Дильдина Светлана : другие произведения.

Словами огня и леса. Часть 2 (заключительная)

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Бывшие приятели оказались по разные стороны конфликта, а прошлое Огонька наконец проясняется и дает обоим почву для вражды. И Север, и Юг пытаются использовать каждого в своих целях.

   Астала
  
   Чинья уже неплохо освоилась в доме, и даже успела свести знакомство почти со всеми слугами и синта, только Хлау побаивалась. Она стала для Кайе вроде как для Киаль ее зверушки. Он Чинью не таскал за пределы дома, как того полукровку, только разрешил навещать мать, когда девчонке захочется, и жить там, пока сам не позовет. А так у нее была в доме своя комната, и находиться она предпочитала там, разумеется -- не сравнить с хибарой в зеленом, но узком переулке возле площади.
   Одна эта комната была больше целого домика, и один столик, инкрустированный разного цвета деревом и перламутром, стоил дороже, чем вся их с матерью утварь. А роскошь Чинья весьма ценила, предпочла бы недоедать, но жить среди красивых вещей и носить дорогие украшения. До смешного любила всякую мишуру, прямо сорока.
   Нрав у нее оказался подходящий. Что бы там Чинья ни думала втайне, она всегда улыбалась, и умела болтать без передышки всякую забавную чушь, от пересказа в лицах городских новостей до баек и сказок. И не раздражала этой своей болтовней, словно птичка чирикала.
   Кайе, похоже, расслаблялся в ее обществе, хотя слушал едва ли вполуха. При старшем же она становилась потише, но они и виделись реже, и не до разговоров было. Къятта понимал прекрасно, что общество братишки ей не слишком-то по душе. Вот за ним самим бегала бы хвостиком, позволь он это -- и, кажется, довольно искренне. Расцветала при его появлении, так в его сторону и тянулась. Что ж, он умел обращаться с женщинами. Его власть и подарки, конечно, со счета не сбросить; Кайе подарков не дарит...
   Не от жадности, разумеется, ему просто в голову не приходит. А зачем, удивился бы -- у нее же все есть. У нее и правда все было, а с тягостной обязанностью развлекать Кайе она справлялась, вполне мирилась и вряд ли сильно страдала от этого. За это сам Къятта испытывал к ней почти благодарность, ему нравилось радовать эту легкую и красивую девчонку, привязывать к себе.
   А Улиши считала Чинью пустым местом, это было удобно.
  
  
   **
  
   Гроза пронеслась над Асталой, щедро намочив каменные дороги и жилища, избыточно одарив водой деревья и травы. Разветвленные молнии скрылись в темных складках ночного неба -- словно кошка выпустила когти, потом втянула; за ними прекратился дождь, и тучи начали развеиваться помаленьку.
   Ийа с Иммой, переждавшие грозу в Доме Солнца, остановились подле живой изгороди.
   -- Ты останешься здесь?
   -- Нет.
   -- Тогда -- вернешься домой?
   -- Нет, -- Ийа качнул головой, и тяжелые пряди волос, чуть влажных от влажного воздуха, медленно стекли с плеч на спину. -- Найду себе приют и занятие на эту ночь.
   Имма чувствовала -- приятель сердится на нее. Но Ийа не был бы собой, если бы показал это.
   -- Послушай, -- Имма робко взяла его за руку. -- Я сделала что-то не так?
   -- Ты... Пытаешься навлечь на себя беду.
   -- Что мне может грозить? -- удивилась она.
   -- Послушай... Сегодня ты расспрашивала служителей так, что еще немного, и я увел бы тебя под дождь. Я согласен с тобой, и Сильнейшие, и последний мусорщик ветви одного ствола, и в нас много общего. Только вот дерева этого давно уже нет, где-то щепки остались, а где-то проросли новые побеги.
   Ее пальцы сжались на его запястье.
   -- Но я видела знаки -- о том, что Сила есть и в простых кварталах, но непроявленная, зато порой необычная! Ведь то, из чего берет Силу Тейит и мы -- совсем разное, значит, есть и еще источники. Есть уканэ и айо, но может, есть и еще кто-нибудь? Если найти таких людей, отвергнутых Домом Солнца, создать из них пары, то их дети...
   -- Если ты не прекратишь, я передам твои слова Кети.
   -- Зря ты так, -- она медленно убрала руку. -- Я ведь... я ищу тех, кто может дать новую кровь!
   -- Зачем?
   -- Это нужно Астале. Ты сам говорил -- болото.
   -- Мы и без того не знаем, как уживаться друг с другом. А ты хочешь появления новых? Чтобы внести еще больше сумятицы?
   -- А чего хочешь ты? -- раздосадовано проговорила Имма, отступая назад.
   -- Мира, -- ответил Ийа с непонятной улыбкой, и оставил Имму гадать, была то отговорка или правда.
  
  
  
   В последние недели Хранительница тревожилась. Это отмечали старики -- слышал разговоры деда с другими -- и он сам, может, единственный из молодых. Башня отнюдь не была разгневана, скорее, испытывала смутное беспокойство, еще не заявляя об этом в голос. И не частые -- не по сезону -- грозы и бури были тому причиной.
   Юноша приложил ладонь к нагретым солнцем камням -- каждая трещинка была знакомой, родной. И у подножия, и здесь, наверху. А еще тут не слышно ни людских голосов, ни птичьего щебета. Стук сердца Хранительницы громкий, и заглушает все...
   Стал на самый краешек площадки, раскинул руки, прогнулся. Хорошо... ветер ласкает тело. Если прыгнуть, будет восхитительное ощущение полета... а потом боль. Или нет? Полет... он прыгал и со скал в воду, и в высоты даже в обличьи энихи. Хорошо... Покачнулся, привстав на пальцах. Постояв так, лег у самого края, плечом ощущая пустоту.
   Золотистая полотняная юбка возникла подле его лица. Маленькие ноги в позолоченных плетеных сандалиях... помотав головой, вскинул глаза, невольно нахмурившись.
   -- Что ты здесь делаешь? -- Имма глядела растерянно.
   Паук на ее плече зашевелил лапками, подчиняясь движению солнечного луча.
   -- Ну здравствуй! Живу я тут, -- Кайе фыркнул невольно, совсем по-звериному. Сел, скрестив ноги. Имма, хоть и подруга Ийа, всегда была ему безразлична, но сейчас мешала.
   -- Мне не сказали, что ты здесь будешь. Служители не сказали.
   -- Значит, они надеялись, что я разозлюсь и тебя скину... -- откликнулся он лениво, и отвернулся. Не сомневался -- Имме могли раз пятнадцать сказать, что он здесь, она позабыла, пока поднималась. Ни в жизни охранники Башни не рискнули бы впустить сюда кого-то, не предупредив, что наверху другой. Особенно он.
   -- Раз уж ты здесь... -- начала она нерешительно. Так и топталась за спиной, нет бы уйти на другую сторону!
   -- Ну чего тебе? -- он начинал злиться. Вот, решил вести себя тихо, сделать вид, что они не мешают друг другу -- и толку?
   -- Я порой раскладываю знаки на всех Сильнейших Асталы. Обычно выпадает так много, что и не упомнить...
   -- Оооо... -- с тихим стоном Кайе прижал ладонь к виску.
   -- Ты погоди. Я запомнила, что выпало тебе, потому что оказалось так странно. "Опасайся бегущей птицы".
   -- Да любая птица когда-нибудь бегает! -- не сдержался он, вскочил и направился к лестнице. Но Имма тоже решила спуститься, видно, и она уже не рассчитывала ничего получить на Башне. Был бы первым, но помедлил немного -- порыв ветра принес запах, который любил особо -- острый, предгрозовой. А потом уже не смог бы обогнать женщину, разве что оттолкнуть и перепрыгнуть через нее.
   Молча миновали стражей, и тут он вновь не слухом -- всем телом ощутил голос Башни, хоть даже не касался ее сейчас.
   -- Эй! -- окликнул уже почти ушедшую Имму. -- Ты ничего не слышишь?
   -- Я много что слышу, -- Женщина вопросительно смотрела на него, но он устыдился -- спрашивать совета у этой полоумной. Она ведь если и слышит -- неправильно истолкует. И потом, неужто Хранительница скажет кому-то, кроме него?!
   Рассмеялся, глядя ей вслед, погладил стену Хранительницы, прислушался: нет, душа Асталы не успокоилась... не Имма виной с ее предсказаниями. Впрочем, и сам не верил в такую нелепость. Башня чего-то ждет... и говорит ему. Опустив глаза, пытался понять -- но не понимал.
  
  
   Вбегая в дом, едва не сбил с ног Улиши, ощутил исходящую от нее волну притягательного аромата. Сразу вспомнился нагретый солнцем лес...
   Та остановилась рядом, улыбнулась, подняла руку -- поправить его как всегда растрепавшиеся пряди. Но делала это как-то медленно, вкрадчиво, и придвинулась чуть не вплотную. Нахмурился, отодвигаясь -- но она вновь прильнула. Вблизи кожа ее пахла лимонником и медом. Подумалось -- наверное, и на вкус такая же, сладкая.
   -- Я-то тебе зачем? -- прямо спросил.
   -- Ты мне нравишься...
   Позабывшись, привлек ее к себе, губами пытаясь выпить весь мед ее губ -- но оттолкнул, вспомнив, кому она принадлежит. Выдохнул:
   -- Самка ихи!
   -- Для тебя это не плохо, -- засмеялась Улиши.
   -- Уйди.
   -- Ты же не маленький мальчик. Будешь думать обо мне... ночами... если еще не думаешь!
   -- Ты не одна в Астале.
   -- Одна из немногих, кто хочет быть с тобой по доброй воле! -- рассмеявшись, она игриво качнула подолом юбки и убежала, словно танцуя.
   Звон нашитых на подол колокольчиков сопровождал ее, стихая по мере того, как она удалялась.
  
  
   **
  
   Тейит
  
  
   -- Ты бы еще хвост отрастил, самое то с веток свисать, -- сказала Атали, глядя, как Огонек перегнулся и на честном слове держится за парапет, пытаясь разглядеть очередную диковину Тейит.
   -- Я много раз висел на ветках и без хвоста, -- он улыбнулся и вновь стал на ноги. -- Куда теперь?
   -- Я уже боюсь с тобой ходить. Ты свернешь себе шею, а тетя-аньу накажет меня.
   -- Кто ты, и кто я, -- рассмеялся мальчишка. -- Да ради меня она и пальцем шевельнуть не подумает. Но ладно, я больше не буду. Пойдем на ту вашу площадь? Ты говорила про особые камни...
   -- Сейчас не время, -- мотнула головой Атали, хвост -- коса описала полукруг. -- Пойдем лучше я высеченных в скале зверей покажу.
  
   Огоньку было странно -- с чего она вдруг наведалась снова? Опасался, что обидел ее. Но, вернувшись от Лайа, которая снова пыталась открыть его память, обнаружил девочку в своей комнате, чинно сидящей на лавке -- ладони на коленях, прямая спина.
   На сей раз ее облегало длинное сиреневое платье без рукавов. А в ушах ее были серьги -- пушистые шарики из белых перьев, на бронзовой цепочке; они качались, но не звенели.
   Атали обвела глазами комнату:
   -- Если что надо, скажи, принесут.
   -- У меня все есть.
   -- Что тебе сказала тетя-аньу? Лайа, -- поправилась девочка, с явным обожанием произнеся имя тети.
   -- Пока ничего.
   Девочка прикусила кончик косы:
   -- Я расскажу, что и как устроено в Тейит. Думаю, тебе полезно будет узнать, раз уж ты выспросил у тети разрешение ходить в одиночку.
   Огонек глянул на гостью и сел на пол -- привычней. Атали снова смешно и недовольно повела носиком, но очередного замечания не отпустила -- просто приступила к рассказу.
   Так странно -- Астала лежит в низине, только с Башни и можно увидеть даль, а тут из множества мест -- пожалуйста, любуйся! Если крыши домов не закроют обзора. Такие там люди, в Тейит? Близость к небу -- это воля, но столько камня... Даже издалека видно -- там не только дома, но и множество высеченных в горе отверстий, значит, и гора обитаема изнутри. А жить внутри толщи камня...
   Теперь Огонек знал -- место, где его поселили, называется Ауста, нечто вроде квартала Обсидиановой ветви. Узнал о городе и окрестностях много -- язык у Атали подвешен был хорошо, хоть ее немного монотонная мелодичная речь усыпляла. Несколько раз ловил себя на том, что вскидывает голову, распахивая полузакрывшиеся глаза, и пытался вспомнить окончание прозвучавшей фразы.
   Наконец Атали примолкла -- причиной тому была пожилая служанка, принесшая миску бобов, лепешку и ломоть белого сыра. Глядя, как жадно Огонек уставился на еду, девчонка встала.
   -- Полагаю, на сегодня с тебя достаточно.
   Повернулась и ушла, будто вновь обиделась, хотя он и сказать -- то ничего не успел толком, а слушал внимательно. Он не разобрался еще, пришлась ему по душе эта странная девчонка или же нет. Забавная... косу в пальцах вертит, кончик в рот тянет. То пытается смотреть на него свысока, то обижается невесть на что.
  
  
   На другой день они покинули Ауста и вышли наконец в город -- Огонек и в самом деле раньше бродил по... нет, это не дом, и слов-то таких не мог подобрать. Вроде как муравейник в части горы. Которая сама тот еще муравейник...
   Он цепко присматривался ко всему, неважно, что лишь немногое понимал.
   В первый день они с Атали шли и шли, то выходя на широкое открытое место, то снова оказываясь в галерее с массивными колоннами, то поднимались по лесенке рядом с обрывом, а Огонек так и не мог понять, кончился уже дом, владение той женщины в белом платье, или еще нет. Слишком чисто для общих улиц, слишком странный вид и много народу -- для дома. Город, высеченный в скалах, изнутри еще больше казался одновременно строгим и причудливым -- словно прихоть ветра. Камень... жил. Огонек слово бы дал, что он дышит, переливается, думает о чем-то своем, далеком от дел людских. Лесенки и уступы перетекали друг в друга угловатыми водопадиками. А вот деревьев встречалось немного, все больше кустарник с узкими листьями и мелкими душистыми цветами.
   В Астале все было иначе, ровные улицы, простор и зелень. Но дом Ахатты Тайау по сравнению со здешними махинами казался не больше сундука. Сколько же поколений людей все это создавали?!
   Огонек озирался.
   -- А все это -- Тейит? -- по -- северному произнес слово. А Кайе говорил проще -- Крысятник.
   -- Это наш город, -- кивнула Атали.-- И его окрестности -- все это Тейит. И вся северная земля.
   -- Столько труда...
   -- Конечно. Скажи, красиво? Тейит возведена мастерами -- некоторые уголки ее воистину неповторимы. Например, поющие камни на площади Кемишаль. А там, на юге... как живут?
   -- Они ближе к земле, а вы -- к небу, когда не залезаете в пещеры, -- сказал Огонек. Атали скорчила недовольную рожицу.
   -- Горы ближе всего к небу, так же, как Астала -- к Бездне, так было бы вернее! Скажи, ты в самом деле прошел такой большой путь? Один -- по лесам, с юга -- через племена дикарей?
   -- Да.
   -- Расскажи, -- девочка уселась на выступ около уличной стены, обхватив колени руками, -- Я много читала, но не видела ни одного -- даже в Чема и Уми еще не брали меня. А ты сумел удивить мою тетю. Она сказала -- порой и на дороге можно подобрать полезное, и среди кучки камней отыскать золотое зерно. Правда, что за зерно, она не уточнила, -- огорчение плеснуло в голосе.
   Огонек прислонился к стене, смотрел поверх нее -- там, высоко, летала огромная птица. Водил пальцами по еле заметным прожилкам, словно вены в камне. Рассказывал скупо -- знал, что подробности о дикарях ей не понравятся. Но ошибся: она слушала, словно сказку. Пару раз он нарочно присочинил ну совсем невероятное -- и Атали это с жадностью проглотила.
   А вот истинное, о том, как хороши рисунки рууна, она сочла глупостью -- мол, сам ты не понимаешь ничего, вот и хвалишь всякую ерунду...
   Она кривила губы от говора Огонька -- заверяла, что слушать его еще хуже, чем южную речь; вроде как ехать на бешеной грис, понял Огонек. "Не предугадаешь, когда прозвучит северное, когда южное, а когда вовсе неведомая помесь".
   -- Я еще говорить у рууна учился... у дикарей, -- смеялся Огонек, а самому было странно. В Астале он никогда не задумывался, как именно разговаривает, Кайе с ним было нормально.
  
  
   ...Значит, гора называлась не Тейит, это слово означало и все владения северян, и самое их сердце -- как Астала на юге. Склоны плавно перетекали один в другой, где больше заселенные, где менее, а где и вовсе зеленые -- там пестрели зеленые уступы полей или широкие лоскуты пастбищ. Но туда бы нескоро добрался даже на грис -- расстояния в горах выглядят не так, как на равнине или в лесу. А там, где его водила Атали, было много ходов внутри камня, по большей части тесных и узких -- свет туда попадал через небольшие окошки. Попадались и просторные комнаты, тоже в камне выдолбленные, наружные стены их порой были сложены из кирпича. Будто мало этих кротовых нор, еще самим себя замуровывать! Были узкие улочки под открытым небом, и стены по сторонам, такие, что кроме неба ничего не увидишь -- в Астале улицы делали заметно шире, повсюду росли деревья, растения оплетали заборы, а тут по большей части трава...
   Было и очень много уступов, по ним мальчишке нравилось бродить -- узкие дорожки каменные, местами даже парапетов нет, но уж свалиться он не боялся, зато далеко видно и свежий воздух.
   Увидел он наконец и пару небольших площадей, по здешним меркам огромных.
   По улочкам и коридорам ходило меньше народу, да толпа бы и не пролезла: видно, тут давно все знали, когда можно выйти из дома и куда направиться. И, как и в Астале, дети играли на улицах, только все больше сидели, складывали какие-то дощечки или подкидывали камешки.
   ...Если бы мог выбирать, все равно предпочел бы Асталу. Теперь и люди пугали куда меньше, смотрят -- и пусть.
  
   А камни на площади Кемишаль действительно стояли странные, он увидел несколько суток спустя. Точь-в-точь белый мрамор во все время суток, кроме рассвета. Ранним утром -- прозрачные, словно горный хрусталь, чуть помутнее разве что, и внутренний свет испускают.
   Кольцом окружали площадь непонятные камни. А между ними -- цветы, разные. Были и те, что давным-давно привозили южане в дар. Странные, пятнистые, -- желтые, оранжевые, словно раковина створки приоткрывшие лепестки.
   На сей раз, поскольку затемно вышли, провожала его не только Атали, но и молчаливый охранник; днем же по городу они ходили вдвоем. Огонек был готов подружиться с этой девчонкой, только ее качало то вправо, то влево -- то простая, забавная, -- то эта, как ее... обсидиановый эдельвейс.
   -- Я никак не могу привыкнуть к тому, как все тут устроено, -- признался он. -- В лесу на раз отыскивал путь, а здесь...
   -- А на юге ты пробыл достаточно долго? -- спросила Атали.
   -- Да, -- меньше всего хотелось рассказывать об Астале, но тема дикарей и чащобы, похоже, себя исчерпала. Она и раньше пыталась расспрашивать, но мальчишка ловко переводил разговор на другое, обычно принимался хлопать глазами -- что это, как у вас тут? -- и Атали велась, начинала объяснять свысока. Астала... дался ей Юг! Если бы просто любопытство ее влекло, а то... словно сколопендру рассматривает, и противно, и страшновато, а тянет взглянуть.
   -- Дитя Огня -- как вы познакомились?
   -- Тетя не рассказала тебе?
   -- Нет, -- чуть обиженно ответила Атали. -- Но если б она не хотела, чтобы я узнала, не велела бы поводить тебя по городу, хотя и я, и мать были против!
   -- Ах, вот, значит, как это было...
   -- А ты на что рассчитывал? -- щеки девочки начали наливаться румянцем, то ли стыда, то ли злости. -- Велика птица! Но мне придется общаться и не с такими, как ты, если я хочу править.
   -- А ты хочешь?
   -- Конечно! Да что ты -- то меня расспрашиваешь! -- Атали вскочила, будто ее подкинули, и медлительная напевность на миг покинула ее речь.
   Огонек подумал немного и начал рассказывать о переправе, скупо, и как воочию увидел радужную вспышку, падение тела с ветки...
   -- Послушай... Вот что я видел однажды, и никого не спросил. Такие не то ножи, не то... Они вспыхивают осколками радуги, когда срываются с ладони владельца...
   -- Это оружие наших воинов и охотников. Ты видел их, пока шел с моей матерью? -- Огонек кивнул с облегчением: спасибо, Атали, сама подкинула объяснение!
   -- И как же их делают?
   -- Дались тебе эти ножи! -- поморщилась девочка. -- Рассказывай дальше...
   -- А тебе не приходит в голову, что я не хочу говорить о южанах? -- отозвался резко. Атали примолкла, покусывая косу.
   -- И все же, какой он? -- видно, решила не сердиться на этот раз; любопытство так и слышалось в голосе. -- Через него темное пламя выходит в мир. Говорят, последний, одаренный такой Силой родился больше ста весен назад... и умер еще ребенком. А этот еще Изменяющий Облик!
   -- Он... Разный, -- неохотно ответил Огонек. Вот же вцепилась, как клещ... небось увидела бы Кайе -- убежала с визгом.
   Атали все никак не желала уняться, ладно хоть напевный высокий голосок приятно звучал:
   -- Я вот никак не могу представить. Сила южан сводит их на уровень зверя, который повинуется только своему естеству. А пламя, само выходящее из дверей... Кем должен быть носитель его?! Неужто может существовать такая жестокая тварь, как о нем говорят?
   -- Мне трудно об этом, -- признался не ей -- самому себе.
   -- Почему?
   -- Пойми... я разное видел. Знаю -- все, что о нем говорят, правда. Но со мной он был не таким. То есть... разным он был.
   Рука невольно скользнула вниз, тронула зажившие шрамы -- не видно под тканью. Вспомнились поездки на грис, звонкий смех его самого и мелодичный, грудной -- того, другого. Как он со смехом обстреливал приятеля желтыми сливами, уворачиваясь от таких же, как Огонек пел ему на закате, и лицо Кайе было детским почти... Потом бок заныл -- давно затянулись раны, а все еще больно.
   -- А каким? -- требовательно спросила Атали.
   -- Разным... -- Огонек закрыл глаза, и рядом нарисовалось лицо, губы отчаянно шепчущие "я и с ними пытался..." Мелькнула мысль -- и зачем это все? Она не поймет. И стараться не станет.
   -- А у тебя он вызывал страх?
   Огонек улыбнулся невесело:
   -- Он способен вызвать страх и у камня. А у вас в городе есть полукровки? -- предпочел сменить тему.
   -- Есть, хотя им разрешают жить лишь на окраинах. Они -- это большой позор. В дальних поселениях эсса могут порой встретить южан... Если женщина -- эсса пойдет с таким по доброй воле, ее больше не примет никогда и никто. Полукровкам разрешают работать из милости... Ой, как уже поздно! -- Атали взглянула на высоко стоящее солнце. -- Тетя меня убьет. Побежали.
   На сей раз по сторонам он не смотрел -- злился. Он привык, что девчонка вечно пыталась указать ему его место -- ладно, он не горстка пепла, не рассыплется. Но сейчас она даже задеть его не пыталась! Так, мимоходом сказала.
   Значит, очень он нужен Лайа. Так, что подобному отребью позволили гулять с ее драгоценной племянницей. Весь обратный путь или молчал, или отделывался короткими отговорками -- делал вид, что пытается добраться побыстрее. Даже когда останавливались передохнуть едва отвечал свой спутнице.
  
   Когда дошли, он шагнул в комнату, не прощаясь. Атали стояла рядом, глядя в другую сторону.
   -- А ты злой -- я удивлена... Тебе дикари и эти... на юге ближе, да? Тут получишь возможность наконец-то стать человеком!
   -- Потому что сумел удивить вашу Лайа? Неизвестно еще, чем все это закончится.
   -- Ты не смеешь так о ней говорить!
   -- Да я и не говорю. Или как я там должен... Лайа Серебряной ветви, и все остальное? Она не представилась, в отличие от тебя.
   Ему показалось, что девочка сейчас заплачет.
   -- Обсидиановой! Возятся с тобой, как... Мог бы и выучить! Ты просто... оставался бы в пещере... или на юге! Там тебе самое место!
   -- И почему же это?
   -- Потому что ты неблагодарный, самонадеянный и злой! И еще испорченный!
   -- Ха. А вы добрые благородные и мудрые, да?
   -- Да!
   -- И скромные... -- фыркнул Огонек.
   -- Да! -- не думая, выпалила девочка
   Огонек прислонился к стене и расхохотался. Атали топнула ногой, повернулась и побежала прочь, и, казалось, пушистые шарики серег просто летели рядом с ее головой.
  
  
  
   Часть вторая
  
   Настоящее. Дорога возле реки Иска
  
  
   Грис бежали неторопливо и мягко. Широкие листья покачивались, влажный и пряный воздух был настолько густым, что не давал дышать полной грудью. А ведь дождливые дни давно миновали, подступала сушь -- каково же тут будет в жару?!
   Яркие птицы, чье оперение отливало металлом, прыгали по ветвям, вскрикивали, свистели, без страха и с любопытством взирая на всадников. Два десятка людей, из них лишь двое светловолосых. Юноша и девушка, едва перешагнувшие рубеж детства. Их лица были на удивление похожи -- чуть удлиненные, острые, неподвижные, а губы словно чуть припухшие. Волосы длиной до лопаток, собранные в хвост у юноши, распущенные у девушки, казались седыми. Светло-серая льняная ткань одежд у горловины была богато расшита разноцветной тесьмой и перышками зимородка. И браслеты из серебра на левом запястье, слишком плотно сидящие, чтобы снять.
   Близнецы ехали рядом -- окружавшие их спутники-южане теперь не обращали на двоих особого внимания, хотя поначалу поглядывали с любопытством -- одновременно двое и больше детей почти не рождалось на Юге.
   Девушке было тяжелее молчать -- поначалу она исподволь поглядывала по сторонам, потом обратилась к брату -- вполголоса, не поворачивая головы:
   -- Лачи мог бы дать нам прислужников. Я думала, после Уми с нами останутся...
   -- Мы же об этом много раз говорили. Зачем опять насаживать себя на шипы?
   -- Дядюшке наплевать на нас, -- сквозь зубы продолжила девушка. -- Он предложил нас сам... как выбросил негодную вещь.
   -- Он сказал, что мы всего лишь посмотрим мир и получим возможности ближе изучить южан, -- возразил брат. -- Вряд ли нам что-то грозит.
   И добавил, выдавая, что и сам не может смириться:
   -- Но все-таки он и себя унижает тем, что отправил нас в одиночку.
   -- Делать ему больше нечего, считать себя униженным, -- Этле ударила ногами в бока замешкавшейся грис. -- Пошла... -- И повернулась к брату, откидывая волосы с глаз:
   -- Своего сына Лачи не отдал бы даже за право добыть все золото и солнечный камень Асталы. А нас чуть не пинком отправил. К этим... -- прикусил губу, лицо стало еще холоднее. Айтли поехал вперед, больше не произнеся ни слова.
   Только на привале вновь обратился к сестре:
   -- Сегодня ночью луна полная...
   -- И что же?
   -- Ты не забыла? -- и лукаво добавил: -- Как, превратилась в старушку и не заметила?
   -- Ах ты... я тебя убью, -- пообещала Этле, и засмеялась от удовольствия, когда брат набросил ей на шею ожерелье будто бы из можжевеловых ягод и веточек, а на самом деле из лазурита, скрепленного зеленой медью. Кинулась обнять Айтли -- и тут же оборвала себя, поглядев на южан. Те сейчас не обращали внимания на заложников, но все-таки проявлять свою радость при этих...
   -- Вот... -- немного смущенно проговорил Айтли. -- Ты же теперь... совсем взрослая.
   Для девушек пятнадцать -- возраст невесты. А у него, как у всех мужчин Тейит, совершеннолетие через год, вот так получилось.
   -- А у меня ничего нет, -- растерялась сестра. Вскочила:
   -- Погоди, я сейчас!
   На привале за ними присматривали, как во время всего пути, но особо не стесняли. Охраняли от хищников, от случайной беды или нападения -- мало ли, но не опасались побега. Разве выживут двое подростков в лесах на чужой земле? Сами будут держаться поближе к спутникам.
   -- Эй, пора ехать! -- окликнули их.
   -- Сейчас! -- резко, с досадой откликнулась Этле. Взгляд ее шарил по сторонам. Айтли поймет... Заметив красиво изогнутый сучок -- ни дать ни взять хищная птица, изогнувшая крылья! -- она отломила его и побежала обратно. Юноша уже ждал, готовый в путь.
   -- Этле, ты куда... -- почти испуганно начал он.
   -- Держи! -- перебила сестра.
   -- Долго вас еще ждать? -- прозвучало сбоку, нетерпеливо.
   -- Командуй своими грис! -- бросил Айтли, и рассмеялся, с нежностью глядя на сестру и подарок. Южане стерпели и резкость, и невольную задержку.
   Дорога развернулась дальше, хорошо утоптанная, сухая, широкая, покрытая мутно -- желтой пылью.
  
  
   **
  
   Тейит
  
  
   Дома бедняков ютились у самого склона, а некоторые вовсе напоминали вырубленные в скалах ульи -- красиво и жутковато. Как много людей тут живет, не в первый раз подумал Огонек. Неужто не тесно им?
   Ему не хватало упругой земли под ногами. Камень, сплошь камень... Мостовые Асталы были прекрасны, но всегда мог сойти, постоять на траве, прогуляться по саду, а здесь -- узкие грядки -- огородики уступами, попробуй стань на такой.
   Сейчас он снова бродил один, и забрался на улочку, где люди сидели перед рамами с натянутыми на них волокнами. Работа кипела; иглы и крючки сновали в руках у женщин, и будто сами собой возникали и ткань, и узоры на ней. Залюбовался -- никогда не видел такого плетения. Готовые полотна развешаны были на козлах, разложены на земле. Мужчины, одетые в туники без рукавов и широкие штаны, увязывали во вьюк готовое, и посмотрели на Огонька с удивлением. В Астале он почти всегда был рядом с тем, кому простые люди не смотрели в лицо... а здесь и с него самого не сводили глаз. Когда гулял один, предпочитал рассматривать не лица, а вышивку на одежде -- разноцветными нитями или яркими перьями украшены были туники и прямые свободные платья женщин. В Астале украшениями чаще служили самоцветы и тесьма, и обычно только на поясах, накидках или оплечьях. А в Тейит самоцветы что-то всегда означали, их не носили просто так, для красоты...
   -- Ты чего тут шляешься, а? -- грубо окликнули его из-за невысокого -- в половину человеческого роста -- забора.
   -- Я просто... хожу, -- он отступил на шаг, заметив в лице пожилого уже человека с повязанными красной тряпкой волосами явную угрозу.
   -- Три раза туда -- сюда? Что-нибудь слямзить примериваешься, паршивец?!
   На голос из дома высунулась женщина -- немногим моложе, с зачесанными в аккуратный пучок волосами и брезгливым изгибом рта.
   -- Да стражу позови, и все, -- посоветовала она. -- Живо отучат совать свой длинный нос!
   -- Полно вам, -- раздалось над ухом Огонька.
   Он оглянулся -- увидел здоровенного парня с простоватым лицом.
   -- Ты кто? -- удивленно спросил Огонек.
   -- Шим, -- тот дружелюбно кивнул. -- Ты, никак, заблудился? Ходишь, головой вертишь.
   -- Я смотрел, как работают, -- откликнулся тот, нерешительно глядя на хозяина дома. -- Но да, пора мне уже.
   Шим прищелкнул языком, и поманил подростка за собой.
   -- Ты кто такой? Весьма неплохо выглядишь для полукровки, -- удивленно проговорил он, оглядывая Огонька и одежду его.
   -- Так получилось... -- Огонек повел глазами из стороны в сторону прикидывая, как ловчей улизнуть, если что. Но нежданный помощник чуть подтолкнул его в спину, уводя в соседний пустой проулок, подальше от подозрительных.
   -- Так помочь тебя добраться, куда надо? -- спросил парень.
   -- Помоги, -- поглядев по сторонам, сказал Огонек. -- Я здесь недавно, до сих пор иногда путаюсь, где и куда свернуть.
   -- Недавно? И что, так и бродишь целыми днями, ничем не занят?
   Огонек невнятно повел плечами, не желая ни врать, ни говорить правду. Парень ему понравился, и не только нежданной помощью.
   -- Я жил внизу. Город... такой огромный.
   -- Немаленький! И настоящий улей, -- рассмеялся Шим.
   -- Вам это нравится?
   -- Кто бы нас спрашивал! Обжили все, до чего дотянулись.
   -- Там, наверху, вроде как меньше домов, -- Огонек задрал голову, хотя ничего отсюда не мог разглядеть.
   -- Совсем высоко жить неудобно -- слишком отвесные склоны. А внизу -- поля, и там, хоть поменьше, тоже много народу -- надо пасти грис и растить урожай. На уступах-то здесь плодородная земля дорога непомерно. Ну, ты снизу, сам знаешь.
   Парень глянул по сторонам, сказал:
   -- Доведу тебя до развилки, там легко выберешься на дорогу вдоль склона.
   -- Ты ведь не с той улицы тканей? -- спросил Огонек.
   -- Как ты догадался?
   -- Они все худые и не так сложены -- у тебя вон руки какие.
   -- Я каменотес, -- вновь засмеялся Шим, разглядывая помянутые руки. -- Заходил туда за подарком...
   Так он смущенно это сказал, что Огонек не удержался:
   -- Невесте?
   -- Нет, мать порадовать. Болеет она... Ладно, вот и пришли.
   Шагах в десяти от них -- крошечный дом с серыми влажными стенами; на отшибе от всех, будто камешек отвалился от склона. Но все же не очередная нора.
   -- Смотри, теперь повернешь направо, там будет столб-указатель...
   -- Шим, с кем это ты? -- раздался ломкий голос.
   На пороге стояла еще не старая женщина. Кажется, она видела плохо. И да, она была больна -- правая рука висела на перевязи. Мальчишка отсюда ощущал, как женщине плохо. Не острая боль, но непрерывная, ноющая, вынимающая все силы.
   -- Это давно у нее? -- шепотом спросил он парня.
   -- Два года уже...
   -- Может быть, руку я посмотрю? -- нерешительно спросил Огонек. -- Я немного умею лечить. Хуже не будет...
   -- Ну ты и сказочник, -- рассмеялся Шим. -- Ладно, я понял, что ты мне благодарен.
   -- Я не шучу.
   -- Вроде не маленький, -- хмыкнул парень. Нет, он не сердился. Снисходительно, терпеливо пояснил:
   -- Я же вижу, что ты полукровка.
   -- Да с кем вы там шепчетесь? -- в голосе женщины прозвучала тревога, она сделала шаг вперед.
   -- Да так, мама. Встретил одного... чудака.
   Говоря это, он косился на Огонька. Огонек мог догадаться -- полукровка со способностями -- по их мнению что-то вроде летающей грис. Видит ли женщина цвет его волос? В Астале полукровок считали обладателями дурного глаза...
   -- Я попросил разрешения помочь, -- тихо сказал Огонек. -- Твой сын сказал, у тебя плохо с рукой?
   -- Да как оно, мальчик... Все хуже и хуже. Я, почитай, ничего не могу ей делать сейчас... И болит она сильно, особенно по ночам.
   -- А отчего, ты знаешь? Как это началось?
   -- Мало ли... каменная пыль, сырость... я ведь долго в самой горе прожила -- не больно-то сухо в пещерах.
   -- Я погляжу, можно? -- Огонек подошел ближе. Шим что-то прошипел еле слышно, но женщина опередила:
   -- Конечно, мальчик. Делай, что считаешь нужным... Но лучше давай зайдем в дом. Вдруг кто увидит, вопросы пойдут.
   И сделала приглашающий жест. Да, похоже, она достаточно видела, чтобы понять -- перед ней полукровка.
   Огонек смущенно застыл у порога, не решаясь войти в чужое жилище. Но справился с робостью. Внутри было очень чисто и очень бедно. Даже кровати не было, вместо нее тюфяк. И грубо сколоченная скамья -- на нее по просьбе Огонька села женщина, Огонек пристроился рядом. Шин неободрительно застыл в дверном проеме.
   Кончики пальцев Огонька замерли возле локтя женщины, ладонь скользнула у кожи, не касаясь ее. Он сосредоточился, пытаясь понять, в чем же дело, проникнуть в причину боли... очень пусто становилось и холодно, и тогда он, как у дикарей, начал медленно разжигать огонь внутри, чтобы согреться и согреть эту женщину. И снова, как всегда при обращении к Силе, он сперва услышал ее, прежде чем ощутил: на сей раз это был еле слышный рокот, отдававшийся во всем теле.
  
   ...Много это заняло времени -- по крайней мере, когда он очнулся по-настоящему, в хижине было темно -- небольшая плошка с маслом освещала только один угол. Видно, Шим успел зажечь, когда вечер пришел в Тейит.
   А камешек на груди, под одеждой обжигал и подрагивал.
   Огонек перепугался, сжал его в руке -- но, встретив взгляд женщины, неожиданно для себя широко и довольно улыбнулся, усталый и гордый. Женщина ощупывала руку, прищелкивая языком по-птичьи.
   -- У тебя получилось, мальчик... -- она растерянно повернула голову.-- Как же это? Она же не болит... и даже гнется!
   А Шим стоял и смотрел на мать. Спросил, не отводя от нее взгляда, глухо и неуверенно:
   -- Чем мы можем отплатить тебе за это?
   -- Да я ведь не знаю, долго ли так продержится, -- проговорил Огонек. -- Я ничего не умею толком. Вам настоящего надо... -- потрогал камень, что дала Лайа. Быть может... Сказал неуверенно: -- Я попробую привести тебе настоящего целителя.
   -- Брось, малыш. Теперь я сама, я будто двадцать весен скинула, -- и сказала с улыбкой:
   -- Меня зовут Ива. А ты совсем побледнел, маленький. Устал сильно?
   От непривычного обращения Огонек покраснел и поспешно сказал:
   -- А мне бы... дай воды попить, -- оглянулся на Шима, -- Можно, я посижу немного? А потом пойду. Только ты береги руку.
   Шим скрылся в темном углу и появился снова -- в руке была плошка с водой. Огонек жадно выпил -- холодная, очень вкусная... или настолько устал, что казалось?
   Спросил осторожно:
   -- А если больны, кто вас тут лечит?
   Ива задумчиво проговорила:
   -- Да так... есть свои знахари. Иногда помогают. Только одна из настоящих целителей приходила к нам... ее звали Лиа. Хорошая была женщина. Не брала платы за лечение. Нам всегда улыбалась.
   -- Она умерла?
   -- Не знаю, мальчик. Тейит большая...
   -- Никогда не слышал о полукровках с Силой, -- задумчиво сказал Шим, голос его стал низким, словно у пола пытался ответ спросить. -- Как же так вышло? Где ты живешь? -- оглянулся на мать и тут же поправился: -- Да нет, ты не подумай, если я не в свое дело лезу!
   -- Ты лучше просто навещай нас, если захочешь, -- сказала Ива.
   -- Я с радостью! Но мне и правда пора, -- Огонек привстал, но вспомнил: -- Там, откуда меня прогнали, иглы у мастериц двигались быстро -- быстро. Я все понять не мог, неужто можно так наловчиться?
   -- Да это просто как раз. Такая-то малая Сила у многих есть, чистой крови, конечно.
   -- У многих? -- Огонек даже вновь сел, позабыв про время и совсем теперь обжигающий камень. Сила у бедняков? В Астале было не так.
   -- Это же помогает в работе, -- отозвался парень чуть удивленно. -- Вот в каменоломнях, к примеру, камни таскать и раскалывать. Ну, не мне, но я так справляюсь. А большинству приходится. Жаль только, когда мастерство вроде как на одной ниточке подвешено. Ну да пусть его.
   -- Но, значит, можно и лечить научиться? -- он все еще не совсем понимал. Это как -- куча народу в Тейит может то, что в Астале доступно избранным?
   -- Для исцеления Сила не единственно важное, -- пояснила Ива. -- Это как... иметь громкий голос, но петь так, что лучше не надо, -- Шим хмыкнул в углу. Похоже, он петь не умел, но от этого не страдал.
   -- Мне идти пора, -- сказал Огонек, чувствуя, что камень вот-вот прожжет в нем дырку.
   Сколько времени тут провел! Его как, ищут? Или попросту все видели через самоцвет? Неуютно стало от такой мысли.
   -- Приходи... Просто так приходи, -- сказала Ива, словно не в силах его отпустить. -- Всегда будем рады.
   -- Спасибо, -- Огонек широко улыбнулся. И тут же вынырнул за порог, вытащил камень из-за ворота и теперь держал на весу -- не жгись, скотина такая! Иду я уже!
   Он помчался обратно, безумно боясь заблудиться -- какие-то мальчишки свистели вслед, споткнулся о лежащую поперек дороги доску и чуть сам не сломал ногу, но камень вел -- будто в спину подталкивали.
   -- Уффф... -- выдохнул наконец, влетая к себе и падая на пол у кровати. Добрался...
   Лампа на окне горела -- куда более яркая, чем в крохотном жилище Шима. На столе лежала пара кем-то принесенных объемных свитков. Ощутил горьковатый запах медовой полыни -- Атали. Значит, она...
   Подошел к столу, потрогал листы, перевернул. Сгреб свитки в охапку и устроился на полу, и лампу переставил к себе вниз. Он говорил Атали на днях, что хотел бы посмотреть, как выглядит мир на их картах. Девочка и принесла, не старинные, новые. С разрешения тетки, конечно, но какая разница. Может, по этим картам учили детей здешних Сильнейших: листы были испещрены рисунками, фигурками людей и животных -- и картинки Огонек разглядывал с огромным интересом, позабыв про усталость и даже не присев. Вот как рисуют здесь. Совсем иначе, чем рууна, и тщательней, чем на юге. Письмо тоже казалось знакомым, хоть понимал с пятого на десятое.
   Принесенная кем-то еда -- миска с жидкой кашей и сладкая лепешка -- долго оставались нетронутыми.
  
  
   **
  
   Какими они были еще недавно... Молодая женщина поправила плетеный кожаный ремешок на лбу, вздохнула и улыбнулась. За стеной спорили.
   Голос мальчишеский -- так и кажется, что обладатель его хмурым бычком -- оленьком голову опустил и все, не сдвинешь его теперь. А сестричка -- вот-вот расплачется.
   Ила прислушалась внимательней -- не пора ли вмешаться? Вряд ли. Куне уже скоро десять, мнение бывшей няньки ему в общем-то безразлично. Хоть Илику ее пока слушает; Ила всегда вытрет ей слезы, сказку расскажет. Кто же еще? Родители своих детей обожают, но заняты часто.
   Ила переставила с места на место пару кувшинов, придавая и без того отлично убранной комнате безупречный вид. Грустно. Растут ее воспитанники, а своих детей нет -- да и не будет, наверное. А в бронзовом зеркале уже давно отражается не молоденькая девушка...
   Славно пошутило Небо. Трое близнецов было, чудо всей Тейит -- и все бездетны. Ладно хоть живы.
   Впрочем, вчера приснилось, что подруга Качи ждет ребенка -- но от перевала, где они сейчас живут, долго будет идти известие... Не правящие Ветви, не к спеху.
   А Кави -- тот, кажется, до сих пор Соль вспоминает.
   Ила вновь потянулась за зеркалом, пытаясь увидеть одновременно себя, только юную -- и подругу. Какая она была? Забыла почти за шестнадцать весен. Нежные, зыбкие черты ускользали, не желая складываться в яркий образ.
   Подруга любила украшения из пушистых перьев, для забавы плела из травинок недолговечные ремешки... Ее кости наверняка уже разбросаны по лесам -- а может, лежат в одном месте, если уцелел тот, кто мог позаботиться об умершей.
  
   Размышления Илы нарушил повелительный голос -- узнав Элати, нянька поспешно поднялась, еле скрывая изумление. И глава Обсидиановой ветви, и ее сестра с трудом терпят тех, кто служит семьям соперников. Неважно, что сама Ила всего лишь возится с детишками -- они вырастут, и придется с ними считаться.
   Элати как всегда выглядела собранной и суровой, старше Лайа, хоть по годам было наоборот. Ветра отметили морщинками ее кожу, жизнь в седле сделала походку размашистой.
   -- Когда-то твоя родня служила нам, помнишь?
   -- Да, элья.
   -- Хоть ты и предпочла Хрустальную ветвь, у меня есть к тебе поручение. Постарайся сохранить его в тайне, и получишь хорошую награду. Я хочу знать, где и кем могла быть сделана такая вещица, -- на ладони сверкнуло округлое серебро.
   -- Что это? -- удивленно спросила нянька. -- Необычная птичка. Игрушка или украшение?
   -- Не знаю. Ее изготовили в точности по рисунку одного человека.
   -- Эта работа не похожа на нашу... скорее на южную, -- сказала Ила, вертя птичку в руках.
   -- Может, и так... если бы я могла точно сказать, кому принадлежит и кем она создана, мне не понадобилась бы твоя помощь.
   -- Но если птичка южная, то кто среди моих знакомых может что-либо вспомнить, элья?
   -- Ты задаешь совершенно не те вопросы, которые стоит. Меня же интересует только ответ. Работы разных ремесленников отличаются, но можно проследить и общее для тех или иных земель. Если тебе скажут, на что это похоже, уже хорошо. Ты из семьи ювелиров, тебе проще говорить с мастерами. Наших мы опросили, но остались работники Лачи. Покажи эту птичку всем своим знакомым -- я знаю, у тебя их множество. Если кто-нибудь вспомнит...
   Забрав птичку, Элати положила на скамью точный рисунок. Не стала дожидаться, не скажет ли нянька что-то еще -- по ее мнению, распоряжение было достаточно подробным. Ила присела на табурет и принялась разглядывать рисунок, поворачивая его под разными углами. Хмурилась, отчего ее гладкий лоб прорезали морщинки.
   "Я же такую видела где-то..."
  
  
   **
  
   -- Очередная пустышка, -- Лачи отбросил клочок тонкой ткани с чернеющими на нем знаками. -- А ведь он меня уверял, что нашел нужные записи...
   Женщина подняла записку, упавшую в полосу света на столе, без особого интереса прочла и скатала в трубочку.
   -- Ну что ты так сердишься, у нас еще достаточно времени.
   Избранницей Лачи была Саати -- подвижная, больше напоминавшая южанку часто распущенными волосами и любовью к звенящим металлическим украшениям. Она надевала даже мертвое золото, смущая окружающих. Ее своенравие порой заставляло Лачи терять терпение -- он предпочел бы спутницу попокладистей. А Саати... многие опасаются плавать в озере, где есть омут. Лачи пристально разглядывал подругу жизни, словно не насмотрелся за долгие годы. Да, на южанку она походит... Вспомнил давнее-давнее замечание Лайа: "тебя тянет ко всему с когтями и клыками". Не потому ли так легко принял Саати, хоть и не сам выбирал?
   Сравнение вернуло мысль, которую думал уже давно, и не раз проговаривал вслух. А тут еще это послание...
   -- Еще пара -- тройка поколений, и Сильнейшие Тейит останутся такими только на словах.
   -- Это не так, -- возразила Саати. Ее платье-тоне было щедро украшено вышивкой из зеленых и белых перышек, а на вороте и подоле подрагивали крохотные медные колокольчики, поблескивали в полумраке комнаты: -- Все четыре Ветви пытаются снова дать выход нашей Силе. Пока она заперта в золото и солнечный камень, но...
   -- Только пока никто не преуспел, а нам нужно все больше и больше.
   Саати приложила палец к его лбу, разглаживая складку:
   -- И все-таки время у нас еще есть. А благодаря Опоре есть и те, кого можем принять к себе. Куна сказал на днях, что наша Ветвь-Опора -- плетеное решето, просеивает песок, удерживая хвоинки, то есть лучших людей. Сын весь в тебя, только лентяй.
   Лачи не сдержал улыбки, но снова посерьезнел:
   -- Что ж, ты права, есть и более насущные цели, и одной я намерен достичь очень скоро.
   -- Лайа, конечно, о твоих планах не знает? -- рассмеялась Саати.
   -- Наличие двух соправителей поддерживает равновесие, но безумно неудобно. Последний подметальщик улиц понимает -- мы ладим примерно как сова и ворона в одном гнезде.
   -- Не завидую другой птице, кем бы ты себя ни считал, -- Саати снова расплылась в улыбке.
   -- Я предпочел бы заключить союз с Югом... с той его частью, что может быть нам не враждебна. Мы не в состоянии воевать с Асталой, наши земли слишком далеко друг от друга. Расширяться до бесконечности мы тоже не можем: налей на каменную плиту ложку масла и размажь тонким слоем, того масла везде будет чуть. Не хватит сил -- задушить южан. В выигрыше окажутся те, кто сидит возле богатых месторождений. А в остальные места направляй хоть корзинщиков, а не бойцов, толку окажется столько же. Но ведь нам с Югом найдется что предложить друг другу.
   -- Например?
   -- Любителям пограбить и подраться -- ничего. Но там водятся и умные люди, а у нас есть старинные знания.
   -- Зачем нам вооружать собственных противников?
   -- Пока они еще разберутся в премудростях давних времен, поймут, годится ли им именно это... А у нас окажется достаточно ресурсов, чтобы контролировать нужные нам земли.
   Теперь сама Саати нахмурилась -- ей не нравились эти идеи мужа.
   -- Лачи, ты пробуешь опрокинуть то, на чем Тейит стоит уже не одну сотню весен.
   -- Не стоит, а качается. Мы считаем себя особенными, но по сути мы все -- дети одного ствола. И мы, и южане. Мы разъединили свою Силу и знания и, как глупые дети, гордимся этим.
   -- Южане посмеялись бы над тобой.
   -- Я не верю, что среди нет способных думать, как подобает человеку. Ведь разовые обмены уже случались. Если бы нам найти способ договориться...
   -- Прекрасно! -- новый, резкий голос. -- Оставь свою подругу и возьми в Тейит южанку. Тогда твои дети точно окажутся лишенными Силы!
   В комнате появилась Тиши, носившая прозвище Белая Цапля -- из-за пергаментно- светлой кожи, такой, что в темноте встреча со старухой пугала, будто с призраком; а саму женщину словно смастерили на скорую руку из сухих веток.
   -- Стоящая Впереди, не думаешь ли ты, что твой сын лишился рассудка? -- улыбнулся Лачи. -- Наши с предками южан пути разошлись давно. Только не думаю, что потеряна возможность свести их воедино...
   -- Воедино? -- Белая Цапля сжала сухие кулачки. -- Лайа и та больше предана северу!
   -- Лайа -- это валун, который не сдвинуть с места. Она способна думать только в одном направлении. А ведь считают женский ум более гибким, -- он с улыбкой посмотрел на Саати.
   -- Лучше камень, чем тростник под ветром, -- сказала непреклонная Белая Цапля.
   -- Она женщина и уканэ -- вы совсем разные, -- примирительно сказала Саати. Бросила взгляд на столик в углу -- испеченные по ее просьбе ореховые лепешки остыли, как и печеные клубни. А под столиком валяется раскрашенная глиняная кукла Илику, дочка умудрилась и тут побывать, хотя няньке велено не пускать.
   -- Одного у южан не отнять, -- задумчиво проговорил Лачи, тоже заметив куклу. -- Они могут ненавидеть друг друга, но собственная семья для них -- всё.
   -- Как у животных! -- фыркнула Белая Цапля. -- Разумное существо обязано понимать, где и когда стоит принести жертву или отказаться от желаемого...
   -- Вот поэтому я и отдам своей дорогой соправительнице весьма дорогое, -- он улыбнулся едва заметно. -- Дети моей умершей двоюродной сестры... как ты смотришь на это, моя родительница?
   -- Близнецы... -- покривилась Белая Цапля. Двумя пальцами отщипнула кусочек лепешки, поморщилась, но отправила в рот. -- Я не слишком-то к ним привязана. Айтли больше похож на своего отца, которого я никогда не одобряла. Да и девчонка... Не беспокойся, сын, я не стану оспаривать твой выбор -- внуков у меня довольно, -- усмехнулась она, будто трещина пробежала по сухой древесине. -- Что ты задумал?
   -- Солнечный камень... Земля истощается, не знаю, насколько еще хватит этого чуда. Это важнее золота, и, к сожалению, необходимо Югу не меньше, чем нам. Мы нашли долину Сиван несколько позже южан, но им труднее туда добраться. Так что они милостиво согласились поделить долину, отдать нам левый рукав. Только потребовали гарантий, что мы не станем пытаться перейти за отведенные договором границы. Помнят про реку Иска...
   -- Мне надоело, что условия диктуют они нам, а не мы им! -- сердито сказала Белая Цапля, отряхивая крошки с пальцев.
   -- Что делать... приходится изворачиваться. Но хищник, прижавший лапой змею, не должен чересчур гордиться собой.
   -- Выкладывай, что задумал. Один, или с соправительницей для разнообразия? -- перебила его мать.
   -- На южной стороне Долины есть место, где превосходно можно закрепиться, лишь бы хватило времени. Они думают, нас интересует только камень, у них нет чертежей, которые нашлись в наших хранилищах. Южане -- молодая жадная поросль, не умеющая смотреть вдаль.
   -- Закрепиться, значит. И Тейит станет поближе к Астале... -- протянула Белая Цапля, и сама себя прервала: -- Нет, не допустят! Они ж не слепые, -- и топнула ногой, будто подтверждая сказанное.
   -- Мы дадим им гарантии -- такие, что они останутся весьма довольны. Лайа считает, что нужно поступиться мелюзгой -- но меня нельзя упрекнуть в скупости!
   Переведя взгляд на Саати, Лачи увидел довольный румянец на ее щеках, и продолжил:
   -- Вблизи Долины есть два поселения. Мы готовы пожертвовать ими -- южане наверняка их сравняют с землей, поняв, что мы задумали. И это не всё. Я отдам им близнецов -- неплохая гарантия.
   -- Слишком уж они хороши, заподозрят еще, -- сказала Саати, в луче света распутывая нитяные волосы куклы. -- Кого бы помельче...
   -- Дети двоюродной сестры... в самый раз. Они высокого положения, но не числятся моими наследниками. В уплату за риск мы примем в нашу Ветвь того мальчика из Медных. Лайа не посмеет возразить, она-тоникого не отдает южанам. А он, воспитанный должным образом, будет на три головы выше Атали. Уж точно умнее.
   -- Тебе своего сына мало? -- нахмурилась Белая Цапля.
   -- Я сказал -- должным образом. Пусть будет ему подмогой.
   -- Ты что, подумываешь сложить бремя власти?
   -- Не в ближайшие... весен двадцать, -- засмеялся Лачи. -- Да и Атали неизвестно станет ли преемницей Лайа, мало ли что. Но всегда полезно усилить свою Ветвь.
   -- Пока это звучит как бахвальство тростника перед лесорубом, -- отрезала Белая Цапля. -- Сперва тебе не помешает лишить их главного оружия. Он вырос... и ему нет указа. Или не будет вскорости. Судя по тому, что пишут наши осведомители, от него надо избавляться чем раньше, тем лучше.
   Лачи кивнул:
   -- Это мы сделаем -- даже вместе с Лайа. Тут у нас полное согласие.
   -- Я давно вам, болванам, твержу -- пока вы строите планы, он растет. Можно было бы послать людей на Юг...
   -- Мать, успокойся, -- сказал Лачи. -- К нему так просто не подобраться, а в случае неудачи мы получим такую войну, что предки позавидуют. Дай уж лучше нам еще построить планы, тем паче, подвернулся этот полукровка со своими рассказами. Мы бы в жизни через разведчиков не узнали про Дитя Огня столько...
   -- А что скажет отец этих двоих? -- вступила Саати, откладывая куклу. -- Я говорю о заложниках. Он ведь еще не знает? Тойле любит близнецов... разумней было бы отдать кого-то одного, если так.
   -- Не разумней. Уцелевший... оставшийся, -- поправился он, -- будет весьма неприятной помехой. Юность -- время непомерного гонора и неумения рассчитывать собственные ходы. К тому же вместе детям будет куда веселей.
   -- С южанами -- обхохочешься! -- сказала, как сплюнула, Белая Цапля.
   -- Как-то мне неуютно от того, что ты задумал, -- задумчиво сказала Саати, когда та ушла. -- Ты ведь не просто о Солнечном камне думаешь. Почему ты меня не посвящаешь?
   -- Я тебе полностью доверяю. Но своей матери -- нет. Вдруг она захочет выудить то, что ты знаешь?
   -- Но все выглядит так безобидно, взять нужного мальчика в нашу Ветвь... Признайся, ты не хочешь, чтобы все прошло гладко с заложниками? Но какая нам выгода? Если речь только о замене, все можно было бы сделать на месте. И ты уж точно нашел бы способ забрать кого хочешь. Любой несчастный случай с этой парой, и вот уже ты пострадавший!
   -- Есть у меня одна мысль, -- признался Лачи, обнимая жену. -- Не к спеху, пока все написано палкой на воде, но вдруг... если я хоть как-то понимаю людей.
  
  
   Даже Саати не знала толком, насколько плачевное положение у Севера ныне. И можно было только молиться, чтоб не прознал Юг. "Перья" повадились гулять в окрестностях деревень, и все чаше долетали почти до уступов Тейит. Чтобы отогнать опасных гостей, золота и Солнечного камня еле хватало. Сила эсса выпивала их до дна, оставляя оболочку, лишь с виду похожую на прежние камень и золото.
   А когда проснулся вулкан, охранявший один из проходов к морю, совсем туго пришлось. Весело переливаясь оранжевым и алым, лава текла в долину. Как удалось остановить, Лачи вспоминать не любил -- слишком велика оказалась цена.
   Если южане узнают, насколько ослабели соседи...
   И манила драгоценным светом камня Долина Сиван.
   Опасную игру он затеял. Хотя пока это еще не игра -- так, разведка.
  
  
   **
  
   Шестнадцать весен назад, Тейит, чуть позже визита посольства
  
   К золотистой коже девушки шли бледно-голубые камни. Зачесанные высоко волосы подчеркивали надменную неправильность черт. Лайа совсем не была красива, но это лишь придавало ей своеобразия.
   Целительница склонила голову перед девушкой, и хотела проследовать дальше, к высокородной больной, но Лайа остановила ее.
   -- Моя сестра будет здорова?
   -- Надеюсь, Белый Луч.
   Тень колебания скользнула по лицу девушки.
   -- Она не станет уродливой? Лоши оставляет страшные пятна...
   -- Нет, элья. Болезнь вовремя распознали.
   "Не станет. Или излечится полностью, или умрет". Скоро Лиа-целительница это узнает, увидит свою пациентку.
   Она испытывала глубокую грусть. Бедняков, заболевших лоши, убивали, словно крыс, и выжигали болезнь из домов. А Элати окружена заботой, и не должны проникнуть в город вести о подлинной сути болезни.
   Тем более не должны они достичь слуха шпионов Юга.
   Лиа все понимала. Лайа пока не произносила слова избраннику, но целительница знала -- та бесплодна. А лоши не только на лице оставляет следы: если вторая сестра тоже потеряет способность носить детей, придется принимать дитя из Серебряных -- но самое страшное для Лайа то, что она никогда не займет места правительницы. Кесса все силы отдаст воспитанию принятой девочки, и добьется, что ее провозгласят преемницей Кессы.
   Каково той, кого с детства готовили быть первой, сознавать, что судьба ее сейчас в руках случая и целительницы? Ответ каменных знаков был недвусмысленным -- если не сможет она, не сможет никто.
   Лиа сделала было несколько шагов по коридору, но вновь ее остановил голос -- прохладный и горьковатый, словно полынь:
   -- Если Элати не излечится, если хоть один след болезни останется, я сочту, что ты не слишком старалась.
   -- Это нелепо, Сильнейшая, -- спокойно сказала Лиа, -- Ты знаешь -- я делаю, что могу, и для тебя, и для любого бедняка. Если до меня дойдет весть, что ему нужна помощь.
   -- В это я верю. А еще верю в то, что ты лечишь сильнее, когда сердце твое болит за попавших в беду. За Элати оно болеть не станет.
   -- Почему ты так считаешь, Белый Луч? -- негромко спросила женщина, вновь подходя к высокой девушке с голубыми камнями в ожерелье. -- Ни одному человеку в голову не придет упрекнуть меня в том, что я не все сделала для больного.
   -- Надеюсь, -- девушка в упор взглянула на целительницу холодными прозрачными глазами, и прибавила: -- Ты можешь идти.
   И пристально смотрела в спину Лиа, пока та не скрылась за поворотом.
  
  
   Высокая каменная галерея создавала иллюзию прохлады. Светло-серые колонны, украшенные старинными письменами-барельефами, казались хрупкими, с трудом держащими массивный потолок. Лайа шла, привычно разглядывая письмена, половину которых она не могла прочитать -- что-то попортило время, но большая часть была ей попросту незнакома. Особенно письмена-рисунки, изображающие людей и зверей в странных позах. Рыбаки, ловящие морских тварей, огромные орлы, несущие на себе вождей в причудливых головных уборах, даже татхе и кейли, которых не видели уже много десятков лет.
   Одна галерея сменялась другой -- громадины Тейит строили многие поколения, пока бедняки ютились в лачугах. Наконец, откинув тяжелую занавесь, богато затканную и расшитую перьями, Лайа шагнула в полутемное помещение. Две курильницы по углам испускали слабый аромат хвои, сидящая в углу девчушка монотонно наигрывала на длинноствольной флейте, отгоняя болезнь. Лежащая на застеленной циновками и льняной простынею постели бледная девушка с трудом повернула голову, взглянула на вошедшую.
   -- Ты... сестра.
   -- Я, -- голос Лайа стал хриплым -- в нем чувствовался испуг. Придти сюда было безумием. Но так хотелось удостовериться, что целительница не солгала, что болезнь отступила и уже не опасна.
   -- Как ты себя чувствуешь?
   -- Хорошо, -- прошептала Элати, -- Я, наверное, скоро встану. Если не умру.
   -- Ты будешь здорова, -- девушка стояла на порге комнаты младшей сестры, не решаясь подойти ближе. Ей очень хотелось выказать участие, но она не могла себя заставить сделать еще хоть шаг. Элати поняла эту неуверенность, губы с трудом шевельнулись:
   -- Тебе не надо тут быть. Заболеешь еще... сама...
   -- При мне листья лиоке, -- поспешила ответить сестра, быстро притрагиваясь к скрытому на груди растению. Детски-растерянным стало лицо Элати:
   -- Я рада, что ты пришла, -- прошептала она, и закрыла глаза. Лайа ощутила некоторое облегчение. Не надо больше слов утешения, ободрения. Все ясно и так -- целители позаботятся о сестре, особенно Лиа... она обещала, что Элати не потеряет способности к деторождению. Если будет угодно судьбе, конечно. А лицо сестры останется чистым, это уже видно. Вот и все.
   Девушка встала, улыбнулась одними губами -- младшая не видела этого -- и покинула комнату.
   Отвары, прогоняющие призрак болезни, распорядилась она принести, и быстро пошла в сторону маленького бассейна с бурлящей теплой водой. Серыми плитами были отделаны его края, две скамьи из кедра стояли подле них.
   Скинула белое платье-тоне, спустилась в воду. Умылась тщательно. Женщина принесла две чаши с травяными настоями -- темными, горькими. Одним Лайа еще раз очистила лицо и руки, другой, морщась, выпила. Теперь девушка была уверена, что не заболеет.
   Не доставит такой радости Хрустальной ветви. И тем более Лачи. Он и так получил слишком много поводов для радости.
  
   Лачи лишь в прошлое равноденствие стал соправителем тетки Лайа. За него, совсем молодого, сказали слово больше половины Хрусталя и Меди, и даже у двух других семей не нашлось, что возразить. Лайа не могла думать об этом без ревности. А самой девушке приходится ждать смерти тетки, или ее отказа от права власти. Но такого не будет никогда. А если ждать слишком долго, племяннице может найтись замена... Хорошо хоть, пока никто не оспаривает ее право считаться преемницей. Элати не для того, чтобы править.
   Девушка усмехнулась: сестра не то чтобы слаба, но никогда не справится с Лачи. Он -- айо, а Лайа умеет смотреть и слушать. Сразу заметила, как один из свиты послов посмотрел на девчонку Соль. И как та на него глядела. А теперь всем ясно, чем завершилась история. Жаль, что у лучшей целительницы Тейит такая глупая дочь.
   Брови девушки сдвинулись: мать всегда мать... Вдруг Лиа все-таки упустила что-то, тревожась о сбежавшей дочери? А сейчас единственное, что имеет значение -- здоровье Элати.
   Еще одна женщина-прислужница появилась в дверном проеме:
   -- Дочь Обсидиана, тебя зовет Кесса.
  
  
   Маленькая женщина с лицом будто полустертым сидела в большом каменном кресле. Войлочный шионте накинут на плечи, синий, украшенный богатой каймой, с прорезями для головы и рук -- холодно женщине даже в самые жаркие дни. Поговаривали, что кровь у нее -- не кровь, а вода горного родника, такая же ледяная.
   Настоящее имя этой женщины не вспоминали -- пару десятков весен назад его заменило прозвище. Кессаль, хищная птица с крапчатым оперением. То ли мальчик, то ли девочка из Серебряных, дитя, едва начашее говорить, произнесло -- Кесса; так и осталось.
   Поначалу она сердилась, и наказаны бывали оговорившиеся. Потом сама перестала вспоминать настоящее имя свое.
   Рядом с Кессой стоял молодой человек, видевший двадцать с небольшим весен. Приятная внешность, неяркая. Причудливые золотые браслеты на руках, волосы держит такой же гребень в виде двух перьев. По-птичьи склонив голову набок, смотрел на женщину искоса. Внимал ее малейшему жесту покорно, к любому слову прислушивался, будто к обожаемой мудрейшей наставнице. Но губы Кессы оставались напряженно поджатыми.
   -- Ты перестарался, заверяя южан в нашей любви.
   -- Что ты, аньу, я всего лишь хочу мира.
   -- Сделаю вид, что я этого не слышала. Хорош мир... стоит им понять, что мы нашли новое месторождение золота на свободных землях, тут же оскалят зубы.
   -- Неудивительно, -- одними губами проговорил молодой человек, и была в этой фразе такая уверенность в своих силах, что Кесса приподнялась с кресла.
   -- Ты еще слишком молод. А я больна. Не разрушь то, чего я добилась с таким трудом... я и твой отец.
   -- Не беспокойся, Сильнейшая, я умею получать то, что хочу, без драки, -- в голосе Лачи на сей раз была откровенная насмешка. Кесса призналась, что силы ее на исходе. Она почти просит соправителя делать так, а не иначе, Кесса, перед которой отступал отец Лачи. А достойной замены правительнице из Обсидиановой ветви нет. По-настоящему сильны в этом поколении лишь мальчики.
   Тень скользнула по лицу Лачи -- если Кесса успеет подготовить девочку из "опоры", Серебряных...
  
   Худые руки женщины спокойно лежали на коленях, и голос ровно звучал, напевно, словно она взывала к Мейо Алей, как делали предки, основавшие Тейит.
   Когда Лайа вошла, ни единая мышца не дрогнула на лице Кессы.
   -- Как здоровье сестры?
   -- Хорошо. Целительница говорит, она скоро встанет.
   Кесса поморщилась. Девчонка говорит учтиво, а смотрит исподлобья. Хорошо, что она и Лачи ненавидят друг друга, иначе наверняка спелись бы в желании достичь власти. Слабо махнув рукой, она отпустила обоих, жалея, что позвала племянницу.
  
   Молодой человек и девушка вышли вместе. Лайа ускорила шаги, стремясь поскорее избавиться от общества сына Хрустальной ветви, да и вблизи Кессы она чувствовала себя неуверенно. Но в спину девушке прилетел мягкий, изменчивый, как облако, глубокий голос. Не зацепиться, не составить впечатление об его обладателе.
   -- Куда так спешишь, дорогая? Среди камней Тейит скучно и холодно. Не такими должны быть камни.
   -- Чего ты хочешь? -- Лайа обернулась. Неторопливо, надменно -- и резче, нежели следовало.
   -- Будь спутницей моей -- ненадолго. К озеру Туи и обратно. Всего трое суток, дочь Обсидиана.
   -- Зачем?
   -- Всему свое время, узнаешь. Или боишься?
  
   Озеро Туи. Светлое-светлое, совсем круглое, словно кто-то из нечеловеческих существ решил создать себе зеркало. Высоко в горах лежит озеро, и по ночам в нем купаются звезды. Многие это видели. А еще к озеру Туи любят слетаться "перья". Покружат над ровной гладью, словно любуясь собой или что-то высматривая в глубине, и плывут по воздуху прочь.
   Рыба почти не живет в озере Туи. Только серебристые угри и длинные узкие щуки.
   Эту рыбу есть нельзя -- вкусная, станет она камнем в желудке, станет льдом.
  
   Лачи терпеть не мог отпрысков Обсидиановой ветви, но приходилось мириться с ними, зная, что рано или поздно кто-то из Обсидиана займет место Кессы. Терпел. Скупо, но улыбался им. И вот пригласил Лайа на дальнюю прогулку.
   Прямо к озеру Туи; еще бы к морю предложил съездить. И почти без сопровождающих.
   Одетая по-мужски, с тугим узлом волос на затылке, девушка тряслась в седле на столь ненавистной ей грис. Честное слово, куда лучше лодки или собственные ноги. Но какая там лодка высоко в горах? А Лачи болтал обо всем неважном, чуть ли не о погоде.
   -- Чего ради ты потащил меня в горы? -- не выдержала девушка.
   -- Скоро узнаешь.
   -- Кесса в твое отсутствие...
   -- Не делай вид, что это тебя тревожит. Да, твоя тетя так любит власть, что обрадуется, не обнаружив меня в городе. Хотя потом, конечно, напоказ нахмурит брови и сделает вид, что страшно рассержена.
   -- И что ты ей скажешь?
   -- Что-нибудь, -- рассмеялся Лачи.
   Закатное солнце делало его лицо золотым, и накидка, и шерсть грис -- все было одного теплого оттенка.
   -- Золото, -- лицо девушки напряглось. Подземелья Тейит завалены им -- мертвым... Она сам его блеск ненавидела, но вслух это говорить было вовсе не обязательно. Сказала она другое:
   -- Лучше бы вовсе не принимали этих послов. Про дочку Лиа слухи пошли, что не то украли, не то сбежала... Мы говорим, что живет теперь в другом месте. Верят не все...
   -- Что делать, радость моя. Что делать.
  
   Лачи искоса глянул на золотой браслет, плотно обхвативший тонкую руку спутницы: это пока живое. Словно из чешуек ящерицы сделан, красив. Недолго ему жить осталось, скоро Лайа выпьет его.
   Складка прочертила гладкий лоб молодого человека. В тысячный раз подумал -- у южан золото в крови. Или огонь, без разницы. Гибель Тевееррики разделила единый организм на много частей, и спустя бездны времени они срослись в два новых, нынешние север и юг... и юг, молодой, потерявший почти все знания предков, оказался в выигрыше. Да, дети Асталы не слышат камней, кроме Солнечного, не чувствуют золота -- но их Сила всегда с ними. Кто потерял больше? Нет, не права Кесса, считая, что Лачи, как и она, не любит южан. В чем-то молодой Соправитель восхищался ими.
  
  
   ...И грис пришлось скоро оставить, подниматься пешком. А Лачи вел себя, будто так и надо. Девушка тащилась за ним, будто служанка. Припоминала все крепкие выражения, которые слышала когда-то. Эх, мало ругательств употребляли дети Обсидиана. Да и Серебряные не отличались умением крепко завернуть фразу, так, чтобы собеседник залился краской. Надо было с каменотесами, что ли, общаться. Или с рыбаками -- у них, говорят, много слов про запас.
   Клочковатый, лезущий из земли через камни кустарник не мешал смотреть по сторонам -- он был всего-то по пояс.
   -- Волки-итара! -- девушка показывала вперед. Там среди жестких кустов скользили серые тела с черной полосой гривы на хребте. Стая... штук семь, не меньше. Рассчитывают пообедать, не иначе -- в противном случае проследовали бы стороной. Засуха... стаи большей частью спустились за дичью вниз, к равнинам. Эти здесь почему-то .
   А они как раз оставили спутников дожидаться, Лачи хотел ей одной показать тайное место, или что он там придумал.
   Бросив веселый взгляд на спутницу, Лачи шепнул:
   -- Нас двоих маловато для них, не считаешь?
   Девушка молча развела руками. И прибавила:
   -- Думаю, ты им не по зубам. Но как же тебе везет -- набрел прямо на стаю!
   Страха в голосе не было, хоть и сознавала -- почти беззащитна. По глазам нетрудно было читать вопрос: ты нарочно привел меня к ним?
   -- Я же не всевидящий! -- весело откликнулся Лачи. -- Но какие красивые твари!
   -- Тебя с неодолимой силой тянет ко всему такому... с когтями и клыками!
   -- Я люблю и голубей тоже. А волки не многим страшнее твоих хищных птиц! -- отшутился он, и устремился прямо к серым телам.
   Перепрыгивал с камня на камень легко-легко, хоть и высокого роста, и сам был легким и светлым -- и кожа светлее, чем у большинства северян. Ближе, прямо к зло оскалившей пасти стае. Не говоря ни слова, ловко бросал радужные ножи. Можно было и обычными обойтись, но трудно попасть наверняка: волки-итара быстрые звери.
   А эти, из тонких пластин Солнечного камня ножи -- маленькие, обманчиво безобидные. Найдя жертву, вспыхивают радужно -- радуются. Скупые движения Лачи, и волки, не успев и вскрикнуть, заскулить перед смертью, падают кверху брюхом.
   Девушка чуть не впервые в жизни позавидовала ему. Умение читать в душах, видеть прошлое и то, что происходит не здесь всегда ставила выше искусства айо, не говоря уж о простых охотничьих навыках. Но этот легкий танец -- Лачи словно сам стал летящим осколком. Смертельным.
   Последнего волка он прикончил ударом обычного ножа, прямо в желтый глаз, увернувшись от клацнувших челюстей. Двинулись дальше, и девушка последовала за спутником, надеясь, что больше не встретят опасных тварей.
  
   До самого озера они так и не добрались. Остановились на краю невысокого обрыва; внизу, на поляне, копошились человеческие фигурки. Лачи помахал рукой, и от них отделилась одна, поспешно стала карабкаться вверх по склону. Лайа холодно смотрела, как сначала за край зацепились руки, потом и хозяин их подтянулся и оказался перед светлым взором соправителя Тейит. Весь в пыли и глине... девушка невольно подалась назад -- она не терпела грязи. А Лачи хоть бы что -- заговорил с оборванцем-рабочим как с лучшим другом, потом протянул руку. Рабочий достал из передника нечто, завернутое в относительно чистую тряпку. Лачи взял это, развернул осторожно. Лица Лайа видеть не могла, но и спина Лачи выражала удовлетворение. Сняв с пояса длинную связку раковинок-кой (целое состояние!), Лачи набросил ее на руку рабочего, повернулся и поманил девушку за собой. Не забыв попрощаться с оборванцем, нашел приятеля...
   -- Гляди, -- отойдя на некоторое расстояние, Лачи присел на камень, положил на колени сверток и вновь осторожно принялся разматывать тряпку. Лайа подошла, но садиться рядом не стала.
   -- Что за дрянь он принес?
   -- Дрянь? -- Лачи вскинул на нее лучистые глаза, наигранно удивился. -- Счастье мое, ты взгляни!
   Лайа подалась вперед, ахнув -- первым порывом было вцепиться в камень, лежащий на коленях Лачи и не отпускать. Но молодой человек ловко набросил ткань на черный кристалл перед самыми пальцами девушки.
   -- Спокойнее, дочь Обсидиана! Ты же не хочешь раньше времени потерять рассудок?
   -- Ты... ты... -- Она не находила слов. А Лачи живо замотал камень обратно в тряпку.
   -- Я знал, чего ожидать, и не собираюсь смотреть на это сокровище. А ты будь поосторожнее, подруга моя.
   -- Откуда?! -- выдохнула девушка, и в голосе мешались восторг, боль и ненависть к посмевшему найти подобное и не отдавать.
   Перед глазами так и стоял акайли, черный алмаз -- черный и прозрачный одновременно, слеза и кусочек Бездны.
   А голос Лачи был тягучим, размеренным.
   -- Я искал такой камень четыре весны. Я бы все свое имущество отдал за него -- если бы тот, кто нашел, догадался просить больше, больше бы получил.
   -- Но как? -- прошептала окончательно потерявшая себя Лайа, и села прямо на землю у ног молодого человека.
   -- Никому почему-то и в голову не пришло связать две вещи -- "перья", когда их много, и акайли. В последнюю весну много их кружило над озером Туи. Очень много. И я послал людей сюда.
   -- Людей много погибло, наверное? -- с ледяным сарказмом спросила девушка, начавшая приходить в себя.
   -- Много, -- отозвался Лачи. -- Я всего лишь предложил им щедрую плату. Выбрали сами, разве не так?
   По венам Лайа разливался восхитительный холодок ненависти. Девушка встала, неторопливо отряхнулась. С презрением посмотрела на испачканные ладони. Голова была ясной, как никогда. Лачи должен ответить за то, что выставил дитя Обсидиана полной дурой, за то, что Лайа, как обезумевшая, тянула руки к сокровищу и сидела у ног Лачи в пыли.
   -- Ты надеешься стать сильнее с помощью этого камня, так? А меня взял, чтобы унизить?
   -- Нет, дорогая моя. То есть, конечно, да, раз ты настаиваешь, -- его улыбка была как нож, брошенный в волка -- стремительная, радужная в конце. -- Подобное сокровище вряд ли найдешь скоро... но с этим я собираюсь расстаться. Видишь ли, оно не по силам мне.
   -- Жаль. Я хотела бы, чтоб ты ушел в Бездну вместе со своим ненаглядным кристаллом, -- отозвалась девушка.
   -- Я и не гляжу на него. Право же, ты разочаровываешь меня, дочь Обсидиана! -- голос звучал укоризненно. -- Я всего лишь хочу сделать подарок нам обоим.
   -- Подарок? -- презрительно поджалась нижняя губа.
   -- Разве ты не хочешь стать моей Соправительницей? -- мягко спросил молодой человек.
   Лайа не поняла поначалу. Потом ледяной луч метнули глаза:
   -- Ты предлагаешь мне... чтобы я убрала Кессу с твоего пути?
   -- Полно, дочь Обсидиана. Разве ты не мечтала о том же? И никого убирать не надо. Я всего лишь добыл дорогой дар для нее.
   -- А меня, -- Лайа понизила голос, и он стал бесплотным, -- меня-то зачем в это впутывать?
   -- Скажи "да" или "нет", -- улыбка скупая, но ослепительная -- и как получается, вскользь подумала девушка. Он не повернул головы, ни одного движения не сделал, но девушка поняла -- откажись она, и камень навсегда улетит в какую-нибудь расщелину. И кто знает, удастся ли добыть подобный...
   -- Да, разумеется, -- усталость... да нет, пустота скорее. Словно пустая шкурка осталась от Лайа из Обсидиановой ветви. Пауки свою добычу поначалу сетью оплетут, легкой, хрустальной... а потом выпивают. Ну и пусть шкурка. Это пока.
   -- Тебе не идет покорность, дорогая моя.
   -- Ты и сам знаешь прекрасно -- я никогда тебе этого не прощу. Но все будет потом...
   -- Все будет, -- Лачи поднялся, бережно пряча на поясе бесценное сокровище, акайли. -- Поехали, анна, сестра. Слуги заждались нас, и Кесса будет рассержена моим столь долгим отсутствием.
   Лайа настолько поглощена была своей пустотой, что даже позволила себе принять его помощь при спуске, и в седло он ее подсадил. Проще запомнить и это, а сочтутся потом. Все будет.
  
  
   С утра Кесса по привычке кликнула Лиа, которую ставила выше прочих целителей Тейит, после выздоровления Элати особенно -- и узнала, что Лачи попросил ту поглядеть больных детей в одном из поселков у реки, внизу. Она служит Обсидиану, но все же... Как ее удержишь? Отпустила. Теперь, получив подарок, поняла, кто и где заболел...
   ...Какой красивый кристалл... Кесса не могла оторвать взгляда. Солнечный камень вбирает в себя силу и потом отдает ее, акайли же позволяет разуму слиться с Мейо Алей. Какой прозрачный кристалл... Лачи знал, как трудно удержаться Сильнейшей и не взять его в руки, не попробовать подняться высоко-высоко. Только помнила Кесса -- чем чище акайли, тем он разумней. Обладает собственной волей, питается тем, что составляет суть эсса. А здоровья немного осталось. Не справиться.
   -- Хороший подарок ты сделал, Лачи, -- прошептала женщина. -- Щедрый. Ты еще совсем молод, но как хорошо знаешь наши слабости. Спасибо тебе. Умирать, слившись с Мейо Алей, будет просто чудесно. Ты хочешь Лайа в Соправительницы? Так получишь ее. Только не ошибись. Ты не любишь Тейит так, как ее люблю я, но Юг тебе тоже чужой. Чего ты хочешь, Лачи из Хрустальной ветви?
   Прозрачный кристалл манил, переливаясь черными искрами. Словно паутинка невидимая поднималась над ним, тянулась к женщине.
   -- Красивый... какой ты красивый.
   Кесса рассмеялась неожиданно молодо, звонко. Она думала, что стоит выше человеческих слабостей... но не может противостоять влечению своему. Впрочем, когда сердце и сама суть тянутся к камню, можно ли назвать их человеческими?
  
  
   Заря вечером выдалась бешеная. Краски не просто сменяли друг друга, тем более не стоило говорить о мирном соседстве -- они толкались, выгрызали друг у друга куски, взбираясь на плотные редкие облака.
   Лайа глянула в окно, погладила упругие перья птицы. Белая кессаль -- редкость. Почти совсем белая, только на кончиках крыльев бурые крапинки. Три птицы у Лайа -- Дикая, Танцор -- по привычке его поводить головой, переступать с ноги на ногу, и Жемчуг. Эта -- самая любимая.
   Лачи нарисовался в дверном проеме, когда девушка уже поняла, кто идет. Поняла и приготовилась изобразить на лице то, что покажется подходящим -- от высокомерного равнодушия до открытой неприязни.
   -- Кесса умирает.
   Лайа не двинулась с места, продолжая поглаживать птицу. Пусть этот выскочка постоит в дверях, словно слуга.
   Жемчуг вскинул голову и пронзительно, клокочуще вскрикнул.
   -- Какая жалость, если она так и не успеет позвать за мной.
   Лачи очутился рядом, словно переместился в пространстве -- вроде он и шага не сделал, а уже поглаживает перья птицы. Жемчуг, ненавидящий чужие прикосновения, затих и сжался.
   -- Кесса не успела подготовить себе подходящую преемницу. Что ж, Обсидиан и Серебро назовут твое имя, и нам придется это принять. Будем править вместе, младшая сестричка, -- он улыбался, и со стороны казалось бы, что слова его -- сама доброжелательность. Но Лайа поняла оскорбление.
   Еще раз выглянула в окно -- облака все приняли густо-фиолетовый цвет и сбились к самому горизонту. Некрасивое небо, слишком уж пестрое, слишком зло пляшут на нем краски.
   Но небо не подвластно Сильнейшим -- в отличие от человеческих судеб.
  
  
   **
  
   Настоящее. Астала
  
   Словно кто-то взял горсть чистых и грязных белых кубиков и бросил, позабыл на поросшей высоким мхом поляне -- такой со склона близнецы увидели сердце Асталы, город, носящий то же название, что и само государство Юга. Для них, привыкших к горам, Астала была плоской. И неухоженной -- кусты и деревья повсюду, быстро темнеющие на закате, а свет, только что заливавший их рыжим золотом, уходил, будто не в силах справиться с буйной растительностью.
   Но в город въехали еще до темноты, в сумерках, когда в домах и на стенах уже начинали зажигаться огни. Об их прибытии горожане прознали заранее, и торчали по обочинам. Чужие любопытные взгляды, настолько плотные, что, кажется, прикасаются, даже мурашки по коже...
   Долго-долго ехали, а вдруг все внезапно закончилось, и вот они уже на площади, спускаются с грис, а их их встречают незнакомые люди, и перед глазами стена, украшенная рисунками, освещенная факелами -- тени встречающих падают на эту стену, качаются, смешиваются с изображениями на камнях. Жутковато, словно во владения злых духов попали.
   Человек, который их приветствовал первым, оказался старше, чем представляли -- близнецам казалось, на Юге со всеми его страстями Сильнейшие едва доживают и до средних лет. Смотрел на них с легким любопытством, но в основном равнодушно, будто встретил не слишком-то интересных полузабытых знакомых.
   Саати напутствовала -- Ахатта Тайау слывет человеком здравомыслящим и незлым; не сердите и если что, старайтесь обратиться к нему напрямую. Легко говорить, только что делать, если у них нет даже спутников-слуг из Тейит?
   Близнецы держались поближе друг к другу и настороженно осматривали собравшихся, стараясь не замечать множественных бликов от факелов в широких зрачках, словно стая зверей окружила. Какие неприятные лица... будто пообедать собрались, а северные гости -- обед. Особенно у того, что стоял недалеко от Ахатты -- он медленно и лениво смотрел на девчонку, не скрывая циничной, чуть высокомерной улыбки. Девушка чувствовала этот взгляд и держалась подчеркнуто прямо и холодно. Так бы и ушла с площади, но краем глаза заметила еще одного, и отшатнулась, будто в нее летела связка ядовитых пауков. Но нет: юноша, тоже стоящий рядом Ахаттой, не на нее смотрел. Он чуть подался вперед, будто готовясь к прыжку, взгляда не сводя с Айтли. Лицо дышало такой безумной ненавистью, что Айтли в ответ пристально посмотрел на него, потом на сестру и недоуменно повел плечом.
   Близнецов уже поманили за собой, а северянка, подчиняясь зову, все чувствовала взгляды: один -- между собственных лопаток, и другой, рядом, направленный в спину брату, тяжелый и острый, словно копье. Не могла ни оглянуться ни понять, какой из двух взглядов страшнее.
  
   Их поместили в невысоком узком строении неподалеку от Дома Звезд, оставив под присмотром веселой нарядной толстухи, надо сказать, довольно приятной в общении. Рядом располагались и младшие служители Дома, но близнецов от них отделял сад -- и живая изгородь в рост человека. Да и не было никакого желания куда-то идти, разглядывать Асталу. Даже не стали спрашивать, позволят ли. Есть свое гнездо, и никуда не хотелось оттуда. Лишь бы не трогали...
   Этле весьма не понравилось, что их комнаты располагались по разные концы коридора -- две смежные у Айтли и две у нее, небольшие, с тяжелыми белыми пологами на двери. Обстановка до отвращения южная -- вроде и все необходимое есть, но -- шкуры на полу, узоры из сплетенных фигурок зверей и язычков пламени, вытканных на покрывале... Как южане умудрялись даже тканых в узоре грис сделать такими неприятными и недобрыми? Этле осмотрелась у себя и теперь разглядывала, как поселили брата. Прямо в окно заглядывала ветка померанца с остропахнущими глянцевыми листьями, каждый в ладонь шириной. Вроде и воля, но не видно же ничего! Деревья, кусты повсюду. Дома из окон можно было смотреть, как солнце красит долину то в золотой, то в оранжевый цвет, любоваться на дальние горы...
   -- Ну вот они и ушли наконец, -- пытаясь казаться веселым, проговорил Айтли, видя, что Этле совсем приуныла. Тоже выглянул в окно. Сестра подошла к нему, встала за плечом.
   -- Зачем делать вид, что все хорошо? Тебе не лучше, чем мне. Смысл успокаивать друг друга фальшивыми фразами.
   -- В конце концов, доехали мы нормально, -- пробормотал Айтли. -- И устроили нас удобно. Лачи сказал -- уж годик как-нибудь вытерпите...
   -- Если он говорит -- год, это значит года три, не меньше, если не больше... Вряд ли быстрее выберут богатое месторождение.
   -- Только его дальний рукав, -- Айтли все еще пытался держаться бодро. -- Ну ты сама посуди -- это такая возможность узнать южан поближе. Пригодится еще. А жить здесь привыкнем...
   -- Я не хочу тут жить, и привыкать не хочу, -- отрезала Этле.
   -- И что ты предлагаешь? Посылать к дядюшке голубей, чтобы он смилостивился и позволил забрать нас отсюда?
   -- Нет, это бессмысленно, -- она невесело поглядела в окно, где на темных глянцевых листьях поигрывали лунные блики. Потрогала ветку еще одного, незнакомого растения, с отвращением вытерла измазанные смолкой пальцы. -- Сами о себе позаботимся. И, если понадобится...
   -- Неужто думаешь о побеге?
   -- Как только сошла с грис на их площади.
   -- Этле, это совсем неразумно. Это будет океан кипятка между Асталой и Тейит.
   -- Меньший, чем если с нами тут что-то случится.
   -- Во-первых, нас охраняют. Но, даже если бы нам удалось провести стражей, куда мы пойдем?
   -- Чема не так далеко...
   -- Недалеко, ты говоришь? Мы не охотники и не следопыты, леса не знаем. Даже если мы украдем пару грис, то по бездорожью...
   -- Почему по бездорожью? Дорога, по которой мы ехали...
   -- Ты сущий ребенок, сестренка. Ну, подумай -- искать-то нас будут в первую очередь на дороге.
   Этле примолкла. Айтли продолжал, безжалостно расправляясь и с собственными мечтаниями:
   -- Кроме того, посуди, как нас встретят на севере. Родные и те не обрадуются -- они на задних лапках стоят перед Лачи. А он... я предпочел бы общество какого-нибудь южанина, честное слово. Я предпочел бы сидеть на жаре в колючем кустарнике, чем находиться возле дядюшки... такого заботливого!
   -- Какого-нибудь южанина! -- вспыхнула сестра. Айтли показалось, что в ее голосе дрожат слезы. -- На тебя никто не смотрел так, как этот -- на меня... и не осуждай -- да, я его боюсь! Если они привыкли хватать все, что им заблагорассудится -- уж точно не Лачи на севере их остановит!
   -- Ммм... Этле, я... всегда рядом, -- сказал не то, что собирался. Признаться сестре, которая куда смелее, что и сам их боится? Что это -- Юг, где они в одном положении... и что его тоже напугал один из встречавших на площади, тот, с лохматой челкой, с глазами зверя -- и уж он точно смотрел на Айтли. Так, словно сидит на цепи -- и стоит лишь ослабить ее -- кинется и разорвет горло.
   -- В конце концов, тут красиво. И покои нам отвели вполне привлекательные, -- покосился на узор полога -- энихи охотится на оленя. -- Будем учиться, развивать свой дар, как это делали дома. О Юге узнаем как можно больше, пригодится еще. И тут нам обещали доступ к старым рукописям, представляешь, у них тоже кое-что сохранилось! Подумай лучше, как будешь гордиться тем, что успела увидеть -- потом, когда мы вернемся.
   -- Перестань, -- Этле села. -- У меня от этих запахов голова кружится -- тяжелые, приторные... и воздух тяжелый, в горах он куда прозрачней. И душно тут... А что до гордости, так вот как скажу. Я хотела не власти -- всего лишь любить и быть любимой. Ты вспомнил, что я вошла в возраст невесты, о да. А после Юга на меня ни один мужчина иначе как с жалостью не посмотрит -- неужто считаешь подобное верхом мечтаний? Может быть, и брачный союз мы заключим с кем-нибудь, но он всегда будет жалеть -- и презирать, наверное. Побывав в логове хищника, поневоле унесешь на себе его запах.
   -- Ну хватит уже самой себя запугивать! -- возразил Айтли, и устыдился резкого тона. Но это подействовало.
   Девушка обхватила колени руками и, пытаясь успокоиться, чуть слышно запела песенку, слышанную не раз от Илы, няньки детей Лачи, которая, пожалуй, единственная баловала близнецов в тот недолгий срок, пока была рядом.
   "Куда уходишь, золотое жаркое солнце?
   Никто не знает, куда ты уходишь ночью,
   Стану я большой черной птицей,
   Расправлю сильные крылья -
   Нагоню солнце у самого заката.
   Станешь ты цветком белым,
   Роняющим сладкие слезы,
   Цветком, что растет у порога..."
  
  
   Время двинулось дальше -- неспешно, хотя и не слишком лениво.
   Даже здесь, под прикрытием стен, они чувствовали себя выставленными без одежды на площадь. Да еще каждый из Совета, якобы под видом вежливого знакомства, обязательно приходил и разглядывал близнецов. Ни тот, ни другой не сомневались -- их показная высокомерная холодность не обманывает южан. От бесцеремонности хозяев Асталы был один щит -- в упор не замечать насмешек, не позволять прикасаться к себе, всегда учтивостью чрезмерной подчеркивать -- хотите, чтобы вас считали людьми, держитесь как люди, если чудом сумеете. Бронзовые лица уроженцев Асталы были в общем похожими на лица эсса, но вот глаза... неестественно яркие радужки Сильнейших пугали. Это было некрасиво, это предупреждало об опасности, как яркая расцветка ядовитых лягушек. Все фигуры гостей в сочных цветов одежде и оплечьях, украшенные звенящим металлом, сливались в какого-то одного человека, олицетворявшего в себе все пороки Юга. И говор у него был резковатый, неспокойный, казалось, равно готовый уйти в смех, и в рыдания, и в проклятья.
   Близнецам дали по паре прислужников, но и брат, и сестра предпочитали по возможности избегать их общества. Айтли поначалу пытался расспрашивать, но с грустью убедился -- к нему приставили то ли совсем простаков, то ли, напротив, скрытных соглядатаев себе на уме. Ну их совсем...
   Пища здешняя северянам тоже не нравилась -- много овощей и мяса и почти нет зерна; потом узнали, что это знак уважения, ведь простыми лепешками питается простонародье. Часто давали напиток из молока вместо травяных отваров, хотели напомнить о Тейит, где молоко грис было делом обычным. Этле этот напиток терпеть не могла, как и молоко дома, брату внезапно понравилось, и толстуха-повариха рада была приносить и расхваливать питье.
   Ее звали Ашиноль, она таскала в ушах такие огромные золотые серьги-кольца, что странно, как мочки не обрывались. Золото было "живым", и пальцы сами тянулись к нему -- прикоснуться, выпить Силу. Все равно ведь она ничего не заметит. Но вдруг заметит? Не стоит злить южан...
   Вечером первого дня Айтли открыл клетку с почтовыми голубями, задумался -- и вывел на куске ткани несколько знаков, удостоверяющих -- путешествие закончено благополучно.
   Теперь только надежда на север и особенно родственников... но это писать было не обязательно.
  
  
   **
  
   Тейит
  
   В отличие от детей Юга, которых обычно звали по имени, у северян вместо имен в ходу были прозвища, и не по одному зачастую. Так, Шима называли Медвежонком, а мать его -- Танитау, что означало "Заблудившаяся и печальная". Легко сочинялись они; иные приставали надолго, иных хватало на пару раз. А южанам -- да, им хватало имен... по крайней мере, насколько мог понять Огонек.
   Одно только прозвище слышал часто в Астале. Странно вышло: огненное, и полукровку назвал схоже, будто поделился. И вправду ведь поделился -- Силой... Пусть она исконная полукровкина, пробудить помог, вытащил из такой глуби, о которой и не думали служители Домов Солнца, проверяющие детей...
   Опираясь подбородком на скрещенные руки, Огонек лежал на камнях, смотрел на дальние горы, ловил прилетающие оттуда запахи. В Тейит жил ветер -- один, или много ветров, поющих, постоянно сплетающихся в узор или сложную прозрачную косу.
   Ветер пасся на полях, огромным языком лизал злаки, отчего те клонились к земле. Кайма с мелкими зернами -- из них варили густой суп; каппи с колосками -- метелками. В травянистом кустарнике чимма тоже бродил ветер, шурша листьями и сбрасывая на землю маленькие иссиза -- черные ягоды.
   И бобы тут росли, более мелкие, чем в долине.
   Огонек порой забывал, каковы запахи и краски Асталы -- вспоминал только, когда ночами снились приятные и неприятные сны, на сей раз о прошлом, которое помнил -- и когда Атали в очередной раз указывала ему, что Сила Огонька -- Сила южная.
   Но хоть девочка и пыталась укорить его этим, Огонек сомневался, что предпочел бы северную; да, она была интересна, понять ее не представлялось возможным -- много-много разных способностей, но большинство весьма ограниченных. Словно в природе: есть колючая лиана, есть молочай, есть орешник, да и те можно делить и делить -- у того же орешника ствол, плоды, листья... Больше всего подпитку способностям давало золото, но полезны были и разные самоцветы, а Солнечный камень помогал Силу хранить. Все вместе -- каменный муравейник Тейит -- выглядело великолепно, внушало огромное уважение слаженностью своей, мощью. Сколько поколений прошло, чтобы наладить такое??
   Впрочем, здесь только с Атали могли бы спорить об этом -- а знакомых прибавилось.
   К примеру, невеста Шима, Сули, молчаливая и добрая девушка. Она, хоть и чистой крови, не обладала Силой, даже помогающей лишь в одном ремесле, и к тому же была сиротой. Сули часто приходила в дом Ивы, помогала по хозяйству или просто сидела, улыбаясь застенчиво, и попутно плела какой-нибудь поясок из нитей -- женщины Тейит охотно носили подобные пояски.
   О себе Ива рассказывала неохотно. Она была нежеланным ребенком -- мать ее, живя в местах добычи хрусталя, встретила пару пришлых охотников... так появилась Ива. С малолетства ей давали понять -- низшая, выродок, живущая здесь из милости. Плод насилия женщины предпочитали вытравить из собственного чрева, но не дать себе опозорить себя и семью. А если сами женщины опасались, находились доброжелатели. И все же она появилась на свет и даже нашла себе спутника -- простого каменотеса, доброго, хоть и недалекого умом. Он умер, когда Шим был подростком. Вот и вся жизнь...
   -- А Юг ты тоже не любишь? -- спросил ее Огонек.
   -- Нет, мальчик. За что же? Мне его уроженцы ничего не сделали. Если кто и набросал камней в мою жизнь, так это свои. Ладно, сейчас добрые времена. Давным-давно бедняков приносили в жертву ради получения большей Силы. Спасибо, сейчас так не делают в Тейит.
   -- В Астале... там все иначе, -- пробормотал Огонек.
   Башня... Хранительница. Вспомнил -- и словно огромное животное языком провело по коже; холодно стало, мурашками тело покрылось. Башня. Огонек стоял на краю. А она... с каким восторгом Кайе говорил -- она живая.
   Может, и он сталкивал кого-то вниз, на ждущие крови плиты?
  
   Обладая свободным временем и таким проводником, как Атали, Огонек побывал не только в Ауста и на окраинах, но и в некоторых древних галереях -- впрочем, весь город состоял из галерей, переходов, ступеней, украшенных зачастую замысловато. Даже перед окном Огонька на камнях высечена была свернувшаяся кольцом змея.
   Картинки в галереях пугали -- фрески, просто барельефы, нераскрашеные -- и те, которым искусство художника придавало почти живой вид. Вот это "почти" и было самым жутким. Птицы с алыми глазами, скалящиеся хищники, странные существа с головой одного животного и телом другого...
   И тревожно билась в голове мысль -- за какие такие заслуги ему позволялось бродить повсюду? Конечно, целиком Тейит было не обойти и за две луны; но Огонек и не стремился исследовать каждую щель.
   К Атали он привык, как младшей сестренке. Ну и пусть избалованная, временами заносчивая, непостоянная в словах и поступках -- была в ней какая-то живая искорка. Может, от матери, как бы ни относился к ней Огонек. А вот в тетке, Лайа, этой искорки не ощутил. Хотя она, конечно, умнее в разы и разы... Атали зато искренняя. Любопытная. Ее порой хотелось взять под крыло, опекать, хотя кто она, и кто он!
   С другими ровесниками, из простых, пока сдружиться не удалось -- они-то, в отличие от Огонька, все были при деле. Да и стеснение испытывал, сам ведь не пойми кто.
  
  
   Кели почти сравнялось тринадцать, но ростом он не вышел -- да и ходил, согнувшись, опираясь на палку. Неправильно срослась сломанная несколько весен назад нога. Редкие волосы зачесывал в хвост, как взрослый -- отчего смешно торчали уши; зато глаза у Кели были круглые и любопытные. Огонька к нему привела Сули -- и всю дорогу смотрела, будто извинялась за хлопоты. Кели встретил полукровку-целителя с восторгом, к которому примешивался интерес исследователя, щедро сдобренный недоверием: ух ты, надо же, и такие бывают?! О себе он в этот момент не думал, и, кажется, возмутился, когда Огонек собрался осмотреть его. Это к нему, Кели, привели диковинку! Это он должен изучать и рассматривать! Однако ногу все-таки показал, и хихикал, вертелся, пока пальцы Огонька бегали по коже, ощупывая и словно вслушиваясь.
-- Не дергайся ты! -- говорил Огонек. Страшновато было испытывать ответственность за здоровье другого. Когда Иве помог -- так лишь парой дней позже осознал, что натворил. А теперь руки немели -- вдруг сделает что не так, и не то что хромоту не излечит, и вовсе ходить перестанет мальчишка?
   А мальчишка оказался довольно трудным пациентом -- не столько из-за неправильно сросшейся ноги, сколько из-за непоседливости и смешливого недоверия к Огоньку. Тот же перестал спать ночами, видя перед собой скрюченную ногу, и прикидывал, как сделать и что -- кости не изогнуть, не ломать же заново?!
   Но под его Силой и кость поддавалась, на самую крохотную малость становясь мягкой, уступчивой.
На исходе двенадцатого дня Кели, наконец, преодолел расстояние от стены до другой без палки. И долго хмыкал после этого, недоверчиво взирая на светящегося гордой тихой радостью Огонька и на собственную счастливую до беспамятства мать -- ее не спустило с небес на землю даже признание полукровки в том, что он сделал все, что мог -- сын навсегда останется хромым... хоть и способен отныне ходить сам.
   "Похоже, более сильные целители сумели бы его излечить", -- хмуро думал подросток. "Только зачем им?"
   И старался наверстать все, что, по его мнению могли, но не делали другие... забывая о том, что Тейит -- большая, привязываясь к тем, кому помогал и, по сути, не покидая пары кварталов.
  
  
   Ночные кошмары не возвращались, но и прошлое никак не желало дать о себе знать, несмотря на усилия Лайа. Как скоро ей надоест?
   Неожиданно он начал тосковать по имени, которое не помнил. Видно, недостаточно было в нем северного, чтобы удовлетвориться прозвищем. Данное на Юге нравилось, да и с рождения звать его могли бы именно так, по цвету волос -- но нет, он чувствовал, что звали иначе.
   Как будто стоял у разделительной черты, протяни руку и возьми нужное -- но все время что-то мешает.
   Он все еще чувствовал себя неуверенно, опасаясь очередного окрика или грубого слова. Ведь кто он? Найденыш лесной. Но вскоре перестал сомневаться, уверился, что ведется какая-то игра, а он... фигурка в ней.
   Виной тому была встреча -- вряд ли случайная, думал порой Огонек. Что Сильнейшему из Хрустальной ветви делать в Ауста, во владениях Обсидиана?
   Подросток впервые так близко видел Лачи -- соправителя Лайа. Мужчина весен тридцати пяти -- сорока, похожий на туманный, ограненный полукругом опал -- скользит взгляд, не за что зацепиться. Кожа светлее, чем у большинства эсса. В глазах его тоже был туман, и непонятный взгляд этот прятал острия ледяных ножей. Улыбнулся Огоньку, подозвал.
   Огонек не почувствовал к северянину доверия, хоть тот говорил весьма по-дружески и вовсе не свысока, внимательно выслушивая все сказанное полукровкой. Мальчишка не видел смысла что-то скрывать, и выложил все, что давно знала Лайа. Если этот человек заявился в Ауста втайне от нее -- пусть сами разбираются, а его никто не обязывал хранить тайны для Обсидиановой ветви.
   -- Ты даже не представляешь, какое ты сокровище, -- сказал Лачи. -- Таких, как ты, больше нет... ты нужен всему северу.
   -- Для чего?
   Лачи ответил расплывчато:
   -- Пока попробуй понять сам. Если узнаешь сразу, загордишься еще, -- и удостоил мальчишку улыбкой.
   Может, и еще что сказал бы, но появился мальчик -- посыльный, передал Огоньку -- Элати хочет видеть его.
   Ее Огонек боялся, не мог позабыть дорогу сюда -- хоть и сознавал, что должен испытывать благодарность. Она, как всегда одетая по -- мужски, смерила полукровку беглым холодным взглядом, проговорила:
   -- Хватит тебе болтаться без дела. В твоем возрасте мальчишки работают наравне со взрослыми.
   -- Я готов, -- пожал плечами Огонек. -- Разве я отказывался от работы?
   -- Помолчи, когда тебя не спрашивают. Через несколько дней решим, чем займешься.
  
  
   Огонек не знал, что часом раньше Элати встречалась с сестрой. Нечасто приходилось наблюдать главу Обсидиана ошарашенной -- даже в далеком детстве она владела собой превосходно. А причиной тому была пара слов:
   -- Ты не поверишь, анна! Ила утверждает, что видела похожую птичку в доме своей подруги!
   -- Прекрасно, стоит проверить, куда может привести этот след...
   -- И проверять ничего не надо -- подруга ее исчезла вскоре после того, как гуляла с южанином из посольской охраны, а мать этой самой подруги -- Лиа-целительница!
   Услышав это, Лайа заходила по комнате, прижимая к вискам сухие тонкие пальцы, несколько раз начинала речь и сама обрывала. Элати смотрела и наслаждалась. Лайа уважала ее саму за напор, за волю, но считала больше пригодной скакать по лесам и степям, чем думать. И вот именно Элати принесла ей разгадку прямо в горсти. Наконец Лайа заговорила:
   -- Он может быть сыном той сумасшедшей девчонки, может не быть. Пока это нам ничего не дает, он ни на волосок не сумел приоткрыть свою память.
   -- Но все же этим стоит воспользоваться, -- сухо сказала Элати. -- Мне надоело, что Атали каждый день где-то шляется с ним.
   -- Она выполнила свою работу, -- примирительно улыбнулась Лайа. И прибавила почти весело:
   -- Целительница, говоришь?
  
  
   **
  
   Сидя на парапете, Ила вертела в пальцах маленький розовый цветок на тонком стебле. Сидела, поджав ногу -- позабыла, что давно не девчонка.
   Никак не могла придти в себя после случайной встречи с мальчиком. Столкнулись на лестнице... И та птичка... Элати сказала -- не твоего ума дело. А какой тут ум, у самого рассудительного человека не хватит -- связать воедино концы непонятно каких веревок.
   Мальчик-подросток с лицом подруги юности... полукровка, который взялся непонятно откуда и живет в Ауста? Который не носит никаких отличительных знаков -- то есть, и понять нельзя, зачем он понадобился Сильнейшим. А Элати ничего не захотела рассказывать, она не любит Илу за то, что та -- нянька у Хрусталя и Меди. Она очень рассердилась бы, если б узнала -- Ила стала расспрашивать детей... те вечно все слышат, это лишь взрослые считают их несмышленышами, взрослые, которые проводят время вдали от детей. Куна напустил на себя таинственность, но не смог промолчать, стоило Иле притвориться разочарованной: мол, ничего не знаешь. А Илику -- простая душа, сама все выложила, хоть и особо нечего было.
   И вся плата за ее слова -- плитка орехов в меду. С Куной сложнее -- долго еще будет считать Илу должницей.
   А пока -- ветер, растрепавший прическу, цветок в пальцах да пыль в лицо...
   "Соль?" -- растерянно думала Ила, и чем дальше, тем больше ей казалось -- вместо почвы под ногами сплошь зыбкое болото. Этот мальчик... Она так долго пыталась вспомнить облик подруги, и вот встреча оживила его в памяти вполне ясно. Только ведь они и вправду похожи. Тонкий нос, чуть удлиненный... губы, словно вот-вот улыбнется или попросит сладости -- когда спокоен, задумчив; и выражение лица в целом -- немного удивленное; у Соль бывало такое. Глаза только другие совсем. Если отец Огонька -- тот южанин... а вот его лицо напрочь забылось. Помнит только голос, протяжный, чуть хрипловатый.
  
  
   **
  
   Астала
  
   Этле долго была у брата, пока не стемнело, только потом ушла спать, позевывая и потирая глаза кулачком. Сегодня -- четвертый вечер от приезда -- она казалась повеселее, будто смирилась наконец и приготовилась обживаться. Только вот вспоминала слишком много, тех, кто был ей приятен. Зачем? Они все равно не здесь. Но песня далекого теперь дома еще звенела, будто только-только Этле... нет, Ила закончила петь.
   "Я лечу над широкой землей,
   Над лесами, полями,
   Над кострами лечу, и слышу песни людей.
   Долог мой путь -- не догнать золотое солнце.
   Долог мой путь -- сколько силы осталось в крыльях?"
  
   Айтли сел на кровать, но спать не хотелось. Лампа на полу горела ровно и мягко. В окно ничего не было видно, если подойти, сплошь темная листва -- только зеленоватые искорки светляков радовали глаз. Но это если стать прямо у проема, сейчас мешает свет лампы. И тихо здесь. Он знал, что Астала, как и Тейит, не замолкает ночью вся, однако о заложниках позаботились -- шум сюда не долетал. Вот и сидишь, как в каменной шкатулке. Рядом с Этле надо было держаться уверенно, она слишком испугана. А наедине можно не притворяться. Хотя нет, все равно нельзя отпустить себя до конца -- у близнецов особая связь. Сестра же поймет, даже через все эти стены и коридор.
   Сегодня на закате их навестила Шиталь Анамара. Красивая, мягкая в обращении, она располагала к себе, но Айтли ей не доверял. Показывать этого не собирался, конечно -- впрочем, она, похоже, все понимала. Сказала, что поговорит со служителями Дома Звезд -- может, близнецам позволят посмотреть, как задают вопросы созвездиям. Они бы хотели, да.
   -- Я сегодня и загляну к ним, благо, тут рядом, -- сказала она с улыбкой. -- Обряд через два дня, у вас будет время к нему подготовиться.
   Когда-нибудь, если все сложится, Айтли свяжет свой путь и со звездами тоже. Он любил смотреть, как они мерцают над горами, особенно когда низины заполнял ночной туман, стекавший со склонов. Но тут ему остались лишь светляки.
  
  
   ...Тень пролетела мимо охранников, вскинувших было копья и тут же поспешно опустивших, прокатилась вверх по ступеням -- и замерла у белого занавеса, окончательно слившись со своим владельцем.
  
   Занавес отлетел, повис на одной петле. На пороге -- тот, что стоял рядом с пожилым человеком, встретивших близнецов. Золотой знак -- Рода Тайау. Что же, не надо быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться, кто пожаловал в гости.
   Айтли трудно было осознать, что тот, о ком с таким страхом и отвращением говорили на в Тейит, вот, едва ли не в шаге от него самого стоит. Ровесник... Такой... обыкновенный, пока не двигается, пока не взглянешь попристальней ему в лицо, непонятное, будто лицо и звериную морду соединили. Отвратительно...
   Но ведь Кайе не в Совете вроде, как его пропустили?
   Айтли растерялся и несколько мгновений так и сидел, скрестив ноги. Потом мысль мелькнула -- встать, наверное, надо, еще сочтет гость, что ему демонстрируют пренебрежение. Поднялся... и отлетел к стене, сполз по ней, не в силах дышать. Глянул вниз и сквозь черно-рябые круги увидел на груди туники кровавое пятно. С усилием заглотил ртом воздух и понял -- это кровь носом хлынула.
   -- Не смей! -- чей-то металлический голос расколол голову.
   Айтли с усилием встал, опираясь на кровать и стену. Между ним и Кайе стояла Шиталь Анамара. Северянина словно вовсе не было в комнате, Шиталь смотрела не на него и не к нему обращалась.
   -- Успокойся, -- сказала она. -- Я тебя очень прошу -- подумай, что будет.
   -- Уйди с дороги.
   -- Твой дед не переживет еще одного Совета из-за тебя. И твой брат тоже, но по другой причине.
   Они говорят... про что? Про реку Иска, наверное, -- сообразил Айтли, мешком опускаясь на кровать, наклоняясь вперед. Дышать все еще не получалось толком. Это было... чем? Силой? Рукой бы не дотянулся... Кровь капала, новые пятна теперь расплывались на штанинах.
   Кайе перевел взгляд на северянина. Блеснувшие белки и зубы, лицо, искаженное яростью -- Айтли оцепенел от ужаса, но желание понять пересилило:
   -- Что я тебе сделал? -- спросил, и осознал, как жалко это прозвучало.
   Кайе не ответил, повернулся к дверному проему, и на пороге бросил, глядя перед собой:
   -- Я приду, крыса. Жди.
  
  
   "Этле..." -- лежа на тюфяке лицом вниз, он пытался услышать биение сердца сестры. Шиталь помогла ему переодеться, лечь, убедилась, что ему стало полегче -- и просила не говорить о том, что случилось. Но его только одно интересовало:
   -- Что с моей сестрой?
   -- Я тебе клянусь, он к ней даже не заходил! -- заверяла Шиталь, такая бледная, что кожа и в свете лампы казалась серой. -- Послушай, сейчас вам не надо видеться, подумай, как это ее напугает! Ох, Бездна, если бы я не решила еще заглянуть, вам сказать про обряд...
   -- Но как он сюда...
   -- Кто бы из охраны рискнул его не пустить!
   -- Если он вернется...
   -- Сегодня не вернется. Иначе бы не ушел.
   Айтли поверил в конце концов. Теперь, оставшись один, звал.
   "Этле... как ты?" Нежное касание донеслось -- услышала. Сестра была жива и здорова -- это он понял. И заснул, успокоенный.
  
   Наутро Этле пришла к нему.
   -- Кто?! -- закричала она, бросив один только взгляд. Кажется, выглядел он препаршиво.
   -- Тихо, не волнуйся. Я просто чем-то отравился вчера, и ночь ужасно прошла, -- криво усмехнулся уголком рта. -- Такая мелочь не стоит твоего беспокойства.
   Этле смотрела на угол кровати. Несколько пятен крови они вчера не заметили...
   -- Ты... А ну говори быстро, кто посмел к тебе прикоснуться! -- взвилась сестричка похуже разъяренной кессаль. -- Это наверняка кто-то из их поганого Совета, больше никто сюда не допускается!
   -- Успокойся, -- юноша, стараясь скрыть слабость, подошел к окну, выглянул в сад -- лишь бы сестра лица не видела, врать в глаза тяжело. -- Никто не причинил мне вреда. У меня пошла носом кровь, клянусь тебе!
   -- Если кто-нибудь посмеет тронуть тебя еще раз, я... я не знаю, что сделаю! -- пылко заявила Этле, и он понял, что с Югом ее теперь примирить вряд ли получится.
  
  
   **
  
  
   Охрана заложников не могла не пропустить юношу, которого боялась до дрожи -- но не могла и молчать. Так что Ахатта знал о визите Кайе уже через полчаса, еще раньше, чем ему рассказала Шиталь. И успел поговорить с внуком. Что произошло там, мог только догадываться -- но был убежден, что на вопрос юноша ответит честно. Тот и ответил -- и если из слов ничего особенного не следовало, следовало из тона и ставших очень злыми глаз.
   Не ходи к нему, велел дед. Но внук не обратил внимания на его слова, отмахнувшись -- впервые позволил себе подобное. Тогда после его ухода пришлось звать Къятту.
   -- Он убьет этого мальчишку, -- сказал Ахатта, глядя на старшего внука как на врага. -- Удержи его.
   -- А ты сам -- не способен?
   -- Тебя сейчас не это должно волновать, -- отрезал дед. -- Нашел время мериться...
   -- Я поговорю, -- примирительно сказал Къятта. -- Не думаю, что все так серьезно, ведь держался же он несколько дней.
   -- Это меня и пугает.
  
   Но разговора не вышло.
   -- Хватит уже. Больше не трогай его, -- сказал Къятта, объяснив, как это было глупо.
   Кайе отвернулся и какое-то время смотрел в сторону. Потом произнес:
   -- Нет.
   -- Что?
   -- Я сказал.
   Рой мошкары, сорванной с места порывом ветра -- столько же слов пролетели в голове у Къятты, и столь же бессмысленных. Он понял, что приказывать сейчас бессмысленно, мало кто слушает приказы, если факел привязан к хвосту. А спорить и убеждать еще того хуже.
   Тогда Къятта вышел, и только утром сообщил младшему брату, что Совет принял решение по заложникам.
   А Шиталь... Она, по крайней мере, надежна, а не только сильна.
  
  
   **
  
   Этле ночью спалось очень плохо, и проснулась она на рассвете. Так непохожи они были на родные северные, когда небо сперва светлеет над горами, потом розовеет, в темно-голубой и пунцовый окрашиваются облака, и, наконец, из-за гребней поднимается солнечная голова. Тут просто светлело, постепенно становились различимы большие глянцевые листья кустов снаружи... и все.
   Отчаянно хотелось воли. Здесь было даже не погулять; ее бы выпустили, наверное, хоть и под охраной, но внутренности наливались каменной тяжестью, стоило представить -- вот она идет по улицам Асталы, и все на нее глазеют. Сейчас, наверное, народу еще немного, но уже скоро все выплеснутся наружу.
   С Айтли было бы легче, но он, кажется, спит... девушка попробовала сосредоточиться, так ничего и не поняла. Проклятый браслет мешал, а она и так чувствует брата хуже, чем он нее.
   Но, может быть, если подойти к его покоям, то станет ясно. Она не разбудит, если и вправду спит, просто вернется к себе.
   Чуть не наткнулась на того, что разглядывал ее на площади, уже откидывая полог на пороге собственной комнаты. Впервые он появился здесь -- и как его пропустили? Ведь он не в Совете...
   Не спешил, как другие, рассмотреть северную диковинку. Девушка отшатнулась, поняла -- сама себя загнала в ловушку; в комнате поймать Этле ему не составит труда, а через окно не вылезти из-за кустарника.
Тяжелый пристальный взгляд, изучающий, как... как будто примеривается, откуда начинать снятие шкуры. От подобного сравнения Этле саму передернуло -- отвратительно. Она стала еще дальше, к стене. Он так и остался на пороге.
-- Не беспокойся, ты меня не интересуешь, -- прозвучал голос, будто откованный из меди.
-- А?! -- испуганно вскинулась девушка.
-- Я говорю -- ты мне не нужна.
   Повернулся, ушел. Она так и не отважилась выйти в коридор, пока не пришла толстуха-опекунша, вся, как обычно, в звоне золота, увела к теплому бассейну. Промыла девушке волосы пахнущей жасмином массой, и болтала без умолку. Пока северянка сохла у себя, ушла и вернулась с подносом еды. Настояла, чтобы Этле поела, и стояла над душой, пока та давилась южными яствами. А сразу после пришел другой человек, назвавшийся Хлау, и велел Этле следовать за ним. Протянул руку девушке:
   -- Пойдем.
   Та брезгливо отдернула ладонь, обронила:
   -- Куда и зачем?
   -- Тебе все объяснят.
   Девушка вышла, направилась к комнате брата, но, поравнявшись со входом, Хлау неожиданно ее оттеснил, не давая войти.
   -- Поторопись.
   Поняв, что ее уводят куда-то в неизвестность, Этле попробовала сопротивляться: проскользнуть мимо пришельца, вывернуться, когда ухватил ее за руку; закричала, зовя брата. В ответ на это южанин попросту перекинул ее через плечо, и так принес прямо к грис, которую во дворе держал мальчик-прислужник. Этле посадили в седло, Хлау сел на вторую грис, не обращая внимания на протесты и вопросы девушки, и потянул скакуна за повод за собой. Так могли везти какой-нибудь вьюк, не обладающий разумом и чувством собственного достоинства. Во дворе не было никого, кроме них и мальчика, лишь две фигуры прошли у изгороди и скрылись. Заметив их, Этле устыдилась, что вопит, как попугай, замолчала. Девушка попыталась соскочить наземь, но грис быстро бежали, и она испугалась острых копыт. Попытавшись ответить на грубое обращение хотя бы высокомерием, она потерпела неудачу -- трудно сохранить холодное презрительное выражение, когда тебя то взваливают на грис, то стаскивают с нее и волокут куда-то, приехав.
   Северянка поняла только одно -- это богатый дом. Очень богатый. Вряд ли что-то могло быть хуже. Дом -- значит, доставить ее сюда -- чья-то прихоть.
   Этле столбом застыла посреди небольшого круглого зала. Рассыпавшийся смех вывел ее из оцепенения, и она приготовилась защищаться -- хоть зубами, хоть чем. Потом сообразила, что смех принадлежит женщине, и, по видимости, молодой. Та змейкой вынырнула из-за узорчатого полога, пояс на тонкой талии зазвенел колокольчиками, совсем как ее смех.
   -- Ах, бедная ланка! -- зубы ее, перламутровые, сверкнули в улыбке. -- Какая ты встрепанная! Я Киаль. Ты Этле. Будем знакомы!
   -- Зачем меня сюда привели? -- напряженно спросила северянка.
   -- Хлау просто грубиян, -- ответила Киаль. -- Ему велели тебя привезти побыстрее, он и привез... Тебе должен был встретить дед, как полагается, но его отвлекли срочным делом.
   -- Ничего не понимаю. Где Айтли? Верните меня к моему брату или же приведите его сюда. И если тут кто-то вдруг заботится о нашей безопасности, зачем хватать меня, словно мешок с отрубями?
   -- Мешооок? -- проговорила -- пропела Киаль, и нахмурилась, -- Это уж слишком. Я не подпущу к тебе никого из этих... -- она запнулась, пытаясь подобрать слово, видимо, резкое, но такое не шло с языка.
   -- Твой брат у Шиталь Анамара, -- сказала она. -- Совет решил, что всем будет полезно, если вы познакомитесь с нами, а мы -- с вами. Все по-очереди примут вас... Но оставить вас вместе -- это сделать один Род ответственным за ваше благополучие, на это Совет не пошел.
   Что-то северянке не нравилось в ней. Похоже, Киаль часть правды скрывала, а может, прямо врала. Ночью они, что ли, собирали Совет? Или рано утром? За ней пришли после полудня. Такая спешка... И Ашиноль нарочно, что ли, время тянула, не давая заглянуть к Айтли?
   -- Я останусь тут, только если смогу видеться с братом, -- сдержанно сказала Этле.
   -- А вот это не знаю. Дед вряд ли позволит. Сама посуди -- неужто таскать вас через весь город? Нехорошо. -- Южанка поправила выбившиеся из-под обруча тяжелые блестящие пряди. На руке блеснул золотой знак, и Этле будто шершень ужалил. Тот, который приходил утром, который смотрел на площади -- это его дом. Так вот зачем она здесь!
   Этле прислонилась к стене, чувствуя, что вот-вот и сползет на пол; ноги перестали держать.
   -- Что с тобой? -- озабоченно спросила Киаль. Теперь она не казалась подделкой.
   -- Я хочу... видеть главу Рода... твоего деда, -- сказала Этле, ощущая, как жалко это звучит.
   -- Ты его увидишь. Тебя никто не обидит, -- Киаль что-то поняла, кажется, встряхнула головой, рассыпая по плечам чуть вьющиеся шелковые пряди: -- Послушай, ты гостья здесь. И моя личная гостья! Чуть подожди, ты и брата увидишь. А пока могу передавать ваши письма, девушки мои отнесут. Они верные, быстрые.
   Пока шла в бесконечные глубины дома, ей чудилась знакомая с детства песня:
   "Солнце во тьму уходит,
   Выходит из тьмы, догоняет -
   Опаляет черные крылья.
   Золото в воду бросает,
   По золотой дорожке
   Снова летит к закату..."
  
  
   **
  
   Недавно такие пышные соцветия осыпались, листья поблекли, чуя дыхание засухи. Но огромные ароматные цветы с алыми лепестками от жары не страдали -- их поливали щедро. Они покачивались вдоль дорожки, ведущей к золотистому дому на пригорке; Шиталь особенно любила их. Однако сейчас, идя мимо, не чувствовала спокойного удовольствия: знала, что за ней следят.
   И все же прошла до фонтана, набрала воду в медный кувшин. Блики, игравшие на украшенной чеканкой поверхности, резали глаза. Шиталь подошла к маленькой клумбе, нагнулась -- и пролила струйку из горла кувшина на черный ирис, невесть как занесенный в сердце Асталы. Ирисы любят воду...
   Заросли таких же цветов -- там, на стремнине, где много весен назад опрокинулась лодка... От воспоминаний дрогнула рука, и она плеснула воду на белую юбку. Голос раздался сзади, слишком резко среди журчащей воды и цветов.
   -- Аши, -- произнесла-пропела она. Спокойно и равнодушно проговорила, кивнула приветливо -- и неторопливо пошла назад к фонтану, бесшумная и гибкая, ничуть не удивленная, как он здесь оказался: значит, ускользнул от взоров охраны.
   -- Шамарайна аката чаина, -- прошептал юноша, и швырнул вслед ей обломок янтарного браслета. Каменное полукружье перелетело через голову Шиталь и упало к ее ногам. Ненужный жест, лишний совсем... хватило бы слов.
   Женщина тронула обломок пальцами ноги, повернула голову; нахмурилась, потом улыбнулась.
   -- Чей он?
   -- Неважно. Это мое право.
   -- Верно...
   Он еще не успел получить свой браслет, обряд проводили раз в полгода. Но члены Сильнейших Родов, достигшие совершеннолетия, могли воспользоваться и чужими камнями... браслетами умерших родственников.
   -- Ты бросаешь мне вызов?
   Уголки губ юноши приподнялись, точно зверь обнажил клыки.
   -- Зачем? -- спокойно поинтересовалась Шиталь, ставя на землю кувшин. -- Кого порадует, если мы все еще тут передеремся?
   Спокойствие женщины подстегнуло хуже открытого пренебрежения, случись таковое. Сверкнули зубы в яростной, полузвериной улыбке:
   -- Кто-то останется.
   -- Ты?
   -- Может быть! -- он смеялся в открытую, а потом прогнулся назад -- и на месте юноши возник оскаливший морду зверь, сияющий черной шерстью под солнечными лучами.
  
  
   -- Что же... -- Шиталь не сдержала вздоха. Прошло то время, когда Кайе мог послушать ее. И ведь, не усомнись она, кого стоит поддерживать и чем это грозит ее Роду, она могла бы приручить звереныша накрепко. Поздно...
   Она тоже изогнулась -- и приняла облик огромной волчицы-итара, со сгорбленной холкой, с глазами цвета янтаря.
   Энихи прыгнул -- итара ушла вбок. Она была немногим меньше черного зверя, но заметно легче. Энихи метнулся к ней, полный молодой силы и ярости. У него было преимущество -- длинные когти, и он нападал всерьез; задел ее бок -- кровь окрасила светлую шерсть. Но итара вновь ускользнула. И снова... Она описывала круги по площадке, хотя была ранена. Понимала -- энихи тяжелее, он возьмет верх, если ухватит ее. А вот кружить на одном месте энихи не приспособлен, и лапы его короче. И дождалась удобного мига: оказалась с ним рядом, вонзила зубы в плечо у шеи, рванула плоть зубами. На черной шерсти крови не было видно.
   И опять прыгнул энихи... знал, что противнице недолго осталось держаться.
   Прыжок оборвался вскриком -- Кайе ударился лицом о камни, вскинулся, еще не понимая, почему он оказался в обличье человека. Со стоном юноша откинулся назад, стирая кровь с разбитого лица. Глаз не закрыл -- смотрел на противницу. А она стояла перед ним и снова была женщиной-Шиталь.
   На ее челле и белой распахнувшейся юбке тоже проступала кровь.
   -- Как ты сделала это? -- спросил Кайе хрипло. -- Почему я сменил обличье?
   -- Как зверю, тебе нет равных, -- спокойно сказала Шиталь. -- Как пламени тоже. Но как человеку еще есть чему поучиться.
   -- Почему не убила?
   -- Я не собиралась тебя убивать. Это ты хочешь, чтобы темный огонь сжег Асталу.
   Повернулась и пошла прочь. Больно ей было, наверное -- но шла прямо.
  
