Дребезжа и поскрипывая, карета въехала в распахнутые ворота затемно. Монах-цельсианец в серой рясе ухватил поводья, брошенные крепким черноусым возницей. Еще двое братьев с фонарями в руках, заперев тяжелые створки, замерли перед экипажем в напряженном ожидании, а от главного здания Дома Семи Печалей - трехэтажного строения, с фасадом, украшенным колоннами и фигурами скорбящих ангелов - уже бежала пара служителей с веревками и особой рубахой. Сюда доставляли разных пациентов, многие из которых зачастую отличались буйным нравом. Иных скорбных разумом приходилось связывать и тащить силком. Но в этот раз всё было спокойно.
Возница грубо оттолкнул одного серорясного и с наслаждением наступил на ногу другому. После чего откинул ступеньку, распахнул украшенную гербом дверцу и с поклоном подал руку даме в лиловом платье с турнюром. Её лицо закрывала вуаль очаровательной шляпки, а на сгибе локтя примостилась измученная дорогой левретка. Не удостоив монахов ни словом, ни жестом, словно бы вообще не заметив их присутствия, дама медленно направилась по дорожке к Дому. Возница шел чуть позади.
Следом появился сутулый господин лет пятидесяти в шерстяном камзоле и кюлотах. К груди он прижимал кожаный несессер и все время поправлял сползающие на кончик предлинного носа очки. Спустившись с подножки, мужчина подбородком указал монахам на даму, а сам сделал несколько шагов навстречу смотрителю, неспешно шествующему через длинный двор навстречу гостям. Братья-цельсианцы нелепыми серыми тенями последовали за женщиной и возницей. Догнав их, один из монахов тронул черноусого за плечо и, наклонившись, шепнул что-то на ухо, указывая на карету. Возница, осторожно, почти благоговейно взяв даму под руку - левретка вяло тявкнула - мягко развернул женщину назад, подвел обратно к экипажу, остановился и принялся что-то тихо объяснять ей. Госпожа слушала рассеянно, и возможно даже совсем не слушала, думая о чем-то своем. Лицо ее, прикрытое вуалью, было невыразительно и равнодушно.
Последней из кареты выпрыгнула молодая девушка, одетая в модном нынче стиле "авантюрье": полуфрак с фалдами, переходящими в шлейф, тонкие кюлоты и высокие сапоги. Шею ее украшал белый платок с повязанной поверх него черной лентой, а голову венчало дерзкое кепи.
Остановившись на некотором отдалении и не промолвив ни слова приветствия, смотритель неучтиво долго светил фонарем в лица вновь прибывших, заставляя тех слепо щуриться. И лишь через полминуты, насмешливо всхрюкнув, произнес:
- Рад всех вас видеть, господа. Да, да, даже более рад, чем мне казалось до этого. Я жду вас с самого утра. - Смотритель помахал какой-то бумагой. - А потому распорядился об особой трапезе, хоть это здесь и не принято. Поздний ужин вреден, да, да, вреден для здоровья, но хотелось бы, очень хотелось познакомиться с вами поближе... со всеми вами. Вы, должно быть, Лудико Астуреш, помощник господин Леварро? И госпожа Убертина Санса Леварро де ла Гуэва? - смотритель повернулся к даме с левреткой.
- И госпожа Флорента Санса де ла Гуэва?
Девушка кивнула и, прищурившись, заслонилась от излишне яркого света ладонью. Смотритель же, снова повернувшись к даме, вернее к ее спутнику, поинтересовался.
- А вы? Да, да, вы, уважаемый. Простите, о вас ни слова, а я не люблю, да, да, не люблю неожиданных гостей.
- Эркадор, - не слишком охотно представился усатый. - Виченти. Госпожу охраняю.
- Ну здесь охраны и так хватает, - смотритель издал неприятный квакающий звук, отдаленно напоминающий смех. - Да, да, мы хорошо охраняем покой наших... гостей.
- Прошу прощения, но вы не могли бы, во-первых, перестать светить в глаза? - сухо спросил господин Астуреш и привычным движением загнал очки обратно на переносицу. - А во-вторых, представиться и объяснить, где многоуважаемый господин Буэльо?
- Разумеется, - фонарь опустился вниз, и темнота окончательно скрыла лица. - Увы, прежний смотритель скоропостижно скончался. Да, да, скончался, все мы смертны, все... А я прибыл ему на смену всего неделю назад. Да, да, совсем недавно, выходит. Можете называть меня метром Кабрицци. Спешно перенимая дела уважаемого Буэльо, мне пришлось ознакомиться со множеством корреспонденции на его имя.
Фонарь чуть приподнялся, и стало видно, что бумага в руке нового смотрителя не что иное, как вскрытый конверт.
- Да, да, комнаты для вас уже готовы, а ужин сейчас подадут. Благодарите супруга: я заблаговременно получил от него письмо с подробными указания на ваш счет, госпожа Леварро.
Если бы смотритель не убрал докучливый фонарь от лиц, то можно было бы видеть, как испуганно расширились глаза дамы в лиловом, как бессильно сжал челюсть и заиграл желваками рослый охранник, как презрительно скривила губы молодая эмансипе и как холодно усмехнулся хозяин несессера. Увы, мрак одинаково равнодушно скрывал и важные мелочи, и абсолютно безынтересные подробности.
- Увидимся через час, - произнес мэтр Кабрицци и зашагал к главному зданию, мигающему свечными огнями в нескольких окнах. А в одном из них, преогромном, забранном узорчатой решеткой, даже явственно угадывалось неровное электрическое сияние. Где- то в подвале мерно гудел генератор: прогресс хоть и медленно, но неотступно добирался даже до домов для умалишенных.
Убертина Санса Леварро де ла Гуэва страдала. Тихо и скромно, не причиняя никому никаких удобств. У неё вообще не было привычки причинять беспокойство людям как близким, так и не очень.
Она неосознанно поправила локон светлых волос, случайно выбившихся из-под шляпки, а затем растерянно погладила тощую, но весьма породистую левретку Зизи, которая всем видом показывала хозяйке, равно как и окружающим, что она просто безумно устала.
В тот момент, когда Убертина узнала, что письмо супруга Ихивильи пришло заблаговременно, она испытала сиюминутный гнев и желание обрушить чернильницу на голову мужу или, в крайнем случае, золоченое пресс-папье, но тут же испытала страх от своего непозволительно жестокого порыва и испугалась. МЕста, куда она волею судьбы и Хранителей рода попала, и своей гневной эмоции, что пробралась в её исстрадавшийся сомнениями мозг.
И если бы не милейшая Флорента, любезно сопровождающая, то тогда, возможно, Убертина чувствовала бы сейчас себя одиноко, и лишь присутствие сестры помогло не упасть на этих не совсем метёных дорожках. Ах, нет, она чуть было намеренно не забыла про Эркадора, своего ангела-хранителя. Добрейшая душа. Следующий везде и всюду, словно тень он в любую минуту готов был подхватить её, не дать упасть и вообще... просто подать Даме руку.
Вот и сейчас он почтительно смотрел на неё...,а она думала про азалию кровавого оттенка, которой ни в коем случае не должно быть в комнате. Только шлюмбергера. Но весьма сомневалась, что муж, Ихивильи Леварро, помнит о такой мелочи.
Когда-то Умбертина очень любила эти нежные, бахромчатые цветы, чьи лепестки напоминают движение неторопливых волн. Но, однажды, проснувшись душной ночью, захотелось распахнуть окна, обрамлённые легчайшей тюлью и впустить свежий воздух, что так необходим каждому для крепкого и легкого сна. Едва Умбертина взялась за ткань и отодвинула её, как лунный луч проник в комнату, и перед нежным взором девушки предстала ужасная картина. Азалии, украшавшие комнату своим чУдным присутствием, повсюду валялись на полу. Не нужно было зажигать свечу или даже включать свет, чтобы понять, они погибли. Странным казалось совсем другое. Цветы, ещё вчера имеющие цвет хорошего бургундского вина сегодня были белее снега. А на груди, на рукавах ночной сорочки девицы алели ярко-красного оттенка пятна, по запаху напоминающие отнюдь не дорогое вино, но человеческую кровь.
Умбертина вздрогнула то ли от накатившего жуткого воспоминания, то ли он холодного порыва ветра, непонятно откуда взявшегося, судорожно вздохнула и тут же благодарно почувствовала на своём локотке осторожное и нежное прикосновение, так заботливо не позволившее упасть...
...Как кстати.
Кони были отличные, только очень усталые. Видать, везли карету из далека, да и наверное, не один день. Брат Улеж неспешно чистил уже второго рысака и раздумывал о прибывшей компании. Странные они все. И усатый возничий странный, который вовсе не возничий. Настоящий бы заметил камушек, забившийся под подкову каурому жеребцу, прочистил сам, а не стал бы ждать, пока копыто потрескается, и конь начнет прихрамывать. Да еще он бы обязательно проверил, как устроили их, чем накормили. А этот ушел вслед за дамами и так и не объявился. Телохранитель, не возчик. И дамы странные. Молоденькая - на вид эмансипе, самоуверенная, но нервно покусывает губы, и плечами передергивает, будто от холода. На шею повязала белый платок с черной лентой - о чем-то подобном монах слышал раньше, но не мог припомнить. То ли такой знак траура о ком-то дорогом, то ли память о загубленной юности. Прибывший с ними носатый господин, не то управляющий, не то поверенный тоже странный. Может, слишком жесткий взгляд для такой невыразительной внешности? Или кожаный нессер от фирмы "Марлоф и сыновья" с невскрываемым замком никак не соответствовал запыленному, пусть добротному, но недорогому камзолу? Можно будет пораздумать об этом во время ближайшей мессы. Пока остальные монахи поют псалмы, ему приходится прилагать много усилий, чтобы не уснуть. А еще непонятная грязь, что набилась под ободами колес кареты. Смесь желтой глины и болотной ряски. Откуда она? Из какой провинции?
