спугнули... ведь не одни были.
   - Верно, так...
   - Может, по следам отыщем. Ты знаешь ведь, наши по лесам рассыпаются - ни один отряд не найдет всех. А мы можем. А мы...ты что?
   - Нам не следует искать Муравья, - сказала Аюрин чужим, взрослым голосом. - Он и сам не хотел бы нашего возвращения. Им недолго осталось жить.
   - Хочешь сказать, пусть они умирают, а мы спасемся бегством? - кипятком окатил голос Разноглазого, всегда такого спокойного.
   - Нет. Помочь и шерстинка мыши способна... только Муравей сказал - уходи. Он был добрым ко мне... как отец. Или добрее даже.
   Разноглазый водил тупым ребром хаисуру по собственному колену.
   - Ты... ты сама всегда в драку лезла.
   - Потому и говорю - надо уходить. И не смей хоть еще слово сказать! - неожиданно взвизгнула, и голос сорвался, и большая синица вспорхнула с ветки, испуганная.
   - Хорошо. Как скажешь, - отозвался, снял головную повязку, растрепал волосы зачем-то, и снова перевязал их черной полоской грязной ткани.
   Аюрин взглянула назад, и вдруг разревелась, совсем по-девчоночьи, вытирая слезы тыльной стороной ладони.
   - Да ты чего? - забеспокоился этот, разноглазый.
   - Ничего! - шмыгнула носом и отвернулась. Сейчас лицо будет все в красных пятнах, стыдно же.
   - А как тебя звать по-настоящему? - неожиданно, и очень застенчиво спросил парнишка.
   - Аюрин.
  
  
   А потом они долго шли по лесам, изорвав одежду колючим кустарником, по торфяникам, по высохшему наполовину болоту, то приближаясь к горам, то удаляясь от них. Разноглазый ставил силки, пытался подстрелить добычу из лука, и порой удача ему улыбалась. Аюрин все еще не владела рукой, но рана подживала быстро.
   Поначалу мальчишка тащил хаисуру с собой, хороший клинок: и дров нарубить, и от волков отбиться, ежели встретятся. Но Аюрин ссорами и разумными доводами добилась-таки своего: оружие запрятали под валежником. Встреть они солдат, те мигом бы углядели великолепный клинок. Хоть и не стояло на нем имени владельца, понятно, что у лесных бродяг своего такого не может быть. Начались бы расспросы, и, что ни скажи - не отпустят живыми.
   Разноглазый раз пять оглянулся на груду валежника, под которым оставил сокровище, Аюрин чуть не силой его за руку вперед потащила.
   Им везло - слышали волчий вой, но самих волков не встречали.
   По утрам на земле лежал иней, а потом повалил снег - и снегопад продолжался два дня. Только снег оставалось есть. Горстку найденных на кусте высушенных ягод Разноглазый пытался отдать девчонке. Та отказалась брать, и они ругались почти целый час, и даже согрелись оба.
   Потом снег перестал идти, и на белом появилось много птичьих и звериных следов. Мальчишка и девчонка снова стреляли птиц, и спали сидя у костра, прижавшись друг к другу. Зато о воде заботиться было не надо - ее заменял снег.
   Попадались им на пути сгоревшие или пустые деревни, и порой Аюрин жмурилась и вытирала слезы со щек, а порой пристально смотрела по сторонам злыми сухими глазами. А спутник ее молчал и не поднимал глаз.
   Им двоим повезло еще раз - они вышли-таки к деревне, нетронутой солдатами Благословенного, как раз когда ударил мороз. Пришельцев встретили весьма настороженно, не больно-то гостеприимно. Однако все же оттаяли. Мало кто мог представить, что эта оборванная промерзшая девчонка с запавшими глазами - лучница из отряда мятежников. Да Аюрин и не говорила правды, а Разноглазый и вовсе предпочитал отмалчиваться и не умел даже просить.
   Им пришлось отрабатывать за предоставленный кров, а руки их потрескались и болели. Впрочем, жителям деревеньки было немногим легче. Аюрин, растерявшей большую часть женских умений, было труднее. Конечно, и в отряде Муравья приходилось шить - но там довольствовались и грубой работой. Конечно, приходилось готовить - но на открытом огне, и кухонные премудрости Аюрин попросту позабыла, на домашнюю утварь смотрела недоверчиво.
   Поселились они у пожилой вдовы. А вскорости Разноглазый сказал, что хочет назвать Аюрин своей женой, и даже не понял, что принял это решение лишь тогда, когда его приняла сама Аюрин. Любви не было в ней, лишь симпатия и уважение. И - осознание весьма приятной для женщины вещи: уж у них в доме главной будет - она.
   - Если доживем до весны, будет свадьба, - сказала она вдове, женщине по имени Санэ, молчаливой, напоминающей изрезанный морщинами ствол скального дуба. Та кивнула, а потом подвела Аюрин к ветхому сундуку и достала оттуда свое свадебное платье, и нижнее, простого белого полотна с красной оторочкой, выцветшее от времени, и верхнее, более короткое и широкое, густо-красное, с вышитыми на подоле белыми уточками.
   - Если доживем до весны, - повторила Аюрин, с благодарностью принимая платья.
  
   **
  
   Столица
  
   Конечно, он узнавал вести одним из первых - ведь большинство писем и донесений, кроме самых секретных, проходили через его руки. И поэтому не удивился, когда Тами показался в противоположном конце галереи и быстрыми шагами направился к Йири. И лицо его было - убитое молнией дерево. Только на черных молчащих ветвях подрагивали язычки яростного огня.
   Чем ближе оказывался, тем медленней шел. Йири был готов и к тому, что тот позабудет про достоинство Дома и попросту ударит кулаком в лицо, как водится среди бедняков, не скованных рамками этикета. Или - что вероятнее - в руке вспыхнет сталь. Что ж, справедливо. А чья и в чем вина - разбирать поздно. Уж кто-кто, а Тами имеет право на месть... но жизнь Йири принадлежит не ему.
   И, когда Лисенок приблизился на достаточное расстояние, Йири заговорил, неторопливо, словно сам к себе обращался:
   - Знаешь, когда я остался один в степи, думал, стоит ли возвращаться. Ненадолго - на пару мгновений мне показалось разумным затеряться в предместьях, среди ремесленников. Потом понял - бессмысленно это, найдут. Может быть, и на кого-то беду навлеку...
   Ни тени волнения в голосе - словно озерная гладь в безветренную погоду, спокойный. И тенями от склоненных к воде деревьев - подлинная грусть. Губы Лисенка дрогнули зло:
   - Что же совсем не ушел? Было бы меньше беды!
   - Разве в Ай-Ташина верности не учат? - с укоризной спросил.
   - Не тебе меня учить! - бешенство в голосе, но сам слишком приучен был ставить достойное поведение выше страстей. И, пока собеседник не проявляет неучтивости или страха, бессилен был.
   - Не мне. Я и не стал бы пытаться. Каждый сам выбирает - ты помнишь?
   Обоим кажется - они говорят долго, потому что говорят - не словами. Сколько мыслей вмещается в один миг? Не счесть. И не только то, что может быть сказано - травы вечерние, скачка, когда то ли конь, то ли ветер несет тебя, и неясно, ты взлетишь или упадешь, так тонка грань. Так и жизнь у живущих наиболее полно - тоньше волоска граница между падением и взлетом, и стремителен бег.
   - Мне хотелось бы иметь свою семью, где - любовь между родственниками, - задумчиво говорит Йири, отводя взгляд от Лисенка. - Но это и тяжело, наверное - если пересечется долг перед семьей и перед кем-то иным...
   Все внимание отдано черной бабочке на стене, сухим пыльным крыльям. Он не боец. Он отводит в сторону взгляд и чужое намерение убить - как блоком отводят клинок. Чтобы убить,
   нужно приблизиться. А сделать этого не удается. И Тами, невольно принимая заданный тон, тоже следит за бабочкой.
   - Тебе никогда не узнать счастья, - наконец говорит тяжело. - Нет, это не проклятие мое... это правда. Подлинного - никогда.
   Поворачивается и уходит. И сталь тихонько и тоскливо напевает в ножнах, сетуя, что не увидела света.
  
  
   Никогда? Наверное, Йири был счастлив. Словно молчаливое соглашение заключили они с Благословенным: "будь таким, как мне надо, и получишь все". Мало что изменилось внешне, однако он понимал - с низшими договоров не заключают. Если рисунки способны отразить душу, то он ничего не скрывал. Бабочка порхала среди метели - такими были они. Рисовал много - и по его эскизам делались ткани и перестраивались покои. Но по прежнему не брал себе учеников.
  
   Зимой на Островке росли цветы - под открытым небом и в роскошных оранжереях, колыхались под ветром листья вечнозеленых растений. Одни темнели, другие словно покрывались сизым налетом - в тон инею, который постоянно лежал по утрам на дорожках. А снег выпадал редко. В искусственные цветники не ходил Йири. Напротив, цветы приносили туда, где был он. Ведь и он был - цветок орхидеи лесной. А Ёши, следившему издалека, казалось, что в фигура зеленом или фиолетовом - только тень. А слуги теперь боялись вызвать недовольство Йири - боялись до дрожи, до ощущения остановки сердца.
   Он не держал певчих птиц. Когда-то, в Аэси, он выпускал их на волю. Сейчас этого делать не стал бы. И не хотел видеть их в клетках.
   Кто-то сказал, что совершенная красота мертва. В этом боялся убедиться Ёши, и старался не заглядывать туда, где могло таиться чудовище.
   Йири представлялся врачу скорее картиной, нежели человеком, картиной великого мастера, - хотя отыскать тех, кто красивей, поначалу представлялось нетрудным. Однако чуть позже любой из них проиграл бы ему. А он даже не замечал игры. Его создавали, словно по волоску вымеряя жесты, интонации, слова - все в меру, максимально наполненное и вместе с тем невесомое. Живое воплощение идеала и кодекса тхай.- порою жестокого кодекса.
   Он больше не был игрушкой.
  
