Апельсиновые деревья стоят, гордые своим одиночеством, хотя, кажется, что проще - протяни ветку, и дотронешься до ветви соседа. Нет. Только травинка может позволить себе склоняться к другой травинке, только не знающий стыда вьюнок льнет к чужому стволу или стеблю. А люди - разные. Кто-то всю жизнь один. Кто-то спешит по еще теплому следу, жадно ловя сновидения и лепестки желаний, протягивая раскрытые ладони любому.
Мигель отошел от окна. Солнечные пятна нежились на решетке, согревая ее, наполняя жизнью. Как золото наполняет вены страны, как страсть наполняет человеческую кровь.
За окном раздались крики - "братья" выследили очередную жертву. Будет погоня по узким улочкам, на забаву горожанам, проклятия и торжествующие возгласы охотников. Словно одни и те же люди каждый день разыгрывают пьесу.
- Надоело все.
- Не боишься, что они придут сюда? - Филипп, несмотря на молодость, смахивал на сухой стручок.
- Меня охраняет грамота.
- Но меня-то нет!
- Уходи, если хочешь, - Мигель равнодушно пожал плечами. Без помощника туго придется, но он справится. Впрочем, Филипп все равно не уйдет.
В тигле плавился невообразимо яркий металл.
- Ворон - смерть и разложение вещества, - бормотал Мигель давно знакомые истины так, словно ребенок повторяет урок, - Меркурий - единство противоположностей. Орел раскинет крылья свои...
И видел он золото - короля со скипетром, величественно молчащего, и серебро, женщину, танцующую на острой кромке полумесяца, и железо - воина в латах, и душу свинца - седого старца с изогнутым посохом.
...Многие месяцы в городе было скучно, не объявлялось ни вольнодумцев, ни ведьм, и даже привычные пророчества о конца света нищие калеки выкрикивали унылыми голосами.
- Хоть бы и в самом деле пришла эта хвостатая звезда, - говорил Филипп, - Полипус ее побери, хоть бы пришла - надоело все.
Запрещенных книг называли семь. В них опровергались истории жизни Гостя или рассказывались новые, возвещались приметы конца мира или его спасения. За распространение седьмой людей сжигали вместе с домом. Она гласила - Гость будет совершенен, а значит, соединит в себе мужскую и женскую сущность, не являясь ни тем, ни другим, ибо только в подобном единении обретается сила и целостность.
Мигель этих книг не читал и тем более не держал у себя. Ему дороже были тигли и склянки, в которых хранились образчики минералов, привезенных с разных концов земли и из-за ее пределов.
- В каноне сказано определенное - и не пытайся путаться в человеческой глупости. Всегда одни будут верить тому, чему их учили, а другие - лезть из кожи вон, лишь бы опровергнуть догмы.
- А ты?
- Мне интересна только наука.
Книгу принес Филипп. Поначалу он и сам не знал, что держит в руках. Нечто, завернутое в потрепанный плащ, ему бросил нищий старик, убегавший от "братьев". Грязный истертый переплет не мог скрывать под собой великие истины. Это была просто старая книга. Филипп лихорадочно листал страницы - коричневые косые буквы напоминали иссохшего полипуса.
- Станет небо изумрудного цвета, все двери откроются - и Гость засмеется, и мир будет спасен, - пробормотал Филипп, и Мигель удивленно приподнял одну бровь.
- Мир не стоит спасения. Выкинь эту гадость. У меня достаточно знаний, чтобы показать тебе подлинное чудо.
Выбросить книгу оказалось непросто, как невозможно отвести взгляд от раздавленного жука на дороге - панцирь его переливается зеленым и бронзовым, а внутренности таят в себе некий ответ на вопрос, который вряд ли задашь из страха или брезгливости. Книга оказалась спрятана в сундуке, надежно закрытая на замок, словно могла выползти из тайника.
Мигель не узнал об этом. Он не покидал своей лаборатории, часами следя за огнем, паром или бурлящей жидкостью, и порой разговаривал сам с собой.
- Тебе даровано право воплотить в жизнь собственную мечту, какой бы она ни была, - Филипп широкими шагами ходил по комнате - так водомерка скользит по воде, шарахаясь то к одному, то к другому краю пруда. - Любой хотел бы оказаться на твоем месте!
- Ты забываешь, что ничего не берется из ниоткуда, - терпеливо отвечал Мигель, поворачивая колбу, пытаясь разглядеть нечто в шевелящейся зеленоватой субстанции. - Я работаю над своими мечтами пятнадцать лет. Справедливо будет наконец получить вознаграждение, не находишь?
- Нахожу! - Филипп еще нетерпеливей заходил по комнате, - Ты можешь, наконец, узнать тайну золота, и мы уедем из этой постылой страны! На большом корабле, под раздутыми парусами. И ничто - ничто, слышишь? - не заставит меня вернуться сюда! Тут даже камни от тоски передохли. Разве я не был твоим помощником? Разве я не заслужил хоть капельку твоего везения?
- Я мечтал о золоте, - отозвался Мигель, - Но есть то, о чем я мечтал сильнее. Если миру и вправду скоро конец...
