Аннотация: Вообще-то описываемый прибор существует на самом деле. На конкурсе "ЮТ" рассказ вышел в финал, но оказался слишком взрослым для журнала.
Места у нас замечательные. Дубовые и берёзовые рощи. Сосновые леса есть, озеро проточное есть. Вода в озере такая прозрачная, что рыбу с лодки видишь до десяти метров вглубь, даже удить её из-за этого не очень интересно. Воздух у нас чистейший, поля заливные, цветочные. Хочешь землю паши, хочешь пчеловодством на ней занимайся.
А вот некому! Как вот после войны с немцами захудала деревенька, так и не возродилась. Дома вон крепкие ещё, а на всю деревню три человека. Я, Прасковья, ну мы с ней вроде как коренные, и Василиса. Василиса вроде как приблудная, пришла к нам неизвестно откуда, взмолилась, дайте, мол, дом, пожить хоть сколько, чего-то у неё там с квартирой случилось, обманули, говорит. Да что уж нам, пусть живёт. Васьки-покойника дом я показал ей, за его хозяйством никто не явится, ну вот она и живёт. Она ещё молодая, шестидесяти нет, справляется хорошо, хоть и городская. Подбивала нас бизнесом заняться, санаторий тут устроить, да только куда нам бизнесом заниматься. Нам бы просто жизнь дожить и ладно. Вон барин то наш помнится, когда я мальчонкой был, тоже бизнесом занимался, советская власть ему это припомнила. Он уж, небось, совсем в земле сгнил, а вот липы вековые, те, что он в своё время сам сажал вдоль улицы, остались. Летом выйдешь на крылечко, самосад в трубку забьёшь, а запах лип самосад перебивает.
Когда мне в дверь постучали вечером, так я даже как-то не испугался, не было у меня предчувствия беды, думал, кто из старух зайти решил. Дверь открываю, а там парень лет двадцати. В очках, с рюкзаком, весь из себя такой серьёзный, и сразу видно, что городской.
--
Примите, - говорит - на постой.
Я так удивился, откуда он взялся, на ночь глядя. Однако вроде как изба у меня большая, места на двоих уж точно хватит, а брать в ней нечего, воров не боюсь, да что уж там, у нас всё что можно давно уж своровали, провода вон и те на цветмет срезали. Старый дизель я себе с бывшей фермы нашей притащил, тоже вроде как своровал, а солярку Прасковье Степан привозит, он ей там то ли правнук, то ли муж правнучки, навещает, в общем.
Я ему рукой махнул, проходи мол, студент, и в общем спиной к нему и в койку. Ну, он там прошёл в соседнюю комнату, чего-то там поворошил, да и затих.
1
Встаю я рано, так что встал, стало быть, раньше своего постояльца. Первым делом в комнату к нему заглянул. Он не стал кроватью пользоваться, а на полу спальный мешок расстелил и в него забрался. А на столе какие-то приборы разложил, ну ясно, что необычное чего-то, я таких не видел никогда. В углу рюкзак, в нём банки какие-то, консервы, стало быть. Ну и ладушки.
Пока он спал, я пошёл удочки проверил, рыбу, что попалась почистил, в печь два чугунка запихнул, с рыбой и с картошкой. Пока сварилось он и проснулся.
Я на стол накрыл, он присел со мной, ну и познакомились. Оказалось, что зовут его Серёжей, что ему двадцать пять (а лицо у него без очков совсем детское), что он физик и изучает ещё психологию, ну и, в общем, будет тут в глуши писать диссертацию по психофизике. Ну, я так головой ему киваю, как будто понимаю чего, а сам думаю, ну какая на фиг тебе диссертация здесь, это ж тебе не город! Ну и тут он меня начал спрашивать про местных жителей, кто здесь, сколько народу. Скрывать то нечего здесь вроде, я ему как на духу всё рассказал, думал огорчится. Ведь ни девок тут у нас, ни развлечений. У меня вон одно, телевизор допотопный и всё. Ничего подобного! Даже обрадовался, наоборот, говорит, никто мешать не будет. Я ему под конец трапезы налил стопку, так он кочевряжиться не стал, выпил моего самогона с удовольствием. Нормальный парень!