  
   В бассейне с теплой водой сидел долго -- целителя звать не хотелось, а теплая вода успокаивала боль. Но гордость ничем нельзя было успокоить.
   Очнувшись от оцепенения, увидел, что вода в бассейне красноватая, но из раны кровь уже не течет. Потянулся за мыльным отваром -- казалось, пыль тех камней не смыть с волос никогда.
   Флакон был почти пустым.
   Кайе кликнул кого-нибудь из слуг. Появилась девушка с новым флаконом, хорошенькая и кудрявая. Он ее не помнил -- кто-то из свиты Киаль? Девчонка присела на край бассейна, протягивая флакон. Она улыбалась, но от нее веяло страхом. И жизнью -- в противовес тем камням. Пальцы юноши сжались вокруг ее щиколотки. Она ахнула -- и через миг полетела в бассейн.
   Кайе подхватил ее, прижал к бортику. Смотрел в упор, но не ее видел. Совсем не ее, другую. Тонкая ткань подалась под пальцами, словно паутинка.
   Девушка-служанка молчала, но он чувствовал ее дрожь. Это лишь подстегнуло. Отпустил девушку только тогда, когда понял -- она потеряла сознание. Если бы не держал, упала бы и захлебнулась.
   Вытащил, положил на бортик.
   Ушел.
  
   -- Тебе мало тех, кого можешь взять в городе? Мало Чиньи? -- впервые Киаль кричала на него, развалившегося на пятнистой шкуре. -- Ты чуть не убил эту девочку!
   -- Служанка... полно, сестричка! Не так тяжело найти другую.
   -- Моя служанка! Она была под моей защитой, верила нашему дому, но ты...
   -- Лава вулкана не разбирает, что у нее на пути. Жива же осталась! -- коротко рассмеялся. Сестренка швырнула в него головным обручем. Он поймал золотой обод, сжал в кулаке налобный цветок его. Золото смялось. Разжал пальцы -- испорченное украшение упало на шкуру.
   Киаль задохнулась и выбежала из комнаты.
  
  
   **
  
   Тейит
  
  
   К Тейит привык незаметно -- она не ошеломила яркостью так, как когда-то Астала, да и Огонек пришел сюда отнюдь не перепуганным ничего не знающим зверьком. Он сам хотел на север... сейчас казалось странным, что сумел уговорить и Седого придерживаться северного направления. А здесь слышал в голосах пренебрежение, когда говорили дикарях. Хоть и не за себя, но стыдился этого -- разве не Белка совала ему в руку вкусного по ее мнению жука или съедобную шишку? Разве не Седой поделился шкурами -- своей добычей? Разве не кормили его остальные?
   Жуки...
   Здесь была иная еда, нежели на юге. Много злаков... густые и жидкие каши, супы из вареных зерен с добавлением пряных трав. Питательно, хоть и не так вкусно. Впрочем, напиток чуэй был точно такой же, и мясо птицы, и еще был тростник с мягкой сладкой сердцевинкой. А вот плоды тамаль, к которым привык на юге, составляли нечастое лакомство -- деревья тамаль росли во влажных низинах.
   Он привык просыпаться от солнечного луча, падающего на льняную подушку. Привык шагать по каменным улочкам, уступами перепрыгивающим одна в другую. Привык слушать стук молоточков, скрип резцов, вдыхать запахи пыли и влажной глины, видеть пятна краски на руках красильщиков и как давно известное принимать, что черную делают из дерева хумату, красную -- из ашиота, да мало ли красок! Красочными делали шионте, а простую одежду не красили, оставляли серой.
   В Астале постоянно видел грис, смешных и мохнатых, а тут их почти не было -- большие стада держали внизу, и одежду шили в основном из ткани, созданной из волокон растений. Но шионте -- всегда из шерсти.
   Сам удивлялся порой, как снова все изменилось. Засыпая, еще мог вспомнить, как сворачивался калачиком на земле, а до этого -- недолго -- считал своим домом тот, просторный, с широкой верандой, выходящий в сад с огромными бабочками. Здесь не видел таких...
   А там, в племени Седого, разве не принимал он как есть сон среди остро пахнущих шкур и вороха трав, которые сам же и собирал?
   Есть ли я вообще? -- спрашивал себя порой. Так много всего... и все проходит сквозь меня, словно свет через неглубокую воду, не задерживается.
   И возражал сам себе: но я нашел место, где меня любят, где принимают таким, как есть, где я по-настоящему нужен. Радушие Шима, Сули и прочих грело. Но он не понимал, каково его место. Слабенький целитель? Забавный полукровка? Источник баек о дикарях и лесе?
   Я хочу быть собой. Я хочу быть нужным, быть другом... я сумею, -- повторял, словно заклятье -- не вслух.
  
   Несколько дней прошло. Огонька по-прежнему навещала Атали. И просто так, и учила входить в транс, пробуждая память. Что-то изменилось в ее поведении, и однажды девочка проговорилась, что приходит тайком от Лайа. Ей Огонек поверил, но в незнание Главы Обсидиана -- нет. Почему-то терпит пока, надо будет -- всерьез запретит, и Атали не пикнет. Она хоть мнит о себе много, не сможет пойти против воли тетки и матери.
   Про дикарей ей больше не было интересно; снова и снова расспрашивала о жизни южан -- Огонек уже взмолиться был готов, он устал говорить, что, не считая прииска, прожил у них от силы две луны -- и не упускала случая вернуть возмущение ими. Да если бы свое... Бесконечные девчонкины "Лайа считает, аньу правильно говорила..." досаждали хуже зудения комара над ухом.
   -- Ну скажи, чем они насолили тебе? -- не выдержал он однажды. -- Ты прямо как... пересмешник: чужие слова, а в голове пусто!
-- Неужто?! -- злясь, она становилась очень красивой.
   Но полюбоваться Огонек не успел -- его скрутила липкая, тошнотворная волна ужаса. Хотелось спрятаться под кровать... нет, еще хуже -- прорыть нору в земле...
-- Ну как, понимаешь теперь? -- слегка покровительственно произнесла Атали.
   -- Что это было? Ты же айо, -- пробормотал мальчишка, приходя в себя. -- Ты не можешь...
   -- Со мной занимаются, -- Атали поджала губы, вскинула подбородок... но честность оказалась в ней сильнее самолюбия. -- Хотя если по правде, это все он...
   Указала на браслет, украшавший запястье. Тисненая кожа, золото, солнечный камень -- и пара цветочных венчиков из обсидиана и какого-то незнакомого темно-синего камня.
   -- И Соправители, и их наследники с детства учатся -- кто Внешней, кто Внутренней Силе вдобавок к природной. Еще Лайа будет учить меня оставлять тело... но мать против, -- вздохнула девочка, перевела взгляд на браслет, огорченно сказала:
   -- Я почти выпила золото...
   -- Буду впредь с тобой осторожней, -- сказал Огонек не то в шутку, не то всерьез. -- Расскажи об уканэ, про их Силу я не знаю почти. Только не показывай на мне! -- прибавил поспешно.
   -- Одни могут... читать души людей, но не мысли. Другие видят прошлое, говорят с местом, где что-то случилось. Еще реже появляются сновидцы. Очень редко, но рождаются те, кто может предвидеть будущее. Особое искусство -- набрасывать на место или вещь невидимый полог, который вызовет страх или радость. Могут запечатать и память... и раскрыть ее. Из таких Лайа.
-- Но другие... кому такое понравится? Их должны ненавидеть!
-- А их и не любят куда больше айо, -- серьезно произнесла Атали. -- Только уканэ рождаются редко, и сильных среди них -- мало. Те, про кого знают, носят серебряные браслеты -- замкнутое само на себя серебро не дает возможности пользоваться Силой... Только высшие и их доверенные лица свободны.
-- Но они могут... подчинить своей воле всех!
-- Нет. Это редкий дар. Обычно все, что может и сильный -- воздействие временное. Личность стереть и переделать нельзя... разве только заставить забыть, -- Атали покосилась на Огонька. Тот кивнул, внимательно слушая.
-- Около ста сорока весен назад родилась девочка... о ней до сих пор говорят с ужасом. Она была... чудовищем. Она могла стереть саму суть человека и создать заново что угодно... -- Хмыкнула: -- Да, тебе есть с чем сравнить: тот, у кого ты жил на юге, точно такое же чудовище, только он айо.
-- Ну... с ней-точто было? -- вернулся к прежнему Огонек.
-- Она играла со своим даром, толком не умея им пользоваться... но была слишком неосторожна. Поэтому ее смогли убить -- в девять весен. До сих пор Сильнейшие вздрагивают при попытке представить, как могло бы сложиться, окажись у девочки опытный и хитрый наставник. Даже родители ее были рады смерти дочери... а вот почему живет тот, на юге? Неужто им нравится сидеть у жерла проснувшегося вулкана?
-- Отстань, не знаю, -- с досадой, и спросил: -- Уканэ -- это чаще женский дар?
   -- Не только, но женщин больше.
-- А кто мешает нескольким таким сговориться и объединить усилия?
   -- Ты не понимаешь, -- Атали глянула привычно-снисходительно. -- Если ворон, цапля и попугай закричат одновременно, это будет просто гвалт, а не одна большая цапля. Вот айо могут при должном умении объединить усилия... и делают это.
   -- А подчинять своей воле исподволь?
-- И такое было. И не раз, кажется... Но в прежние времена. Плохо закончилось, и не только для зачинщиков. Пойми, обладающий достаточной Силой чувствует, когда подвергается чужому воздействию. Другой вопрос, что не всегда может этому противостоять. Но если вдруг -- сможет? Тот, кто пытался, уканэ -- считай, выдал себя.
-- Щит, -- вполголоса проговорил Огонек.
-- То есть?
-- Щит от чужой Силы...
   Тот, на Юге, его не ставил... во всяком случае, не всегда. Обмолвился как-то, что достали упреки брата.
   Здесь, в Тейит, он много наслушался о том, кто Кайе на самом деле. Хотя и в Астале уже понял... Но одно дело понять самому, другое -- слушать чужих, которые наслаждаются рассказами всяких ужасов -- и тем, как надо бы избавиться от подобного существа. Поначалу злился и старался уйти или хоть не обращать внимания -- пусть говорят... Потом смирился. Только вот до сих пор никак не желал складываться воедино образ резкого, грубоватого, но в целом доброго и веселого товарища, который так много дал Огоньку, ничего взамен не прося, кроме дружбы, и жестокой неукротимой твари, сжигающей леса и убивающей людей проще чем комаров. Нет, он знал, что это так и есть. И шрамы на боку напоминали -- всё так. Только вот...
   -- Ты что, заснул? -- донеслось обиженное.
   Атали, девочка с длинной косой, узким и острым личиком. Он чувствовал ее Силу -- иную, чем у южан. Сила эта перекатывалась бусинами-каплями, казалось, ее можно перебирать в пальцах, как ожерелье.
   -- Ты сейчас стал таким... Порой я тебя боюсь, -- сказала она, и глаза ее, неподвижные в моменты тревоги, казались непомерно большими.
   -- Меня? Но почему, Атали?
   -- В тебе горит темное пламя, хоть и небольшое... вот такое, -- она показала кончик мизинца, -- Хоть ты и не хочешь признать этого.
   Нашла, кого пугаться, в мыслях невесело говорил подросток. Если бы увидала его... Испугалась бы, да, а потом? Надеюсь, не попыталась бы нападать. Бежала бы или поставила эту вашу защиту. Но он сминает любые щиты, сносит их одним не ударом даже -- касанием. Он действительно жестокая тварь, Атали. Но он подарил мне -- меня.
  
   Побывав в квартале гончаров, загорелся идеей: видел у них в изобилии фигурки животных. Приволок в Ауста большой комок глины, размял его и теперь пробовал свои силы в лепке. Не сказать, что хорошо выходило: грис получилась похожей на четырехногую индейку, туалью -- на дохлый моток веревки... Атали зашла, когда он вдохновенно лепил припавшего на передние лапы энихи, прокралась в уголок и сидела тихо. Честное слово, зверь удавался... движением пальца чуть закрутил вбок его хвост, опустил голову... определенно, этой работы можно было не стыдиться. Зверь из темно-коричневой глины стоял на доске, как живой, только маленький -- будто Огонек смотрел издалека. Вот-вот, и прыгнет... на кого?! Противный липкий комок пополз от желудка к горлу; одним движением Огонек смял в кулаке остаток глины, потянулся было к фигурке -- и руку отдернул.
   Атали изумленно смотрела, как счастливая улыбка сменилась на лице Огонька страхом и неприязнью. А тот угрюмо поднялся, убрал в сторону доску и глину, ополоснул руки. Вопросительно взглянул на Атали.
   -- Послушай, -- она заметно смущалась. -- Можно тебя спросить?
   -- Ну, спрашивай.
   -- Я не могу понять одной вещи. Тебя подобрали у дикарей, сбежавшего с юга. Голодный грязный оборванец, который все равно предпочел полуживотных южанам. Ты же порой говоришь о том... человеке так, словно он тебе чуть ли не другом был.
   -- Что? -- в первый миг Огонек искренне удивился.
   -- Лицо у тебя застывает, словно уносишься мыслями далеко-далеко... ты же должен его ненавидеть.
   -- Да ну тебя, -- сказал мальчишка; за шиворот ему словно сунули улитку.
   -- Знаешь, даже когда ты молчишь о нем, это весьма выразительно выглядит! -- заявила девчонка. -- Разве он стоит привязанности?
   -- А ты всегда знаешь, что ее стоит?
   -- Знаю, конечно! -- с вызовом сказала Атали. -- Любой разумный человек знает, отчего возникает привязанность и почему она проходит.
   -- Я и забыл, что северяне знают про все на свете!
   -- Да ну тебя! -- возмутилась девчонка теми же словами. -- Ты сейчас скажешь, что лучше всего во всем разбираются твои дикари. Споришь со мной просто для того, чтобы спорить!
   Огонек взобрался на подоконник, на место Атали, оперся подбородком о колено.
   -- Знаешь... я не стану тебя разубеждать. Думай, как хочешь.
   Девочка привычно покусывала кончик косы, и губу заодно. Подошла, стала рядом:
   -- Я тебя обидела? Прости. Я забыла, что южный Путь -- на крови, и связь возникает помимо воли. Но это ненадолго, иначе все в Астале ходили бы друг за другом хвостами.
   Огонек спрыгнул с подоконника, протянул руку:
   -- Пойдем вниз.
   Напоследок бросил взгляд на вылепленную фигурку, подумал, что вернется -- надо ее уничтожить. А то ведь... права Атали.
  
   **
  
   Астала
  
  
   -- Потрясающая идея! -- Къятта редко говорил с таким сарказмом, обычно не требовалось, но сейчас злость мешалась в нем с редким чувством -- полной растерянностью. -- Ты меня убедил, что так будет лучше, а теперь этот подарочек бросил вызов Шиталь. Очень было разумно после всего, что Кайе вытворил, привести в наш дом девчонку, чтобы что? В этих стенах, -- он описал рукой полукруг, -- даже я не смогу ее уберечь.
   -- Сможем совместно. Будь Этле красива, то есть в его вкусе, я бы опасался вспышки желания, но она противоположна всему, что ему нравится. Он даже из простой злости или мимоходом ее не тронет, как ту беднягу... -- морщины на лбу Ахатты стали глубже.
   -- Это верно, -- согласился Къятта, слегка остывая. -- Тощая, блеклая... и нос как клюв цапли.
   -- Ну уж, зачем девочку обижать. Так или иначе, что сделано, то сделано, обратно к Дому Звезд отправить Этле невозможно. Я понимал, что это риск. Думал -- только забрав к себе девочку мы можем показать -- ничего не произошло, просто близнецы знакомятся с нашими семьями, а мы присмотримся к ним... взять ее на одну луну, может, меньше. Потом передадим другим.
   -- А теперь-то что?
   -- Оставим все, как было. Почти. И не полыхай так, твой дед еще не выжил из ума. Я сказал "почти" -- отдадим ее родне... ну, скажем, Нъенне, они с женой молоды и найдут о чем поговорить с северянкой.
   -- Но если он заявится к Нъенне? Тот сразу заберется под стол, от его Киньи и то больше проку. Нет, мой братишка даже так слишком опасен.
   -- Ты знаешь Кайе лучше любого другого, но есть пара вещей, которые ты в нем видеть не хочешь. Мальчика от девочки он отличает прекрасно, неважно, близнецы они или нет, и зол именно на мальчишку. Сам знаешь, почему. Если у него есть цель, он не сворачивает, не станет размениваться на мелочи, особенно если северянка не станет маячить у него перед носом. Потом, он бесится из-за проигрыша -- но ему важно и то, что наш Род по-прежнему в силе и не стал посмешищем.
   -- Чуть не стал, и еще может. И из-за кого! Много чести эсса!
   -- Много. Но их ведь не просто так сюда прислали. Нет у них там, в Тейит, хороших друзей. Если выживут, пусть сохранят о нас добрую память. Мало ли как повернется жизнь.
   -- Этот мальчишка особенно сохранит...
   -- Я верю, что Кайе рано или поздно успокоится. Уже и то странно, что он столько ярости затаил на того полукровку. Надеюсь, все ограничится этой вспышкой. Шиталь будет молчать, и Айтли, я думаю, тоже.
   -- Но если все-таки..
   -- Чтобы этого не случилось, ты позаботишься, -- отрезал дед.
  
   На сей раз Къятта не пытался приказывать, к разговору готовился тщательно, как никогда в жизни, наверное. А младшему было не до разговоров -- он будто не в энихи перекидывался, а в барсука и в таком виде зарылся под корни, попробуй его достань. Уж точно не руку засовывать -- пальцы откусит.
   Еще и оставленная Шиталь рана болела. Не такая уж и серьезная, да и боль он переносить умел, но не только тело задето -- самолюбие. А к этому не привык. Если не считать полукровку.
   Это другой человек, сказал Къятта. Того полукровки наверняка уже нет в живых. Он давно за все поплатился.
   Мне все равно, отозвался Кайе. Я готов убивать их всех.
   И у тебя будет такая возможность. Но не спеши -- сейчас ты убьешь одного и потеряешь возможность сделать это со многими. Совет еще не готов к войне, хотя многим надоело высокомерие Севера. Пусть сами северяне дадут повод, и ты будешь острием нашего копья. Ты показал недавно, что Силы в тебе достаточно. Горную Тейит не взять просто так, а ты можешь выжечь ее изнутри.
   Это камень, сказал младший. Он не горит.
   Зато люди горят, и задыхаются от дыма. А в Тейит не только пещеры, много рукотворных стен, и они тоже обрушатся. Вот твое будущее, если захочешь. Стоит ли оно северного мальчишки, до которого даже своим нет дела?
   Кайе промолчал, но, кажется, услышал.
   И девчонку оставь Нъенне с женой... и нашей сестрице, пусть возится с очередной зверушкой, -- на всякий случай добавил Къятта, и младший кивнул. Неизвестно, о чем он думал, зато действительно думал, а не бесился.
   После разговора Къятта был весь как выжатый. Он растет, думал молодой человек. Может и вырос уже, а я не заметил. Пока еще меня слушается... сколько это продлится?
  
  
   Киаль, привечая гостью, вела себя уверенно и приветливо, но Этле все же заметила: та порой поглядывает в сторону двери, или вздрагивает, услышав какой-нибудь звук.
   Обедать Киаль оставила ее у себя. Северянке кусок в горло не лез, и по-прежнему не нравилась еда Асталы, но здешние медовые лепешки оценила. А после хозяйка извлекла из короба шкатулочки, зеркала и усадила перед всем этим Этле.
   -- Знаю, вы носите много самоцветов, но все со смыслом, ради чего-то. А как насчет просто себя украсить?
   Северянка хотела гордо отвернуться, но соблазн оказался слишком велик. А Киаль открывала крышечки, высыпая на гладкое темное дерево связки граненых разноцветных бус, скрепленных золотыми звеньями, чеканные ожерелья и браслеты, тончайшей работы серьги, крохотные кувшинчики с ароматными притираниями, красками для губ и для век, и многое, от чего Этле не могла оторваться взглядом. И все это -- перебирала, показывая с разных сторон, отодвигала в сторону, освобождая место для очередной диковинки.
   -- Так странно, что эти из панцирей жуков, -- сказала северянка, невольно вступая в разговор, а не просто оставаясь безмолвной свидетельницей. -- Издалека и не подумаешь.
   -- Тебе нравится?
   -- Наверное... привозили, я видела -- но у нас не носят такие, а я больше из кожи и перьев люблю, -- она оглядела Киаль придирчиво. Та рассмеялась:
   -- Примерь...
   В медном зеркале отразилась какая-то перепуганная личинка стрекозы.
   -- По-твоему, я очень некрасива? -- спросила Этле, пряча глаза.
   -- Ты? -- Киаль села поближе, обняла: -- Ты очень миленькая... но только совсем -- совсем дитя, хоть тебе пятнадцать уже. Нравятся украшения? Хочешь такие носить?
   - Я просто... -- Этле совсем потерялась, примолкла.
   Где-то на задворках сознания мелькнула мысль, что Айтли сейчас очень одиноко, но Этле подумала -- он почувствует ее радость, и все будет хорошо.
   Скоро ее руки попали в объятия тяжелых браслетов в виде сплетающихся куниц, а в волосах засияли изумрудные цветы. Сама северянка в этом великолепии несколько поблекла.
   -- Не больно-то они меня красят, -- грустно сказала она, стягивая украшения. Киаль уже не вызывала отторжения, а ведь несколько часов назад казалась едва ли не врагом.
   -- Ты огорчилась? -- сочувственно сказала южанка, и потянула из груды новые украшения:
   -- Это должно подойти тебе больше.
   -- Зачем? Для кого? -- вдруг испугалась заложница. Киаль застыла с ожерельем в руках, удивленно пожала плечами:
   -- Для тебя.
   -- Ты говоришь правду? -- про то, как смотрел на Этле старший внук Ахатты и что сказал ей, северянка не хотела упоминать. Впрочем, сказал -- то как раз слова, которые должны были успокоить. Только вот не помогло. Если ее привезли сюда для него...
   -- Конечно правду. Что случилось? -- Киаль обняла девушку. И та поведала о собственных страхах -- краснея и белея одновременно, и неловко пытаясь высвободиться.
   -- Не бойся, Къятта не тронет тебя. Зачем нам ссориться с севером, да и с остальными Родами?
   -- С какой стати им меня защищать. А Север... -- девушка только вздохнула. Не этой же южной красотке пересказывать свои сомнения, что их попросту выкинули ради собственной выгоды.
   -- И все же мой брат тебя не обидит. Да он и сам сказал...
   -- Он может и передумать, -- сдавленно произнесла Этле. -- Южане живут только своими прихотями... прости, -- смутилась, отводя взгляд от гибкой, словно молодая ива, дочери Асталы. Та не обиделась ничуть, вскинула руки, зазвенев бубенчиками на браслетах:
   -- Ой уж! Может, конечно... только такого я не припомню. Да и не до тебя ему сейчас, забудь. А я помогу тебе стать очень красивой. Научу всему скоро! Не оторвешься от зеркала!
   -- Но тогда... -- северянка пугливо оглянулась на дверь.
   -- Ох, не того ты боишься! -- сказала Киаль.
  
   Девушка оказалась радушной хозяйкой, и северянка почти стыдилась внезапных вспышек неприязни к южанке. Еще бы та не вела себя столь навязчиво -- покровительственно... Но все Этле доверилась ей настолько, что узнав -- ее скоро переселят к другим людям, решилась повторить свою просьбу:
   -- Я не могу перестать тревожиться об Айтли. Он мне написал, но этого мало... Если ты хочешь позаботиться обо мне, помоги нам увидеться.
   -- Не стоит, -- Киаль склонила голову к плечу, вдруг посерьезнев. -- Ради него самого... не стоит. Мне захотелось, чтобы ты была тут, и дед позволил. Но кроме меня и Къятты есть еще и наш младший брат.
   Северянка поежилась, ощутив, как холодная когтистая лапа провела по спине:
   -- Твой младший... он так смотрел на Айтли, с такой ненавистью...
   Киаль помолчала какое-то время, словно подбирая слова, сказала:
   -- Кайе не любит северян. C полгода назад или чуть больше того тут жил полукровка. Кайе подобрал его в лесу, чуть не раздетого, нянчился с ним. А мальчишка украл его любимую грис и сбежал.
   -- Почему? С ним обращались плохо?
   -- Если бы! -- танцовщица вновь рассмеялась. -- Мой братишка не самый лучший подарок, но он потакал полукровке во всем. И вот... такова благодарность.
   Этле, чувствуя, как слова царапают горло, спросила:
   -- Что твой младший сказал о том, что я появилась в вашем доме?
   -- Сказал -- слишком много чужих женщин. И вообще чужих. Еще сказал... -- Киаль чуть нахмурилась, припоминая: -- Что разделили вас зря.
   -- Почему?
   -- Я не знаю. Он странный. Мне кажется, что он представлял вас как одно существо, которое нельзя разделить пополам, не покалечив.
   -- А он... не доберется до Айтли?
   -- У Шиталь -- то? Нет, никогда. Да и он успокоился, кажется -- и причиной тому твое появление. Ты ему безразлична, а вы -- одно лицо. Но все же я рада, что у них пока нет возможности пересечься случайно.
   -- Хм... -- Киаль потянула из лазуритовой шкатулки нитку лазуритовых же бус, подала Этле:
   -- На-ка, примерь.
   Ей было жаль девочку, и врать не хотелось, хоть дед и велел правды не говорить. Выбрала полуправду. А если уж начистоту -- Дитя Огня не остановит ни один замок и ни одна стена. Разве что возведенная старшим братом, и то до поры.
  
  
   **
  
  
   Деревня неподалеку от Тейит
  
   Парнишка был худенький, с виду пятнадцать от силы. Хотя Лиа знала -- стражами деревень не ставят столь юных. Значит, ему больше весен. Губы мальчишки дрожали, тонкие, голубоватые.
   -- Потерпи. Скоро боли не будет.
   -- Я не об этом, -- вздохнул он, и женщине показалось -- сейчас он расплачется. -- Я хотел... меня же только поставили в эту деревню. Впервые... Йишкали, я же хотел как лучше. Что теперь скажет семья...
   -- Не ругайся, -- строго сказали Лиа. -- А ногу каждый сломать может.
   Искусные руки целительницы наложили лубок, потом повязку.
   -- Оно прилетало... я засмотрелся. Такое красивое. Как дурак... -- он и вправду едва не плакал. -- Я даже не подумал, что надо поставить щит... А там яма, йишкали!
   -- Не хнычь, -- резко сказала Лиа, а когда мальчишка вскинул на нее изумленные глаза, улыбнулась и взъерошила его волосы. -- С кем не бывает. Вряд ли тебя с позором отправят обратно.
   По возвращении усталую женщину поджидала неожиданность -- велено было явиться к Элати. Посидев немного, чтобы ноги перестали гудеть, выпила разведенные в воде несколько капель медовой полыни и отправилась, куда приказали. Хоть жила в Ауста, все же на самом дальнем конце...
   Сестра Лайа была как обычно -- немногословной и резкой. Она полировала ножи, и отвлеклась от дела ненадолго и нехотя:
   -- Гонец рассказал мне, что на плато, где ты была, снова наведались "перья".
   -- Да, элья, -- целительница задумалась. -- Они не тронули никого.
   -- Это мне тоже известно. Что же, подробно расскажешь потом человеку, которого я пришлю. А ты больше не имеешь право подвергать риску собственную жизнь. Теперь ты нужна здесь, в Тейит.
   Заметив недоуменно приподнятые брови ее, добавила:
   -- Приказа тебе недостаточно?
   С Элати лучше было не спорить.
   -- Мы хотим поручить тебе мальчика -- он чужой в Тейит, и мало что здесь понимает.
   -- Он... не в себе?
   -- Хуже, он себе на уме, -- отрезала Элати. К концу краткого рассказа выражение настороженного сочувствия сменилось у Лиа живым интересом.
   -- Но почему я, элья? Я ведь немолода, и учила всегда только девушек...
   -- Это воля Лайа. Раз у него есть дар, будет разумно использовать его, тем паче не представляю, где от такого может быть толк. Будет учиться у тебя -- слабое подспорье, но все же может сгодиться. -- Она подумала пару мгновений, добавила: -- Если окажется непригодным, что ж... приставим куда-нибудь еще. Все, ты свободна, -- отвернулась Элати.
   То и дело отдыхая, Лиа побрела обратно по проулкам и лестницам.
  
  
   ...Фигурка в платье из серой хлопковой ткани, так сшито, что руки закрыты чуть не до локтя. Маленькая хрупкая женщина, лицо все в мелких морщинках. Но они не портили женщину, как небо не портят облака.
   -- Подойди, -- она поманила Огонька всей ладонью, улыбнулась. Но глаза ее -- чуть запавшие и очень ясные, светло-голубые, оглядели мальчика чрезвычайно внимательно.
   -- -- Меня зовут Лиа, малыш. Я буду тебя учить.
   От незнакомки исходило тепло... едва ли не впервые на мальчишку смотрели не просто приветливо, а так... по-домашнему. Он и впрямь малышом себя почувствовал -- уткнуться носом в колени доброго -- старшего, забыть все невзгоды... Одернул себя -- нет уж, мало ли как северяне еще умеют заморочить рассудок. Только неразумный птенец слепо мчится за первым увиденным существом, безоговорочно признавая в нем свою мать.
  
   День его раньше был очень простым -- с утра ему приносили поесть, и после, если не навещала Атали, он свободно бродил по городу; теперь тоже бродил, но сопровождая Лиа и стараясь помочь, а заодно научиться чему-нибудь; к вечеру обязательно возвращался и уже не покидал Ауста, читая или размышляя. Пытался замирать, отрешаться от внешнего, погружаясь в глубины своего сознания, как учила Лайа, но толку не было. Память словно выдала все, что могла, и хорошее, и плохое, и перестала откликаться.
   И с целительством все с самого начала обернулось совсем не так, как надеялся. С грустью понял, что разная Сила у них, разная. И потянуть за собой, направить мальчишку Лиа не может. Она северянка. А он...
   Но Лиа тогда посмотрела на растерянного ученика, улыбнулась:
   -- Ты даже не представляешь, сколько еще можешь выучить!
   Он действительно не представлял. Нашлось что передавать и помимо Силы: как устроен сам человек, какие бывают болезни и раны, как распознать недуг, от чего помогают разные травы и когда лучше их собирать... Сперва почувствовал себя засунутым под водопад -- со всех сторон новые знания. Потом сам начал спрашивать -- жадно, будто, напротив, в сушь корни тянули воду из земли. А когда расходились с Лиа, вспоминал, перебирал узнанное, стараясь ничего не забыть. Благо, голова пустая, места, куда сложить, много.
  
  
   Незнакомый женский голос окликнул, когда Огонек возвращался к себе после очередного урока у Лиа. Низкий голос, довольно -- таки молодой. По имени позвала. А сама -- с полукровку ростом, на грустную сойку похожа, через лоб ремешок плетеный кожаный.
   -- Подойди, мальчик, -- серьезность тона этой почти незнакомой женщины несколько испугала.
-- Да, аньу?
-- Не называй меня так. Лучше анна -- старшая сестра. А имя мое -- Ила. Лиа меня знает. Скажи, ты помнишь хоть что-то?
-- Не знаю. У рууна... дикарей, -- поправился он, -- я порой начал вспоминать что-то, картинки невнятные. Лайа учила меня расслабляться и вспоминать, но толку пока немного.
-- Какой была твоя мать?
   -- Я не помню, -- понуро сказал Огонек. Уж мать -- то забыть...
   -- Ох, прости, конечно, -- откликнулась женщина, и добавила вскользь: -- Так темные волосы или светлые?
   -- Темные, но с тонкими прядями светлыми... ой, -- замер, захлопав глазами. -- Я не помню, -- повторил уже не так убежденно.
   -- Северянка, значит, -- улыбнулась Ила. -- Я так и думала. А что твоя память сохранила или уже выпустила наружу?
   -- Мало. Отец... кажется, он был высокого роста, но, если я видел его совсем малышом, то любой бы показался высоким, -- эта женщина вызывала доверие, да и прятать -- то было нечего. -- А еще почему-то огонь вспоминается... горит на полянке, искры летят... А еще... -- Огонек запнулся; проскользнувшая картинка, нет, тень ее была для него новой. -- Я должен знать кого-то еще. Они жили с нами.
   Ила задумчиво смотрела на него, будто сверяя с неким известным ей образом.
   -- Интересно, почему ты вспомнил ту птичку? Да, мне сказали. Если ты тот, о ком я думаю... Много весен назад Тейит покинула девушка по имени Соль. Она ушла за своей любовью. Южанин по имени Тахи подарил ей серебряную птичку... таких не делают у нас. Соль была моей лучшей подругой. И вы... да, вы похожи.
   -- Значит... это моя мать? -- обмирая от ужаса и восторга, спросил Огонек.
-- К сожалению, я не знаю. Не хотелось бы отправиться по ложному пути... но ты вполне можешь быть ее сыном по возрасту, ты помнишь такую игрушку -- хотя кто может поручиться, что она в точности такая, как была у Соль?  Быть может, это обычная южная безделица, хоть и непонятно, почему так совпало. Но главное -- ты похож на Соль. Губы, брови, нос... сходство не потрясает, но вполне явственно. Впрочем, я могла и забыть подругу... -- она призадумалась. -- А лицо того человека с Юга я уж точно давно позабыла, да и видела мельком.
-- А как... меня зовут? -- шепотом спросил он.
-- Откуда мне знать... -- наконец-то женщина улыбнулась. -- Даже если ты в самом деле ее сын, имя тебе давала не я.
-- Анна, можно, я буду... считать себя сыном твоей подруги? -- неуверенно, с надеждой попросил он. -- Ведь у меня... никого нет. Я полукровка, конечно, но... ты позволишь?
-- Да что ты! -- она заливисто рассмеялась, помолодев весен на десять, потом сказала: -- А мать Соль жива.
-- Кто она?
-- Лиа -- целительница.
-- Ох...
   Так и стоял, будто молния сверху ударила и к земле пригвоздила. Говорят, есть такие молнии -- как копья...
   -- Соправители знают, что ты... -- продолжала незнакомка меж тем, и не сразу заметила, что мальчишка вовсе окаменел.
   -- Да что ты? Или я тебя напугала? -- встревожилась она, ладонью помахала у него перед глазами: -- Эй! Настолько не по нраву такая родня?
   -- Что ты, -- Огонек покраснел, будто спелая свекла, и умоляюще проговорил:
   -- Она бы скрыть не смогла. Ведь она не должна узнать?
   -- Лиа? Та, что одна шестнадцать весен прожила, о дочери тоскуя? -- опять рассмеялась женщина. Теперь не на грустную сойку смахивала, а на пересмешника.
   А вот Огонек не радость испытал, а страх.
   -- Ты говоришь, Лайа и Лачи знают. Но они ничего не сказали ни мне, ни ей.
   -- Да пусть катятся оба, -- отрезала Ила, и Огонек не усомнился -- в детстве она нередко играла с мальчишками, а могла и командовать ими. Неужто его мать тоже была веселой и бойкой?
  
  
   **
  
   Тейит, шестнадцать весен назад
  
  
Пол, устланный циновками, был мягким. Расшитый кожаный полог, тяжелый, откинула Соль, заходя в дом; другой полог, из тростника, отграничивал спальную часть. У стены стояли горшки и кувшины, большие и маленькие, расписанные и раковинками изукрашенные.
   Соль присела на низкое сиденье; помешала темное ароматное питье в горшочке, стоящем на камнях в очаге. Зерна чуэй давали силу и были приятны на вкус. Запеченная в глине рыба да сладкий напиток -- сегодня хороший ужин у Соль с матерью. Лиа все, что могла раздаривала беднякам, оставляя лишь средства на покупку нужных снадобий, которые не могла приготовить сама, да прочего, необходимого для исцеления. И даже Кесса -- дани не могла с ней ничего поделать, в конце концов махнула рукой: пусть живет, как нравится, лишь бы что требуют исполняла. Несмотря на свой талант и расположение Кессы, Лиа так и не стала ее "домашней" целительницей -- нрав беспокойный мешал. Вечно она пропадала там, где нужна была ее помощь, не только Сила, но и знания трав, и способность распознать болезнь еще в зародыше. Только вот себя не жалела...
   Многие дома благословляли ее имя. А дочь родная -- просто ее любила.
   Лиа поздно вернулась. В легкой долбленке ее отвезли далеко на поля, где люди работали с утра и до ночи.
   -- Мама, ты так потеряешь здоровье, -- укоризненно говорила дочь, принимая у Лиа плетеный короб с лекарствами. -- Есть и другие целители.
   -- Лучших Обсидиан и Хрусталь держат подле себя, -- ломким от усталости голосом сказала женщина. -- Да и сами они не больно-то рвутся в бедные кварталы. А работающие на полях кормят нас всех.
   -- Ты забыла про охотников и рыбаков.
   -- Не забыла. Эх, если бы удалось отыскать хорошую тропу через горы, -- Лиа распустила тугой узел волос и медленно, с наслаждением пила сладкий чуэй. -- В море очень много рыбы, много ракушек.
   Соль улыбнулась. Мечта матери -- море. Отец ее отца ходил по тропкам, оставленным сернами, вместе с другими смельчаками, и вместе с прочими дарами моря приносил пестрые шипастые раковины и другие диковинки -- водяных звезд и усеянные иглами шары. Но горы не любят людей. Они шевелят хребтами и выбрасывают клубы огня. Только здесь, возле Тейит, горы спокойные.
   -- Как здоровье Элати?-- спросила Соль.
   -- Неплохо... Скоро она встанет.
   -- Поэтому ты сбежала на поля? -- рассмеялась дочь. -- А не боишься, что Кесса -- дани рассердится?
   -- Она не будет опечалена, если Элати и вовсе умрет, -- пробормотала Лиа. Отставила тарелку и чашку, потянулась. -- А ты совсем выросла, моя маленькая Соль. Совестно мне -- сложила на тебя все хозяйство.
   -- Невелико хозяйство -- ты да я! Если что, найдется, кому помочь.
   Лиа пристально взглянула на дочь:
   -- А нет ли такого, с кем захочешь свой дом вести?
   -- Как же я оставлю тебя? -- спросила девушка, и лицо ее вспыхнуло.
   -- Не оставишь. Можно одной семьей жить. А ты... -- мать чуть нахмурилась, потом улыбнулась: -- Ты задумчива сегодня, малыш.
   -- Нет, -- Соль опустила лицо. -- Устала я, лягу.
   Лиа поднялась, тронула лоб дочери.
   -- Отдыхай, малыш. А я корни привезенные до ума доведу.
   Открыла короб, достала сверток, высыпала на постель серые узловатые корешки, похожие на обнявшихся сколопендр.
   -- Вот, подарок мне сделали. Мигом снимают жар. Редкие они. Только внизу и можно их раздобыть, здесь уже такой травы не осталось.
   -- И ты бы отдохнула, -- проговорила дочь -- словно иное хотела сказать.
   -- Успею еще...
   Пригляделось к дочери, что сидела, опустив голову, и теребила пояс в руках. Сама присела на низкий табурет подле двери, поставила перед собой ступку. Первые звезды проглядывали на небе, цикады трещали.
   -- Рассказывай, малыш...
  
   -- Он очень добрый, мама, -- юная девушка задумчиво наматывала на палец прядку волос. -- У него глаза -- как цветы шалфея, а смеется -- будто солнце на закате вспыхнет, все лицо освещается.
   -- Он южанин, дочка. Он из Асталы.
   -- Он особенный, -- задумчиво повторила девушка. -- Вот, подарил мне игрушку... -- Указала на птицу из серебра с колокольчиком, приделанным к лапке, и повторила: -- Игрушку, словно ребенку...
   Девушка села на постели.
   -- А зовут его Тахи.
   Лиа толкла корни в ступке, и невесело улыбнулась дочерним словам. Попробовала на язык темную пыль -- будущее лекарство. Не ответила.
  
   Тени. Тени скользят по стенам. Тени сказок, услышанных в детстве, живущие своей жизнью. Они никогда не пугали Соль.
   Никогда не пугали ее и горные водопады, бешеные ручьи, каких много в окрестностях Тейит. Сам город высечен в скалах, огромный город, многогранный и строгий. Отполированные десятками тысяч ног ступени храмов, рукотворные пещеры и пещеры, созданные природой -- с колоннадами, арками, сводами. На бесчисленных барельефах -- прошлое. И Тевееррика, и древние города земель по эту стороны гор. Победно воздевшие оружие воины -- и замершие навсегда; мудрецы, держащие в руках тяжелые свитки; ремесленники, вкладывающие сердце в незамысловатый труд свой. Робко смотрела девочка в неподвижные лица.
   Трава покрывает скалы, трава и кустарник с узкими жесткими листьями. А трава, напротив, мягкая; тут и там в ней высятся стебли -- великаны, их венчают темно -- лиловые шарики. И дикие серны скачут с камня на камень, орлы вьют гнезда на горных уступах, презрительно глядя на человеческую суету.
   А на равнине были леса -- бескрайние, в которых бродили огненного цвета олени и летали совы на мягких крыльях.
  
  
   Послы приехали вечером позапрошлого дня. Южане предпочитали нейтральную территорию для переговоров, но на сей раз приняли гостеприимство Тейит. Интересовала их не земля, не металл и не камни -- старинная книга, принадлежавшая основателям Асталы. Давно эта книга погибла, но один из эсса успел переписать кое-что. И вот, разузнали... Просили дозволения глянуть. Поскольку личным было посольство, не могли предложить чего-то, принадлежащего всей Астале -- но глава Рода, приславшего послов, нашел какие-то очень редкие камни. Лиа, разузнавшая новости, рассказала дочери -- Соправители кружили над этими камнями, как стервятники над добычей. Еще немного, и передерутся.
   Когда Соль увидела гостей впервые, яркоглазых, с кожей оттенка меди -- против бронзы Тейит, лица их показались девушке неприятными: хищными и надменными. Но Тахи -- единственный -- чем-то понравился Соль. Внимательно, весело, без стеснения рассматривал дома и людей: послам показали часть города, то, что сочли показать безопасным и чем гордились. И на случайный вопрос испуганной северянке он ответил со смехом. Речь детей юга оказалось можно понять, хоть порой приходилось поломать голову, что они такое сказали, хоть непривычным был говор -- далеко разошлись ветви одного дерева...
   Он был старше на добрый десяток весен -- наверное, Соль казалась ему девчонкой. Вот, даже игрушку подарил...
   Девушка вздохнула, улыбнулась матери -- нарочито сонно, чтобы не отвечать больше. Легла, натянула на голову тонкое шерстяное одеяло. Душно, зато лица ее мать не увидит.
   Ночью Соль приснился мальчик. Угловатый, тонкий, чтобы не сказать -- тощий. Лица его она никак не могла разглядеть. Кажется, волосы мальчика отливали рыжим. Огромное черное тело зверя кинулось на него, и брызнула кровь, и Соль закричала. Потом тот же мальчик -- или она ошиблась? -- стоял среди высоких трав, доходящих ему едва ли не до пояса, и волосы его, выбившиеся из косы, трепал ветер, и они, словно рыжий ковыль. А потом было женское лицо, взрослое, нежное, полногубое. Женщина раскинула руки и зашипела: "Прочь из моего сна!" Девушка проснулась, прижимая к груди подушку, словно защититься пыталась.
  
Утро нежилось на верхушках гор, не желая подниматься к солнцу и таять.
   Босая, девушка шла по теплым камням. Ветер подхватывал прядки, задевал ими кончик носа Соль, и она жмурилась, и отмахивалась от ветра, как от шаловливого зверька. Много -- много домиков в Тейит, словно горный муравейник; те, что не выбиты в самом склоне, льнут друг к другу. Уступами, ступенями и жилище, и улочки. Стучали молоточки, оббивая края камней, и бесшумно двигались резцы -- в этом квартале жили мастера, резчики по камню, и ювелиры -- чеканщики. Два дорогих украшения лежали в шкатулке Соль, два медальона с изображением зверя и птицы, и сделаны медальоны были здесь. Но не затем, чтобы посмотреть на работу мастеров, пришла девушка. Остановилась у сложенного из плоских камней небольшого дома под кровом из тростника.
   Три смуглых руки взвились в воздух одновременно, замахали ей.
   -- Ты чем-то взволнована? -- спросила миниатюрная Ила. Соль обняла подругу, кивнула юношам -- ее братьям, сидящим на длинном пороге.
   - Да ну их всех! Стоило становиться взрослым, чтобы тебя засунули в какую-то дыру. Я мог бы принести пользу, охраняя границу с лесом или в горах, не подпускать к поселениям "перья"! -- пожаловался Кави, обиженный, что его направили присматривать за порядком на безопасном руднике, где самым страшными зверями были лисы и барсуки. С чем бы ни прибежала Соль, его новость была всяко важнее. Насупившись, он поглядывал на девушек, огорченный тем, что они-то не могут понять его в полной мере. Из-за спины брата улыбался Качи, строя лукавую рожицу -- ничто не могло вывести его из равновесия. Странно было смотреть -- словно волшебные зеркала из сказок показывают одного человека, только один хмурится, другой смеется.
   ...Почему-то близнецы у южан рождались крайне редко. У эсса же отнюдь не считались диковинкой. На своем веку любой житель Тейит хоть раз да видел пару неотличимых друг от друга людей. Но эти близнецы были и в самом деле милостью Мейо Алей -- их увидело свет целых трое. Два мальчика и девочка, Кави, Качи и Ила. Похожи были -- с серебристыми глазами и удлиненными лицами. Кави -- повыше, айо; Качи, в шутку прозванный Мастером Птиц из-за постоянного чирикания на ули, и последняя -- Ила. Не Силой невеликой они принесли славу своей семье, низко стоящей, но самим чудом рождения своего. Не будь близнецами, да еще тройней, на них бы косо смотрели -- никто из них не унаследовал таланта в работе с камнем или металлом, да и желания не проявлял. Но им -- таким -- все прощали.
   -- Бедняга! А я ... -- Соль глянула на Кави склонила голову набок. И замолкла, и чуть побледнела, задышала часто -- часто -- так необычно все это было, что даже обиженного приятеля пробрало.
   -- Ради созвездий, рассказывай, не тяни! -- в шесть рук затормошили Соль близнецы.
   -- Я видела южан, близко, -- Соль замолчала, села. Подняла с земли пестрый камешек и начала пристально разглядывать его, словно девушку не интересовало ничего, кроме желтых и серых крапинок.
   -- И как они вблизи? -- оживился Кави еще больше прежнего.
   -- Ничего... Люди. Волосы убирают иначе, чем мы, носят другое...
   -- Да это и так видно! Ты в глаза их смотрела? -- подала голос Ила.
   -- Яркие... У наших таких не бывает.
   -- Как у хищников, да? -- расхохотался Качи, -- Ила же отметила, как вздрогнула Соль.
   -- Как у хищников... Но... -- Соль залилась румянцем, и возбужденно заговорила:
   -- А замечали вы, как красивы дикие звери? Ихи, например -- ни капли лишнего в облике, кисточки на ушах убери -- и будет не то. Или кессаль -- свирепая птица, но как хороша!
   -- Ну, южане скорее лягушки, те, с разноцветными пятнами. Жгутся, голоса противные, и живут в сырости -- у них же низины там едва просыхают!
   Юноши расхохотались.
   Речь про зверей напомнила об охоте, и Кави принялся взахлеб говорить о древках и наконечниках копий, Качи поддакивал ему по привычке, а сам думал наверняка о своем.
   -- Как твои питомцы? -- спросила Соль подругу.
   -- Неплохо! -- засмеялась девушка, -- Шалят...
   Ила была совсем слабенькой айо, но с особенным даром -- бегущие фонтаны могла устраивать, на потеху малышам. Это казалось интересным, занятным, да и за доброту дети ее любили. Разбитые носы, ссоры, маленькие секреты -- все доверяли ей.
   -- Пойдешь завтра со мной собирать травы? Я на плато хочу подняться. Там такая полынь растет, знаешь -- запахом как горький мед. Мать ее отваром лихорадку лечит.
   Ила подперла рукой подбородок и не сразу ответила -- перевела взгляд на небо.
   -- "Перья" там видели... Уже несколько дней летают. Страшно.
   -- Все видели, только я -- всего один раз, и то издали, -- пробормотал Кави.
   -- Вот и не дергайся! -- непривычно резко оборвала сестра. -- А то я тебя знаю -- сразу помчишься ловить. Думаешь, притащи ты его Кессе, она спасибо скажет!
   -- Не Кесса, так Лачи! -- лукаво улыбнулся второй из близнецов. Соль нетерпеливо ерзала на месте:
   -- Так ты пойдешь со мной?
   -- Да, -- Ила поглядела на подругу совсем пристально. -- Только на вечерней заре пойдем, дома дел много -- раньше мне не успеть.
   -- И я пойду -- охранять, если что, -- вставил Кави.
   -- Без тебя обойдемся... у нас разговор будет серьезный, женский, -- протянула Ила -- вроде и смехом, а вроде серьезно.
   -- Я вас одних не пущу! -- вскинулся Кави. -- Мне сестра живая нужна! -- и покраснел густо -- густо, упорно не глядя на Соль. -- Ну, и ты тоже.
   Почуяв назревающий спор, вмешался второй брат Илы.
   -- Пошли лучше на реку. Ну вас всех, южан ваших и "перья". Вода хорошая, холодная -- в самый раз.
   Вода и впрямь холодная в Тейит текла -- горные речки, неширокие, бурные, больше походившие на много возомнившие о себе ручейки.
   Девушки прямо в платье кидались в воду и тут же выскакивали со смехом -- холодно! Плескались вволю, окатывая друг друга россыпью брызг. А мальчишки гордились, что могут подолгу в воде сидеть и не позволять течению сносить себя дальше. С неохотой Соль покидала друзей и речку, но кто ж домом займется? Мать все бы позволила, хоть год из воды не вылезай, нежиться на солнышке сколько угодно можешь -- так на то она и мать...
   О себе не подумает.
  
   Качи сидел на крыльце, держа у губ свирель -- ули. Хрупкие звуки срывались и летели ввысь, падали оттуда острыми звездными росчерками. Полная неподвижность -- слияние с миром и небом. Музыка говорила о скорой разлуке; музыкант давно привык, что свирель знает лучше него.
  
   Потом, уже заполночь, Лиа и Соль закончили ужин, сидели рядышком. Мать расчесывала светлые волосы дочери, приговаривая:
-- Помнишь сказку о девушке по прозванию Зеленое перо? Как попала она в плен к вожаку -- волку и носила тысячи кожаных ведер золотого песка, чтобы просеять его и найти золото, способное ранить сердце жестокого зверя? Сильны были прежние девушки! -- улыбнулась: -- И нынешние не хуже!
Соль перед тем, как лечь спать, поцеловала мать, на миг носом ткнулась ей в щеку.
   -- Мама... какая же ты хорошая! Я так тебя люблю!
   -- Добрых снов тебе, дочка! -- шепнула Лиа, почти полностью задергивая дверной полог -- лишь небольшую щель оставила, для свежего воздуха.
   Соль заснула, едва склонив голову на небольшую упругую подушку.
   ...Летела во сне. Над черным провалом ущелья, покачивая руками и боясь упасть -- сердце грозило остановиться, и, напротив, билось очень сильно, когда Соль открыла глаза.
   -- Мама! -- жалобно позвала Лиа. Та шевельнулась, что-то проговорила, не просыпаясь. Девушке стало стыдно. Вчера мать от ранней зари допоздна просидела с больным ребенком, да еще для Соль время нашла, а теперь взрослая дочь ее будит.
   Соль, как была, завернутая в одеяло, встала и подошла к постели матери; одеяло волочилось по полу. Девушка остановилась и смотрела на спокойное, еще довольно молодое лицо -- такое родное. Морщинки в уголках губ, ранние... Мать всегда умела утешить, отогнать страхи. А страхов у девочки Соль было много. Особенно страшно было, когда рассказали про пещеры, куда относят умерших. Виделось -- много-много людей, и все притворяются спящими, а сами неживые. И все лежат рядом, как семена в борозде весной, обложены слоями мертвого золота...
   Вздохнув, Соль потрясла головой -- мысли, прочь. Вздоха оказалось достаточно -- Лиа проснулась. Подняла на дочь большие, встревоженные глаза.
   -- Ты спи, мама, -- поспешно проговорила девушка. -- Я не хочу больше. И утро люблю -- лучше на площадь Цветов, Кемишаль, схожу, взгляну, как поутру камни светятся, прозрачные -- прозрачные!
   Отбросила одеяло, скоро -- скоро начала собираться. Лиа кивнула, окончательно не пробудившись.
   Пусть девочка идет -- замучилась она, дом вести, помогать матери готовить лекарства и травы искать. Шестнадцать весен, а все возле матери, словно отводок от корня. Ей бы пару искать... много кто захочет породниться с Лиа -- целительницей.
   И взгляд упал на серебряную птичку, пристроенную в изголовье.
   -- Дочка! -- вскочила Лиа, сон с нее мигом слетел.
   А улицы пусты, быстро бежала Соль.
  
   А камни на Кемишаль действительно странные стояли. Точь-в-точь белый мрамор во все время суток, кроме рассвета. Ранним утром -- прозрачные, словно горный хрусталь, чуть помутнее разве что, и внутренний свет испускают.
   Кольцом окружали площадь непонятные камни. А между ними -- цветы, разные. Были и те, что давным-давно привозили южане в дар. Странные, пятнистые, -- желтые, оранжевые, словно раковина створки приоткрывшие лепестки.
   Соль приколола к волосам цветок из перьев маленькой птицы -- все богатство радуги было в нем. Неширокое платье без рукавов, тоне, украшали бусы из бирюзы. Хотелось одеться поярче -- хотя кому дело, если Соль будет нарядной? В легких сандалиях, с распущенными волосами, с веткой акации в руках, она сбежала по ступеням на улицу, что вела мимо Дома звезд.
   Ее остановил вынырнувший из-за угла Кави, тоже ранняя пташка; по утрам то бегом занимался с приятелем, то иные тренировки устраивали. Задору -- то много. Окинул внимательным взором зардевшуюся девушку.
   -- Куда бежишь, такая нарядная?
   -- Поглядеть на камни! Не задерживай, а то солнце выше поднимется, и ничего не увижу.
   -- Ты выбрала не лучшую дорогу -- там по пути южан поселили. Сама ведь знаешь! Или решила показать им, какие у нас красивые девушки? Это правда. Только красивых могут и похитить!
   Кави смеялся. Протянул руку, загораживая путь. Соль удивленно посмотрела на эту руку. Вопросительно -- на юношу.
   -- А я -- из стражей Тейит. Буду тебя охранять!
   -- Да что ты, Кави! Они же послы.
   -- И что? Совести -- то у них нет. Ты вглядись в лица -- одна жадность и ярость.
   -- Подумаешь! Я под защитой Тейит.
   -- А я... -- начал было юноша, но, вглядевшись в румяное от радости лицо Соль, отвел глаза и шагнул в сторону. -- Ну, беги.
   Соль пуще залилась румянцем и побежала со всех ног; скрывшись от взора Кави, свернула на боковую улочку. Отдышалась, поправила волосы. И, разозлившись сама на себя, направилась к Дому Звезд, медленно и решительно.
   -- Светлого утра.
   Южанин смотрел на нее так, словно ждал девушку именно сейчас и именно здесь. Недлинные волосы сегодня свободно рассыпались по плечам -- черные, как у всех у них, как у лишенных Силы или едва одаренных ею в Тейит, но перламутровым блеском наполненные. Рассвет ли тому виной, или просто северный город пытается сделать южан частью себя?
   -- И тебе утра...
   Как на ребенка смотрел. Снова -- как на ребенка.
   -- Я почувствовал, что ты идешь по камням. Вышел навстречу.
   -- Ты не мог этого знать! -- ревниво вскинулась Соль. -- С камнями говорят только эсса!
   -- Неужто? -- весело и чуть свысока отозвался южанин, и пояснил:
   -- Любой настоящий мастер разговаривает с тем, что держит в руках. Ты не видела, какие вещицы создают из камня в Астале.
   -- У меня подруга из квартала резчиков, -- Соль порозовела, -- Ты прав.
   Вроде и обидного не сказал, а чувство, словно учителю не смогла ответить урок. Досада холодком разлилась по жилам -- неужто сын юга будет объяснять ей, что правильно? И, не желая показать неловкость, спросила:
   -- Значит, ты мастер по камню?
   -- Я работал с ним, -- Тахи присел на край парапета, ограждающий нижний уровень площадки от верхнего. -- С нефритом, серым, как твои глаза. Такой не добывают у вас.
   -- И с серебром ты умеешь работать?
   -- Нет. У нас многие не любят его -- напоминает про браслеты уканэ. А по мне лучше золота.
   -- Но как ты мог узнать камни? Разве ты не из воинов свиты?
   -- Я не родился среди людей Рода, которому служу. Меня забрали в детстве, сочтя, что из меня может выйти толк. Но я многое запомнил, и потом занимался поделками уже для себя.
   -- Тебя забрали силой? -- Соль представила ребенка, которого уводят от матери...
   -- Нет, любые родители будут рады устроить судьбу сына или дочери. Хотя большинство синта все же идут по стопам отцов. Ты смотришь... словно жалеешь меня, -- Тахи взял руку девушки; так естественно это вышло, что Соль, поначалу едва не вскрикнув, не нашла в себе силы отнять ее.
   -- У вас... принято касаться друг друга просто так? -- неловко спросила она. Южанин не скрыл удивления:
   -- Да, почему бы и нет? Через кожу чувствуешь человека куда вернее.
   -- А взгляд разве мало говорит?
   -- Может и обмануть. Это всего лишь глаза -- ты же не говоришь волосами.
   -- Ну, растрепана или нет, говорит о многом, -- сильно смутившись, фыркнула Соль, словно пушинку с носа сдувая. -- Так я пойду? -- неловко и беспомощно выговорила, поняв, что он разглядывает ее и не собирается отпускать руку.
   -- Куда?
   -- На... на площадь. Там камни...
   -- Тут везде камни. Слишком много.
   -- Ты не понимаешь. Те светятся! -- пробормотала совсем пунцовая Соль.
   -- Покажи? С такой проводницей меня пропустят, я уверен.
   -- Как можно! Я из Тейит, а ты... Да и солнце уже все равно высоко! Поздно! -- с отчаянием сказала Соль.
   -- Так куда же спешить тебе?
   -- Прощай! -- умирая от собственной грубости, она выдернула руку и помчалась назад, не оглядываясь. Уверена была, что Тахи смеется.
  
   Капелька росы на пушистом листке -- маленькая Соль. Веселая, но беззащитная -- смотри сколько хочешь, коснуться страшно, вдруг неловко смахнешь с листа. Тахи смотрит. Только смотрит, но взгляд обжигает. Боязно от этого прикосновения, хоть и нет его вроде. Тахи -- высокое дерево со смуглой корой, возле которой переливается капелька. Ничего дереву не страшно, разве ураган, какие редко бывают по эту сторону гор, разве пожар лесной? Но Тахи сам из огня. Лицо резкое, словно барельефы старинные.
   Ну, зачем ему Соль?
   Она только травы собирать умеет в помощь матери, только работу по дому делает -- быстро -- быстро порхают маленькие руки, легкие ноги переносят с места на место -- словно мотылек перелетает.
   Зачем южанину северная девочка? У него много чего в жизни было, может, и любимая -- была. Но он непонятный... другой. А к загадкам Соль тянется с малолетства.
   Теперь к ней наведывались новые сны, по всему -- бред, небылица, но страшные. Меднокожие всадники на черных длиннозубых тварях, приносящие пламя; и глаза зверей были алыми, а глаза всадников -- цвета шалфея, нежные и дикие. И каждый всадник смеялся, пролетая по улицам Тейит, и золотые зерна слетали с рук, превращаясь в дротики и отравленные шипы.
   Но, небо высокое, какими безумно -- нежными и беспечными были глаза звериных всадников...
  
   -- Если бы ты владела большей Силой, то не привлек бы тебя он, -- вздохнула мать. -- Чем больше имеешь, тем дальше расходишься. Огонь и камень не могут жить вместе. А ты -- ветер, ты и там и там рядом проходишь. Сама никого не касаешься, но и тебя ничто не коснется. Только землей не стань.
   -- Почему?
   -- Земля все в себя принимает. Если к южной страсти потянешься, не вернуться назад.
   -- Мама... он красивый? -- нерешительно спросила девушка. -- Он не наш... я не знаю, кажется мне или нет...
   Лиа отвела взгляд.
   -- Он не хуже многих. Не хуже твоих друзей -- близнецов.
   Скоро южане покинут каменную Тейит.
   Ой, как быстро бежало солнце по небу, отсчитывая часы и дни...
  
  
   Тейит, настоящее время
  
   Лачи быстро донесли, к кому приставили полукровку и почему. Следующие два дня глава Хрустальной ветви провел, не выходя из своих комнат, только затребовал все записи о южном посольстве шестнадцати весен назад -- и то, что о нем стало известно позже. Когда Саати наконец прорвалась к мужу, который даже не ел все это время, он встретил ее сияющим взглядом.
   -- Я, кажется, понял, что делать!
   Он был счастлив, как мальчишка, после вынужденого сидения дома играющий в мяч с друзьями.
   -- Мой план был неплох, но теперь... Я просто расцеловать готов этого Огонька за то, что он вспомнил какую-то птичку и похож на дочь Лиа!
   -- Так ты не веришь, что он и есть...
   -- Неважно, на самом ли деле он ей внук. Больше того -- может, лучше, если он так ничего и не вспомнит. В любом случае, это вряд ли нам помешает. Понаблюдаем пока. Жаль только, Лайа сидит на своих попытках пробудить его память, как несушка на яйцах, -- сказал Лачи жене. -- Если бы не странная история шестнадцать весен назад, будь полукровка родней хоть десяти таких целительниц, какая разница. Но вот кто и зачем закрыл его прошлое... Лишь бы Лайа, узнав наконец это -- а она узнает -- не совершила какую-нибудь оплошность.
  
   **
  
   Астала
  
  
   Над излучиной Читери в сиреневом мареве скользили три продолговатых облачка. Легкие, грациозные, как и полагается облакам. Любопытные, полупрозрачные.
   Заметив их, человек приоткрыл рот и застыл, будто врос в землю. И лишь когда незваные гости подлетели совсем близко, заорал и помчался, не разбирая дороги, прочь от излучины.
   Женщины полоскали белье в реке, слышали крики, и, напуганные вертели головами по сторонам, пытаясь понять, что случилось. Потом одна пальцем указала на небо. Другая отмахнулась и снова взялась за стирку, пока облачко не спустилось ниже и не зависло неподалеку от женщин. Тут младшая попросту ухватила подругу за руку и потащила в сторону, и облачко чуть сдвинулось в сторону и будто лизнуло воздух -- через миг от корзины остались щепки, а разбросанное белье закачалось в воде, устремилось вниз по течению.
   Новость, что на окраине появились "перья", достигла первыми тех из Сильнейших, кто находился поблизости. Кайе с несколькими сопровождающими первым оказался на месте.
  
   -- Куда смотрели стражи селений?
   -- "Перья" давно не появлялись на юге...
   Несколько человек завороженно наблюдали за легкими покачиваниями "перьев". Синта, они не были напуганы -- либо не показывали страха, в отличие от простых жителей, столпившихся поодаль.
   -- Я видел пару... в пути, -- тихо откликнулся Кайе.
   -- Летят... кто их поймет, свернут или нет. -- Небесные гости покачивались над излучиной, очень медленно продвигаясь вперед. Только что они закончили с любопытством плавать вокруг покинутого хозяевами домика, разломав его на части, как ребенок разламывает игрушку -- без злобы, с наивным любопытством желая понять, не прячется ли что у нее внутри.
   -- На севере их много -- может, не тронут. Там с ними живут.
   -- Нет, -- юноша качнул головой. -- Смотри -- развалины. Скоро "перья" пролетят над другими домами...
   -- Это окраина, и не наша, -- произнес один из спутников. -- А дальше -- кварталы бедноты. Ничьи. Пусть плывут. Если и уничтожат, не страшно, а если свернут -- подумаем, как поступить.
   -- Если поздно не будет, -- раздался негромкий голос.
   Кайе обернулся резко -- словно кошку дернули за хвост.
   -- Ты... откуда ты здесь взялся?!
   -- Я увидел их, -- кивнул Ийа, глядя на "перья". -- Знаю, что это такое.
   -- Вот и катись к ним!
   -- Я слышал данный тебе совет. Не последуешь?
   -- Нет! Амаута, не хватало еще просто стоять и смотреть! А если пройдут над кварталами здесь и свернут к Башне -- что делать в городе? Доламывать то, что оставят они?
   -- Ты собираешься драться с ними, Дитя Огня? Они сильнее тебя, и не злись. Они и вправду сильнее. Ты -- на земле, они -- в своей стихии.
   Пустой домик словно могучая рука смяла -- он сложился, и обломки прижало к земле. Люди непроизвольно качнулись назад.
   Кроме одного, который пригнулся и готов был прыгнуть вперед.
   -- Погоди, -- пальцы Ийа впились в его запястье. -- Иначе ляжешь там, как этот домик.
   -- Не дождешься!
   -- Не шипи, успокойся. На севере справляются с ними, потому что знают, как. У нас толком не знают. Так послушай меня. Если ударишь, да еще как любишь, с размаху -- всем будет плохо. Нужно поставить щит, только не твердый, а вязкий -- и мягко отводить "перья" в сторону. Не толкая и не ударяя ни в коем случае. Понял?
   -- А ты откуда знаешь?
   -- Я стараюсь знать о мире побольше, -- Ийа улыбнулся почти дружески.
   -- Не врешь о "перьях"?
   -- Нет. Остальные спутники тебе не нужны, не сможете действовать слаженно. А я пойду тоже. С тобой.
   -- Еще зачем?
   -- Ты не умеешь ничего делать плавно. Раз твоего брата рядом нет, я помогу. Только позволь направлять тебя.
   -- Хорошо... -- сквозь зубы, -- Амаута, -- выдохнул, глядя, как в щепы превратился колодец. -- Пошли наконец!
  
  
   Его пришлось удерживать -- мало кто знает, как велики возможности "перьев", а мальчишка рвался прямо вплотную к ним. Выбрав безопасное расстояние, Ийа снова внимательно посмотрел на небесных гостей, сказал Кайе: можно.
   Тот под ноги не смотрел вообще -- только на небо. А ведь мог и споткнуться -- камней здесь, в траве, целая куча. Ощутил бесплотное касание, дернулся, мгновенно закрылся.
   -- Глупый. Держи "щит" тогда, когда надо... а ты ставишь его не вовремя.
  
  
   Вот уж чего Кайе вынести не мог, так это насмешек. Наклонив голову, чтобы не видеть ненавистного лица и не показывать своего, исподлобья глянул на "перья" и снял защиту. На, подавись, подумал.
   Чужая Сила обожгла, не понять, горячая или холодная... так бывает в первый момент, если сунуть руку в ледяную воду, или напротив. Но тут же уплотнилась, став одновременно опорой и оболочкой. Юноша ощутил короткую зависть -- так владеть своей Силой надо уметь.
   Зажмурился. Ему не надо было видеть, все равно все делал не он, он был лишь кровью, которая бежит по венам, а стенки и сердце, кровь толкающее -- другой. Забыть, что это чужой, едва ли не самый ненавистный человек в Астале -- не получалось. Оставалось ждать, удерживая желание разорвать эту невидимую оболочку. Даже рванулся один раз, вспомнив лицо врага -- но мягкая опора вдруг стала жестче базальта.
   Он опомнился -- не время выяснять, кто и что может. Еще выпадет случай... Открыл глаза и следил за тем, как небесные гости плавно разворачиваются, увлекаемые неощутимым ветерком, и устремляются к лесу, на север, время от времени изгибаясь, будто оглядываясь обиженно.
  
   Обратно они шли вдвоем, рядом, хоть это и злило Кайе. Но не убегать же -- еще решит Ийа, что он испугался.
   -- Там на их пути будут еще селения, -- сказал, представив долгий путь "перьев".
   -- Тут мы уже не в силах. Но теперь за ними точно проследят и будут знать, что делать.
   -- А если эти... штуки вернутся?
   -- Вряд ли. Ветер меняется, против него не полетят.
   -- Почему ты в это полез? -- спросил юноша. -- Не поверю, что хотел мне помочь.
   -- Почему бы и нет. Разрушений могло быть много больше, это никому не надо. Ну и любопытно, конечно, поработать с такими диковинками.
   -- И со мной в их числе? -- неприязненно спросил Кайе. На всякий случай заверил:
   -- Не думай, что стал лучше относиться к тебе!
   -- Не думаю, -- Ийа задумчиво глянул. -- Какой же ты наивный еще...
   -- Что?!
   -- Ничего.
   Они взобрались на грис и ехали дальше молча; расстались на перекрестке.
   Кайе так и не понял, что испытывает, когда думал о "перьях". Не радость от одержанной победы... он и не победил. Не злость, что позволил другому вести. Не тревогу -- осознание: что-то не так, он где-то ошибся. Он просто ничего не понимал сейчас, а мысли прогонял, ныряя в стремнину или занимаясь физическими упражнениями.
   А еще "перья", напомнив о Севере, напомнили и о полукровке, и это было самое неприятное и очень понятное. Его так внаглую оставили в дураках... После каждого подобного воспоминания ветка ломалась в руках, или сгорал кусочек дерна, или замертво падала птица, огласив предсмертным криком окрестности. Испортилось настроение. Тогда позвал к себе Чинью.
  
  
   На другом конце города тоже вспоминали о небесных гостях. И не только о них.
   Молодой человек прижимал к себе пятнистого детеныша дикой кошки, почесывал за ухом. Подлинная нежность была на лице -- даже когда котенок шипел, пытаясь царапнуть человеческую руку. Шипел, но тут же смолкал.
   Имма беспокойно наблюдала за обоими, и сейчас не казалась погруженной в себя. Наконец зверек успокоился -- точнее, смирился, позволил погладить себя под шейкой и замурлыкал, щуря глаза. Только тогда он осторожно поставил котенка на пол:
   -- Беги, малыш.
   Проследив взглядом за котенком, Имма спросила:
   -- Почему ты его не убил? Тогда, давно, хотел сохранить ему жизнь, и теперь... Он был открыт и следил только за "перьями". А если бы умер, обвинили бы их, не тебя.
   Ийа опустил подбородок на переплетенные пальцы.
   -- Знаешь, это уж чересчур. Он, считай, подставил мне спину... ради других людей. Пошел вперед, хотя мог превратиться в массу перемешанной плоти и костей.
   -- Не думаю, что он заботился о людях. И что мог поверить в такой конец.
   -- Это неважно. Не верил -- слишком молод еще, слишком привык быть первым. Но он бы все равно пошел, Имма. Из гордости, например.
   Улыбнулся, словно луч вспыхнул:
   -- Хотя старые счеты не отменяются.
   Откинулся на плетеную спинку. Тень прошла по лицу, согнав улыбку.
   -- Но он... я и представить не мог, что он носит в себе такое. Даже после шаров-льяти. Я предпочел уверить себя -- случайность. А сегодня решил посмотреть. Вот, знаю теперь...
   -- Ты готов примириться с ним, -- заметила Имма. Молодой человек взглянул удивленно -- такой разговорчивой она бывала не часто.
   -- Примириться? Я не испытываю к нему неприязни. Но что это решает, скажи?
   -- Хорошо, что тебя не слышит никто.
   Молодой человек коснулся причудливой золотой серьги, и та качнулась, зазвенела.
   -- Имма, пойми. Сейчас надо думать даже не на шаг вперед, а много больше. Наши прекрасные Восемь Родов -- стаи хищников, которые либо сольются, либо перегрызут друг друга, и если я тоже начну жить одним мигом, скользить по поверхности... Кстати! У тебя часом нет на примете переписчика с хорошим почерком? Я своего ценил, но мой второй братец... Впрочем, неважно.
   -- Не сворачивай в сторону! Мы -- это семьи, не стаи. Если не поступать в интересах семьи...
   -- Если прятаться всей семьей под одиноким деревом, можно только гордо погибнуть.
   Имма вспотрелась в приятеля:
   -- И что бы ни говорил, ты не хочешь простить смерти Альи.
   -- Не хочу, -- светло улыбнулся. -- Во мне все-таки кровь Юга.
  
  
   **
  
  
   На новом месте Этле было поспокойней, но невыносимо скучно; если б не визиты Киаль, пожелтела бы наверное, как сухой лист. Хозяина дома она видела только раз -- когда ее привели; Кинья, его жена, тоже почти не появлялась, поручив девушку служанкам. Этле показалось, она тяготится обязанностью держать у себя навязанную гостью. Не из высокомерия или нелюбви к Северу, скорей из опаски. Но что может пойти не так?
   Ведь это родня главы Совета Асталы...
   -- Я принесла тебе книгу, -- сказала Киаль, появляясь как обычно почти на закате, в "золотой час". -- Это копия, небольшая часть -- то, что может быть тебе интересно о наших далеких предках. Когда-то подлинник раздобыли вы, северяне, а мой дед отправил за ним в Тейит моего отца...
   -- Я слышала об этом посольстве! -- оживилась Этле. -- У нас тоже осталась копия, но я никогда...
   Тот, кого боялась Этле -- высокий, с резким лицом и янтарными глазами хищной птицы -- стоял на пороге; совершенно бесшумно возник. Осмотрел комнату, лениво, явно не рассчитывая найти ничего неожиданного. На девушку на сей раз внимания не обратил вовсе. Обратился к сестре. Говорили не слишком тихо, но у Этле словно уши заложило, так колотилось сердце.
   Она облегченно вздохнула, когда полог замер, скрыв ушедшего гостя.
   -- Вот видишь, глупышка, ничего не произошло, -- улыбнулась ей Киаль.
   -- Это ничего не значит, -- упрямо заявила северянка. Он даже сюда заявился! Зачем, спрашивается?
   Уселась на скамье, поджав ноги. Мельком скользнула взглядом по книге, но интерес пропал. Все снова показалось враждебным. Прошло десять дней, но она так и не сумела уговорить южанку помочь ей увидеться с братом. Письма, правда, передавали, и в них все было хорошо. Но Этле казалось: Айтли что-то не договаривает. И Киаль тоже.
   Но ссориться с единственной в Астале защитницей не хотела и не могла.
  
  
   **
  
   Тейит
  
   Не знал, что как новость преподнесла Ила -- во время самого важного разговора снаружи у стены просидел. Руки похолодевшие, лицо влажное -- ну и жалкое зрелище, должно быть, подумалось вскользь. А когда Лиа выглянула из дома, все позабыл, столько тепла было во взгляде немолодой женщины.
   Голову поднял, посмотрел умоляюще. Встал, понимая, что надо что-то произнести.
   -- Прости, я ни в чем не уверен... я не собираюсь выдавать себя за твоего внука, -- смешался, но глаз не отвел.
Лиа прижала его к себе -- как южанка, мелькнула мысль у подростка -- и проговорила быстро:
-- Да какая мне разница? Ты можешь им быть -- этого довольно. Скажи, тебя отпустят жить у меня? Конечно, если и мне позволят уйти.
-- Я не знаю...
-- Тебе хорошо в своей комнате в Ауста?
-- Мне там... неплохо. -- Смутился. Неуютно порой... но набиваться к ней под крыло -- совсем некрасиво. Но так и хотелось сказать: у меня ни разу не было дома... я не помню, как это.
   -- Дом у нас будет общий, -- сказала целительница; и ей -- первой -- поверил мгновенно и полностью.
  
  
   Ила, в которой поначалу чудилась суровость, оказалась чудесной сказочницей -- не зря ее поставили нянькой при детях. Она и Огоньку рассказывала сказки, правда, с оговоркой -- было ли, а может, и нет? Были они смешные, были и страшноватые. Больше всего пугала такая сказка.
   "Однажды пожилая пара подобрала возле озера девочку-заморыша, и приняла под свой кров. Когда наступил праздник урожая бобов, все оделись нарядно и собрались на площади, а девочку прогнали -- она была одета в лохмотья. Тогда девочка обиделась, стала змеей и сожрала всех жителей и солнце впридачу. Но молодой воин, которого по случаю не было в селении, копьем проколол ей брюхо и выпустил наружу людей и солнце, а змея скинула кожу и распалась на тысячи мелких змей, и теперь они ползают повсюду и мечтают собраться вместе".
   После этой сказки Огонек и на безобидных полозов косо посматривал...
  
   Ила не могла подолгу отлучаться от детей -- своих подопечных, но все же свободное время у нее выдавалось; благо, дом вести не приходилось, помощница была.
   -- Руки скучают по чему-то домашнему, -- как-то призналась она. -- Тут и кормят досыта, и комнату приберут, только знак подай -- а всё не то.
   Огонек задумался над ее словами. После невозможности умыться, плохо пахнущих шкур, неаппетитной на вкус и на вид еды дикарей жизнь в Ауста казалась верхом блаженства. Но вот поставили его помогать Лиа, и он куда счастливей, чем когда бродил в одиночку по городу, не делая ничего.
   -- Смотрю, знакомые-то у тебя завелись, только по большей части из бедняков. Если вдруг что... -- призадумалась как-то Ила, добавила: -- Лиа-то многие уважают, и в Ауста еще не перевелись, но ты пока им чужой. Пожалуй, стоит тебя с Кави свести -- он, если что, позаботится. Сейчас и пойдем.
   Огонек поблагодарил вяло, и больше из себя ничего выдавить не сумел. Хватит, обзавелся как-то одним защитником... Но Ила если и заметила, что подросток особого восторга не проявляет, знания своего не выдала. Взглянула на солнце -- уже низко у горизонта, пожалуй, пора -- и самой скоро надо быть на месте, едва -- едва успеют.
   На половине пути остановила:
   -- Что считаем тебя внуком Лиа -- не говори. Не надо пока.
   Они прошли через двор, под арку -- на другую сторону уступа. Здесь Огонек ни разу не был -- отпугивали суровые лица мужчин, стоявших на страже у арки. Илу они пропустили свободно, а Огонек постарался смотреть только ей в затылок -- все еще робел перед людьми, в которых чувствовал жесткую силу.
   На зов Илы из-за полога-двери показался человек средних лет, хмурый, тонкокостный -- но, видимо, сильный, с волосами, собранными в узел по-северному. На щеке человека темнел старый шрам -- присмотревшись, Огонек недоуменно узнал в нем знакомый уже знак Бездны.
   Зачем? Или почему?
   Знак не походил на татуировки южан, да и слышал, что совершившим святотатство ставят клеймо на лицо -- раскаленной медью. А это был след от чего-то острого. На всякий случай Огонек шагнул поближе к спутнице -- больно уж неприветливо глядел незнакомец.
   Да Ила же его сестра, сообразил чуть погодя. Ростом ниже намного, но лицо -- похоже, насколько женщина тридцати с небольшим весен может походить на мужчину тех же годов.
   -- Мы близнецы, -- по-девичьи хихикнула Ила, угадав его мысли. -- Есть еще один брат... он далеко отсюда.
   -- Сразу трое? Так не бывает, -- неуверенно сказал Огонек. Заметив, какими понимающими улыбками обменялись взрослые, смутился, но решил отмолчаться -- если и совершил глупость, потом как-нибудь сознается в этом.
   -- Лиа учит его. Помоги, если вдруг этот мальчик обратится за помощью, -- сказала женщина, и Кави внимательно поглядел в глаза полукровке -- будто острогу на рыбу нацелил; потом всего его осмотрел, и, наконец, кивнул. Больше того -- сказал просто так приходить, если душа пожелает.
   А Огонек, оказавшись рядом с братом Илы, и впрямь захотел стать рыбой, очень маленькой и живущей у самого дна. На юге только от Кайе да иногда от Киаль заботу видал, а от всех, кто старше и хоть при небольшой власти -- угрозу или равнодушие. К счастью уж на Къятту ни Кави, ни остальные его приятели не походили нимало. Окажись подобное сходство -- и разбираться бы ни стал, хороший ли человек, убежал бы из Тейит в лес подальше. В лесу порой голодно, грязно, мошкара -- но совсем не опасно. Подумаешь, пауки ядовитые или тахилика -- всего лишь неразумные твари...
   Ила не стала задерживаться -- скоро попрощалась, поманила Огонька за собой. С радостью поспешил в арку. Уверен был, что Кави прекрасно заметил его испуг -- если уж Ила заметила! -- и посчитал мальчишку трусом невероятным.
   "Вряд ли мне понадобится его помощь", -- подумал он, вновь оказавшись на улице.
   Однако несколько дней спустя взыграло любопытство -- близнецы! трое! ну, хоть двое пока -- набрался смелости и заглянул к Кави. Не прогнали; понемногу освоился.
   Кави жил в узком длинном доме, примыкающем к стене, которая ограждала центральный квадрат. Дом был один, но много входов -- и комнаты стенками отделялись одна от другой. Воины, внутренняя стража. Комнату с Кави делил молодой воин по имени Хараи, а соседями были еще двое -- один, с виду ровесник Хараи, но с седыми висками, Шику и второй -- постарше, со шрамом, пересекавшим лоб и переносицу. Огонек побаивался этого человека, хоть не слышал от него ни единого слова.
Слыхал, что шрам ему оставили южане в некой стычке -- но вот при каких обстоятельствах, не говорил никто.
  
  
   Атали считать другом так и не получалось, и дело не в том, что из правящей Ветви она. Просто сама никак не могла определиться, задирать ей носик и отчитывать Огонька или общаться как с равным. А вот Кели вполне сошел за приятеля -- хоть и мал был, но бойкий. Когда сумел нормально ходить, полукровка только диву давался, глядя на шустрого мальчишку.
   А Кели, несмотря на хромоту, на месте сидеть не любил. Из-за ноги толку на работах от него не было, и он помогал матери, не принимая всерьез насмешки ровесников. А в свободное время его от дома прямо потоком смывало. Огонька он привел к еще одной диковинке Тейит -- на скальном выступе ветром, временем и руками людей создано было чудо.
   Огонек вздрогнул, поняв, что из камня высунулся огромный орел и вот-вот склюнет посмевшую приблизиться мелюзгу. Перья на его шее топорщились, тяжелый изогнутый клюв чуть обломан на кончике. А Кели не испугался, беспечно показывая пальцем на ужасную птицу:
   -- Видишь, там голова? Это Повелитель Орлов. Говорят, внутри она пустая, но стены порой сами светятся, будто в них тысячи изумрудов. Потому и глаза у Повелителя горят иногда.
Огонек присмотрелся к пустым глазницам. Жутковато... а уж если полыхнет оттуда зеленым светом -- и вовсе беги со всех ног.
-- Я уж на миг подумал -- настоящая... Ну а там хоть кто-то бывал?
Кели вздохнул:
-- Вряд ли... Да и нельзя туда. И боятся, по правде сказать. Говорят, там и летучие мыши живут, злые, с вооот такими зубами! Только они спят днем.
   Огонек подошел к скальной стене, хмурясь, потрогал ее. Поднял голову, и голова закружилась, будто нарочно поджидала момента. Едва не задохнулся, ощутив узкий выступ под босой ногой, и сладкий ветер в лицо -- порыв, едва не сбросивший с большой высоты -- и оранжевое солнце над чернеющими деревьями, низко, лежащее на самых кронах.
   Ох ты же... Не сразу понял, что всего этого нет, и он стоит на земле. Какие там изумруды, летучие мыши... там его память.
   Глянул через плечо на Кели -- с сомнением. Нельзя, значит... И как быть? Отказаться? Сейчас день, и тут пусто -- может, и стоит попробовать. Но Кели не должен знать, он должен остаться ни при чем. И Лиа... хорошо, что она сейчас на другой стороне горы с кем-то из учениц.
  
  
На всякий случай выпросил у Шима веревку. Проснулся еще до рассвета. Страшновато было шагать по темному городу, по камню гулко шаги отдавались. Где-то далеко на соседнем склоне выли акольи -- далеко разлетались звуки; гремели сверчки в щелях изгородей и с едва уловимым ушами писком носились летучие мыши, напоминая о тех, что живут в каменной голове.
   Добрался, когда уже почти рассвело. Возле Повелителя Орлов не оказалось больше никого -- судя по всему, народ и так сюда не больно ходил. Вот и отлично, никто не помешает. Огонек примерился -- и пополз вверх. К левой глазнице было не подняться, гладкий склон. А к правой -- вполне, ветер выгрыз в камне довольно широкие ступени. Для ловкого и умелого не так трудно. А проще всего на веревке сверху -- но это ж на какую высоту забираться, да и обходить долго!
   Огонек лез, прижимаясь к скале, а ветер поддерживал сзади широкой ладонью -- не налетал хлесткими порывами, просто клубился за спиной. Четыре человеческих роста, или немногим больше -- не особенно высоко... Добравшись до перьев на шее орла, засмеялся -- и впервые вниз поглядел. Руки ослабели, и мальчишка поспешно перевел взгляд вверх, на огромный клюв. Вблизи тот не выглядел настолько уж правдоподобным, и все же столь близкое соседство пугало.
   Цепляться за каменные перья оказалось весьма удобно, и Огонек скоро оказался вблизи глазницы, повис, перегнувшись пополам, перевалился внутрь головы. Там было довольно темно еще -- солнце вставало с другой стороны. Я сумел! -- едва не выкрикнул во все горло. Сообразил, что не стоит привлекать внимание -- вдруг кто услышит? Из мешочка на поясе достал крошечный светильник и кремень. Огонь загорелся с одного удара, и полукровка поднял руку повыше, водя глазами по сторонам. Внутри стены оказались простым серым камнем, и никаких светящихся стен. Только на месте, где у живого орла крепился бы язык, лежал пористый черный булыжник с пол-Огонька величиной. Видно, затащили его через замурованный ныне проход. Мальчишка походил по маленькой пещере, трогая стены, прижимаясь к ним лбом и ухом. Нет, ничего. Обманул Повелитель Орлов...
   Огонек высунулся наружу, щурясь немного -- утро успело в силу войти.
   -- Ну, здравствуй, что ли, -- пробормотал запоздало, обращаясь к огромной каменной птице. -- Так вот как ты все видишь отсюда...
   "А он тоже нас видит?" -- прозвучал голосок в голове. Запах слежавшейся пыли сменили теплые запахи прелых листьев -- и бутонов, пробивающихся из-под прошлогодней зелени.
   "Голова горного медведя!" -- он сам, маленький, запрокинул лицо, рассмеялся, указывая на вершину скалы. Каменная глыба в самом деле походила на сумрачного серого хищника, грозу гор.
   "Бедняга -- и кто обратил его в камень?" -- со смехом подхватил кто-то взрослый рядом. Отец. Свет разбивался о влажную листву, о перья крохотных птиц, снующих над венчиками цветов...
  
-- Слезай! -- резко окликнули его снизу. Огонек дернулся, будто змея ужалила. Свесив голову, увидел мужчину весьма сурового вида. Нагрудник, длинный нож на поясе, широкие кожаные браслеты. Из стражей улиц...
Огонек спустился поспешно, позабыв о высоте, ободрал кожу на локтях и коленях. Пальцы северянина пребольно ухватили его за ухо.
-- Что ты там делал, отродье?
-- Я полез посмотреть, -- сказал Огонек, попытавшись оглядеться в поисках Кели. Взвыл -- человек едва не оторвал ему ухо.
-- Ни один человек не смеет прикасаться к Повелителю Орлов!
   -- Мне сказали, что голова изнутри выложена изумрудами. Я захотел проверить...
-- Чтооо? Как ты посмел, тварь, лезть на священную скалу? Изнутри, говоришь? Ничего, когда полетишь со скалы, узнаешь, какого цвета у тебя мозги!
   Задохнулся. Мелькнула перед глазами Башня Асталы -- и тут дотянулась! Но Кели не сказал... он просто сказал "нельзя".
   -- А ну... Это что?
   Стражник выпустил ухо Огонька, а может, оторвал, непонятно было. Он смотрел на вывалившийся из ворота самоцвет, который дала Лайа.
  
   Понурый, Огонек сидел в домике Лиа и, словно камешки в горсти, перебирал успевшие возникнуть в памяти картинки. Стражник вернул его в Ауста, там подтвердили право Огонька бродить где попало, и вот он сидит в безопасности в домике бабушки, хотя этого не заслужил. Почему Кели не сказал, что скала священна? Да нет, нечего сваливать на мальчишку. Он сказал "да и нельзя туда" -- но сколько таких запретов нарушают ежедневно, нарушал и сам Огонек! Но одно дело простой запрет, нарушив его, не нанесешь оскорбления никому...
   Иное дело места и вещи, отмеченные особо. Кое-что он знал и чувствовал сам -- страшная Башня Асталы. Кое-что было ему недоступно -- фигурки-хранители рууна...
   -- А! -- со злостью треснув кулаком о пол, Огонек взвыл от боли.
  
   Ила скоро узнала про историю с Повелителем Орлов -- Лайа позвала ее к себе и отчитала сурово, так что в груди няньки едва -- едва не вспыхнуло желание устроить ответную отповедь. В конце-то концов, она ничем не обязана Сильнейшей Обсидиана!
   Однако Иле ведь доверили присматривать за Огоньком... а она плохо справляется со своими обязанностями. Движимая заботой, поспешила к нему, тем паче Лиа не было дома. Тот был чернее тучи из пепла. Слова, что стражник лишь напугал полукровку, а лазить на скалу не принято из уважения к каменной птице -- и чтобы там не паслись толпы мальчишек Огонька не слишком развеселили.
   -- Ну, хорошо хоть никого не оскорбил этим, -- пробормотал он, и снова замкнулся в себе.
   Ила поставила на стол узорную миску с темным ароматным супом -- в бульоне плавали алые ломтики овощей и полоски тонко нарезанного лука; положила рядом пропитанную соевым маслом лепешку.
   Опершись рукой о подбородок, наблюдала, как Огонек ест.
   -- Пойми, тут для всего есть свои правила, -- увещевала Ила. -- Никто не желает тебе зла, но ты...
   -- Разве же я не понимаю, -- наконец откликнулся он. -- Только... скольких подобранных в лесу полукровок вот так опекают?
   -- Ах, вот ты о чем... Я не правлю Тейит, но любому соседскому мальчишке уши бы оборвала, заметь его там! Неважно, что там задумали Лайа и Лачи, но зачем испытывать милость судьбы снова и снова? Ты ведь мог и просто свалиться оттуда.
   -- Не мог.
   -- Я знаю, ты лазал по скалам, но все же...
   -- Ты меня считаешь глупым мальчишкой, и справедливо, наверное, но... Я не так просто туда полез. Когда мы стояли рядом, мне показалось -- будто знал такую, жил возле или часто бывал. А потом...
   Он рассказал обо всем. Не просил сохранять в тайне; захочет передать Соправителям -- дело ее. Даже хотел, чтобы передала -- вдруг наконец получится открыть его память по-настоящему. А там пусть и вправду хоть сбрасывают...
   А за окном было чудесное утро, уже переходящее в день: небо легкое-легкое, и единственное золотистое облако отращивает длинный хвост и плывет к горизонту.
  
  
   Элати, за спиной оставившая несчетное число дорог и бездорожий, не смогла сходу вспомнить, знает ли скалу, похожую на каменного медведя. Поиски грозили стать слишком заметными, и Лайа, махнув рукой, пригласила Соправителя поговорить. Все равно он узнает, как было и с птичкой. Лачи обещал помощь -- и дал слово, что не станет скрывать новости, если они появятся.
   -- Если то место столь хорошо отпечаталось в его памяти, он либо достаточно долго жил там, либо оно связано с чем-то важным для мальчишки. В любом случае это след, -- Лачи задумчиво водил пальцами по карте земель Тейит. Все, что за ними, изучено было заметно хуже, но надежда оставалась: скала это не кочка. Только вот если то место на Юге...
   -- Да, здесь даже наши осведомители не помогут, -- сказал Лачи. -- Но все-таки хорошо, что полукровка ведет себя, как дикареныш. Послушный мальчик никуда бы не лез и ничего бы не вспомнил.
   -- От него одни неприятности!
-- Что делать -- пока нам остается только терпеть, -- Лачи тонко улыбнулся, -- Так прочно запечатанная память может скрывать серьезную тайну. И посуди сама -- ему ведь по сути не четырнадцать весен, моя дорогая, но сильно меньше... когда он лишился воспоминаний? А потом не жил на ка ком-тотам прииске среди грубиянов-рабочих, после угодил к дикарям. Тут последний разум растеряешь. Но мы уже близки к цели.
-- Хорошо, ты меня убедил; надеюсь только, цель эта окажется стоящей, -- раздраженно произнесла Лайа. Негромкий голос Лачи убаюкивал, словно журчанье ручья в жаркий день.
  
  
   **
  
   Астала
  
   Очередной синяк Чинья спрятала под наборным лазуритовым браслетом, но он все равно проглядывал. А может, она хотела не только скрыть, но и показать? Къятта почти жалел девчонку, которой приходилось непросто, хоть Кайе не желает ей зла. Он попросту не рассчитывает силы. Наверное, и на сей раз схватил, желая показать какую-нибудь птицу на ветке -- смотри, вон сидит! А девчонка носит эти синяки, как боевые шрамы.
   Чинья льнула к нему самому, отчаянно, и чувствовал каждое ее биение сердца, понимал -- ей лестно быть избранной Сильнейшими, и в старшем она видит защиту от младшего. Надеется, что Къятта не позволит обидеть ее, причинить ей серьезную боль. Глупая самочка...
   Если что, я не успею вмешаться -- меня просто не будет поблизости, со смехом думал он, глядя в покорные глаза цвета спелых каштанов. Да если и успею... ты ничего не понимаешь, глупышка. Совсем ничего.
   Порой ловил себя на том, что даже привязался к девчонке. Вроде достаточно было Улиши и собственных служанок, но Чинья отнюдь не оказалась лишней. Нравилось отводить ей за ухо непослушные мелкие прядки, целовать, чувствуя, как она вздрагивает, словно не может решить -- бежать или, напротив, отдаться тому, чего хочется и самой... Нравилось наблюдать, как смущенно и встревожено она отводит глаза, стоит спросить о младшем.
   Улиши намного превосходила ее в искусстве любовных игр, но Чинья быстро училась. И даже удостоилась некоего покровительства избранницы Къятты... снисходительного, словно наставница опекала воспитанницу, не слишком щедро одаренную природой.
   Улиши правильно смотрела на жизнь -- испытывать ревность к испуганной мошке? Еще чего. Ей не было резона драться за любовь Къятты -- подобного все равно не было. И за внимание -- его хватало.
   Даже когда тот подарил девчонке серьги почти как у самой Улиши -- свернувшихся змей, к хвосту которых был прикреплен ярко блестящий месяц -- и тогда лишь посмеялась.
  
   А тот, для кого и держали в доме красивую живую игрушку, не помнил сейчас о ней. Он вообще едва о ней вспоминал -- разве когда хотелось дотронуться, ощутить под рукой покорное тело. Или прогнать не те мысли -- и, подчиняясь ее веселому щебету, мысли действительно уходили.
   Он брел по Астале, усталый после борьбы с порогами, и довольный.
   Таличе увидал неожиданно -- в ту часть квартала, где жила она, не ходил давно, а девушка редко покидала свою улицу. А вот сейчас -- медленно шла вдоль торгового ряда, всматриваясь в выложенные украшения. Шум обтекал ее -- она двигалась в тишине.
   Не изменилась за два с лишним года. То есть... и подросла, и детская угловатость сменилась подлинной девичьей грацией. Но лицо прежнее, и та же косичка стекала с плеча, с вплетенными красными бусинами -- остальные волосы аккуратно лежали вдоль спины.
   Кайе видел, как она нагибалась, выбирала, примеряла на себя звенящие медные ожерелья, и внутри него ворочался и скулил маленький голодный детеныш, брошенный матерью.
   Юноша не выносил украшений, но с такой сестрой, как Киаль, трудно не знать, что к чему. Таличе выбирала то, что дополнит ее наряд в праздник -- уговор о вхождении под крышу чужого дома. Ей шестнадцать скоро -- для чего ждать? Еще не свадьба, но теперь в глазах всех будет сговоренной невестой. А со свадьбой обычно не тянут, только подгадывают ее под ближайшие праздники. Нашла, значит, того, с кем разделит судьбу... ее не стали бы принуждать любящие родители.
   Таличе, дождевая струйка. Огонь гасят водой... но не такой огонь, как в его теле.
   Юноша следовал за ней, оставаясь невидимым, и порой удивлялся -- неужто она не слышит плача зверька? Не слышала.
   А он... обещал.
   И все-таки не желала отвязаться мысль -- может забрать хоть сейчас. Это проще простого, она ведь даже ничья еще не жена, а он многому научился и сумеет не причинить ей вред. Только вот... не для нее это всё. И жениха она себе уже выбрала, не сомневался -- сама. Такую, как Таличе, не заставишь.
   Смотрел.
   Мало было того, что ловили глаза -- узкие ступни в плетеной легкой обуви, юбка, порой распахивающаяся от ветра -- тогда открывались загорелые колени; плечи, такие хрупкие -- каждая косточка видна. Высокая тонкая шея, и памятная привычка -- покусывать нижнюю губу, размышляя. Мало. А ближе -- не подойти.
   Очень недолго -- получаса не прошло, наверное, как она выбрала звенящее подвесками-рыбками украшение и скрылась за поворотом, поспешно переступая -- опаздывала.
   Тогда он издал звук, средний между вздохом и стоном -- негромкий, совсем короткий. Дернулся следом, но слабо, как будто мешала цепь, давно привычная. Эту цепь создал для себя сам.
  
   Хотел уйти в лес, но ощутил всю бессмысленность этого. Ничего не изменится. Никогда ничего не меняется. Будто и вправду привязан к столбу ли, к стволу, привязь достаточно длинная, чтобы ходить по кругу. Кто-то приходит иногда, ненадолго даря надежду... а потом все как раньше.
   Возвращался, как зверь в клетку.
   Его встретила в саду Улиши -- в уголке, затененном ветвями, отгороженном от любопытных глаз с самой опасной стороны. Улыбнулась призывно; тронула знак на его плече кончиком пальца, будто пыталась поймать солнечный зайчик.
   -- Ой, что это у тебя в волосах? -- потянулась поближе, но смотрела не на волосы.
   Юноша метнулся от нее в сторону, прямо по любимой клумбе матери, сбивая головки роскошных оранжевых цветов.
   -- Уйми свою эту! -- заорал с порога брату, который отложил свиток и недоуменно нахмурился. Къятта встал.
   -- Что такое?
   -- Эта твоя дура совсем не знает, куда лезет! Если ты не научишь ее, что можно, кому это сделать, мне?!
   Шарахнулся от мирно протянутой руки. Къятта не долго соображал:
   -- Полно, малыш, не хмурься. Нравится Улиши?
   -- Нет.
   -- Но равнодушным ты к ней не остаешься, и я тебя понимаю. В ней женского больше, чем стоило бы. Пользуйся, если хочешь. Раз она сама не против.
   -- Но она же твоя избранница!
   -- У нас с тобой одна кровь. Для Рода остальное не важно.
   -- Ты не любишь ее?
   Старший стиснул его плечо. Словно камень хватка... не отрываясь, глядел в глаза.
   -- Нет. Она мне приятна, не более.
   И рассмеялся:
   -- Ты же поделился Чиньей!
   -- Чинья -- она как вода... выпил и забыл. Чирикает что-то -- приятно, а так -- не вспомнишь, пока не понадобится. А эта -- с золотым знаком... -- вздохнул, прислонился к стене, не пытаясь сбросить руку старшего брата. Тот не держал уже, но не убирал ладони.
   -- Что-то еще?
   -- Не могу...
   Глаза Къятты посерьезнели:
   -- Почему?
   -- Это... твое. А я... не хочу оспаривать твое право.
   -- Ах, да. Я чуть не забыл, что именно тут бьется, -- приложил руку к его груди. -- Что же, зверек, -- голос потеплел: -- Тогда не думай о ней. Я объясню Улиши, куда ей не стоит соваться.
   Всмотрелся в младшего:
   -- А ты все же не в себе... случилось еще что?
   -- Нет.
   -- Не ходи никуда больше сегодня. Девушку или партнеров для тренировки ты и здесь получишь легко.
  
  
   Но дом был -- та же цепь, та же клетка. Он уже знал, куда -- в единственное место -- стоит пойти, что отвлечет. Если не получить то, что любишь, то хоть использовать то, что вызывает ненависть. Сразу двое в одном: север и человек, напоминающий о предательстве.
  
  
   **
  
   В горах Тейит луна была очень большая и очень светлая. Она нависала над склонами, домами-ульями и бесчисленными лестницами и колоннадами. Но казалась легкой, и если крикнуть -- слышалось эхо, будто звук отражался от серебристого диска. А здесь луна была очень тяжелой, при этом сочной, как спелый плод -- и молчащей. Юноше с севера была неприятна эта луна. К тому же она мешала спать, расплескивая лучи на подушку и на пол. Молчала, но усмехалась довольно.
   Она видела близнецов -- обоих -- но не желала помочь им хоть в малости. Даже одновременно смотреть на луну юга они вряд ли смогли бы -- слюдяной свет резал глаза и давил на сердце.
   Этле.
   Там, на севере, они порой расставались. Бывало -- на луну или больше, когда один из близнецов покидал город, спускаясь вниз или выбираясь на соседнее плато. Правда, всего пару раз. А сейчас всего несколько кварталов между ним и сестрой -- а будто весь мир.
   Дома Сильнейших не в центре -- но и не на окраине. Не так уж и далеко, если вдуматься, хоть Астала и велика -- он по-прежнему ощущает биение сердца сестры. Шиталь увезла его тогда днем, не дав переговорить с Этле. Заверила -- для вашей же безопасности. Побудешь здесь, сестра приедет потом. Ее тоже охраняют, а пока сможете писать друг другу. Потом он узнал, что Этле поселили в доме родни Ахатты. Чуть в окно не выскочил, бежать к ней, но Шиталь принесла письмо. Сестренка писала кратко, но она всегда была сдержанна на людях и наверняка не хотела, чтобы чужие знали ее чувства. А южане -- Айтли не сомневался -- их послания читают. Этле сообщала -- с ней все в порядке. "Все равно мы в их власти, но пока они вполне прилично себя ведут". Писала, что Киаль Тайау заглядывает к ней и приглашает в гости, и довольно мила, как и Кинья, ее опекунша.
   Айтли успокоился немного. Просил сестру не посещать Киаль, если вдруг пригласит -- может, в чужой дом братья и не заявятся, а там-то они у себя. О себе рассказал мало, не хотел беспокоить. Писал, как ему хорошо у Шиталь, как надеется скоро увидеть Этле. Но хорошо ему не было. Сердце сестры слышал мысленно, а свое нет. Порой оно словно совсем останавливалось -- и сердце, и время. Чувствовал себя моллюском, замурованным в раковину. Бесполезный мальчишка... так легко позволил их разлучить.
   Здравый смысл подскакивал услужливо, помахивая куцым хвостом: что сделал бы? Да еще и с браслетом?
   Браслет... будто бревно привязали к руке. Часто рассматривал, пытаясь понять, как устроен замок. Но делали мастера похитрее Айтли.
   Смешно... знал, что уканэ носят такие браслеты -- кроме Сильнейших. Никогда не заботился, что чувствуют люди с запертой Силой. Но вот и его лично коснулось. Теперь всё, чему обучались, бесполезно -- только на разум свой остается рассчитывать, и на удачу.
  
   Шиталь была к нему добра. Заходила нечасто, и прислуга тоже свое присутствие не навязывала. Так что он как будто оставался сам себе хозяином, тем более никуда и не стремился. Куда стремиться, помимо сестры, если здесь под защитой, а там, снаружи, тот, кто хочет убить? Слышал не предназначенный для его ушей разговор -- Кайе видели возле дома... Лишь бы не добрался до Этле!
   Несколько дней прошли мирно. К вечеру шестого дня Айтли даже вышел в маленький садик у своих покоев, посмотреть на худеющую луну. С неохотой признал -- сады в Астале были великолепные. Но вот запахи цветов и смол -- тяжелые, дурманящие, слишком сладкие для севера -- мешали сосредоточиться. Северной Силе трудно было бы здесь, понимал юноша. А вот южной -- самое то... страсть, затуманенный рассудок...
   Но, Мейо Алей, как же красиво! Черные ночью кусты обсыпаны искрами голубоватых мерцающих светляков... Тихо, уютно...
   Падающая звезда чиркнула по небу, за ней еще одна. Дробную трель издала сидящая где-то рядом птица -- юноша вздрогнул, до того неожиданно.
   Может быть, все обойдется, думал Айтли. Шиталь позаботится. И он не придет.
  
   Но он снова пришел.
   Едва рассвело, а ночь выдалась снова бессонной. Айтли шел к столику с кувшином -- налить себе воды, так и застыл посреди комнаты, увидев, кто стоит в дверном проеме. Потерял потребность дышать. Есть неподалеку охрана или нет, была ли она вообще, уже неважно.
   Кайе сделал несколько шагов, очутился на расстоянии вытянутой руки. Среднего роста, в светлой легкой одежде, без оружия, он все равно казался заполнившим комнату... таким был бы плотный рой ос. Шевельнешься -- и они разлетятся повсюду. И, кажется, схожий с осиным гулом низкий неслышимый звук исходил от его тела. Он не напал с порога, как в прошлый раз. Только смотрел в упор. Взгляда и молчания Айтли не выдержал:
   -- Зачем ты пришел?
   -- Мне так захотелось.
   Айтли отбросил со лба -- неожиданно влажного -- светлые волосы.
   -- Уходи.
   -- Нет, крысенок. Я уйду, когда сам захочу. А ты сейчас один, не все время сидишь под юбкой Шиталь?
   В голосе, кроме неприязни, было насмешки больше, чем угрозы; говорить ли, молчать -- он все равно хозяин положения. Айтли выбрал ответить:
   -- Так это она тебя пригласила, или ты пробрался, как вор, в чужое владение?
   -- Я хожу где хочу. Вся Астала мой дом, -- Кайе прошел по комнате, взял кувшин, до которого Айтли так и не добрался, наклонил его, глядя как потекла на плиты струйка воды. -- А ты долго намерен тут прятаться?
   -- Это не мне решать.
   -- Еще скажи, предпочел бы остаться на прежнем месте, а не сбежать сюда, под защиту женщины, -- со стуком поставил кувшин на столик.
   У Айтли застыли кисти рук -- тепло уходило из тела, и юноша не мог понять, виной тому чуждая Сила или обычный страх. Думал, сильно испугался в первый миг -- да ерундой это было по сравнению с нынешним! Куда хуже, когда эта тварь вот так разгуливает по комнате, примеривается, когда напасть, и вроде даже не смотрит... А сердце гостя громко бьется -- чуткий слух уканэ отметил. Зверям нельзя показывать страх... тогда зверь бросится. Бездна, эсса обучали владеть своими чувствами, держать их в узде, а не выплескивать, подобно южанам! А сам Айтли -- из Хрустальной ветви!
   Кайе подошел к окну, выглянул. Не таился -- значит, некому его было увидеть снаружи. Или не сомневался, что не помешают. Дверной проход оставался свободным, Айтли сделал назад шаг, и еще -- и остановился. В коридор выскочить можно, получится -- но все ведь равно не убежит далеко. В прошлый раз удар через полкомнаты его едва не убил, смысла нет самому напрашиваться. Как и кричать, звать на помощь -- разозлит только.
   -- Каково тебе без сестры? -- внезапно спросил Кайе. -- Я слышал, близнецы считаются вроде как одним целым?
   -- Что с ней? -- испугался Айтли -- с чего бы этот заговорил о сестре?
   Незваный гость рассмеялся:
   -- Не волнуйся, она гостит в доме нашей родни, а моя добрая сестричка ее не забывает. Да и брат...
   Только про брата Айтли и услышал, и снова вспомнил, как Этле его боялась с самого первого взгляда. Может, ее чутье оказалось острее? Да, она писала потом, что все с ней в порядке, но... они же, эти, на все способны. Какая разница, в чей именно дом ее притащили, Род-то один. Вдруг письма подделка, или ее заставили? А вся его уверенность, что чувствует сестру, только выдумка, проклятый браслет мешает их связи?
   -- Что с ней?! -- повторил почти в панике, услышав лишь хмыканье:
   -- Ты такого плохого мнения о нашем гостеприимстве?
   -- Еще хуже! Мы не пленники. Если в Тейит узнают, как вы обращаетесь с нами...
   -- Ты недоволен чем-то ? Так пожалуйся мне! -- Кайе откровенно забавлялся, пользуясь его беспомощностью, тварь. Миг назад Айтли готов был, забыв осторожность, бежать разыскивать Этле, но теперь как водой окатило.
   -- Жаловаться я никому не собираюсь. Уж точно не в Астале. Из всех, кого я тут встретил, только Шиталь хороший человек, ее доброту я не забуду.
   -- Кроме как быть со всеми доброй ей ничего не остается, -- глаза Кайе сузились.
   -- С тобой она милой не была, и что же? -- бросил Айтли, вспомнив их прошлую встречу.
   ...Пролетел полкомнаты, стукнулся лбом о пол.
   -- Замолкни! -- Кайе уже был рядом, придавил сверху, сжал его горло горячими пальцами. У Айтли вырвался хрип -- невозможно стало дышать. Перед глазами все побагровело, начало расплываться, пошло кругами. Перехватил запястье южанина -- словно из небесного железа было оно, такое твердое. Эту руку Айтли не мог сдвинуть с места. Прижатый к полу, задыхался, безнадежно пытаясь освободить горло. "Вот так прикончит и не заметит", -- подумалось как бы со стороны.
   Потом по шее потекло что-то... а сердце оборвалось, кажется, и не стучит. Согнулся, закашлявшись, когда Кайе наконец отпустил его.
   -- Если нас убьют в Астале, будет война, -- сам едва услышал себя; скорчился, пытаясь сесть -- неудачно.
   -- А если о ней я и думаю? -- едко проговорил Кайе, смотря на Айтли так близко, что, кажется, могли бы зрачками сцепиться. Тот невольно провел по шее, глянул на руку -- так и есть, кровь, видно, тварь ногтями порвала кожу. Металлический запах... и пальцы южанина были в крови. Ими он опирался на пол возле головы Айтли, и почему-то было очень страшно, что ими, испачканными его кровью, сейчас коснется его же лица. Кашель рвал легкие, не давая говорить.
   Кайе вновь шевельнулся, и Айтли напрягся, ожидая удара или смерти. Но тот остановился на середине жеста, приподнялся.
   -- Нет, -- сказал странным голосом, будто самого разрывало на две половины, -- Не сейчас... Ты ему нужен.
   Кому -- ему? -- подумал Айтли. Но ничего не сказал. К багровым кругам прибавились черные, и раскалывалась голова. Нашел взглядом кувшин, до которого так и не добрался, смотрел на него как на точку опоры. Так Кайе это сказал... даже сейчас Айтли не изменила привычка подмечать мелочи. Что-то глубоко личное было в этой ярости. Почему? У меня еще вроде как не водилось врагов, со смешком подумалось. Вот, не пришлось мелочиться -- кажется, я сразу отхватил самый большой кусок... Что он сейчас сделает? Можно оставить жизнь, но навсегда искалечить.
   Айтли начала бить крупная дрожь. Он повернул голову, чтобы хоть видеть, чего ожидать; багровые круги перед глазами вращались и пульсировали. Молчание тянулось и тянулось, стало невыносимым.
   -- Родись ты на Севере, тебя бы в колыбели убили, -- вырвалось от отчаяния.
   -- Хватит умничать, или вместе с сестричкой получите по заслугам, -- откликнулся Кайе.
   -- Она тебе ничего не сделала, -- Айтли чуть продышался и сумел сесть наконец; да уж, хорош -- родня бы плюнула на него, видя, как валяется тут на полу перед этим... Сказал, не скрывая презрения и к себе тоже, к себе в первую очередь:
   -- Велика отвага -- за ненависть к северу отыгрываться на девчонке и человеке, который вот с чем, -- сил хватило лишь приподнять руку с браслетом.
   Кайе вдруг оживился, злоба из голоса исчезла, вернулась насмешка:
   -- Я могу его снять прямо сейчас. Мне эта побрякушка на один рывок. Что, сделать? Тогда и посмотрим, чего ты стоишь.
   Айтли убрал руку за спину, все тело его напряглось:
   -- Не буду и пытаться, Тейит не этого ждет от меня. И ради сестры не стану, чтобы она не пострадала потом.
   Кайе расхохотался.
   -- Стоит твою сестру упомянуть, ты взвиваешься, будто сел в муравейник! Кому она сдалась? Крыса седая. Как и ты.
   -- Не смей так о ней говорить!
   -- Как ты сам-то заговорил! -- рассмеялся мучитель. -- А то что? Позовешь Шиталь?
   -- Нет. Заканчивай то, для чего пришел.
   Кайе неожиданно встал, отошел к стене, спиной прислонился. Разглядывал заложника.
   -- А ты глупый, -- заметил почти весело. -- Гордишься передо мной своей выдержкой... да плевать я на нее хотел.
   -- Какая разница...
   -- Заносчивые вы, северяне... и все, в ком ваша кровь, -- непонятное было в голосе -- не то злоба, не то одобрение.
   Айтли отвернулся. Нечего ему было ответить. Услышал снова этот ненавистный уже голос:
   -- Напоследок только ответь. Ты сказал про войну, если вас убьют. Откуда ты взял эту глупость? Неужто сами верите, что в Тейит о вас по ночам льют слезы? Чем вы так своим насолили, что от вас избавились аж на Юг?
   Айтли почувствовал невероятную усталость, осознав наконец, что на сей раз ему ничего не грозит. И что вот эта тварь напротив с легкостью произнесла то, что они с Этле старательно от себя гнали недели пути сюда. Может, поэтому и не сдержался:
   -- Ты знаешь, куда бить. Потому что никому у себя тоже не нужен.
   Кайе будто исчез -- и возник уже сзади Айтли. Рука его обхватила шею юноши сзади.
   -- Этого хочешь? -- стиснула, почудилось -- хрустнули шейные позвонки.
   Айтли не шевелился, ожидая смерти -- и ему понадобилось время, чтобы осознать -- незваного гостя уже нет в комнате.
  
  
   "Я могу уйти", -- думал Айтли, -- "Оставить тело, тут браслет не помеха". Нет, говорил себе тут же. Умереть он не имеет права, пока Этле здесь -- да и не хочет. Совсем не хочет. А уйти на время, чтобы избавиться от липкого страха, который теперь не отступит -- вернут. Наверняка есть кому. Говорят, очень неприятно, когда возвращают насильно.
   Айтли сжался в уголке на постели -- несмотря на тепло, завернувшись в плед из шерсти грис. Сидел, словно птица в гнезде. Но это гнездо надежным не было. Отец как-то сказал, что тоска похожа на холод... а страх похож на укусы бесчисленных муравьев.
   Плохо было душе, не телу -- с ним на удивление все оказалось почти в порядке. Совсем не так, как при первом нападении. Сердце болело и казалось слишком тяжелым, а так ничего, не огорчаться же из-за пары синяков. Сейчас Кайе попросту... развлекался?
   Этле там, в его доме. Если с ней что... "Лучше он убил бы меня и успокоился бы на этом", -- думал Айтли. Но чувствовал: сердце сестры, в отличие от его, билось ровно, и это хоть немного утешало.
  
  
   **
  
   Малышка Юниль сегодня впервые пошла. Сестры Шиталь были счастливы -- и внимательная мягкая Телли, мать девочки, и хозяйственная Селине. Чуть не танцевали вокруг, звеня золотыми погремушками, помахивая пушистыми нитяными шариками; Шиталь любила племянницу, но в такие мгновения остро понимала, как отличается от сестер. Глядя на хорошенькую большеглазую кроху, она думала не о первых шагах и даже не о будущем девочки, а о том, как замялся служитель Дома Солнца, впервые проверивший, каковы зачатки ее Силы. Пока рано, сказал он. Вот года в четыре, и то...
   А раньше, когда она родилась, в Доме Звезд смотрели на небо -- что предвещают созвездия, есть ли какие-то знаки? И тоже мялись перед Шиталь. Не из страха, ее не боялись. Хуже -- ее любили...
   А сестры будто не понимают, что катятся вниз по склону. Понимают, конечно, но гонят от себя эти мысли.
   Уложив малышку спать, сестры всю ночь просидели в саду, Телли и Селине весело болтали, а Шиталь никак не могла ощутить ту же радость.
   Когда-то ее Род был сильным, он быстро взлетел на вершину. Потом началось вырождение... Нет, дети рождались здоровыми и красивыми, только словно их кто-то проклял -- все меньше и меньше было в них Силы. И вот они уже почти потеряли место в Совете... как лишились и большей части земель. А потом тогда еще девочка-подросток, обладавшая редким даром -- способностью перекидываться в зверя -- стремительно начала уже свое личное восхождение.
   Она была самой красивой в семье, это помогало.
   Она была женщиной... порой это мешало, но чаще было полезно: ее считали куда более безобидной, чем стоило бы. А она умела понимать, какой ветер принесет какую погоду. И сделала ставку на два Рода Сильнейших сразу.
   Долгое время Кауки и Тиахиу поддерживали друг друга и часто заключали браки. Потом, как это порой бывает, дружба переросла в ссору, приведшую к "Черному месяцу" -- времени, когда те и другие едва не развязали войну, старались побольней насолить друг другу, поджигая поля, убивая рабочих, внося сумятицу в мастерские, торговые ряды, ломая постройки. Но, поскольку не все в семьях поддерживали эту вражду, и нашлись разумные головы со стороны, войны все-таки не случилось, установился худой мир -- но и он обрадовал измученные кварталы.
   Двенадцать весен назад это было, и в примирении участвовала тогда совсем молодая Шиталь. То советом, то лестью, то красотой ей удалось добиться доверия многих. И оба рода поддержали ее, когда она лично от своего Рода стала претендовать на каменное кресло в Совете. Считали, что смогут ей управлять...
   Даже позволили немного разбогатеть. Часть прежних земель Анамара она получила по договору, а кое-что смогла добыть в Круге -- хотя не любила его. По-прежнему кварталы их Рода были самыми маленькими. Зато знак остался золотым -- с тех пор, как в ранней юности золотом и крошкой Солнечного камня украсили ее татуировку, гадая, не будет ли она последней. Но сейчас такие же знаки получили дети ее братьев и сестер.
   Но Шиталь не обольщалась: если никто из них не сумеет всерьез подтвердить свою Силу, еще одно каменное кресло после ее ухода станет пустым, а золото знаков погаснет. А ее дар менять облик, похоже, ее же проклятие -- родить ребенка не получалось. В чужой Род ей идти смысла нет, а к бездетной согласится пойти разве что мужчина, который сам ничего из себя не представляет.
  
   И она сама сломала ступеньку у себя под ногой, согласившись приютить северного мальчишку. Если даже сильнейшая в Роду не может его уберечь... Накатил страх, запоздалый, ведь еще недавно радовалось, что все обошлось.
   -- Ты куда? -- удивилась Селине, видя, что сестра резко встала. -- Едва рассвело!
   -- Мне нужно уйти.
   -- Скоро же все соберутся. У нас праздник, что может быть такого важного...
   -- Мне нужно... Я вернусь, -- пообещала она.
  
   Она и впрямь опоздала, как выяснилось. Но Айтли по крайней мере был жив.
  
  
   Тейит
  
  
   Не заметил, что светильник погас, только одно сейчас чувствовал: крохотную искорку, сдавленную жерновами. Сколько часов помогал ей гореть, неизвестно.
   -- Отдохни, -- пятно света упало на постель; Лиа, зажегшая снова лучину, пришла сменить Огонька.
   -- У меня ничего не выходит, -- тот безнадежно смотрел на лежащего человека.
   -- Он не умрет сегодня. На этот раз выберется... ты сделал, что мог.
   -- Я ничего не мог... если бы не южная Сила, мы бы с тобой вместе...
   -- Перестань, -- женщина подняла внука за плечо, вывела на свежий воздух. -- Не все болезни лечатся. Это сердце... он родился таким. Думали, недолго протянет, но вот сколько весен прошло.
   Огонек сел на приступку. Уже ночной ветерок показался холодным, хотя днем тут и камни были раскалены. Из хижины не доносилось ни звука. У этого человека не было ни жены, ни детей... скоро и самого не станет.
   -- Я сейчас снова пойду.
   -- Возвращайся домой, приступ снят, теперь я посижу, еще помогу немного. А после придет соседка, -- голос Лиа звучал надтреснуто. Сама вторые сутки не отдыхала, ходила от одного больного к другому. Еще и ученицу свою выхаживала после укуса змеи.
   -- Нет, это ты иди...
   -- Ты не сможешь помочь всем. Иногда и вовсе не сможешь помочь, -- маленькая шершавая ладонь погладила его по щеке, по макушке. -- Я смотрю на тебя и понимаю... лучше это объяснить в самом начале. Мне вот не объяснили.
   По небу летела звезда, за ней еще одна, догоняла, но так и не догнала.
   -- Возвращайся, -- повторила Лиа. -- Завтра пойдем на восточный склон. А потом засядешь в Ауста и будешь читать. И еще... целитель должен знать, что он не всесилен. Но в то же время он не должен сдаваться, ты понимаешь? Иногда... иногда случается чудо. Или просто воля оказывается сильнее болезни.
   Она посмотрела в дверной проем, и мальчишка следом за ней -- светильник горел. Человек, который не должен был протянуть и года, прожил гораздо больше...
   -- Вот так.
  
   Когда внук все же ушел -- теперь он куда лучше ориентировался в бесконечных спутанных веревках улочек и ходов -- Лиа долго смотрела ему вслед, хотя темнота давно скрыла фигурку. Успеет ли выучить? Что с ним будет вообще? Лайа и даже Лачи так интересуются ее внуком... не к добру это. А Кави на днях узнал через приятелей, что люди главы Хрусталя доискались, что за скала, похожая на медведя. Может, теперь все изменится.
   Лиа предпочла бы интерес Лайа, но не ее Соправителя. Ту хоть понять можно, да и Лиа к ней с юности привыкла. А он... Дурного слова не услышать от Лачи. Только вот Ила, в юности бойкая, резвая, присмирела изрядно, пожив с детьми его бок о бок...
  
  
   Огонек же быстро шел, почти не глядя по сторонам; думал о человеке, помочь которому не получалось -- и о бабушке. И снова о ней... Ловкие быстрые руки. Всегда аккуратно уложенные на затылке волосы, часто стянутые пестрой тесьмой, где бы ни находилась -- в городе ли, в полях. Неутомимо карабкалась по склонам, и Огонек гадал, а сколько ей весен от роду? Горные ветра и заботы иссушили ее, лицо избороздили морщинами. Но если его мать покинула Тейит совсем юной, Лиа еще не стара, уж точно моложе Ахатты.
   Мысли наконец перескочили на другое.
   Почему все-таки Лиа упорно отказывается рассказать, как именно Соль ушла со своим избранником? Уж этого Огонек точно не вспомнит сам, его тогда на свете не было.
   Споткнулся о камень и чуть не разбил нос о дорогу, ладно, успел подобраться; ужаснула мысль -- а вдруг он вовсе и не сын того человека с Юга? Мало ли... С чего он вообще взял, что рожден в любви?
   Но... Как быть с недавним сном, который стал повторяться, как некогда кошмары? Чья-то еплая рука касалась его лба, а напевный голос просил позаботиться о нем -- просил многих, и тех, кто держит мир, и тех, кто крохотная невидимая часть этого мира. Огонек знал, что так просят за многих, а исполняются просьбы у единиц. Но он до сих пор жив, может, это не просто везение.
  
  
   Как и велела Лиа, Огонек не стал возвращаться в ее домик, пришел в комнату в Ауста, которую все еще числили за ним -- Лайа порой вызывала и отпускала его совсем поздно.
   Прошло несколько дней; он послушно сидел и читал заметки о камнях и травах, но на сей раз не выходило сосредоточиться. И вместо урока он невольно пытался снова и снова разбудить свою память, и раз за разом ловил себя на том, что просто выдумывает. Нет, Лиа бы точно не гордилась таким учеником... будто бы есть какой-тосмысл в этих воспоминаниях! Будто бы сам не тяготился тем, как мало умеет и может!
   Но та скала... но шум древесных крон, крики их пернатых гостей... Как можно совместить в себе две половины -- ту, что хочет лечить людей, быть среди них -- и ту, что тянется в чащу? Знал такого, двойственного, но вот уж кто вопросами не задавался...
   А Огонек, прижившись в Тейит, стал скучать по лесу и его голосам, его обитателям, порой даже пугающим. По растениям, животным, бесплотным духам. Тут, в горах, несомненно были свои Незримые, но на улицах или в домах он их не чувствовал, а на свободные от людей склоны или в пещеры его не пускали. Впрочем, в пещеры и сам бы не полез. То ли давний обвал тому виной, то ли рассказ Атали про пещеры мертвых, полные золота, но даже мысль о пещерах пробуждала в нем страх.
  
   Ничего не шло в голову, рисунки трав и корешков связывались не с болезнями, а с тем, как бродил по поляне, или добывал себе нехитрый ужин. Воли хотелось. Ползает насекомое в глубине изрытого бесконечными ходами улья, выбирается на поверхность, потом взлетает... Ему не взлететь, но хоть выйти на открытое место, чтобы видны были дальние склоны, мохнатые от деревьев, и ловить травяные запахи...
   Спустился на уровень вниз от Ауста, поддевая ногой камешки, зашагал вдоль каменной изгороди. Улыбался бессмысленно, бессознательно отмечая мелочи -- шмель над репейником кружится, гудящий, увесистый, а рядом маленькая белая бабочка, крылышками подрагивает, словно пытается отогнать шмеля от своего цветка.
   -- Эй! -- окликнул незнакомый подросток. Огонек оглянулся -- вот он, окликнувший, сидит на невысокой каменной стене, и улыбка у него нехорошая. А рядом еще двое, и одеты нарядно, добротно.
   -- Это ведь ты полукровка с юга?
   -- Ну да, -- насторожившись, откликнулся Огонек.
   -- Говорят, тебе там хорошо жилось?
   -- По -- разному, -- он попытался пройти, но незнакомцы спрыгнули, перегородили проулок.
   -- Ха! Не пытайся отвертеться, теперь все равно не выйдет! Куна из Хрустальной ветви слышал разговор отца с Лайа! Прихвостень астальский. Ты, верно, умеешь подольститься к сильным. Чем вы там занимались, а? Говорят, их Сила на крови. И как именно ты ее получил? Пил чью-нибудь кровь, или еще похлеще? Рассказывай, раз тут жить собрался.
   Огоньку стало скучно. Повернулся, намереваясь отправиться восвояси. Но один из подростков спрыгнул со стены и заступил дорогу.
   -- Куда ты торопишься? -- скривился презрительно. -- Наше общество тебя не устраивает?
   -- Дай пройти! -- сказал Огонек.
   -- Да пожалуйста! Улица свободна! -- посторонился, окатив Огонька столь мощной волной насмешливого презрения, что тот отшатнулся.
   -- Ясно, почему ты с Атали сдружился! Такая же девчонка! -- они снова расхохотались.
   Огонек оглядел их. И вспомнил других, в Астале, из рода Кауки, кажется... Те были опасны.
   -- Подойдите, -- Огонек понизил голос и заговорщицки поманил мальчишек к себе. -- Я вам такое сейчас расскажу... Вы правы, Атали девчонка, ей многое знать нельзя, визгу поднимется... А поделиться-то хочется!
   Мальчишки недоуменно переглянулись и подошли ближе. Огонек сел на мостовую, вынуждая их нагнуться. Да, они и впрямь собирались лишь посмеяться...
   -- Знаете, я ведь не только на Юге жил. Еще и у дикарей. Чего они только ни жрут! Даже себе подобных! Ну, а раз живешь в племени, то сами понимаете, надо быть как все. И вот однажды...
   -- Да погодите вы! Я еще про Асталу толком не начал! -- вскоре кричал он вслед юным жителям Тейит. Судя по отрывистым звукам, кого-то из них вырвало прямо за углом.
  