- Брось! - Филипп раздражено взмахнул рукой, чуть не скинув со стола стопку книг, - Ты сам учил меня, а теперь забиваешь голову бреднями, которые ни тебе, ни другим не принесут пользы!
- Наука существует ради науки. Ради познания как такового.
- Расскажи это "братьям"! Будь у нас золото, мы могли бы откупиться хоть от преисподней. И ты прославишь свое имя...
- Чем же? Тем, что меня станут осаждать толпы желающих ухватить чудодейственный рецепт? Нет, Филипп. Впрочем... я еще думаю. Мне удалось получить Зерно. К вечеру я решу, чем оно станет.
- Золотом, чем же еще! - буркнул Филипп, в мечтах уже всходивший на корабль.
...Ни смерти нет, ни предела. Утешайся этим, пока можешь, пока не явилась за тобой женщина с глазами из воска, или дитя с губами алыми, словно кармин... пока не поднялись из тигля нити расплавленного металла, обвивая жадный до знания мозг.
Кто ты, ребенок, не имеющий пола и возраста? - спрашивал Мигель беззвучно, не решаясь коснуться смеющегося младенца. Глаза андрогина были - ожившая ртуть - гремучее серебро, горькая темная настойка, которую дают умирающим для облегчения боли.
- Ты... это что?! - голос Филиппа прервался.
- Я его создал.
Золотое дитя улыбнулось Филиппу.
Под вечер Мигеля одолел кашель, а потом пришла слабость.
- Я-то думал, что расплатился долгими годами поисков и бессонными ночами, - криво усмехнувшись, сказал он. - А нет.
- Надо позвать лекаря, - неуверенно начал Филипп, но старший товарищ покачал головой. - Уж если я сам не смогу излечить себя, никто мне не поможет.
Ночью в дверь постучали. Мигель распахнул дверь - горький ночной воздух хлынул в легкие, вновь вызывая кашель. Никого не было.
- Почему? - Мигель смотрел на помощника непонимающе, но заранее укоризненно.
- Книга. Не хватило духу... избавиться.
Мигель задумчиво перевел взгляд на пламя. Неподалеку в колыбели спало Золотое дитя.
- Значит, и вправду пора на корабль.
Сборы не отняли много времени - Филиппу мало что было нужно, а ребенок не являлся обычным ребенком.
- Это поймет любой, взглянув ему в глаза. Но в глаза люди не смотрят. Особенно детям.
Еще не рассвело, но пахло пылью.
- Хоть бы все же пошел дождь, - пробормотал Мигель, поправляя одеяло младенца.
- Книга... - покаянно сказал Филипп. - Я закрыл ее в сундуке. Но нельзя оставлять...
- Пусть будет. Я читать ее не намерен - мало ли что сочинят горячие головы. Дуракам она затмевает разум и заставляет ждать невозможного. А мне она вреда не принесет - пусть остается в доме. Даже полипусу нужна раковина.
"А еще я прошел до конца избранной дорогой, и скоро умру, и мне безразлично. Книги, написанные дураками, заслуживают огня".
Мигель вернулся в дом и сел у окна, прислушиваясь к давно затихшему перестуку копыт.
Под вечер в дом вновь постучали. Прав был Филипп - от "братьев" можно было бы откупиться, отыщи Мигель тайну золота, от них самих или от их покровителей - и уехать в деревню, и доживать последние дни в маленьком доме среди вечной коричневой пыли, от которой апельсиновые деревья не цветут по весне. Но золота нет и не будет. А защитная грамота не поможет совершившему преступление.
Показалось, что вместо Хвостатой звезды на балахонах "братьев" вышит полипус. А собственно, разницы нет, звезда ли обрушит мир в бездну, огромный ли моллюск утащит его на дно. Мир, или одного единственного человека - разницы нет.
Копыта мулов дробно постукивали по растрескавшейся земле, позвякивали колокольчики - тоненько и скучно.
Филипп то и дело оглядывался - не скачут ли всадники с хорошей или плохой вестью? Но повсюду было пусто - и вокруг ни птицы, ни ящерицы.
Погонщик мулов тянул под нос один и тот же заунывный куплет, уже не раздражая слух, настолько сливалась песня с коричневой землей и раскаленным воздухом.
Ребенок дремал.
Проехали мимо одной из обителей ушедших от мира - жители ее носили одежду из самой грубой ткани, спали на чахлой соломе, ели сухие зерна и не смели даже улыбаться друг другу.
"Это не жизнь", - думал Филипп, держа ребенка. "Если самые праведные выбирают отказ от простого человеческого счастья, что же остается остальным? Зачем он нужен, такой мир, исполненный тоски и запретов?"
Дорога убаюкала и его. Во сне Филипп видел Мигеля, стоящего у окна, и себя, едущего по опаленной солнцем дороге без начала и края.
Свет резал глаза сквозь веки. Филипп распахнул их, в изумлении видя, как полыхает в небе Хвостатая звезда, и летит к земле неторопливо. Небо было изумрудного цвета. Дитя открыло глаза и смеялось счастливо, протягивая руки к полыхающему над головой чуду.