Однажды я стал богатым. Действительно богатым. Так, что можно было закрыть глаза и вообразить себе, практически, что угодно, - и все это я мог купить. Вы спросите, как такое может быть? А так, как об этом мечтают все: я получил наследство. Я, самый обыкновенный, седой, но не старый, профессор филолог-славист одного старого европейского университета, здания которого утопают в зелени древних дубов и вековом спокойствии средневековых стен, и мудрости, творивших в нем людей, получил неожиданное наследство. Зовут меня Александр. Александр Татеефф-Бельман. И мой пра-пра..., тот, что наградил меня первой частью моего витиеватого имени, воевавший когда-то против шведа с кипучей кровью, попал в плен в эту одурманенную холодом и вечностью камней страну. От предка же моего мне достались прямой нос с горбинкой, карие глаза, дневники, заботливо переписанные моим дедом в 1911 году, ссохшийся форменный мундир войска Петрова, да и печатка с непонятным золотым узором по большому чуть теплому черному камню.
И вот однажды, серым дождливым декабрьским днем, под самое Рождество, когда в корпусе нашего маленького покосившегося здания факультета я, как обычно, остался один, дверь в мою библиотеку распахнулась. Таинственный незнакомец, походивший на монаха-доминиканца времен Святой инквизиции, скинул капюшон, обрызгав меня дождем, обнажил свое черепообразное лицо с тяжеленными очками на тонком носе, посмотрел на меня, прищурившись всем лицом и, не ослабляя оскала, уведомил меня, что я получаю часть наследства моего дальнего родственника, скончавшегося в Германии. Законный уведомитель стрелял на меня недобрым взглядом, шмыгал носом и потрясывал головой, давая всем своим видом понять, что вот так ведь: везет некоторым идиотам, даже по прошествии ста пятидесяти лет... И "угораздило ведь так тому случиться, что наследников и было-то не так уж и много, да последняя война унесла почти всех осевших в Германии моих далеких кузенов и кузин, поэтому я, ...а-ла-ла... Татеефф-Бельман, наследую такую-то сумму денег..." Лампочки стоящей за спиной благодетеля-инквизитора елки закружили перед моими глазами в предобморочном хороводе и я, кажется, начал сползать со стула, но законный исполнитель цепко схватил меня своей костлявой рукой, и поднес мою ладонь с печаткой на мизинце к самым стеклам своих бинокулярных очков.
- Да, да, - сказал он, пыхнув теплым дыханием в мои внезапно похолодевшие пальцы, - и перстенечек тот, как и должен быть.
***
Тому прошло уже пятнадцать лет. И я снова нищ. Я долго привыкал к тому, что у меня столько много денег, от встреч с прожигающими меня своими взглядами банкирами голова шла кругом, деньги считать я никогда не умел, и под конец я согласился вложить свое наследство в сверхприбыльную стройку офисно-туристического комплекса в низовьях пастельных гор южной Франции, недалеко от Санкт-Пола. Дела шли неплохо, я даже начал привыкать к ведению деловых бумаг и проведению расчетов, но война в Персидском заливе разрушила мои, а точнее, планы моих советчиков и распорядителей, оставив их просто без работы, а меня еще и без копейки денег. Должен признаться, что я недолго горевал, - я покупался еще с неделю в бирюзовых волнах залива Коте Де Азур, и с чувством глубокого облегчения вернулся в свою маленькую, заваленную словарями, учебниками и, конечно же, томиками подборки классических детективов холостяцкую университетскую квартирку.
Да, я холостяк. Нет, женщины в моей жизни были и немало: шесть штук. Каждой я честно отдал по три-четыре года с перерывами на восстановление сил. И сейчас прошло уже несколько лет, как я совсем один, время уделяю только своим студентам, чтению детективов, Интернету и прогулкам по парку. Конечно, я еще надеюсь, что в жизни мне встретится женщина, пусть даже немного стерва, но с которой мне не будет скучно. Женщина, которую я при всей моей любви к психологическому анализу и разгадыванию дедуктивных загадок не смогу размотать до катушки за три упомянутых года, отведенных мне на мои романы. Я надеюсь.