   Огонек вернулся, упал на кровать и ждал ночи, чтобы под покровом темноты уйти к Лиа. Ночью никто никого не видит толком, ему будет легче пройти по улицам.
   Смотрел в потолок. Прокручивал в голове то, что сказал этим недоумкам. И то, что вмиг придумал и сказать не успел -- такого было немало. Такую хорошую Асталу выдумал, гадость редкостная, а эти слабаки на дикарях съежились.
   Столько всего сочинил, да...
   И про К...
   -- А, достал ты уже! -- прошипел бессильно, сжимая руки в кулаки. -- Отцепись, у меня своя жизнь!
  
  
   На рассвете он вернулся в дом Лиа. Знал: она придет к вечеру усталая и голодная, и надо встретить как следует. Обычно по хозяйству ей помогали то одна из учениц, то соседка, но ученица сама приболела, а от помощи соседки отказался Огонек. Он, в конце концов, Лиа внук. Кучу времени потратил, чтобы испечь лепешки, тесто оказывалось жидким, не отскребалось от раскаленного камня, дым стоял на весь дворик и на соседние тоже. Но что-то получилось в итоге. Посмотрев на дело своих рук, Огонек решил, что одних лепешек недостаточно.
   Охотиться тут было негде, рыбу или ракушки тоже не раздобыть просто так. Это в Астале ручьев и речушек сколько угодно, а здесь просто так не подобраться, давно решено, кому и сколько можно ловить, где продавать. Но и на рынке купить он не мог -- не на что. Тогда выменял пару вяленых рыбешек у соседа, хоть тот был готов и так отдать для уважаемой целительницы. Но Огонек в благодарность помог ему замесить глину с соломой для замазывания щелей в стене, и сами щели замазал.
   Пока работал, казалось, что успокоился. Но когда дела кончились, стал уж слишком стараться не думать о том, что не отпускало никак. Настолько не думал, что чуть зубы не разболелись.
   Лиа пришла уставшая, не ожидала его увидеть -- обрадовалась, и, кажется, больше, чем готовому ужину. Но, пока ела, все на внука поглядывала.
   -- Что тебя беспокоит, мальчик?
   Огонек даже не думал, что может о таком говорить с Лиа... но не удержался.
   -- Скажи, аньу, южная связь ведущего и ведомого в Силе -- это навсегда? Она же должна слабеть? -- и, заметив, удивленный взгляд бабушки, сник: -- Я понимаю, ты не знаешь про Юг, но, может...
   -- Трудно тебе, -- Лиа выслушала его, задумчиво тронула лучинку, поправляя пламя. -- Но, кажется, я должна тебя огорчить. Южный Путь действительно связывает сильнее, чем северный. А уж когда "ведущий" настолько одарен... Но не на таком расстоянии. Вероятно, в Астале вы бы и впрямь ощущали друг друга. Здесь же -- нет, ты думаешь о нём... просто потому что ты о нём думаешь.
   -- Значит, те, кто считают меня... отбросами Юга, правы?
   -- С ума ты сошел. Разве я или остальные дали повод себя упрекать?
   -- Вы просто... меня жалеете!
   -- Да хватит уже тебя жалеть, -- улыбнулась Лиа. -- Вроде ты сейчас довольно благополучен. А что на душе и в голове сумятица -- я всем, чем могу, постараюсь помочь. И не я одна.
   -- И ты меня не осуждаешь?
   -- За что еще? И уж точно не я. Соль я и то поняла, а она не просто кого-то там вспоминала порой. Когда моя дочь избрала себе в пару Тахи, я не стала загораживать ей дорогу... хотя очень боялась, что она не будет счастлива в жизни. Ила такая же, не стала мешать, а ведь сильно любила подругу.
   -- Но все остальные...
   -- Ты всей Тейит, что ли, свои мысли решил рассказывать? Много этим всем чести. Да если бы и рассказал! У тебя немало друзей. Пойми, другом всем без исключения тебе не стать никогда. И если даже поступки твои будут только во благо... все равно найдется тот, кто примется шептать за спиной, -- вздохнула целительница.
   -- Но они правы... -- выдавил Огонек. -- То есть... я не хочу думать, а не могу...
   -- Это поправимо. Я не умею Силой лечить души, только тела. Но, если захочешь, я не посмотрю на планы Лайа. Найду целителя-уканэ, надежного. Поможет... не бойся, не позабыть все. Просто сгладит шрамы на твоей памяти. Все будет словно далекий-далекий сон...
   -- Не уверен, что хочу именно этого.
   Лучинка издала треск -- еле слышный, но Огонек вздрогнул, едва не подскочив.
   -- Расскажи мне обо всем, что было на юге, -- глядя в глаза, попросила Лиа. -- Подробно, не так, как раньше. Ты ведь и сам не хочешь молчать. Попробуем разобраться вместе?
   Огонек делано улыбнулся, мотнул головой. Но, поглядев в полные нежной тревоги глаза, решился.
   -- Мне так трудно... словно не камешек на шее, а валун привязали. Нет, не от этого, -- мальчишка поспешно отвел руку Лиа, протянувшуюся к подвеске на шее, -- Спасибо, не от него. Просто... тяжесть такая на сердце. Я ведь сам тогда выбрал уйти, -- обронил шепотом.
   -- Как?
   Вновь помотал головой; язык не поворачивался рассказывать всё -- и про шрамы, и про смерть людей на песке, и после -- Башня, и предложение то небывалое... Но собрался с силами. Долго рассказывал, по крупице. Неловко было -- Лиа ведь так устала, ей спать бы, а он отнимает время и силы. Тоже, позаботился! Но теперь уже и замолчать не мог.
   -- Я решил, что мне не будет жизни в Астале, да и Силу хоть принял, но так и не смог принять его самого. А в пути и у рууна вспоминал постоянно, звал иногда во сне, когда было страшно и холодно... и мне казалось, он откликается. А в Тейит -- нет, кроме того первого раза. Только вот все равно вспоминаю. Даже когда Атали про пещеры мертвых рассказала, подумал -- а он бы пошел туда? А я с ним -- рискнул бы? Может, я сам себе все придумал. И его... тоже придумал. Но разве столько разного можно придумать? Я знаю, какой он. Видел...
   Лиа погладила подростка по голове.
   -- Малыш, трудно тебе... ты не встречал других до Асталы, а он -- ярок. Хорош или плох, но его нельзя не заметить. У тебя не было друзей...
   -- Не было. Но с ним поначалу... я будто ожил после прииска. Перестал вздрагивать, ждать, что ударят. Нам было весело вместе.
   -- Он -- почти твой ровесник. Он любит и знает лес, как и ты. Что ж удивительного, что ты потянулся к нему?
   -- И всё было зря. Порой мне казалось, что у него доброе сердце, а порой -- что сердца нет вовсе.
   -- Хочешь снова увидеть его?
   -- Нет, -- быстро сказал Огонек. -- Никогда больше... он сказал, что хочет дружбы -- но он не умеет быть другом. Я человек, со своими желаниями, со своей волей! Этого он не примет.
   -- Раньше я говорила -- мы разные, и нам не понять одному другого. Но теперь я считаю иначе. Этот мальчик с Юга... он не кажется мне чужим по твоим словам.
   Лиа обняла внука.
   -- Я будто его вижу. Сила и юность... и то, как много он может. Все это опьяняет, как ни грустно. Жаль -- он не умеет справляться со своими чувствами и понимать их. Ему проще ударить или убить, даже того, кого любит -- если любовь эта окажется непомерной. Но все-таки он не кажется мне... безнадежным.
   -- А я не могу понять, что я чувствую и зачем. Ты говоришь, это не Сила виной...
   -- Не Сила. Ты ведь почти лишен прошлого, не считать же за таковое прииск. Кайе твое самое яркое воспоминание, да еще и столь непростое. Поэтому и стремишься в мыслях вернуться к нему раз за разом, понять, осознать, как ты должен был поступить, как к чему относиться. Но вы так далеко друг от друга, и время пройдет -- когда-нибудь станет ясно, что ты выберешь на самом деле. Или же просто вовсе перестанешь вспоминать. Не спеши. Годы могут пройти. Ты накопишь новых воспоминаний, не менее сильных.
   Огонек смотрел в угол, где тень колыхалась. У него никак не получалось найти границу: вот тут точно тень, а тут свет. Проговорил с трудом, пытаясь быть до конца честным:
   -- Я не уверен, что хотел бы... выбросить это все из головы. И Юг... я не люблю его, но огонь... привлекает.
   -- Со мной тебе холодно? -- с мягкой улыбкой спросила Лиа.
   Огонек поцеловал ее руку.
   -- Я рад, что нашел тебя. Но ты не пламя, ты -- свет.
  
  
   **
  
   Тейит, шестнадцать весен назад
  
  
   Шагать было нетрудно: густая трава, жестковатая на высоких плато, покалывала ноги, но не мешала идти, хоть не дорога перед девушками лежала -- череда природных ступенек, перемежающихся покатыми склонами. Под плетеными сандалиями осыпались мелкие белесые камешки. Соль постоянно поправляла лямки висевшего на спине полотняного мешка -- обычно удобно прилаживала, но не сегодня. Сегодня мешок как живой вертелся, будто там кто маленький и юркий сидел.
   Ила спокойно шла, на подругу поглядывая. Вскидывала голову, подносила ладонь к глазам, прикрывая их от жарких солнечных лучей. Лицо мокрое вытирала и продолжала шагать. Так и до нужного плато дошли. Полыни сероватой там было -- рви, сколько хочешь. Сероватая, словно припорошенная пылью; оттого и само плато Пыльным прозвали. А пахнет медом. Только на язык полынь лучше не пробовать: запах -- обманка, а горечь от растения страшная. Быстро набили сумки Илы и мешок Соль полынью.
   -- Ну и что ты мне рассказать хотела? -- кротко, но посмеиваясь про себя, начала Ила.
   Соль села на траву, подбородок опустила на колени, себя руками обняла.
   -- Так...
   -- Да не тяни! И без того вижу -- влюбилась. И даже знаю, в кого.
   Соль расцвела было -- розовая, смущенная, но тут же сникла, посмурнела, словно и солнце высоко не стояло, и ветерок свежий не овевал ширь необъятную.
   -- Я ни к чему не пригодна. Моя мать -- целительница, она не только Силой лечит, она знает все травы. И люди ей верят, она, хоть не уканэ, умеет в душах читать. А я выучила, что смогла, а дальше -- не понимаю. Я даже исцелять травами и корешками толком не могу, куда уж большее-то...
   -- Вот дурочка, -- обронила подруга беспечно. -- Просто не твое это призвание, лечить, вот и все. Зато ты без всякой Силы аж целого южанина к себе притянула.
   -- Я и не знаю, чем... Я ведь... не красавица.
   Ила сморщилась:
   -- То-то за тобой мой братец бегает!
   -- Кави? Но он мой друг.
   Ила откинула голову и расхохоталась звонко.
   -- Был он тебе другом, не спорю. И лучше ему самому ни на что другое не намекать! И без того в последние дни ходит, словно ихи с паленым хвостом!
   -- Прекрати! -- рассердилась Соль.
   -- Дурочка ты и есть, -- лукаво скосилась маленькая девушка. -- Я хорошая подруга, не стану тебя уверять, что ты -- ничего особенного. Если к тебе присмотреться -- любой мужчина вцепится и не отпустит. Как глянешь своими глазищами... На озеро Туи звезды слетаются -- так и на тебя. Уже начали, еще немного подрасти -- сама поймешь.
   -- Ты... ты... -- Соль ухватила полные горсти полыни и обсыпала подругу. -- Вот тебе! Вот тебе звезды!
   И снова сникла, бессмысленно вырывая травинки и не менее бездумно пытаясь воткнуть их обратно.
   -- Я и видела его всего ничего... а не думать о нем не могу.
   Вздохнула:
   -- В дом захожу, и вздрагиваю. Кажется, любая тень в рост человека -- Тахи...
   -- Хочешь, братья тебя увезут, спасут от южанина и от самой себя?
   -- Не хочу! -- Соль мотнула головой, пряди взметнулись. И сказала: -- Ой...
   Гибкое полупрозрачное "перышко" с ребенка длиной покачивалось над обрывом, всего на расстоянии двадцати шагов от оцепеневших девушек. Красивое, нежное... способное, пролетев, оставить от человека груду плоти, перемешанной с костями. И любопытное -- недаром порой влекли их человечьи селения.
   -- Ой, маленькое какое...
   -- Пошли отсюда! -- Ила торопливо поднялась, чуть ли не подпрыгнула, оправила платье, отряхнула от приставучих стеблей. -- Пошли, не надо тут быть!
   Девушки зашагали прочь, поначалу стараясь не выказывать испуга движениями, потом побежали -- но "перышко" летело за ними.
   -- Вот привязалось! -- с досадой бросила Ила, а неприятный холодок полз по ставшей липко -- влажной спине. Холодок, несмотря на жару...
   А Соль вдруг застыла, рассматривая полупрозрачного летуна.
   -- Ты что? -- Ила дернула ее за руку, -- Бежим!
   -- Не убежим. А оно красивое...
   "Перышко" плыло почти над их головами, покачивалось. Иле почудилось, что у него есть глаза. Хотя бред, не бывает у них глаз... они слепые. А Соль как завороженная -- пошла навстречу, еще и руку протягивает. Ила отчаянно стиснула сумку в руках:
   -- Ах, ты...
   И нащупала жесткое, тонкое. Впопыхах выкидывая траву, зарылась в собранную полынь, извлекла свирель-ули.
   -- Уходи! -- крикнула, вскинув глаза, и даже ногой топнула -- так отгоняют надоедливых птиц домашних. Набрала воздуха в грудь и дунула в свирель со всей силы. Звук получился препротивнейший, сиплый и вместе с тем резкий. "Перо" застыло в воздухе, с явным изумлением изогнув "опахало". А Соль словно очнулась, шагнула назад, головой встряхнула. Полупрозрачное диво полетело назад, плавно и быстро, и Ила явственно прочитала в подрагивании его досаду. Почудилось, конечно.
   -- Уффф... -- выдохнула Ила, чувствуя, как сердце изнутри о ребра колотится, да и ноги подрагивали. -- Хорошо, что Качи мне эту свирель вчера дал, -- и, повеселев, добавила: -- Уж не тебя ли "перо" разглядывало? И чего всем от тебя надо, скажи, пожалуйста?
   -- Оно очень красивое, -- виновато вздохнула Соль. -- Прости, зря я остановилась.
   -- Да не убежали бы все равно. Только я никак не пойму -- ты от всяких опасных тварей не бегаешь, да еще и сама тянешься к ним! И про южанина твоего тоже!
   Соль не отозвалась. Но о "перьях" думала весь обратный путь. Они и вправду красивы. Смертоносны. Любопытны. И -- дети неба, словно облака или радуга. А это было -- совсем небольшое. Может, у них есть малыши?
   Почти в полном молчании до квартала Илы дошли, там и расстались.
   -- А Тахи все равно хороший, -- прошептала в спину подруге.
  
  
   Обещания почти данного не сдержала -- пришла к камням Кемишаль, зная наверняка, что и он там будет на рассвете. И на другое утро тоже. Он теперь не просто смотрел -- любил прикасаться к ней, и поначалу девушка съеживалась -- но не находила в себе сил отстраниться. Да и руки его -- нежные и сильные, удерживали, и не давали как следует испугаться.
   И Соль, не найдя в себе силы уйти, расспрашивала его и рассказывала сама. Странно было, такие разные север и юг. А ведь породили детей Асталы и Тейит общие корни, и странно смотреть, как меняется, искажается изначальное -- словно вода отражает в себе то деревья, то небо, а попадая в глубокий колодец, и вовсе чернеет. Но разве Тахи не был исключением во всем? Он все умел и понимал.
  
   -- А правда, что ваши Сильнейшие решают все споры в поединке, даже если земледелец одного Рода украл пучок колосьев у другого?
   -- Я бы многое дал, чтобы посмотреть, как они подерутся из-за какого-нибудь горшка!
   Тахи смеялся так, что Соль сидела пунцовая, но в конце концов расхохоталась сама.
   -- Нет, -- пояснил Тахи, отсмеявшись. -- Поединок это для личной вражды -- тогда он серьезен -- или нечто вроде желания размяться. В таком случае он не обязателен, спорные дела решают договором, штрафом или еще как-нибудь.
   -- А правда ли... -- ну почему все, что рассказывают в Тейит о Юге, неверно?! -- правда, что у вас настолько не ценится золото, что у младенцев золотые погремушки, да еще и литые? И сколько же тогда весят украшения ваших женщин?
   -- Зачем таскать на себе лишнюю тяжесть? Да еще из металла, который особо не ценится? Наши ювелиры делают из золота украшения, а не доспехи.
   -- А ваши девушки... похожи на северянок?
   -- На тех, у кого волосы черные, похожи. Но у вас многое по-другому, не спутаешь -- и одежда, и как себя украшаете. Да суть не в этом. Держитесь по-другому. Хотя... девушки везде друг друга поймут, найдут, о чем своем поговорить.
   -- А какие они?
   -- Разные есть. Есть, словно капли обсидиана -- твердые и темные, есть -- словно пламя. И радуга есть -- смеется такая над лесом, всем ее видно, а не дотронуться. Знал я такую в юности...
   -- А сейчас она какая?
   -- Нет ее больше, погибла.
   -- Прости, -- смутилась Соль, но Тахи лишь улыбнулся грустно:
   -- Это давно было.
   -- А я какая? -- слетело с языка прежде, чем успела подумать. Но южанин не удивился.
   -- Ты -- словно роса в тени. Прозрачна, тебя не видно почти. Но стоит солнцу упасть -- заиграешь ярче драгоценных камней. И тепло от тебя исходит, не холод, как от всех ваших.
   Соль подумала о матери. От всех? Тахи совсем не знает северян. Но как объяснить, что он ошибается?
   Он коснулся желто -- алой тесьмы в волосах, переплетающей тяжелые пряди. Соль уже видела этот жест -- глубокой задумчивости. Жесткое лицо, а взгляд грустный, и у губ грустная складка. А может, это все придумала глупая девочка.
   -- Это правда, что пути юга и севера разошлись безвозвратно? -- спросила она.
   -- Не думаю, -- ответил Тахи, помедлив. -- Раньше все варились в одном котле.
   -- Но ведь разошлись...
   -- Как видишь, не совсем.
   Тахи взял ее за руку, как тогда, у Дома Звезд. И Соль не стала отнимать ее. Так странно... а никто из близнецов ли, других ли товарищей детства не касался Соль -- разве поддержать, или передать что.
   -- Ты свободна уйти. -- Отпустил ее руку... но совсем не убрал, держал рядом. Тепло кожи -- рядом.
   -- Я не... я не свободна, -- прошептала она, опуская глаза.
   И ведь правду сказала. Что за чары были на серебряной птичке? О таких и не слышали никогда. Золото помогает эсса, а серебро -- так, металл красивый. Только Силу уканэ закрывать на замок.
   -- Что это за птичка, которую ты подарил?
   -- Я купил ее однажды, очень давно, в поселении возле гор. В первый раз, когда покинул Асталу -- город. С тех пор она со мной всегда в дороге.
   -- Твой оберег?
   -- Скорее, спутник.
   -- Но как же ты мог отдать ее мне?
   -- Просто мне хорошо с тобой и я хочу быть рядом. Хотя бы через эту птичку, -- так спокойно сказал. Не равнодушно, именно спокойно. Уверенно.
   Соль помотала головой -- светлые пряди рассыпались. Я совсем страшная сейчас, мелькнула мысль. Венок сбился, наверное, лохматая...
   -- Скоро мы покидаем Асталу -- но я хочу еще раз тебя увидеть. Жди меня послезавтра, когда взойдут Пять сестер. У своего дома. Не бойся меня.
  
  
   "Жди меня, когда взойдут Пять сестер".
   Соль глядела на небо. Орлиная звезда взошла над горизонтом, и Звезда -- страж. А Пять сестер все не появлялись... наконец и они встали над Тейит. Асоай, Таойэль, Аххоэль, Амалину, Ашане... девушка знала, что последнюю звезду на юге называют иначе -- Аханоль, звезда страсти.
   Южная страсть, говорят, страшна. Но Тахи пока лишь рук Соль касался, и волосы девушки держал на ладони. Как почти все северянки, Соль свободно заплетала их, но украшала редко -- цветами или серебряными колокольчиками. Послезавтра...
   -- Соль! -- раздался шепот из-за ограды. Девушка встрепенулась. Кави подтянулся и легко перемахнул через стену, остановился перед названной сестрой.
   -- Ты не спишь?
   Сердце Соль колотилось, она открыла было рот, чтобы ответить,, но неожиданно для себя сказала иное, насмешливо:
   -- А ты пришел меня разбудить?
   Даже в темноте было видно, как юноша залился краской.
   -- Я думал... -- он растерялся, но Соль не торопилась ему на выручку. -- Я хотел убедиться, что с тобой ничего не случилось.
   -- А что со мной может быть не так? -- Соль отошла от Кави, села на крыльцо. -- Мы живем далеко от леса, медведи или ихи сюда не заходят. Воров тоже нет -- мою мать уважают все.
   -- Есть у нас воры! -- выпалил Кави, и стремительно шагнул к девушке -- та отшатнулась. -- Я видел, как он на тебя смотрит! Если похитить захочет -- кто тебя защитит, Лиа -- целительница?
   -- Никто меня не украл, и охрана мне не нужна, -- Соль взглянула на звезды.
   -- Ты думаешь -- не нужна! А когда на твои крики не прибежит никто, каково будет?
   -- Не пугай меня, Кави, -- Соль встала, отряхнула платье от налипших соринок. -- Иди к себе. Сейчас кричишь только ты.
   -- А ты смотришь на звезды, и руки у тебя беспокойные, -- сквозь зубы сказал Кави. -- Ждешь? Или сама куда собралась?
   -- Ты и впрямь вызвался меня сторожить? -- впервые от Соль веяло холодом. -- Ты мой брат, Кави. Но не тюремщик. Уходи, или я разбужу мать.
   -- Буди! Уж она точно тебя никуда не отпустит, и ты не сможешь перечить ей!
   -- Даже мать не сможет преградить мне путь, если я того захочу, -- хрупкая Соль выпрямилась -- и Кави как ледяным ветром обдало. Айо, он вынужден был отступить перед девушкой, Силы почти лишенной. В ней сейчас была совсем иная сила, которую зажгла Аханоль.
   -- Ты... ты другая, -- потрясенно вымолвил Кави. -- Я не узнаю тебя...
   -- Уходи, -- ледяным и ласковым голосом проговорила Соль, вытянув руку по направлению к калитке. -- Засов хорошо смазан, не скрипнет. Никто из соседей не будет знать, что ты здесь был.
   -- А если бы -- не я, тоже никто не узнал бы? -- юноша опустил глаза, тяжело ему было видеть враждебную маску вместо лица названной сестры.
   -- Уходи, -- повторила Соль.
   -- Я только хотел помочь... -- чуть не впервые он казался растерянным.
   -- Ты перестарался.
   Юноша медленно двинулся к калитке -- он его недавней резвости и ловкости и следа не осталось. Положил руку на запор, обернулся через плечо:
   -- Соль! Ты что, в самом деле... -- осекся, увидев, что девушка смотрит на пятую звезду из Сестер. Молча вышел. Калитка осталась распахнутой.
  
  
   Мальчишка стоял на углу, словно прибитый гвоздем, не замечая косых взглядов прохожих -- и сами южные гости заинтересовались угрюмой одинокой фигуркой. Тахи не придал незнакомцу значения поначалу, но когда тот, заметив южанина, качнулся к нему, сжимая руку в кулак -- хоть и находился на почтительном расстоянии, трудно было не догадаться. Тому, кто с детства охотился и приучен был замечать след, дрожание тени, мимолетный звук, могущий выдать присутствие хищника или добычи -- совсем не трудно.
   Он подошел, ближе, чем останавливались друг от друга незнакомые северяне, но все же дальше, чем привычно было жителю Асталы. Помнил -- они другие, злить не хотел.
   -- Чего ты хочешь?
   -- Убирайтесь отсюда.
   -- Это все? -- он едва не рассмеялся.
   Кави не вдумывался в смысл -- он видел сверкнувшую в глазах южанина пренебрежительную искорку, веселую даже, словно тот услышал нечто забавное.
   -- Вижу теперь -- все, что о тебе говорят -- правда!
   -- Обо мне лично? Какая честь, быть замеченным северянами! И что говорят обо мне?
   Кави не нашелся с ответом, видя доброжелательное любопытство, и лишь сказал:
   -- Оставь в покое нашу сестру.
   -- Соль не сестра вам.
   Угрюмым стало лицо юноши, остатки опасения и осторожности слетели с него:
   -- Она нам все равно что родная. Мы росли вместе. Это наше дело -- мое и брата. Я не позволю обидеть ее.
   -- И не собирался.
   -- Врешь. Посмей только тронуть ее!
   -- И что же?
   -- Я подниму половину Тейит.
   Тахи лишь улыбнулся.
   -- Я совершенно не враг всем вам. Мне нужна только Соль.
   -- Чтобы бросить ее с полукровкой на руках? -- язвительно спросил Кави.
   -- Ты ошибаешься. Я хотел бы видеть ее своей женой.
   -- Еще того лучше! -- Юношу передернуло. -- Куча полукровок!
   Тахи повернулся, намереваясь уйти.
   -- Я тебя предупредил, -- в спину ему крикнул Кави.
  
  
  
   Ветер доносил звуки и запахи -- металлический и каменный перестук, аромат похлебки из зерен, запах сушеной рыбы... Жизнь катилась неспешно. Словно бессмертным горам подражая, люди старались не торопиться: размеренный быт, заведенный порядок.
   Кави со злостью ударил по камню точильным бруском.
   -- Проклятье! Пусть Хаос Изначальный заберет своих любимых южан.
   Качи, поджав ногу, сидел по другую сторону камня, невозмутимо создавая очередную свирель -- ули из тростника. Обнаженные до плеч руки выглядели слабее, чем у брата, хоть лица близнецов были неотличимы.
   -- Ты злишься, словно Соль избранная подруга тебе.
   -- Она больше -- она мне сестра. Не кровная, и что же? Этот южанин позабавится и бросит...
   -- Все тебе не по нраву, -- Качи с силой дунул в свирель, пробуя звук. Низкая, хрипловатая нота проплыла над травой -- тон свирели заставил Качи поморщиться.
   -- Перестань! Придумай лучше, что делать! Я пытался потребовать, чтобы южанин убирался с нашей земли...
   -- Ты мозгами -- то пораскинь. Он скоро и так уберется со всем посольством.
   -- Тогда пусть не смеет приближаться к Соль!
   -- Так он тебя и послушал, -- заметил Качи, продувая ствол свирели.
   -- Запереть ее в амбаре с зерном?
   -- Ила откроет.
   Качи подправил пару отверстий свирели, снова попробовал звук. На сей раз нота вышла почти чистой. Юноша удовлетворено улыбнулся.
   -- Тогда я его убью, -- заявил Кави совсем по -- мальчишечьи. Брат -- близнец не сдержал смешка:
   -- Ага. И все посольство впридачу. А еще сбегай в Асталу и убей парочку Сильнейших, которые сюда не доехали.
   -- Глупости. Ты же не оставишь ядовитую сколопендру ползать по своему дому! Можешь издеваться, но я его все равно убью.
   Качи встал, отложив свирель.
   -- А зачем?
   Брат воззрился на него. Качи продолжал невозмутимо:
   -- Стоять на пути потерявших разум -- занятие бесполезное. Пусть пока делают, что хотят. Южанин уедет в Асталу, и все образуется. Скоро уже.
   -- А если оставит ей подарочек в память о себе?
   -- Лиа -- целительница. Разве она не поможет дочери?
   Кави смотрел на брата, словно на змею -- тахилику:
   -- Я всегда знал, что у тебя холодная голова, но ты себя превзошел! Только не говори, что ты на самом деле так думаешь! Ладно... я все равно соберу ребят. Хоть припугнем этого. Он не посмеет напасть на нас, а посмеет -- им же всем хуже.
  
  
   Сквозь зубы выдохнув воздух, Ила отлипла от угла стены, за которой подслушивала, и зашагала к дому подруги. Сестра -- близнец, она всегда чуяла, когда братья затевали очередную проказу. Но это уж слишком.
   Ила едва доставала до плеча своим братьям, словно природа отдала им большую часть, ничего не оставив для девушки. Черты лиц всех троих были схожи. Только в лице Илы обычно сквозила задумчивость. А сейчас -- никакой задумчивости, решительность только. Широко шагала, маленькая и злая; попробуй сейчас задержать кто, укусила бы, словно дикая белка.
   Пришла, села на табурет, скрестив на груди руки, и все подруге выложила. Братья -- мальчишки глупые, но кто затеял всю эту бессмыслицу? Соль. Вот и думай теперь!
   А Соль только губы кусала, растерянная.
   -- У Кави хватит ума ограничиться угрозами.
   -- Я не уверена, -- Серебро в голосе Илы, холодное. -- Он же влюблен в тебя, как... Сам только не понимает.
   Соль переплела пальцы, покосилась на дверь. Тень упала на порог -- Соль вздрогнула.
   -- Я с ним поговорю, -- сказала нерешительно.
   -- С ним не разговаривать надо, а по шее надавать... Думаю, я отцу расскажу.
   -- А если Кави ему в свой черед о причине расскажет? -- с отчаянием сказала Соль. -- Они меня тогда точно посадят под замок.
   -- И что?!
   -- Так посольство уедет.
   -- Тебя точно бешеная лиса укусила... Вот запала ты на своего Тахи, а подумай -- он старше и опытнее. И кровь у южан горячая... хотя глядя на Кави я уже не уверена. Если братья мои пострадают?
   -- Он не тронет, -- неуверенно произнесла Соль. Привстала: -- Я знаю, что делать. Я к нему сама сейчас пойду. Мою мать знают, меня пропустят.
   Страшно ей было очутиться под насмешливыми перекрестными взглядами южан, а то и услышать о себе откровенно -- оценивающие слова. Но пришла; то белея, то становясь пунцовой, спросила. Услышала -- все гости у Кессы сейчас. Куда направятся потом, неизвестно, какой дорогой и во сколько вернутся. И тут сидеть у порога ей никто не позволит, да и вся Тейит смеяться будет.
   А рано утром, пока еще солнце не встало, он придет... Тахи придет один.
  
  
   Приятели Кави -- один желтокожий, маленький, другой много выше, с орлиным носом -- внимательно выслушали, согласились, что южан давно пора проучить. Идею с убийством не поддержали, конечно. Но вот подстроить, будто неизвестные напали и ограбить решили... Южан терпеть не могут, никто не станет расследовать нападение на одного из сопровождающих. Не послу же морду набили. Да все только одобрят, если один из этих уедет весь в синяках!
   И мало того, что порой хватают девушек из далеких поселений, так еще и тут на наших сестер прямо в родной Тейит глаз положили!
   Правда, маленький приятель посомневался недолго -- а точно ли обойдется? Но Кави высмеял приятеля, резко. А Качи ули в пальцах вертел, разглядывал, ровные ли дырочки просверлил. Больше его ничего не интересовало.
   -- Лица не показывайте. И хольта не забудьте, -- обронил, не отрывая взгляда от свирели. -- Если промажете, хоть щит у вас будет.
   -- Ты что, трусишь, что ли? -- нахмурился Кави.
   -- Дурак. Тебе шестнадцать весен, а ему много больше. Не мышка с хвостиком, у него зубы во! Ты знаешь, что такое Астала? Там вокруг чаща, звери и дикари кишат. Чтоб до соседней деревни прогуляться, надо умений побольше, чем у нашей городской стражи! А его взяли в Тейит посла охранять.
   На слова от кого другого взвился бы, но брата послушал. Лучше бы послушал еще больше и вовсе отказался от затеи, но ведь горный баран, хоть и близнец.
   Всю ночь держали при себе хольта -- маленькие золотистые полусферы из Солнечного камня, оправленные в золото. Кави, такой неугомонный обычно, в эти часы был сам на себя не похож -- строгое лицо, сосредоточенное, словно мира вокруг нет, и плевать, а ему обязательно нужно решить некую загадку. Хочешь не хочешь, а придется кристально ясным сделать разум, подобным драгоценному камню, и таким же холодным, если угодно своим Даром воспользоваться. Но все же отвлекался все время. Качи -- тому проще. Силы чуть больше, чем у головастика, зато владеет ей куда лучше. Только воином быть не хочет. И брата одного оставлять не пожелал, хотя чего он может, свирелью огреть? Или дунуть в ухо особо противным звуком...
   Кави больше всего боялся, что Соль помешает, но узнал, что она осталась дома. И знал, почему; но она девушка, а им было проще разведать, куда направились южане. Пара друзей несколько часов торчали на излюбленных с детства "смотровых точках", надеясь, что стража не заметит и не прогонит, и следили: нет ли процессии, вереницы огней. А потом, видя, куда свернули, легко прикинули, где пойдет один человек, которому незнаком город.
   Дорога до поворота, где собирались ждать, показалась на удивление короткой. Сердце стучало от возбуждение -- но Кави, единственный из всех, почувствовал желание повернуть, и снова идти сюда, и снова... хотелось, чтобы никогда не кончалась дорога, в конце которой было унижение врага, дорога, по которой шагаешь, полный колючей пьянящей злости. А потом... он впервые подумал о Соль. Захочет ли она ему сказать хоть слово -- после? При всей самоуверенности своей -- засосало под сердцем, и уже не так был уверен, что все пройдет гладко. Соль умеет сердиться. Не подумал бы, если бы сам не видел. Покосился на брата -- вот уж кто являлся образцом спокойного безразличия. Потеряет подругу детства -- подумаешь. У него останутся свирель, звезды и капли из хрусталя, бесполезные для его невеликой Силы, но ценные хоть намеком на нее.
   А потом показался черный силуэт, бесшумно скользящий -- когда надо, южане умели двигаться, словно тени, и украшения их звенящие этому не мешали, как будто пропадали на время.
   Кави сомневался пару мгновений -- противно было нападать со спины. Но когда на зверя охотятся, особо не рассуждают.  
   Он, конечно, не собирался убивать, что бы не говорил в запальчивости, даже если б товарищи не возразили. Хотели сперва оглушить, и Силой -- сообща, и палки для игры в мяч с собой взяли. А после видно будет.
   Но... ударили слаженно, а через миг валялись на камнях, даже не поняв, что случилось, пытались подняться, и перед глазами сыпались искры. Южанин стоял, разглядывая всех четверых. Отбил удары, как пожар гасят встречным палом, но сам не нападал; Кави на миг показалось, что перед глазами змея, стремительно -- гибкая. Даже почудилось предупреждающее змеиное покачивание "не тронь, уходи", последнее предупреждение. А после этого и вовсе повернулся и шагнул прочь, вот так и оставляя четверых валяться носами в пыли.
   Показалось, гора Тейит осыпается от такого позора. Кави потянулся к Солнечному камню, все из него и из себя забирая; ударил всей Силой, желая убить, и одновременно нож бросил. Слева еще чей-то нож прилетел, кто-то из друзей тоже не выдержал.
   И... ничего. Кто-то вскрикнул рядом. А Качи схватился за голову, съежился в пыли. Время застыло. Долго-долго не стихал звон упавших на камни ножей.
   Четвертый нападающий сбежал.
   Тахи сделал несколько шагов вперед, обронил:
   -- Мальчишки...
   Нагнулся сначала над лежащим навзничь приятелем Кави; тот шевелился, но плечо у него было в крови, и темная струйка крови блестела при луне, текла по камню. Снова вместо Тахи змея почудилась -- тяжело уследить, в какой миг она бросится. И нельзя разобрать, как работают мышцы ее -- просто ядовитая молния перед глазами.
   И опять не ударил. Повернулся к Кави, сгреб его волосы в кулак, заставил поднять голову. Юноша уже осознал, что чуть было не произошло, и с ужасом смотрел на брата. Тахи заставил его смотреть на себя
   -- И зачем тебе это понадобилось? Ведь это ты их привел.
   -- Я, -- сквозь зубы откликнулся юноша. -- Сказал же, свою сестру не отдам всяком тварям.
   -- Свою "сестру" ты так на весь север опозоришь.
   Кави дернулся к брату, рискуя остаться без волос.
   -- Йишкали... что ты сделал с ним?!
   -- Оклемается. Он тебя, недоумок, закрыл, а сам остался без защиты. Отведи его к матери Соль. И этого второго тоже. Я его собственный нож в него развернул.
   Тахи отпустил его и неторопливо скрылся за поворотом.
   Кави со злостью подобрал свой нож... и резанул по щеке, линию, и еще... хоть так стыд заглушить.
  
   Соль дожидалась Тахи, сидя на приступочке. Увидела -- вскочила. По лицу ее сразу понял, что знала о затее.
   -- Они... что с ними?
   -- Целы все. У одного царапина, другой оглушен. Я и этого не хотел, прости.
   -- Ты об этом расскажешь? -- даже при самом большом снисхождении приятелям не поздоровится.
   -- Что я, совсем с ума сошел, жаловаться на мальчишек. Будь они в самом деле преступниками...
   Снова взял ее за руку:
   -- Почему ты дрожишь?
   -- Вы так хорошо знаете, что вам нужно... а я ничего не знаю.
   Тахи притянул ее к себе:
   -- Я -- знаю. Ты мне нужна, целиком. -- И прибавил совсем уж невероятное: -- Пойдешь со мной?
   -- Куда?
   -- В земли между Асталой и Тейит. Жить там свободно.
   И Соль подумать не успела, как еще более невероятное произнесла:
   -- Пойду.
   И легко-легко стало на сердце, и само сердце -- звонким таким. Раз обещала, назад поздно поворачивать.
  
  
   **
  
   Астала, настоящее
  
  
   Чинье казалось, что уже привыкла к своему покровителю -- перед каждой встречей испытывала дрожь, но старалась не обращать на это внимания. Привыкла... только чувствовала себя, будто огонек тин держала на ладони -- не расслабиться ни на миг. Каждый раз боялась -- остановится сердце, настолько безжалостной была его Сила. И просто забавы его... не жестокие для энихи, они мало подходили человеку. Не всегда понимал, когда стоит остановиться.
   И у него не только в крови было пламя, оно и наружу рвалось. Один раз таки вырвалось -- вспыхнул край шкуры, на которой лежали. Девушка закричала, а он засмеялся. Загасил огонь быстро, одним движением -- Чинья с ужасом и восторгом наблюдала за ним; он будто играл, движения скупые, точные и не скованные ничем... Встретила бы на улице, не зная, кто это, не видя знака -- вряд ли равнодушно прошла бы мимо. Но делить с ним ложе, гадая, чем это закончится на сей раз -- тяжко и страшно. Энихи, говорят, в порыве страсти или просто играя сильно кусают друг друга. А человека такой укус способен оставить калекой...
   Порой почти набиралась смелости попросить -- позволь мне просто жить у себя, не зови; каждое твое "я буду ждать вечером" -- это приказ, хоть ты и смеешься... но свинцом наливался язык. Уже не из страха -- может, и отпустил бы. Но как представляла себе, что снова станет лишь простой работницей... Ведь старший не будет ее удерживать, Чинья не заблуждалась -- сама по себе она вряд ли нужна.
   Трогала серьги -- белое золото с зелеными искрящимися камнями, дорогой подарок. Еще был браслет изумительной чеканки... отрез тончайшей ткани из шерсти серебряной грис и шарф-паутинка... старший небрежно набросил ей на плечо и не скрыл удовольствия, видя оторопелую радость девушки.
   А младший ничего и никогда ей не дарил... правда, стоило ей засмотреться на причудливую морскую раковину оттуда, из-за перевала, бесценную -- махнул рукой: мол, забирай...
  
   Чинья уже три недели не брала в руки бисер и иглу, и не огорчалась от этого. Зато сейчас, навестив мать, с гордостью рассматривала пару прежних работ, тех, что были подарены матери и не пошли на продажу. Умелые, бусинка к бусинке, и не просто ремесло -- искусство. Разве не живые глаза у этой цапли? Разве не верно схвачено движение кролика -- насторожился, вот-вот и поведет ушами? Но рука опускалась, едва касалась короба с бисером и бусинами, нитками, тесьмой и отрезами тканей. Да и пальцы дрожали -- не так-то просто давались проведенные с Кайе часы. Чем дальше, тем труднее было и просто находиться с ним рядом, жар начинался, дыхание грозило остановиться; так, говорят, иногда горят деревья -- тлея изнутри, а снаружи и дыма не видно. Но -- улыбалась. Болтала, как и всегда. В последнее время оставлял ее быстрее, когда вела себя так.
   Когда пришло время возвращаться, сама для себя неожиданно горячо обняла мать.
   -- Я тебя правда очень люблю, -- сказала. А потом шла долго-долго, выбирая самые извилистые улочки, и только у самых стен дома Тайау ускорила шаг, будто спешила.
  
  
   Сегодня был не расположен ни слушать, ни говорить. Чинья подозревала, почему -- в дом наведалась Шаталь Анамара. Он к ней не выходил. Острым ногтем водил по животу Чиньи, рисуя узоры. Алая дорожка оставалась -- еще чуть сильнее нажать, и выступили бы крошечные капельки крови.
   -- Изобрази мне что-нибудь, -- сказал, поглядев на дело рук своих. -- Как ты умеешь.
   -- Что?
   -- Пояс... ну, энихи на нем, что ли! -- рассмеялся. Потом сумрачным голос стал:
   -- Или нет. Волка-итара. Белого.
   Откинулся на спину:
   -- Мертвого.
   Чинья напряглась, чуть отодвинулась в сторону:
   -- Ты...
   -- Ну?
   Вдохнула глубоко и проговорила быстро, боясь не успеть:
   -- Ты ненавидишь ее... или наоборот?
   От удара перекатилась по шкуре и отлетела в угол. Полог повис на одной петле -- с такой силой отбросил, выбежав -- скорее, выпрыгнув из комнаты. В первый миг Чинья смертельно перепугалась за мать. Выбралась из дома Тайау -- ей не мешали -- и, легкая, помчалась к своему дому. Собраться и уйти, пока время есть. Остановилась, лишь налетев на забор -- сосед смотрел на девушку удивленно. Чинья стояла к нему вполоборота, низко опустив голову, и не было видно распухшей щеки.
   -- Чинья, ты что?
   Нас разыщут, думала Чинья... или звери съедят в лесу. Две женщины -- что они могут?
   -- Скажи, дядюшка, -- дрожащим голосом проговорила она, бочком приближаясь к соседу. -- Ты охотился, много разного знаешь. Такой зверь, как энихи -- что делает, если кто-то подпалил ему шерсть?
   -- Если в клетке -- он не простит. Он и клетки-то не простит никогда, даже рожденный в неволе, не то что огня.
   -- А на свободе?
   -- Если сразу не разорвет в клочья, будет обходить стороной то место, где ему причинили вред. Долго...
   -- А месть?
   -- Это пятнистый ихи мстительный, да акольи. Энихи и волки-итара -- нет, они живут одним днем.
   -- Но они могут... привязываться или ненавидеть кого-то? -- спросила, опираясь на стену.
   -- Могут... те, что в неволе. Про диких не знаю. А тебе зачем?
   Развернул к себе девушку, присвистнул:
   -- Эх, как тебя! Кто? -- поднял руку, пальцы поднес к щеке Чиньи. Дергающая боль разливалась по ее лицу, но девушка только сейчас подумала о ней.
   -- Кто же тебя? -- тихо снова спросил сосед, поднимаясь. Эх и ударили... скула вздулась и посинела, и кровь из ссадины в уголке рта сочится. -- Девочка, за что?
   Воем вырвались слезы, и Чинья сползла в пыль перед ним, цепляясь за одежду соседа.
   Потом, сидя в уголке собственного дома как чужая, с лицом, замотанным целебными примочками, в ожидании целителя, Чинья не плакала.
   -- Почему он ударил тебя? -- спросил сосед, связав мысленно концы одной веревки. -- Со своими... обычно он вроде как сдерживается. А уж ты...
   -- Что -- я? -- горько спросила Чинья -- говорить она могла с трудом, но молчать было еще тяжелее. -- О, мне было лестно -- двое Сильнейших Асталы! Но я сама виновата, сама. Мне просто хотелось понять, как именно он относится...
   -- И поняла?
   -- Только то, что он не любит ненужных вопросов.
   В кварталах Сильнейших лишнего не болтали... по крайней мере, некоторые мысли настрого держали при себе.
   -- Ничего, девочка, -- говорил пожилой целитель, осторожно ощупывая ее лицо. -- Кости не сломаны... могло быть куда хуже. Удар прошел вскользь... похоже, он отбросил скорее, не пытаясь всерьез причинить тебе вред. Скоро ты станешь прежней, -- поколебавшись немного, добавил: -- У них тебе вернут красоту быстро... избавят от боли совсем.
   -- Нет! -- сжалась Чинья, шепнула, как могла, краешком рта: -- Лучше терпеть, только туда не надо!
   -- Но, Чинья, -- вступила мать, -- Если я приду к ним и попрошу целителя, вряд ли кто возразит! Натиу-дани хорошо относится к нам, да и Киаль...
   -- Киаль... -- прошептала Чинья, и слезы течь по лицу перестали. Целебная мазь почти убрала боль, а Сила целителя впитала в себя ее остатки. Говорить по-прежнему было трудно, и больше всего хотелось лечь и заснуть. Полумрак хижины успокаивал, не говоря о присутствии матери рядом. Сердце разрывалось напополам -- неприязнь к одному и бессмысленная привязанность к другому. И чтобы ни сказала вгорячах, тянуло, тянуло к этому страшному дому. Коридор для прохода слуг там был больше всего их с матерью жилища! Там она привыкла не просто к достатку -- к роскоши. Да и мать благодаря ей стала жить куда лучше.
   Долго думала -- и, кажется, нашла выход. Только одно тревожило: Киаль не должна видеть перекошенное, распухшее лицо... она может и не принять к себе такое чудовище. А времени мало.
  
  
   Когда стало можно появляться на улице без покрывала, Чинья снова переступила порог дома Тайау. Робко, словно пришла воровать. На сей раз она не спешила, как обычно, неширокой плавной походкой в боковое крыло, а перехватила немолодую служанку и, опуская глаза к земле, попросила пропустить ее к Киаль-дани. Та встала навстречу, на шее красовалось тяжелое ожерелье, в центре которого крепился янтарь -- много веков назад плачущее солнце утопило в своей слезе мотылька, и теперь он спал в оранжевом твердом коконе. Чинья засмотрелась на украшение и едва не пропустила вопрос:
   -- Что случилось? Я спрашивала, куда ты подевалась, но мой брат и слышать о тебе не хочет, -- показалось на миг, что мотылек в янтаре проснулся и удивленно плеснул крылышками.
   -- Младший?
   -- Он.
   -- Это хорошо! -- вырвалось, и Чинья не сдержала дрожь. -- Я боялась, что он за мной придет.
   -- Что произошло? -- настороженно спросила Киаль -- в голосе уже было сочувствие к Чинье. Та рассказала, не приводя своих слов о Шиталь; но этого и не было нужно. Сошла бы и ложь, что Чинья не так улыбнулась.
   -- Ала, я не могла остаться в этом доме и убежала...
   -- С разбитым лицом? Покажи, -- прохладные пальцы тронули ее щеку. -- Здесь бы тебе помогли куда быстрее и лучше.
   -- После того, что случилось?
   -- Ох, если ты думаешь, что в этом ты виновата... Къятта был вполне доволен тобой... -- она указала на серьги -- сплетенных змей, едва не достававших хвостом и головой до плеч Чиньи. -- И ты всегда была рада ему.
   -- Ты бы меня тогда видела, -- горько сказала Чинья. -- Пугалам не сочувствуют.
   -- Но теперь... -- Киаль вопросительно замолчала.
   -- Он вмешиваться не станет -- я ему не нужна сама по себе.
   -- Хотя бы поговори с ним. Понятней станет, чего тебе ждать.
   -- Да... я не могу, я боюсь. -- Невольно поднесла руку к скуле. Все еще больно... счастье, синяк и опухоль сошли -- помогли травы и мази. -- Но я привязалась к этому дому, и мне надо помогать матери... Я ведь хорошая мастерица -- позволь жить здесь! Позволь мне поселиться на твоей части дома, буду служить тебе; велят уйти -- я уйду.
   Удивленно взметнулись ресницы. Киаль задумалась. Чинья ее лицо читала легко -- письмена так не могла. Открыто вставать между Чиньей и братьями Киаль не станет -- старшему просто все равно, что думает сестра, а младший непредсказуем. И заранее не узнать: они оба могут и рукой махнуть, раз до сих пор про девчонку не вспомнили, а могут и рассердиться, что она остается в доме -- выходит, что покровительство ей оказывать не следует. Но... Киаль добрая, да и на младшего брата, кажется, рассержена до сих пор. И Чинья просит всего-то уголка в ее покоях, откуда можно выгнать в любой миг.
   Принятое решение просительнице стало ясно быстрее, чем самой Киаль.
   Чинья облегченно вздохнула -- и улыбнулась, довольная собой. Страх прошел.
  
  
   **
  
   Теперь близнецам позволили увидеться и даже сутки провести друг с другом. Их привели в прежнее обиталище возле Дома Звезд, и они черпали поддержку друг в друге, случайным образом меняясь ролями. Если девушка начинала обвинять во всем южан, родственников, само мироздание -- Айтли старался ее успокоить, если тот начинал грустить -- Этле заботилась о брате. А он так и не смог рассказать ей про того, кто приходил уже дважды. Вроде и не солгал, но раньше не было меж ними умолчаний. Только зачем понапрасну тревожить?
   -- Ну что я могу сказать тебе, сестренка, -- юноша гладил голубя, довольно ворковавшего на подоконнике. -- Крылатая почта... Хотел бы я крылья для нас обоих.
   Два голубя доставили привет от родни, но ему было грустно читать эти послания, кроме письма отца. Остальные были ласковы, но сквозила холодность между строк.
   Айтли думал -- а может, я просто завидую... ведь вся наша родня сейчас в безопасности... может быть, Ила гуляет с Илику по площади Кемишаль. "Если все они забыли нас... этого не понять по письмам", -- он резко встал, посадил голубя в клетку. Еще немного, и проговорится.
   -- Сегодня у тебя плохое настроение, а вчера ты старался меня развеселить, -- хмыкнула девушка.
   -- Душно здесь очень. Вроде и жара спадает уже, а все равно... Ветра мне не хватает.
   Этле его ветерок... только их скоро опять разделят. Пока вернут на прежнее место, но через луну или меньше поселят в очередном чужом доме. Хорошо или плохо это для обоих, неизвестно. Хорошо бы сестру приютила Шиталь, но это будет кто-то другой.
  
  
   **
  
   Натиу в последнее время нездоровилось -- женщина полагала, что виной тому травы, которых она пьет слишком много. Перестать могла, наверное, но не хотела: с каждой луной все отчетливей ощущала -- идет беда. Только вот очертания беды совсем не улавливались, грозила она кому-то из близких, всему из Роду или даже Астале. И Натиу делала, что могла -- смотрела. Но все сложнее стало управлять тем, где и когда она на "той" стороне. И Натиу пила все больше своего зелья, как когда-то... много весен назад это стоило ей любви старшего сына. Теперь вновь горько -- соленый привкус трав чудился в любой пище. Но сны от них становились необыкновенно отчетливыми -- хотя и страшными.
   Натиу снилась трава, мягким мехом покрывающая холмы, трава, от которой рассыпались камни кладки -- а сама она становилась алой. Еще ей снился песок, засыпающий развалины Тевееррики, и в мертвом воздухе перекатывались гулкие голоса. И песок в холмах тоже перекликается, шепчет невнятное. А люди, ушедшие отсюда давно, незримо присутствуют здесь -- умершие.
   На закате алое солнце, и воют акольи. На закате орлы черными росчерками пролетают у далеких скал. И песок наполовину черный, словно и не песок, а пепел. Пепел Тевееррики и других городов, которые покинули те земли раньше.
   И все чаще стало сниться одно: красивый и непонятный сон о младшем сыне. Кайе... Незнакомая девушка держит гирлянду крупных белых цветов, кладет руки ему на плечи -- гирлянда ложится на манер ожерелья.
   Он смеется... соединяет ладони на ее талии.
   Прохладный запах этих цветов преследует Натиу наяву. И ей, ойоль-сновидице, очень не нравится красивая и нежная картина, раскрывающаяся перед ночным взором. Уж больно не соответствует она тому, что женщина видит, почитай, каждый день -- стиснутые зубы младшего сына, хмурый или яростный взгляд, движения зверя, отчего хочется спрятаться. А во сне -- смех, лепестки, и нежные руки девушки... незнакомой.
   Ты пришла за моим сыном? -- безмолвно спрашивала Натиу во сне, но девушка не откликалась.
   Я хочу, чтобы он жил говорила Натиу, но теплый, солоноватый ветер смеялся: разве ты любишь его? Зачем он тебе? Я и сама не знаю, говорила женщина. Если бы знала раньше... он был бы со мной.
   С ней. Как и старший. После его рождения она долго не могла зачать ребенка, но все же появились еще двое. И последний, Кайе, что-то выжег в ней, она сразу поняла, что больше детей не будет. А потом, после гибели мужа, Натиу совсем было ушла в свои травы и сны, но ее вытащила дочь, одним своим присутствием -- и любовью. Но сейчас Киаль выросла и тоже не нуждалась в матери. Натиу остались только сны и вера в пользу, которою она все-таки может принести своему, но по сути давно чужому Роду...
   Раз за разом засыпая и просыпаясь, она потеряла счет времени -- теперь жизнь ее состояла только из сна, перемежаемого редкими приемами пищи. Служанки перешептывались, но не осмеливались беспокоить ойоль. А травы женщина готовила себе сама -- запасов хватало. Она уже почти не думала о грядущей беде, привыкла просто так бродить в безвременьи.
   И, вновь погрузившись в непонятное состояние, когда понимаешь, что делаешь, но при этом не бодрствуешь, Натиу оказалась на звериной тропке в лесу.
   Женщина сама не понимала, чего испугалась, разве что рычания энихи? Но ведь за ним она сюда шла, за зверем. Или это другой рычит? Так одиноко в чаще... Лианы выбросили бутоны и поползли, вкрадчиво-ласковыми побегами опутывая испуганно задрожавшее тело.
   Когда к неподвижному целые сутки телу позвали целительницу, дом всколыхнулся не сильно -- все слишком привыкли, что Натиу большую часть времени проводит не здесь. Но слова целительницы слышал и глава Рода, и Къятта, стоявший у ложа матери.
   -- Она не проснется, -- сказала целительница. -- И... она протянет так, без воды и пищи не больше одной луны.
   Пристальный, немного удивленный и очень недобрый взгляд Къятты -- и целительница запнулась, потеряла уверенность.
   -- Али, я не могу идти за ней, -- прошелестел голос. Не в силах помочь, целительница уже попрощалась с жизнью. -- Натиу-дани всегда была особенной...
   -- Особенной! -- презрение упало тяжелой каплей. -- Она так ничему и не научилась! Прекрасно.
  
  
   **
  
   Тейит, шестнадцать весен назад
  
  
-- Твоя дочь... хоть ты ее останови! -- Кави так прижимал смоченную отваром тряпку к лицу, что сам себе едва глаз не выдавил.
-- Полегче, -- Лиа отвела его руку, принялась накладывать мазь. -- Хочешь, чтоб зажило, не строй свирепые рожи.
Держалась она уверенно и чуть насмешливо, несмотря на глубокую грусть, -- как и надо с этими мальчишками.
   -- Лиа, скажи... -- мучительный стыд в голосе, -- Что, южане сильнее нас?
-- С чего ты взял, глупый?
-- Нас было четверо...
-- Четверо детей, которые ни разу не были в бою -- простом, не то что с помощью Силы. Она только помешала вам.
-- Я охотился на зверей...
-- Вот в том и ошибка твоя! -- Лиа едва удержалась от того, чтобы отвесить мальчишке подзатыльник. -- Звери! Он человек. А вы... Собрались четверо! Скажи спасибо, что живы остались все... да, и все светила благодари, что ему вы ничего сделать не смогли!
-- Это почему?! -- ощетинился юноша.
-- Потому! До конца дней камни бы таскали! Ладно если бы сами со скалы не полетели! Убийцы недоделанные! -- не сдержалась женщина, всегда столь мягкая в обращении. -- И Качи молодец, так ему и надо, что своим щитом по глазам получил! И ты... красавчик! -- покосилась на его щеку. -- С Тахи не вышло, так хоть себя изуродовать?
-- Я... извинюсь перед Соль, -- с трудом выдавил он.
-- Соль ушла.
-- Как?! -- хриплым стал голос, а дыхание отказало.
-- А вот так. Значит, он ей больше по нраву, чем ты... чем мы, -- голос матери дрогнул, но тут же выровнялся. -- Девочка у меня  умная. И я поперек дороги ей не стану вставать. Еще чего не хватало -- выбирать между матерью и любимым.
-- Так она и выбрала! -- закричал Кави, срывая с лица повязку. -- Выбрала... бросила тебя!
-- Не бросила, а ушла. Бросить могла, если бы я стала собой дверь загораживать. Или с ножом на Тахи кидаться.
  
  
   Оставшись одна, целительница долго сидела на пороге, смотрела на небо -- вот оно блекнет, наливается розовым, после темнеет. Совсем как жизнь человеческая -- уныние сменяется радостью, та сходит во тьму, но после будет рассвет... Лиа все еще могла вернуть дочь домой, но вдруг ее выбор -- высшая воля, и Лиа вмешается в предначертанное? Такие глаза были у дочери, когда говорили с ней... Ясные были глаза, не похоже на внезапное помешательство, как бывает у молодых и неопытных, вроде этих мальчишек.
   И южанина того она видела. Чем-то напомнил давно умершего мужа, хоть тот отродясь оружия в руках не держал... Ожидала другого -- броского, яркого, высокомерного. Нет, может, таким он тоже кому-то казался. Но за южным золотом Лиа чувствовала доброту, за манерой двигаться бойца и охотника -- открытость миру. Да, он напомнил ей мужа... и оленя в расцвете сил, такого, как видела однажды: вышедшего из леса и смотрящего на восходящее солнце.
   Соль будет ждать своего милого у дальней родни в предгорье... если он не придет, она так и так возвратится. Если сама передумает, тоже. Если все сложится... Лиа будет горевать, конечно, сердце-то материнское. Но дети всегда покидают гнездо.
  
  
   **
  
   ...Синей, в цвет вечернего неба, была одежда посла и его спутников-синта, а одежда слуг хоть и не была окрашена дорого, все равно выглядела нарядной. Всей свиты -- полтора десятка человек. Достаточно и защититься в пути, и обеспечить уют.
   Но теперь он снял синее, переодевшись в простой серый лен, и шел один. Колючие ветви кустарника-чиуни покачивались, когда человек задевал их, идя по тропинке. Привычно избегая шипов, он передвигался быстро, ровным шагом. Спешил -- так много еще предстоит пройти до селения, где можно купить грис. В ближайшем нельзя -- если будут искать, то покупка на след наведет. Долго еще идти, долго, а Соль будет ждать. Может статься и передумает, или не придет вовсе. Этого он боялся, но в жизни бы ее не осудил.
   Взгляд девочки-северянки позабавил его поначалу. Широко расставленные глаза, испуганная -- стебелек, разотри в пальцах, и останется капелька горьковатого сока. Именно девочка, хоть и вполне взрослая телом -- но по-детски острые локти, вздернутый кончик носа, крошечные ступни, и кожаный браслет на левой щиколотке. А смотрит так -- смесь восхищения с удивлением. Обычно северяне сторонились послов... закрытые, ценящие только себя эсса редко бывали такими искренними с чужаками, как она. Он узнал имя девочки -- Соль. И подарил ей птичку из серебра. Захотелось еще встретить ее. Думал тогда: будет день завтра -- значит, найдет.
   А потом...
   Он, Тахи, был почти лишен честолюбия и не жалел о том, что оставил за спиной. Не в первый раз менять жизнь целиком, как змеи меняют кожу. Родившись в простой семье, он был признан одаренным, и родители отдали его в воспитанники Дома Солнца, а оттуда передали в достаточно сильный Род. Чужой знак украсил его плечо; повод гордиться, что не просто слуга, не обычный охранник, а в семью принят, хоть и без прав почти!
   Там встретил ту, которую полюбил. Их счастье было недолгим, всего через два года оно завершилось. А к нему уже присмотрелся Ахатта Тайау и принял в число своих синта. Больше того -- вскоре определил в свиту сына. Тут бы жить и радоваться, но чего-то другого просила душа. И вот... допросилась.
   Он вернулся на земли севера в виде простого рабочего, благо, руки были вставлены нужным концом и не забыл еще свое детство. Жизнь ремесленников не такая, как у земледельцев, а на севере не такая, как на юге, но все равно Тахи было проще понять обитателей небогатых кварталов, чем подлинному уроженцу того Рода, чей знак все еще темнел у него на плече. Не золотой, золото положено лишь восьми Сильнейшим Родам Асталы, не их слугам. И хорошо, блеск золота спрятать сложней.
   Трудным вышел его последний разговор с былым товарищем и наставником.
  
   -- Я не вернусь в Асталу.
   -- Ты хочешь остаться с этой северянкой? -- Къонна, старший над синта Рода Тайау, только выглядел спокойным и невозмутимым. На деле он поверить не мог, что ему все это не снится. -- Может, еще наймешься на службу к эсса?
   -- Я не нужен им и они -- мне.
   -- Как понимаю, мы все также тебе не нужны? И все это время ты нас только терпел -- и когда воспитывался при Доме Солнца, и когда получил знак, и когда...
   -- Къонна, -- мягко прервал его Тахи. Грустно ему было смотреть в искаженное обидой лицо наставника -- тяжелое, грубоватое, почти родное. Сколько они знакомы? Пятнадцать весен, пожалуй, будет... Да, будет, тогда Тахи еще не служил этому Роду, почти никто был и звать никак, хотя возможное будущее уже поблескивало перед ним, как золотой червячок -- приманка для рыбы.
   Подступил вечер. Северные земли еще не миновали, но поселений тут почти уже не было. Всадники остановились на привал у речки с забавным названием Хвост, разводили костры, расседлывали грис, слуги принимались готовить еду из подстреленной в дороге дичи. Тахи же, позаботившись о своем скакуне, не принял участие в общих хлопотах -- отозвал старшего товарища в сторону. Все как есть решил рассказать, в надежде -- может, поймет? Негоже просто убегать, бросив отряд. И вот...
   -- Я не стану тебя покрывать, расскажу, что ты замыслил. Уатте прямо сейчас расскажу, -- предупредил наставник.
   -- И что же? Даже если Уатта даст волю гневу, все равно не убьет. Нельзя заставить служить из-под палки. Вернут меня в Асталу, а дальше?
   -- Ты бы мог стать помощником его сыновьям, -- заметил Къонна, и отсвет заката лежал на его лице.
   -- Они еще слишком малы -- им нужна не свита, а няньки. Я не гожусь.
   -- Почему нет? Старшему девять, не маленький. Когда-нибудь он заставит север говорить о себе.
   -- Частью этого я быть как раз не хочу. Впрочем, когда-нибудь весь этот мир изменится необратимо.
   Сова пролетела у них над головами, едва не задев мягкими крыльями. Ухнула гулко; словно в ответ ей раздался дружный смех от костра.
   Къонна спросил:
   -- На что ты надеешься, Тахи? Ты ведь давно живешь на всем готовом. А кем станешь теперь?
   -- Проживем как-нибудь. В Срединных землях места много, и руки есть куда приложить.
   -- И там не безвластие.
   -- Но там нет разницы, откуда и ты, и твоя подруга.
   -- Глупо, Тахи, -- Къонна в раздражении поддел ногой и сломал хрусткую ветку. -- И не стыдно сознавать, что твои потомки, если будут, родятся никчемными?
   -- Надеюсь, они будут людьми достойными. А Сила... не самое важное. И без нее живут и счастливы.
   - Ты о последнем забыл. Слишком ты многое знаешь не только о Юге -- о Роде Тайау, даже об их домах. И отпустить тебя с таким знанием...
   -- На Юге полно осведомителей Тейит, -- спокойно ответил Тахи. -- Как и наших на Севере. К тому же туда я не собираюсь, я хочу жить спокойно. В Уми же никому не сдались ваши тайны, длины рук не хватит ими воспользоваться.
   -- Если солжешь... ты сам сказал -- наши люди много где есть. Если что, я сам возглавлю отряд против тебя.
   -- Хорошо.
   -- Иди, -- сухо сказал Къонна. -- Нам не по дороге. Уатте я найду что сказать. А вы умирайте в лесу, в грязи.
   Тахи только усмехнулся краешком рта. Отвернулся, шагнул в сторону костров -- как бы то ни было, уходить все равно только в ночь.
   -- Тахи! -- не выдержал Къонна. -- Ну, куда ты, зачем?!
   Тот остановился, и сказал, не скрывая глубокой и подлинной грусти в голосе:
   -- Тебя ждет твоя женщина. Ты любишь ее. Ты-то хоть пойми...
   -- Не понимаю, -- негромко, чуть ли не обреченно проговорил Къонна. -- Безумцы тянутся к звездам, но ты -- к их отражению в луже.
   -- Говорят, что звезды -- огонь. Но я как-то слышал, некоторые считают -- это капли дождя, который льет вечно, питая мир, -- задумчиво откликнулся Тахи, отвечая не Къонне -- собственным мыслям. -- Говорят, каждая капля летит долго-долго, и только кажется неизменной. У нее впереди сколь угодно времени. А у меня и Соль вечности нет.
  
   Чтобы добраться в предгорья Тейит у него ушло больше половины луны. Шел пешком, оставив грис отряду -- не хватало еще, чтобы вором сочли. Говор у Тахи был, конечно, не северный, но его принимали не за южанина -- за уроженца Уми. Когда пришел в назначенное место, справился первым делом, здесь ли Соль? Дождаться ответа, кажется, было тяжелее, чем весь этот путь одолеть. Соль не стала передавать ответ, прибежала сама, счастливая, как поденка, чей единственный день оказался сухим и солнечным.
   Они говорили долго, уже не о возможностях, а о будущем, что почти настало. Решали, куда пойдут, и выбрали окрестности Уми, и оба не хотели жить в людном месте. Достаточно маленьких поселений, лишь такое надо найти, где будут рады чужакам. Тахи присмотрел несколько по дороге.
   Так и покинули Тейит.
  
   Соль, только и мечтала о том, чтобы остаться только с ним, и никого вокруг. И вот... никого, поет далекая кауи, мелко, заливисто, и стена леса вдали, темный мох на поляне, и небо высокое.
   Тахи, похоже, заметил, что она сжалась и смотрит, словно тут ей и конец. Рассмеялся, провел пальцами по щеке Соль, по губам. В черных зрачках его отражалась песня кауи; тесьма, вплетенная в волосы, казалась живой.
   -- Ты совсем дитя, -- тихо, как вздох, прозвучало, и Соль послушно кивнула, спрятала лицо у него на груди. Ей все еще было страшно, и он же был защитой от этого страха... и от всего теперь -- единственной ее защитой.
  
  
   **
  
   Астала
  
   Несмотря на то, что настал сезон Старой Листвы, жара наконец сменилась сухой прохладой, работа спориться не желала. Киаль поручила Чинье починить праздничную пелерину, и девушка рада была оказаться нужной, чтоб не прогнали... но одуряющее сладкие запахи цветов из окна, но ароматы дорогих пряностей из сада, где веселые служанки пекли что-то к ужину. А еще бассейн, где недавно нежилась в теплой воде, а сейчас -- просторная комната, которую делит всего с одной девушкой, да и та лишь ночует здесь; на нагретом полу -- солнечные узоры... В домике, где жили с матерью, ничего этого не было. И когда находились под рукой другого Рода, не было. Чинья потрогала широкое ожерелье, подаренное Къяттой, с досадой встряхнула головой, отбрасывая тяжелые вьющиеся волосы. Ну хоть не всего лишилась, а нового, большего не получит теперь. Уж Киаль точно не дарит своим служанкам дорогие украшения... разве что нитку цветных стеклянных бус, или простой браслет -- но не такие вещицы, за которые на рынке отдали бы пяток грис. Она не жадная, если прислужница попросит о чем-то важном -- поможет без размышлений. Но это же совсем не то.
   Разложив разноцветные мотки нитей, бисер, тесьму и отрезки тканей на циновке, Чинья прикладывала одно к другому, размышляя. Потом и вовсе перестала думать о работе, принялась подбрасывать и ронять змейки тесьмы. Девушки любили так гадать, толкуя в меру воображения узор, представший их глазам. Но то ли день такой ленивый выдался, то ли судьба не хотела приоткрывать своих тайн, только ничего, кроме спутанных линий, Чинья не видела. Тогда она среди солнечных пятен сама выложила из тесьмы знаки сердца, солнце -- удачу и вестника-птицуЈ и встала, так и оставив рукоделье рассыпанным на циновках.
   В безделье бродила по саду, когда ее окликнула одна из служанок Киаль; Чинья заспешила в дом, опасаясь выволочки, но Киаль поручила ей отправиться в дом Нъенны, прихватив прежнее свое рукоделие, и сделать подарок живущей там северянке -- пусть выберет, что понравится.
   -- Если она захочет что-то другое, похожее, ты сделаешь -- это удобно, не на рынок же ее вести к мастерам, -- Киаль улыбалась, но мысли ее были далеко. Верно, уже готовилась к празднику Новых дождей, хоть до того оставалась еще уйма времени.
   Чинья вновь ощутила острую зависть -- для Киаль с побережья привезли особые поющие раковины, и та собиралась танцевать под их музыку. Не просто танцевать, но воплотить саму душу морского жемчуга, и наряд собирались украсить драгоценным перламутром. У Чиньи никогда не было такого...
  
  
   За посланницей Киаль в доме Нъенны никто не следил. Охрана, сидящая на ступенях, лениво указала, куда идти, и даже вслед не посмотрела. Комната светлая, комната темная, небольшой коридор... Убранство так похоже на то, что в доме Ахатты, даже мозаика на полу порой та же. Единство Рода -- или же подражание? Невдалеке доносится говор слуг, но в отведенную северянке часть дома они просто так не зайдут. Вот и нужный поворот.
   Шорох легких босых ног по коридору -- Чинья откинула полог немного, осторожно заглянула. Напротив стояла тоненькая, высокая, светловолосая, дула на пушинку, любуясь ей в воздухе, и снова ловила на подставленную ладонь. Будто не играла, а совершала ритуальное действо... может, и вправду. Слишком серьезным было ее лицо.
   -- Ты кто? -- настороженно спросила девушка. Она поймала пушинку в последний раз, аккуратно спрятала в кулаке, не сжимая его -- не хотела сделать той больно?
   -- Я Чинья, служанка Киаль. Я принесла подарок. Как мне тебя называть, ала?
   -- Я Этле.
  
   Разница в возрасте девушек была невелика, и обе чувствовали себя не на своем месте. Этле к тому же отчаянно скучала. Чинья выпросила у Киаль разрешение навещать северянку; согласие хозяев дома последовало само собой.
   Не то чтобы эта бледная немочь из Тейит интересовала Чинью, но так, по крайней мере, она сама была хозяйкой положения, и работать ей не приходилось. Къятта снова уехал по делам Рода, а Кайе -- Чинья знала это от служанок -- попытался было вновь забрать живую игрушку к себе, но Киаль заступилась: мол, девушка еще неважно себя чувствует, да и напугал ты ее преизрядно. Его самого Чинья за все эти дни видела только раз, в воротах дома. Ведя в поводу грис, посмотрел пристально и нехорошо; она приготовилась чирикать и улыбаться, но он быстро прошел мимо. Будто камень сняли с души.
   Порой думала: если бы не было старшего, то, чтоб не терять обеспеченной жизни, сама бы вернулась к младшему, он все-таки обычно Чинью не обижал, и в общем не злой, и не так уж невыносим его незримый огонь... потом начинала ныть недавно разбитая скула, и Чинья молиться готова была на Киаль.
   Северянка в любом случае казалась неплохим способом разнообразить свою жизнь. Очаровать ее, ершистую, нелюдимую, оказалось не так уж сложно. Видали таких! Признай их значимость, посочувствуй на все лады и отвлеки на что-нибудь любопытное -- все, она будет тебе рада. А если еще подбавить дрожания в голосе и намекнуть на некие тайны, которые не можешь рассказать никому...
   Они устраивались всегда одинаково: Чинья на широкой скамье, инкрустированной светлым и темным деревом, Этле в кресле, поверх мягкой шкуры пятнистого ихи. Северянка любила мех, но там, в горном ступенчатом городе, разве что крысы водились.
   Большую часть времени девушки просто болтали, порой Чинья помогала Этле причесаться или прислуживала за едой, которою приносили здешние слуги. Сама тоже перехватывала кусочки, поначалу спрашивала дозволения попробовать, потом осмелела.
   -- У вас не держат диких зверей в домах? -- спрашивала Этле.
   -- Держат порой, но редко. Зачем, если вокруг леса; куда ни пойди, направо или налево, наткнешься на какого-нибудь зверя! -- смеялась Чинья.
   -- И вам не страшно так жить?
   -- Нам? Нас хорошо охраняют!
   -- Но земледельцам, приисковым рабочим...
   -- Их тоже не бросают одних. Наши воины-синта везде. Хотя не всегда успевают. Вот несколько весен назад завелся на востоке энихи-людоед, -- Чинья положила в рот горсть орешков. -- Успел напасть на двоих, прежде чем его убили. Теперь его шкура висит в Доме Земли... увы, не нашего Рода-покровителя.
   -- Ты жалеешь, что это не ваших людей он съел?
   -- Ох, ну что ты...
   Если поначалу северянка казалась ей замкнутой, недоступной, теперь она видела ее иначе -- растерянной, напуганной, злой на весь мир девчонкой. И очень одинокой впридачу. Но жаль ее не было: это такие, как Чинья могут рассчитывать лишь на красоту и удачу, и то недолго, а такие, как Этле, рождаются на пеленках из паутинного полотна и им складочки расправляют перед сном на постели. А что она не дома сейчас... не всё же мёд, верно?
   -- Что там такого в этой долине, из-за которой прислали вас? -- делала Чинья наивные глаза. Северянка отвечала неохотно:
   -- Месторождение Солнечного камня... целый "колодец", и не один. Это знаешь, что такое? Вроде каменного столба, врытого в землю, на поверхность одна макушка выходит.
   С Чиньей, похоже, она чувствовала себя неплохо, лучше и свободней, чем с Киаль. Верно, считала прислужницу неопасной.
   -- Может быть, ты, пожив в том доме, сумеешь меня понять, -- сказала однажды. -- Я боюсь. Мне каждый миг чудится за спиной шепот -- а может, и правда вас послали сюда, замыслив нечто иное? Каждый куст, каждая тень шепчут об этом.
   -- Разве тебе есть о чем беспокоиться? Тебя никто не обидел.
   -- Я видела лед высоко в горах -- тонкий, он покрывает холодные лужицы, или блестит на стенах пещер. Гостеприимство южан не прочнее подобного льда, -- ответила Этле.
  
   Понемногу Чинья понимала, что ей следует делать. Северянка хочет ненавидеть Юг и пугаться? Отлично, будет исполнено! А Чинья меж тем станет ее единственной подругой. Ей-то, скромной прислужнице, эта девица легко поверит. Жаль, отметины от удара сошли с лица, а новые нарисовать Чинья не сумеет.
   Еще и Къятта -- про страх перед ним заложница рассказала -- вернулся, и после отсутствия Чинья впервые увидела его именно здесь, когда говорил с Нъенной. Как раз вышли с Этле прогуляться по укромным садовым дорожкам, и северянка его увидела тоже: дернулась, будто ее с десяток ос укусили, позеленела и отступила чуть не в живую изгородь, разделявшую участки сада.
   Сейчас Чинья даже слегка пожалела северянку -- та не представляла себе, что такое быть красивой, желанной, быть женщиной. Зачем ей все эти украшения, если она шарахается от одного слова "мужчина"? Она всерьез уверена, что Къятта как-то там по особому на нее поглядел? Да, поглядел, наверное -- "свалилось чучело на нашу голову".
   Чинья вспоминала умелые руки, поцелуи, от которых она ощущала себя тающей свечой и проснувшимся вулканом одновременно, богатые, и вместе с тем простые покои, где его страсть к ней могла вспыхнуть в любом месте, короткие меткие замечания, от которых она смеялась, позабыв, что сама должна развлекать.
   Эта Этле просто дуреха. И все же... что-то больно заметно и подозрительно меняется лицо северянки, когда речь заходит о старшем внуке Ахатты, что-то часто она сама о нем заговаривает. Еще не хватало... Вдруг ему захочется разнообразия после сладко-медовой Улиши? Ну нет, брать такую, как Этле, в постель все равно что мокрого детеныша грис. И все же, и все же...
   А пока она старательно запугивала заложницу Тейит всем, чем могла вспомнить. И Къяттой, разумеется, как же иначе. И всеми другими Родами -- среди них и бешеные Кауки, живущие одним днем, а значит, ничто им не страшно и мало что дорого. И Тиахиу-Крашеные, которые столь мечтают о главенстве в Астале, что пойдут по тысячам трупов.
   И как самозабвенно-жестоки Арайа, чей знак как раз тот самый зверь, чья шкура лежит на кресле! Ох, то, что вот именно этот попался охотнику, ничего не значит -- пятнистый ихи тварь хоть не такая большая, как энихи, но лазает по деревьям, отлично плавает, а различить его среди пятен тени и света с трудом может и самый опытный охотник. И этот Род достоин своего знака... таких мерзавцев еще поискать, их вся Астала боится -- готовых убить только чтобы посмотреть на какой-нибудь новый способ смерти. И ты, и твой брат в свой черед попадете и под их опеку тоже. Все пока выжидают, точно ли Север готов вписаться за вас, если что. Но скоро не выдержат, и что с вами будет, страшно подумать. В лучшем случае станете общей забавой, но хотя бы вернетесь домой когда-нибудь.
   В худшем и возвращать нечего будет.
  
  
  
   Раньше Этле просто испытывала к южанам неприязнь, теперь же хотелось выть. Она не могла ни читать, ни заниматься самой же себе намеченными тренировками души и мысли, ни даже думать -- лишь с лихорадочным нетерпением ждала Чинью, хотя рассказы той пугали все больше. Девушку словно кинули в бурное море, состоящее из огня, крови и хмельного меда... ужасная смесь, и не выбраться, и у самой начинает кружиться голова, даже забывает о брате. Про хозяев дома, где жила сейчас, так толком ничего и не узнала, зато про других Чинья рассказала с избытком. Киаль, которая с виду мила и беспечна, словно дитя, хоть и старше северянки-заложницы, сама отдала младшему брату служаночку на растерзание, когда он был чем-то расстроен. Все эти звенящие браслетами и смехом девчонки-прислужницы ходят по лезвию, да и мужчинам из простых не легче -- им могут перерезать горло или раскроить череп просто так, не за ослушание даже.
   И сама Чинья, наконец... выигранная в поединке, игрушка, с которой забавлялись как хотели, лишь по чистой случайности не потерявшая враз красоту, да и жизнь... Она еще может улыбаться, хотя что ей остается делать?
   И здешние мужчины из имеющих власть -- смотрящие так, что взгляд едва не срывает одежду, довольный взгляд голодного хищника на жертву. Мужчины, в чьих ладонях загорается пламя. Они, да и женщины-Сильнейшие тоже, смеются при виде крови... испытывают восторг, даже если она течет из их собственных жил.
   Жестокий и страшный народ...
   -- Я тут подслушала... -- сказала Чинья однажды. Вместо того, чтобы удобно устроиться на скамье, на сей раз она стояла в углу и мялась, встревоженная донельзя. -- Ты не подумай, я не знала сама, а сегодня утром Киаль сказала самой своей доверенной служанке...
   Чинья глубоко вздохнула, прикрыла ладонью рот, даже, кажется, прикусила палец.
   -- Кайе, брат ее, чуть не убил твоего Айтли, пока вы еще жили в Доме Звезд. Потому вас и разделили, его отвезли под защиту Шиталь Анамара.
   -- Он ничего мне не говорил! -- ахнула Этле.
   -- Неудивительно... он пострадал несильно, видно, пугать не хотел рассказом... Я вот места себе не нахожу теперь -- ведь знаю, как ты его любишь. Шиталь, конечно, это защита, но Кайе... я же знаю его! И в бою видела, и... знаю, в общем. Если он чего-то удумает, его не остановит и горная гряда.
   Этле вскочила, едва не перевернув кресло, ногой отшвырнула упавшую на пол шкуру.
   -- Я сейчас же потребую встречи с главой их Рода! Пусть они собирают Совет! Пусть обеспечат нам безопасность!
   -- Что ты, безумная! Лишь разозлишь его, Кайе! Да и старшего брата... помнишь, как он на тебя посмотрел даже здесь?!
  
  
   Этле упала на колени, спрятала в ладонях лицо. Чинья ожидала рыданий, но северянка вновь подняла голову -- ни слезинки не пролилось из глаз, лишь на щеках горели пунцовые пятна.
   -- Я знала... я всегда знала, что нам придется самим себя защищать! Гостеприимство здешнее -- ложь, нас уже разделили. Айтли уже пострадал. Я не могу тут остаться.
   -- Хочешь вернуться к Киаль? -- изумилась Чинья.
   -- Нет, ни за что.
   -- Тогда к Дому Звезд? Или просить Шиталь принять и тебя?
   -- Это возможно? -- с надеждой спросила Этле.
   -- Не думаю... Каждый Род -- соперник другому, и отдать сразу двоих...
   -- Я поняла. Что же, значит мне надо покинуть Юг.
   Слова прозвучали желанным гонгом, возвещающим окончание трудового дня.
   -- Ты это серьезно? Тебя охраняют!
   -- Серьезней некуда.
   -- А твой брат? -- Чинья, не закончив еще вопроса быстро отвела глаза.
   -- Он-то живет у неплохой вроде женщины... и его будут беречь как зеницу ока, если я вдруг исчезну! Если оба заложника пропадут -- это же удар по Югу.
   -- Пожалуй. Но что ты собираешься делать? До Тейит ты не доберешься. Тебя еще в предместьях поймают.
   Поколебавшись, Этле сказала:
   -- Мне нужно снять браслет.
   -- Невозможно, это серебро запечатано.
   -- Я знаю, как можно это сделать. Нужен Солнечный камень.
   -- Если бы так просто... -- начала Чинья, Этле ее перебила: -- Это непросто. Не знаю, сколь легко достать этот камень у вас, но без знаний все равно ничего не получится. А мы... никогда не думали, что сами можем оказаться в подобном, -- она с отвращением встряхнула кистью, -- но нам было интересно, как от такого избавиться. Ты мне поможешь?
   -- Помогу! -- сказала Чинья. Ей было немного неловко -- ну нельзя же так радостно совать голову энихи в пасть! -- Ну, а потом? Что намереваешься делать?
   -- Я... девушка замялась, и сказала коротко: -- Я смогу себя защитить. Я все-таки из Хрустальной ветви.
   -- И ты направишься в Тейит?
   -- В Уми, этот путь намного короче. Оттуда я пошлю весточку близким.
   -- Тебя заметят на дороге или в полях земледельцы!
   -- Я не поеду по обжитым местам.
   -- Но лес... звери...
   -- Верно, ваши синта слишком привыкли полагаться на силу айо, -- презрительно сказала северянка. -- Так что? Могу я на тебя рассчитывать? Не бойся, не выдам. А в награду... бери все, что у меня есть. В лесу не понадобится.
   -- Конечно, я тебе помогу! -- Чинья широко улыбнулась.
  
  
   **
  
   Тейит, настоящее
  
   Несколько сотен весен назад жрец Тевееррики, навсегда покинувший родину еще совсем молодым, зажег священный огонь в горной пещере, которая потом станет частью Тейит. Оранжевые блики струились по его волосам, поседевшим за годы странствий в попытках найти новое место. Людское кольцо окружало его, темное, слившееся со стенами пещеры, и призвано было благословение, и с тех пор северная земля процветала и ширилась.
   Так говорят.
   Каждый год зажигают огонь в той пещере, давно ставшей храмом, и пламя сжигает дотла все подношения и, сытое, уходит спать до следующего года, а его свет и тепло, впитавшись в горную породу, продолжают согревать и освещать Тейит.
   При обряде присутствуют лишь избранные, но все равно это много людей: старшины всех мастеров, лучшие целители, наставники, и те, кто отлично владеет оружием. И, конечно, четыре правящих Ветви: Обсидиан и Хрусталь, и две их Опоры.
   Огонек никогда бы не попал на этот обряд, если бы не Лиа, которую звали ежегодно. Одного ученика или ученицу она имела право взять, и выбрала внука. Огонек подозревал, что другим то обидно, но отказываться не стал, любопытство оказалось сильнее. Да и не успел он сдружиться с другими учениками и помощниками, узнать их как следует.
   "В следующем году сюда пойдет самый достойный", -- пообещал он себе, твердо зная, что это будет не он.
   Немного побаивался, что скажет Лайа, узнав, кого выбрала его бабушка. Хоть сама и поручила полукровку ее заботам, не любила целительницу -- за независимость, излишнюю популярность в народе, и, как успел узнать -- за то, что дочь сбежала с южанином. Хоть ничего особого не знала Соль, все равно же -- переметнулась к врагу! Может и тайны какие выдала, ведь порой хватает и малости.
   Лиа в это не верила. И Огонек не верил, конечно. Соль и Тахи не хотели идти на юг, много раз повторяла бабушка. И наверняка обосновались где-нибудь в землях Уми, а что их не видел никто из знакомых, наведавшихся туда по торговым делам -- бывает, поди разыщи нужный камешек на речном берегу!
   -- Она один раз прислала мне весточку, -- рассказала Лиа. -- Еще в первый год. Писала, что ждет ребенка... А потом, видно, оказии не было.
  
   Волновался, конечно -- может, ни один полукровка раньше не был удостоен чести присутствовать на обряде Первого Огня! Почти не соображал, во что нарядила его бабушка. Понял только, что привычные кроем штаны и туника без рукавов совершенно новые, горловина расшита какими-то перышками; а потом на плечи легла не то накидка, не то полотно с прорезями для рук, в котором он тут же запутался.
   -- Это какая-то ловчая сеть, -- сказал он Лиа с отчаянием. -- Я так не могу!
   -- Потерпишь, -- бабушка была непреклонна.
   -- Зачем это нужно?
   -- Затем, что люди в пещере-храме лишь тени, но в каждой тени таится особый огонь.
   -- Не понимаю, -- обреченно сказал мальчишка. Лиа улыбнулась ему.
   -- Я мечтала как-нибудь взять на обряд свою дочь... но Соль не была моей помощницей-ученицей. Оставалось надеяться, что она станет уважаема в чем-то своем и ей позволят присутствовать. Зато теперь она посмотрит на всё твоими глазами.
  
   Он не знал, природная это пещера или искусные мастера приложили невесть сколько сил и фантазии, чтобы создать потеки на стенах и потолке, подобные языкам пламени, и туманно-белесые колонны, растущие из пола и с потолка -- их украшали маленькие плошки с язычками пламени, и все вокруг переливалось желтым, медовым, янтарным.
   Люди в длинных одеждах шли то по кругу, то петлями, и Огонек шел вместе со всеми, то приближаясь к огромной кварцевой чаще в центре, то удаляясь от нее. Тени колыхались повсюду, и неясно было, это и вправду тень, или живая фигура.
   Повинуясь рукам служителей храма, менялся цвет пламени в светильниках, где-то оно почти гасло, в других местах зажигалось. Низкие мужские голоса тянули несколько нот, их оплетали другие, тоже мужские, но высокие, будто лиана оплетает ствол, а меж ними расцветали женские -- словно цветы и листья. Это было безумно красиво, Огонек заслушался и прикусил губу, осознав, что открыл рот и уже едва не подпевает.
   Ведь и его Сила обрела себя через звук...
   Постепенно пламени становилось больше и больше, и подростку стало тревожно, он принялся озираться, несколько раз сбив шаг. За одной из этих колонн коридор, откуда они пришли, но за какой, непонятно. И если вдруг что, вся эта толпа кинется бежать и затопчет... Если, к примеру, вспыхнут чья-то накидка -- они так близко возле светильников на колоннах и на полу...
   Теперь песня казалась ему тревожной, почти угрожающей. Уже не цветы и листья он видел, а пробивающиеся сквозь золу вспышки горящий углей. Люди идут... и идут... и идут... в никуда.
   Сердце потяжелело, забилось неровно, и шум крови в ушах теперь заглушал голоса; выпав из общего настроения, он несколько раз сбился с шага, чуть не наступил на край накидки себе и кому-то еще. Вдруг толпа ахнула, будто волна плеснула о берег -- и замерла. Вспыхнул огонь в огромной кварцевой чаше, осветив всю пещеру -- нет, заполнив ее, поглотив всех людей, даже сами стены.
   Мальчишка понял, что это конец, поздно спасаться -- он уже мертв, хоть и дышит еще. Ничего не было, кроме огня. Но потом оранжевая стена расступилась, и впереди показался лес. Теперь он видел перед собой женщину с волосами будто присыпанными пеплом -- значит, она была чистокровной уроженкой Тейит, только Силы в ней было не слишком много. Видел -- она стоит напряженно, готовясь бежать, и от нее веет страхом и отчаянием. Вскидывает руки, пытаясь удержать нечто ему непонятное. Прямое северное платье мягко облегает фигуру, порыв ветра ломает широкие складки... а потом выбрасывает прямо на женщину огненные шары, они катятся, катятся, и вот уже бьет в небо огненный столб, не оставляя шанса уйти...
  
   -- Ты чуть не сорвал обряд, -- Лиа выглядела не сердитой, но безмерно усталой. -- Не знаю, с чего тебе вздумалось закричать, но ты сам успел зажать себе рот и внес переполох только в ряды соседей. А потом я сумела тебя оглушить. Но Лайа заметила беспорядок... Что, ради Солнца дарящего, произошло?
   -- Мои родители погибли в огне, -- через силу произнес полукровка, осознавший, что лежит на кровати в домике Лиа. -- Я видел мать.
  
  
   Конечно же, Лайа весьма рассердилась, но свой гнев она не показывала; только по плотно сжатым губам, жесткому голосу и неестественно-прямой осанке было понятно, насколько она вне себя. Отчитав Лиа, будто девчонку, глава Обсидиана потребовала объяснений -- как вышло, что та не научила полукровку, это отребье, возившееся в грязи среди дикарей, должному поведению на самом важном обряде года, куда и саму-то ее пускают по великой милости?
   Лиа сумела бы выгородить внука, придумав что-нибудь правдоподобное, но он настоял -- скрывать правду не надо. В конце концов, мою память так давно пытаются разбудить, сказал он. Теперь -- то чего утаивать. Да и все равно узнают, только разгневаются лишний раз.
   Я видела твое лицо, сказала целительница. А они в это полезут... как раскаленным ножом в свежую рану.
   Пускай, сказал он. Теперь-то чего. Я все равно уже вспомнил пожар и забыть не смогу.
  
  
   Вечер за вечером он разговаривал только с Лайа в попытках пробудить его память, но теперь его послушать пришла и Элати, и, похоже, прямо с дороги -- одетая по мужски, в запачканных травяным соком штанах, с серым от пыли лицом. Полукровка всегда опасался ее, но теперь все равно было, пусть хоть целую площадь соберут и велят рассказать, что увидел.
   Но именно Элати велела ему сесть, прибавив -- он еле держится на ногах.
   -- Я не знаю, где это было, -- глухо говорил Огонек, чувствуя опустошенность. -- Знаю, что в тех краях текла большая река... В самом деле большая, много десятков шагов в ширину, если мерить ими. Нет, не совсем близко, мы жили не на берегу. Отец водил меня туда как-то... Мы шли очень долго, даже, кажется, ночевали в пути. Нет, скала-медвежья голова была не там. Не знаю, может, мы жили в разных местах. Когда я думаю о скале, чувствую себя маленьким. Реку я видел позже... отец говорил со мной, как со взрослым. Нет, названия я не помню. Только... -- он задумался, сжался, обхватив голову руками, так долго сидел. -- Кажется, отец предостерегал, что за этой рекой начинаются южные земли.
  
  
   **
  
   Астала
  
   В этом саду кипарисы росли рядами, прямые, как копья; верхушками они кололи небо. Мягкие туи темнели между ними. Пахло пылью и хвоей, и мелкими лиловыми цветами, названия которых Къятта не помнил; их всегда сажают в таких местах. Здесь было бы безмятежно-спокойно, если б не тихий костяной стук. Подвешенные к ветвям резные таблички -- длиной в ладонь, шириной втрое меньше -- покачивались от ветра, задевали друг друга. Сад мертвых; говорят, на севере знатных умерших относят в золотые пещеры. Предки нынешних хозяев Асталы тоже оставили за собой несколько подобных пещер, только без золота; говорят, высохшие жрецы и правители сидят там до сих пор, обращенные лицами ко входу. Сейчас тела южан отдают огню или опускают в щелочные озера.
   А здесь не кладбище, здесь только память. Несколько знаков, порой какая-то вещь, значимая для умершего. Немало стоит оставить на костяной табличке свое имя, но все равно сад растет, ширится... Къятта не всматривался в надписи. Какая разница, большинство этих людей он никогда не знал и о них не слышал, а те, кого знал, интересовали мало. Табличка с именем отца здесь была, но и это не значило ничего. Его тело не привезли домой. Оно осталось далеко отсюда, под оползнем. Уатта Тайау стал жертвой предательства -- и предал его человек, который получил от их Рода милостей больше, чем многие.
   Къятта однажды видел большой камень, нависший над склоном, но не катящийся вниз. Таким камнем до сих пор висел вопрос -- почему? Была то личная обида, подкупили того человека северяне или кто-то из южных противников? Так дознаться и не смогли.
   Къятта помнил час, когда вернулись посланники. Страшное известие пришло раньше, но он все равно выбежал навстречу, всматривался в лица, надеялся, может быть кто отстал в дороге? Только через пару дней по-настоящему осознал, что отец не вернется.
   А вскоре ощутил, что и мать уходит все дальше. Она выбрала грезы наяву и сны, а дети... дети стали ей не нужны.
   Тогда ему было девять.
  
  
   **
  
   Шестнадцать весен назад. Срединные земли
  
  
   Яркие даже в дорожной одежде и почти без золотых украшений, южане продвигались вперед вереницей по двое. Словно хищники во множестве шли по тропе, неведомо почему не стремясь вцепиться друг другу в глотку.
   Теплые запахи прелых листьев, цветов, пробивающихся из-под прошлогодней зелени, влажный воздух пробуждали лень почти у всего живого, кроме больных и голодных.
   Чуть позвякивали наборные уздечки грис, сами верховые животные испуганно косили по сторонам, а в их шелковистой шерсти играли оранжевые блики заката. А всадники не остерегались ничего -- так едут хозяева, знающие, что никто не осмелится перейти им дорогу.
   Лишь один южанин, чью косу украшала подвеска в виде причудливой рыбы, оглядывался то и дело, пытался расслышать каждый шорох и распробовать слабый ветер на вкус.
   -- Къонна, ты словно на дикобраза сел, -- поравнялся с ним другой южанин, моложе, с приветливым лицом -- глава их похода, Уатта Тайау.
   -- Сижу я на грис, али. Только и у них есть чему поучиться, даром что пугливые скотины. Они чуют беду...
   -- А! -- Уатта беспечно махнул рукой. -- Они готовы верещать от страха, если им горный кролик дорогу перебежит. Может, здесь хищник прошел, или дикарь-рууна. А может, им не нравится, что тени от деревьев шевелятся. Мало ли.
   Его серьги зазвенели столь же беспечно, и Къонне показалось, что золотой знак на плече тоже слегка звенит.
   -- Торопишься в Асталу, али? -- спросил Къонна, находя объяснение подобному легкомыслию.
   -- Я скучаю по детям, -- со смехом пожаловался Уатта. -- Даже по младенцу. А ведь несносное существо! Только умеет -- орать!
   -- Зато старший хорош, -- задумчиво проговорил Къонна. -- Мне бы такого сына...
   У него были только дочери.
   Но сейчас и о них не мог думать. Вторые сутки не отпускало тягостное настроение, с тех пор, как Тахи ушел. Удалось выгородить его -- мол, лично я отпустил, видение тому было -- податься в один из лесных храмов, где до сих пор живут отшельники невесть какого народа, а там как получится. Про северянку Тахи сам просил не говорить -- лишнее это.
   Уатта какие-то там видения не оценил.
   -- Я думал поставить его старшиной в одном из наших предместий. Чего уж еще желать? Для мальчишки, который родился в семье рубщиков леса... Не понимаю, -- сказал Уатта, и это прозвучало не раздраженно, скорее, жалобно. Сам он не был злым человеком. Скорее, чрезмерно беспечным. Иногда последствия его действий приходилось расхлебывать другим, но чтобы добровольно сбежать у него со службы?
   Постепенно хорошее расположение духа вернулось к Уатте -- больно хорошо пели птицы и воздух пах медом. Слова разведчиков о том, что горная стена не внушает доверия, и лучше бы выбрать другую тропу, в обход, прошли мимо его ушей. Он торопился домой.
   -- Голова горного медведя! -- Уатта запрокинул лицо, рассмеялся, указывая на вершину скалы невдалеке. Каменная глыба, черная в оранжевом свете, в самом деле походила на сумрачного пещерного хищника, грозу гор.
   -- Бедняга -- и кто обратил его в камень? -- со смехом подхватил другой южанин, и смех волной прошел по всему отряду.
   Тропа была широка -- по две грис теперь совсем свободно бежали рядом. Вечерний свет разбивался об ожерелья всадников, и так же разбился строй, когда на людей посыпались камни.
  
   Визги испуганных, раненых грис и человеческие крики заполнили ущелье. А потом камнепад прекратился, и птицы снова запели.
   Часть дороги была засыпана -- из-под камней виднелся кусок полосатой одежды. Относительно невредимый Къонна оглянулся в поисках Уатты Тайау, и сразу нашел его. Тот лежал возле огромного валуна, на котором мох нарисовал причудливую гримасу. Къонна дохромал до Уатты, приподнял его голову. Лицо младшего посла было разбито, рот весь в крови. Уатта попытался что-то сказать, но умер на полувздохе.
   Двое спутников, не задетые камнепадом, кинулись было наверх -- но Къонна велел им остаться на месте.
   -- Мы не знаем, что там, -- прибавил он. -- Воля стихии, или же человека. Лезть в гору опасно. Займитесь пострадавшими.
   Люди из свиты повиновались, стали осматривать раненых, благо, место было довольно открытым и солнце еще не успело скатиться за горный хребет. Къонна так и не отходил от Уатты, и отмахнулся от попыток помочь ему самому. Думал только о том, как достать тело из-под валуна. Кроме Уатты, погиб еще один человек, серьезно пострадали четверо, остальное внимания не стоило.
   Лишь когда раненых перенесли в безопасное место, Къонна взял пару спутников и направился вверх, по едва заметной козьей тропке. Темнело стремительно, пришлось зажечь факелы. Но подняться на склон они не успели: вновь посыпались камни, ломая верхушки молодых деревьев и окончательно погребая под собой сына главы Рода Тайау.
   Къонна смотрел сверху, уронив факел -- по счастью, тот упал на камень и погас. Чудилось, там, под толщей осыпи, блестит золото знака на руке, становится ярче, просачивается насквозь и уплывает, растворяется в воздухе.
   Ощутил ужас, когда все объясняющая мысль пришла в голову. Значит, вот оно как.
   -- Это не случайный обвал, все подстроено. Я знаю виновника, -- сказал Къонна, спустившись к своим. -- Его здесь нет, он сбежал.
  
  
   **
  
   Астала, настоящее
  
  
   Легкое позвякивание серег; гибкая фигура в нарядной, бело-лиловой одежде появилась из-за угла, несколько шагов -- и уже стоит в центре каменной площадки. Будто цветок вьюнка сорвали и положили на выглаженный тысячами ног песчаник.
-- О! -- сверкнула улыбка. -- Мы давно не встречались, не так ли?
   -- И никогда б не встречаться.
   -- Зачем ты меня звал?
-- Мне нужна твоя помощь.
-- Даже так? -- если бы Къятта молча протянул ему охапку цветов с морского побережья, Ийа, наверное, удивился бы куда меньше. -- А что случилось?
   -- Моя мать, -- сказал с неохотой, смотря поверх головы давнего недруга. -- Она -- ойоль, и потерялась во сне. Будить ее бесполезно. Иногда она кричит и пытается вырваться, словно ей снится кошмар. Но не просыпается. Это не то, что делает уканэ, когда оставляют тело. Она хочет вернуться. Но она умрет, если долго останется без воды и пищи.
   -- Может и не умрет. Может быть, встанет сама.
   -- Если бы я в это верил, меня бы здесь не было, -- досады Къятта скрыть не пытался, как и злости на то, что мать не способна проснуться самостоятельно.
   Солнце ярко освещало площадку, и камни были золотистыми, как песок Круга, в котором проходят поединки. Обоим одновременно пришла в голову эта мысль.
   -- Мне нужен человек, который умеет входить в сны... у тебя есть такой? Или способ, каким это можно сделать. Я знаю, что ты изучал древние книги и у тебя их больше, чем у Ахатты, может, больше, чем у всех остальных вместе взятых. И служители Дома Звезд позволяли тебе читать запретные записи.
   -- Ты многое обо мне знаешь. И что ты хочешь предложить за помощь? -- Ийа спрашивал просто, не пытаясь уязвить, будто говорил с надежным торговцем о покупке грис, например.
   -- Я сумею с тобой расплатиться, поверь.
   -- Чем?
   -- Ты тоже меня неплохо знаешь. Невозможного не требуй. А остальное... не жаль.
   -- Что ж... -- Ийа так долго молчал, что, казалось, каменная стела рядом с ними осыпалась песком от времени. -- Кажется, способ есть, может получиться вернуть Натиу. Я попрошу за нее Имму и расскажу, что делать. Сам не могу, это должна быть женщина и не айо. Имме я доверяю. Будешь должен и мне, и ей.
   -- Хорошо, -- сухо сказал Къятта. -- Только о плате, которую хочет она, я буду говорить с ней лично.
   -- И еще. Ничего нельзя сделать до новой луны. Это двадцать дней...
   -- Тогда все бессмысленно, -- он резко развернулся, уходить. Ийа остановил его:
   -- Погоди. Обратись к Атарайне в Доме Звезд, он даст тебе зелье, замедляющее жизнь человека. Натиу продержится это время. А потом...
   Ничего не сказал больше, направился прочь. У самого входа в проулок обернулся и спросил, и не понять было, всерьез или издевается:
   -- Зачем ты все это затеял? Ты ведь не любишь Натиу, даже, кажется, презираешь. Какая тебе разница, вернется она или потеряется во снах окончательно?
   -- Она моя мать.
   Къятта чуть подался вперед, будто и впрямь в круге: ударит гонг, и поединок начнется; но противник только кивнул вполне понимающе и ушел.
  
  
   **
  
  
   Дни для побега сейчас стояли самые лучшие -- ни ливней, ни палящего зноя, разве что пробирающая до костей утренняя прохлада, от которой легко защититься. Только через половину луны воздух снова начнет теплеть, тяжелеть от влаги, предвещая дожди, но при удаче Этле доберется до Уми еще до них.
   -- Но если ничего не получится? Если ты где-то ошиблась... -- беспокоилась Этле, и металась по комнате, словно пойманная в паутину мошка.
   -- Ты так плохо меня узнала! -- возмутилась Чинья. Ее причудливые серьги, украшенные непрозрачными зелеными камешками, согласно звякнули.
   -- Ты сумеешь передать моему брату письмо?
   -- Я же не голубь. В дом Шиталь мне не проникнуть, не привлекая внимания десятка людей. Думаешь, он не поймет, что тобой двигало?
   -- Я думаю... думаю, что совсем запуталась, -- Этле сникла. -- Я еще больше, чем раньше, не хочу оставаться тут... мне тревожно, мне душно, и я не представляю, как правильно поступить. Чинья, тебе-то я верить могу? -- она впилась взглядом в лицо южанки. Та безмятежно, хотя и чуть обиженно встретила этот взгляд.
   -- Я же тебе помогаю.
  
   Условились об еще одной, последней встрече. Этле должна была покинуть дом сразу после заката. Якобы от нее Чинья передала Киаль просьбу о встрече; та слегка удивилась, но не возражала увидеться. Ложилась спать она все равно ближе к рассвету, а нежелание северянки встречать народ на улицах вполне понимала. Даже тут, возле домов их Рода было кому поглазеть на светловолосую девушку. Да и пыльно на улицах днем, хоть здесь, в богатых кварталах, и не так, как на рабочих и торговых удочках.
   Солнечный камень и грис Чинья сумела добыть в обмен на драгоценности, полученные от Этле. Не на все, остаток по уговору забрала себе. Камень передала сразу, а грис оставила привязанной в рощице неподалеку: ни один вор вблизи от домов Сильнейших промышлять не рискнет. Провианта и прочего необходимого для пути Чинья запасла много, сложила в кожаный мешок. Еда, вода, нож, веревка, огниво... все, что обе девушки смогли вспомнить.
   Оставалось дождаться, пока охранник придет за Этле, а та обездвижит его или вовсе убьет, неважно -- и поднять тревогу.
   -- Ты уверена, что сможешь с ним справиться? -- несколько раз повторила Чинья, потирая немеющие от волнения пальцы. -- Ты же никогда такого не делала.
   -- Уверена, -- спокойно отвечала Этле. Невесть как она сумела совладать со страхом -- может, через странные свои занятия, когда сидит и смотрит в одну точку, и в непонятном ритме дышит. Чинья пару раз заставала такое, и Этле объяснила, что происходит. Сейчас она, раскрасневшаяся, напряженная, казалась почти красивой. Да, чем быстрее ее удастся убрать, тем лучше.
   -- Что ж, тогда я пойду. Ты помнишь, куда тебе ехать... Главное, переберись через речку. Но смотри, хоть кварталы нашего Рода самые близкие к лесу, все-таки...
   -- Я помню, -- чрезмерно сухо сказала Этле, оглядываясь, будто их могли подслушать. Но Чинья знала, что здесь, в двух небольших комнатках в углу дома самое безопасное место, даже слугам давно стало скучно подглядывать за северянкой и сплетничать.
   -- Я ухожу, -- еще раз повторила Чинья. Почти уже за порогом была, когда Этле ее остановила:
   -- Благодарю за помощь; если представится случай, я обязательно окажу тебе ответную услугу. Вот, возьми еще на память... -- Протянула маленький диск, бронзовый, с позолоченными краями -- на нем танцевала чеканная фигурка женщины с цветами в руках, в уборе из перьев.
   Чинья приняла дар и, уже выйдя за ворота дома, некоторое время смотрела на стены, будто могла видеть сквозь них. Потом довольная улыбка тронула ее губы -- северянка не понимает ничего. Любой решит, что это сама северная девица смогла снять браслет и заставила служанку Киаль себе помогать. Ее скоро поймают, благодаря Чинье, конечно... и может быть, тогда Къятта сумеет оценить незаслуженно выброшенную игрушку.
  
  
   **
  
   Этле еще ни разу не видела Асталу ночью -- кроме часа приезда сюда. Но и тогда они ехали по улицам на закате и в сумерках, тогда еще много народу встречалось в пути, и все встречные рассыпались, завидев вереницу запыленных, усталых, но по-прежнему ярких всадников. Сейчас только редкие прохожие попадались девушке, и улочками она ехала неглавными, неширокими, и освещались они кое-как -- по нескольку факелов на перекрестках да кое-где факелы, прикрепленные к стенам. Стражи с обходом не было на ее пути в этот час -- про время выведала давно.
   Грис ее, маленькая, послушная, казалось, грохотала копытами по камням мостовой так, что странно, почему не собрала толпу любопытных. Хорошие дороги в Астале, в этом южанам не отказать. Можно ехать быстро. Только правда ли вокруг воля сейчас? Заснул ли огромный многоглазый зверь, или только свернулся в берлоге, притих, и выжидает, наблюдая за беглянкой? Права ли была Этле в своем порыве, или она совершила глупость? Или ей дали бежать намеренно, чтобы под благовидным предлогом поссориться с севером?
   При мысли об этом холодная змейка проползла по сердце, лизнула его раздвоенным язычком. Тогда Айтли... но нет же, единственного оставшегося заложника они будут беречь, как одноглазый оберегает свой уцелевший глаз.
   Сама она не следовала советам Чиньи. Под покровом ночи добралась до складских улочек, а оттуда перебралась в кварталы другого Рода. Пусть выясняют, сколь позволительно расспрашивать чужих подданных... Карту Асталы-города ей также сумел передать отец, Лачи бы не позволил. Чем беспомощней почувствуют себя близнецы, тем покладистей будут.
   Жаль, не узнать, какие люди в Астале на самом деле служат Северу... и лучше Обсидиановой ветви. Давней противнице дядюшки Этле сейчас верила больше.
   Этле потерла руку чуть выше запястья -- привыкла к браслету, кажется порой, что не хватает чего-то. Положила обе руки на седло фыркнувшей грис и так замерла, ловя невидимые паутинки леса, сплетая из них очередной полог-защиту. Легкий, как паутинный шелк, полог -- силы надо беречь.
   Снова кольнула мысль о брате, но девушка досадливо мотнула головой, прогоняя ее -- сейчас надо подумать о защите. Она должна справиться, ради Айтли; дорога примерно известна, небо звездное, провизии много, ни один зверь не тронет уканэ ее способностей. А южан она постарается сбить со следа.
   Ты прости, сказала она беззвучно. Тебе трудно... но я постараюсь помочь нам обоим.
  
  
   **
  
   Это утро показалось самым прохладным за все время пребывания в Астале. А вот дома такие бывали нередко... Айтли проснулся очень рано, когда небо едва начинало светлеть, и лежал, глядя в потолок. Когда стало совсем светло, понял, что уже не уснет, и потянулся за одеждой. Услышал шаги, голоса.
   -- Если вы не устережете и его, -- говорили снаружи и сбоку, со стороны главного крыльца, -- То я даже не берусь сказать, что с вами будет.
   -- Но, али... -- прозвучало громко, и перешло в невнятные оправдания. Айтли напрасно напрягал слух.
   -- Мне плевать, кому вы тут служите. Про ваши старания можете не рассказывать, раз умудрились пропустить моего брата. Стерегите мальчишку!
   Айтли вскочил и высунулся в окно, рискуя застрять, успел увидеть мелькнувшую на дорожке высокую фигуру. Кажется, видел этого человека раньше... Ах, да, его испугалась Этле.
   Отступил назад. Сел. Вновь поднялся, шагнул к окну, кликнул стражников -- сейчас-то они точно неподалеку!
   -- Чего тебе? -- прозвучало довольно злобно.
   -- Что с моей сестрой?
   -- Заткнись и сиди тихо. Из-за вас... -- дальнейшего он не понял наполовину, южные ругательства были, пожалуй, богаче северных. Высказав все, что было на сердце, стражник вернулся к себе.
   Айтли сел на пол, бездумно царапая ножку кровати. Этле. Что-то случилось? Но по-прежнему нет ощущения, что она в беде.
   Шиталь пришла скоро, смотрела на него без своей обычной приветливости, и в противу обычного казалась растрепанной, и двигалась резко. Так же резко и заговорила, расспрашивала о способностях Этле, о том, что у нее при себе, нет ли каких помогающих Силе предметов. О том, нет ли здесь, в Астале, людей-помощников, не связывался ли с ней он сам помимо известных писем. Не расспрос это был -- допрос.
   Искренняя тревога и непонимание Айтли ее все-таки тронули. Рассказала -- Этле бежала, оглушив по дороге охранника, мирно провожавшего ее в гости к Киаль. Не просто бежала -- где-то добыла грис. Какая-то еще девица там путалась, вроде служанка Киаль; Силой Этле и ее зацепило, так, что начала нести какую-то чушь; ее пока посадили под замок. А за твоей сестрой отправили людей.
   Тебе придется ответить перед Ахаттой на те же вопросы, предупредила Шиталь. Если сестру твою найдут, разбираться станут по большей части с ней. Если же нет... я даже не знаю, что будет.
  
   Всегда были одним целым... а теперь она даже не намекнула, что замыслила. Айтли не чувствовал радости, что сестра сумела сбежать, только ужас -- одна, как она выживет? Леса Юга это вовсе не северные холмы и равнины, а ведь и там опасность на каждом шагу для неопытных. Она отважная, куда смелее его самого, но все равно домашняя девочка. И, если сестра чудом доберется до поселений Чема или Уми, дальше-то что? Хмурое худое лицо Белой Цапли предстало перед глазами. И Лачи, ровный тягучий голос... и безжалостность катящегося по склону валуна. Остается молиться, чтобы южане нашли ее как можно скорее. Они-то ничего не посмеют ей сделать. Хотя, если среди охотников будет этот... даже в мыслях не мог произнести имя.
   Но все же лучше так, чем сгинуть в лесах Асталы.
  
  
   **
  
   Она мчалась по окольным тропам испуганной ланкой, словно злые духи ночи гнались за ней, разинув клюв. Духи ночи, похожие сразу на ворона, сову и жабу, те, что чуют не кровь, но людскую душу. Лоскутья страха оставались висеть на ветвях -- ее страха, того, что испытывала и того, что она создала для людей, против погони.
   Об одном позабыла -- не только люди, и даже не только лесные духи были ее врагами.
  
   Къятта возглавил погоню. Девчонка достаточно подняла шуму и оставила следов, но все-таки умудрилась выиграть время, свернув и проехав через земли Рода Икуи. Питоны неплохо относились к Ахатте, но объяснять, зачем чуть не десяток чужих синта решили проехаться через их кварталы, все-таки потребовалось, а Къятта вгорячах не подготовился, что соврать. Ведь не скажешь в открытую -- у нас сбежала северная заложница!
   Но теперь они наконец шли по прямому следу. Широкие дороги для девчонки закрыты, обходных лесных тропок северянка не знает. Ей остаются узкие, но нахоженные. Несется, словно одержимая нихалли...
   Они торопились -- не потому, что всадница на грис могла пересечь граница Асталы; этого сделать бы не успела в любом случае, скакун не выдержит непрерывного бега, да еще с ношей на спине. Хуже, если беглянка свалится где-нибудь и сломает ногу или шею, или вовсе станет жертвой лесной хищной твари. Могло случиться и так, что бежала она не по собственной глупости, а все давно было уговорено. Мало ли в Астале шпионов Севера!
   Тогда у девчонки будет и сменная грис, и опытный провожатый -- может, и не один. И, хоть погоню за пределами земель Асталы не запретит никто, все-таки очевидно будет -- южане ее упустили. А значит, у Тейит появится преимущество в той игре, что ведут северяне.
   Оставалось надеяться, что шпионы устроили бы ей побег как-нибудь более умело и незаметно.
  
   Северянка оказалась не так уж глупа. Къятта второй раз обругал себя за опрометчивость, когда они наткнулись на "зыбкое место" -- редкие и сильные уканэ могли создавать такие, словно туман или рябь набрасывая. Значит, и северянка могла, интересно, что еще умеет... а он просто дурак, позабыл, что она ухитрилась избавиться от браслета. Не посчитал девчонку хоть сколько-то годной противницей, тем более свои от нее избавились. Рябь-обманка не могла длиться долго, но Этле перешла ручей. Значит, на другой стороне поджидает такая же проклятая штука, и поди найди, где беглянка вышла на самом деле. А ждать, пока морок развеется -- день или два потерять.
   -- Иди, -- сказал Къятта, кладя брату руку на плечо. Так долго запрещал ему перекидываться, если рядом люди. И вот уже среди прелой листвы, раздвигая боками разросшийся у ручья подлесок, ступает черный массивный зверь.
  
   Энихи нашел место с легкостью. Вернулся в человечий облик с видимой неохотой, по зверю то было видно -- и мышцы под гладкой блестящей шкурой, и привставшая короткая грива на хребте, и напряженные будто в прыжке лапы показывали -- он хочет в лес. Один. Прямо сейчас.
   Успеет еще...
  
   Дальше идти по следу оказалось сложнее, лесная дорога тут сильно ветвилась и была каменистой. Вскоре поняли, что им повезло: Этле не смогла вовремя миновать озеро и теперь вынуждена будет его обходить. Это значит, можно зайти с двух сторон: помимо дороги есть старая звериная тропа. Ее знали оба брата, но Къятта велел младшему идти по следу, а не наперехват. Если девка снова наведет морок, зверь справится.
   Когда разъезжались, обернулся и видел -- конечно же, младший уже перекинулся. Ох, лишь бы совладали с ним, если что...
  
   Зверь понимал, кого он преследует, и помнил здешние тропы, но ему не нравились его спутники. Не нравились испуганные грис, которые танцевали невдалеке, цокая раздвоенными копытами. Он мог бы убить какую-нибудь, но помнил -- нельзя. Поэтому он нырнул в заросли и вынырнул в нужном месте много шагов спустя, но в свою очередь сократив расстояние до беглянки и отделавшись от всадников на грис.
   Лишь один из спутников удержался подле, он выпрыгнул из седла и кинулся за зверем, пока остальные замешкались. Юноша-синта ловко проскальзывал среди лиан и лап колючего кустарника, гордый выносливостью своей -- впереди был только черный энихи, которого тоже гнала вперед сила юности. Они двигались быстро, хоть и не столь стремительно, как раньше -- и вскоре выбрались на дорогу, по которой не так давно проехала северянка. Вдалеке слышался стук копыт, голоса остальных.
   Энихи почуял запах, как бывает перед грозой; миновал брошенную Этле завесу -- он просто не понял, что это такое, она ставилась не на зверя, а на охотника. Но юноша-синта влетел в детище северянки-уканэ с разбегу.
   Ужас упал на него клейким пологом, сетью гигантского паука -- юноша вскрикнул, рванулся назад, снова жалобно закричал, запутавшись в невидимой сети -- и, углядев в зарослях перед собой сверкнувшие алым глаза, исхитрился порвать паутину. Перекатился по земле вбок, слыша дыхание огромного зверя, схватил длинный охотничий нож. Словно древком копья стала Сила в руке, а нож -- его наконечником; метнул оружие в мохнатое тело чудовища.
   Полный боли вопль был последним, что он услышал -- раненый зверь успел-таки прыгнуть.
  
  
   **
  
   Тейит
  
   В Тейит стояли чудесные дни, предвестники скорых гроз и налетающих из ниоткуда смерчей. Но пока под легким ветерком на террасе возились Куна, Илику и друзья их из Медной ветви: с визгом и хохотом играли в любимую всеми детьми "отбери яйцо у кессаль из гнезда". За младшими присматривала другая нянька, не Ила -- та теперь была лишь помехой, причем слишком уж много знающей.
   Слушая веселую возню своих детей, наблюдая за ними через окно, Лачи не испытывал обычной радости. Все скоротечно... недавняя победа может стать поражением, не успеешь вздохнуть. Его дети -- сокровище, но ближайшие надежды главы Хрусталя связаны отнюдь не с ними.
   Это он сам должен создать для детей такой мир, где они смогут дышать и двигаться. Гора лишает воли... даже если не живешь в глубинах ее, а ходишь по склонам.
   Лачи потер висок. Разумеется, он не желает, чтобы все вокруг вдруг начали своевольничать. Управлять беспокойными разве что врагу пожелаешь. Тем паче Тейит-город уже не муравейник -- это морская тварь головоног, раскинувшая щупальца на много и много тысяч шагов по склонам. Только вот вместе с нехваткой золота и Солнечного камня, нехваткой Силы и дети начинают рождаться все реже.
   Илику особо радостно и громко взвизгнула; беспечное веселье царапнуло когтем по сердцу: снова вспомнил племянников. Нелюбимых, ненужных, но все-таки. Наверное, лучше, если они выживут.
   Жена, Саати, подошла сзади, кутаясь в узорную накидку из тончайшей сизой шерсти, оперлась о подоконник, тоже смотря на детей. Но заговорила не о них:
   -- Ты столько размышляешь о судьбах Тейит, вырождении, безразличии к жизни, а у твоего полукровки, между прочим, мать сбежала с южанином, а теперь его самого Лиа таскает по дальним окраинам. Мало ли какие семена он принес из Асталы?
   -- Ай, перестань, никто не дает им уходить далеко, да и пусть говорит -- лишь напугает Югом, -- Лачи обнял жену за плечи. Нет, все же в Саати жизненной силы было довольно, и дети у них с женой здоровые, умные и подвижные, а остальное им он обеспечит. Продолжил:
   -- После того, как полукровка едва не сорвал обряд, это разумно -- увести его от гнева Лайа. Она придает всем старинным обрядам такое значение, будто мир без них рухнет. И, кстати, знаешь... мои люди нашли ту медвежью скалу! Даже нарисовали, я потом тебе покажу. Она на границах Тейит и у нас ее всегда звали тапиром. А потом часть ее обвалилась, и скала стала -- вылитый медведь. Меньше двадцати весен назад это произошло, неудивительно, что не вспомнили сразу -- места там довольно глухие. В тех краях погиб Уатта Тайау... а я ведь помню его, будто послы приезжали вчера.
   -- А я думала вчера... -- Саати медленно провела рукой по волосам, ее излюбленный жест, когда размышляла. -- Огонь, большая река, земли Асталы невдалеке... если это была река Иска?
   -- Любимая, я тоже об этом подумал, но это же невозможно. Леса горят каждый год, как и равнинная трава. Чтобы погибнуть, человеку, увы, хватит и небольшого пожара. Мальчишка вспомнил, что видел каменную медвежью морду, но это далеко от реки Иска. С чего бы их понесло из одного места в другое? Потом, он утверждал, что в огне погибла его мать, но на реке было такое, что думать страшно... как бы он сам выжил? Соль была почти лишена Силы, она бы не спасла сына, задержав пламя.
   -- А с чего ты взял, что больше с ней никого не было? Да хоть тот южанин, ее избранник, -- возразила Саати. -- В посольскую свиту не берут слабых.
   -- Любовь моя, на реке Иска погибли двадцать опытных разведчиков, и они...
   -- На них пришелся удар! Но где-то же должен был закончиться этот пожар! -- рассердилась Саати. -- Верно говорят, что разум мужчины подобен грис у закрытой калитки -- если по прямой не войти, так и будет стоять, даже если по сторонам калитки забора нет!
   -- Погоди-ка, я должен подумать, -- Лачи отстранил жену, отошел на пару шагов. -- Ты что-то сказала такое, или это сказал я сам... неуловимое, но очень важное.
   -- Ну не забор же, -- она засмеялась, морщинка между бровей разгладилась. -- Грис? Обвал? Разведчики?
   -- Точно! Обвал и южане! Вернее, тот, с кем сбежала Соль. Я ведь совсем забыл -- именно его пытались обвинять в том, что подкуплен нами и столкнул валун на сына Главы Совета Асталы. Нами! Жаль, тогда ты еще не была моей женой, посмеялись бы вместе. За годы эта история вылетела из головы. Мне обвинение показалось такой ерундой... и доказательств не было никаких. С тем же успехом там могли неудачно сделать подкоп кроты. Впрочем, южане унялись быстро, тоже поняли, что ничего не докажут.
   Лачи радовался, как ребенок -- даже его собственные дети на террасе казались сейчас унылыми по сравнению с ним. Саати удивленно смотрела на мужа:
   -- Так что же? Теперь я не понимаю тебя.
   -- Ты сказала, что мать полукровки была не одна во время пожара. Если тот мужчина... ох, как же его звали! если я вообще это знал -- был с ней... Необходимо, чтобы Огонек вспомнил своего отца. Я поговорю с Лайа, пообещаю ей что-нибудь, пусть удвоят усилия...
   -- Ты так оживился... тебе не все равно, рожден он от того, из свиты, или другого южанина? Может, она их сменила десяток.
   -- Десяток не подходит по возрасту мальчишки, да и Соль была скромной, хотя нельзя ничего утверждать, конечно. Если именно тот, из посольства -- то ведь это отца Огонька обвиняли в убийстве отца Кайе Тайау!
   -- А если пожар был на реке Иска, родители -- или мать полукровки погибли уже от его огня, -- тихо докончила Саати.
  
  
   **
  
   Не сразу целительница и Огонек прибыли к Ауста; на подходах Лиа перехватила знакомая -- красильщица, судя по неотмытым багряным пятнам кошенили на руках. На сей раз пациентом стала маленькая девочка, засорившая глаз. Обрадованные помощью родители вручили Лиа корзину с лепешками и маленькими желтыми клубнями, и теперь подросток нес ее к дому бабушки. Огонек намеревался побыть там совсем немного, и вернуться в другое свое обиталище, куда Атали обещала принести новые записи.
   Боль копьем пронзила правую половину спины. Охнув, Огонек упал на колени, ткнулся лицом в корзину, не в силах ни согнуться, ни разогнуться. "Умираю", -- мелькнуло в голове. Ничего не видел, только синие и алые круги вращались бешено.
   -- Мальчик, что ты? Что с тобой?! -- Руки Лиа подхватили его, голос доносился как через ватную стену.
   -- Копье...
   -- Что ты, какое копье? -- почти закричала целительница.
   -- Там... больно... -- он повалился вперед, едва не сбив маленькую женщину с ног.
   Потом, лежа в ее домике, он не решался двинуться, хотя острая боль прошла. Теперь мышцы ныли несильно, почти не мешая. Только сильная слабость, будто шел трое суток подряд, не отдыхая. Не помнил ничего за последние часы, даже как Лиа с помощью соседа дотащила его в дом -- не помнил.
   -- Что это было, аньу?
   -- Я не знаю, маленький... Я подумала -- может, змея укусила, но нет.
   -- Нет, не змея. Но я был уверен... мне было так... -- растерянный, он уткнулся носом в подушку. Вздрогнули губы. Напугать Лиа... хорош, нечего сказать.
   Прохладная рука легла ему на локоть.
   -- Так бывает, малыш. Мы лечим людей и приходится видеть -- плохо может стать любому, и молодому, и старому.
   -- Но я не болен. Это было что-то другое.
   Стыдно было за свою слабость, ой как стыдно. Да она не раз людей в черные пещеры провожала, перед этим всю Силу до капли отдав, а тут -- полсуток просидела с ним, будто он и вправду вот-вот помрет! Стыдно...
   В свою комнату в Ауста он не вернулся, конечно. Когда за ним пришли, вновь заниматься с памятью, отпустить его Лиа отказалась -- мол, не хочу потерять внука. Сухая, маленькая, будто вросла в порог, источая решимость; посланцы глянули на нее и сочли за лучшее убраться. Пусть Лайа сама с этой гремучей змеей разбирается.
  