   К нему теперь приходили часто. Однако друзьями не звал никого. Многим было нужно от него слово перед Благословенным. Среди них встречались гости высокого ранга - их нельзя было не принять. Но те, кто умнее, сразу понимали, что тратят время впустую. Кто-то хотел иного - и тоже уходил ни с чем. Он был - как вода, как ветер между пальцев - чувствуешь, но его нет. Не понять было, о чем он думает.
   Некоторые просто смотрели с восхищением - таким он позволял находиться рядом.
   Но Тами Асано покинул столицу. И не нашлось смельчаков громко говорить об этой истории.
  
   - Тебе хорошо здесь? - спросил только раз Ёши. - Действительно - хорошо?
   - Зачем тебе это знать? - ответил он в обычной своей манере.
   - Я имею право спросить тебя. Знать мне нужно.
   Йири ответил почти сразу:
   - Все, что мне дать могли, теперь отдано. Да, мне хорошо. - И прибавил: - Гора, как бы ни была высока, все не достанет до неба - даже величайшая в мире. Но люди тянутся к небу, невзирая на это, и поднимаются в горы, порой находя там свою смерть. Небо лишь смотрит на них, но не протянет руки.
   И Ёши больше не спросил ничего.
  
  
   Глава девятая. Береговой народ
  
   Кору привела к госпоже своего старшего сына - пятилетнего мальчика в светло-красной одежде. Малыш вертел головой по сторонам, на Хали не смотрел, зато сразу подхватил котенка и прижал к себе. Так и не расставался с котенком.
   - А он у тебя избалованный, - улыбнулась Аину.
   - Детям надо многое позволять, - отозвалась дама немного нервно. Целый год ее не было при дворе, на целый год оторвал ее второй ребенок от жизни. И, хотя возились с ним няньки, она понимала - несвободна. А тут ее место заняла другая. Амарэ, светлый жемчуг, с ровным характером, далекая от интриг. И Хали была уже иной - все меньше видели в ней ту, что хоть сколько значит. "Если хочешь власти, не возвращайся ко мне", - читалось в ее глазах.
   Однако гора, где Хали стояла, все еще была высока.
  
   Кору подивилась небывалому убранству покоев.
   Комнаты просто тонули в озерных растениях - остролист и осока, касатики, лилии водяные. В узких чашах стояли они, и плавали в чашах широких. Серебряные зеркала, отражая, умножали зелень и воду. Занавеси прозрачные почти ничего не скрывали.
   - Дворец девы речной. Кто ж такое придумал?
   - Амарэ.
   Губы поджала, но рассыпалась в похвалах.
   Оглядела свою госпожу. Прическа - сложная сеть из распущенных и заплетенных волос, перевитых голубыми жемчужинами. Невесомое широкое платье, по цвету точь -в - точь озерная вода в тени листьев. Подвески височные и ожерелье - в тон, и металл - серебро.
   - Раз я из покоев не выхожу, надо выглядеть им под стать, - пошутила она, и серьезней добавила.
   - Мне Амарэ ведь маленькие владения создала, каких ни у кого нет. Раньше я все под себя перестраивала, только и меня саму делали, какой надо. Как ни глянь - все фальшиво. А ныне - никому не нужна, и никто не указывает. Всегда бы так жить.
   - Ах, госпожа, вы все же не из Бестелесных, - Кору велела служанкам забрать мальчика. Тот и котенка с собой утащил.
  
   **
  
   Дождь с утра не прекращался, травы потемнели от влаги, а дорожки из разноцветных камешков и плит переливались, и вода пузырилась на них. Йири смотрел на движение воды - оно было единственным, что постоянно менялось. Остальное день ото дня оставалось прежним, строгим и ослепительным, подчиненным внутреннему прихотливому ритму. Словно и не было рассветной степи два года назад, скачки среди холмов, ожидания, не свистнет ли стрела, не вонзится ли в тело.
   Он по прежнему стоял близко от повелителя, и привыкли уже, что многие важные бумаги проходят через руки Йири.
   Ранг его по-прежнему оставался невысоким, хоть и прибавилось привилегий. Иного не предлагали, иного и сам не хотел.
   Северо-Запад страны перестал беспокоить. Вот уже год как оттуда не приходило тревожных вестей, разве что мелкие костерки недовольства вспыхивали и гасли. Помнил север о преподанном уроке, да и вожаков более не было. Надолго ли? Небу известно.
   Йири порою задумывался о том, что творится и творилось на севере. Вожаки... Нескольких таких знали поименно, двоих даже поймали и доставили в Столицу. Он видел их смерть, нелегкую. А самый загадочный, по имени Муравей - пропал вместе со своим отрядом, из кольца облавы ускользнул, как сквозь землю провалился. И больше никто не слышал о нем. Теперь слухи ходят в народе, что Муравей со своими людьми затаились в горах, надежно камнем укрытые, и ждут подходящего часа. Какого? Неужто Небу угодно кровью залить страну?
  
  
   Положил руки на мокрые деревянные перила. Дерево, поначалу холодное, быстро согрелось, а кисти рук стали мокрыми - брызги капли дождя летели на них, попадали на расшитые темно-золотой нитью манжеты, и на точно такие же тонкие нити - прожилки в дереве перил.
   - Не надоело смотреть на воду? - послышалось сзади.
   - Такое не надоедает, - охотно откликнулся, обернувшись. На этот голос и мертвым бы отозвался. Улыбнулся - так серебряный луч пронизывает полный дождя воздух, луч неяркий - и заигравший в каждой капельке, которой коснулся.
   - Следуй за мной.
   Слишком много водяной пыли растворено было в воздухе, не для здоровья повелителя - разговаривать в такую погоду на открытой веранде. А в светлой комнате было сухо и тепло, дыхание сада доносилось издалека. Уютно по-своему... но словно из сказки вырвали его, из песни дождя, где он был не более, чем одной из капель.
   - На днях ты покинешь дворец.
   - Как? - голос дрогнул едва заметно. Вмиг позабыл, как хорошо было за стенами этой комнаты.
   - Отправишься к Береговым. Не мешает лишний раз показать им наше расположение.
   Горло пересохло внезапно. Теперь испугался по-настоящему. Что могут отослать прочь - знал, частью не верил, но все-таки был готов. Но посланником?
   - Почему я? - вырвалось. Повелитель бровь приподнял.
   - Ты снова намерен обсуждать мои приказы?
   - Но почему? - совсем уж отчаянно спросил, фигуркой из кости застыл посреди комнаты - только складки легкого шелка живые, покачиваются от ветерка.
   - Потому что я хочу... - и замолкает на полуслове. Произносит иное, сухо:
   - Не надоело в четырех стенах сидеть? Не ты ли так рвался в поля, еще когда первая твоя лошадь была жива?
   - Я...
   - Не ты ли умирал тут с тоски? Вот и развеешься.
   - Я больше не нужен здесь? - сам Йири не понимал, каким отчаянным в такие минуты становится. Но взор повелителя - словно магнит, и нет сил отвести глаз.
   - Пока еще нужен. Хорошо, объясню, несносное существо. Все привыкли уже, что ты есть, но все же ты находишься между двумя берегами.
   Йири отвел прядь волос от лица.
   - Меня столь долго учили знать свое место... Выходит, уроки были ошибкой?
   - Ты немного подрос, - с усмешкой отозвался Юкиро, - и не годишься на роль комнатной птички.
   - Так проще совсем отослать меня.
   - Поздновато. У тебя есть должность.
   - Отнять ее - дело одного мига.
   - Она слишком тяжела для тебя?
   После молчания:
   - Она - нет, господин... Но посольство - это мне не по силам.
   - К полудикому народу? Тебе, который сказал сумасшедшую речь на совете и сумел распоряжаться дворцовой охраной?
   - Они не пытались меня удержать.
   - Если бы ты показал страх, можешь не сомневаться, ты бы не вышел из комнаты. Кроме того, ты ухитряешься даже мне указывать, что и как делать...
   - Простите. Но я боюсь. Если не справлюсь...
   - Ты? Разве тебе позволено не справляться? - говорит шуткой, но за шутливым тоном - сталь. И правда.
   Йири подносит пальцы к губам на миг.
   - Я отправлюсь один?
   - Со свитой и с охраной, разумеется.
   - Я не о том. Не зная ничего, мне рассчитывать только на себя?
   - Нет, - говорит неохотно. - Будет тебе помощник. Он родился на побережье, отец его служил мне верно, и часто навещал Береговых в составе прежних посольств. Мальчишка был с ним. Теперь он старше тебя.
   - Кто он, мой господин?
   - Ты не знаешь его. Второй круг. Знак его дома - чайка.
   "У мужа Иримэ родня из этого Дома", - сделал в уме вычисления.
   - Ваша воля. Я отправлюсь на восток, - кисти рук, сложенные в ритуальном знаке подчинения, совсем холодные.
   Благословенный смотрит на него. Неожиданно говорит:
   - Сейчас я желаю тебе только добра.
   - А что такое добро?
   - Я не из мудрецов. Я не отвечу тебе.
   - То, что давали мне вы, господин, эти несколько лет - это было добром?
   - Нет. Это было тем, что хотелось мне.
   Юкиро посмотрел на юношу.
   - Иди за мной.
   Проследовали в соседнюю комнату. Там рука старшего сдвинула панель в углу, достала ящичек из дорогого черного дерева - на крышке птица из хризолита раскинула крылья.
   - Знаешь, что это? - Юкиро откинул крышку. Повернул ящичек - солнечный луч блеснул на лежащих внутри золотых пластинах.
   - Да, господин мой.
   - Возьми.
   Взгляд был - вопросом. "Почему? Это слишком много для меня. Это вообще слишком много для человека не Солнечной крови".
   - Может быть, тогда ты перестанешь задавать свои бессмысленные вопросы о жизни. Перестанешь вынуждать меня чувствовать вину или гнев.
   Йири протянул руку, и пальцы сомкнулись на холодном металле.
  
