- Я б их сам к стенке ставил и расстреливал. - говорил как-то в автобусе по дороге на работу Василий Панкратов. Говорил он со сварщиком из своего цеха Витьком Подрезовым. Разговор шел по "голубых". Поговорили и забыли. Дней через шесть, возвращаясь с работы домой, Панкратов заметил, что в его почтовом ящике лежит какая-то бумажка. Это было письмо, адресованное ему, Панкратову. В длинном конверте. Адрес его и фамилия его. "Панкратову Василию". Вот уже шесть лет, с тех пор, как умерла мать, Панкратов не получал писем адресованных лично ему, если не считать сообщений о выигрыше в лотерею и уведомлений из налоговой инспекции об уплате налога с земельного участка. Еще было письмо от кандидата, но это тоже не считается. Панкратов не был приятно удивлен. Ничего хорошего не ждал он от писем, приходящих вдруг. Тем более, обратного адреса не было. В графе "от кого" стояло только имя: "Вадим". Какой еще, в пизде, Вадим? Что, блять, за мудак такой? Самохин что ли? Навряд ли - чё ему вдруг ебнуло письма писать? Первухин Вадим из Нижневартовска? Тоже - с хуя ли: седьмая вода на киселе? Панкратов поднялся к себе на четвертый этаж, зашел в квартиру, разулся, прошел на кухню, сел за стол и вскрыл письмо. Письмо было написано от руки на листе, вырванном из школьной тетради.
"Здравствуй, Василий! Наверное я не должен писать тебе это письмо. Наверное из этого ничего не получится. В смысле: ничего хорошего. У меня почему-то всегда так: что ни сделаю - ничего хорошего не получается. А когда хочу исправить, то получается еще хуже. И не смотря на это, я все-таки пишу. Опять пишу: я написал уже шесть писем и все их порвал. Наверное порву и это."
- Чё за хуета, блять?! Чё за поебень?!
"Но нет, это все не то. Я пишу сейчас всякие лишние слова потому, что никак не могу решиться написать главное. Василий, с некоторых пор ты стал для меня самым дорогим человеком на свете."
Панкратов медленно встал. Он посмотрел на холодильник, потом в окно. Две вороны, сидящие напротив окна на ветке березы, посмотрели на Панкратова. Панкратов, не приближая письмо к глазам, осторожно глянул на него.
"...ты стал для меня..."
- Гандон, блять, ебаный!! - Панкратов скомкал письмо и швырнул его в мусорное ведро. - Говноед задроченный! Ну, блять! Ну, ты у меня, блять, дошутишься! Я тебе, блять...! Я тебе, блять, рога пообломаю!
Панкратов вышел из кухни, зашел в комнату, прошелся по комнате, открыл дверь в спальню, но заходить не стал. Вернулся на кухню, выпил молока из пакета и облился при этом. Выругался, стряхнул с рубашки молочные капли, прошел опять в комнату, вышел на балкон, закурил. Но кто? Кто?! Кто посмел? Взять бы, блять, да как ебнуть башкой о стенку. Да потом еще раз. Потом еще. Потом еще и еще. И поглядеть бы, какая рожа у него будет. Где он сейчас, этот пидор? Ох, если бы знать где он сейчас! Пошел бы, позвонил, открывает, охуеть не успел, прям сходу в ебальник! Ну че, сука, писатель хуев, как дела? Здорово, вафел, Дед Мороз пришел! Панкратов выбросил окурок, вернулся в комнату, сел на диван и включил телевизор.
- ...запонки - это не просто украшение. Это не просто какой-то маловажный аксессуар. В нашем внешнем облике нет мелочей. Все важно. Если вы считаете иначе - значит у вас нет стиля и вкуса. Мне безумно нравятся запонки!
- Пидарас!!
Панкратов чуть не бросил пульт в телевизор. Вскочил и быстро прошел на кухню.
- "Аксэсуар"! Аксэсуар, блять!
Достал из мусорного ведра скомканное письмо. Расправил. Посмотрел на конверт. Конверт обыкновенный. Обычный конверт. Конверт как конверт. Печатей нет, какие на почте ставят, значит этот пидор сам бросил письмо в ящик.
"...ты стал..."
- Хуедрррот, блять, ушастый!
"...на свете. Вот. Получилось как-то слишком пафосно, но я никак не могу придумать, как написать по-другому. Ну, вот и все, что я хотел тебе сказать. Не знаю, как ты это все воспримешь - я боюсь думать об этом. Василий, пожалуйста, не суди меня слишком строго. Твой Вадим."
- Вафлесос, блять, пидорский!
Панкратов опять скомкал письмо и бросил в мусорное ведро. Открыл холодильник.
- Нихуя, блять, нету! Нихуя! Тока сериалы смотреть да по телефону пиздаболить!
Он перекусил на скорую руку мясом, выловленным из холодных щей, после чего стал собираться в гараж. Положил в сумку отрезные круги, полбуханки хлеба и пяток огурцов. Там, вроде, оставалась еще четверть банки. Панкратов обулся и вышел из квартиры. Спускаясь по лестнице, зло посмотрел на почтовый ящик.
Он поднялся по Октябрьской, чтобы срезать угол дворами прошел до Мира, свернул на Ленина, опять дворами прошел до Строителей, потом перешел через лесопосадку, пересек Вокзальный проезд, прошел мимо заправки, пересек железную дорогу, прошел мимо проходной заброшенного завода ЖБК и вышел к азэчевским гаражам. Мир изменился.
По разбитому бетону, между рядами гаражей навстречу Панкратову медленно шли два гражданина. Тот, которого держали за локоть, спрашивал:
- Коль, тебе правда понравилось? Ну скажи, только честно. Только честно, Коль!
Тот, который держал за локоть, отвечал:
- Охуенно, Миш. Мне охуенно понравилось.
- Коль, нет, ну ты что хочешь говори, но концовка у меня слишком пафосная получилась.
Панкратов обернулся на слово "пафосная". Тоже, блять, пидор небось.
- Ну тебе правда понравилось? Только честно, Коль! Только честно!
- Миш, мне охуенно понравилось.
- Коль, но конец слишком пафосный.
- Миш, у тебя охуенный конец. Охуенный конец, Миш.
