От единицы до тысячи. И от тысячи до единицы, а потом снова. Время тянулось медленно, и признаться, это действовало на нервы и без того оголенные. Поневоле он начинал прислушиваться к каждому звуку, хотя те вязли в толстых стенах камеры, и все, что слышал Кейрен, большей частью было лишь игрой его воспаленного воображения.
А в юбках все-таки неудобно.
Нижняя рубашка прилипла к спине, отчего спина зудела. И подштанники, пропитавшиеся сыростью, кусались. Кейрен ерзал на жесткой лавке.
Тяжело.
Давят каменные стены, словно смыкаются, и ему с трудом удается сдержать то ли стон, то ли крик. Приходится закусывать руку и дышать. А ведь прежде замкнутые пространства оставляли Кейрена равнодушным. В этом же... свеча почти погасла. И темнота, вязкая, оглушающая, наваливается, лишает дыхания.
Успокоиться.
Таннис ведь жила в этом месте, и оно казалось Кейрену вполне приличным. Он позаботился, чтобы к ней хорошо относились. Печь работала, одеяла грели. Но холод проникал и сквозь них. И хуже холода - ощущение каменной громадины, которая вот-вот осядет, раздавит Кейрена собственным весом.
Дурацкая затея.
И все-таки ждать... чепец поправить, который съезжает на затылок, а волосы Кейрена норовят выбиться. Юбки измялись. Кто бы знал, до чего неудобно это платье. В плечах жмет, а юбки под ногами путаются. Ботинки же и вовсе тяжестью налились, свинцовыми сделались. Стянуть бы, размять пальцы.
Нельзя.
И все-таки Кейрен услышал. Сквозь камень. Сквозь дерево.
Шаги.
Осторожные, крадущиеся даже...
...грязный Фил не упустит случая. И пусть дядя не верил до последнего, но Кейрен знает, что прав. Чует. И поворачивается спиной.
...прикосновение руки к задвижке. И оконце падает.
- Эй, ты, - шепот грязного Фила заставляет замереть. Свистящий, точно из человека воздух выходит. А собственное дыхание Кейрена сбивается.
Узнает?
Темно. И свеча почти погасла. В сумраке возможно различить силуэт, но не лицо, скрытое в оборках чепца.
- Отойди от двери, - скомандовал Филипп. И Кейрен послушно отступил.
Дышать.
И ждать. Он не посмеет вывести из камеры, потому как возникнут вопросы. Нет, все произойдет здесь и... и как собирался представить? Он ведь не дурак. Подлец. Продажная сволочь, но не дурак.
Нападение?
Логично. И самозащита.
- Что, красавица, - голос его был тих и печален. - Доигралась?
Кейрен молчал.
- Завтра отправят тебя в королевскую тюрьму, а оттуда - прямым ходом на подмостки. А ведь говорили же тебе, сиди смирно. Чего дергалась?
Фил был один.
И мелькнула мыслишка, что дядя прав, а Кейрен ошибся, слишком плохо подумал о человеке, и тогда вся его затея обернется дурацким розыгрышем, которого не простят.
Плевать.
В руке Фил держал масляную лампу, которую поставил на стол. Сел. Вытащил из-за пазухи стопку мятых листов, разгладил на коленке. Кинул стальное перо. Чернильницу.
- Ну? Поговорим?
Садиться не стал.
- Тебе тут, наверное, одиноко, - он не приближался, разглядывая Кейрена. А тот отступил в угол камеры, и Фил засмеялся. - Некуда бежать, красавица. Попалась ты. Влипла... выпить хочешь?
Он вытащил флягу, плоскую, с чеканкой. И наверняка недешевую. Открыл. Поднес к губам, сделав вид, что глотает. Поморщился.
- На, легче будет...
Яд?
Почему бы и нет. Медленный. Такой, который оборвет жизнь, но не сейчас, а когда грязный Фил выберется из подземелья. И уж точно к нему не возникнет вопросов...
И Кейрен протянул руку, занемевшими пальцами принял флягу.