  
   **
  
   Астала
  
   Охотники прискакали быстро -- еще не видя, услышали шорох папоротника и древесного подлеска; ветки ломались под тяжестью зверя. Энихи лежал в кустах, лужица крови стекла на листь: на самой шерсти красное видно не было, только блестящая дорожка. Возле правой лопатки торчал нож, ушедший по рукоятку. Охотники окружили хищника; он сперва не шевелился, но вот вздохнул, шевельнул лапой, издал невнятный звук, словно камень по металлу подвинули.
   Один из охотников выхватил рожок и выдул пронзительный, громкий сигнал, от которого даже у привычных мурашки пробежали по коже.
   Къятта с оставшимися спутниками примчался где-то через полчаса, грис не жалея. Все это время зверь не шевелился, и порой казался мертвым. Охотникам почудилось, что, заметив его, Къятта не просто выпрыгнул из седла, но перелетел через голову своего скакуна.
   Увидев Къятту, зверь поднялся, кое-как сделал пару шагов. Лег возле ног старшего. Наперебой тому рассказали, что произошло -- запинаясь, но не пытаясь выгородить себя. Сочтет, что они все заслужили смерть, значит так и будет. Ведь и впрямь упустили Кайе, и неважно, что поди его удержи... и что сам Къятта с ними оставил.
   -- Как вы могли?!
   Ярость в голосе Къятты спутники ожидали, ужас -- нет.
   Молодой человек опустился на колени возле энихи.
   -- Успокойся, малыш, -- прошептал, проводя рукой по враз потускневшему меху, -- все будет хорошо.
   Если бы. Рана паршивая. Неизвестно, задеты ли внутренние органы. И нож зазубренный... у самого позвоночника. Если неправильно повернуть, мальчишка навсегда потеряет способность двигаться. А целителя с ними нет.
   -- Просто броском ножа энихи так глубоко не ранить, шкура прочная -- Хэлли, погибший, использовал Силу, -- сказал один из охотников.
   Къятта его не слушал.
   -- Все хорошо, не бойся, -- шептал, гладя по голове, почесывая за ушами огромного хищника, словно бельчонка, а пальцы другой руки осторожно нащупывали, как именно повернут нож; прикидывал, как его вытащить. Больше ничего, кроме ножа и зверя, в мире не существовало.
   Зверь тихо застонал -- мягкий глубокий звук. Страшно ему, чувствует -- плохая рана. С человеком было бы проще, но ему сейчас нельзя перекидываться, погибнет наверняка.
   А просто так не извлечь нож. Он глубоко ушел, рывком доставать нельзя, и медленно тянуть тяжело -- мышцами сжато лезвие. Одна надежда -- у энихи такой мышечный панцирь, что и длинный клинок не заденет жизненно важное. Счастье, зверь не противится осмотру, терпит. Кем он видит всех их -- врагами, помощниками?
   Не привык говорить что-то ласковое, но сейчас едва понимал, что произносит, откуда что берется. Слова, которые, пожалуй, ни разу в жизни не произнес, срывались с языка сами. Вздрогнули уши хищника, но сам он не шевельнулся.
   Къятта оперся о тело зверя как следует. Осторожно потянул нож, молясь Бездне. Вот и лезвие, бесконечное, влажно-алое...
  
   Несколько мгновений энихи лежал неподвижно. Кровь стекала по черной шерсти -- ладно хоть тонкой струйкой, не билась фонтанчиком. Къятта не сводил с нее взгляда, пока пальцы сдирали мох с лежащего рядом ствола, комкали, приложить к ране.
   Едва заметил, что мимо пронесли тело юноши-синта. Кусочком сознания испытал сожаление -- совсем молодой... хоть и не в меру горячий был. Зверь тоже увидел его, и, то ли освобождение от ножа подстегнуло, то ли вид погибшего, но судорога прошла по телу, вздыбилась короткая грива, лапы поджались.
   -- Нет, стой! -- воскликнул Къятта, с ужасом осознав -- кончик отброшенного ножа отломан. Поздно; среди мешанины веток уже лежал человек.
   Кайе оперся на руку, согнув ее в локте, лицо исказилось от боли. Со свистом выдохнул. Опустил голову.
   -- Не шевелись! -- выдохнул Къятта, прижимая его к земле. -- Слышишь меня? Не смей двигаться!
   Кайе повернул голову, вскинул глаза -- темные, большие, просящие. У старшего холодок по спине пополз. Хотел что-то сказать, но проглотил слово, не успев открыть рот. Никогда не видел у него таких глаз. Таких... полных страха. Даже тогда, на взбесившейся реке, в детстве.
   -- Я сейчас встану, -- прошептал Кайе.
   -- Не смей.
   Прижал еще плотнее к земле, чувствуя напряженные мышцы, не заботясь о том, на каких сучках тот лежит. Кровь потекла сильнее. Хоть на губах ее нет: может, легкое все-таки не задето.
   -- Ты будешь лежать и не двигаться. За целителем уже отправились.
   -- Я могу встать! -- сказал мальчишка отчаянно. И снова этот полный растерянности и ужаса взгляд.
   -- Можешь. Но не будешь, -- все силы пришлось собрать, чтобы голос звучал ровно и жестко. Потому что сам испытал еще больший страх, хотя, казалось бы, куда больше. Что Кайе чувствует? Боль не могла испугать настолько, он к ней привычен. Чувствует ли, как тело немеет, как входит в позвоночник металлический осколок, навсегда лишая способности двигаться?
   Несколько раз жизнь младшего висела на волоске -- на реке Читери, после той умершей девчонки и потом, на Совете. Но тогда сам Къятта или боролся и не до страха было, или, с Советом, не верил всерьез в опасность.
   -- Пусти, -- еле слышно прошептал младший. Посмотрел снова -- даже страх не скрывал веры в то, что сумеет встать. Должен. И примешивалось нечто еще... надежда на него, Къятту? Ведь сам растил оружие Юга... Къятта достал чекели, поднес к его лицу.
   -- Ты знаешь, каково это будет в голову. Я в последний раз говорю -- не шевелись и замолкни.
   К ужасу в глазах прибавилась глухая тоска. А надежда ушла. Кайе посмотрел на брата, закрыл глаза, опустил лицо в листья.
  
  
   Птицы вокруг голосили, какие-то древесные твари скакали с ветки на ветку, осмелели, видя, что люди ведут себя тихо. Где этот паршивый целитель? Солнце уже идет к закату, а в лесу быстро темнеет. Как он собирается рану лечить? Факел или костер дают слишком неровный свет...
   По переносице брата полз маленький бронзово-синий жучок; Къятта снял его -- осторожно, чтобы Кайе не вздрогнул случайно. Очередная горстка приложенного к ране мха пропиталась кровью, Къятта велел подать новую. Хорошо хоть не жарко сейчас, и мошкары нет. Где все же этот проклятый целитель? Так скоро вся кровь вытечет, мальчишка просто умрет в лесу, даже при неподвижном осколке. А если с ножом в рану попала грязь? Не промыть...
   ...Неужто и вправду счел, что такой -- бесполезен? Что лишь рассердил неудачными попытками встать?
   Он молчит и теперь вновь не шевелится, хотя вроде в сознании. Так и смотрит в землю, на уже подсыхающие листья. Надо бы что-то сказать ему, только вот что? Зверю слова нашлись, человеку нет.
   Целителя привезли из предместий, маленького, черного, проворного, словно древесный паук. Его Къятта не знал, не знал также, хорош он или плох, и был зол, что нет своего, домашнего -- но понимал: слишком долго. Нельзя больше тянуть.
   -- Я его знаю, али, -- сказал один из охотников. -- Он лечил мою сестру.
   -- Принимайся за дело. Если не справишься... ты сам все понимаешь.
   Сколько ран видел, но сейчас не мог находиться рядом. Отошел к увитому лианой стволу по другую сторону дороги, смотрел оттуда, скрестив на груди руки. Видел только согнутую спину целителя, туго обтянутую линялым полотном, проступающие сквозь него позвонки. У самого сердце колотилось, как бешеное. Ну, сколько еще? Почему мальчишка молчит, он еще жив вообще?
   -- Подойди, али, -- позвал его целитель, не разгибаясь. -- Повязку я сделал, и вот, посмотри.
   Подержал на пальце бронзовый треугольник, хмыкнул.
   -- Мда... Ему повезло, али. Очень повезло. Человека бы такой удар пронзил насквозь. И осколок был в опасном месте. Пусть теперь отдыхает, потерял много крови. Но восстановится быстро, только мышцы порезаны. Правая рука поначалу будет работать с трудом.
   -- Мы изготовим носилки... -- заговорил кто-то из синта. Целитель отрезал:
   -- Сейчас невозможно! Пускай отлежится.
   Къятта подумал пару мгновений и указал место в десятке шагов -- пусть сделают там шалаш. Хватит мальчишке лежать в луже крови.
  
   Два года назад мог поднять его и отнести куда надо, сейчас уже вряд ли. Забросил его левую руку себе на плечо, начал вставать. Тот вдруг шевельнулся.
   -- Я могу сам, -- сказал тихо, но сейчас это не было возражением. Просто сказал. А дальше как старший решит.
   -- Ты не можешь. Идем. Недолго.
   Словно каменный весь. Несмотря на усилия целителя, больно, и боится дернуться, показать эту боль. Нет, не ее -- слабость. Не только старшему, себе самому.
   Довел до шалаша; навстречу уже спешил целитель, он помог уложить раненого. Затем встретился взглядом с Къяттой, и тот поднялся, посмотрел на брата:
   -- Сейчас ты будешь спать. А потом я за тобой приду. -- Къятта разговаривал нарочито спокойным тоном, словно с ребенком... или животным. Сейчас иначе нельзя.
   Еще раз взглянул -- лицо почти полностью скрыто в изготовленной наскоро травяной подушке, неровная густая прядь на щеке -- и вышел.
   Над головой сплетались ветви, совсем как в стенах шалаша, только тут сквозь них проглядывало синее-синее, темное небо.
   "Он испугался остаться калекой... Чудо, что удалось удержать, что он не вскочил, себе доказать, что силы еще при нем..." -- встряхнул головой, отгоняя неприятные мысли. Заодно спугнул вечернего мотылька, вившегося возле лба.
   Обратился к угрюмым охотникам:
   -- Вы отдохнули довольно. Ты и ты поедете дальше по следу этой девки, возьмете подмогу за Черным оврагом в селении, там есть кого выбрать. Будьте осторожны, не выйдет поймать -- просто отметьте путь. А вы забирайте тело и везите окольным путем. Остальные будут со мной. И ты, -- указал на целителя.
   Наблюдая, как одни уезжают, другие сооружают носилки для тела, сам не прикоснулся ни к чему. Прислушивался -- не донесется ли звук из шалаша? Нет, ничего. Может, и стоило бы вызвать сюда личного целителя дома, остаться здесь еще на пару дней. Но деду нужна будет его помощь, там сейчас такое поднимется...
   Этот, извлекший осколок, сказал -- отлежавшись, Кайе должен выдержать путь домой. Да, уж точно он постарается.
   Бессонная ночь прошла под крики лесных тварей. Наконец рассвело, потом и солнечные блики замелькали на земле, на ветвях. Опустившись на колено, Къятта заглянул в шалаш, осторожно провел рукой по щеке младшего. Тот вздрогнул в забытьи, вызванном зельем, и не сразу открыл глаза.
   -- Мм?
   -- Скоро отправимся в путь, тебе придется подняться в седло. Иначе слишком долго, дома как следует отлежишься, -- как чувствует себя, не стал спрашивать. Травы смягчили боль; пока не шевелится, все не так плохо. А потом... понятно все, что уж тут спрашивать. Если не можешь помочь -- молчи. Зелья, которое бы и снимало боль, и сохраняло ясность рассудка, владение телом -- нет.
   Жаль, нельзя ехать вдвоем на одной грис, думал Къятта. Он уже не ребенок, обоих везти и самая крепкая грис не осилит. Услышал, что младший что-то говорит полушепотом, склонился к юноше. Тот вновь шевельнул губами:
   -- Я доеду. Смогу.
   Конечно. Мальчишка скорее вывернет себя наизнанку, но не покажет слабости. И так уже...
   -- Постой... -- шевельнул рукой, не в силах поднять ее. -- Северянка... если поймаете, не трогай ее. И его... Я ведь сам... тебя ослушался.
   -- Да неужто! Но что тебе до тех крыс?
   -- Ничего. Но дед всегда говорит -- из-за меня только проблемы у Рода. Если сейчас...
   -- Ты прав, -- обронил Къятта очень зло.
  
   Охота закончилась, и Къятта дорого дал бы, чтобы ее не было вовсе. Где-то там по следу заложницы едут другие, но это уже неважно. Он не сомневался, что северянка погибнет, в чаще или от рук какой-нибудь швали -- и сейчас наплевать было на нее, какими бы осложнениями то ни грозило. Дорога обратно показалась бесконечной, да и двигались медленнее. Младший сам торопил -- быстрее. Его пришлось привязать ремнями к седлу, иначе упал бы.
   -- Надоело так... скорей бы, -- едва слышно сказал, единственное за все время пути.
   -- Если попробуешь ускорить бег грис, я тебя убью, -- пообещал Къятта.
   Да, не слишком долгим путь был на самом деле, но вымотал как никогда. Когда миновали первые поселения, Къятта испытал облегчение и радость. Он выбрал более длинную дорогу, чтобы не проезжать через чужие кварталы. Еще не хватало сплетен. Раненого окружили синта, а глазеть на всадников голытьба не осмелится. Мертвого провезли раньше, другим путем.
   Дед встретил их тяжелым молчанием. Кайе устроили как можно лучше, домашний целитель осмотрел рану, заверил, что дела неплохи и поклялся глаз не спускать. Ему доверять можно, много весен он верен Ахатте и доказал свое мастерство.
   Мальчишка скоро поправится, должен... а потом-то что?
   Пытался найти успокоение рядом с Улиши, забыться, благо тело ее -- сладкий мед и хмельное питье, и она рада была возвращению мужа... но все равно внутренним взором видел глаза -- растерянные, испуганные, просящие. И надежда, что старший поможет. Он и помог, пообещав ударить чекели.
   Что-то хрустнуло.
   -- Ай! -- вскрикнула Улиши, и Къятта отшвырнул ее, не обращая внимания на слезы, катящиеся по щекам молодой женщины, на неестественно выгнутую руку, которую она держала на весу. Сломалась, отрешенно подумал он. Какие хрупкие кости -- теперь неделю, не меньше, до нее не дотронуться...
   -- За что? Мне больно! -- плакала она.
   -- Замолчи, самка ихи! -- поднялся, не глядя на жену, откинул назад тяжелые волосы, шагнул к дверному пологу. Бросил на женщину косой взгляд, кликнул слугу, велел привести целителя. Другого, лучший занят.
   Пошел прочь от нее.
  
   Куда? -- думал, шагая по коридору. Младший скоро поправится... но страшнее всего сейчас оказаться с ним рядом.
   Дым шеили... темный напиток айка. Не помогало ничего. А может, и помогало, кто знает, как было бы без всего этого. Огромная золотая луна ползла по небу, задевая верхушки деревьев, отчего те качались, и подрагивала сама. Огромная -- а ведь должна идти на ущерб. Сгинь, сказал он луне, и та послушалась, пропала за деревом. Это насмешило, но ненадолго. Он встал и не отходил от окна, надеясь, что ветерок унесет неприятные мысли. Но они крутились вокруг, свисали со стен и потолка паутиной.
   Ты нужен мне, малыш. Я и сам не знал, как. Неважно, сколь ты силен -- кажется, даже стань ты калекой, я любил бы тебя. Когда-то давно -- наверное, нет, а теперь все иначе. Я и сам не заметил. Но ты... Неужели ты больше не считаешь меня близким, я для тебя только рука, держащая хлыст?
  
  
   **
  
   Ждала или нет его Чинья, неизвестно. Когда Къятта пришел, только забилась в угол, поскуливая, словно едва родившийся зверек.
   -- Он едва не погиб, -- сказал Къятта, останавливаясь возле девушки.
   Поскуливание оборвалось полувсхлипом -- полувизгом, Чинья втянула голову в плечи и замерла.
   А он... ничего не сделал.
   Ранение брата и то, что было после, словно выжгло всё остальное. Не было ни сил, ни желания и смотреть на эту девку. Тем более что она сама все рассказала прежде чем ее начали спрашивать всерьез. Ее и не тронули даже. Только проверили правдивость слов.
   Чинья отправилась проследить, как охранник поведет Этле к Киаль, как заложница оглушит его или вовсе убьет. Чтобы, если понадобится, сразу позвать городскую стражу. А может, сперва помочь пострадавшему, и только потом...
   Но северянка, с провожатым своим совладав -- вызвала у него приступ ужаса, да такой, что он скорчился у обочины и лишь подвывал -- и Чинью за живой изгородью заметила. Наверное, даже не поняла, кто там, в трех шагах, таится, только и Чинью окатило непереносимым страхом, как ледяной волной вперемешку с битым стеклом. А потом, когда подбежали люди, она и не соображала, что говорит, плакала, жаловалась и сама случайно все выложила.
   Ну а потом, когда ей занялись по-настоящему -- подтвердила. Только говорила невнятно по-прежнему, теперь не от насланного кем-то другим ужаса -- от осознания, что сама за собой ловушку захлопнула.
  
   Къятта, когда пришел к ней, задал только один вопрос. Спросил только, зачем ей это понадобилось, об этом ведь так и не сказала допросчикам. Твердила только одно -- никто не велел, я сама, я сама. Но сейчас Чинья прошептала несколько слов, взгляда не поднимая. Ответ ошеломил на мгновение; потом Къятта расхохотался. Некоторые вещи не придумать, как ни старайся. Из-за бредовых помыслов какой-тоникчемной девки все вверх дном. Да, колесо судьбы крутят не только великаны, но и мошкара...
   Это было бы так смешно, случись с кем-нибудь другим. Оставался еще один вопрос, и вот его отчего-то забыли задать.
   -- Скажи, а северянка почему сделала эту глупость? Ей-то зачем бежать?
   Из горла девушки вырвалось нечто нечленораздельное, и она замотала головой. Къятта присел рядом, продолжал, настойчиво, желая окончательно разобраться -- все так, как он слышал, или все же есть иная причина, более веская:
   -- Она оставила своего брата. На что рассчитывала? Или они были в ссоре?
   Но Чинья только мотала головой и вздрагивала -- жалкий комочек в углу. Со вздохом Къятта поднялся. Мир сходит с ума... А Чинья -- ее уже не существовало, пусть она еще была жива.
   Чинья вновь шевельнулась, рассыпая по полу кольца волос, и Къятта вспомнил -- ведь это благодаря ей Кайе стал прежним, перестал сходить с ума от боли и ярости. Она все-таки пригодилась тогда. Нет, Кайе ее не любил, но все же был искренне рад, что она появилась в доме... и очередная игрушка вновь у него не задержится.
   Глаза брата... снова не просто увидел -- ощутил этот взгляд. Если бы не ловушка северянки, кем бы они оба продолжили быть -- и может ли что-нибудь измениться?
  
  
   На сей раз в большом, украшенном мозаикой зале, способном вместить несколько десятков человек, собрались не только домочадцы Ахатты -- все взрослые, принадлежащие Роду -- те, кто пожелал придти. А пожелали почти все. Кайе был чуть не единственным совершеннолетним, кого не оказалось на домашнем совете, но он не встанет еще несколько дней.
   Случай неслыханный -- среди "своих", взятых под руку Рода, встречались нарушители закона, даже предатели, хоть и давно, но никто и никогда не предавал покровителей ради Севера -- да еще тех, о милости которых просил совсем недавно.
   Слуги расставили в зале достаточно скамей, но кроме Ахатты и двух старых женщин никто не сидел. Сходились, расходились, заводя разговор с другими и вновь возвращаясь к прежним собеседникам. Нъенна с женой разве что по стенам не бегали, доказывая -- они не делали зла северянке и никак не помогали бежать. Да она жила лучше, чем многие Сильнейшие Асталы! А что пускали Чинью беспрепятственно и не следили за девушками, так свою служанку прислала сама Киаль, не подозревать же ее!
   Эту Чинью все-таки подкупили, сказал кто-то, и Ахатта задумчиво кивнул, допуская подобное. Но она не смогла бы солгать на допросе, возразил кто-то еще. Иначе все наши зелья правды стоят меньше грязи, и "читающие души" вместе с ними. На ней нет и тени чужого воздействия, чтобы сама забыла. Просто неблагодарная двуличная тварь. С этим согласились почти все, это было приятней, чем думать о незримом враге.
   Киаль испытывала не злость -- обиду.
   -- Мы же все дали ей! -- горько и недоуменно говорила каждому родичу. -- Им обеим!
   -- Да замолчи ты! -- сказал наконец Къятта, когда сестра в пятый раз произнесла это подле него.
   Что Чинья умрет, и речи не шло -- само собой. Кроме матери, у нее не было родственников -- жаль. Осталось решить, как именно умрут обе -- мать тоже должна получить нелегкую смерть. За то, что вырастила такую дочь, что позволила ей, не уследила... Вся Астала должна видеть -- нельзя невозбранно идти против Рода Тайау, считать, что можешь играть им, как мячиком.
   Одна из женщин предложила вывести их в общий круг Асталы и убить там -- пусть видят все, что мы не покрываем виновников. В круге нельзя сделать смерть очень медленной, возразили ей. А эти -- особенно Чинья, мать еще куда ни шло -- заслужили смерти не только жестокой, но и весьма долгой.
   Неожиданно старший внук Ахатты сказал: нет. Ни круга, ничего такого не будет. В конце концов, она принадлежит брату, а он сказал -- мне все равно, решай сам. Значит, она моя полностью, и решение приму -- я. И, сквозь зубы, ожидая возражений, обронил: мать Чиньи будет жить. Отправить ее на окраины, пусть перебивается, как сможет. Но не из Асталы, не к людям, которые ни о чем не знают. Ей будет куда тяжелее помнить, что натворила дочь, и она сама воспитала такую. Думаете, это слишком легко?
   Обвел собравшихся взглядом таким же яростным, как у младшего, когда тот отстаивал что-нибудь. Возражений так и не прозвучало.
  
   К подножью Хранительницы Чинью привел вечером -- один, без синта или иных сопровождающих. Та безучастно шла рядом, бежать не пыталась. На полдороги остановился, развернул ее к себе, спросил, глядя в глаза:
   -- Тебе уже все равно. Скажи честно -- все действительно так, как ты рассказала? Никто тебя не подкупил, чтобы навредила нашему Роду?
   Та опустила лицо и помотала головой. Тяжелые кольца волос будто клонили голову к земле -- так и шла дальше, не поднимая лица. На ступенях их уже ожидали служители, готовые принять девушку. Он отдал приказ одному из них, и тот повиновался; скоро вернулся с чашей, протянул Къятте, не в силах согнать с лица удивление. Тот не обратил внимания на служителя -- хоть бы тот явился синий в полосочку, все равно. Смотрел только на Чинью.
   -- Пей! -- подал ей чашу. Девушка протянула руку, но та задрожала -- не удержит. Тогда он прислонил чашу к ее губам. Чинья едва не захлебнулась, делая глоток -- спазмом пережатое горло не принимало питье; но второй глоток вышел легче, и скоро она уже пила покорно, из чужих рук, будто собственные ее не были свободны. Потом подняла голову, вытерла случайную каплю над верхней губой. Огляделась -- зрачки больше радужки. Еще ближе придвинулась к единственному знакомому здесь человеку.
   Служители стояли рядом, одинаковые в черно -- белых длинных одеждах с вытканными на подоле языками пламени. А Чинья вцепилась в его запястье, намертво; пальцы можно разжать, но зачем? Глаза девушки, уже замутненные дурманящим напитком, смотрели в небо. Она почти не дрожала -- только изредка крупная судорога сводила тело... и оно тут же расслаблялось. Скоро Чинья совсем успокоится -- велика власть айка.
   -- Пошли, -- потянул ее за собой. Вверх по ступеням.
  
  
   Вечер пришел слишком быстро. Рваные, неприятные облака грязно -- бурого цвета, теплый ветер, пахнущий болотными испарениями... Пусто вокруг, и на стене чужого дома догорает солнечное пятно.
   Держал на ладони бронзовый кругляшок. Танцующая фигурка, радостно вскинутые руки, перья на голове. Орнамент из птиц по краям. На подвеске была только пыль -- кровь не попала. И не пострадал вычурный чеканный узор.
   И цепочка легко порвалась под пальцами, когда нагнулся снять украшение с шеи мертвой.
   Он видел эту подвеску у северянки, невесть почему запомнил. Знал, что она расплатилась с Чиньей своими ценностями, теми, что имели смысл и в Астале тоже. Но все, что не пошло на покупку грис и Солнечного камня, Чинья спрятала в сундучок, а эта -- висела на шее. Чем-то понравилась, значит, раз решила не просто надеть, но сразу. Или это не плата, а подарок, и раньше получен? Вот тебе на память безделица... дорогая подруга. Едва не ударил подвеской о стену, с силой -- чтобы искалечить фигурку-танцовщицу. Удержался, вдохнул глубоко. Такие выходки больше пристали младшему.
   ...Когда тот спросил, почему Чинья это сделала, пришлось ему сказать. Къятта боялся, все равно станет ее защищать, может, несмотря на рану, попытается выбраться на домашний совет -- не стал. Къятта не смог в этот миг посмотреть ему в лицо.
  
   Зашагал к пристрою у Дома Звезд -- северного мальчишку вернули туда. На этом настоял дед, не захотел, видно, давать пищу для пересудов -- мол, у этих сбежала заложница, а Шиталь молодец, хорошо охраняла! Знали бы, какой из нее охранник. Если бы не блажь младшего, который тогда просто ушел... А сейчас их Роду пришлось выворачиваться наизнанку, чтоб доказать -- нет, мы не убили северную девку втихую!
   Спасибо, нашлись свидетели, видели, как она скакала на грис. Кауки, правда, заикнулись -- мол, неизвестно, кого те ваши свидетели видели, волосы и покрасить можно. Но она ехала по землям Тарры, это уж чересчур сложно для обмана. Хоть что-то хорошее во всей этой истории...
   Стражники-синта, двое, скрестили было копья при виде приближающейся фигуры, но узнали, останавливать не рискнули, и он вошел беспрепятственно. Живая изгородь отделяет пристрой... мелкие розы цвели, пахли приторно -- сладко, нежно. Захватил пятерней, рывком сбросил с куста несколько бутонов и листьев. Северный мальчишка спрятался в каменный короб, надеется, это его защитит. Эсса... акольи, крадущиеся по ночам, трусливые, злобные. Акольи боятся дневного света и воют громко только собравшись стаей.
   Закаменело лицо. Чувствовал -- будто все мышцы на нем свело, не знал, сможет ли говорить.
   При виде него сидевший на скамье северянин вскочил. Къятта не стал приближаться к нему -- акольи стоит держать на расстоянии хлыста, они даже стрелы не заслуживают.
   -- На! -- швырнул на покрывало кровати подвеску.
  
  
   Айтли не успел испугаться -- южане двигались слишком быстро, не сразу сообразишь, что зачем. Главное, это не Кайе. К тому же червячок навроде орехового ворочался, жевал сердце беззубыми челюстями. Когда гость вскинул руку, Айтли только моргнул удивлено. А потом заметил подвеску -- бронзовая, веселая, смуглое солнышко на покрывале. У юноши вмиг все замерзло внутри.
   -- Этле... -- едва шевельнулись губы.
   Южанин повернулся к выходу, черная коса дернулась ядовитой змеей.
   -- Стой! -- шепотом, но таким -- будто отчаянный вопль. -- Что с ней?
   -- Не знаю, -- вышел, не оборачиваясь, только золотое кольцо у основания косы блеснуло напоследок невыносимо ярко.
  
   Сердце подсказывало -- жива. Но подвеска -- откуда?! Айтли рванулся следом, в коридоре было уже пусто; северянин выбежал на ступеньки, увидел мелькнувший силуэт у живой изгороди -- через миг плети дикой розы скрыли южанина. Юноша побежал следом, едва не натолкнулся грудью на древко копья, выставленного одним из синта. Опомнился.
  
   "Крылья мои слабеют,
   Вижу солнечный дом, там рады каждому гостю.
   Далеко земля остается --
   Только белый цветок растет у порога,
   Только золота зерна плывут по воде..."
  
  
**
  
   Селение в землях Уми
   Восемь весен назад
  
  
   -- Давай-таки все переедем поближе к прочему люду, -- пророкотало над ухом. -- Там дом хороший, подлатать, и еще куча народу влезет, а у вас, верно, и другие дети будут. И у малышни этой.
   -- Нам лучше тут, на окраинах, -- сказал Тахи. -- Но вы-то можете переселиться.
   -- Э, нет, для троих тот дом слишком большой, -- ответил ему собеседник по имени Утэнна. -- Да и как мы без вас?
   Тахи лишь улыбнулся. В одних штанах, с волосами, по-северному завязанными в хвост, плел рыбачью корзину -- подле деревни тут было озеро, обрамленное камышами. Ставишь такую плетенку с узким горлом, а наутро одна, а то и несколько рыбин. Только вот корзины упорно выходили кривобокими: рыбам все равно, а Тахи обидно.
   Он давно уже не походил на того блестящего воина из посольской свиты Юга. И плечо теперь не украшал темный контур, водяной тритон: по большей части оно было перевязано полотном, скрывающим бурый след от ожога. Знака у Тахи не было больше: слишком уж яркое свидетельство, откуда он сам. Тахи никогда не говорил об этом, но Соль знала -- единственное, о чем он жалеет. Южане ценили семью, но родовой знак был далеко не у всех. Хоть Тахи и был извне принят в Род, потом это не имело значения. Даже напротив -- принятые больше гордились: значит, достойны. А лишены знака только изгои, преступники.
   -- Будет слишком много вопросов, если оставить, -- сказал он, и с того дня об этом не заговаривали.
  
   Жили в отдалении, не в самой деревне даже, в четверти часа ходьбы от нее. А сейчас Утэнна пришел с известием -- опустел некий дом, хозяева перебрались в другое селение, и отшельникам предложили стать новоселами. Не просто так предложили, конечно. Хоть и считали их всех чудаками, больше ни у кого в деревне Силы не было, а Соль еще порой помогала местному знахарю.
   -- Они удивляются -- мол, и сами вы упорно держитесь на отшибе, опасно же это, и ваш мальчишка растет, как трава дикая, в деревне за ним хоть присмотрят.
   -- А что за ним присматривать, это он лучше нас всех все вокруг замечает, а серьезной опасности тут нет. Успеет еще стать привязанным к дому.
   -- Ладно, не хочешь, не надо. А где жить -- мне без разницы, -- ответил Утэнна.
   Поднял руки -- ладони широченные, словно лапы горного медведя, и сам на медведя похож, и голос низкий, рычащий. Обо всем лениво говорил Утэнна, словно о пустяках, давно не имеющих смысла. В волосах много весен назад проглянули белые нити, но сам выглядел моложе. Когда-то и он пришел с Юга, с дальних приисков.
   С Тахи они познакомились на ярмарке в городке, именно Утэнна сманил молодую пару с собой в это небольшое селение.
   Соль долго его побаивалась, пока не поняла, насколько доброе сердце бьется в этой суровой оболочке. Но даже когда опасалась, ничем себя не выдала: понимала, насколько он нужен Тахи. Это была часть его мира, Асталы. Утэнна, хоть никогда не был вхож в дома Сильнейших, не состоял в их свите или отрядах, говорил с Тахи на одном языке, знал те же молитвы, те же приметы.
   Эти двое сразу сблизились, несмотря на большую разницу в годах. Но Утэнна не стал относиться к Тахи как к еще одному подопечному -- все же оба повидали в жизни немало.
  
   А еще юная пара с ним жила: Къяли, Киуте. У Киуте, казалось, одни глаза и есть на треугольном лице. Киуте была чистокровной северянкой, и мать ее родилась в зажиточной и сильной семье. Только ее любовью стал молодой человек из бедных, что близких совсем не порадовало. Когда его убили, она сбежала от родни, уже нося под сердцем дочь, и поселилась в предместьях Уми. А Къяли, тихий, худой, но жилистый, родился и вырос там, его родители были дружны с Утэнной. Оба умерли несколько весен назад от поветрия. Еще при их жизни Къяли встретил и полюбил Киуте, и все трое теперь были странной семьей, не связанной ничем, кроме взаимной приязни.
   Земли, на которых стояла деревня, приграничные с Тейит, принадлежали Уми, но до главного города был еще долгий путь. Соль ни разу туда не наведалась, Тахи -- лишь единожды. Здесь, в крохотном, стоящем вдали от крупных дорог селении, у них появился дом и все, что нужно для жизни.
  
   ...Некогда, в самом начале еще, Тахи предлагал Соль поселиться на севере, но она лишь качала головой, и трепетали перышки, украшавшие головную повязку: нет, там ты никогда не станешь своим.
   К городку, где встретили Утэнну, вышли не сразу. Несколько раз подумывали остаться то в одном, то в другом поселении, но их пара вызывала чересчур любопытные взгляды, слишком дотошные вопросы. Тогда ночевали там, пополняли припасы и шли дальше. Однажды пришлось заглянуть и в лесную чащу. Соль сбила себе ноги в пути -- горная серна, она не боялась и поросших травою равнин, но не привыкла бесконечно идти через леса, плотные, душные, то приветливые, то страшные. В лесу под темным покровом деревьев хозяйкой была зеленая тень. Влажность, а порой и прохлада, особенно после дождя, противоположные палящему зною открытых мест, исходящий от лесной почвы запах земли, мхов и сладкий аромат цветов. Папоротники повсюду, забивающие траву, деревья причудливой формы, покрытые свисающими плетями длинных гибких растений, порой пышно цветущих, порой покрытых ядовитыми шипами -- а то и все вместе.
   Солнце било сквозь прихотливую резную листву, а рядом, в темных сырых закутках, таилась бесчисленная яркая смерть. Смертоносным было многое -- и невинные с виду пятнистые ящерицы, и огромные жесткие сколопендры, и змеи -- тонкая быстрая тахилика и туалью, неповоротливый с виду.
   По ночам лес наполнялся множеством голосов -- от щебета и чириканья до хриплого рева. Соль жалась к Тахи, а он улыбался краешками губ -- он знал эти голоса и любил их.
   То, что так пугало любимую, было лишь отголоском подлинной чащи Асталы, было местами почти безобидными; здесь вряд ли погиб бы даже ребенок, понимай он хоть сколько-то лес.
  
   И вот время прошло, и у них сын, и друзья -- почти родичи, и все хорошо.
   Когда сын родился, Тахи пообещал ему, что однажды возьмет его к Медвежьей голове, они будут идти долго-долго, но тот лично погладит по носу "медведя". Слово свое он сдержал. Сыну тогда едва исполнилось семь, и это был последний их сезон в ставшем родным селении.
  
  
   **
  
   Тейит, настоящее
  
  
   Седьмой день Огонек с Лиа переходили от селения к селению в низине, где растили сладкий тростник. Тут повсюду струилась вода, и порой дорогу им заменял широкий ручей -- и узкая долбленка несла их от поворота к повороту.
   Тростник пел, гудел на ветру разными голосами -- низким, порой хрипловатым, и тонким, протяжным; он подманивал ветер, чтобы тот поселился в теле тростника. А потом кто-нибудь срежет стебель и сделает свирель-ули, и удивится, заслышав в трепещущем звуке жалобу ветра...
   Лиа видела, как важно внуку знать -- он может что-то и сам, и гоняла его без поблажек. Хотя везло им -- немного больных было на их пути, сила Мейо Алей хранила людей этой низины. Или, может, поющий тростник хранил, приманивая покой переливчатыми звуками, отпугивая беду?
  
   -- Я люблю отходить подальше от города, -- Лиа будто помолодела за эти дни, и взгляд стал мечтательней. -- Тут дышится легче. Нет, я не о воздухе, -- она улыбнулась, видя, как внук тут же начал принюхиваться -- правда, ветерок и впрямь был очень приятным, доносил горьковатые запахи трав с пастбищ, пустых в этот вечерний час; небольшое стадо грис отогнали по ту сторону реки.
   -- Не знаю, поймешь ли ты... Я столько передумала после ухода дочери, -- женщина устроилась прямо на земле, прислонившись спиной к еще теплому камню. Сегодня они замешкались и не успели дойти до стоянки, на которой их ждали, и собирались заночевать под открытым небом, поднявшись повыше, чтобы не мешали влажность и водная мошкара. -- Знаешь, людей я люблю. Они бывают разными -- хорошие, плохие, и так и сяк... Люблю все равно. Но Тейит... в ней тяжело, хотя все вроде бы по уму. Несколько поколений наших предков трудились, чтобы создать горное государство, в котором удобно жить. Да, удобно. Надежно. И нечем дышать... И речь не о воздухе, -- Лиа замолчала, сунула руку в корзину, доставая лепешку, протянула внуку.
   -- Давай поедим. А то я что-то разговорилась. Тебе-то зачем это все, ты вырос вне этого...
   -- Рассказывай! -- попросил Огонек, вытянулся на траве, на животе, глядя на бабушку снизу вверх.
   -- Я умею лечить, но в остальном не слишком-то образована. Однако могу сравнить народ здесь, на окраинах, и в самой Тейит, и вижу -- воли у городских жителей все меньше. Рабочие муравьи... как ни горько такое произносить. Даже любви-то и нет почти, все больше долг или привычка. Соль моя вроде тихоней была, а велело сердце -- и никто сдержать не сумел. Давно я не видала и тени таких. Что ж... Иначе слишком опасно в пещерном городе, чересчур буйные или желающие править мир под себя давно перевелись. А за тем, чтобы они не заводились на пастбищах или в поселениях земледельцев, строго следят. Заметил, как охрана смотрит на нас? А ведь кто мы, всего-то ходим и лечим, да еще с разрешения Лайа.
   -- Разве она разрешала? -- удивился Огонек. -- Атали говорила, она недовольна...
   -- Эх, мальчик. Была бы она недовольна этим всерьез, мы бы дальше Ауста не ушли. Да, ей это не нравится. Но ей... похоже, ей лень мешать. Что до поселений... Помимо стражи, людей с Силой там почти нет, тоже не зря подобное. Случись что, охранники всех вмиг положат. Даже в храмах... своя Сила служителям не положена, они лишь сосуды для проведения высшей воли! Когда-то было иначе. Смешно -- у каменотеса или кузнеца Силы может быть больше, хоть она пригодна лишь для его ремесла!
   -- Но я сам видел, -- мальчишка даже привстал. -- Погоди, но как же огни, сияния эти все -- я же видел!
   -- О! Ты сходи, посмотри, как фокусник развлекает народ, -- рассмеялась Лиа. -- Он тебя рыбу из-за шиворота достанет!
   -- Так это обман? -- приуныл Огонек. Так красиво было...
   -- Обман-то с чего? Мастерство. Хотя, говорят, есть некие вещи, оставшиеся от предков... Изначально в Тейит многое было во власти служителей Мейо Алей и не только его, но их всех оттеснили. Умение управлять душами и мыслями среди камня слишком опасно... для других желающих править. А ты знаешь -- ведь по сути жрецами был основан город -- предвестник Асталы.
   -- Но в Астале у них Сила есть, я был в Доме Солнца, и это не фокусы! -- возразил Огонек.
   -- Как у них там, я не знаю, но правят сейчас не они.
   -- Не они, -- подумав, согласился Огонек. Он вспомнил, как Натиу привела его к служителям Дома Солнца и не просила -- почти приказала разбудить его память... как потом Кайе вмешался в обряд и забрал его самого.
   -- Давай уже поедим, -- Лиа улыбнулась внуку, доставая еще одну лепешку.
  
   Огонек однажды спросил бабушку - неужто не боится ходить без охраны? Еще не договорив, понял - даже если бы и боялась, все равно бы пошла. Это он недавно по лесам бродил просто так, а тут дело другое. Лиа лечит людей; если человек живет в глуши, что же ему, помощи не оказывать?
   Хотя, по слухам, таких как Лиа здесь по пальцам одной руки перечесть...
   Ладно тут все же не слишком опасно. Как в остальных землях Тейит Огонек не знал, а в самом горном городе и на окраинах его преступлений совершалось мало. Законы севера были не мягче южных. Да и камень высасывал жизнь, люди чаще покорно сносили все, что им определила судьба, не пытаясь это изменить.
   Правда, он сам видел, как Лиа лечила рабочего, которому проломили голову поздно вечером в проулке -- виновник скрыться успел, и Огонек не узнал, нашли его после или нет.
  
  
   "Перья" появились на закате седьмого дня. Три: два почти сразу развернулись и заскользили к горам, в направлении озера Туи, и одно, изгибаясь игриво, накренилось -- и словно с огромного склона плавно поехало вниз, к полям.
   Целительница с внуком едва -- едва покинули лодку и перешли на другую сторону поля, где начиналась хорошая, ведущая к Тейит дорога. Тут и заметили гостя. Сбросив с плеч кожаные дорожные сумки, Лиа и Огонек остановились -- и остановились их провожатые.
   "Перо" было в рост человека длиной -- нежное, полупрозрачное.
   Люди вскинули головы. Прозрачное, легкое, дитя неба плавно покачивалось в воздухе, приближалось, чуть изгибаясь, и это походило на танец.
   -- Мейо Алей, и нет никого, кто бы мог отогнать, -- простонал мужчина -- проводник.
   -- Я видел дом после того, как "перо" покружило над ним. Груда обломков! И люди... Их кости раздавило, перемешало, -- откликнулся другой, съеживаясь, будто хотел слиться с землей.
   -- Мимо лети, мимо, -- едва слышно шептал первый из провожатых, не отрывая взгляда от плывущего в воздухе "гостя".
   Огонек покосился на бабушку. Она не выглядела слишком испуганной. От нее мальчишка слышал и другие рассказы, как "перья" не причиняли вреда. Просто покружатся, словно рассматривая, и улетят прочь. Разные -- от руки длиной до роста двух человек. Никогда "перья" не гнались за людьми... просто некоторым не повезло стать у них на дороге. Знать бы еще, где проходят эти дороги...
   -- Мне всегда хотелось понять, думают ли они, понимают ли нас, -- беспокойно произнесла Лиа. С запрокинутой головой следила за мягкими движениями "пера". А оно приближалось.
   Такое легкое, безобидное с виду.
   -- Уходим отсюда, -- не выдержал провожатый. Он готов был бежать сломя голову, бросить и женщину, и мальчишку.
   -- Да-да, надо уходить, -- Лиа стояла, прямая и напряженная, не сводя глаз с плывущего полупрозрачного чуда. -- Но ведь что-то им нужно...
   -- И дикие звери приходят порой взглянуть на человека.
   -- Зверей нетрудно понять. -- Морщинки обозначились на лбу женщины. -- Впрочем, порой я не понимала собственную дочь.
   Странное создание в небе остановилось, и не двигалось, несмотря на ветер.
   Огонек, завороженный его покачиваниями, сделал шаг вперед... еще шаг, и еще... цепочка на шее и камень налились холодом, потом неподъемной тяжестью на шее повисли. Но подросток сделал еще движение, не сам даже -- "перо" вело. Цепочка удавкой стянулась на горле... и лопнула. "Перо" качнулось над головой, почти коснувшись протянутых рук, развернулось и заскользило прочь.
   Огонек остался, улыбаясь бессмысленно и счастливо.
  
   -- Мальчик! -- Лиа выдохнула и глотнула воздух, будто все время до этого не дышала. -- Как ты мог, мальчик!
   -- Я видел их раньше. Такие красивые, -- выдохнул Огонек, не сводя глаз с уже пустого неба. Только птицы летали у горизонта.
   Огляделся -- люди стояли поодаль, шептались. Проговорил покаянно:
   -- Аньу, не сердись на меня. Они же... просто необыкновенные.
   -- Они красивы, -- согласилась Лиа. -- Я тоже забывала про все на свете, видя их движения. Да и сейчас повела себя глупо. Красивы, так необычны... Но они губят людей.
   -- Ты же сама сказала -- понять.
   -- Если погибнешь, понимать уже будет некому. Когда не уверен, что другой тоже хочет договориться, да вообще тебя замечает, лучше изучай на расстоянии.
   -- Это не всегда возможно, -- сказал Огонек, думая сразу о многом.
   -- Сумасшедший! О бабке подумай! Каково бы ей было смотреть, как тебя расплющит?! -- закричал один из провожатых, качнулся было к мальчишке, потом попятился, встретив короткий взгляд Лиа. -- У всех на слуху быть хочешь? -- пробурчал он уже более мирно.
   -- Нет, -- Огонек дернулся, прикрыл глаза ладонью от ставшего слишком ярким света. И обратился к бабушке, словно это она упрекнула: -- Нет, аньу. Я... поступил глупо. -- И попросил еле слышно: -- Прости меня.
  
  
   **
  
   -- И где это шляется твой муженек? -- послышался знакомый надтреснутый голос. Белая Цапля стояла у входа в галерею, словно внезапно выросший сталактит.
   -- У него много дел, -- Саати попыталась проскользнуть мимо, но старуха ухватила ее за край покрывала.
   -- Шляется, не скрывай! Я пришла навестить сына, и узнаю, что пятые сутки он проводит невесть где. А ты что за жена, раз он от тебя бегает? Да и неудивительно, твои цветочки уже отцвели.
   Треснуть бы ее об стену как следует, подумала Саати. Только дай позлословить. Но Белая Цапля отнюдь не дура, и все зубы у нее на месте, а уж способность укусить ограничивается не только ими.
  
   Только ближе к вечеру ей донесли, что Лачи появился -- в своей голубятне. Поколебавшись -- стоит, не стоит туда идти? -- Саати все-таки выбрала первое. Она не вынесет, если муж снова исчезнет, не предупредив, ведь его клятая мамаша явится насмехаться. Белая Цапля не любила ее с самой свадьбы, и чем дальше, тем больше, осознав, что брак получился удачным. Ладно, к внукам питала некоторую привязанность. Хотя малышка Илику бабку побаивалась.
  
   Голубями Лачи занимался с юности. Теперь-то, конечно, их тренировали другие, но он не потерял любви к этим птицам. Многие дивились, как быстро он передает послания и узнает новости, а весь секрет таился под птичьими крыльями.
   -- Ты хоть предупреждай, когда исчезаешь надолго. Твоя мать, разумеется, прибежала; ей только дай повод поиздеваться.
   Лачи в простых тунике и штанах держал в руках голубя и смотрел на него так, что Саати ощутила ревность. К женщинам -- никогда, а вот к птицам его...
   -- Смотри, какой он. Давно хотел таких вывести.
   У рыжевато-белого голубя на голове даже не хохолок красовался, а целый венец из перьев.
   -- Этого я никуда посылать не стану, пока не получу еще пару десятков таких же.
   -- Только не говори, что все эти пять дней торчал в голубятне. Об этом давно рассказали бы и мне, и твоей матери.
   Лачи с улыбкой вернул голубя в клетку.
   -- Ну вот, теперь можно домой.
   -- Ты в таком наряде выглядишь, словно огородник какой-то.
   -- А чем они плохи? У же меня будет еще уйма времени покрасоваться в вышивках и камнях.
   -- Повернись... у тебя и солома в волосах! И перо.
   -- Ну вот и украшение, разве не так?
   Саати не могла на него долго сердиться, особенно когда Лачи отвечал якобы с веселым смущением, будто она говорит весьма приятные вещи. Словно жена пришла поздравить его с этим несчастным голубем и тем, какая у Лачи замечательная мать!
   Они вышли наружу, спустились по узкой пологой лестнице. Тут наконец Лачи заговорил серьезно.
   -- Мне было нужно увидеться кое с кем, и кое-что поручить. Тебе я сказать могу. Постоим тут немного, у этой арки ушей точно нет, а дальше я не уверен. Из Асталы прилетел голубь с известием, что моя племянница сбежала -- я начинаю ее уважать! -- и ее не нашли, если по-настоящему искали, конечно. Есть с этим прямая связь или нет, но Кайе Тайау был ранен, и похоже серьезно.
   -- Но раз он выжил, какая нам разница?
   -- Может, и никакой. Только ровно в те дни полукровка свалился непонятно с какой болезнью, а теперь как ни в чем не бывало усвистел вместе с бабкой лечить очередных недотеп.
   -- Совпадение, -- искривила губы Саати.
   -- Ты сама в это веришь?
   -- Я предпочитаю не строить дом на песке.
   -- В любом случае, в Долину Сиван отправился еще один голубь. Кстати, брат того, который тебе так понравился. Мне не хотелось обращать на Долину внимание южан так скоро, но на углях готовят, пока они горячие.
   Теперь они шли проулком, мимо торговцев сушеными, засахаренными и печеными фруктами -- свой товар продавцы носили в коробах, перекидывая ремень через плечо. Наверняка среди них были осведомители и Лачи, и Лайа, но раз муж не прервал беседы, то и Саати продолжила говорить.
   -- Но если ты все-таки ошибся насчет полукровки?
   -- Даже если и так, мы ничего не теряем. Главное не пустить их дальше самой Долины. Тогда просто будет небольшая ссора. Извинимся, найдем виновных. В первый раз, что ли, -- он улыбнулся и торжественно протянул жене засахаренную дынную грушу, держа плод за воткнутую в него острую палочку.
   -- Элати к тому стойбищу дикарей вела рука судьбы. Полукровка действительно нам пригодился. Что ж, теперь осталось его подготовить.
   -- Но если ты все-таки ошибаешься, и тот южанин не его отец?
   -- А какая нам уже разница?
   -- А что скажет Лайа?
   -- Ах, да, моя дорогая обсидиановая подруга... Я ей все расскажу. Она будет в восторге!
  
  
   **
  
   Лес в землях Асталы
  
   Погоня придержала грис, когда началось топкое место.
   -- Если эта ненормальная еще и утонет... -- сказал один, выражая всеобщее мнение. Двое из отряда все же направились по едва заметным следам: не копыт, эти метки давно затянуло, но по обломанным веточкам, сбитым головкам цветов. Было не по себе -- если девчонка снова поставит ловушку, болото не простит оплошности и преследователи погибнут наверняка. А объезжать топь, отыскивая, где беглянка из нее вышла -- потерять еще пару дней.
   Покричали на всякий случай, вдруг сидит где-нибудь на островке, не зная, куда податься? Но было тихо.
   -- Къятта велел проследить, но не изловить ее любой ценой, -- решил старшина. -- Сейчас самое сухое время, ей повезло: может, и выберется.
  
  
   Все ужасы, какие только слышала о южных лесах, всплыли у нее в голове. От сидящих в засаде энихи до ящериц длиной больше человеческого роста, от хищных бегающих птиц до мохнатых пауков размером с корзину. И все они собрались сейчас в этом болоте. Этле тысячу раз пожалела, что покинула город. Все ее душевные силы уходили на то, чтобы оторваться от погони, обезвредить ее, но погоня запаздывала... теперь девушка была бы ей рада. Этле не дала бы забрать себя в Асталу, она бы сопротивлялась и скорее всего погибла... но не одна в чащобе, полной страшных звуков, опасных тварей и злобных местных духов.
   О, теперь она припомнила сказки их южной опекунши, толстухи Ашиоль. Кого только не было там! Звероподобные злобные карлики с зеленой кожей, затаятся -- не отличишь от пня! Одноногая женщина с клюкой, след которой указывает на золото, но заметит тебя -- разорвет. Пьющие кровь призрачные летучие мыши с горящими багровыми глазами... А сколько духов незримых!
   Этле едва не плакала от страха.
   Когда поняла, что сбилась с дороги, перестав направлять грис, было еще светло. Трава тут казалась ярче -- изумрудно-зеленой, то тут, то там высились кочки, и все больше попадалось засохших деревьев, кривых и маленьких. Грис стала бежать все медленней, потом заупрямилась и вовсе остановилась; девушка слезла, потянула своего скакуна за повод. Почва под ногами неприятно пружинила, будто Этле шла не по мху-травке, а по шкуре огромного спящего зверя. Пахло здесь странно и не слишком приятно -- гниющей зеленью и чем-то еще незнакомым. Но запахи Асталы и без того утомили ее, привыкшую к горному воздуху, и Этле не придала этому особенного значения. Вскоре под ногам начало явственно хлюпать, обувь давно промокла, девушке становилось все холодней. Уже поняла, что попала в болото, но пыталась бодриться. Она понятия не имела, куда идти, перебираясь с кочки на кочку, с островка на островок. Выйти было необходимо -- передергивало от одной мысли, что придется заночевать здесь, ложиться в эту травяную мшистую сырость. Да еще высунется какая-нибудь когтистая лапа...
   Этле казалось, что она уже вечность бредет, ведя в поводу грис, и сама уже стала болотным духом, одиноким и мстительным. Увы, мстить было некому.
   Небольшая птица пролетела над поляной, четкий абрис на фоне неба. Девушке показалось, что это голубь, и он был таким же, как те, которыми их снабдили в Тейит, как тот, что болтался у нее в клетке, привязанной к седлу. Таких голубей разводил Лачи, и в Асталу птице лететь было незачем. Этле едва не задохнулась от острой ненависти. Клятый дядюшка...
   Вскинув голову, она взяла повод грис и пошла в сторону, откуда прилетела птица, глядя чаще вверх, чем под ноги. Под ногами чавкало и хлюпало все сильней, но это уже не пугало.
  
  
   Кажется, чудо случилось, но не было сил радоваться. Следуя невидимым путем птицы, она все-таки выбралась на самом закате, и без сил свалилась не первое же встреченное сухое и ровное место. Мошкара, пауки, многоножки -- какая разница. Поутру ее ждало еще одно чудо -- дорога со знаком-отметкой. Глядя на него и на солнце Этле поняла, где находится.
   Несколько дней миновало, с дороги девушка не свернула и никого не встретила, кроме одного раза -- мимо прошагала вереница каких-то рабочих, шедших, судя по разговору, от селения до другого. Девушка отступила в заросли, удалось затаиться.
   Теперь северянка сидела на причудливо изогнутом корне. Болота все еще тянулись неподалеку, но опасны были не более, чем утром приснившееся ночью чудовище. Впереди -- если верить рисунку -- оставалось полдня пути, и будет граница земель Асталы. Девушка впервые за долгую дорогу сумела облегченно вздохнуть. Рядом рос плод болотной дыни -- большой, желтый с робкой прозеленью жилок, на прочном шипастом стебле. Уже переспелый, наверное.
   Этле протянула руку, потянула плод. Он не поддавался, и она нагнулась к земле, двумя руками вцепилась в стебель, с усилием откручивая лакомство. Ножом взрезала кожуру, с наслаждением вгрызлась в прохладную мякоть, нежную, как пена. Плод оказался не слишком вкусным -- довольно пресным и рыхлым. Этле отшвырнула недоеденную дыню и пристроилась подремать на мягкой кочке. Тихо было, и грис пофыркивала вполне спокойно. Этле поерзала на траве, устраиваясь поудобнее.
   И сейчас лишь сообразила -- у съедобных болотных дынь кончик острый, а у этой -- тупой. Так плохо знала растения... а ведь рассказывала же Ашеноль о ядовитых, угощая брата и сестру местными фруктами.
   Резь в глазах и спазм в горле помешали думать дальше.
  
  
   **
  
   Астала
  
  
   Улиши несколько дней не выходила из своих покоев, и Киаль, узнавшая о сломанной руке, прорвалась к ней едва ли не с боем. Жена брата до сих пор была в этом доме чем-то вроде островка на реке: воды омывают его, выбрасывают то одно, то другое на берег, но не попадают вглубь. Служанки, которых Улиши с собой привезла, предпочитали болтать и сплетничать друг с другом, а не с прочими домашними, тем более не делились они секретами госпожи.
   Но внучку хозяина дома они не посмели остановить.
   Ступала Киаль бесшумно, но слышно ее было издалека: по звону браслетов, подвесок на поясе, или пришитых к подолу крохотных бубенчиков. Она не таилась -- с чего бы? И все-таки застала Улиши с главной ее служанкой врасплох, ведь не только Киаль в этом доме носила браслеты. Приближенные Улиши тоже их любили.
   -- Не тревожься, ала, ты не потеряла способность иметь детей, -- утешала служанка ее, сидящую на постели. -- Все-такизря ты избавилась от него... ребенок бы упрочил твое положение, а рука... что рука? У кого не бывает вспышек гнева?
   -- Тебя не спросила, -- холодно сказала Улиши, здоровой рукой обнимая себя, а больная висела на перевязи. -- Хорошо, что я не успела сказать, вот дурой бы оказалась! Если бы он -- ладно -- не извинился, но вспомнил про то, что мне больно! Хотя бы на следующий день! Ну, пускай через день! Я не одна из его девок...
   Она осеклась, заметив Киаль, неподвижно стоявшую у приоткрытой дверной занавески.
   -- Пойдешь доносить? -- зло спросила Улиши. Сейчас она совсем не была красивой: растрепанная, бледная, с синяками под глазами и лихорадочными пунцовыми пятнами на щеках.
   -- Не пойду, -- тихо сказала Киаль. -- Не знаю, что он тогда сделает.
   -- А разве ты не мечтала от меня избавиться?
   -- Я пыталась быть твоей подругой.
   -- Конечно! Пригрев ту девку! -- Улиши со свистом втянула воздух и вдруг разрыдалась, упав лицом на постель. Киаль постояла какое-то время, смотря, как суетится служанка, и тихо вышла.
  
   Почти сутки металась внутренне, не зная, как быть. Къятте говорить в самом деле нельзя, но есть еще дед. Да и Улиши... может, ей нужна помощь? Но Киаль чувствовала, что не готова еще раз столкнуться со столь неприкрытым отвержением.
   В конце концов она убедила себя, что не ее это дело. Что она знала о личной жизни старшего брата? Да почти ничего. Своих женщин он здесь не селил, не считая Чиньи, да и та была не его. Разные служанки в разное время интересовали его, но ненадолго. Хотя, как понимала по случайным обмолвкам, в городе и окрестностях у него всегда кто-то был, то одна, то другая. И Улиши не могла оставаться в неведении; она всяко изучила его лучше Киаль, которая, конечно, сестра, но живет на своей половине и даже младшему ближе, чем старшему, по годам уж точно.
   Сами разберутся.
  
  
   **
  
   После домашнего совета Кайе дали сонное зелье, и тот проспал двое суток. Целитель ускорил заживление раны, однако не мог излечить ее мгновенно. Лучше уж пусть поспит для верности, ведь Кайе никогда не болел, может, снова пытался бы встать преждевременно.
   Его сейчас опекала Киаль, ее единственную он соглашался терпеть рядом просто так, не ради перевязок. По два-три часа в день она проводила в смежной комнате, отделенной лишь аркой, смешивала ароматы, готовила очередную краску для губ или глаз, и напевала негромко. Присутствие девушки было вроде шелеста ветра в кронах, вроде журчания ручейка -- можно про них даже забыть, но тишина не кажется давящей. Разговаривали мало, и о чем бы? Только в самом начале, когда рассказала о новостях.
   -- Северянку так и не нашли? -- спросил, когда открыл глаза, увидел рядом сестру.
   -- Нет, -- вздохнула Киаль.
   -- Что вздыхаешь?
   -- Она ведь может погибнуть.
   -- Туда ей и дорога.
   -- Тебе ее совсем-совсем не жалко? -- спросила по -- детски, возмущенно сдвинув тонкие черные брови.
   -- С чего бы.
   -- Чиньи тоже нет, -- нерешительно продолжила Киаль.
   -- А... -- отозвался вяло. -- Как она умерла?
   -- Ее отдали Хранительнице.
   -- Это хорошая смерть, -- помолчал. -- А северянин?
   -- Он под охраной. Больше, чем прежде. Снова возле Дома Звезд.
   -- Но... -- Кайе примолк, языком тронул верхнюю губу -- настолько сильный запах цветов, которыми украсила прическу сестра, что кажется -- сладкий привкус у воздуха. Продолжать разговор не стал. Но Киаль, вертя на пальце кольцо, сказала:
   -- Мне все не дает покоя ее побег. Этле никогда со мной не откровенничала, но все-таки мне казалось, близнецы любят друг друга. И она не просто решилась на такой риск, она бросила самого родного человека. Он же теперь... один.
   -- Тебе-то какое дело? -- Кайе качнул головой, раздраженно отбросил пальцами слишком отросшую челку. -- Чем меньше тут северных крыс, тем лучше!
  
   Рана почти уже не беспокоила. Мазь, изготовленная умелыми руками целителя, тепло этих рук -- и боли нет, и даже двигаться можно. Вот только вставать не велели ему, и он слушался.
   В эту ночь ему приснился сон, воспоминание из давнего прошлого. Когда-то они с братом нашли в лесу кроличью нору. Это сам он услышал писк, и, не обращая внимания на попытки удержать, помчался искать детенышей. Те сидели, голодные, полумертвые -- видно, погибла их мать. А они звали. Странно, что детенышами не успел закусить никакой хищник. Он убил их тогда -- слишком малы, не годятся в пищу. Думал потом, каково это -- ни души рядом, звать, и никто не приходит? Разве что смерть.
   Понимал -- только рана виной подобным воспоминаниям. Но прогонять их не хотел.
   Как только разрешили подняться, направился к дому, где поначалу поместили заложников и где нынче оставался только один.
  
   На сей раз Айтли не вскинул глаза на гостя с надменным своим выражением, которого уже достаточно было для желания шею свернуть северянину. Он лежал ничком, сжимая голову. Не пошевелился, когда Кайе встряхнул его за плечо.
   -- Что с тобой?
   Не отозвался. Кайе расцепил его руки -- холодные... сущий лед.
   -- Этле... -- простонал северянин. Губы его были бледно -- голубого цвета. А охрана... этим недоумкам довольно было того, что в комнате тихо.
   Кайе высунулся за дверь.
   -- Кто-нибудь сюда, живо!
   Охрана быстро разобралась, что происходит, позвала целительницу. Немолодая женщина прибежала, словно девчонка. Первым делом посмотрела на Кайе, испуганно и покорно. Юноша прочел в ее глазах "я понимаю", и это его взбесило.
   -- Это щупальце сдохнет сейчас! Займись им, ну!
   И вылетел из комнаты. Сел на пол у стены. Со злости сжал руку в кулак. Он и сам не понимал, почему причинила такую боль уверенность целительницы -- это он что-то сделал с заложником.
   -- Я его и пальцем не тронул, ясно?! -- повернув голову, крикнул он в дверной проем.
   Он слышал про особую связь близнецов. Какая же тварь у него сестрица. Последнее дело, бросать своих, вот так -- особенно. Наверное, сейчас она при смерти; вот прилетело и братцу.
   А еще, как бы ни было тошно, Айтли напомнил другого, когда тот лежал на траве почти без сознания. Только у того все тело было в крови. И волосы -- темно-рыжие.
   Не меньше четверти часа прошло, и целительница высунула нос в коридор.
   -- Дитя Огня... Кайе-дани, он не умрет, и ему чуть получше, но сделать я ничего не могу.
   -- Ну?! -- Кайе вскочил на ноги и мигом очутился рядом с кроватью Айтли.
   -- Что-то стряслось с его сестрой. Уканэ чувствуют людей... а близнецы еще и невероятно близки.
   -- Она мертва?
   -- Не думаю. Но ей очень плохо.
   -- Дура. Это я знаю. Ты можешь ему помочь?
   -- Мало чем... Погрузить в сон -- и то, ему будут сниться кошмары. Сам он уйти не в силах сейчас...
   -- А эти, наши уканэ, могут?
   -- Не думаю... Связь близнецов большинству из них не по силам; вмешиваться -- как раскалывать оболочку ореха, рискуя повредить ядро...
   -- Тогда прочь отсюда, и не мешайся!
   -- Я сейчас позову...
   -- Пошла прочь, и не смей рот открыть! -- рявкнул он, и женщина поспешила покинуть опасное место.
   Как только она ушла, Кайе присел на постель, всмотрелся в бескровное лицо. Айтли выглядел, будто уже расстался с душой. Целительница сказала, что ему легче -- и верно, стонов не было больше. Но руки все еще ледяные. На запястье бьется жилка -- единственное, что выглядит в эсса живым.
   Целительница отступилась, признавая свое бессилие. А вот если умрет заложник? Не хватало потерять еще одного. Сестра сбежала, брат умер... повод к войне? Разве не этого хотел Къятта?
   Взял руки лежащие поверх покрывала. Пригодно довольно смуглые, сейчас они тоже выглядели почти серыми. Руки, как у девчонки... интересно, каково жить, зная, что ты можешь защищаться только этой своей внутренней Силой?
   -- Это я решу, когда ты сдохнешь, -- пробормотал Кайе, пытаясь отогреть эти руки. Он не умеет лечить. Но уж огнем поделиться может, даже с этим замороженным щупальцем. Пламя его принадлежит земле, огня в недрах хватит на всех! Ощутил, как, повинуясь невидимым волнам этого огня, начинает чаще стучать или замирать сердце мальчишки, и немного испугался, поняв, что лежащее перед ним человеческое существо совершенно открыто -- моллюск без раковины.
   -- Идиот, -- буркнул, непонятно к кому обращаясь. -- Ладно...
   Растереть кожу, заставить мышцы расслабиться... не так трудно. Легкими пощечинами вернул на лицо краску. Целители умеют лечить... но тут не лекарство нужно. Этим умникам и в голову не придет взять лежащего без сознания и как следует потрясти...
   -- Пусти, -- наконец-то ожил северянин. Дышал он прерывисто, с усилием. Взгляд немного блуждал, словно у лежащего кружилась голова, и растерянности в нем было больше, чем страха. Кайе фыркнул и отстранился.
   -- Живой?
   Северянин, похоже, никак не мог понять, где находится и с кем говорит.
   -- У меня вся кожа горит...
   Наконец он сообразил, кто перед ним, дернулся в сторону:
   -- Что ты сделал?
   -- Да ничего. Пытался заставить твою рыбью кровь бежать быстрее.
   -- Зачем?
   -- Хоть я помогу, раз больше ты никому не сдался.
   Айтли, кажется, вспомнил, сказал:
   -- Моя сестра... ей было плохо.
   -- А сейчас?
   -- Кажется, лучше... Раз и мне тоже...
   -- Значит, это благодаря сестре ты очухался. Ну и валяйся тут дальше, -- Кайе поднялся.
   -- Погоди... -- Айтли был еще очень слабым. -- Ты и вправду пытался помочь?
   -- Еще чего! Всего лишь не хотелось, чтобы ты сдох раньше времени.
   -- А! -- лицо его стало странным. Будто ни одно выражение не могло на нем задержаться. -- Что же теперь?
   -- Хватит с тебя на сегодня. А то и впрямь помрешь слишком быстро, -- зло сказал Кайе и вышел.
  
  
   Рынки в Астале не пустовали никогда, но, когда приходили вереницы грис с севера или с побережья, торговля оживала необычайно, на общих центральных рынках особенно. Ни разу не обходилось без ссор -- то кто-то кого-то обвесил, то кому-то подсунули плохой товар -- а может, возвели друг на друга напраслину. Стража в оба глаза следила за спорами и даже драки допускала порой, лишь бы нарушение порядка не выходило за пределы разумного. А так... кровь горячая, можно.
   Все началось с перебранки, и скоро ссора катилась камнем с горы, увлекая за собой все новые и новые камни -- слова и лица. Охрана упустила момент, когда обычная склока переросла в общую потасовку. Стражи покоя Асталы честно делали, что могли, но их оказалось попросту недостаточно здесь и сейчас. Край площади уже был охвачен пожаром -- не тем, от которого загораются трава и ветки, но тем, который сжигает сердца и разум. Счастье, что здесь не было оружия на прилавках. Ремесленники не носили ножей, но пояса с медными пряжками засвистели в воздухе, отлитые мастерами звери и птицы заговорили на разные голоса, загремели бьющиеся на черепки глиняные сосуды и поднялась пыль под множеством ног.
   -- Али...
   Он рванулся вперед, помня, что перекидываться нельзя и помня, что это -- хоть не его люди, но люди его Асталы. И убивать нельзя. Отшвырнув двоих, оказался в гуще свары -- и протяжно, по-звериному вскрикнул, чувствуя запах свежей крови. Плевать было, кто зачинщик -- виновны все, кто очутился тут, в чьих руках покачивался пояс или топорщилась палка.
   Он раскидал драчунов, испытывая наслаждение и ярость, и сожалея лишь об одном -- все быстро закончилось. Будто булыжник швырнули в воду, взлетели брызги -- и все. Со стонами расползались покалеченные, присмиревшие.
   -- Прекратить, -- раздалось с запозданием.
   Юноша вскинул голову, подался назад. Прищурился от яркого солнечного света. Перед Кайе возвышалась всадница на грис -- Халлики, в сопровождении не сестры на сей раз, а одного из молодых родственников. Тонкая, словно лиана, черная на фоне солнечного диска -- лица женщины видно не было.
   -- Ты вносишь смуту больше, чем зачинщики драки. Это не твой дом, чтобы творить все, что угодно.
   Кайе встряхнул головой, раздраженно убирая с глаз упавшие пряди.
   -- Это мой дом.
   -- Ты можешь распоряжаться своими, не смей...
   Тоненько взвизгнула грис, отшатнулась от узкой черной вспышки. Перед копытами кобылицы образовалась обугленная выбоина длиной в человеческий рост -- в камне. Молодой спутник Халлики схватился за чекели, но женщина протянула руку, останавливая его:
   -- Не стоит.
   Развернула грис, еще раз внимательно просмотрела через плечо на юношу -- внимательно, по-птичьи клоня голову.
   -- Поосторожней.
   Умчалась.
  
   Когда Ахатта получил письмо от Халлики, Киаль как раз пришла навестить деда. И, движимая любопытством, попросила показать свиток. Отметила, как заметно осунулся дед, явно не в силах равнодушно принять неприятности. Тихонько выскользнула из комнаты и отправилась искать Къятту. Как назло, его не было дома -- тогда Киаль велела оседлать грис и поехала к реке, помня -- он говорил, что направится туда. Ей повезло -- Къятту она встретила по дороге, и рассказала о свитке, встревоженная не столько письмом, сколько выражением лица деда. А Къятта молчал, не спеша обсуждать новости.
   -- Послушай, -- она потянула за руку старшего брата. Тот нетерпеливо откликнулся:
   -- Что тебе еще?
   -- Пока ничего не случилось всерьез, но Семь Родов уже настороже и готовы любую оплошность воспринять как угрозу. Если он снова... Он вел себя хорошо, когда Чинья жила. А теперь все посыплется, да?
   -- Я не знаю. Я не могу найти ему еще одну Чинью.
   -- Но разве девушек мало? -- спросила Киаль, не веря, что она это произносит.
   -- О! -- рассмеялся Къятта, будто раскусил горький орех, -- Этого добра пол -- Асталы! О Чинье он... заботился на свой лад. Считал своей, понимаешь? Не игрушкой, а -- своей. Верил, что и он ей нравится, что она щебечет с ним искренне. Замену -- не примет, не поверит уже. Она ведь чуть наш Род не поставила под удар.
   -- И что теперь? Как ты...
   -- Тень не режут надвое.
   Поглядел поверх головы Киаль и сказал совершенно спокойно:
   -- Чиньи нет. Новую игрушку ему уже не подсунуть. Отослать его пожить куда-нибудь на побережье нельзя, некому там за ним присмотреть -- я нужен здесь. Если он снова перестанет владеть собой, я и сам не знаю, что будет.
  
  
   **
  
   Только что прошел дождь, неуверенный, первый, только лишь намекая на скорый приход обильных ливней. Наброшенная на плечи белая накидка из кроличьих шкурок отлично защищала от утренней прохлады -- в комнате тоже было очень свежо. А недавно никакие накидки не оказывались нужны, даже на мокрой земле приходил спокойный сон, даже в горах не было холодно. Ахатта лишь недавно начал осознавать -- прошла молодость, да и расцвет сил остался в прошлом. Так некстати...
   Да, старость всегда подступает некстати, и все же хотелось бы передать власть и уйти на покой в мирные дни. Но о покое еще рано, еще никто не смеет заявлять о смене ведущего -- ни свои, ни чужие.
   -- Ты пошутил насчет того, чтобы брать его к нашим караванам, надеюсь? Это стихия, оружие, но очень легко повернуть его против самих себя... -- дед чуть развел в стороны ладони -- искреннее недоумение. -- Тем более сейчас, когда он неизвестно как снова себя поведет.
   -- Я предложил брать его лишь в охрану, не развлекаться нападениями. И сейчас он вполне в здравом рассудке, таньи. Слова сестер Икиари мало что значат. Он просто справился с устроившими свару на свой лад.
   -- Я видел след от его Огня на камнях. В здравом, говоришь? Надолго ли? После смерти Чиньи... А с Халлики понятно без слов. Она ищет способ, и не она одна.
   -- Я долго думал, таньи. Ты же не считаешь, что я не в своем уме? Другого выхода нет. Он взрослый уже, и леса ему мало. То, что мы делаем за стенами Асталы-города -- всего лишь способ не разрушить все в ее стенах. Кауки начинают развлекаться вылазками с тринадцати. Остальные -- немногим позже.
   -- Ты перегрелся вчера на солнце, -- раздраженно проговорил дед. -- Хочешь разрушить все, на чем держится первенство нашего Рода. А оно держится не на безрассудной силе. Он съездил к реке Иска в четырнадцать... к чему это привело?
   -- Подумай, таньи, -- уважительно, и одновременно терпеливо, словно непонятливому высокородному ученику произнес Къятта: -- Сейчас он в себе, и такое может продлиться достаточно долгое время... может быть, я найду средство удержать его насовсем.
   Встретил острый, почти враждебный взгляд:
   -- Вот как? И ты не боишься, что он ударит по членам кого-нибудь из Сильнейших Родов? Это тебе не река Иска с жалкой горсткой разведчиков Тейит.
   -- Пока на него еще можно влиять. Стоит помедлить... и он начнет устанавливать свои правила.
   -- Просто вызовешь бурю, которой опасаешься. И без того трудно поддерживать порядок -- не ожидал, что мой собственный внук, которым я гордился, начнет разрушать то, что я создал!
   -- Не думаю, что сейчас кто-то выступит против нас. Они все же боятся его... и не знают, чего ожидать.
   -- Смотрю, у тебя все продумано. На все есть ответ. А что дальше?
   -- Дальше?
   -- Чего ты хочешь добиться на самом деле? -- резко спросил дед.
   Къятта не шевелился некоторое время, потом тяжело сказал:
   -- Я думал, только Шиталь подлаживается подо всех, чтобы ее не выдавили из Совета. Но, вижу, и ты готов... лишь бы не лишиться подобия власти. Хочешь прожить как можно дольше, и чтобы ничто тебя не тревожило? Ревнуешь к собственному внуку... ты уже склонен отдать его этой своре? Из-за навета вздорной бабы? Или еще чье-то слово понадобится?
   -- Как ты заговорил, -- глядя в упор, произнес Ахатта. -- Моя поддержка тебе уже не нужна? Собираешься тренировать его не только дома и в Круге... Что ты затеял в недалеком будущем? Кайе -- пугало даже для Сильнейших, но, если я еще не выжил из ума, ты не намерен устраивать в Астале побоище. Значит, север? И как скоро, мой мальчик?
   Ахатте показалось, что на миг в комнате вместо внука очутился огромный, вздыбивший шерсть волк с янтарного цвета глазами. Только на миг. Къятта заговорил:
   -- Север? Конечно. Только... -- огромные силы тратил, удерживая то, что рвалось с губ. Не сдержался:
   -- Я всегда думал, что мать несет в себе чуждую Роду кровь... оказывается, не только она.
   Встал, шагнул к выходу.
   -- Вернись! -- опешивший от смертельного оскорбления дед ничего не успел больше.
   -- А пошел ты! -- донеслось уже из коридора.
  
  
   **
  
   Срединные земли, семь весен назад
  
  
   Все рухнуло в одночасье. Тахи наведался на ярмарку в соседний городок, по счастливой случайности не взяв с собой никого. Соль приболела, и сын решил остаться с ней, а Киуте ждала ребенка, и, хоть срок был еще не велик, тоже выбрала посидеть дома.
   -- Я один справлюсь, -- заверил Тахи.
   В городке, куда на ярмарку пришли сразу несколько караванов, он встретил былого товарища, одного из тех, с кем были в посольстве в Тейит. Коротким вышел у них разговор, и Тахи пришлось спасаться бегством. Но он успел понять, в чем его обвиняют.
   -- Я найду тебя, -- глядя в небо, поклялся былой товарищ. -- Я всем расскажу, и мы землю перевернем, пока тебя не отыщем!
   Тахи слышал его слова.
  
   -- Они искали меня сразу, но не сумели найти, и поиски прекратили. И вот... я сам все преподнес им на золотом подносе. Теперь нам с Соль и ребенком надо уходить, и немедля. Узнать, где мы поселились, дело недолгого времени, собрать отряд тоже просто.
   -- Но ведь ты ни в чем не виновен! -- воскликнула Соль.
   -- Кто бы стал разбираться...
   -- Нам придется идти с вами, -- сказал Утэнна. -- Мы жили одним домом, все это знают. Нас всех убьют, а перед тем наизнанку вывернут, дознаваясь, куда вы направились.
   Тахи только вздохнул -- он знал, что товарищ прав. Предвидеть бы все бы заранее...
   -- Мы же семья, -- прозвенела Киуте. -- Нам и надо быть вместе.
  
   Сборы не заняли много времени. Решили: ночью стоит уйти, чтобы никто не заметил направления, не выдал бы их; переночевать неподалеку в лесу, а с рассветом продолжить путь, не мешкая.
   -- Нас будут искать обязательно, -- сказал Тахи. -- Надо уйти как можно дальше, чтобы найти не сумели. И чтобы вновь не наткнулись случайно.
   -- Мы можем перебраться через горы, -- предложила Соль. -- Поселиться на побережье...
   -- Я не знаю горных троп, -- Тахи покачал головой. -- Только перевал Уэйна, но он далеко и южане охраняют подходы. А на побережье часты страшные ураганы.
   -- Разве нельзя поселиться на горном склоне? -- вступила Киуте. Тахи вскинул голову, улыбнулся:
   -- На западных склонах много пастбищ, стада грис перегоняют по мне неизвестным направлениям. Разве что забраться на каменистые пустоши, но там хорошо жить лишь сернам. Мало земли, все больше камень -- горные кручи.
   Он взял руку Соль и заговорил, обращаясь ко всем:
   -- Никто из нас не знает и пути к морю, да и горы у побережья коварны, порой шевелят хребтами. И дикари... В долине спокойней. Мы направимся к Югу -- никто не подумает, что мы рискнем подойти близко к границам Асталы. И дикарей там гоняют, они научены страху. Найдем себе место в лесах, где-нибудь на развалинах; я знаю одни. Дети будут играть на фундаменте храма, представляя, что они герои давнего прошлого.
   -- В лесах, без людей? -- спросил Къяли растерянно.
   -- Жить на чужих развалинах -- счастья не знать, -- буркнул Утэнна.
   -- Это не навсегда. Рано или поздно нас искать перестанут.
  
   Они шли. Порой леса сменяла равнина с высокой злой травой, режущей незащищенное тело, -- идти сквозь нее было сущим мучением. Там, где трава не росла, простирались каменистые пустоши.
   -- Успеть до времени дождей, -- говорил Тахи, и подгонял своих спутников. Ему было жаль их всех -- не только жену, но и совсем юную Киуте, и Къяли, постарше, но похожего на подростка, и даже медвежье -- крепкого Утэнну: он тоже давным-давно привык жить в спокойствии и уюте. А вот сына жалеть не приходилось, тот усталости не знал. Тахи порой завидовал ему: настоящая лесная ящерица, карабкается чуть не по любым деревьям, находит съедобные растения и грибы быстрей всех, а если поселятся в чащобе надолго, то ли еще будет.
  
  
   Солнце стояло уже совсем высоко. Жаркий воздух колыхался, струился, словно людей заключили внутрь одного из так любимых северянами кристаллов. Соль вытерла лицо веткой папоротника -- больше ничего подходящего не попалось. Вопросительно поглядела на Тахи -- она неважно умела определять направление, но в течение многих дней солнце вставало и садилось по ее правую руку. Шли напрямик, и расстояние между ними и землей южан сокращалось.
   -- Сколько еще идти? -- спросила Соль, убирая с лица паутину и стряхивая ее наземь. -- Мы уже близко к Астале...
   -- Не близко. Но и не так далеко. Скоро мы остановимся, мое солнце. Я хорошо знаю те места -- спокойно, красиво. -- Тахи улыбался. Как же она любила эту улыбку!
   -- Места близ границы Асталы спокойны. Когда-то неподалеку там был небольшой город, но леса поглотили его. Остались камни одни. Обломки храмовых стен обвиты лианами -- издали не разобрать, где они, где выщербленные барельефы. Башня полуразрушенная...
   -- Мы поселимся там?
   -- Не в той башне, где-нибудь рядом. Жить в камнях уютно лишь северянам и летучим мышам, а мы... -- смолк, немного смущенно поправился: А потом впереди в очередной раз блеснула светлая серебристая полоса, только очень широкая на сей раз, пахнуло прохладной свежестью. Птицы вспорхнули при их приближении, захлопали крыльями -- столько было птиц, что на миг заложило уши.
   Тахи оглянулся на спутников -- зубы сверкнули в улыбке, моложе стало лицо:
   -- Это река Иска.
  
  
   **
  
   Астала, настоящее
  
   Ежегодный праздник начала новых дождей на сей раз вышел чересчур пышным и неистовым -- нехорошие предвестия наблюдали служители Дома Звезд, и люди старательно веселились, пьяным весельем пытаясь глушить тревогу. Сегодня им позволялось многое, и не один человек должен был встретить рассвет по ту сторону мира.
   Не только разгул властвовал в Астале -- и светлое веселье было, и женщины танцевали с цветами на площади; только зорко следила охрана, готовая мгновенно стать щитом, если людская масса хлынет на эту самую площадь, одержимая желанием хватать все подряд.
   Кайе полусутками раньше вернулся из леса -- наслаждением было впервые за долгое время чувствовать -- тело вновь подчиняется полностью, и правая рука обрела былую подвижность. Не только человеком был в лесу -- в теле энихи убил здоровенного кабана, и сейчас понимал -- зверь еще не успокоился, его будоражит человеческий праздник. Но толпа притягивала и зверя, и человека, и он брел один, раздвигая толпу, как раскаленный нож режет масло. Просто смотрел, слушал и вдыхал запахи -- этого было достаточно и даже чересчур много.
   В грохот барабанов вплетался пронзительный звук длинноствольных флейт, умельцы, развлекающие народ, жонглировали огненными шарами, глотали и выдыхали пламя. Клубы ароматного дыма вздымались то тут, то там, ветер налетал порывами, разносил их над площадью. Повсюду были разрисованные углем, кармином и охрой лица, будто в отблесках пламени даже там, где пламени не было.
   Все веселились. Даже торговцы не продавали выпивку и угощения, даром отдавали -- а кто-то , напротив, от щедрости швырял им тройную, десятикратную цену.
   Наконец зверь перестал дичиться, смирился с чужими прикосновениями, голосами, беспорядочным людским движением. Гибкие силуэты мелькали повсюду -- выбирай не глядя, никто не откажет. А если и скажет нет -- разве это не раззадорит хищника? Кайе стал частью толпы. Не очень уже понимал, что делает, кого обнимает, и какие руки обнимают его -- и, кажется, среди них были не только женские. Вряд ли его узнавали в толпе сейчас, и знака не замечали; он был одним из многих. Ему сейчас было все равно, он наслаждался этой толпой, звуками, запахами, словно полной теней и добычи чащей, словно грозой и шквальным ветром. Кому угодно другому эта человеческая масса, разгоряченная, пьяная, несла опасность, но не ему.
   Наборную застежку, скрепляющую полы безрукавки, он потерял еще в самом начале, теперь где-то осталась и сама порванная безрукавка, и золотом вышитый пояс; ненадолго на шее откуда-то возникла гирлянда цветов, но он, смеясь, разбросал их все, и последний сжег на ладони. Кажется, пеплом он нарисовал какой-тодевушке знак на лице, но она не противилась, она смеялась сама.
   Словно кадку ледяной воды вылили на него, и замер, оттолкнув тех, кто был рядом. Показалось -- мелькнула фигурка с распущенными волосами, с косичкой, спадающей на левую щеку. Таличе? Она-тооткуда здесь, среди готовых на все людей? Дернулся -- увести. Потом понял -- если и не почудилось, то опаснее всех для нее -- он сам. Другие -- не тронут. А если он хочет помочь, необходимо погасить это пламя, хоть поумерить его.
   Рядом горланили песни. Нестройные голоса и звуки свирелей смешивались с рокотом барабанов.
   Он отошел в сторону, к одному из массивных постаментов. Прислонился к большому камню с высеченными письменами. Каждый вдох причинял боль, перед глазами все было красным. Запахи, звуки... волна счастья ушла, теперь не мог этого выносить, и огонь жег изнутри. Впервые это было больно, и он ощутил ужас. Так не бывает... так не должно быть... Он попытался уйти от огня, но нашел безумного зверя. Зверь не желал покидать эту площадь, он еще не насытился, он рвался обратно. Остатками разума качнулся назад, в человека, и погрузился в бешеную пляску пламени. Но это не был привычный с детства огонь, этот хотел разрушить его самого -- и разрушал, в отместку за попытку себя погасить.
   Когда-то испытывал похожее... давно. Кровь текла по губам тогда... Къятта...
   Он вскинул тяжелую голову, пытаясь разглядеть лица, найти хоть кого-то, кому под силу унять это пламя. Все лица отливали красным, и голосов было -- не различить, только шум.
   -- Ты что? Не узнал меня? -- прозвенело над ухом, и он сумел свести воедино плавающие пятна.
   Улиши.
   Ее рука все еще была перевязана, но в остальном она выглядела нарядной и возбужденной, ее кожа и волосы пахли сандалом и медом. Она засмеялась:
   -- Ты... ой! -- он перехватил здоровое запястье молодой женщины, смотрел, не отрываясь -- не в лицо, а на горло ее, где под кожей билась такая живая, такая алая струйка.
   Улиши что-то говорила, но слов разобрать не мог. Кровь... близко. Улиши не из слабых, но ему противостоять не сможет. Оттолкнул ее руку, понимая -- нельзя. Ни ее, ни кого-нибудь из Сильнейших и их приближенных. Брат... где он? Почему его нет? А эта все пыталась утянуть юношу куда-то в круг, в сердце людского сборища. Смеялась.
   Отбросив руки Улиши, стал выбираться из толпы. Дальше от центра площади, дальше, туда, где не встретишь никого из Родов Асталы. И, оказавшись вблизи внешнего круга, там, где толпа была куда разреженней, ухватил кого-то первого попавшего и рванул кожу на его горле зубами.
   Кровь обожгла изнутри, потекла и на землю, приглушая безумие, усмиряя боль.
   Но слишком много кричали рядом; оттолкнул тело и двинулся дальше.
   К Башне.
  
  
   ...Он пришел в себя в чужой маленькой комнате. Здесь было... прохладнее, что ли. Чужая Сила, хоть и запечатанная серебром, чужая кровь. Северяне, подумал без ненависти на сей раз.
   Кайе не очень понимал, как и зачем он здесь очутился. Он шел убивать северянина? Или что? Недавнее начисто стерлось из памяти, оставив обгоревшие лоскуты. Стены Хранительницы под его пальцами... вот он стоит на Башне, возле которой, как и повсюду, беснуется человеческое море. Здесь тоже гудят барабаны, кто-то кричит. Сегодня Хранительница напьется досыта. Потом он видит небо, а после -- лицо служителя, серое, перекошенное, и снова -- трава в щелях между камней мостовой. И кровь.
   А теперь на него со страхом смотрит северный мальчишка; значит, он сам уже дошел до Дома Звезд, не заметив этого. И огонь изнутри уже не так сильно жжет, можно дышать.
   -- Сними браслет, -- велел Кайе.
   -- Я не могу, он запаян, -- откликнулся Айтли; голос его дрогнул, но сам он не отшатнулся, и позу не переменил.
   -- Дай руку.
   Айтли повиновался, только на миг рука дрогнула, когда пальцы, на которых еще кровь не засохла, коснулись его запястья. Что ж он так крови боится, с досадой подумал Кайе. Схватил его руку, пальцами подцепил край браслета, сжал сильно. Услышал испуганный полукрик -- полувздох, но не поднял головы, он растягивал и сминал серебро, словно то было мягкой глиной.
   Рывком сдернул то, что больше не напоминало браслет, поранив запястье заложника. Серебро вобрало в себя часть огня... еще одну часть. Но все равно оставалось много. Казалось, тело звенит изнутри, настолько тонкой стала оболочка. И больно... хотя такая боль уже не страшно, ее можно переносить. Языком тронул попавшую на ладонь другую, северную кровь, лизнул -- на вкус она не отличалась от южной. Выпустил руку Айтли. Откинулся к стене, закрыв глаза.
   Тут... можно хотя бы дышать.
   Прохладные пальцы легли на виски. Прохлада потекла в вены, успокаивая... северная Сила, освобожденная. Легкая, прозрачная, как дождевые струи.
   Дождевые струи... Таличе, вспомнил -- и думал о ней.
   Струйки весеннего ливня скользили по вискам, по лбу, по глазам... смывали алые пятна. Потом дождь кончился.
   Открыл глаза, поднялся. Улыбнулся. Увидел -- тень ответной улыбки скользнула по тонким губам.
   -- Я думал, на сей раз ты меня убьешь. Когда ты вошел.
   -- Я был на Башне, -- сказал Кайе.
   -- Ты... кого-то сбросил?
   -- Не помню. Кажется, нет. По-моему, я чуть сам не спрыгнул оттуда. На, -- Кайе поднял с пола, протянул то, что было браслетом.
   -- Зачем? Теперь его не надеть...
   -- Оставь на память. Я пришлю того, кто новый закроет.
   -- Но если решат, что это я сам?
   -- Не глупи. Твоя сестра открыла свой, а не превратила в смятый хлам.
   Усмехнулся:
   -- Твоя сестра мастерица наводить ужас... а ты, выходит, наоборот?
   Айтли кивнул:
   -- Это оборотные стороны одного и того же.
   -- Почему ты решил помочь?
   -- Потому что ты помог мне до этого, -- оглянулся на окно:
   -- Что там, снаружи?
   -- Праздник, -- Кайе добавил, заметив тревогу: -- Сюда больше никто не придет.
   -- У тебя и на лице кровь.
   -- Я знаю.
   -- Если нужна вода...
   -- В Астале каналы на каждом шагу. Хотя сегодня вода в них не будет прозрачной.
   Голос Айтли стал глуше, словно он боялся спросить:
   -- Об Этле... ничего?
   -- Я не слышал.
   Кивнул на прощанье и шагнул за порог.
  
  
   Ночь уползла, уставшая от света, движений и грохота. Рассвет висел блеклой дымкой, глядя на пустеющие площади и улицы, и сомневался, стоит ли ему спускаться сюда. Рассвету было не по себе.
   Имма покусывала листик мяты, пытаясь прогнать привкус сладкого дыма во рту. Праздники ее не интересовали, но в том или ином движении толпы она видела очередные предзнаменования. Почти все время она просидела на постаменте возле черной стелы на краю площади.
   Там, на постаменте, и нашел ее Ийа, протянул руку -- идем. Уставшая Имма послушалась, она всегда слушалась, если дело не касалось ее личного мира.
   -- Ты видела его сегодня? Кайе? -- и, не ожидая ответа, продолжил: -- Я боялся, все закончится плохо. Но он подевался куда-то.
   -- Чего же ты ждал? И почему никому не сказал? -- удивилась Имма.
   -- Я видел энихи, а не человека. Такого, который отчаянно нуждается в крови... и способен когтями искры высекать из камней. Я потерял его из виду и больше найти не смог. Искал.
   Он какое-то время шел молча, и спутница не нарушала течения его мыслей. Пальцы ее подрагивали, как всегда -- в воздухе после праздника парило много невидимых нитей.
   -- Имма, я хотел лишь мести старшему. Я вел себя, как дурак.
   Молодая женщина изумленно воззрилась на друга, и руки ее замерли.
   -- Я не стал любить Къятту, -- усмехнулся невесело. -- Но мальчишка... -- Шагнул в сторону и присел на медный край фонтана в виде ревущего оленя. -- Когда он был мал, я пытался его спасти, потом пытался убить. А сейчас я не понимаю, что от него ожидать. Да, он смел, беспечен, живет полной жизнью, не признавая запретов -- но ведь много таких, те же Кауки. Те же мои братья, чтоб им провалиться. Но он готов рискнуть собой ради других, пусть это просто детский гонор. Он доверился мне -- врагу. И еще... я касался его души. Он плохо владеет собой, ему едва удается справляться с Огнем. Но он сильнее, чем я мог надеяться -- я говорю про тело. Раньше я мог мечтать, что он сожжет сам себя. Теперь скажу -- нет. Еще пока нет. Зато любого другого -- и удержаться вряд ли сумеет. И не станет -- он убивает, как дышит. После сегодняшнего праздника кое-кто не вернется домой именно из-за него.
   -- Тебе-точто? -- растерянно спросила Имма.
   -- Имма, дело не в тех пострадавших; мы все -- рядом.
   -- Но что тебя беспокоит? -- молодая женщина положила ему ладонь на плечо. -- Нас семь Родов. Неужто не справимся с одним, если тот бросит нам вызов?
   -- Ты сама готова его принять? Я уверен, что нет, и большинство среди ваших. Мы и так... тесно здесь, душно, ты понимаешь? Всех нас чересчур много, но мы будто приклеенные друг к другу, у Родов не хватает душевных сил или разума отлепиться от Асталы и основать что-то собственное, как было некогда. Мы соперники, нередко противники, но все наши действия -- нападения на рудники и караваны друг друга, желательно сохраняя в тайне, кто именно виновник. Даже Круг стал почти игрой... И все больше разница между тем, что заложено в нас и тем, что мы делаем. Только Кауки живут полной жизнью, но их путь тупиковый, они зря пытаются твердить об истинном величии тех, кто пытался жить так же -- и основал Асталу. Не они, разрушающие мир и себя, были родоначальниками, а те, в ком присутствовал здравый смысл и жажда жизни. Север боится нас, но не зря ли? Никуда мы не двинемся из этих лесов и болот. Или выродимся, или спалим все сами, наконец-то устав от этой бессмысленной возни.
   -- Ты хочешь, чтобы мы умирали? -- Имма сняла руку, отступила от друга детства. -- Чтобы южане всерьез воевали друг с другом?
   -- Я не хочу, -- перевел дыхание. -- Я умею учиться. Не испытываю отвращения, глядя на север. Они станут против нас вместе, потому что нуждаются, потому что им есть, к чему стремиться. Неважно, пусть это золото, Солнечный камень или земля. Я знаю, они многим кажутся крысами в подполе, муравьями, копошащимися в муравейнике. Но если муравьев направить, возникнет живая река, уничтожающая все на своем пути. А мы...
   -- Ты говорил о мальчишке.
   -- Да, -- Ийа кивнул, помолчал, собираясь с мыслями. -- Скоро вулкан проснется. И первыми погребет тех, кто на его склонах.
   -- Боишься?
   -- Разве я говорил об этом? -- произнес, не скрывая досады. -- Но чем дальше, тем тяжелее в Астале -- воздух перед грозой похож на то, что сейчас здесь. Ни грома еще, ни молний... и туча вроде как далеко. Но тяжко, Имма.
   Имма глянула на небо:
   -- Ты все еще настроен выполнить просьбу Къятты? Новолуние завтра.
   -- Какой бы дрянью он ни был, слово он держит, и иметь его в своих должниках очень полезно. Сейчас особенно. Только не ценой твоей безопасности, -- Ийа повернулся к подруге, взял ее за руки:
   -- Ты сомневаешься, что это в твоих силах? Тогда стоит ли?
   -- Я обещала, -- отозвалась Имма. -- И мне самой интересно.
  
   Ийа вернулся домой -- после праздника видеть никого не хотелось. И не спалось -- он встал еще затемно, не покидало смутное ощущение тревоги; услышал топот ног бегущего человека. Кто-то стрелой несся по дорожке их сада.
   Крикнул ему -- что случилось? Но гонец и сам бежал к дому Ийа. Только что прилетел голубь с письмом из долины Сиван.
   Новости были тяжелыми -- легкий лагерь разведчиков, охранявших найденный ими богатый "колодец" с солнечным камнем, оказался пустым, когда туда прибыли южане-рабочие. Точнее, ни одного живого человека не было в нем. Отчего разведчики умерли, понять не удалось. Северяне стояли поблизости, и равнодушно заверили, что убило их дыхание земли. "Колодец" оказался почти пустым, похоже, работы по его опустошению начались сразу же, как только смерть настигла южан.
  
  
   **
  
  
   Девушка поцеловала голубя перед тем, как разжать руки. До следующего дождя он улетит далеко. Письмо -- клочок тонкой кожи -- надежно привязано к лапке. Жаль, только два голубя у нее, два остались у брата. Птиц для связи им давал Лачи, но отец успел подменить их своими. Теперь весточка придет к действительно близким, а не лишь названными таковым.
   Если, конечно, южане не устроили еще одну подмену, тогда и прежние письма оказались бесполезными.
   Голубь описал полукруг над головой девушки и легко устремился на север. Недавно такой же, летящий из Тейит, вывел ее из топей... хотя нет, конечно, ее собственная ненависть вывела. И необходимость помочь брату. Остается верить, что он понял и прощает ее.
   Этле поглядела на заросшее осокой озеро, по берегу которого ехала уже долго, задумалась. Как наяву представила, что на край каменного карниза садится птица, воркует, важно вышагивая туда и сюда. Руки человека снимают с ее лапки крохотный сверток...
   А что потом?
   Ладно, сейчас не стоит забивать себе голову лишним. Она миновала границу земель Асталы. Здесь, конечно, тоже опасно, может, даже опасней -- нет никакого закона, и все-таки проще. Нападут -- защищайся, и не думай, как и на ком это отразится.
   И проводника можно найти, чтобы довел до Уми. Жаль, дожди начались, теперь они будут всегда налетать до полудня, стихая лишь иногда, и холодными будут. А дальше станет теплее, но и ливни растянутся на весь день. Айтли хорошо, он под крышей!
   Нет, хватит об этом. Лучше подумать, где взять припасы -- купленные Чиньей кончаются, хоть почти не ела все эти дни. Да, Чинья серьезно ей помогла. Все-таки и на Юге есть добрые люди...
   Вот и озеро позади. Добравшись до Уми, Этле отправит второго голубя.
  
  
   **
  
  
   Айтли за время жизни в Астале настолько привык прислушиваться к малейшему шороху, что поражался -- как уши его еще не стали длинными, словно у зайца? В гостях у Шиталь он все же мог спрашивать и получать ответы, хоть порой и уклончивые; тут -- не отвечали вовсе. Оставалось лишь подбирать обрывки чужих разговоров, а кто бы стал обсуждать серьезное при заложнике? С тех пор, как его вернули в обиталище подле Дома Звезд, Айтли узнавал хоть что-то по случайным кусочкам, долетевшим до слуха.
   Вот и сейчас, несмотря на темное время, за окном послышались голоса. Легко мог слова разобрать, благо, дождь польет только к рассвету, заглушит многие звуки. Двое направлялись к тому крылу, где жил он. Говорили о чем-то весьма угрюмо. А ведь у них праздник сегодня... и сейчас еще, верно, длятся гуляния, хоть далеко заполночь. Узнали, что Кайе сюда приходил?
   Но эти двое подниматься в дом не стали. Стояли под навесом у крыльца, освещенные факелами. Мужчина -- его запомнил -- Тарра, глава Рода Икуи. Высокий, плотный, видимо, очень сильный, с малоподвижным лицом. И с ним незнакомый кто-то .
   Тарра говорил тихо, но голос его, низкий, рокочущий, был хорошо различим. Тейит, Долина Сиван, заложник... Южане, погибшие у месторождения. Дал охране приказ -- строго следить, чтобы никто сюда не вошел.
   -- Его могут захотеть прикончить прямо сейчас, но пока еще рано. Мы должны все проверить, и, может быть, северяне выберут расплатиться иначе...
   -- Надо быть не умнее слизня, чтобы поверить в невиновность и щедрость эсса! -- неприкрытая неприязнь звучала в голосе его спутника. -- А заложники...
   -- Девочка очень кстати сбежала. Знала, я думаю. Несправедливо, что отвечать придется одному, -- сказал Тарра.
   Они прошли к выходу, бросив взгляд на его окно. Ничего не могли там увидеть, Айтли давно погасил лампу, а вот им свет факелов мешал всмотреться в темноту. Но все же Айтли быстро сцепил руки за спиной, словно отсюда могли заметить -- на нем нет браслета..
   Напрягся, готовый ко всему -- но те двое ушли, и больше никто не появился.
   ...Видимо, были уверены, что он спит -- иначе не стали бы так, в открытую... а впрочем, почему нет? -- подумал. Он-токто? Услышит, велика важность.
   Айтли долго стоял у окна после их ухода. Поначалу было как-то ... никак. Он ведь с самого начала знал, что Лачи сделает что-то подобное. Только не думал, что настолько быстро. Значит, его охраняют, чтобы никто не ворвался... Сам -- то он, по их мнению, беззащитен, беспомощен.
   Повертел в руках испорченный браслет, спрятал его под циновкой. Сестра... едва не умер тогда, чувствуя, как ей плохо. Нет, она не могла сговориться с Лачи, его шпионами, и покинуть город, бросив его самого. Что-то сделали с ней, вероятно -- оттого и решилась бежать... Может, хотела помочь и ему, просто свалилась без сил, выбравшись из Асталы? Как она вообще сумела снять браслет, покинуть город, оторваться от преследователей? Мог расспросить Кайе, ведь мог -- побоялся, заранее решил, что тот не ответит. Айтли прижался лицом к стене у окна, все плотнее, до боли, наказывая себя за глупость и бездействие.
   А сам он? Что же теперь? Страх был подобен внезапно нахлынувшей тошноте: что с ним самим будет?! Убивать южане умеют. И умеют долго не убивать, если хотят позабавиться.
   Усилием воли заставил себя успокоиться. У него есть огромное преимущество, о котором не знает никто, кроме одного человека, а тому, похоже, сейчас все равно.
   Ветерок холодил свободное от металла запястье. Если стражи до сих пор не зашли, значит, Кайе им не сказал. Нет смысла ждать, что кто-нибудь сам заметит.
   Он лихорадочно заметался, пытаясь найти хоть что-нибудь, что может пригодиться в дорогу. Шионте... плетеная бутылочка для воды. Хотя в сезон дождей вот уж чего будет в избытке! А вот ножа -- не позволено. Ладно... Припасов каких-нибудь тоже нет, ну и пусть. Украдет что-нибудь. Этле умница, она сумела сбежать. А сидеть тут, изображая бычка для забоя -- нелепо. Как бы ни поступил дядюшка, позволять ему распоряжаться собственной жизнью -- предательство по отношению к себе самому.
   Солнце еще не взошло, когда двум охранникам, сидящим у входа в дом, почудилось змеиное шипение: прохладное, бесплотное, проникающее в тело ненавязчиво и непреклонно. Один обернулся и привстал, пытаясь сообразить, что происходит, но застыл на полужесте, как и напарник его. Со стороны было, чему удивиться -- люди просто заснули, оставаясь в позах, совсем неудобных для сна. Из дверного проема появилась фигура, оглянулась по сторонам, и, пригибаясь, сбежала по ступеням, крадучись заскользила вдоль изгороди.
   У ворот дежурили еще трое.
   С троими одновременно Айтли справиться не сумел бы, и вскорости один из охранников испытал неодолимое любопытство, вглядываясь в темный закуток сада.
   -- Ты куда? -- лениво окликнул его соратник, видя, что тот направляется непонятно куда и непонятно зачем.
   -- Сейчас приду... погоди, -- нетерпеливо отозвался тот и ушел. А сад шелестел, наполняясь каким-то змеиным маревом -- вкрадчивым и обволакивающим, в такт начинавшемуся дождю.
   Через очень короткое время перед опешившими стражниками появилась фигурка в шионте, и те не успели даже прикрыться "щитом", введенные в заблуждение колыбельной без слов, льющейся со всех сторон.
   Стражники спали.
  
  
   **
  
   Астала
  
   Новости всколыхнули Асталу -- и земледельцы, и ремесленники побросали занятия, пусть ненадолго, и обменивались новостями. Правда, пока всего лишь прилетел голубь; через несколько дней должен был явиться гонец, который расскажет все -- в том числе и о действиях и словах северян. Такое не доверить письму.
   Къятта в отличие от многих удивленным не казался. После ссоры с дедом видеться с ним не хотелось, но желание узнать подробности пересилило. Праздничную ночь Къятта провел в другом месте, и, вернувшись, испытал неприятное чувство быстротечности всего вокруг. Еще несколько часов даже здесь, в рощицах возле домов Сильнейших рокотали барабаны, горели огни, а сейчас город будто вымер. Серые тучи скрывали солнце, вот-вот и грянет ливень.
   Ахатта давно не покидал дом в дни подобных празднеств, но и не спал. Сейчас он сидел в любимом кресле, придвинутом к окну, будто было зачем смотреть в него. Пил что-то горячее из глиняной чашки -- пар над ней поднимался. Кутался в шерстяной плед -- первая луна Сезона дождей всегда была не только сырой, но и холодной.
   Къятта знал, что дед не забыл его слов, но, как и ожидал, тот не подал виду, что между ними что-то произошло. Сам так бы не мог, наверное.
   Но раньше... раньше Къятта извинился бы. Теперь можно без этого обойтись.
  
  
   Ахатта не мог поведать ничего нового, разве что назвал время Совета -- после того, как приедет вестник, раньше нет смысла.
   -- Не произносите при мне этого слова -- эсса, -- губы внука дрогнули, исказились, и лицо на миг стало тяжелым и резким, вроде масок на храмовых стенах. -- Я думал, Чинья была просто дурой. Но теперь начинаю ее почти жалеть. Похоже, это северная девица умело ее использовала, еще раньше обсудив со своими в Тейит, что делать... и бросила умирать брата. Бездна, они -- одна кровь, близнецы!
   -- Нам же лучше, что они не стоят друг за друга, однажды им это аукнется, -- спокойно проговорил дед. -- Какое тебе дело до семейных уз эсса?
   -- Мне... -- он взял себя в руки, и теперь, казалось, сожалеет о вспышке. -- Только одно -- не знал, что можно испытывать к ним еще большее презрение. Теперь знаю.
   -- Пока мы подождем. Гонец важнее голубя -- мало ли кто что напишет. Если же известие -- правда... Тогда юг не станет молчать. Неужели они хотели получить вторую реку Иска? Зачем это им? -- Ахатта полностью ушел в свои мысли, и морщины очень глубоко прорезали кожу.
   -- Ты только не начинай сомневаться, мол, вдруг все и вправду случайность!
   -- Нет, я как раз уверен в обратном. Но эсса не безумцы и не младенцы, они наверняка хорошо замели следы. А сейчас начались дожди... даже если выехать завтра, следов уже не останется. А ведь про завтра и разговоров нет, придется обсудить все как следует.
   Ахатта внезапно встал, опустил чашку на столик.
   -- Пойдем прогуляемся.
   -- Ты с ума сошел. Льет в три ручья, и пока еще холодно.
   -- Я так хочу снова ощутить себя молодым... Пойдем, -- Ахатта вышел из комнаты, миновал большой зал и остановился на высоком крыльце. С козырька стекали потоки воды, разбиваясь о ступени. Если закрыть глаза, можно представить, что вокруг шумит городская площадь... Но холодом ощутимо веет, в комнате, возле жаровни, куда теплее.
   -- Ты прав, мне стоит остаться под крышей, -- невесело усмехнулся Ахатта. -- Еще ведь придется сдерживать особо ретивых в Совете... они уже хотят мести. И убийством северного мальчишки уж точно не удовлетворятся. Кому доверить разговор в Долине Сиван? Я не знаю. Но если я не решу, они решат сами.
   -- Разговор? Проблеять, как мы недовольны?
   -- Если бы я понимал, зачем эсса пошли на такое... Пока не пойму, надо вести себя осторожно. Тарра мог бы вести переговоры, но Лачи куда хитрее его. Шиталь не поедет, она боится таких разговоров. Ты... -- заметив, как внук помотал головой, дед ответил жестом согласия. -- И правильно. Я рад, что ты не рвешься в Долину.
   -- У меня тут дел по горло, надо братишку пристроить к ч ему-тополезному, и я не хочу разговаривать с ними, -- спокойно подтвердил Къятта. -- А ты... не перестарайся с желанием все решать миром. Иначе тебя сместят с места главы Совета.
   -- Пока есть вы? И ты это допустишь?
   Къятта промолчал. Но Ахатта с удовлетворением увидел мимолетную гримасу на его лице. Нет, пока еще нет.
   -- Ладно, Совет не твоя забота. Знаешь, если медведь идет прямо на сидящую на земле птицу, это забота птицы, а не медведя. И вот еще что. Кайе отправим к Пяти Озерам, позаботишься, чтобы жемчуг оттуда доставили в целости. Я слышал, Арайа нацелились на торговый караван и постараются свалить нападение на дикарей. Мы и так опозорились дальше некуда, так что хоть дай Арайа по шее как следует. Разберемся с этим заложником и с тем, кого отправить в Долину, и поезжайте.
  
  
   **
  
   В камышах ниже по течению жило много птиц. Они совсем не боялись людей. Женщина по имени Соль бродила по мелководью, собирала ракушки и пела. И украшала черные, словно чуть присыпанные пеплом волосы цветами и жесткими водорослями.
   Постучу в барабан Луны,
   Откликнется та, что живет на небе -
   У нее в саду молочная река!
  
   В песню матери влился юный звонкий голос:
  
   Луна идет за горы Нима,
   Когда девушки с медными браслетами
   Танцуют в лунном круге.
   Если бы весенний ветер
   Подарил им крылья,
   В небе стало бы больше птиц...
  
   Мальчик стоял, вытянувшись, распахнув глаза навстречу синему-синему небу, голову откинув слегка. Соль засмеялась, обернулась к нему:
   -- Нет, как же быстро ты вырос! Но худенький -- каждая косточка видна. Эх... не больно-то отъешься в лесу. А имя я тебе все же дала неправильно. Надо было назвать в честь той серебряной птички.
  
  
   Тейит
  
   Огонек проснулся с улыбкой. Птичка... когда жили в лесу, ее уже не было. Мать очень ей дорожила, но все-таки дала поиграть заболевшей соседской девочке. Он, Огонек, не возражал, хотя это была уже и его игрушка -- ценная, особенная. А потом покинули дом, ушли так быстро...
   После огненного обряда сны о прошлом вернулись, но теперь они были приятными. Он все еще не помнил многого, даже имени своего, но уже отчетливо видел лица матери, отца, еще троих взрослых, вместе с которыми жили. Был там и ребенок, маленький мальчик -- сын второй женщины.
   Просыпался, будто снова вокруг то время, и не сразу понимал, где находится. Сны он рассказывал бабушке, а вот делиться ими с Лайа совсем не хотелось. Понимал, что придется, но безмолвно просил каждое утро -- пускай не сегодня! И его просьба пока исполнялась, главе Обсидиана сейчас не было не до полукровки.
  
  
   Ила проговорилась -- скала, что почудилась ему с Отца Орлов, существует на самом деле. Кави сказал сестре -- она не в землях Севера, а ближе к южным границам. Но и от нее весьма не близко до прииска, куда Огонек вышел без памяти.
   От Илы и Кави он еще раньше услышал о местах, которые открывались ему с высоты, со склонов Тейит, но не мог связать их с привычным любимым лесом. И вот знал теперь, что там, на юге, справа, где-то поднялась на дыбы Медвежья скала. А еще дальше за ней, в нескольких дневных переходах -- река Иска, граница земель Асталы. Отсюда не увидеть и даже не вообразить. А еще дальше за ней -- тот самый прииск, уже в землях Юга.
   Река Иска... это название помнил.
  
  
   Ила просила его заглянуть к ней сегодня утром, в назначенный час. Огонек всегда подходил со стороны окна, весело окликал -- дома ли хозяйка? -- и только потом, обогнув угол, заходил внутрь. Ему нравился этот маленький ритуал.
   Мальчишка не торопился, знал, что не опоздает. Ему нравилась эта улочка, чистая, довольно прямая для Тейит; заросли темно-фиолетового шалфея пенились возле стен. Потом одна из стен плавно сходила на нет, и взгляду открывались нижние террасы, крыши домов, дальние горы -- нянька детей Лачи могла себе позволить если не большой дом, то хорошее место!
   Уже приближаясь к окну, Огонек услышал свое имя, затем имя матери. Говорили громко, не скрываясь, посторонние тут не ходили. Сперва говорила Ила, потом вступил Кави, ее брат. Раз они говорят обо мне, я имею право это знать, подумал Огонек, и остановился возле окна, так, чтобы из дома его не увидели.
   -- Рассказывал ведь, у меня друг погиб на реке Иска, -- невыразительно признес Кави. -- Я был тогда в Чема... Меня звали с собой, не помню, что удержало. Знать бы, что Соль там... не могу себе простить. А он, южанин, так и не защитил ее.
   -- Лачи считает, все указывает на тот самый пожар... Я не хотела бы верить в это. Соль была и моей подругой.
   -- Я могу только надеяться! Но друга мне это все равно не вернет. Разведчики нарушили договор по приказу Тейит, могли ли ослушаться? Но все -- слышишь?! -- все покинули южный берег по требованию! Неужели они заслужили страшной смерти в огне?! Наверное, южане считают, что да. Виновника нам не отдали... Может, его и наградили еще за это.
   Огонек чуть голову в окно не засунул, но двое внутри ничего не заметили. Ила крутила в руке какой-то камень, поглядывая на него. Кави и вовсе смотрел в противоположную стену. Самоцвет на шее Огонька словно потяжелел, кожу под ним начало покалывать, но подросток лишь в ладони его зажал, чтоб не отвлекало. Ила вздрогнула, отложила камень, что держала в руке.
   -- Лачи советовался со мной, -- неуверенно начала. -- Он не знает, как сказать Огоньку, да и стоит ли ему говорить. Мне кажется, даже ему было жаль мальчика. Представь, что тот почувствует, когда узнает, кто устроил пожар. Делил с убийцей родителей кров, пищу, принимал его покровительство! И никогда, ничего не сможет с этим поделать.
   -- Мог, наверное, пока эта тварь ему доверяла, -- задумчиво откликнулся Кави. -- Но теперь-то об этом поздно. А жаль. После пожара на реке Иска Астала разве что на небе над собой не написала, что Кайе Тайау -- оружие Юга!
   Огонек шагнул в проулок, из которого только что вышел -- спиной вперед. И только через три шага повернулся и пошел очень быстро, опасаясь совсем не нужного оклика.
  
   День ли выдался чересчур ясный, прочищающий память, или время пришло, но почти забытые фразы, брошенные со смехом и вскользь, новый смысл обрели. Может ли ребенок, оставшись один, всех потеряв, выжить, даже если он знает лес? А если он перестал на какое-то время быть ребенком, и стал диким зверьком, помня о лесе все, но ничего -- о людях, о своем одиночестве?
   В голове стучало одно, звонко стучало, молоточком чеканщика: река Иска. Голос отца, называющий реку, и хлопанье крыльев: стая белых птиц, взмывающих в воздух.
   Он видел языки огня, от которых небо вздрагивало и старалось подняться повыше. Длинные волосы женщины, испачканные пеплом... она откидывала их за плечо резким движением. Чувствовал беспомощность полную, и жар, от которого мысли спекались.
   И сквозь пламя летела смеющаяся фигурка, раскинувшая руки беспечно. Лицо, полное шального восторга. Наверное, он и был таким... там.
   Брел, не очень понимая, куда, натыкаясь на стены. Почему-то везде тут ступеньки и стены, камень, и камень... ах, да. Это не лес, это Тейит.
   На очередном шаге нога подвернулась, и он понял, что падает, потом катится вниз. Перед глазами мелькнуло: так же сорвался в реку -- может, и не было ничего, никто его не вытаскивал? Хорошо бы, осталось только утонуть спокойно. Потом ударился головой, стало темно.
  
  
   **
  
   Лес близ реки Иска. Три года назад.
  
  
   Розовая бабочка с размахом крыльев едва ли не в человеческую голову порхала над полосатыми сочными стеблями тростника, а те поскрипывали, словно вздыхали. За ними виднелась река, матовая под набежавшим облачком. Широкие перистые листья шелестели, подвижными узорными тенями прикрывая половину поляны, а по краям папоротник пышный стоял. Никаких изменений.
   Для леса несколько весен -- так, миг один; эти деревья едва ли не века насчитывают. Соль приложила ладонь к высоченному, покрытому мхом стволу. Тахи учил ее слушать и чувствовать дерево -- он приникал ухом к коре и говорил, что слышит, как бьется древесное сердце. А Соль ничего такого не слышала. Просто -- красиво.
   Черный ибис слетел с ветки, приблизился к Тевари, косясь на Тахи, строгавшего палку. Тот недолюбливал птицу, говорил -- мало того, что эта тварь не покидает окрестности уже много весен, так и к мальчику привязалась. А сынишка вот -- прикормил. Только известно -- нихалли и без того не лучшие соседи, так еще и черный ибис приносит беду.
   Мальчик сжевал содержимое круглой речной ракушки, с ибисом поделился. Странное зрелище -- юный человек полулежит на траве, рядом горка скользких ракушек, и возвышается над плечом черная ломкая птица, хмуро и злобно поглядывает по сторонам. Ворчит еле слышно, клацает клювом, когда Тевари протягивает ей очередное лакомство.
   Смешная все-таки птица, хоть и не лучший сосед.
   Тихо, только дятел где-то стучит... А Утэнна и Къяли, верно, скоро вернутся с оленем.
   Киуте готовит еду на поляне, дым высоко поднимается -- будет хороший день. От помощи Соль отказалась -- мол, вы и так со мной носились много месяцев, теперь мой черед о вас позаботиться. Она почти не изменилась -- издалека прежняя девочка, хоть мелкие морщинки обозначились под глазами, и тени на веки легли: все-таки тяжела жизнь в лесах. И движения куда более плавные стали, уверенно-женские.
   А дни летели куда быстрее, чем в начале их жизни в лесу. Вот уже и Тевари ростом отцу по плечо, и, похоже, высоким будет. Живой, звонкий мальчишка. Охотник из него неважный: хоть меткости не занимать, жалеет зверье и птиц. Зато ракушки собирает и клубни питательные находит -- только диву даешься, как быстро. А вот вкусных жуков тоже готов на ладонь посадить и рассматривать, вместо того чтобы съесть.
   А у Киуте сынишке пять весен, и дочка грудная. Глазастая, голосистая -- всех хищников плачем манит. А сынишка, напротив, тихий. Тевари в его годы вился вьюном, обшарил все окрестные заросли, серебряным голоском вопросы разбрызгивал, а этот -- сидит смирно, улыбается во весь рот, застенчиво, и молчит.
   Живут среди старых камней, сквозь которые поднялись деревья, проползли корни. Кое-где мох еще не закрыл каменные узоры на плитах. Люди -- будто наследники давно покинутого города. И приток реки Иска в нескольких десятках шагов, отличное рыбное место.
   Ибис насторожился, издал резкую сухую трель:
   -- Арррк...
   Тевари вскинул голову и втянул носом воздух, явно принюхиваясь. Позвал недоуменно:
   -- Мама, дым!
  
   Серо-белые клубящиеся дорожки стелились по земле, выкатывались из-под вздыбленных корней, растекались и поднимались ввысь, постепенно сливаясь в одно удушливое полотно. Едкий запах гари -- сырой подлесок еще не прогорел, а потом, когда от него останется зола, воздух станет чистым, только раскаленным, и стволы станут светиться, охваченные пламенем изнутри...
   Пожар охватил лес мгновенно -- пламя шло вдоль реки и вглубь. Из-за ствола выбежала ошалевшая йука, промчалась мимо Соль, не разбирая дороги. Донесся медвежий рев, а мигом позже мимо хижины пронесся олень. Птицы срывались с ветвей, хлопали крыльями, покидая горящий участок леса.
  
   -- Уходим! -- Тахи нахмурился -- и впервые Соль увидела растерянность на его лице. Лесной пожар -- страшная вещь... но чтобы после сезона дождей, едва успела просохнуть земля -- так не бывает.
   Соль хватала то одно, то другое, запихивая в кожаный мешок, плохо соображая, что взять самое важное, и Тахи схватил ее за руку:
   -- Некогда!
   Киуте остановилась подле, маленькая, растрепанная, босая -- на руках сонная девочка, не встретившая еще шестую луну. Тахи молча нырнул в хижину, выхватил немудреную кожаную обувь Киуте, велел обуться. И без того много тварей ползает по земле, а если бежать -- защита нужна. Мало ли, камень, случайный сучок.
   Дышать становилось трудно, и младший мальчик закашлялся. И ему был ответом звериный рев, словно сам лес обезумел и кричит на разные голоса.
   Несколько оленей с хрустом вынеслись на поляну, а за ними -- огромный волк, не преследующий добычу -- шерсть на его загривке была вздыблена, а глаза слепы. Он желал одного -- покинуть опасное место.
   А потом на поляну выкатился веселый ало-золотой огонек размером с кулак ребенка. Покружился на месте, мерцая и переливаясь разными оттенками огня, и покатился дальше, не заметив людей или не пожелав уделить им внимания.
   -- Это всего лишь звери... обезумевшие звери и лесной пожар, -- прошептала Киуте, не сводя глаз с веселого огонька, к которому присоединился второй -- куст вспыхнул при их приближении. А между стволов замелькали еще огоньки, опережающие настоящее пламя -- веселые, смертоносные, непредсказуемые.
   -- Огни тин пострашнее простого огня, -- угрюмо сказал Тахи. -- Как их много... ни разу не видел столько. Они не всегда поджигают лес, далеко не всегда. Почему сейчас, узнать бы. От реки Иска идут...
   -- Это сделали они? -- непослушными губами проговорила Соль.
   -- Больше некому.
   -- Я слышала про такие, -- прошелестела Киуте. -- Скажи, что делать.
   -- Заставляй их сворачивать в сторону.
   В приказе этом не было ответа, как именно -- но молодая женщина успокоилась.
   Они покинули лагерь, слишком быстро, чтобы успеть взять с собой вещи или припасы. Только оружие забрал Тахи.
   -- Къяли! -- пыталась протестовать молодая женщина, однако Тахи лишь покачал головой:
   -- С ним Утэнна. Он хороший охотник и знает лес, они нас отыщут.
  
  
   -- Мне что-то не нравится, -- обронил Къяли, остановился, опираясь на короткое копье. Стояли меж двух валунов -- много камней было в этой части леса, огромных, серых, словно выросших из земли. Тевари любил лазить по ним, когда отец брал его в эти места.
   Утэнна вопросительно вскинул бровь: он так и не научился верить в Силу уканэ, хоть любил своего питомца.
   -- Что не так-то? -- буркнул добродушно. Тоже остановился -- огромный, наполовину седой уже, но еще способный выдергивать с корнем молодые деревца.
   -- Не знаю... -- Къяли беспомощно покрутил головой, прислушиваясь -- но он никогда не отличался ни слухом особым, ни иными способностями. Только сердце чуяло.
   -- Не знаешь, так себе голову не морочь. Плохо -- дичь словно вымерла, -- Утэнна уже позабыл про слова Къяли, вглядываясь в давно оставленные следы. В этот миг между стволов мелькнули ветвистые рога, и крупный самец-олень вышел прямо на людей, опасливо косясь на всякий случай -- и не ожидая нападения.
   Утэнна приготовился бросить свой дротик -- олень пока не почуял людей, ветер относил запахи в другую сторону. Олень смотрел укоризненно, чуть наклонив красивые рога. Уши его вздрагивали, ловя стрекотание пересмешников.
   Къяли вскрикнул -- Утэнна обернулся мгновенно, решив, что того укусила змея, но младший товарищ сорвался с места и побежал к поляне, к хижинам, словно сошел с ума, а олень рванулся в обратном направлении. Утэнна крикнул ему вслед -- и выругался, опуская руку с бесполезным уже дротиком. Такого зверя упустить! Мальчишку шарахнуло солнце, не иначе. И вправду -- жарко. Да и не стоит его ругать -- припасов пока довольно...
   Побрел по следам оленя -- стадо должно быть неподалеку. На темно -- коричневой почве следы копыт отпечатались четко, узором. Поначалу всматривался в следы, потом поймал себя на том, что принюхивается. Дым? И вправду...
   Тут было уже не до охоты. Пожар в лесу -- что может быть страшнее? Хоть и непонятно, что и с чего загорелось. Утэнна поспешил к лагерю, далеко не столь быстро -- хоть силы было еще немеряно, годы брали свое. А потом, как из гейзера вырывается пар и струя воды, лес взорвался криком -- обезумевшее зверье мчалось, не разбирая дороги. А дорога была не самой удобной -- среди валунов-то. Живность едва головы себе не разбивала о каменную преграду, и Утэнна недоуменно застыл, не заботясь о том, чтобы не оказаться растоптанным -- так не ведут себя звери. Пожар и для них самое страшное, но чтобы обезуметь настолько?
   В конце концов он нашел безопасное место, взобравшись на выступ одного из камней. Увидел клубы дыма, подумал -- в лагерь надо, в лагерь. Там наверняка уже поняли, ну а вдруг нет? Если придется уходить, кто, как не он, понесет основную тяжесть?
   Из-за валуна показался огромный серый медведь, из тех, что живут в пещерах. Вперевалку, но быстро шел, глазки злые, но, если свернуть в сторону, не станет же он за человеком гоняться? А свернуть-то и некуда. Наудачу спрыгнул, стараясь скрыться за камнем -- благо, волна зверья вроде схлынула. Нащупал дротики и большой нож -- справится, не впервые. Только зверь уж больно огромный... Глухое ворчание вырывалось из глотки медведя, и человек понял, что эта громадина не только сильно испугана, но и как водится у этих тварей, при этом озлоблена на весь свет. Попятился, озираясь -- отступать надо достойно, а как тут отступишь, если валуны всюду?
   Кажется, еще и пододвигаются поближе, хихикая. Между ними уже и прохода нет, одни щели остались. Тевари проскользнул бы, но не мужчина взрослый и ростом не обделенный.
   Целясь в глаз, бросил дротик -- но тот стукнул о лобную кость. Второй наконечник вонзился в широченную косматую шею -- такую шкуру пробить тяжело... Чуть-чуть промахнулся. Раненый, зверь заревел. На дыбы поднялся -- огромный, серый, куда выше Утэнны. Глухо и хрипло зарычал, вздымая лапы с длинными когтями. Вот я, человек -- медведь, и встретил своего медведя, весело подумал Утэнна.
   Азарт поднимался в душе, а кровь южная горячая. А что силы уже не те -- наплевать. Не так уж много людей Юга перешагнули порог шестидесяти весен. Повезло, можно сказать!
   Долго прожил. Куда уж больше-то?
  
  
   Къяли не слышал зова старшего товарища, перед глазами все было черным и вязким, а в голове словно работали кузницы. Бежал, торопясь к Киуте, предупредить ее об опасности. Ничего он почти не умеет, и лесным жителем до конца не стал... но опасность чует, хоть польза какая-то. Что случиться должно, не знал, знал только, что будущее пальцем его поманило -- гляди. Завесу приподняло -- и опустило тут же, не разобрать, кроме того, что за ней -- багровое марево. Так, не разбирая дороги, поглощенный видением своим, скатился в овраг.
   Носом -- в мелкую поросль папоротника; разбил бы лицо, окажись там камень. Подле лица не оказалось, зато рядышком торчали, небольшие, но острые, словно овраг зубами ощерился.
   Попробовал встать, вскрикнул -- нога, похоже, была сломана. И ребра... почти не больно, но трудно дышать. И двигаться. Шевельнулся снова -- и на сей раз не сумел сдержать возгласа боли, хотя думал, что готов к ней. Тело не слушалось.
   -- Мейо Алей, Великая Сила, -- прошептал Къяли. Дымом тянуло, сбивая мысли. "Лес... горит?" -- подумал с удивлением, не сопоставив предупреждение, посланное ему, и принявшую реальное обличье опасность. Он закричал, громко, но только огонек тин откликнулся -- прибежал и сел на краю оврага. Любопытный. Къяли попробовал, несмотря на солнцем вспыхнувшую боль в груди, уцепиться за корень, торчавший из склона -- бесполезно. Пламя было все ближе, стремительно двигалось, гоня перед собой дым, гул и треск.
   -- Киуте...
   Закрыл глаза. Вот и пригодились его слабые способности. Айо не могут оставлять тело. Уканэ могут. Чувствовать огонь не придется. Оставить свою оболочку -- раненую, уже бесполезную. А разбудить, вернуть будет некому... и некого.
   -- Киуте. Прости, -- глаза остались открытыми.
   Къяли ушел.
  
