Аннотация: Всё руки не дойдут вычитать новую версию. По просьбе соавтора выкладываю старую
Журавль в небе
Господи, подумал Фёдор, выбираясь из машины, сколько может свалиться на голову за один день? Голова - она ведь не бетонная - треснет и покатится по полу, разбрызгивая остатки разума.
Фёдор хлопнул дверью и потопал навстречу милицейской семёрки, лукаво притаившейся в заснеженных кустах.
Да, он превысил скорость. Ну и хрен с этим!
Он покрутил головой, выискивая радар. Нету! Опаньки! Нету!
Ликование быстро сошло на нет, когда ДПСник, глумливо ухмыляясь, указал на аппарат, привинченный к столбу.
Да... Это, мать его, чистый залёт. А денег, как назло, рублей восемьдесят. Выпишут квитанцию - топай потом в кассу, выстаивай очередь, плати.
И какой дурень выдумал кредитные карточки? Экономия, блин. Лежит у него, понимаешь, на этой пластиковой хреновине штук пятьдесят временного неликвида. А до ближайшего банкомата шуровать и шуровать...
ДПСник потребовал права, паспорт, долго всматривался в его, Фёдора, помятую физиономию, сравнивая с крошечным фото на документе.
Да, жизнь маленько потрепала его с тех пор, как ему стукнуло двадцать пять. А до сорока пяти осталось ещё прилично.
Может, "утерять" паспорт, а? И фотографию вклеить хорошую. И - Фёдор увидел, как вытянулось лицо ДПСника, значит, нашёл, гад, штампы эти, - и мусор всякий заодно убрать.
А штампов скопилось ни много ни мало - шесть штук. Последний совсем свежий. Всего месяц назад.
Ушла жена, ушла... Не стала маяться рядом. Мигом сообразила, что к чему, и ушла. Впрочем, Фёдор и так понимал, что всё напрасно. Где-то глубоко в душе всё ещё теплилась надежда, что всё образуется. То он сумеет выбраться из этого порочного круга...
Но не случилось...
Хлипенький крестик на могилке их мертворожденной дочечки Анюты вонзился в сердце тяжёлым камнем. Мир рухнул в очередной раз. Осталась только почва - изъеденная рытвинами, сухая...
Фёдор забрал документы, квитанцию о штрафе, машинально сунул в бумажник и вернулся в авто. Пальцы, обледенелые и застывшие на морозе, не желали сгибаться, покрывшись белыми пятнами. Фёдор слегка подул на ладони, однако воздух, вырвавшийся из лёгких, тоже был холодным и сухим.
Он вдохнул и опустил голову на руль. Тяжело...
Тяжело быть сильным, когда в мозгу вертится одно-единственное желание - пойти повеситься, и дело с концом!
Никому он не нужен, никому. Со своей дьявольской кармой невезучести.
Внешне - всё вроде бы хорошо. Приличное образование. Даже кандидатскую прикупил - важности ради. Самому писать было некогда, хотя и хотелось.
Работа - стабильная, денежная, солидная. Полгода назад назначили замдиректора филиала. Ещё пару тройку лет, подкопить деньжат, и можно своё дело открывать. Опыта предостаточно.
Квартира - трёхкомнатная, полнометражная, от родителей досталась. Дача - небольшая, правда, но неплохо отделанная. Машина - новёхонький "Опель" отечественной сборки.
Семьи только нет.
Шесть раз Фёдор женился. Шесть раз разводился. Никто не уживался рядом.
И не потому, что характер у него пакостный - вовсе нет. Спорить он не любил. Говорил по делу. Денег не жалел, в кубышку не прятал. Дома на диване не валялся. Даже не курил. До последнего времени.
А вот родить от него бабы не могли. Вторая жена - Люба, восемь раз выкидывала. Потом тёща повезла её к бабке, и та сказала, чтоб от него, Фёдора, уходила. Не будет с ним счастья.