Брат Улеж работал в Доме Семи Печалей уже около двадцати лет и перевидал множество обитателей. Парочка старожилов находилась здесь на излечении еще с тех пор, как мэтр Буэльо принял в обитель восемнадцатилетнего монаха. Кто-то "излечивался" и покидал обитель, но таких было не много, ну а для остальных Дом был последним пристанищем. Как долго задержится здесь новая пациентка? Или пациентки?
Жаль, что он не успел ознакомиться с письмом от супруга госпожи Леваро. Настоятель Буэльо всегда держал помощника цельсианса в курсе о новых "жителях" и специфических особенностях, из-за которых им пришлось сюда переехать. Но, увы, брат Улеж находился в отъезде, выполняя очередное поручение мэтра, когда тот умер. Причина -обычный апокалипсический удар, как утверждал Док. "Ничего странного" -говорили монахи, - "со всеми случается."
Вот только молчаливый Улеж считал иначе. Со всеми, но не со смотрителем Буэльо. Похоронили того в склепе за часовней со всеми возможными почестями. Поминальную мессу читал уже новый настоятель - метр Кабрицце. Говорят, та была возвышенна и так трогательна, что прослезилась даже Железная Дама, как за глаза называли смотрительницу женской части Дома, сестру Феофанию.
Вернувшись в обитель три дня назад, немой монах так еще и не успел сходить в склеп, попрощаться с настоятелем. Не до того было. Да и никак. До конца поминальной недели рядом с саркофагом всегда нес службу кто-то из братьев, а вот сегодня ночью его очередь дежурить. Тогда он останется в склепе один и попрощается с метром. Как тот того заслуживает. И сделает все, что тот просил. Чего бы это ему не стоило. А пока надо дочистить лошадь.
Комнату Эркадору отвели тесную и холодную. В тусклом дрожащем свете единственной свечи охранник госпожи Леварро оглядел скудно обставленную каморку и мысленно добавил к интерьеру то, что сейчас рассмотреть не удалось: наверняка прогнившие потолочные балки, плесень, и затянутые паутиной углы.
- Вас не ждали, - недовольно напомнил смотритель то, что уже высказал при встрече.
Видимо, это означало, что нужно быть благодарным за то, что его не отправили ночевать в каретный сарай.
Вместо сарая предоставили камеру.
Дверь из толстых, плотно подогнанных друг к другу и обитых железом досок изнутри не запиралась: ни щеколды, ни замочной скважины. Но с наружной стороны наемник успел заметить вбитые по обе стороны от входа скобы, в которые должен вставляться запорный брус - судя по толщине скоб, массивный и тяжелый.
И окошко, расположенное довольно таки высоко от пола, так что даже Эркадору при его немалом росте приходилось приподниматься на носки, чтобы выглянуть, забрано толстой, намертво засевшей в камне решеткой. Зато, если пододвинуть табурет, хорошо просматривался внутренний двор и центральная аллея вплоть до въездных ворот. Уже что-то.
Неторопливо обойдя комнату, мужчина присел на жесткую кровать. Потянулся, с хрустом размял суставы и не без удовольствия вытянул вперед затекшие за время поездки ноги в сбитых дорожных сапогах. Если присмотреться, становилось заметно, что каблук на правом на палец выше, чем на левом, а на левом чуть оттопыривается голенище... Но кто станет столь пристально изучать чужую обувь?
Разве что тот, кому недостанет выдержки смотреть в глаза.
Глаза у Эркадора Виченти были светло голубые. В сочетании с темными волосами и смуглой кожей несколько необычно, а, по мнению некоторых дам, весьма интересно. Но находились и такие, кого это откровенно раздражало.
Например, отец.
Впрочем, того многое раздражало в младшем сыне, и слова о том, что лучше бы этому уродцу умереть еще при рождении, чем мучиться и мучить других, звучали в их доме открыто.
Словно он, и правда, кого-то мучил.
Кого?
Отца, занятого своими делами настолько, что и на других детей, всех как один сильных, здоровых и черноглазых, у него не находилось времени?
Матушку, чья жизнь состояла из вечеров, приемов и модных туалетов? Ее он видел даже реже чем отца, наверное. В памяти осталось искусно нарисованное лицо, приклеенная поверх брезгливой гримасы улыбка, уложенные в высокую прическу белокурые волосы... тонкая фигурка, удаляющаяся от него по длинному коридору. Матушке некогда было возиться с ним: днем ее ждали примерки, вечером - гости. К гостям выходить нельзя...
Однажды он ослушался и пробрался в гостиную. Отец рассердился, крикнул Рэмиру, чтобы та поскорее унесла его...
Он мог бы уйти и сам, но нянька Рэмира справилась быстрее. И никто не увидел, как сильно он сутулится при ходьбе, сгибаясь почти пополам, как волочит за собой ногу, как смешно дергаются перекошенные плечи...
Кажется, он расплакался тогда или только собирался, но толстуха Рэмира притащила его в спальню, вытряхнула из одежки и сунула под одеяло, а сама уселась рядом и негромким хриплым голосом принялась рассказывать сказку. А под нянькины сказки плакать было никак нельзя. В ее сказках за плачущими или просто непослушными детьми являлись демоны и чудовища, или родители, устав от капризов, продавали несносное дитя постучавшейся в полночь ведьме. Странствующие колдуны охотно скупали маленьких разбойников и сквернословов, и тех, кто забывал читать молитву перед сном, и тех, что дразнили старух и связывали хвосты кошкам... И просто немощных калек, от которых родителям не будет ни помощи, ни радости...
Он знал, что это лишь сказки, но все равно вытягивался под одеялом и до боли в спине распрямлял плечи.
...за полтора года до описываемых событий.
Двери особняка, выпустив посетителя, сомкнулись за спиной с приятным стуком, и доктор Астуреш неспешно зашагал по бульвару. Темная трость, с набалдашником в форме белого попугая, склонившего голову на грудку, отстукивала по мостовой в такт мыслям.
А поразмыслить было о чём. Предложение г-на Леварро стать одним из его помощников прозвучало несколько неожиданно, и было подкреплено таким размером ежемесячного вознаграждения, что доктор, человек опытный и не глупый, заподозрил не ладное.
Зачем бы такому, как Ихивильо Леварро нанимать в помощники именно специалиста по душевым расстройствам? Да ещё оплачивать его услуги в тройном размере?.. Странно это... странно... Длинный нос доктора явно чуял подвох.
Но, в конце концов, что он, Лудико, теряет? Практику в госпитале св.Руфиана и несколько частных пациентов?... Было бы о чём сожалеть! А вот зато с обещанными Леварро деньгами вновь появится возможность продолжить свои исследования... возобновить опыты...
Сегодняшний визит в особняк предполагаемого работодателя внес некоторое прояснение в ситуацию.
- Вас ждут!
Зеркала вестибюля многократно отразили худощавую и высокую фигуру доктора, увенчанную шевелюрой пепельных с проседью волос.
- Сюда, пожалуйста.
Комната с гобеленами. Хозяева... Ах, вот в чем дело!... Хозяйка. Мила и спокойна. Спокойна и мила. Но это лишь на первый, поверхностный взгляд. А такими взглядами Лудико Астуреш давно уже не смотрел на людей - и в силу профессиональной привычки, и повинуясь своей любопытной натуре исследователя.
Цепкие тёмно-серые глаза эскулапа подмечают характерные штрихи... наклон головы... движения, поза... Это не спокойствие. Это отрешенность. "Тихие воды глубоки"...
Теперь стало понятно, зачем Ихивильо Леварро понадобился помощник со столь специфичным уклоном. И тогда получается, что....
-Подаааайте, добрый господин!... - голос нищего вывел доктора из комнаты с гобеленами обратно на мостовую. Мысль ускользнула. Доктор слегка нахмурил густые брови.
Машинально сунув руку в карман камзола, Астуреш нащупал монеты и что-то мягкое... платок?.. салфетка?..
Салфетка. Нет. Кусочек салфетки. Доктор с некоторым изумлением взирал на обрывок ткани поверх плавно съезжающих с носа очков... Затем глянул ещё раз - уже через возвращенные на переносицу стеклышки. На ткани расплывалась всего одна фраза, выведенная фиолетовыми чернилами: "Апология мотивов. См. стр.57" Почерк был коряв и незнаком.
- Вот значит как!... - пробормотал Лудико, и привычным жестом потёр узкий крепкий подбородок, - интересно... Интересно!
А на работу эту он согласится. Да.
И, пожалуй, приобретёт себе прямо сейчас новенький кожаный несессер. Фирмы "Марлоф и сыновья".
До ночного бдения оставалась еще пара часов, как раз, чтобы успеть сходить Улежу перекусить и собрать в келье нужные вещи. В кухне брат Томомус надраивал большую медную кастрюлю. Заметив вошедшего, он прервался, утер красное лицо передником, висевшим поверх рясы и ткнул пальцем-колбаской в сторону печи:
-Поздновато ты, брат, все уже отужинали. Там в горшке еще похлебка осталась чечевичная, да хлеба отрежь. Эй, только не все бери! Надо еще один желудок накормить. Настоятель сказал, чтобы я отнес ужин какому-то новому постояльцу. А у меня вся еда для этих, болезненных, строго по списочку идет, где я ему вечером лишнего перепела запеченного найду? Ничего, покушает сегодня как миленький, нашего, постненького, полезно ему, поди, а завтра, если велят, включу его в списочек и на него готовить стану.