   **
  
   - Поручение сродни забаве, - прозвучали чьи-то слова. - Посланник...почета много, а делать ничего не придется.
   В словах была своя правда. Береговые люди, уреме, называемые также нур, слыли мирными и робкими. Они торговали с Землями Солнечной Птицы жемчугом и необычными кушаньями и приправами из даров моря, а также изготовленными из водорослей прочными канатами и странной красноватой тканью, по носкости превосходившей другие.
   Через их территорию беспрепятственно шли караваны тхай. Но плаванье возле тех берегов было опасным - уреме не имели своего флота, только рыбачьи лодки скользили по морю - и пираты хозяйничали в тех водах.
   Небольшие по меркам тхай поселения Береговых управлялись старейшинами, которые подчинялись нескольким наиболее уважаемым людям - верховным старейшинам. Но власть их почти не проявлялась на деле. И тхай считали уреме совсем примитивным народом, чуть не жалели их - неспособных управлять, не умеющих возводить города.
  
  
   - Дикари. Им достаточно пары дешевых подарков, которые не примут люди воспитанные, и уверений в дружбе.
   - Если эти дикари перестанут пропускать наши караваны, будет не слишком удобно, - заметил Йири.
   - В нашей воле заставить их. Уреме боятся собственной тени, что говорить о воинах? Им не с кем заключить союз - не синну же станут поддержкой. Те, словно ливень весной - налетели и тут же исчезли.
   - Не скажите, - казалось, Йири едва сдерживает усмешку. - Защитить уреме кочевники могут прекрасно. Земли Береговых - холмы и равнина, узкая полоса. Воинов Солнечной Птицы попросту скинут в море. А военные корабли не подойдут близко, - или подвергнутся атаке пиратов. Даже если наши воины победят, потери будут большими...
   Уэта промолчал. Его раздражала уверенность Йири - совсем молодого, мало что видевшего в жизни. Однако резон в словах его был.
   - Хорошо, - сдался Уэта наконец. - Нет смысла говорить о войне. Вы едете к уреме с миром.
  
   **
  
   Найи Лимаи совмещал в себе нечастые для тхай качества - был весьма дружелюбен даже к варварам, всегда благодушно настроен и совершенно лишен честолюбия. К Береговым людям он уже наведывался с визитом раньше, долго жил среди них, и теперь должен был помочь посланнику избежать возможных ошибок. Хотя он был выше рангом, чем Йири, все хоть сколько-то умеющие думать понимали - главным будет не он. Большинство было уверено - Найи станет только голосом. Все темы станет задавать другой. Немногие, хорошо знавшие Йири, молча усмехались, ибо знали, что говорить любимец повелителя тоже умеет. Только не всех удостаивает разговором.
  
   Они пришлись по сердцу друг другу - разница в летах была совсем незначительна. Один был разговорчив, но ненавязчив. Другой молчал и слушал. Отвыкнув от церемонной официальности двора тхай, Найи по-дружески потянулся к посланнику, разговаривая необычайно просто. Подобное обращение тронуло Йири, и скоро молодые люди отказались от формальностей между собой. Посланник всегда оставался сдержан - но и Найи не позволял себе фамильярностей.
   - Они понравятся тебе, - уверял он. - Конечно, это наполовину дикий народ, но добрые и гостеприимные. Они очень робки - и с радостью принимают покровительство Тайё - Хээт.
   - Разве у них есть выбор? - чуть улыбнулся Йири.
  
   Он снова был в пути, впервые после дороги в Столицу. И порою казалось Йири - он снова мальчишка, не ведающий о том, что ждет впереди, и Черный Соболь следит за каждым его движением. Но потом приходил в себя. Нет, теперь все иначе. За ним смотрят, конечно, но он - во главе небольшого отряда. К Береговым не отправляли пышного посольства, и подарков немного везли. Золото и драгоценные камни ни к чему Береговым людям - только рубины они ценили превыше всего, и была у послов шкатулка с огненными рубинами. Были красивые теплые ткани, мех горных волков - большая редкость для уреме, - и подтверждение разрешения закупать соль на границах. Своей соли у Береговых не было, до установления торговых отношений с соседями уреме коптили или сушили мясо и рыбу.
   Чем дальше продвигались к востоку, тем меньше было лесов. Их скоро совсем сменили степи с пологими красноватыми холмами. Ветрено было - крупной застежкой Йири скалывал воротник серой дорожной куртки у самого подбородка, серо-зеленый шарф с мелкой вышивкой по краям не снимал с головы - и без того волосы по вечерам еле расчешешь, настолько их путает ветер.
   Гнедой иноходец летел над стройной сухой травой, плавно покачиваясь. Поблескивал месяц, полнея ночь от ночи, щедро одаривая степь серебром, чтобы утром забрать дары - и плакали травы, каждое утро обильная роса клонила к земле их стебли.
  
  
   Путь показался недолгим, хоть и занял не одну неделю. Видно, Йири стосковался по свободе - придуманной, подлинной у него и не было никогда. Ребенком дальше деревни не уходил, в караване тоже - какая свобода? Только идти можно было, и видеть новое. Может, этого и не хватало?
   Впереди обрисовался главный поселок Береговых - плетеные из редкого прибрежного лозняка хижины, обмазанные для прочности глиной, приземистые, темные. Много дымков поднималось - сотни три людей жило здесь.
   Послов встречали - показалась процессия, и переводчик поглядывал то на нее, то на прибывших. Найи и сам неплохо знал язык береговых, но не положено вот так без посредника высоким гостям заговаривать с местными жителями. Йири тоже выучил немало фраз на языке уреме, хоть и странен ему казался этот язык - протяжный, со множеством шипящих звуков, которые скорей подошли бы змее.
   Старейшины поклонились торжественно. Всего трое мужчин в расцвете сил, остальные -преклонных лет. То ли Береговые люди дольше живут, то ли смотрятся старше, подумал Йири. Были они невысокие, коренастые, с лицами грубоватыми - а глаза казались странно раскосыми. Некрасивы совсем. Стоит ли удивляться, что никто из тхай не брал в жены их дочерей?
  
   Послов встретили с большим почтением. Простые обычаи уреме по сравнению с многослойным, отточенным этикетом тхай вызывали улыбку. Но Береговые даже значение этой улыбки понять не могли. Улыбается - значит, хорошо гостю.
   - Как дети, право, - шепнул Йири спутнику своему. В душе, словно нити в ковре, узором ложились пренебрежение и симпатия. Невозможно было считать уреме равными себе, но и смотреть свысока неуместным казалось - как дети они... не понимают, насколько незатейлив их быт, незамысловаты обычаи.
   Насчет обычаев Йири не успел додумать. После того, как послов встретили, угостили непонятными морскими блюдами - водоросли какие-то, ракушки - после всего этого подвели к двум стоящим рядом хижинам, отдохнуть. И девушки появились среди старейшин, нарядные, с перевязанными тесьмой волосами. Конечно, среди уреме женщины пользовались большой свободой, но не настолько же, чтобы девчонки могли в круг старейшин затесаться. Девушек подвели к гостям, смотрели выжидательно и радушно.
  
   Найи ощутил сильную неловкость, чуть оглянулся растерянно - в открытую отвернуться было бы оскорблением. От сердца отлегло, когда увидел, что улыбка появилась в уголках губ второго посланника - легкая, как паутинка осенняя. Он поблагодарил за оказанное уважение. Потом их оставили отдыхать.
   Найи облегченно вздохнул, когда старейшины скрылись с глаз. Спутник поглядел на него почти весело.
   - Не беспокойся. Меня не потрудились предупредить, но я догадался - достаточно прочел про их долг перед гостями. Лучше, если бы я был избавлен от такого почета. - Могли говорить свободно - девушки знали только местное наречие.
  
  
   Как и многие мужчины, в большинстве девушки Береговых были сивыми какими-то, пеньку напоминали их волосы. У этой оказались - черные. И лицо милое. Глаза узковаты, но это почти не портило девушку. Кажется, Найи повезло меньше.
   Она оказалась другой всем поведением своим. Там, где женщины Земель свободны, была застенчивой; там, где они робки - необыкновенно свободной. Она почти понравилась Йири. Но ее непохожесть отталкивала.
   Косы она прятала под платком; когда сняла его, двумя змеями те упали, длинные и тонкие. Йири безразлично было, по душе ли он ей. Женщин Береговые люди не принуждали ни к чему. Так встретить гостя - знак уважения. Остальное неважно.
   Она сказала потом:
  -- Как-то давно Боги сердились на нас. Они послали нам снег зимой. Я помню поляну цветов, и белые хлопья сверху. Хотелось помочь как-нибудь, но мать сказала - ничего не получится. Я плакала сначала, а потом поняла, как это красиво. Тебе подобных я не видела раньше - но ты похож на ту поляну, где снег и цветы.
  
   В домиках с промазанными глиной стенами было неуютно. Он думал - вспомнится детство. Нет. Совсем не такое все. Или он столь сильно изменился? Бедность родной деревни казалась обыденной, здешняя бедность - неприятной и варварской. Послов принимали торжественно, а Йири с тоской думал, что лучше бы чувствовал себя у костра под открытым небом, вдали от немудреных ритуалов у очага, постоянно чинившихся рыбачьих сетей, глиняных фигурок, приносимых в жертву бесчисленным духам природы, особенно - моря.
   Следуя примеру Найи, он надевал самую простую одежду, темную, как одежды Береговых людей, отличавшуюся только покроем. Другие, в свите, подчеркивали свое отличие от варварского народа, свысока поглядывали на уреме, взирающих на изысканных чужестранцев с восторженным детским опасением. Йири все это было не нужно. Шнурком перехвачены волосы, браслеты, что держат рукав, из тисненой кожи - все просто. И удобно. Он не чувствовал приязни к Береговым, но появлялся с ними везде, чуть ли не сети чинить помогал, и скоро уреме признавали его своим, как и Найи.
   А та девушка не сводила с него пристального, слишком открытого даже для их женщин взгляда. Внимательного и непонятного Йири.
   "Чего она хочет?" - гадал, не зная, что и подумать. "Чтобы я взял ее с собой? В Столицу? Неужто настолько наивна?" Непохожа она была на влюбленную дурочку, ой, не похожа. И, пожалуй, впервые женщина внушала ему желание скрыться от ее взора, или хоть внутренней стеной отгородиться. Только и стена такая не помогала, ее насквозь прожигал внимательный взгляд.
   Разбирала ли она раковины, или чинила снасти, или помогала ставить парус на лодке - невысокая, но сильная - все время казалось, что смотрит, и говорит что-то ему. И руки ее темные, обнаженные до локтя, говорили, и гибкая спина, и каждый неширокий, уверенный шаг.
   Стоило заслышать ее шаги - хруст гальки, ни с чьими шагами не путал, и думал почти с тоской - почему здешним женщинам столь много позволено?
   Да что же позволено, поправлял сам себя. Держать дом, выходить в море - тяжелый труд, ныряльщицам - собирать жемчуг. Сушить и измельчать длинные бурые водоросли с острым запахом соли... Что же позволено? Трудиться до изнеможения и быть старухой в тридцать пять лет?
   Только одно отвлекало от неприятных мыслей. Когда он смотрел на море и видел рыбачьи лодки уреме, думал о больших судах. Пару раз видел и их, проплывших вдалеке. В первом Найи опознал шаварское судно, во втором - пиратскую шхуну.
   Береговые люди боялись пиратов - тихим, привычным страхом. Богатств у Береговых не было, но в плохие времена пираты не брезговали и запасами береговых, забирали и соленую рыбу, и веревки, и полотна для парусов. Тем более жемчуг - селения, вблизи которых жемчужные "поля" были особенно богатыми, находились в состоянии покорного страха и день и ночь.
   И, когда непонятно чей парус мелькнул на горизонте, подозвал Найи и поделился своими сомнениями.
  