- Пей, пей, красавица. Согреешься, - Фил хохотнул, только смешок вышел нервным. А взгляд какой внимательный, по-волчьи настороженный.
И когда Кейрен флягу выронил, человек зашипел.
- Умная слишком?
Кейрен пожал плечами. Нет, пожалуй, Таннис бы приняла, и выпила... или нет? Она ведь тоже подозревала его.
Фляга лежала на полу, и запах дешевого бренди ненадолго перебил прочие.
- Смотри, сама виновата, - как-то равнодушно произнес Филипп, вытаскивая из рукава нож. - Я хотел как лучше. Уснула бы и все...
Он приближался неторопливо, позволяя Кейрену отступать, вот только камера была слишком мала для игры в прятки.
- Хороший крепкий сон... ты ж понимаешь, дурочка, что говорливых не любят. А ты распелась...
Слабый свет лампы скользил по клинку.
Небольшой, дюйма в три длиной. Широкий. Неправильной формы, но острый, такой, который, пробьет и ткань, и кожу... хватит одного точного удара. А там... пока Филипп дозовется охрану, пока сбегают за помощью... да и чем помочь, если клинок случайно, совершенно случайно, в печень войдет?
- Надо было слушать старших, - с упреком произнес Фил.
И ударил.
Он был быстр, этот человек.
Для человека.
И пальцы Кейрена перехватили запястье, сдавили, до хруста, до сдавленного всхлипа.
- Нож брось, Филипп, - Кейрен выворачивал руку медленно, не спуская взгляда с лица. - Брось. А то ведь сломаю.
- Сученыш...
Сказано это было без злости, скорей с веселым удивлением.
А пальцы разжались, и нож со звоном упал на пол.
- Попался, - с огромным удовлетворением произнес Кейрен.
- Попался, - Филипп не стал отрицать очевидного. Он не выглядел напуганным. Неужели не понимает, сколь серьезно его положение? - Ты так думаешь.
- Знаю.
Человек мотнул головой, а потом вдруг дернулся, повалился на колени и, прежде чем Кейрен успел остановить его, сунул что-то в рот.
- Ты... - Кейрен отпустил руку, ударил по ногам, опрокидывая на пол. И упав сверху, потянулся к лицу. Он впивался пальцами в кожу, разжимая сведенный судорогой рот, а Филипп ерзал, пытаясь выбраться. А когда все-таки разжал зубы, то рассмеялся.
- Поздно, сученыш. У нас с тобой осталось пять минут.
И Кейрен, наклонившись, втянул сладковатый такой хорошо знакомый запах.
- Ведьмин корень, - подтвердил догадку Филипп. - Слезь с меня и поговорим... теперь можно. А тебе охрененно идут юбки. Сразу видно - маменька девочку хотела, да уродился ты.
- Хотела, - не стал спорить Кейрен.
Ведьмин корень.
Зачем?
Не из страха же перед судом. Он ведь многое знает, грязный Фил. И было чем торговаться. Глядишь, обошлось бы без виселицы, обошлось бы и без суда.
Кейрен поднялся и руку подал.
- Вежливый... как ты всех достал этой своей вежливостью. Манерами. Костюмчиками белыми. Весь такой чистенький, аккуратненький, что прямо тошнит, - Филипп поднялся.
Он еще уверенно стоял на ногах.
...позвать врача?
Нет, к тому времени, как Кейрен вернется, грязный Фил будет непоправимо мертв.
- Зачем?
- Да... лучше сам, чем он до меня доберется, - покачиваясь, он уперся в стену. - Помоги сесть... поговорим. Спрашивай, раз такой умный... умный-умный, а дурак. Думаешь, твоя девчонка выживет?
- Выживет, - Кейрен подставил плечо.
Филипп был тяжелым.
- Пальцы немеют... больно не будет. Я узнавал, - он перекинул руку через шею Кейрена и повис. - Смотрел... на собаках... собаки уходят быстро, а вот кошки, те живучие твари... хитрые... она ж как кошка. Думаешь, благодарна будет за спасение?
