В который раз перечитывая письмо, я бережно глажу листки с почерком мамы. Прошло лет двадцать пять с того момента, как оно написано, но тепло, которое от него исходит не ушло в никуда, не растворилось...
После очередного сердечного приступа я лежала в палате самого безнадежного отделения больницы: в реанимации. Маму и мужа не пропускали, да мне и не хотелось никого видеть. Я тупо разглядывала белый потолок и люстру с тремя рожками, переводила взгляд на окно, упираясь в серую кромку неба, и ждала. Ждала очередного приступа нестерпимой боли. Эта боль, как зверек, неожиданно появлялась из неведомой норки, хватала вас и терроризировала. Освобождаясь от нее, вы получали лишь временную передышку, впереди, где-то недалеко, была новая норка с хищником.
На следующей неделе предстояла операция, наверное, это было спасение, но как слабо верилось в счастливый конец.
Родные передавали мне записочки, цветы. Дня за два до операции мама написала письмо, которое я храню до сих пор как зеницу ока.
Дорогая, родная моя Дашенька!
Сейчас тебе очень тяжело, но, поверь мне, ты справишься со своей болезнью, надо только в это верить, как и в то, что я тебя очень сильно люблю. Женщины в нашей семье вообще - племя особое: мы настолько привязаны друг с другу, что наша помощь, даже если мы не рядом, ощутима.
Я хочу рассказать тебе один случай, который случился со мной во время войны, чтобы ты поняла: мы боремся вместе с тобой, и мы победим эту проклятую болезнь.
Блокада в Ленинграде была в самом разгаре, а я в это время оставалась в городе одна. Мама, твоя бабушка, умерла в самом начале войны, от папы писем с фронта не было, тебя уже полгода как отправили в Ярославль в эвакуацию с другими детками.
Из госпиталя, где я работала, в этот день пришлось уйти только потому, что у нашей соседки Верочки умерла мама, и ей некому было помочь с похоронами. Она кое-как дозвонилась до меня и попросила помощи.
И вот мы плетемся с санями: я - впереди, Верочка ковыляет сзади, подталкивая скорбную повозку. Я смотрю себе под ноги и только иногда поднимаю голову, чтобы видеть дорогу. Это стыдно и страшно вспоминать, но всю дорогу я костерила про себя и шмыгающую Верочку, и ее мамашу, и поганых фашистов. День сменяла ночь - это я смотрела на дорогу, а потом закрывала глаза и плелась с тяжелой поклажей.
Слава богу, нам помог какой-то военный, мы оставили Верину маму в общей куче тел на набережной Карповки. Потом мы шли обратно, но это уже плохо помниться. Очнулась я дома, когда без всяких разговоров мы устало разошлись по квартирам.
Вспомнилось, как умерла моя мама и как я плакала, горько и долго. Трогала ее вещи, прикасалась к игрушкам, которые она делала с большой любовью и мастерством. Захотелось заплакать снова, да сил не было.
Казалось, я уснула: представился наш круглый стол, все мы, счастливые и довольные, уплетаем мамины пирожки с картошкой и капустой. Они получались большими и мягкими, золотисто-коричневыми. Даже во сне я запрещала себе думать о еде, поэтому скоро проснулась. Самым любимым и безошибочным способом забыть о съестном были мысли о тебе: что-то сейчас делает моя Даша? Представлялось, как мы с тобой встретимся после долгой разлуки, как я прижму тебя к себе и уже никуда не отпущу.
Но в этот раз мысли не согрели, внутри сжался противный ком, который увеличивался, скреб внутренности, поглощал меня. Злобный зверь по имени Голод, проклятый Голод! И тебя рядом нет, и мамы! Все-все кончено, мне не выжить, мне даже не добраться завтра до госпиталя, не пережить эту ночь...
Это было такое отчаяние, такое огромное горе: я больше не увижу тебя. Последнее о чем подумалось, это то, что сейчас я возьму твою любимую игрушку, обниму крепко и умру.
Как сомнамбула, достала из-под кровати старую корзину с игрушками.
- Мама, мама, - послышался голос, - ну почему нельзя взять в путешествие бабушкиного мишку? Мне без него будет плохо, да и мишка будет скучать.
Это твои сборы, твой отъезд в эвакуацию. Маленький рюкзачок плотно забит теплыми вещами, мишке в нем места не хватило, а руки должны были оставаться свободными. Тогда ты уложила сшитого бабушкой смешного коричневого мишку на дно корзины, заботливо подложила бархатные "думочки", также сотворенные бабушкой, под него и сбоку, накрыла старой шалью, заявив, чтобы не трогали до твоего приезда.
- Ты можешь, в крайнем случае, его достать и поиграть с ним.
Крайний случай настал. Я держу в руках твоего мишку, слезы градом катятся по щекам, теплыми полосками согревая лицо. И вдруг я ощущаю, что и мишка плачет! Колючие слезки падают мне на руку, шуршат по коленям. Я пытаюсь ему помочь, успокоить, прижимаю к себе крепче, но он от этого только обильнее сыплет на меня свои слезы. Собрав последние силы, я встаю, чтобы зажечь свечу и посмотреть на него. То, что я вижу при свете, повергает меня в шок: в мишке гречка! Толстенький коричневый зверек обмяк на руках, послушно высыпая крупицы жизни.
Какая радость, какое обжигающее тепло от тебя, от мамочки! Я мгновенно пришла в себя. Тут же, на коленях съела немного сырой крупы. Потом в голову пришла одна мысль: я решила посмотреть, чем наполнены мамины подушки - "думочки"! Доченька, там тоже была гречка и пшено!
Дальнейшее я помню плохо. По рассказам Верочки, она услышала, как в ее дверь барабанят. Когда после долгих скитаний по ужасающе длинному коридору квартиры, она добралась до входной двери, то увидела меня с горящими глазами. Она именно так и сказала: с горящими глазами! Я бормотала что-то о тебе и маме. Но главное, что увидела Верочка - это была маленькая кастрюлька с гречневой крупой.
Обнявшись на нашей кухне, мы, через какое-то время, стояли и смотрели, как варится каша, мы дышали возле нее, впитывая вкуснейший аромат.
Прошли годы, а этот вечер я вспоминаю постоянно, не думаю, что это чудо, знаю, что это сила любви моей мамочки!
Вот и сейчас, когда я не могу быть рядом с тобой, я знаю, что спасу, потому что так люблю тебя, что любая болезнь отступит, не пройдет!
Мамино письмо сотворило чудо: операция прошла успешно. Меня выписали из больницы месяца через три и, вдыхая уличные запахи, слыша надрывающиеся клаксоны машин, я почувствовала себя очень счастливой и уверенной. Верю, что это ощущение передается по наследству, увеличивая круг защищенных, в который входит и моя дочь.