Из гаража N408 вышел мужик и поссал на стену. Что ж так печет, блять? А в гараже, небось, вообще парилка. Самогон закипел небось. Ну и хуй с ним, такой сойдет. Недоброе предчувствие появилось у Панкратова, когда он увидел ворота своего гаража. Недоброе. Предчувствие. Что? Что, блять, еще? Ключи. Ключи, блять! Панкратов остановился, без надежды пошарил по карманам. Нету, конечно, и откуда они возьмутся, если он их не забрал с холодильника? Порылся в сумке. Да ёбаный, блять, в рот, да что за день такой сегодня? Вздохнул, отер ладонью лоб, посмотрел на небо. Дело к вечеру, а жара не спадает. Он подошел к двери гаража. Подергал замок. Отколупнул отставшую чешуйку краски. Двести тридцать три. Приложил ладонь к металлической поверхности ворот. Горячо. Солнечная сторона потому что. Сам варил. Поебаться пришлось, когда ставил. И, все равно, завалил чуток. Хуйня, на скорость не влияет. Тройка на жопу похожа. Панкратов повесил сумку на ручку калитки и закурил. Из открытых ворот гаража по соседству выехала новая "девятка". За рулем - Игорек Селезнев. О, так он живет возле ментуры, довезет, если домой едет.
- Здорово.
- Здорово.
- Подвезешь?
- Я на котельную на смену.
Откуда, блять, у людей деньги - машины покупают, квартиры? Чё делать? Вернуться домой за ключами? Пока туда, пока сюда... По такой жаре... Блять, и сгоны с муфтами забрать надо было. Тут они, прям за воротами лежат на верстаке. Ладно, блять, хуй ли тут стоять - все равно домой пиздовать надо. Панкратов двинулся в обратный путь. Все из-за того пидора. Домой Панкратов шел тем же маршрутом. У ларька возле дома купил баклажку пива. Жена прямо с порога спросила:
Панкратов разулся, прошел на кухню, достал из сумки баклажку. Теплое, блять! Ведь просил же суку: холодного дай! Еще и объебать хотела на пятьдесят копеек. И не первый раз уже. Мокрощёлка хуева. Вылупит глаза и сидит. Пизда, блять. Пизда с ушами. После пива не стало легче. Тем более - теплое. В мусорном ведре, стоящем возле мойки - скомканное письмо. Панкратов засунул его поглубже, чтоб не видно было. Остаток вечера прошел как-то без толку. Панкратов поковырялся в трехфазном двигателе (хуй ли ковыряться - перематывать надо), посмотрел телевизор (двадцать каналов - хуй ли току?), сходил еще за пивом (хотел высказать той пизде, но там уже другая сидела) и лег спать. День прошел. День прошел - ни хуя не сделал. Все через жопу. Пидоры, блять. Пидоры недоебанные. Что ж это, блять, за гандон такой? Витек Подрез? Панкратов вспомнил, как однажды Витькину объяснительную кто-то послал в журнал "Крокодил" и там ее напечатали. С тех пор Витька звали "Нарочнонепридумаешь". Нет, Витек исключается. Тоха? Абсурд. Пашка Чекалин? Макарыч? Нет, нет, это все не то. Но кто? Кто зуб имеет? Соседка эта, ебаная, снизу, кочерга старая? Чуть что - по батарее начинает хуярить. По башке себе постучи, пизда замшелая. Тимоха? Хмырь этот? Тогда, в курилке, прищемил хвост ему. Как он заскулил: "Чё ты, Васек? Чё ты, Васек?" Нехуя пиздеть не по делу. Да, этот, блять, гнилой. Рожа, блять, такая... Все носом шмыгает, чмо болотное, в глаза не смотрит никогда. Не. Этот нет. Под дверь насрать может, но чтоб такие письма писать... Валерка Семакин? На седьмое марта у Карася в гараже, сопельник разъебал ему. Кстати, за "козла" подрались. Нет, Валерка парень простой. По простоте своей "козлом" обозвался. Ну и хуй ли дело, что простой? Пусть за базар отвечает. Потом мировую пили. Вал на мотоплуг ему протачивал. Нет, Валерка, конечно, своей простотой заебать может, но такую хуйню творить не будет. Ему такое и в голову не придет. Если только подучил кто... Да нет, хуйня это все, это не Валерка. Но ведь, еб твою мать, но ведь кто-то написал! Панкратов долго не мог уснуть и два раза вставал курить. Он перебрал всех своих знакомых, но не нашел никого, кому можно было приписать авторство письма. На следующий день невыспавшийся пошел на работу. На работе все было как обычно. Всё то же и все те же. Но кое-что, все-таки, случилось. Толик Власов со словами: "Чё, Вась, грустный такой? Не дает? Хуево! Надо, чтоб давали!" - хлопнул Панкратова по спине. Не скрытая ли это подъебка? Почему он не сказал "давала", чтобы было ясно: речь идет о женщине? Он сказал: "давали". И еще - хлопнул по спине - не по жопе, конечно, но почему по спине, а не по плечу? Панкратову показалось, что Толянова рука задержалась на его спине чуть дольше, чем нужно. И, вообще, какого хуя лез? Козел, блять. Может он и не пидор, но все равно - козел. Панкратову этот Толян всегда был неприятен. Наглый, блять, как танк. А теперь, похоже, совсем нюх потерял. Ну, ничего, пусть только еще вякнет что-нибудь! После работы Панкратов поехал опускать картошку. Он чувствовал себя очень уставшим, ему хотелось лечь на кровать и лежать и лежать и чтоб, блять, никто не доебывался. Но, вместо этого, пришлось опускать картошку. Приехал домой - прошел сразу в спальню и лег спать. Даже есть не стал - не хотелось, хоть и не ел ничего с обеда. Проснулся в три часа ночи. Пошел на кухню, чего-то пожевал. Опять лег, но уже не уснул до утра. Все сбилось. Ёбаный тот пидор!
Прошла неделя. Привычный распорядок дня Панкратова восстановился. Во вторник он с работы поехал в гараж. Домой из гаража возвращался около восьми вечера. Проходя площадку между первым и вторым этажами, через дырочки своего почтового ящика увидел что-то беленькое. Распахнул дверцу ящика. Письмо. Блять, как чувствовал! От него: "Вадим". Ах ты, козлятина сраная!! Панкратов схватил письмо, скомкал и бросил на пол. Козлетон, блять, паскуда, пидормот ёбаный!! Нет. Бросать нельзя. А если кто подберет? Панкратов поднял письмо. Порвать? А если сложат по частям и прочитают? Кто-то вошел в подъезд. и Панкратову ничего не оставалось, как подняться на свой этаж. Перед тем, как позвонить в дверь, он сложил письмо вдвое и спрятал в карман штанов. Дверь открыл сын.