Его удалось доволочь до лежака, и Филипп с явным облегчением опустился на одеяла. Приподняв ему голову, Кейрен сунул подушку.
- Она тобой попользуется, а как надоест, то и променяет на другого. Девочки с окраин своего не упустят. Так что, смотри, золотой мальчик...
- Кто он?
- Король.
- Подземный?
- Подземный, - Филипп явно издевался, не собираясь отвечать на вопросы прямо.
- Как его найти?
- Никак. Он сам тебя найдет, если понадобится. Только молись, сученыш, чтоб не понадобилось, иначе не спасут ни родня, ни кровь твоя... на кой вы к нам пришли?
- Его настоящее имя?
- Так разве ж он представлялся?
Филипп поднес руку к глазам и разочарованно произнес:
- Не вижу... плывет все... а тебе ничего так, юбки к лицу.
- Ты настолько его боишься, что даже теперь покрываешь?
- Боюсь, - по ладони расползалась чернота, она проступала линиями кровеносных сосудов, вычерчивая причудливую вязь их. И кожа меняла цвет, а из раскрытых пор ее проступал кровавый пот. - И ты бойся, живее будешь...
- Зачем Мясник хотел ее убить?
- Мясник? - Филипп плакал, сам того не замечая, и красные слезы катились по щекам. - Кто говорит о Мяснике, золотой мальчик?
- Но Король...
- Король умер, - он облизал губы. - Да здравствует король...
Филипп закашлялся. Кровь пошла горлом, и он давился, сипел, цеплялся непослушными руками за горло, а пальцы не гнулись.
- Зачем тогда... - Кейрен попытался напоить его, но вода стекала по щекам, смывая неестественно черную кровь. - Зачем тогда...
Из-за двери донесся грохот шагов. И сама она распахнулась, как раз когда Филипп захлебнулся собственной кровью. Тормир по прозвищу Большой молот сделал глубокий вдох.
- Вот значит, как... - он взмахом руки отослал стражу.
- Я не успел его остановить, - Кейрен содрал ненавистный чепец и, задрав юбку, поскреб ноги. - Бесполезно.
Против ожиданий, дядя не рассердился. Сняв со стола лампу, в его руках казавшуюся крохотной, он поднес ее к лицу мертвеца. Заглянул в характерно почерневшие глаза, оттянул верхнюю губу, зачем-то потрогал десны. Руки он вытер о платье Кейрена.
- Может, оно и к лучшему, - сказал Тормир.
Огонек под стеклом плясал на привязи фитиля.
- К лучшему?! - Кейрен был зол, прежде всего на себя. Не предусмотрел.
Не догадался.
А должен был бы.
- От падали избавились.
- А подземный король...
- Забудь.
- Но...
Дядина рука была тяжела. И от затрещины в ушах зазвенело.
На всякий случай Кейрен попятился и едва не наступил на подол платья. И наряд этот идиотский ко всему... выглядит клоун клоуном.
- Боюсь, - Тормир по прозвищу Большой молот присел на лавку и, откинув крышку с корзинки для рукоделия, вытащил спицу. - Точнее опасаюсь... в некоторые глубины не стоит соваться, дорогой мой. Как знать, какое чудовище ты там увидишь.
- И значит, отступить?
- А что тебя не устраивает? - дядя вертел спицу в пальцах, и металл опасно поблескивал. - Дело закрыто. Твои бомбисты...
- Ты и вправду веришь, что мертвы все?
- Дорогой племянничек, я еще не в маразме. Я знаю, что нам скинули балласт, но... кто нам мешает принять его и сделать вид, что мы поверили? Сядь. И дверь прикрой, а то мало ли... после этого, - Тормир раздраженно ткнул спицей в мертвеца, - я уже не знаю, к кому можно поворачиваться спиной. Или ты думаешь, что этот был один?
Кейрен мотнул головой.
Один?