Люба не поверила. Но когда девятый раз выкинула, из роддома домой не вернулась. Тёща пришла, молча собрала вещи и сказала, чтоб подавал на развод.
Следующая, Наташа, родила мёртвого мальчугана. До шести месяцев доносила. Сорвалось. Потом была ещё беременность. И снова - уже на восьмом месяце.
Соседи "сердобольные" шепнули на ушко про то, что с Любкой делалось. Наташа, обливаясь слезами, тоже ушла. И уже через два года родила девочку от нового мужа.
Кто там был за ней? Соня. Рита. Все выкидывали по нескольку раз и уходили.
С Аней Фёдор решил переехать на съёмную квартиру - подальше от болтливых соседей. Но и тут - не судьба...
Что за крест такой на плечи его, Фёдора, положен? За что Бог "миловал"? И его, и этих несчастный женщин, что пытались вместе с ним создавать семью?
За себя-то Фёдор ответить мог. Знал, почему его судьба не жалует. Почему такие напасти шлёт. Но вот за что - за какие такие дела Господь послал ему такое испытание?
И не испить, не откупиться, не отмыться от этого греха...
***
Немало лет прошло с тех пор...
Фёдор прикинул в уме: уж скоро четырнадцать стукнет. И память, казалось, поросла сорняком, затуманилась ароматами разнотравья. Будто не в его, Фёдоровой, жизни это было, а в чьей-то чужой, наблюдаемой с экрана.
Ему тогда исполнилось двадцать пять. Вике едва девятнадцать. Так уж получилось у них, что встречались они три года, прежде чем смогли соседскую однокомнатную квартиру на бабушкину дачу в пригороде выменять и свадьбу справить. Зато как поженились - зажили на всю катушку. Дружно. Счастливо. Не у всякой пары так бывает.
Любил Фёдор её безумно. И она - он не сомневался - любила.
Вика лишь половину первого курса отучилась и забеременела. Новость о ребёнке молодые восприняли с радостью. Стали готовиться: пелёнки, распашонки, коляска. Кроватку детскую Фёдор собственноручно смастерил.
УЗИ не захотели делать. Всё по животу гадали: круглый ли (тогда девочка) или огурцом торчит (стало быть, мужик).
Живот Викин стоял огурцом, и мама Фёдора соседям поговаривала, что родят ей скоро внука. А Фёдор довольно потирал ладони: конечно, хотелось наследника. Чтоб настоящий мужик был. Даже имя ему подобрали. Андрей.
Красивое имя. Всем нравилось. Фёдор ходил петухом, гордо выпятив грудь, и ждал, когда сможет взять в руки и подбросить к самому потолку тёплый и дорогой комочек.
Роды начались днём, в субботу, одиннадцатого сентября. Вика тогда ещё капусту на борщ крошила, а мать её, Татьяна Сергеевна, по телефону ругалась, что нельзя мол, одиннадцатого сентября, капусту резать. И вообще, что-либо круглое есть. Грех большой.
Но Вика только посмеялась над пустым суеверием.
Знали бы они с Федором, что смеяться над таким не следует. Впрочем, судьба их писалась задолго до той злополучной субботы...
К вечеру Вика родила сына. Как говорили врачи, родила удивительно легко. Мальчик просто выскользнул из материнской утробы прямо на руки акушерки, которая, хотя и привыкшая ко всему, едва не уронила младенца на пол.
Фёдор никогда не забудет тот день. Не забудет кошмар, который довелось пережить. Глаза жены - страшные и растерянные. И губы её, что постоянно кривились, не зная - плакать или кричать. Фёдор не смог найти слов утешения. Ни тогда - ни после. И даже в ЗАГСе, подписывая документ о разводе, он так и не смог сказать ей ни одного тёплого слова...