- Здорово. - Сказал Панкратов.
- Здорово.
- Как дела?
- Нормально.
За едой Панкратов решил, что письмо, все-таки, следует прочитать. Возможно, в тексте обнаружатся какие-то зацепки, которые помогут вычислить пидора. Поев, он вышел на балкон, сел на табурет и закурил. Хорошо еще, что жена не увидела письмо, когда с работы шла. Начала бы: кто, да от кого? Ну, что, блять, надо кончать с этим делом. Панкратов сплюнул. Пидор ёбаный! Достал из кармана письмо. Поморщился. Вот же, блять...! Блять, козлоёбина пидорская! Вскрыл писмо. Достал из конверта сложенный лист исписанной бумаги. Пидорство, пидорство! Вот, пидорство, блять! Отвел взгляд от письма и оглядел знакомый пейзаж: двор, дом напротив. Ебитская сила, за какие грехи?! Мотнул головой. Да, хххуйли, блять?! Решительно развернул письмо.
"Здравствуй, Василий."
Дохуя, блять, здоровья? Ничего, ничего, погодь...
"Я не знаю какие чувства ты испытал во время прочтения моего первого письма."
Скоро, блять, узнаешь, пидор гнойный!
"Как я хотел бы это узнать! Что ты почувствовал, о чем думал? И что ты теперь думаешь обо мне? Я видел тебя на следующий день. Твое лицо было спокойным и строгим как всегда."
Панкратов вскочил с табурета, постоял и опять сел.
"Но мне показалось - немного печальным. Надеюсь, что не мое дурацкое признание причина той печали? Василий, не печалься - ведь в жизни так много хорошего! И за черной полосой обязательно будет белая, надо только подождать! Василий, может быть ты меня презираешь? Может быть ты думаешь, что приличный парень не станет писать такие письма? По крайней мере первым? Что признаваться в любви можно только тому, кого уже достаточно давно знаешь и когда есть надежда на ответные чувства? А Татьяна Ларина?"
Что еще за пизда?
"Мне кажется, что в этой ситуации между нами есть что-то общее. Конечно, это пример не из жизни, но все же, все же... Василий, я знаю, что все это, наверное, очень глупо. Я знаю, что жизнь твоя уже давно сложилась, устоялась и я не имею права нарушать ее размеренный ход. Знаю, что, как говориться: "лезу в чужую семью", где меня не ждут. Все это я, конечно, знаю но... но я не могу не писать к тебе. Это выше моих сил. Василий, я ведь ни на что не претендую, я просто хочу, чтобы ты знал: есть в этом мире человек, чье сердце принадлежит только тебе. Моя жизнь тоже катилась по накатанной колее и ничего такого особенного я впереди не ждал. И вот... и вот ТЫ. Только теперь я понял, что никого никогда по-настоящему не любил. В школе мне нравился учитель физкультуры, но я не решался ему признаться..."
Пидор!!
"...(представляю, какой бы был скандал!). И еще был один парень в армии, но мы с ним только целовались."
Пидор!! Пидор!! Пидор!!
"Он потом женился, после армии. Письмо мне написал: прости мол и прощай. Но это все было не то. (Если тебе интересно: в сексуальном смысле у меня тоже никого еще не было.) Вот. Что еще рассказать о себе? Я и так уже рассказал слишком много, но ты знаешь: мне приятно доверяться тебе. Одновременно и стыдно, и приятно."
Панкратов опять вскочил с табурета. Нет, это немыслимо! Это невероятно! Это невозможно! Читать это невозможно!
"...и стыдно и приятно..."
Блять!
"...и приятно. Я живу в доме напротив."
Враг рядом! Панкратов уставился на окна дома напротив. Дом, бывший до этого просто домом напротив, превратился во вражеский многоамбразурный дот.
"...напротив. Да, да - я каждый день благодарю судьбу, что она все так устроила - мы соседи! Часто гляжу на твои окна (как, например, сейчас, когда пишу это письмо). Когда я вижу, как ты выходишь курить на балкон..."
Смысл прочитанного уже с трудом доходил до Панкратова.
"... - у меня пять минут счастья. Василий, если ты не очень сердишься на меня, то - умоляю! - выйди, пожалуйста, сегодня на балкон в половине девятого вечера. Пусть эта просьба не покажется тебе слишком дерзкой. Я подписываю письма не своим настоящим именем - извини. Но когда-нибудь ты его узнаешь - а хочешь ли ты этого? Твой Вадим."
Панкратов посмотрел на часы. Без двадцати пяти девять!! Ёбаны в рот!! Балконная дверь распахнулась, вошла жена с тазиком постиранного белья. Поставила тазик на ящик, начала развешивать белье.
- Чё читаешь?
- Письмо... от... Сашки Зимина.
- От какого?
- Вместе в армии служили.
- Чё пишет?
Блять, она тебе очень нада, чё он пишет?
Письмо Панкратов решил не выбрасывать, а спрятать, потому что почерк - это улика. Сначала он положил его в жестянку со сверлами, что стояла на полке в туалете. Потом засомневался: как-то это ненадежно. Пошел на балкон, свернул письмо в трубочку и засунул в обрезок трехчетвертной трубы, что лежала в ящике на балконе. Трубу заложил всякими штуками, лежащими в том же ящике. Вспомнил, как в детстве прятал порнографические карты. Прятать, прятаться... В своем-то доме!
Ночью Панкратов опять долго не мог уснуть. Он пытался разработать план поимки автора писем, но план не получался. Панкратов не знал с какого конца взяться за это дело. Поймать бы его возле почтового ящика! Но как? Не торчать же сутками в подъезде. Нет, начинать надо было с дома напротив, это Панкратов понимал, но что начинать и как начинать? Подрез живет в этом доме! Витек?! То-то у него какой-то странный взгляд вчера был. Улыбка странная и глазами моргал. Стоит, лыбится и моргает, И молчит. Когда такое было, чтоб он молчал? Неужто Витек?! Нет, у него окна на другую сторону. Заметила она, как он дернулся, когда она вошла? Он, ведь, не сказал ей, что получил письмо. Подумает: а почему не сказал? Почему на балконе читал? Вот, блять, приспичило со своим бельем!