Вряд ли, будь он один... и ведь верил во всемогущество подземного короля. Боялся его. Настолько боялся, что предпочел умереть, но не заговорить.
- За ним следили, но вот кто...Боюсь, твоей девчонке придется умереть, - дядя с размаху всадил спицу в печень Фила. - При попытке побега...
Старое кладбище.
Темный камень надгробий и древние вязы, обындевевшие, припорошенные снегом. Следы на белой шали. Полупрозрачная вязь дорожек. Старая трава и алые розы, принесенные кем-то.
Брокк держится за спиной, близко и все-таки далеко, Кэри хотелось бы взять его за руку и, пожалуй, здесь бы он не стал прятаться, но...
Она ведь сама захотела прийти.
И давно следовало бы.
Низкое небо, черные тучи, мягкие, распаханные полумесяцем, который не тает даже днем. Он и сейчас проглядывает, бледный, позолоченный и какой-то ненастоящий. Подделка из золотой фольги на цепочке из поблекших звезд. А солнце спряталось.
И ветер гонит поземку, точно заметает следы Кэри.
Идти далеко.
Кэри считает шаги, потому что иначе решимости не хватит. А она уже видит темную гладь семейной усыпальницы. Высокая кованая ограда. Металлические прутья. Острые пики. И широкий кленовый лист, пронзенный насквозь. Ветер трогал его, пытался стащить, побуревший, грязный, похожий на лоскут, но лист цеплялся за острие.
- Я... дальше одна, - Кэри коснулась калитки, и холод опалил сквозь меховые перчатки.
Брокк кивнул.
Хмурый, и снова без шапки. Уши покраснели, а кончик носа напротив белым сделался. И Брокк сам того не замечая, нос трогает...
- Я... недолго.
Наверное.
Он хотел что-то сказать, или утешить, или уверить, что этот визит не имеет смысла, но оба знают - он нужен не мертвецам, но Кэри. Иначе она подобна этому листу не получит свободы.
Ее прошлое рядом... а будущее странно. И Кэри со вздохом толкает калитку. Петли смазаны, и дорожки выметены чисто. Из обсидиановых ваз торчат жесткие хвосты травы, но снег спешит укрыть и их.
Черное и белое.
И яркое пятно ее пальто, единственным нелепым мазком на кладбищенском полотне.
Ключ в руках. Старый замок поддается не сразу, он кряхтит и сама дверь тяжела. Кэри толкает ее, скрипучую, зловредную, прячущую за собой тени. Пахнет тленом и формалином.
- Я... пришла.
Голос вязнет в паутине. Если снаружи убирали, то внутрь мавзолея заглядывали нечасто.
Жутко.
Сквозняк пробирается сквозь плотную ткань пальто, словно чьи-то ледяные пальцы гладят живот Кэри. И она с трудом сдерживает крик.
Молчать.
И снять с полки лампу, заправленную маслом. Кремниевая зажигалка щелкает, не высекая искру, но после все-таки сдается. Робкий цветок огня отпугивает тени, и Кэри спешит прикрыть его, такого хрупкого, стеклянным колпаком.
Пыль.
Паутина серыми клочьями. Старые листья под ногами шелестят, когда только успели пробраться сюда? Темные полки и широкие урны с именами.
Леди Эдганг в темной яшме... она никогда не любила яшму, и Кэри кладет рядом с урной белую розу. Не извинение, но... так ведь принято.
Дядя... кузены... малахит. Одинаковая почти форменная зелень. А они редко форму снимали.
- Мне жаль, что так получилось, - она касается табличек, читая имена подушечками пальцев. И вновь оставляет цветы.
Призраки.
В жизни Кэри они появлялись редко, как-то сразу и безоговорочно признав за Сверром право распоряжаться ею. Кто они ей?
Чужаки.
Отец. И бледная узорчатая зелень змеиного камня.
- Почему ты не остановил его? - бессмысленный вопрос, но Кэри должна. - Ты же видел, чем он становится. Почему не помог?
