- Скоро Большая охота! - Игга вертелась перед зеркалом, примеряя то одни, то другие бусы и ленты. Багряные, темно-красные, вишневые, алые... По всей комнате разбросала. Ярри и не знал, что сестренка добыла столько. Весь поселок обошла, уговаривая поделиться. С ней были щедрыми - как же, охота первая. Да Игга и безо всякого повода любого уговорит - захлопает глазищами, станет так - голову к плечу наклонив...
- Ну, полно уже, - проворчал Ярри. - Все на себя не навесишь, да и толку от такого убавится. Не можешь сама - давай я для тебя выберу.
Он-то давно знал, что красное взять. Для него охота была третьей, и каждый раз надевал матерчатый пояс, доставшийся от друга.
- Ужинать скоро. Уберись тут, - велел Ярри сестре. Сейчас не скажешь, за оставшиеся сутки она весь дом перевернет. Чем ближе час, тем волнение больше. А от беспорядка в доме беспорядок и в мыслях.
Хотя сам понимал - наряжайся ли, убирайся, время идет одинаково, и лишь видимость, будто от тебя что-то зависит.
...Инеем покрыты дороги, промерзшие, звонкие - копыта стучат по ним так, что звук разносится на многие мили. Такой легкий звук, что поднимается ввысь, звучит долго-долго, и уже не по земле можно скакать, а по этим новым, воздушным путям.
И звук - серебро, и охотники в серебре, бледные лица, светлые волосы. Не всадники - вихри снежные. Стрелы - мороз и ветер.
И не только стрелы у них с собой, еще и охотничьи соколы. Захотят - перекинут луки за спину, снимут с сокола кожаный колпачок, выпустят в небо - лети, ищи!
А сами нарядные, в лучших одеждах.
Праздник!
- Я вот что подумала... А если Страх-бабка мне бусы подарит? У нее-то особенные... ну, понимаешь ведь.
Ярри чуть не подавился.
Страх-бабка живет в дупле самого большого сухого дерева в чаще. Так говорили; на памяти Ярри не было желающих к ней наведаться. Рассказывали о смельчаках, давным-давно побывавших в гостях у бабки, только рассказчики уж и сами правду от вымысла отличить не могли. Большой тайной силой обладала бабка, многое ведала, и тех, кто тревожил ее покой, не любила очень.
Те, кто наведался к ней и вернулся-таки, говорили о десятках погибших: из селений окрестных и дальних, или вовсе неведомо из каких мест; кого-то хищное дерево съело, одни кости торчали из щели в стволе, кого-то заманила трясина или заклевали медноклювые вороны. А кого-то сгубила сама Страх-бабка.
Но не всегда она бывала лютой, могла одарить щедро.
Только зачем к ней идти за бусами, Ярри понять не мог. Не за лекарством, не за мудрым советом - за украшением!
Пусть даже особенным. Пусть даже перед Большой охотой.
Ну, что говорить - девчонки...
Ладно, Игга всегда была немножко шальной, а уж накануне такого дня ум за разум заехал. Бывает. Ярри знал, что надо делать: поднял сестру на смех, так, что она надулась и отказалась с ним разговаривать. Ярри ушел спать спокойно - больше не будет думать о всякой чуши, а обида завтра пройдет.
Только ошибся: обида прошла много раньше, а вот мысли остались.
...Времени, когда лучше всего идти, не называли, Игга сама рассудила - ночью она все равно ничего не увидит даже с огнем. А днем никто не отпустит. Поэтому дождалась рассвета - сизого, влажно-туманного, поднялась, стараясь никак не шумнуть, половицей не скрипнуть. Одевшись потеплее, повязав на косы и вокруг шеи платок, выскользнула во двор, оглянулась. Невысокий, но крепкий дом так и манил теплом и уютом - вернись, не затевай опасного дела! А вокруг все в тумане, по колено дымка вовсе плотная, будто по молочному озеру идешь. И зябко, промозгло.
Родители, братья и сестры спали. Даже Ярри, самый близкий к ней годами, самый понятливый, спал, а ведь Игга так боялась - догадается обо всем. И притом где-то в глубине души мечтала, чтобы проснулся, вернул домой, объяснил: не нужны ей эти бусы - так объяснил бы, чтоб она поверила.
Только слов таких никто не найдет, ни совсем еще юный Ярри, ни самый старый в их роду: сколько ни говори, все будет мудро и правильно, и совсем не то. Ведь не просто безделушка у Игги окажется: бусы или другое что красное, из рук Страх-бабки полученное. Каждый знает: у той сила неведомая. А значит, подарок будет особенным.