Под конец он меня правда спросил, один ли я, есть ли родственники. Неприятный для меня вопрос, но опять таки, мне скрывать на старости лет нечего. Рассказал ему, как во время войны полицаем работал у немцев. Сколько уж тогда наших спас, вечно под петлёй ходил. Не оценили, пятнадцать лет лагерей дали после войны. Не расстреляли только потому, что народу тогда совсем мало осталось, работать было некому. Да и то правда, всё ж по идейным соображениям я к немцам пошёл, не нравится мне советская власть! Ну и трудно, в общем, с таким прошлым при Сталине жену завести. Он вроде как огорчился сначала, а потом так глянул с интересом и говорит:
--
А можно я на вас кое-что проверю?
--
Валяй! - говорю.
Он к себе в комнату слетал и вернулся оттуда с доской, на доске две блямбы металлические, а между ними циферблат полукруглый как на весах, ну и стрелка там понятное дело есть. Циферблат не простой, половина белая, половина черная. Ну он мои руки на блямбы положил, стрелка качнулась, он опять в комнату, за тетрадочкой значит, и записал цифру где стрелка остановилась, она в чёрное поле ушла, правда недалеко.
--
Это ваше постоянное состояние, - говорит.
А потом как начал мне анекдоты травить. По немцев! Да такие смешные! Я уж и протезы свои зубные вытащил, чтоб не выпали. Ну он меня повеселил и опять мои руки на блямбы. Я смотрю, а стрелка то качнулась, но в белом поле осталась.
--
Вот! - говорит Серёга. - Это ваш показатель при хорошем настроении. Принцип прост, одна пластина из серебра, другая из меди. Кладёте на них руки, получаете скачёк напряжения. Только в зависимости от настроения он разный. Так вот можно положив руки на пластины возвращать себе хорошее настроение, просто зная свой показатель хорошего настроения, добиваться, чтобы стрелка попала в него, держа руки на пластинах. Правда, здорово придумано?
Я, конечно, согласился, хотя по мне чем бы дитя не тешилось, а лишь бы не плакало.
2
Ну жить то нам в деревне стало веселее. Сергей Прасковье крыльцо поправил, Василисе крышу починил. У Прасковьи пёс есть дворовых кровей, Жучёк. Так он обычно и на Василису и на меня брехает, со двора, от миски своей никуда. А на студента моего так даже и не тявкнул ни разу, и ходит за ним взялся как привязанный. А тот иногда и днями и ночами со своим прибором по полям да по лесам местным. Уж куда только не забредал. Сам признался, что Жучёк его к дому назад приводит вечером. По ночам иногда сидит перед каким то маленьким своим телевизором, но с кнопками и стучит по ним как на машинке печатной, ну просто писарь штабной! И тогда уж целый день спит. А то иногда вечером как сядет со старушками нашими на завалинке, да как начнёт с ними бухтеть за советскую власть. Они ему про то, как при ней было хорошо, а он им про то, как при ней было плохо. Они ему про пенсию, Василиса про квартиру, а он им заграницу, куда теперь можно ездить. Ну нескучно в общем.
А потом вдруг всё стало меняться. Не сразу, постепенно. Я как-то не сразу заметил, что перестал улыбаться Серёжа. Стал он мрачным, задумчивым. Ходит со своим прибором по деревне, что-то записывает. Потом он начал много работать, будто наняли мы его, или прям в рабство взяли. Доводил себя до изнеможения колкой дров, бегал иногда вокруг дома моего, Василисе вдруг стал строить изгородь из камней, с реки их таскал. И вот как совсем ему плохо станет, он сразу раз и за прибор свой, а потом показания записывает. А то иногда просто возьмёт камень, и давай с ним приседать пока не свалится, или пойдёт по деревне окна бить. В церковь нашу заброшенную начал ходить с этим прибором. И всё задумчивей и серьёзней становился с каждым днём. В конце концов, когда я увидел, как он голышом лезет в заросли крапивы, я не выдержал:
--
Слышь! - говорю. - Учёный! Ты чего творишь то?
А он в зарослях крапивы покувыркался, пошипел, весь красный вылез, на прибор свой руки пожил, показания записал и, одеваясь, начал рассказывать.