И вправду ли был слаб, как утверждала леди Эдганг?
Как узнать?
И тяжелая кисть гиацинта не то прощанием, не то прощением. Впрочем, прощения он никогда не просил.
- Здравствуй...
Услышит ли?
Да и что еще сказать? Белизна лунного камня, и сама чаша кажется прозрачной. Кэри касается ее нежно, не удивляясь тому, что камень чудом сохранил тепло.
- Я... пришла попрощаться. Я знаю, что ты давно меня ждал, что ты не хотел уходить... и я виновата. Мы оба, наверное, виноваты. Ты не сумел удержаться, а я не смогла тебя остановить. Ты же просил о помощи... помню, что просил. А я боялась.
Она провела по полке, стирая пыльный след.
- Если бы знать, что я могла остановить тебя... или не могла, но чтобы наверняка...
Голос перехватило. Что еще сказать ему, который близкой, стоит за спиной. Обернуться бы, но... тогда он исчезнет.
Сверр мертв. И все-таки жив в ее памяти.
- Но я ведь не попробовала, не попыталась даже... простишь?
Простит. Они всегда прощали друг друга.
Она его - за жестокость и боль. Он - за то, что казалось ему равнодушием.
- Я ведь любила тебя, - Кэри гладила белый камень. - Действительно любила. Ты брат и... больше, чем брат, ты единственный человек в этом мире, кому я была нужна. Наверное, я просто не сумела тебя убедить в этом.
Выдох.
И пламя-цветок сворачивается, почти гаснет.
- Наш последний разговор... не разговор - ссора. Мне казалось, что еще немного и меня не станет. От страха. От ненависти к тебе. И поэтому я сказала, что лучше бы ты умер.
Не сказала - бросила в лицо.
Пощечина?
Почти. Он ударил первым в очередном приступе бессмысленной ревности, раскровил губы, опрокинул на диван и, свалившись сверху, горло сжал. Тогда Кэри показалось, что она умрет.
Был поцелуй, жадный и отвратительный.
Запах бренди.
Его волосы, упавшие ей на лицо.
Седые безумные глаза. И собственный страх, который вдруг исчез. Она ведь умирает, так чего бояться? И она сказала.
...ты превратился в чудовище... я тебя ненавижу...
...и люблю, того, кем ты был раньше.
...ненавижу и хочу, чтобы ты умер... слышишь? Я хочу, чтобы ты умер!
Она бы заткнула уши, лишь бы не слышать этого своего голоса, искаженного, надсаженного. Не чувствовать на губах вкуса крови, своей и его.
- Ты никогда меня не слушал, - на пальцах остается серая мягкая пыль, - так почему вдруг, Сверр?
Молчит.
Для него Кэри принесла лилии, снежно-белые с тягучим резким запахом.
- Ты отпустишь меня?
Тишина давит на нервы. Холод. И легкое скользящее прикосновение ветра к щеке, нежданная зимняя ласка, в которой хочется видеть ответ на заданный в пустоту вопрос.
- Спасибо, - Кэри касается губ пальцами, а пальцами - бронзы с мертвым именем.
Прощальный поцелуй.
Она гасит пламя, и лампу ставит на полку, но пальцы вдруг задевают что-то мягкое, и Кэри вытаскивает розу, темно-красную, черную почти, с посеребренными инеем лепестками. Цветок холодный, но еще живой. Его положили недавно, но... кто?
И для кого?
На черной карточке, привязанной к длинному лишенному колючек стеблю, ее имя. И Кэри читает его снова и снова, пятится, пока спиной не упирается в тугую дверь. И пружина скрипит, отворяется.
В лицо бьет ветер.
И роза падает из рук. Черная на белом.
И красный мазок ее, Кэри, пальто. Надежные руки мужа.
- Что случилось?
Ничего.
Просто страшно.
- Забери меня, - она цепляется за эти руки, прячет лицо у него на груди, слушает, как колотится сердце и успокаивается его звуком. - Пожалуйста, забери меня отсюда...
