Карелин Алексей © 28.08.2008
Смерть писателя
|
|
![[]](/img/k/karelin_a_w/gogol/gogol.jpg)
Свеча озаряет круглое лицо, обрамленное пышными длинными волосами. Высокий лоб скомкан сосредоточенностью. Обычно добрые и веселые глаза - необычайно серьезны. Под длинным носом темнеют короткие усы.
Перо скрябает по чистому листу бумаги.
"Находясь в полном присутствии памяти и здравого рассудка, излагаю здесь мою последнюю волю. Завещаю хоронить меня... Или нет. Не меня, а труп мой. Хотя труп - это мертвец... Завещаю тела моего не погребать до тех пор, пока не появятся трупные пятна. Слишком грубо... не покажутся явные признаки разложения, вот. Упоминаю об этом потому, что уже во время самой болезни находили на меня минуты смерти... Нет, чего доброго, подумают, что воскресший... жизненного онемения: сердце и пульс переставали биться... Вот".
Он приподнимает листок и бегло читает. Удовлетворившись написанным, он снова склоняется над столом и продолжает "Завещание".
- Не пить вина - это не лечение. Как только профессор мог назначить сей рецепт.
- Не будем судить здесь не присутствующих, Степан Иванович.
- Да, лучше давайте, наконец, решим, как лечить больного. Я предлагаю испытанное средство - кровопускание.
- Эдакий вы кровопийца.
- Алексей Терентьевич, что вы шепчете?
- Я говорю, давайте выслушаем всех.
- Я по-прежнему настаиваю на магнетизировании.
- Но больной гонит меня, Аркадий Алексеевич. Я рад бы помочь, но мне нужно содействие с его стороны.
- Так, заставить больного слушать вас, Константин Игнатьевич, мы не в силах. Значит, магнетизирование отвергаем.
- Как? Это самый верный способ...
- Аркадий Алексеевич, вы же слышали...
- Да, но, Степан Иванович, лед и мокрые простыни тоже не дело. Видели, как бледен больной? Кровь его не греет, а вы морозить его вздумали. Так и простуда добавится.
- Это собьет жар, а кровопускание разгонит кровь и выведет болезнь из организма.
- Степан Иванович, вы видели больного: худ и бледен. Куда ему кровь пускать, у него итак сил нет.
- Пиявки.
- Простите, что вы сказали?
- Алексей Терентьевич, вы хотите прикрепить к больному эту пакость?
- Они ведь у него всю кровь высосут, а ее осталось не так уж много.
- А, по-моему, Алексей Терентьевич прав. Я слышал, на Западе - это излюбленный способ. Пиявки - очень полезны. Даже, когда здоров.
- Вы так считаете, Константин Игнатьевич?
- Во Франции они нашли широкое применение.
- Признаться, я еще не пробовал сей способ лечения.
- Ну вот и попробуете.
- Но этого мало, Алексей Терентьевич.
- Я думаю, теплая ванна поможет.
- Да-да, Алексей Терентьевич, и еще обливания головы холодной водой.
- Степан Иванович, вы опять за свое?
- Это собьет жар!
- А куда пиявки садить будем?
- На нос.
- На нос???
Солнце достигает апогея и отчаянно борется с февральским морозом. Люди в тулупах и шубах ёжатся, но не расходятся. Над кладбищем Свято-Данилова монастыря разносится монотонное пение батюшки. Женщины всхлипывают и утирают слезы. Мужчины скорбно смотрят на покойника и стоически сдерживают нахлынувшие чувства. Лишь Шеверев незаметно смахивает скупую мужскую слезу.
Наконец гроб опускают, земля стучит по дереву, и люд потихоньку расходится.
- Извел он себя, сам себя извел,- причитает старик с белой окладистой бородой и длинными зачесанными назад волосами.
- Не он, Сергей Тимофеевич, а болезнь,- грустно возражает полноватый коротко остриженный мужчина низкого роста.
- Фанатизм его...
- Михаил Александрович говорит, ходят слухи, что Николай Васильевич покончил с собой.
- Типун тебе на язык! О покойниках либо хорошо, либо ничего.
"Мне, право, кажется, что он умер потому, что решился, захотел умереть, что это самоубийство" ... - всплывают в памяти строчки из письма. Седобородый прокашливается и задумчиво добавляет:
- Да, он был сам не свой в последнее время. Граф говорит, рукопись сжег.
- А где он сам?
- В город уехал. Еще до смерти...
- Глядите-ка, отец Алексий только отпевать покойника закончил, а диакон уже с Максимовичем спорит.
- Не самоубийство, а торжество души над телом,- нравоучительно говорит диакон Иоанн.- Николай Васильевич понял, что грешил, грешил много и рассказы его чертовские грешны. Он не убоялся и прекратил жизнь грехотворную, ибо знал, что настоящая жизнь начнется на небеси.
Актер осуждающе качает головой и возвращается к разговору:
- Слыхали, скульптор приезжал, слепок делал.
- Что ж, надеюсь, он сотворит реального Гоголя,- безучастно отвечает старец.
- Это его смерть Хомяковой потрясла,- вздыхает полноватый мужчина.
- Нет, Михаил Семенович, она лишь дала толчок, ускорила процесс.
- Погодин говорит, что это его болезнь довела. Диковинная какая-то... Тахе... тафи... фобия, в общем.
- Сколько толков, а ведь и помереть не успел,- с укором замечает седобородый.- Надо до людей донести правильную мысль, чтобы не чернили имя великого писателя.
- Обращение какое решили написать али что?
- Увидите, в "Московских ведомостях".
Кромешная тьма. Холодно. Душно.
- Воды,- хрипит он.