Сверху раздался грохот, как будто на пол упало что-то железное, а следом раздались невнятная ругань. Перекрытие между первым - мужским и вторым -женским этажами в старом крыле было каменное, и изоляция прекрасная, но в кухне вытяжка была общей, сквозь нее долетал строгий голос сестры Феофании.
Брат Томомус затрясся от смеха:
-Вот счас достанется никонтианочкам! Видать, что-то с ужином напортачили. Метр Кабрицце еще днем велел накрыть его на четверых персон в малой приемной на первом этаже башни. Там и камин пожарче растопили. Новых болезненных видать, привечать будет. Эх, при старом то настоятеле такого не делалось. Если уж намагичел чего-такого, противозаконного, то будь добро пожаловать прямо в изолятор, в наш правый корпус! Ну а если есть денежки, то в левый, новый корпус, но тоже сначала отдельно посиди. А то мало ли что! Братьев еле хватает, чтобы молитвами очищать этих болезненных, а тут метр ужинать с ними станет, политессы разводить. Иш, чего удумал! За ними ведь постоянно присмотр нужен. И левый корпус подпалили наверняка из-за недосмотра! Ведь весь верхний этаж сгорел, подчистую, хорошо, еще, что там пустые апартаменты стояли, а вот нижней части хоть бы хны! Даже котел паровой не задело. Да и крыша почти уцелела. Тебя то здесь не было, а я все видел! У меня в окно кухни весь новый корпус как на ладони виден. Сначала бухнуло, так, не громко, я еще подумал, что это у метра опять проблемы с его коляской самоходной, то еще Хаосово отродье, ох, простите меня, святые, за пусторугонь. Так вот, грохнуло, я и выглянул, смотрю, а напротив, прямо по второму этажу как шар огненный прошел, прям, окошко за окошком загораются, стекла лопаются, а как только до башни дошло, так все и схлынуло. Нет, пожар-то продолжался, но так, хиленький, его почти сразу и потушили. Представляешь, половину богатеньких жильцов с первого этажа даже выводить не стали. Даа, явно не простой пожар был, не простой. Поджог магический...
Под неугомонную болтовню повара, Улеж доел простую, но сытную похлебку, ополоснул за собой в ведре посуду и направился к выходу.
-Подожди! -Окликнул его на пороге брат Томомус. -Ты ведь к себе идешь? Ну, так и захвати еду этому, новоприбывшему. Ну, носатому такому, его как раз над тобой на шестом этаже велели поселить.
Первый этаж донжона был нежилой, и обычно по вечерам погружен в темноту. Сейчас же там суетились пара сестер-никонтинианок, нося с женской кухни подносы с блюдами. На узкой винтовой лестнице, единственной в башне, как раз между первым и вторым этажом, где находилась просторная келья настоятеля, его рабочий кабинет, а также пустовавшие сейчас небольшие покои, где периодически жил приезжающий из госпиталя Великомуенницы Велены старенький доктор, двое братьев пытались затащить длинный узкий сундук и перегородили им весь проход. Хорошо, что Улеж был сухощав. Втянув живот, и подняв над головой поднос да свечной фонарь, он кое-как пролез мимо застрявшего сундука. Все последующие этажи были одинаковыми: слева и справа камеры-кельи с толстенными стенами, между ними маленькая комнатка, где когда-то сидел охранник, теперь переделанная в общий туалет, а напротив небольшая кладовка. На третьем и четвертом этажах жили монахи, на пятом, до этого дня, обитаемой была лишь, как ни странно, кладовка, в которой и жил брат Улеж. Просто одна из стен примыкала к каминной трубе идущей с первого этажа вверх через всю башню. От этого в маленькой комнатушке было гораздо теплей, чем в больших кельях, на их протопку приходилось бы тратить слишком много дров. Сейчас же в аскетичные камеры пятого этажа заселили сестер де ла Гуэва. Конечно, помещения предварительно отдраили и наполнили некоторой мебелью, но голые каменные стены смотрелись удручающе... Крохотные окна, забранные плотными решетками. Двери, окованные железом... Брат Улеж поднялся еще выше, на шестой этаж. Два верхних этажа стояли запертыми уже несколько лет, и воздух здесь был очень затхлый. Монах покосился на едва видевшиеся при тусклом свете фонаря отпечатки следов на пыльном полу. Два следа вели к кладовке, и один возвращался обратно. Из-за двери доносилось насвистывание какой-то фривольной песенки. Брат Улеж стукнул один раз для приличия, и, не дожидаясь ответа, вошел в келью. Быстро же этот "не возничий" двигается. Только что лежал на узкой кровати, закинув руки за голову, как вот уже стоит посреди комнаты, настороженно рассматривая вошедшего монаха.
-Это мой ужин? - спросил мужчина, чье имя Улеж не успел запомнить. - Вроде ваш метр Каборицци говорил, что будет ждать нас внизу?
Уловив в ответ неопределенное пожатие плечами, он забрал у цельсианса поднос.
-Ясно, мою персону здесь не ждали и не хотят видеть, о чем ненавязчиво намекают всеми способами.
Улеж еще раз пожал плечами, и поспешил уйти. Камин, на первом этаже возвели не так уж и давно, и делал его тот же умелец, что и кухонные печи в старом здании. И при строительстве воздуховода совершил те же ошибки с изоляцией. Вместе с теплом наверх поднимались и все звуки из малой приемной. Особенно, если немного подковырять связующий раствор в кирпичной кладке. Брат Улеж прислонился к трубе, впитывая себя тепло и раздавшиеся внизу голоса. "А этот типчик сверху не так уж и прост,", - подумал монах, "не удивлюсь, если он сейчас делает то же самое."
"Кап,кап,кап... Одна, вторая, третья...сто сорок четвертая... Дождя нет, но явно слышится звук падающей на камни гранита капели. Сырость и холод пронизывали все здание и людей, находящихся здесь. Словно склеп. Со схоронившими себя заживо обитателями.
Едва Убертину сопроводили в эти покои, так сразу кто-то незнакомый бросился разжигать изразцовую печь, что находилась в углу и примыкала к ванной комнате, кто-то поставил на столик кувшин с теплой водой, чтобы госпожа умылась с дороги и смыла пыль, вежливо взяли из рук шляпку. Снующие мимо люди в черном... Кто-то из них улыбнулся беззубым ртом, пытаясь выказать учтивость, но почудился запах гнили. Женщина или мужчина? Тени ушли...когда?
Молодая женщина осторожно коснулась внешней стены, и белые тонкие пальцы сразу обдало холодом, от чего рука непроизвольно сжалась в кулак, чтобы согреться. Она отошла от высокого для неё окна, умело завешенного голубой шторой, которая должна изображать занавеску и скрыть от глаз крепкую решетку, имитируя домашнюю обстановку, как и те гобелены, что повсюду развешены.
Неужели тут придется провести всю свою жизнь? Нет, он, Ихивильи, который называл себя мужем, сказал, что это ненадолго. И носатого доктора приставил. Милейший человек. Добрый и обходительный. Вот только всякий раз, когда целует руку при встрече его пальцы слегка влажные. Или показалось...
Зизи, для которой был припасен небольшой пуфик тихо скулила и женщине пришлось взять её на руки. Странно, но собака, чей удел был увеселять хозяйку и просто быть модным дамским приложением, вырвалась и со страхом забилась под стул. Убертина отвернулась, занятая своими мыслями.
Из потеплевшей гостиной женщина прошла в спальню, которая была обставлена по моде. Рюшки, кружева, обрамляющие белоснежную постель ... когда только успели? Убертина прислонилась к печи, что также была украшена изразцами, но несколько меньшего размера, заледеневшими руками и прислушалась к потрескиванию дров, призывавших прилечь и отдохнуть, но отчего-то этого делать пока не хотелось, хоть время и было довольно позднее.
Флоренте выделили свои покои, но как далеко они расположены? И где теперь Эркадор...
Одна единственная из стен спальни была пуста, без гобеленов и окна, за исключением большого креста из темного дерева. Внизу на столике лежало несколько душеспасительных книг, горела лампадка и женщина преклонила колени на резную скамеечку для молитвы, пытаясь унять наползающую растерянность и непонятный страх.
Несмотря на довольно дальнюю дорогу и неважное самочувствие, Убертина проголодалась. То ли осознание неизбежного заточения, а вследствие этого и ожидаемое долгожданное излечение. То ли воздух, так благотворно повлиявший на лёгкие, что захотелось вздохнуть полной грудью, помолиться от души и..запеть? Нет, поесть.
Осмелевшая Зизи жалобно скулила, но уже не под стулом, а у двери, тем самым проявляя своё великолепное воспитание и естественное для всех желание.
Убертина так привыкла к слугам, чье присутствие обычно не замечала, что тут растерялась. Но потом решительным шагом подошла к двери и постучала молоточком, подвешенным рядом для таких случаев.
Дверь мгновенно открылась, и на пороге очутился мужчина, который показался женщине не просто огромным, он буквально заполнившим собой весь проём.
-Вот,- она бесцеремонно всунула левретку в руки монаху - цельсианцу, чьи пальцы-сосиски тут же угрожающе обхватили нежное тельце Зили, от чего та жалобно заскулила, выпучив и без того круглые глазки,- её надо выгулять.
Глаза монаха в этот момент были гораздо крупнее, чем собачьи, а потому выражали не только испуг от возложенных обязанностей, но и недоумение. Однако привыкший к странностям обитателей донжона, он смело засунул притихшую, но не покорённую Зизи под мышку и с небывалой для него нерешительностью замялся перед стоящей молодой женщиной.