  
   Склон был пологим -- не тяжело подниматься, даже с детьми. Тахи оборачивался постоянно, да и все они оборачивались, пытаясь среди клубящихся дымных дорожек разглядеть фигуры друзей. То тут, то там из дыма вырывалось зверье, бежало, испуганное и злое, готовое зубами рвать и ствол древесный, ежели он преградит путь. Неправильно... так не бывает. Но рассуждать, как ведут себя звери, времени не было. И без того почти весь выложился, пытаясь их Силой отгонять -- оружием точно не справиться.
   -- Киуте, -- ухватил ее за руку, жестко, да было не до того, чтобы силу соизмерять. -- Останься.
   Молодая женщина вскинула на него недоуменные глаза. Дым и запах гари давно уже мешали дышать, и говорить трудно было. Но северяне разговаривали взглядами... вот и он почти приучился.
   -- Со мной останься. Сделаем малую стену огня, чтобы звери бежали вдоль нее, вбок. И попробуем остановить это пламя, -- указал на горящий лес.
   -- Вдвоем? -- прошептала она, прижимая к себе дочь. По щекам Киуте катились крупные капли, оставляя сероватые дорожки -- пепел успел запачкать лицо.
   На один удар сердца Тахи замешкался. Потом проговорил:
   -- Приказывать я не могу. Прошу... Ты дашь свою Силу и сдержишь огонь. Моей не хватит. А Соль... сама знаешь, тут не помощник.
   Тевари слышал -- он всегда ухитрялся слышать то, что не предназначалось ему. Пересмешником бы родиться мальчишке -- птахи эти тоже вечно ловят не им предназначенное. Только кричат об этом на весь лес, потому и не любят их многие, если бы солнце не защищало, давно бы лесные жители их извели.
   -- Я тоже охотник! -- закричал мальчик, мотая головой, лишь бы не видеть укоризненное лицо отца.
   -- Это не просто звери, лисенок. Они обезумели. Да и не в них дело -- на дым и огонь тоже с копьем пойдешь? Иди с матерью, защити ее.
   -- Я не...
   -- Не? Ты взрослый! -- и подтолкнул сына к Соль, ладонь скользнула по волосам -- мимолетная ласка. -- Иди!
   Киуте силой впихнула в руки Соль своего малыша. Тевари уже стоял возле матери, побледневший, не согласный с отцом, который видел в нем всего лишь ребенка -- но молчал.
   -- А девочка? -- растерянно проговорила Соль.
   -- Куда ее, грудную! Мы постараемся выжить. Но ты хоть Акки убереги, если что!
   -- Но Къяли...
   -- Нет его больше, -- так спокойно сказала.
   -- Ты айо, ты не можешь знать! -- выдохнула Соль.
   -- Я знаю. Я чувствую его Силу. Мы были одним целым. Мейо Алей получил его душу, когда-нибудь встретимся.
   Маленькая женщина с пепельными волосами смотрела печально и почти умоляюще. Что она могла? Заставить? Не в ее воле. А упрашивать не было ни сил, ни времени.
   Соль подхватила ее ребенка, коротко поцеловала Тахи и побежала вверх по склону, уверенная, что сын следует за ней. Тевари и вправду бежал, только все норовил оглянуться. Так и бежал с повернутой головой, пока мог видеть, пока не встала внизу стена огня. А Соль не оглядывалась.
   -- Они скоро вернутся? -- задыхаясь от бега и гари, выкрикнул мальчик.
   Соль не ответила, прижимала к себе малыша Киуте. Тахи прав. Все вместе они бы погибли, и в одиночку рассыпавшись по лесам-тоже. А так двое остановят зверей, пожар и вернутся. Вместе, один Тахи и впрямь не смог бы. Она плакала и улыбалась, спотыкаясь на бегу. Вот и по-настоящему стали вместе север и юг. Разве не этого она хотела все годы жизни здесь?
   Вернутся, и будут растить детей. Потом земля содрогнулась, и Соль упала.
  
   Киуте, положив дочурку шагах в пяти позади себя наземь, на кочку, поначалу закрыла глаза -- смотреть на стену огня тяжело, не просто глаза слепит -- страшно. Она видела Силу Тахи -- багровую, злую, пульсирующую. И знала, что он ощущает Киуте, берет от нее, что может, и неважно, что они из разных народов. Ему все же проще, у южан кровь из огня. Вот пожелает, и сольется с этой оранжевой дрожащей стеной... Та еще не приблизилась, пожирает деревья внизу склона, а стоять уже невозможно, так жарко.
   Потом подняла веки -- Тахи видела в профиль, черное лицо, хищная птица, из золы сделанная. Гореть в нем уже нечему, поняла молодая женщина. Остались только силы Киуте... и Къяли. Все-таки он и впрямь передал что-то ей.
   Почудилось -- Тевари появился шагах в десяти; ее обдало ужасом, и она закричала, прогоняя мальчишку. Пусть бежит к матери, прочь, куда угодно, хоть в прежнее их поселение! Он исчез, и был или нет -- неизвестно. А пламя подступало все ближе, но слабело, уже не вздымалось к небу, не так сыпало искрами, не кидалось вперед обезумевшим зверем.
   Пытаясь отогнать огненную пелену от глаз, потянулась сердцем -- хоть немного Силы еще... ведь почти отбросили пожар от себя, и плевать, что мозг рвется на части, а сердце вот-вот лопнет от перенапряжения. Хоть одну ниточку...
   И ниточка нашлась, тоненькая, серебряная. Почти под рукой, на земле. Лопнула беззвучно, даже не зазвенела. И больше не было нитей или канатов -- все черное, выгоревшее.
   Остановился огонь.
  
   "Тевари..." Соль вытерла глаза, подняла тяжелую голову -- словно камнями набили ее, огляделась. Акки, сынишка Киуте, был без сознания, а ее собственный сын исчез. Женщина огляделась пристально, испуганно: тихо, и слабый запах гари доносит ветерок, и дымом пахнут волосы и одежда. Цветы покачиваются, крупные соцветия, белые. И никого. Птицы поют, и, кроме запаха дыма и сажи на Соль и малыше ни следа пожара. Остановился огонь... как быстро... Незнакомое место.
   А потом послышался низкий рокочущий звук, он все нарастал.
   -- Тевари! -- вскочила и закричала, кинулась туда в сторону звука, где, как ей почудилось, находился знакомый склон. Но оттуда пахнуло ужасом, дунуло темным холодом, в сплетении ветвей сверкнул оскал черепа -- и Соль отшатнулась, бросилась назад, громко выкрикивая имя сына. Вернулась, подхватила Акки, и снова помчалась, словно безумная, как зверье недавно бежало.
   В другую сторону.
  
  
   ...Он понял, что мать в безопасности, и устремился обратно, к отцу и Киуте. Потом, все потом -- попросит прощения, отдохнет, поможет с малышами...
   Он опоздал.
   Видел только женщину со спины-- ее поднятые руки, взметнувшиеся под огненным шквалом волосы. Она обернулась, увидев его, и он увидел ее глаза -- почти слепые, безумные. Она его узнала.
   -- Прочь! Возвращайся! -- закричала она. Голос превратился в угрожающий рокот, заполнивший всё.
   Что-то лопнуло в голове, и он повиновался, и бежал, и бежал прочь, не зная, что уже нет огня, не помня себя самого.
  
  
   **
  
   Астала
  
  
   Дождь лил, будто стояли под водопадом; грис фыркали, но бежали, копытами разбрызгивая воду. Иногда ливень почти стихал, чтобы вскоре еще усилиться. Коротких перерывов всадникам хватало, чтобы осмотреться, благо, ехали они по мощеной камнем дороге. Не лучшая погода для погони, но беглецу еще хуже, к такому он не привык.
   -- Он может ставить "завесы", как и сестра, -- задумчиво сказал Тарра, который первым узнал о побеге, когда прислал своих людей охранять Айтли. -- Впрочем, в городе он этого делать не будет -- верный способ привлечь еще больше внимания, на нее же сразу кто-нибудь натолкнется. У северянки была хорошая грис, были припасы. У него ничего нет, разве что путь он может быть знает. Этот побег -- жест отчаяния, -- Тарра тронул повод. -- Наверное, он слышал.
   Юноша рядом резко выдохнул. Тарра обернулся, чуть приподнял бровь.
   Но Кайе молчал. Всю дорогу молчал, пока не достигли окраин. Тогда юноша остановил свою кобылицу.
   -- Тарра... -- смотрел очень серьезно. -- Я найду его. Не смог найти северянку... его найду. Это я виноват. Но не тронь его, слышишь?! И потом тоже. Я знаю, что его захотят убить...
   Тарра сумрачно смерил взглядом спутника. Пальцем обвел свой знак на плече.
   -- Что видишь? Неужто пятнистого ихи Арайа или цветок Кауки? Те льют кровь, как воду. Я -- не трону. Мальчишка всего лишь боялся умереть; наказывать за это нельзя. Но что будет дальше, решать не нам, сперва дождемся вестников и Совета.
  
  
   Тарра не хотел поднимать шума и хотел сперва пообщаться с Ахаттой, рассказать ему о побеге -- как такое вообще могло получиться? У заложника был помощник? Но у ворот встретил Кайе, который, несмотря на ливень, куда-то выходил; на просьбу доложить деду о госте тот ответил, что Ахатта сейчас говорит с Къяттой. Этой встречи Тарра не хотел, и пришлось сообщить о цели визита.
   Услышав, Кайе ухватился за повод его грис и заявил, что надо не говорить -- догонять, и прямо сейчас. Если один из людей Тарры отдаст своего скакуна, они не потеряют и лишней четверти часа.
   Тарра был в замешательстве. Реку Иска он помнил, и последнее, чего хотел бы -- делать что-то в паре с этим ненормальным мальчишкой.
   -- У него нет браслета, я точно знаю, -- сказал Кайе.
   Это решило дело.
   Искать беглеца оказалось нетрудным занятием, еще бы не вмиг прохудившееся небо. Айтли, наверное, такого не ожидал -- на севере Сезон дождей одно название по сравнению с югом.
   Тарра был прав -- в городе он и впрямь не поставил ни единой завесы. И дорогу избрал самую неудобную -- ориентиром должно бы служить солнце, но это совсем ненадежный указатель в дождь; а больше северянин не знал ничего о пути домой. Не то что сестра. Приближаясь к окраинным поселениям, синта стали очень осторожны -- и сняли пару завес. Кайе ехал рядом с Тарой, лишь изредка давая указания, куда повернуть.
   -- Неужели ты чувствуешь след даже так? -- потрясенно спросил один из спутников.
   -- Не так, как звери, -- угрюмо отозвался тот, и ощутил на языке привкус крови, а на висках -- прохладу от северной Силы, ее не мог смыть даже ливень. Вот какой след подарил Айтли невольно. Достаточно малой нити, чтобы запуталась бабочка в паутине...
   Скоро след стал совсем свежим -- северянин долго не мог решить, свернуть направо или налево, и в конце концов все же выбрал верное направление, иначе дорога привела бы его обратно. Сойти с мостовой он боялся по такому дождю.
   Вскорости показались полосы деревьев тамаль, а получасом позже начался лес, и почти сразу поляна проглянула между стволами.
   Кайе остановился у края поляны, натянул повод.
   -- Он там.
   -- Ты точно знаешь?
   -- Да. Он никуда не успеет уйти. Он устал.
   -- А ты... -- начал Тарра, видя, как тот поворачивает кобылицу обратно к городу.
   -- Я не хочу быть здесь. Помни, что ты обещал, -- он ударил ногами в бока грис, и та взвизгнула, сорвалась с места. Колючая ветка хлестнула по плечу юноши, оставив алую полосу.
  
   Еще когда ехал обратно, почувствовал себя очень плохо. Боли он не боялся, поэтому внимания на нее почти не обратил. А вот запах крови, взявшийся непонятно откуда, сильно досаждал -- как и головокружение. Правая рука почти перестала слушаться, ладно, мог управлять кобылицей и без поводьев. Дождь по-прежнему лил, но почему-то вода в лужах отливала красным. Въехав в ворота, спрыгнул с грис, но ноги подкашивались -- передал повод пробегавшей мимо молоденькой служанке, пусть отведет к стойлу. Повернулся спиной, направляясь к себе, услышал испуганный вскрик.
   -- Рана открылась, -- сказала Киаль, прибежавшая первой.
   -- Я не могу запретить тебе все вообще! -- сквозь зубы обронил Къятта, подхватывая его, несмотря на попытки идти самому. -- Ты вечно...
   -- Я упустил девушку. Если бы ушел и он... Ты ведь не знаешь, почему так.
   -- Будешь лежать дома, пока не позволю встать!
   -- Но ведь меня же лечили! -- сказал по -- детски обиженно, уже с перевязанной заново раной опустившись на постель. -- Все было хорошо, после праздника даже!
   -- Охх... -- Къятта потер виски, присел рядом. -- Любой мальчишка-метельщик умнее тебя.
   -- Я никогда не обращался к целителям, и правильно, значит! -- вскинулся тот, и поморщился -- больно-таки.
   Къятта сжал руку в кулак, словно ударить хотел -- не то по кровати, не то по лежавшему. Сдержался.
   -- Правильно было бы дома тебя запереть тогда сразу!
   Уже поднявшись, добавил:
   -- Встанешь -- пожалеешь очень.
  
  
  
   Новая, тусклая и ломкая луна заглядывала в комнату северянина. Наполовину тюрьма, наполовину уже привычное обиталище. Так и не смог заснуть. Ночная бабочка упорно крутилась над светильником, и Айтли отгонял ее, жалея глупую.
   -- Ну куда ты снова! -- терпеливо повторил в десятый раз, наверное. Проще было погасить огонь и спать... или хоть лежать с открытыми глазами, но в темноте видел одно и то же -- заросли, пропускающие всадников-южан. Айтли сидел возле дерева... встал, когда их увидел. Позволил подойти близко-близко. Хотел ударить -- как мог, страх вызвать, или же ярость -- чтобы убили здесь. А "щит" у предводителя был мощным... Юноша не ударил не потому, что испугался или понял бессмысленность -- может, и удалось бы.
   Просто во взгляде южанина не было злобы. И он -- тот, приходивший предупредить стражу -- чуть покачал головой, словно говоря -- это лишнее.
   Сейчас оставалось только бабочку отгонять. Айтли еще не знал, как поступит Юг; существовал ничтожный шанс, что его все же не тронут, может, даже отправят домой -- но он себя не обманывал. Не затем Лачи их сюда отправил. Про бегство племянницы наверняка уже знает, но никаких известий или вопросов Астала не получила. Значит, не добралась еще, а раньше времени шум поднимать невыгодно.
   Почудилось -- Этле словно рядом присела, даже услышал ее смех. Его беспокойная, прямая, порой такая мнительная половинка.
   Отвлекся и не заметил, как на пороге возник человек -- вроде он и полога не откидывал. Стоял неподвижно, но Айтли почувствовал себя зажатым в угол.
   Как-то давно, тогда был совсем еще мальчишкой, был на дальних лугах вместе с дядей -- не с Лачи, с другим. И там они встретили пещерного волка -- огромный, он хромал, едва опираясь на окровавленную переднюю лапу. Но глаза его были ненавидящими, желто -- оранжевыми. Потом мальчик стоял возле туши волка долго, пока вконец заждавшийся дядя не увел племянника силой. У мертвого зверя глаза потускнели, но оставались такими же яростными. А еще запомнил -- на неподвижный зрачок опустилась переливчатая зеленая мошка. Согнать не успел -- рука дяди сжала его кисть и потащила мальчика прочь.
   Стоящий сейчас перед Айтли лицом больше походил на птицу, но у него были глаза того волка -- яркие, ненавидящие... мертвые.
   Недавно он принес подвеску сестры...
   Браслет -- новый, запаянный -- стал холоднее.
   -- Ты так ничего и не скажешь?
   -- Мне нечего говорить.
   -- Ты так думаешь? Та, что помогла бежать твоей сестре, уже умерла, -- Къятта усмехнулся очень неприятно. -- Знаешь, как выглядит человек с расколотой головой?
   -- Мы таким не любуемся.
   -- Крысенок, -- тихо и отчетливо. -- Маленькая тварь. Твоя сестра тоже мертва давно. А если и доберется до севера, думаешь, ей позволят жить долго?
   -- Вы ее в любом случае не получите.
   Зеленая мошка с жужжанием поднялась, и до сего мига застывший глаз моргнул, оказавшись живым. Совсем близко от руки Айтли лязгнули волчьи клыки:
   -- Мне плевать на ваши паршивые интриги! Но я чуть не потерял его из-за твоей девки, теперь из-за тебя! Кто помог тебе снять браслет?
   -- Помог? -- рассмеялся Айтли. -- Он его с меня сорвал.
   Къятта опустил руки и отошел на пару шагов; но казалось, что он приближается, столь ощутима была исходящая от него ненависть. Айтли видел -- в кулаке он сжимает что-то столь сильно, что побелели пальцы, и зрачки южанина широкие, во весь глаз. Но продолжал говорить:
   -- Я думал, об этом уже все знают. Или просто молчат? Но я ведь скажу, если спросят.
   -- Мой брат мечтал об этом -- размазать тебя по стенке, но я сам запретил ему... зря. -- Снова шагнул вперед, цепко ухватил плечо Айтли; юноша изогнулся, пытаясь вырваться -- однако старший из братьев Тайау, может быть, и уступал младшему, но уж всяко превосходил силой Айтли.
   Отшвырнул его к стене; Айтли стукнулся затылком до звона в ушах, но тот лишь усмехнулся. А потом удар чего-то невидимого обжег Айтли, словно хлыст, и багровая борозда появилась на коже. И еще одна, и еще. Удары, разрывающие само существо изнутри и снаружи, черные вспышки.
   Даже без браслета не мог бы противостоять такому, как Къятта... он и не пытался. Напротив, был почти рад, что сможет сейчас умереть. Это в общем-то куда лучше, чем могло его ожидать.
   Мертвый волк с янтарными глазами задрал морду к луне и завыл.
   Потом Бездна раскрылась и позвала.
  
  
   **
  
   Срединные земли, две весны назад
  
  
   Когда-то здесь было селение, но лес почти его поглотил. Кое-где еще высились частоколы, а столбы, некогда держащие хижины, покосились, их обвили лианы. Поля заросли подлеском -- только обтесанные вехи-разметки выдавали, что раньше здесь трудились земледельцы. "Это мое", говорил лес.
   Звезд в чаще почти не видно, и по пути сюда удавалось свериться с направлением лишь на полянах ночью -- благо, еще не полили дожди, завесив все небо тучами. Но в основном он шел по каким-то неосознаваемым приметам. И вот...
   Мальчик бродил, трогал то обломок доски, то обод колодца, пытаясь вспомнить, понять, что сам он здесь делает. Порой на досках и бревнах попадались следы огня, иногда древесина была обуглена так, что при нажатии палец проваливался в черную пыль. В паре мест среди досок он заметил человечьи кости.
   Значит, когда-то здесь погибли люди. Сколько их было? Полных скелетов он не отыскал. Вряд ли умерли мирно, в своих домах, а кости растащили звери... звери не приносят с собой огонь.
   Почти утонув во мху, мимо него смотрел череп. Мальчик присел наземь, рядом, протянул руку, но так и не коснулся. Не было страха, только жалость и недоумение. Что-то неправильно...
   По обломку доски проползла сколопендра, направилась к босой ноге -- вот-вот и заберется на нее, обожжет кожу ядовитыми щетинками. Но передумала: живой человек, видно, был ей не по нраву.
   Он все еще не знал, зачем он здесь и ходит по этим развалинам, но медлил, не мог покинуть их, словно именно сюда и стремился и теперь не понимал, что делать дальше. Потом стемнело -- стремительно, будто вылили ночь из бочки. Ночные птицы закричали на все лады, и между ними послышались голоса, тени зашептались, поднимаясь между бывших стен. Тени гнали его, обвиняли -- но в чем, он осознать не мог.
   "Все из-за тебя", "Они пришли из-за вас", "Это ты должен был тут лежать, а не мы", -- шептали беззвучные голоса. Голоса гнали мальчика прочь.
   Ему пришлось уйти в лес, искать себе ночлег там, хотя он больше желал остаться здесь. Мертвых он не боялся, напротив, казалось, они способны что-то важное рассказать ему.
   Но ослушаться не решился.
  
   Развернувшись, он пошел прочь, туда, откуда пришел. Там тоже оставалось нечто важное.
  
  
   **
  
   Астала, настоящее
  
  
   Рана вела себя странно: вроде затягивалась, но от любого напряжения, иногда и вовсе сама по себе, открывалась. Кайе злился. С каждым днем ему становилось лучше, еще бы он не рвался тут же проверить, действительно ли все уже в порядке. Два раза попытки закончились плачевно.
   Держать его в постели никто не пытался, но из дома не выпускали. Благо, он и сам понимал, что заметно ослабел и что, окажись он в луже крови посреди Асталы, только порадует сплетников.
   А сплетничать и без него было о чем.
  
  
   Смерти в далекой долине Сиван обсуждали по всей Астале, от последнего мусорщика до Восьми Родов. Всех интересовало, случайны ли эти смерти, и чем же ответит Юг. Из Долины сюда отправили сообщение с птицами... теперь его содержание знала не только Астала, но и ее окрестности.
   Отряд, приехавший за добытым Солнечным камнем, не нашел живых в лагере, но на телах -- тех, что не тронули хищники -- не было следов насилия. На полу хижины-времянки нашли нацарапанную запись про ядовитое дыхание земли, только ведь написать это мог кто угодно.
   А Солнечного камня оказалось добыто подозрительно мало... или северяне из соседнего лагеря поживиться успели?
   Некоторые боялись, что начнется война, другие ее желали. Третьи пытались все-таки оправдать северян -- зачем им действовать столь бессмысленно-нагло? Да еще их мальчишка в Астале, хоть сестра и сбежала. Соглашались в одном -- заложника в живых не оставят.
  
  
   Айтли хотелось, чтобы все наконец кончилось. Ему еще не сравнялось шестнадцать -- около полугода оставалось до совершеннолетия, но он чувствовал себя стариком, уставшим от бесконечных пустых весен и засух. Здесь ведь день шел за год... нет, не день -- час. После визита Къятты он, к большому своему сожалению, выжил и даже поправился. Верно, тот не хотел, чтобы для северянина все закончилось слишком быстро и силу ударов соизмерял. Айтли не понял, чем вызвал подобную ярость, но какая, в сущности, разница. Сперва младший его ненавидел, теперь вот от старшего перепало. По-настоящему плохо было одно -- он не ощущал сестру. Давно уже. И что с ней, неизвестно.
   А теперь-то я кто? -- думал юноша, глухо думал, тоскливо. Лачи взял или возьмет, что хотел -- наверняка, чем бы это ни оказалось. И даже не справился о племянниках... или только об Айтли? Сестра уже должна быть в Уми, если ничто ей не помешало. Может, и границу Тейит уже пересекла, приближается к дому. Ей повезло покинуть южные леса до ливней; на плоскогорьях погода сейчас сносная. Знает ли Этле о том, что произошло в Долине Сиван? Вряд ли...
   Иначе он ощутил бы ее тревогу. Наверное. Теперь уже не проверить, они не увидятся больше.
   Так недостойно жить, думал юноша. Словно обмотал огромный паук клейкими нитями и позабыл в углу, и виси, гадай -- вспомнит и сожрет или так и задохнешься постепенно от нитей-удавок, или просто умрешь от жажды... от затхлого воздуха.
   Шмель разорвет паутину... или убьет паука. Но я просто болтаюсь тут...
  
   Снаружи окликнули. Айтли постарался выбраться из оцепенения. От чекели остались темные полосы подживших ожогов. Со временем наверняка сойдут... сошли бы, но вряд ли успеют. Но не хотел показать их, и потому надевал шионте, стоило подумать, что кто-то идет -- со стороны, верно, выглядело, что его знобит от бесконечных дождей.
   Гость не стал заходить без приглашения, дождался, пока Айтли разрешит войти. Надо же, будто на севере, где у племянников Лачи было высокое положение...
   Руки гостя были открыты, хотя сейчас, в дни начала дождей, многие надевали шерстяные туники с рукавами до локтя. Айтли сразу бросил взгляд на знак и напрягся -- Род Арайа, один из тех, от кого заведомо не жди ничего хорошего.
   Этого человека раньше не видел. Нет... видел однажды, мельком, когда вся Астала наперебой рвалась поглядеть на заложников. Приятная внешность, и заметно было, что ему нравится это подчеркивать. Но даже по северным меркам его нельзя было назвать разряженным попугаем, как некоторых тут. Разве что волосы убраны чересчур прихотливо. В нем не было никакой угрозы, не то что в Къятте. Только вот знак на плече -- пятнистый ихи.
   -- Как ты себя чувствуешь? -- спросил гость.
   Айтли не ответил. Об этом наверняка нашлось кому рассказать.
   -- Я хотел просто с тобой познакомиться, -- продолжил гость, не обратив внимания на молчание. -- Мне жаль, что все так получилось.
   -- Ты пришел мне выразить сочувствие?
   -- Нет. Даже искреннее было бы... издевательством.
   -- Тогда о чем ты хотел побеседовать?
   -- Сейчас это не имеет смысла, а раньше -- о севере. То, что вы здесь, могло действительно стать каким-то мостиком между нами и Тейит. Мы ведь плохо знаем друг друга, а что надо -- придумываем себе сами.
   -- Почему же не раньше?
   -- Пока ты был у Шиталь, не видел смысла спешить. А потом и меня не было в городе, и твоя сестра... Я вернулся накануне праздника.
   А потом уже мне не было ни до чего, подумал Айтли. Да и сейчас... Не было желания ни отказывать в разговоре, ни соглашаться, всё не имело значения.
   -- Я бы согласился, -- честно ответил Айтли. -- Но сейчас мне уже не до этого.
   -- В моих силах тебе помочь.
   -- Мне не нужна помощь, -- сказал юноша. Все эти, с золотыми знаками, словно выстроились вдоль стен и сливались с орнаментом, по кругу двигались, указывали на него. То высвечивался, открывая пасть, золотой ихи, то ибис распахивал клюв -- кажется, и такой знак у кого-то видел, только линии были темными.
   Человек рядом то сливался со змеей орнамента, то вновь из нее выступал; он какое-то время смотрел на Айтли, потом на стену -- и тому показалось: он тоже их видит. Человек что-то еще говорил, но Айтли не способен был это разобрать, и тот наконец ушел.
   Очень болела голова, и хотелось спать, спать, спать. Поэтому о госте Айтли тут же забыл.
  
  
  
   Скоро настал день, когда прислали второе, подробное письмо свидетели из Долины -- обо всем, что смогли разузнать побывавшие там следопыты из ближайшего лагеря. Теперь уже пора было принять решение.
   Совет собрался в тот же день, но сперва еще раз прочли -- вслух, на ступенях Дома Звезд -- послание, как свидетели осматривали мертвый лагерь и окрестности, как говорили с рабочими Тейит. Эсса заверили, что не имеют отношения к смерти южан. Объяснили, что узнали о происшествии чуть раньше прибывшего отряда -- по гомону птиц и отсутствию дыма костров. Поклялись, что близко не подходили -- остановились, убедившись, что лагерь пуст, и пребывали в неведении, люди погибли или просто ушли. А что Солнечного камня мало... видно, столько добыли.
   Стих звучный голос человека, читавшего письмо. Затем распахнулись двери в главный зал Дома Звезд. Сегодня, впервые за долгое время, здесь было больше народу -- на Совет пришли по три члена каждого Рода, и третий стоял за креслами двоих других. На сей раз ни одно лицо не улыбалось и ни одно не выглядело равнодушным. Первым с согласия Ахатты заговорила Кети Инау, вертя браслет на запястье:
   -- Эсса врут как плешивый акольи. Чтобы они и не сунулись в подозрительно пустой и тихий лагерь? Спасибо хоть не стали делать большие глаза -- мол, мы ничего и не знали. Их допросить бы как следует. Но разве они допустят настоящей проверки?
   -- А теперь время упущено, -- негромко сказала мать Иммы, Улине. -- На месте некому было как следует расспросить, даже если бы и решились. Теперь нам никто и на трехдневный полет стрелы не покажет виновников... если они еще живы сами.
   -- Перед тем, как погибнуть, наши разведчики нашли еще два колодца Солнечного камня... о них эсса не знают, -- сказал Тарра.
   -- Или успели узнать, только думали, мы еще не получили известия. И убили всех в лагере, пока они не отправили доклад о новых месторождениях. Что ж, это все объясняет, -- вскинул голову Наста Кауки.
   -- Значит, люди погибли напрасно, -- возразил Ахатта. -- Сейчас разрабатывать эти колодцы для северян было бы самоубийством -- и признанием. Разве что через несколько весен... если мы позволим им там остаться.
   -- А мы позволим? -- искривив губы, спросила Кети.
   Глава Совета -- сегодня он пришел не только с постоянным своим родичем-напарником, но и с Къяттой -- смерил ее оценивающим взглядом. Кети настроена воинственно, как и половина в этом зале. В самом деле, Север все больше себе позволяет, пробует Юг на прочность и при этом все громче твердит о том, сколь опасна и неудержима Астала. Юг верит и похваляется сам перед собой -- ух мы какие!
   -- Говорите по движению солнца, по очереди, -- велел Ахатта. -- Каждый может ответить предыдущему или предложить что-то свое.
   -- Нам дали повод к войне, -- задумчиво проговорила Шиталь. -- Либо мы обвиняем их -- и наносим удар, либо молчим... и дальше нас считают просто мусором.
   -- Мы обвиним их, и что? Чего мы можем потребовать? Расследования? Кети верно сказала -- исполнителей нам никто не покажет. Подсунут невинных и незнающих, а с них что взять?
   -- Потребовать, чтобы они убрались из Долины.
   -- Это бессмысленно -- Долина ближе к северу.
   -- Она ближе к Чема. Мы давно ни к чему не обязывали тамошних, пусть платят за долгие годы нашей поддержки.
   -- Но они и так платят положенное. Стоит ли прижимать наших союзников?
   -- Еще как стоит. Угроза всегда доходит быстрее.
   -- Нет, лучше дать Чема послабление в обмен на помощь. Пока они считают себя "младшими братьями", а не нашими слугами и придатками, нам не приходится тратить силы на подавление недовольства.
   -- Что ж, допустим, Чема даст нам своих людей, чтоб нам не тратить лишнее время на поход из Асталы, а если Север не согласится уйти из Долины Сиван? Все-таки их страна во многом держится на Солнечном камне, а он не валяется на дороге.
   -- Тогда можно потребовать с них другие земли, которые выберем мы.
   -- Но на южную половину Долины все равно надо будет привести сотню-другую айо.
   Голоса стихли, и Ахатта понял, что слушал с закрытыми глазами -- да и говорили собравшиеся длиннее, он лишь отсеял самое главное. Наконец его родич взял слово; редко высказывался публично и, похоже, считался просто тенью Ахатты:
   -- Мы решаем, как поступить с ворами и убийцами, хорошо. Но все же -- зачем Тейит понадобилось это убийство, если это и в самом деле оно? История про чужие колодцы любопытна, но одно дело украсть не тобой открытое месторождение, другое -- убить рабочих. А вдруг это все же случайность? Или даже подстроено намеренно, с далеко идущими планами? Иначе... нет смысла. Вряд ли северяне рассчитывали, что после этого могут полностью у нас выкупить месторождение, если не смогли это сделать раньше миром.
   -- Надо все-таки допросить мальчишку, -- поднялся Наста Кауки, нарушив порядок речей. -- Сбежала девчонка, и брат ее чуть не удрал... они знали все, я не сомневаюсь. Что они задумали еще, эти крысы?
   -- Юноша-северянин ничего не знает, -- Шиталь посмотрела на говорившего очень приветливо, но тот сел. -- Нет смысла спрашивать его о чем-то. Если план и был, то у сестры.
   Она перевела извиняющийся взгляд на Ахатту -- мол, вас я не обвиняю в сговоре, но... Глава Совета кивнул:
   -- Я подозревал что-то... Не знал, что именно произойдет.
   -- Потому что слишком стар, -- сказал Хатлахена Арайа.
   -- Без Ахатты мы бы даже сегодня тут передрались, -- раздался негромкий голос Ийа, и замолчали все, даже перешептываться перестали. Племянник, затыкающий дяде рот -- зрелище не самое частое, но прилюдно возразить члену своего Рода, когда тот готов нанести серьезный удар по давнему противнику? Так не бывает.
   -- Что случилось, то случилось. Впереди -- долина Сиван, и это куда важнее, -- продолжил Ахатта будто ни в чем не бывало. -- Мы должны направить туда кого-то из нас, а не отделываться простыми разведчиками. И потребовать, чтобы Север прислал равных нам. Подумайте, кого стоит направить. Послезавтра соберемся снова и назовем имена. Двоих Сильнейших будет достаточно. И еще -- подумайте, на что готова пойти Астала, если Тейит не уступит. На что в самом деле готова -- не ради красивых слов, перья топорщить мы все умеем. Наши посланники должны будут верить в нашу готовность и силу.
   Он готов был распустить Совет, но вмешалась Кети, на сей раз гладившая пальцами золотое кольцо сережки:
   -- Это еще не все. Решайте, что делать с мальчишкой.
   -- Северяне нарушили соглашение, зная, что будет. Мальчишка не нужен ни нам, ни северу, -- сказала Улине.
   Наста Кауки снова поднялся -- острый, с голодным взглядом, чуть не облизнулся.
   -- Круг.
   -- Я не думаю, что стоит, -- задумчиво проговорила Шиталь. Наста обернулся к ней:
   -- Держать его под стражей -- лишние хлопоты. Эсса показали, насколько он нужен им. Почему не поступить так, как разумно, сестра?
   Сестра. Примирительно... А Наста продолжил:
   -- Его можно отдать Хранительнице, но кровь северной крысы... я бы не предложил ей такое блюдо.
   Смех прошел по залу.
   -- Он может умереть в Круге -- или его выиграет кто-то из нас.
   -- Второе! -- тяжело проговорил Тарра. Глаза всех троих Тиахиу радостно вспыхнули:
   -- Второе.
   Ийа взглянул на дядю -- непонятная улыбка, будто он о своем думал, появилась на губах, и Хатлахена сказал, довольный единодушием с племянником, коего слегка опасался:
   -- Второе.
   -- Выиграть не значит убить, -- резко сказала Шиталь.
   -- Это право того, кто его получит. В любом случае покинуть Юг он не должен, иначе Сильнейшим Тейит останется приехать сюда лично и плюнуть нам на главную площадь, -- Тарра не смотрел в сторону Рода Анамара, а Шиталь растерялась заметно -- похоже, ожидала поддержки.
   Ахатта поглядел на внука, так и не произнесшего на Совете ни слова, тот пожал плечами:
   -- Пусть делают, что хотят.
  
  
  
   Южанин, который теперь приносил Айтли приносил еду и питье, был человеком суетливым и всячески пытался поболтать с заложником. Но тот не удостаивал прислужника вниманием. Пожалуй, он скучал по столь же болтливой, но куда более чуткой Ашиноль. Да и о чем говорить? Раньше это имело смысл -- тогда он надеялся, у него было будущее, ему был интересен Юг, несмотря ни на что.
   Но прислужник сказал то, к чему Айтли не мог остаться равнодушным.
   -- Тебя выведут в Круг.
   -- Что это значит?
   -- Иногда в Круге убивают -- по-разному, так, чтобы видели все. Иногда проводят поединки, и выигравший забирает себе того, из-за кого шел бой. Ты станешь выигрышем, -- широкая улыбка озарила лоснящееся лицо.
   -- А что потом?
   -- Потом? Со всеми по-разному. Как поступят с тобой, решит тот, кто тебя заберет.
   -- Значит, решили себе забаву устроить, -- обронил Айтли. -- А что мне делать при этом?
   -- Ничего, просто смотреть и ждать.
   -- Просто? Пока эти акольи дерутся за меня как за добычу?
   Южанин похлопал его по плечу, желая утешить:
   -- У меня есть питье, закрывающее рассудок на время.
   Айтли молчал, даже не отстранившись -- хотя не переносил подобных знаков расположения. Потом спросил:
   -- Ты можешь передать записку Ахатте Тайау? Мне нечем тебя вознаградить, разве что вот... -- Айтли положил на скамью наборный браслет из плоских яшмовых звеньев -- квадратов. На каждом был тонкий резной узор. Хоть украшения из камня здесь не особо ценились, красивую резьбу можно было продать за немалую цену.
   -- Что-то хочешь ему предложить в обмен на свою жизнь? -- с глубоким сомнением спросил прислужник, подгребая к себе браслет.
   -- Я и тебе-то почти ничего дать не могу, ему тем более. Не волнуйся, не припрятал для него богатый подарок. Так передашь?
   -- Передам, -- согласился тот. На лице было написано -- и, конечно, перед тем узнаю, что в этой записке. Интересно, умеет ли он читать, или покажет кому? Неважно, это будет северное письмо, Ахатта его должен знать.
   Никто в Астале не сомневается -- северянину жить осталось недолго, вопрос лишь в том, как именно он умрет. Что ж, справедливо, наверное. А он в любом случае будет здесь развлечением, избежать этого не может. Так по крайней мере пусть его запомнят не как пойманного в силки кролика. Не ради доброго имени среди южан -- ради себя. И, может быть, ради сестры.
   -- А тебе не помещает... ну, знаешь, вызвать к себе интерес в Круге, время потянешь, и вообще, -- сказал южанин. Когда он уже уйдет наконец?
   -- Не беспокойся, -- холодно произнес Айтли. -- Именно это я намерен сделать.
  
  
  
   Айтли не знал, получил ли Ахатта его послание, и, если получил, то просто сжег или хотя бы задумался. Полночи барабанил ливень, и с утра небо несколько раз плеснуло на землю из полной кадки, но к полудню немного подсохло, хоть повсюду поблескивали лужицы воды.
   У этих попугаев будет схватка в луже?
   Айтли привели в Круг -- кольцо песка в несколько десятков шагов шириной, с одной стороны в три ряда возвышались сиденья для зрителей, с другой было лишь невысокое ограждение; народу собралось много, простой народ толпился дальше, за внешним кольцом, сидел на деревьях, а у самого песка стояли нарядные группы людей из семей влиятельных, большинство оживленно беседовало. На него тут же начали глазеть со всех сторон, от южан это было особенно неприятно -- во взглядах, выражениях лиц и жестах они не стеснялись, да и в словах не особенно.
   А песок Круга был не столь уж мокрый, как ожидалось -- верно, его подсушили немного здешние умельцы... жаль.
   Пока не явились члены Совета во главе с Ахаттой, синта разных Родов развлекались в ожидании. У них были свои знаки на плече, хоть и не золотые, и на их бой само по себе стоило посмотреть -- зевакам не приходилось скучать.
   Даже заложник, ожидая своей судьбы, невольно заинтересовался. Двое молодых людей были в Круге, похожих, как братья -- темных, жилистых, невысоких. Первый бой завершился вничью -- Айтли слово бы дал, что противники особо и не старались одержать в нем победу. Оба скорее обозначали собственные возможности, но не сходились всерьез. Кружение смуглых тел, молниеносные выпады, поначалу без оружия. Потом гонг ударил во второй раз, гулкий медный звук лизнул и песок, и верхушки деревьев.
   В руках у противников блеснули клинки чуть больше ладони длиной. Южные ножи были похожи на северные, только с небольшой круглой гардой. Двоих в Круге мгновенно закрутил вихрь, в кольцах которого трудно было уловить все подробности боя... бешеные глаза проигравшего -- в том момент, когда он понял, что проиграл, когда нож противника скользнул по его шее.
   Айтли вяло удивился, что проигравший остался жить, потом напомнил себе -- и звери не всегда дерутся до смерти. Ладно, все это неважно -- ему драться так не придется.
   На песок упало всего несколько алых капель -- но недолго там оставались, скоро песок разровняли.
  
   Больше поединков не случилось -- все начали расступаться поспешно, пропуская то один, то другой Род. Не только члены Совета сюда явились. Наконец и Ахатта пришел, с десятком близких, с другими спутниками, но без внуков. Это было неожиданно, однако некогда стало гадать, почему так.
   -- Ты хотел со мной говорить здесь, прилюдно, -- голос Ахатты до сих пор был звучным, богатым оттенками, хоть и негромким сейчас. -- Чего именно ты хотел? Советую подумать, прежде чем сказать.
   -- Я давно подумал, -- юноша краем глаза отметил -- теперь вокруг только Сильнейшие и, видимо, приближенные их, остальных оттеснили; никто из сторонних не услышит, если сам он не начнет орать во всю мочь. На песчаный Круг ему еще предстояло выйти, а сейчас он был в центре другого, пестрого, золотого, будто в змеином клубке.
   Айтли вздохнул, веля себя успокоиться -- еще не хватало, чтобы голос сорвался.
   -- Вы пришли сюда развлекаться. Я хочу кое-что предложить сразу всем, решайте сообща.
   -- Без длинных предисловий вы можете? -- хихикнула какая-то женщина.
   -- Можем. Вы меня все равно убьете; но вы так кичитесь своей силой, я много наслушался здесь о том, какой Север никчемный. Так снимите с меня браслет и дайте возможность защищаться, как я это могу.
   Ему ответом был смех. Спокойно он продолжал:
   -- Моя сестра толком не знала мира и ей всего пятнадцать. Но она сбежала от вас.
   -- Это была случайность! Ты-то не смог! -- выкрикнул кто-то из молодых.
   -- Не стал бы на вашем месте этим гордиться, -- продолжил еще спокойней, чувствуя, как некоторые уже начали сердиться. -- Я сумел обмануть нескольких охранников, и, не зная города, не имея никакой помощи дошел до окраин Асталы -- в ливень. И меня нашли только с помощью чутья зверя. Без этого вашего Оружия Юга вы совсем ни на что не способны?
   Ахатта вытянул руки в стороны, будто разделяя заложника и южан:
   -- Так, тихо всем. Ты хочешь бросить вызов каждому Роду?
   -- Нет, пусть мне бросает вызов кто хочет.
   -- По одному от Рода?
   -- Это справедливо, по-моему.
   -- Слишком мало, желающих эээ... попробовать свои силы наберется побольше, -- фыркнул кто-то .
   -- Да как хотите. Только если вас наберется человек сто, не много славы будет в такой победе, -- сказал Айтли, надеясь, что голос звучит достаточно равнодушно.
   -- Ладно, хотя бы по двое! Уж шестнадцать-то человек тебе одолеть -- раз плюнуть!
   -- А если я одержу верх?
   -- Тогда уедешь домой, -- кажется, сразу все засмеялись.
  
   Он напряженно вслушивался в голоса. Половине его задумка понравилась, половине наоборот, но разозлил он всех. За то, чтобы снять браслет, были Кауки целиком, в остальных Родах такого единодушия не было.
   Айтли вновь поискал глазами Кайе или его брата, обоих не было. Раз до сих пор не явились, видно, уже не придут. Испытал некоторое облегчение: рад был тут не увидеть.
   А вот недавний гость из Рода Арайа здесь был, и смотрел на него задумчиво и оценивающе. Не так, как другие: у прочих был азарт, снисходительное любопытство, пренебрежение, злость, наконец.
   Южане спорили долго, но согласились. Когда Айтли вступил в Круг -- наконец без браслета -- ему показалось: что-то случится прямо сейчас. Песок затянет его в свои глубины, или поднимется, окружит стеной... Ничего не случилось, конечно.
  
  
   Выглянуло солнце, хотя скорее всего ненадолго -- оно обычно держалось не больше пары часов подряд в первые недели дождей. Для бойцов это было бы неудобно или наоборот, он не знал, но в его случае дождь мог хоть немного да стать помехой противникам. Что ж, не повезло.
   А может... Если все окажется совсем плохо, собственное сердце он, наверное, сумеет остановить. Но не сейчас, не сразу, а когда они отвлекутся на поединок. Это значит, надо продержаться какое-то время. Айтли лихорадочно вспоминал, что нужно сделать, чтоб не вернули его тут же, но понял -- ничего не получится, всё вокруг отвлекает. Слишком много фигур, голосов, ярких красок, и сам слишком взволнован.
   Ну ладно, прочим умениям волнение помешать не должно -- его все же тренировали. Хоть запомнится этим самоуверенным индюкам.
  
   Ветерок касался лица, сырой, но несущий мелкие песчинки. Айтли стоял у столба в центре поля. Свободен, в смысле, ни ремней, ни иного чего... может сесть на песок, если хочет. Когда-то чувствовал себя выставленным напоказ, а ведь тогда южане приходили по одному. Сейчас... Неважно все это.
   Они решили -- тот, кто пробудет в Круге дольше, чем водяные часы отсчитают сто капель, или вернется за отметку на песке -- проиграл. Айтли же нельзя было отходить от столба, иначе проигравшим сочтут северянина.
   В небе мельтешили птицы, оголтелыми стайками носились туда и сюда. Вечером опять будет дождь. Отчаянно захотелось дождь этот -- увидеть.
   Заметил высокую плотную фигуру, направлявшуюся к столбу. Выпрямился. Смотрел на Тарру так же, как недавно на поляне. Южанин остановился в шаге от юноши, слишком близко -- Айтли непроизвольно качнулся назад, уперся в столб.
   -- Не знаю, на что ты рассчитываешь, но уйти тебе все равно не удастся, даже если случится чудо и ты всех одолеешь, -- прозвучал низкий размеренный голос. -- Ты веришь в восемь или шестнадцать противников, но будут выходить до тех пор, пока ты не сломаешься.
   -- Так себе у вас с честностью.
   Тарра неопределенно скривился:
   -- Плата за позволение защищаться. Обещаний тебе никто не давал. Но ты можешь, по крайней мере, сдаться тому, кого выберешь сам, если он пойдет первым... или вторым, раз ты столь в себе уверен. Поверь, к некоторым лучше не попадать.
   -- Я давно не малыш, и все это понимаю, -- с грустной улыбкой ответил Айтли. -- Но спасибо тебе.
  
  
   От края Круга до столба, у которого он стоял, было пятнадцать шагов. Несколько мгновений нужно, чтобы бегом одолеть это расстояние. А он должен подпустить противника еще ближе, шагов на пять -- тут и вовсе рукой подать, и с места сходить нельзя, сочтут проигравшим. Как они, наверное, веселились, наскоро придумывая эти правила!
   Южане не знали, что у него совсем небольшая Сила, просто обучен он хорошо. Всегда по-доброму завидовал сестре, которая могла ставить нечто вроде ловушек или невидимых пугал, а сама уходить. Но сейчас это ее умение оказалось бы бесполезным: первая "сеть" и впрямь отпугнет человека, но вторую некогда ставить. И повторяться было нельзя: слишком малое расстояние, поймут, что он делает, и сумеют противостоять.
   Выходящие в Круг не должны использовать "щит" Силы, иначе поединок окажется бессмысленным. Айтли надеялся, что вызов примут только бойцы-айо: стоит тут появиться уканэ, и северянин скорее всего проиграет. Он напряженно оглядывал собравшихся на границе Круга, и понимал -- кажется, не ошибся. Они слишком горды, чтобы позволить выходить за себя тем, кто обычно оставался лишь зрителем.
   Способностью видеть будущее недавний заложник не обладал -- но стоило пожить среди южан, чтобы хоть немного начать их понимать. Айтли знал, как использовать оставшееся время -- он старательно подтягивал к себе малейшие ниточки, дрожащие между ним и сестрой, и прекращал их дрожь, стягивая тугим узлом и прижимая к земле. Земля -- одна для всех, но она дает Силу только плодам, не людям. Это было лучшее незримое полотно, созданное Айтли. Он готовился бороться не за свою жизнь -- ее уже, считай потерял -- но за достоинство.
  
   Гонг раздался -- первый человек вышел.
   ...Айтли умел хорошо усыплять, но здесь это просто не успел бы -- нужно время. Первого, с цветком гибискуса на плече, он заставил услышать неслышный рокот, темный звук, который вызывает панику, и тот шарахнулся назад под дружный хохот. Его, кажется, не особо любили -- Айтли ощутил всплеск симпатии к себе.
   Вторым вышел родич Тарры. Айтли ощутил странное -- будто воздух Круга стал лентой, и эту ленту протягивают сквозь его тело. Вокруг молодого Питона мерно пульсировало бледно-оранжевое свечение, и юноша задохнулся от восторга, поняв, что это новый дар -- видеть Силу человека. Открылось, когда собрал воедино все, что умел, не пытаясь себя беречь.
   Едва не отвлекся -- противник был уже рядом. Айтли сумел сбить его с толку, тот несколько раз проходил мимо столба. Это было опасно -- протяни руку и все, но южанин каждый раз был уверен, что вот-вот и приблизится и не спешил: Тарра наверняка велел ему не вредить жертве. Когда тот наконец осознал, что происходит, Айтли направил и на него звук, вызывающий ужас.
   Потом в Круге появилась женщина. Коричневая кожа безрукавки, штаны до колена. Длинная тонкая коса, закрепленная узлом на затылке. Южанка напомнила Элати, но в следующее мгновение сходство развеялось. Больше всего женщина походила на смуглую колючую лиану, не на человека. Разглядел на плече знак -- как раз сплетенные лианы. Над ней невидимо полыхало алое пламя, перемежаемое ослепительно-белыми молниями.
   Очень опасная... у нее вызвал головную боль и круги перед глазами, она села на песок, сжимая виски, не дойдя до столба шаг. Ощутил, что выдохся -- они слишком близко и быстро подходили, а теперь все больше понимали, чего от него ждать. Умение видеть Силу тут помочь не могло.
   Еще один человек вышел, кажется, от Рода Шиталь -- Айтли заставил его споткнуться и упасть лицом в мокрый песок. Тот вскочил, с лицом, из-за налипших песчинок похожим на маску, и мог уже ухватить северянина, но его заставили покинуть Круг -- народу было интересно, что еще есть в запасе.
  
   Нъенна спросил у Къятты -- они, прислонившись к стволу большого дерева, стояли в стороне, дальше прочих зрителей:
   -- Почему не хочешь выйти? Ты ведь можешь -- тебе раз плюнуть разгадать его намерения.
   Тот отмахнулся:
   -- Хватит с меня северян.
   -- Твой младший не удержался бы, -- весело сказал Нъенна. -- Странно, что рана открылась и так долго не желала затягиваться. На твоем месте я бы ваших целителей...
   -- Поблагодарил, -- спокойно ответил Къятта. -- И попросил лечить подольше. Причин для тревоги не вижу, а только тут его еще не хватало. Кстати, он просил меня поучаствовать, когда понял, что его самого никто сюда не отпустит.
   -- Да? И что ты сказал? -- жадно спросил Нъенна.
   -- Попросил не лезть в это больше. Надоело, честное слово. Еще сказал -- ты сам не знаешь, чего хочешь, этому крысенку все равно не выжить, после ты сам его убить намерен или как? На этом мы разговор закончили. А ты, если хочешь, иди сам, только если победишь -- не заикайся потом о победе у нас дома.
   -- Нет уж, не хватало еще в ваши братские споры лезть, -- в голосе прозвучала досада.
   -- Ну и забудь тогда.
  
  
   Солнце ползло, словно тянуло за собой огромный груз. Солнцу очень хотелось обратно в тучи, но его не пускали собравшиеся возле площадки люди, занятые нелепыми спорами и попытками выяснить, кто лучше на этот раз.
   Айтли все же дали передохнуть, понимая, что могут лишиться зрелища. Он очень устал, дрожала каждая мышца, в ушах звенело, но он стоял -- и в сотый раз обводил глазами собравшуюся толпу. Напряженно вглядывался в лица.
   Может быть...
   Час назад радовался, что из рода Тайау все еще нет желающих выйти в Круг. Теперь мысль мелькнула -- ведь после праздника Силу его и Кайе связала какая-то ниточка, пусть не толще паутинки. А значит, хоть и призрачный, но есть шанс одолеть. На этом поле Айтли сильнее, это он понял тогда, когда привел Кайе в чувство. Если бы только... а после такой победы и умереть не стыдно. Только бы он сам вышел, не старший брат, не кто-то еще -- ну почему его нет, ведь так ненавидел еще на днях?!
   Но по сигналу гонга появился другой -- его недавний гость.
   Выглядел он расслабленно и почти дружелюбно, однако то ли знак Рода, то ли еще какое чувство заставило не обольщаться мирным видом и разговором.
   Ийа Арайа -- так назвал распорядитель в Круге. Интересно, кто дал ему это имя -- искра, безобидная... ой ли? Или та, что вызывает пожар в засуху?
   Поэтому Айтли решил использовать сразу все, что имел -- неслышный темный звук, вызывающий ужас, отвод глаз и, на закуску, то, чего еще не делал -- попробовал вызвать у противника мушки в глазах, злые, атакующие.
   Дал подойти на половину расстояния. Сейчас этот, с золотым ихи, шагнет еще раз, и северная защита обрушится на него.
   Ийа больше ни шагу не сделал. Он быстро поднес руку к поясу и затем поднял ее -- с чем-то блеснувшим, невольно вынуждая Айтли глянуть в ту сторону. Почудился метательный нож, хоть заверили вроде, что оружия нет!
   Юноша ахнул, зажмурился, ослепленный, и лишь когда зрение вернулось, когда чужая рука уже обхватила его запястье, понял -- зеркальце это было. Ийа поймал солнечный зайчик и направил Айтли в глаза.
  
  
   Тебе никогда не понять южан, говорил себе Айтли. Но все искал знакомое лицо... еще недавно ненавистное и пугающее до слабости в теле.
   А потом понял, что поединки и впрямь закончены. Понял несколькими мгновениями раньше, чем распорядитель круга громко объявил -- северянина передают Роду Арайа. Когда победитель вновь остановился подле него, Айтли уже был готов. И даже почти не испытывал волнения.
   Ничего не случилось, даже не почувствовал чего-то особенного. И свечения Айтли больше не видел -- не только вокруг Ийа, вообще. И единственного было жаль -- этого невесть откуда взявшегося умения.
   А так -- был совершенно спокоен. И разум, и чувства находились в полной гармонии -- он проиграл, и проигрыш надо принять достойно. Разве не в спокойном достоинстве, не в здравом рассудке сила Севера? Он хоть и по глупому в итоге, но именно проиграл, а не просто позволил распоряжаться собственной жизнью тем, кто захочет ее потребовать. Он одолел четверых. Отцу не будет стыдно за сына, а Юг... Юг его запомнит хоть ненадолго.
   А тучи снова затянули солнце, будто у них с Ийа был договор.
  
  
   **
  
   Кайе узнал о поединках, о том, как северянин бросил вызов в Круге. И к кому он попал в итоге; ладно бы к тугодумным Питонам, или колючим, но разумным Лианам -- а теперь поздно, и в Круге нет никого, песок давно заровняли. Оставшись один, смотрел на стену перед собой. Круг пуст, и солнечный луч лежит на холодном песке, перечеркивая площадку.
   Кайе обхватил себя руками за плечи, сидел на кровати, на покрывале из шкуры, не поднимая лица.
   -- Я вернул его в Асталу...
   Къятта ждал этой сцены, надеялся ее избежать, и теперь хотел прекратить как можно скорее:
   -- Именно что. Это сделал ты сам. Думаю, нашли бы его в любом случае, но ведь ты не рассчитывал, что его тут будут кормить медовыми лепешками в благодарность за побег?
   -- Я же не знал тогда, что они решат.
   -- А что они, по-твоему, могли решить после смертей в Долине Сиван и побега девчонки? Да над нами бы все дикие племена потешались, не говоря о людях, оставь мы его в живых.
   -- Я думал... о нашем Роде. Ведь из-за меня все произошло. Если бы не Тарра, все бы узнали.
   -- Тогда не забивай себе голову. Свою ошибку ты исправил. Да что с тобой, в конце концов! Думал, мы уже обо всем договорились с тобой.
   -- Самому бы понять, -- сказал он тоскливо. -- Будто я мог что-то сделать... и струсил. Мог выйти сам.
   -- Да прекрати наконец. Или напомнить тебе, как ты сам забавлялся? Ведь хотел его смерти.
   Кайе вскинулся, выбросил руку вверх, к брату, сорвал золотую тесьму с его волос.
   -- Не знаю. Хотел. И мог бы... Уходи!
   Къятта забрал из сжатых пальцев тесьму, возвел глаза к потолку, но после заговорил иным тоном:
   -- Знаешь... Ты ведь не сумел бы помочь, даже выйди ты в Круг. Северянин не был бойцом, у него было другое оружие. А ты даже "щит" против чужой Силы не ставишь почти никогда. И эта рана... Он справился бы с тобой.
   Къятта надеялся, что его слова отвлекут, пусть даже разозлят брата. Но тот лишь глухо сказал:
   -- Может, и так... А может, он бы не стал защищаться, позволил его забрать.
   -- Это еще с какой стати! Тебя он уж точно считал врагом. Думаешь, ему не сказали, кто помог его отыскать при побеге?
   -- Жаль, я не поговорил с ним тогда. Сбежал... Я пойду к Ийа, -- Кайе вскочил. -- Узнаю, чего он хочет...
   -- Даже не думай! -- рявкнул Къятта. Повторил уже тише, досадуя на несдержанность:
   -- Я расскажу тебе после. Пока просто поверь -- этого делать нельзя, и не из-за нашей вражды.
   -- Но я не могу оставить его этим подонкам! Не Роду Арайя же!
   -- В любом случае прошло несколько часов. Его уже поздно спасать, даже если он жив. А ради того, чтобы просто добить... слишком дорого это встанет нашему Роду.
   -- Почему? -- не спросил -- потребовал тот.
   -- Как смогу -- расскажу.
   -- А дед знает?
   -- Нет. Не советую его этим беспокоить.
   -- Но... -- Кайе прикусил губу. Однако остановился на пороге, сминая в пальцах ткань полога.
   -- Не думай про все это. Твоей вины тут нет.
   -- Ты говорил так когда-то, -- откликнулся шепотом.
   Къятта помедлил, произнес неохотно:
   -- Тогда я должен был так сказать. Сейчас я говорю правду.
   Кайе хмуро кивнул и скрылся во второй своей комнате, по дороге взмахнув рукой: не мешайте никто, и близко не появляйтесь.
  
  
   **
  
   От песчаного круга Айтли уехал верхом на грис, снова в замкнутом браслете. Любопытных из простонародья разгоняли, все было как-то буднично, а сам он слишком устал. Теперь удивлялся, что продержался так долго.
   Потом его привели в очередной дом, такой же большой и богатый, как у Шиталь, успев вовремя -- с неба вновь хлынули потоки воды.
   Ничего страшного не произошло с ним, просто сидел на скамье у выложенной мозаикой стены и ждал, ничего не испытывая, и не чувствуя отдыха. Потом быстрыми легкими шагами вошел Ийа. Его волосы и одежда были мокрыми, и Айтли вспомнил, что он отстал в пути, о чем-то говорил, кажется, с родней. Значит, он от дождя не успел укрыться, или не стал.
   -- Я наблюдал за тобой в Круге, -- сказал Ийа, остановившись напротив. -- Ты бы мог и еще продержаться, они не поняли до конца, с чем имеют дело. Но если бы вдруг кто-то сообразил, что ты не просто едва оперившийся птенчик, могло бы кончиться плохо. Твоя защита выглядела эффектно -- мне жаль, что пришлось вмешаться. Не подумай, что я как-то хочу принизить тебя. Но изучить, как ты поступил с охраной, я успел... а ты уже начал думать, что мы все одинаковы.
   -- И что теперь? -- спросил Айтли.
   На четком, словно из бронзы отлитом лице отобразилось понимание, почти сочувствие.
   -- Твоя жизнь мне не нужна. Но меня интересует Север, и ты, кажется, в состоянии кое-чем поделиться.
   -- Я не собираюсь выдавать наши тайны.
   -- Этого и не прошу. Но, думаю, у нас будет, о чем поговорить. Хоть что-то всяко лучше, чем ничего. Тебя здесь никто не тронет. Потом, когда придет время, я сумею отправить тебя домой.
   -- Ты этого не сделаешь, -- равнодушно произнес Айтли. -- Я знаю, что решил Юг. Тарра сказал.
   -- Тарра, да и Ахатта мне не закон, и решение о твоей судьбе я приму сам. Как разберусь с остальными, уже мое дело.
   -- Лица твоей родни я видел тоже. Не держи меня совсем за дурачка.
   -- И что же тебя убедит? -- спросил Ийа с живым интересом. Айтли впервые засомневался.
   -- Сними браслет, -- сказал неуверенно.
   -- Нет. Говорить мы можем и при закрытом. А я не собираюсь постоянно ломать голову, ты мне все еще доверяешь или снова решил бежать.
   -- Я тебе не доверяю...
   Ощутив его колебания, Ийа поманил его за собой. Вскоре они оказались в небольшой комнате: Айтли с удивлением увидел множество книг -- и новых, и старых свитков, заботливо уложенных так, чтобы легко достать и не повредить. Комната была живой, не запыленной, и книги лежали хоть ровно, но не слишком -- их читали, а не просто расположили красиво.
   Ийа подошел к одной из полок:
   -- Здесь то, что ты сам мог видеть в детстве -- я получил эти записи из Тейит в обмен на древнюю статуэтку. Возможно, тебя многое заинтересует из всего этого, -- он кивком обозначил все книги в целом.
   Затем протянул руку ладонью вверх:
   -- Ты сам решишь, что готов мне рассказать. Можешь спрашивать; если я смогу ответить -- отвечу. Когда ты решишь, что больше мы ничего дать друг другу не в силах, отправишься на север. Живым и здоровым. Договорились?
   Айтли помедлил, кивнул и коснулся протянутой ладони кончиками пальцев.
  
  
   **
  
   Лес недалеко от реки Иска. Семь весен назад
  
  
   Дожди зарядили на много-много дней. В хижины не затекала вода -- Тахи распорядился построить их на каменном фундаменте развалин. Мужчины работали, не покладая рук, создали лагерь уверенно, подняли его на руках, словно отец ребенка: без материнской нежности, но со спокойной силой.
   Дождь -- с неба стекали реки, не капли. Все запахи забивал запах воды. Но связанные пучки травы, покрытые широкими перистыми листьями, составили прочную крышу в хижинах. Три хижины распорядился ставить Тахи -- одну отвел для себя с женой и сыном, другие -- Утэнне и молодой северной паре. Места вдоволь, зачем тесниться.
   -- За дождями -- Время Нового Цветения, -- задумчиво говорила Соль, время от времени чихая и вытирая слезящиеся глаза -- дым от очага ползал по хижине, в ливни лишенный возможности уходить вверх. Но Соль беспокоилась не из-за дыма -- после дождей родится дитя у Киуте.
   А ей самой до сих пор по ночам снился город, словно соты горных пчел, аккуратные дома с плоскими крышами, друг подле друга, множество уровней и переходов, а меж ними -- широкие площади. Из того города так близко было до неба, где летают орлы. И не деревья неохватные внизу, а равнины, поросшие высокой травой, а порою и тростником со стеблями толщиной в два пальца Соль -- и сочной мякотью сердцевины, из которых в Тейит готовят хмельной напиток... Мать, Лиа, варила его для соседей на праздник, сладко- терпкий запах окутывал весь их домик... а здесь они праздников не отмечают.
   Река невдалеке бурлила, переполняясь небесной водой, и всерьез грозила выйти из берегов. Но это не пугало -- поляна с хижинами располагалась заметно выше.
   Черный ибис порой подлетал к поляне, сидел на ветке, несмотря на дождь, и смотрел. Нихалли и есть, говорил Тахи, лениво наклонялся и бросал камень или кусок толстой палки в птицу. Та с шумом разворачивала крылья и улетала.
   Больше ничто их не беспокоило, разве что -- дичи было мало. Хорошо, неподалеку обосновалась толстая йука с выводком. Мясо детенышей, нежное- нежное, прямо таяло во рту. Рыба зато хорошо ловилась, ее вялили или коптили в дыму костра и складывали в надежное хранилище из камней, завернутую в листья пахучего папоротника -- от муравьев.
   А потом вновь солнце проглянуло, и словно пар пошел от поляны, так быстро сохла трава.
   Кусты расступились, пропуская ребенка.
   -- На! -- протянув матери горсть крупных орехов, невесть в каком дупле уцелевших.
   -- А это Киуте, да? Я потом отдам?
   -- Да! Ты же весь в соке, Тевари! -- она целовала малыша и смеялась, проводила ему по носу стеблем вьюнка.
  
   Тахи окликнул ее, улыбнулся при виде растрепанного сына. Черные длинные волосы мужчины были стянуты в хвост, жилетка из шкуры делала человека похожим на принявшего человечий облик поджарого хищника. Нес детеныша дикой свиньи; сбросил на траву, принялся ловко снимать шкуру большим ножом с волной изогнутым лезвием. Повел рукой над хворостом, сложенным для костра, встряхнул кистью раз и другой, подержал ее неподвижно -- и ветки занялись, а скоро появилось настоящее пламя, округлое, синеватое поначалу. Стало устраиваться поудобнее, разрастаясь и потягиваясь.
   -- Мы как дикари живем, правда, Тахи? -- вновь рассмеялась молодая женщина, отпуская сына к очередным развлечениям. Тот мигом юркнул в кусты, и, судя по треску, с упоением кого-то ловил.
   Тахи с усмешкой оглянулся. Радужка его глаз отливала золотом в свете костра, придавала взгляду диковатую насмешливость. Глаза уроженца Асталы, и не простого земледельца или ремесленника. Точка на мочке уха -- давно заросли дырочки для серег, не для леса подобные украшения.
   -- Будем вождями лесного племени...
   -- Нет уж, я дичать не намерена! -- прозвенел голос Киуте, и сама она показалась из хижины-шалаша -- маленькая, одни глаза на треугольном лице. Присела рядом с подругой, положила ладонь на живот. Огляделась, чуткой настороженностью еще больше напоминая лесного зверька. Кажется, вот-вот и уши ее вздрогнут, повернутся в сторону опасности. Но сама она улыбалась.
   -- Тихо так...
   -- Ничего, появится маленький, станет громко!
   -- Страшно. Он будет кричать... а звери услышат.
   -- Не бойся. Тевари же вырос... А мне спокойно, -- произнесла Соль, в свой черед оглядываясь по сторонам. -- С ними... с тобой.
  
   Следя за ребенком, босым, с перепутанными длинными волосами, одетым в немудреные короткие штаны из оленьей кожи, Соль вздохнула, сказала своему избраннику:
   -- Видела бы его моя мать. Это же маленький дикаренок. Даже на прежнем нашем месте он предпочитал лес, не селение. Мать всегда старалась, чтобы я знала много, а я сыну только сказки рассказываю.
   -- Ну, расскажи правду, -- откликнулся Тахи.
   -- Думаешь, стоит? -- Соль прильнула к нему, уткнулась носом в сильную руку. Уютно... если закрыть глаза и не видеть нависающих над поляной деревьев, совсем хорошо. -- Если бы я родилась в глуши, в крохотной деревушке, а потом и вовсе стала жить в чаще, я, наверное, была бы счастлива -- вот как он. Но он такой любопытный, ведь сразу захочет узнать, что там, за лесом... что такое каменный город...
   -- Но ведь мы сходим туда! -- неожиданно выпалил мальчик. Оказывается, он все слышал, чуткий и любопытный. -- Когда-нибудь сходим? Но обязательно после вернемся.
   Подбежал и уселся рядом, на покрытой сизым мхом кочке, внимательно глядел на отца. Длинные рыжие волосы ребенка -- но ведь красиво, мало ли что полукровка! -- вились крупными кольцами, как у Соль в детстве, чуть вздернутый нос тоже как у нее; серо-голубые глаза напоминали цветы льна -- наивные, круглые. Да, лишь оттенок глаз ему достался от Тахи, хоть и не вполовину не такой яркий, и без фиолетово-золотых искр, как у мужа.
  
   Огромная фигура покачивалась на краю поляны, словно и впрямь медведь переминался с лапы на лапу. Не было нужды в карауле, но Утэнна исправно нес возложенную самим на себя службу. Охранял пятерых, из которых двое вряд ли нуждались в его защите. А скоро будет охранять шестерых... Тахи, заканчивая разделывать поросенка, покосился на заметно пополневшую талию Киуте. Хоть бы роды удачно прошли, целителей тут нет. Разве что Соль, перенявшая от матери навыки некоторые и знание трав.
   Повезло им с этими развалинами, но все-таки возвести настоящее добротное жилье он не может. Рад бы дарить своей избраннице золото -- серьги со множеством мелких подвесок, украшенные камнями, которые так любят северяне, обручи и ожерелья... Нет, на Севере золото это не просто украшение. Ну, пусть будет серебро... Усмехнулся -- и серебра не будет. Вот она, Соль, в рубашке-безрукавке из оленьей кожи. Красивая...
  
   Из-за спины огромного Утэнны показался Къяли, по сравнению с южанином выглядящий подростком. Как всегда молча бросил возле костра охапку веток черноголовки, отгонять мошкару.
   -- Я видел следы энихи, -- проговорил Къяли, подходя к Тахи. -- Большой; на кусте шерсть осталась -- бурая.
   -- Хорошо.
   -- Скажи мальчишке, пусть далеко от лагеря не отходит. Не могу я с ним строго! А то у него кузнечики в голове, согласится и тут же забудет.
   Горький дым черноголовки окутал поляну. Не слишком приятный запах, зато не досаждает мошкара. А траву хола, из которой южане настой-защиту готовят, искать пытались, только не растет она здесь.
   Къяли вытер начавшие слезиться глаза, поднял их, провожая взглядом серого гуся, тяжело махавшего крыльями. На север летит. Къяли следил за гусем, а Тахи -- за молодым товарищем.
   -- Скучаешь. -- Не спросил, подтвердил невысказанное.
   -- Пустое! -- Къяли наклонился, принялся подбирать лежащие возле костра веточки.
   -- И Киуте скучает.
   Къяли долго ничего не говорил, но, когда Тахи собрался отойти за водой, не выдержал:
   -- Нас ведь не будут искать вечно. И других селений много. А дети не смогут расти в лесу...
   -- Искать в Астале умеют. Но ты прав, мир велик. И всегда остаются земли Тейит; наверное, скоро во мне уже не так будет виден южанин. Но сейчас идти никуда нельзя, Киуте здесь безопасней.
   Къяли молча кивнут, скрылся в хижине. Больше не заводил подобного разговора.
   Не знал, что так здесь и приживутся -- и пять весен пролетят быстро.
   А ночи стояли звездные. Дожди начнутся -- неба не разглядишь за тучами. А пока -- огромное, остро блестящее. Может, кто забавлялся, иглы в небо кидал -- и пробил черный полог во многих местах? Но почему тогда срываются росчерки звездные? Может, и вправду слетают в горы. Солнце в горах играет, словно дитя, а уж звезды и подавно -- плещутся в озере Тиу.
  
   В эту ночь Тевари под боком ворочался, никак не мог уснуть. Словно на шишки лег или на ежа, хотя постель его на деле была -- из сухой травы, покрытая одеялом из беличьих шкурок, и мошкара в хижину не проникала.
   -- Ты что? Сколько можно? -- шепотом спросила Соль, сердясь немного, и беспокоясь -- не заболел бы.
   -- Мне страшно. Там большой зверь ходит!
   -- Зверь? -- Тахи мгновенно сел, прислушался. Потом откинул полог, пытаясь почувствовать, уловить запах -- глазам не доверял, мало ли что скажут тени.
   -- Он голодный, -- сообщил мальчик шепотом, и сам облизываясь невольно. Смешно это выглядело, только старшим не до того было. Тевари -- дитя леса. Раз сказал, значит, что-то и впрямь есть.
   Зверь, подумала Соль. Не в первый раз такие гости наведывались, но сейчас стало очень тревожно. Прижала сына к себе, наклонила голову, словно пытаясь спрятать его под рассыпавшимися волосами.
   -- Спи... Он не нападет на лагерь. "Кольцо" Къяли удержит его, испугает, -- сказал проснувшийся Тахи.
   -- Оно такое слабое...
   -- И Утэнна глаз не сомкнет, сторожит. Завтра пойдем, посмотрим следы -- что за зверь, -- севший было Тахи откинулся назад, на мягкое ложе.
   -- Тахи... -- шепнула Соль.
   -- Мм?
   -- Спи.
  
   Утро влажное туманом укрывалось, словно нарочно, чтобы не дать людям разглядеть следы среди густой травы, или иные отметины. Но Къяли заметил несколько шерстинок, которые жадно сцапал репей: бурая шерсть энихи. Совсем рядом от лагеря, ближе, чем вчера Къяли шерсть обнаружил. Тахи отобрал у репья добычу, повертел шерстинки в пальцах, задумался. Энихи -- опасный зверь. Большой, бесшумный и ловкий. И очень сильный. Одно хорошо -- коварства в нем меньше, чем в медведе, к примеру. Слишком на свою силу надеется.
   Къяли взял короткое копье -- с ним управлялся лучше всего. Со смущенной улыбкой взглянул на Тахи -- все еще чувствовал себя мальчишкой, хотя давно уже стал умелым охотником. Утэнну оставили охранять женщин -- он силен был, неутомим, да и чуток изрядно, потому и хорош на страже. А на охоте он разве что глыбообразным телом зверя напугает, больше толку не выйдет. Так и не научился жизни в лесу. Немолод уже, что поделать.
   Тахи и Къяли кружили вдоль границ лагеря, постепенно расширяя круги. То тут, то там находили следы пребывания зверя-то отпечаток лапы, то шерсть, то остаток кроличьего пуха -- сожрал в момент, кролик ему на один зуб.
   -- Он с нами играет, -- одними губами проговорил Къяли. Напарник только брови свел, и качнул головой: нечего голову забивать. Умный зверь, вот и все.
  
  
   Даже старый энихи, даже больной умел быстрым быть и бесшумным. Къяли ждал его слева, а бурое тело бросилось из кустов справа. Къяли едва успел уклониться. Тахи метнулся к нему из-за ствола, бросил дротик. Не промахнулся, но зверь развернулся, едва коснувшись земли, и кинулся к нему с дротиком в шее.
   Къяли ударил копьем, но зверь вырвал копье из его рук, так оно и осталось в боку торчать. Оскалился -- зубы желтые, полустертые. Но и такие кость раздробить могут.
   Молния слетела с ладони Тахи, невидимая. Кожа ощущала, и деревья притихли испуганно -- черная...
   -- Уфф... -- выдохнул Къяли, глядя, как стихают конвульсии зверя. Волосы парня, перед началом охоты собранные в аккуратный узел, наполовину рассыпались.
  
   -- Это вот точно нихалли, -- Тахи вытер лоб, сложил вместе ладони.
   -- Плохо, -- вздохнул Къяли, осматривая мертвого хищника. -- Может снова прийти...
   Он знал, кто такие нихалли. Оборотни разные бывают. Кана -- те, что открыто принимают облик зверей. Не рождались они среди эсса. Вот среди южан -- появлялись, хотя и редко. Что-то такое было в крови некоторых Родов, что всплывало порой, иногда не в главной, а давней, полузабытой ветви...
   А северяне считали -- не кровь тому причиной, просто рассудок, который Сильные Тейит пытались возвести в абсолют, противился такой перемене.
   А еще реже появлялись на свет нихалли, скрытые оборотни. Про них знали и север, и юг. Вроде спит такой человек, а душа его из тела выскальзывает и отправляется искать себе пропитание или просто бродить по окрестностям в обличье зверя или же птицы. А умер -- и осталась его душа навсегда в зверином теле, пока и того век не закончится. Оттого и злы большинство из них.
   Къяли тронул кончиками пальцев веки энихи, потом его жесткие торчащие усы.
   -- Я всегда думал, можно ли узнать нихалли, когда он вроде как человек, -- проговорил молодой северянин, внимательно прислушиваясь к ощущениям внутри себя. -- Пытался... Да я и сейчас ничего не чувствую. Он ушел? Или умер? Или все-таки зверь?
  
   -- Энихи, -- прошептала Соль, увидев бурую тяжелую шкуру. -- Это мой сон... -- И крепче прижала к себе сына. -- Нихалли он или кто иной, я не позволю причинить тебе вред!
   Мальчик удивленно вскинул глаза на нее:
   -- Какой сон, мама? -- молодая женщина опомнилась. Не рассказывать же ребенку, что видела во сне, будто на него кинулось огромное тело, выпуская на лету когти из мощных лап? Или не на него? Тот мальчик был заметно старше, хоть и не взрослый еще...
   -- Мне тоже снился энихи, -- рассеянно сказал Тахи. -- Но он почему-то бежал через горящий лес, и казался довольным. А пожар был... немаленьким.
   -- И что было дальше? -- тут же спросил мальчик, не сводя глаз с матери. Соль стояла, прислонившись к валуну, руки ее были опущены, подбородок чуть поднят. Она смотрела не на сына, а в небо.
   -- А дальше пока ничего, -- ответил сыну отец. -- Может, скоро приснится продолжение.
   -- А этот огонь... что он сделает?
   Тахи не отозвался. Соль словно проснулась, подбежала и обняла мальчика:
   -- Это для тебя -- только сказка. Что бы ни случилось, тебя не коснется пламя.
  
  
   **
  
   Тейит, настоящее
  
   ...Тишина, только порой раздается шорох шагов. Угли вспыхивают то ярко, то гораздо тусклее. И темно. Где-то там, снаружи, голоса родных и друзей, там живут люди, там солнце. А тут -- мерцающие угли, темнота и шорох. Шорох шагов и тростника; шелест тростника под ветром -- ташивари; это произнес голос, который донесся даже сюда.
   Огонек знает -- рядом свои. И потому не страшно.
   Покорно глотал приготовленные бабушкой настои -- Сила ее тут помочь не могла.
   -- Бабушка, кто говорил про тростник? -- спросил Огонек, едва оклемался немного.
   -- У тебя, похоже, еще бред не кончился, -- она внимательней поглядела на внука.
   -- Нет. Я слышал голос...
   -- Сюда сосед заходил, рассказывал про дела у родни внизу, на полях.
   -- Стебли тростника, -- промолвил Огонек.
   Видя глубокую задумчивость на его лице, Лиа потянулась было за травами -- пусть поспит, а то явно еще в себя не пришел. Но тот позвал ее жестом -- сильно исхудал за время лихорадки, сил мало осталось.
   -- Аньу, кажется, я знаю, как меня зовут.
  
   Как сказала потом Лиа, он сломал ключицу, но череп выдержал. Только голова еще долго болела, и не помогали ни исцеляющие бабушкины руки, ни ее травы. А Илу бабушка прогнала отчего-то, когда та приходила справиться о его здоровье.
   Когда начал садиться, попросил у бабушки гребень. Пока лежал, волосы ему заплели в косу, просто и плотно. Многие южане носили так. Сейчас распустил пряди, вяло удивляясь, как скоро они отросли после того, как обрезали тот всклокоченный войлок. Расчесав, собрал волосы в хвост, чтоб о Юге напоминало как можно меньше.
   -- Что ты видел? -- спросила Лиа, но свои видения -- сны он рассказывать не стал, просто не смог. Лишь одно сказать был обязан:
   -- Аньу, я не могу тебе врать, и скрывать тоже. Я видел смерть женщины, но теперь понял -- это была Киуте, не Соль. Что с твоей дочерью, я не знаю. Последняя, кого я помню там, была Киуте, это она велела мне возвращаться, не сказав, куда, и ничего не осталось, только этот приказ. Не знаю, как я добрался до нашего старого, бывшего дома в селении, но там нашел только развалины. Но я чувствовал, что должен куда-то дойти, туда, где свои, и повернул к реке Иска. А там, на ее притоке, я наткнулся на прииск.
   -- Значит, ты думаешь, твою память запечатала Киуте? -- даже в сумерках хижины видно было, каким потерянным стало ее лицо.
   -- Я не знаю. Но больше некому.
  
  
   Несколько дней спустя сам Лачи пришел. Тут растерялась даже Лиа -- Глава Обсидиана никогда бы до такого не снизошла, а этот явился, даже без провожатых, если не считать одного охранника. Бедности, в какой жила целительница, будто и не заметил, хотя кто его знает -- он ведь не сидит, как Лайа, в своих каменных покоях почти безвылазно, может и в жилищах настоящих бедняков бывал.
   Лачи попросил оставить их наедине с Огоньком; тот уже мог вставать, но опасался выходить из дому -- голова начинала кружиться, перед глазами все плыть и качаться в любой миг. Мальчишка так и остался в кровати, сел разве что. Гость, присевший на скамью напротив, был ему безразличен, как трава, съеденная грис в прошлом году. Все было безразлично, кроме того, что узнал, и бабушки.
   Лачи уже все донесли, конечно. Ручные крысы говорящие у него что ли служили?
   -- Наверное, теперь ты его ненавидишь, -- голос Лачи был полон сочувствия.
   -- Нет. Это ничего не даст.
   -- Значит, ты прощаешь смерть близких? -- Огонек впервые видел Лачи удивленным -- и, кажется искренне.
   -- Прощение... к чему вообще это слово, -- говорил, и будто со стороны слышал свой бесцветный голос. -- Вряд ли он знал, что мы там, да и попросту -- что мы есть на свете. А каков он, я видел и раньше.
   -- Думаешь, его бы остановило, знай он о вашей стоянке?
   -- Нет, -- честно сказал Огонек. -- Хоть десять таких стоянок. Мы же были... никто.
  
  
   **
  
   Астала
  
   Новолуние пришло -- ночью только звезды светили, да едва заметно поблескивали лужицы и сырые листья.
   -- Не надо, ала, -- говорила Илха, воспитанница Иммы, стоя перед обсидиановой чашей. -- Это очень опасно!
   Но женщина улыбалась мечтательно, и девочка видела -- Имма не слышит и не понимает ее.
   Илха отступила, маленькая и испуганная. Впервые она осознала, что ей всего лишь десять весен, и она ничего не может. Тем более не в силах защитить ту, кого обожала как сестру и наставницу.
   Обычно южанам достаточно было того огня, что внутри -- но Имма, вдохновленная наставлениями друга детства, задумала большее. И сейчас почти забыла о просьбе, увлеченная тем, что попробует наконец немногим доступное.
   Черная горючая кровь земли полилась в каменную чашу, устроенную в полу -- от края до края ее расстояние было как раз с руку Иммы. Миг -- и черная маслянистая жидкость заполыхала, и сразу вступил барабан. Поначалу в комнате заворочался негромкий угрюмый рокот; сидевшая в углу Илха еле касалась натянутой на обод барабана кожи. Потом удары стали сильнее, и барабан раскатисто зарычал.
   Имма застыла, глядя в плясавшее пламя -- лицо ее озарял алый свет, а жар был такой вблизи чаши, что непонятно, как женщина это выдерживала.
   Илха же в неосвещенном углу казалась не столько фигуркой, сколько темным пятном. Барабан рокотал то громче, то тише, быстрее и медленнее, и голос его сливался с движением языков пламени.
   Имма смотрела в огонь -- но на самом деле заходила все дальше и дальше на неупорядоченную, недоступную пониманию человеку сторону мироздания, где и брала начало Сила южан. Там не было ничего видимого -- только горячие тени. И пустота, наполненная звуками не для человечьего слуха, цветами не для человечьего взгляда, и постоянным движением чего-то, не имеющего названия.
   И где-то здесь, в этом ворохе затерялась тень Натиу. Найти ее возможности не было, оставалось позвать: заблудившаяся женщина могла единственно ощутить, что рядом появился кто-то одной с ней природы. И вырваться.
   Имма не искала и не звала другую -- она жадно вглядывалась в черный горячий хаос, не чувствуя жара на своем лице, позабыв, что разглядеть в Изначальном, Тииу человек ничего не сможет.
   Пламя в каменной чаше начало спадать -- и барабан отвечал умиранию язычков жалобными гулкими всхлипами.
   Когда наконец вся кровь земли прогорела, Илха выбралась из угла, разминая затекшие ноги. Тронула наставницу за плечо, немного напуганная ее неподвижностью. Женщина очень медленно повернула голову, шепча что-то невнятное -- вряд ли она успела полностью осознать, что находится уже по эту сторону мира.
   -- Имма... -- начала было девочка, и замолкла, напуганная догадкой -- глаза наставницы были слепы.
  
  
   Как девочка бежала по темному городу напрямик, не придерживаясь освещенных улиц, она и сама не помнила. Стражи, обходящие город, время от времени мерно выкрикивали: все спокойно, они на своем посту.
   У дома Ийа девчонка остановилась -- легкие горели, дышать она могла только с хрипом. Придя в себя самую малость, она рванулась напрямик через ограду, и завизжала истошно, когда крепкие руки перехватили ее. При попытке зажать ей рот начала истошно кусаться.
   -- Что за шум? -- крикнула женщина из окна дома, и охранник, который уже заставил замолчать девчонку, принялся было просить прощения. В этот миг на дорожке появилась фигура в белом, луч лампы, принесенной кем-то еще, выхватил именно эту фигуру из черноты, будто привлеченный белым одеянием.
   -- Это ко мне наверняка. Ко мне вечно сваливаются ночные гости. -- Голос Ийа прозвучал беззаботно, однако Илха, которую он забрал у охранника и взял за руку, ощутила, сколь велико его напряжение.
   -- Вчера было новолуние, так? -- спросил он, не требуя ответа, когда они с Илхой уже вышли за ворота. Девочка только кивнула. Сутки промаялась ее наставница, прежде чем, отчаявшись, послать за подмогой...
   Обратно они шли по улицам светлым, но оказались у дома Инау куда быстрее, чем Илха бежала отсюда за помощью.
   Имма сидела на полу, глаза широко открыты, дорожки от слез на щеках уже почти высохли. Друг детства шагнул к ней, убрал со лба нелепо свисавший завиток. Опустился рядом.
   -- Ничего, -- говорил он угрюмо, сжимая ее ладони в своих. -- Я все сделаю. А пока Илха о тебе позаботится.
  
   **
  
  
   Натиу пришла в себя. Сидела, обложенная подушками, мягкими шкурами, чтоб не простыла в сырость. Почти ничего не ела и мало говорила. Кажется, она не рада была вернуться.
   Къятта навестил мать, испытывая не то удовольствие, не то досаду -- снова Ийа удалось то, что он сам не сумел бы.
   Натиу встретила сына без слов, без улыбки, словно ждала обвинений. Исхудавшая, потемневшая, она неожиданно стала казаться моложе. Тяжелобольная девочка. И глаза ее будто сменили цвет -- Къятте казалось, они были золотистыми, а сейчас -- серо-голубые, непереносимо яркие на темном лице.
   Эту женщину он не знал никогда, даже не мог испытывать к ней всю прежнюю обиду и с годами сменившее ее раздражение.
   -- Плохо мне тут, -- сказала Натиу. -- Там, на той стороне, разные тропы, долго можно бродить. Там я сама себе хозяйка. Но главное -- вам и помочь могу, и охранить, если надо.
   -- Мы сами себе... -- начал Къятта, и осекся, глядя на незнакомую мать с прозрачными глазами.
   -- Ты так давно вырос, а я и ребенком тебя толком не помню, -- сказала Натиу, зарываясь к меховой кокон шкуры. -- Ты меня никогда не любил.
   -- Я тебя любил. Но мне было девять, когда ты оставила меня... а после и его тоже.
   Натиу почти совсем спрятала лицо в шкуру. Мех будто дал ей сил говорить, хоть голос оставался слабым, надтреснутым.
   -- Что бы ты понимал... О тебе заботился дед и еще куча народу, и все это богатство вокруг по праву твое еще с тех пор. Не мои же слезы и поцелуи тебе были нужны! А я даже в младшем не могла найти утешения... он родился чудовищем. Только Киаль оставалась рядом, несмотря ни на что. И мой дар ойоль, зелья, которые его развивали.
   Натиу вдруг выпуталась из шкур и подушек -- те посыпались на пол. Села, обхватив колени руками, ничего медово -- тягучего в ней не осталось. И -- Къятта ощутил страх -- лицо ее, растеряв округлою мягкость, стало еще больше похожим на лицо Кайе -- сейчас, когда он тоже не выглядит здоровым из-за клятой раны..
   -- Мне едва сравнялось пятнадцать... Я была всем чужой, кроме Уатты, а он... таким беспечным. Остальные... не такую они хотели ему жену. Если бы он просто держал меня в доме! Но уже через две луны у меня появился золотой знак. Этого мне так и не простили все в Роду Тайау. А я... испугалась и почти перестала общаться со своей прежней семьей. Они слишком много хотели, слишком много просили. Я думала -- начну слишком много говорить о них, и мало ли что. Уатта может меня оставить. А если нет, мало ли... ядовитый плод, случайный укус змеи... Я старалась быть достойной Рода женой, но все равно не вышло из меня ни жены, ни хорошей матери. А твоих женщин... я не видела никогда, -- сказала Натиу, и голос прозвучал будто уже издалека. -- Я знаю про них, посылала людей. Как-то сама собиралась глянуть, но передумала. Иногда о таких вещах лучше не думать вовсе. Ведь ты никого из них не собирался брать в жены, так что какая мне разница.
   Къятта стоял и чуть не впервые в жизни не понимал, что ему делать. Наконец вспомнил:
   -- Мы с тобой поговорили, остальных... мне позвать?
   -- Киаль я видела. Кайе... не надо. Он хотел, я просила не появляться. Мои сны... не выдержат его Силы.
   Къятта снова ощутил неловкость и даже растерянность.
   -- Иди, сын, -- сказала Натиу. -- Знай -- что бы ни произошло, я вас не оставлю.
  
  
   Несмотря на заверения целителей, Натиу вновь ускользнула в сон всего сутки спустя после пробуждения. Целители разводили руками -- похоже, она сама так захотела.
   -- А пошло оно всё, -- сказал Къятта, когда Хлау нашел его в покоях. В них было не продохнуть от терпкого дыма шеили, обычно человеку хватает куда меньшего, чтобы не соображать ничего, а тут на полу еще стояла пара опустевших кувшинов из-под вина. Но Къятта не выглядел опьяневшим, лишь глаза из янтарных стали рубиновыми да лицо заострилось и потемнело. Его явно разрывало на части -- и выговориться хотелось, и что-то мешало. Так в конце концов он и выгнал Хлау, не рассказав ничего.
  
  
   **
  
   До обряда, которому Ийа научил Имму, он три дня был доволен всем на свете. Даже позабыл про Натиу и ее сына. Победа в Круге прибавила ему еще веса в глазах остальных Родов, что до своего... а, ладно. Северянин, Айтли, оказался сообразительным и полезным. Он честно соблюдал условия сделки, хоть откровенно старался не сказать ничего лишнего; но и того, что даже секретами не считал, было довольно. Пока довольно, а там еще много сумеет выудить из мальчишки -- тот и не заподозрит.
   Все было так хорошо, да...
   Теперь вот не вылезал из библиотеки -- и своей личной, и Дома Звезд, искал, как помочь Имме.
   Он знал, что Натиу вернулась из сна, но так и не пришла в себя полностью, а вскоре вновь вернулась на ту сторону. Вместо одной смерти, которая наступила бы обязательно, есть две жизни... и обе -- искалечены. Впрочем, до Натиу нет дела, станет ли она прежней или останется наполовину растением. За Къяттой в любом случае долг, причем двойной. Но Имма -- дело другое. Слепая, она не сможет многое из того, что составляло ее жизнь -- и даже если удастся ее убедить, что вся Сила осталась при ней, что она может по-прежнему чувствовать разные "нити"... не то.
  
   Он всегда держался приветливо в кругу семьи. Старшие это умели куда хуже, но считаться с ним приходилось -- благо, у них были свои дома и не мешали друг другу; а девочки -- младшие сестры -- просто его обожали. Но сейчас он едва сдерживался, чтобы не сорваться на них. Даже любимицу, Райамаль, старался ненароком не встретить лицом к лицу -- мало ли.
   Голоса сестер доносились из сада. Перед окном на ветке вертелась краснохвостая птичка, насмешливо чирикая.
   В голове родничком билось -- делать-то что? Мысли выплескивались, будто вода, и так же бессмысленно утекали. Имма, следуя его указаниям, пыталась зайти в изначальное... Она ошиблась или намеренно поступила по-своему. В ее глазах теперь пламя, ничего больше ей не увидеть... но пожар не тушат огнем.
   Он не сводил глаз с птички. Девочки прыгали возле дерева, приманивали ее крошками.
   Дар. Что можно подарить изначальному огню? Так, чтобы он мог взять?
   Губы вздрогнули, сжались. Есть возможный выход -- все-таки в Тевееррике ведали многое, утерянное при разделении. Жаль только знаний уцелело так мало.
   Этот северянин, Айтли, сказал кое-что важное. Сам не понял, насколько важное -- да сам Ийа в тот миг не понял, и уж точно не планировал, что пригодится так скоро.
  
   После ливней стены башни были мокрыми, но человек сейчас не думал об этом. Стоял в проеме, прислонившись спиной к неровным камням, смотря на закат -- находясь между Хранительницей и остальными миром.
   Оранжево-красное зарево -- небо расплющило тяжестью вытянутые вишневые облака. Так и камни, к которым прикасается он, давят на землю.
   Старая башня... не столь древняя, как горы, и даже постройкам прежних городов уступает в числе прожитых весен. Но она стоит на крови -- и кровь состарила ее за век, если не раньше. Хранительница -- рука, протянутая из мира людей к изначальному Хаосу, мост, по которому трудно идти -- ведь он скользкий от крови.
   Слово листом сорвалось с губ:
   -- Имма... -- и, тихо-тихо, в закат: -- Какая же ты дура...
  
  
   Айтли уже несколько суток сидел в покоях один и не знал, беспокоиться или же нет. С ним по-прежнему обращались отлично. Мало ли какие дела у его нынешнего... как бы назвать, покровителя? Уж искренность Айтли чувствовать умел, а тот был искренним, говоря, что хочет только знаний, а потом пусть бывший заложник отправляется на север, пожалуйста.
   Но вот раздались легкие шаги, полог отодвинулся в сторону: Ийа пришел наконец. И он был... другим. Замкнутым, отстраненным и очень усталым. Чутье подсказало -- не надо заговаривать первым.
   Позвал за собой.
   Они вышли из комнаты, прошли еще через несколько, свернули в какой-токоридор, наклонно уходящий вниз -- видно, в подвалы. Но тут все еще было светло, лампы на стенах горели, и, похоже, бывали тут часто.
   Айтли шел впереди; ему было тревожно, но не настолько, чтоб не рассматривать исподтишка мозаику на стенах и полу. Все совсем не такое, как у Шиталь -- тут силуэты зверей, а у Шиталь были цветы и листья. Вскоре лампы сменились факелами, стены стали темнее, мозаика поблескивала, будто глаза ночных хищников.
   -- Стой, -- раздалось сзади, и юноша остановился. Он начал сильней ощущать тревогу, и запретил ее себе. Что бы ни было... хватит с него уже страха. Последний оставил там, на мокром песке. Рассматривал стену. Стена была темной, но неровные отсветы факела вытаскивали из тьмы то одну, то другую трещинку. Хорошая кладка, прочная. Пятно-завиток в виде смешного зверька... лисенка? Пусть будет лисенок. Когда на него падает свет -- почти рыжий... А выпуклость рядом -- горка, за которой так хорошо прятаться...
   Ледяные сухие пальцы нажали какую-то точку у него на шее и еще одну -- за ухом. Айтли ощутил, что тело не слушается, хоть и не валится на пол. И даже это не испугало.
  
   Он услышал шорох и сдавленный звук -- не стон, не крик, нечто похожее на всхлип и до одури неприятное. Шорох. Легкие шаги. Руки и ноги уже начинали понемногу слушаться, но обернуться Айтли пока не мог. Еще немного, подумал. Что немного, не додумал -- голова сама повернулась, непослушные мышцы подчинились усилию мысли.
   Потом увидел, что скрывалось за спиной.
   Помещение было другим.
   На плите лицом вниз, раскинув конечности, простерлась фигурка. Подросток, младше Айтли, судя по телу -- лица не было видно. Зато и в полутьме разобрал -- кровь, мальчишка лежит в луже собственной крови -- и она стекает по желобу в черную чашу.
   Больше ничего не успел рассмотреть -- сильная рука намотала на кулак его волосы, оттянула голову назад. Тут понял, что это действительно всё, но лишь ощутил удивление. Нет, подумал он, я же есть, я дышу... я не могу умереть. Даже когда нож полоснул по горлу, несколько мгновений не верил. Попытался вглядеться в алое-алое небо (откуда оно в подземелье?), но не успел.
  
  
   -- Стать полым стеблем, по которому пройдет темное пламя, -- шепнул человек строчку из древнего свитка. Но любой стебель -- полый... что будет с телом, по которому промчится темное пламя Тииу? Ийа прогнал эти мысли, глядя на неподвижные тела на полу. Он сделал уже слишком много, чтобы идти назад. Можно, конечно, только зачем?
   Северная и южная суть соединились в черной обсидиановой чаше -- копии той, перед которой Имма смотрела в огонь. Только эта располагалась в сердце Хранительницы, и башня уже зашевелилась, испуганная тем, что стучало в ее основание.
   Тогда он опустил руку к чаше, помедлил; зачерпнул темную в свете единственного факела жидкость и сделал глоток. Опустил руку, не вытирая.
   Камни дрогнули, невероятно низкий звук наполнил подземелье, заставляя сворачиваться в клубок, зажимать уши руками -- из носа и ушей потекла кровь, будто та, которой он глотнул только что, вытесняла его собственную; внутри тела ворочалось что-то огромное, грозящее порвать человеческую оболочку и выбраться наружу. Мозг, казалось, вот-вот лопнет, разлетевшись по стенам -- но молодой человек сжал в руке глиняную бутылочку, хранящую кровь Иммы, преодолевая сопротивление кричащего от ужаса тела сорвал крышку с нее -- в чашу полилась новая кровь, и на темной поверхности образовалась воронка -- разверстый рот.
   Больше Ийа не видел ничего, упав неподвижно подле двух своих жертв.
  
   В тот же вечер судорога свела землю Асталы, много весен не знавшую землетрясений. Много домов покосилось, но устояло. На основании Хранительницы появилась черная трещина, похожая на рваную рану.
  
  
   **
  
  
   -- Ты посмел сделать то, что запрещали еще наши предки по ту сторону гор!
   Да... чудом Астала выдержала, не была сметена вырвавшимся бесформенным вихрем. Чудом ли? Ахатта почувствовал горький, вяжущий привкус во рту. Чудом ли... или Ийа удержал этот вихрь?!
   Его зрачки были сужены, а лицо бледным. Он двигался, словно шел по ножам. Нет... хождение по ножам далось бы легче, этому обучают. И он улыбался.
   -- Они хотят устроить суд, но это лишнее.
   -- Лишнее? -- Глава Совета не удержал крепкое слово. -- Зачем ты сюда явился?
   -- Чтобы получить твою помощь.
   -- С какой это стати? Ты чуть не уничтожил полгорода.
   -- Даже твоему младшему это пока не по силам, да?
   От такой наглости Ахатта слегка опешил. Но он бы не был так долго в кресле Главы Совета, если б так легко поддавался на чужие дерзости и не пытался понять, чем они вызваны.
   -- Зачем ты это сделал? -- спросил он, будто не заметил выпада.
   -- Имма теперь может видеть. Не очень хорошо, правда.
   -- Я знаю, что вы дружны с детства, но даже ради столь благой цели ты не имел права использовать запретные знания. Ты ведь для этого забрал к себе северного мальчишку, вытрясти из него то, чего не мог раздобыть сам? До его смерти мне дела нет, но Совет я созову сегодня же, и на нем...
   -- Да ну?! -- лицо на очень короткое время растеряло свою приветливость -- морда разъяренной тахилики, не иначе. Почти прошипел:
   -- Город цел. Я не намерен был ждать, пока окончательно станет калекой та, что пыталась спасти члена твоей семьи!
   Ахатта опешил, ошеломленный этим преображением. Вся их семья, Род Арайа... по осознанной, не бездумной жестокости впереди всех. Но этот, именем Искра, всегда казался иным... и он из тех, кто кусает исподтишка. Однако... Ахатта вспомнил давно умершую девочку Алью -- и янтарный браслет, сломанный его руками.
   А он снова заговорил:
   -- Знаешь, почему я здесь? Къятта обратился ко мне. Он попросил вернуть мать, и обещал расплатиться со мной и Иммой. Раз уж так вышло, я пошел прямо к тебе, но могу и к нему напрямую. Он ненавидит меня, но долг он заплатит.
   Ахатта чувствовал, как пол под ним колеблется. Къятта... ничего не сказал, почему? Ийа просит немыслимого... ведь заслужил смерть за то, что сделал. Или же все Сильнейшие будут знать -- применять запретное можно, лишь бы хватило сил, а наказания не последует.
   -- Что же молчишь? -- то же змеиное шипение. -- Ты уже стар, Хатлахена был прав. Плохое ты выбрал время -- вспоминать былые традиции!
   -- Я благодарен Имме за помощь Натиу, -- голос Ахатты звучал размеренно -- так человек широко и мерно шагает, чтобы скрыть дрожь. Ради нее... никто не скажет слово против тебя. Я найду, чем успокоить всех остальных.
   И -- маленькая месть напоследок:
   -- А тебе договор с моим внуком принес только порушенное здоровье, надеюсь, ты этому рад.
  
  
  
   Къятта был зол, что его враг уцелел, но и облегчение чувствовал -- столь легко отделался с правом долга! Могло быть гораздо, гораздо хуже. И ради чего? Чтобы мать пришла в себя на полдня?
   Но что случилось, то случилось. Оставалось рассказать брату про трещину. Не хватало еще, чтобы наткнулся на нее без предупреждения. Еще кинется убивать Ийа -- за Хранительницу-то!
  
   Кайе разрешили полностью считаться здоровым в тот день, когда дрожь сотрясла Асталу -- больше держать его в доме все равно не представлялось возможным. Его не было в городе, когда треснуло основание Башни; верно, не столь сильным оказался толчок, чтобы встревожить Кайе за половину дневного перехода. Иначе примчался бы в Асталу, несмотря на горячее желание оказаться от дома подальше. Земля порой вздрагивала и раньше, хоть и давно...
   Он же отправился к притоку реки Читери, отсутствовал больше суток и вернулся счастливый -- ни сухой нитки из-за дождей, за ухом нитка водорослей, одежда перемазана илом -- и опять же, клочки водорослей пристали. Лягушек он там, что ли, ловил, обрадовавшись воле? Къятта успел его увидеть, но не успел с новостями, двоюродный братец, возвращаясь с каким-то докладом от Ахатты, подсуетился раньше. Вот же тварь болотная... разгребай за ним теперь; что он наговорить-то успел? Зная, как младший относится к Хранительнице -- не простит ведь, хоть она и цела осталась, трещину сумеют заделать...
   Къятта нашел брата быстрее, чем думал. Кайе стоял у стены коридора у самого входа в общий зал. Окон тут не было, свет проникал через широкий вход и через выход во внутренний сад. Лампы сейчас не горели, царил полумрак, только металл сосудов и светильников тускло поблескивал. И вокруг -- никого, даже привычная возня слуг не долетает сюда. Кайе не обернулся, но понял, что старший здесь.
   -- Он умер.
   -- Ийа? Если бы, живехонек.
   -- Айтли.
   -- Ах, этот.
   -- Значит, все эти дни он был жив.
   -- И что же?
   -- Ты мне солгал.
   -- Опомнись. Я-то откуда знал, что они там замыслили. Что его забрали Арайа вся Астала слышала. А, ладно теперь. Нам же лучше. Ийа спас от темного огня Имму, только теперь огонь этот жжет его изнутри.
   Къятта остановился подле, присмотрелся -- пятен крови нет, рана, по счастью, не открылась снова. А остальное неважно. Сколько уже было таких вспышек и огорчений.
   -- Рассказывай, -- велел младший, отстраняясь -- так и не обернулся.
   -- Тебе же обо всем доложили, -- с досадой ответил Къятта. Разговор пошел куда-то совсем не туда.
   -- Нъенна мало что знал. А ты знаешь. И о том, что у вас за секреты с Арайа. Ты сказал, что расскажешь после -- "после" настало.
   Что ж, во всяком случае он не полыхал яростью за обиду, нанесенную Хранительнице... и это было странно. И хорошо ли?
   Врать было нельзя. Чутье верней, чем разум подсказывало младшему, когда не договаривают. С неохотой Къятта рассказал обо всем -- о договоре, о том, почему пришла в чувство мать -- и, после долгих колебаний, о северной крови, без которой невозможно было бы обратиться к запретному знанию.
   Кайе обернулся, молчал; глаза у него были... нехорошие. Отсутствующие, будто всматривался во что-то внутри себя. Теперь уже он напомнил Къятте Натиу.
   -- Ну да. Ты решил за всех нас. И за меня решил, что мне чувствовать, как поступать, а от моей просьбы выйти в Круг лишь отмахнулся.
   -- Брось, -- Къятта поднял было руку -- провести ладонью по его спине, но передумал. -- Я-то ждал вспышки гнева из-за Башни! Выброси из головы, он все равно был обречен. Какая разница, как. Для нас все обернулось к лучшему.
   -- Лучше? -- переспросил тот бесцветным тоном. -- Я ведь послушал тебя, не стал вмешиваться. А мог бы. Понимаешь, мог бы. Я просто согласился с тем, что все равно не помочь... а он эти несколько дней еще жил. Ты умеешь быть убедительным, знаешь, как лучше. С Таличе, например. Ведь случалось, с полукровкой, даже в погоне за той северянкой я пытался не слушать, и все выходило плохо. Теперь вот послушал -- не стал выходить в Круг, не пошел к Ийа. А ты... всегда прав, так?
   Встал, посмотрел в пустой коридор. Так же бесцветно продолжил:
   -- Я пойду, посмотрю, как выглядит трещина. За мной не ходи и никого не посылай следить. Замечу -- убью, будь это хоть даже Хлау.
  
  
   **
  
   Тейит
  
  
   Рассветы в ясные времена года были самыми красивыми в Тейит; в Астале -- наоборот, всю красоту забрали себе закаты. Здесь, недалеко от неба, расцветали самые нежные краски, и пели камни на площади Кемишаль. И птицы пели...
   Но и в сырой туманный сезон обитатели горного города -- те, что побогаче -- позаботились о том, чтобы с ума не сходить с тоски. Не удавалось глядеть на просторы вдали, все казалось унылым и серым -- но в галереях били цветные фонтаны, пламя подсвечивало огромные лампы из желтого, розового, фиолетового полупрозрачного кварца.
   Только полукровке сейчас было не до красот природы и рукотворных шедевров. Огонек -- так и не смог пока вновь принять настоящее имя -- ощущал, как кольцом сходится тревога. А ведь ничего не произошло -- такой же медовый аромат поднимался от свежеиспеченных лепешек, так же ручными дятлами постукивали молотки мастеров, и терпко пахли целебные травы, развешанные на бечевках в домике Лиа.
   Ничего не изменилось.
   Закончилась прежняя жизнь.
  
  
   **
  
   -- Терпеть не могу это время года, -- Саати потерла слегка распухший нос, завернулась плотнее в полосатую серо-белую накидку. -- Как будто не на горе живем, а в болоте.
   -- Болото сейчас в Астале... в долине Сиван посуше, но тоже так себе. Буду представлять, как ты с детьми сидишь у жаровни и греешься.
   В прохладный сезон эта комната была лучшим, чего можно пожелать -- небольшая, с окном, в которое не задували ветра. Для детской беготни места здесь недоставало, но так уютно было собраться всем вместе и разговаривать. Не каменная клеть -- шкатулка, отделанная изнутри разноцветным деревом и дорогими тканями. Обычно в сырые дождливые недели Лачи не покидал гору больше чем на несколько дней, дома проводил много времени. Пусть бродят по мороси те, кому иначе никак.
   -- А если ты старался впустую? -- спросила Саати, которой и представлять не хотелось, как она долгие недели сидит тут одна. Куна, Илику солнышки, но они -- дети. А подруги... тоже совсем другое.
   -- Скоро узнаем, я жду голубя со дня на день. Если не выгорело... не поеду, отправлю себе замену.
   -- Но Астала рассчитывает именно на тебя.
   -- Много им чести. Хотя я почти не сомневаюсь -- получится, и придется туда тащиться. Знаешь, я почти мечтаю, чтобы мой план провалился, как представлю долгие дни на отсыревшей грис, среди мошкары... бррр, -- Лачи скривился так, что жена рассмеялась.
   Но потом Саати посерьезнела и сказала:
   -- Даже Хрусталь и Медь сомневаются -- может, откупиться, и всё. Привлекая обозленных южан в Долину Сиван ты рискуешь. Вряд ли их разведчики начнут рыскать вокруг, но все же. Еще один скандал, теперь из-за Смотрящей-на-Солнце, нам вряд ли нужен.
   -- Мы всего лишь откопали давнюю стоянку предков, остальное их не касается.
   -- Когда там вырастет крепость... ладно, молчу. Не стану портить нам обоим настроение напоследок. Но все равно затевать все это в Долине было опасно.
   -- Опасно, моя дорогая. Даже при том, что у нас, по сути, нет выбора. Если мы не решимся сейчас, южане поймут, насколько могут держать нас за горло.
   -- Как думаешь, они всерьез обозлились и готовы идти до конца, или нет?
   -- Пока нет. Рассчитывают нас как следует пугнуть, и не больше. Почему бы их не опередить.
   Саати резко отвернулась к окну, ткань накидки качнулась крылом.
   -- Ты разводишь голубей, но твоя родня не раз охотилась с птицами. Неужто ты думаешь, что едва оперившийся птенец принесет тебе дичь? Он скорее врежется во что-нибудь и упадет, и ты лишишься и охотника будущего, и добычи.
   -- Может быть, я и впрямь поспешил. Но никто не знает наверняка, сколько еще продержится их связь, да еще на таком расстоянии. У меня нет времени искать еще один удобный повод. Полукровка, к счастью, сам помогает нам, он же никак не может перестать думать о своем бывшем приятеле.
   -- Я все думаю -- чем ты готов пожертвовать при любом исходе, -- Саати поправила сползшую с плеча накидку. -- Чем на самом деле; то, что ты говоришь вслух перед Лайа и другими не в счет.
   -- Не своей семьей.
   -- Близнецы тоже были членами семьи...
   -- Хорошо: не собой, не тобой и не нашими детьми. Про мать не уверен, но она и сама за себя постоит. Не нашим комфортом, не нашим будущим.
   -- Переведи это как-нибудь... по-простому, -- поморщилась Саати.
   -- Ладно. Я готов отдать Югу хоть все срединные земли и Уми впридачу. Погоди, я с ума не сошел. Во-первых, до этого не дойдет, а во-вторых, Астала на этом погибнет. Ее укрепила бы именно что война с сильным противником, объединение за общее дело, и вот этого я боюсь. А излишнее благо, полученное без труда, никому на пользу не шло.
   -- Кто бы тебе позволил все это отдать. Лайа постарается попросту тебя скинуть.
   -- Нос у нее не дорос, -- спокойно сказал Лачи. -- Она, конечно, та еще стерва, и неглупа, но будь она в самом деле серьезной противницей, я бы не устроил ее Соправительницей. Посмотри: я даже племянниками пожертвовал ради блага Тейит! А что она сделала? Не получится у нее под меня рыть, хотя, конечно, она пробует, и давно.
   -- Жаль, что ты должен ехать прямо сейчас, долго не увидишься с Этле. Здесь девочка должна появиться... -- Саати возвела глаза к потолку, считая: -- Недели через полторы.
   -- Пусть не торопится. Зачем мне с ней видеться? Голову ей и моя мать оторвет, и даже ее собственный отец, хоть и будет при этом страдать на всю Тейит.
  
  
   **
  
   Астала
  
  
   Большинством голосов после долгих споров решено было отправить в Долину одну из сестер Икиари, Тумайни, и одного из взрослых племянников Тарры, Толаи. Она отвечала за напор и жесткость, он -- за уравновешенность и готовность к согласию. На первый взгляд казалось, что решать все будет более старшая и более опытная Тумайни, но те, кто лучше знал Питонов, не сомневались -- Толаи с места не сдвинешь, если что будет не по нему. Придется постараться как следует, чтоб убедить. Но Астале он предан до умопомрачения.
  
   Кайе не ждал решения: было все равно, кого направят, и он слишком долго находился в стенах дома, чтобы провести там хоть лишний час. Мысленно он и вовсе почти покинул город: Ахатта обещал после отъезда посланников отправить его самого к брату на запад, отвлечься от всего и помешать Крашеным, Тиахиу, под видом дикарей напасть на торговцев жемчугом. Ничего серьезного, просто набег молодежи Рода под прикрытием ливня. Торговцы в дождь всегда ехали самыми лучшими дорогами, которые не размывало по такой погоде. Устроить засаду -- раз плюнуть. А стражу на всей протяженности не поставить.
   Кайе привык не обращать внимания на потоки воды с неба, и сейчас бродил на окраинах квартала Сильнейших Анамара, в одной из хвойных рощиц, из середины которой не видно было окрестных домов. Перед самыми дождями он видел вылетавших отсюда пару кессаль, и хотел отыскать гнездо. Свирепые, своенравные, в городах эти птицы не жили, а этим с чего-то вздумалось. Искал от нечего делать, и чтобы потом не забыть -- сейчас все равно никаких еще птенцов. Тут было тише, вода не барабанила по широким листьям, проходила сквозь иглы. В хорошую погоду здесь повсюду мелькал народ -- горожане из зажиточных семей. Красные деревянные навесы были приютом торговцев сладостями и всякими женскими штучками. Сейчас все опустело... почти.
   -- У меня к тебе поручение, али, -- неприметный, небогато одетый человек, волнуясь, выступил из-под навеса. Даже сквозь шум дождя было, слышно, как колотится у него сердце.
   -- Чего ты хочешь?
   -- Мне велели тебе передать... только передать.
   -- Кто велел?
   -- Человек на черной грис... я всего лишь проходил мимо.
   -- Стой тут, -- велел Кайе, и нырнул под навес, открывая переданный бронзовый футляр. Там было письмо, длинное. Первые же строчки отвлекли от всего остального: когда поднял глаза, человека рядом уже не оказалось, и следы его смыло. И слишком многое было в этом письме, чтобы отправляться искать.
  
  
   Кайе, несмотря на ливень, с пополудни до следующего утра просидел на ступенях, ведущих в сад, то пряча лицо в ладони, то смотря куда-то поверх деревьев. Никто из слуг и даже синта так и не решился к нему подойти, Ахатта лишь отмахнулся -- очередная дурь в мальчишке; только Киаль в конце концов не выдержала. Она решительной уточкой проплыла в его часть дома, спустилась в сад -- и волосы, и юбка сразу намокли, отяжелели -- стала на нижней ступени и, положив брату руку на плечо, спросила, что происходит.
   -- Я поеду в Долину Сиван, -- сказал он, продолжая глядеть куда-то сквозь кроны. Кожа от воды казалась отполированным металлом.
   -- Не сходи с ума, тебя никто не возьмет.
   -- Возьмет. Все говорят, что север зарвался. Вот я и поговорю с ними...
   -- После реки... -- начала Киаль, морщась от затекающего в глаза дождя; брат перебил ее:
   -- Почти три весны прошло. Знаешь, что Къятта мне рассказал недавно? На дальних окраинах про меня говорят, что дома я сижу в клетке и на цепи, чтоб ни на кого не напал. Он очень смеялся. Мне тогда было все равно, пусть болтают. Но если я ничего не начну делать один, так скоро заговорит вся Астала. Не говори пока никому, а потом будь на моей стороне. Дед вечно несогласен даже с Къяттой, а ты как-то умеешь его уговаривать.
   -- Так ты из-за сплетен...
   Он наконец встал, сжал запястье сестры:
   -- Нет. У меня есть причины. А мое присутствие поможет... в переговорах.
  
  
   Пока младший никак не мог оправиться от то и дело открывающейся раны -- целители так и не поняли, в чем причина -- Къятта никуда не отлучался надолго. И теперь наконец был на полпути в один из маленьких городков Юга по делам Рода, а потом собирался сопровождать торговцев жемчугом. Ему в страшном сне не могло присниться, что стоит отлучиться -- братишка снова перевернет все вверх дном.
   Кайе оказался быстрым. Он не был силен в разговорах, тем паче в интригах, но при нем столько раз повторяли одно и тоже, что он просто вывалил все это горкой, и получил желаемое. Он пришел поговорить с Кауки -- самыми жадными до ярких впечатлений и обиженными, что из их Рода никто не отправится в Долину Сиван. Те быстро заручились поддержкой Тиахиу, Инау и даже Арайа. Лианы Икиари сложностей не хотели -- ведь Тумайни была посланником! -- но эта четверка всегда была им ближе. Прогнулись и они.
   Кайе просто сказал -- дед в жизни не предложил бы вам этого, но я хочу отправиться третьим. Если северяне начнут выпендриваться, у меня есть, чем ответить. Соберите Совет еще раз, вас будет больше.
   То, что эти Рода мечтают избавиться и от него тоже, он знал, разумеется. Они, верно, приплясывали от радости, может, даже собрались все вместе и дары принесли всем силам, какие вспомнили: если встреча пройдет мирно, Юг в выигрыше, если не мирно, если призрак реки Иска придет и в Долину... Кайе ждет смерть.
  
   Первым порывом Ахатты было срочно послать за старшим внуком -- послы успеют выехать из Асталы, но тот перехватил бы их дороге, как угодно, но вернул Кайе домой... -- но передумал. Сделав это, распишется и в собственной беспомощности, и в том, что Род Тайау считает Кайе неуправляемым. А еще в том, что среди членов Рода нет согласия и оружие Юга они приберегают для себя лично.
   Остается молиться, чтобы все прошло... не слишком ужасно.
  
  
   Ахатта, желая хоть за сборами проследить, раз удержать не сумел, пришел в комнаты внука и застал его вертящим в руке какие-то шнурки с нанизанными на них бусинами.
   -- Это что такое? -- спросил.
   -- Нашел, завалилось в сундук. Осталось от Чиньи.
   Все, что осталось -- а она так любила дорогие украшения, этим же бусинам невелика цена. И ничего больше. Вроде недавно ходила такая по земле, но словно ее и не было. И цветы рождены были украшать другие волосы, и разноцветные камешки, блестящие в переливах ручья, напоминали совсем другие глаза.
   -- Она была вовсе не похожа на Таличе, -- сказал Кайе. -- Я думал, это хорошо.
   -- Ты ее помнишь ту свою подружку? -- удивленно спросил дед. -- Если б она была твоей первой женщиной, я бы понял еще...
   Кайе отозвался не сразу:
   -- Первую... я убил. И давно забыл, как она выглядела.
  
  
  
   Перед тем, как оставить дом, он зашел взглянуть на мать, приведя в замешательство ее служанок: ведь не появлялся почти никогда, и даже в короткое свое пробуждение Натиу не захотела его видеть. Служанки с поклонами метнулись кто по углам, кто наружу, только одна осталась сидеть у кровати Натиу, что-то плетя из соломки. Не шевельнулась, ни звука не издала, только выжидательно подняла взгляд.
   Она появилась в доме всего три дня назад.
  
   Для удачи в задуманном ему нужен был человек. Он бы и десяток отдал Хранительнице, но она просила лишь одного, но того, на кого укажет. Нужного он нашел быстро -- мрачноватого парня с давним следом ожога через всю щеку. Изгибом -- как трещина в фундаменте сердца Асталы... Отвел его к Башне и передал служителям -- думал, что все сделает сам, но его просили не подниматься, не надо Башне лишних волнений после недавней встряски -- а его Сила это всегда особенный случай.
   -- Ладно, я буду внизу, -- неохотно согласился Кайе.
   Избранник Хранительницы принял свою участь спокойней многих -- правда, по пальцам счесть можно было случаи, когда человек воспротивился.
   А Нети...
   Она повела себя так, как не каждая отважится. Слезы-то лили многие, а она побежала следом, как только узнала -- а ведь кинуться следом за ними было страшнее, чем прыгнуть вниз с головокружительной высоты.
К подножию выбежала, уже видя, как человек скрывается в теле Башни. Закричала, упала к ногам юноши, обхватив его колени руками. Чем-то напомнила Чинью -- в миг, когда та вскрикнула от его удара.
   Кайе хмуро оглянулся -- поздно.
-- Поздно, -- сказал вслух. Никто не отберет у Хранительницы то, что она уже приняла. Это немыслимо и сулит беды Астале.
   -- Встань. Кто он тебе?
-- Брат... у нас общая мать. Была...
   -- Больше у тебя нет никого?
Помотала головой, волосы завозились по пыли. Вскинула голову, с ужасом глядя на край Хранительницы. Там пока было пусто.
-- Пойдем, -- наклонился, поднимая за локоть. -- Идем со мной.
-- Нет, -- еле слышно произнесла, не сводя глаз к вершины Башни.
   Посмотрел на девушку пристальней. Смуглая почти до черноты, прямая, будто копье, с высокой грудью -- и огромными, нежно-голубыми глазами. Глаза и были самым примечательным в ее облике, глаза -- и осанка. Кайе и раньше видел эту девушку -- пару раз встретил на празднике и запомнил, даже как-то пошел за ней, но отвлекся на что-то другое. Знал, что она из кварталов Тайау; судя по наряду, просто горожанка из небогатых, не из семьи мастеров, не из "красных поясов", а большее не интересовало. Но ее, считай, подарила та, чей далекий от человеческого голос был важен с детства -- Башня Асталы.
   Кайе на миг ощутил сожаление, что не сможет услышать, как учащенно забьется сердце Хранительницы от его дара... подхватил Нети на руки и унес прочь. По дороге сказал, не желая пугать:
-- Станешь присматривать за моей матерью, если справишься. Наравне с ее женщинами.
Сразу пресек все разговоры домашних -- девушка служит Натиу, а я уезжаю в Долину Сиван.
   Трогать Нети или хоть навязывать ей знаки внимания без ее на то разрешения запретил тоже.
  
  
   Потом вернулся. Тело уже унесли, только пятно крови осталось на плитах.
   Положив ладони на стену Хранительницы, он привычно стоял, как много раз, когда слушал ее, пытался стать с ней единым целым. Но сейчас мысли все время соскальзывали. Кайе не помнил отца -- полугодовалым лишился его. Но виновника знал. Предатель, сговорившийся с северянами, заманивший Уатту под обвал... он сбежал, избегнув наказания.
   Отец полукровки.
   И тот сейчас в милости у Соправителей Тейит... и едет в Долину.
  
  
   **
  
   Тейит
  
  
   Голубь, что кружил над уступами, выбрал нужное окно и опустился на каменный подоконник. Заворковал, топорща черно-белые перья. Элати отвязала от его лапки письмо, прочитала, нахмурилась, отдала сестре, потянулась к кубку с горячим пряным питьем. Цепочка бурых, неровных знаков содержала в себе известие: южане направляются к долине Сиван, как и следовало ожидать, как и было оговорено. И Дитя Огня едет с ними. А вот это внезапно.
   -- Что задумали эти отродья Бездны? -- глухо и слегка растерянно произнесла Элати. -- Неужто они и впрямь намерены ударить?
   Со стуком поставила на стол кубок, так и не отпив от него:
   -- Я им только спасибо скажу, если они устроят заварушку и убьют Лачи, -- сказала Лайа. -- Но он не поехал бы, считай это всерьез опасным. И знал, что будет именно так -- просил отпустить с ними полукровку. Вроде как тот под моей властью, да...
   -- Я бы воспротивилась, -- вскользь заметила Элати.
   -- Это рыжее отродье давно мне надоело. Надеюсь, из Долины он не вернется.
  
  
   Лайа позвала Огонька -- тот надеялся, забыла уже про него. Привычно напрягся, ожидая чего угодно, но нехорошего, хотя Лайа дурного ему ни разу не сделала. Глава Обсидиана приняла его в той же комнате, где обычно. Снова увидел рукотворные звезды на темном обсидиановом потолке... Но в ее покоях ощутил новые запахи -- кедра и эвкалипта, сохранить здоровье по сырости.
   -- Ты поедешь в долину Сиван вместе с Лачи и другими.
   -- Зачем? -- растерялся мальчишка.
   -- Выбери ответ по собственному вкусу. Например, чтобы поглядеть на добычу Солнечного камня.
   -- Как скажешь, элья.
   Женщина поднялась, глядя свысока -- а может, и вовсе не глядя, а попросту погрузившись в собственные мысли. Огоньку велела готовиться к дороге. И даже знаком не показала, чтобы полукровка убирался, тот и сам не стремился задерживаться. Только напоследок бросил взгляд на потолок со звездами -- настоящих долго еще не увидеть, чем ближе к Югу, тем плотнее тучи затянут небо, да и стоянки будут в лесу.
   По дороге присел, зарылся листом в одиноко стоящий куст, обхватил ветки. Как мало зелени в городе -- сердце Тейит! Но скоро, скоро, скоро...
  
  
   Лиа выглядела совсем поникшей. Стало так ее жаль что чуть слезы на глаза не навернулись.
   -- Аньу, все же в порядке. Уж сколько я в одиночку бродил по лесам, а тут мы едем отрядом.
   -- Это меня и пугает. Зачем ты Лачи? Такие, как он, не берут с собой полукровок просто из доброты душевной.
   -- Он мне все расскажет в пути, -- откликнулся Огонек без тени сомнения. -- Раз даже к тебе в гости заглядывал... я ему нужен.
   -- Это меня и пугает, -- повторила Лиа. Но тут она сделать ничего не могла. Собрала его в дорогу, хотя и с собой -- то почти ничего не было смысла давать. Лепешки домашние золотистые, сушеные в сиропе орехи, немного целебных снадобий и чистые узкие полотна для перевязки, случись что в пути. Так-то было кому лечить, но лишним не станет. Велела теплей укутываться во время сна, да и в целом по возможности не промокать -- словно Огонек не выживал полгода вовсе без крова и почти без одежды.
   -- Ну, всё, -- сказала Лиа, обняла внука. -- Не чаяла я тебя обрести. Молиться буду, чтоб не потерять.
  
   Утром по туману выехали -- сыро было, и довольно зябко. Лачи, похожий в сером мареве на статую, возглавлял отряд. Огонек косился на него -- подумывал, не стоит ли попытаться расспросить Соправителя, раз уж у Лайа не удалось выведать ничего, но тот был слишком далеко. Ехали молча. Мальчишка был рад и сырости, и туману, они все равно означали волю. Еще бы народу чуть меньше -- два с лишком десятка человек рядом означали, что весь лес замрет при их приближении. А Огонек соскучился по его живым голосам.
   Всадники двигались вереницей; грис оседлали в нижних границах каменного "улья", выше животным было попросту не пробраться. И сейчас дорога оставалась наклонной, грис цокали раздвоенными копытами по камням. Ехали осторожно -- если вдруг выбоина, и мчаться во весь опор, животное покалечится.
   В седле Огонек держался плохо, несмотря на некоторый опыт на Юге, и знал, что путь его здорово вымотает. Ладно, не привыкать. Зато большая часть их пути пройдет без серьезных дождей, совсем уж ливни начнутся на подходе к Долине. Да и там не столь часто, как в Астале. И теплеет уже понемногу. А когда поедут обратно, станет суше.
   На шее, спрятанный под одежду, висел плоский прозрачный камушек на кожаном ремешке. Подобную штуку носил, пока бродил, осваиваясь, по Ауста. Лачи умеет говорить с камнями, и через самоцвет легко узнает, где полукровка. Смешно -- будто Огоньку зачем-то нужно отдаляться от прочих северян. А уж если решится сбежать, камень снимет, и это в лесу, а не на равнине. В лесу его всадники не достанут, и охотники вряд ли найдут.
  
   О путешествии было думать куда приятней, чем о дне накануне прощания, когда в домик Лиа ворвалась Ила, в последние мгновения уже, и гневно заговорила с явившимися за Огоньком: тот поутру должен был сразу выехать вместе со всеми, и ночевать в Ауста. Полукровка понял одно -- Ила не желает отпускать его вместе с отрядом Лачи, даже с братом своим.
   -- Ты считаешь меня предательницей, -- почти прорыдала она, глядя на Огонька. -- Но мы были подругами с твоей матерью. Она выбрала твоего отца и погибла, -- не обращая внимания на протестующий жест Огонька, продолжала:
   -- Не стану говорить о нем худого -- но, останься Соль здесь, она была бы жива и была бы счастлива, не сомневайся. А я... вижу, как теперь собираются разрушить и твою жизнь, понимаешь?
   -- Чего мне остерегаться? -- спросил Огонек, надеясь -- вот скажет сейчас что-то важное. .
   -- Если бы я сама знала, чего... Кави обещал глаз с тебя не спускать, но ведь этого мало!
   Она собиралась еще рыдать, кажется, но Лиа бесцеремонно выставила ее за дверь.
  