***
Дорога резко свернула в посёлок, затерялась среди неухоженных одноэтажных построек. Асфальт сохранился лишь местами, и машину трясло, будто она ехала среди закаменевших тракторных борозд. Фёдор чувствовал, как завтрак плавно подбирается к горлу, норовя выплеснуться наружу. Пальцы дрожали, правда, не от езды. От волнения.
Вот он - этот дом. Торчит, словно могильный холм, над посёлком, сверкая немытыми окнами на втором этаже. На первом всё было заплетено сухими побегами винограда, и не видно было - чистые окна или такие же - пыльные, с облупившимися рамами.
Фёдор покосился на вывеску "Дом детей-инвалидов". Правильно приехал, мелькнуло в голове.
Он остановил машину у забора и вошёл в калитку с оборванной щеколдой. Во дворе детского дома казалось сухо и относительно чисто. Должно быть, дворничиха была совестливым человеком, работу выполняла старательно, не в пример нянечкам. Хотя Фёдор не сомневался, что при такой зарплате усердствовать мало кто будет. Добро добром, а своя спина не казённая.
Фёдор зашёл внутрь дома, спросил у дежурной комнату заведующей и потопал по коридору.
В кабинете начальства неожиданно оказалось хорошо. Новый ремонт - в комнате ещё стоял запах обойного клея, - пластиковые окна, компьютер с плоским монитором. Тамара Сергеевна, так звали заведующую, радостно улыбалась на все тридцать два идеально ровных зуба.
- Вы Фёдор Николаевич? - прощебетала она, - мне звонили. И документики просили подготовить.
- Да, - ответил Фёдор, вспоминая, сколько ему пришлось отвалить за это "беспокойство". Но зато теперь никто ему не скажет "понимаете ли..."
- Понимаете ли, - начала Тамара Сергеевна, глядя на него с любопытством.
- Какие проблемы? - насторожился Фёдор.
- В общем, никаких. Просто... Согласитесь, это довольно необычно. Конечно, всякое бывает, но... Может, вы ещё раз подумаете? Чтоб не травмировать себя понапрасну?
- Я уже достаточно думал, - возразил Фёдор и пожалел, что они не на улице. До смерти хотелось курить.
- Но всё же...
- Я не передумаю.
- Понимаю, Фёдор Николаевич, - глаза Тамары были печальны и серьёзны, - просто я не думаю, что вы вполне готовы.
- Поверьте, я ко всему готов. И давайте, Тамара Сергеевна, оставим эти бесполезные разговоры. Я не собираюсь взять ребёнка, чтобы потом вернуть обратно. Я отдаю себе отчёт, что этим нанесу ему тяжёлую душевную травму.
- Нет, Фёдор Николаевич, - сказала Тамара, вставая, - Ваня, скорее всего, этого и не заметит. Но вот вам... Это будет очень тяжело.
Ваня?! Фёдор мотнул головой. Конечно, Ваня. Так назвали его в детском доме. Их с женой никто не спрашивал, как бы они хотели назвать ребёнка, от которого отказались сразу же после роов. В первый же будний день. Понедельник.
Родителям - и его, и Викиным, сказали, что Андрюша умер. Он и умер. Заживо. Здесь, в инвалидном доме, где они оставили его, будто кусок ненужной плоти.
С тех пор он и мстил Фёдору, забирая тех, кто был действительно нужен...
Нужнее, чем оказался он...
И пора уже прекратить это - бегство задом наперёд позади судьбы.
Фёдор осторожно ступал за заведующей, стараясь производить как можно меньше шума. Словно это могло помочь, оттянуть минуту, когда увидит сына. Единственного сына, которого послала судьба.
- Вот, Фёдор Николаевич, познакомьтесь с Ваней, - елейным тоном, в котором слышалось плохо скрываемое волнение, произнесла заведующая.
Фёдор зажмурил глаза и схватился за косяк двери, чтоб не упасть. А когда нашёл в себе силы открыть их и посмотреть перед собой, то в лицо ему ударил луч света. За окошком выглянуло солнце и теперь нещадно било в глаза.