***
Сейчас я сижу в самолете и лечу на Ривьеру, к розовым скалам и бирюзовым волнам: в те замечательные места, где я недолго побыл богачом. После потери всех своих миллионов, там, на побережье, у меня оставалась маленькая уютная четырехкомнатная квартирка, в старом доме с облупленной терракотовой штукатуркой и резным балкончиком, нависающим над узкой заросшей дорогой-серпантином, шуршащей прямо вдоль моего палисадника.
- Простите, вы не выпустите меня? - девица улыбнулась. Она уже встала со своего кресла и стояла, неуклюже завалившись на спинку своего кресла.
- Конечно, конечно, - я засуетился и вылез в проход салона.
Девица прошла в сторону туалетов, и я проводил взглядом ее формы почти до самого конца салона. Тряхнул головой - где-то в теле кольнула мысль о вреде и последствиях долгого одиночества. Я сел.
Так вот.
Еще в течение пары лет я возвращался во Францию и проводил пасхальные и летние отпуска в своей резиденции. Но потом я продал ее своему хорошему приятелю, адвокату, помогавшему мне выбраться живым из состояния полного банкротства. Андре Холгерсен - так звали моего друга - решил тогда перебраться в эти края и открыть там свою практику. Он был молод, жена его Жаклин была тогда еще стройна, честно говоря, из тех времен помню только копну ее рыжих, разбросанных по плечам кудрей и сверкание белых коленок стройных ножек, - они тогда только что родили свою первую дочь, и мне подумалось: какого черта эта квартира стоит пустая? Пусть лучше мой добрый друг Холгерсен живет здесь и стругает детей со своей длинноногой Жаклин. Холгерсен был счастлив получить столь отменное жилье за сравнительно небольшие деньги и полностью оправдал мои ожидания: в течение последующих лет они с Жаклин умело настрогали еще трех девиц.
- Простите... Можно я сяду на свое место?
"Простите, простите,... выпустите, впустите..." Но это в любом случае лучше, чем проситься выйти самому. И не дай бог у окна!
Так вот. Я лечу к Холгерсену. Дома мне все равно делать нечего, студенты разъехались, а Андре зовет уже давно. Надо мной, как над закоренелым холостяком, они с Жаклин взяли шефство. В этот раз я обещал провести с ними Рождество. Квартиру они мою давно уже продали, и поселились в одноэтажной вилле на окраине небольшой деревни. На рождение дочерей Холгерсен наложил временное табу, но зато в их саду поселились две лошади, три собаки, кролики, две кошки, павлины и рыбы в маленьком искусственном прудике.
Самолет накренился в повороте, и, казалось, резанул крылом голубизну воды. Девица сидела, поджав губы. Я закрыл глаза и вздохнул. Буквально через минуту самолет бухнулся на посадочную полосу у самой кромки воды.
- Александр! - радостно кричал Холгерсен, подпрыгивая и махая мне из-за голов встречающих. Да, я забыл сказать, что Холгерсен - очень хороший адвокат, работает с датчанами, французами, американцами и даже русскими мафиози. Он щупл, маленького роста и постоянно смеется.
- Ну, как ты? - спросил меня Холгерсен, как всегда похохатывая, когда мы сели в его ржавый джип, крайне несоответствующий его положению. - Дверь захлопни получше.
Я открыл дверцу и хлопнул изо всех сил. С сидений в воздух полетела пыль, кошачья шерсть, перья и, по-моему, даже с потолка мне на голову посыпались крошки.
- Нормально. А ты, как?
- Отлично! - засмеялся Холгерсен. - Я только должен тебя сразу предупредить, что тебе сегодня придется посетить с нами одно мероприятие. Ты же помнишь моего партнера Жан-Поля?.. Мой же офис, дверь напротив? Возле бюста Сталина?
- Да, конечно, отлично помню.
- Сегодня похороны. Его убили.
И лицо Холгерсена стало неожиданно серьезным.
***
Похороны Жан-Поля прошли как во сне. После перелета у меня начала раскалываться голова, я выпил две таблетки парацетамола, а потом еще две.
В полупустой церкви сидели: мы с Холгерсеном, рядом с нами через два стула сидел владелец ресторана, который располагался на первом этаже прямо под конторой Холгерсена и Жан-Поля. Расплывшаяся вширь Жаклин с обнаженными коленками нервно покачивала одной ногой. В первом ряду сидела молодая женщина в черной шляпке с опущенной головой, и я видел только ее затылок.