--
Видите ли, - говорит, - я уже знаю, как с этим прибором получить хорошее настроение, но дело в том, что тут я ничего нового для себя не открываю. Но вот другая сторона, тёмная, там, где у нас гнев, ярость, ненависть, мне кажется более интересной. Вы знаете, что древние святые морили себя голодом и унижали всячески плоть свою, добиваясь просветления? Зачем они это делали? По три года в ямах сидели, хлестали себя плетьми, стояли коленями на горохе? Я вот думаю, что может быть в мучениях есть какой то смысл, как и в постоянном плохом настроении. Может быть, я увижу что-то за пределом обычного человеческого гнева и обычных человеческих страданий? Психофизика занимается и этими проблемами тоже!
Я уж ему ничего не стал говорить, но, по-моему, это уже не просветление, а самое настоящее помутнение. Где это видано, чтобы парень молодой и образованный изгороди из камней городил вручную и по крапиве голый катался.
Да это ещё что! На следующий день я обнаружил его во дворе, он прибил себе руку гвоздями к колоде и по одному их вытаскивал, корчась от боли, ржавыми плоскогубцами. А когда тем же вечером я к иконе повернулся, чтобы перекреститься, он вдруг скорчился напротив меня, как будто я ударил чем. Ну и я от греха подальше попросил его переселиться.
3
Ну и стали мы теперь жить вчетвером. Сергей себе избу нашёл и жить стал в ней. Жучёк от него ни на шаг, а Сергей то пропадёт, то появится. Осунулся весь, похудел, очки носить перестал. Несколько раз он видимо в город ездил, но всякий раз к нам обратно возвращался, женщинам нашим в помощи не отказывал, и огороды их исправно полол и дрова им колол и в бане крышу перекрыл, и даже роды помог у Прасковьиной свиньи принять.
Как-то девушка какая-то его разыскала у нас. Поймала посреди улицы, белым днём. Ей бы вечер с ним провести, погулять с ним пару дней по природе, поговорить, глядишь и одумался бы человек. А она сразу в слёзы и на колени перед ним. А он только в сторону глядит и глаза у него как будто чёрным налиты. А ведь вроде как в первый раз я его увидел, так они, кажется, серые были. Я такие глаза у немцев только видел, когда они у церкви детей партизанских расстреливали. Жучёк рядом сидит и скулит.
Ладно.
Потом я к нему пришёл, где-то через месяц. Мол, к чему там твои исследования привели?
А он мне на прибор свой показывает и гордо так говорит:
--
Привели!
Ну, я смотрю, а прибор то изменился немного. Блямбы стали из другого металла, и как будто массивнее, просто так теперь такой прибор не потаскаешь. А циферблат то теперь на две трети чёрный и только на треть белый.
--
Чего это тебе даёт? - спрашиваю.
--
Дает, - сказал студент и глаза закрыл. Потом открывает и говорит. - Вот у вас рядом с печкой в половице щель широкая, вы половицу отдерите и найдете там меж камней фундамента давнюю потерю.
Мы с ним поговорили немного за жизнь, разговор у нас не склеился, уж больно он был весь напряжённый, ну я ему бутыль первача оставил, а сам домой. Первым делом к печи и половицу с щелью у самой стены обухом топора разбил. А под ней тоже, щель, но только между камнями, а в ней лежит нож. Трофейный, немецкий. Я думал, увели у меня его Прасковьины внучата, а он оказывается просто в щель завалился. Эх! А я ведь тогда переживал, хороший нож. А он вон где.
Это что ж получается. Учёный то наш может видеть сквозь землю?
4
Через неделю я к нему днём заявился с басней, которую сам придумал. Мол, барин в своё время, когда от красных бежал, клад где-то здесь зарыл. Ну и мол, давай его найдём.
Он на меня долго так смотрел, потом и говорит:
--
Я знаю, что вам нужно, только староваты вы теперь для этих дел, вам бы, Савелий, лет на сорок пораньше.