   Йири еще в Столице слышал имя Ши-Тау. Предводитель одной из крупнейших морских банд, человек этот отличался отчаянностью и везучестью. Он держал в кулаке отборных головорезов, которые являлись еще и отличными моряками. Пираты, как водится, часто грызлись между собой - за добычу, за корабли, за удобную бухту. А теперь Йири узнал, что Ши-Тау обосновался в заливе Хитэн, что лежит неподалеку отсюда.
   - Я хочу встретиться с ним, - закончил Йири, и пальцы его сплетали и расплетали волокна, завязывали причудливые узлы - словно совсем не следил за ними хозяин.
   - Ты просто безумен.
   - Наверное. Многие так говорили.
   - Тебя не за этим послали сюда, - терпеливо объяснял Найи. - Твоя миссия выполнена. Ты должен вернуться, а не забираться в пиратское логово.
   - Да, но... Ши-Тау так близко. И так удобно все складывается. Если потом будет поздно...
   - Никто тебя не обвинит.
   - А я сам?
   Найи, в черных штанах и куртке выглядевший похожим на помесь уреме с ремесленником тхай, раздраженно развел руками.
   - Тебе не терпится потерять это? - он провел пальцем по шее.
   Йири отбросил волокна и лег на тюленьими шкурами устланную кровать.
   - Завтра пошлю гонцов из Береговых к Ши-Тау. Посмотрим, что он ответит. Полагаю, хотя бы выслушает... к ним ведь не обращался никто из Тхай-эт.
   - Выслушает... посмеется!- сердито проговорил Найи. - Вот уж точно, еще и в гости тебя пригласит, чтобы бесплатное развлечение устроить. Доверенное лицо самого повелителя Тайе - Хээт захотело взглянуть на его пиратскую шайку! Ну, что мне сделать, чтобы убедить тебя передумать?
   - Вернуться в Столицу и привести войско, - задумчиво откликнулся Йири. - Пожалуй, этого будет довольно...
   Найи зубами скрипнул, но промолчал. Надеялся, что утром выветрится дурь из головы посланника, а если не утром, то по-любому, достаточно времени.
  
   Ночью было много звезд - тяжелых, мохнатых. Йири протянул ладонь к одной, низко висящей. Услышал за спиной голос:
   - Так и будешь к звездам тянуться? Живые люди рядом с тобой.
   Чернокосая девушка стояла рядом, хмуро смотрела - ночь была ясной, лицо видно, почти как днем.
   - Люди... Ты?
   - Не я. Я свое исполнила и свое получила.
   - Тогда зачем ты пришла?
   Она приблизилась, под ногами галька шуршала. Длинная одежда, широкая.
   - Проститься.
   - Разве я уезжаю завтра?
   - Не ты. Я ухожу. В селенье к далекой родне.
   - Зачем? - спросил, и сам пожалел, что слова сорвались. В самом деле, ему-то что.
   - Уйду я не одна. Хочу, чтобы ты знал.
   Сперва не понял. Потом руку к ней протянул, но она попятилась, потом повернулась резко и стремительно зашагала прочь, терпеливая, сильная, горькая - как морская волна.
   А он остался один.
  
  
   Назавтра от Найи не отставал, выспрашивал все, что тот знал о Ши-Тау. И уреме расспрашивал. В очередной раз услышал, что флот пирата невелик, но на редкость быстроходен - и маневренность его шхун - кита была получше, чем у судов тхай и cууру. Говорят, он привез откуда-то издалека корабельного мастера, и тот научил его людей секретам. Кроме невероятных кораблей, пиратов Ши-Тау отличала такая же невероятная храбрость и непредсказуемость. Но их было мало - до сих пор они успешно избегали ловушек, но в недавних стычках на море потеряли две шхуны. Йири надеялся, Ши-Тау и его люди понимают - если так пойдет и дальше, хозяйничать на море им осталось недолго.
   И, просчитав все, он написал письмо, запечатал и отправил с одним из уреме в залив Хитэн. Пришлось посулить гонцу щедрое вознаграждение - пиратов Береговые люди боялись, хоть соратники Ши-Тау не трогали их. Посланник вскочил на низкорослую лошадку и порысил по дороге, на дорогу мало похожей. Йири задумчиво смотрел ему вслед. Найи подошел сзади.
   - И в каком виде ты собираешься предстать перед этими головорезами? Не сомневаюсь, что они захотят посмотреть на чудо неслыханное - сумасшедшего тхайи из высших кругов.
   - Не такое уж чудо. Я навидался таких...
   - Так пиратом ведь не показываем, честь страны бережем.
   - Ты и сам понимаешь - заявиться в этом наряде, - Йири поднял руки, и широкие темные рукава собрались тусклыми складками, - неразумно. А если чересчур пышно одеться, это польстит им, конечно - только не затмит ли блеск сути речей? Да и лесть подобная недалека от оскорбления...
   Найи сокрушенно помотал головой.
   - Ты свихнулся совсем. Об этикете рассуждаешь, готовясь отправиться ко всякому сброду.
   - Уж не от тебя слышать такие речи! "Человек знатного рода всегда помнит о том, что простому и в голову не придет", разве не так говорите вы? Тонкость и вежливость не такие вещи, чтобы можно было пользоваться ими по желанию - сегодня достал, завтра спрятал в сундук.
  
  
   К вечеру другого дня вернулся гонец. Запыхавшись, доложил Йири, что Ши-Тау согласен увидеться с послом.
   - Честь какая! - фыркнул Найи. Гонец-уреме вопросительно округлил брови.
   - Получи свою плату, - мягко сказал Йири, и распорядился выдать гонцу условленное.
   Найи глядел, как молодой человек проверяет, не забыл ли он что-нибудь взять с собой, надевает светлую дорожную куртку и перевязывает волосы темной полоской дорогой ткани с вышивкой - летящей ласточкой, белой.
   - Ты не надейся отделаться от меня.
   - Найи! Твой долг оставаться здесь.
   - Это твой долг оставаться здесь, а мой - помогать тебе. И не помышляй даже хоть слово сказать поперек - если уж мы оба нарушаем предписанное, то тебе надлежит меня слушать. По рождению я выше тебя.
   - Хорошо, - неожиданно покладисто улыбнулся Йири. Найи, напротив, нахмурился. Соотечественник его хитрым не был, но больно уж подозрительна эта неожиданная сговорчивость и улыбка невинная.
   И весь путь, пока они ехали быстрой рысью к заливу Хитэн, Найи поглядывал на спутника с недоверием.
   Залив Хитэн отгораживали от постороннего взора высокие скалы, изъеденные ветром так, что они воротами казались. Не было красивым это творение природы, причудливая арка скорее беспокойство вызывала, нависая эдакими сцепленными когтистыми лапами над дорогой. Всадников уже поджидала группка людей. Судя по ярко-пестрым деталям одежды вперемешку с темными полотняными и кожаными, это были посланцы Ши-Тау. Пираты. Кто еще надел бы на голову повязку из разноцветного полосатого шелка? Циркачи разве.
   Страх липкой змейкой пополз по спине Найи. Только выучка не давала ему открыто продемонстрировать свое опасение. А Йири словно живой статуей стал - его приветливой и с тем высокомерной улыбке позавидовал бы не один придворный.
   Человек в пестрой повязке выехал вперед - по бокам его держались другие, с нарочито небрежным, вызывающим видом глядя на гостей.
   - Аист мое имя, - нехотя проговорил он, и его крупный рот изобразил иронию и недоверие.
   - Правая рука Ши-Тау, как я понимаю, - спокойно откликнулся Йири, собравший достаточно сведений. Тот взглянул на юношу полупрезрительно.
   - Ну, слушаю, господа послы.
   - Кажется, все, что я хотел сказать не самому вашему предводителю, я высказал в письме, - Йири явно готов был к тому, что к цели придется прорываться через некоторые препятствия. Аист в упор взглянул на самоуверенного мальчишку.
   - Значит, не все.
   - Я думал, Ши-Тау не держит возле себя глупцов.
   Лицо Аиста стало похожим на недобрую маску. Но он не успел и рта раскрыть. С тем же легким сожалением Йири продолжил:
   - Если мы разъедемся сейчас, то вы останетесь в проигрыше. Поверьте, Ши-Тау это поймет, и не поблагодарит своего помощника.
   Заметив, каким взглядом Аист окинул его людей - и своих, добавил:
   - А вот силу применять глупо. Мое же предложение рассчитано только на личностей незаурядных.
   Найи чуть не рассмеялся. Уж лести в адрес кого бы то ни было он от Йири раньше не слышал. Аист погладил ножны своего большого ножа - скорее привычный жест, чем демонстративный.
   - Слишком уж много вы на себя берете, ваша милость. Я вот вижу мальчишек перед собой. И чем докажете, что это не блажь, пришедшая в голову сынкам богатых семейств?
   - Докажу.
  