- Жена. Пардон - вдова. Изабель, - прошептал мне на ухо Холгерсен.
В сторону гроба я старался не смотреть. В голове роились мысли о моей собственной личной жизни: а как бы я хотел? Вот так, чтобы была женщина, может, дети, или лучше уйти в одиночестве и не отнимать времени даже у такого незначительного количества людей, как здесь. По-моему, я задремал, потому что вздрогнул, когда заскрипела за спиной дверь, и в луче света появился силуэт. Кажется, это была женщина. Дверь закрылась, и нас снова поглотил полумрак.
- Секретарша Жан-Поля, мадмуазель Кию, - снова прошептал Холгерсен.
Женщина села там же у самых дверей.
На кладбище игровая расстановка фигур не изменилась. Жаклин томилась и переминалась с ноги на ногу, директор ресторана зарыдал, жена Жан-Поля, теперь я смог рассмотреть ее милое личико с черными очками на маленьком пуговичном носике и белой челкой под сеткой вуали, стояла молча, время от времени, поднимая и задерживая под носиком кружевной белый платок. Секретарша стояла напротив, в нескольких шагах за нами.
Голова разболелась еще больше. В машине у Холгерсена в бардачке нашелся аспирин, и я выпил еще две таблетки.
В высокосводчатом белоснежном доме бедняги Жан-Поля царила музейная чистота. В ярком низком зимнем солнце, палящем в высокие окна, я чувствовал себя как муравей под микроскопом. Мы все расселись по белым диванам и креслам в гостиной, и два похожих друг на дружку маленьких шустрых кривоногих работника ресторанного обеспечения на дому бросились предлагать закуски и напитки.
Холгерсен нашептал мне: Жан-Поля убили уже две недели назад, ему в офисе проломили голову кованой кочергой для камина, - но следствие не выдавало тело для захоронения. Еще он объяснил, что народу мало, потому что всем уже надоело ждать, да и горечь утраты притупилась. Многие все-таки решили не откладывать своих праздничных поездок, поэтому - никого...
Я выпил залпом стакан розового крепленого вина, и сразу почувствовал приятную тяжесть в коленях. Кажется, стало легче и голове.
- Я благодарю вас, что вы все-таки пришли почтить память моего дорогого мужа, - встала с кресла и, наконец, заговорила детским ангельским голоском Изабель, вдова убитого. - Жан-Поль, он был милейший человек. Замечательный муж. Воспитанный без родителей, по приютам, он смог многого добиться в жизни. Он никому не делал вреда, - вдова сглотнула слезы, - я буду молиться каждый день за то, чтобы полиция смогла найти виновного...
- Далеко ходить-то не надо...
Я чуть повернул голову в сторону и понял, что это сказала секретарша убитого. Она была уже в возрасте, седые волосы были стянуты в тугой пучок.
- Что вы сказали? - ангельский голосок задрожал.
- Попридержала бы язык-то...
В глазах у меня уже прилично поплыло от смеси лекарств и спиртного и я не сказу сообразил: обрушилась ли это картинка в моих глазах, или упала в обморок вдова... но через мгновение ока она оказалась на коленях старухи, вцепившись ей в глотку наманикюренными ногтями.
Я никогда в жизни не видел дерущихся женщин, поэтому я отскочил в сторону, нелепо взмахнул руками и сшиб китайскую вазу на подставке. Ваза разбилась о стену.. Жаклин завизжала.. А Холгерсен в уверенном порыве бросился в центр драки. Старуха неожиданно встала, словно вулканическая скала, Холгерсен упал на диван, а бедняжка вдова, ослабив хватку, опрокинулась спиной на стеклянный кофейный столик, размозжив его своим тельцем на несколько звонких кусков... И так и осталась лежать неподвижно, словно умерла.
Мы замерли в остолбенении... Тяжело хрипела старуха, и сзади эхом отозвался звон разбитых стаканов, упавших из ослабевших рук одного из братьев ресторанщиков.
- Убийца, - прохрипела секретарша; силы покинули ее, и она плюхнулась на диван.
Вдова вдруг зашевелила своей фарфоровой головкой и начала присаживаться, опираясь ладошками в перчатках на осколки.