   Поутру Лачи скользнул по нему взглядом, выглядел очень озабоченным и занятым. Но все же кивнул мимоходом, бросил "после поговорим", и до сих пор это "после" на наступило. Огонька держали в другой части кавалькады и на привалах ненавязчиво не подпускали к Лачи. А вскоре он перестал и пытаться -- смотреть по сторонам было интересней, чем гоняться за Главой Хрусталя.
   Потянулись нескончаемые широкие уступы, перемежаемые отсыревшими плато: гигантская лестница, ведущая к едва видимым вдали темным лесам. Еще нескоро нырнет в них отряд, пока вокруг травы, кусты, редкие рощицы -- чем ниже спускаются всадники, тем выше вокруг растения. Теперь Огонек не был пленником, и пропало желание нырнуть в заросли, раствориться в них при первой возможности. Он просто дышал, слушал, смотрел -- и заранее готовил себя к возвращению, когда будет снова лишен всего мира, заперт в каменных сотах. Но эта подготовка не вызывала печали, возвращение будет нескоро, пока же хотелось петь: давно не делал этого во весь голос, только на лугах, когда бродили с Лиа от селения к селению.
   И теперь не осмелился, но мурлыкал себе под нос, когда не трясся в седле. Разные песни: слышанные от родителей, от приятелей в Тейит, и даже ту, под которую танцевала Киаль.
  
   На привалах Кави и пара его приятелей взялись учить Огонька владеть оружием, да и просто телом своим, чтобы первый попавшийся ёжик не загрыз насмерть. "Ёжика" полукровка проглотил, не поморщившись, лишь посмеялся. Насчет тела наотрез отказался. Он помнил южан, помнил их схватки... и тренировки во дворе дома Кайе. Почти ощутимую боль вызывали эти воспоминания, и не готов был каждый раз через нее перешагивать.
   А оружие -- почему нет?
   Хараи, смешливому, с чуть вздернутым носом, было заметно меньше весен, чем Кави, и с Огоньком он сошелся ближе. Показывал, как бросать короткие дротики, ножи и камни из пращи, стрелять из маленького округлого лука -- первое давалось Огоньку на диво легко, но к луку никак не мог приспособиться, и вскоре от него отказались.
   -- Тебя когда-то учили, -- задумчиво промолвил Хараи, наблюдая за солнечным бликом на мишени, в которой торчал брошенный подростком дротик. -- Не помнишь, ты охотился раньше?
   -- Не помню. Рыбу ловил, это знаю точно. Ловушками, руками, острогой. Но убивать мне, кажется, не нравилось никогда. Только ведь мы жили в лесу, отец не мог оставить меня беспомощным -- наверное, это он показывал что-то. А когда я остался один, то ловил лягушек, собирал насекомых, ракушки, иногда ставил силки.
   -- А твоя мать охотницей не была?
   -- Нет, ни она, ни Киуте. Я думал, женщины севера... -- начал Огонек, и смущенно замолк.
   -- Тихие и домашние? Посмотри на Элати. Это Лайа терпеть не может дальние дороги и лес, а Элати все нипочем.
   "Отчего же Атали гордится не матерью -- теткой?" чуть не сорвалось с языка; и сорвалось бы, успей они с Хараи сдружиться сильнее.
   -- Скажи, южанки красивые? -- весело спросил молодой охотник.
   -- Почему бы им не быть красивыми, народ-то ваш и их от общего корня, -- пробормотал Огонек, чувствуя, как раскаленная лава заливает уши и щеки. Вспомнил ту девушку с алым поясом в городе, домашних служанок, задорных и острых на язык, и Киаль -- а больше и не видел толком. И северянок как-то не доводилось рассматривать. Кроме Атали -- она тоже ничего, но она еще маленькая. Как белый цветок под водой -- вроде заметно, а толком не разглядишь. А Киаль... с ее даром она могла быть и совсем некрасивой, все равно это чудо. Вспомнились ее плавные танцующие движения, гладкая кожа, по которой скользили солнечные блики и блики от зажженного южанкой огня, пышные волосы, переплетенные с висячими золотыми цепочками. Темные смеющиеся глаза, и смех горловой -- сотней бубенчиков. Такая... необыкновенная. И добрая. Только вряд ли когда-нибудь снова ее увидит.
  
  
   **
  
  
   Город встретил девушку, облекшись в туманную дымку. Пробираться через плотный туман было неприятно -- знакомые с детства лестницы и уступы, казалось, таили подвох, готовы были вынырнуть неожиданно или, напротив, исчезнуть из-под ног. Купленная в Уми сильная грис осталась внизу -- по лестницам ей не подняться.
   Дорога из Уми домой далась Этле с трудом, разом кончились силы -- а ведь оттуда до Тейит добиралась не одна по лесам, дрожа от страха, а с надежными провожатыми, в тепле и сытости, разве что постоянно сырой воздух вкупе с усталостью сделал свое дело, и она чувствовала себя нездоровой.
   И щемило, щемило сердце... давно уже. Девушка предпочитала думать, что виной тому -- поначалу дорога, теперь -- разлитое в воздухе молоко. А брат... он молчал. И даже во сне не отвечал на призыв. Новостей же из Асталы в Уми не знали.
   Если что плохое, я бы почуяла, утешала себя северянка. Он просто закрылся, в далеком детстве порой делали так -- пытались понять, насколько сильна их связь. Нить, которая трепетала не ветру, теперь надежно была придавлена камнем к земле... почему? Ведь у близнецов и секретов, почитай, не было друг от друга.
   Этле поджидали слуги -- удивленные, немногословные; они лишь переглядывались, готовя девушке теплую ванну, расставляя перед ней на столе кушанья. Девушка не сомневалась -- заранее предупредили. Но не было ни Лачи, ни других родственников, ни даже отца -- только безмолвно сновавшие слуги, казавшиеся частью тумана, что окутывал Тейит снаружи.
   Девушка пила сладкий мятный настой, по которому скучала в Астале, и едва заставляла себя глотать кусочки медовой лепешки. Почему никто не спешит хотя бы поговорить с недавней заложницей? Она не ждала бурной радости, знала, что виновата -- но и пустоты вокруг не ждала.
   Пустота была не только вокруг -- в сердце тоже.
   Немолодая служанка расчесала Этле волосы после ванны, распущенные, оставила сохнуть. Сунула девушке под нос серебряное зеркало -- Этле не хотела смотреть на себя, но все же случайно увидела собственное отражение. Запавшие глаза, обтянутые кожей скулы... дорого дался путь. А ведь там, с помощью Чиньи, почти начала себе нравиться...
   Оттолкнула зеркало. Какая, в сущности, разница!
   Туман понемногу развеялся, открывая закат. Когда небо стало малиновым, Этле уверилась, что никому не нужна, и собралась идти самостоятельно разыскивать родственников. В груди закипало очень неприятное чувство, и слишком сильным было ее беспокойство -- ведь какие-то вести наверняка получены! Просто отвратительно держать ее в неведении.
   На пороге она столкнулась с той же служанкой, которая явилась ответом на пожелания Этле.
   -- Мне велено проводить тебя...
   Против ожидания, девушку повели не в покои кого-нибудь из родных; напротив, скоро идущие покинули жилую часть каменного сооружения и стали спускаться вниз, в галерею, где сама Этле бывала от силы раза два. Стены галереи обильно были украшены каменными изображениями -- штрихами намеченными в стенах или выпуклыми. И все это были птицы. Из драгоценного зеленого нефрита, черного обсидиана и белого кахолонга, самые разные птицы. Этле шла, невольно рассматривая барельефы -- многие из них казались красивыми, многие устрашали, как например, полный злобы стервятник, терзающий добычу. Взгляд стервятника ощущался спиной, когда Этле уже миновала неприятное место. Наконец служанка отступила назад, указывая на ступеньки, ведущие вниз, в просторную комнату. Этле шагнула на первую из них, не обращая более внимания на провожатую.
   Комната с Кругом Птиц... та, где на стенах и потолке высечены десять воплощений будущего и прошлого. Они спят, но порой оживают и предсказывают грядущее.
   В комнате стоял маленький табурет, и на нем сидела старая женщина -- Белая Цапля, еще более высохшая и острая. Сине-белое платье, сине-белая же накидка с прихотливым узором -- странно, зачем бабушка одевается в цвета, больше подходящие для молодых? -- подумала Этле. Уж с молодостью в ее представлении Белая Цапля не сочеталась никак -- будто и родилась она уже пожилой, сухой и суровой. И половину времени проводит в этой комнате, ожидая знамения. Понятно, почему она и встречу назначила здесь -- под взглядами барельефов Этле тяжко было даже дышать.
   -- Ну, здравствуй, любимая внучка, -- проскрежетала женщина.
   -- Аньу... -- девушка хотела вежливо поклониться, но вышел судорожный кивок.
   -- Если мне не изменяет память, мы направили вас на юг не для того, чтобы некая девица разыгрывала из себя сбежавшую героиню?
   -- Я просто... -- Этле много слов заготовила, чтобы обосновать необходимость побега, но теперь понимала, что ей нечего сказать в свое оправдание. Все же щемящая тоска заглушила страх перед двоюродной бабушкой:
   -- Скажи, Айтли...
   -- А, ты думала, его оставят в живых? -- протянула Белая Цапля. -- Что же, я потрясена твоей наивностью.
   -- Ты... хочешь сказать... -- похолодела Этле.
   -- Я ничего не хочу сказать, даже не имею особого желания разговаривать с тобой вообще. Я разочарована. Поначалу тебе изменяет преданность Тейит, потом связь близнецов, которой вы так гордились! Пожалуй, ты и в самом деле никто.
   -- Что они сделали с Айтли? -- осипшим голосом произнесла девушка.
   -- Почем я знаю? О подробностях, -- Белая Цапля прищурилась, -- мне не докладывали. Южане разозлились на твой побег и гибель своих остолопов -- рабочих в Долине Сиван...
   Она привстала, подалась вперед:
   -- Постой, может быть, ты попросту потеряла рассудок? Или тебя сами южане вышвырнули из Асталы, а нам все наврали?
   -- Нет, -- непослушным голосом произнесла Этле. Именно в этот миг она поверила окончательно -- будто ветерок прошелестел под каменными сводами, коснулся лица, принес прощальное слово.
   Этле стояла, прислоняясь к стене, будто став высеченной в камне фигурой, и не слышала больше, как распекала ее Белая Цапля. О, пожилая северянка умела это делать -- недаром еще в раннем детстве близнецы боялись ее больше, чем сказочных чудищ. Но не сейчас. Голос щелкал, размеренный и хлесткий, а Этле бездумно рассматривала барельефы на стенах и потолке. Круг Птиц... Раскинувшие крылья, кружатся каменные летуны, с виду свободные, а на деле навсегда скованные волей изобразившего их мастера. Но ведомо им гораздо больше, чем обычным людям -- кто знает, может, и не сознают каменные птицы своей несвободы? Ведь там, где они душой, нет ни стен, ни границ...
   А голос все щелкал по ушам, негромкий и неприятный.
   -- Ты должна была понимать, что подобные выходки...
   -- Аньу! -- вскрикнула девушка и указала на потолок.
   -- Как ты смеешь перебивать! -- вспыхнула Белая Цапля.
   -- Глаза... -- растерянно произнесла Этле, не глядя на бабушку. Над головой мерцали глаза Орла и Грифа -- Охрана противостояла Раздору, протянутая рука -- разбитым черепкам. И не понять было, чьи глаза вспыхнули первыми.
   -- Это всего лишь... случайность, -- Белая Цапля пожевала губами, стараясь не выказать беспокойства. Ей почудилось нечто... но толком и не понять было, что. Некий отблеск... верно, девчонка говорила о нем. Но девчонка не стоит внимания, она горазда только на выдумки и бездумные выходки. Где это видано, чтобы Круг Птиц предупреждал маленькую дуреху, а Сильнейшей достался лишь отзвук? -- и, раздраженно махнув рукой, отослала внучку.
   Оставшись одна, девушка зарыдала.
   -- Почему ты молчал, не позвал меня? -- вырвалось у нее, и на миг она почти возненавидела брата. Что он сделал? Неужто отказался от сестры, решив, что та бросила?
   -- Я бы вернулась, -- бормотала девушка, глотая слезы. -- Я бы исправила всё... Почему ты не захотел?
  
  
   **
  
   Дорога от Тейит
  
  
   Постепенно туман уходил, окутывал путников лишь по утрам и по вечерам. Грис -- черная с подпалинами, со смешным именем Перепелка -- оказалась на диво послушной, и, в общем, сидеть на ней было почти удобно. Через неделю пути мышцы почти перестали болеть. Мошкара не мешала -- трава хола наконец стала расти вокруг, ее сока хватало надолго. Этот путь был совсем не похож на тот, что проделал в Тейит вместе с отрядом Элати. Сейчас полукровку окружали спутники по большей части доброжелательные, а с безразличными они друг другу не мешали. Ему даже не хотелось уже узнавать, зачем он понадобился в Долине -- меньше знаешь, душевное расположение лучше.
   Огонек пристрастился слушать разговоры старших товарищей -- по вечерам те часто собирались, рассказывали разное, вспоминали. Все интересно было узнать, откуда шрам -- знак на щеке и Кави и у Тилави -- через все лицо?
   Охотничьи байки слушал с неослабевающим интересом, про древние похождения разных людей, оставшихся в памяти -- тоже. А вот про юг -- не любил. Про стычки с югом в до сих пор не поделенных землях слушать едва -- едва мог -- казалось, наизнанку кто Огонька выворачивает.
   Ну зачем, хотелось взмолиться. Зачем нести самое тяжкое сюда, где так хорошо и уютно?
   Хотя совсем уж беспечальной дороги все равно не вышло.
  
   -- Что-то не так? -- сказал Огонек, пытаясь лепить из глины фигурку кессаль. Кави присел рядом, попросил показать фигурку, кивнул одобрительно.
   -- Лачи упомянул сегодня при нас.... Ты слышал, что двое его племянников, близнецы, отправлены были заложниками на Юг. Девушка вернулась -- к Лачи прилетел голубь с известием.
   -- Он нас отыскал? -- удивился мальчишка.
   -- Мы проехали одну из деревень с голубятней Хрустальной ветви, воздушная почта у них как грибница -- незримо повсюду, только не под землей. Айтли, Этле -- ведь Ила была и их нянькой тоже. Лачи сказал, что слухи дошли -- его племянника убили южане в так называемом Круге, узнав про смерти в Долине. Быть может, ты знаешь. Любимая их забава... Не знаю, что пришлось ему перенести. Лачи сказал... Ладно, неважно. Хоть девочка сумела сбежать, не хочу и думать, что с ней бы сделали.
   -- Ясно, -- совсем тихо сказал Огонек. -- Я видел... их Круг. Но там были только Сильнейшие...
  
  
   День, когда Огонек впервые взял в руки чекели, внезапно выдался солнечным, особенно лучистым казался из-за прошедшего слепого дождика -- и радуги на полнеба.
   -- Почему? Это же оружие юга, -- бормотал Огонек, поворачивая так и эдак прозрачный золотистый кристалл в палец длиной.
   -- С северным ты не управишься. Твой "ведущий" -- южанин, -- улыбнулся Хараи, который и вручил Огоньку кристалл.
   -- Но как ваши мастера изготовили такое оружие? -- недоверчиво спросил подросток.
   -- Что ты, наши бы не сумели. Но мы хорошо заплатили одному южанину в Чема.
   -- А! -- Огонек приложил чекели к глазам, пытаясь разглядеть сквозь него радугу.
   Было: за неделю до отъезда раздобыл в Ауста обломок уже истощенного Солнечного камня. Покрутил в пальцах кусочек, поглядел сквозь него на плывущее облако, когда прояснилось немного. Нет, не видно ничего. Досадно -- мертвый камень, мутный уже. А живой -- кто даст? Тогда мелькнула озорная мысль: Лачи благоволит к полукровке, если убедить, что очень нужно, может и не отказать... А тут вот -- подарок.
   Улыбнулся еще раз. Солнечный камень.
   А имя его самого -- Тевари, Солнечный тростник.
  
   Попадать в цель с помощью золотого кристалла оказалось не так-то просто: Огонек упорно не мог получить убивающей молнии, а когда наконец получил, лишь слегка опалил лишайник на расстоянии пяти шагов от мишени. Не пострадал никто -- рядом с Огоньком был только Хараи, а тот предусмотрительно стоял сзади.
   -- Мда... бросать дротики у тебя выходило не в пример лучше, -- усмехнулся молодой охотник. Мальчишка смутился было, потом признался:
   -- Боюсь я этого. То есть камень красивый, даже лучше агатов, которые на прииске добывали. Приятно держать в руке, смотреть на него. А вот остальное.... В самом начале, когда меня выловили из реки, из вот такой красоты человека убили.
   -- И все-таки надо бы поучиться. С чекели себя защитишь вернее, чем с ножом или дротиком.
   -- Эх, -- сказал Огонек. Постарался прогнать воспоминание о случае на реке, но память услужливо подсунула не менее неприятную картинку -- взмах смуглой руки, и от зубьями торчащего пня остается лишь пепел.
   По жилам разлилось тепло, его собственная рука стала легкой, и молния ударила в край мишени, вызвав одобрительный возглас Хараи. Огонек выругался, сам себя удивив, и опасливо отдал ему чекели.
   Больше ничего не успели -- Шику явился, радостный, будто жаворонок. Огонька всегда поражал контраст -- светлое, беспечное существо был этот юноша -- но с седыми висками. Что он пережил в прошлом, оставившее подобный след? И почему по-прежнему весел?
   Это просто шутка природы, рассмеялся Хараи, к которому, смущаясь, обратился Огонек за ответом. Таким он родился...
   До полуночи болтал с Шику -- молодой северянин старался развеселить полукровку, и это ему удалось. Он умел показывать разные штуки -- раковинка цветная невесть куда девалась из его ладони и оказывалась почему-то в поясе у Огонька. Или два конца разорванной веревки неожиданно срастались в одно. Силой тут и не пахло... но как же тогда получаются чудеса??
   Утром полукровка заметил, что Лачи как-то особенно пристально смотрит на него. А ведь до сего дня в пути почти не уделял подростку внимания -- по большей части погружен был в собственные думы.
   Вскоре он подъехал к подростку поближе -- тропа была узкой, и грис неторопливо шли почти в самом конце кавалькады, так, что никто не мог слышать разговора всадников.
   -- Не против побеседовать немного?
   -- Я готов. Но прошу, скажи, эльо, что будет в долине, куда мы едем.
   -- Тебя беспокоит что-то? -- Лачи прищурился, внимательно, чуть склонив голову на бок.
   -- Нет. Но я не охотник, не следопыт, да и целитель пока никакой, разве что не обуза в пути, и то -- плохой всадник. Ведь ради чего-то ко мне были так благосклонны и ты, и Лайа.
   -- А ты заметно подрос, -- одобрительно проговорил Лачи. -- Пожалуй, с тобой можно говорить полностью откровенно -- поймешь, и не испугаешься. Я кое-что расскажу. Солнечный камень, который добывают в Долине, очень нам нужен. Южане это знают... я бы решил, что они сами убили своих рабочих, чтобы обвинить нас, но это уж слишком. Но мы ради мира могли бы отдать им все эти месторождения, только вот на краю Долины с северной стороны разведчики нашли развалины крепости наших предков. Мы только начали ее восстанавливать... просто уйти -- навсегда потерять, -- Лачи вздохнул еле слышно. -- Это ничейные земли, но разве это остановит Асталу.
   -- Но ведь между вами мир.
   -- Если можно так выразиться. Мы примерно равны по силе... были все время, да и расстояние между Асталой и Тейит большое, не сидим на пороге друг у друга. Опять же, сердце Тейит защищено хорошо, это камень! Но когда появился он, равновесие кончилось. Если он станет острием их копья, они смогут одержать верх.
   -- Он -- это кто?
   Хотя Огонек знал ответ.
   -- Ты ведь знаешь про реку Иска. Там погибло около тридцати человек... может быть, некоторые из них были повинны в излишней горячности. Но они не нападали первыми... да и ответить не успели.
   Подросток хмуро рассматривал шерсть на макушке собственной грис. Было не просто тяжело -- не оставляло назойливое, сосущее чувство: он во всем виноват. Хотя чушь и бред, что уж там.
   -- Деревня, где мы жили раньше, где я родился, тоже разрушена, -- тусклым голосом проговорил Огонек.
   -- О чем ты?
   -- После пожара я в беспамятстве пришел туда, но живых не нашел. А отец боялся, что ему захотят отомстить за что-то, мы ведь поэтому переселились в лес... мне никто не говорил подробностей. Знаю только, что отец был ни в чем не виновен.
   -- Какой-то злой рок, -- сказал Лачи, и сочувственно глянул на Огонька.
   -- И что же с Долиной Сиван, эльо? Я так и не понял, какой с меня толк, -- поспешно спросил тот.
   -- Ты не знаешь, что едет туда -- он.
   Огонек дернул повод грис -- невольно, животное взвизгнуло и поднялось на дыбы.
   -- Зачем?! -- воскликнул подросток, еле удержавшись в седле.
   -- Может, узнали про крепость. Или просто хотят весь Солнечный камень себе. Боюсь, что южанам надоело мнимое равновесие... Им надо больше и больше. Хищники не договариваются между собой -- они просто грызутся, и выживает сильнейший, -- в голосе Лачи звучала острая горечь. -- Север никогда не научится действовать так, по звериному... мы рассчитывали на честное разбирательство.
   Он ударил ногами в бока грис и поехал быстрее, но скоро остановился.
   -- Но зачем все-таки я? -- Огонек догнал северянина, тоже остановил скакуна -- они сильно отставали от прочих, и крайние в отряде уже оборачивались.
   -- Ты с ним все еще связан, -- сказал Лачи, и в голосе Огоньку вновь послышалась горечь. -- Когда он был ранен, плохо стало тебе, и наоборот... у нас есть соглядатаи в Астале. Нечестно, скажешь?
   -- Не скажу.
   -- Так вот, я боюсь, южане захотят устроить нам ловушку. Они не могут доказать, что мы причастны к гибели рабочих, а обвинить нас очень уж хочется. Если б хотели мира -- не взяли бы Дитя Огня. Это даже не показ силы, это открытый вызов... -- Лачи задумчиво смотрел куда-то вперед и вверх, Огонек ждал, ждал продолжения, не выдержал наконец:
   -- Ну а я-то причем?
   -- Ах, прости -- Лачи словно очнулся. -- Ты его чувствуешь... поверь, в Долине это будет куда сильнее -- и сумеешь нас предупредить, если он покинет пределы лагеря, захочет напасть.
   -- Если он захочет напасть, что сделаете? -- напряженно спросил Огонек.
   -- Нам война не нужна, -- Лачи поморщился, как от зубной боли. -- Нам есть, куда отойти, если что. Надеюсь, устраивать повтор реки Иска они все-таки не готовы. Мы же не десяток рабочих, не лагерь безобидной лесной семьи... прости. В общем, я думаю, под угрозой наши добытчики Солнечного камня, не я лично. И не ты, пока будешь держаться подле меня.
   -- Но ведь и он поймет, что я рядом.
   -- Вряд ли задумается об этом, даже если что-то почувствует -- южанам и без того будет чем заняться, а тебя он забыл давно. Вот на глаза ему попадаться тебе не стоит. Об остальном не беспокойся, я о тебе позабочусь.
   Лачи потрепал грис по холке и добавил задумчиво:
   -- В Долине Сиван сейчас сыро, и это для нас хорошо. Пожар на реке Иска был уже после сезона дождей, хотя лес еще не просох. Нам остается молиться, чтобы силы Кайе Тайау не возросли.
  
  
   **
  
  
   Тейит
  
  
   Элати не ожидала увидеть Этле в своей любимой рощице. Здесь росли высокие деревья -- с трудом найдешь такие места в городском муравейнике. Трещал пересмешник, подражая ночным и дневным птицам. Порой свирепая радость слышалась в его смехе и щелканье, и звуки разносились далеко, вызывая мурашки у многих, но не у Элати. И не у Этле, похоже. Девушка сидела, прислонившись к стволу, одетая в одну рубашку из светлой шерсти, без рукавов. В таком виде по своим покоям разгуливают, не по городу. И волосы распущены и растрепаны.
   -- Что ты здесь делаешь?
   -- Белая Цапля велела меня запереть. Я снова сбежала. Только теперь я вроде как дома и бежать некуда.
   -- Так возвращайся, пока эта склочная бабка совсем не разъярилась, -- сухо обронила Элати. Детям Хрусталя не был запрещен сюда вход, но все-таки нечего шастать.
   -- Мне она безразлична.
   -- Она способна еще больше ухудшить твою жизнь.
   -- Наважно. Я скоро умру, -- сказала Этле напряженным высоким голосом.
   -- Почему?
   -- Чувствую. Я сильно виновата перед Айтли. И даже не знаю, сумею ли искупить эту вину... успею ли. Я с радостью убила бы всех южан...
   -- Пока ты приложила руку только к гибели брата, -- без всякой жалости заявила Элати, присаживаясь рядом с ней на сырую от тумана траву.
   -- Ты намерена поучать меня? -- голос девушки, только что ломкий, больной, жестким стал и холодным.
   -- А почему нет? Жалеть тебя, что ли? Ты подставила не только свою семью или Ветвь, но и всю Тейит. Впрочем, уже неважно. Больше я об этом не заговорю. У меня дочь немногим младше тебя, так что я знаю -- в твои годы разум, бывает, отказывает. А твой -- то отец где?
   -- Его ко мне не пускают. Так, на четверть часа, поговорили. Никогда не видела его таким... беспомощным.
   -- Да, если родители не защищают детей, кому ж это делать, -- шумно вздохнула Элати.
   Наконец явственно стало -- Этле бы сейчас и с поленом разоткровенничалась. Ей столько всякого выпало, а тут она и своим не нужна. А девчонка -- то молодец, раз сумела сбежать и такой путь прошла по лесам в одиночку. Атали бы упала и разрыдалась на первой поляне, а потом вернулась обратно.
   Элати положила руку на плечо Этле, легонько встряхнула, будто хотела передать жизненную силу.
   -- Я в самом деле скоро умру, -- тихо проговорила девушка, опуская голову. -- Ты знаешь, что будущее мало кто видит. Прошлое чаще... и мы с братом могли иногда. Но сейчас его нет, а я вижу вперед. Там только дымка, и нет ничего -- ни одного знакомого лица... пятна и тени. Наверное, это смерть.
   -- И с чего тебе умирать? Ты совсем юная, здорова, у тебя нет врагов.
   -- Наверное, -- сжала она тонкие губы. -- Жаль. Врагов нет только у ничего не стоящих... Белая Цапля тоже считает, что я ничтожество.
   -- Ничтожество это Лачи, который отдал вас Югу. Вставай -- ка, -- Элати поднялась сама и потянула за локоть девушку. -- Нечего тебе сидеть под замком у бабки, побудешь лучше у нас.
  
  
   **
  
   Астала
  
  
   Ахатта все же вызвал старшего внука обратно -- что толку, если тот будет сидеть и ждать младшего, который не приедет? А торговцы жемчугом... да пусть Крашеные им подавятся. Найдется, что можно потом уже у них отобрать.
   Къятта прискакал взъерошенный, злой и растерянный, загнал двух грис. Первым его порывом было кинуться следом за посланниками, но многовато прошло времени, догонять сейчас -- и себя, и Род выставить полными придурками.
   -- Хотя мы и так полные придурки, не переживай, -- сказал Ахатта. -- Пока мы решали, чем бы занять детку, он и тебя, и меня переиграл, причем первым же ходом. Знать, что-то сильно его прижало, раз начал действовать не так, как обычно. Он не давал никаких намеков, что ему понадобилось в Долине? Просто юношеское своеволие, или что-то иное?
   -- Нет, -- угрюмости Къятты мог бы позавидовать голодный, промокший и ощипанный ворон. -- Не знаю. Я надеялся, наш общий поход поможет все исправить. Он не говорил, он вообще после того клятого северянина перестал со мной говорить, не силой же его тащить к уканэ Дома Солнца! А потом я уехал. Мать бы может добилась откровенности, правду вытянула, но... толку сейчас от нее. Вечно она не там, где нужна! Могла бы погодить, не сбегать в свои сны!
   Ему давно не было так паршиво. Всё сыпалось. Но деду не обязательно знать, что с каждой луной все сложней предсказать поведение младшего. Къятта ожидал трудностей -- но не таких. Ждал вызова, может, даже на поединок, растущей звериной ярости... а Кайе просто уходит. Сон снился несколько раз, будто прибегает в зверинец, где то пойманный пещерный медведь, то огромный туалью, понимая, что забыл закрыть замок на цепи или клетку. Идет, озираясь, ожидая нападения в любой миг... но там пусто. Нет никого.
  
  
   **
  
   Дорога из Асталы
  
   Женщина глаз не сводила с юноши впереди. Мальчишка... навязали на ее голову. Последний, кого она хотела бы видеть в одном отряде с собой.
   Темно -- красная его одежда напоминала Тумайни подсохшую кровь. И, хоть она сама была зла на Тейит, опасалась той крови, что теперь прольется наверняка. Готова была придушить собственноручно всех членов Совета и Род Тайау отдельно -- за то, что породил это едущее впереди существо. Чего могут ожидать те, кто слишком старался отправить его в Долину? Уж точно не мирного разговора.
   Женщина уповала только на собственный ум и выдержку: второй посланник, один из племянников Тарры, Толаи, отличался общей для их Рода чертой -- невозмутимостью, упрямством, однако соображал не слишком быстро. Ну, по крайней мере, он не доставит хлопот.
   А вот мальчишка... Тумайни всерьез обдумывала возможность подсыпать ему чего-нибудь по дороге. Пусть не смертельного... но поди еще предскажи, что хуже, избавиться от него или оставить.
   Лицо его деда было совсем темным, когда понял -- сами себя загнали в ловушку. А Ийа, вот бы кого тоже в Бездну отправить -- лишь улыбался. Эта змеюка не только выжила, но постепенно возвращала себе здоровье -- то, что другого убило бы, с этого человека сходило, как со змеи кожа при линьке. Без его поддержки несколько Родов не смогли бы объединиться даже при изначальном желании. А теперь Тумайни держит ответ перед Югом... ей всучили цепь, пристегнутую к ошейнику хищника, и остается молиться хоть Бездне, что он послушает -- в отсутствие хозяина-то. А пока она оставляла дары на всех алтарях, какие встречала в пути. Этому не удивлялись -- их семья всегда чтила Незримых, какими бы они ни были, и никто не задумывался, о чем она просит именно сейчас.
   Птица-ольате перелетала с ветки на ветку, сопровождая отряд. Всего двадцать всадников... с севера прибудет столько же. Рабочих-эсса в долине Сиван больше, но они мало на что пригодны в схватке. Еще сколько-то народу пришло из окрестных селений, они тоже не особо важны, просто будут поддерживать лагерь. Север не может взять с собой много бойцов, это будет открытый вызов.
   Тумайни впервые улыбнулась. Глянула на юношу в темно -- красном, едущего на пегой грис. Никто не обвинит южан, что их слишком много.
   Обжитые места закончились, как и земли Асталы, но дорога все еще оставалась неплохой -- по ней возили добытое на нескольких приисках и рудниках. Теперь на ночлег останавливались просто в лесу.
   Дичи было полно, охотникам напрягаться не приходилось. Порой стреляли птиц просто ради забавы, соревнуясь в меткости. Кайе же спрыгивал с седла и в обличье энихи уносился в чащу, стоило протрубить в рожок о перерыве в пути. И возвращался -- довольный, злой, и с добычей. Чаще всего не волок ее до лагеря, просто указывал, где оставил гривастого кабана или оленя. Тумайни так и хотелось в насмешку бросить ему поноску, приказать: ищи! С трудом удерживалась. И за помощь в охоте благодарила вполне искренне. В остальном они почти не разговаривали -- Кайе худо-бедно общался только с Толаи и парой его личных спутников. Но свар не устраивал, не огрызался и вел себя вполне сносно, словно и не было с той сцены с Халлики на рынке.
   А птица-ольате не отставала, вестник и символ мира... где тот мир.
  
   Луна шла на ущерб -- дни летели, и менялся рельеф; среди сборищ деревьев -- гигантов все чаще появлялись большие просветы, и земля бугрилась холмами, они вырастали все выше. Дожди шли реже, и то и дело вместо честного ливня сыпалась какая-то невнятная морось.
   Тумайни вспомнила разговор, который произошел у них с Ахаттой перед отъездом послов.
   "Если он снова вытворит что-нибудь эдакое, на сей раз его никто не простит! Надеюсь, ты объяснил это своему внуку", -- сказала женщина.
   "Он едет с вами по собственной воле, не по моему указанию, -- лицо старика, изрезанное морщинами, стало очень нехорошим, а глаза по-молодому блеснули: -- И это уже не будет мой заботой, коли что-то случится. Только вашей, запомни!"
   Тумайни запомнила.
  
  
   **
  
   Дорога из Тейит
  
   Ехали долго. Огонек пытался считать, сколько раз взойдет и опустится солнце, но позабыл про подсчеты, а потом начал сбиваться. Две с лишним недели, не меньше -- и мешали дожди, шедшие все чаще и дольше, из-за чего дорога местами портилась, и не торопились посланцы севера. Значит, уверены, что ничего не потеряют из-за промедления, понимал Огонек. Думал.
   Последняя ночевка в дороге выдалась на диво уютной для полукровки. Он в компании Кави, Шику и прочих долго сидел у костра под навесом, слушая сказки о красавице Самоцветное Перышко, о том, как она родилась и выросла среди колибри, и после являлась к людям в дни нужды. Негромкий голос рассказчика казался тростниковой дудкой, которой вторит хор ночных птиц. Потом сам Огонек спел несколько песен и ощутил крайнее смущение, заметив в глазах Кави слезы. Ах, да, эту песню сам он услышал от матери; значит, Соль и в юности ее пела. Тогда он поспешно запел другую, которой его научила Киуте.
   Наверное, остальные, не сидевшие сейчас в оранжевом круге света, беспокоились о завтрашнем дне, о переговорах, и всем остальном, но он запретил себе думать об этом и просто наслаждался покоем.
  
   Приехали ночью. Лачи выбрал для стоянки место вдали не только от южан, но и от северного прииска. А посланцы Асталы, наверное, уже здесь, подумалось Огоньку -- не знал, почему так решил. Он напрягал слух, ловя ночные звуки, пытался вычленить из голосов птиц и цикад хоть что-то, отдаленно напоминающее речь. Но южан слышно не было, и это пугало -- будто на другой стороне долины затаился большой бесшумный зверь. Не видно было и света чужих костров. А где-то там в темноте лежал мертвый южный поселок... есть там сейчас люди, или только акольи бродят, надеясь найти пропитание?
   -- Не отходи никуда от палаток, -- приказал ему Лачи. -- На всякий случай.
   -- Как велика долина, эльо? -- насторожено спросил Огонек.
   -- За день пересечешь всю, если тропа не заросшая. Она похожа на полумесяц -- мы сейчас стоим в широкой части у основания верхнего "рога", а посланцы Асталы -- в крайней точке нижнего.
   -- От рога до рога короче, чем по изгибу? Там можно пройти, или горы задержат?
   -- С нашими воинами ты в безопасности, -- Лачи не удостоил его даже взглядом, но вот в сторону южного края долины он смотрел часто. Волнуется, понял подросток. Всегдашняя благожелательная невозмутимость почти изменила Соправителю Тейит.
  
   Утром проснулся первым, кроме часовых -- те вовсе не спали. Огонек наконец сумел осмотреться. Пасмурно было. Невысокие горы, поросшие кучками деревьев и сердитым кустарником, окружали долину. Она не казалась ровной даже беглому взгляду -- ее прорезали канавы, будто следы когтей неведомого чудовища. А еще в кустарнике неподалеку серыми быками застыли валуны, скатившиеся когда-то с горы при землетрясении... Гнев земли разрушил гору, а камни остались.
   Неприветливое место.
   Вскорости поднялись все, и не прошло часа, как северяне уже были готовы.
   Лачи строжайше повторил запрет полукровке: сидеть возле палаток и не высовываться. Напомнил, кто прибыл с южанами... мог бы и не напоминать. А спустя еще короткое время Лачи со свитой покинули собственную стоянку. В лагере осталось несколько стражей и слуги из приисковых рабочих.
   Начался дождь, несколько коротких плесков, будто с неба по очереди вылили содержимое лоханей. Потом наконец показалось солнце.
  
  
   По вышитому подолу полз огромный бронзовый жук -- не возражал, когда Огонек погладил пальцем его жесткую блестящую спинку. А после второй порции ласки взлетел с недовольным гудением.
   Огонек одернул штаны, расправил складки туники, перехваченной кожаным пояском. "Ну и зачем я тут им понадобился?" недоумевал он, изнывая безделья и непонимания, что к чему.
   В тысячный раз огляделся. Ему велели сидеть на месте, но... как усидишь? Конечно, он не собирался мешать разговорам Сильнейших. Но не увидеть хоть краем глаза... хоть людей их свиты посланцев Асталы... ладно, хотя бы рабочих Юга!
   Неторопливо зашагал направо, к зарослям гибискуса, не скрываясь; его окликнули небрежно.
   -- Да приду я сейчас, куда я денусь, -- громко и дружелюбно отозвался подросток. За ним никто не последовал -- видимо, приказа сопровождать его совсем уж повсюду не было. Старался не спешить, и вести себя как можно тише; один раз показалось -- сзади хрустнула ветка, словно кто-то шел за ним, но внимания не обратил. Опасных хищников здесь нет, а чужие -- на другом конце долины.
  
  
   **
  
  
   Белая натянутая куполом ткань, помогая кронам, защищала людей от дождя. Южане прибыли раньше, но подданные Тейит тут все обустроили, а прислужники, направленные посольством Юга, лишь помогли завершить.
   Лачи огляделся -- обстановка походная, но несет следы роскоши, без которой Астала не может: золотые кисти над входом, на плетеном столике -- чеканный кувшин, украшенный перламутром -- произведение южных мастеров. В нем, очевидно, вино, а рядом стоят плошки с фруктами.
   Перед столиком замерла жилистая высокая женщина. Рядом с ней -- второй посланник, Толаи из Рода Икуи, с широким грубоватым лицом, массивный с виду; подле спутницы он смотрелся, как большой туалью рядом с водяным ужом. Оба встретили Лачи приветственным знаком. Третий человек, больше всего интересовавший Главу Хрусталя, стоял в углу шатра.
   -- Приветствую, Халлики-дани, -- со скупой улыбкой проговорил Лачи.
   -- Мое имя Тумайни. Халлики -- моя сестра.
   -- Вестники вечно что-нибудь перепутают, -- не скрывая насмешки, чуть поклонился Лачи. Затем приветствовал и Толаи -- менее почтительно, как младшего, и указал на изготовленные наспех деревянные сиденья. Полог надежно защищал от мороси, но под натянутой тканью казалось еще более душно, чем снаружи -- не было ни ветерка.
   -- Хорошо, что прислали тебя, аньу. Вспоминается моя соправительница, и начинаешь чувствовать себя... почти по-домашнему.
   Та не успела ответить -- лишь губы дрогнули, готовясь произнести вежливую фразу. Наверное, вежливую -- нет причин начинать с оскорблений.
   -- Вас целых трое. Неужто побоялись отпускать меньшим числом? -- спросил Лачи. Он сказал правду -- Тумайни напомнила ему Лайа, хоть в них не было ничего общего. А Лайа он любил дразнить. Южанка произнесла холодно:
   -- Если считать по северным меркам, нас, напротив, слишком мало. Ведь ты -- целая половина вашего... союза. Но к делу.
   -- Что ж, я с радостью выслушаю тебя.
   Тумайни переплела пальцы -- тонкие, смуглые, со следами от узких колец; сейчас -- сняла, решила, что могут помешать. Она драться, что ли, собирается? Прямо руками?
   -- Между Асталой и Тейит был заключен договор. Вы не приходите на наши земли, мы -- на ваши. На срединной земле все общее, если затеян спор, его решают обе стороны. Когда наши разведчики встретились тут, в долине, договор был подтвержден и долина поделена. Но все наши люди погибли.
   -- Что делать. Земля живая и порой ее дыхание смертоносно.
   -- Почему же не пострадали северяне? Или ты сговорился с землей?
   -- Полагаешь, мне подвластна природа? -- с улыбкой спросил северянин. -- Конечно, мне лестно подобное предположение, но не стоит так обделять себя. Погляди -- листва на ветвях кустарника еще не успела опасть и целиком обновиться, ты увидишь и желтые листья, и зеленые.
   Тумайни заговорила, выдвигая все претензии Юга, голос ее, резковатый, был, как у всех южан, громким и богатым оттенками, но Лачи почти не слушал, и без того знал все наперед.
   Он исподволь смотрел в сторону Кайе, который так и не шевельнулся. Не так его представлял. Скорее кем-то вроде этого Питона, Толаи, только еще крепче... с буграми мышц, массивным, очень высоким. И лицо, похожее на морду. Чудище, одним словом. А этот... выглядит на свои годы, не старше, ладный и явно боец неплохой, судя по телу и движениям, но все-таки мало вяжется со страшными сказками об астальском пугале. Ничего такого особенного. Только мнит себя невесть кем, это по нему за три полета стрелы читается. Какова его Сила на самом деле?
   Лачи смерил Кайе взглядом нарочито равнодушным.
   -- Он слишком юн. Почему его отправили сюда вместе с вами?
   -- Пусть учится. Он из сильнейшего Рода Тайау. И уже почти год как достиг совершеннолетия, -- ответила Тумайни.
   -- Или он -- намек на то, что с вами сила? Не попытка ли намекнуть, что переговоры должны закончиться так, как угодно вам?
   Юноша дерзко взглянул Лачи в лицо:
   -- "Он" -- это я. Если что-то интересует эсса, могут спросить у меня!
   -- Обязательно спросим. Весьма любопытно, можешь ли ты думать -- не только убивать.
   Южане переглянулись. Тумайни спокойно, нарочито спокойно проговорила, продолжая прерванное:
   -- Ты говоришь, наших людей погубило дыхание земли? Я успела расспросить местных. Пара охотников -- свидетелей говорят иное. Они говорят, что неизвестные принесли чаши, из которых веяла смерть, и расставили их подле лагеря, зная, куда направится ветер. Неизвестные эти не были простыми рабочими -- хорошо таились от взглядов.
   -- И твои охотники могут указать лица?
   -- Нет. На людях были маски.
   -- Право, мне очень жаль.
   -- Толаи владеет навыками расспроса и распознавания лжи -- он допросит рабочих долины. Кто-нибудь наверняка видел тут пришлых, даже если сам не причастен. Думаю, ты не будешь препятствовать.
   -- Не буду, -- сказал Лачи, не в силах сдержать улыбку. Значит, Толаи -- уканэ. Не похож. -- Но, убедившись в невиновности рабочих Тейит, вы поверите наконец в нашу искренность?
   Кайе не выдержал:
   -- Долго ты еще будешь лить воду, Тумайни? Он же издевается!
   -- Мы приехали узнать истину, -- сказала Тумайни, не повернув головы. И обратилась к Лачи, поняв, что пока ее не намерены больше перебивать, продолжила прежнюю мысль:
   -- А то, что "колодец" с Солнечным камнем оказался пуст -- тоже прихоть земли?
   -- Не думаю. Вероятно, разведчики просто ошиблись -- они приняли за богатую жилу обманку. Разозленные, выкопали большую яму, пытаясь все же найти камень -- ты знаешь, почва в долине довольно мягкая. И земля вздохнула, убив людей.
   -- Наши разведчики весьма опытны. Они не спутают орла с колибри, -- сердито проговорила Тумайни. Лачи развел руками в показном смирении.
   -- Я рад был бы сделать приятное Югу. Я рад был бы сделать приятное тебе -- ты яркая, умная женщина. Но я не собираюсь брать на себя вину за содеянное землей. Меня сотрут в порошок на родине, и мое имя будет долгие годы равно слову "глупец". К тому же... -- он выдержал паузу, будто собирался говорить о чрезвычайно неприятном:
   -- Заложники, отправленные к вам. Есть сведения об их гибели.
   -- О гибели юноши. Сестра, не сомневаюсь, уже у вас. -- Тумайни вернула усмешку:
   -- Вы обещали, что наши рабочие не пострадают. Если виной их смерти -- земля, что ж, спросите с нее, и впредь договаривайтесь. Мы всего лишь сделали то, что сделать были вправе.
   Лачи смерил ее внимательным взглядом.
   -- Ты можешь доказать, что они... он погиб после того, как смерть нашла рабочих в долине? А до тех пор дети ни в чем не знали нужды?
   -- Разумеется.
   Тумайни поручилась бы, что ответ Лачи и не интересовал. То есть северянин уверен был, что она скажет все правильно. И даже ей верил.
   -- Что ж, хорошо. Тогда я признаюсь -- моя племянница после невероятных лишений добралась до Тейит. Я, к сожалению, застать ее не успел. Но голубь принес письмо, где рассказывалось обо всем. Этле поведала, что их разлучили сразу, не давали встречаться, что с Айтли обращались ужасно, издевались над ним, да и она жила в страхе. И только угроза смерти толкнула ее на побег.
   Со звоном кувшин слетел со стола, вино растеклось по земле и подолу одежды Кайе, такое же красное. Юноша почти вылетел из шатра.
   -- Любопытно, -- сказал Лачи, провожая его взглядом. -- Толаи намерен взять его с собой, когда отправится к рабочим?
   -- Я не знаю, -- раздраженно сказала женщина. -- Я еще не решила. Встретимся завтра утром в лагере ваших добытчиков камня.
   -- До встречи, Тумайни. Нам еще будет, о чем поговорить, -- северянин простился с посланницей несколько быстрее, чем рассчитывал изначально, и чуть более быстро покинул палатку.
  
  
  
   Солнце, уже заходящее, поблескивало на металле дротиков, пряжек и на лаком покрытой коже поясов. По дороге обратно Хараи нарушил негласный приказ -- поравнялся с Лачи.
   -- Эльо, ты намеренно дразнишь их?
   Лачи остановился, всмотрелся в Хараи:
   -- По-твоему, я сказал что-то не соответствующее действительности?
   -- Об этом не мне судить, -- чуть смутился молодой воин. -- Но ты же видел -- южанка с трудом удерживала мальчишку. А ты еще подливал масла в огонь.
   -- Пожалуй, мне нравится, что ты говоришь все, что придет в голову, невзирая на положение и старшинство, -- с едва заметным укором сказал Соправитель. Хараи остановился на полушаге, но в следующий миг так же размеренно и широко шагал вперед.
   -- Я больше не забудусь. Но ради всего дорогого, ответь мне, эльо -- что ты затеял с найденышем -- полукровкой?
   -- Скоро узнаешь. А пока я надеюсь, что он и нарушил мой приказ, и уцелел.
  
  
   Он действительно нарушил приказ. Описав по зарослям большую дугу, подросток выбрался на широкую утоптанную тропу, которой уехал Лачи со свитой. Идти по ней можно было с завязанными глазами, и Огонек, несколько раз обернувшись -- не следует ли кто -- побежал размеренно, стараясь сохранять силы. Тропа сворачивала то вправо, то влево, ныряя под сень рощиц и выходя из них. Низко летали птицы -- ловцы мошек, сырой воздух придавливал к всех к земле -- птиц, мошкару и даже само дыхание.
   Наконец он увидел вдали полотняный полушатер-полунавес под сплетенными кронами деревьев, фигурки стоящих и сидящих людей подле него. Тут Огонек остановился. Шатер охраняют наверняка, не то что внутрь не проскочить -- и сильно ближе не подобраться. Только смотреть отсюда. Может, удастся взобраться на дерево -- среди ветвей затеряться проще, и не маячишь как дорожная стела.
   Подходящее дерево Огонек выбрал быстро, но залезть на него не успел. Кто-то стремительно вышел -- почти вылетел из шатра и направился в его сторону. Не совсем, к с частью, и Огонька он не видел. Шагов тридцать их разделяло.
   На нем была одежда посла -- длинная, багровая, с широким янтарного цвета поясом без всякой вышивки. Ткань одеяния закрывала руки до локтя, а на предплечье Огонек заметил темно-красный браслет -- не мог припомнить такого. Бывший товарищ раньше старался избегать украшений. Или это знак совершеннолетия, раз он в числе послов?
   Меньше полутора весен прошло с их последней встречи. Кайе вроде как не слишком изменился... и стал совсем не похож на себя прежнего. Постарше стал выглядеть, казался немного выше и сильнее, но это неважно. У него теперь взгляд был другим, и то незримое, что его окружало -- Огонек различил даже издалека. Этот человек вряд ли мог смеяться, валяясь в ворохе листьев, устроить с полукровкой шуточную потасовку или учить его ходить на руках. Этот человек прихлопнул бы любого, как мошку лишь за неосторожное появление на пути.
   Кто-то из высших сил подслушал мысли Огонька. Рядом с Кайе возник кто-то из южной свиты, судя по одежде -- простой сопровождающий. Что он сказал, Огонек слышать не мог, но юноша отбросил его коротким ударом -- тот сполз спиной по стволу. Перевалился на бок, пытаясь подняться, а Кайе не попытался помочь. Даже не удостоил взгляда.
   Огонек пожалел, что здесь появился. А ведь Лачи предупреждал...
   Он начал потихоньку отступать назад, благо, умел ходить так, что не хрустнула бы ни одна веточка.
   Кайе обернулся и посмотрел в его сторону. Огонек нырнул за ствол дерева и перевел дух. Он так и не понял, остался ли незамеченным. Сам успел заметить только, как гримаса ненависти исказила лицо былого приятеля. Но, возможно, причиной тому были слова южанина -- провожатого.
   ...Его подхватили, зажали рот -- мальчишка успел лишь коротко замычать, и вскоре был уже на значительном расстоянии от шатра.
  
   Огонька отправили в лагерь под надежным присмотром.
   -- Тебя привязать? -- рявкнул один из охранников-северян, испуганный предстоящей взбучкой.
   -- Нет, -- ответил Огонек, а сердце заколотилось -- довольно, посидел как-то привязанным. Как ехали обратно, не осознал толком.
   Все мысли вертелись вокруг одной и той же картины. Так быстро и часто она повторялась, что скоро видел только темно -- красное пятно. А лагерь вокруг жил своей жизнью. Суетились прислужники, которых призвали из ближних селений, носили воду, отмывали котлы. Начинало смеркаться.
   Скоро пришли остальные. Хараи -- хмурый на редкость, попросту прошел мимо, позабыв про подростка. Шику тоже, а Кави и вовсе не было -- его отправили на охоту. Зато Лачи остановился подле раскидистого дерева, подозвал полукровку.
   Впервые Огонек видел Лачи столь откровенно злым.
   -- Скажи, ты намеренно пренебрегаешь распоряжениями, отданными для твоего же блага? Или и впрямь после Юга понимаешь разговор лишь на языке силы?
   Огонек покусывал нижнюю губу, не зная, как оправдаться. Он и впрямь чувствовал себя виноватым, хоть сейчас и не мог целиком проникнуться этим чувством. И ведь Лачи -- не Лайа, он отнюдь не высокомерен и не стремился при каждом удобном случае ставить подростка на место.
   -- Тебя стоило бы примерно наказать. И будь уверен, если бы не дела поважнее, эта выходка не сошла бы тебе с рук!
   -- Я... не подумал, -- единственное, что сумел сказать полукровка.
   -- К сожалению, охранники оказались редкостными ротозеями... но я не могу их винить. Только безумный мог предположить, что ты полезешь туда, куда тебя вовсе не звали. -- Лачи тронул висок, на котором сильно забилась жилка -- Огонек не увидел, но почувствовал это: -- Пойми, ты мог быть уже мертвым. Как и мы все, когда шли на переговоры. Но мы хоть знаем, ради чего рискуем, а ты?
   Подросток вспомнил ненависть, на миг исказившую лицо бывшего приятеля. А Лачи продолжал:
   -- Знаешь, что сейчас было? -- он рассказал о вызывающем поведении Кайе на переговорах, прибавив, что не к добру это все. Вряд ли южане отправили посланниками тех, кто не сможет утихомирить это создание.
   -- Он спас мне жизнь при первой встрече. Я не могу просто выбросить это из головы, -- виновато с казал Огонек.
   -- Так ведь и ты его спас. Не думай о нем как о своем ровеснике, -- Лачи все еще выглядел терпеливым. -- С детства его учили нести смерть и получать от этого удовольствие. Вспыльчивый, неудержимый, жестокий...
   -- Да! -- горько воскликнул мальчишка, невольно коснувшись шрама под ребрами. -- Я знаю, я видел! Но он был и добрым со мной.
   -- Странная доброта, -- Лачи смерил его взглядом. -- Он делал с тобой все, что хотел, как с игрушкой. Он забавлялся, пытаясь пробудить в тебе Силу -- чудо, что ты остался в живых -- и за это ты благодарен? Конечно, теперь ты особенный...
   -- Не за это, -- Огонек сжал руки, -- И не такой уж особенный. Он подобрал меня в лесу, оборванного, ничего не помнящего. Думал, я прислан вами. Он мог убить, не просто мог -- должен был; но вместо этого давал все, о чем я и просить не смел. Он защищал меня от своих же... -- Огонек чувствовал нетерпение северянина. Лачи не понимает. Для него все перечисленное -- прихоть избалованного мальчишки.
   Огонек вспомнил песчаный круг и стоящих на коленях людей. К ним никто не собирался быть добрым. И этот взгляд -- ведь не мог видеть сейчас полукровку. Значит, так смотрит теперь на всех? И тот, подошедший к нему -- ведь он приблизился с поклоном, вряд ли говорил дерзости... А Кайе даже не обернулся, пока тот силился встать. Нет, больше нет никакого желания знать... этого человека. А ведь даже сейчас зачем-то пытался выгораживать перед Лачи... зачем?
   Словно горькой мазью губы намазали:
   -- Я сделал большую глупость. Прости, эльо. Обещаю, этого больше не повториться.
   Лачи оперся на низко растущую толстую ветку, положил подбородок в ладонь; рыжее заходящее солнце подсвечивало белесые волосы так, что они тоже казались рыжими, будто и он -- полукровка.
  
   Северяне посматривали в сторону южного лагеря, занимаясь обычными вечерними делами -- костром, приготовлением пищи. Огонек маялся без дела. Он не раз предлагал свою помощь, и ее принимали, но все валилось из рук у подростка. Он не мог сосредоточиться ни на чем, вертел головой, все больше смотря в южную сторону, метался внутренне, как больной в горячке.
   Будто камней на шею навесили, дышать можно, только тяжко... Во рту был вяжущий пыльный привкус, и даже медовое питье не помогало избавиться от него. Дурак, какой же дурак.
   До сих пор ощущал кожей, как сердился Лачи -- казалось, теперь все подозрительно косятся на мальчишку. А Шику покинул палатку Лачи явно чем-то расстроенный.
   -- Что происходит? О чем еще сказали южане? -- решился тот спросить в открытую. Но тот лишь отмахнулся и невесть почему посмотрел на недавнего товарища враждебно.
   -- Ничего, что могло бы тебя позабавить или развеселить. Иди лучше займись чем-нибудь, не путайся под ногами.
   Наконец Кави сжалился и посадил Огонька рядом с собой чинить сбрую. От него требовалось только подавать и придерживать. Занятый своими мыслями, полукровка не сразу заметил, что и у Кави работа не ладится, он едва не перерезал один из ремней пополам и порезал палец краем медной бляхи, когда пытался ее закрепить. Это уж совсем ни на что не походило.
   Наконец Кави отложил узду и поманил Огонька сесть поближе. Всмотрелся в него.
   -- Как ты?
   -- Как дурак, -- вздохнул тот. -- Я потащился куда не просили... сам не знаю, что нашло.
   -- Боюсь, тебе намеренно позволили к ним подойти, -- лоб Кави прорезала глубокая морщина. -- Я дал слово и Лиа, и своей сестре, что буду приглядывать за собой, но сплоховал в первый же день.
   Огонек несколько опешил, но, поразмыслив, понял, что это похоже на правду. Он умеет бесшумно скользить по лесу, но и Лачи не полных олухов набрал в свою свиту. Вон как его быстро остановили, когда появился Кайе... Но зачем это всё?
   -- Я боюсь за тебя, -- признался Кави. -- Южане, кажется, настроены засесть тут надолго, они собираются заняться расспросами каждого червяка у добытчиков Солнечного камня. Как бы не увидели лишнее.
   -- Ты про развалины города? Лачи говорил про него, -- перед глазами смутно проплыли другие развалины, поросшие папоротником, скрытые мхом -- возле которых он сам жил с родными. Интересно, как выглядят эти...
   -- Развалины Лачи волнуют мало, -- рассмеялся Кави. -- Там рядышком кое-что строят -- это позволит Тейит укрепиться в Долине. Глава Хрусталя рисковал, притащив сюда южан... -- он подумал и прибавил: -- А может и к лучшему. Они расспросят рабочих и уедут, и долго еще не появятся здесь. Лачи намерен дорого от них откупиться. Ну ладно, речь о тебе. Я не должен этого говорить, но хочу, чтобы ты был готов, прежде чем это скажет тебе сам Соправитель. Перед твоей матерью я виноват... а Лачи не так уж многим обязан. Он хочет, чтобы ты поработал приманкой -- помог выманить это их чудище. Не делай такие глаза, война никому не нужна, но Север сможет диктовать свои условия, если Отмеченный Пламенем окажется в клетке. Чего он вполне заслуживает.
   -- Я не понимаю, -- сказал Огонек. -- Ты говоришь много, но суть ускользает.
   -- Просто волнуюсь, представляя, как сейчас смотрят на меня все трое -- Лиа, Ила... и Соль. Ты чувствуешь, где он, и скажешь нам, и поможешь заманить куда надо. Он пойдет к тебе, если сочтет, что ты там один. Ты не один будешь, конечно. Только ради всего святого, не отходи от охранников! Они, конечно, будут следить, но парень ты слишком уж шустрый, и если что-то их отвлечет...
   Огонек недоверчиво фыркнул:
   -- Что-то я сомневаюсь, на кой лад ему сдался полукровка, даже если он и успел меня заметить. Вряд ли наделение крохотной Силой -- то, что стоит помнить больше года.
   Кави какое-то время сидел с таким лицом, будто глотает рвущиеся наружу слова, но в итоге махнул рукой:
   -- Да провались этот Лачи, раз он тебе совсем ничего не сказал! На днях он обмолвился, что Кайе Тайау мог не случайно тут появиться. Во всяком случае, раз у него есть такая причина тебя ненавидеть. Из-за отца...
   -- Так, стой, погоди, -- Огонек поднял ладони. -- Ты перепутал. Это у меня есть причина ненавидеть его. Это мои родители...
   -- У него тоже есть, -- губы Кави на миг сложились в каменную щель. -- Они считают, что твой отец... Тахи? -- как-то виновен в смерти его отца, устроил обвал или заманил в ловушку, точно не помню, когда то посольство ехало домой. Не стану скрывать, в юности у меня не было к Тахи добрых чувств. К тому же это дела Юга. Но вряд ли Соль выбрала бы того, кто убивает исподтишка.
   -- Погоди, -- Огонек вскочил, описал круг, снова сел. -- Ты не можешь об этом знать, откуда? Неужто Астала и в этом обвинила север?!
   -- Нет, по счастью, Север она в этом не обвиняла, хотя вроде как пробовала. Я был тогда едва старше тебя, и не особо в курсе дел, -- Кави наконец улыбнулся нормально, и вновь посерьезнел:
   -- Но несколько весен спустя южане разорили одно поселение в землях Уми, решив, что их бывший сородич живет там. Погибли многие, но другие успели скрыться. Тогда я уже был в стражах. Сперва я не мог спать, мне все снилась мертвая Соль. Потом эти твари признались, что предателя там не нашли. Уми просило Тейит о помощи, дело уладили. Боюсь, за разорение деревни южане заплатили не дорого.
   -- Понятно, -- сказал Огонек, бездумно потянув шнурок, державший волосы -- те рассыпались. Значит, вот он куда пришел... долго-долго казалось, что это был просто сон, память до сих пор вернулась только кусками. Значит, деревня мертвых ему не привиделась.
  
   Весь следующий день он избегал людей, благо, Лачи со свитой снова ушли на переговоры, без них в лагере было пусто. За Огоньком наверняка присматривали, хотя могли не трудиться -- теперь он на дневной перелет орла не приблизился бы к месту, где был вчера. Еще чего не хватало...
   Он даже есть отказался, так было тошно. Значит, лишился уже двух родных мест, оба разрушены. Он совсем не помнил жителей деревни, наверное, это было и к лучшему. Кто отдал тот приказ? Точно не Кайе, тогда был еще мал. Его дед? Ахатта выглядел таким благожелательным, хоть и высокомерным. Так на полукровку смотрел -- подобрали лягушку в пруду, ну, пусть поиграют, безобидная тварька, смешная...
   Но все-таки спаслась часть жителей той деревни. Хижины, видимо, южный отряд разметал со злости. А тот Кайе, какого Огонек увидел вчера, живых не оставил бы. Огоньку повезло, что его не заметил...
   "Причина тебя ненавидеть".
   Охнув, он потер колено -- врезался в торчащий сучок. Кави сказал -- поможешь заманить, куда надо. И звук треснувшей ветки вчера, и невесть откуда возникший охранник... да, Огоньку намеренно дали пройти и увидеть того, кого он увидеть хотел. Рисковали, наверное. Чтобы и тот, другой почуял бывшего "ведомого", чимали. А полукровка должен по замыслу стать... кем-то вроде птицы-сигнальщика? Значит, ловушку и приманку Лачи задумал давно, а не решил на месте. Лачи уверен, что Кайе придет за бывшим товарищем.
   И будет считать, что полукровка и впрямь был подослан Севером в Асталу около двух весен назад. Втерся в доверие, обвел вокруг пальца с запечатанной памятью, обманом получил Силу, сбежал -- и лично заманил его в ловушку. А отец Огонька и впрямь был подкуплен Тейит, в обмен на предательство обретя Соль.
   Это все чушь и бред, и...
   Подросток схватил валявшуюся ветку и зашвырнул в заросли. И еще одну. И еще, пока не полегчало немного. Тогда только сообразил, что стоит в муравейнике.
  
  
   Все было тихо. Небо сейчас было ясным, а лес тут совсем не густым. Вдалеке гулко заухала сова, пробуя голос к ночи. Тени ворочались в траве и между стволами, и сам он оказывался то в глубокой тени, то на открытом месте. Под ногами шуршала трава, с тихим треском ломались отсыревшие веточки. Шел, всматриваясь в темноту. Вслушивался -- вроде не слышно чужих шагов. Кажется, в лагере все убедились, что полукровка перепуган и отныне будет послушным. Он и был испуган, и сам Лачи не мог предположить, насколько.
  
   Прозрачный камешек снял -- теперь никто не прознал бы, куда ушел Огонек. Разве что по следам, но в лесу, пусть не слишком густом, и полном выходов подземного камня, да еще ночью -- задача не для рядовых охотников. И вряд ли кому так срочно понадобится полукровка.
   Немного неуютно стало, когда прятал камешек под подушку, ведь никто не придет на выручку, если Огонек, скажем, подвернет ногу и застрянет где-нибудь в расселине. Хотя до сих пор нигде не застрял, не считая того давнего обвала.
  
   Шатер для переговоров стоял в центре долины. Южный лагерь -- в нижнем "роге" полумесяца". Целиком по внешней дуге долину можно пройти за день, а по внутренней, почти напрямик -- пусть и по бездорожью, у самых горных склонов, -- часа четыре до южного лагеря. Непростым будет путь, но не привыкать. Половина ночи, сейчас поздно светает.
   Шел возбужденный, прислушиваясь ко множеству ночных звуков. Продумывал, что скажет караульным у южного лагеря -- имени Кайе должно хватить, чтоб его пропустили. А сам бывший товарищ... да, он так изменился, но надо отдать ему должное -- ни разу в прошлом не тронул он Огонька, хоть и мог наорать, разозлившись. И не угрожал никогда. Тот случай с энихи не в счет, Огонек сам подставился.
   Хотя бы попытаться сказать, оправдаться. Вряд ли что-то возможно сказать человеку с такими глазами, но все-таки. Ведь раньше ладили, может и сейчас все не безнадежно.
   Потому что если остаться на месте, Лачи попросту силой отведет Огонька туда, где ему выгодно ждать, и Кайе придет все равно. И одна Бездна знает, чем это для него обернется. А убегать сейчас в лес насовсем... уже невозможно. Убегал достаточно, хватит. Рано или поздно все равно приходится выбирать.
   А если... Кайе ведь тоже может чувствовать их связь, и выйти раньше. Тогда они встретятся где-то в лесу, за пределами южного лагеря. Это было бы лучше всего. Никто из южан не узнает о полукровке. Только вот...
   Огонек ощутил, как начинают холодеть кончики пальцев, и кисти, и в животе поселился кто-то холодный и скользкий.
   Кайе часто ходит по лесу зверем. И сейчас это разумно -- ночью в лесу энихи быстрей человека. Только со зверем говорить бесполезно.
   Черная туша -- клыки, когти и мышцы -- выпрыгнет из кустов, и поминай, как звали. Сам уже испытал, как это бывает, и видел смерти в Круге.
   Шел, боясь, что в любой миг вывернет наизнанку от ужаса. Тело было словно из сырой глины и ваты. Прекрасно понимал, куда и к кому идет, если это кто-то действительно почувствует приближение и выйдет навстречу в облике хищника. Но обратно было уже поздно поворачивать. Все-такивдруг все придумал себе, и никто его не собирается подстерегать ночью, и Кайе в лагере, ни о чем не подозревает, и вовсе откажется говорить с беглецом.
  
   Подросток вышел на край поляны. Над головой появился круг открытого неба. Там, высоко-высоко, небесный пастух выгонял на простор своих грис, и они каждый вечер топтали, гасили пламя заката. Там вспыхивали и сгорали маленькие светляки -- глупые звезды, решившие подлететь к зажженному каким-то человеком костру. На небо смотреть было легче, оно успокаивало хоть немного.
   Огонек сел, привалившись спиной к замшелому сырому стволу. Такая тяжесть навалилась, какой и на прииске не было, где таскал тяжеленные корзины. И руки дрожат, да и ноги. В таком состоянии опасно идти без дороги по темноте.
   Как все завязалось...
   Но от мысли, что Кайе будет считать и его, и отца Огонька подлыми и двуличными крысами, намеренно засланными, чтобы предать, тошнота была еще сильней.
   "Тебе-точто?" -- спросил в голове чей-то голос, вроде знакомый. "Пусть считает, кем хочет".
   "Мне было неважно, когда я сбежал из Асталы", -- возразил он голосу. "А сейчас так нельзя. Должно же быть... человеческое".
   ...Его имя -- Тевари, "солнечный тростник". Родители, бабушка -- они ведь учили его думать и поступать правильно. Почему бы не начать доверять себе самому?
   Он внезапно успокоился. Страх не прошел, но мешать перестал, как нечто неизбежное.
   Надо идти. Поднявшись, Огонек еле слышно вздохнул, сделал пару шагов.
   -- Ты уверен? -- раздалось сбоку.
   Четкий силуэт обозначился, отделившись от мешанины черных стволов. Огонек вздрогнул, сердце чуть не выскочило из глотки. Невесть как полукровка сумел совладать с собой.
   -- Кайе... -- тихо сказал, не двигаясь. -- Ты... так изменился.
   -- Неужто? И где же все остальные?
   -- Кто?
   -- Северяне. Ты же приманка для меня. Не строй дурачка.
   Он ждал засады, понял Огонек. Понял все сам. Пришел, уверенный, что идет в ловушку. Это такая ненависть, самоуверенность или что?
   -- Я один, -- застыл на месте, сглотнул с трудом -- почти забытая уже тяжесть сдавила грудь, все заготовленные слова испарились: -- Я... сам вот только узнал об этом, и понял, что должен предупредить.
   -- Да неужто? -- ярость полыхнула в голосе, обожгла Огонька изнутри. -- Еще издеваешься?
   -- Посмотри, тут нет никого! Мне незачем врать! Я никогда бы не согласился на это! Я сбежал, пока все спят, и от охраны тоже.
   Юноша смерил его взглядом, в котором ненависть мешалась с презрением, и выбросил руки в стороны. Кусты заполыхали рядом и на другом конце поляны, пламя побежало кольцом, искры посыпались с нижних веток сосен и пихт. С гвалтом взлетели птицы. Вскрикнув, полукровка метнулся в сторону, на открытое место.
   -- Стоять! -- Кайе догнал его, бросил наземь. Закрыв голову руками, Огонек ждал, что его сейчас поглотит пожар, но пожара не было. Потянуло гарью, и все на этом. Он решился приподнять голову, потом встал, чувствуя, как ноги дрожат. Пламя погасло -- похоже, Кайе и не пытался ничего поджигать всерьез, лишь хотел, чтобы засада себя выдала.
   -- Допустим, ты не соврал, -- голос былого приятеля звучал глухо. -- Зачем тогда пришел?
   -- Предупредить...
   -- Какое благородство! Ты высоко взлетел. Надо же, в свите Лачи! Или ты в ней был и раньше, по следам своего отца?
   -- Я был мальчишкой для черной работы на прииске и бродягой, пока не попал к тебе.
   -- Поэтому ты сбежал, в благодарность?
   -- Къятта оставил меня в Башне, чтобы я умер там. Я выбрался чудом.
   -- Глупо и не смешно. Къятта не смог убить мальчишку?
   -- Твой брат сказал... -- Огонек зажмурился, вспоминая. Как не хотелось снова нырять в тот день.... -- Он сказал, что моя смерть ударит и по тебе. Ты слишком много вложился в меня, пытаясь разбудить Силу. Он привязал меня в подвале Башни, сказав, что только там ты меня не найдешь -- ее голос громче нашей связи.
   -- Смеешь приплетать сюда и Хранительницу? -- Кайе качнулся вперед, пальцы стиснули запястье подростка, чуть не сломав; он швырнул Огонька на колени.
   -- Ну, соври еще что-нибудь.
   Огонек осознал, что жить ему осталось недолго. Пожалел, что пришел сюда.
   -- Мне незачем врать! Мне хотелось выжить, и все! -- произнес отчаянно, пытаясь не кричать от боли в вывернутой руке и жалея, что не умеет говорить гладко и убедительно.
   Кайе поднял его руку повыше, а другой своей взял Огонька за горло:
   -- И как же ты выбрался?
   Огонек боялся двинуться. Полностью подчиниться... тогда, может быть, Кайе не сделает одного-единственного движения... просто так, испытав мимолетную ярость.
   Тот слегка разжал пальцы, давая возможность говорить, но глаза, как у зверя, чуть поблескивали в темноте. Как же он изменился... Слова прилипли к горлу, очень шершавые и тяжелые. Но нельзя же молчать. И лучше не называть имя спасителя.
   -- Петлю снял кто-то из ваших, зачем уж ему... и он же сказал, что можно уплыть через решетку в воде, -- прошептал подросток, впиваясь ногтями свободной руки в ладонь, будто собственную жизнь держал и боялся -- она утечет в малейшую щель. Несмотря на боль в плече, шевельнуться не осмелился -- лишнее движение может дорого обойтись. -- Я сумел выплыть, и ушел в лес.
   -- Что ж не вернулся ко мне?
   -- Твой брат убил бы меня.
   -- Разве я плохо тебя защищал? -- ядовито спросил Кайе.
   -- Так, что я оказался привязанным в подземелье!
   Горячие пальцы сжались. Придушенный Огонек невольно дернулся, и плечо словно раскаленным ножом пробило.
   -- Пусти, -- шевельнул непослушными губами, как только былой приятель ослабил хватку, и захлебнулся кашлем. Ощутил -- его поднимают с земли.
   -- Смотри мне в глаза.
   -- Не могу, -- выдавил Огонек.
   -- Смотри, я сказал.
   -- Ты бы видел себя сейчас! -- боль уходила, уступая место осознанию, что терять все равно нечего. Так уже было когда-то, давно... они стояли у стены, поросшей плющом...
   -- Что еще скажешь? -- пальцы теперь едва касались кожи, но руку от горла Кайе не убирал. Так хищник держит добычу, думая, убивать или еще поиграть. Больше всего хотелось вынырнуть из-под сумрачного взгляда, оказаться подальше от этих рук... и нестись к северному лагерю. Да, а трава вокруг загорится...
   -- Ты сказал, что и раньше я был в свите Лачи. Но я никогда до встречи с тобой не видел севера. Я родился в глухой деревушке, потом мы с семьей жили в лесу... Память целиком так и не вернулась ко мне, но что-то удалось вспомнить. Мое имя Тевари -- так назвали родители. Моя мама была из эсса. Ее звали Соль.
   Слегка задохнулся на этом имени, тяжко было его произносить. А полностью память так и не вернулась -- и вряд ли вернется. Все равно... теперь это не имеет значения. Подбирать слова было тяжело, хоть и вспомнил, какие составлял фразы заранее.
   -- Мама.... Отец оставил Асталу из за нее. Мне было двенадцать, когда загорелся лес. Мы сперва жили там вшестером, потом еще двое детей родилось у другой женщины. Моего отца звали Тахи. Это он... служил твоему отцу.
   Кайе задумчиво смотрел, держа руку у шеи Огонька. Но теперь не сжимал -- только касался кончиками пальцев. Огонек уже и забывать начал, какие у южанина горячие руки.
   Огонек отдышался и продолжал, медленно, словно вглядываясь внутрь себя.
   -- Мы жили недалеко от реки Иска...
   -- Понятно, -- глухо сказал Кайе. -- Я уже понял. Так вот почему в Асталу прислали именно тебя!
   Огонек не выдержал:
   -- Дурак ты совсем! Ты бы мог вместе проводить время, есть, находиться под одной крышей с тем, кто виновен в смерти твоего отца? Долго, не одну луну -- смеяться с ним вместе, разъезжать по лесам, принимать его покровительство, ради невесть какого плана далеко в будущем? А ведь ты своего даже не знал, а я... по-твоему я вовсе без чувств?
   -- Вы и не на такое способны, втереться в доверие ради мести самое то. К тому же убить меня лично ты не мог все равно, -- отозвался Кайе, но в голосе вместо ярости проскользнул интерес.
   -- Да пошел ты, -- безнадежно сказал Огонек, и Кайе вдруг усмехнулся:
   -- Ладно, еще что скажешь? И не ори на всю долину.
   -- Мой отец ни в чем не виновен.
   -- Может, ты и вправду так думаешь, но ты этого не знаешь.
   -- Ты тоже. Все мы можем только верить или не верить... В Тейит мне рассказали, почему был пожар на реке Иска, и я понял, из-за чего так боюсь огня. Но свидетелей с севера не осталось... что было там? Мне надо узнать, -- сказал он отчаянно, глядя в землю. -- Кто начал первым и почему люди погибли?
   -- Думаю, тебе достаточно всего наговорили.
   -- Я слышал их слова. Не ваши... не твои.
   -- Амаута! Я это сделал, и достаточно. И не пытаюсь юлить, как ты, защищая своего отца.
   Говорил зло, словно выплевывая даже не слова -- шаровые молнии:
   -- Жаль, не могу разобраться с ним лично.
   -- Ты уже разобрался, -- Огонек произнес это одними губами, но Кайе услышал, и, кажется, осознал.
   -- Хоть я не верю в виновность моего отца, ты все равно уже невольно свел счеты, -- сказал Огонек, садясь и бездумно запуская пальцы в сырой мох, росший тут повсюду. -- Мои близкие все мертвы, эта веревка доплетена.
   -- Еще ты остался. Почему бы не убить и тебя в завершение? -- Кайе остался стоять рядом с ним.
   -- Потому что ты не знаешь и не узнаешь правды, и день за днем будешь сомневаться, вдруг зря убил человека, который относился к тебе хорошо и предлагал мир. И которому ты сам предложил Силу. Даже если сейчас я для тебя мошка, ты долго будешь думать об этом, насколько я тебя знаю.
   -- Насколько? Что говорят у вас там, на севере?
   -- Многое... ничего хорошего. Но они -- не я.
   -- Ты так же думал, когда отказывался со мной разговаривать после смерти твоих обидчиков с прииска?
   Тошнота подкатила к горлу -- не стоило напоминать про тот день! Огонек почти пожалел, что не помог сейчас Лачи. А потом вспомнил про близнецов. Спутники Лачи, жалея их, тоже говорили про Круг...
   -- Скажи... тот северный заложник...
   -- Ну?
   -- Ты его... как оборвалась его жизнь? -- похолодел Огонек, не решаясь спросить в открытую. Юноша мотнул головой, бросил:
   -- О ком бы вспомнил! -- и добавил чужим каким-то голосом: -- Жаль, но убил его все же не я. Ты счастлив?
   -- Куда уж больше... Зря я не свернул себе шею или не разбил череп совсем, когда свалился с той лестницы.
   Кайе насторожился:
   -- А это когда?
   Рассказывать не хотелось, но пришлось. Кайе слушал неожиданно внимательно, и -- Огонек поклялся бы -- сейчас не враждебно.
   -- Ты же... вот почему она открылась... -- поднял руку, коснулся спины у лопатки, еле слышно сказал: -- Теперь все понятно...
   И замолчал, не сводя взгляда с верхушек деревьев, особенно черных в бледнеющем небе. Не просто замолчал -- тихим стал, каким-то поникшим даже. Сел возле дерева. Откинулся назад, упираясь затылком в ствол пихты. Смотрел в пустоту.
   Но это продлилось недолго. Вскинул голову -- Огоньку показалось, и уши его шевельнулись.
   -- Пересядь, -- сказал он, и потянул за собой полукровку. Тот повиновался, слишком занятый их разговором, чтобы удивиться.
   Теперь Огонек сам сидел спиной к стволу. Подле него тускло-голубым светом светились гнилушки. Их свет, слишком бледный, не слепил в темноте, но казался совсем неживым, будто и сам Огонек, и Кайе попали в страну призраков.
   -- Ты пришел меня предупредить. Как ты сам про все это узнал?
   Огонек рассказал про слова Лачи, которому шпионы донесли о ранении Кайе. Тот слушал молча и не шевелясь. Потом спросил:
   -- Ладно, допустим. Что же теперь?
   Голос Кайе, обычно сочный, богатый оттенками, был сейчас таким же блеклым и потусторонним, как и свет гнилушек рядом:
   -- Значит, связь, попытка ловушки... и твое благородство. Ты долго шел один по ночному лесу, чтобы меня предупредить, меня -- своего врага. Как я могу проверить, что сейчас ты не врешь?
   -- Ты мне не враг. Если в вашем лагере есть те, кто могут распознавать правду, я готов пойти туда с тобой.
   Короткий смешок -- будто хрустнула веточка:
   -- А если это очередной замысел Лачи? И я сам приведу тебя на свою стоянку.
   -- Ты какого-то очень плохого мнения о Юге и хорошего обо мне, если один полукровка столь опасен, незаменим, главная фигура в любой игре и аж сами Соправители не нашли кого получше, -- не выдержал Огонек.
   Снова раздался сдавленный звук, но теперь Огонек понял, что Кайе в самом деле смеется. Он все еще зол и не верит, но по крайней мере теперь он действительно слушает. Теперь в его голосе было любопытство, хоть и раздражающе -- высокомерное:
   -- И зачем это все тебе? Чтобы ощущать себя значимым?
   -- Чтобы Тейит и в самом деле не сцепились с Асталой. Тогда мало не покажется никому.
   -- Не мелочишься! Или все проще -- чтобы я не мешал задурить головы Тумайни с Толаи?
   -- Вы всегда найдете, к чему придраться у северян! -- сказал Огонек. -- Я довольно насмотрелся. И крысы мы горные, и чувства у нас не такие, и даже дышим, наверное, неправильно.
   -- Вы? Значит, ты определился со стороной. А что же мне помешает сейчас ударить по северянам просто если я захочу? -- в голосе снова послышались опасные нотки.
   -- Здравый смысл, наверное -- это точно будет тогда война. И ты уверен, что Астала к ней готова? Даже твой брат ее пока не хотел начинать. Иначе посольство выглядело бы иначе или вовсе не поехало в эту долину.
   -- Что ты вообще знаешь о моем брате? -- бросил Кайе сквозь зубы.
   -- То, что он убьет меня, если увидит. Мало, но мне достаточно.
   -- Что ж, ты пойдешь со мной в лагерь, а там разберемся.
   Неожиданно Кайе опрокинул его на траву. Нажал на ребра чуть выше солнечного сплетения -- Огонек теперь и повернуться не мог.
   -- А у тебя глаза поменяли цвет, знаешь? Я и в темноте вижу. Южная Сила, и никакой Север этого не перечеркнет.
   -- Знаю. Но выбор я делаю сам.
   -- Вижу, что сделал. У тебя и выговор теперь северный. Помню, ты говорил, что хочешь лечить?
   -- Этому я учился в Тейит.
   -- И как, получается?
   Полукровка удивился искреннему любопытству в голосе.
   -- Не очень, ведь ты сам сказал -- Сила южная... но кое-что я могу.
   Теперь в голосе Кайе была досада, и даже обида:
   -- Кое-что, значит. Но можешь. Понравилось быть целителем?
   -- Понравилось, -- тихо и уверенно ответил Огонек.
   -- Сбылась мечта? Все бедные кварталы благословляют твое имя, да?
   Он неожиданно отпустил Огонька, долго и тяжело смотрел на подростка. Затем быстро, настороженно привстал.
   -- Сиди тут, и не шевелись, -- приказал еле слышно, обогнул дерево и исчез.
   Раздался треск, сдавленный вскрик, заглушенный гвалтом ночных птиц -- снова они сорвались с веток, взлетели, хлопая крыльями. Полукровка забыл о приказе, вскочил, кинулся к месту, откуда раздался звук. Пробежал десяток шагов, чуть не споткнулся о тело на земле. Задохнувшись, Огонек нагнулся, пытаясь понять, кто это, что произошло и можно ли помочь. Темно было, не понять, кто.
   -- На, смотри, -- ему в руку сунули горящую ветку. Несколько мгновений прогорала хвоя, потом погасла, но он успел увидеть, узнать лежащего на спине.
   ...Огромные, темные глаза Шику, распахнутые. Огонек был уверен -- тот ничего не понял. Только ощутил удивление.
   Полукровка опустился на колени, отчаянно пытаясь нащупать хоть искру жизни. Кайе стоял рядом.
   -- Что ты наделал...
   -- Пока мы с тобой разговаривали, он подошел и устроился за стволом. Поэтому я отвел тебя в сторону, теперь он не мог напасть, не сменив положение. Он сидел и слушал, думая, что мы отвлеклись. А потом приготовился к атаке.
   -- Он не смог бы, -- прошептал Огонек. -- Он бы в тебя не попал... Тебя закрывало дерево.
   -- В тебя он целил.
   -- Причем тут я...
   -- Какой ты... доверчивый, -- вдруг сказал юноша странным тоном. -- Я согласился взять тебя в лагерь, проверить, говоришь ли ты правду. Если правду -- северу никак нельзя тебя лишаться, живым и невредимым уж точно. Ловушка? Со мной справиться не так-то легко, а с тобой -- раз плюнуть. Если убить или серьезно ранить тебя, это и на мне скажется. За этим тебя и везли, получается. Только сбежал ты некстати.
   -- Он был... моим товарищем. Всё это чушь, -- тихо сказал Огонек.
   -- Это не чушь. Ты сам сказал про шпионов и то, как тебе стало плохо. Только вот пока ты лежал, собирая голову из кусочков, и моя рана никак не могла затянуться. И я допустил, чтобы... а, это уже неважно. На север ты теперь не вернешься, -- заключил Кайе.
   -- Тебя обвинят в убийстве.
   -- Не посмеют. Он бросил радужный нож первым, в тебя. Я отбил. Нож до сих пор торчит в дереве. Тогда он другой бросил в меня.
   -- Ты стал уканэ, раз начал предсказывать поступки других? -- яростно сказал Огонек. -- Откуда ты знаешь, кто что задумал?
   -- Я с детства слышу о чужих планах кого-то убить или заманить в ловушку, способов множество, -- Кайе не принял вызова. -- И врагов у меня довольно.
   -- Чем ты его? Я не вижу оружия. Чекели?
   -- Смешной ты все-таки...
   Вокруг его головы вился светлячок, как давным-давно в их лесной вылазке. И это стало последней каплей -- Огонек осознал, что именно сейчас действительно потерял всё. Ему нельзя на север, если Кайе прав. Он не хочет быть пленником в Астале. У него не осталось друзей, и все те, что были к нему добры, под угрозой -- Лачи не простит своего промаха. И, поняв это, Огонек повалился наземь, уткнулся лицом в сосновые иглы, устилавшие землю, и зарыдал -- точнее, завыл, захлебываясь слезами, дрожа от боли и ужаса. Прорвалась напряжение и тех часов, когда шел, опасаясь, что это его последняя ночь.
   Кайе стоял неподвижно, смотря на верхушки пихт.
   -- Проорался? Легче? -- обронил, когда отчаянные рыдания стихли немного.
   Равнодушный голос привел Огонька в чувство, заставил вскинуться:
   -- Что легче?! Никогда себе не прощу!
   -- Да уймись ты... -- Кайе думал о чем-то , едва обращая внимание на мальчишку. -- Хватит.
   -- Там, на севере, люди! И они дороги мне! Если и они погибнут теперь из-за меня...
   -- Пусть благодарят Лачи.
   -- Вот как? Наша связь... в Бездну, она ничего не стоит! Ты все узнал, я не нужен больше... давай, раз тебе и в самом деле плевать на всех!
   -- Амаута! Не пори чушь. Мое дело -- думать о Юге.
   -- Видел я весь ваш Юг... Опасаешься сам пострадать! А я... Я люблю Лиа, своих друзей, Тейит... и Шику я тоже любил. Я хотел, чтобы не было больше вранья, подозрений, чтобы ты не считал меня полной сволочью, чтобы ты не попал в ловушку. А сам потерял всех. Тех, кого полюбил, понимаешь? -- Огонек снова почти кричал.
   -- Хватит тут голосить! Кыш! -- Кайе зашвырнул шишку в севшую на ветку сову.
   -- Я должен вернуться на север. Пусть не в свите Лачи, но я и один доберусь.
   -- Ты пойдешь со мной.
   -- Пойми наконец, есть другие, кроме тебя! -- закричал Огонек. -- Мне надо... спасти бабушку.
   Долго не было слышно ни звука, кроме далекого уханья обиженной совы. Она старалась поохотиться напоследок, чуя рассвет.
   -- Нет. Это бессмысленно.
   Полукровка сжал зубы, отвел глаза. Вот, значит, как.
   -- Огонек...
   Мотнул головой, ожесточенно:
   -- У меня есть имя!
   -- Какая мне разница?
   -- Ты мне не хозяин. Я не...
   Рука Кайе сомкнулась на его локте, довольно грубо:
   -- Думаешь, я забуду перепуганного детеныша из леса? Плевать, кто ты в Тейит!
   -- Пусти! Мы оба уже не те!
   -- Что ты все оглядываешься?! Ждешь своих северян?
   Огонек вырвался наконец. Отдышался. И понял, что все и вправду бессмысленно -- он не успеет. Даже если переговоры затянутся, ему ни в жизнь не обогнать Лачи -- тот вернется верхом, по хорошей дороге.
   -- Хватит, я пойду с тобой!
   -- И снова будешь пытаться бежать?
   -- Нет. Мне уже некуда.
   Огонек подошел к телу Шику, опустился на колени, закрыл ему глаза.
   -- Нельзя его здесь оставлять. Звери...
   -- Предлагаешь отнести в шатер переговоров? Пусть лежит здесь, кому надо, те восстановят, что произошло.
   Почти совсем рассвело, хотя под деревьями все еще было бесформенно -- серым.
  
  
   До лагеря южан шли долго и молча. Не меньше двух часов прошло до того, как в прогале показались палатки. Посланцы Асталы встали ниже погибшего прииска, на самом краю долины, и Огонек вяло отметил -- куда удобней было бы и посланцам Тейит устроиться рядом и не таскаться невесть куда на переговоры. На грис быстрее, конечно, и все же. Но север и юг слишком не доверяют друг другу.
   Фигуры часовых маячили возле лагеря.
   -- Останься тут, -- велел Кайе, указывая полукровке место возле крайней палатки. -- Я выясню, что и как. Мы должны были выехать на рассвете, но я все им испортил своим уходом.
   Огонек молча кивнул, уселся, не обращая внимания на часового. Тот вынужден был теперь одновременно приглядывать и за лесом, и за непонятным пленником или гостем. Но Кайе быстро вернулся.
   -- Тумайни и Толаи уже уехали, -- сказал он почти весело. -- С полчаса назад где-то. Придется их догонять.
   -- Мне обязательно тоже там быть?
   Последний, кого Огонек хотел сейчас видеть, это Лачи -- даже Элати бы обрадовался больше. Но Кайе, хоть сперва сомневался, готов ли оставить полукровку в лагере на попечение нескольких стражей, все же сказал "да". Он, похоже, и сам запутался, во что готов верить, какой интриги опасаться.
   -- Сейчас оседлают грис, -- сказал он, и тоже сел на траву. Сейчас Кайе выглядел проще, почти как в Астале. Усталое, немного напряженное лицо. Но ярости нет в глазах, они обычные, человеческие. Будто и не убил никого ночью.
   -- Почему мы не можем просто вести себя как люди? -- тихо и с болью спросил Огонек. -- Ты ведь поверил, что я невиновен. Их игры -- это их игры... и ваши, но не мои.
   -- Я хотел бы тебе поверить, -- так же тихо откликнулся юноша, откидываясь к стволу дерева и обхватив колено. -- Но не имею права. И все же, если ты вдруг не врешь... Что будет делать Лачи, узнав, что ты оказался у нас?
   -- Думаю, найдет, чем вас спровоцировать. Выманить тебя сюда и уехать ни с чем, да еще и отдать свою долю в Долине -- это не для него. А просто разъехаться в разные стороны не согласитесь уже вы. Гори оно все синим пламенем, -- других слов, да и сил выругаться Огонек не нашел.
   -- Ты в седле-то удержишься после всего?
   -- Постараюсь.
  
   Уже третий долгий путь пришлось ему проделать подряд. Он оказался самым легким -- тропа среди не слишком высокой травы, хоть порой колючей и жесткой. Да и ехал верхом. Усталость притупила чувство двойной потери -- и вся прежняя жизнь, и Шику, который, хоть не успел стать его другом, был веселым парнем, вместе с Хараи учившим полукровку обращаться с оружием. И еще невесть что ждало впереди.
   Посольство Юга они догнали без особых усилий. Со спины мужчина и женщина в темно -- синем богатого, сочного оттенка, с золотом на руках и поясе показались ему братом и сестрой, но лица их были совсем разными. Ткань скрывала руки до локтя, но родовые знаки поблескивали в нагрудных ожерельях. Огонек уже знал имена послов.
   -- Это что такое? -- спросила Тумайни, указывая на полукровку. -- И где ты пропадал?
   -- Долго объяснять, -- сказал Кайе.
   -- Придется.
   -- Позволь, я, -- тихо попросил Огонек, поймав удивленный взгляд южанки, и вкратце рассказал почти обо всем -- умолчал только о своей связи с Кайе. Южанам этого знать не следует. А врать он давно уже научился, вот и Шику пришлось приплести несуществующую вражду. Кайе слушал его задумчиво и, кажется, не был доволен выдумкой.
   Без разницы.
   -- Значит, одно убийство уже есть. Я предвидела, что ты с этого начнешь, -- сказала Тумайни Кайе. Толаи только хмыкнул -- высокий, тяжелый, он выбрал грис себе под стать и то, она, казалось, покачивалась под ним.
   -- Не я первым начал, и докажу, если понадобится, -- Кайе сказал это не просто спокойно -- Огонька покоробило от равнодушия. -- К тому же все произошло очень далеко от северной стоянки, это еще им придется объяснять, куда и зачем он убрел.
   -- Верно, -- согласилась Тумайни. -- Что ж, пока лучше молчать об этом. А там посмотрим. Слышишь? Если хочешь жить, не раскрывай больше рта вовсе, -- обратилась она к Огоньку.
   -- Мне все равно, выживу я или нет, но сказать мне больше нечего, -- откликнулся тот, отворачиваясь.
  
  
  
   Лачи с небольшой свитой, невозмутимый, -- лишь напряженная линия рта выдавала, что это не так -- уже ждал их на вытоптанной площадке неподалеку от прииска. Несколько тропинок разбегались отсюда, вели через кустарник. Тянуло дымком. Небольшие хижины и фигуры рабочих напомнили Огоньку сбор агатов и то, как ему жилось. Он поспешно отвернулся, но встретил взгляд Лачи и снова принялся разглядывать хижины. Только присутствие главы Хрусталя чувствовал и затылком.
   Южане тоже спешились. Лачи заговорил первым.
   -- Перед тем, как начнем расспросы, скажи, как это понимать -- вы похитили моего человека?
   -- Он сам пришел, -- сказала Тумайни. -- Лично мне он не нужен, полукровок я не приваживаю.
   -- Что ж, тогда пусть идет к нам, -- голос Лачи был мягким, но взгляд не обещал ничего хорошего.
   -- Нет, -- отрезала Тумайни, и Огонек вздрогнул от неожиданности. -- У нас тоже теперь есть к нему пара вопросов. А если сам хочешь что-то спросить у него, спрашивай при всех. И после того, как мы закончим наши дела -- или тебе важней этот... -- она не договорила, но отвращение на лице было яснее слов.
   -- Что ж, тогда можно начать... -- Лачи не договорил тоже, приложил ладонь ко лбу, вглядываясь. -- Погоди. Это из моей свиты.
   Молодой человек на грис скакал, не разбирая дороги, не заботясь о животном; почти вывалился из седла, отчаянно размахивая руками. Пришлось дожидаться, пока он приблизится. Лачи сам поспешил навстречу, не желая, чтобы предназначенная ему весть достигла чужих ушей. Выслушав, обернулся резко, изменился в лице, крикнул южанам:
   -- Значит, среди вас не только воры, но и убийцы! Мне только что донесли, что погиб один из лучших моих молодых воинов!
   Северяне быстро подбежали и встали подле своего предводителя, будто бы невзначай сжали радужные ножи и дротики.
   -- Не знаю, о чем ты говоришь, -- сердито сказала Тумайни, не обращая внимания на оружие и подходя ближе. -- Чушь какая-то.
   -- Зато я знаю, -- произнес Кайе, тоже приближаясь к Лачи и остальным. -- Остальные тут ни при чем. Мы разговаривали с полукровкой ночью в лесу, далеко от наших лагерей. Твой человек напал на него, потом на меня, когда я вмешался.
   -- И поэтому ты молчал? -- голос Лачи стал выше обычного. -- Никогда бы Шику не стал убивать или ранить своего товарища. Скорее это ты напал на Шику. И что там делал ты сам -- уйдя с вашей стоянки в сторону Севера?
   -- Ты знаешь, что, -- сказал Кайе.
   Лачи внезапно целиком с собой совладал.
   -- Что ж, я готов поверить -- это полностью наши дела. Тогда я в любом случае должен забрать и допросить этого мальчика. Если он убегает ночью из нашего лагеря, второй мой человек идет за ним следом, и кончается дело убийством и нападением на посланника -- я обязан это расследовать. Если угодно, обещаю после вернуть полукровку.
   -- Вы очень уж быстро нашли тело, -- обронила Тумайни.
   -- Шику заметил отсутствие полукровки и пошел за ним, сказавшись ночной страже. Когда время прошло, мои люди поспешили за обоими, не дожидаясь рассвета. Ты знаешь, мы все тут настороже. Я выехал раньше, чем они вернулись.
   По взгляду Лачи Огонек понял, какого свалял дурака. Ну конечно, следящий камушек был не один, и Шику легко было идти за беглецом.
   Опустил руку, пальцами нашарил в тесьме, украшении подола, уплотнение. Так вот он где. Эх, как есть дурак. Вытащил бы, и Шику бы не погиб.
   Тумайни колебалась, Толаи что-то сказал ей на ухо, и Огонек понял, что все пропало.
   -- В конце концов, это действительно ваши дела, -- произнесла женщина. -- Раз у вас нет претензий насчет убитого...
   Как только я окажусь возле Лачи, мне уже не выбраться, подумал Огонек. Кайе помнит про связь -- он может сказать сейчас вслух, только и южанам этого знать не стоит. Но даже если не скажет -- он тоже понимает, что к чему, и как он поступит...
   Некогда было думать.
   -- Тумайни, позволь мне спросить, -- громко обратился Огонек к женщине, когда один из южан уже взял его за руку.
   -- Что еще? -- бросила та раздраженно.
   -- Ты знаешь, что строят люди Тейит возле ущелья при входе в долину?
   -- А в самом деле, что? -- с любопытством спросил Толаи, поднимая взгляд на склон, будто мог что-то рассмотреть сквозь него. -- Наши разведчики как раз успели заметить движение на той стороне.
   -- Проныры южные, -- пробурчал кто-то за спиной Лачи. Сам Глава Хрусталя не выказал беспокойства или досады, ответил даже охотно:
   -- На это ответить легко. Там найдены развалины одного из городов наших предков. Мы хотим понять, осталось ли там что-то ценное, не поглощенное лесом и временем.
   -- Я слышал другое, -- сказал Огонек, надеясь, что его не убьют прямо сейчас. -- Там действительно есть развалины, но вы строите крепость дальше. Вы сможете контролировать весь отрог и Долину...
   -- Силы подземные! Ты снова на Юге решил найти покровителей? -- почти весело спросил Лачи. -- У тебя память куропатки, о прошлом уже забыл?
   "Эту ночь я еще помню", -- хотел сказать Огонек, но промолчал. Во всяком случае, пока он остался цел -- видимо, Лачи все еще надеялся провернуть все себе во благо, или не решался прилюдно прчинить вред полукровке: на Кайе это отразится немедленно.
   -- Мне надоело все это, -- в голосе Тумайни была досада, но Толаи приблизился к ней и говорил что-то.
   Северяне тоже сгрудились и переговаривались, и ветер как назло поднялся сильный, мешая прислушиваться.
   -- Но тут слишком много странного происходит. Я готова проехать дальше вашего прииска и своими глазами посмотреть, что вы там все-таки строите, -- произнесла наконец Тумайни. -- Чтобы потом не возникало лишних вопросов.
   Огонек понял, что своего добился -- на него вновь перестали обращать внимание. Он ощутил, что Кайе подъехал сзади совсем близко -- их грис соприкоснулись боками.
   -- Это было неожиданно, -- сказал юноша. -- Почему?
   -- Не придумал ничего лучшего и был зол на Лачи, -- честно сказал Огонек.
   -- Но это правда?
   -- Увидишь.
  
  
   Дорога оказалась неблизкой -- вьющаяся по горному склону тропа, по бокам поросшая какими-то колючими лопухами в половину человеческого роста высотой. Ногой Огонек то и дело задевал за колючки. Ехать ему пришлось подле Тумайни; Кайе вел себя на удивление покладисто и согласился с указанным ею местом. Внизу ущелье было довольно чистым, удобным для проезда. Огонек то и дело думал о том, как бы оказаться поближе к краю и якобы ненароком сорваться, но не хотел гибели грис. А еще он настолько устал, что даже смерти не получалось желать по-настоящему сильно. Пить вот хотелось очень, и он бы с легкостью нашел здесь воду в основаниях широких листьев, но не мог покинуть седло.
   Чтобы отвлечься, рассматривал черные косы Тумайни, причудливо заплетенные -- тонкие косички шли от висков и соединялись вместе у основания шеи. Косички колыхались в такт бегу грис, и так же двигались составные золотые подвески.
   Снова начал сыпать дождь. Огонек пытался подставлять ладонь -- наполнить влагой, но без толку. Они миновали частично расчищенные развалины -- и впрямь древний город. На расколотой стеле, потемневшей от времени, Огонек заметил выбитые изображения птицы -цветочницы и орла. И по сей день этих птиц любит север... Тут было мало рабочих, они низко кланялись всадникам, смотря на южан со страхом. Те спешились, обошли расчищенные площадки. Интересным это место могло показаться лишь любителю старины. Тумайни подозвала полукровку и заявила, что готова ехать дальше. Куда именно, Огонек не мог указать, и сник окончательно, заметив легкую улыбку Лачи.
   -- Расспросите здешних рабочих, они знают наверняка.
   -- Это уже наглость, -- Глава Хрусталя пожал плечами. -- Может, вернемся к расспросам о Солнечном камне?
   Но Кайе о чем-то поговорил с Толаи, и тот обратился к Лачи, как и прежде неторопливо и уважительно:
   -- Раз уж все мы сюда поднялись, стоит всё прояснить окончательно. Здесь тупик, но если какие-то работы еще ведутся, подход к ним не с южной стороны. Позволь мне задать пару вопросов этим трудягам -- я пойму, правду они говорят или нет.
   -- Чего вы хотите? -- спросил Лачи. -- Все-таки поссориться с нами, любой ценой? Это в любом случае не ваша земля.
   -- И не ваша. По договоренности мы делили только Долину Сиван, и то -- на время добычи Солнечного камня.
   -- Мы спускаемся, -- сказал Лачи. -- Хватит уже, из-за бредней мальчишки и его ночных похождений потеряли полдня.
   Северяне направились к своим грис, южане помедлили, поспорили, но тоже сочли за лучшее закончить дело. Вдруг появился Кайе -- Огонек вздрогнул, осознав, что тот возник чуть не из воздуха. Кажется, стражи из свиты Лачи опешили тоже. Он стоял на земле перед всадниками, частое дыхание выдавало -- недавно бежал. Верхнюю одежду, мешающую двигаться, он сбросил, остался в таких же багровых штанах и безрукавке. Мокрые пряди прилипли ко лбу, мешали смотреть, но взгляд сквозь них был Огоньку слишком хорошо знаком -- злое упрямство.
   -- Там неподалеку открытое место -- с него видно эту новую крепость.
  
  
   Теперь им пришлось идти, а не ехать. Спутники-стража расчищали путь, срубая колючий кустарник. Впереди не ждет ничего хорошего, понимал Огонек. Скоро все разрешится. Змея может свернуться кольцами, изгибаться, но у нее есть своя длина, и больше не вытянешь. Миром Север и Юг уже не разъедутся.
   Вскоре показался прогал, а за ним -- каменистая тропка вверх, в гору. Идти по скользкой сырой почве было трудно, то и дело или пласт глины норовил вывернуться из-под ноги, или ссыпаться камешки.
   -- Как тут могли что-то строить? -- спросил Толаи. -- Тут должны быть оползни.
   -- Есть твердые участки, хотя и опасных тест много, -- согласился Лачи. -- Город предков, пусть не по вине обвалов, простоял недолго, но свою задачу исполнил.
   На вершине у Огонька дух захватило -- здесь было ниже, чем в Тейит, но гораздо красивее. Горы казались зелеными облаками, вся Долина Сиван просматривалась, кроме южного дальнего края, несколько утесов, как растопыренные пальцы, позволяли рассмотреть через них земли к северу и западу. Здесь ущелье сужалось, по его дну могли проехать четыре всадника бок о бок.
   А внизу под стоящими на вершине кипела работа -- там возводили небольшую крепость.
   Тумайни задохнулась от гнева:
   -- Значит, построив тут это, вы и впрямь будете контролировать весь хребет! И всю Долину Сиван, и новые месторождения. И найденные нашими людьми новые "колодцы" тоже.
   Лачи отозвался устало и раздраженно:
   -- Я не хотел, чтобы вы сюда добрались, но раз так, можете не трудиться -- северный край Долины наш, во всяком случае на время добычи Солнечного камня. Пока мы можем тут строить.
   -- Такого права нет в договоре! А если позволить -- потом вас отсюда не выкурить! Думаешь, незаметно, как вы все дальше пытаетесь продвинуться от границ?
   -- Это всё? -- спросил Лачи. -- В договоре сказано про добычу камня и про ведение работ, вы не оговаривали, каких.
   Его спокойствие оттеняло ярость Тумайни. А Толаи... он растерялся. Начал говорить о том, что надо отправить в Асталу голубя.
   Твердые горячие пальцы ухватили Огонька сзади за локоть. Подросток вздрогнул -- совсем забыл, кто здесь еще рядом.
   -- Иди за мной.
   -- Куда ты пошел? -- рявкнула Тумайни, глядя на Кайе, как будто и его заодно хотела убить, не только лишь северян.
   -- Отцепись, -- бросил тот. -- Это не земля Тейит, хожу, где хочу.
   С этими словами он ринулся вниз по дорожке, по которой поднимались недавно.
   -- Остановись, что ты задумал? -- Огонек мчался за ним, не успевая смотреть под ноги, поскальзывался, чуть не падал, исцарапался о ветки сбоку тропы, и только благодаря прежним навыкам ничего себе не вывихнул и не сломал.
   -- Толку от этих... послов, -- зло выкрикнул Кайе. -- Лачи же издевается!
   Он свернул на совсем уже неприметную тропку, и вскоре они оба оказались на каменном карнизе у зачатков крепости. К ним бежали местные стражи, сверху что-то кричали.
   -- Не подходи ко мне, -- велел Кайе. -- Сядь на землю. Мы не вернемся в Асталу с позором.
   -- Погоди же, ты...
   -- Сядь! -- он метнулся вперед, не обращая внимания на бегущих, и повернулся к ущелью. Глубоко вздохнул и обхватил себя руками, словно замерз и пытался согреться. Стоял так недолгое время. Потом резко выбросил руки вперед. А потом на другой стороне загорелся лес, задымилась сама земля.
   Огонек прижал ладони к лицу, ничего не желая видеть и знать. Но тело ощутило толчок, а уши услышали нарастающий шорох, переходящий в низкий рокот.
   Когда он открыл глаза, перед ним не было зеленого склона, только мешанина из глины, камней и стволов, над которыми клубился не то дым, не то пыль. Люди рядом кричали, указывая вниз. Шатаясь, он поднялся, не понимая, почему и крепость цела, и сам уцелел. Ведь вспыхнул огонь, заполнивший все... Подошел к людям, не разбирая, с севера они или с юга.
   Ущелья внизу больше не было, его заполняла такая же мешанина обломков. Отныне там не пройти. Утесы-"пальцы" сложились друг на дружку, закрыв вид на запад.
   Огонек слышал чью-то молитву. Одна строчка из нее повисла над его головой и повторялась, и повторялась:
   "Сохрани нам рассудок".
  
   Сколько он тут бродил, Огонек не знал -- но пришел в себя, едва не натолкнувшись на Лачи. Ощутил восхищение и почти страх за него -- Соправитель стоял перед Кайе, что-то выкрикивая тому в лицо -- слова в ушах Огонька слиплись в один ком.
   Лица Кайе полукровка не видел, и не хотел видеть.
   За Лачи полукольцом уже собрались все местные, их было много, а с южанами -- десятка три человек. Но они сами держались подальше от юноши в темно -- красном. Тот ничего не делал, просто стоял и смотрел.
   ...В Тейит часто охотились с помощью птиц. Полукровка не слишком любил и слушать о таком развлечении, не то что смотреть. А у Хараи был сокол, и у Шику был, и они любили рассказывать. Завидя жертву, хищная птица камнем падает на нее, сложив крылья -- и может показаться, что вот-вот, и охотница разобьется. Но она всегда успевает, и, даже промахнувшись, разворачивается над самой землей и взмывает в небо.
   Сейчас ему показалось, что перед ним две таких птицы, и кто-то успеет раньше -- Лачи отдать приказ или Кайе снова вызвать огонь.
   -- Назад, -- приказал Лачи своим. -- Уберите оружие и отходите.
   Этого не ожидали.
   -- Но, эльо...
   -- Выполняй! -- рявкнул Лачи. Огонек вздрогнул.
   -- Отойдите и уберите оружие, -- распорядился Лачи уже обычным своим голосом, только до крайности напряженным.
   Северяне не сразу, но подчинились. Глава Хрусталя оставался невозмутимым, и Огонек вновь почувствовал что-то близкое к восхищению.
   -- Что же, ты себя показал, -- сказал Лачи, обращаясь к противнику. -- Подумай, что делаешь, мальчик, если это не всё.
   А потом наконец раздался голос Кайе, глухой и надтреснутый:
   -- Чем недовольны? Там же не ваша земля. Пробегала какая-то крыса, подумаешь, я убил ее. Ваша крепость цела.
   -- И что дальше? -- спросил Лачи. -- Ты хочешь забрать остальное? Северяне не отдадут долину Сиван просто так. За нее заплачено кровью эсса -- и простых, и детей Хрустальной Ветви.
   -- Мне не нужна эта долина. Добывайте Солнечный камень, где вам положено. Но север здесь не укрепится.
   Лачи слегка поклонился и шагнул назад. Охранники стали так, что Огонек не мог больше видеть Лачи... но готов был клятву дать, что лицо северянина отразило что-то... нехорошее. Он потерпел поражение... но не окончательное.
  
  
   Обратную дорогу Огонек не запомнил. Почему грис его не сбросила, тоже не понял, в седле держался на честном слове. С горы спустились после северян, а затем Кайе далеко обогнал всех, своего скакуна не жалел. Таким Огонек его никогда не видел, и не знал, видел ли кто-то вообще, если давали себе труд присмотреться: его почти трясло, он, похоже, ни с кем не мог говорить, даже если бы и захотел. А ведь перед Лачи выглядел так заносчиво. В конце концов он свернул в лес с половины дороги, спрыгнул с грис, которая тут же рухнула мертвой, и скрылся в зарослях.
   Тамайни и Толаи, которые сами большую часть дороги осмысляли то, что произошло, кажется, облегченно вздохнули.
   Про Огонька все забыли. Его видели, разумеется, но, захоти он сейчас тоже исчезнуть в лесу, никто бы не остановил.
   Покидать южан не стал -- смысла уже не было. На север теперь никак, разве что снова скитаться: но, уйди он сейчас, все то, что говорил Кайе о доверии окажется напрасным. Да и сам был слишком опустошен.
   Он увидел, как это случается -- сгорели корни деревьев, скрытые под землей, и нечему стало держать землю. И сама она раскалилась и не удержалась на месте. То, что было зеленым лесом на прочных с виду камнях, существовать перестало.
  
  
   **
  
   -- Я думал, нам не уйти оттуда живыми, -- признался Хараи. -- Верно, у него сил не хватило, сразу атаковать нас всех... после всего.
   Отличный всадник, сейчас Хараи сидел на грис неуверенно -- и в чем будешь уверен, когда горная стена осыпается у тебя на глазах?
   -- Он ждал, как я поступлю, -- Лачи кутался в накидку из шерсти, ощутив, как отчаянно мерзнет. -- По слухам, он может просто остановить сердце, уж на меня одного его бы хватило.
   -- Я виноват, я забыл про полукровку, когда все там обрушилось.
   -- Все про него забыли. Кайе поступил умно, прихватив его с собой вниз, иначе я бы такого позора не допустил. Что ж, сам недосмотрел. Кто его вообще надоумил поступить именно так... я был готов защищаться, но нас он не атаковал! -- Лачи со свистом втянул воздух.
   -- Эльо... мы терпели этого выродка слишком долго. Раз не удалось убить его здесь, придется делать это в Астале. Надежные люди...
   -- Нет, -- сказал Лачи. -- Мне он нужен живым.
   -- Эльо? -- Хараи явно посчитал, что Глава Хрусталя временно сошел с ума.
   -- Ему только семнадцать исполнится, вряд ли он достиг пика Силы. Если он такое может уже сейчас... я выбирал обессилить Юг, но я лучше попробую укрепить Север.
   Хараи только откашлялся и замолк -- в голосе Лачи сейчас не было ненависти, была мечтательная радость мальчишки, которому подарили первого в жизни воздушного змея и обещали отвезти побегать из коридоров и улочек Тейит на пологий склон.
  
  
   **
  
  
   Над жестким кустарником трепетали блики светляков. Ветер проснулся и решил прогуляться по кронам деревьев. Огонек разглядывал светляков, слушал ветер -- сидел на границе южного лагеря и ждал, его видели, но не знали, что с ним делать. Безумно устал, но не было сил спать. Есть тоже хотелось, только никто делиться с ним не собирался, а уходить искать что-нибудь в зарослях опасался -- еще сочтут, что собрался бежать. И как поступят тогда -- неизвестно. А ему надо дождаться Кайе...
   Тот пришел, когда полукровка все же начал задремывать.
   -- Вставай, -- потряс за плечо.
   Встать вышло не сразу, затуманенному сознанию примерещилось, что он все еще сидит на грис.
   -- Что скажут на Юге... обо всем этом? -- наконец поднявшись, полукровка описал подбородком дугу, указывая на давно оставленную позади долину. Не хотел показаться совсем уж расчетливым, поэтому не договорил. Но если Кайе будет наказан за свою выходку, и Огоньку не поздоровится.
   -- Со мной ничего не случится, -- сказал юноша с непонятной насмешкой в голосе. Но адресована она была кому-то далекому. Затем сам спросил:
   -- Тебя за слова о крепости все проклянут на севере -- так?
   -- Я заслужил, -- сказал Огонек.
   Звуки ночного леса раздавались то тут, то там, но от самой стоянки исходила сонная тишина. Охрана видела их, но никто не окликнул. Они шли медленно, хотя и лагерь был совсем невелик, и остановились недалеко от стоявших кольцом трех палаток -- те окружало кольцо внешнее, большее -- там разместились спутники из Асталы. А прислуга из местных ютилась в шалашах.
   -- Есть тут вода? -- спросил Огонек. Осознал, что ничего не пил с прошлой ночи. Будь воздух сухим, наверное, чувствовал бы себя много хуже.
   -- Там, -- указал спутник. Подошли к родничку, по-прежнему под взглядами стражей лагеря, только стояли они теперь далеко. Напившись, подросток ощутил и голод, но это было уже ерундой. Просить не стал.
   Кайе почувствовал его напряжение, спросил:
   -- Чего ты боишься? Снова поселиться на Юге? Ты жил у нас достаточно долго, чтобы не испытывать страха.
   -- Или наоборот, -- вздохнул полукровка. -- Зачем ты меня забрал?
   -- Чтобы север не получил эту нашу связь. Чтобы тебя не убили. Ну и... достаточно этого.
   Он повернулся, намереваясь идти; Огонек сказал:
   -- Погоди. О нашей связи... ты ведь не говорил? Никто знать не должен.
   -- Согласен. Кроме моей семьи, разумеется.
   -- Но они... они могут... -- вспомнилась Башня, привязь, потом представилась клетка или еще что-нибудь в этом роде. Если отнять жизнь опасно, держать взаперти можно долгие годы.
   Кайе, похоже, все понял.
   -- Никому этот риск не нужен, -- успокоил он Огонька. -- Думаю, они постараются сделать эту связь безобидной. Мой дед очень многое знает, способ должен найтись. У других айари и чимали остается тонкая ниточка, и то не всегда.
   -- Ясно, -- сказал Огонек, и вместе с облегчением испытал укол -- страха и огорчения. Кайе обронил, глянув на вышедшие из туч звезды:
   -- Хватит, пойдем уже. Я тоже устал.
   Направился к самой маленькой палатке из трех; над ней тускло горела лампа, подвешенная на ветке.
   -- Ну? -- обернулся устало. Какая бы там Сила не шла через него в мир, он все же был и человеком, измученным не менее полукровки. Огонек ощутил, что лучше бы пошел в пещеру к медведю. Пока было небо над головой, это все-таки воля, а тут -- ловушка. Если кто нападет снаружи...
   Но, пригнувшись, шагнул внутрь, прихватив лампу, только рукой ее прикрыл, чтобы свет не помешал вошедшему ранее. Потянул за одну из шкур на полу, соорудил себе постель у стенки палатки. Кайе этого не видел уже -- как вошел, просто упал и заснул мгновенно.
   Зато с Огонька усталость мигом слетела.
   "Так же нельзя!" -- завопил кто-то в голове.
   "Он же еще вчера считал меня своим врагом, а все с нами связанное -- интригами Лачи! Теперь он забыл про это? Или считает, то, что я выдал крепость, говорит о моей верности?"
   Полукровка едва не растолкал былого приятеля, чтобы только тот не спал так беспечно.
   -- Но так же нельзя!! -- прочти в голос произнес Огонек, отчаянно пытаясь найти в спящем хоть намек -- тот видит и слышит.
   И снова, как в лесу, подле тела Шику, на него обрушилось все недавнее. Он потерял прежний, любимый, уютный мир, теперь он предатель, зачем он Кайе, неясно -- и сам Огонек уже не может и не хочет прежней дружбы. Если Кайе все еще привязан к нему, совсем плохо. А теперь тот еще и спит крепко, не опасаясь ножа в горло или разряда чекели. Грудь снова сдавило. Оказалось, в тишине и одиночестве тосковать по дому самое то. Что лучше, клеймо предателя или труса? Ощутил, как влага потекла по щекам. Не мог даже всхлипнуть -- опасался разбудить спящего. Только утирал слезы тыльной стороной ладони, смаргивая время от времени. Смотрел на перемазанную пылью щеку, на тяжелые неровные пряди, на руку, расслабленно отведенную в сторону.
   Смотрел, пока не погасла маленькая лампа. И тогда -- не смежил глаз, вслушивался в дыхание, почти готовый встать и уйти от людей навсегда, в глухую чащу. Усталость дикая дала себя знать -- веки сомкнулись, но пришли забытые было кошмары. Так и не отдохнул. Весь мокрый от ужаса, проснулся и глаз уже не закрывал. Даже обрадовался, что не один.
   Скоро и тот заметался, не просыпаясь, полукровка услышал короткий стон. Услышал, не увидел движение. Огонек напряг зрение, и сам подобрался. Кайе шевельнулся во сне, приоткрыл губы, дыша неровно и часто. Качнулся к одной стороне ложа, к другой.
   Мальчишка пошарил рукой возле себя, вновь зажег маленькую лампу. Поднес к лицу спящего, высветив черты.
   Высокие скулы, ресницы сомкнуты. На щеках темный румянец, слишком яркий... лихорадочный, похоже. Что-то дурное снится? Или...
   Кайе провел рукой по груди, по лбу, словно пытаясь убрать что-то.
   -- Къятта...
   Огонек вздрогнул, услышав имя. Оглянулся невольно. Нет... никого, только сова вдалеке ухнула гулко. Значит, позвал во сне... его? А чему удивляться, -- Огонек со вздохом отвел лампу, поставил на пол. Чему удивляться? Кого же еще ему звать...
   Хотел разбудить, но Кайе открыл глаза сам.
   -- Свет... -- непонимающе поглядел на дрожащий язычок, уютно обосновавшийся в лампе. Потом -- на полукровку.
   -- Что с тобой? -- спросил тот. Дернулся было к товарищу, но Кайе повернулся на бок и сел.
   -- Ты... -- начал было подросток.
   -- Потом, -- отмахнулся тот, и, пригнувшись, выскользнул наружу, остановился у палатки. Огонек услышал шуршание -- через миг к лесу метнулась четырехлапая черная тень.
   И тут словно теплой ладонью полукровку накрыло -- заснул мгновенно, без снов.
  
   Утром они -- Кайе невесть когда успел вернуться -- проснулись сильно после рассвета; палатка стояла в тени, и солнце не мешало. Огонек не сразу понял, где находится, спросонья почудилось -- все еще среди северян. Там он делил палатку еще с тремя людьми, а тут -- всего с одним. Но такая же грубая ткань полотна, и тот же воздух -- сырой и пряный -- сочился снаружи.
   Кайе -- как долго он был в лесу? -- встал первым, вынырнул наружу. Огонек потянулся и поспешил за ним, пока тот снова не исчез куда-нибудь. Южане сразу обступили обоих, заговорили -- гортанные их голоса казались еще не совсем проснувшемуся подростку возгласами диких птиц.
   Кайе сперва отвечал на вопросы спокойно, потом отмахнулся и велел дать им чего-нибудь поесть. Огонек ощутил благодарность -- еще целый день голодным он бы в седле не выдержал.
   Потом Кайе преспокойно оседлал злого самца грис, протянул ему лакомство на ладони, не опасаясь крепких зубов -- животное взяло кусок пахучего маслянистого тростника и благодарно ткнулось мордой в руку.
   В полдень -- благо, небо было затянуто облаками, и солнце не жарило -- наконец отправились в обратный путь из долины.
  
   Огоньку теперь было труднее ехать -- это северяне не торопились, Лачи знал, что всадник из Огонька препаршивый, а южанам было дальше по расстоянию, они старались вернуться как можно быстрее, и полукровка их интересовал в последнюю очередь. Кайе сказал было, что пусть едут без них обоих, они доберутся позже, но Тумайни так произнесла "нет!", что он послушался.
   Как же он изменился, думал Огонек, следя за юношей в темно-красном. Или это я изменился и не могу больше принимать южан так, как раньше?
   Не раз спрашивал себя, глядя, как солнце играет на знаке его, как он посылает свою грис бежать быстрее -- если бы все можно было вернуть назад, пришел бы снова или оставил Кайе на милость Лачи? Или, может быть, стоило промолчать там, на горе, не заикаться о крепости? Тогда Кайе ничто бы уже не грозило... наверное. Лачи ведь наверняка предусмотрел, что делать, если не сможет заполучить сразу обоих.
   А Кайе порой вглядывается в полукровку, словно чему-тоискал подтверждения.
   Путь казался бесконечным... а впереди была еще Астала. Огонек не хотел думать, на что он себя обрек. И не только себя -- близких. Жива ли бабушка? Наверное, да, Лачи еще не добрался до Тейит и доберется не скоро. Вряд ли отправил письмо с приказом. Он умен, ему нет нужды убивать пожилую целительницу, которую любят многие. Только вот вряд ли он просто смирится.
   Но мерная рысца грис прогоняла дурные мысли, и подросток чаще начинал оглядываться по сторонам. То птицу высматривал в зарослях, то лемура, скользнувшего с ветки на ветку. Когда звезды высыпали на небо и над самой тропой протянулась другая тропа, светящаяся, разбили лагерь. Огонек телом устал больше, чем вчера, но на сердце было несколько легче -- пока едут, все равно вряд ли что-то изменится. Он понимал, что в пути все еще может сбежать, раствориться в зарослях -- наверное, его не станут искать, Тумайни не позволит терять время. Но понимал также, что не готов остаться один. Его одиночество всегда было вынужденным -- раз даже рууна стали почти родными. А вот Астала... полукровка себя не обманывал -- родного там нет.
   Когда-то он с некоторой опаской, но жадно брал то, что Кайе в беспечности своей швырял под ноги Огоньку, не задумываясь о смысле и ценности; тот, кажется, готов был подарить найденышу Асталу -- всю, и попробовал бы кто на пути стать. Теперь на вечернем привале Огонек смотрел на лицо былого товарища -- язычки пламени едва освещали его, но порой выхватывали то одну, то другую черточку, окрашивая в оранжевый цвет. И так же, по частям, изучал его лицо -- будто слепой наощупь.
   -- Хорошей игрушки из меня уже не выйдет.
   -- Что? -- не расслышал Кайе, занятый собственными мыслями.
   -- Неважно.
  
  
   В сумерках небо выплеснуло на землю очередные бочки дождя и вновь прояснилось. Ужин, как и весь день, прошел спокойно и мирно, однако стоило Огоньку одному оказаться в палатке, снова накатила безнадежная серая тоска. Сейчас хотелось не рыдать, а выть, пусть слышит весь южный лагерь, неважно. Но Огонек знал, что не издаст не звука. Высунулся наружу -- показалось, так быстрее придет в себя. Прислушивался к далекому вою, к уханью сов снаружи. Кайе подошел, присел на сырую траву.
   -- Не спится?
   -- Как и тебе. Снова перекинешься и уйдешь в лес? Ты всегда теперь делаешь так?
   -- Нет, не всегда. Пройдет. Я слишком много выпустил огня там, в ущелье. В зверином обличье мне проще. А тут пламя постоянно хочет наружу, приходится его сдерживать.
   -- Как тогда, в Астале?
   -- Не так, но похоже...
   Он помолчал, потом глянул в упор:
   -- Кем ты видишь меня?
   Вопрос сбил Огонька с толку. Он тронул языком губы, обдумывая ответ. Стало не по себе.
   -- Я не могу тебе врать. Я не понимаю. Это моя вина в том, что Лачи придумал подобное -- он видел, что я никак не забуду о нашем... прошлом. Но после всего... не знаю. Не спрашивай, -- почти с мольбой поднял глаза.
   И услышал:
   -- Ладно.
   Потом Кайе резко встал и ушел. Огонек нырнул под полог, вытянулся на своем ложе, не гася лампу. Заснул.
   В следующие дни он уставал настолько, что глаза закрывались сами, стоило оказаться в палатке, и потому не знал, уходит ли Кайе ночами в лес. А сам спал так крепко, что, кажется, загорись палатка, не пробудился бы.
  
   Все прочие дни южане разговаривали мало -- не до того было. Тумайни торопилась так, что и Толаи едва не взбунтовался. Похоже, он не был столь же охоч до верховой езды, как Лиана Икиари. Огонек и вовсе начинал уже с полудня мечтать о ночном отдыхе. Да и воздух становился все гуще, теплее, дожди шли реже, но дышать было труднее. Появлялся полузабытый запах болотной прели, смешанной с землей сброшенной листвы, которую еще не совсем скрыла новая.
   Большинство из отряда даже на привалах не заговаривали с полукровкой -- подумаешь, приблудился звереныш. Белка и белка рыжая, пусть себе скачет; одной грис не жалко. Но и плохо с ним обращаться не смели. А он не только горевал по утраченному, но и тяготился тем, что сам себя навязал.
   С Кайе в пути и на привалах говорили о том, что их окружало -- оба не утратили любопытства и желания поделиться. Такое общение полукровка мог даже назвать приятным. Но предвидел, что на Юге будет куда сложнее, и предпочел бы вечно трястись в седле, чем наконец доехать.
  
  
   **
  
  
   Продолжать переговоры, расследовать смерть рабочих послы не стали -- все были слишком обескуражены. Потом, вдали от заваленного ущелья, можно будет обдумать все и решить, кто на сей раз кому оказался должен.
   Северяне свернули лагерь, оставляя добытчиков Солнечного камня трудиться по-прежнему. Южный прииск по-прежнему оставался мертвым. Может, Астала пришлет в Долину новых работников, раскопают новые колодцы. Неважно.
   Лачи испытывал только досаду от того, что придется выслушать в Тейит, но не чувствовал себя побежденным. Полукровка выскользнул из рук словно смазанная маслом змея, зато Север и Юг увидели, что такое Дитя Огня -- и не пострадали. Это многого стоит.
   Кави встретил вернувшихся с таким лицом, словно уже умер пятнадцать раз. Кажется, только душевное потрясение мешало ему наброситься на Главу Хрусталя.
   -- Спасибо, ты прекрасно позаботился о своем подопечном! -- бросил Лачи со всей яростью, какую сумел вложить в голос. Спрыгнул с грис и смерил Кави уничтожающим взглядом.
   Тот растерялся. Он приготовился обвинять, а обвинили его.
  