   Неуловимое движение кистью - и что-то желтое сверкнуло. Из браслета появилась, не иначе - на ладони Йири поблескивала золотая пластинка, полукруг со сглаженными краями. На чеканке - птица, несущая в лапах солнечный диск.
   Знак эмма - предъявитель сего имеет право говорить от лица Благословенного. Глаза Найи стали невозможно круглыми - не ожидал. Да и кто ожидал бы? Доверие наивысшее... почему?
   - Ну, хорошо, вам я поверю, - неохотно проговорил Аист. Он понял, что значит эмма. - А тот, кто дал этот знак - подтвердит ли ваши слова?
   - Да.
   Найи зажмурился в ужасе. Аист косо взглянул на него. Промолчал. Обратился к Йири:
   - Почему ваш правитель доверил такую власть мальчишке?
   - Я знаю - у вас есть сын - ему всего шестнадцать, - медленно произнес Йири. На "мальчишку" внимание не обратил - да и знал, что выглядит младше своих лет. - Он давно ходит с вами в море. Он был при захватах чужих кораблей - в морском бою?
   - Да, - сквозь зубы признал первый помощник.
   - Он был хорош в этом деле?
   - Да. Но он - мой сын!
   - Значит, если бы не это гордое звание, вы не признали бы умения за ним? Или только ваша кровь столь горяча?
   Аист раздраженно махнул рукой - словами играть - любимое занятие рожденных в богатых домах. Пусть разбирается Ши -Тау.
   - Я передам ваши слова, - вежливость давалась ему все с большим трудом.
  
   ...
  
   В этих долинах узких, между холмами, жил ветер. Протяжный или порывистый, нрав ветра непостоянен. Распахнутыми настежь были эти места - не укрыться.
   На низком пологом холме появились всадники. Помчались, рассекая волны травы. Недалеко от Йири и Найи придержали коней, подъехали шагом.
   Йири в первую очередь коней оглядел. Низкорослые, мохнатые - красоты никакой, но, видимо, быстрые и выносливые. Да и всадники им под стать. Посадку не назовешь изящной, однако руки сильные, глаза цепкие. Вооружены хорошо. Одеты небрежно, похуже тех, что встречали у арки - намеренно, что ли?
   - Вас проводят к Ши -Тау.
   - Не нас. Меня одного...
   При этих словах Найи чуть не выпрыгнул из седла.
   - Позвольте нам обменяться наедине парой слов, - обратился он к Аисту.
   - Ну, позволяю! - буркнул тот.
  
   Йири и Найи отъехали в сторону.
   - Ты все же сошел с ума, - сквозь зубы пробормотал Найи. - Это же... сброд, головорезы. Ты не понимаешь?
   - Их предводитель - человек умный. Он не причинит мне вреда - не станет совершать глупость.
   - - Небо... - почти простонал Найи. - Ты хочешь стать заложником у этих отродий? Их надо уничтожать, а не разговаривать с ними.
   - У нас мало сил. Запад почти закрыт для караванов и кораблей - а шаварские купцы берут много...Нам нужен этот союз.
   - С чего ты взял, что они отпустят меня?
   - Потому что я говорю с ними о дружбе. А такие разговоры не начинают с насилия.
   - Но мы раскрыли их убежище...
   - Брось. Не такая уж тайна. Но они стоят на чужой земле, да еще на границе с синну - напасть на Ши-Тау на берегу значит нарушить мирный договор с кочевниками и уреме.
   - Я поеду с тобой.
   - Ты останешься - иначе кто доложит повелителю о неудаче, если я все же ошибся?
   - Ну, знаешь! - позабыв про должное обращение, громко возмутился Найи. - У Береговых ты мог отдавать мне приказы, но я все же стою повыше тебя.
   Он замолк, вспомнив про эмма.
   Йири улыбнулся, коснулся его руки кончиками пальцев:
   - Но ведь я прав, Найи.
   - Прав, - неохотно признал тот. - Попробовать, может быть, стоит. Но что со мной сделает повелитель, если погибнешь ты? Лучше мне говорить с Ши -Тау.
   - И что же ты скажешь?
   - То, что и ты.
   Йири вновь улыбнулся.
   - А я и сам еще толком не знаю, Найи. Я должен увидеть его. Пойми... слова нельзя готовить заранее. Это не встреча послов, когда предписан каждый шаг.
   Он чуть прищурил глаза, всмотрелся вдаль - туда, где мерцала полоска залива.
   - Ты поймешь - ты знаешь два народа. А я видел разных людей - не только тех, что наверху. У меня больше опыта, Найи. Не беспокойся.
   Вдруг он слегка усмехнулся, голову наклонил - словно птица встопорщила перья:
   - А гнева повелителя не бойся. Он поймет - тебе меня не остановить.
   - Не думал, что он терпит столь своевольных, - вырвалось у Найи.
   - Я вернусь, Найи. - Спутник резко направил вперед коня - присланные сопровождать устремились за ним на своих приземистых пегих лошадках. Йири не оглянулся ни в сторону Найи, застывшего в седле, ни на пиратов - сопровождающих.
  
   ...
  
   - Тхай и cууру находятся на грани войны - однако, неизвестно, будет ли перейдена эта грань. Война выгодна вам - хоть она будет вестись не на море, но на ваши корабли, грабящие кого угодно, обращать особого внимания не будут.
   - Верно, - хмыкнул Ши-Тау.
   - С другой стороны, вашим людям и кораблям в последнее время досталось. И, если между нами и нашими западными соседями установится временное перемирие, мы вас попросту уничтожим.
   - А вы самонадеянны, молодой человек.
   - Нет. Я просто разумно смотрю на вещи. Мир не стоит на месте. Тайна ваших кораблей уже доступна нашим мастерам - пусть не во всей полноте. Вы можете выгадать пару лет...
   - Если не будет войны.
   - Хотите рискнуть?
   Ши-тау поднялся, оперся руками о стол.
   - Еще не решил.
   - Разумнее не вести войну на две стороны, а договориться - и вам, и нам одинаково выгодно.
   - Каков ваш ранг при дворе? - резко спросил Ши -Тау.
   - Невысок. Пятая ступень.
   - И вы имеете смелость и полномочия говорить со мной от лица повелителя, не предупредив его об этой встрече? Да еще возите с собой этот знак?
   - Да. - заметил, как округлились глаза собеседника, но прибавлять ничего не стал.
   - Кто вы, гром разрази?
   - Я вышел из Малых покоев дворца. Вам известны такие? - голос холодный. Ши -Тау засмеялся.
   - Вот оно как. И сейчас он все еще смотрит туда, где вы? Теперь понимаю.
   Нагнулся вперед:
   - А вы ценный заложник, ежели что.
   - Нет.
   - Нет?
   - Ради меня никто не станет менять русла рек. И за мою жизнь вы не получите ничего. Только месть - потом.
   Ши -Тау был не из тугодумов. В его взгляде промелькнуло нечто, близкое к жалости:
   - Я слышал о нравах двора. Но это мне чуждо. Того, кто мне дорог, я не отдам никому. Глотку перегрызу.
   - Вы понимаете - Благословенный поступит не так. Но все это лишнее, если мы сможем договориться. Слово он держит всегда.
   - И вы?
   Йири чуть улыбнулся:
   - Подумайте. Как мне ответить, если доверия нет?
   - Хорошо, - кивнул Ши -Тау - А ваше слово, как я понимаю, сейчас равно слову правителя. Стало быть, я говорю с ним. Так что он может мне предложить?
   - У вас половина людей нашей крови. Все ли довольны, когда нападают на соотечественников?
   - Не все, - усмехнулся Ши -Тау. - Порой приходится усмирять недовольных.
   - Я предлагаю мир. Ваши корабли могут стать надежной стражей границ, в чем-то превосходящей нашу.
   - А выгода нам?
   - Со стороны повелителя - поддержку и милость. Не трогайте только шаварских купцов с птицей на парусе. Остальные все - ваши.
   - А вам приходилось видеть бой? - с усмешкой спросил Ши -Тау. - Как спокойно вы говорите - возьмите тех, оставьте этих! Приятно вершить судьбы других, сидя на берегу?
   - Мне нечего сказать. В море я не был.
   - Вы будете только помехой - но я не отказался бы прихватить с собой такого, как вы. Вам, птенчикам двора, полезно посмотреть на настоящую жизнь!
   - Мы отвлеклись, - с безупречной улыбкой напомнил Йири.
   - Вы все же слишком заняты соседями с запада.
   - Я повторю - наша вражда сейчас не касается моря. Если начнется война - придется плохо. Но пока ее нет - и повелителю выгоднее бросить все силы на то, чтобы уничтожить вас. Ради будущего спокойствия.
   - Флот Тайё - Хээт силен, - с неохотой признал Ши -Тау. - Пока и мы не слабы - но, если на нас начнется охота, нас могут обложить, как зверя в норе. И это на море! Тьфу!
   - У вас есть союзники - их немного. Мы не станем требовать охоты на них - но им лучше не трогать нас. А вам - наша поддержка и все остальные.
   - Не против достоинства - идти на сделку с пиратами?
   - Моего достоинства? - Йири спросил это так, что Ши -Тау счел за благо не переспрашивать. Мальчишка ему приглянулся - неглупый и держится хорошо. Сейчас он открыт, можно больно ударить - да незачем.
   - Пираты охотятся на пиратов...такое бывало. Согласен, - он треснул ручищей о стол. - Но пока вы останетесь здесь. Гостем, - он широко улыбнулся. - Если все как надо пойдет, слово даю - ненадолго.
  
   ...
  