- Слышь! Кухня! Подсобите! Отведите хозяйку на кухню, налейте ей воды или чего покрепче! - деловито распорядился Холгерсен.
Ресторанщики увели вдову, Жаклин покривила губками, но пошла вослед.
- Если бы не это ее алиби, я бы точно знала, что это она сделала, - качала головой убитая горем женщина. - В день убийства ее вовсе не было в городке. Она уезжала на побережье на этюды. Я сама отправляла ее, она мне звонила справлялась о его планах, я сама отвечала на ее звонки... Полиция проверяла... А я... Я... Я любила его, как сына, - женщина не унималась, - я готовила ему завтраки, я знала все его любимые блюда, привычки, сигареты, я заказывала ему шампуни и крема от сыпи. Он был мне как сын... Эту эгоистичную стерву не волновало ничего, кроме своего благополучия... И теперь - наследство ее...
- Мадмуазель Кию, - Холгерсен поднялся с дивана и протянул даме руку для поддержки, - если вы нормально себя чувствуете, то, давайте, мы подвезем вас домой. Сейчас уже ничего не изменишь. Бедняга Жан-Поль... Это большая потеря для всех нас.
Мы покинули дом вдовы, секретарша отказалась от наших услуг и побрела по обочине. Мы взгромоздились в машину Холгерсена. Голова моя не держалась на плечах и перед глазами опять мелькали белые коленки Жаклин.
- Боже мой! - проворчал я, закрывая глаза, - во что я влип тут с вами!
Я потряс головой, пытаясь разогнать туман в голове, но не получалось, и последнее, что я выдавил из себя:
- А что?... Большое было наследство?...
***
Рядом со мной сидела все та же девица из самолета.
- Разрешите, я пройду?
Я улыбнулся. Девица начала протискиваться мимо меня, раньше, чем я успел встать. Она уперлась ладонями мне в колени, заглянула мне в глаза и вдруг поцеловала меня в губы, потом в щеку, другую щеку... Губы у нее были горячие и мокрые, и дыхание смердело... Я начал сопротивляться ее поцелуям, завертел головой, открыл глаза и увидел над собой трепетные лошадиные ноздри и челюсти, жующие прямо мне в лицо.
В дверях раздался дружный девчачий хохот. Лошадь фыркнула, оплевав меня, и зацокала прочь из моей комнаты. Я застонал от отвращения и стал отирать лицо. Рядом на подушке лежала морковь: целая и пожеванная.
- Ах, шпана! - слышался за дверями комнаты голос Холгерсена, - а ты пошла, дура здоровая, шу! Шу! Где София? Почему лошадь в доме? Софии-и-я!!
Я сел на кровати. Это две средние дочери Холгерсена. Погодки: натуральная банда. Их старшая сестра, унаследовавшая рост Андре и фигуру Жаклин, была похожа на шарик на тонких ножках, две средние, хорошенькие, всегда держались вместе и страшно шалили. Младшая, красавица, с горящими глазками, дикая как зверек, вечно пряталась в кустах, на деревьях, в кроличьих клетках.
- Прости, друг, - заглянул в комнату Холгерсен .
- А-а... Все в порядке. Заходи, - я спустил ноги на прохладный каменный пол.
- Как твоя голова?
- Нормально. Гудит, но ерунда, право... Слушай, что там все-таки за история со вдовой Жан-Поля?
Холгерсен сел в кресло напротив моей постели.
- Секретарша ненавидит ее. Считает ее причастной к убийству, хотя сама точно знает, что Изабель не было в городе. Бедный Жан Поль...
- А что ты сам думаешь? Вы все-таки ввязываетесь в темные истории... Думаешь, были враги? А за себя не боишься?
- Последнее дело было очень скользким. Связались с одним новым русским. Несколько встреч, а он ни разу не снял черных очков. Ты, понимаешь, что рассказывать я тебе не имею права, но зато я знаю, сколько денег лежит на счету у дочери бывшего честного народного президента России, - Холгерсен заржал.
- И охота тебе связываться с ними? У тебя четверо дочерей!