Утром на автобусной остановке и потом, в автобусе, Панкратов присматривался к попутчикам. Кто на пидора похож? Идя с работы рядом с Витькой Подрезовым, он дождался паузы в Витькином пиздеже и спросил:
- Слышь, Витек... Должок у меня за одним козлом, а живет, вроде, в твоем доме. Найти надо.
- Кто такой?
- Блять, да знал бы - хуй спрашивал.
- А звать как?
- Блять, да говорю - не знаю.
Витек почесался, пожал плечами.
- Ну, блять, ну, хуй ево знает...Со свово подъезда я, блять, всех знаю, а с энтих... У нас кто живет: на пятом Люська с дочкой, помнишь, мужик ее с окна прыгнул?
- Да я хуй ево знает, я чё, блять, спрашивал? Пиздюк еще, в школу ходит. Потом Мишка Духанин, ну ты ево знаешь.
- Знаю.
- На четвертом - Генка Попов. Знаешь Генку Попова?
- Нет.
- Жена у него в восемнадцатом гастрономе на кассе сидит. Надо мной, блять, пидор этот...
- Пидор?
- Стояк, блять, забивает постоянно, пидор. Хуйню, блять, всякую кидает туда, а у меня из унитаза говно лезет. Последний раз слесаря рыбьи головы вынали, а он же, блять, рыбак ебаный. Баба его, блять, крикливая - пиздец! Горлом, блять, берет - хуй переорешь! На моей площадке, значит, - я, напротив - Зинка, со своим, блять, опять сошлась, вчера иду, блять, вот он: в тапках с ведром. Кабут, блять, не было нихуя. В двенадцатой - Захарыч, он щас в запое, в девятой - два брата-акробата...
- Какие?
- Да, Фрола, покойника, сыновья.
- У него, вроде, трое было.
- Да они по трое хуй собираются: то один на зоне, то другой. Щас старший сидит. На втором - Серега Жилкин. Тоже раз иду: блять, - он на лестнице! Готовый! И бабка с четвертого этажа. Стоит, блять, пройти не может. Пиздец, блять!
- А чё пройти не может?
- Ну, блять, ну бабка, ей уж, блять, лет сто, наверно. А он, блять, лосяра здоровый, развалился. Сынок, грит, разбуди ты яво, а то я домой не попаду. Ага, грю, щас, блять, его теперь краном хуй подымешь. Подо мной - Мишка...
- Что за Мишка?
- Да, ну, блять... Ну, Мишка... Хуй его знает.
- Ну, старый? молодой?
- Да он, блять, по зиме еще в Москву уехал. На заработки. Потом, значит, Степка с матерью...
- Это дурачок который?
- Да, с гармошкой ходит. Кто там еще? Бараниха с бабкой. Здорова, блять, - на коне хуй объедешь, а бабка - метр с кепкой, худющая, но, блять, шустра - пиздец! Тоже иду по лестнице, а она мешок сахара - сахара, еб твою! - на горбу прет! Дедок к ним ходит какой-то, одеколоном за три километра несет, а кого он там дрючит - хуй его знает, может Бараниху, может бабку, а может обоих. На первом, в четвертой квартире эти, блять, наркоманы ёбаные, в третьей - Кургулина, самогонкой тогрует, чем, блять, разводит - хуй проссышь, воняет, блять, химией какой-то. Во второй дохуя народу: он, блять, она, сеструха ево, сестроёб, свекра, свекры брательник и еще, блять, дочка ихняя с пузом ходит. Женихов, блять, было - как у суки кобелей, а теперь кудыт подевались. Где они там, блять, помещаются - хуй ево знает. В первой квартире мент живет, а в других подъездах я и почти хуй ково знаю. В третьем - тещи моей мать, манда, блять, старая, не прибирется никак. Заебла уже. Грит: вы у меня всю крупу манную побрали. Блять, грю, да нахуй мне нужна твоя крупа! Все, блять, совсем уже дошла - пиздец: сливай воду! А в последнем - этот, блять, как его... Ну да ты ево тоже знаешь. Как он, блять... да ебитт твою..! Блять, да зять его у вас на зарядной работал! Шепутной такой.
- Корчагин? Иван?
- Ну!
- А Таньку Ларину знаешь?
- Таньку Харину? Харю? Да кто ж ее не знает?!
- Да не Харину, еб твою, - Ларину.
- Не, такую не знаю.
Ничего не прояснилось. Вечером Панкратов достал из тайника письмо, повертел его, понюхал, и даже перечитал, но никаких новых зацепок не нашел. Он просмотрел весь телефонный справочник на букву "Л", но никаких Лариных там вообще не было. Было двое Лариновых, один Лярин и одна Лярвина М.П. (ул.Победы, д.8, кв.12) Выходить курить на балкон стало неприятно. Панкратов попытался было курить на кухне, но, конечно, сразу же доеблась жена: чё ты куришь здесь? На балкон трудно выйти? На следующий день письма не было. Оно пришло через день. Панкратов прочитал письмо в сортире. Вот его текст:
"Василий! Дорогой мой! Родной мой! Любовь моя! (Надеюсь ты не сердишься на такое обращение?) Я счастлив! Я пою! Я не могу описать тебе того, что случилось со мной, когда я увидел тебя на балконе в назначенное время! Я танцевал как безумный! Потом упал на кровать, совершенно без сил! Вскочил и хотел тут же тебе писать, но не смог написать ни строчки. Не спал всю ночь, но это ерунда. А сегодня я весь день улыбался. Вот иду по улице и улыбаюсь. Люди наверно думали, что я дурачок. Ну и пусть! Всецело твой Вадим."
Ночью Панкратову приснилось, что он имел интимную близость с таинственным Вадимом, который оказался мастером Петровичем. На следующий день, по дороге на работу, в автобусе какой-то урод терся возле Панкратова, хотя мог бы и подвинуться. А, когда выходил, то, якобы случайно, задел Панкратова бедром. Ну, не то, чтобы задел - коснулся. Но тем не менее: какого хуя? Блять, надо было сказать ему: "Хуй ли ты трешься тут? Пидор, что ли?" Опасаясь, что очередное письмо Вадима кто-нибудь вынет из почтового ящика и прочитает, Панкратов купил и повесил на ящик замок, что сразу же заметила жена: у тебя чё, деньги лишние? Связала ли она вместе эти два события: чтение на балконе письма и появление замка на почтовом ящике?