- Вечером мы уедем.
- Далеко?
- Далеко, - его ладонь скользит по ее щеке, стирая слезы талого снега. - Помнишь, я обещал показать тебе море?
Дом провожал хозяев, готовый уснуть. Раскрывались сундуки, выпуская белесые простыни чехлов, которые лягут, укрывая мебель от пыли. Поворачивались к стенам зеркала. И старый клавесин закрылся на замок. Брокк прошелся по библиотеке, прощаясь с книгами.
Расставание будет недолгим.
Он вернется.
Когда?
Сложно сказать...
- Надеюсь, не отвлеку вас, Мастер, - Кейрен из рода Мягкого олова ныне вырядился в черное. Ему не идет. В этом мире и так с избытком черноты, да и сам Кейрен чувствует себя на редкость неудобно. Он то и дело трогает лацканы пиджака, какого-то нарочито широкого, точно чужого, гладит рукава и круглые покатые пуговицы. Они выточены из белого камня, и кажутся глазами.
Нелепость какая.
- Ничуть. Чай?
Кейрен кивнул и сел у камина, вытянул тощие обесцвеченные руки.
- Пришли попрощаться? - Брокк коснулся чехла. Грязный, пусть белый, но все одно грязный.
- Скорее сказать "до свидания". Мне кажется, что мы еще встретимся.
- Письма прекратились.
- Но мы оба знаем, что это ровным счетом ничего не значит, - Кейрен почти позволил огню коснуться пальцев. - Вы не откажетесь прогуляться?
- Вы не в моем вкусе.
- Потерпите, - Кейрен встал, стряхивая с пальцев рыжие искры. - В последнее время мне легче думается на ходу...
- И полагаю, что вне стен дома?
- Именно, Мастер. Видите, как хорошо мы с вами друг друга понимаем.
Вежливая улыбка. И черное пальто.
- Вам не идет этот цвет.
- Знаю, - Кейрен вытащил платок и, наклонившись, вытер ботинки. - Но... смерть коллеги - это горе... вы ведь были знакомы с Филиппом?
Брокк кивнул. Знакомством это назвать было сложно, скорее случайная встреча на пристани. И все-таки он помнил человека с трубкой.
- Вы были близки? - поинтересовался Брокк.
Зима входила в свои права. И снегопад, начавшийся накануне, усиливался. Облака опустились ниже, громадные гнилые рыбины, сквозь раздутые брюха которых сыплется снег. И даже он пахнет дымом, грязью, чем-то кроме, но Брокк, сколь ни пытается, не способен уловить этот запах.
- Близки... в какой-то мере.
Парк изменился.
Дорожки замело, и тонкое покрывало снега скрыло бурую листву. Иней посеребрил стволы деревьев, придав им несвойственный прежде лоск.
- Полковник Торнстен сказал, что имел с вами беседу, - Кейрен заложил руки за спину. В нелепом пальто, пусть и дорогом, но скроенном по новой моде широким и коротким, он походил на черного голенастого аиста.
- И с вами, полагаю, также?
- Именно.
- В доме...
- В последнее время, Мастер, мне сложно доверять, что домам, что людям.
- А я?
- Считайте себя исключением, - Кейрен остановился у развилки. Старый куст шиповника ощетинился колючками, на нижних ветвях еще остались ягоды, пусть и сухие, но чересчур яркие для сегодняшнего дня. - Я принес бумаги Ригера.
- Благодарю.
- И буду вам признателен, если... эти бумаги были переданы в архив... а архив, вот несчастье, горел прошлым вечером... пострадал третий сектор.
- Тот, где...
- Именно.
Папка появилась из-под полы. И исчезла под полой же, Брокк прижал ее локтем.
- Они не остановятся, верно? - Кейрен спрашивал не о Лиге справедливости, которая вдруг исчезла сама собой, но о людях, за ней стоявших.
- Не остановятся, - подтвердил Брокк. - Эксперимент завершен, и я полагаю, что завершен весьма успешно...