Я к нему с лопатой пришёл, так он у меня лопату отобрал и пошёл в лес, туда, где раньше кладбище немцев было, их кости потом немцы же увезли куда-то лет через сорок после окончания войны. И у нас там дубовая роща рядом, так вот он там камень нашёл, большой такой валун, и со стороны леса возле него яму выкопал. Много не копал, буквально и метра в глубину не было, когда у него зазвякало под лопатой. Он оттуда вытащил свёрток, старая полуистлевшая немецкая шинель, а в ней короб металлический, весь проржавевший. Он его об землю, а оттуда кольца, десятки золотые, царских времён, и почему-то ордена, и почему-то в основном немецкие, всякие железные кресты и прочее.
--
Хватит? - спрашивает.
--
А что? - говорю. - Ещё есть?
Он так оглянулся вокруг и ответил:
--
Да до фига!
5
Август наступил, Ну мы, понятное дело, к зиме готовиться принялись.
Серёга нам помогал в меру сил, периодически куда-то пропадая. Уж не знаю, чем он там питался, но исхудал страшно он, ну просто кожа и кости. Старухи то его пытались подкормить, да только он их откровенно посылал ещё у крыльца, они к нему и в дом зайти боялись. Но вот сила у него в руках была неимоверная. Я видел, как он ради забавы гвозди руками гнул.
Ну и как-то пришёл он ко мне вечером, при свете лампочки у него вид был совсем нечеловеческий. Ногти на руках чёрные как будто, ну прямо когти, глаза такие стали, зрачки с точку, понятно, что такому очки не нужны. Волосы наоборот как будто посветлели.
Ну мы с ним посидели, и он и говорит:
--
А я ведь к вам попрощаться пришёл.
--
Уезжаешь? - спрашиваю. А у самого ну облегчение на душе, как-то неуютно в последнее время нам было рядом с ним.
--
Ухожу, - говорит. - Ничего не могу для вас сделать?
Да у меня его стараниями уже всё было и так. Он прав был, это молодым золото нужно, а мне оно теперь зачем, в подвале у меня его пудов пять теперь. Инструмент справен, ещё тепло, а мы уж и насушили и наварили с женщинами, все с запасом.
--
Нет, - говорю. - Ничего уже не надо, спасибо, что о стариках позаботился. Мож заедешь к нам как-нибудь ещё.
--
Это вряд ли. Я вам вот что скажу, если увидите мой труп, не верьте глазам своим!
6
Ночью я проснулся от собачьего воя. Мне сразу стало понятно, что случилось, что-то из ряда вон! Но выйти из дома я не смог. Ночь была темна и ни одной звезды на небе, дождь хлестал стеной, порывы ветра захлопывали дверь передо мной, как будто кто-то не хотел выпускать меня из дома. Я всё-таки вышел, но каждый раз, когда пытался шагнуть к дому Прасковьи, порыв ветра сбивал меня с ног. Я ничего не смог сделать, назад вернулся на карачках, с трудом открыв дверь, потерял сознание в доме.
7
Утром вся деревня была завалена сучьями. Было много сломанных деревьев, некоторые были вывернуты с корнем. Заборы повалены, с крыш черепицу посрывало.
Жучёк выл не переставая, и, когда Прасковья его спустила сцепи, он побежал сразу к нашей заброшенной церкви. Там мы и нашли нашего студента. От него почти ничего не осталось, обугленные кости лежали перед алтарём внутри нетронутой огнём одежды. На полу вокруг костей была нарисована звезда и какие-то странные знаки были начерчены мелом в её углах. На алтаре стоял его прибор, на этот раз циферблат был сплошь чёрным, только с самого краю была белая полоска. На циферблате не было цифр, вместо них были некие значки, которые к математике никакого отношения не имеют. Рядом лежали глазные яблоки, абсолютно нетронутые огнём. Я до сих пор думаю, неужели он их вытащил из своей головы руками, прежде чем решил уйти.
Я положил руки на металлические пластины, стрелка слегка дернулась, оставаясь в узкой белой полосочке.
8
Мы закопали кости на кладбище рядом с церковью. Бабы молятся за его душу каждый вечер, а я вот не молюсь. Я думаю, что он не умер.
Как-то раз, по телевизору, рассказывали, что если взвесить человека до и после смерти, то разница будет в двадцать грамм. То есть что-то выходит из человека, когда он умирает, и это что-то весит двадцать грамм. Ну а из студента значит вышло больше, намного больше. Значит он теперь просто не здесь.