   За тонкой перегородкой запели грубые голоса. Йири прислушался, невольно насторожился - разудалая песня, такие обычно поют, когда хмель в голове и весело настолько, что разум спьяну готов поддержать любую безумную выходку.
   Ши-Тау заметил эту повышенную настороженность, повел рукой в широком жесте гостеприимства.
   - Не заботьтесь ни о чем, отдыхайте спокойно. Они, конечно, привычны головы отрывать, но моего гостя не тронут.
   Ши -Тау с сомнением оглядел Йири.
   - Двое слуг с вами. Достаточно? Больше и для меня некстати.
   - Достаточно, - улыбкой ответил Йири. - Я могу обойтись и без них.
   - Неужто? - на лице пирата отразилось большое сомнение. - Пусть эти будут.
   - Я говорю правду. Мне не то чтобы нужны слуги. Но лучше, чтобы кто-то из своих видел меня постоянно.
   - Ах, вот как! Слежка, значит? Неужто не доверяют - и это посланнику с эмма?
   - Доверяют. Вам не понять, - он вгляделся вдаль. - Какое большое море...
  
  
   Йири не очень представлял себе, что творится в Столице. Только догадывался, что поначалу была неслабая буря при дворе, а ныне письма летают от Найи в Сиэ-Рэн и обратно, что Найи видится с Ши-Тау, - а сам больше не занимался переговорами. Конечно, его держали в курсе событий, но он достаточно знал свой народ и нравы вершителей судеб, чтобы подозревать - ему говорят не все в приходящих изредка посланиях.
   Ши-Тау спросил его, почему не он сам займется переговорами. Йири ответил - не имеет права. Эмма, конечно, знак высочайшего доверия, но сам Йири не волен подписать ни одну бумагу.
   - То есть, вы зажгли этот костер, а другие должны подбрасывать дрова или, напротив, следить, чтобы не случилось пожара? - смеялся Ши-Тау.
  
   В заливе Хитэн море чаще бывало спокойным. За полтора месяца Йири лишь раз видел шторм, и позавидовал морякам, у которых хватает смелости носиться по волнам во время такого разгула стихий.
   С Ши -Тау они виделись часто. Пожалуй, чаще, чем было необходимо - обоим казалось интересным узнать, что за птица другой. Разговаривали. Несмотря на приверженность к грубым словам, предводитель пиратов оказался человеком умным и интересным. Охотно делился знаниями, без всякой рисовки рассказывал яркие случаи из собственной жизни, и без смущения вспоминал случаи смешные.
   Йири видел серых дельфинов, играющих среди волн, и коричневых птиц с длинными узкими крыльями - взмахи крыльев казались ломкими. Птицы охотно летели к тому, кто кидал им кусок лепешки или серебристую рыбку.
   Когда-то он думал о море, мечтал попасть на побережье. Сейчас видел бесконечную водную гладь каждый день, пусть краешек моря - глубокий и широкий залив. Но родным ему море не стало.
   - Сердце ваше не здесь, - заметил как-то и Ши -Тау.
   - Не здесь, - согласился Йири, следя за чайками и коричневыми птицами, играющими с волной.
   - А вы не понесете наказания за собственную смелость? Я знаю, у вас карают даже за победу, если человек нарушил приказ.
   - Я не нарушал ничьей воли.
   - Разве не велено вам было возвращаться в Столицу сразу же?
   - Нет, - после недолгого молчания произнес Йири.
   Ши-Тау смерил его внимательным взглядом.
   - Какого демона! Эти проклятые придворные куклы способны даже настоящего человека превратить в замороженную деревяшку! Идемте с нами! Если тот, кто остался там, настолько безразличен к вашей судьбе, что же цепляться за его милость, как за сокровище?!
   - И что же мне делать здесь? Убивать? Или подсчитывать награбленное?
   Предводитель пиратов не оскорбился.
   - Дело найдется.
   - Неужто примут? - Йири спрашивал с едва заметной насмешкой. Ши-Тау нахмурился.
   - Мои люди умны. И знают, кого нужно ценить! Явиться сюда было смелым поступком. Сказать мне то, что сказали вы, было умно. Поначалу я сомневался - с чьего голоса поет эта куколка? Теперь понимаю, что со своего собственного!
   Он треснул кулаком по борту шхуны.
   - И не вам опасаться моих ребят! Они понимают - я любому из них шею сверну, если что!
   Йири расправил складки у пояса, поправил браслет - намеренно неторопливо. Поглядел вдаль. Наконец отозвался:
   - Я ценю то, что вы предложили. Среди тех, кого я знаю, редко кто говорит от чистого сердца. Но моя судьба там, а не здесь.
   - Человек не знает своей судьбы!
   - Не в этом случае. Даже если я покину дворец, я - дитя лесов и полей, не моря.
   - Сколько вам лет?
   - Двадцать.
   - По виду - меньше. По словам - дал бы побольше. Что же, теперь он хочет от вас избавиться? Да еще выгоду для себя получить?
   - Это как - месть за отказ присоединиться к пиратам ваши слова? - поинтересовался Йири, не сводя глаз с появившегося у горизонта бледного серпа месяца. Всегда странным казалось. День еще - а светило ночное видно.
   - Да нет, - откликнулся Ши-Тау с досадой. - С души воротит, до того обидно!
   - Закончим на этом. Иначе скажем друг другу то, что произносить не следует. - Повернулся, лицо внимательным было.
   - Скажите, неужто среди ваших людей не существует обычая не трогать личное другого?
   - У нас люди простые, - махнул рукой Ши-Тау. - Чего там прятать- то? Ну, будь по -вашему. Я в этикетных делах не силен, так что буду молчать. В конце концов, вы мой гость.
   - Это верно, - Йири ответил коротким кивком, и уже улыбаясь, махнул рукой, подзывая чайку.
  
   А утром следующего дня появились посланцы из Столицы - переговоры сладились. Йири мог возвращаться.
  
   Возвращение оказалось быстрым - и очень тревожным. Понимал, что исполнил свой долг, что, наверное, даже повелитель доволен исходом затеянного Йири дела, и все же места себе не находил. Хотелось сорваться в галоп, и, если уж не в Сиэ-Рэн напрямую, так хоть в степи умчаться, отвести душу. Чтобы лишь ветер - и никаких мыслей. Невозможно. Медленно движется небольшая группа людей с немногочисленной, но лучшей охраной.
   Зато радостью было снова Найи увидеть. Тот встретил посланника на середине пути. Признался:
   - Я беспокоился. Не собирался в Столицу, а не удержался.
   Йири посмотрел с благодарностью. Почти приятной стала дорога.
   Пыль, копыта коней, дорожная одежда - неяркая, с простой вышивкой. Шарф, закрывающий волосы, капюшон от дождя. Холмы, ночью - темные, подозрительно встречающие чужаков, днем - шелковистые тонкие травы, растущие на склонах холмов; запах полыни, мяты и сотни других диких трав.
   Порою можно было заметить маленькую степную лисицу, с испуганным любопытством смотрящую на всадников. Порой огромная хищная птица пролетала, хватая когтями зазевавшегося зверька. Жизнь.
   А Йири возвращался в Столицу, где то же самое - но каждый шаг предписан или запрещен.
  
  
   Глава десятая. Назначение
  
   Земли cууру - лэ.
  
   - Будь прокляты эти дети солнечной курицы! - не сдержался молодой правитель. - Чтоб все демоны сожрали их вместе с пиратами!
   Советники старались не поднимать головы. Недавно сууру, казалось, шли к цели без помех - еще немного, и восточные границы откроются перед их войсками. Но их постигло разочарование - соседи по-прежнему удерживали даже пустующие земли, где трудно было пасти скот и собирать урожай.
   А после - договор с пиратской шайкой, самой сильной на море. И потери, потери... Разбить пиратов не получалось - их прикрывал флот Тхай-эт. И шаварские купцы, которым тхай и союзные с ними пираты обещали защиту, ныне сильно задирали нос перед сууру, осмеливаясь диктовать условия и назначать немыслимые цены. А раньше - дрожали за свои корабли и готовы были отдавать товар чуть не за полцены.
  
   Отослав бесполезных советников, направился к покоям Аталимай - любимой двоюродной сестренки. Прелестная, как молодая серна, пугливая и веселая, она затмевала в его сердце всех жен. Но по закону правители сууру не имели права заключать браки между двоюродными.
   Аталимай нежно любила своего отца, его дядю, вызывая в душе правителя противоречивые чувства. Молодой человек считал дядю человеком слабым и бесполезным, однако терпел подле себя, не желая причинять боль сестренке. Для нее средоточием вселенной был отец, как для самого правителя - Аталимай.
  
   Девочка-подросток кормила ручную говорящую птицу, привезенную издалека. Птица ворковала, девочка улыбалась; позвякивали колокольчики в длинных косах, и веяло от этой картины - покоем и беспечностью ранней юности.
   Молодой человек стоял и смотрел. Cууру отдают дочерей замуж рано - уже невеста перед ним, хотя все бы отдал, чтобы еще пару лет она побыла ребенком... Может волей своей запретить ее брак с кем бы то ни было, но - разве такое решение явится для Аталимай счастьем? Разве расцвела ее красота, чтобы в женских покоях одинокой зачахнуть?
   Надменный, вспыльчивый, слушавший сначала себя и лишь потом, с неохотой - других, он не способен сделать что-то во вред этой девочке, всегда послушной, которая и сама не осознает своей беспримерной власти над ним.
  
   **
  
   Земли Солнечной птицы.
  
   Нельзя сказать, что на душе у него было спокойно. Он возвращался как победитель, однако действовал-то самовольно. Ему доверили эмма - но для того разве, чтобы Йири тут же начал использовать власть, не посоветовавшись, не послав гонцов в Столицу, дабы испросить разрешения?
   Он непрестанно думал, как его встретят, думал и днем и ночью, и поэтому лицо его при въезде в Столицу казалось очень холодным. А он попросту ничего не замечал вокруг. Встречу устроили праздничную - под ноги легли ковры, вспархивали в небо птицы с яркими крыльями. Наверняка были недовольные, однако умело скрывали недовольство свое, встречая Йири почти как героя. Его проводили в покои - отдохнуть. Но, когда направился было туда, где жить привык, почтительно подсказали - не сюда, господин. И указали дорогу в павильон - вблизи Дворца-Раковины, однако стоящий отдельно. С отделанными малахитом и змеевиком стенами, с серебряными орнаментами над входом, строгий и легкий. Павильон назывался - "Песня травы", и ранее пустовал, лишь изредка в нем останавливались гости Островка.
   - Вам подарили его, господин.
   - Вот как.
   Осмотрелся - роскошно не менее, чем прежнее жилье, и многое узнаваемо - его эскизы, сделанные для забавы и полузабытые. Видимо, перестроили павильон... Серебряный узор - летящая цапля, и стайка маленьких голубых уточек за ней следом. Сто лет и больше могут лететь - не догонят.
   Йири ополоснул лицо, переоделся в невесомое домашнее одеяние. Все же устал немного за три месяца - в седле, среди Береговых и у пиратов. Можно и отдохнуть. Дома. Значит, теперь у него появился дом. Заслужил такую награду. Изящно убрали былую забаву из Дворца, ничего не скажешь. Верно, давно к этому шло, только не замечал. Или не хотел замечать. А теперь и расспрашивать поздно.
  