В чаще Игга никогда не была, не заходила дальше лесной опушки. Как и в вся семья ее, и знакомые - никто, кроме старого Куи, погибшего на прошлой Охоте, вглубь не ходил. А он ничего не боялся, и охотно делился тем, что повидал. Если б не рассказы старика, Игга с визгом убежала бы от первого же трухлявого, замшелого пня. Тот в самом деле был страшен: выглядывал из подлеска, темный, шевелящий корнями, будто поджидал добычу. Спасибо Куи, объяснявшему, что такие пни только с виду опасны, а по сути отжившие уже, безобидные.
Поздней осенью в лесу и страшнее, и проще, чем летом. Без зелени дальше видно, и паучьих тенет нет, и топкие места подмерзают. Зато очень уж вокруг неприветливо, и те хищные твари, что не заснули в преддверии холодов, успели оголодать. А бывает, стоит себе летом дерево промеж мирных родичей, листвой потряхивает, а стоит ему листву эту самую скинуть - и все, не приближайся. Дичает. Сцапает и съест.
От поселка до леса было неблизко: сперва обогнуть озеро, потом пройти через луг. Эта дорога оказалась легкой даже по рассветно-сумеречному туману. А потом словно стена выросла, это из нее сочился туман. Серые деревья, иней на земле и остатках пожухлой травы - и ничего больше. Игга постояла на опушке и пошла вперед. Тихо-тихо было, только под ногами ледок похрустывал. Потом начался перестук и поскрипывание, качались стволы, разговаривали. То неуютно, то вовсе жутко. И не сказать что светло вокруг. Вроде и солнце давно рассветную черту миновало, а небо плотно облаками затянуто, все равно будто сумерки.
В том, что выбрала правильный путь, Игга не сомневалась: надо идти туда, где страшнее всего. Может, и легкой кажется открывшаяся дорожка, а глянешь - и сердце заходится, мурашки по коже и не смотреть бы никогда в сторону этой тропки-дорожки, не то что шагнуть туда. Но себя пересилишь, какое-то время пройдешь, и легче становится, можно отдышаться. А потом снова проход или своротка, и опять стоишь, ужас одолеваешь.
Когда вновь остановилась, пытаясь понять, что и куда, ощутила: держит кто-то за юбку. Ахнула, обернулась - и взвизгнула: ветви-когти в подол вцепились, хищный куст к себе подтягивает. Игга дернула со всей силы, вырвала клок - и упала ткань на дорогу, куст ее будто выплюнул и замер, вроде он тут ни при чем.
Не успела еще отдышаться, а на дороге в паре шагов впереди лягушонок сидит, маленький, серый, как прошлогодний листик. Посмотрел на Иггу, квакнул и поскакал к этому же кусту. Игга зажмурилась и ускорила шаг, вперед, вперед - а не то кинется сейчас спасать, а ее саму сцапают. Не выдержала, остановилась - а нет никакого лягушонка, и у куста даже веточка не дрогнула. Морок. Да и как она в туманных зыбких полосах лягушонка-то разглядела? Надо умнее быть!
Выдохнула, осмотрелась - где тут страшнее, куда идти? - туда и направилась.
Шла, туман наконец подрассеялся, и облака поредели немного, уже почти светло стало: это летом здесь листва от неба закрывает, сейчас же все насквозь. Только деревья страшенные, корявые, дуплистые, и все больше и больше в обхвате. А на дороге что-то поблескивает, и сейчас на морок вроде бы непохоже.
Игга присела: лежат на тропе какие-то блестяшки вроде льдинок, только разных цветов. Самая близкая - бледно-голубая, за ней, подальше, золотистая, а там еще одна, тоже голубая, но в прозелень. Игга потрогала веточкой льдинку - та не развеялась, веточку не укусила. Тогда Игга ее подняла, всмотрелась - плоская, капелькой, такую бы на ожерелье. Шагнула за второй, и вспомнила: это подземник заманивает. Бросит горсточку своих семян, а такие вот простофили и ловятся. Выкинула Игга бусинку-льдинку, на всякий случай вытерла руку о юбку.
Тоскливо на душе стало, не страшно уже. Вот полетела бы, увернулась от жадных веток, миновала гиблые места - только до Большой охоты не перекинешься. Это после можно, до весеннего равноденствия, летай себе сколько хочешь, даже обидно - много ли по холоду намашешь крыльями?
И в день летнего солнцестояния можно, скорее бы - вот уж там все небу порадуются; все, кто зиму переживут.