Прошло две недели. За это время случилось вот что: Панкратов на работе подрался с Толиком Власовым из-за какой-то шутки и один раз кто-то позвонил и попросил Васю, а когда Панкратов подошел к телефону, то на том конце положили трубку. И еще: в подъезде на стене появился свежий рисунок: жопа и к ней член приставлен.
Через две недели пришло четвертое письмо:
"Милый Василий!
Вот, все собирался тебе написать, но никак не мог начать, потому, что не знал о чем писать и главное: будет ли тебе интересно. Давай я расскажу тебе еще немного о себе. Заочно, так сказать, познакомимся поближе. (Ты не против?)
Я люблю хорошую музыку и хорошие книги. Спортом, правда, систематически не занимаюсь (дома делаю зарядку иногда), но зато я не курю и не увлекаюсь спиртным (но могу выпить немного вина или шампанского "для настроения" на праздник или в хорошей компании). Готовить я не очень хорошо умею, но ведь это не главное, правда? Пишу стихи. Но это, конечно, не серьезно и я отдаю себе отчет в том, что я не Пушкин и мои "творения" далеки от совершенства. Сейчас я ничего не пишу: хоть и говорят, что любовь рождает вдохновение, но у меня, по-видимому, все наоборот - писать (в смысле творчества) ничего не могу. Потому, что ни на чем не могу сосредоточиться - все время думаю только о тебе.
Хотел бы описать тебе свою внешность, но это, оказывается, очень трудно сделать. Если я напишу, что привлекателен, то будет похоже, что я хвастаюсь - не так ли? И, вообще, извини меня, Василий: я все время о себе, да о себе. А ведь я очень хотел бы узнать побольше о тебе, о твоих интересах. Очень хотел бы посмотреть, как ты живешь (нет, ты не подумай: я не напрашиваюсь, ни в коем случае!). Прикоснуться к твоим вещам (полистать твой альбом со школьными фотографиями, например). Вообще, мне интересно все, что связано с тобой.
Василий, извини меня за мою навязчивость, я, наверное, утомляю тебя своими письмами. На что я надеюсь? Я не знаю. Чем все это кончится? Может быть - ничем.
Твой и только твой Вадим."
Панкратов положил это письмо туда же, где лежали и остальные - под газету на дно ящика с разным железным хламом.
Некоторое время Панкратов следил из-за занавески за домом напротив. Он ждал молодого парня, который, выйдя из дома напротив, глянет на его окна. Однажды Витек Подрез, выходя из своего подъезда, посмотрел на панкратовские окна. Так, все-таки, Витек? Но, ведь, у него окна на другую сторону?! Письма от Вадима стали приходить с периодичностью примерно раз в месяц. Письма приходили по почте - на всех стояли местные штемпели пункта отправления. Это значило, что его уже не поймать с поличным возле почтового ящика. Один раз, вместе с письмом, Панкратов обнаружил в ящике большой конверт. Перед тем, как зайти в квартиру, он спрятал конверт под свитер, и только в сортире достал его и надорвал. В конверт был вложен журнал. Сидя на унитазе, Панкратов его просмотрел. Это был специальный журнал для гомиков. Дорогой журнал - это Панкратов сразу отметил. Бумага хорошая, гладкая. И пидорские рожи - гладкие и довольные. Тачки, шмотки, хуйня всякая. Аксэсуары. Все у этих пидоров есть. И деньги есть и из телевизора они не вылезают. А у нормальных мужиков нихуя нету. Въебываешь, въебываешь, и на работе и после работы, а хуй ли толку? Еле концы с концами сводишь. В письме Вадим объяснял, зачем он прислал Панкратову такой журнал.
"... Василий, ты должен открыть для себя этот новый мир. Он, конечно, совсем не такой идеальный, как показано в этом рафинированном издании, но... но, все-таки, он прекрасен. Это мир любви. В первую очередь рекомендую прочитать следующие статьи: "Таким меня создал Бог", "Первый опыт: Если бы я знал это раньше!", "Девственник по принуждению", "СПИД. Развенчанные мифы" и особенно: "Пятьдесят лет в шкафу" (я там подчеркнул некоторые места - обрати внимание!). А также рассказ в конце. Местами там, конечно, наивно кое-что и неправдоподобно выглядят некоторые поступки главных героев, но, вообще, рассказ хороший. А финал я бы сделал по-другому: Алексей и Валентин, сжав друг друга в объятиях, тонут в океане. То, что они доплыли до острова, да еще там типа рай тропический - это как-то на детскую сказку похоже. Хотя, конечно, в жизни очень хочется, чтобы все было красиво, как в сказке и хорошо кончалось. Увы: так не бывает. А тебе не кажется, что их история (я имею в виду начало рассказа) похожа на нашу? Вот, я, кстати, и думаю: не написать ли мне тоже рассказ или даже повесть на основе наших отношений? В прозе я себя еще не пробовал ..."
Панкратов поскрипел зубами, покатал желваки, посжимал кулаки, но, перед тем, как выйти из сортира, опять засунул журнал под свитер. Блять, парашу эту в руки брать западло, а тут на груди приходится прятать. Журнал Панкратов временно сховал за шкаф. Избавиться от него оказалось не просто. Выбросить с мусором нельзя - жена уже вынесла мусор. Панкратов решил ночью выкинуть его из окна, но проспал всю ночь. Утром, выходя из дома, он опять спрятал журнал под свитер. Возле мусорных баков стояли две тетки с пустыми ведрами и пиздоболили с утра пораньше. Блять, мандавохи ебаные, небось уж третий час мусолят свои хандрозы-варикозы. Пиздуйте, блять, домой, прошмандовки, мужикам борщи варите. Вытаскивать при них что-то из-под свитера и бросать в бак было невозможно. По пути на автобусную остановку Панкратов зашел в какой-то подъезд и засунул пидорский журнал за батарею. В тот же день, после обеда, подходя к курилке, где сидели мужики, Панкратов услышал, как Витек Подрез говорил: "... точно, блять, говорю: пидарас, блять...".
При приближении Панкратова, Витек замолчал.
- Кто пидарас? - спросил Панкратов, садясь на скамейку.
- Кто пидарас? - переспросил Витек.
Под дурака косит, что ли?
- Ты щас пиздел: "пидарас, пидарас"! Кто пидарас?!
- Вась, ты про чё, вообще? - удивление Витька выглядело неподдельным.
