Он сидел возле телефона, протянутого из прихожей на длинном шнуре до тумбочки у дивана, и пытался смотреть, что делается на футбольном поле. По телевизору показывали футбол, а это значило, что уже давно перевалило за семь часов вечера.
Вот и он сам уже успел вернуться домой с работы, зайдя в магазин перед этим и купив восемь штук отбивных, пакет картофеля и пару бутылок красного сухого чилийского. Очень хотелось есть.
На зеленом поле мельтешили фигурки игроков, но ни счет, ни игра не занимали мыслей.
Почему так все плохо? Когда и почему все стало так плохо?
Он помнил, как однажды, крупно поругавшись, причем совершенно без повода, они разъехались и неделю жили у родителей. Она - у своих, он - у своих. Только вот потом, после всех слов, что были высказаны в аське и по телефону, они опять встретились в этой квартире, и он сказал тогда:
- Слушай, чудо... С тобой бывает плохо, очень плохо... Но без тебя - хуже.
И она улыбнулась, обняла, успокоила, сказала, что - все. Тема больше не обсуждается, и ничего не было, и вообще она только его...
А он знал, что все не так. Знал, но делал вид, что верит, кивал радостно, по-щенячьи мотал головой от удовольствия, когда она трепала его шевелюру, прижимался к ней тесно-тесно, боясь потерять совсем.
А она все чаще и чаще в разговорах, в спорах о прочитанном, просмотренном, прослушанном говорила вдруг:
- А вот Виталик - он вот что думает...
Виталик - вот! Вот с чего все началось! С Виталика!
Виталик появился как-то сразу и вдруг. Он, Виталик этот, у нее на работе появился. И сразу она стала ссылаться на Виталика, на его мнение, на его ум и способности, на его вежливость, на его... Да все время о нем и о нем! А если взрывался и кричал, что надоело уже об этом Виталике слушать, она делала круглые глаза и спрашивала:
- Мне не разговаривать? О работе с тобой больше нельзя говорить? Могу и помолчать.
И он сдавался, и за семейными ужинами (а что у них, если не семья?), которые затягивались иногда за полночь, потому что стали начинаться все позже и позже, слушал со вниманием на лице очередные рассказы о Виталике.
Он даже видел этого Виталика. Специально как-то пришел к ее работе пораньше, к проходной, и дождался окончания рабочего дня. Они вышли вдвоем, потом что-то еще говорили долго друг другу, улыбались... А он смотрел и смотрел из-за угла на этого Виталика. Ну, парень, как парень. Не гигант и не спортсмен. И даже в очках. Да, они поцеловались при прощании, но так обыденно, так нейтрально, так привычно... Она вообще всегда целовалась с хорошо знакомыми мужчинами при встрече и при расставании. Ну, просто любила она мужчин - так она говорила.
Виталик, значит...
И все позже и позже домой. Все позже и позже в постель. Все холоднее и холоднее...
- Может, мне этого Виталика подкараулить, да побить? По честному, один на один? - спрашивал он, как будто в шутку, разминая с хрустом пальцы.
- Только попробуй! - сверкала она карими глазами. - Вот, попробуй только! Только даже намекни серезно - и всё! Понял? Это будет - всё!
Он улыбался, говорил, что в шутку это все, что просто так все, и они снова мирились и снова разговаривали за ужином о своей работе. Он рассказывал ей, как решал сложные и не очень сложные вопросы у себя, а она - о Виталике, и как он решал самые разные вопросы, как разговаривал с людьми, как много он знает, такой молодой, как он здорово делает шашлыки (это когда у них был корпоративный вечер и она вернулась домой только в два часа ночи, а он сидел и ждал, подремывая, на табуретке на кухне, не ужинал)... А вот танцевать Виталик, оказывается, не умел. И на гитаре - не умел.
...Он даже как-то подумывал зарезать этого Виталика. Просто убить. А что? Нож хороший - он еще и подточил его получше, чтобы волосы брил, как бритва. Дождаться Виталика на стоянке, подождать, пока усядется и ключ воткнет, потом стукнуть в окно - он откроет. Он обязательно откроет, потому что узнает. Она же их знакомила в каком-то ресторане! Вот он откроет окно и спросит - чего, мол, надо? А тогда молча, но с силой провести ножом по горлу и отскочить в сторону. Да он даже пикнуть не успеет, Виталик. И не заметит никто. Темно осенью. И следов никаких.
...Нож и сегодня висел на ремне. Подаренный на день рождения нож. Она же и подарила два года назад. Сама выбирала, советовалась со спецами, ходила по выставкам... Хороший нож...