   ...
  
   - Вот дар от Ши-Тау, мой повелитель, - Йири с поклоном протянул Солнечному кинжал: по голубоватой стали клинка бежали темно-синие кораблики, рукоятка была украшена чеканными изображениями древних парусников. Работе этой лет триста, не меньше, если не все пятьсот. Взято из курганов Талы.
   - Пираты понимают в ценностях, - усмехнулся Юкиро. - Кстати, не предлагали тебе остаться?
   - Такое предложение было, - ровно откликнулся Йири, - Но вы же не думаете, что я мог согласиться, мой господин?
   - Конечно же, нет. У тебя были обязательства здесь. Я доволен тобой, - добавил немного спустя, как бы нехотя. - Тебе хорошо в "Песне травы"?
   - Да, мой господин.
   Когда тебе вручают награду, не следует проявлять истинных чувств.
  
  
   **
  
   Не было на этом море судна быстрее "Морского конька" Ши-Тау. Да и остальные его корабли едва уступали "Коньку" в скорости. А cууру плавали на суденышках-тихоходах, как презрительно говорил Ши-Тау. Поэтому неудивительно, что одно такое суденышко, плывущее домой после переговоров с шаварами, оказалось захвачено. Пираты сделали вид, что удивлены безмерно, обнаружив на корабле господина Ахдара, возглавлявшего посольство cууру-лэ. Ахдар- доверенное лицо по торговым делам, и, как-никак, дядя самого правителя.
   Тхай, в свою очередь, выказали величайшее изумление, и заставили пиратов выпустить из рук высокородного пленника. И, разумеется, пообещали ему полнейшую неприкосновенность, посетовав, что в ближайшее время не могут отправить его на родину. Обстоятельства... разбой на дорогах, а вдруг что случится? И принять послов от соседей могут лишь в самом малом числе, иначе получится оскорбление. Мы, мол, не можем гостю охрану достойную обеспечить, так милости просим, вы уж за нас постарайтесь!
   На Островке почти в открытую хохотали над cууру. Те попытались было обвинить тхай в сговоре с пиратами, так попробуй докажи, что действовали заодно! Подобные обвинения могут и к войне привести. Говорили, что Аталимай, младшая дочка Ахдара, заболела от переживаний, и умоляла своего двоюродного брата что угодно снести, лишь бы ее отец невредимым домой вернулся. Знали птенцы Золотого Дома, что сильна привязанность брата к сестре. Вот и выяснили бы, насколько.
   Намекнули, что Ахдар- почетный гость, Островку вовсе не в тягость, если и дочка сюда приедет, прямо благой век воцарится в стране.
   Молодой правитель вне себя от бешенства поначалу готов был тут же войну развязать, и камня на камне от Островка не оставить, но против того поднялись как один все советники - они боялись такой войны. И Аталимай, хоть и тихая, сказала, что станет невестой главы Золотого Дома. Так и от своего отца беду отведет, и мир принесет странам-соседям. Робкая, она загорелась желанием - быть полезной многим и многим. Мысль навсегда поселиться в землях тхай одновременно пугала и будила полудетское еще любопытство. И - там она будет Благословенной, а здесь стала бы всего лишь одной из жен какого-нибудь придворного.
  
   **
  
   Сиэ-Рэн. Несколько раньше.
  
   Юкиро прошелся по комнате.
   - Сядь.
   Йири остался стоять. Повелитель даже не взглянул на него.
   - Ты знаешь, что твоими стараниями произошло две недели назад?
   - Да, господин. Но почему - моими?
   - Твои пираты... Человек, которого они захватили, прибыл в Столицу. Близкий родственник их правителя, Ахдар.
   - Что вы собираетесь делать?
   - Оказать ему всяческое уважение, разумеется. Он ведь не виноват, что твоими стараниями честным людям нельзя стало плавать по морю!
   Вроде шутил - доволен был совершившимся. Но постоянный упрек чудился Йири. Словно он, проживший три месяца на стоянке Ши-Тау, теперь отмечен клеймом.
   - Ты не занимаешься дворцовыми церемониями, но и от бумаг я пока освобождаю тебя. Отдыхай, ты заслужил отдых.
   - Вы не хотите, чтобы я вникал во все тонкости вашего общения с высоким гостем - или уж пленником, как угодно? - прямо спросил.
   - Не хочу.
   - Ваша воля, мой господин. - И рвется с языка "почему?" Ведь несмышленым мальчишкой ему позволяли присутствовать при важных беседах, восемнадцатилетнему - доверили место айги, а сейчас - отстраняют. Пусть между ним и Благословенным легла холодная пустыня, умение думать и знания Йири никуда не исчезли. Так почему? Или же - так и проходит милость Золотого Дома, без внешних причин - и даже способные становятся не нужны?
  
   Истину Йири открыл один придворный, с которым толком и не разговаривали никогда. Мог бы и сам догадаться, конечно, однако порой не хочется замечать очевидного.
   - Как вы помните, у Ахдара трое дочерей, и младшая как раз достигла брачного возраста. Говорят, правитель сууру неравнодушен к своей двоюродной сестре - хотя среди их народа браки между подобными родственниками разрешены всем, кроме правящего дома...
   - Да... я совсем позабыл, - глухо откликнулся Йири, повернулся и скрылся в пустом зале для праздничных церемоний. Долго стоял, прислонившись к холодной колонне. Да, он совсем позабыл, что наследник все-таки нужен стране, и даже самый любящий брат предпочтет оставить престол сыну, а не брату или племяннику.
   А в голове звенели когда-то давно слышанные восторженные слова чужестранцев: "она красива, словно капля зари на цветке, шаги ее - пение колокольчика, а взгляд нежнее и сладостней розового масла"...
  
   **
  
   Скоро повелитель снова призвал его.
   - Я верю тебе, как никому в Тайё - Хээт.
   Он вздрогнул. Начало насторожило. Юкиро придвинул карту.
   - Посмотри на северо-восток. Ты знаешь, какой крови стоили нам западные границы. Теперь Окаэра... Высохшее соленое озеро Гэта. Соль. Единственное месторождение страны. Торговые караваны расходятся отсюда по всей стране. Обрастая пошлинами на каждом мосту и значимом перекрестке, цена товара становится очень высокой. Соль - товар необходимый, и если держать копи, можно если и не вершить судьбами мира, то уж непременно заставить с собой считаться соседей. И даже столицу. А главное - деньги, которые текут рекой к владельцу копей.
   - Владелец - столица.
   - Если бы! Наместник там, в Окаэре - полный кретин с замашками ростовщика. А наши северные соседи, обозленные, что не удалось поживиться в Тхэннин, все чаще обращают взоры туда. И беспорядки там могут начаться изрядные. Я хочу быть уверен, что это МОЯ провинция, а не своя собственная, управляемая ворами или трусами.
   - Неужто у вас, мой господин, мало преданных умных людей? - сдавленно произнес Йири.
   - Немало. Только и время сейчас непростое.
   Пристально поглядел:
   - Ты меня понял?
   - И вы поступите так со мной? - вырвалось, и он тут же исправил ошибку:
   - Я понял.
   Потом пристально глянул в глаза:
   - Двух зайцев убьете вы, так?
   - Каких еще зайцев?
   - Вам нужна Окаэра. И я слышал разговоры о той, что может стать женой - и наконец дать наследника вам. Вряд ли мое присутствие здесь будет приятно Благословенной.
   - Знал я, что ты отчаянный, но чтобы настолько... Не опасаешься так со мной разговаривать?
   Пальцы стиснули резную шкатулочку из слоновой кости:
   - Уже нет.- Гибкий, богатый оттенками голос становился все более резким - впервые. - И разве я говорю недозволенное? Ведь вы проявляете милость ко мне, даете законную власть...
   - Дурак, - хлестко сказал Юкиро. - Насчет женщины правда твоя. Но кем ты меня считаешь? Я хочу не просто защитить тебя - дать огромную власть. Или ты метишь выше? Куда же?
   Последний вопрос пропустил мимо ушей - понятно было, что не обязательно отвечать. А вот вопрос предыдущий...
   - Власть? Разве? Я знаю, как обстоят дела в Окаэре. Либо я справлюсь, либо погибну. И то, и другое удобно, не так ли?
   - Ты все же мальчишка еще, - тяжело сказал повелитель. - Я могу и дальше наслаждаться твоим обществом. Но болезнь не ушла. Лет десять я протяну - самое большее. А если меньше? Если - намного меньше? Что будет с тобой? Кто поддержит тебя? А так... ты войдешь во Второй круг, моя радость.
   - Я не заслужил... - растерялся. С пятой ступени - и звание тайо? Протестующее качнул головой - неправильно, невозможно!
   - Это уж я решу. Есть за что отметить тебя - а в остальном моя воля. Думаешь, не заслужил? Кто, как не ты, обеспечил нашим кораблям защиту на море и открыл торговые пути? Да и невесту мне косвенным образом обеспечил ты... не захвати Ши-Тау ее отца, о мире с западными соседями можно было только мечтать. А брак погасит войну.
   Голос смягчился.
   - Гордость в тебе немалая. И это похвально. А власть... приучает смотреть вдаль, и порою не замечаешь тех, кто рядом с тобой. Так и я. Я ведь бываю очень жестоким.
   - Да... Но... прошу вас, не надо. Я не посмею ослушаться, - но я не могу...
   - Что ж, считай это приказом, раз по-другому с тобою нельзя.
   - Правителю не нужны возражения, - с горькой усмешкой отозвался Йири. - Пусть будет так. Я давно согласен на всё. Как скоро я должен... - он не договорил, опустил голову.
   - Не сегодня. Кое-чему ты еще не обучен.
   Йири рассмеялся отрывисто. Юкиро невозмутимо продолжал:
   - Тебе все равно, что говорят за твоей спиной - это ценное качество. Таким сложно помешать делать то, что они сочтут нужным. А ты будешь делать то, что нужно на самом деле.
   - Да. То, что необходимо. И умру, если надо.
   ...Обхватил себя руками за плечи, словно замерз. Усмехнулся - недобрым стало лицо, и вместе с тем ласковым оставалось. Несколько прядей упало на лоб, и он смотрел сквозь них, как будто неведомое существо следило за повелителем из густой высокой травы, - радужка цвета листьев аира, зрачок широкий.
   - Силы небесные! Ты настоящий оборотень! Немедленно прекрати, слышишь?
   Очнулся от оцепенения, текучим движением скользнул к ногам Юкиро.
   - Всему свой черед, - произнес повелитель, кладя руку на мягкие волосы Йири.
   За окном щебетали стрижи.
  