Фёдор приставил ладонь козырьком, и огляделся. В углу на кровати сидел довольно рослый подросток и безразлично смотрел куда-то перед собой.
"Он очень симпатичный" - заметил с удивлением Фёдор, и глаза его наполнились слезами. Как могло так получиться, что этот светловолосый мальчик со смазливым, почти девичьим лицом, красиво очерчёнными губами, смоляными глазами с поволокой - это его, Фёдора, сын? Злая насмешка судьбы...
Должно быть, Ваня что-то почувствовал, потому что перестал вдруг смотреть в одну точку и шевельнулся. Из-под одеяла вылезла одна культя, потом другая. Ваня поднял обе и прижал к своим щекам, потом закачался и издал какой-то странный звук.
- Он в туалет хочет, - пискнула мелкая старушенция, вынырнув из другого угла комнаты, - сейчас мы протезики наденем и пойдём...
Сын Фёдора родился без кистей рук и ступней ног. Едва он увидел тогда, в роддоме, это маленькое тщедушное тельце - вполне нормальное, с руками и ногами, довольно длинными, только не такими, как у обычных детей, а без пальчиков, круглыми на конце, его сковал ужас.
Даже теперь он смотрел на сына с содроганием.
Но с этим ещё можно было как-то бороться. Сделать протезы, научить жить, как живут все нормальные люди. Но в довершение картины, мальчик оказался слепым и глухим. А значит - и немым.
Фёдор с женой не справились. Они предпочли уйти и забыть. Предоставить государству опекать эту ошибку природы.
Но Бог оказался выше государства. Он не забыл. И не простил.
И в какой-то момент своей жизни Фёдор понял, что это его судьба - нести этот крест. И он должен нести его, иначе погибнет. Напьётся с горя и выпрыгнет из окна.
Никому не нужен. Никому. Даже больше, чем этот несчастный инвалид, его сын.
***
Первые дни оказались самыми лёгкими. Поначалу Фёдор привыкал, что в его доме находится ещё одно живое существо. Не человек. И даже не растение. Беспомощное дитя, о котором нужно постоянно заботиться.
Особых хлопот Ваня не причинял. Только ходить за ним нужно было постоянно. Одеть, раздеть, спустить штаны, вытереть зад, почистить зубы...
Тяжелее всего было смотреть, как он ест. Сидя за столом, Ваня лакал из миски, словно собака. Иногда он брал посудину культями, подносил ко рту и тоже лакал. Слава Богу, пил он почти нормально, крепко держа кружку конечностями.
Фёдор смотрел на сына почти с отвращением. Сердце обливалось кровью. Не за него, за себя. Это ведь ему приходилось видеть сие убожество изо дня в день. А Ваня... он вообще ничего не видел. Ничего не слышал. Ничего не просил. Только примитивные потребности - пожрать, оправиться, поспать. Сидел целыми днями, лежал, ползал по полу.
Как кастрированный кот.
Иногда Федору казалось, что уж лучше бы он выпрыгнул из окна, чем смотреть на сына...
Уходя на работу, он ставил на пол миски - две с едой, одну - с водой. А когда приходил, все три были пусты, а в комнате стояло непередаваемое зловоние.
В какой-то момент Фёдор понял, что так дальше нельзя. Один он не справится, а нанимать кого-то со стороны не хотелось. Чужого понимания в глазах, сочувствия, жалости, охов-вздохов - не нужно. Он ведь и на улицу Ваню не выводил, только на балкон - подышать свежим воздухом.
Рука сама собой потянулась к телефону и набрала номер, давным-давно затерявшийся в памяти.
- Татьяна Сергеевна? А Вика дома? Понятно... Не-нет. Ничего не случилось. Найти её надо. Срочно. Спасибо. Записываю... Кто? А вы не узнали? Тогда и не надо. Спасибо ещё раз.