-Сделаем,- он кивнул и ткнул пальцем в голову тощей собачонки. И покраснев, продолжил,- а Вы ... это... пока побудьте у себя. Вам нельзя. Скоро трапеза и за Вами придут.
Убертина растерянно моргнула, на пару секунд собираясь впасть в обычное для неё страдальческое состояние, как непонятно откуда раздалось конское ржание. Или не конское? Странный старческий хохот...Женщина тряхнула головой, списав всё это на усталость и голод, который вдобавок вызывал неприличное для леди урчание в животе.
Монах и Зизи сделали вид, что ничего не услышали и удалились, пребывая, отнюдь не в состоянии восторга друг от друга.
Массивная дверь с шумом прикрылась, а женщина впервые за долгое время подумала, что же подадут на обед. Как хозяйка дома Леварро она сама одобряла или не одобряла предложенное экономкой меню. В этом важном для уважающей себя состоятельной дамы деле участвовала и Флорента, но сейчас...
Есть хотелось нестерпимо, от чего урчание становилось уж совсем неприличным.
Столовая была огромна. Электрическая люстра, подвешенная на старые массивные цепи, не могла разогнать все тени, хоть и пыталась. И те, собираясь в углах, сплетались клубками темноты, которые то выползали - когда свет становился чуть более приглушенным, то спешно откатывались обратно в углы, когда лампы вспыхивали особенно ярко. Тогда становилось заметно, что зал давно требовал ремонта, что стены отсырели и побурели в углах, а натянувшая воды известка на потолке пошла буграми, будто язвами. Местами они лопались и рассыпались сетью мелких трещин, осыпая серой пылью вздувшийся паркет. Камин, почему-то неразожженный, облицованный белыми и синими изразцами, узкая ковровая дорожка, застланный белой скатертью и накрытый к ужину стол, легкие стулья с поистершейся обивкой - комната казалась полупустой и заброшенной. Убогость обстановки кое-как сглаживали картины - парадный портрет его императорского величества и рядом, чуть меньший по размеру - императрицы. Прочие же, разместившиеся в почетном отдалении, изображали личностей незнакомых, но облаченных в одинаковые серые рясы, а внимательный наблюдатель, пожалуй, отметил бы, что кроме ряс у рисованных господ одинаковыми были и выражения лиц - торжественно-унылые и скучные. Лудико Астуреш, в очередной раз поправив очки, замер у последнего в ряду портрета, и метр Кабрицци поспешил пояснить. - Да, да, традиция. Господин Буэльо, несомненно, достоин занять сие почетное место... - На вас стены не останется, - дерзко отозвалась Флорента де ла Гуэва, снимая кепи. - Увы, увы... - смотритель, взмахнув руками, точно собираясь полететь, едва не задел Лудико, и тот поспешно отступил. - Полагаю, в свое время эта проблема решится. Да, да, все проблемы имеют обыкновение решаться в свое время... особенно в таком месте. Дама в лиловом побледнела. Теперь, в холодном свете электрических ламп ее бледность и некоторая нарочитость спокойствия были особенно заметны. Полные губы дрогнули, силясь изобразить улыбку, а подрагивающие пальцы замерли на ошейнике левретки. Эркадор Винченти нахмурился еще больше, на грубом, не лишенном, однако, некоторой приятности лице, застыло выражение недовольства, на которое, впрочем, никто не обратил внимания. - Но прошу, прошу вас к столу... госпожа Леварро, позвольте вам помочь... нам пора познакомиться поближе... да, да, поближе. Смотритель протянул было руку, но дама отшатнулась, и охранник поспешно выступил вперед, бросив: - Госпожа не любит, когда к ней прикасаются. - И я прошу вас это учесть! - громко заявила Флорента и сама протянула руки, забирая левретку. - Милая, дай сюда Зизи... Эркадор - подержите. А шляпку мы снимем, к чему тебе шляпка за столом, правда? И перчатки, давай сначала левую, а потом правую... Дама подчинялась, молча, безразлично. Теперь было видно, что она довольно молода - немногим старше эмансипэ, ко всему между этими двумя наблюдалось несомненное сходство в чертах лица. Тот же длинный с небольшой горбинкой нос, острый подбородок, полные губы и круглые, чуть на выкате глаза. И волосы у обеих были темно-русые, у девушки коротко стриженные, отливающие рыжиной, у дамы - длинные, уложенные высоким узлом, и оттенка скорее желто-соломенного. Мэтр Кабрицци новоприбывших разглядывал с явным интересом. Сам он был высок, худощав и обладал внешностью приятной, но малоприметной. Костистое лицо с выступающими скулами и квадратным подбородком, резкость которого чуть смягчалась ямочкой, высокий лоб с залысинами, редкие разобранные на аккуратный пробор волосы - вот, пожалуй, и все, что было в нем запоминающегося. - Что вы так смотрите? - Флорента ответила таким же долгим, прямым, вызывающим взглядом. Чуть нахмурилась - на белом лбу появилась вертикальная морщинка, совсем как у ее родственницы - и немного тише добавила. - Берти не сумасшедшая! - Да, да, конечно, конечно, - мэтр Кабриццы замахал руками, опять нелепо, широко, точно то ли взлететь пытаясь, то ли отгоняя кого-то невидимого. - Да, да... легкое душевное расстройство... от волнения... да, да... и я имею лишь некоторые факты, рекомендации по лечению... я буду тщательно следовать рекомендациям. Какая милая собачка? Зизи, верно? Позволите погладить? Или она, как хозяйка, не любит прикосновений? Левретка на руках охранника завертелась, оскалилась, зарычала, но стоило мэтру Кабриццы коснуться палевой шкурки, заскулила, тонко и жалобно. - Простите, не хотел напугать, - мэтр, поймав сердитый взгляд Виченти, тотчас убрал руку, усмехнулся и, всхрюкнув, добавил. - Жаль, жаль, очень жаль, но с животными нельзя... правила, да, да, правила. Все должны соблюдать правила! При этих словах Лудико Астуреш вздрогнул, едва не выпустив несессер, торопливо поправил очки и уставился на смотрителя, но стоило тому, почувствовав взгляд, обернуться, как секретарь с несвойственной поспешностью вернулся к изучению портретов. - Но все же прошу к столу, - с нажимом повторил смотритель и, сунув руки под мышки, рассмеялась. - Да, да, к столу... приятно, знаете ли, поужинать в приятной компании.
Брат Дамиан ел. Правда, вместо пресных лепешек и холодной рыбы, которые приходилось класть в рот, он представлял молодого, отменно прожаренного поросенка, соте из семи видов овощей и сыр-поманре. В общем, всё то, что в эти минуты откушивал за ужином смотритель Кабрицци и его гости. Именно поэтому добрый цельсианец Дамиан не сразу обратил внимание на переставшие дрожать стены. Понадобилась целая минута, чтобы тишина, по которой так скучали старые монахи со времен установки генератора, привлекла внимание скромного поедателя рыбы. Сначала он не придал этому особого значения и приготовился впиться зубами в очередную худосочную спинку костистого окунька. А в голове возникло дивное видение серебряного блюда с полупрозрачными ломтиками ветчины, украшенного зеленью и красными крупинами клюквы, стоящего в окружении кубков и тарелок на столе в обеденном зале... И только после этого Дамиан вдруг широко распахнул глаза и рот. Но не выругался. По крайней мере, вслух, но на всякий случай осенил уста пятиконечьем. Монах суетливо отставил тарелку и принялся искать запасную лампу: зал-то освещается только люстрой, которая благополучно потухла вместе с замолкшим генератором. И стало быть, сидят там все сейчас в полной темени. А значит Дамиан, коему полагается этой ночью следить за порядком на втором этаже, должен отвлечься от трапезы и мечтаний и отнести господам хоть какого-нибудь света. Ну и ладно, выйдет оказия еще раз взглянуть на пышный стол и запомнить вкуснейшие ароматы. Еще через несколько минут монах отыскал второй фонарь, зажал его под мышкой и побрел в сторону обеденного зала. Поплутав по темным коридорам, он, наконец, подошел к широкой двустворчатой двери и не без труда распахнул её...
...Где-то далеко, в глубине дома снова загудел генератор, тут же звонко стрельнула, разлетаясь брызгами стекла лампочка в люстре, но остальные вспыхнули, ровно и ярко, заставляя находящихся в зале зажмуриться. Брат Дамиан тоже зажмурился, а когда открыл глаза, то разом позабыл и про ветчину, и про соте, и про поросенка. На самом углу стола, у толстой резной ножки лежал мэтр Кабрицци. В кулаке он сжимал скатерть, которая наполовину съехала и теперь не слишком чистой простыней прикрывала смотрителя. Вокруг мэтра валялась посуда, порой даже уцелевшая, блестели, переливались в электрическом свете осколки стекла, из серебряной соусницы по груди смотрителя расползалось жирное красно-бурое пятно, а чуть левее торчала рукоять ножа. Мэтр Кабрицци был мертв. - О Боже милосердный! - воскликнул монах и, вытащив из рукава свисток, что было м?чи дунул в него. С тихим вздохом дамочка в лиловом наряде обмякла, осела на пол, почти коснувшись рукой покойника. Рядом с опрокинутым стулом - брат Дамиан припомнил, что когда поросенка подавали, то за ним именно дамочка и сидела - нервно озираясь, словно не в состоянии осознать произошедшего, стояли двое: здоровый, разбойного виду усач и девица в возмутительном, почти мужском костюме. Увидев тело, она закрыла рот рукой и опустилась на соседний стул. Здоровяк же, пробормотав ругательство, кинулся к сомлевшей даме в платье. И лишь носатый господин в очечках остался на своем месте, правда, стул его непостижимым образом сдвинулся к самому краю стола. - Какой... какой кошмар! - произнес носатый, дрожащею рукой растягивая узел шейного платка. Дышал он тяжело и часто, а налившееся кровью лицо выдавало волнение. - Это... это же убийство! - Дерьмо, - процедил усатый, бережно подымая даму с пола. А из коридора доносился топот, и звук этот принес брату Дамиану превеликое облегчение, поскольку говорил, что на помощь спешили братья-цельсианцы.