Тут к Панкратову подошел Петрович и протянул накладную.
- Эта, Василь, езжай с Валеркой на цэмовский склад, эта, получишь там вот эту всю ерунду, отвезете, эта, на компрессорную, посмотри там, эта, масляный насос давление не держит, наверное, прокладка худая.
- Хуй ли ты мне суешь? - осадил Панкратов Петровича для порядку. - Я те чё, блять, экспедитор что ли?
Петрович положил на колени Панкратову накладную и ушел. Панкратов взял накладную. Шланги воздушные пятьдесят метров... мальчики четыре штуки... сальники, что ли? Хуй, блять, чё разберешь. У того ровный почерк.
Вечером, когда жена ушла в магазин, Панкратов достал из тайника письма Вадима. А, ведь, почерк-то бабский! Точно - бабский! Одно слово - пидор!
В шестом письме было небольшое стихотворение, которое сочинил сам Вадим. Стихотворение называлось "Василию П." и заканчивалось так: "Пусть идут дожди, бушуют грозы, Пусть ударят зимние морозы, Не страшны все беды нам с тобою, Ведь над нами - небо голубое!" Вадим писал, что стихи эти он послал в один поэтический журнал, который печатает молодых поэтов, но ответ пока не получил.
В седьмом письме Вадим уже прямо говорил о будущей совместной жизни: "... У меня не хватит смелости сказать, что со мной ты не будешь ни в чем испытывать нужды, но я, если надо, готов сделать все, что угодно и, мне кажется, я для тебя способен преодолеть любые трудности. Я все сделаю для тебя. Я все сделаю, чтобы ты был счастлив. Я никогда не буду ругать тебя, даже если ты придешь домой пьяный, никогда не буду искать твои заначки, никогда не скажу, что кто-то лучше тебя, никогда не буду заставлять тебя делать что-нибудь по дому. Будь со мной, милый Вася, только будь со мной. Ты, ведь, на самом деле, тоже одинок, как и я."
Однажды Панкратов поздно вечером возвращался домой. Он вошел в подъезд и стал подниматься по лестнице. Когда он дошел до третьего этажа, снизу крикнули: "Вася, я тебя люблю!". Хлопнула дверь подъезда. Сверху, с площадки между четвертым и пятым этажом, где обычно стоят пацаны, раздался дружный гогот. Панкратов кинулся вниз по лестнице, выбежал на улицу. Никого. Забежал за дом. Никого. В соседнем подъезде! Побежал обратно. Дернул на себя дверь соседнего подъезда так, что надломилась ручка, рванул по лестнице вверх. Представил, как пидор беспомощно мечется по площадке пятого этажа, с ужасом слушая приближающийся топот Панкратова. Четвертый этаж. Панкратов запыхался. Вспотел. Пятый этаж. Никого. Панкратов постоял немного, опираясь на перила, отдышался. Спустился вниз, вышел на улицу. Подошел к двери, ведущей в подвал. На двери - большой замок. Оглядел двор. Возле дома напротив кто-то сидит на скамейке. Панкратов подошел. Это Степка. Рядом, на скамейке - гармошка.
- Э, слышь, видал тут кого?
- А! Ы! Э-а-у! - Степка двумя пальцами пошлепал себя по губам: дай, мол, закурить.
Панкратов опять оглядел пустой двор. Неужели ушел? Похоже, ушел. Ушел пизденыш. Ушел вафлер гандонский. Наебал. Панкратов направился к своему подъезду.
- Э! Ы-ы-ы! - неслось ему в спину.
На этот раз пидор перешел все пределы. Все мыслимые и немыслимые границы. Зарвался, хуеглот. Всё, блять, пора кончать с ним! В подъезд Панкратов заходить не стал - пацаны увидят, догадаются, что кричали ему. Надо было выждать. Панкратов закурил, постоял возле подъезда, потом завернул за угол и пошел по Космонавтов. Могли они узнать его по звуку шагов? Что делать? Взять пива, посидеть на скамейке? Панкратов порылся в карманах. Пять рублей с мелочью. Не хватит. Голос у гниды, вроде, незнакомый. Молодой голос. Не пидорски-писклявый, как у тех, в телевизоре, но... Но, все равно, какой-то... Чужой. Да. Чужой. Все равно - Бог пидоров метит. Не нашенский голос. Таким не спрашивают: "Эй, зёма, где тут гастроном у вас?" И уж точно: голос не Витька. "Я тебя люблю". Ему и бабы таких слов не говорили, а тут - мужик! Он миновал ателье "Юбилейное", потом кинотеатр, потом медсанчасть. Можно возвращаться. Аптека закрыта. Рядом киоск - он открыт. Панкратов остановился у киоска, постоял перед витриной, повернулся и пошел обратно. Когда он поднимался по лестнице, пацаны еще стояли на площадке. Он не смотрел в их сторону, но прислушался.
- ... я ей говорю: не, ну ты, скажи: кто тебе сказал? Ну, она, короче, говорит: Светка сказала. Блять, говорю, дохуя пиздит твоя Светка...
В следующем письме Вадим признавался, что это он крикнул: "Вася, я тебя люблю!" и назначал Панкратову свидание на следующий день в десять часов вечера на лавочке за пунктом приема вторсырья "Стимул".
"... и тогда мы скажем друг другу все, что не было сказано."
Наконец-то! Панкратов порвал письмо и бросил в унитаз. Все, блять! Все! Завтра кончится вся эта хуйня. Он достал из тайника все пидорские письма, завернул в газету и выбросил в мусорное ведро.
На следующий день, после работы, Панкратов с Подрезом зашли в "Иверию" и взяли двести, потом еще двести, а потом еще двести. Панкратов угощал. Подрез пиздел без умолку, а Панкратов думал: сегодня все закончится, сегодня все закончится. Даже не верится.
Без двенадцати десять Панкратов встал с дивана.
- Я к Подрезу зайду. - сказал он жене.
- Чё это на ночь глядя?
- Забыл взять надо вещь одну.