В трубке раздались короткие гудки. Фёдор ещё долго сидел, задумчиво слушая эту незатейливую какофонию, пока, наконец, не опомнился, и не нажал кнопку отбоя.
***
Найти бывшую жену оказалось легко, даже слишком. И почему он не сделал этого раньше? Что между ними было, кроме огромной пропасти длиной в четырнадцать лет? Один общий крест на двоих. И много-много недосказанного, невыболевшего, непрощёного.
Вика работала администратором в салоне мобильной связи, а ведь когда-то мечтала преподавать историю, и не где-нибудь, а в национальном университете.
Похудевшая... Нет, высохшая, словно треска. Глаза впалые, кожа на шее обвисла мелкими бугристыми складочками.
Когда-то его первая жена гордилась натуральными светлыми локонами - теперь же это был довольно скудный пучок крашенных платиновых волос.
Фёдор никогда бы не обратил внимания на ТАКУЮ женщину. В глубине души поднялась волна протеста и захлестнула сознание, требуя развернуться и уйти. Сбежать. Лишь бы не встречаться глазами и не говорить. Ничего.
Но Вика уже заметила его, и лицо её исказила гримаса - подобие улыбки.
- Добрый день, - не сказала - выплюнула, едва не подавившись желчью, - желаете купить мобильный телефон?
- Можно поговорить? - тихо спросил Фёдор и кивнул на дверь.
- Нельзя. Я на работе.
- Вас тут целая орава, а покупателей - ни одного, - заметил он, - не выкаблучивайся, пожалуйста. Я о серьёзном.
Вика посмотрела на него с любопытством, всем своим видом спрашивая: какие у них, собственно, могут быть дела? Фёдор настойчиво открыл входную дверь, и ей ничего не оставалось, как последовать за ним.
Выйдя на улицу, бывшая жена первым делом полезла в карман за сигаретами и зажигалкой. Прикурив, она глубоко затянулась и залихватски выпустила вверх струю дыма. Совсем, как мужик. Фёдора передёрнуло от неприязни.
- Ты выглядишь... как блядь, - в сердцах сказал он.
- А ты заявился сюда, чтобы сказать мне об этом? Четырнадцать лет ждал?
Вика ничуть не обиделась, даже заулыбалась. И глаза у неё были не такие, какими он их запомнил. В них появилось что-то наглое, прожженное, отталкивающее.
- У тебя есть дети? - спросил он.
- Да ты чё? В свом уме. Я б не рискнула рожать ещё одного урода.
- Ваня - не урод, - поправил Фёдор, хотя в глубине души понимал, что Вика, в сущности, права.
-Ваня? - Вика едва не поперхнулась дымом и закашлялась. - Почему - Ваня? Ты с ним общаешься?
- Я забрал его домой.
- Чокнутый! И какого хрена ко мне припёрся? Делать, видать, нечего?
Фёдор обиделся. Не столько на её слова, сколько на презрительное выражение лица. Ни хрена она не понимает, его бывшая. Ни хрена...
Видеть не лежат у неё на сердце ошибки прошлого, не давят на горло камнем...
- Ну, я пошёл! - сказал Фёдор, подбросил на ладони ключи от машины, поймал и сунул в карман.
- Иди, - равнодушно сказала Вика и затушила сигарету и край бетонной клумбы, - не приходи больше...
Сказала - как отрезала. Нож противно заскрипел по сухим обветрившимся краям двух расколотых дорог, которым не суждено идти вместе.
Фёдор пожал плечами и подарил жене на прощание усмешку с горчинкой. Правда, он сильно сомневался, что Вика её оценила.
После разговора с бывшей женой Фёдор направился, куда глаза глядят.
Поколесив с полчаса по городу, он заехал в супермаркет, накупил всякой-всячины и пару бутылок водки. Говорят, помогает. Хотя бы сегодня, хотя бы на час, но станет легче.