- Ты меня знаешь... У меня есть свои слабости... Кстати это они подогнали мне по моей же просьбе этот бюст Сталина! Роскошь, скажи! А тот прошлый клиент, жматюга, привез мне Ленина в шапке ушанке. Меньше моей ладони! Во! - Холгерсен выставил перед своим огромным носом свою маленькую уверенную ладошку.
- Знаю, знаю... Послушай. Организуй мне встречу с вдовой? А?
Холгерсен хлопнул несколько раз глазами.
- Зачем тебе?
- Во-первых, мне делать нечего. Во-вторых, я холостяк. Выведу ее в свет, поедим, поговорим о высоком. Сколько она унаследовала, не знаешь, случайно?
- Как же мне не знать, когда мы с Жан-Полем заверяли бумаги друг другу, включая наследственные. Несколько "больших кусков"... Ты что, жениться собрался?
-А, что? Может и да.
***
В центре города раскинулась пестрая Рождественская ярмарка. Глиняные и фарфоровые фигурки ангелов, засушенная икебана, подушечки с лавандой, домашняя выпечка. Время меня не подгоняло, и я остановился возле огромных медных котлов и выпил стаканчик глинтвейна, разглядывая в котле свое расплющенное отражение и корча ему рожицы. Запах жареного в сахаре миндаля будоражил мне ноздри. В глубине площади находилась контора Холгерсена, на первом этаже располагался ресторан, в который я и направлялся на свидание с богатой вдовой.
Вдова явилась в строгом розовом костюме и прической, "а ля звезды пятидесятых". Почти Мэрилин Монро. Я мысленно поблагодарил судьбу за этот ужин и вслух поблагодарил ее за согласие прийти. Мы долго сидели, разговаривали об исторической ценности этих мест, заказали гусиную печенку, пили Кондрие. После двух бокалов, глаза у вдовы заблестели, она перестала печалиться, и в глазах у нее заиграл огонек флирта.
- Я слышал, что Жан-Поль оставил вам большое наследство, - спросил я.
- Да, - потупила глаза Изабель, - я узнала об этом только после его смерти...
- Ах, вот как? А то уже я думал... - усмехнулся я, стараясь как можно старательней подчеркнуть, что это шутка.
Вдова вскинула на меня чуть встревоженный взгляд, тут же оттаяла:
- Зачем вы позвали меня сюда?
- Не знаю. Вам, верно, сейчас одиноко. И я как-то особенно остро почувствовал свое одиночество в этом году...
- Я всю жизнь одинока. Мать моя умерла при моем рождении, а отец трагически погиб, когда мне было всего 15 лет.... А что? Университетский профессор не имеет своей профессорши?
- Сейчас нет. А вы знаете? - я сделал глоток вина и поставил бокал. - Я ведь совсем недавно был очень богат.
В глазах у Изабель опять блеснул азарт.
- Да. Да. Оказывается я последний в роду богатый наследник. Но я просадил все свои деньги в погоне за еще большей прибылью...
- Кто не рискует, тот не пьет шампанского, - неожиданно тихо и отрешенно сказала Изабель.
- Примите еще раз мои соболезнования насчет вашего мужа, - я решил, что наше свидание пора завершать.
- Да что уж там? Судьба! Что не сгорит, то сгниет...
За окном ресторана остановилась женщина средних лет в скромном сером пальтишке. Я сидел лицом к окну, и взгляды наши встретились. Как бы невзначай. Но в этом взгляде было что-то особенное. Где же я встречал эту женщину?
На следующий день я отправился в центральную библиотеку Ниццы. По горной дороге в автобусе меня укачало, и я в очередной раз пообещал себе заняться своей физической формой, походить в спортивный зал и проверить сосуды, и вестибулярный аппарат. Последняя мигрень после перелета тоже насторожила меня.
Выйдя из автобуса, я поспешил купить прохладной содовой, и мне опять показалось, что в толпе я увидел знакомое лицо странной незнакомки.
В библиотеке я просидел целый день. Это был истинный рай. Наверное, тоже самое чувствовал бы затрапезный иноземный археологишка попавший в первый раз в Каирский музей. В голове моей роились разные мысли и, чтобы развеять некоторые подозрения или получить основания для новых соображений, - я просидел целый день в архивах с легкой руки и благодаря связям Холгерсена. Накопировал массу биографических сводок и газетных вырезок. Раскопал и своих дальних германских родственников - князей с фамильными замками. Почему бы и нет? Если это поможет мне в устройстве личной жизни?.. Уже под закрытие я успел в контору записи актов гражданского состояния. Предоставил официальную бумагу о сборе нужной мне информации. Уходил после закрытия. Архивариус открыла мне ключом и от души хлопнула мне в спину дверью.