Панкратов вышел из дома. На улице было очень холодно и тихо. До пункта приема вторсырья "Стимул" он дошел за несколько минут. Вот и скамейка. Панкратов подошел к скамейке. Огляделся. Место хорошее. Потому, что безлюдное и темное. Поглядел на часы. Без пяти. Не рассчитал - надо было попозже выйти. Из шести деревянных брусьев сиденья четыре были выломаны. Панкратов примостился на оставшихся. Тишина. Панкратов сидел, засунув руки в карманы, и смотрел вперед. Впереди - чернота водохранилища. Если пройдет кто, подумает: "что за дурак, блять, сидит тут на морозе?" Если знакомый кто... Не разглядят - темно. Да пошли они все на хуй. Панкратов закурил. Первым делом - по яйцам! Нет - по ебальнику! Да, по ебальнику! По пидорскому ебальнику! А колотун, блять, неслабый. Десять. Пиздят немножко. Наверное, где-то без двух - без трех. Жопе холодно сидеть. Панкратов встал и принялся ходить туда-сюда. Шесть шагов в одну сторону, шесть в другую. Скорее бы пришел. Отпиздить - заодно погреться. Пнул пустую баклажку. Что за долбоебы пьют пиво на морозе? И кто ее, блять, придумал, зиму эту? Нахуя она нужна?
За все время ожидания Панкратов не увидел ни одного человека. Один раз вдалеке проехала машина. После третьей сигареты Панкратов понял, что пидор не придет.
На следующий день Панкратов получил письмо от Вадима. Это письмо, как и первое было без штемпелей.
"Милый, родной, дорогой, любимый Василий! Прости, прости, прости, прости меня, умоляю, тысячу раз прости!!! Ты не представляешь, что сейчас твориться в моей душе! Когда я решился, наконец, на этот шаг, то почувствовал огромное облегчение. Я очень тщательно пытался все спланировать: что одеть, как подойти к тебе, как начать разговор. Но, по мере приближения условленного часа, меня все сильнее и сильнее охватывало волнение. Когда я одевался, у меня тряслись руки, а когда я посмотрел на себя в зеркало, то я себя не узнал. Помню, как спускался по лестнице на деревянных ногах. А как только я увидел тебя, сидящего на лавочке, то словно к земле прирос. Страх сковал меня всего. Я понял, что не смогу подойти к тебе. И я как дурак, как последний идиот вернулся домой!! Когда я поднимался по лестнице в свою квартиру, то думал: "Еще не поздно вернуться, еще не поздно вернуться.". Но я не вернулся. Я проплакал всю ночь. Ты не представляешь, как я клял себя за эту малодушную слабость! Какими словами обзывал! Сейчас мне жить не хочется. Неужели я такая тряпка?
Если можешь - прости.
По прежнему твой Вадим."
Письма от Вадима продолжали регулярно приходить по почте.
"... Однажды в детстве мне подарили на День Рождения живую черепашку ..."
"... Совершенно не понимаю, почему все сходят от него с ума и кричат, что он гений - мне кажется это просто мода ..."
"... Я все-таки думаю, что назначение искусства не в этом, а в другом ..."
"... Я верю в Бога, в том смысле, что над нами есть какая-то высшая сила ..."
"... А ты что об этом думаешь? ..."
Открытку с 23-м февраля нашла жена. Вылупилась, как на врага народа, и закудахтала:
- Это чё такое? Это чё? Ты чё, совсем уже с катушек съехал?
Вместо того, чтобы сказать, что, мол, мудак какой-то пошутил и как ты могла, вообще, такое подумать, Панкратов заорал:
- Чё ты, блять, хватаешь не свое, как будто так и надо?! Чё ты лезешь во все дырки?!
С женой они об этом больше не говорили. Панкратов думал, что надо, может быть, объяснить, что и как, а то, ведь, действительно подумает... но... но как-то, не то, чтобы не решался... как-то все откладывал... Так время и прошло, а потом... А потом, когда время прошло, как-то ни к селу ни к городу было начинать этот разговор.
Панкратов решил сходить в церковь. С попом, там, поговорить и вообще... В выходной пошел. Когда он вошел в церковь, бабка в черном платке злобно шикнула на него: "Шапку сыми, нехристь". Он потоптался перед прилавком, купил свечку. Походил со свечкой по церкви, наугад поставил ее перед каким-то святым. В церковь вошел поп. Бабка в черном платке тут же подсеменила к нему и что-то зашептала. Панкратов несмело приблизился к попу.
- Здрасте. - блять, как его называть-то?
- Здорово, грешник.
- Это... искушают меня.
- Кто тебя искушает?
- Эти... Пидарасты. Письма присылают.
Поп сурово глянул на Панкратова.
- А ты Божий храм посещаешь по воскресным дням? Не посещаешь - водку пьешь! На исповеди давно был? Давно причащался? Великий пост ныне, а ты его соблюдаешь? Сала с борщом натрескался - по глазам вижу! Вот бесы на тебя и насели. Содомиты да жиды - проклятия Господни за неверие наше.
Бабка в черном платке неприязненно смотрела на Панкратова, как будто Панкратов и был содомитожидом. Поп прошел через всю церковь и скрылся за какой-то дверью. Следом за ним туда юркнула и бабка. Панкратов вышел на улицу. Может купить что надо было? Иконку, какую, что ли? Молитву какую заказать? Ладно, все равно денег нет. Достал из пачки последнюю сигарету, закурил, пустую пачку смял, бросил в лужу. Маленькая, сухонькая старушка, выйдя из церкви, повернулась, принялась креститься на купола и кланяться. Наверное, что-нибудь просила. Панкратов пошел домой. По этой улице он ходил несколько тысяч раз. И по этой тоже. Сколько раз он проходил мимо этого дома? Какая разница, сколько? Это число имеет значение? Что, вообще, имеет значение? Сегодняшняя дата на календаре? Вчерашняя? Номер паспорта? Вон Юрка Чеботарев на машине поехал. Зачем он едет? Это глупо - куда-то ехать. Там ничего нет. Мужик переходит через дорогу. Разве лучше на той стороне? Всё одинаково. Баба идет с сумками. Всю жизнь со своими сумками. Хуй ли ты там, блять, таскаешь? Брось их нахуй. Собака серет. В этом больше смысла, чем во всем остальном. Придя домой, Панкратов долго сидел на диване, уставившись в стену напротив. За окном темнело, но он не включал свет. Потом позвал сына:
- Лешка!
Молчание.
- Лешка! Чё, блять, глухой что ли?!
- Чё? - отозвался сын из комнаты.
- Дай закурить.
- У меня нету.
- Чё ты пиздишь? Я же знаю, что ты куришь.
- Ну правду говорю: нету.
- Ну дай семь рублей, сигарет куплю.
- Нету денег.
- Нихуя у вас, блять, нету никогда.