Грэм отодвинулся от узкого, забранного решеткой окна:
- Новые постояльцы, - проговорил он, стараясь не смотреть на разобранную постель, где, отвернувшись к стене, лежала женщина.
Он вообще старался не смотреть на Сору, хотя навещал ее с завидной регулярностью. И всегда во время часовых визитов (ни минутой меньше, ни минутой больше - Сора засекала) созерцал или вид за окном, или носки собственных ботинок. Смысла в его посещениях Сора не видела и несколько раз даже робко сообщила ему об этом. Однако Грэм продолжал появляться, каждый раз принося с собой кусочки той другой жизни. И, наверное, женщина была благодарна ему за это. В отличие от Чарлза, Грэм никогда не требовал, чтобы Сора поддерживала беседу. Казалось, ему достаточно, что она прислушивается к его нарочито жизнерадостной болтовне и не гонит.
- Даже не знаю, кто из них выглядит более безумным. - Грэм усмехнулся. - Как по мне, самое место здесь той стриженой девице. Э-ман-си-пе, - издевательски протянул он, - женщины, воистину, что за странная тяга уродовать себя? Прости, Сора, это было неуместное замечание.
Из угла, где затаилась женщина, не донеслось ни звука.
- Ну или возьмем к примеру бравого усача. - продолжил мужчина. - Мне всегда казалось, что Донни Рви-да-режь должен выглядеть именно так. А тихоня с пародией на собачку? Вот такие, Сора, поверь мне, зачастую опаснее любого бандита из подворотни. От тех, по крайней мере, точно знаешь чего ждать.
Господина с очками на длинном носу Грэм комментировать не стал, только брезгливо поморщился. Время, которое мужчина сам отвел на посещение Дома семи печалей, подошло к концу. Остался самый неприятный для обеих сторон ритуал прощания. Его тоже установил Грэм, еще в самый первый визит сюда. Сора не возражала, впрочем, как и всегда.
Два шага к постели, взять протянутую для пожатия тонкую руку. Ощутить горячую, нет, горящую кожу, навсегда изуродованную пламенем. Прошептать: "Прости меня, Сора". Развернуться и быстро уйти.
Ушел. Сора откинула плед и с трудом поднялась. Каждое движение отдавалось болью, даже сейчас, пять лет спустя. Подошла к окну, но прибывшая компания, язвительно описанная Грэмом, по-видимому, уже скрылась в недрах дома, двор был темен и пуст. Сора едва помнила, как сама попала сюда. Тогда ее закружил водоворот боли, ужаса и непонимания, что происходит. Кто-то что-то твердил про наказание за игры с силами Хаоса. Какие игры? Да у нее никогда и крупинки дара не было! Не верили... Сора опустилась в кресло рядом с окном и прикрыла глаза Возможно, сегодня получится?
"Трудно искать в тёмной норе чёрного выхухоля.
Особенно, если там его нет..."
Камин не был разожжён, и Лудико недовольно поморщился - ведь могли бы расстараться, к ужину протопить трапезную залу. По всей вероятности, столовой пользовались тут редко. Заброшенное помещение... Доктор неприязненно озирал убогий интерьер поверх очков, прижимая к себе несессер.
А вот и портреты смотрителей - неотъемлемая часть таких заведений. Любопытственно, любопытственно... "Стена славы", так сказать...
При раздражающе неровном, вздрагивающим свете, Астеруш рассматривал лики и презрительно кривил губы - ну вот кто они такие, чем особенным прославились? А туда же! портретно на стену!.. рядом с императором... Ничего... он, Лудико, тоже добьётся признания, славы. Только его признание будет зиждиться на научных изысканиях, он впишет свою страницу в историю психиатрии... Когда он дошел до последнего в ряду портрета, внезапно услышал за спиной:
- Да, да, традиция. Господин Буэльо, несомненно, достоин занять сие почетное место...
Несомненно. Про себя Астеруш усмехнулся, прислушавшись к последующему короткому диалогу Кабрицци и Флоренты. А ведь мэтр прав - все проблемы разрешаются в своё время... Но иногда нужно помочь проблемам разрешаться в нужном русле и нужной последовательности, а иногда - просто подождать. Терпение - добродетель; ему ли, Лудико, этого не знать...
Мэтр Кабрицци, тем временем, переключил своё внимание на новую подопечную.
Странный он человек, неприятный и непонятный. Вон как Убертина от него шарахнулась. А Убертина - точный барометр, когда дело касается людской сущности, это её качество доктор успел оценить...
Как же сей мэтр оказался на месте смотрителя? Говорит, что приехал всего неделю назад... Откуда?.. И почему прежний так скоропостижно скончался? Вопросы, вопросы...
- .... Все должны соблюдать правила! - фраза прозвучала неожиданно громко и вырвала доктора из размышлений, заставив вздрогнуть.
Правила... Может все и должны их соблюдать, вот только у Лудико это получалось далеко не всегда. Особенно, если правила противоречили поставленным задачам или мешали исследованиям. Внезапно перед внутренним взором встало лицо сестры... То, давнее, которое ещё не утратило осмысленности в глазах, ДО всех её relapsus... Что изменилось бы, следуй Лудико тогда всем правилам?.. Да, несколько человек остались бы жить, но и большая часть "Апологии мотивов" не была бы написана....
Доктор с неудовольствием поёжился - почему-то часто получалось так, что образ сестры (навещавший доктора не то, что бы часто, но с завидным постоянством), предшествовал, обычно, крайне не желательным происшествиям...
Когда в столовой погас свет, Астеруш смог ещё раз в этом доподлинно убедиться. Он только успел отставить в сторону соусник в виде ладьи, как свинина перед ним покрылась непроглядным мраком. И всё вокруг тоже. Едва Лудико сообразил, что виной тому - веяние прогресса, точнее, неспособность прогресса должным образом служить человечеству, как вдруг он явственно ощутил лёгкое дуновение у щеки, будто невидимые крылья пронеслись мимо. Доктор замер, вцепившись в край стола.
Далее фиксировать события пришлось, полагаясь исключительно на слух и осязание. Звук отодвигаемого стула. Кажется вилка упала... или нож... Чей-то судорожный вздох, ещё один стул пришел в движение... зашевелилась ткань скатерти под рукой... после чего скатерть дёрнули так, что вцепившегося в неё доктора протащило на стуле до торца столешницы, под хлещущий по нервам звон сыплющейся на паркет посуды... и ещё один звук падения - на сей раз глухой, будто с воза сбросили мешок с брюквой...
Стремительный вояж на стуле, под визгливый аккомпанемент стекла и металла, совершенно выбил Лудико из колеи - сердце колотилось в преужасающем ритме; руки, кои он с трудом заставил себя оторвать от скатерти, тряслись; он чувствовал, что задыхается...
Послышался звук открывающихся дверей, и почти сразу после этого опять воссияла люстра, отсалютовав одной лопнувшей лампочкой...
Лудико озирался, не в силах подняться со стула и стараясь избавиться от шейного платка: воздуха по-прежнему не хватало. Столовая, да и все находящиеся в ней люди, претерпели изменения.
Но самым существенным стало изменение мэтра Кабрицци.
Он был мёртв. "Стена славы" ждала новый портрет очередного смотрителя.
Вещи для ночного бдения Улеж собрал быстро, периодически склоняясь к трубе, но за столом ничего интересного не происходило. Вначале метр Кабриццо настойчиво пытался выпроводить Эркадора, но телохранитель оказался упрямей и добился, чтобы ему тоже поставили стул рядом с одной из дам и подали приборы, потом был скучный разговор о самом Доме, существующих порядках и о погоде. Монах не стал дожидаться окончания трапезы, пора было идти. Когда он начал спускаться по лестнице, вдруг перестал работать генератор. Спускаться в подвал и узнавать, что случилось, не было времени.
В склепе было гораздо холодней, чем на улице. Пять толстых, наполовину оплавленных свечей в одиночных канделябрах горели вокруг саркофага. При их пламени седые волосы стоявшего на коленях инквизитора казались багровыми. Прозвучало последнее "Аминь" тихой мессы и монах попытался встать, но затекшие ноги подвели и пожилой мужчина покачнулся. Улеж рванул вперед и поддержал инквизитора.
-Спасибо вам, брат мой, вы как всегда вовремя. - голос инквизитора звучал очень мягко, с легкой самоиронией. И в голубых глазах блестел отзвук доброй улыбки.
-На сегодня я закончил, теперь дело за вами. Помолитесь об ушедшем настоятеле со всей искренностью, пусть его душа увидит свет вашей, и вернется к нам, чтобы примкнуть к сомну Хранителей Дома Семи Печалей. Завтра с утра мы с братьями в часовне проведем мессу запечатления. Думаю, метр Буэлье был бы доволен.