Хочет привстать на постели, но локти упираются в стенки, а лоб - в потолок. Голова падает на подушку, а руки вздымаются и тревожно ощупывают мрак над собой. Нет, не потолок опустился, а он!
- Неужто похоронили, неужто заживо...- шепчет он с нарастающим страхом.- Неужто я зря писал, неужто Алексей Терентьевич забыл.
Ладони забили по доске.
- Люди! Люди, я тут! Я живой! Люди! Помогите! Люди! Вытащите меня отсюда! Люди! Пожалуйста! Кто-нибудь! Есть там кто?!
Страх перерастает в панику. Кулаки разбиваются в кровь. Голос садится от отчаянного крика.
Жарко. Сердце бьет по ушам. Пот струится змейками по спине. Руки опускаются. Душно... Веки тяжелеют. Воздуха... Биение в груди затихает.
- Господи, неужто ты меня оставил? За что, Господи? - слышится обреченный шепот.- Господи, прости смертного за все грехи, ежели согрешил. Прости. Прости и помоги. Выпусти из сего Ада. Пусть мне все снится. Кошмар, это сон...
Сердце стучит лениво. Грудь высоко вздымается, но не наполняется живительным кислородом.
- ...всего лишь сон. Это сон...
Веки смыкаются. Грудь хочет вздохнуть в последний раз, но замирает на полпути. Вечный сон.
"Горьким словом своим посмеюся",- говорит полированная гладь трапеции небу. Безбожно повален бронзовый крест. "Ей гряди Господи Иисусе",- шепчет голгофа и черной ненавистью взирает на осквернителей могилы.
- Ну, копайте, копайте! - подгоняет директор музея.- Должен же он быть где-то там.
Солнце скатывается к горизонту. Около трех десятков человек толпятся у глубокой ямы и чего-то ждут. У кого-то на лице недоумение, у кого-то удивление, кто-то в ужасе, а кто-то заинтересован. Мария Юрьевна плачет, чем вызывает позади себя перешептывания среди энкавэдэшников. Уже который час гробовщики раскапывают могилу, найден чей-то череп, вскрыт склеп, а гроба не видать.
- Вот он! - кричат из-под земли.
Кто-то с облегчением вздыхает, кто-то разочарованно хмыкает, а кто-то радостно кричит.
- Ну, тащите его сюда.
Работники кладбища вытаскивают гроб из бокового отвода склепа и, кряхтя, поднимают. Наверху подхватывают и грубо ставят на землю. Треск подгнивших досок.
- Тише вы,- шипит директор музея.
- Это... может быть, гроб заменить? - предлагает Михаил Светлов
- Действительно, негоже жемчужине российской прозы в гнилье лежать,- поддержал Олеша.
- Заменим,- недовольно отвечает директор музея.- Грузите,- говорит он гробовщикам.
Работники кладбища поднимают гроб и несут к машине. Один из них спотыкается. Гроб чуть дает крен, крышка откидывается.
- А, черти, чтоб вас! - возмущенно кричит директор музея под дружный "ах" толпы.
Директор музея разворачивается к публике, поднимает руки вверх и заверяет:
- Товарищи, спокойствие. Все обошлось.
Что-то не так. Красноречивый взгляд Иванова говорит ему обернуться. Директор музея поворачивается к застывшим гробовщикам.
- Чего стои...- начинает кричать он,- те,- добавляет чуть ли не шепотом.
Обивка крышки гроба изорвана, а голова покойника склонена на бок.
- Товарищи, ус-по-кой-тесь. По порядку.
- Как вы объясните, что руки покойника не были сложены на груди, а лежали вдоль тела?
- Я объясню это безалаберностью работников кладбища. Им следовало бы осторожней обращаться с гробом покойного.
- Говорят, голова писателя была повернута вбок, в то время как на гравюре 1852 года она обращена к небу.
- Товарищи, в этом нет ничего ужасного. Я - бывший военный и не раз принимал участие в эксгумациях. Вы удивитесь, но такое явление встречается часто. Дело в том, что сначала гниют самые узкие доски, то есть боковины, будь то гроб даже из дуба. В результате чего крышка гроба под давлением грунта оседает и надавливает на приподнятую подушкой голову. Покойник не может оказать никакого сопротивления, и голова тут же поворачивается вбок. Как видите, все очень просто.
- Но как вы объясните исцарапанную крышку гроба?
- Слухами и воображением писателей тридцатых.
![[]](/img/k/karelin_a_w/gogol/mogila.jpg)
"Завещаю не ставить надо мною никакого памятника и не помышлять о таком пустяке, христианина недостойном".
"Но крест и памятник - разные вещи!"- оправдывается бронза из плавильни. Ветер подхватывает жалобный крик и устремляется к Новодевичьему кладбищу. Пролетает над могилой Михаила Афанасьевича. "Ей гряди Господи Иисусе",- бурчит черный камень. Поток воздуха захватывает в мягкие объятия еще один крик души и устремляется к черной решетке с барельефами. "Горьким словом своим посмеюся",- доносится печальное эхо слов пророка Иеремии. Ветер летит на зов.
"Ей гряди Господи Иисусе",- уже веселее отзывается голгофа, завидев серый бюст на черном столбе. Ветер аккуратно отпускает дух разъединенного сторожа. Две осколка души снова вместе. Они, словно осенний лист, медленно оседают на могилу. "Горьким словом своим посмеюся", - ласково шепчет приветствие надгробная плита.
"Великому русскому художнику слова Николаю Васильевичу Гоголю от правительства Советского Союза",- хвастливо усмехается дитя Томского, взирая на пришельцев свысока.
"Завещаю вообще никому не оплакивать меня",- утешительно шепчет дух писателя и принимает долго блудивших хранителей покоя в лоно могилы.
Карелин А. (с) 28 июля 2008 г.
|
|