Вернувшись домой, Фёдор первым делом выпустил из клетки - то бишь, комнаты - Ваню, сводил на балкон, затем усадил на кухонную табуретку и начистил тому апельсинов. Ваня потянулся, как слепой котёнок, на запах.
- Знаю, знаю, - пробормотал Фёдор и высыпал апельсиновые корки на тарелку. Ваня обнюхал их и стал возить по столу носом, выстраивая только одному ему известные фигуры.
Фёдор отвернулся, чтобы не смотреть. Ну не мог он даже на секунду притвориться, что любит этого мальчика, не мог. Он уже почти ненавидел сына. Всё его раздражало, а больше всего - тупик, в который сам себя загнал.
Ваня был как нарост на шее. Болит, мешает, то и дело цепляешься. А срежешь - станет гнить и кровоточить.
Федор поставил на плиту кастрюлю с водой, бросил на стол пачку замороженных пельменей и открыл бутылку водки. Пить пришлось в одиночестве. Захмелев, Фёдор поднёс стакан к лицу сына и, наблюдая, как тот морщится, от души рассмеялся.
- Правильно, нечего всякую гадость жрать.
Первая бутылка подходила к концу. Федор посмотрел на жидкость, болтавшуюся на дне и вспомнил, как где-то читал, что человек может выглушить литр и помереть. Эта мысль показалась ему забавной, и он вылил остатки в стакан. Пустую бутылку убрал под стол и только тут обратил внимание, как позвякивает крышка кастрюли, в которой уже минут пять как закипела вода. Федор разорвал пластиковый пакет и бросил в кипяток пельмени. Накрыл крышкой, не размешивая, и допил водку.
Жидкость хлынула в желудок, обжигая горло, и Фёдора слегка замутило. Он вздохнул и опустил голову на сложенные перед собой руки. Веки прилипли к глазам и отказывались подниматься, будто их прибили гвоздями. Ужасно хотелось спать...
***
Ваня не мог ничего слышать. Не мог ничего видеть. Он только почувствовал: что-то не так. Воздух стал каким-то невкусным, едким. Забивался в лёгкие, вызывая спазм. Мальчик закашлялся, спрыгнул с табуретки на пол и пополз. К окну, откуда била свежая струя воздуха, разгоняя тот, плохой. Форточка на кухонном окне была слегка приоткрыла.
Ваня поднялся, опираясь культями о подоконник, и стал жадно хватать губами воздух. Кислорода поступало мало, и Ваня чувствовал, как задыхается. В панике, он стал мотать головой и ударился обо что-то твёрдое, но тонкое. Ваня ощутил, как от удара поползла вибрация, и ударил ещё раз. Потом ещё.
По стеклу брызнула кровь. Было больно, но, в конце концов, стекло поддалось и с треском разлетелось в разные стороны. Ваня с наслаждением подставил лицо потоку чистого воздуха...
Потом вдруг вспомнил, что не один. Рядом с ним находился человек, который давал ему пищу. И он ещё там.
Ваня опустился на пол и осторожно пополз. Колени царапались о что-то острое, но он всё равно полз. В лёгкие забивался горький воздух, но Ваня не хотел сдаваться. Человеку тоже нужен хороший воздух.
Вдруг Ваня уловил тонкий, едва заметный аромат апельсинов. И ещё - запах какой-то гадости, которую давал ему понюхать человек. Он потянулся к столу и дотронулся до Фёдорового бедра. Ваня ткнул его культёй. Но тот и не думал шевелиться. Тогда Ваня схватил его зубами за штанину и потянул на себя.
Федор дёрнулся и безвольно свалился на пол. Ваня подполз ближе и начал толкать его к окну, от которого так сладко несло кислородом. Сдвинуть мужика ему было не под силу. Тогда мальчик забрался на его спину и начал подпрыгивать на коленях. Федор очнулся, посмотрел вокруг помутневшими глазами, попробовал подняться на четвереньки, но снова упал.