Инквизитор прижал к груди старинный молитвенник, ненадолго задумался, а потом сказал:
-Брат мой, у меня к вам будет еще одна личная просьба. Вы, наверное, знаете, такие слухи, да еще в столь тесном коллективе как наш расходятся быстро, что официальное расследование причин пожара зашло в тупик. Мы установили, что по второму этажу прошлась малая огненная сущность, поскольку подпитки для нее не было, да и защитные молитвенные барьеры работают хорошо, она была низвержена обратно. Но вот кто ее вызвал? Данный вопрос остается открытым. Я лично проверил всех магов, находящихся у нас на попечении, ни у кого на ауре не найдено остаточной эманации смерти. Никто из них не проводил ритуального убийства. У метра Кабрицце нет причин сомневаться в моей квалификации и полувековом опыте работы, он и не требует от органа инквизиционного надзора прислать сюда замену, как я предложил. А вот лично я начал сомневаться в своих силах, ведь тело мое стареет, хотя на духе, надеюсь, это не сказывается. А сомнение, самый первый враг инквизитора. И вот я прошу вас о помощи. Знаю, наш настоятель обращался к вам для решения многих дел щепетильного свойства. Не скрою, пару раз сбор нужной информации вы выполняли лично для меня, хотя адресованы вам они были из уст метра. И вот я вынужден вновь прибегнуть к вашей помощи. Присмотритесь вокруг, послушайте разговоры наших подопечных, может, своим свежим взглядом вы найдете что-то, что ускользнуло от нас при расследовании. Любой намек, какую-нибудь несуразицу. Верю, у вас это получится. И да хранят вас все святые.
Инквизитор ушел, а брат Улеж поправил оплавленную свечу, закрыл поплотней дверь, чтобы не так сквозило, потом достал из темного угла два больших мешка набитых соломой, устроился на них поудобней и закрыл глаза.
Молитвы ведь бывают разные. Кто-то бубнит заученное, как попугай, не понимая смысла, лишь бы слова были те. Кто-то за каждым словом видит божественные откровения, пытается проникнуть в суть произносимого, канонического текста. А для Улежа молитва была встречей или даже разговором. С Богом ли, со святыми или как сейчас - с настоятелем. Монах грустно улыбнулся и начал просто вспоминать все деяния метра, и хорошие, где открывалась истинная доброта настоятеля и те, которые немой монах внутренне не принимал, но не смел осуждать. Неизвестно, как бы поступил он на месте настоятеля.
Часы на главной башне пробили полночь. Историй, связанных с настоятелем оставалось еще куча, но теперь пришла пора действовать. Сначала сдвинуть тяжеленную крышку саркофага. Обычно лица у покойников безмятежны, им уже наплевать на суету и страсти мира. Настоятель же хмурился. Губы поджаты, явно чем-то недоволен. Резать мертвое тело, Улежу никогда не приходилось, но клятва данная метру Буэльо обязывала. Монах вздохнул, достал из-под рясы тонкий нож и аккуратно распорол облачение по левому шву, чтобы было удобней добраться до сердца. Сдвинул нательную рубашку и замер. Грудина метра была распорота. Улеж легко прошелся пальцами по рваной ране, ну точно, что-то, очень острое разрезало ребра. Сердца на месте не было. Кто-то успел добраться раньше. Или это и послужило причиной смерти метра? Тело давно одервенело и сердце вырезали до того, как труп одели и поместили в саркофаг. Нет, надо обязательно узнать все подробности. Кто нашел настоятеля первым? Кто обмывал тело? Почему промолчали о ране? Или здесь замешана магия и ее почему-то не заметили? И главное, где сейчас сердце? За этими вопросами монах аккуратно зашил траурную рясу, оглядел, все ли на месте, как было, и задвинул крышку. Надо бы еще помолиться, но на уме были лишь сегодняшние происшествия. Слишком много странностей для одного вечера. Нет, так дело не пойдет. Промучавшись пол часа Улеж достал молитвенник, и про себя начал читать знакомые с детства тексты
Утром зашел инквизитор.
-Спасибо, брат Улеж, мы все хорошо помолились. Сегодня на мессе над алтарем зажглась седьмая свеча, метр примкнул к сомну Хранителей Дома. Но у меня для вас есть новость. Даже не знаю, что тут творится. Вчера вечером за ужином был убит наш новый настоятель. Тело его помещено в келью, а вот ключ от личного кабинета пропал
Сказать, что брат Монминторнус был большим, это все равно что сказать, что розы Аскоэ немного пахнут, а мед чуть сладковат. Брат Монминторнус был огромен, выше обычного мужчины на полторы головы, кулаки его размером с иришэнскую дыню, а на обувь уходила двойная мера кожи. И вот сейчас монах стоял посреди двора, недоуменно рассматривая что-то зажатое в правой руке, с болтающейся золотистой цепочкой..
Не смотря на огромное желание отоспаться, Улеж свернул к монаху и вопросительно посмотрел на кулак.
-Ты посмотри, какую мне пакость вручили, - Монминторнус разжал пальцы, и тотчас отуда послышалось злобное рычание. Взятой за шкирку, Зизи оставлось только скалить маленькие острые зубки, и извиваться всем телом, чтобы вырваться и наказать наглеца, посмевшего так беспардонно обращаться.
-Как может это существо, размером с крысу и имеющее столь же отвратительный нрав называться собакой? Да его любой кот зашибет в один удар! Плюнь, и мокрого места не останется. Зачем нужна такая животина? Ни красоты ни пользы. Да еще в костюмчик бархатный обрядили, как куклу, чтоб не мерзла. У нас в деревне собаки на снегу ночевали и не мерзли, а эта... Мне сказали выгулять ее в садике, чтобы эта тварь все дела свои сделала, а она в ногу мне вцепилась! - монах поддернул рясу и продемонстрировал Улежу волосатую голень, на которой наливался кровью след от укуса .
-Может, ты ее сможешь выгулять? Ты же с живностью хорошо ладишь,поболтаете там о своём. Боюсь, я не совладаю с собой, и как только отпущу, нога сама, рефлекторно сработает, и эта пакость улетит в кусты.
Немой монах протянул руки и ему спешно вручили собачку. Зизи, не переставая рычать, проводила злобным взглядом чуть ли не убегающего огромного монаха, удостоверилась, что поле боя осталось за ней, и как только тот скрылся за дверью, смолкла. Вздохнула, чуть ли не по-человечески и, спрыгнув с рук, направилась к ближайшему кусту. Парк наполнялся гуляющими. Все старались насладиться теплом, так нежданно выглянувшего осеннего солнца. Монаху не оставалось ничего, как отправиться вслед за повеселевшей собачкой, решившей изучить свои новые владения.
Про убийство настоятеля пока лучше не думать, сначало надо собрать данные, а уж потом делать какие-то выводы. Лучше сейчас последить за магами, у которых достанет сил и специализации, чтобы вызвать огненную сущность.
Таких было трое, и первой Улеж увидел строгий профиль графини Розенкранц. Ее кресло-коляску по аллее неспешно катила сестра-никотинианка. Графиня поступила в Дом после того, как прямо за ужином испепелила нелюбимую невестку,а золу лично смела в лоточек и выбросила в мусор. Тут все припомнили и покойного мужа графини, который сгорел несколько лет назад, причем в спальне миловидной служанки в момент исполнения несупружеских обязанностей, и беднягу соседа, которого якобы убило молнией во время охоты. Вот только в азарте, преследуя кабанчика, тот заскочил на графский луг и его собаки разорвали любимого шпица дамы. Могла ли графиня устроить пожар в новом здании? Вполне, вот только для этого нужен был труп, а точней, чья-то мучительная смерть. За несколько лет проводимых процедур лечения, а точней, опытов, братья выяснили, что именно она вкупе с яростным желанием смерти вызывала у дамы спонтанный всплеск магии, который открывал дорогу огненным существам из мира Хаоса. Но те же лечебные процедуры убили в ней почти всякий интерес к жизни и стерли любые яркие эмоции. Никогда эффектная порывистая красавица превратилась в немощную старуху.
Заметив Зизи, придирчиво изучавшую отцветающий кустик хризантем, дама немного оживилась и морщинистые кожаные складки на лице растянулись наподобие улыбки. Она жестом велела монашке остановиться и, понаблюдав за животным проскрипела:
-Какая миленькая собачка. Люблю животных. У меня когда-то тоже было много собак. Сейчас нет. Правда, иногда приходит кот уличный, я его подкармливаю, но что-то его уже больше недели не видно. Надо будет снова написать сыну, пусть привезет мне собачку, а то я все прошу, прошу, а он не отвечает.
Графиня вздохнула, а Зизи задергала своим черным носиком, напряглась и потянула Улежа сквозь кусты на соседнюю аллею, где странного вида пожилой мужчина практически с полной конской амуницией , включающей седло на спине и удила в зубах на коленках наматывал круги вокруг раскидистой яблони. А в стороне стоял и лениво отмахивался от мух анисовой веточкой брат Пансофий, периодически поглядывая на своего подопечного.
-Канзас Никодимыч, когда-то специализировался по конскому колдовству,- Пансофий лениво почесал своё пузо, что как выпуклое желе заходило ходуном под его пухлой рукой,- там, например , если на скачках кто хотел, чтобы его скакун был сильнее всех, а у пыфротивника наоборот отстал. Он в этом деле был мастер. Пока один из жеребцов его не лягнул в темечко. Вишь, как раз там след, от подковы.
Макушка Никодимыча действительно была заселена редкими волосьями за исключением того места,где так удачно приземлилось лошадиное копыто.
Левретка как и сам Улеж застыли в тот момент, когда Канзас нагнулся и с наслаждением стал жевать траву. Зизи, никогда не видевшая подобное чуть подалась вперед, но немой монах предупредительно схватил собаку, потому как именно в этот момент лошадиный колдун громко заржал и свирепо уставился, гневно выкатывая глаза на незваных собеседников своего сопровождающего.