   **
  
   Пока тянулись недели - его учили всему, что еще не знал. Хотя со временем уроки и советы начинали вызывать раздражение. Законы он помнил получше любого другого, а как вести себя с тем или этим решают на месте.
   Намерение повелителя удостоить его высокого звания ни для кого не оставалось секретом; подобную честь приурочили к празднику первого дня весны. Йири было все равно. Когда-то он не смел поднять глаз в присутствии высших, робко отвечал, если спрашивали - а сейчас ценил принадлежность ко Второму кругу не выше звания деревенского старосты. И то, деревенское, пожалуй, почетнее будет.
   - Неужто все, достигшие вершины, не испытывают ни малейшей радости? - спросил у Ёши, с которым снова сблизились, зная о скором расставании. Врач только усмехнулся невесело:
   - А тебе есть, с чего радоваться? Так и не спрашивай.
   - Щедрая плата, нечего сказать... - Ёши никогда не видел младшего друга таким раздраженным. Внешне спокойный, ныне он хассу перед броском напоминал постоянно.
   - Плата? Заслуженная. Неужто полагаешь, что повелитель способен расплачиваться столь щедро с кем попало? Долг перед страной не позволит совершить такую глупость, что бы там ни испытывал к человеку.
   Окинул привередливым взором Йири, тихое бешенство которого даже выучка скрыть не могла, и удовлетворенно сказал:
   - А ведь и прав он. Не тебе в Окаэре трудно придется, а тем, кто на твоем пути станет.
   - Да ну?
   - В зеркало посмотрись. Хэата добрее глядят.
  
  
   Перед весенним праздником повелитель призвал Йири к себе. До этого они не виделись больше недели - много, по прежним-то меркам.
   - Сам выбери имя своего Дома.
   - Дома? Пока я один.
   - Не делай вид, что не понял меня. Ты один, но, полагаю, так будет не всегда. Любой основатель Дома был когда-то один, первый.
   - Я обязан завести семью?
   - Не обязан. Однако надеюсь, что ты это сделаешь. Многие недостойные оставляют имя свое бесчисленным детям, а твоя кровь более чем достойна течь в жилах далеких потомков.
   - Алайя. Аконит.
   Солнечный не удивился, услышав название цветка-убийцы.
   - Хорошо. Тебе подходит это слово. Оно - темные цветы и гибкие стебли. Но знаком твоим будет не цветок. Вот, возьми это.
   С теми же словами не столь давно повелитель вручил ему знак безраздельной власти, эмма. Но тогда Йири сам взял золотую пластинку из шкатулки. А сейчас Солнечный протянул ему не золотую, серебряную пластину, покрытую светло - синей эмалью. В синем легком небе летел малый журавль - хита, хозяин первого месяца осени, белым опереньем своим похожий на облачко, и серебряные вензеля по краю пластины не мешали полету.
   - Мне жаль, - после паузы произнес Юкиро, - Не знаю, как сложится дельнейший путь Золотого Дома, - но сейчас я не желал бы лучшего наследника, чем ты. Но это невозможно. И лучше тебе совсем не быть здесь - ведь многие понимают то, что я сказал тебе сейчас. А если я тебя отошлю так, сочтут это охлаждением - и платой.
   - У вас может быть сын...- единственное, что хоть как-то сойдет за ответ. А лучше было бы - не отвечать и забыть про услышанное. Потому что слова такие - минутная слабость, о которой повелитель потом пожалеет.
   - Вероятно. Но неизвестно, каким он вырастет - и почти наверняка мне не удастся дожить до его совершеннолетия. А ты - есть.
   - Э-сэнна, мой господин. Простите.
   И, помедлив, добавил:
   - Эшара.
  
  
   Подбирал себе свиту по ему одному известным приметам. Может, и не самых искусных брал, зато - любящих. Не принуждал никого. Просто верных долгу - оставлял на месте; тех, в глазах кого видел страх и тоску расставания, спрашивал, поедут ли с ним. Слуги терялись - никогда ведь не задают вопросов, хотят ли они сопровождать господина. Обязаны ведь! И ни один не ответил отказом. Семейных, впрочем, не спрашивал даже - тоже оставлял на местах. Тащить с собой лишних людей через полстраны бессмысленно, да и опасно.
   Перед отъездом он никого не хотел видеть. И Йири не трогали.
  
   Прощаться с Островком не намерен был. Но под вечер - золотистые облачка в небе таяли, словно сахарная вата - не выдержал. Спустился в сад, обошел все закоулки, и до конюшен прошелся, вспоминая, как Фея призывала его раскатистым звонким ржанием; и у пруда постоял, в который три года назад бросил кольцо с гранатом. Вспомнил старые сказки - если бросить в воду жемчуг и загадать на возвращение, жемчуг тебя назад притянет. Рука потянулась было к застежке, усыпанной речными жемчужинками, но остановилась на полпути. Нет уж. Пусть другой кто кидает. Например, слуги - если так уж вернуться хотят.
   Повернулся и прочь пошел от пруда. До полуночи бродил по саду, между беседками и растениями, не теряющими листьев зимой. Повинуясь порыву, отломил ветку от можжевельника, спрятал в рукав - с собой увезти.
  
   Ночью не спал, а утром потребовал, чтобы слуги сотворили с его обличьем лучшее, что можно было сделать вообще. Не удовлетворен был увиденным, пока живо не стал напоминать сошедшее с Неба воплощение кого-то из Бестелесных. Словно вызов бросал - хотите совершенства? Так получайте! И катитесь все к демонам!
   Он вышел в зал Расставаний - в фиолетово - золотом. Фиолетовый - более глубокий оттенок, чем он носил раньше, и золотой, тонкой нитью танцующий в прихотливом узоре - разрешенные отныне цвета. Припал на колено, как положено, голову не поднимал - все, как обычно. Только цвета одеяния... Волосы были сколоты по обычаю - и, когда Йири все же голову поднял, Юкиро показалось, что это лицо исказилось на миг - и снова стало спокойным. Только еще бледнее, чем все последние дни.
   Потом, когда закончилось все, переодевался с какой-то лихорадочной одержимостью в одежду всадника. Считалось, что Островок он уже покинул, а временная задержка - досадная необходимость. Переодевшись, обхватил левой рукой правый рукав над запястьем, проверяя, на месте ли вложенная туда веточка можжевельника. Постоянно касался ее, словно боясь потерять. Единственный признак волнения. А со стороны не заметно.
  
   **
  
   Путь предстоял долгий - сначала верхом до озера Айсу, а потом по воде. Против течения поднимутся путники по реке Иэну - прямо до Окаэры, до Гёру, ее главного города.
   Но это еще не скоро.
   Правая дорога была широкой и отменно приготовленной для путешественников; сам правитель, покидая Столицу, ехал по ней. Левая - неширокая, каменистая, как и все вокруг, залитая весенним утренним солнцем. Плети вьющихся цветов обвивали кустарник и прямые высокие стебли; цветочный аромат, несильный, но тонкий, плыл над дорогой. Пара ящерок, пестрых, как яшма, грелись на камнях, не обращая внимания на всадников.
   Йири не оглянулся, когда миновали последнюю стражу. Смотрел куда-то за горизонт. Тайкено, ехавшему слева от Йири, казалось - не человек рядом, а статуя из полупрозрачного кварца.
   - Господин мой, что с вами? - осторожно спросил он. Йири взглянул на него - тень улыбки тронула губы.
   - Поедем по левой дороге. Мимо храма, который там.
   - Но, господин... Есть дорога удобней. И избранный вами путь уведет в сторону... потом долго придется догонять остальных.
   - Ничего. Отбери нескольких людей - остальные пусть сворачивают на главную дорогу. Потом встретимся с ними.
   - Но... - командир личной охраны пребывал в недоумении.
   - Ты будешь спорить со мной? - спросил Йири с той же улыбкой.
   - Слушаюсь! - отчеканил Тайкено.
  
   Маленький храм с рифлеными серыми стенами... Оказалось, он помнит все - чуть ли не каждою трещинку в камне. Оказать почет древнему святому - дело хорошее. Никто и не усомнился, что молодой господин просит себе удачной дороги, когда он вошел в храм и опустился на колени перед алтарем. Положил ладони на камень, и замер. Долго не шевелился. Не нарушают покой в такие минуты, но слишком уж долгой была неподвижность Йири Алайя. Тайкено два раза негромко кашлянул от порога, пытаясь привлечь внимание. Бесполезно. Проще было бы заставить камень запеть. Чуть ли не час пробыл господин в этом храме - не шевелясь, думая о чем-то своем, словно сам камнем стал. Люди начали уже беспокоиться, не стряслось ли чего, но громко окликнуть, или, тем паче, подойти и дотронуться - немыслимо было.
   В конце концов Йири поднялся, немного неловко - тело уже привыкло к неподвижности на холодных каменных плитах.
   - Едем.
   Вышел наружу, не оглянулся. Вскочил на коня и пустил того вскачь по дороге, глядя - только вперед, и думая, кажется, только о том, что впереди - словно и не было храма.
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"