Ваня понял, что ему не справиться. Оставив Фёдора, он пополз обратно к окну, забрался локтями на подоконник и стал разбивать лбом уцелевшее стекло. Было тяжело. Руки дрожали. Локти, покрытые кровью царапин, разъезжались по скользкому подоконнику. Ваня рывком подтянулся и высунул голову из окна. Стало почему-то очень больно.
А внизу, у подъезда, уже собралась толпа народу. Люди возмущённо галдели и показывали пальцами на окна Фёдоровой квартиры. Кто-то сообразил вызвать милицию и "скорую помощь"...
***
- Проснись, слышишь? Проснись.
Федор попытался разлепить глаза, но не смог. Будто забыл, как это делается. Умом понимал, что следует распахнуть ресницы и посмотреть, кто же это его зовёт. Но физически это никак не получалось.
- Ладно, ничего. Потерпи. Отдыхай, - голос казался таким знакомым, что по телу пробежала дрожь. Только он никак не мог вспомнить, кому он принадлежал.
- Едва с того света вытащили...
Голос немного осип и наполнился печальными нотками. Отчего-то стало хорошо. Федор расслабился, и веки непроизвольно открылись.
Рядом с ним сидела бывшая жена - в белом халате, с фонендоскопом.
- Люба? - Фёдор не поверил своим глазам.
- Да, я, - женщина грустно улыбнулась.
- Что ты тут делаешь? Я в смысле... мы ж расстались давно.
- Давно, - вздохнула Люба, - мне соседка твоя позвонила. Я с ней как-то в больнице пересеклась, пообщались, сдружились. Она всё про тебя рассказывала. А я здесь работаю вот уже лет пять.
Федор ощутил, как глубоко в груди что-то заныло. Люба казалась ещё совсем девочкой. Молоденькой, свежей, с ласковым взглядом. И вспомнилось, что когда-то давно у них была любовь. Пусть короткая, но была. И ещё не всё умерло. Кое-что ещё бьётся в агонии, испуская дух.
В воздухе повисло молчание. Пауза затянулась, и обоим вдруг стало неловко.
- Закончила-таки медицинский... - вспомнил Фёдор.
- Закончила, - Люба встала и прошлась к окну. На улице было пасмурно. По стеклу тарабанил дождь, - замуж вышла. Потом развелась. Детей по-прежнему нет...
На лице бывшей жены была написана тоска, отчего он почувствовал себя виноватым. С ним связалась - здоровье своё женское подорвала. Теперь вот пришла его лечить. Только от чего?
- А что я тут делаю? - неожиданно спросил Фёдор. И в голове промелькнула догадка, - Неужто водкой отравился? Или выпил много? Что, правду пишут - будто от литра и помереть недолго?
- Не знаю, - сказала Люба, - как смотришь на алкашей - кажется, что им и десять - нипочём. Тут не в самой водке дело.
- А в чём?
- Пельмени у тебя сбежали, Федя.
- Пельмени? - Фёдор удивлённо заморгал ресницами и вдруг рассмеялся, - какие на хрен пельмени? Я из-за пельменей здесь торчу?
- Можно сказать, из-за них. Плиту залило, конфорка погасла, а газ никто не выключил. Некому было. Ты пьяный валялся. А этот мальчик - который слепой и без рук, он, естественно, сделать этого не мог.
- Ваня? - сдавленно пробормотал Фёдор. Надо же, он совсем забыл про него. Будто и не было вовсе.
- Ваня... Кто он? Соседи ничего о нём не знают. Говорят, появился пару месяцев назад.
- И всё-то они замечают. Стервятники, - в сердцах сказал Фёдор.
- Твой сын? - осторожно спросила Люба.
Федор нехотя кивнул. Женщина едва слышно вздохнула, подошла к окну и присела на подоконник.