Рядом, чему-то улыбаясь, гулял другой подопечный монаха, обычный человек, не маг и почти не сумасшедший, Матреюшка. Сюда он поступил недавно, в возрасте около двадцати лет, после того как был замечен в якобы "ритуальном" убийстве животных, и попытке умертвить пастыря. Был у мальчика чисто теоритический интерес к анатомии: а что внутри, и как это работает. Так же он страдал педантизмом, поэтому когда на праздник забивал откормленного борова, обязательно подкладывал белую льняную простынь из шкафа тетушки, и на нее аккуратно, в каком-то ведомом только ему порядке, раскладывал части туши. Тут он и был застукан местным пастырем.
- Как я рад вас видеть, пастырь, посмотрите какое прекрасное свиное сердце, не правда ли, оно похоже на человеческое, давайте сравним!- радостно пробормотал Матреюшка, желая сходить за лежащими дома анатомическими атласами. Но пастер этого не понял. Он увидел здоровенного парня, вооруженного огромным тесаком, а вокруг кровища. И это одержимое демонами Хаоса существо явно высказало желание убить бедного священослужителя! Не смотря ни на слезные мольбы тетушки, ни на запутанные попытки Матеюшки объяснить ситуацию, из города были вызваны монахи Дома Семи Печалей в сопровождении инквизиторов и юноша был отконвоирован на лечение.
Убертина, страдающая внезапным приступом голода в ожидании, когда за ней придут, вновь склонила колени в молитве. Но то ли огромный монах, что забрал Зизи, то ли назойливое урчание, что так неприлично для леди, то ли обстановка, что призвана умиротворять и ограждать от посторонних волнений, но молитва на ум не шла. Категорически.
И тут в дверь постучали, а потом она со скрипом открылась и на пороге нарисовался один из цельсианцев, что так похожи друг на друга. Женщина подумала, а видела ли она его раньше, но... какое это имеет значение сейчас?
-Леди, я пришел проводить вас к ужину,- монах поклонился и застыл, напоминая памятник или продолжение гранитной стены.
Убертина задумалась. Есть хотелось нестерпимо, но кто знает, опасен ли этот человек. И куда он её отведет, ведь хоть Ихивильи и муж, как все говорят, даже Флорента (а в сестре Берта не сомневалась), но, что он придумал на этот раз... Гуэва богатый род ...Хоть Леварро никогда не был ни беден, ни даже стеснён деньгами, но кому они и когда были лишними?
Немое созерцание друг друга так и продолжалось бы, если б не раздавшийся где-то лязг засова и звонкий, но настороженный голос Флоренты.
- А сестра? Где моя сестра?
-Леди уже спустилась в столовую,- ответил хриплый каркающий голос,- Ворсонуфий! Ворсонуфий!
Слышите, никто не отзывается, значит, она уже там, где и мэтр Кабрицци.
-Брат Дамиан, мы тут, - монах, что пришел за Убертиной подал голос, не отрываясь от молодой женщины. Он, конечно, не мало перевидал всяких дам за свои неполные сорок лет, но такая тут точно впервые. Светловолосая, молчаливая. К некоторым только заглянешь, как сразу начинают спрашивать о погоде, обитателях или, в крайнем случае, меню. Кое-кто даже пытался соблазнить, объясняя грустью, полезностью для лечения и вообще приятной внешностью монаха. Правда его лицо было несколько рябовато и вообще дурная привычка ковырять в носу, но в остальном он был хорош. От талии, подвязанной крепкой верёвкой до исполнительности, за которую прежний мэтр Буэльо всегда хвалил.- Леди не желает идти. Наверное. Или боится меня.
-Берта, Берта, я тут,- голос младшей сестры зазвучал ближе и через несколько мгновений появился брат Дамиан, а следом Флорента. Он нёс зажженный факел, от которого копоть, как и положено ей возносилась к черному потолку.
Женщины, довольные обретением друг друга осторожно спускались по каменным ступеням, чей возраст перевалил за не одну сотню лет. Где-то текла вода, пищали крысы, эхо чужих твёрдых шагов... Эркадор! Убертина облегченно вздохнула, но тут ей под руки сунули непонятно откуда появившуюся левретку Зизи, чей громкий лай раздался в огромных галереях переходов.
Монахи, сопровождающие компанию, незаметно исчезли, растворившись в темных гранитных переходах, рак разительно отличающихся от той светлой столовой, куда попали сестры и верный охранник.
Мэтр Кабрицци... вначале он плотоядно посмотрел на грудь, что плавными линиями выделялась у Убертины, а только потом взглянул в глаза. И это не понравилось ей. Очень. До такой степени, что захотелось вмазать по его поверхностно приличной сановней морде, но в результате женщина только побледнела. Левретка, почувствовав тревожное состояние хозяйки, напряглась. Как и Эркадор, который всегда угадывал или просто знал всё, что ей нужно.
Сухая рука Кабрицци, который ничего не понял, жадно потянулась к ней и тут леди увидела, нет, она просто почувствовала, эту холодную и липкую неприятную энергию, что пытается прикоснуться, дотронуться даже сквозь перчатки. Откуда...тут?
Убертина непроизвольно отшатнулась, как будто всё зло миро сосредоточилось в этих крючковатых сморщенных пальцах.
И если бы не Флорента, Эркадор и даже доктор, присутствующие рядом и мгновенно обратившие на это внимание, то сознание определенно покинуло бы её.
Сора, слегка покачиваясь, сидела в кресле и пыталась поймать то самое ощущение, когда... Получалось редко, но она существовала от одного такого момента до другого.
Впервые это случилось на третий день пребывания в Доме Семи Печалей. Вот только Сора бьется в бессильной истерике и вдруг в одно мгновение оказывается в роскошной театральной ложе. Краем сознания отмечает окутывающий ее аромат духов - пряный, чувственный... матушка ни за что не позволила бы... на сцене заливается в безысходной тоске сопрано... кто-то легко прикасается к плечу... И снова полутемная комната с подслеповатым оконцем.
С тех пор видения стали неотъемлемой частью существования, такой же неизбежной, как беседы с Чарлзом, и такой же долгожданной, как встречи с Грэмом. Имели ли они отношение к реальности, она не знала, а задавать подобные вопросы окружающим, учитывая специфику заведения... Какой-либо закономерности в ее "провалах" в ту, другую жизнь не было. Они не зависели ни от дня недели, ни от времени суток, на их появление не влияли ни погодные условия, ни изменения в меню.
Сора тысячи раз перебирала их в памяти, страшась забыть и опасаясь доверить бумаге. С каждым разом провалы становились все продолжительнее, в последний, кажется, это было месяц назад, ей посчастливилось продержаться почти минуту. Почти минута полной жизни - это бесконечно долго, если все остальное время - комната в Доме Семи Печалей. В прошлый раз был осенний парк, яркий плед, раскинутый поверх опавших листьев, и поцелуй, поцелуй с Грэмом...
Но главное, в такие моменты Сора была прежней. В том смысле, что не было ожогов и постоянной боли. Что же касается остального... Один раз она успела заметить свое отражение в витрине модного магазинчика. Определенно ее лицо, фигура, но наряд и прическа. Разве Сора осмелилась бы на такой смелый крой, а волосы! Всю жизнь она пыталась усмирить непокорную шевелюру, а девушка в отражении позволила локонам игриво выглядывать из-под шляпки и в очаровательном хорошо продуманном беспорядке ниспадать по спине. Сору всегда считали невзрачной, но кто посмел бы назвать серой мышкой эту чаровницу?
Покинув уютное кресло, женщина подошла к окну. Она предпочла бы предварительно погасить свет, но решила не тревожить монашек. Сперва женщина решила, что движение во дворе ей почудилось, но, присмотревшись, заметила две фигуры, склонившиеся над неким предметом, очертания которого скрывала тьма. Сора еще ближе прильнула к окну, пытаясь разглядеть любителей вечерних прогулок и объект их интереса. И тут один из них поднял голову. Сора отпрянула от окна, свет в комнате мигнул и погас.
Место за столом, которое отвели для Убертины, было вполне обыкновенным - стул с мягкой подушечкой на сиденье и такими же мягкими подлокотниками. И как не хотелось, но находилось оно рядом противным и отталкивающим метром Кабрицци. Дама помедлила, и Эркадор тут же взглянул на это неприятное расположение с неудовольствием, но с полной готовностью исправить ситуацию. Не желая усложнять его положение, молодая женщина присела, взглянув на милую Флоренту, которая тут же осторожно пожала Берте локоток в знак того, что она тут и все в порядке.
Убертина взглянула на столовые приборы, что лежали по всем правилам сервировки, правда в довольно ограниченном количестве. Ножи и вилки. Хотя тут, в этом гранитном склепе трудно было рассчитывать даже на что-то подобное. Красное вино в прозрачных хрустальных графинах так же нашло своё место тут, на столе с белейшей скатертью с вышивкой ручной работы, которой могли позавидовать и обеспеченные дворяне.
Доктор, нахмурившись, опасливо поглядывал на свою пациентку и по-прежнему прижимал к себе кожаный несессер от "Марлофф и сыновья", но вкусный запах свинины делал своё дело и кадык мужчины двигался, давая понять, что владелец сглатывает слюну.
Убертина, внезапно оголодавшая до неприличия степенно потянулась за вилкой, как тут же погас свет. Совсем и полностью. Женщина застыла от ужаса с вытянутой ладонью над столом, потому что всего через пару секунд ей показалось, что температура в столовой упала. Верхнюю часть груди, которая согласно моде не была закрыта под лиловой тканью, а лишь украшена в виде изысканнейшими рюшами из английского гипюрового кружева тронул холод, медленно продвигающийся к сердцу. Она хотела закричать, но напала внезапная немота, как будто этот холод заткнул ей рот и только звуки возни и чего-то упавшего, тяжелого, но точно не стеклянного раздались со стороны мэтра.