Дальше пошла, вдыхая запах сырости и гнилой древесины. По-прежнему справа и слева перестукивались, поскрипывали стволы, да кричали птицы, пронзительно, угрожающе. То ближе кричали, то дальше, словно описывала круги хищная стая, переругиваясь между собой и выслеживая добычу. Игга пока не видна им, но если заметят?
Вот и расступились наконец деревья, поляна большая круглая. Совсем тут светло, можно дух перевести. Деревья, правда, ничуть не стали приятнее, на вид словно кривые иссохшие руки с узловатыми пальцами. Зато с одной стороны поляны пара березок, белые, стройные, смотришь и на душе радостно. Только тень между ними странная - небо-то облаками затянуто, откуда ей взяться? И шевельнулась, похоже...
Тут у Игги сердце захолодело и стало - никакая это не тень, это сама Страх-бабка стоит меж стволов, темная, бесформенная, и смотрит на гостью. И точно: качнулось пятно, двинулось вперед. Страх-бабка шла, хромая на обе ноги, ломко выбрасывала вперед руки - одну с клюкой, другую пустую, так, будто она была отражением.
Надо смирно стоять, отчаянно думала Игга. Если побежишь, может и не станет догонять, но уж точно не даст ничего. Надо...
А бабка уже почти вплотную подошла, и вдруг хихикнула тоненько, клюку отбросила - и выпрямилась. Вполне себе обычная старуха, ну, сморщенное лицо, темное, древнее. А так - ни клыков, ни медного носа-клюва загнутого, ни светящихся глаз.
- Ну, здравствуй, коль добрела.
Игга прижала руки к груди, поклонилась, опасаясь, что вот сейчас-то бабка и вцепится в беззащитный затылок. Обошлось.
- Давай уж, рассказывай. Не поверю, что просто в гости. И на заблудившуюся не похожа, - бабка оглядела ее с головы до ног, и будто угольками по коже провели.
Игга рассказала, робея и немного стыдясь.
- Раз сама пришла, не побоялась... - бабка пожевала губами, узкими, словно щель. - Есть у меня бусы. Коли решишься надеть...
Шагнула в сторону - словно споткнулась, Игга даже ринулась ее поддержать. Но бабка бодро захромала в сторону большого дерева; только что оно казалось никаким не особенным, и вот уже словно втрое расширилось, впятеро выпрямилось, кора пошла трещинами, ветви загнулись навроде когтей. Откуда-то из трещины бабка выудила бусы и кинула - лови, мол!
Игга поймала и едва не разжала руки: ладони обожгло. Через пару мгновений только поняла, что не огнем обожгло, а холодом. Но удержала, и бусы быстро потеплели, держи сколько хочешь. Словно пульсировали в руках, и, сколько Игга ни разглядывала, не удавалось понять, из чего они сделаны. Вроде и твердые бусины, а при этом упругие. Не камень, не кость, даже не дерево. Вот если бы ягоду шиповника взять, и вишню, и в одно соединить... А уж цвет какой удивительный - темно-алый, густой, но изменчивый, будто под оболочкой краска то в одной стороне скопится, то в другой, а то и вовсе водоворотом закрутится.
- Кровь это, - сказала бабка. - Твоих сородичей кровь.
Игга ахнула и бусы уронила.
Бабка их подняла - на диво проворно, отряхнула, поджала губы, недовольно сказала:
- Чего бросаешься-то? Крови она не видела! А не видела, так насмотришься. Охота первая, что ли?
- Первая, - пискнула Игга. Ее замутило.
- Как на свежий снег брызнет свежая кровь, мои питомцы ее соберут, и вот они - бусы, - нараспев сказала бабка, глядя куда-то задумчиво, может, и вовсе про гостью забыв. - Ну, меряй, что ли. Подойдут - твои. Защита надежная. Ни стрела, ни соколиные когти, ничто тебя не коснется.
- А... плата?
- Ты уже расплатилась, - хихикнула бабка. - Страхом своим. Натерпелась, поди, когда шла? То-то. Мне лишнего не надо. Меряй!
Игга подчинилась - сперва взяла бусы негнущимися пальцами, надела на шею, будто стояла перед омутом и сама к себе камень привязывала; глянула в зеркало, что подала ей бабка - и засмотрелась. Нет, не Игга-серые перышки, а царевна какая-нибудь, на груди искры горят, и в жилах невидимо кровь согревают, гонят. Игга быстрее всех, лучше всех!