- Почему ты ничего не говорил?
Фёдор усмехнулся и посмотрел на неё, как на сумасшедшую.
- А что - тут есть, чем похвастаться? Родился слепым, глухонемым калекой... Ты бы пошла за меня, если бы знала?
- Если бы знала... Всё могло бы сложиться по-другому. И с этим мальчиком. И с нами. И с тобой...
- Послушай, мне твоя жалость... в общем, не надо, - оборвал её Фёдор.
- А я не тебя жалею, - ответила Люба, - мне Ваню жалко. Знаешь, что самое удивительное? Никто ведь не учил его, что такое хорошо, а что такое плохо. Он сам знал.
- Скажешь, тоже. Да что он мог знать?
- Соседка рассказала, что на полу были следы крови: он пытался тебя тянуть. Когда не вышло - дополз до окна и разбил его лбом. Газ выветрился. Ты остался жив.
- И где он сейчас? С кем? Неужели с той самой языкастой соседкой? Или его забрали обратно - в детский дом? Сказали, хреновый, мол, папаша...
Люба взглянула на Фёдора с жалостью и разочарованием, словно учитель, застукавший своего любимчика со шпаргалкой на экзамене. Федору стало не по себе, и он ответил улыбкой, в которую постарался вложить как можно больше цинизма. Да какое она имеет право его судить? Это ведь его крест. Не её!
- Ваня проткнул себе горло стеклом.
- Ну и?
- Он умер, Федя...
***
Наступил сентябрь. Осень едва проклёвывалась, пробивая ещё незрелым клювом тонкую скорлупку лета. Ветер мёл сухую пыль по кладбищенским утоптанным дорожкам.
Фёдор присел на корточках возле могильного креста и положил на землю пакет с апельсинами.
Он не принёс цветов. Зачем они Ване? Он даже не знал, как они выглядят при жизни. Что ему цветы после смерти?
Фёдор снял с головы блейзер, подставив ветру копну густых с проседью волос. Тяжело...
Он достал из пакета апельсины и стал чистить, выкладывая корочки горкой на могильном холме. Всё, что любил Ваня, он принёс. А что ещё было надо?
Фёдор почувствовал, как на глаза наворачиваются слёзы. Мотнул головой, выпрямился.
Нужно ведь как-то жить дальше. Нужно пытаться жить.
Достав из кармана мобильный, он набрал номер Любы, который она оставила ему на всякий "а мало ли что, вдруг".
- Привет!
- Федь, ты? - в голосе недоумение и даже досада. Видно, позвонил не в тот момент. Но всё - карта выпала: он позвонил.
- Любаш, - взволнованно затараторил Фёдор, - может, давай начнём всё с начала? Возьмём пару детишек из детдома?..
Молчание. Едва слышное шуршание - наверное, бумаг. И снова голос - теперь уже раздражённый и нетерпеливый.
- Я занята, Федь, извини. Позвони как-нибудь позже...
И всё. Финал. Он больше не позвонит. Понимает, что незачем. И Люба это знает.
Как она тогда сказала про Ваню, уходя: дрянная политура на добротной книге. А Федор и не думал заглянуть. А теперь и некуда.
Он нажал кнопку сброса и выронил телефон из рук. Аппарат шлёпнулся о землю и разлетелся на части: панельки, аккумулятор. Но Фёдору было всё равно. Он и так мёртвый - этот аппарат. Все абоненты - призраки.
Высоко в небе вдруг раздался печальный крик журавля. Фёдор поднял голову, но птиц не увидел - лишь огромные кучевые облака и солнце - тусклое, неприветливое, чужое.
А крик продолжал звучать в ушах, пробирая насквозь, будто электрическим током. И Фёдору казалось, будто кричало счастье, ускользая из ладоней вертлявым угрём и отчего-то не желая держаться в его одинокой жизни...