Кто-то, а Берти решила, что это верный Эркадор, осторожно взял её за плечи и поднял на ноги, стоя за спиной, но уже не касаясь. Леденящий душу холод ушел незаметно, и дышать стало легче.
И тут включился свет...
Флорента и Эркадор были рядом, но мэтр... сознание определенно было готово покинуть Убертину, потому что вид ножа из груди Кабрицци был ужасен. Ноги подкосились от слабости и женщина тихо охнув села на пол, едва не задев раскинутыми руками тело...
Со своего места она отчетливо видела беззастенчиво чавкающего пушистого черного кота, жадно поедающего под столом кусок ворованного мяса, а точнее свиной пятачок, что так обожал мэтр. Не далее как несколько минут назад этот шмат с наслаждением отрезал Кабрицци от великолепно зажаренной жирной свиньи.
***
...Пока соус на груди убиенного настоятеля продолжал смешиваться с его же кровью, пока обеденная зала заполнялась серыми рясами цельсианцев, пока Эркадор и Флорента склонились над Убертиной, безуспешно пытаясь привести ту в чувства, доктор Астеруш, решил незаметно выбраться во двор. Ведь его уже держат ноги? Астеруш подозрительно уставился на свои боты. Боты послушно сделали шаг. И другой. Астерушу срочно был нужен свежий воздух. Да. Воздух. Свежий воздух и несессер. Доктор вдруг понял, что несессера больше нет в руках. Боты послушно развернулись в сторону того места, где он восседал, начиная трапезничать, всего четверть часа назад. Несессер валялся на полу. Отлично.
В суматохе на доктора не обращали внимания, но выбраться во двор всё же оказалось не так-то и просто.
Коридор через некоторое расстояние разветвлялся двумя галереями. Направо или налево? Обычно, если человек оказывается перед подобным выбором в лабиринте незнакомого здания, то левша, скорее всего, пойдёт налево, а правша - направо, это подсознательный выбор. Лудико был левшой. Левый коридор через пару минут бодрой рыси привёл к лестнице, ведущей наверх. Доктор заколебался. Столовая, насколько он помнил, находилась на втором этаже. Значит, логично было предположить (а логикой своей доктор весьма гордился), что надобно было бы спускаться, а не подниматься... С другой стороны, возвращаться не хотелось. Возможно, поднявшись, Лудико найдёт другой выход?. Или хотя бы окно...
Однако, вместо вожделенного окна, доктора ожидал очередной коридор. Был он довольно широк, и по одну сторону в толстых стенах его виднелись ниши, со стоящими в них странными ... (доктор прищурился и протянул руку к одному из них)... странными предметами на высоких постаментах. Больше всего предметы походили на чучела, но скудное освещение коридора не позволяло их как следует разглядеть. По другую сторону коридора имелось несколько дверей.
Озираясь и прижимая несессер к груди (аккурат к такому же месту, куда мэтр-настоятель получил смертельный удар), Астеруш дошел почти до середины коридора. Окон нигде не наблюдалось.
То, что произошло далее, было не логичным и плохо объяснимым. Страшным. Сначала доктор почувствовал, что воздух коридора вдруг сделался более тёплым и как бы вибрирующим.
И опять он ощутил то лёгкое дуновение у щеки... то самое ощущение, когда ... Да, как там, в трапезной, когда... Будто взмах невидимых крыльев у лица, а потом... скатерть поехала... Память услужливо подсунула образ бездыханного мэтра Кабрицци под этой скатертью... Рукоять ножа... Никто из них, сидящих тогда за столом, не смог бы... не успел бы... за такое короткое время, и что бы не запачкаться в крови мэтра...
"Там было ЧТО-ТО ещё", - подумал доктор.
Надо уходить отсюда... Вся эта магия... Магию доктор, будучи приверженцем точных наук, недолюбливал. С магией никогда толком не знаешь, чего ждать даже от привычных вещей!...
Словно в подтверждение этого, из-за ближайшей к Лудико двери, послышался шум. Кто-то тяжело, глухо и очень сильно ударил в дверь изнутри. Дверь и Лудико содрогнулись.
"Тукк!.. тук тук...". На сей раз стук по двери был каким-то металлическим и вкрадчивым. Будто стальной палочкой не спеша стучали.
В абсолютной тишине коридора, звук этот, негромкий, но весьма четкий и зловещий, возымел на Астеруша действие отвратительное и крайне странное...
"Тук-тук!. Тук-тук!. Тукк.." - попросила Дверь. Лудико внял, и сделал к ней шаг.
"Тук Ттук Ттук" - и пальцы потянулись к массивной кованной ручке....
И тут, в противоположном конце коридора, там, где он круто заворачивал, послышались гулкие отдалённые шаги многих ног, а на стенах заплясали отсветы далёких же факелов.
Это вывело Астеруша из оцепенения и, отдернув руку от страшной двери, он инстинктивно (а инстинктами своими Лудико гордился не менее, чем логикой) нырнул в близлежащую нишу, за постамент.
Тотчас послышались ещё шаги, но уже с другой стороны коридора, откуда пришел сам Лудико.
"Шлёп! Шлёп-шлёп. Шлёп-шлёп." - явно босые ноги идущего остановились как раз возле убежища доктора.
- Что Вы тут делаеть? - в прозвучавшем голосе явственно слышалось недовольство и странный акцент.
В первую минуту Лудико подумал, что обращаются к нему, и уж было открыл рот, вознамерившись объяснить, что захотел лишь рассмотреть "чучело" на постаменте со всех сторон. (Правда, на краю сознания мелькнула мысль, что, учитывая убийство в столовой, более странного времяпрепровождения трудно себе представить. )
- Могу спросить Вас о том же, - ответил вдруг второй голос. И в голосе этом прозвучала насмешка.
Доктор закрыл рот и вытаращил глаза. Что за... Кто же это, и откуда этот "кто" взялся?... Ведь те, из дальнего конца коридора, ещё даже в него не завернули... А босые шаги были явно одного человека... Или не человека? Выглянуть захотелось мучительно. Однако логика и инстинкты совместными усилиями удержали Лудико в густой тени постамента.
- Я... Мне... я наблюдать... Наверху должны знать о...
- Ну а я - решил немного вмешаться, пока ещё есть такая возможность.
- Но люди, которые ненавидить Вас, могут принять такое вмешательство за...
- Люди, которые ненавидят меня, могут принять лишь одно - цианид калия. Плевать я на них хотел.
Вздох.
- Сюда идти... Монах знать...
- Да вижу, вижу...
Шлёп... шлёп-шлёп... шлёп-шлёп...
Тишина.
Доктор выбрался из своего закутка. Странные тут творятся дела... Г-н Леварро ни о чем таком не предупреждал... Может, и сам не знал...
Топот многих ног в противоположном конце коридора значительно приблизился. Лудико покосился в сторону подходивших... Встречаться ни с кем больше не хотелось... Равно как и свежего воздуха. Да и подопечная его, Убертина, возможно, нуждается в его услугах... Вздохнув, доктор потрусил в обратный путь...
Эркадор Виченти не любил впустую сотрясать воздух и вступать в пространные рассуждения, а потому обходился обычно выражениями короткими, но образными и емкими. Как, например, слово "дерьмо", отлично характеризовавшее и мэтра Кабрицци, ныне покойного, и его смерть, и положение, в котором оказались все присутствовавшие на тот момент в столовой.
Беглая оценка ситуации, и к первоначальной характеристике добавилась еще парочка определений, куда более точных и ярких. Настолько ярких, что Эркадор решил не озвучивать их в присутствии дам и монахов. Незачем привлекать к себе излишнее внимание раньше времени. И без этого скоро к нему появятся вопросы. Вряд ли кто-нибудь поверит в то, что почтенный смотритель был так небрежен, что ненароком порезался в темноте. Значит, начнется расследование. И кто окажется первым подозреваемым? Кто явился в столовую без приглашения, даже больше - предварительно отужинав в своей комнате? У кого из присутствующих имелись навыки обращения с ножами? У кого, в конце концов, были причины желать, скажем так, избавиться от общества метра Кабрицци?
Госпожа Убертина лишилась чувств, и это на какое-то время оторвало наемника от размышлений. Следовало уложить ее, хотя бы на стулья, и лучше бы расшнуровать корсет... Нет, он себе не позволил бы, но это же воистину пыточное приспособление: дышать невозможно и стальные спицы прорывают обшивку из жесткой кожи и царапают спину. Он поежился от воспоминаний, но скоро взял себя в руки. Чушь! Во-первых, насколько он знал из собственного опыта с прекрасной половиной человечества, в дамские корсеты не вставляют стальных спиц, а во-вторых, кому здесь может быть известно о его давнем знакомстве с нынешним смотрителем, когда сам покойный, и тот не узнал его при встрече?
И в столовую, если станут допытываться, Эркадор спустился не трапезничать: его обязанность - сопровождать хозяйку, а он свой долг исполняет честно. Госпожа Убертина - создание нежное, хрупкое, нуждающееся в постоянной опеке... Виченти невольно оглянулся на перешедшую под опеку сестры женщину и окинул быстрым, быть может, чуть более заинтересованным, нежели подобает охраннику, взглядом. Внимание привлекло маленькое алое пятнышко на манжете госпожи Леварро. Вино или соус? Или...
- Дерьмо, - повторил Эркадор негромко.
Заметив, что один из монахов, расслышав это, нахмурился и осуждающе покачал головой, пожал в ответ плечами. Что поделать, если так оно и есть?