Отмечать Пасху Панкратов с женой пошли к шурину. За столом, пока бабы пиздели про рассаду, шурин все наливал и наливал. Он сам очень быстро окосел, а Панкратова водка не брала. После очередной налитой, Панкратов отказался пить: только что выпили. Шуряк, с поднятой стопкой в руке, начал напрягать Панкратова: ты чё это Вась, а ну, давай, Вась, не динамь и так далее. Панкратов сказал: да заебал ты, пей сам. Шуряк встал, наклонился над столом, опрокинув при этом все, что плохо стояло, схватил Панкратова за шею, уперся лбом в лоб Панкратова и заорал: "Васька! Я ж тебя, блять, люблю, блять, как родного!" Панкратов попытался освободиться, но шуряк держал его крепко. "Васька! Васька, блять! Васька!" Панкратов вскочил, шуряк, цепляясь за Панкратова, оцарапал ему ногтями шею. Панкратов без замаха ударил шуряка и попал по носу. Бабы заорали, каждая на своего. Шуряк стоял, опираясь на стол руками, и тоже орал: "Васька, блять! Васька, еб твою мать!" Кровь из его носа стекала по подбородку и капала на белую скатерть. Панкратов вышел в прихожую, сдернул куртку с вешалки, сунул ноги в ботинки и вышел из квартиры. Шуряк что-то кричал ему вслед. На улице было холодно и моросил дождь, но домой Панкратов не пошел. Он пошел в "Иверию". Блять, даже пожрать не успел. Чмошник ебаный. Еще не было такого, чтоб не наебенился прежде всех... И начинает тогда со всякой хуйней ко всем лезть. За стол садится уже теплый, и давай: одну за одной, одну за одной... Блять, да если хочешь напиздиться побыстрей - возьми бутылку, засоси из горла и иди спать, хоть нормальные люди посидят спокойно. Блять, как они все заебали!
- Васек! - навстречу кто-то пьяненький, малознакомый. Лезет обниматься. - Христос воскрес, Васек! - тянется слюнявыми губами. Сизый, пористый, как губка, нос, из ноздрей торчат кусты седых волос. - Да иди ты... - Панкратов попытался отстраниться. Пьяненький схватил Панкратова за рукав: - Почеломкаемся, Васек! - Панкратов сильно оттолкнул пьяненького и закричал: - Да идите вы нахуй, блять, пидоры вонючие, хуесосы ебаные, чё вы доебались до меня?!! - пьяненького качнуло, но он удержался на ногах. На лице - растерянность, еще не перешедшая в обиду.
В "Иверии", по случаю Пасхи, свободными были только стоячие столики. Там Панкратов познакомился с хорошим парнем Мишкой. Мишка не лез целоваться и обниматься, он был нормальным мужиком. Но, в самый разгар задушевной беседы, Мишка вдруг упал под стол, да так там и остался. Выйдя из "Иверии", Панкратов решительно направился к дому.
- Я те, блять, сраку выверну наизнанку, я те, блять, напихаю! Я те, блять, насую хуев! - бормотал он, сжимая кулаки. Жыдасадамиты. Жы-да-са-да-ми-ты.
Потом он бил стекла в доме напротив. Потом прятался в подвале от ментов. Света в подвале не было и Панкратов заблудился. Достал было из кармана зажигалку, но обронил ее и не мог уже найти. Долго искал выход, шаря руками по шершавым стенам, и кричал:
Из подвала Панкратова вывел за руку какой-то дед. Панкратов долго благодарил деда: "Батя, спасибо! Спасибо, батя! Батя, всё пучкём! Мы их, нахуй, сделаем! Мы их, блять, делали и делать будем! Батя, мы победим! Мы победим, батя!"
Утром, отмывая говно с подошв своих ботинок, Панкратов неожиданно заплакал.
Эдик (Стоит на балконе соседнего подъезда и курит. Приоткрывает дверь в комнату). Андрей!
Андрей (лежит на кровати, листает журнал). Ну?
Эдик. Наш идет. Иди, посмотри.
Андрей. Да ну его нахрен.
Эдик. Что-то он грустный какой-то. Надо ему поднять настроение. Давай письмо ему напишем. Чистое, светлое. Или страстное? О! Точно! "Каждый вечер, ложась спать, я думаю о тебе. Мысленно я покрываю твое мужественное лицо тысячью жарких поцелуев. Я представляю как твой стальной стержень проникает в мою горячую плоть". Нет: "врывается в мою горячую плоть"!
Андрей. Да пошел он в жопу. Надоело уже этого мудака морочить.
Эдик (входит в комнату, прыгает на кровать, садится верхом на Андрея). Господи, неужели это быдло действительно думает, что в него кто-то может влюбиться?
Андрей. Ладно, хватит уже о нем.
Эдик. А я хочу говорить о нем. О нем и только о нем. Хозяин грез моих, мучитель сладкий.
Андрей. Ну все, хватит! Мне эта тема приелась. Не хочу больше слышать об этом козлище. Натуральное говно.
Эдик. А ты, случаем, не ревнуешь? Мне так нравиться, когда ты меня ревнуешь!
Андрей. Нет, к нему я тебя не ревную.
Эдик. Да? Напрасно, напрасно. Он, вообще-то, мужчина так, вполне себе ничего. Если приглядеться. Грубое животное. Дикий зверь. Очень даже сексуально, между прочим. Свирепое чудовище. Я представляю как твой стальной стержень врывается в мою горячую плоть.
Андрей. Перестань.
Эдик. Твой неутомимый поршень.
Андрей. Заткнись.
Эдик. Твой железный лом.
Андрей. Сейчас получишь.
Эдик. Папочка сердится! Иди сюда, непослушный, противный мальчишка. Снимай штанишки, подставляй попку! Сейчас папочка тебе всыплет! (Поет на мотив "Бременских музыкантов") Пусть идут дожди, бушуют грозы, пусть ударят зимние морозы, не страшны все беды нам с тобою, ведь над нами - небо голубое! И над нами - небо голубооо-ое! Ла-ла-ла-ла-ла-ла! Ла-ла-ла-ла-ла-ла! Ла-ла-ла-ла-ла-ла! Ла-ла-ла-ла! Е-е!!
Каждое утро, выходя из подъезда, Панкратов по привычке обводит взглядом окна дома напротив. Возвращаясь домой, смотрит на дырочки в своем почтовом ящике. Но писем нет.