   Обратный путь начался в унынии, и погода не радовала -- не сильные сочные капли дождя, а невнятная сырая взвесь, непонятно, с неба она спускалась или от земли исходила. Одолевала мошкара, и длиннокрылые птицы носились за ней низко -- низко, чуть не задевая макушки и лица всадников. По такой сырости от мошки не помогал и травяной настой. Казалось, северяне возвращаются не домой, а спускаются куда-то в подземные безжизненные пещеры, чтобы вечно блуждать там в тумане.
   -- Мы ничего не понимаем, -- виновато сказал Хараи, поравнявшись с предводителем. -- Шику должен был следить за мальчишкой... Он знал, что все должно решиться сегодня.
   -- Просто недооценил, насколько эта маленькая дрянь изворотлива и хорошо умеет нырять в кусты, -- не сдержался Лачи, но тут же снова заговорил взвешенно: -- Мы все недооценили. Мальчишка выглядел наивным и неприспособленным, хотя все знаем, что он отлично выживал в лесу. Но все равно купились на якобы горячее желание быть среди нас. Да и жалкий вид, в котором его нашла Элати... в самом деле, он казался беззащитным и слабым. Я виню Шику, но... не до конца. Парень просто не ожидал очередного побега, особенно после того, что случилось днем.
   -- Почему он никого не позвал, остановить полукровку?
   -- Думаю, он отвлекся и обнаружил, что тот уже далеко, но не настолько, чтобы нельзя было вернуть. Шику опасался получить нагоняй -- а может того, что группу людей мальчишка услышит. Ищи его потом в зарослях ночью! Но, видно, в пути Шику его потерял и уже думал только о том, чтобы найти. Сам был еще слишком молод... А потом, полагаю, заметил пламя, на которое и поспешил.
   -- Зачем он хотел убить полукровку?
   -- Не думаю, что убить. Шику был верным, но я порой считал его слишком добрым. Ранить, чтобы и тот, второй свалился с ним рядом. А там подоспели бы мы.
   -- Но все равно, пускай ранить -- зачем?
   -- Не знаю. Может быть, они собирались уйти в южный лагерь. С полукровки сталось бы вновь побежать за своим дружком. Судя по тому, чью сторону он принял в итоге, так и было. Мда... я опасался этого, но был уверен, что родня, друзья, возможность обеспеченной жизни и достойного будущего перевесят.
   -- Он бы и впрямь все это получил?
   -- Какая теперь разница.
   Лачи проводил взглядом силуэт большой птицы -- в тучах не разобрать, кто именно. Орел, кессаль? Птица видит сейчас и южную кавалькаду.
   Пусть едут, время у него еще есть.
  
  
   **
  
  
   Известия о том, что произошло в Долине Сиван, в Астале получили довольно быстро -- Тумайни отправила голубя. Письмо было зачитано на Совете -- вырвавшаяся из свитка стая шершней-убийц впечатлила бы меньше -- а потом его отголоски гуляли по всем домам, где узнали новость.
   Главы Кауки явились в гости к Арайа, в дом Хатлахены, чересчур возбужденные -- похоже, по пути немного вдохнув дыма шеили. Все понимали -- сейчас Кайе нечего предъявить, разве что горячность излишнюю, которая на самом деле, похоже, была тонким расчетом. Вот уж не ждали... его ли план? Невозможно. А чей, и когда создан был, не понять, слишком много вопросов. Может, все-таки это отпечаток лианы -- Икиари? А сама прикинулась растерянной и невинной...
   Как бы то ни было, за обрушение ничейной скалы не осудишь, да еще когда все сложилось столь удачно, и падающие камни прищемили нос Тейит.
   -- Надо его убирать, пока он в дороге, -- сказал Хатлахена Арайа. -- Как угодно, чем угодно, только нельзя дать вернуться.
   Хозяина дома поддержали, наперебой предлагая способы -- готовы были даже рискнуть жизнями двух других посланников.
   -- Не сходите с ума, это сейчас немыслимо, -- голос Ийа прозвучал бесцветно, словно кончились силы кого-то опять убеждать. -- У него появится -- уже появилось -- достаточно обожателей среди молодежи ваших же Родов, боковых ветвей и синта. Скажете, кого это волнует? А должно бы, потому что убив его сейчас, вы получите войну на два фронта -- с его Родом и с севером, который тут же этим воспользуется. Как поступят Тумайни и Толаи тоже неведомо, никто не знает, что у них там в самом деле произошло. И если часть ваших людей пойдет против вас или хотя бы не станут поддерживать...
   -- Ты как филин -- всё у тебя не к добру! -- рассердился Наста Кауки. -- Ну, предложи что-нибудь!
   -- Со временем предложу. А пока встречайте его хорошо.
  
  
  
   Человек выглядел уроженцем дальних окраин Асталы-города -- выговор некоторых слов, кайма узора на поясе, да и нечто неуловимое, заметное лишь опытному глазу. Ремесленник из небогатых, но все еще надеется повернуть жизнь к лучшему, хоть ему уже около тридцати. Внешность довольно приятная, но до того неприметная, что в толпе не выделить из других.
   Ийа посмотрел на него, съежившегося в углу подвала.
   -- Это же ты подтолкнул Кайе Тайау ехать в Долину Сиван. Не по своей задумке, конечно.
   Подошел ближе:
   -- Я знаю, кто твой хозяин на самом деле. И где настоящий дом, семья. Давно за тобой слежу.
   Человек дернулся, но веревки держали крепко.
   -- Наши люди тоже есть в Тейит, -- улыбнулся Ийа, заметив тщетную попытку. -- Так, значит: передай Главе Хрусталя, что я хочу его видеть. Голуби быстро летают. Скажи о ночных огнях -- он поймет. Меня устроят земли, которые не принадлежат никому -- например, восточный отрог Пастушьей горы через две луны. К этому времени он сумеет вернуться в Тейит, разобраться со срочным там и доехать до места. И я успею... Если угодно, может поправить время и указать точное место. Если передашь и встреча пройдет хорошо -- я тебя отпущу.
   -- Я не стану никого заманивать в ловушку! -- ощерился пленник.
   -- Дурак, -- сказал Ийа. -- Эта встреча в его интересах, а вот ловушка -- ни в чьих. Ну, убьем мы Лачи или захватим, и что? Навяжем войну себе на голову, а Хрустальную ветвь возглавит кто-то другой. Лачи по крайней мере умен. Сделаешь?
   -- Нет, -- сказал пленник.
   -- Ладно, здесь есть и еще шпионы Тейит, о них мне тоже известно. А ты будешь умирать до того времени, пока я не вернусь после встречи с Лачи. Сам посчитай, сколько времени это займет. Можешь думать до вечера, потом я тебе покажу, что имею в виду. А твоя семья... она далеко, но ты уверен, что в безопасности?
   Ийа повернулся к выходу, бросил:
   -- Думай. У тебя еще будет возможность согласиться.
  
  
   **
  
  
   Небо иссечено было полосами -- темные узкие облака и светлые прорези между ними, удивительно ровные. Раннее утро, а воздух уже горячий, и птиц не слышно почти, только огромные черно-бронзовые жуки с гудением ныряют то по одну, то по другую сторону дороги.
   -- Не заставляй себя ждать, -- сказала Тумайни Кайе, и тот кивнул. А это значило -- полукровка останется в первые же сутки в городе без защитника. От стремления казаться гордым и независимым лицо Огонька свело в плохо сделанную маску.
   Он придержал свою грис... и все-таки направил ее вперед, никому не дав увидеть заминки. А Кайе не заметил бы в любом случае -- после разговора с Тумайни ускакал быстрее всей кавалькады, поехал впереди и больше не оглянулся.
   Стрижи носились над самой рекой Читери; днем привычно уже пойдет дождь. Но ливни почти отступили, сегодня будет солнечный дождик -- тот, что родился от солнца и грозовой тучки. Тем временем солнце поднималось выше, и хорошо, что закончился путь. Огонек помнил, какой впервые увидел Асталу со склона холма. Сейчас ехали другой дорогой, предместья начались постепенно, а потом и сам город, и не было зрелища белого чуда. Но кое-что узнавал.
   Вот и арка, до боли знакомая; будто совсем недавно под ней проскакал Огонек, зажмурив глаза -- тогда ему впервые показывали город. Улицы стали совсем чистыми, потянулись небольшие домики, потом сменяли друг друга рынки, площади, и снова жилые кварталы, дома становились богаче -- и наконец вереница послов разделилась. Кайе со спутниками поехал отдельно. Вот и Дом Солнца, куда некогда привели Огонька, и нарядная светлая рощица, отделяющая улицы Рода.
   Полосатый камень, бело-серый, затем светло-желтый, и еще оттенков песка и солнца, -- и живая изгородь там, где нет стен. И снова стены. Ворота.
   А на дорожке поджидает всадников человек.
  
   Красно-коричневая кожаная безрукавка, бронзовая змея над локтем; а волосы распущены -- вот это непривычно. Не изменился, даже показался моложе. Две весны назад Огонек был почти ребенком -- сейчас расстояние сгладилось.
   Встречающий чуть прищурился, всматриваясь -- и Огонек успел заметить, как удивление сменила ярость. А потом Къятта перевел взгляд на младшего брата -- и удивление снова вернулось ненадолго, уступив на сей раз место задумчивости. И трех ударов сердца не понадобилось, чтобы Къятта всмотрелся, обдумал увиденное и принял какое-то решение. И впрямь, по имени -- Острие, Птица-охотник.
   -- Так и знал, что ты встретишь, думал, еще в предместьях, -- сказал Кайе, спрыгивая наземь и бросая поводья подбежавшему слуге. Огонек видел -- юноша наконец-то в себе не уверен.
   -- Незачем было разбивать ваш дружный отряд.
   -- Вы получили послание?
   -- Конечно. По счастью, птицу никто не съел, и она не заблудилась.
   -- Что говорят в городе?
   -- Тебя это всерьез заботит?
   К ним приблизился человек -- Хлау, вспомнил Огонек -- и еще один, кажется, домоправитель, и Къятта решил не продолжать разговор при посторонних, коротко отдал пару распоряжений.
   -- А теперь к деду. Он не болен? -- по-прежнему неуверенно спросил Кайе.
   -- Не болен -- в своих покоях. Погоди с дедом.
   -- Но он ждет...
   -- Пойдешь к нему, но сначала -- ко мне.
   Огонька словно больше не существовало -- ему не было сказано ни слова, и не отпущено ни одного взгляда -- кроме самого первого.
  
  
  
   Къятта провел брата за собой, в дальнюю комнату личных покоев. Там было просторно: не стремился тащить к себе всю дорогую мебель или утварь, какую видел, как некоторые. Узкое окно располагалось высоко, с внешней стороны его охраняли густые жасминовые кусты. Тут никто не мог подслушать, случайно проходя мимо или затаившись снаружи. Первым делом притянул младшего к себе и долго не размыкал рук. И тот -- не вырывался. Гладить блестящие черные волосы и слушать сердце его -- так можно простоять вечность. Но пора переходить к менее приятному. Жаль, своей рукой разбить нечастый кусочек мира и покоя. Но мальчишке нельзя забываться, возомнит себя сейчас невесть кем, и все. И без того чересчур самостоятельным стал.
   -- Рассказывай, -- велел, но прежде сказал: -- Ты представить не можешь, что тут было. Пару дней спустя после вашего отъезда одному из сновидцев Дома Солнца приснилась долина, устланная телами и залитая кровью доверху. Потом выяснилось, что тот же сон видели еще несколько человек, включая городского сумасшедшего... По мере того, как вы приближались к Долине Сиван, тут словно поветрие началось, каждый день выискивали все более зловещие знаки, один на стене возле нашего дома -- изображение бешеного акольи. Деда едва удар не хватил, Арайа и Кауки попытались все грядущие беды свалить на него, хотя сами подержали твой отъезд. Птица прилетела вовремя, иначе ты бы, наверное, нашел на месте города кратер вулкана. А после письма всех словно схватили за ноги и потрясли, всё перевернулось у них в голове. Кауки и прочие попытались приписать всю заслугу себе -- мол, как они дальновидны. Не сомневайся, -- голос Къятты стал мрачным: -- Если твоя выходка обернется для нас проблемой, тебя и всех нас обвинят снова.
   -- У меня выбора не было, -- сказал Кайе. -- Лачи выставил нас полными придурками. И еще... Он пытался меня убить.
   -- Даже не сомневался, что он попытается. А тебе, очевидно, скучно жилось, -- сухо ответил Къятта. -- Рассказывай.
   -- После. Мне надо подумать.
   -- В дороге не было времени? Рассказывай. Кстати, что ты мог сам до такого додуматься, они тоже не верят.
   -- А ты?
   -- Я тебя знаю.
   Кайе отошел к окну, протянул руку, заговорил, обрывая тянувшиеся в комнату листья.
   Къятта выслушал. Примерно так себе все это и представлял, но каких-то деталей не хватало... А мальчишка, пока говорил, явно вновь ощутил свою значимость -- вон какие гордые нотки в голосе, когда описывает, как Лачи с позором остался подле заваленного ущелья...
   -- Ну ладно, ты теперь то ли герой Асталы, то ли... даже не знаю. Дед считает, нам понадобится сильный союз. Тебе скоро семнадцать, в нашем Роду рано для брака, но уже можно. Хотя бы предварительный сговор. У Тарры есть племянница, Олиика, ты наверняка видел ее...
   -- Чтооо??
   -- Красивая, кстати, девушка, и на прочих Питонов совсем не похожа, -- сказал Къятта невозмутимо.
   -- Да вы... дед из ума, что ли, выжил? -- задохнулся Кайе. -- Можешь сам оставить Улиши и взять эту новую! Раз вам так нужен союз...
   -- Ты не ребенок, и сам знаешь, что натворил, -- голос Къятты стал жестким. -- Готов теперь заявить деду, что тебе плевать на весь Род? Мы из-за тебя под ударом!
   -- Но чем нам помогут Питоны? -- почти что взмолился Кайе. Наконец-то он снова стал прежним мальчишкой, сознающим, что младший. Испугался; да, тут вся его Сила не поможет. Потому что нужды Рода он не готов отодвинуть в сторону.
   -- Я поговорю с дедом еще, -- пообещал Къятта. -- Прямо сейчас никто не потащит вас в Дом Звезд приносить клятвы.
   Кайе с видимым облегчением выдохнул. Будет знать, как самовольничать.
   Вспомнил еще кое-что, неприятно поразившее его у ворот. Вот это стало неожиданностью уже для него самого.
   -- Да, чуть не забыл... Привез свою зверушку? Где ты ее откопал?
   -- У северян, -- скупо ответил юноша. -- Это не зверушка. Это... -- замолк, не желая рассказывать большего. И отстранился, напрягся. Уже вновь начинает злиться -- видно, полукровка не преминул нажаловаться.
   -- Пусть живет.
   Кайе направился было к выходу -- наконец навестить дела -- но застыл на пороге:
   -- Огонек рассказал мне, как и почему ушел из Асталы.
   -- Не сомневаюсь.
   -- Ты знал... про связь?
   Къятта отошел, сел на скамью.
   -- Да. Связь между айари и чимали сильна, особенно пока не достигнуто равновесие. Смерть мальчишки ударила бы и по тебе. Приходилось ждать, пока нити ослабнут. Я знал, что Майт не голодна. И не скоро придет.
   Кайе вдохнул, будто собирался что-то сказать, и придумал другое на полдороги:
   -- Ты думал, что он может спастись? Сбежит, или кто-нибудь его выпустит?
   -- Даже не помышлял об этом. Я не верю в сказки... -- усмехнулся, но сам ощутил что-то вроде печали.
   -- Ты же мог догадаться, чем он является для меня!
   -- Потому и вмешался.
   -- И когда ты узнал о побеге?
   -- Кто бы мне сообщил, когда именно он сбежал? Но я заглянул в подземелье на четвертый день, его уже не было.
   -- Знаешь... Я понимаю, почему ты это сделал, но зря ты не рассказал мне потом.
   -- Не зря. Я сказал уже -- достаточно тебя знаю.
   -- Что именно? Как я себя поведу, чтоб тебе было выгодней?
   -- Как ты заговорил.
   -- Ты заботишься обо мне, я понимаю. Поэтому я прошу -- дай ему просто жить здесь.
   -- Из-за этой блохи я не собираюсь с тобой ссориться. Но ему нечего делать в Астале, и ты это скоро поймешь. Кроме тебя, он тут никому не нужен. Ты просишь меня -- но это ты должен бы его отпустить. Тут не любят северян, полукровок... и предателей.
   -- Меня он не предавал.
   -- А других -- да. А ты продолжаешь доверять, когда и кому не следует. Вспомни Чинью -- вот уж у кого вроде не было повода.
   Мальчишка сгреб в ладонь край расшитой бусинами занавески. Похоже, его задели слова -- больше, чем мог рассчитывать. И злость уступила место сомнению.
   -- Я хочу спросить, -- произнес он. -- Эта самая связь... если бы она до сих пор сохранилась? Если бы, ранив его, кто-то этим самым причинил вред мне?
   -- Рассказывай, -- велел Къятта. -- Кажется, мне нужно это знать первым. А про такую возможность я думал -- но после побега твоего полукровки. Думал, кто-то забрал его ради этого. Не находил себе места, потом решил, что все обошлось. Или нет?
   -- Почти...
   Опустился на светло-желтые плиты подле ног Къятты. Тот снова коснулся его волос, сказал с необычной для него нежностью:
   -- А ты никогда не думал, что мое назначение -- оберегать тебя?
   Мальчишка не нашелся с ответом.
   -- Что ж, теперь весь город гудит. Ты умеешь заставить их волноваться. Но теперь ни один голос не поднимется, чтобы обвинить тебя в недостатке сообразительности или опыта. Расскажи мне все, по-настоящему все. Потом загляни к деду, отдохни и будь готов вечером придти на Совет. Теперь твое место там. Детство кончилось.
  
  
  
   На сей раз подле Дома Звезд собралось куда больше народу, чем имело право войти внутрь. Не только отпрыски Восьми Родов, но и добрая половина южан из связанных с ними кровно или верной службой семей. Как же! Вернулись Тумайни, Толаи и Дитя Огня.
   Кто-то радуется исходу в Долине искренне, кто-то лишь делает вид. Но главное -- ничего другого и не остается.
   Род Тайау мог облачиться в последнюю дерюгу -- все равно все его члены сияли почище солнца. Конечно, Кайе было за что упрекнуть... очень даже было. Но кто бы стал -- вслух? Ныне многие высказывали сожаление -- слишком уж легко отделались северные крысы, спокойно вернутся в свои каменные норы.
   Къятта смотрел, как молодой человек со знаком -- кольцом свернувшимся ихи -- пробирался через толпу, стараясь не обращать на себя внимания. Ийа почти пришел в себя после совершенного в Башне, по крайней мере, глаза больше не казались провалами и на лицо возвращались живые краски. Жаль.
   Отворились двери; часть толпы потекла внутрь, но остановилась перед другими дверями, пропуская избранных.
   Светильники на потолке и стенах внутри Дома Звезд горели в честь вернувшихся посланников -- рубиновым сочным огнем, и печальный фиолетовый свет зажегся -- для рабочих, погибших в Долине Сиван. Как будто кому-то есть подлинное дело до них. С другой стороны, Север-таки лишился удобного укрепления, так что, можно сказать, отомстили.
   Теперь Кайе при желании мог присутствовать в Совете, вторым из Рода -- если дед согласится. Къятта бросил на давнего противника взгляд, пытаясь понять, что тот думает на самом деле, но молодой человек лишь задумчиво смотрел перед собой и видел явно не стену и не огни. Он не выказал ни разочарования, ни стыда, ни страха. И это портило торжество.
  
  
   **
  
   А вот и знакомая морда -- мозаика. Ей Огонек обрадовался. Да и она, казалось, довольно прижмурилась, видя полукровку.
   -- Ну, здравствуй, -- тихо сказал он, касаясь пальцами прохладных камушков.
   Полукровка заново осваивал дом, покинутый два года назад. Полукровка принес в него свое настоящее имя, но чувствовал, что не хочет слышать его здесь.
   Настороженно оглядывался, когда шел по узорчатым ровным плитам. После коридоров и уступов Ауста, каморок бедноты Тейит здесь казалось неправдоподобно просторно. А ведь это лишь часть дома, та, куда ему разрешали заходить в прошлое пребывание здесь. Часть дома, где жил или чаще всего появлялся Кайе. Сейчас тот был на Совете, а Огонька отпустили бродить, словно ручную йука.
   Тишина, сладкие, монотонные запахи сада. Самые ранние, предвесенние еще цветы -- и рядом с ними мелькают разноцветные молнии, крохотные длиннохвостые птички. Нектарницы...
   Никто не остановил, пока Огонек шел через сад.
   Не ощутил нужды в провожатых: дом не изменился ничуть. Свою комнату -- знал, что снова велели туда поселить -- нашел без труда. Будто и не было двух весен: та же кровать, накрытая циновкой, и циновка вроде бы та же -- с каймой-изображением полевых работ; присел на покрывало, тронул пальцем золотистые нити. И не поверишь, что дом этот, воплощение спокойствия, на деле пристанище людей с недобрым огнем в крови. Будто южане стремятся уравновесить свою страсть -- покоем.
   В его душе покоя не было. Ему уже приходилось и плыть по течению, и выбирать, и второе нравилось куда больше, хоть и недавний выбор привел к краху всего. Я не стану жить здесь... бесцельно, как растение в кадке, думал он. Ему уже пятнадцать. Кайе сказал, что связь можно разделить -- и чем он будет заниматься потом?
   Больше всего он хотел бы, как раньше, лечить бедняков; но стоило еще в пути заикнуться об этом, и Кайе даже слушать не стал.
   -- Что за бред ты несешь! -- вспыхнул былой товарищ. -- Не понимаешь, к чему приведет? Или с тобой каждый раз отряд посылать, для охраны? Или мне за тобой ходить, как на привязи? И ради кого бы! Обойдешься.
   Продолжать в то миг было бессмысленно. Огонек постарался скрыть досаду и кротко попросил -- быть может, найдется какой-тоспособ?
   "Ладно, потом", -- с досадой ответил Кайе.
   И на том спасибо.
   А сейчас Огонек сидел на лежанке и думал. Получалось не очень -- дом отвлекал, казался таким расслабляющим, уютным, а он сам, как ни крути, очень устал. До сих пор казалось -- покачивается, как на грис.
   Дождевой звон браслетов прервал его мысли. На пороге возникла Киаль, с перламутровой улыбкой и заплетенными в сложные косы волосами.
   Увидев ее, едва сумел пробормотать слова приветствия. Потом сообразил вскочить. А она рассмеялась, и золотой узор на щеках -- не видел на ней раньше такого украшения -- засиял радостно.
   -- Ох, мальчик, доставил ты нам хлопот! Но как же я рада, что ты вернулся!
   Киаль обошла его кругом, повернула, положив на макушку пальцы:
   -- Ты вырос! Уже ростом с Кайе. Но не так уж и изменился. Многих через два года и не узнать, -- она вновь рассмеялась. Потом села на лежанку вместо него и принялась расспрашивать, обо всем, подробно. Огонек говорил, испытывая неловкость из-за того, что она так близко.
   -- Ты не пошла к Дому звезд, ала? -- спросил, когда выдался перерыв в вопросах.
   -- Чем толкаться там под дверью, я выбрала поговорить с тобой, -- улыбнулась она, и кликнула девушку, велела принести еду и питье, и долго еще продолжала расспросы. Он уже не стоял, а сидел на полу, как в ее покоях когда-то.
   Что-то он рассказывал подробно и честно, о чем-то умалчивал, но откровенной лжи избегал. Не хватало еще запутаться в собственных выдумках!
   Потом она убежала, в сверкании золотых нитей и звоне браслетов. Такая красивая, лучше, чем сохранила память. И, кажется, искренне ему рада. Огонек внезапно вспомнил Атали -- смешную, неловко-заносчивую, и обидеть ее было так легко. А потом сама приходила. Птенчик неоперившийся. По ней он будет скучать. А Киаль... Надо попробовать с ней подружиться. И еще с кем-нибудь. Если, конечно, тут могут дружить с полукровкой.
  
  
   **
  
  
   Земли Тейит
  
   Копыта грис скользили по глине; уставшее, животное отказывалось повиноваться. Но девушка понукала грис, пока та не свалилась на склоне, поросшем скудной сероватой травой. Девушка успела соскочить, чтобы не оказаться придавленной мохнатой тушей. Но и тогда -- дергала за узду, кричала, пытаясь поднять обессилевшего скакуна. Закрытые, печальные веки грис еле подрагивали, морда была вся в пене.
   -- Сын плешивой змеи! -- со слезами в голосе бросила девушка, и побежала вниз, не щадя ног, прямо по острым стеблям.
   Может быть, в ином состоянии она потребовала бы суда Тейит, высшего, когда собираются все взрослые отпрыски четырех ветвей, потребовала бы, если б ее не заставили молчать -- и плевать, насколько разумной зовется такая попытка. Но сейчас ее хватило лишь на одно: отвязать могучего самца грис и мчаться в ночь, без дороги. Животное само выбирало путь. А теперь издыхало на склоне.
   В короткие мгновения передышки Этле сидела, обхватив руками колени, а один раз принялась безудержно смеяться. Над собой, над Айтли, который верил всем -- и сестре, над Лачи, который лелеял грандиозные замыслы и потерпел поражение. Поднявшись, девушка снова торопилась куда-то -- не на юг, не на север; к морю. Этле, Раковинка перламутровая, вспомнила о нем, не виденном никогда -- и думала только о нем. О большой воде, такой же большой, как человеческая глупость и подлость. Только она смоет липкую невидимую грязь с Этле, успокоит девушку навсегда. Соленая его вода -- все невыплаканные слезы мира. Все те слезы, что сама она не сможет пролить, не хватит ни сил, ни глаз. Но, если хоть одна капля скатилась по щеке брата, а ведь было такое в детстве -- она эту каплю отыщет, и близнецы уже не расстанутся.
   А Лачи... он вот-вот будет в Тейит и не получит такого удовольствия -- увидеть ее и убедиться, что племянница так и бродит по коридорам беспомощной дурой.
   Девушка не думала, что путь до моря ей попросту не осилить. И, когда на втором закате упала возле корней акашу, отпустила на свободу душу, надеясь, что хоть она верху увидит море, пока тело будет гнить в ложбине, поросшей редкими деревьями.
   Она сбежала из города после дошедших известий о том, что случилось в Долине и слухов о том, какая роль в этом была предназначена близнецам. Точнее, ее брату. Глаза ей открыла неприметная служаночка, а потом подтвердил один из конюхов Хрусталя. Мол, говорят...
   Теперь они говорят, да. Раньше молчали.
   Отец заикнулся было -- вправду ли ходят слухи? Или тебе сказали то, что хотели сказать именно тебе? -- но она пинком опрокинула столик с украшениями и притираниями, ухватила за повод оседланную для кого-то грис и ускакала прочь. Сердце подсказывало -- неважно, зачем, но сказали ей правду.
   А отец... он ее предал, выходит, своим молчанием, нежеланием призвать Лачи к ответу.
   И ей оставалось только умереть, благо, перед этим можно отпустить душу и улететь, куда собиралась.
  
   Девушка была -- и одновременно ее не существовало. Когда маленьких учат покидать тело, это скорее забава; все охотно идут на подобный урок. Не страшно -- рядом всегда кто-то из взрослых, его присутствие -- теплая рука в темноте, сжимающая твою руку, горящий костер в двух шагах от тебя, когда отходишь в ночь из освещенного круга. И лишь оставив свое тело самостоятельно, понимаешь -- это не смерть... это хуже.
   Этле распылена была в пустоте, где не рождалось ни солнца, ни звезд. Ни разума, ни сердца, ни ее самой -- но при этом она ухитрялась помнить, откуда пришла и даже -- как можно попасть обратно. Только не было смысла. Там, на земле, под корнями, осталось тело... и Этле ждала одного -- пока тело умрет и можно будет окончательно раствориться в пустоте. По преданию, такие -- зависшие между есть и нет -- лишены были и жизни, и посмертия.
   Но в блеклую, никакую пустоту вкрался шепот -- он не настаивал на возвращении, просто звучал печально -- будто мать поет колыбельную умирающему ребенку. Поет, желая порадовать его в последний раз и веря -- пока она поет, ребенок сможет дышать.
   И лежащее где-то на земле тело вдруг стало теплым, желанным для самой Этле, хотелось по-настоящему, ушами услышать этот напев. Отнюдь не так возвращают заблудившихся или ушедших против воли... там это -- рывок, боль, ужас от внезапного обретения себя, ничуть не меньший, чем ужас от потери. А здесь... тихая ласка, чем-то похожая на ласку, виденную от няньки -- единственной, кто действительно любил близнецов.
   Этле открыла глаза.
   Незнакомая комната, но такая похожая на те, где ей доводилось бывать. Гладкие стены, украшенные гобеленами, над курильницей поднимается пахнущий кедром дымок. Она снова в городе, гора не отпустила ее от себя. Но в окно заглядывает розовая вечерняя заря. Как долго девушка здесь лежит?
   Этле оглядела себя. Ее переодели -- белая туника до колен, и все. Прежнее платье должно было прийти в негодность после блуждания по склоном, падения на землю. Кто и как ее отыскал? Снова дядюшка, поскорей бы ему сдохнуть? Но этих покоев она не видела; даже если бы не вернули отцу, поняла бы, наверное, кто приютил.
   Пошатываясь, Этле дошла до окна, выглянула. Вид склона внизу, очертания дальних гор были немного иными. Я во владениях Обсидиана, поняла она. Снова Элати? Им-то с сестрой я зачем сдалась.
   Вошли женщины: одна несла бронзовый кувшин, другая поднос с едой. Этле не обратила внимания на служанок, а они, поставив ношу на столик, ушли. Это понравилось. Если бы сейчас начали причесывать, одевать, заставлять поесть, наверное, закричала бы.
   Когда начало смеркаться, она все же поела, и только отставила миску и вернулась посидеть на кровати, дверь отворилась и появилась Лайа. Тоже в белом -- не зря ее звали Белый Луч, полосатая накидка наброшена на плечи и закреплена у пояса медной пряжкой в виде цветка.
   Этле вскочила, приветствуя Главу Обсидиана, и засмущалась неприбранного вида.
   -- Сядь, -- сказала женщина доброжелательно. -- Моя сестра тебя нашла, а мне пришлось потрудиться, возвращая с той стороны. Ты сильная, и, верно, очень хотела уйти, лишь опыта не хватило.
   -- Не знаю, благодарна я или нет, -- ответила девушка. -- Мне незачем жить. Элати... в прошлый раз она меня пожалела, и теперь искала зачем-то -- по твоему приказу?
   -- Не только, у нее своя дочь есть, -- вздохнула Лайа. Она так и не села, стояла, скрестив на груди руки. Кликнула служанку, велела зажечь огонь в лампе возле кровати Этле, и, когда снова остались одни, сказала, так и не выйдя из тени:
   -- Лачи найдет, как тебя использовать. В твоем сердце ненависть до краев, и ты не сумеешь вылить ее на своего дорогого дядюшку. А вот на кого-то, кто будет ему неугоден -- да.
   -- Я не веревочная кукла на ниточках! -- вспыхнула Этле.
   -- Нет, разумеется. И ты уже многое пережила, можешь делать верные выводы. Однако горячая голова -- не лучший советчик. Я предлагаю тебе покровительство.
   -- Как это возможно? -- спросила девушка. -- Я -- дочь своей Ветви, и не могу...
   -- Что? -- улыбнулась Лайа, и, хоть оставалась в тени, зубы ее сверкнули с свете огня. -- Разве запрещено дружить детям разных Ветвей? Заключать брачные союзы? Слушать наставников, наконец? Не принято, это верно. Но никакого нарушения в этом нет. Ты можешь пожить у нас. Элати уже доказала свою заботу, а я... надеюсь, ты позволишь мне это сделать. Насчет остального решишь, когда пройдет достаточно времени.
   Этле забыла, что ее ночная туника совсем короткая, обхватила колени руками и думала. Что скажет отец? Ничего, вероятно. Он был способен только ее обнимать и горевать о сыне. А ей нужна месть.
   -- Я с благодарностью принимаю твое покровительство, -- сказала Этле.
  
  
   **
  
   Астала
  
  
   Половина луны прошла с часа его возвращения в Асталу. Больше не было шальных скачек и развлечений в лесу. Один только раз съездили, почти сразу после прибытия. После Огонек просил Кайе не брать его туда с собой -- слишком уж близко оказалась воля. А потом все равно пришлось бы вернуться, лучше и не напоминать себе, что бывает что-то помимо города. Если удастся найти свое место в Астале, полюбить ее... может, тогда. А еще опасался, что снова может начать привязываться к былому приятелю.
   Но Кайе, хоть и удивился такой просьбе, хоть и был ей видимо огорчен, согласился. Впрочем, он и сам теперь лишился части свободы, дед всерьез взялся готовить из него помощника Къятты не только в бою. А полукровка был совершенно лишним в торговых и ремесленных делах Рода.
   Хоть какая замена лесным вылазкам отыскалась внезапно. Огонек упомянул, как тренировался владеть оружием в пути в Долину, и теперь Кайе учил его защищаться, если понадобится, и внезапно оказался терпеливым и внимательным наставником. Эти занятия нравились Огоньку. И по-прежнему нравилось смотреть на тренировки Кайе, одиночные или с кем-то. Теперь не завидовал -- просто любовался им, как мог бы любоваться диким зверем или стихией. Теперь знал, что за всем этим стоит.
   Тело юноши стало еще более развитым, соразмерным. Ему равно легко давалось и то, что требовало скорости и ловкости, и то, что требовало выносливости и силы. Конечно, Питоны, к примеру, смотрелись заметно мощнее его, тяжелее, да и рост у Кайе был средним. Но остальные все-таки где-то могли оказаться неловкими, где-то несовершенными. Тут же недостатков попросту не было.
   На бронзовой гладкой коже виднелось много едва заметных отметин -- небольших шрамов; на нем все заживало быстро, но одни приходили на смену другим.
   Если бы снова бродили в лесу, их больше бы появилось. Но в свободное время, когда не хотелось оставаться дома, Кайе с Огоньком все-таки выбирались в город -- на улицы ремесленников, в торговые ряды. Как и два года назад, бывали и в предместьях, смотрели на рыбаков, строителей, садовников и пастухов. Эти часы радовали обоих, но все-таки не выходило так же легко и непринужденно, как в прошлом. Все равно Огонек был рад этим прогулкам.
   А вот петь он больше не мог. Под нос себе напевал, оставшись один, но это было совсем не похоже не прежнее, радостное, когда и сам был захвачен мелодией, и захватывал слушателя. Кайе просил пару раз, но Огонек сказал: с голосом что-то, не получается.
   Жил в прежней комнатке. Дом был просторней, чем почти все виденные в Тейит, но ему было здесь тесно, весь дом казался помесью клетки и площади, на которой находишься у всех на глазах. Не знал, подозревали его в чем-то теперь или нет -- сто раз мог убить, если бы заслали намеренно -- но теперь он четко ощущал чуждость всем в этом доме. Домочадцы его не избегали, но часто словно не видели. Игрушка, зверушка, не более. С горечью понимал, что полукровка-то он везде, но в Тейит были товарищи, бабушка... Может, с Киаль получилось бы высечь искру тепла, но она уехала куда-то к цветочному озеру. Странное положение его тяготило -- он не принадлежал к числу домашних слуг, не имел корней в городе или предместьях, да и обращались с ним не как с пленником, хоть и приглядывали. Вернее всего казалось -- Кайе просто снова зверушку себе завел, точнее, прежнюю возвратил. Но считать себя кем-то вроде дрессированной йука для Огонька было уж слишком.
   Еще до того, как Киаль уехала, он, поняв, что не в силах просто слоняться по дому, когда Кайе здесь нет, обратился к девушке, попросил приставить к кому-нибудь из домашних целителей. Раз уж Кайе запретил искать, кому нужна помощь в бедных кварталах.
   -- Это сложно, -- сказала Киаль, перебирая цветочные лепестки. -- Ты думаешь, наши целители Рода то и дело кого-то лечат? Нет, слава Солнцу, болезни и раны для нас и наших слуг -- дело нечастое. Куда чаще они изучают новое, порой по многу дней сидя над какими-нибудь записками, развивают свою Силу, обмениваются опытом...
   -- Без пациентов?
   -- Пациентов находят. Если понадобится. Но ты им будешь только мешать. Ведь что ты можешь? Перевязать несложную рану, принести разные травки, подержать таз с водой...
   -- Но травы я могу не просто принести, но и собрать, и приготовить лекарство!
   -- У них есть свои ученики и помощники, куда более многообещающие, которые и занимаются этим поначалу. Ты же никогда не станешь настоящим целителем. Будешь только отвлекать тех, от кого порой зависит и наша жизнь.
   Лиа не была "при доме", с грустью подумал подросток. Потому и бедствовала порой.
   -- Ала, ты уверена, что они откажутся?
   -- Отказаться они не посмеют, но в этом нет смысла.
   -- Но что же мне делать?
   -- Просто жить здесь тебя не устраивает? -- удивилась Киаль.
   -- Кем? В домашние слуги вряд ли Кайе меня отправит...
   -- Глупый, -- смех девушки раскатился бубенчиками. -- Люди трудятся, чтоб заработать себе на еду, а тебя кормят и так. Занимайся тем, что тебе по душе -- вот как я. Знаю, тебе нравится петь...
   -- Даже птицы не поют весь год напролет, с утра до вечера. Мне нравится... быть полезным.
   -- Ты очень полезный, -- снова засмеялась она, и Огонек понял -- Киаль не услышит, у них совсем разные голоса. Так рыбы вряд ли услышат тех самых птиц.
  
  
   В Тейит девушки на него не смотрели, или он не замечал. Атали не в счет, она еще маленькая. А тут ощутил к себе внимание нового рода -- не серьезное, полукровка все же, но с таким-то покровительством!
   Их было две, из молодых домашних служанок, одна -- подвижная, с тугими кудряшками, другая -- с двумя косами, со вздернутым носом и кучей смешных колкостей под языком... Его так и тянуло спросить -- ведь я не совсем человек для вас, до меня вы тоже предпочитали зверушек? Еще и поэтому Огонек не хотел оставаться дома, пока там не было товарища. Опасался в очередной раз попасть в ловушку или сказать что-то совсем негодное, и так-то невесть что его ждет.
   Чувствовал: в нем самом и впрямь словно жили две половины -- одна стремилась лечить людей, жить с ними в дружбе и мире, вторая тянулась к лесу, любила и знала лес, и не желала подчиняться тем, кому положено по умолчанию. Вот с этой второй стороной Кайе оказался ближе всех прочих.
   О севере -- жизни там, обычаях, нравах -- с ним лучше было даже не заговаривать. А вот о рууна слушал с большим интересом, верил тому, чему другие не верили -- чувству другого на расстоянии, например; но Огонька задевала его снисходительность по отношению к дикарям. Он говорил о них так, как говорил бы о занятных лягушках каких-нибудь.
   Но... при этом он слушал не так, как Атали и другие, кому Огонек пытался рассказывать. Для них это была сказка. Честное слово, если б и сам Кайе состоял только из одной, близкой Огоньку части! Когда юноша направлял его на тренировке, или серьезно расспрашивал, неужто дикари и впрямь хорошо рисуют, спорил, насколько безопасны те или иные ягоды и коренья, к которым Огонек привык у рууна, рассказывал о землях Асталы, и прочих, которые видел -- он был действительно близким. Даже ближе, чем Лиа, которая все-таки принадлежала другому миру. Если бы...
  
   Кайе, похоже, чувствовал, что Огонек и не пытается в прежнее, а занял какую-то новую, выжидательную позицию, и в нем самом росло напряжение, вдобавок к тому, что и так между ними висело. Иногда замолкал на полуслове -- и смотрел в упор, будто на противника в Круге. И оборвать Огонька на полуслове мог -- а потом уже оба не рисковали продолжить, и темы той не касались вовсе.
   Все напряженней становились и самые обыденные разговоры. Огонек все с большим напряжением ждал, когда Кайе наконец не выдержит.
  
   В этот день после очередной тренировки они ушли к реке Читери. Заканчивались дожди, вода текла грязная, бурная, текла с собой всякий сор. Но здесь, выше окраин, это не городской был сор, а лесной. Кайе нравилось бороться с течением, Огонек же побаивался -- помнил, как барахтался именно в этой реке, в другом только месте, и едва не погиб. Поэтому предпочитал сидеть на прибрежных камнях.
   -- Ты не можешь мне простить смерти родителей? -- спросил Кайе, выбираясь на берег -- словно продолжал прерванный только что разговор. -- Я же согласился считать тебя невиновным... и твоего отца, или хоть не думать об этом больше.
   -- Если ты думаешь, что только это причина... Ты не убивал их намеренно. А случайно -- кто знает, сколько еще погибли людей там, в пожаре?
   -- Там были глухие места.
   -- Это верно... Но и северные разведчики, и наша семья оказались в огне. Но нет, камня за пазухой я не держу, нет нужды говорить о прощении.
   Огонек встал, зашел по колено в воду. Даже разговоры о том пожаре вызывали смятение -- и нежелание оставаться на берегу. Кайе не отставал:
   -- Тогда почему?
   -- Я говорил... оба мы изменились. А ты желаешь, чтобы я стал таким, как раньше, хотя тебе самому я-прежний уже не был бы нужен.
   -- Это все северные отговорки.
   -- Я всегда был с тобой честным. Вспомни.
   -- Был, -- хмуро сказал Кайе.
   Тот день неожиданно закончился мирно, даже хорошо: ожеребилась одна из грис, принесла золотого детеныша, и они забыли о разговоре, наблюдая, как крохотная кобылка пытается встать на ноги, пушится и тянется к людям, не только к матери.
   -- Хочешь, будет твоя? -- спросил Кайе.
   -- Пусть лучше будет моя подопечная...
   Как бы мог счесть ее своей, когда не имел и своего дома?
   Потом, пока новая тень еще не легла между ними, Огонек снова заговорил о целительстве. Долго думал -- раз нельзя в город и нет смысла навязывать себя тем, кто в доме, быть может... храмовые больницы? Знал, что туда обращаются, и служители помогают не только молитвами.
   -- Ты можешь их... попросить, -- сказал, надеясь, что приказы не понадобятся -- люди не любят тех, кого им навязали.
   Огонек помнил, как тот резко ответил в дороге, когда речь зашла о простых горожанах, но против храмовых целителей Кайе вроде бы ничего не имел.
   -- Тебе совсем делать нечего? -- спросил он слегка раздраженно, однако не стал возражать.
   Полукровка не сомневался -- спорить с Кайе не станут, не сумасшедшие, но задумался все же, насколько вправе Дитя Огня указывать жрецам? Высших при больнице нет в любом случае, но если будут возражать они, высшие?
   -- Во что ты веришь? -- спросил он, пытаясь отыскать взглядом контуры Башни, но ее не было видно за древесными кронами. Кайе то ли понял его взгляд, то ли просто сказал то, что оба знали и так:
   -- В Хранительницу. В себя. Наверное, в своих близких тоже.
   -- И все? А те, что создали мир, и незримые, что повсюду...
   -- То, что нечто неведомое пронизывает весь мир я знаю и так, зачем мне еще в это верить, -- усмехнулся Кайе. -- Почему я могу менять облик? Почему моя кровь из огня? И тот же Хлау -- он человек, но он не такой, как простой земледелец. Он высшее существо? Нет. А Хранительница -- она иная. Есть что-то еще помимо нее, но я не знаю, как с ним общаться и возможно ли это.
   -- А ваши жрецы...
   -- Я не знаю, сколько там истинного чутья, а сколько -- старинных знаний, всеми забытых. Не стоит думать об этом. Мы не мешаем друг другу.
  
  
   **
  
   Когда Кайе, понемногу принимая на себя новые обязанности, оставлял дом -- это бывало теперь все чаще, на несколько часов, иногда пару суток -- Огонек уходил в больницу. Но там, наверное, дорого заплатили бы, чтобы больше не видеть его.
   Больница находилась при одном из городских Домов Земли -- не совсем вплотную, чтобы не мешать приходящим по другому делу, но и не слишком далеко. Две арки -- за одной принимали пациентов, за другой раскинулся больничный каменный двор, в нем темнел узкий сарай, где на циновках в ряд лежали пациенты. Те, кто мог сам ходить, сидели под полотняным навесом в ожидании, когда ими займутся. Там же во дворе поднимался невысокий обруч колодца, под соседним навесом готовилась немудреная пища -- лепешки и каша, в глубине подручные растирали корешки и листья, составляли всяческие лекарства и мази. Сбоку притулился каменный домик, где больных лечили горячий пар и разные ароматные травы. Сейчас в Астале было еще прохладно; Огонек как-то представил, каково там сидеть в самую влажную жару и ему стало нехорошо.
   На излечении никогда не было меньше двух десятков пациентов, в основном людей среднего достатка.
   Бедноту заболевшую принимали в "домах исцеления" в рабочих кварталах, и туда служители наведывались сами, когда не справлялись местные лекари. Огоньку туда соваться Кайе настрого запретил. Люди с окраинных кварталов, чернорабочие, не имели и такого ухода.
   А здесь было довольно чисто, хоть и витали тяжелые запахи, и мухи летали в немалом количестве. Однако больных и впрямь ставили на ноги.
   Огонек вновь оказался на самой низшей ступени: таскал воду, подметал, стирал, на него охотно спихивали самое тяжелое тутошние работники, приставленные к целителям.
   Новое дело удовлетворения не принесло.
   Косые взгляды и брошенные сквозь зубы слова он терпел, как и черную работу, был даже ей рад. Совсем уж плохо с ним обращаться не смели, а остальное -- неважно. Хуже было другое -- пациенты его участия не хотели, кажется, им неприятно было даже то, что полукровка моет пол и выносит горшки.
   "Уж сюда-то могли не пускать это отродье", не раз и не два слышал он. Загрустил. Потом понял, что лучше уйти -- только мешает лечению. А совсем к выгребной яме становиться -- Кайе всем служителям головы оторвет, да и хотел не этого.
   Истину утаивать все равно бы не смог. Спасибо, юноша особо и не расспрашивал, не нравились ему разговоры о болезнях и неблагополучии. Лишь однажды спросил, и Огонек постарался соврать убедительно, однако вранье спасением не было.
   А однажды все чуть не закончилось плохо. Кайе силуэтом обозначился в арке, веселый и нетерпеливый, окликнул товарища, когда тот тащил два сосуда с водой.
   -- Бросай это всё, -- велел он, не слушая возражений. -- Ты тут водоносом, что ли, устроился? Я думал, что-то нормальное.
   Огонек счел за лучшее отдать воду первому попавшемуся работнику и последовать за приятелем -- тот и без того перепугал всех во дворе у больницы. Если всерьез возьмется расспрашивать... А он начнет рано или поздно. Или вот так еще раз объявится, когда личная игрушка занята черной работой. Хорошо, что пока ему не до целительских порывов Огонька.
   Не раз и не два, конечно, возникал соблазн попросить -- скажи, что ты не просто отправил к больным какого-то полукровку, в наказание, может; вели им прямо, пусть учат, позволяют помогать по-настоящему! Только гнал от себя эти мысли. Не будет хорошего после таких приказов, и раньше надо было думать. А уж пациентов и вовсе не заставишь доверять полукровке. На севере за ним стояло огромное уважение к Лиа, да и ходили они к обездоленным -- таких равно не лечили ни здесь, ни на Севере.
   ...Краем уха услышал, что кто-то из служителей набрался смелости и обратился к Ахатте, но был выгнан с позором. Мол, если вы не можете разобраться с двумя мальчишками...
   Вряд ли для кого-то Кайе просто мальчишка, и не в годах дело -- старику-то самый раз его так назвать.
   А жизнь Огонька после этого стала еще тяжелей, и он всерьез опасался схода лавины.
  
   Вернувшись домой, он привычно обнаружил на столике в своей комнате ужин -- лепешки с мясным соусом, миску каши, ореховую пасту. Как всегда после долгого дня, был очень голоден, но сегодня кусок в горло не лез. Может быть, он недооценивает Кайе? Ведь в Долине тот повел себя с Лачи разумно. Может быть, и сейчас...
   Прихватив блюдо с лепешками, спустился в сад, долго сидел на ступенях -- смерклось уже, блестки звезд рассыпало над деревьями. Сидел, вдыхал влажный сладкий воздух, который почти позабыл в Тейит, и думал. Ощутил, что сзади подошла женщина: хоть не было обычного для девушек и молодых женщин Асталы звона браслетов, но легкие шаги явственно говорили о ее возрасте.
   Обернувшись, узнал. Знал даже ее имя -- Нети, и ее историю, от тех двух служаночек.
  
   Для девчонки с окраин, не мастерицы даже, подобное возвышение казалось воистину чудом. В доме она держалась на положении простой служанки, но относились к ней вполне уважительно -- скоро поняли, что Натиу из сна тянется к этой девушке и доверяет ей. Ахатта спросил, не желает ли она, чтобы ее судьбу устроили -- на нее смотрел не один молодой мужчина из домашних слуг и синта. Девушка молча покачала головой.
   Ее отличало спокойное достоинство, переходящее в отстраненность -- подобное не больно ценилось; одно дело -- знать себе цену, гордости не терять, а другое -- отрешенное безразличие. Но охотники снискать ее благосклонность находились и в доме, и за его пределами.
Ее одежда всегда была безукоризненно аккуратной, но лишенной украшений -- Нети разве что неширокий узор позволяла себе. Кайе взял ее в дом, повинуясь порыву -- но выяснилось, девушка умеет себя вести. И она добрая, внимательная. Руки ее, не слишком умелые, оказались очень надежными. Нети почти не отлучалась из покоев Натиу. И почти все время молчала.
  
   Увидев ее, Огонек удивился. Сюда девушка не заходила обычно. Но приветствовал ее, подумал, не предложить ли часть своего ужина -- не решился, еще высмеет. В этом доме и последние слуги не голодали.
   -- Я просто хотела как следует увидеть тебя, -- сказала она голосом задумчивым и чистым, и стояла прямо, тело и платье ее слегка серебрились. -- Я такая же пленница и имущество этого дома. И я ухаживаю за сновидицей, кое-что от нее перешло и ко мне. И не могла не почувствовать -- кто-то постоянно здесь страдает и задается вопросами, что ему делать.
   -- И что же мне делать? -- спросил Огонек, чувствуя непривычную робость, будто к нему пришел дух, а не человек.
   -- Смириться. Перестать страдать о том, чего никогда не получишь.
   -- И все?
   -- Больше мне нечего тебе посоветовать, -- сказала она и заскользила прочь, серебристый луч на дорожке.
   Лепешка так и осталась недоеденной, и мясной соус остыл.
  
  
   Кайе появился с рассветом, Огонек, чуть придремавший прямо на ступенях сада, слышал его смех, брошенные кому-то веселые слова -- юноша не опасался разбудить тех, кто еще спал. Дом сразу перестал казаться пустым огромным коробом, как всегда, когда все в нем стихало.
   Всю ночь Огонек думал над словами Нети и понял, что это ему не подходит. Неизвестно, был ли выбор у девушки, а у него пока есть; невесть почему, но Кайе пока его слушает хоть иногда.
   -- Тебя выгнали из дома сюда? -- он стоял перед полукровкой, свежий, как утренняя роса, хотя, очевидно, тоже не спал, и был сейчас всем доволен. Самое время.
   Огонек встал; они теперь и впрямь одного роста...
   -- Я подумал -- пока в больнице от меня меньше толку, чем хотелось бы. Может быть, сперва я как следует выучусь? Не нужен учитель, достаточно книг...
   -- Забудь, -- перебил его Кайе, подхватил миску с лепешками, в которой уже обосновались муравьи, и запустил ее через весь сад, через изгородь. Ладно если никому на голову не упадет. Но это было от веселья, не злости.
   -- Я уезжаю надолго, и ты поедешь со мной -- к западному хребту. Хватит тут мхом обрастать.
   Огонек ощутил радость. Дальний путь -- это не привязь, которую ощущал, ненадолго наведываясь в окрестный лес. Еще одни новые земли, это всегда любопытно. И Кайе... Прошлый их совместный путь был приятным. Может, и с этим посчастливится.
  
  
   **
  
   Несколько дней, пока собирались, Кайе ставил полукровку в пару с другими, совсем молодыми синта. Был даже подросток двумя годами младше Огонька, еще не получивший эту должность, сын одного из стражей.
   Но навыки борьбы у него были куда лучше, если только удавалось полукровку поймать: искусством уворачиваться тот владел в совершенстве. Смотрел на мальчишку и видел -- тот злится, считал Огонька легкой добычей.
   -- Хватит уже бегать! -- возмущался, а полукровка возражал:
   -- Я делаю, что умею!
   Кайе откровенно развлекался, сидя на углу бассейна и глядя на них. Огоньку тоже было вроде как весело, но не до конца. С Кайе тренироваться один на один было проще, хоть там шансов не оставалось даже размером с пылинку. А тут, с другими людьми, он слишком отчетливо вспоминал и Шику, и спутников-северян. Те тоже его учили... и чем все закончилось.
   -- Стой уже, -- горячие ладони легли сзади на плечи. -- Ты можешь больше, чем думаешь, а все время убегать не получится. Сейчас покажу, не пытайся двигаться сам, следуй моим движениям.
   -- Это нечестно! -- запротестовал юный противник. -- Я тогда хоть отца позову, или кого из старших!
   -- Нечего, -- сказал Кайе. -- Становись!
   Глаз его Огонек не видел, но слышал смех в голосе. А вот в голосе мальчишки, делано-возмущенном, был самый настоящий страх. Кто знает, чем бы все это закончилось, но Кайе окликнули.
  
   ...Не мог сказать сходу, сколько ей весен -- разве есть возраст у солнца? В складчатой белой юбке, золотой кофточке-челле без рукавов, с украшениями из золота и янтаря. Ее густые волосы едва достигали плеч -- женщин с такой прической он видел нечасто. Глаза то ли были черным подведены, то ли настолько густые ресницы их обрамляли.
   А двигалась она плавно и так спокойно-уверенно, что, казалось, река подвинется, чтобы дать ей пройти.
   -- Что ты здесь делаешь? -- из тела Кайе словно сотни игл выросли; он оттолкнул Огонька, развернувшись к гостье.
   -- Я приходила к Ахатте, но мне сказали, что он в предместьях. Неблизко, надеюсь, он в добром здравии. Не могла тебя не приветствовать -- выходит, сейчас ты главный в доме. Что ж, пойду поищу Къятту, мне передали, он у вашей родни.
   -- В Бездне ищи!
   -- Нехорошо, желать такого брату! -- улыбнулась, ничуть не задетая. Повернулась и ушла, легко ступая, в солнечных бликах.
   -- Пасть закрой! -- бросил Кайе подоспевшему домоправителю, который начал было рассыпаться в извинениях.
   Огонек спросил, все еще смотря в сторону, куда ушла незнакомка.
   -- Кто она?
   -- Шиталь Анамара. Всё, хватит, -- и сам зашагал прочь.
  
   Раньше подросток думал, что нет никого красивей сестры Кайе. Но в сравнении с этой женщиной Киаль была не более чем малиновка подле птицы-ольате. Шиталь выглядела ожившим изваянием из бронзы и солнечного камня, работой самого искусного мастера, потому что людей такой красоты не бывает.
   А Кайе, выходит, Шиталь не любил.
   Настолько, что и говорить о ней не желал.
  
   **
  
  
   Кайе был так рад снова -- и надолго -- уехать из дома, только вернувшись, так странно поглядывал на брата и деда, что Киаль удивилась -- она, которую мало интересовали дела семейные. Удивилась, и задала вопрос напрямую. Кайе невнятно пробурчал что-то про невесту, закончив не рассерженным, а скорее испуганным и обиженным росчерком: "учитывая ваши планы, я скоро сбегу хоть к северянам".
   Киаль это насмешило, в их семье к браку не принуждали никого и никогда, в отличие от многих и многих других семей. Но Къятту она все-таки остановила, заметив в главном зале среди колонн. Он о чем-то размышлял, и в полутьме казался еще одной колонной, только вполовину меньше. Заслышав привычный звон браслетов, сопровождавший сестру, кивнул ей приветливо -- значит, в добром расположении духа. Значит, может ответить по-человечески.
   -- Это правда? Ты говорил серьезно? -- спросила Киаль, объяснив, с чем пришла.
   Къятта неожиданно рассмеялся, и шагнул к сестре, выступая из тени в полосу света.
   -- Нет, конечно. То есть... не совсем. В нашей семье ранние браки не приняты в любом случае, даже отцу было девятнадцать. Тем более речь о таком подарочке. Но разговор с Таррой и вправду был, и девушка -- хорошая партия. Только ждать еще и ждать... А пока он снова осознал, что я ему нужен.
   -- Пока он осознал, что ему лучше бежать, -- хихикнула Киаль.
   -- Про тебя тоже спрашивают не первый год, -- невозмутимо откликнулся Къятта. -- Но тебя никто не достоин.
   Впервые за долгое, долгое время между ним и сестрой промелькнуло что-то теплое, почти дружеское.
  
  
   Ахатта отправил младшего внука на плато Красноводное, в сторону океана, встретить караван с золотым и розовым жемчугом. Ныряльщикам повезло найти целое подводное поле, и теперь добыча могла привлечь кого угодно. Сильная охрана отпугнула бы разбойников, но и одно присутствие Кайе было достаточным.
   -- Нападать на вас не рискнут, -- сказал Ахатта, напутствуя внука. -- Но ты и сам должен сдерживаться, не поддаваться на возможные подначки. Никто не должен потом обвинить тебя в развязанной сваре. Особенно если кто-нибудь пострадает.
   -- Не буду я, -- нетерпеливо ответил юноша. Он уже был не здесь, а по дороге к океану, до которого, правда, не доедет сейчас, но, может, хоть ветер оттуда почувствует. А в Астале понемногу снова становилось жарко, но пока хоть не душно.
  
   Огонек же просто радовался тому, что на время покинет город, который так и не смог полюбить, тому, что узнает еще немного о мире -- может, и подыщет себе новое место. Люди Юга тоже должны быть разными -- как в Тейит не сравнить Лачи и Лиа. Немного огорчало, что снова немалую часть времени придется провести в седле, предпочел бы идти пешком. Но эта плата была самой малой из возможных.
   Из ворот выезжали, когда солнечный шар еще был окутан розовой дымкой. Кавалькада из пятнадцати всадников проследовала мимо заборов к рощице, границе домов родни Тайау и их приближенных. Огонек ехал одним из последних; он чуть замешкался, глядя, как солнце поднимается между стволов, неяркое, сонное. Ощутил на себе взгляд. Кайе, полуобернувшись, смотрел на него с какой-товеселой нежностью, словно говоря -- ну вот, теперь все, как надо, все ссоры остались в прошлом. Огонек отвел глаза.
  
  
   **
  
   Тейит
  
   Приближенный Лачи принес голубя, посланника одного из шпионов в Астале.
   Белый с полосатым хвостом голубь в руках -- покорный, ждет, когда от лапы отвяжут письмо. Напомнил другого -- голубя близнецов, один из которых мертв, а вторая умчалась невесть куда, не взяв даже сумки с едой, только сильную грис.
   Лачи стало не по-себе. Будто весточка с того края мира...
   Неважно, просто похожая птица.
   На тонком листе тростниковой бумаге -- по оттенку сразу видно было, что с Юга, из окрестностей самой Асталы-города -- небрежно расположились знаки, и, угловатые, казались самодостаточными; но Лачи видел не столько их, сколько смысл, который знаки несли. Похоже, начертал знаки уверенный в себе человек. И собственно письмо говорило о том же. Короткое -- но понятное.
   "Нам есть, о чем поговорить. Через две луны у перевала Антайа, восточный отрог Пастушьей горы. Назови точное место сам. Если желаешь, возьми с собой надежную свиту. Я буду один".
   Ни имени, ни родового знака. Кто-то из Сильнейших наверняка, более слабые семьи не столь самоуверенны.
   Как он заставил человека Лачи отправить письмо? И приписка -- уже рука его собственного шпиона: "Он сказал о ночных огнях".
   Огонь и ночь. Кайе Тайау.
   Если это ловушка... уж больно нелепа. Письмо действительно с юга, никто не сможет подменить его голубей. А южане не рискнут убить Соправителя Тейит. Даже после Долины Сиван не рискнут, тем более они-то в выигрыше.
   Место? Пусть будет возле скалы-колодца.
   Голубь, отправленный в Асталу, ничем не напоминал о птицах близнецов.
  
  
   **
  
   Земли Юга
  
  
   Пока ехали в сторону западных гор, почти не разлучались, много разговаривали, и это Огоньку нравилось, совсем не то что недавний путь в Асталу. Но на привалах было трудно с остальными членами отряда. Кайе с ними общался по дружески, а они полукровку всего лишь терпели, похоже.
   По ночам снились прихотливые уступы Тейит, переливы серого камня -- то молочный оттенок, то почти угольный. И -- светлые мраморные ступени, розоватые на заре... Не отпускала тоска о потерянном доме.
   А наяву не то что каменных ступеней, даже внятной опоры не было; Кайе это огонь, на него не больно-то обопрешься. Бесконечные, тяжелые мгновения -- вот он спрыгивает с грис, оборачивается, убирая со лба волосы, беглый взгляд, блестящий, прямой -- все ли в порядке? -- и сомнение подступает, точно ли оно того стоило? А он -- отходит к остальным, так ничего и не заметив.
  
   Недалеко от притока реки Иска лес прерывался -- его сменяла широкая равнина, вроде тех, что так часты на севере, подле Тейит. Высоко над равниной парил огромный орел. По преданью, именно такой орел поднимал Солнце на небо... Огонек следил за птицей, пока та не превратилась в точку.
   -- Знаешь, -- сказал внезапно. -- Я несколько раз видел "перья".
   -- Да? -- Кайе развернул грис настолько быстро, что Огонек отшатнулся. -- Где, на севере?
   -- И там, и у рууна.
   Теперь они ехали бок о бок, и разговор увлек обоих. Оба встречали странных небесных созданий, было, чем обменяться, о чем поспорить.
   -- Если они могут поднимать в воздух предметы, то, верно, и человека подняли бы. Рууна умеют с ними ладить, вдруг есть способ договориться? -- рассуждал Огонек.
   -- Оседлать "перо", словно грис?
   -- Зачем сразу так... мы же плывем в реке, хоть воде нет дела до нас. Она не служанка, просто держит плывущего. Вот если б и "перья"так!
   Вздохнул еле слышно:
   -- Полетать и я бы хотел...
   -- Я тоже не откажусь, -- весело сказал Кайе.
   Огонек не сдержался, хихикнул, представив энихи, парящего навроде белки -- летяги, растопырив лапы и помогая себе хвостом. Подходящее было время, чтобы задать давно интересующий вопрос
   -- Скажи, когда ты -- хищник, то понимаешь все, как человек?
   -- Нет.
   -- Тогда как же?
   -- Не могу сказать. Не знаю, -- задумался, брови сошлись ближе к переносице. -- Все это -- я. Но я -- энихи понимаю только самое общее... враг передо мной или нет, добыча или запретное...
  
   А время наступало прекрасное, самое лучшее время года. Завершались дожди, мир распахивал глаза, поднимался обновленным и свежим. Не было ни духоты, ни палящего зноя, только готовность к цветению, к брачным песням птиц, к торжеству юности. Это лучшее мое путешествие, думал Огонек. Он и к грис приноровился наконец, хоть не стал умелым всадником. Если бы только они ехали медленней!
  
   Очередное небольшое селение дало им приют на ночь, и радость Огонька несколько приугасла. Очень уж явно тут опасались их отряда. И столь же явно спутники Кайе брали все, что хотели. Никому зла не делали, но весенняя мягкость воздуха будто предгрозовой стала. И девушка эта еще...
   Девушке было на вид столько, сколько ему самому. Остроносенькая, подвижная, похожая на кейли-куницу. Она сама льнула к Кайе, улыбалась, но Огонек слишком явственно видел страх в ее глазах, в каждом движении. Тяжко было смотреть на это, но понимал -- не его дело. И защищать тут некого, и вмешиваться нельзя.
   Поэтому, когда выпал удобный случай, ушел, бродил под деревьями, думая -- если у меня что-то будет, то не так, уж точно не так. Сова мягко ухнула, обронила ему на плечо темное перышко. Поглядел, направив под лунный свет -- кажется, рыжее, в крапинку.
  
   Он потом спросил, есть ли у Кайе невеста, или кто на примете -- у него самого, или у Рода. Вряд ли с ним торопились, но мало ли. Тот неожиданно изобразил гримасу, будто по ошибке осу проглотил.
   -- Нет, -- довольно угрюмо ответил, добавил: -- Мне бы этого не хотелось, но рано или поздно придется, наверное.
   Огонек не стал допытываться. Но мысли пошли в ином направлении, и он упорно не отставал, стараясь держать свою грис поближе к Кайе:
   -- Я много читал в Тейит. Пути севера и юга разошлись настолько, что полукровки почти наверняка родятся лишенными Силы. Но ведь раньше все были одним народом. Если бы удалось как-то справиться с этим, преодолеть поставленные Силой границы...
   -- Чего ты от меня хочешь? -- тот развернулся, предоставив грис бежать куда вздумается. -- Чтобы мы начали брать себе женщин-эсса?
   -- Я ничего не хочу, я пытаюсь понять. Неужели ваши мудрецы не пробовали...
   -- Ты чего-то наелся, пока я не видел?
   Огонек не собирался спорить. Представил пару -- Кайе и... допустим, Атали. Хихикнул, настолько нелепой показалась картина. Фантазия услужливо нарисовала продолжение -- детей, ярко-рыжего цвета длинношерстных энихи. Поглядев на хохочущего уже во все горло Огонька, товарищ ударил свою грис по крупу и умчался вперед.
  
  
   На очередном привале стали недалеко от маленькой, поросшей камышами реки. Ее вода была совсем темной -- то ли по цвету дна, то ли исток ее был в одном из "черных озер" -- по легенде, подобные прячутся глубоко под землей и вода их усыпляет человека навечно. Но на свету силу теряет -- поэтому здешнюю воду все пили спокойно.
   Огонек отошел подальше и наткнулся на товарища; Кайе сидел у речушки, наблюдая за струями -- те подпрыгивали у дна, будто маленькие узкие рыбки. Проводил пальцами над темной гладью воды.
   Что он высматривает? Уж точно не свое отражение.
   Оглянулся, сверкнула улыбка:
   -- Держи! -- протянул огромную сине -- зеленую стрекозу, блеском похожую на драгоценный камень. Озорные глаза, и сам -- светлый, радостный. Не дождавшись ответа, рассмеялся: -- Что? Стрекоз не видел?
   Полукровка не отозвался. Что мог сказать -- ты не такой, как в Астале? Так нет ведь, он и таким бывал. Что ему мешало быть таким всегда?!
  
   Огонек двинулся берегом дальше. За спиной прошла пара южан из свиты; его заметили, но ничего ему не сказали. Обменялись замечаниями между собой, отнюдь не стараясь говорить потише. Он предал своих, донеслось до слуха подростка. Решил, что получит на Юге кусок пожирнее; но когда Дитя Огня наиграется, то поймет -- полукровки на Юге нужны еще меньше, чем на севере, а предателей не любит никто.
   Испарилась вся радость. К берегу Огонек уже не вернулся, хотя знал, что приятель там ждет.
  
   Когда уже собирались ехать после привала, подошел, заговорил, пока Кайе седлал свою грис.
   -- Знаешь... мы ведь растем, ты уже взрослый, да и я тоже почти. На севере каждый с ранних лет знает, кто он в этой жизни -- каменщик, рыбак, плетельщик корзин... На Юге то же самое. Дети помогают сперва, потом сами встают на ноги. Не всем нравится их жизнь, но она хотя бы понятна. А я... словно и не вылезал из той реки, где меня протащило через пороги. Так и бултыхаюсь по-прежнему. Я пытался быть целителем в Астале при храме, но вышло не очень. Сейчас нам в пути хорошо. Но вот мы снова вернемся... кем я там буду? Предателем с Севера? Подобрашкой из милости, которого справедливо будет презирать любой мусорщик?
   -- Чего ты на сей раз хочешь? -- знакомые низкие нотки в голосе не сулили ничего хорошего, но Огонек продолжил:
   -- Оставь меня в предместьях Асталы -- города, в какой-нибудь деревушке, где нет богачей. Попробую стать там полезным. Я буду недалеко, если что, и...
   -- И долго ты будешь так развлекаться? Говоришь, как другие живут, а сам не способен нигде задержаться надолго, и все вокруг виноваты?
   -- Ох, я не об этом вовсе.
   -- А о чем же тогда? Или я снова что-то сделал не так? Еще немного, и надо мной уже смеяться начнут -- полукровка завел себе ручного зверька!
   -- Да ты просто все не так понял! -- Огонек потянулся, пытаясь коснуться товарища, успокоить его.
   -- А пошел ты! -- очень грубо отозвался тот, и, похоже, едва сдержал более крепкие выражения.
   Наконец сказал, глядя мимо полукровки и сжимая руку в кулак:
   -- Я хочу тебе добра. А ты... -- он явно был в бешенстве, и Огонек не понимал, почему. Ведь ничего обидного не сказал. Напротив... просил, объяснить попытался. Отозвался:
   -- Мы часто по-разному понимаем добро.
   Кайе сухо ответил:
   -- Кажется, пока тебе не на что было жаловаться!
   Быстрыми шагами ушел; солнечные пятна сияли на устилающей землю хвое, словно пятна на шкуре олененка.
  
  
   **
  
   Горный хребет
  
  
   В первую ночь полнолуния Лачи с небольшой свитой самых верных охранников был у скалы-колодца, странной прихоти гор -- будто небесный великан пробил кулаком дыру в скале, глубиной в четыре человеческих роста. Поговаривали, что это разгневался Гром, когда служители потеряли его статую.
   Ночью люди Лачи обшарили все окрестности, и никого не нашли.
   Наутро Лачи увидел у скалы человека и, дав приказ следовать за собой на некотором расстоянии, зашагал к нему.
   Южанин, здесь Лачи не ошибся. Одетый хорошо и неброско, так мог выглядеть и потомок одного из Восьми родов, и небедный торговец. С едва заметной улыбкой он посмотрел на чешуйчатый золотой браслет Лачи, на медальон с розоватой шпинелью. На нем самом тоже была пара золотых вещей, только северянин прекрасно понял улыбку -- в силе золота южане не нуждались. Что ж, зато никто из них никогда не получит больше, чем заложено природой... северяне тоже не могут ее обмануть, но хотя бы способны договориться.
   И сам в свою очередь рассматривал незнакомца.
   Дорожная одежда того закрывала руки до локтя -- не разглядеть знак. А что он из Рода Сильнейших, несомненно.
   "Красивый парень", -- подумал Лачи, оглядывая южанина. Длинные темные волосы, свободно заплетенные в косу, так, что отдельные закрепленные пряди спадали вдоль висков -- а взгляд чуть раскосых глаз мягким был и задумчивым.
   И выговор звучал вполне приятно, хоть и по-южному.
   Человек пришел на встречу один -- и не казался опасным. Именно поэтому Лачи собрал в кулак всю свою настороженность. Такие вот -- еще молодые, безобидные внешне -- не сговариваются о встрече с противником, который недавно едва не стал настоящим врагом. Или сговариваются... но тогда они отнюдь не столь безобидные.
   -- Как твое имя? -- спросил.
   -- Это не имеет значения.
   -- Я могу и узнать, с кем говорю. -- Лачи оглянулся на застывшие фигурки охранников.
   -- Можешь, -- легко согласился южанин. -- А смысл? Если мы не сумеем договориться, ты ничего не получишь.
   Лачи только покачал головой. И все-таки -- знакомые черты... Один из послов, много весен назад. Род Арайа? Это мало дает -- в Роду не одна семья, а в семьях по несколько детей.
   Сын Асталы будто читал мысли Лачи -- и улыбался одними глазами:
   -- Я старался как можно больше узнать о тебе. По крайней мере, с тобой можно говорить по делу, не отвлекаясь на ерунду.
   -- Как со всеми южанами, да? -- Лачи, хоть сдержаться не смог -- постарался, чтобы это не прозвучало обидно. Но встретил откровенную насмешку в светло-ореховых с золотыми искрами глазах.
   -- Вроде того. Выслушаешь?
   -- Не зря же я приехал сюда.
   -- Ты знаешь, что нужно вам и чего у вас мало, -- южанин поднял руку с тяжелым браслетом. -- И самоцветы ваши дают куда меньше Силы, и сами -- редки. Сколько времени тратите, чтобы найти большой, без трещин, кристалл? -- улыбнулся. -- Вы будете заходить ближе к нам. Что ж, можете -- земли не принадлежат ни югу, ни северу; но думаете, Астале понравится, что эсса подходят все ближе? Вы предпочтете дождаться, пока не будет хватать столь нужных вам камней и металла? Согласны быть зависимы от южан, или ударите первыми?
   -- Чего ты хочешь?
   -- Тебе может показаться странным -- у меня нет неприязни к северу. Мне все равно. А вот вам -- нет, особенно после Долины, где вас лишили еще и Солнечного камня.
   -- Так чего же ты хочешь? -- Лачи не сводил с него глаз.
   -- Отмеченный Пламенем пригодится лично тебе? Возьми. Я помогу.
   -- Как? -- Лачи не сдержал изумленного возгласа. Столько наговорил о том, как северу не хватает того и другого, и вот пожалуйста! -- Ты сумасшедший, наверное.
   -- Почему? -- так же ровно спросил, едва ли не весело.
   -- Я не поверю, что ты хочешь лишить силы Асталу. Да и не справишься с ним.
   -- Справлюсь. Я же отправил его в долину Сиван, надеясь, что он ударит по вам и его осудят свои. Все были уверены -- он сам выбрал туда поехать.
   -- Зачем тебе это нужно? Отговорка тут не пройдет.
   -- Я не намерен хитрить сверх необходимого, -- южанин улыбнулся. -- Кайе это оружие, лучшее на свете, возможно. Только пока он в Астале, он в первую очередь угроза для нее, а не для Тейит, и одним своим существованием вносит смуту. Он вернулся героем, но прошла пара сезонов, и половина горожан снова не чают избавиться от него. Мы можем и не дотянуть до дня, когда вам станет тесно рядом с нами. А можем и дотянуть -- тогда он встанет против вас. И предвосхищая твой вопрос -- его родню это устраивает, они лишь раздувают, а не гасят огонь. Достаточно честно?
   Лачи очень хотел понять, где здесь ложь, но не слышал ее. Но она обязана была быть!
   -- Тогда почему тебе его попросту не убить самому?
   -- Чтобы его брат под корень вырезал Род Арайа? -- южанин расхохотался по-мальчишески звонко. И -- догадался ведь, что Лачи вычислил имя его Рода. -- Он поймет, даже если я найду способ сделать это через третьи руки... И я предпочту, чтобы он ненавидел вас, а не искал врага в Астале. Выбирай.
   -- А то, что выдашь, не поймет?
   -- Может и поймет, да будет не до того. Если не станете спешить, подержите мальчишку живым... может, убьете и его самого. Къятта -- серьезный противник.
   -- Ты на самом деле хочешь обессилить Асталу?
   -- Я готов на это пойти. Я люблю ее, -- сказал просто.
   Лачи смерил его недоверчивым взглядом. Очень недоверчивым. Лачи и сам умел быть правдивым, когда выгодно... главное, не соврать ни единым словом. Только вот сколько этот южанин не договаривает? С другой стороны, если шарахаться от собственной тени, наверняка останешься в дураках.
   Он хочет выдать Кайе?
   Замечательно. Голова дана для того, чтобы думать. Лачи незаметно сжал в ладони один из самоцветов, спрятанных на поясе -- обострить восприятие.
   Сговора против севера тут не может быть, Лачи достаточно нагляделся на Кайе в долине Сиван. Дитя Огня вообще не может быть с кем-то в сговоре. Проделать все за его спиной, подстроить ловушку для Севера -- во всяком случае, прямо сейчас ловушки нет, а дальше можно соблюдать осторожность. В конце концов, свои люди у Лачи в Астале еще не закончились. И... Бездна, сам ведь хотел заполучить его, а тут на открытой ладони предлагают!
   -- Как ты думаешь это сделать?
   Пальцы перебежали к еще одному камню, а глаза пристально следили за лицом собеседника, но оно оставалось открытым и дружелюбным, только ресницы чуть затеняли глаза, пряча их орехово-золотой цвет.
   -- Просто. Но для северян -- опасно. Я могу выманить его за пределы южных земель с небольшой свитой, указать место, а вам придется сделать все остальное.
   -- Всего-то! -- не сдержался Лачи, и снова увидел насмешку -- и оценил. -- Полагаю, ты продумал гораздо больше, чем говоришь. Но у меня на это времени не было.
   Южанин спокойно согласился. И рассказал, что задумал. Звучало сложно... и хорошо.
   -- Ты спокойно можешь подстроить ловушку моим людям, как бы красиво ни звучало твое предложение. И после использовать случай -- северяне, пытавшиеся напасть... чем не повод отнять у нас что-нибудь еще, -- сказал Лачи словно бы в пустоту.
   -- Могу. Тут уж думайте сами, что мне выгоднее. Все равно ты сам не пойдешь на такой риск -- ловить его лично.
   -- Но и слабого не пошлю.
   -- Мне больше нечего сказать.
   -- Я хочу знать твое имя, -- сказал Лачи. -- Это будет хоть какой-то гарантией.
   -- А для меня -- смертельной угрозой, -- золотые глаза потемнели. Да... южане не нуждаются в этом металле, он живет даже в их взгляде.
   Скала-колодец стала свидетелем договора -- любопытное эхо проснулось, когда вниз, на дно полетели медальон с розоватой шпинелью и золотая застежка в виде головы ихи, оскалившей зубы.
  
  
   **
  
   Земли Юга
  
  
   Кауки все же попробовали напасть, когда караван уже провожали в Асталу. Возглавляла отряд молодежь; очевидно, их отправили раньше, чем Ахатта послал туда же внука, и нападавшие растерялись, увидев его. Схватка произошла между камней и высокого кустарника, и была короткой. Со стороны Тайау не было убитых, да и тяжело раненых не было. С другой стороны... им досталось сильнее, но, кажется, тоже никто не погиб.
   Кайе развлекался, а не сражался всерьез. Огонек наблюдал за всем из-под прикрытия каменного козырька, заслоненный еще одним валуном. Знал, что это всего лишь забавы Сильнейших, и не жалел ни одну из сторон, но все же ему было неуютно. Зачем подобные вылазки? Пошли бы хоть бревна покидали, кто дальше, раз уж так хочется доказать свое первенство... Соревнования, игры были и у Сильнейших, но увлекали, видимо, меньше.
   Когда Кауки убрались, забрав раненых, Огонек вылез из укрытия. Кайе, хохоча, рассказывал что-то своим, пересыпая из руки в руку здоровенные розовые жемчужины, выкатившиеся из распоротой корзины. По его лбу и щеке текли струйки крови.
   -- Это я сам, подобрался поближе через колючки, -- со смехом пояснил он, заметив встревоженный взгляд Огонька.
   На предплечье его тоже была кровь, уже подсыхала -- чужая.
  
   Подросток занялся товарищем молча, не мешкая, даже не дождался, пока тот смеяться закончит. После ссоры близ ручья Кайе какое-то время его не замечал, потом успокоился, и все шло по-прежнему. Сейчас против огоньковой заботы не возражал, даже отмахнулся от другого целителя, более опытного. Хотя с такой-то царапиной даже полукровка справится -- так, верно, решили, и не мешали им.
   Стирая кровь, прикладывая кусочки целебного кактуса Огонек думал, что вряд ли ему по пути с этими людьми. На севере было много как бы притихших, выцветших мужчин и женщин, из которых тянула силы гора -- им просто нечем было вот так бездумно разбрасываться. Многие простые северяне походили на пересыхающий ручеек. А здесь -- река полноводная, с бурунами, и совершенно бессмысленная. Вот каждый мог и погибнуть сегодня, а ради чего? Кому на самом деле сдался этот жемчуг?
   Пальцы двигались, и тепло возникало на кончиках, и покалывание, когда его невеликая Сила помогала так залечить рану, чтобы не осталось шрама. А подспудно вертелась в голове грустная мысль -- сейчас ему нечего опасаться Кайе, и если впрямь захочется уйти, ведь отпустит. Недоволен будет и зол, но отпустит. Сейчас все не так, как два года назад. Готов ли сам Огонек к такой просьбе? Почему нельзя и дружбу сохранить, и самому строить свою жизнь так, как хочется, как считаешь правильным?
  
   Вечером, когда солнце, путаясь в малиновых лохматых облаках, кренилось к закату, они устроились на привал. Теперь можно было расслабиться -- Кауки уползли с позором; нового нападения не ожидали, хоть выставили дозорных на всякий случай, все-таки эти, с цветком гибискуса на плече, совсем бешеные. Но им уже не сделать вид, что случайные разбойники застигли врасплох караван; если что, отвечать придется всерьез. Да и Кайе -- против него не пойдут.
   Все бессвязней и веселей становились разговоры, все больше было выпито. Солнце спускалось ниже, костер поднимался выше.
   -- Спой, -- сказал Кайе. На лбу его темнела полоса, а в глазах бесились оранжевые искры. Песни тут уже звучали не раз, но послушать полукровку всем захотелось. Чтоб вы пропали, подумал подросток, но отказываться не стал. Голос его все еще был хорош, не тронутый взрослением.
   Он пел старинную песню, выученную в Тейит -- про мертвые города, ныне покрытые лесом, и давно позабытых людей, когда-то полных огня и жизни. Это была не печальная песня -- те люди считали себя мерилом всего, любили и враждовали, не зная, как скоро от них не останется даже имен. И Огонек пел с удивлявшей его самого яростью -- вот вам! Вы развлекаетесь, сражаясь друг с другом, но и ваши имена поглотит лес!
   Последний, высокий звук замер, погас взлетевшей над костром искрой -- и Огонек увидел уважение на лицах спутников. Их проняло. Только... не то, что он вкладывал в песню. Они услышали, как он воспел отвагу далеких предков, пусть не по крови -- по духу.
   -- А в тебе есть что-то наше, -- один из южан одобрительно похлопал его по плечу.
   Огонек встал и ушел в палатку.
   Опасался увидеть, что и Кайе все понял не так -- а с чего бы случиться иному?
  
  
   **
  
   Астала
  
   Отсутствие Ийа было замечено только семьей, Совет же за это время собрался лишь единожды, и не по самому важному поводу, замена никого не удивила; последние несколько весен Ийа порой исчезал -- поговаривали, изучает заброшенные места, или вовсе древние руины. Это родня не одобряла -- мало ли какая зараза осталась там, или прицепится недобрая сущность. Но неодобрение могли засунуть себе под порог дома.
   Когда наконец приехал домой, был уже вечер. Очень хотелось спать, но, смыв с себя пыль дороги, молодой человек направился прочь от дома. Стены давили со всех сторон и мешали думать.
   И вот -- мягкий ветерок бродит по мостовым Асталы, и одной дорогой с ветром идет человек, так же бесцельно с виду.
   ...Знает, что можно и что нельзя сделать с Отмеченным Пламенем. Видел его изнутри... смешно получилось. Злейший противник, по мнению их обоих -- Кайе и его брата, а ведь единственный из Асталы удостоился чести...
   Он долго кружил с одной улочки на другую, из рощицы выходя на площадь, и снова сворачивал в проулок; уже полнеба стало розовым, а потом и малиновым у горизонта. Было, над чем подумать. Ни словом не соврал северянину -- и в самом деле желает Астале блага. Только пока не совершилось непоправимое, думал, как вязальщицы нити переплетал возможное благо и зло. Чтобы не ошибиться... слишком дорого может обойтись эта ошибка. Если все-таки не рассчитал, и Лачи сильнее, сможет подчинить Кайе... Прав ли в своем желании отделаться от него?
   Достаточно было вспомнить, с каким лицом Кайе и его брат теперь разгуливают по Астале, чтобы увериться -- прав. Но он снова и снова пытался понять, не упустил ли чего. Может, в самом деле лучше отдать свою жизнь и устранить это существо собственной рукой? Но не готов был пожертвовать Родом.
   Думал. И, как всех Сильнейших детей Асталы, его призвала к себе Башня.
  
  
   Девушку заметил издалека. Она держала в руках белые цветы на длинных стеблях -- раскрытые, похожие на чаши. Постояв неподвижно, склонилась и опустила цветы к подножию башни. Движения ее были плавны и сдержанны, сине-белые челле и юбка подходили для большинства женщин Асталы -- не понять, кто перед ним. Подойдя ближе, понял: она из небогатых -- довольно грубое полотно одежды.
Остановился рядом, спокойно разглядывая. Девушка подняла на него глаза -- ни испуга не отразилось на отрешенном лице, ни удивления. Знака не было на плече, никакого. И -- ни одного украшения.
   -- Здравствуй.
   Та прошелестела приветствие -- отрешенно, будто ветерок отразился от стены.
-- Кто ты?
-- Никто.
-- Но имя же у тебя есть.
--  Я Нети.
   -- Пойдешь со мной?
Она покачала головой:
-- Я не могу.
Огромные, широко расставленные глаза казались кусочками утреннего неба. Почти неподвижный взгляд -- можно было бы принять девушку за статую.
-- Где ты живешь?
-- В доме Ахатты Тайау. Меня взяли для ухода за той, что лишь наполовину проснулась.
-- Ты целительница?
-- Нет, али. Я просто... пыль.
   -- Ты слишком красива для пыли, -- он снова внимательно рассмотрел девушку. Указал на цветы:
   -- Почему ты кладешь их сюда?
-- Здесь пролилась кровь... родного мне человека.
Ийа вскинул глаза, прищурясь от ударившего в лицо света -- нет, это не свет, это алое облако, подсвеченное заходящим солнцем. Подножье Хранительницы... Понятно.
Наклонился, отломил венчик одного из цветов и ловко закрепил в волосах Нети.
  
  
   **
  
   Астала
  
  
   Девицы подкараулили Кайе в рощице в предместьях. Земля тут была Тайау, но мало кого интересовало столь уж строгое соблюдение границ там, где не жили. В первый раз они только хихикали и заигрывали с ним -- мол, пришли полюбоваться красивым видом с холма, а его встретили совершенно случайно. Девицы Тиахиу.
   Он говорил с ними грубовато -- этот Род не был в числе дружественных, но они его рассмешили в конце концов. И назначили новую встречу.
   Одна была его ровесницей, другая немного младше. Довольно красивые, только мешали их излюбленные родовые росписи, щедро покрывавшие руки, грудь и даже немного лицо. Старшую из девиц он раньше видел несколько раз -- из боковой ветви Рода. Вторая, дальняя родня, как ему рассказали, жила в большом селении к северо-западу от Асталы.
   -- Знал бы, заглянул бы туда по дороге за жемчугом, -- сказал он, переплетая их волосы друг с другом. Они не сразу заметили, и запутались очень смешно. Но это было уже потом, когда отдыхали.
   С ними было лучше, чем с "красными поясами" или простыми горожанками, они не теряли силы так уж заметно, и страха в них он не ощущал. Так, опасение. Полную волю себе все равно не давал, помнил давний урок. Все равно хорошо.
  
   От Къятты забавное приключение не скрывал, и оно, конечно же, не понравилось брату. Развлечения без обязательств это прекрасно, сказал он, как обычно прямо и свысока, но уверен ли ты, что здесь все настолько уж просто? Ты местами слишком доверчив, местами слишком опасен -- тебе не нужны ни влюбленность, ни долг перед чужим Родом, ни ссора, если покалечишь кого из Сильнейших. А девицы эти хоть не наследницы главной ветви, уж точно не беззащитные сборщицы плодов или ткачихи с окраин.
   -- Ведешь себя, как нищий, дорвавшийся до еды, -- сказал Къятта; голос его, довольно мелодичный, раздражал своей нравоучительностью. -- В наших кварталах мало тебе женщин? Этим девицам нужны острые ощущения, не ты сам. И ты можешь их обеспечить, о да. Потом, если что, снова расхлебывать.
   -- Да понял я, сколько можно еще!
   Къятта коротко вдохнул, будто прервался на полуслове. Сел на скамью, сцепив руки. Какое-то время прошло в молчании, потом он все же продолжил, но уже иным тоном:
   -- Пока ты был только опасным мальчишкой, тебя обходили стороной. Сейчас, особенно после Долины, охотницы будут находиться все чаще, и из простых тоже. Найдутся те, кто захочет получить от тебя дорогие подарки...
   -- От меня? -- звонко рассмеялся Кайе.
   -- Именно что. Ты не ценишь драгоценности, изделия мастеров, да все, что лежит за пределами твоего любимого леса -- помимо Хранительницы, но ее подарить не попросят. Ты поверишь, что нужен...
   Кайе больше не смеялся, глядел на брата, покусывая нижнюю губу.
   -- Ты поверишь, что нужен, -- продолжил тот безжалостно. -- Может быть, снова захочешь привести свою девушку в дом... А потом поймешь, что ей был нужен не ты. А, например, это -- он оторвал от расшитого пояса розовую жемчужину -- из тех, что привез караван. Перламутр мягко блеснул. -- Вспомни Чинью, а ведь она даже не пыталась по-настоящему притворяться. Развлекайся сколько угодно, только не доверяй. Никому, помимо семьи.
   Къятта поднялся, перекатывая в пальцах жемчужину.
   -- Уж я-то знаю, -- прибавил он угрюмо.
  
  
   Несколько дней братья почти не виделись, изредка пересекаясь в коридорах или в саду. Но однажды вечером Къятта снова зашел к младшему, и на лице его было желание мира.
   -- Мне донесли, что у самых наших границ нашли семью птиц-камнеклювов. Ты хотел их увидеть -- они как раз начинают откладывать яйца. Можешь поехать, пока снова не... можешь поехать, -- оборвал он сам себя.
   -- Что снова не? -- спросил Кайе -- он лежал на полу, на шкуре; теперь сел, смотря с любопытством и еле заметным вызовом.
   -- Пока они снова не откочевали куда-нибудь на равнины! И пока вовсе не исчезли с лица земли!
   -- Я поеду, -- сказал Кайе. -- Спасибо, Къятта.
  
  
   **
  
   Закаты в Астале были роскошные. Северное небо стояло высоко, а тут, на юге, спускалось к самой земле, в шутку грозя расплескать на нее самые сочные свои краски. А может, и сжечь землю -- разве не огонь пылал в нем?
   Огонек рад был остаться наедине с закатом -- его бешеной яркости и так было слишком много, еще и собеседника подросток бы не вынес. А река Читери казалась малиново-огненной частичкой неба, усыпанной серебром.
   Он долго плескался на мели в прохладной воде, оттягивая час, когда придется снова придти под благожелательный, но чужой кров. Тогда, два года назад, было проще... он просто жил, как милость принимая доброе слово. А сейчас...
   Несколько дней прошло с их возвращения, он вернулся в храмовую больницу, но лучше к нему относиться не стали. Решил просто ждать -- случай обязательно подвернется. Не бессмысленно ждать, а как на агатовом прииске -- да, можно пересмотреть целую гору камешков, но рано или поздно самоцвет попадется. Если же торопиться и злиться, толку не будет: никто агат не подкинет, только сам растеряешь внимательность.
   Огонек подтянулся, влезая на ветку у самой воды. Развязал тесьму, и коса упала на спину. Встряхнул головой, думая, стоит ли расплетать -- после того, как свалянное гнездо отрезали в Тейит, волосы заметно отросли, и сохли медленно.
   ...Чего тебе не хватает? -- спросил тогда Кайе, и он понимал, что не может толком ответить. Ведь в самом деле есть всё, даже больше. Не приходится голодать, тяжко трудиться, терпеть унижения... сколько людей отдали бы многое за его место? Ведь даже свобода есть, относительная, но все же свобода. Пока он плещется тут в воде и раскачивается на ветках, никто не следит. Все равно вернется, не денется никуда.
   Тонкий вскрик, будто бы зов о помощи достиг слуха -- откуда-то сверху, с обрыва. Все тело Огонька напряглось; звук повторился. То ли ребенок звал, то ли девушка. Просили помощи. Полукровка кинулся наверх, поднимаясь по еле заметной тропинке. Надеялся не опоздать, цеплялся за жесткие стебли, узловатые корни. Перевел дух, только оказавшись наверху. Тут не было никого. Или звавший ушел, больше ни в ком не нуждаясь? Или...
   Додумать он не успел -- едва успел увернуться от массивного темного тела. Кабан вылетел из кустов, кинулся на подростка, словно на злейшего врага. Огонек глотнул воздух ртом, упал в кусты, обдирая руки; кабан развернулся и снова метнулся к нему, наклонив щетинистую морду. Почудилась кровь на клыках. Оставался один путь -- вниз, к тропинке, по крутому склону эта зверюга не спустится. С шумом и треском тварь вломилась в кусты; Огонек снова успел уклониться, но неудачно, и не встал на тропинку, а сорвался со склона. Уцепился за выступающий корень в последний миг.
   Высота здесь была четыре человеческих роста, и даже больше, и камни внизу. Насмерть не разобьется, скорее всего, но и ломать ничего не хотелось. Попробовал подтянуться, но понял, что локоть сильно болит -- ударился, когда падал. Попробовал раскачаться и достать до склона ногой, но посыпались камешки, а корень неприятно треснул. Тогда он позвал -- негромко и без особой надежды. Потом еще, и еще.
   Помощничек... Только что поднимался на такой вот чужой зов, теперь болтается сам. Страха не было, только досада.
   С четверть часа прошло, и кто-то окликнул его сверху, потом рядом появилась веревка.
   -- Уцепиться сумеешь?
   Он не был уверен, руки совсем затекли. Но справился, помогая себе и ногами тоже. Веревка была закреплена, и он благополучно спустился вниз.
  
   Потом они со спасителем сидели у самой воды, глядя на стремительно темнеющее небо. Огонек ощущал, как все повторяется. Сейчас он точно знал, кто рядом с ним. И не собирался делать вид, что не помнит о прошлом.
   -- Это я виноват -- был неосторожен.
   А ведь когда-то уже падал вот так с обрыва, и тоже... -- Огонек не договорил, вспомнив далекие голоса. Тогда они звучали только у него в голове. Теперь он понимал, чьи.
   Ийа посмотрел так внимательно, словно мысли прочел, но заговорил о другом
   -- Это был ручной кабан, дикие по Астале не бегают. И я, кажется, знаю, чей... Один Род их особенно любит, но держит не одна семья, сложно будет доказать правду.
   -- Почему он на меня набросился?
   -- Думаю, как-то запечатлели тебя как врага. Раздобыли твою одежду, или брызнули чем-то на эту, и заставили кабана думать -- все худшее исходит именно от тебя. Раздражение, боль, еще что-нибудь.
   Огонька передернуло. Животина-то здесь при чем...
   -- А меня-то зачем убивать?
   -- Маленькая месть тому, кому ты дорог.
   В голове все сошлось -- почему сейчас, а не раньше.
   -- Из-за жемчуга, -- сказал утвердительно. Ийа не подтвердил и не возразил.
   -- Они пришли на землю Тайау... но и ты тоже, -- сказал Огонек.
   -- Здесь уже самый край. Мы не воюем, чтобы запрещать проход по берегу реки.
   -- Ты знал, что они задумали?
   -- Предполагал.
   Ийа улыбнулся, коснулся волос Огонька -- не по-хозяйски, как Кайе, а будто приветствуя полыхающее на голове полукровки пламя. И в орехово-золотых глазах улыбка, даже в густых сумерках видно, а лицо доброе. Подросток не удержался:
   -- Ты ведь уже помог мне тогда... Ты, я знаю теперь. Хотел досадить Къятте, или еще что-нибудь?
   -- Соображаешь... -- дрогнули краешки губ, -- Ты -- безобидный зверек, считал я тогда. Но ты оказался умнее, -- Ийа улыбнулся вновь, совсем по-мальчишечьи. Потом спросил: -- Почему ты тогда не пришел к назначенному месту?
   -- Предпочел уйти в лес, чем каждый день бояться за свою жизнь.
   -- Теперь не боишься?
   -- Не думал, что теперь я могу хоть кому-то мешать.
   -- Можешь, -- откликнулся южанин.
   Огонек внимательно пригляделся к собственному спасителя. Знал, что это ровесник Къятты, но Ийа казался моложе. И лицо было приветливым. Если бы от Кайе не слышал сто раз нелестные отзывы о роде Арайа, проникся бы полным доверием к спасителю. С другой стороны... у них ведь своя вражда, свои старые обиды. Огонек откинулся назад, опустив веки. Но отдохнуть ему не удалось.
   Ийа был у реки не один -- к ним подошли четверо юношей. Несли факелы; тени, длинные и густые, качались по сторонам -- и одна коснулась лица Огонька.
   -- Это и есть тот самый полукровка? -- спросил один, жилистый, лицом похожий на геккона.
   -- Думал, он посимпатичней. И тощий. Кожа да кости!
   -- Зато с ним удобно играть, как с сухим листом играют детеныши ихи!
   "А вы -- стая акольи", -- подумал Огонек. -- "Визжат, когда никто не слышит!" -- но вслух сказать этого не мог, не затевают ссору в благодарность.
   -- Тихо! -- Ийа повернулся плавно, мягко, и стая растерялась, словно и впрямь крупный хищник возник перед акольи. -- Оставьте его в покое.
   Кивком головы велел убираться прочь. Юноши убрались, ворча недовольно.
   -- Трудно тебе у нас? -- спросил, снова присаживаясь рядом.
   Огонек замялся, не зная, что отвечать. Ийа помог:
   -- Я и сам знаю -- трудно. Про твои целительские попытки мне тоже рассказывали. И не старайся разорваться пополам -- я представляю, чего ты мог наслушаться обо мне. Это тоже правда на свой лад -- но ты знаешь Кайе. Он вспыхивает, словно сухая трава, если что не по нему. Его проще понять, если каждую вспышку делить на десять частей и выкидывать все, кроме одной, не считаешь? Останется самая суть, -- засмеялся тихонько.
   И Огонек не сдержался, ответил улыбкой:
   -- Пожалуй.
   Почувствовал, как устал постоянно быть в напряжении. Может, поэтому душой потянулся к теплу, просто теплу, а не лаве вулкана.
   Ийа наблюдал за бликами на воде -- там, похоже, рыбки играли, привлеченные лунным светом. Потом поглядел на мальчишку.
   -- Тебя еще не разыскивают?
   -- Скоро начнут, наверное. Если Кайе дома. Если нет -- не вспомнят, скорее всего.
   -- Отдыхай пока. В доме, где живешь, не больно-то распоряжаешься своим временем сам, верно?
   Огонек кивнул, и потом лишь подумал -- а стоило ли откровенничать? После Лачи пора бы умнее быть. Да ну его в Бездну, ум этот. Ото всех, что ли, шарахаться? Этот человек спас его дважды.
   -- Я ничего не понимаю, -- пробормотал Огонек. -- Ты не любишь Род Тайау... Пусть бы я там висел, пока не свалюсь. Если бы отыскали причастных -- это не ты все равно...
   -- У каждого своя любовь и свои враги. А еще я должен отрывать крылья всем встречным бабочкам, чтобы подтвердить, что Кайе прав в своей ненависти?
   Огонек почувствовал, что уши его начали полыхать.
   -- Прости.
   -- Ты еще дитя. Твой приятель по сути тоже -- хоть и постарше годами. -- Заметив, как Огонек резко вдохнул, поднял ладонь. -- Мир! Я не скажу о нем плохого слова! Но сам подумай. Я знаю, что произошло в долине Сиван. А вот понимаешь ли ты, что сделал? Он -- сомнительный щит ли, оружие ли против севера... потому что несет раздор между своими на юге.
   -- Не заметил, чтобы к нему стали относиться хуже после Долины.
   -- Как бы ты мог узнать?
   -- Но с чего своим его не любить? -- Огонек ответил вопросом.
   -- Мы и так на краю. Ни один лес не прокормит стаю энихи или медведей, да и не живут они стаями. В Астале -- живут, считая себя людьми. А потом явится кто-то еще... Вот он пришел.
   -- И что же?
   -- Когда вулканы уничтожали старые города, на смену им приходили новые. Сама Астала возникла не сразу. Все должно изменяться, мальчик. Я не против перемен... но перемены бывают разными. Ты знаешь Къятту. Знаешь, чем развлекаются Рода Асталы. Если не будет войны с Тейит, не начнет ли он воевать со своими?
   Огонек слышал искренность в голосе собеседника. Лачи тоже умел быть убедительным... Но у Ийа голос звучал по-другому, как у человека, который много раз говорил это себе самому. Но соглашаться Огонек не хотел:
   -- Он не захотел крови в долине Сиван.
   -- Вот именно -- не захотел! Ты сам подтверждаешь -- он привык делать лишь то, что хочет. Но желания -- вещь непостоянная... А что будет с тобой? Зачем ты пошел за ним? -- взгляд в упор. -- Чимали растет и выбирает свой путь.
   -- Если я делаю что-либо, то по своему выбору. -- Огонек побледнел. Откуда узнал?
   -- Не удивляйся. В Астале без шпионов не выжить, -- Ийа улыбался вполне дружелюбно. -- Это многое объясняет. Я и сам не мог понять, почему он привязался к тебе.
   -- Привязался... -- без выражения повторил Огонек. Вот уж привязанности он точно ни с кем обсуждать не намерен. -- Я устал, -- пробормотал тихо, не желая продолжать разговор и очень боясь показаться грубым.
   Южанин понял, но спросил мягко:
   -- Скажи, ты ведь не хочешь ему зла? А кровь у Кайе горяча не в меру. Помоги ему, если сможешь.
   -- Как? -- почти возмутился подросток.
   -- Если ты разумней, сделай так, чтобы слушали тебя. А не Къятту, к примеру. Думаю, у тебя получится -- он никому еще не давал столько возможностей. Хотя ты, конечно, можешь просто махнуть рукой и снова уйти в леса.
   Ийа вновь дружески улыбнулся и сказал:
   -- Я дам тебе грис. Вернешься домой. Дал бы сопровождающих тоже, но вы невзлюбили друг друга.
  
  
   Рыжей была грис, вся, даже морда и ноги -- таких разводил только один Род; и на узде -- свернувшийся кольцом пятнистый ихи. Послушной грис была -- как вкопанная застыла на песчаной дорожке позади ворот, стоило Огоньку потянуть повод. На беду Кайе появился на той же дорожке -- похоже, беспокоился за Огонька, так явственно облегчение на лице проступило.
   Потом невидимая ладонь стерла радость; шагнул вперед -- будто змея бросилась, ухватил скакуна за повод, провел пальцами по узорным бляшкам на узде. С отвращением -- как по тушке давно дохлой крысы.
   -- Что у тебя за дела с Арайа?
   -- Только с Ийа. Кауки натравили кабана, и я чуть не сорвался с обрыва, а он меня спас.
   -- Какая доброта! Для чего же?
   Огонек ощутил злость. Едва не простился с жизнью, а Кайе говорит об этом с такой вызывающей насмешкой... Да, наверное, кустом в саду больше бы дорожил!
   -- Откуда я знаю, зачем -- иди и спроси! То, что я чуть не сломал себе шею, не важно?
   Прошел через сад в комнату, спиной чувствуя недобрый пристальный взгляд. Не отстающий -- Кайе шел следом. Уже подле дверной занавески Огонек обернулся:
   -- А ты хотел бы видеть меня мертвым?
   -- Так он ради меня? Придумай что посмешнее!
   -- Ты полагаешь, все одинаковы?
   -- Ийа я знаю!
   -- Ты и брата своего знаешь! Тем не менее, он чуть меня не убил, а этот -- напротив, помог.
   -- И что же теперь? Друзья на всю жизнь? Быстро ты их заводишь!
   -- А ты хотел бы завязать мне глаза? Поздно уже, я достаточно видел!
   -- И что же тебе показал этот... Ийа? Путь к очередному предательству?
   -- Так этого ты от меня все время ждешь?
   -- И этого тоже! Ты вечно тоскуешь по северу!
   -- Ты, разумеется, предпочтешь, чтобы я смотрел лишь на твои следы! Тебе без разницы, что меня хотели убить, главное, что спас не тот человек! Может, мне снова залезть на обрыв и прыгнуть оттуда вместе тем с кабаном?!
   От удара Огонек перелетел в угол комнаты. Бросило в жар. Под глазом запульсировало, по левой половине лица разлилась резкая боль. В первый раз Кайе ударил его...
   И не подошел -- смотрел мрачно.
   -- Сказать нечего? -- с трудом, но зло спросил Огонек.
   Молчание.
   Лицо словно онемело, говорить было трудно, от гнева Кайе сердце сдавливало, и все же Огонек не сдержался.
   -- Лучше б я остался на севере, пусть бы прикончили, как предателя! Кем ты считаешь меня? Вещью?
   -- Нет. Ты сам себе придумал, что здесь ты пленник, или моя игрушка. Тебе так удобно! Мне уже надоело пытаться объяснить, как все на самом деле. А вот ты кем считаешь меня...
   -- Тем, кто ты есть! Привыкшим, что все склоняются перед ним, потому что боятся!
   -- Кончай размахивать собственной храбростью. Я наслышан о ней. Думал, ты мой друг, а ты...
   -- Да провались она, твоя дружба! Можешь только дать по роже, когда не находишь слов!
   -- Снова речи Ийа!
   -- Нет, мои! Ты же меня ударил, не его!
   -- Я ненавижу Ийа. Не смей приближаться к нему, слышишь?
   -- Он лучше тебя! -- выпалил Огонек. -- Меня он спас дважды и не пытался ничего получить взамен!
   -- Он только убил мальчишку-северянина, -- сказал Кайе очень спокойно. -- Ему нужна была жертва.
   Онемение и жар отступили, нахлынула острая боль; говорить стало еще тяжелей, но Огонек не намерен был сдаваться:
   -- А вам всем? Разве ты ему пытался помочь?
   Спокойствие кончилось -- Кайе прямо взвился:
   -- Не твое дело, как я поступал и почему! Если бы ты не треснулся башкой в Тейит... зачем я только придумал давать тебе Силу!
   -- Там, в долине Сиван... я ведь напомнил тебе о погибшем? -- тихо спросил Огонек; неприятной, болезненной оказалась догадка.
   -- Вы не похожи, -- бросил Кайе. -- Он вел себя... достойно. А ты болтаешь о доброте и плюешь в лицо, зная, что не поплатишься за это.
   -- Я и так плачу слишком дорого!
   -- Чем же? -- глухим от ярости голосом спросил юноша. -- Тем, что приобрел кое-какие способности? Тем, что в Тейит тебя вознесли высоко, а ты сумел предать и северян? Тем, что тебя снова приняли в Астале почти как своего, и я назвал тебя другом?
   -- А ты -- помнишь о дружбе, когда бьешь в лицо? Зато искренне! -- горько сказал Огонек. Ему уже не хотелось ссоры. Ийа ошибся. Нет в сердце Кайе никакой настоящей привязанности. Что-то не по нему -- и всё...
  
  
   На небольшой площади подле Хранительницы не росли деревья, зато они высились по периметру, на манер стражей -- высокие, крепкие, прямоствольные. Перешептывались, покачивая листвой, неважно был ветер или нет, и человечьи голоса в шепоте слышались. Сколько веков насчитывала Башня -- деревья не старели. Или так незаметно одни приходили на смену другим?
   На ветви одного из них расселся жирный лоснящийся ворон, сыто покаркивая. Кайе шагал к Башне, с виду целеустремленно, а на деле -- бежал за утешением, как малыш бежит к матери. Вот только взамен матери была Хранительница. Огонек... Кайе сейчас больше всего хотелось забрать собственноручно вырезанный знак обратно. Ну что, в самом деле? Крысы северные, теперь Ийа! Час от часу не легче.
   -- Крра... -- довольно подтвердил ворон.
   -- Заткнись.
   -- Крра! -- оскорбился тот.
   -- Ты... -- юноша встал в центре площади, взглядом сразу отыскав наглую птицу.
   -- Кра! -- насмешливо отозвался ворон, встречаясь с ним взглядом.
   -- Да сдохни ты! -- Кайе вскинул руку, вместо ворона видя Ийа. И не сразу понял, почему загорелся древесный страж. Неприкосновенное дерево Хранительницы...
  
  
   Ийа наблюдал за играющими детенышами пятнистого ихи: любой Род держал при себе тех, кто был изображен на знаке, коли такое представлялось возможным. Один звереныш постоянно оказывался позади другого и кусал собрата за хвост.
   В другом углу комнаты сидела Имма, которая последние пару сезонов была для молодого человека чем-то вроде отделенной от него тени. Она даже глаза свои доверяла его целителям, а не своим, хотя Род Инау уж лечить -- то умел и недоучек у себя не держал.
   Ийа и разговаривал с ней, как с тенью -- той можно не опасаться. Но за откровенность -- Имма знала -- требовал платы. Зрение Иммы восстановилось только частично, несмотря на отчаянную попытку, стоившую трещины Хранительнице.
   Про Род Тайау говорили, о чем же еще. Вернулось сокровище в Асталу; и половины сезона не прошло -- уже одним деревом-стражем меньше. Теперь за другие примется или сразу по Башне шарахнет? Уже пошли разговоры по городу и предместьям, мол, не рано ли обрадовались? Северянам-то посланники нос утерли, только не начнет ли Кайе теперь и тут все в пыль разносить?
   -- Зачем ты спас полукровку? Ведь это ты направил Кауки в место, где он должен был оказаться? -- спросила Имма. Когда мир ее сузился до пределов едва ли комнаты, она стала более разговорчивой, опасаясь почувствовать себя ни к чему не пригодной.
   -- Мне показался неглупым этот парнишка. Может, я и не ошибся. Но сил противостоять Кайе у него нет.
   -- Ты слишком торопишься...
   -- Да нет, Имма. Уже много весен прошло. Я не хочу ждать столько же. Если бы мальчик сумел приобрести на Дитя Огня хоть наполовину такое влияние, как Къятта... может, оно и сейчас есть, только пользоваться им полукровка не умеет совсем. И когда еще научится. Напротив, он делает все наперекор -- будто нарочно.
   -- И что с этим мальчишкой...
   Ийа пожал плечами:
   -- Кайе некогда вытащил его из реки, но в стремнине Асталы пусть барахтается сам. Может, и пригодится. Если он будет мне доверять, все-таки может принести пользу. Пока дело не разрешилось иначе.
   -- Но Кайе тебя ненавидит, не опасно ли даже приближаться к полукровке?
   -- Понятия не имею. В Астале почти все опасно.
   Несколько отрешенно добавил:
   -- Я надеялся на долину Сиван... дольше ждать смысла нет.
   -- Но ты же видишь -- он вернулся победителем, многие начали задумываться, не выбрать ли его сторону.
   -- Спаленному дереву это скажи! Я боюсь, что еще год от силы, и произойдет нечто непоправимое... Он -- оружие почти совершенное; а его брат побоится утратить влияние и попробует отрезать пути к отступлению. Къятту опасаться надо, а не Дитя Огня.
   Он подхватил за шкирку одного из пятнистых зверенышей, тот куснул воздух и растопырил лапы. Имма недоверчиво склонила голову набок -- уже привыкла прислушиваться, не приглядываться.
   -- Что ты задумал еще? Будь осторожен.
   -- Осторожности у меня хватает... могу поделиться со многими.
   -- А если узнают про тебя? Брат его первым подумает на ваш Род, даже если вы будете невинны.
   -- Я же не самоубийца.
  
  
   **
  
   Лицо все еще болело, и в голове отдавалось звоном любое движение, хотя домашний целитель хорошо поработал, синяк сходил на глазах. Огонек думал, Кайе теперь не появится какое-то время -- надо остыть после очередной размолвки, но он пришел рано утром, еще затемно. Пришел без лампы, стал в дверном проеме, не приближаясь.
   -- Я уеду, -- сказал, и тон не вызывал желания спрашивать, тем более спорить. -- На одну луну, не меньше. Наши люди нашли камнеклювов, давно хотел их увидеть. До вчерашнего дня я думал взять тебя с собой, но теперь нет.
   Я здесь один не останусь, подумал Огонек. Попрошусь куда-нибудь на окраины, там, может, найдется дело и полукровке. Вряд ли их бедняки столь переборчивы, как храмовые пациенты.
   -- Тебя согласилась приютить Шиталь.
   -- Это уж лишнее, -- запротестовал Огонек. Да, красота Шиталь его поразила когда-то, но он же не шкатулка, чтобы переставлять с места на место!
   -- Подожди, -- Кайе на редкость терпеливо воспринял протест. -- Она... в общем, у меня с ней свои долги и счеты. Она тебя сумеет охранить. Больше я так ни в ком не уверен. Да не в тебе дело, -- сказал он уже раздраженно. -- Во мне. Вспомни этих Кауки... и другие найдутся. И после я этого так не оставлю. Хочешь, чтобы из-за тебя перегрызлись пол-Асталы? Но все равно Къятта ради твоей защиты и головы не повернет, хоть сам и не тронет.
   -- Все так плохо? Тогда зачем тебе уезжать?
   -- Ищи потом этих птиц! -- но другое, "иначе я сам тебя пришибу", -- читалось в его голосе.
   -- Тогда я могу все же поехать с тобой.
   -- Не можешь. Мы тогда поссоримся окончательно, а этого я не хочу.
   -- А когда ты вернешься, что-то изменится?
   -- Не знаю. Если нет... там и будем решать.
   Сорвался с места и исчез за колоннами, в темноте коридора. Больше Огонек его не видел, хотя уехал Кайе только на вторые сутки. Искать птицу-камнеклюва. Такую полукровка и сам видел однажды, и еще бы полюбовался -- здоровенная, клюв чуть не с руку длиной! Да и по вольным просторам уже успел соскучиться. Но его никто не спросил, а незадолго до отъезда отряда пришли посланцы из дома Шиталь, и прощаться некогда было.
  
  
   **
  
   Тейит
  
   Маленькая птица летела домой. Привязанное к лапе письмо не мешало, птица и не подозревала о нем. Она хотела на родной каменный карниз, к золотистым зернам, которые дома были вкуснее всего. Она помнила свист человека -- так он сзывал подопечных своих.
   Маленькая птица не страшилась расстояния и не думала, что может стать жертвой небесного хищника.
   Не очень скоро по птичьим меркам перед ней возникла горная цепь, в которой раскинулся город -- множество человечьих гнезд.
   Вот и дом -- голубь уже забыл про долгий путь, радуясь в предвкушении отдыха и зерен. Птица опустилась на каменный подоконник, заворковала, привлекая к себе внимание.
   Лачи отвязал письмо. Что ж... если это все же ловушка, скоро не останется вопросов. Сам он не приблизится к южным охотникам, отправит надежных людей. И будет ждать в укромном месте неподалеку. Если не ловушка, но Дитя Огня взять живым не удастся, может, хоть уничтожить получится.
  
  
   **
  
   Астала
  
  
   Время звездных ливней подходило все ближе. Ийа следил за пока еще редкими, кристально- чистыми каплями. Закончились дожди обычные -- заплакало небо. Хотя вроде с чего бы -- в начале весны? Есть еще зимний дождь, тоже звездный; но он совсем другой, он сухой, обреченный -- резкие злые росчерки. Весенний же своих слез не стыдится. Да и слезы такие чаще бывают от смеха, а не от горя -- слишком быстро катились.
   Жаль, нельзя сделать такое вот ожерелье -- чтобы прозрачные камни стремительно стекали вниз, но оставались на месте. Если бы удалось сделать, знал, кому бы его подарил.
   ...Бывает и так, получается. Хранительница на эту девочку указала, или просто случайность? Неважно, все равно она в доме врагов; хотя, если все удастся, Тайау будет ни до чего. В любом случае мог бы постараться и ее забрать, разумеется -- но не станет. Потому ли, что с Иммой дружил, или потому, что свои сестры еще малы и невольно о них вспоминает, но никогда бы не стал брать женщину силой, а "нет" она уже произнесла. Или придет сама, или не придет вовсе.
  
  
  
   Огонек тоже наблюдал за яркими росчерками, давно знал, как это бывает: все небо начинало плакать сверкающими слезами. Одна из немногих картин, сохранившихся в памяти с детства. И сейчас он вышел на каменное крыльцо, ведущее в сад, запрокинул голову, смотрел на первые, пока редкие звездные капли. Смотрел, пока шея не заболела. Улыбался, до того хорошо было.
   Здесь, в доме Шиталь Анамара, чувствовал себя спокойно впервые за много дней. Не ощущал страха вокруг, хотя все домочадцы куда-то спешили, о чем-то хлопотали. Весна подоспела, столько всего нужно успеть, пока не накрыли город изнуряющая духота и жара. Смех слышался то и дело. И даже если тихо было, все равно замечал улыбки на лицах. А вот хозяйку он увидел только при встрече -- тепло приняла Огонька, и тут же ушла через рощу к сестре, у которой вот-вот должен был появиться на свет ребенок.
   ...Интересно, что за отношения такие связывают Кайе с Шиталь -- ведь ничего схожего в них. Красивая взрослая женщина, одна из Сильнейших Асталы, и Кайе ее вроде как откровенно терпеть не мог; но не сомневался, что может ей навязать полукровку и та возьмется его охранять, опекать...
   Невольно тронул щеку -- синяк уже сошел. Кайе, наверное, в самом деле старается. Но за попытку дружить с ним на равных приходится платить слишком дорого. Или нет? Ведь снова все у Огонька просто прекрасно. Не остался под одной крышей с Къяттой, и тут полукровку устроили великолепно, и даже доверили помогать домашнему целителю. В город понятно что не отпустят, но и не надо пока, наверное? Здешний целитель, невысокий и круглый, как хорошая лепешка румяный, поручил Огоньку растирать приносимые сборщиками весенние почки растений -- для мазей. Хорошее дело, как раз на одну луну, а задержится Кайе, еще дело найдется. Хоть так хозяйку отблагодарить, малую малость -- гостеприимство ее стоит гораздо дороже...
   В северной части неба звездные капли падали особенно густо. Огонек смотрел туда. В какой уже раз вспомнил бабушку, множество хороших людей, ютящихся в каменных лабиринтах над обрывами, и небо тамошнее -- бесконечно глубокое...
   Вспомнился давешний сон, невнятный, но тревожный. Совсем не похожий на давно затихшие кошмары, только вот те проходили -- и не мучили наяву, от этого же не удается отделаться. Просто сон? Или сам он предчувствует что-то недоброе?
   Мотнул головой, отгоняя эти мысли.
   -- Мы в детстве ходили их собирать, -- послышалось сзади. Вздрогнув, Огонек обернулся, и не успел еще лица в темноте разглядеть, а уже узнал голос. Целитель, которому помогал; всегда побаивался его, помня прежних, храмовых, и этот тоже не казался расположенным к полукровке. А вот...
   -- У меня были две старших сестры, и они сговорились -- принесли откуда-то крылья голубых жуков, и твердили, что это прошлогодние звезды, а новых, живых, я и сам смогу разыскать. Я, совсем еще карапуз, долго искал, расспрашивал всех... Знаешь таких жуков?
   -- Знаю, на севере видел, -- Огонек улыбнулся. Потом чуть сам себя не ущипнул -- ну зачем заикнулся про север? Целитель ничего не сказал. Положил полную мягкую руку ему на плечо и слегка подтолкнул к дому:
   -- Иди спать. Завтра будет много работы. Привезут пророщенные семена краснодольника, их нужно будет аккуратно сушить в печи. После я тебе расскажу, как делать лекарство от головной боли. Ты, похоже, всерьез готов трудиться, и учиться хотел бы. Поначалу-то мне казалось, просто дали тебя для черной работы -- и мне лишнее подспорье, и тебе не протирать штаны. Но раз так...
   Его прервал громкий голос, кто-то бежал по двору и спрашивал, в доме ли Шиталь, или у родни. Огонек с досадой повернулся на звук -- такой разговор шел! А вдруг наставник теперь передумает, позабудет? Тот в самом деле отвлекся от беседы, заторопился в сторону голосов -- они звучали все громче, все более возбужденно, будто нарастал ливень. Огонек устремился за ним.
   -- Что случилась? -- Шиталь вышла на крыльцо: силуэт, подсвеченный горящими позади факелами.
   От толпы домочадцев отделился высокий темный человек: он принес дурную весть. Почти все, кто отправился за камнеклювом, погибли, и Кайе Тайау тоже.
  
  
   **
  
   Земли за границей Асталы
  
   Птицу охотникам пришлось поискать, хотя в целом место им указали удивительно точно. Здесь уже закончились земли Асталы и еще не начались земли Уми; небольшие рощицы сменялись равниной, то тут, то там возникали прорезанные щелями холмы -- можно целую луну кружить и остаться ни с чем. Повезло встретить пастухов, которые видели камнеклюва.
   Кайе тут же сорвался на поиски, не интересуясь остальными; весь путь он был в странном состоянии духа, то веселом и возбужденном, то злился, то замолкал -- и трудно было поспеть за этими переменами.
   Первую птицу они убили: та сочла людей врагами и нападала, ничего не боясь. Здоровенная была, с быком совладала бы, один клюв с руку взрослого человека. Голову они решили взять с собой, и когти, и самые красивые перья -- жесткие, рыже-крапчатые с серым, такой бывает сухая трава. Но сейчас повсюду разливалась зелень -- весна заявляла о себе все громче.
   Вскоре нашли гнездо; птенцы, восхитительно-уродливые, уже пару дней как вылупились, бессмысленно сидели в круге из небольших камней на подстилке из стеблей и пуха, и орали. Птенцам Кайе обрадовался, а когда услышал, что домой их живыми не довезти, разозлился. Он позарез хотел притащить камнеклюва в Асталу, и теперь был вне себя из-за того, что убили первого, взрослого.
   Но им опять повезло -- пастухи говорили, что птиц две, да и раньше доводилось слышать, что эти громадины -- нежные родители и воспитывают потомство вдвоем. Второго, мать или отца, не понять, охотники тоже вскоре нашли. Этот оказался осторожным, держался в отдалении. Пугать его не хотели -- вдруг бросит птенцов, убежит? Но приблизиться, чтобы набросить веревку, не удавалось. И высокая молодая трава мешала.
   Звериное обличье Кайе было тут бесполезно: энихи засадные хищники, а не загонщики. Отошли от гнезда подальше, пусть покормит птенцов, может, бдительность потеряет, но нет: тварь как чуяла, когда они приближались. А в Кайе опять произошла перемена, он уже не думал про птенцов, ему нравилась эта игра с камнеклювом, даже будто нарочно ее затягивал. Не сомневался, что одолеет в итоге, и живую добычу привезет. Так прошла еще пара дней, уже почти освоились среди рощиц, открытых мест и расщелин.
   Был совсем беспечным в эти дни, даже при обычной его неосторожности.
  
  
   **
  
   Астала, пару недель спустя
  
  
   На окраине Асталы возвышалась скала, с нее хорошо было прыгать в реку -- и, наверное, прыгали. Огонек не хотел оставаться под крышей дома, и ушел тайком -- а может, ему позволили, и даже приглядывали, незамеченные? Но, скорее, все были поглощены новостями -- не до полукровки. К скале выбрел случайно. Вскинул голову -- там, наверху, бродили дождевые темные облака, порой сталкиваясь лбами. Вспомнил Повелителя Орлов, и то, как чуть не разбился недавно -- и полез, цепляясь за уступы.
   Совсем не страшно, подумаешь, высота.
   Отсюда было далеко видно. Небо в низких тучах, серо-лиловое. У горизонта, над верхушками деревьев -- светлая полоса. Ветер то поднимался, то затихал. Холодный.
   "Я приношу несчастье", -- думал Огонек, обхватив колено рукой. Вторую ногу свесил с обрыва.
   Слетел шнурок, которым завязывал косу, волосы растрепались во все стороны, мешали смотреть.
   "Все, кто связался со мной, пострадали. Родители. Бабушка. Шику. И... он".
   Тошно было от мыслей. От ветра. От неба.
   "Если бы я с ним поехал. Я бы мог настоять, если бы заверил, что хочу мира, что нам хорошо в дороге..."
   Теперь во всём было смысла не больше, чем в сидении на скале. Сиди, спускайся, прыгай -- ничего не изменится. И даже признай, что был неправ -- разницы нет.
   "Думал, счастливей буду один, помогая больным где-нибудь в глухой деревушке. А он..."
  
  
   В Асталу вернулась всего пара человек. Они мало что могли рассказать, поскольку остались в лагере, когда все случилось. Кайе и остальные устремились за петляющей птицей в небольшое ущелье, а потом была вспышка пламени и обвал. Уцелевшие нашли останки погибших, и убило их пламя, похоже, а камни лишь довершили дело. Тела нашли в таком состоянии, что опознать их возможности не было... в том месте сама земля была не просто опалена -- сожжена до костей. Стволы небольших деревьев превратились в липкий черный прах, а камни казались кусочками угля. Кого-тоопознали по украшениям. А он -- не носил.
  
   Тут вспомнили и Долину Сиван, и отца Кайе. Уцелевшие охотники говорили: Кайе в дни выслеживания камнеклюва вел себя очень неровно, от веселья переходя к гневу. Так что ударить огнем он вполне себе мог. Не желая погибнуть, конечно. Но вышло, как вышло.
   Весть о гибели Оружия Юга разнеслась быстро.
  
   -- Он все же не сумел совладать с собой, -- сказал Ахатта, и в голосе, помимо горя от потери внука, сквозило понимание -- теперь Род Тайау ждут тяжелые времена. Их Род все еще силен... но слишком многим насолило одно существование того, кого звали -- Дитя Огня.
   Словно дурной сон повторился, думал Ахатта. Он ощутил себя совсем старым, но теперь сидеть на месте не мог -- все бродил и бродил по коридорам, обходил зал, опираясь на стены. В сад избегал спускаться, не хотел видеть, как там кипит весенняя жизнь.
   Где-то далеко, за границами Юга, погиб его внук. Уцелевшие рассказали, что видели. И снова -- пламя и сожженные тела, как всего три весны назад, у реки Иска. Только теперь не враги погибли -- свои.
   -- Это была западня, -- сказал Къятта, яростным золотым факелом появляясь в полутьме зала. Но дед отмахнулся -- хочет утешаться именно так, пусть других в это не втягивает. Свидетели не лгали, их допросили как следует. Они сами были почти не в себе от горя. А искать чужие следы... пока на место доберутся разведчики, буйная весенняя поросль и горельник-то частично закроет.
   -- Это не случайность, -- настаивал старший внук... теперь -- единственный. -- Я умею читать следы и уверен, что найду нужное. Там каменистая местность, трудно, но хоть не зарастет. Чтобы успеть, устроившие засаду должны были скакать по дороге. Дорога проходит мимо селений -- хоть кто-то да видел чужой отряд.
   -- Ищи, если хочешь, -- Ахатта оторвался наконец от стены, встал, скрестив руки на груди. Близкое присутствие Къятты давило сильнее каменных стен и сводов. -- Расспрашивай. Только не заходи слишком далеко, и я не о расстоянии. Но и о нем тоже. Ты сейчас особенно важен для Рода, Нъенна и остальные подмога, но не сердце.
   -- Виноват север, -- сказал молодой человек угрюмо и зло.
   -- Ах, север... даже твоя ненависть должна бы иметь пределы. Может быть, ссору вчера из-за женщины -- алого пояса тоже затеяли с их подачи? Ты слишком мечтал о войне... сейчас повод есть, но оружия нет.
   -- Ты будто с облегчением говоришь!
   -- Не хочу, чтобы ты сейчас натравил на нас и чужих, и своих. Что до пустых подозрений... ведь это ты рассказал ему о птице. Разве ты намеренно мог отдать Кайе кому-то?
   Словно копьем в живот ударил, так изменилось лицо Къятты.
   -- Ты... обвиняешь меня?
   -- Ты сам себя обвиняешь, -- бросил Ахатта. -- Откуда ты вообще выкопал эту птицу?
   -- Я не помню, -- в голосе старшего внука звучало отчаяние. -- Хотел помириться с ним, такая была возможность! Если бы мать оставалась в сознании... никому другому я сейчас не доверюсь.
   -- Теперь это не имеет никакого значения, -- безжалостно отозвался Ахатта.
   Къятта постоял миг неподвижно, вдохнул глубоко, будто в воздухе пытаясь уловить ответ. И что-то решил для себя.
   -- Это был север, -- бросил через плечо, перешагивая через порог. -- И кто-то северянам помог... хоть об этом подумайте.
   Больше он ни с кем не разговаривал. Оседлал свою грис и умчался невесть куда.
  