- Ты что это серьезно с вдовой? - покрутил у виска Холгерсен. Он загремел ключами, подыскивая нужный от конторы Жан-Поля, и временно нахлобучил свою кепку на голову гипсового Сталина. (Накануне криминалисты сняли с конторы пломбы). - Я тебя не узнаю, Александр... Сейчас придет мадмуазель Кию разбираться в бумагах Жан-Поля. Надо отсортировать все бумаги, касающихся наших совместных дел, ведь мне придется продолжать их одному.
- Слушай, откажись от всех подозрительных дел, а? - на душе у меня было неспокойно. Холгерсен все смеется, да шутит, но кто-то же грохнул добряка Жан-Поля. - По крайней мере, от этого скользкого дела с родственниками президента.
- Я подумаю. Правда.
Хмурый, туманный день подходил к концу и наступал такой же хмурый вечер. В конторе мы перебирали бумаги, - я помогал, чем мог, временами зачитываясь записками и ходом мысли талантливого адвоката, моего друга Холгерсена. Попросил разрешения кое-что почитать и сложил все в папку. Пришла мадмуазель Кию. Готовила нам кофе, собирала свои вещи в коробки, несколько раз бралась плакать над кружками, салфетками и ручками Жан-Поля. Заботливо стирала дактилоскопическую пудру, оставленную криминалистами, и снова хлюпала носом.
- А что с отпечатками на кочерге-то? - спросил я тихо друга, пока мы носом к носу стояли на карачках на полу, собирая бумаги на выброс.
- А что там? Там всех подряд... И мои в том числе. Твоих, разве только что не нашлось...
- Мда...
Холгерсен перетащил нужные бумаги напротив по коридору в свои кабинеты. Я помогал. Мадмуазель Кию убиралась. Мы попрощались с ней и пошли вниз в машину. На улице поднялся страшный ветер с мокрым дождем, я прикрылся от ветра папкой.
Холгерсен заверещал и шустро запрыгнул в машину.
- Андре! - крикнул я сквозь стекло.
- Что?!
- Ты кепку забыл? Пригодится?!
- Что?!
Я махнул рукой и поспешил по лестнице вверх... В дверях стояла мадмуазель Кию и запирала дверь ключом. Я сдернул кепку с головы бюста вождя мировой революции и надел себе на голову.
- Мадмуазель Кию! Я возвращался за кепк!...
И все исчезло.
Темнота.
Темнота.
Пустота...
***
- С возвращеньицем, Александэр, - сказала марлевая повязка с маленькими глазками и кустистыми бровями. - Пусть полежит еще с полчасика и потом сядет. Если не тошнит и голова не кружится - забирайте его домой.
Я завертел головой, сразу почувствовал режущую боль в темени. Я застонал.
- Не вертись, - слева на стуле сидел Холгерсен. - У тебя пять стежков. Волосы пришлось подбрить. - Он хохотнул: - Прости, не буду. Тебя чуть не убили... Кепка спасла.
- А что говорит мадмуазель Кию? - прохрипел я.
- А при чем тут она?
- Она должна была все видеть? Она стояла возле двери, хоть и спиной.
- Ты, знаешь друг, ты бредишь. Там никого не было. Я ее спрашивал. Я посидел, посидел в машине. Потом поднялся наверх, - ты лежишь.
- И из подъезда никто не выходил?
- Я не обратил внимания, прости...
- А папка, папка где?! Я набрал у тебя кое-каких бумаг почитать на сон грядущий...
- Важные бумаги?
- Да нет, ерунда, твои старые заметки.
- Кому-то понадобилась эта папка?
- Или нужна была другая... Но забрали эту...
- Ты о чем? - нахмурился Холгерсен.
- Пошли домой. К черту отсюда. Домой.
Мы вышли в коридор, в коридоре на кресле сидела мадмуазель Кию, увидев меня, она вскочила.