Только... неправда это. Разве она лучше Ярри, своего брата? Родителей? Друзей и подруг?
- А кому-то другому можно их подарить, бабушка?
- Вот еще дело! Нельзя. Кому надо - тот сам приходит. Ты шла, страхи твои, под тебя и бусы подогнаны. Чего снимаешь-то? Мне-то зачем даешь? Забирай, забирай!
- Нет, бабушка, - Игга отвела ее руку. - Не могу так. У меня, выходит, оберег будет... а остальные без всякой защиты.
- Что ж тогда приходила? - сердито спросила Страх-бабка. - Покрасоваться?
- Я...
- А то не знаю, как вы наряжаетесь-одеваетесь перед Большой охотой! Перышки прихорашиваете! Будто самый красивый красный вас убережет.
- Да я не знаю, бабушка! - чуть не на крик перешла Игга. - Я помощи хотела, верно... и чтобы нарядней всех... только представляла себе все как-то иначе. И бусы из крови... я ее вправду не видела раньше. Только если палец уколешь, другое совсем. А тут кровь погибших, может, родни моей.
- Так одно дело надеяться, другое - точно знать. Если в меня стрела не попадет, то в кого-то другого наверняка. Может, в моего брата... А что наряжаемся - так если уж умирать, то хоть без страха. Чтоб и охотники видели - праздник у нас. Я ведь только сейчас поняла. Старшие знают - не поможет нам красный. Все от удачи зависит, от случая.
Больше она не боялась. Ну и пусть сейчас у самой бабки вырастет острый клюв и когти, все равно. Ей подарили - вправе назад отдать.
- Ладно уж, умница, - проворчала бабка. - Вот тебе три бусинки. Как полетите - брось их перед собой. Троим повезет: если стрела вонзится, лишь ранит, а во второй раз не найдет цели. А кто это будет, заранее не узнать. Так по-твоему честно?
Тут уж Игга не отказалась. Взяла бусинки, от души бабку поблагодарила. А та лишь хмыкнула, словно поровну позабавили ее и отказ, и согласие.
- Никогда не задумывалась, почему Большая охота по первому снегу выходит? Почему такую дичь себе выбрала, не по времени? А я тебе скажу. Как всем из ваших говорила, кто сюда добраться сумел - только они, как видно, решали молчать. И ты, верно, решишь. Ну, дело твое. Если охотникам как следует в эти дни поразвлечься, они успокоятся, других почитай и не тронут. Спокойно зима пройдет. Давным-давно был такой договор, ваше племя его и не помнит, но все равно выполняет. Только памяти нет, а страха не хочется - вот и рядитесь, раз некуда деться.
Бабка наклонилась к самому уху Игги, сказала скрипучим голосом, словно дерево заговорило:
- Захотите разорвать договор - никто вам не запретит и никто не тронет. Своим расскажи. Просто останьтесь дома, когда рога запоют. На кого зимой охота пойдет, дело не ваше. Кого уж встретят.
Игга слушала, поймала себя на том, что кивает. А бабка ее оттолкнула:
- Все, загостилась. Иди, спохватятся дома! Обратно доберешься в два счета, а сюда больше нос не показывай!
Добралась и вправду легко, будто ее кто большой и сильный донес. Бусинки грели; вроде в ладони зажаты, а всему телу тепло. Ярри встретил ее злым шипением - слов он не находил. Ему пришлось родителям врать, куда это сестрица с рассветом запропастилась. Да так, чтобы не пошли проверить, не у подруг ли - тогда весь поселок о ее пропаже узнает!
Игга показала бусинки, упругие капельки крови, ягоды на ладони - и впервые увидела брата растерянным. Впервые почудилось, будто он - малыш, а она сестра старшая, заботливая.
- Пойдем, что ли, в дом, - сказал Ярри, когда к нему вернулся дар речи. - Я тут наплел в три короба, но все же заполдень, волнуются наши...
- А бусинки...
- Спрячь. Завтра бросишь. Но никому до того не говори.
- А может, напротив? Мне бабка такое рассказала! Если все захотят...
Игга не договорила, осеклась. Посмотрела в глаза брата, и поняла, что он знает. Неправа была бабка, никто не скрывал и не забывал ничего.
- Пошли в дом, - Ярри потянул ее за собой, а из-за двери вкусно пахло кашей и настоем на травах.
Началась Большая охота, застучали копыта по промерзшей земле. Запели рога, зазвенели бубенцы на уздечках, завихрилась поземка. Поднялась в воздух утиная стая, на груди или шее у каждого - красная метка.