  
   **
  
   Астала. Дом Шиталь
  
   Огонек был уверен, что его вышвырнут из дома Шиталь, даже, вернувшись после своей вылазки, намеренно вышел во двор и бродил у ворот, пока не появилась хозяйка и не увела его во внутренние покои. Там она объяснила -- никуда ты отсюда не пойдешь. Если это не случайная гибель, а нападение, кого первым подозревать в устроенной ловушке? Правильно, полукровку, северного шпиона, который отправил Кайе за птицей, а сам на всякий случай остался в безопасности.
   -- Он мне тебя доверил, и я не могу допустить, чтобы тебя убили, -- сказала Шиталь.
   -- Если меня все равно заподозрят...
   -- Останешься здесь -- не заподозрят, -- отрезала Шиталь, и он чуть не впервые осознал, что она не просто красавица, но та, с кем даже Ахатте стоит считаться.
   Когда-то Огонек ошалел бы от счастья просто пройти рядом с ней по дорожке. Потом, вселившись в ее дом, почти не видел саму хозяйку. А вот теперь -- сидит напротив нее, окутанной жемчужно-белым шелком, и перед ним стоит чашка ароматного напитка, приготовленного ее точеными руками -- и сама она так добра, участливо смотрит... а он ничего не чувствует.
   И глотка сделать не мог.
   -- Мне кажется, ты считаешь себя виноватым, -- сказала Шиталь. -- Но в чем? Что не отправился вместе с ним?
   Откровенничать Огонек не собирался. Даже с ней. Тем более с ней, брату Кайе и то нашлось бы, что высказать...
  
   И, будто услышав эти мысли, Къятта появился; еще заслышав его стремительные шаги, Огонек не сомневался, кто может врываться сюда столь по-хозяйски. Гость остановился в центре комнаты, немного не дойдя до сидевших возле окна Огонька и Шиталь. Среди солнечных ажурных теней и пятен его фигура казалась вонзившимся в пол копьем.
   -- Ну, здравствуй, -- сказала Шиталь, поворачиваясь к нему; сложила на коленях руки в тяжелых браслетах, вставать не спешила. -- Ты напугал моих людей, кажется?
   -- Они пытались меня задержать.
   -- Всего лишь до того, пока не предупредят меня. Так какое у тебя ко мне дело?
   -- К тебе никакого... мне нужен этот.
   К Огоньку Къятта чуть повернулся, но тот ощутил -- будто прицелился в полукровку. Шиталь тоже слегка развернулась, так, чтобы подросток был у нее за плечом.
   -- Все, кто в моем доме, тоже имеют право на уважительное отношение.
   -- Неожиданная защита. Хотя, раз ты его продолжаешь держать у себя... может и к тебе у меня есть дело, -- сказал Къятта, и казался спокойным; лучше бы разнес полкомнаты. Огонек помнил его в подземелье -- тоже само спокойствие...
   -- Твой брат попросил меня приютить мальчика. Почему бы мне не продолжать это делать сейчас?
   -- Потому что этот мальчик очень уж кстати вернулся в Асталу! Не делай вид, что не понимаешь, пока я не задумался, кому еще ты союзница. А мой брат... Он вечно его защищал -- во вред себе.
   -- Я просто был его другом, -- тихо сказал Огонек, и его услышали:
   -- Хорошо мыши дружить с энихи, -- Къятта наклонил голову, янтарные глаза потемнели. -- Удобно. Скажешь, что многое давал взамен?
   -- Сейчас я жалею о том, что дал очень мало, -- Огонек понял, что еще слово, и разревется, как младенец двух лун от роду.
   -- Выйди, -- приказал Къятта Шиталь, кинув на женщину горячечный взгляд. Это было уж слишком, таким тоном говорят с провинившимися слугами. Но она -- хозяйка, и тонкие брови сдвинулись, выдавая гнев. Шиталь тоже умела сердиться, хоть и терпение ее превосходило мыслимые пределы.
   -- Ала, я не хочу прятаться, -- сказал Огонек. Ему стало почти интересно. Чтобы его сейчас напугать, понадобилось бы что-то другое или кто-то другой, не Къятта.
   -- Ты не захочешь ссориться с нашим Родом, -- произнесла Шиталь, и это был не вопрос; она смотрела на гостя, сжимая на груди руки, а пальцы комкали тончайшую накидку из жатой искрящейся ткани. Еще миг, и Къятта хозяйку дома попросту вышвырнет, понял Огонек. Чего ему надо, кто укусил?
   -- Я тебя... прошу дать нам поговорить, -- с трудом произнес Къятта. Что-то он такое увидел в Шиталь, чего не сумел Огонек, хоть сам недавно понял -- она не просто красивая женщина. И слуги не просто так пропустили незваного и наглого гостя: знали, что хозяйка себя в обиду не даст.
   Она немного подождала -- и кивнула. Не быстро и не медленно, плавно покинула комнату, будто решила полюбоваться цветами в саду, или вспомнила несрочное дело.
   Къятта развернулся к подростку и смотрел на него в упор. Огонек не отворачивался; было даже почти хорошо в этот миг, что-то живое, а не сосущая безнадежность.
   -- Хорошо, что я не убил тебя тогда.
   -- Ты это сделал, -- сказал полукровка. -- Если бы другой не спас, я был бы мертвым.
   -- Крысенок, -- прошептал Къятта, из-под ресниц презрением и ненавистью окатив Огонька. Жесткие пальцы впились в плечо:
   -- Ты его чувствуешь?
   -- Что?
   -- Связь айари и чимали! Не придуривайся, я знаю про все твои подвиги!
   -- Нет, -- Огонек пробовал собрать мысли в единое целое. Он не ожидал... не таких вопросов. -- Когда его ранили, я был... сейчас ничего. Он же погиб, -- голос стал хриплым на этом слове.
   -- С тобой все было в порядке? Ты чувствовал его смерть?!
   -- Нне... не уверен...
   -- Он жив? -- казалось, еще немного, и пальцы попросту переломят кость.
   -- Я не знаю! -- взмолился Огонек. -- Как я могу...
   -- Иди к нему.
   -- Куда?? На то место?
   -- Недоумок. К его Огню. Вспоминай! -- Къятта хлестнул мальчишку по щеке.
   -- Я не могу! Я не знаю, как!
   -- Как ты лечил этих уродов с севера? Откуда брал Силу? -- Встряхнул Огонька, так, что у того зубы стукнулись друг о друга. -- Ну?!
   Огонек пытался собраться с мыслями, с чувствами, хоть с чем-то , что поможет ему. Сейчас он и сам не понимал, хочет исполнить приказ, чтобы освободиться, или чтобы узнать о друге... и почему это не пришло в голову раньше! Ох, и правда недоумок... Ведь сам бежал через темный лес, чтобы спасти от замыслов Лачи... В мозгу словно камни сталкивались, мешая слышать и думать. А янтарные глаза прожигали его насквозь, и от этого было больнее, чем от хватки, и бесполезными, жалкими были все усилия.
   -- Он жив! -- выкрикнул Огонек, и собственный голос отозвался в ушах, словно скрежет.
   -- Что с ним?!
   -- Я не знаю! Больше я ничего не могу! Но он жив!
   Огонек отлетел к стене, ударившись затылком. Когда сумел собраться, и перестали плавать искры перед глазами, понял -- Къятты в комнате нет. Но подросток не успел облегченно вздохнуть -- вошла Шиталь.
   -- Подслушивать нехорошо, -- она присела на корточки перед мальчишкой. -- Но полезно. Почему ты соврал?
   -- Ала? -- растерянно проговорил Огонек.
   -- Даже не отрицай. Я видела твое лицо -- да, я еще и подглядывала. Ты ничего не смог.
   -- Но... -- подросток оглянулся -- не появился ли Къятта.
   Шиталь кивнула:
   -- Он поверил бы и птице -- пересмешнику. Он слишком хочет услышать то, что ты и сказал.
   Огонек молча смотрел на красивую женщину, понимая, что впервые не испытывает неприязни к старшему из внуков Ахатты.
  
  
   После он долго ругал себя за то, что сам не подумал об очевидном, и раз за разом пытался нащупать хоть полупрозрачную ниточку, но не было ничего. Ничего, кроме сосущей вины -- ведь сразу поверил; не потому ли, что в глубине души хотел избавления?
   Къятта с несколькими разведчиками ускакал к месту гибели брата. С ним хотели отправить еще людей, и Тарра предлагал своих -- беспристрастный свидетель, но Къятта будто обезумел и говорить ни с кем не хотел.
   Про это Огонек знал от Шиталь, а та -- от самого Тарры. Новости в Астале разлетались быстро.
   -- Мне еще по секрету сказали, что он поначалу хотел и тебя прихватить -- вдруг поможешь в поисках, но потом передумал. Ты ведь наверняка попытался бы снова удрать, и поди еще разбери, правду скажешь или нет, мог намеренно направить в другую сторону...
   Шиталь верила, что он так бы и поступил. А он час за часом снова и снова пытался понять, сохранилась ли связь, жива ли она -- неужто просто прекратилась после смерти Ведущего, ничем, никак не сказавшись?
   Узнав, что Къятты в городе нет, Огонек решился. Если его не пропустят... ну что ж, изгороди тамошние вполне преодолимы, желающих просто так залезать в этот дом не имелось.
  
  
   Пустая скорлупка большого ореха валялась на тропе. Смешно, сказал себе Огонек. Я так страдал, что вынужден был вернуться сюда, а теперь сам пробираюсь тайком. Вот одна знакомая дорожка, и другая -- в этой части сада часто бывал Кайе, и слуги без нужды не захаживали. Сейчас, без него, по-прежнему было пусто. Если не смотреть по сторонам, то он будто бы тут. Вон на тех ступенях любил сидеть. И тоже можно присесть, а он словно бы в доме, сейчас окликнет.
   Вокруг толпились песни, спетые в этих стенах, в этом саду, постепенно становясь тенями -- и тая.
   Подросток вспомнил северный обряд в пещере, вспыхнувшее пламя, так напугавшее там. Теперь он знал причину своего страха. А Кайе смирился, что его подопечный шарахается от внезапного огня... просто сидеть у костра полукровка мог, и на том спасибо.
   Огонек нагнулся, взял скорлупу ореха, немного щепок, и кусочек коры. Вечерело, в коридорах уже горели факелы. Никем не замеченный, он пробрался в дом через покои товарища, поджег длинную веточку и вернулся в сад. Там положил в скорлупу щепки, а все это поместил на кусок коры. Поджег -- получился будто бы крохотный светильник на постаменте. Нагнулся, взял его в руку, держал на открытой ладони. Страх подкатил -- и ушел. Сейчас это лишнее -- страх. Огонь должен гореть здесь, у этой двери, на этих ступенях. Не разжимая губ, повел еле слышный напев, сам не знал, какой и о чем. О лесе, наверное. О бесконечных тропах. И о пропавших на них.
   -- Зачем? -- раздался сзади прохладный мягкий голос. Киаль в траурной темно-лиловой накидке стояла на ступенях террасы, и удивленной таким гостем не выглядела. Огонек не понял сначала -- что зачем? Пламя, или песня, или зачем сам пришел?
   -- Я должен...
   Начал, и не знал, как продолжить. Кому должен? Для чего?
   -- Не стоит приносить сюда северные обряды.
   -- Да, ала. Прости, я пришел без спроса...
   -- Къятта уехал, ты, наверное, знаешь. Это для тебя лучше. Мой брат вряд ли пощадил бы тебя, застав здесь.
   -- У тебя два брата.
   Плотно сжатые губы не давали сорваться иным словам.
   Киаль пожала плечами -- зазвенели браслеты, и будто птичьи крылья мелькнули возле ее рук.
   -- Пока нет Къятты... Тебя будут кормить в этом доме, если пожелаешь остаться.
   Ушла, мелко ступая, словно танцуя.
  
  
   **
  
   Отроги северных гор
  
  
   Небольшая комната без окон, факелы закреплены на стенах -- свет ровный и теплый, от глаз не укроется ни одна мелочь. Неподвижное тело на каменной тусклой плите, под низким неровным сводом.
   Лешти, подручный Лачи, бросил беглый взгляд на пленника -- и ужаснулся: его руки не удерживали ни ремень, ни цепь.
   -- Ты обезумел, -- прошептал он, весь страх и гнев ухитрившись вложить в едва слышное восклицание. -- Освободил-то зачем?
   -- Он не проснулся раньше, и сейчас не проснется, -- Лачи не понижал голос. -- Мне нужна возможность коснуться любой нужной точки на нем.
   Кайе привезли на рассвете, под действием зелья, надежного и для людей, и для животных. В таком состоянии находился уже несколько дней, с часа, когда все случилось. Зелье действовало хорошо -- лишь один раз пленник шевельнулся, что-то шепнул. Лачи, хоть и хорошо разглядел своего врага в Долине Сиван, с любопытством скользил взглядом по чертам юноши. Странно... Сейчас, когда спокойно лицо, не поверить, что оно способно выражать бешеную ярость. Так очерчены губы, что кажется, они чуть улыбаются; если смотреть только на лицо, никогда мастера изваяний не выбрали бы его образцом для изображения воина. И совсем мальчишка ведь, на свои семнадцать и выглядит -- а в этом теле живет вся мощь подземного огня. Как его могли отдать северянам? Или это все же ловушка? Человек, способный провернуть то, что сделал тот парень с юга, мог простирать свои замыслы и дальше. Но Лачи тоже не птенчик неоперившийся, найдет, чем ответить.
   Главное, Кайе здесь.
   -- А если узнает твоя Соправительница? -- спросил Лешти.
   -- Постараюсь, чтобы к этому времени меня уже не волновало ее мнение и было, чем ответить. А сюда она не придет, не может тут быть и ненавидит эту гору. Говорит, слышит голоса сотен погибших, чьи жизни забрал головоног.
   -- Мне тоже не по-себе, -- признался подручный. -- Хотя нас разделяют зал и коридоры, все равно. Я тоже ушел бы с радостью.
   -- Здесь ты мне и не нужен, более того -- бесполезен. Займись охраной и разведкой на ближних и дальних тропах. Пока никто не должен нам помешать.
   Лешти будто ветром сдуло, хоть и не было ветра в каменной клети. А ведь далеко не трус...
   На пороге, будто на смену ему, с поклоном возник человек -- средних лет, с седыми висками и доброй виноватой складкой у губ. Он приблизился к пленнику осторожно, готовый в любой миг спасаться бегством.
   -- Не укусит он тебя, -- улыбнулся Лачи. -- Он не очнется еще долго.
   -- Я верю, эльо. Что будет, если мне не удастся совладать с ним?
   -- Если не удастся -- я не стану тебя винить. Но прошу, -- Лачи подчеркнул слово -- Сделай все, что в твоих силах. Награда само собой -- поручение чрезвычайно важно для Тейит.
   -- Понимаю, эльо.
   -- Постарайся не обращать внимание ни на что другое, кроме него. Это все только эхо. Я должен выйти, не так ли?
   -- Мне бы этого не хотелось, -- покаянно сказал человек, и добавил: -- Но так проще будет чувствовать его одного.
   Лачи вышел и остановился в коридоре у дверного проема. Прислонился к стене и не единым движением не показывал, что он живой, не каменный. Много прошло времени. Наконец, покачиваясь и тяжело дыша, появился человек с седыми висками: бледнее мела, но с пунцовыми пятнами на щеках. Он покаянно развел ладони и склонил голову:
   -- Эльо, прости... Я ничего не могу поделать. Никогда не видел, не ощущал подобного. Вообще не могу понять, за что ухватиться. Это словно пытаться взять пламя голыми руками, только в огне еще мечутся тени человека и зверя. Может, если бы он очнулся...
   Лачи только задумчиво кивнул.
   -- Я ожидал, что просто не будет. Но будить его пока рано. Что ж, если не может даже самый сильный уканэ, у меня есть другие способы. Ступай, ты свободен.
  
  
   **
  
   Астала
  
   Огонек смотрел в чашку с темным сладким настоем. Прошло немало дней, и в течение каждого он не раз переходил от чувства безнадежности к вере в то, что еще не все потеряно. После слов Къятты он решил не страдать понапрасну, а действовать, только совершенно не понимал, как. Пытался просто почувствовать. Рисовал себе разнообразные картины, надеясь, что мысль сама скользнет в нужном направлении. Пробовал расслабляться и якобы становиться неподвластным реальности, как немного учила Атали. Загадывал увидеть во сне.
   И все это было совершенно бесполезным.
   Он почти перестал есть -- не отказывался от пищи, попросту забывал, что перед ним поставили чашку с ароматной кашей, или лепешку с большим куском мяса. Шиталь велела не оставлять Огонька одного, пока все не съест, но тот умудрялся и домашних слуг сбивать с толку, когда начинал расспрашивать, не слышат ли они, не умеют ли?
   Пыполнять порученную целителем работу не мог. Тот поначалу сочувствовал, потом начал сердиться, и в итоге прогнал нерадивого помощника.
   Так прошла половина луны. А потом Къятта вернулся.
  
  
  
   Весть, что Къятта нашел следы северян, еще большим эхом отразилась от стен и мостовых Асталы. Лешти прыгнул бы со скалы, наверное, если б узнал, что объединенной Силы их самих и чистейших камней не хватило, чтобы скрыть от взора Къятты истину. Къятта знал, что прав, и поэтому смог увидеть. Но след прерывался -- уж тут камни не сплоховали.
   В Доме Звезд уже начинался Совет, но помехой стала Шиталь, поджидавшая в рощице на границе владений Тайау. Стояла, ладонью опираясь на ствол дерева, сама такая же высокая и прямая, в узком белом платье и накидке цвета вечерней зари, в широком ожерелье из золота и черных камней.
   -- Что ты собираешься делать? -- спросила она самыми нежными тонами своего голоса.
   Къятта хмуро посмотрел на нее; провожатым своим не подал никакого знака, и они стояли рядом, тоже слушая разговор.
   -- Искать -- похитители не бесплотны. С собой у меня не было нужных средств, но сейчас...
   -- Мир очень велик... Сомневаюсь, что его привезли прямо в пещерный город, это опасно.
   -- Я и в Бездне их отыщу.
   -- А чем ты предложишь заняться нам, пока будешь гоняться за северянами?
   -- Сколько сумеем, уничтожить их стоянки вне Тейит. И крысы сами придут к нам. Мы встретим...
   Шиталь вскинула подбородок:
   -- Ты понимаешь, что виновен кто-то из наших? Что сами северяне вряд ли подобрались бы столь близко?
   Янтарные глаза сверкнули. Но Къятта сдержался:
   -- Я не дурак. Об этом я тоже скажу. Чуть после.
   Шиталь поежилась, представив это "после". Мягко, как могла мягко сказала:
   -- Что ж, пускай ты прав, пусть его в самом деле похитили, но прошло еще время! Ты не знаешь, что с ним сейчас.
   -- Полукровка сможет...
   -- Он тебе просто соврал. Видел бы ты себя в тот миг -- мальчишка перепугался и сказал то, что тебе так хотелось услышать. А все эти дни он сидел и впустую пытался дозваться или хоть ощутить что-нибудь.
   -- Ты лжешь.
   -- Зачем это мне?
   Она помолчала, прикусила губу и сказала, сцепив пальцы:
   -- Танни, у тебя больше нет брата.
   Сказала -- и испугалась, как никогда в жизни. Ощутила -- еще миг осталось дышать, он вырвет ей сердце или гортань, и плевать, что Шиталь располагает большей Силой. Но Къятта не пошевелился, только глаза были -- звериными и почти безумными.
   -- Они не убили его.
   -- Вероятно, тело живет... Зная, как южане привязаны к своим родичам, и как он ценен для Юга -- скорее всего не убили, чтобы сыграть на этом. Но они были бы еще глупее, если бы сохранили его рассудок. Ты знаешь, они умеют сводить с ума. Куда лучше нас. Теперь он -- растение, Къятта-ни. Беспомощное и бесполезное. Или еще хуже... наш враг.
   -- Ты же видела, как он рос... -- шепотом. -- Ты была рядом!
   -- И я видела, кем он стал. По твоей вине.
   Дернулся, будто она крючком за нерв потянула. Шиталь торопливо продолжила:
   -- Они знают, что значит для нас Род, пойми. Он погиб, танни. Ты хочешь бросить всех остальных... Не мне говорить об этом -- Род Тайау стоит и на моей дороге, но все же оглянись! Ахатта немолод, тебе вести!
   -- Вот я это и собираюсь сделать. Только не так, как тебе хочется.
   Он отстранил женщину и направился к Дому Звезд, провожатые тоже обошли ее, как камень обтекает река. Шиталь изменило самообладание, она со злостью топнула ногой о дорогу, вымощенную камнем, и направилась следом.
  
  
   Все поверили, что эсса были там -- доказательства Къятта представил. И все согласились, что, если Кайе не погиб в ущелье, его забрали живым, иначе зачем утаскивать тело? Кое-кто предположил -- северяне поплатятся за собственную неосторожность. Нет, коли они сумели его увезти, значит, понимали, с чем имеют дело, и подготовились, возразил Тарра. Если уж эсса отважились на такое, то не для собственной гибели.
   -- У всех нас есть свои люди в Тейит. Можно объединить усилия. Еще есть время спасти его, -- сказал Тарра, но все слышали неуверенность в этом голосе.
   -- Бред, -- сказал Хатлахена. -- Никто не похищал никого. Просто сгорел -- повторил для себя реку Иска. И поделом.
   -- Если он жив, это уже не имеет значения, -- глухо сказал Наста Кауки. -- У Юга больше нет оружия.
   -- Нападут, точно, -- поддержал его родич. -- Нет смысла тратить время на причитания, надо готовиться. Думают, мы растеряны, ха!
   -- А может, они предъявят условия? -- нерешительно произнесла Селине, сестра Шиталь, пришедшая на замену заболевшего мужа.
   -- Они просто хотят отыграться за Долину, -- ответила Тумайни. -- Ты бы видела лицо Лачи! Готов был загрызть Кайе там на месте, даром что клыков нет. Я, впрочем, тоже какое-то время хотела этого.
   Ни она, ни ее сестра двоюродная, Халлики, не делали вид, что опечалены.
   Ахатта молчал, беспомощно поглядывая на внука. Догадывался, чем все это закончится, но помешать не мог. Лишь в одном ошибся -- Къятта дал всем высказаться. Затем поднялся, резко, так, что споры оборвались на полуслове:
   -- Я знаю, кто это сделал! -- голос отражался от стен, словно не в Доме Звезд проходил Совет, а в горном ущелье. В сторону Ийа указала рука. В ответ голоса посыпались -- камнями со склонов.
   -- Бред, -- отрезала Тумайни, и одни ее поддержали, другие заспорили.
   -- Неужто? Обвинение слишком серьезно.
   -- Да, какие есть доказательства?
   -- Доказательства -- в его голове! -- вновь указующий на Ийа жест.
   -- Нельзя требовать проверки истины без веских на то оснований! И потом, найдены следы эсса, этого не опровергнет никто!
   -- Но туда северные крысы пришли по его наводке, они знали, где и кого искать!
   -- Ты сумасшедший, -- вскочил один из Тиахиу. -- После смерти брата совсем опору под ногами потерял!
   -- Он попросту сводит счеты, -- Хатлахена тянул слова, как сквозь зубы. -- Больше-то некого обвинить, раз сам и отправил ловить камнеклюва.
   -- Если Сильнейшие Юга уже решают свои личные вопросы с помощью северян, я могу только поклониться в знак уважения, -- нарочито-удивленно прожурчал голос Кети Инау.
   -- Хватит, -- поднял руку глава Совета. Глянул на внука. -- Ты... должен понять, что, разжигая вражду, приносишь только вред. Астала и так слишком многого лишилась, я не позволю сейчас затевать ссоры.
   Раздался громовой хохот -- Хатлахена Арайа смеялся, запрокидывая голову. Не зная ни о чем, он не сомневался, что племяннику удалось обвести всех вокруг пальца.
   Тогда Ахатта поднялся. Горькими были слова.
   -- Кайе был нашей надеждой. Но я буду молиться хоть Бездне, чтобы он на самом деле погиб. Мы лучше северян знаем, что он на самом деле такое.
   Ему ответил голос среди полной тишины:
   -- Ничего ты не знаешь. Он -- мой.
   После этих слов Къятта покинул Совет
  
  
   **
  
   Отроги северных гор
  
   После неудачи уканэ Лачи попробовал сам, используя влияние самоцветов: предки умели с их помощью заставить человека говорить во сне, или исполнить иной приказ. Если бы Кайе произнес нужные слова... Но опять ничего не выходило. Никто при Лачи такого не делал, а сам он до встречи с южанином только начинал тренироваться в подобном, и то в применении к людям обычным. Подарок ему, конечно, подкинули великолепный, только вот времени на подготовку не было. А столько времени держать пленника без сознания нельзя. Лачи смотрел на лежащего, убеждая себя, что все в порядке, но нет: и лицо осунулось, тени вокруг глаз. И дышит более поверхностно.
   А еще Лешти зудел, как осиный хор в подземном колодце:
   -- Смотри, эльо, твоя Соправительница пронюхает, чем ты тут занимаешься. Пусть сама не заявится, но Элати -- то сможет направить.
   -- Лайа сто раз подумает, прежде чем раскрыть сестре такой секрет. А сама Элати сейчас на побережье.
   -- Даже ты не можешь знать обо всех шпионах. Стоит ли рассчитывать...
   -- Пока все мои способы бесполезны. Я и не считал того южанина дураком, -- перебил Лачи оживленно и почти весело. -- Неужто он отдал бы нам страшное оружие, если бы не был уверен -- север не сумеет обратить его против юга? Но бывает трещина и в самом твердом алмазе...
   -- Эльо, я тебе поражаюсь, -- заметил Лешти. -- Чего же ты медлишь? Пока Лайа раскричится на всю горную цепь? Все равно этот скоро сдохнет, нельзя так долго держать человека под зельем. Убить его, все равно Астала лишилась своего преимущества.
   -- Уф. Голова дана человеку, чтобы ей думать хоть иногда. Убийство необратимо -- или ты нашел способ воскрешать мертвых?
   Лачи кликнул стражу и распорядился:
   -- Перенесите мальчишку под барельеф. Я приду сейчас и разбужу камень, если тот не проснется сам.
   -- Что ты задумал? -- настороженно спросил Лешти; от упоминания барельефа его передернуло.
   -- Посмотрим.
  
  
   Не просто потолок: рельефное изображение морского чудовища головонога. Множество щупалец извиваются, наползают на камень, одно на другое. На каждом отвратительные пугающие присоски, кажется, что они пульсируют, втягивают в себя воздух и свет. Творение древних мастеров, чуть ли не выходцев из самой Тевееррики, когда еще не была основана Тейит. Ничего похожего не сохранилось. По уцелевшим обрывкам записей Лачи знал, что его делали долгие годы; погибли много людей, пока сперва создали, потом усмирили головонога. И после, когда его кормили. Сюда не приходили давно, и он бы не стал, но выбора не было.
  
  
   Первое, что ощутил -- слабость. Не просто слабость, а такую, словно из тела тянут жизнь, как, по легендам, тянет соки человека головоног. Открыл глаза, вздрогнув -- над телом и головой нависало каменное чудовище с клубком щупалец -- в свете факелов его было видно отлично.
   Ничтожнейшее движение вызвало приступ тошноты. Голова закружилась, перед глазами поплыли пятна. И слабость усилилась... жуткое, сосущее чувство. Саму сущность его вытягивали из-под кожи. Грудь, руки, все тело были словно придавлены массивной плитой. Шевельнуться не получалось. Дышать... тяжело. Кайе попробовал вдохнуть глубже -- это вызвало новый прилив слабости и тошноты. Безуспешно пытался противиться каменному чудовищу, тот еще туже затянул невидимые петли.
   Такого не испытывал никогда. Предпочел бы любую боль, ее сумел бы перенести спокойно... но того, что происходило, он не понимал.
   Тогда он испугался -- второй раз за всю жизнь... но то, что испытывал, когда лезвие ножа в спине мешало двигаться, не шло ни в какое сравнение с этим ужасом.
  
  
   Он забился, как зверь в ловушке, плохо соображая; словно намеренно пытался сделать себе хуже -- лежать неподвижно было куда страшнее. А так... иллюзия того, что может одолеть кольца. Или заставить головонога убить.
   -- Успокойся! -- крикнул ему Лачи.
   Юноша не узнал его, не услышал, последние силы он тратил на попытку вырваться, не понимая, что проиграл изначально, и лишь затягивает окончательно незримые узлы. Даже носящему имя Дитя Огня не под силу справиться с мощью гор.
   Но мальчишка замер, закрыл глаза и понемногу начал приподниматься. Головоног нажал сильнее -- но тот не оставил свою медленную и страшную попытку.
   Лачи перепугался; не шагнул, скорее прыгнул к каменному столу и прижал пару точек на шее пленника. По телу того прошла судорога, раскрыл глаза широко-широко; потом они вновь закрылись -- лишился чувств. Лачи ждал; у него самого дыхание прерывалось и сердце колотилось, как бешеное. Вот веки снова дрогнули. Жив... Хвала всем подземным тварям, он жив.
   Лачи был обескуражен. Так хорошо подготовился, придумал, что скажет -- и ведь казалось, понял эту натуру там, в Долине Сиван. Но все пошло прахом; к презрительному молчанию, к ярости, к оскорблениям был готов, но не к тому, что пленник чуть не погиб в первую четверть часа, так толком ничего и не осознав, кроме клетки.
   Надо с ним как-то иначе...
   Лачи выругался, помянув недобрым словом родню Кайе и того южанина, что отдал эту зверушку северянам. Знал ведь, скотина. Ладно, сложные задачи я люблю, подумал Лачи, и велел приготовить успокоительное, такое сильное, что выпивший его мог еле осознавать, где находится.
   Все же им надо поговорить и пусть пол-Тейит провалится, но разговор этот состоится, и плоды принесет.
  
  
   Хотелось спать, но, кажется, он и без того спал долго. Скосив глаза, огляделся, успел кое-что увидеть. Он лежал на чем-то вроде широкого жертвенного стола; плита с головоногом нависала над ним, но остальной потолок был выше. Руки и ноги свободны. Свободны... попробуй, встань.
   Он и попробовал.
   Мир схлопнулся в точку. Когда Кайе очнулся, услышал голос.
   -- Лежи спокойно. Чем больше двигаешься, тем сильнее он тебя держит.
   Подле каменного ложа стоял человек -- северянин. Лицо уже видел где-то... Но очень плохо получалось думать, хотелось одновременно вырваться на свободу -- и спать. Время падало тяжелыми сонными каплями, и каждая капля все медленнее, и труднее билось сердце. А человек рядом стоял неподвижно, не сводил с него глаз, и в чертах была сильная тревога и озабоченность. Это узкое лицо человека средних лет, знакомого с ветром и солнцем, и волосы эти бесцветные, будто седые, стянутые в хвост, и морщинки в уголках глаз, будто они улыбаются, а сами холодные, настороженные...
   -- Лачи!
  
  
   Дернулся в сторону Лачи, капли выступили на лице, глаза отчаянные.
   -- Тихо, тихо, -- сказал тот, сбиваясь на тон, каким успокаивал собственных детей.
   Шипение.
   -- Тихо. Ты задохнешься так... нет, сам себя не убьешь -- потеряешь сознание. Надо это тебе?
   Только губы шевельнулись. У всех свои слабости, подумал Лачи. Такой вот -- не ожидал. Вспомнил, как бился о прутья пойманный в домашний зверинец волк... всю морду разбил в кровь. Пришлось прикончить его. Жажда свободы... и страх. Почему оборотень-энихи должен отличаться от обычного зверя?
   Заговорил негромко, как можно мягче -- ровным тоном привести в себя, дать понять, что не стоит разбивать голову о клетку. Звери чувствуют интонацию... а он еще и человек.
   -- Успокойся же. Я тебе не желаю зла. Слышишь меня? Ты должен меня помнить.
   После долгой паузы Кайе откликнулся едва слышно:
   -- Я помню...
   -- Я пришел поговорить. Ничего не сделаю тебе -- понимаешь меня? В Долине Сиван ты говорил разумно.
   Губы пленника дрогнули -- хороший знак. Значит, способен слушать. И Лачи продолжил, надо было донести до него, что происходит, иначе опять попытается вырваться; говорил, что тот в порядке, не ранен, и ему не собираются причинять вред, всего лишь удерживают. Следил внимательно -- точно ли слышит? Понимает?
   -- Это всего лишь сила камня, не думай об этом. В твоей крови -- пламя, его тоже не видно снаружи.
   -- Что... ты... хочешь?
   -- Ты успокоился немного? Я велю головоногу обернуть кольца вокруг плиты. Тебя самого он держать не будет. В конце концов, я хочу поговорить с тобой, а не медленно убивать.
   -- Я не хочу... разговора.
   -- Это не надолго.
   Полежал с закрытыми глазами, потом шепнул:
   -- Хорошо.
   Лачи отдал приказ головоногу; тяжело было управлять каменной тварью, и незримые щупальца она сжимала охотней, чем расплетала. Мальчишка шевельнулся, слишком слабый, чтобы сесть. Лачи уверен был: не сможет. Хотя из гордости -- попытается. Но он поднялся медленно, и даже красиво. Лачи дождался, пока тот сядет и восстановит дыхание. Пока вскинет глаза -- затуманенные, но злые.
   -- Пить хочешь?
   -- Нет.
   -- Врешь; но как угодно. Помолчал немного. Удобно устроился в подобии каменного кресла у противоположной, но близкой стены. Пленник насторожено наблюдал. Но взгляд не был ясным: зелье еще мешало четкости мысли. Лицо и впрямь изменилось, теперь это видно отчетливо. Выглядит, словно долго болел. Ничего, теперь восстановится быстро, если, конечно, не заупрямится и не начнет противиться любой заботе.
   -- Ты помнишь, что произошло? -- спросил Лачи.
   Ответа не дождался, но лицо Кайе стало растерянным и задумчивым. Наверное, он хотел бы спросить, но не станет...
  
  
   А он в самом деле почти ничего не помнил. Радостно устремились в погоню за птицей, хотел ее живой привезти, показать всем, Огоньку особенно, ему понравится. Птенцов тоже надо взять, может удастся вырастить. Огонек умеет лечить, может он и приручать умеет. А Къятта точно умеет, раз он Кайе вырастил. Птица петляла совсем неожиданно, порой сворачивая прямо на охотников; они бы ее поймали давно, если бы не сплошные расщелины и валуны, каменный растрескавшийся язык, вываленный из пасти горного отрога. А потом... как на стену налетел. Голова закружилась, будто надышался дыма шеили -- только не радость испытал, а непонятное чувство, когда тело не слушается. И, кажется, видел огонь, только вокруг или издали, уже не успел осознать.
  
   -- Птица бежала, куда ее направили расставленные заранее вешки, -- сказал Лачи, наблюдая за пленником. -- Я знал, что ты не захочешь ее убивать, сложность была только в том, чтобы вы не поймали ее слишком рано. А потом в лабиринте вы со спутниками уже мешали друг другу.
   -- Они живы?
   -- Нет.
   -- Все?
   -- Тем, кто не участвовал в погоне, дали уйти. Они все равно ничего не поймут, но о твоей смерти поведают.
   -- Как вы узнали?
   -- Не сейчас. Может, после я расскажу.
  
   ...А сам Лачи в охоте не участвовал, только все подготовил -- на скорую руку, но получилось, очень уж удачным оказалось место. Перед охотой долго сомневался, не пытаются ли так избавиться от него -- был бы красивый ход....
   Лешти подробно рассказал, как все прошло.
   Грис ждали в укрытии среди камней, почти не оставив следов. Привязывая пленника к спине грис, Лешти в рот ему влил немного зелья из маленького флакона. Потом вскочил в седло:
   -- Живо, пока весь Юг не сбежался!
   И бросил на утоптанную дорогу фиолетовые зерна прозрачнейших аметистов: камни тут же умерли и растаяли, уничтожив следы.
   Недешево обошлось похищение Соправителю, а уж самим охотникам -- тем более. Каждый из них сейчас не одолел бы и белку. Лачи готов был пожертвовать едва ли не лучшим из ветви своей и Опоры, и самыми верными.
   К счастью, никто из его людей не погиб, хоть некоторые и пострадали.
  
  
  
   Находиться подле Отмеченного Пламенем было трудно. Лачи еще по Долине Сиван запомнил -- когда это существо в гневе, у стоящих рядом сердце заходится и кровь будто закипает. Сейчас, как бы тот ни был слаб, мог бы убить северянина, просто глядя в глаза... если бы не каменная мощь головонога. Древняя базальтовая скала не дает пробиться огню. Ну и самоцветные амулеты помогают, в отличие от бесполезного здесь золота. И все-таки Лачи ощущал себя нездоровым, в легком жару, как от лихорадки.
   -- Чего ты хочешь? -- спросил Кайе. -- Мести?
   -- Нет, напротив -- договориться с тобой.
   Тот лишь по-звериному фыркнул. Глянул исподлобья; а глаза у него красивые, и ресницы густые. К этим глазам совсем не шло то, что Кайе сказал потом, даже не все слова Лачи понял, хоть и учил язык Юга.
   -- Ты хочешь меня убить, в целом мне ясно, -- ответил он. -- Я другого и не ожидал. Но ты видишь -- я хорошо подготовился.
   Оба взглянули на каменные щупальца, испещренные бесчисленными присосками -- будто пульсировали они, жадные маленькие рты.
   -- Я не стану тебе подчиняться, -- сказал пленник еще хрипловато, прерывисто.
   -- Что же ты сделаешь?
   -- Умру.
   -- О, нет, не так просто, -- Лачи постарался заговорить как можно более убедительно:
   -- Умереть я тебе не дам. Знаешь, что с тобой случится? Ты станешь подобен растению; оно живет, но ничего больше. У тебя сильное тело, ты проживешь долго. Но рассудка в этом теле не будет.
   -- Опасно -- ведь тогда я не стану сдерживаться, -- рассмеялся Кайе. Голос его понемногу набирал силу. Хотя и качался еще.
   Лачи вздохнул, будто и впрямь испытывая сожаление:
   -- Ты ничего не сможешь. У тебя не останется не только мыслей, но и чувств, кроме простейших, и никто никогда не сумеет вернуть остальные. Я даже отдам тебя обратно в Асталу. И никто не узнает, что ты был в плену, нет -- тебя отыщут на месте вашей охоты за птицей. Выйдет, что умершим тебя объявить поспешили. Мало ли где ты блуждал, почему лишился рассудка.
   Кайе сидел, подогнув одно колено, и обхватив рукой другое. Лачи продолжил, по тону его трудно было заподозрить неискренность.
   -- Вероятно, друзья предпочтут оборвать твою жизнь раньше, чем тебя-растение увидят враги... а может быть, станут возиться с тобой до конца твоих дней. Кормить из соски, мыть, как младенца... Правда, это вряд ли принято у вас на юге. Хотя, говорят, твоя мать...
   Сжатые руки и опущенная голова, каждая мышца напряжена. Лачи позволил себе улыбку. По гордости ударить -- самое то.
   -- У меня есть вариант получше, -- добавил Лачи.
   Пленник молчал.
   -- Если ты согласишься помочь...
   -- А пошел ты, -- сказал Кайе. -- Делай, что хочешь.
   -- Хочешь, чтобы вся Астала смеялась над тем, каким ты стал? -- недоверчиво спросил Лачи.
   -- Какая мне разница. Къятта если сможет -- убьет, а остальные мне... -- презрительно повел плечом. Золотой знак вспыхнул, хотя свет на него и не падал.
  
  
   **
  
   Астала
  
  
   Горячий ветер плеснул в лицо, едва Ийа шагнул на площадь у Башни-Хранительницы. Къятта стоял, скрестив руки на груди, и смотрел исподлобья.
   -- Ты...
   Жаркий ветер снова ударил, едва не сбив с ног, словно душа младшего вселилась в Къятту Тайау -- он ведь не мог, не умел делать такого! Птицы, испуганные, сорвались с крыш, закричали.
   -- И впрямь сумасшедший, -- Ийа непроизвольно провел по лицу, словно пытаясь убрать с него пыль. -- Чего ты хочешь?
   -- Я знаю, что прав. И, раз никто меня не послушал, я буду драться с тобой здесь и сейчас.
   -- Нет.
   -- Боишься?
   -- Как угодно считай.
   -- Тогда я убью тебя, и все равно, что скажут в Совете.
   -- Тогда и деда вашего убей заодно, сейчас тебе, может, и хватит сил.
   В третий раз пролетел по площади ветер, мерным гулом ответила башня.
   -- Прекрати! -- голос поднялся навстречу ветру, и тот стих, но воздух оставался горячим. Ахатта Тайау в сопровождении нескольких родичей шагнул на площадь, с другой стороны спешили отпрыски Арайа и Рода Икуи.
   -- Не развязывай войну в родном городе. Я готов был отдать жизнь Кайе, чтобы не допустить ее -- ничего не изменилось, Къятта.
   -- Что же, считай, что именно его жизнь ты и отдал. Рукам этого, -- старший внук Ахатты кивком указал на врага своего.
   -- Уходи из города, Къятта. Уходи и не возвращайся.
   -- Когда мне понадобится, дедушка, никто не запретит мне снова появиться в Астале. А пока... наслаждайтесь покоем.
   Он резко повернулся и ушел -- в сторону, где солнце салилось, черным на оранжевом фоне был силуэт. Чем дальше уходил, тем холоднее становился воздух, словно с собою он забирал огонь.
  
  
   Дом Шиталь
  
  
   -- Думаю, Къятты уже нет в Астале, -- сказала Шиталь Огоньку. -- Надеюсь, он взял с собой хоть кого-то... лучше бы Хлау тоже был с ним. Или Хлау оставлен в помощь Ахатте?
   Шиталь поделилась с Огоньком тем, что произошло -- не полностью, но полукровка стал действительно нужен ей. Она волновалась. Бродила по дому между искусно расписанных колонн, звеня браслетами, сплетала и расплетала руки.
   В гости пришла сестра Телли с новорожденным малышом, но Шиталь едва могла улыбаться и слушать, и держать племянника опасалась: дрожали руки, не хватало еще уронить.
   Она почти поверила, что Кайе может быть жив, и следовал из этого... многое. Не так уж давно она сумела все правильно рассчитать, вытащить свой род из ямы, куда он катился. Сейчас надо быть осторожной. Если она станет союзницей Рода Тайау, что скажут все остальные?
  
   Пока хозяйка дома разрывалась между волнением и гостеприимством, Огонек спустился к маленькому круглому бассейну, укрытому среди кустарника. Из-за черного дна вода здесь прогревалась отлично, но в сам бассейн он не забирался -- неловко было. Ему нравилось просто сидеть у воды, сквозь заросли не видя, как снуют домочадцы Шиталь.
   Наклонился, чуть не касаясь водной поверхности носом, рассматривал головастиков и водомерок, шустрых обитателей бассейна. Было уютно, тихо, и...
   -- А!
   Ахнул, глотнув одновременно воды и воздуха. Показалось, что задохнулся и одновременно приложился грудью о плиту. Наполовину мокрый, Огонек вскочил, завертел головой, но поверх кустарника видел только домашние постройки и сад. И ничего больше. Но какая-то ниточка в воздухе все дрожала, невидимая-то ли пролетающая паутинка, то ли отзвук чужого сознания.
  
  
   **
  
   Отроги северных гор
  
  
   -- Ты зря думаешь, радость, что север спит и видит Асталу в развалинах. У меня -- у всех нас -- есть и другие заботы.
   -- Ха. Войны не хотели? Къятта придет сюда, не важно, буду ли я еще жить, и ничего не оставит от Тейит.
   -- Один? Он ведь только человек, ему и до тебя далеко. Не нужна Югу война прямо сейчас, мальчик. Так что людей ваш Совет не даст -- если я хоть что-то понимаю, они сейчас заняты... впрочем, неважно. А против маленького отряда Тейит уж как-нибудь выстоит. Так вот, зверек.
   -- Ты не можешь придумать еще более идиотского прозвища?
   Плита в длину и ширину чуть больше человеческого роста -- теперь Кайе жил на ней. За пределы не мог и руки высунуть, головоног сразу начинал убивать. А пленник явно решил выжить и выбраться отсюда... поэтому пока сдерживался. Его пламя, конечно, устроило обвал в ущелье, но там камни пронизаны были корнями, а здесь -- цельный базальт, ничего не получится. После колец головонога он вроде бы оклемался; целителя бы ему, но здесь -- невозможно, и сонное зелье еще раз опасно давать.
   Соправитель знал, что будет непросто, но не ожидал, что настолько.
   Если бы можно было силой его сломать! Хоть Лачи не слишком любил подобные способы, при таком раскладе все годится. Но толку не будет, он вынослив, а времени мало. Грубо воздействовать на душу и разум тоже не выйдет -- тут он, напротив, совсем уж непредсказуем, а Лачи не нужно поломанное оружие. Приходилось вести себя осторожно, обращаться с пленником чуть ли не бережно, а потом сбрасывать злость и усталость под ледяным водопадом, пенистыми мощными струями. Хорошо хоть зацепка оставалась: Кайе был слишком живым, чтобы гордо отмалчиваться. Снисходил до беседы, если так можно сказать... Лачи уже не раз ловил себя на мысли -- "вот погоди, я получу власть над тобой и тогда!" -- но сам себя обрывал. Делить шкуру неубитого зверя и глупо, и опасно.
   Кайе ненавидел снисходительно-ласковое обращение, хоть этим Лачи мог его поддевать; и сейчас словно кислую ягоду раскусил, легкая гримаса свела лицо. Лачи смотрел на него долго, с прохладной и в тоже время приветливой улыбкой.
   -- Я сам себе поражаюсь -- до чего ты мне по душе. Там, в Долине, после обвала -- думаешь, я возненавидел тебя?
   -- Ты же намеренно отправил к нам Айтли? -- глухо спросил Кайе.
   Не ожидал такого вопроса.
   -- Для гарантии мира. Месторождение Солнечного камня в Долине...
   -- Так уж хотелось избавиться от племянника?
   -- За кого ты меня принимаешь? -- нетерпеливо откликнулся Лачи. -- Близнецы росли на моих глазах.
   -- Да ну? Специально прислал его к нам, когда расспросил Огонька о том, как мы расстались? Надеялся, я Айтли убью и начнется война?
   -- Кто тебя сказал такое?
   -- Никто.
   -- Ладно... Не совсем так. Но ты все же немного умеешь думать...
   -- Ты спрашивал об этом в долине Сиван!
   Лачи выдохнул глубоко -- и взглянул на пленника почти с восхищением. Уже не в первый раз он внезапным поворотом мысли разрывал всю тщательно выстроенную Лачи цепочку. Вопрос за вопросом, ответ за ответом благодаря нужному узору самоцветных камней отнимал у Кайе внимательность, делал его податливым и доверчивым... и каждый раз все приходилось начинать с начала. И становилось все тяжелее -- и узоры приходилось изобретать новые, и в созданной головоногом клетке мальчишке становилось хуже день ото дня. Другому бы вовсе сошло за отдых -- ничего делать не надо, двигаться в пределах плиты можно свободно, воду приносят, еда хорошая, -- но не ему.
   -- На что ты надеешься? -- спросил Лачи.
   -- Я не надеюсь.
   -- Думаешь, брат сделает все, что нужно? Придет за тобой, например?
   -- Я верю ему. Но не жду.
   -- Ну хорошо, -- Лачи слегка склонил голову на бок, по-птичьи -- словно прислушиваясь, что творится в сердце у дикой зверушки. -- Хорошо. Есть еще тот твой полукровка... ты сам его вспомнил очень кстати. У меня с ним свои счеты, как понимаешь -- а до него добраться не то что до тебя, все в десять раз проще. Может быть, он...
   ...Северянин шарахнулся, позабыв о достоинстве, когда бронзово-смуглое тело кинулось вперед. Кайе даже не попытался воспользоваться Силой -- то ли понял, что бесполезно, то ли просто среагировал, как привычно энихи. Пальцы метнулись к горлу Лачи... удар, который убивает мгновенно. Самую чуточку не успел. Бездна... он почти порвал кольца головонога. Лачи вытер лоб, внезапно ставший мокрым, и понял, что рука вздрагивает.
   -- Йишкали таю, -- хрипло проговорил Лачи, неотрывно глядя на мальчишку. Кажется, тот был без сознания... кольца отшвырнули его назад -- лежал на спине, раскинув руки, и все еще пытался шевелиться. Изо рта, ушей и носа шла кровь, и, судя по прерывистому неглубокому дыханию, треснули ребра.
   -- Прекрати! -- рявкнул северянин сам не зная кому, этому сумасшедшему -- или головоногу.
   Запрокинул голову, Кайе открыл глаза, несколько мгновений изучал каменную тварь. Приподнял руку, затем другую, словно хотел дотронуться до щупалец. Лачи подавил приступ тошноты. Каждое движение дается ему невероятной ценой. Йишкали... что же мальчишка с собой творит? Хочет умереть? Неужто не понимает -- это не в его воле.
   Чуть не отдал приказ кольцам раскрыться, отпустить... Бездна, но ведь нельзя. Если почувствует, что хоть чуть-чуть свободен, он снова ударит. Вновь будет биться, как зверь о решетку, пока не убьет -- неважно кого, себя или врага.
   И все же велел каменному чудищу ослабить хватку, снова улечься вокруг стола-выступа.
   -- Как тебя терпели в Астале, -- обронил Лачи, видя, что самообладание возвращается к пленнику.
   -- Так же, -- одними губами проговорил, вскинул подбородок. Поднял руку, вытер лицо -- то есть, думал, что вытер. Просто размазал кровь. Приподнялся на локте, пробуя сесть. Бездна -- он еще не унялся! Глаза яростные, черные-черные, виден только зрачок. И ясно -- сил почти не осталось.
   -- Не шевелись, я позову целителя.
   -- Убью любого, кто прикоснется.
   Какое-то время он молчал, потом все-таки сумел сесть, глянул на Лачи с презрением.
   -- А ведь ты боишься меня... -- заметил вскользь. -- Страх я всегда чувствую.
   -- Да, я тебя боюсь, -- сказал Лачи. -- Я же не дурак. Но все-таки ты здесь, у меня, и не стоит испытывать мое терпение и готовность договориться с тобой.
   Кайе только фыркнул.
   Но приманку он заглотил наконец-то. Если снова не передумает...
   Жаль, в поездке за камнеклювом с ним не было полукровки, мог бы взять дружка прогуляться. Меньше пришлось бы потратить времени...
  
  
   **
  
   Тейит
  
   Конечно же, Соправители следили друг за другом -- еще с давних времен, когда два человека совместно приняли власть над Тейит. И Лайа не доверяла напарнику с самого первого дня. Ей, тогда совсем девчонке, пришлось постараться, прежде чем сумела обзавестись по-настоящему стоящими людьми: не все верные Кессе, ее предшественнице, хотели служить наследнице. Если бы не поддержка Хрусталя и Меди, может, и выбрали бы не ее, сочтя слишком уж молодой.
   Но уже давно Лайа обрела силу. И, хоть редко теперь покидала Ауста, знала почти обо всем, что творилось на Севере. Почти -- Лачи ухитрялся скрывать от нее часть своих делишек. Вот и сейчас -- то сорвался на целую луну невесть куда, то, вернувшись, почти сразу снова исчез, и найден в отрогах возле остатков одной из древних твердынь. Делами обеих его Ветвей заправляют помощники, Саати и Белая Цапля. Старая карга! Она и сына-то не любит, а Лайа попросту ненавидит.
   Лайа знала, что открытой слежки он не потерпит. То, что найдет способ рассчитаться за любопытство, ее не беспокоило -- много весен правила Тейит рука об руку с ним, такой путь не для боязливых неженок. Но вот терять своих людей не хотелось. А она потеряет их, если те будут настойчивыми; осторожным же Лачи скормит какую-нибудь байку.
   А вот Элати сумеет прямо добиться ответа, насколько это вообще возможно. Сестра грубовата и пряма, словно рукоять боевого молота. Лачи ее опасается -- хоть у него свои воины, все-таки Элати это немалая сила.
   Жаль, сестра отправилась на побережье, далеко: нет смысла отправлять вестника, а голубей, способных быстро отнести туда письмо, у Лайа нет.
   Но ей посчастливилось: словно услышав ее раздумья, прискакавший гонец сообщил, что Элати повредила ногу, и вынуждена была на пару недель задержаться в одном из приграничных селений. Сейчас сестра спрашивала, нет ли нужды в ней. Соправительница велела ей забыть про побережье, не убежит оно, и в море не смоется -- главное сейчас это Лачи. После позорного возвращения из Долины он сам не свой, и мало ли на что пойдет. А Лайа ему словно кость в горле, она-то не опозорилась, напротив -- в свое время давала мудрые советы, к которым не прислушался Глава Хрусталя!
  
  
   Отроги северных гор
  
   День не задался с самого утра. Почти невозможная в весенний сезон гроза разразилась, принеся с собой головную боль. Повар вывалил в ореховое питье в три раза больше жгучего перца и этого не заметил, а Лачи, глотнув, чуть не спалил окрестности. Потом, загнав скакуна, примчался молодой разведчик с донесением, что Лайа устала сидеть в неизвестности. Лачи едва успел покинуть гору с головоногом, перебраться на новое место и разбить лагерь там.
   Самым неприятным стало появление некрасивой сильной всадницы на пегой грис. Элати -- ее, одетую по-охотничьему, сопровождал Иоки, молодой человек из Серебряной ветви.
   Не тратя времени на приветствия, женщина заговорила, едва нога ее коснулась земли:
   -- Твои голуби, Лачи, слишком беспечно снуют над Тейит. Что ты задумал? Почему ты укрылся здесь, в отрогах, будто донная рыба в норе?
   -- Ты не слишком приветлива, Чайка Гор, -- спокойно встретив ее взгляд, он позволил себе улыбку. Элати правая рука своей сестры -- но они не так и дружны, как стараются казаться. На самом-то деле любви друг к другу в них не больше чем в лесных гадюках, и если бы не нужда обоюдная... Жаль, сыграть на этом нельзя.
   -- Что ты замышляешь? -- с губ женщины слетела не просьба -- требование, и Лачи не стал отмалчиваться.
   -- Видишь ли... иногда человек не может поверить в бесплодность затеи. Впрочем, я готов тебе показать.
  
   По узкой утоптанной тропке они поднялись на холм, а затем спустились по земляным ступеням вниз, в грот. Оттуда каменный коридор вел далеко вглубь.
   -- Устроился ты, однако, -- зябко поводя плечами, сказала Элати. -- Тут словно болото в холодный сезон... или погребальная пещера, хотя и запах не тот. Это ты все отрыл?
   -- Нет, еще мой дед. Перешло по наследству... Заходи, Чайка Гор!
   Он отступил в сторону, отдергивая длинный тканый полог.
   Внутри был полумрак. Элати вновь передернула плечами -- повсюду, чеканными изделиями или бесформенными слитками, золото, мертвое золото. Плавильная печь, рисунки на ее ободе, стенах и потолке. Изображения перетекают одно в другое, будто пляска скелетов, только огонь в печи живой; но и ему не под силу исправить то, что вокруг.
   -- Это ужасно, -- вырвалось у Элати. -- Здесь ты и пропадаешь?
   Лачи кивнул.
   -- Я сочувствую твоей жене. Ты сумасшедший.
   -- Она меня понимает. К тому же не я первый. Если удастся возвращать золоту жизнь, хотя бы однократно, Тейит снова станет сильна.
   -- Не ты первый, но никто не добился успеха -- и никто из Сильнейших не возился с мертвым золотом сам!
   -- Тем более повод попробовать.
   -- С чего ты занялся этим сейчас?
   -- Нашел старые записи.
   -- Не хочу находиться здесь, -- развернувшись, Элати вышла наружу. Коридор был коротким, вскоре она уже стояла у парапета, жадно вдыхая сладкий воздух весеннего леса.
   Лачи подошел сзади; на нем золота не было, никакого.
   -- К чему такая скрытность? -- спросила Элати, непроизвольно трогая собственный пояс с золотыми бляхами: живы ли?
   -- К тому, что в случае успеха твоя сестра останется с носом, -- ответил Лачи. -- Сама же понимаешь.
   -- Но ты все же показал мне?
   -- Увы, я пока продвинулся мало. Хотя надежда меня поманила, словно мальчишку... Будь уверена, если добьюсь успеха, Лайа узнает об этом первой, и для нее это будет совсем не радостный день.
  
   Элати нахмурилась, размышляя. Но ничего не смогла возразить, тем более Лачи заверил -- он скоро вернется. Однако, когда она уехала, Лешти доложил -- своего помощника Иоки она оставила в деревушке неподалеку. Теперь он будет настороже и заметит вскоре, что Лачи на самом-то деле занят другой горой. А значит, остается последняя надежда, как у игроков -- последний бросок костей: этот клятый полукровка...
  
  
   **
  
   ...Кайе спросил, как именно оказался в ловушке; нетрудно было понять, что без предателя из Асталы север не успел бы к охотникам. Верно, страшно ему было бы услышать, что это кто-то из своих, может, даже следовавший с ним вместе за камнеклювом. Да, именно так он и думал, и Лачи не стал разубеждать. Отделался несколькими общими фразами -- Кайе сам дорисует что надо. А направлять его на истинного виновника преждевременно.
   Лачи смотрел, как огонь борется с камнем -- и начинал беспокоиться, не слишком ли силен и жаден головоног. Пора было действовать, пока что-нибудь не случилось.. и пока упоминание полукровки причиняет пленнику боль. Впрочем, это вряд ли изменится -- такие постоянны в привязанностях, разве что любовь поменяют на ненависть. Ладно старший брат его -- растил едва ли не с колыбели. Но почему Отмеченный Пламенем выбрал того заморыша? Не понять...
  
  
   Приоткрытая дверь, полуосвещенный факелами коридор и знакомая фигурка с рыжими волосами, привязанная к деревянному стулу. Кайе вздрогнул, когда сидящий приподнял голову. Лачи ожидал -- снова попытается вырваться из клетки головонога, но он лишь протянул руку, поднес к краю стола и подержал в воздухе, будто касался прозрачной стены. Потом сказал:
   -- Это не может быть он.
   -- Почему?
   -- Он оставался в Астале.
   -- Ловушку мы подготовили не за час, -- Лачи глянул в коридор и перевел взгляд на головонога. -- Хватило бы времени забрать двоих таких.
   -- Откуда и как вы его забрали? -- спросил Кайе.
   Лачи до хруста стиснул пальцы:
   -- Мои люди передали ему письмо якобы от его бабки, втайне -- чтобы никто не пронюхал о северянах в Астале. Он поспешил на встречу.
   Пленник молчал, и Лачи забеспокоился, ругая себя на все лады. Он не подумал о вопросе, где мог быть полукровка. Неужто не в доме своего покровителя?
   -- Я его не чувствую, -- тихо произнес Кайе.
   -- Ты и не должен. Никто из вас не ранен, к тому же ты в щупальцах каменной твари, а он в полудреме, хоть и шевелится.
   Пронесло, кажется... проглотил скороспелую выдумку, и слов про письмо оказалось достаточно.
   -- Дай нам поговорить, -- потребовал юноша.
   -- Не дам. Когда вас двое, проблем у меня вчетверо. Меня интересуешь ты и твой выбор, а не его на тебя влияние.
   Лачи велел закрыть дверь.
   -- Я снова хочу тебе кое-что предложить.
   С тем же успехом мог бы обращаться к стене.
   -- Договориться со мной в твоих интересах, -- Лачи полуобернулся, будто мог сейчас увидеть того, с рыжими волосами: -- И в его интересах тоже.
   Кайе соизволил ответить, негромко, и тоже смотрел при этом на закрывшуюся дверь, словно пытаясь проникнуть взглядом сквозь толстые доски:
   -- Ты знаешь про нашу связь -- ничего не сможешь ему сделать, если не хочешь и меня потерять.
   -- Могу. Ведь не обязательно убивать или калечить, чтобы человек начал мечтать о смерти. К тому же ты сильнее, то, что для него уже рана, для тебя -- привычная царапина. А еще у него есть родня и друзья на севере. Тебе они безразличны, а ему совсем даже нет.
   -- И все равно ты его убьешь после.
   -- Мне он не нужен, это всего лишь мальчишка. Больше с него нечего будет взять. Я поклянусь чем хочешь, что после не причиню ему вреда и пусть живет как угодно.
   -- А если нет?
   -- Тогда... Я не буду ни на что намекать, способов много. Ты и сам это знаешь.
   Кайе не отвечал, сидел, опустив голову, и, потеряв терпение, Лачи спросил первым:
   -- Что ты решишь?
   Юноша поднял яростные, полные ненависти глаза: Лачи заметил, с какой силой рука сжата в кулак, так, что все вены стали заметны. Кайе сказал чужим голосом:
   -- Так себе предложение. Он не стоит целого Юга.
   Лачи сжал зубы. Проклятье. Захотелось отдать приказ головоногу, чтобы размазало эту дрянь по плите. Но вспышка ярости заняла один миг, а в следующий он уже знал, что предложит, и даже сумел улыбнуться. Надеялся, что получилось сочувственно, а не криво. Но эта попытка, вероятно, последняя, больше у Лачи ничего нет.
   -- Я понимаю, на что ты не пойдешь никогда, а если у меня и были некоторые надежды, ты их только что уничтожил. Но все-таки есть еще предложение. Выслушаешь?
   Кайе кивнул еле заметно.
   -- Ты знаешь язык таоли? Древнее наречие Тевееррики?
   -- Знаю, -- губы пленника едва шевельнулись.
   -- Мы с моей Соправительницей научились неплохо ладить, но двое властителей это худшее, что можно придумать. У вас есть Совет, и это разумно. А у меня положение неважное. Тейит -- единое государство, и так получилось, что всей военной силой заправляет Элати из Серебряной ветви. У меня, разумеется, есть свои личные воины, но этого недостаточно. Поэтому мне нужна только твоя помощь против моих врагов -- противников на Севере. А война с Асталой, которой ты опасаешься -- э, Астала весьма далеко! И в этом случае за тебя между нашими Ветвями пойдет такая драка, что камни Тейит рассыплются на песчинки. Зачем мне это? Остаться одному на развалинах?
   Кайе сидел, опустив голову, и Лачи спросил с досадой:
   -- Ты слушал меня?
   -- Слушал. При чем тут древний язык?
   -- Есть слова, которые скрепляют данное обещание. Нарушить его нельзя. Я хочу, чтобы ты эти слова произнес -- мне нужно, чтобы ты дал слово не трогать меня и тех, кого я не разрешу, а еще пробыть подле меня, скажем, год. Я, со своей стороны, не смогу заставить тебя поступить против твоей воли -- мне будет нечем.
   Кайе издал тихий звук, похожий на фырканье.
   -- Знаю, о чем ты подумал, -- произнес Лачи. -- Что мне не больно-то выгодна эта сделка? Ведь ты можешь попросту не делать ничего. Можешь. Но тебе будет скучно, а то, что я предложу... интересно.
   -- Почему на чужом языке?
   -- Этот обряд создали наши предки. Нет возможности перевести его, не исказив.
   Лачи не соврал, и, видно, Кайе почувствовал честность в его голосе.
   -- Чего ты хочешь от меня? Если я убью твою Соправительницу и всю ее семью, тебя народ не примет.
   -- Да, разумеется, если действовать грубо. Но я сделаю так, что это она захочет тебя получить, и не справится -- вся Тейит окажется в опасности. А я спасу, кого пожелаю. Потом народ будет мне благодарен.
   -- Зачем тебе лишать силы Север? Не боишься Асталы?
   -- Южане не рискнут напасть, не имея твоей поддержки. А тебя они уже считают мертвым, и ждать тебе некого.
   -- А мне, когда закончится год, ты тоже предлагаешь свободу?
   -- Что ты. Напротив -- смерть.
   -- А! В это я верю, -- вновь рассмеялся коротко и чуть слышно -- на большее сил не хватило, и сверкнули глаза. -- Похоже, крысы способны быть честными?
   -- Врут всегда по какой-то причине. Я не скрываю -- живым отпускать тебя не намерен, но ты умрешь только после того, как ты выполнишь нужное мне.
   -- Или сдохну тут, под головоногом.
   -- Или так. Но до этого... -- Лачи покосился в сторону, и Кайе понял его.
   -- А меня ты убьешь потом. И что мне со всего этого?
   -- Жизнь своего друга и возможность поубавить количество Сильнейших Тейит. Астале все-таки это выгодно.
   И добавил:
   -- Я не пытаюсь тебя обмануть. Сам сказал, знаешь язык. Покажу тебе слова -- если согласишься их произнести, значит, я проведу обряд. Если не захочешь... это плохо для всех нас троих.
  
   Он дал Кайе полчаса на подумать; все это время ходил взад -- вперед по коридору снаружи.
   -- Ты помнишь, что я жду не один, -- напомнил Лачи, когда снова зашел внутрь, и не услышал ответа. Сказал, желая подстегнуть выбор -- и пожалел о поспешности. Если человек балансирует на канате, не стоит его даже подбадривать -- отвлечется и может сорваться. А рыбу, что идет на приманку, не поощряют тем более.
   Мальчишка проговорил, разглядывая недобро косящее глазом головоногое чудище:
   -- Ножа ты мне не дашь. Огня у вас, северных крыс, в руках не бывает, -- Кайе широко улыбнулся. Нехорошая это была улыбка, особенно на перемазанном засохшей кровью лице: -- А мне вы руки связали, хоть и не ремнем.
   -- Зачем тебе огонь или нож?
   -- Затем... дай это! -- указал на тяжелую бронзовую пряжку пояса. Один ее край был довольно острым.
   -- Хочешь перерезать себе горло? -- осведомился Лачи. Пленник расхохотался.
   -- Этим? Дай, исполни в обмен и мое желание!
   Лачи подумал и снял пояс. Поранить себя может, пожалуй. Убить -- вряд ли... Но на всякий случай отдал приказ чудищу сдержать руку, если тот потянется к горлу. Юноша зажал пряжку в кулаке. Взмах, и еще -- Лачи не успел помешать.
   "Да твою ж..." -- подумал Лачи со сложной смесью ужаса и восхищения. Золотисто-коричневое плечо Кайе было залито кровью. Линии татуировки, грубо разорванные, полностью скрылись под ней. И опытному целителю не восстановить.
   -- Зачем ты это сделал? -- не стал скрывать изумления. Юноша разжал пальцы, окровавленная пряжка упала на камень.
   -- Тебя не касается!
   Неровно дышал, с трудом, но голос -- прежний, полный великолепной дикой злобы.
   -- Ты не хочешь иметь ничего общего со своим Родом? Почему?
   -- Потому что мой Род не помогает крысам!
   Лачи задумчиво посмотрел на него. Ничего не сказал.
  
  
   **
  
   Астала
  
  
   Она давно не выглядела молодой: годы отчуждения со стороны мужа, хоть он потом и начал искать ее расположения, сделали свое дело. Но ее лицо оставалось тонким, и сеточка морщин украшала, словно легкая вуаль, наброшенная для защиты от палящего солнца.
   Эйхое Арайа предпочитала жить в доме старшего сына, поскольку очень любила его жену. Средний давно поселился там же. Ну а здесь, в ее прежнем доме, оставался муж, младший сын и две дочери, которых муж бы не отпустил, и она приходила часто.
   -- Я знаю, ты это сделал, -- сказала она младшему, узнав, что было на Совете и после. -- Не могу тебя одобрять -- однажды именно ты погубишь наш Род, пусть других и считают жестокими и коварными.
   На Эйхое, которая сидела в саду и мастерила сложное ожерелье, был наряд цвета бледной фиалки; всегда любила и оттенок такой, и эти цветы. Похожий, но куда более густой цвет носили в знак траура. Ийа видел Киаль, она оделась именно так.
   -- Что-то не так? -- спросила мать, заметив его пристальный взгляд. -- У меня пятно на юбке?
   -- Нет...
   -- Скажи, зачем? Мне ты не солжешь, -- сказала Эйхое.
   -- Я понимаю Къятту, наверное, лучше чем его дед. Он готов был вот-вот натравить Кайе на северян. И эта война разрушила бы Асталу даже в случае победы.
   -- Ты мог и здесь устроить убийство мальчишки.
   -- Не мог, наш Род бы вырезали под корень. И в случайность бы не поверили, окажись она истинной.
   -- Думаешь, Лачи все же сумел его захватить? -- спросила Эйхое неуверенно.
   -- Не знаю. Из Тейит мне шпионы не передавали ничего интересного. Или все хранят тайну, или Лачи скрыл свои дела даже от близких.
   -- А если Лачи сумел? Нам тогда все равно не жить.
   -- Так все же есть надежда, -- ответил Ийа, беря мать за руку.
   И прибавил почти весело:
   -- Ну, или я совершил величайшую глупость в истории!
   Помолчав, объяснил:
   -- Мне удалось прикоснуться к его Силе напрямую, причем с его разрешения. Видел, что такое Дитя Огня, и знаю, что ничем его сковать невозможно. Ни цепь, ни обряд, ничто не удержит лаву и пламя вулкана. Даже если он сам согласится, -- добавил Ийа затем, садясь у ног матери и по-прежнему не отпуская ее руку. Та ничего не ответила, только вздохнула, и руку не отняла.
  
  
   **
  
   Место охоты на камнеклюва
  
   Кроме бледных расколотых аметистов, по которым Къятта в прошлый раз узнал о бывших тут северянах, ничего нового не нашлось. Теперь он обвинял себя в том, что поспешил с вестями в Асталу, а надо было искать до последнего, неважно, что эсса следы замели. Что-то наверняка отыскалось бы, стоило лишь постараться. Но он рассчитывал поднять Юг... а они испугались.
   Теперь весенняя трава и кустарник скрыли всё, даже у пепелища колышутся стебли, протягиваются над ним, надеясь перебраться.
   Десяток человек, которых Къятта взял с собой, опытные следопыты, тоже ничего не нашли, разве что немного царапин на камнях в месте, где была засада. Но это уже не имело значения: эссе перебрались через широкую каменистую пустошь и словно растворились. Куда угодно могли направиться -- и прямо в сердце горного города, и в его окрестности, и в многочисленные селения, разбросанные у подножия горной цепи.
   Оставалось ждать. Свои люди у Къятты в Асталы будут ловить слухи и знают, как с ним связаться, если что. И если Тейит выставит какие-нибудь условия... тогда он сможет вернуться домой. А сейчас нет. Не сдержался -- не стоило бросать Ийа вызов так вот при всех.
   -- Али, мы отправимся дальше или устроим полноценный привел?
   -- Отдыхайте, если хотите.
   Къятта сидел на камне, у ноги пятнами алели дикие гвоздики. Сорвал несколько венчиков, посмотрел на них, растер в пальцах и выбросил.
   Много раз думал о том, что можно позвать через кровь -- она у него и брата общая. Можно, только знание это полузабытое. Къятта читал про Силу крови все, что сумел найти, но вот вживую применял лишь понемногу, редко и не всегда успешно.
   Кайе далеко, и знания для обряда нужны другие, у Къятты их недостаточно. А если что-то пойдет не так, можно лишь навредить брату -- неизвестно, в каком он сейчас состоянии. Когда полукровка во что-то там влип, это сильно сказалось!
   Может, все же стоило ту рыжую дрянь взять с собой, через него обряд вышел бы щадящим? Знать бы! Еще можно его привезти сюда... Нет, жизнью Кайе не готов рискнуть.
   "След потерян, но я разыщу продолжение следа хоть в воздухе, и тебя найду -- что бы с тобой ни стало; и твоим обидчикам не поздоровится", -- подумал он, поднялся, и велел собираться только расположившимся на отдых спутникам.
  
  
   **
  
   Пещера головонога
  
  
   -- Прочти, -- Лачи бросил на каменный стол записанные на бумаге строки. -- Если тебя учили, должно быть просто.
   Уголок рта Кайе дернулся, выражая отвращение сразу к северянину и древнему письму. Разбирал он знаки довольно долго, сперва про себя, потом повторяя вслух. Но прочел верно.
   -- Я должен буду это произнести?
   -- Да.
   -- Хм...
   Еще раз пробежал глазами знаки, не видя подвоха.
   -- Я не смогу запомнить.
   -- Произносить буду я, ты повторишь за мной. Если хочешь, держи перед глазами текст.
   Кайе расхохотался.
   -- А ты скажешь те же слова, и на тебя тоже подействует?
   -- Участником обряда будешь только ты, -- сухо ответил Лачи. Понимал, что еще немного и он сам сорвется. Слишком сложно... В одном повезло -- Ахатта все же учил младшего внука, хотя с его нравом и склонностями мальчишка мог бы и вообще не уметь читать ни на каком языке.
   -- После ты дашь нам увидеться с Огоньком? Пообещай.
   -- Обещаю!
   -- Ладно, давай, -- Кайе весь подобрался. -- Я устал сидеть под этой тварью.
   Тогда Лачи достал из шкатулки в нише стены обсидиановую пластину. Полукругом положил несколько мерцающих самоцветов, а у самого руки дрожали и сердце заходилось уже не от близости пламени. Краем глаза следил за пленником, хоть знал прекрасно -- головоног его не отпустит. Положил пластину рядом с юношей, невольно отдернул руку.
   Подумал -- сейчас тот скажет что-нибудь вроде "Боишься, что укушу?" -- но Кайе рта не раскрыл.
   -- Ты готов?
   -- Да, -- глухо ответил, будто собственное эхо: не голос, тень голоса. И смотрел угрюмо из-под длинной неровной челки.
   Рука вздрогнула, когда легла на черную обсидиановую пластину. Единственный признак слабости. Лачи начал произносить текст, не медленно и не быстро. Самоцветы чуть замерцали, отбирая внимание и силы, но иначе было никак. Только бы довести обряд до конца...
   Кайе повторял слова за ним, отрывисто, поглядывал на свою бумагу с подсказкой, невольно бросая и взор на ритмичные вспышки и угасания самоцветов. Губы едва шевелились, но Лачи слышал каждое слово -- все верно, все без обмана. Да такие и не врут никогда.
   И вот это место. Лачи показалось, что сам он умер на месте, но голос не сбился, уверенный, звучный.
   На древнем языке "не причиню вреда" и "не ослушаюсь" звучит очень похоже. А что пишется не совсем так -- не сразу и осознаешь, если не слишком хорошо владеешь древним наречием, да еще самоцветы искрятся, сбивая с толку.
   Кайе повторил нужное слово за Лачи, не отследив, что сказал не то.
   Кристаллы камней погасли. Пластинка медленно налилась голубым светом -- свет перебивал полупрозрачную черноту обсидиана. Рука словно прилипла к гладкой поверхности. Но вот слабее стало свечение, и рука пленника вздрагивает; сжатая в кулак ладонь -- разбить пластину, пока не поздно.
   -- Передумал? -- спросил Лачи ледяным голосом (а иначе никак, челюсть свело). Юноша убрал руку. Словно судорога исказила пластину, и вот она уж, как и прежде -- черная, гладкая.
   -- Брось ее сюда.
   Бросил не глядя. Свет факела лизнул обсидиан. Поймав, Лачи подошел к стене, вставил пластину в свитые кольца головонога поменьше того, что на потолке. Победа? Печать хальни невозможно разрушить. Теперь главное -- вернуться с укрощенной добычей в Тейит. Сказал удовлетворенно, не просто чувствуя -- видя, как собственные руки дрожат:
   -- Ну вот...
   И, пристально глядя на Кайе, произнес:
   -- Ты не причинишь вреда ни мне, ни кому-то еще без моего приказа. Будешь отныне слушаться только моих указаний, неважно, в человечьем ты облике или энихи. И также я запрещаю тебе пытаться причинить любой вред себе самому.
   Кайе растерянно вскинулся, не понимая. Лачи не мог отказать себе в удовольствии пояснить:
   -- Язык ты знаешь, но недостаточно хорошо, а мои самоцветы помогли тебе отвлечься. Вместо этого ты произнес вот это, -- он повторил.
   Кайе глянул на бумагу перед ним, на знаки. Когда осознал -- глаза стали совсем большие и черные, и лицо -- как при попытке вырваться от головонога. Только эти кольца разорвать было еще меньше надежды.
   Что-то прошептал, и невозможно было понять -- но не ругательство.
   Лачи почти пожалел его -- он много раз видел и страх, и боль в чужих лицах, но никто не отдавал врагу способ разрушить свою родину. Потом он подумал о своих детях -- Кайе убил бы их не задумываясь, только подчиняясь приказу другого человека.
   Отдал приказ каменному чудищу отпустить пленника. Тот не шевельнулся, и не мог ослушаться, но такой ужас и отчаяние росли в нем, что Лачи почувствовал, что еще немного и его, Лачи, самого изнутри превратит в пепел.
   Чтобы отвлечь, позвал целителя -- Кайе давно нуждался в помощи. На сей раз юноша не противился и, кажется, даже не заметил, как наложили на ребра тугую повязку, как промыли рану на плече и перевязали ее.
   А потом дрожь прошла по его телу, он подался вперед и потянулся, будто хотел рассмотреть что-то на полу за краем каменного стола -- и на пол спрыгнула черная тварь с тусклой шерстью и клыками в палец длиной.
   Целитель с визгом вылетел за дверь, запутавшись в полосе ткани для перевязки. У Лачи будто вся кровь заледенела и желудок оторвался, но он стоял и смотрел в глаза зверя. Тот попятился, сперва сел, потом лег и закрыл глаза.
   И вот тут Лачи выругался длинно и от души.
  
   Не сомневался: если велит сейчас перекинуться обратно, Кайе подчинится. Но не хотел, успеется, пусть сейчас побудет в зверином обличье. Вероятно, ему так проще. Совершенно лишним будет, если он сейчас повредится рассудком. Лачи выглянул в коридор и позвал своих людей. Они уже услышали вопль целителя, прибежали и толпились снаружи, не решаясь войти. Не из трусости: больно уж необычная картина предстала их взорам. Но преступили порог, все же опасливо покосившись на зверя. Лачи пояснил, видя их неуверенность:
   -- Нельзя оставлять его тут. Сам он не хочет идти.
   -- Надо на него намордник надеть, и сеть сверху набросить... -- нерешительно проговорил один. Лачи качнул головой:
   -- Он вас не тронет.
   Приблизились опасливо, отшатнулись, когда черный зверь повернул морду и показал клыки -- длинные и острые.
   -- Не тронет, я говорю. -- И приказал вполголоса: -- Ты слышал. Не смей.
   Откуда же простым слугам, даже воинам, знать про печать хальни? А опытных Лачи посвящать в это дело не собирался. И объяснять тоже.
   -- Оттащите в комнату рядом с моей, если сам не пойдет. Да, да, осторожней с этой зверюгой, она ранена.
   ...С ума сойти, увидел это собственными глазами! Ощущение, что сходишь с ума. Как южане терпят двоих таких?
   Энихи ударил хвостом по каменной плите. Хлестко, снова заставив шарахнуться слуг. Наверное, на "оттащите" разозлился, довольно подумал Лачи. Правильно, малыш, чем живее ты будешь, тем лучше. Твоя ярость -- это твоя сила, а управляю ей отныне я.
  
   Но в этот миг он больше никем и ничем не мог управлять. Вернулся в свои покои, зная, что пока все будет в порядке, залпом выпил треть кувшина воды, потом крепкой настойки, и упал на кровать, восстанавливать силы.
   Не меньше пяти часов проспал, и мог бы еще столько же -- все еще довольно паршиво себя чувствовал, неприятно и непривычно слабым, -- но пора было браться за дело.
  
  
   В комнате, отведенной Кайе, все было приготовлено, просто и удобно -- северянин не видел смысла в ненужной жестокости. Печать хальни неразрушима. Пусть напоследок поживет нормально.
   Повязка валялась в углу комнаты. Значит, стал человеком, стащил с себя и снова нырнул в эту шкуру.
   -- Может, вернешься в человеческий облик? -- спросил Лачи. -- Поговорим.
   Тварь только стукнула хвостом по полу -- Кайе не мог позволить себе открыто выказать гнев... впервые. Но презрение -- великолепно.
   Зверь не собирался перекидываться. А разговаривать с энихи -- нелепо.
   Заставить просто, всего-то отдать приказ. Не хотелось. Сам себе удивлялся -- привлекала эта дикая гордость, не было желания ломать ее, да еще так... примитивно, напротив, хотелось коснуться; вспомнил -- в детстве, когда болел зуб, так же тянуло дотронуться.
   Вот и решение, мелькнула мысль, и человек не сдержал тонкой улыбки. Осторожно опустил ладонь на спину зверя, помня -- он ранен. Вот, и кровь снова пошла, без повязки-то. Хм, значит, сбросить ее нанесенным вредом не считается? Видимо, он в самом деле привык. Пальцы утонули в густой черной шерсти, короткой и неожиданно мягкой.
   Не обратил никакого внимания на рычание. Зверь встал, скидывая руку, шагнул в сторону, но словно лбом уперся в негромкое повеление:
   -- Оставайся на месте.
   Все-такибез приказов с ним не справиться. Рука снова осторожно взъерошила мех, но, поднятая в третий раз, встретила пустоту.
   -- Амаута талли хиши!! -- прошипел Кайе, откидываясь к стене. -- Добился, чего хотел, да? Убери свои лапы!
   -- Лапы у тебя, зверек, -- северянин поднялся, отступил на шаг, улыбаясь. Подействовало. Перекинулся добровольно... почти. Оглядел его, подняв бровь:
   -- Может, умоешься? Или у вас на юге...
   -- Пошел ты!
   -- Если желаешь, ходи без повязки, -- указал на большой кувшин и таз: -- Раз уж все труды целителя перечеркнул... Воды тебе хватит.
   -- Где он?
   -- Кто?
   -- Полукровка. Теперь он тебе зачем? Ты обещал отпустить.
   -- Отпущу. Не сейчас. Ты еще ничего не сделал, разве что перепугал моих слуг.
   -- Дай нам поговорить, -- потребовал Кайе. -- Ты обещал.
   -- После. Ты же не чувствуешь, что ему плохо?
   Лачи еще раз долго, пристально посмотрел на пленника, повернулся и вышел. Ничего, время ждет. Через глазок в двери видно было, что юноша делает.
   Тот, убедившись, что дверь закрылась, сразу потянулся к воде -- сначала пил, жадно, потом плеснул на тканое полотенце, принялся стирать кровь. Северянин угадал верно -- южане любили воду, и Кайе тоже. Он не боялся собственной крови, как и чужой, разумеется; но, испачкавшись, потом приводил шерстку в порядок с особым тщанием.
   Лачи попытался представить, как себя вел бы на его месте, то есть вот так, в плену, в безвыходном положении... ну, хоть Айтли. Нет, об этом думать было совсем неприятно.
  
  
   **
  
   Астала
  
   Шиталь не любила называть его Огоньком. Еще в первые дни спросила, знает ли он свое настоящее имя и не против ли, если будет звучать оно? Не видел смысла отказывать, ведь на севере его чаще звали по имени -- с тех пор, как вспомнил свое прошлое. Южное прозвище произносилось бы на языке Тейит иначе...
   А сам так и не определился, что ему сейчас ближе.
   Кайе был жив; когда в один из дней резко заболело плечо, будто когти в него вонзили -- Огонек обрадовался до того, что забыл, где находится. Колесом прошелся по саду, едва не врезавшись в растерянного прислужника.
   Когда боль отпустила, снова засомневался. Но сил не было снова с головой нырять в неуверенность, и он махнул рукой на осторожность, попросил беседы с Шиталь.
   Она встретилась с полукровкой в любимом тенистом уголке сада; сидела, вышивая поясок-оберег для младенца. Начала первой:
   -- Что с тобой творится? То ты просил позволения помогать целителю, и тобой были довольны, то передумал.
   -- Ала, я...
   Рассказал обо всем. Шитал смотрела на него, не мигая и, кажется, не дыша. Поясок пестрой змейкой утек в траву, позабытый.
   -- У вас такая сильная связь? Но почему ты мне не сказал... -- она осеклась. -- Кому-нибудь ты говорил об этом?
   -- О связи? Къятта знает.
   -- Я не придала значения тому разговору, думала, он в отчаянии хватается за паутинку... Сейчас ты тоже никому не сказал о том, что чувствуешь?
   -- Никому.
   -- И своему наставнику?
   -- Ала, он давно меня прогнал, ты же сама только вот говорила об этом.
   -- Да, но, может быть... -- она вновь замолчала, потерла висок.
   -- Ты не рада? -- спросил Огонек.
   -- Я не ожидала. Это меняет всё...
   -- Ты можешь точно узнать, где он и что с ним? Есть такие обряды?
   -- Я... Ох, -- она прижала руку к губам. -- Возможно, нам надо спасать Асталу.
   -- Зачем? -- удивился Огонек. -- Если Кайе где-то в пути, и он ранен, это его надо спасать.
   -- Я боюсь, что Къятта был прав. Это северная ловушка, и его забрали живым. Точно не для того, чтобы убить на потеху толпе. Если бы у тебя было совершенное оружие и враг, мешающий получить столь желанное...
   -- Он никогда не станет служить Северу, -- Огонек ощутил, как многоножки поползли по всему телу, перебирая колкими лапками, но в своих словах был уверен.
   -- Своей волей он может быть и не станет. Но вот заставить его...
   -- Невозможно, -- твердо сказал Огонек. -- Так ты знаешь нужный обряд?
   -- Нет, я не знаю. И Къятта вряд ли знал, иначе позвал бы отсюда.
   -- Тогда собери Совет!
   -- И будет то же самое, что недавно; Сильнейшие Асталы хотят слышать то, что им удобно.
   -- Но ты сама из них.
   -- Я -- другое. Наблюдала за тем, как он рос, учила сохранять человека, когда становишься зверем. Но это я. Как думаешь, сколько людей придет на помощь из любви к нему?
   -- Пусть идут из боязни за Юг!
   -- Развязать войну по указанию полукровки... ты сам-то в это веришь? -- Шиталь медленно нагнулась, подобрала поясок-змейку. -- Кто сейчас подтвердит вашу связь? Къятты нет.
   -- Но ты -- разве ты сама не хочешь ему помочь? -- запальчиво возразил Огонек. Шиталь длинно посмотрела на него, затем кивнула.
  
  
   После, когда расстроенный полукровка убрел к себе, Шиталь не переставала себя ругать и не стала навещать сестру, хоть намедни горячо обещала ей это. Знай она раньше... да, тогда она не позволила бы Къятте уехать. Мысль о возможностях несостоявшегося союза не желала покидать голову, переливалась всеми оттенками. А теперь Шиталь нечего делать, только оберегать полукровку -- он может подать сигнал, если Кайе вновь станет плохо... но сигнал этот мало что даст.
   Обряды на крови знает Ийа, недавно чуть не расколовший Башню одним из них. Он может помочь... плату возьмет немалую, но сам ведь не захочет упустить такую возможность. Может, он и сейчас уже знает что-то, у него везде глаза и уши.
   Но... нет. Раз Огонька он не посчитал нужным забрать от Шиталь, не так уж много и знает о связи Кайе с полукровкой. И давать ему это знание -- лишиться хоть малого, но преимущества.
   Эта мысль успокоила настолько, что Шиталь снова смогла сесть за вышивку. Ждать, это лучшее, что сейчас можно сделать. И не терять доверие мальчика...
  
  
   **
  
   Пещера головонога
  
  
   Кайе почти ничего не ел и спал урывками, дергаясь от малейшего шороха. Лачи пару раз слышал, что брата зовет во сне, и отчаяние было в этом призыве. Верно, каждый миг ожидал приказа и не знал, каким он будет, и не направит ли Лачи удар на Юг.
   Лицо осунулось, остались одни глаза; они вспыхивали порой совсем уж ненормальным блеском, но чаще были тусклыми, неживыми. Лачи, решив, что ему нужно оружие в здравом уме, всыпал полгорсти сонного порошка в воду, которую приносили пленнику. Но тот обладал чутьем энихи даже в обличье человека, и к воде не притронулся. После этого перекинулся в зверя и метался по комнате почти сутки, пытаясь вырваться, пока Лачи не пришел и не велел угомониться.
   Именно велел, пользуясь властью печати.
   Все было бы куда проще, пожелай северянин сломать его. Сейчас это было легко, даже странно, что Кайе еще держался. Что останавливало, и сам не мог понять -- то ли подспудная симпатия, то ли жажда свести счеты по полной.
   А юноша чем дальше, тем меньше был человеком -- просто уходил в зверя, как если бы перестал сопротивляться, и тело само отторгало север. Лачи теперь не запрещал перекидываться, поскольку преображение выходило уже непроизвольно, и печать возвращала обратно, дополнительно подрывая силы.
   С Лачи он больше не говорил, и не отвечал, если приказа не было. Про Огонька только один раз спросил, и больше не упоминал о нем -- видно, понял, что никто не собирается сдерживать обещание.
   -- Когда ты думаешь отвезти его в Тейит? -- прямо спросил Лешти на пятый день, порядком разозленный недомолвками.
   -- До сих пор не могу поверить, что мне удалось. Почти нет шансов ему порвать цепь... но вдруг? Я отвечаю за город. За Север.
  
  
   Тайна Звездного круга была утеряна северянами -- говорят, на Юге про подобный еще помнили. Но его дальний потомок помогал очищать разум: алмазы, белые топазы и горный хрусталь, прозрачные, близнецы звезд, они едва ли не сами раскатывались на обсидиановой плите, складываясь в созвездия. И, казалось, мерцают в свете расставленных вдалеке ламп.
   Лайа предпочитала зелья, Лачи -- камни, и достиг в этом вершин. Но последние недели все хуже удавалось сосредоточиться. И не только заботы были причиной -- он слишком много находился и подле Кайе, с трудом защищаясь от все более темнеющего пламени, и подле головонога. Полгода пожить так, и вернешься стариком в Тейит...
   Душа отчаянно запросила воли. Оставив Лешти за главного, Лачи оседлал грис и поехал к пещере, которую показывал Элати недавно. Надо же порадовать соглядатаев. Им не приходилось совсем уж скучать -- Лачи давно отправил в пещеру похожего человека, но велел показываться изредка, в полумраке.
   Пора и самому, наконец.
  
   Ждать пришлось недолго. Не прошло и пары часов, и как будто бы случайно на лесной тропе появился всадник в сопровождении двоих стражей. Главы Хрустальной ветви он не опасался, по сторонам не оглядывался -- а ведь здесь, хоть лес казался рощицей по сравнению с чащами Юга, за стволами и в подлеске-кустарнике все-таки можно было укрыть целый отряд.
   Иоки приветствовал Лачи уважительно и неприязненно одновременно. Он казался младшим братом Элати, хоть родство их было не столь уж близким; жилистый, с грубоватыми, довольно приятными чертами, с виду медлительный, а на самом деле отличный следопыт и боец. Всем бы хорош, но хвастун ужасный. И по-прежнему любит перевязывать волосы красной тесьмой с кисточками, отметил Лачи. Почему-то эта щегольская черта больше всего раздражала.
   -- Какая приятная встреча! -- сказали оба одновременно.
  
   Лачи знал, что Иоки обосновался на небольшой возвышенности, в лагере добытчиков красной водоросли из глубокого карстового колодца. Таких колодцев -- по сути, пещер -- здесь было несколько. За водоросли из их глубин бабка того полукровки глаз бы, наверное, отдала: они помогали лечить половину болезней. Но добывать их было весьма опасно -- отвесные скользкие стены, и приходилось брать понемногу, чтобы не опустошить колодец.
   А еще там водились вкуснейшие полосатые улитки, Лачи знал, что Иоки их любит, как и почти вся Серебряная ветвь -- Соправители следили даже за поставками провизии друг для друга. Но не водоросли и не улитки были целью посланца Лайа; тут поселился, поскольку каменистая почва -- не оставить следов, и растительность, позволяющая сквозь нее наблюдать и в ней прятаться.
   -- Как дела в Тейит? -- спросил Лачи как можно невинней. Иоки хмыкнул, но приятную беседу поддержал. В конце концов, Лачи по-своему оказал Лайа и всей их Ветви услугу, исчезнув на столь долгий срок, когда после позора в Долине Сиван еще много времени не прошло.
   Разговор особо не затянулся, разве что подхлестнул Лачи побыстрей возвращаться.
   -- Пока ты бродишь среди мертвого золота, наша Ветвь ширится и крепнет, -- напоследок похвастался Иоки. -- У моей сестры родился сын! А наш с Улой союз по словам предсказателя подарит миру дочь, превосходящую Силой Лайа!
   -- Что ж, поздравляю, -- промолвил Лачи. Изобразил улыбку, сложил пальцы в знаке прощания и уважения.
   И направился к полной золота пещере, чтобы выйти через тайный ход и вернуться к пленнику своему.
  
   Прогулка верхом после долгого сидения под властью камня утомила, и Лачи задремал, едва смерклось, стоило вернуться в избранную для себя комнатку. Его разбудил чрезвычайно расстроенный Лешти.
   -- Я говорил, что это добром не кончится! Иоки тебя выследил! По настоящему!
   -- Он знает про Кайе?! -- сон слетел враз, и Лачи вскочил на ноги.
   -- Он знает, что ты обитаешь в Горе Головонога, или подле нее, а золотая пещера -- для отвода глаз. Теперь он не успокоится, пока не вынюхает все, и ты его не остановишь.
   -- Еще как остановлю! У меня выбора нет.
   -- Что, неужели велишь его подстрелить? Всю его свиту не перебьешь, не он сам, так они дознаются. Это с тобой он беседовал в одиночку...
   -- Дай мне подумать! -- взмолился Лачи. Лешти лишь оперся рукой о дверной проем, словно хотел в нем прорасти:
   -- А я говорил, эльо...
   -- Сгинь!
  
  
  
   Лачи переступил порог с чувством легкой опаски, как и всегда, когда приходил к пленнику. Знал точно, что тот не может причинить ему вреда, пока сильна власть печати, только предпочитал даже печати не доверять. Зато сохранить голову.
   Кайе сейчас был в человеческом облике; пристроился в углу, это было его излюбленное место здесь. Над головой -- прорезь -- окно. Руки сцеплены в замок, ноги скрещены -- ни дать ни взять подобравший лапы энихи. Поза другая, а впечатление то же.
   Неподалеку на каменном выступе стояла миска с густой кашей, перемешанной с мелко наструганным мясом. Нетронутая с утра. Лачи нахмурился -- поначалу пленник отказывался от еды, но приказу разумеется подчинился. Сейчас-то что снова?
   -- Почему ты не ешь?
   -- Не могу.
   Он откинул голову, будто пытаясь на потолке разобрать видимое ему одному. По учащенному дыханию, горячечному блеску в глазах Лачи понял, что дело неладно -- да еще и золотой чешуйчатый браслет на руке нагрелся, испуганный. Еще немного, и золото это умрет.
   Однако...
   Это было уже тревожно.
   -- Ешь, -- приказал.
   Кайе будто в полусне потянулся к миске, зачерпнул гость каши, положил в рот -- и закашлялся, не в силах проглотить.
   -- Значит, твое пламя сильнее твоего тела.... -- сказал, размышляя. Лачи видел такие места -- сверху запекшаяся корка земли, а под ней -- пустота, огненная бездна. Кролик или там лиса -- пробегут, разве что лапу ошпарят, если земля внезапно вздохнет, выпустит струйку дыма. А человеку лучше не соваться.
   Так вот что внутри у Оружия Юга, недаром золото на руке и на груди Лачи кричит едва ли не в голос. Но что тому причиной? Печать, плен или сама гора? В любом случае, пора действовать.
   -- Надеюсь, ты достаточно в силе, чтобы убить человека.
   Тот поднял глаза, что-то вроде удивления промелькнуло в чертах лица. Ну хоть что-то.
   -- Нас выследил младший родич Элати и Лайа. Он не должен о тебе донести.
   Кайе все же заговорил сам, хвала Небу и предкам:
   -- Разве ты не собирался привезти меня в Тейит?
   -- Собирался, но когда и как решу. Уже скоро.
   -- Понятно. А сами вы...
   -- Если это сделаем мы, нам придется отвечать за содеянное. Тебе -- нет.
   -- Как бешеной лисе... ее убьют, но из-за нее не станут собирать Совет...
   Лачи не нашелся с ответом. Сказал:
   -- Ты не станешь использовать Пламя. Пойдешь в шкуре энихи.
   -- Почему?
   -- Нападение зверя спишут на случайность, а не на мою злую волю. А огонь и даже остановка сердца вызывают слишком много вопросов. Будь осторожен, ты должен вернуться невредимым.
   Юноша не поднимал глаз. Не ответил. Да и незачем, ясно, что подчинится. А ведь мог бы порадоваться, хоть на ком-тоиз северян отвести душу. Ведь не то, что придется убить какого-то незнакомца его тяготит.
  
  
   **
  
   Иоки чувствовал себя почти поймавшим добычу. Он уверился, что хотя бы половину времени им морочили голову, и возле пещеры мертвого золота был не Лачи, а его двойник: полного сходства не требовалось, лица они все равно не смогли разглядеть, а подобрать человека похожего роста и сложения, научить любимым движениям Лачи...
   Гора, в которой скрывалась пещера с головоногом, была в нескольких часах езды. Нетрудно пару раз за сутки побывать в обоих местах. Но что Соправителю могло понадобиться в ненавистном Лайа месте, Иоки понять не мог. Эта пещера проникла даже в детские сказки, и сказки страшные: мол, вблизи границ Тейит в горах есть глубокий ход, в котором спит древнее чудовище с каменными щупальцами. В безлунные ночи оно подползает к выходу из пещеры и вытягивает щупальца наружу, хватая любого, кто зазевается, выпивает все соки, и жертва -- человек ли это, зверь или птица -- застывают, словно глиняная фигурка, а через одну луну рассыпаются в прах. Но, если успеть до истечения этой луны, их можно увидеть, мертвых иссохших стражей...
  
   Иоки был верен долгу и возложенной на него Лайа задаче, но приближаться к страшной пещере не слишком хотел. Да, в саму пещеру Лачи вряд ли полез, скорее он использует недоброе место как прикрытие, но что он прячет на склоне или у подножия?
   Раздумья Иоки о том, как половчей подобраться прервал один из охотников.
   -- Эльо, мы видели подле нашего лагеря следы крупного энихи, много следов -- похоже, он обосновался в окрестностях, а не просто шел мимо.
   -- Энихи? Что его так далеко занесло? -- удивился Иоки, но велел не предпринимать ничего, лишь держаться подальше от густых зарослей. Зверь не дурак, нападать на лагерь с вооруженными людьми.
   На протяжении пары дней -- Иоки все думал, с какой стороны подобраться к горе, чтобы не ошибиться -- зверь привел в замешательство всех охотников. Он постоянно менял место лежки и, казалось, намеренно старался дать себя заметить. Он убил несколько зверей и птиц и оставил их брошенными; в отряде начали поговаривать, что с хищником что-то неладно. Потом в поселении он убил рабочего, вернувшегося за инструментом к одному из колодцев. Потом еще одного, и там началась паника и разговоры о злых духах.
   Иоки знал, что такое надо пресекать в самом начале, иначе слухи пойдут множиться и скоро люди начнут бояться трухлявого пня. Большую часть своих людей вынужден был отослать на защиту рабочего поселения, и сам вернулся туда, оставив самых опытных следопытов все-таки искать Лачи.
   Чтобы покончить с хищником, разбросали отравленную приманку, но ее никто не тронул, хотя зверь побывал рядом. Яд не имел вкуса и запаха, но энихи как-то умудрился его почуять; или же догадался, твердили рабочие.
   Приказ Лайа был важнее, Иоки с легкостью бы пожертвовал рабочими -- пусть хоть всех съедят, найдутся другие -- но его взяло за живое. Охотиться он любил, и чтобы какая-то четвероногая тварь с ним играла?
   Выставили посты и у лагеря Иоки, и у рабочего поселения; в ту же ночь заметили силуэт зверя; при видимой даже в темноте мощи он двигался легко, словно скользил над травой и подлеском, а не шел сквозь них. За энихи погнались, готовые использовать не только копья, но и радужные ножи, хранящие сгустки Силы, но он словно знал, на каком расстоянии держаться. Ночная охота ничего не дала, а с рассвета и допоздна он снова кружил возле, хотя должен бы спать. Черный цвет шкуры помогал скрываться даже днем в пятнах тени. Уже никому до Лачи не было дела, Иоки снились большие мягкие лапы, тяжело ступающие на его собственные следы.
   Если поначалу он был удивлен и бодр, а потом начал злиться, то сейчас начал чувствовать страх, словно зверь пришел за ним лично. Иоки понял, что простых охотничьих знаний ему не хватает, и желание славы рассеялось. Самыми близкими ему самоцветами -- аметистами и черным опалом он настроил зрение и слух на всю чуткость, на которую был способен. Потом будет раскалываться голова, но это неважно. Зато сейчас узнает о приближении зверя шагов за пятьдесят, не меньше. Из золотого привешенного к поясу слитка взял Силу -- теперь он мог обойтись без обычного оружия, даже без радужного ножа. Этого хватит.
   В эту ночь Иоки с одним из дозорных расположился на невысоком помосте возле рабочего лагеря. Энихи лазают по деревьям, но плохо и невысоко, гладкий столб высотой в два человечьих роста ему не по силам.
   Приманку -- тушу козы -- бросили неподалеку, на сей раз не пытаясь положить в мясо отраву.
   Перевалило за полночь, но ничего не происходило, и камни не говорили о приближении зверя. Ветер уносил запах охотников в сторону лагеря, а оттуда энихи не придет. Узкая полоска месяца почти не давала света. Иоки видел, как поблескивают белки глаз его напарника; знал, что его глаза тоже блестят, и надеялся, что хищник заметит и явится за людьми.
   Когда теплое пятно света вынырнуло из зарослей, Иоки не сдержал удивленного возгласа, хоть и тихого.
   -- Какого...?
   Кто идет, он не понял. Вряд ли один из добытчиков водорослей, хоть это их фонарь, привязанный к палке; слишком они перепуганы. Значит, кто-то из его людей посамовольничал и шагает, как ни в чем не бывало, только зачем?
   -- Окликнуть его? -- шепнул спутник Иоки.
   -- Он сам сейчас объяснит, что все это значит.
   Наблюдать за идущим было жутко; фонарь, приметный, с навершием в виде совиной головы, он держал непривычно низко, так, что были видны ноги и часть дороги, но не фигура, тем более не лицо. Неторопливо шел, словно не мог в любой миг упасть под тяжестью звериного тела. Энихи нападают из засады, а в темноте просто могут идти по пятам, выжидая удобное время. Обостренные самоцветами слух и чутье молчали, но Иоки не выдержал:
   -- Чего ты копаешься, быстрее иди сюда! -- прошипел он. Человек немного ускорил шаг, обошел столб сзади, оттуда удобнее было забраться. Фонарь он закинул наверх, и тот, падая, простучал по настилу, но не погас.
   -- Болван, -- процедил Иоки сквозь зубы. -- Всех зверей сейчас привлечет грохотом. И пожар устроит! -- и велел спутнику: -- Помоги ему подняться, чего он застрял, повесился, что ли, на этом столбе!
   Глянул в другую сторону -- пока следили за этим болваном, уже десяток энихи могли подойти свободно! Но нет, никого. Спутник сдавленно охнул. Иоки только успел обернуться и увидеть черную морду с клыками, которые, как показалось, светились, ловя отблески фонаря.
  
  
   -- Второго я не убил, только ранил. Он обо всем расскажет в лагере, подтвердит, что зверь напал, -- безучастно говорил Кайе, смотря в пустоту. Бросил тесьму с красными кисточками на пол.
   Лачи был недоволен и тем, сколько времени все заняло, и тем, сколько Кайе умудрился привлечь к себе внимания. Но недовольством мог только позавтракать -- не было приказа сделать все за пару часов, а вот не рисковать понапрасну он сам велел.
   -- Какой к Бездне зверь?! -- не сдержался все-таки. -- Ты шел к ним с фонарем! Перекинулся у него на глазах!
   -- Не на глазах. Сначала я его просто ударил по голове. Пусть сам придумывает, что и как было на помосте, вы умеете сочинять, -- в бесцветном голосе проскользнула ненависть.
   Впредь только самые прямые приказы, подумал Лачи. А ты учишься, надо же.
   Но Тейит ждет.
   -- Готовься к дороге, зверек.
  
  
   **
  
   Земли недалеко от северных границ
  
   Къятта остановил усталую грис, глянул вдаль -- вдали над буйно зеленеющим плато угадывались вершины горной цепи, ее основание тонуло в утренней дымке.
   -- Возвращайтесь, -- приказал он пятерым спутникам -- половине из тех, что были с ним.
   -- А ты, али?
   -- Я буду искать... и не только искать.
   -- Мы тебя не бросим, -- запротестовал сердитого вида крепыш. -- Если северяне нападут на твой след...
   -- То пожалеют, -- спокойно сказал Къятта. -- Не спорь. Одиннадцать -- слишком много, вы куда больше нужны Ахатте, чем мне.
   Он тронул повод и, не обернувшись, поехал вперед. Те, кому он велел оставаться, не тронулись с места, только махнули рукой приятелям. Смотрели, пока силуэты всадников тоже не поглотила дымка, только тогда развернули скакунов и направились в Асталу.
  
  
   **
  
   Тейит
  
  
   Элати пришла к сестре по ее зову, и потому была озадачена, увидев ее неодетую -- в тонкой нижней рубашке до колен -- и едва причесанную, но с неубранными волосами. Лайа перебирала то непрозрачно-мутные, то искрящиеся в одиноком луче флаконы с зельями -- Элати знала, что в ящичке, из которого их доставала, хранятся самые значимые, помогающие сосредоточиться или придать сознанию запредельную ясность. В полутьме покоя-грота Лайа со спины и в профиль выглядела совсем юной, но обернулась -- лицо показалось сильно постаревшим.
   -- Сядь, -- велела она сестре. -- Я знаю, ты предпочитаешь стоять или ходить, но я не могу этого видеть сейчас.
   -- Ты что-то уже приняла из своих зелий.
   -- И не одно, -- Лайа ломко засмеялась. -- Пришли вести... Иоки погиб, странно и страшно. И это не самое худшее. Всё остальное тоже странно и страшно. И я не могу понять...
   -- Думаешь, Лачи все-таки что-то затеял? С тем золотом?
   -- Золото было обманкой.
   -- Но я сама видела...
   -- Ты видела пещеру, но не знаешь, этим ли занят мой дорогой Соправитель. Не этим. Теперь я уверена. Мы с тобой вместе -- да, не удивляйся, именно вместе -- отправимся его встречать. Вспомню юность, когда-то и я бродила по диким склонам... Я не покажусь ему, буду смотреть из укрытия. Он обязательно проедет через Арку Ветров, иного пути с той стороны нет. Мои посланцы встретят его...
   -- Ты что-то определенное подозреваешь?
   -- Если бы, -- Лайа уронила хрустальный флакон и вздрогнула, глядя на россыпь осколков. -- У меня лишь смутные догадки, знаешь, как бывает во сне, когда никак не ухватишь мысль. Но знаю одно -- если хоть что-то или кто-то в свите Лачи покажется мне подозрительным, я велю не пускать его в Тейит любой ценой.
   -- Любой?
   -- Даже если его убьют.
   -- Однако, ты... -- Элати не нашлась с ответом. -- Это перебор, -- наконец сказала она.
   -- Я знаю, -- Лайа сжала виски. -- Я не умею видеть будущее и ходить по тропам снов, это искусство мне так и не далось. Но я умею предчувствовать, и сейчас очень близко беда. И да, знаю, что смерть Лачи будет означать и мою гибель тоже. И твою, скорее всего.
   -- Но моя тебя не волнует, -- обронила Элати. -- Судьба Атали тоже?
   -- Ты меня возненавидишь навсегда, но сейчас -- да, тоже. Хотя у нее-то больше шансов остаться в живых. Она всего лишь легкомысленная девочка и не успела нажить врагов. А ее происхождение... тоже можно использовать.
   -- И ты думаешь, я настолько тебе послушна, что смирюсь со всем, будучи с завязанными глазами?
   -- У меня и помимо тебя есть верные люди... тебе достаточно ничего не делать. Или иди предупреждать Лачи, тогда Тейит погибнет.
   Лайа присела, собрала в горсть маленькие осколки и вновь пропустила их сквозь пальцы, подняла глаза на сестру:
   -- Уж в этом я точно уверена.
  
  
  
   Плескалась по воздуху бахрома юбки; Саати почти бежала, не обращая внимания на встреченных по дороге: тем оставалось только уворачиваться или отшатываться, вжимаясь в каменные стены. Хоть высокая, но легкая, сейчас она могла снести с пути любого. Нянька примчалась, вопя, что Илику -- а ведь не младенец давно! -- проглотила голубой кварц, поверив какой-тодурной подружке, что это поможет взлететь!
   -- Вся в отца, мозгов как у головастика, -- бормотала Саати, и чуть не упала -- перед ней склонилась фигура, с дороги не ушедшая.
   -- Прочь! -- велела Саати, но человек торопливо заговорил:
   -- Элья, Соправителю, вашему мужу, грозит опасность...
   -- О проклятье! -- Саати отпихнула его с дороги, только в этот миг узнала лицо, и через плечо бросила: -- Иди за мной...
   Муж сам о себе позаботится, в ближайшие полчаса точно, а дочь -- маленькая.
  
  
   **
  
   Лачи рассчитывал преодолеть путь как можно быстрей, за четыре дня -- тайными тропами, вдали от поселений. Но пришлось еще пару дней накинуть, поскольку отдыхали подолгу: сам вымотался рядом с головоногом. Или это старость подкрадывается? Вроде рано еще... Спутники, они же охрана, ехали первыми и замыкающими. На всякий случай Лачи готовился к любой неожиданности, раз уж Кайе вздумалось противиться.
   А тот -- молчал, будто ему приказали собственного брата убить. Неплохая мысль, кстати, но всему свой черед.
   Тропа, которую лишь условно можно было назвать дорогой, петляла, карабкалась вниз и вверх, и было уже не до бесед. Только, когда смерклось, Кайе сказал -- жестко, на просьбу это не походило:
   -- Отпусти меня в лес.
   -- Нет, -- покачал головой Лачи. -- Потерпи еще немного.
   -- Я бы не смог сбежать, -- обронил тот, отсел подальше от костра -- едва различимым стал в темноте. Только глаза поблескивали порой, когда вскидывал голову -- то алым, то синим.
   -- Сбежать нет, а нацарапать на всех стволах метки нашего пути? -- сказал Лачи полусерьезно; скоро это все равно перестанет иметь значение.
   Ответом можно было посчитать разве бойкий стук клюва дятла о сосну, а Кайе потерял интерес к разговору.
   На другое утро видны стали плато, голубоватые в тумане, а за ними вздымались отроги гор Тейит. Дома, считай. Чуть больше суток езды, и встретят надежные помощники.
   Грис, которые боялись собственной тени, взвизгнули и дернулись назад, когда из-за поворота выбежал человек. Гонец, сильный и быстроногий, один из людей Лачи. Углядев Соправителя, кинулся к нему, заговорил вполголоса, помогая себе жестами. На его запястье болтался кожаный мешочек, украшенный лазуритом, любимым камнем Саати. Спохватившись, гонец передал Лачи мешочек. В нем не было ничего стоящего, но на коже мешочка изнутри рука Саати начертала несколько строк знаков -- их личный шифр. Прочитав их, Лачи знаком поблагодарил гонца, хотя обычно был щедрым на слова. Отъехал в сторону от небольшой кавалькады, задумался.
   Он так хорошо подготовился, и вот удар прилетел, откуда не ожидали. Лайа успели доложить о случившемся с Иоки, и она сделала выводы. Эта медлительная, самовлюбленная, предсказуемая змеюка оказалась удивительно быстрой и проницательной.
   Значит, Лайа готова устроить войну между Ветвями в Тейит, лишь бы не дать ему привезти кого-то, кого она считает опасным. К этому Лачи не был готов.
   "Ты должен ехать один", -- писала Саати. "Тебя они знают и напасть не рискнут. Если это недоразумение, со временем оно сойдет на нет и всё успокоится".
   Лачи выругался, ударив себя по колену; грис дернулась, словно удар пришелся по ней. Оглянулся. Кайе смотрел куда-то поверх деревьев. Отросшие волосы падают беспорядочными крупными прядями. Чуть поджившая рана на плече -- мешанина темно-багрового и золотого, выглядит на редкость неприятно. Из одежды только короткие южные штаны, ночная весенняя сырость ему не страшна.
   Лачи всмотрелся в своего пленника особо внимательно, будто впервые. Теперь уже не мог себя обманывать -- он умирает. Юная оболочка прочна, она еще не прогорела насквозь, но сейчас, даже при мягком утреннем свете он выглядит хуже, чем в полумраке и резких тенях пещеры. А ведь утренний свет и стариков делает с виду моложе.
   Оставить Кайе на время в надежной тюрьме невозможно -- Печать нерушима, но она убивает. Еще немного, и Лачи не сможет воспользоваться плодами своего головокружительного везения. И тогда он будет всю жизнь помнить об этом позоре, никогда не сможет посмотреть на Лешти, остальных приближенных и даже на Саати, которая не знает про Кайе. А уж если кто-то из причастных проговорится, насмешками его завалит с головой.
   Пошла бы она, Лайа... Она почти догадалась, но опоздал он сам. А может и не опоздал, может шансов и не было, хоть Лачи сделал, что мог. Слабое утешение.
   Он призвал к себе Кайе. Встретил настороженный, недобрый взгляд из-под ресниц. И еще отчетливей видно -- очень плохо ему. Другой бы, наверное, просто лег и не встал, невзирая на все Печати. А этот опасен не менее, чем в день, когда угодил в ловушку.
   -- Выпей, -- Лачи протянул ему флягу с травяным настоем, просто хорошие травы, для бодрости и спокойствия духа. Тот взял, посмотрел без интереса и не особо осознавая, что и зачем ему дали. Сделал глоток.
   -- Хочешь знать, как ты здесь очутился? Полностью, с именами?
   -- Очередная ложь.
   Но удалось зацепить: в глазах интерес появился. Рассказывать Лачи умел, и все убеждение постарался вложить в слова и голос. Старался короче говорить, понятней.
   -- Больше мне нет смысла лгать. Ты думал, предатель был в одном отряде с тобой?
   -- Разве не так?
   -- Не так. Мы успели увидеться раньше, это он подкинул твоему брату мысль о камнеклюве. Тот, кто отдал тебя Северу, думал -- мы не сможем направить тебя против Юга...
   Эти слова Кайе, похоже, прослушал: слишком обрадовался, что предатель не из числа приближенных.
   -- Кто? -- потребовал он.
   -- Себя он не назвал, и знак я не видел. Выглядит он достаточно безобидно, приятная внешность, черты такие... запоминаются. Украшения носит хорошей работы, некрупные, фиолетовые и красные камни. Еще не достиг средних лет, и сам вроде древесной змеи, тонкая кость -- хотя могу предположить, что боец он хороший. Волосы чуть волнистые и заплетены... интересно.
   -- Ийа... -- не ответ, просто имя -- и прозвучало, словно проклятие. И обещание. Мягко, почти бесплотным голосом. И сам ведь хотел Лачи, чтобы загорелся на Юге пожар, а по коже мороз пробежал. Не хотел бы он очутиться на месте того, чье имя произносят так.
   Северянин ощутил в руке прохладу акайли -- черный алмаз не нагревался от соприкосновения с кожей -- и стало немного легче.
   -- Вот тебе последнее поручение, зверек. Жаль, что приходится расставаться так скоро -- мы слишком мало успели. Ты побежишь на юг, в Асталу-город, так быстро, как только сможешь. Ты будешь себя беречь. А вернувшись в Асталу, будешь убивать Сильнейших и их свиту, и свою родню тоже, и уничтожишь сам город. Пусть никого не останется.
   Сжал руку в кулак, будто не акайли держал, а душу пленника своего. Конечно, все до конца Кайе не успеет исполнить, раньше умрет. Но и того, что успеет, будет достаточно. Пока южане будут приходить в себя, обессиленные, север вздохнет свободно, беспрепятственно забирая себе новые земли и богатства этих земель...
   Лачи не видел лица Кайе. Через миг после окончания речи на траве перед Соправителем стоял зверь. Человеком он не выдержит путь, а зверь -- справится, в зверином обличье Кайе легче. Должен успеть до того, как Печать уничтожит его самого.
   Что же, зато он еще поживет и увидит лес, как хотел. Разве не стоит быть благодарным за это?
   -- Это всё. Беги...
   Рука разжалась -- черное тело рванулось вперед. Лачи, наконец давая себе волю, выкрикнул вслед:
   -- Ты будешь факелом в стоге сухой соломы. Зажги в Астале такой костер, чтобы юг долго еще не опомнился! И сам сгори в нем!
  
  
  
   Много раз над головой энихи взошло и село солнце.
   Зверя подгонял приказ, поэтому он не обращал внимания на бездорожье; лапы энихи не были приспособлены к долгому бегу, но сила и выносливость зверя превосходили таковые у обычных его сородичей. Обессиленный, полуослепший от боли и ярости, он бежал на юг, руководствуясь чутьем и зверя, и охотника. Он не избегал людей, напротив, энихи влекло к ним. Приказ был -- в Асталу, Асталу-город, только в голове хищника все смешалось, и он понимал -- не то, лишь увидев людей вблизи. Но оба встреченных лагеря принадлежали чужакам, и он промчался через стоянки, больше не обращая внимания на крики и новую боль.
Он не мог охотиться -- для охоты требуется ясный рассудок, даже у зверя. Лишь пару раз прямо на дороге ему попадалась добыча -- равнинная дрофа и крошечный олененок. Они были растерзаны мгновенно.
  
  
   Мальчик с пепельными волосами, стянутыми на затылке в узел, гордился собой. Он только что убил большого самца йука, не опасную добычу, но очень вкусную. Опираясь на короткое копье, мальчик рассматривал жесткие щетинки на морде йука и думал, как обрадуется мать -- она любит сладковатое сочное мясо этих зверей. Акки всего девять весен, но его уже считают хорошим охотником -- а ведь он рожден не в племени. Сейчас он покажет добычу, а потом потащит ее в стойбище -- сам, хоть йука и тяжелый. Женщины племени таскают тяжести, но она -- особенная; как и он, рожденная вне, и она -- Лунная Тень. А ее настоящее имя, Соль, может выговорить только Акки.
   -- Мама! -- крикнул он, и голос негромкий, но звонкий был услышан.
   -- Иду! -- женщина бежала к сыну, легко, будто молоденькая девушка, и улыбалась -- среди дня, неподалеку от стойбища, им почти нечего было опасаться.
  
   Энихи слышал человеческие голоса. Чувствовал запах только что убитой добычи, и, почти обезумев, свернул в ее сторону и полетел по густым зарослям папоротника.
  
   Акки увидел, как вырвалось из кустов черное тело зверя. Вскрикнула женщина -- а черный метнулся к ней, и Акки, защищая мать, бросил копье и попал зверю в бок. С рычанием, похожим на стон, энихи взвился в воздух и всем весом обрушился на мальчика, раздавив ему грудную клетку и разодрав лапой ногу.
   Хрипло рыча, оглянулся -- женщина бежала к нему. От нее пахло йука и молоком... она бежала прямо на зверя, и тот отступил. Хвост забил по бокам, но энихи пятился, не сводя глаз с женщины, которая упала на колени возле тела ребенка. Кричала протяжно, с надрывом, словно это ей он нанес рану, и не обращала внимания на черного хищника.
   Развернувшись, энихи нырнул в заросли и помчался прочь от поляны, где осталась желанная пища.
  
  
   Астала
  
  
   Небо выглядело необычно -- пришла рыжеватая хвостатая гостья, не звезда, что-то большее. По вечерам гостью видно было сквозь гаснущее пламя заката.
   Так бывает, говорили старики. Это всего лишь заблудившееся дитя солнца -- ищет мать. Огонек лепил из рыжей глины маленького зверька с пушистым хвостом, похожего на лисицу, и выносил под дневное солнце -- пусть мать вспомнит, где ее дитя.
   Он пытался снова пристроиться к целителю, но тот лишь покачал головой, беззлобно -- нет, сейчас ты не здесь. Толку не будет...
   Завязались почки ореха ашот, из которых добывают зеленую краску -- красивую, но не очень стойкую. Рынки завалены были зеленым холстом, и посуда, плетеная и глиняная, гордилась нарядными узорами цвета молодой хвои.
   Вернулись несколько человек, с которыми Къятта покинул Асталу. Никто не знал его планов. Он наверняка направился на север -- большой отряд означал бы объявление войны. Но ведь... какая война, если юг едва ли не благодарен эсса за смерть... своего.
   Огонек давно знал, что товарищ жив, и ему плохо. Но по-прежнему ни с кем не поделился этим, кроме Шиталь. А время шло, и до полукровки никому не было дела... как и до пропавшего. Шиталь заверяла, что ее люди стараются разведать, что могут, но, видно, могли мало что.
   Мелькнула мысль -- пойти к человеку, которого Кайе так ненавидел. Он казался тем, кто поверит, и уж точно тем, кто не станет сидеть сложа руки. Но Шиталь, которой об этом обмолвился, отговорила.
   -- Ты никогда не узнаешь, может, этим известием своего друга убьешь.
   -- Я знаю, что Кайе его терпеть не мог. Но тот... нет. Он не притворялся -- я понимаю, когда мне врут.
   -- Разве ненависть обязательна? Есть множество других причин, чтобы желать кому-то смерти.
  
   Ночью все тело свело судорогой. Огонек сначала не понял, зато, осознав, чуть не свалился с кровати и кинулся со всех ног в комнату Шиталь. Ее покои не охраняли, только прислужница спала на циновке у входа.
   -- Он возвращается! -- закричал с порога, и перескочил через ничего не понявшую девушку, видя, что Шиталь только перевернулась на другой бок. Но она тут же села, вырвавшись из-под власти сна.
   -- Где он?
   -- Он где-то вблизи Атуили. Нет, не так быстро, у Атуили он будет утром...
   Внутренний голос говорил Огоньку -- Кайе очень устал, и ему плохо, как никогда раньше.
   -- Жди меня здесь. -- Шиталь встала, не обращая внимания на то, что обнажена; Огоньку тоже было не до того, есть ли что на хозяйке дома.
   -- Я с тобой!
   -- Ни в коем случае. К тому же я побегу в виде зверя, это быстрее.
   Она кончиками пальцев коснулась его макушки:
   -- Спасибо! -- вмиг собралась и выбежала из комнаты. Огонек высунулся в окно -- через лужайку скользнула не человечья тень, но волчицы-итара.
  
  
  
   Утро выдалось довольно холодным. Розовую кайму на восточном горизонте не было видно за строем деревьев, и небо казалось монотонно-серым.
   Зверь медленно шел, пошатываясь. Он был измучен, и тусклые глаза почти ничего не видели. Шиталь чувствовала -- у него не хватит сил даже перекинуться.
   Женщина сделала несколько шагов вперед, остановилась.
   -- Здравствуй. Я знала, что ты будешь здесь.
   Энихи стоял, слепо глядя мимо нее.
   -- Огонек чувствовал твое приближение и сказал мне.
   Черный зверь, не в силах больше держаться, лег на слой старой полусгнившей листвы, из которой бурно росли молодые побеги. Шиталь подошла еще ближе, сказала тихо:
-- Ты ведь слышишь меня сейчас, хоть и не понимаешь, как понял бы человек. Знаешь, я всегда питала к тебе теплые чувства... даже тогда, когда мы схватились с тобой. А теперь...
   Энихи поднял голову. Глаза прояснились немного, в них была человеческая тоска. Он не мог кинуться. Он устал.
   -- Уже всё, -- Шиталь покачала головой, присела на корточки, не сводя взгляда с энихи. -- Я не знаю, что с тобой произошло, но это неважно. Обойдусь без этого знания. Помнишь, я сказала тогда, что тебе многому надо учиться? Ты ведь не подумал серьезно о моих словах. Прости. Так будет лучше для всех.
   Она уколола его длинной иглой; на острие осталась капля крови. Поднялась, сжала иглу в руке, достала черное кольцо из поясного мешочка.
   -- Я не знаю обрядов крови -- никаких, кроме этого. Узнала о нем, пока ты был еще мал, изучала долгие годы, и надеялась, не пригодится. Тебе лучше остаться зверем. Это подлинная твоя сущность. Тебе незачем возвращаться в Асталу.
   Энихи смотрел на нее. Потом тоже поднялся -- с трудом. Ничего не происходило, ветерок гулял по листве. Ничего не происходило, только невидимый нож резал тонкие ниточки, отнимая другое обличье. Зверь стоял и смотрел на Шиталь.
   Даже когда она повернулась и пошла прочь, все смотрел.
  
  
   Шиталь умылась ледяной водой из фонтана, окунула в него руки по плечи. Саднящий осадок не смыть...
   Переступая порог, встретилась взглядом с мальчишкой. Тот ждал, готовый и к радости, и к печали, лицо заострилось -- что-то почувствовал, только понять ничего не мог. А Шиталь увидела эти глаза, эту готовность, и не смогла солгать. Мальчишка слушал на диво спокойно, только место живого тепла занял в нем холодок. И подобное отчуждение царапнуло женщину, как если бы ручная птица, день за днем бравшая крошки с ее ладони, даже головы не повернула на призыв.
   -- Не сомневаюсь, что он отыщет себе место в лесу, -- закончила Шиталь, с виду уверенная в себе, а на деле зависимая от слов полукровки.
   -- Верни его! -- прозвучало. Не просьба, а требование.
   -- Пойми. Ему так легче. Половина Асталы желала ему смерти, а так он сумеет быть счастлив.
  
   Тевари вспомнил грудной мелодичный смех, мягкие стремительные движения тела, которое наслаждалось каждым прожитым мигом. Стрекозу -- там, у ручья -- на руке. Губы сжались:
   -- Верни.
   -- Нет. Я не хочу войны. А Кайе Тайау, сам или его брат, развяжет ее, хотя бы в отместку за пребывание у северян, -- положила руки ему на плечи, -- Я благодарна тебе, мальчик. Ты многое сделал для Асталы... И для Тейит, это должно быть важно тебе.
   -- Ты даже не знаешь, где он пропадал... Может быть, Къятта ошибся, и север ни при чем.
   -- Я не могу рисковать.
   -- Ты... меня обманула.
   -- Да, -- Шиталь смотрела серьезно, почти как на равного. -- Но у меня не было выбора. Ты можешь жить здесь, продолжать обучение...
   -- Я ухожу к нему.
   Шиталь рассмеялась:
   -- Не шути так. Если хочешь на север... до Чема или Уми я отправлю тебя. Ты прав, наверное -- в Тейит твои друзья и родня. Если боишься за них, их можно вывезти в Срединные земли.
   Бабушка... теплые легкие руки, одинаково ловко лечащие рану или пекущие медовые лепешки... Ила, стремительная, острая на язык. Хараи, учивший владеть оружием... Атали... И он сам -- пусть слабый, но целитель. Огонек внезапно охрип:
   -- Я пойду к нему.
   -- Мальчик, ты не выживешь в лесу в одиночку!
   -- Я жил с дикарями. Много лун бродил в самой чаще. Можно сказать, я родился в лесу, -- Новые нотки прозвучали в голосе. Совсем взрослые.
   -- Не испытывай свое везение чересчур часто. Если даже сумеешь выжить, где ты найдешь его?
   -- Найду. Не тебе сомневаться.
   -- Но он убьет тебя. Это хищник отныне, Тевари. Человек перестал быть.
   -- Ты не можешь знать это наверняка. Он всегда гораздо лучше понимал своего зверя и управлял им, чем думали окружающие. По крайней мере, я уверен в этом.
   Шиталь обняла подростка, но тот остался неподвижен, словно статуя.
   -- Тебе вовсе не нужно...
   -- Хочешь держать меня на виду, у вас или у них? Тогда лучше убей.
   -- Тевари...
   -- Я делал, что мог, и просто хотел приносить пользу -- и мира. Но я лишний на юге и севере.
   Вывернувшись из ее объятий, полукровка шагнул прочь из комнаты, но на пороге остановился, сказал медленно, но все так же уверенно:
   -- А он... будет мне рад.
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"