Он правой рукой потащил его вверх, снимая клипсу с ремня, одновременно большим и указательным пальцем прижал стопор, махнул в воздухе - клинок лязгнул, вылетая из черной рукоятки, и встал, уперся. Сложил его с мягким клацаньем, снова открыл - уже большим пальцем за шпенек, как предусмотрено конструктивно.
...Конструктивно, блин!
Вот, где она сейчас? Где? Больно в груди и дышать тяжело, и накатывает злость - не любовь...
Звонить нельзя. Он раньше звонил, но она скоро сказала, чтобы так не делал. Раз не приехала еще, значит, на работе. Ты что, спрашивала она, не веришь мне, что я на работе? Он верил, конечно... На работе... С Виталиком... До ночи...
***
Она мчалась по темной лесной дороге, думая о сегодняшнем вечере. И о вчерашнем. И о позавчерашнем... И не только - вечере.
Сегодня они с Виталиком просто сбежали с работы и уехали к нему на дачу, за город. На даче было тепло, в АГВ гудел огонь. Даже жарко было... Она вспомнила, как было, и даже покраснела в темноте. Глянула в зеркало, подняв голову, но в темноте красных щек не было видно.
Удар в лобовое стекло был страшным. Машинально она нажала на тормоз, выруливая на обочину. Машину еще протащило, чуть не развернув боком на узкой дороге. Ремень впился в грудь (она всегда застегивала ремень, несмотря на смех некоторых коллег). Что это было?
По лобовому стеклу сползала красная густая жидкость. Кровь!
"Ну, все," - подумала она. - "Вот все само и решилось. Я сбила человека. Теперь меня посадят. И не надо будет разрываться на части и улыбаться всем, когда хочется закричать и выплеснуть все, что накопилось за эти полгода...".
- Я сбила человека, - сказала она вслух.
Собственный голос показался незнакомым. В ушах звенело.
- Я сби-ла че-ло-ве-ка...
Голос был не свой. Какой-то тоненький, ломкий, детский.
Посидев еще пару минут, она отстегнула ремень и вышла из машины. Ее тошнило. Ноги были слабыми и все время подгибались. Надо бы позвонить Виталику, думала она. Хотя, какому Виталику? Она же сегодня сказала ему, что все - в последний раз. И все. И не надо больше.
Но сначала надо оказать помощь...
Пять шагов назад... Все медленнее и медленеее... Десять шагов... Что-то чернеет на обочине. Что-то круглое, страшное. Она наклонилась и за крыло подняла перед собой мертвую птицу. Птица! Облегчение нахлынуло так сильно, что она не выдержала и заплакала. Так, плача, зачем-то таща за крыло по земле птицу - у-у-у, какая большая, сова или глухарь, наверное - она вернулась к машине. Зачем-то аккуратно уложила мертвую птицу в желтый фирменный пакет, на котором сразу проявились изнутри кровавые потёки, бросила на заднее сиденье. Потом посидела еще немного, высунув ноги наружу и долго и тщательно оттирая руки влажными салфетками, разбрасывая использованные вокруг. Наконец, снова тронулась в путь. Но теперь уже медленно и осторожно, как будто на каждом метре пробуя колесом машины, как в мультике, дорогу перед собой.
Через километр на выезде на трассу - стационарный пост ГИБДД.
Сержант, поблескивающий белыми полосками-катафотами на синей форме, вышел к обочине, махнул жезлом, показал - к обочине, стоять.
Она так же медленно и осторожно затормозила практически прямо возле его ботинок.
Сержант замер, смотря на лобовое стекло. Наконец, осторожно шагнул чуть влево, повернулся к открытому окну:
- У вас там кровь...
То ли вопрос, то ли утверждение.
- Да, - тем же не своим тонким голосом сказала она.
- Что-то случилось?
- Да.
- Вы можете объяснить?
- Там, на заднем сидении..., - мотнула она головой, не отрывая рук от руля и смотря прямо перед собой на дорогу.
Сержант, оглянувшись зачем-то на будку, в стекле которой виднелась еще одна голова в фуражке, осторожно открыл заднюю дверь и вытащил наружу пакет. Несколько секунд смотрел на кровь, расплывшуюся по внутренней поверхности и просвечивающую на свету, переводил взгляд с капота автомобиля на водителя - женщину, говорящую детским голосом, сидящую неестественно прямо и смотрящую вперед глазами в потеках расползшейся туши.
- Что это? - почти шепотом спросил он.
- Птица, - так же тоненько сказала она.
- Птица-а-а-а? - он заглянул в пакет и вдруг согнулся, как от удара. Но не упал, а стал хохотать, вытирая слезы рукой и притопывая на месте...
- А я... Нет, вы понимаете, я же подумал черт те что... Это же такое... Ночь... Подъезжает почти бесшумно машина, капот и стекло в крови, водитель не в себе, а на заднем сидении в пакете... Что, вы думаете? Я решил - голова! Ох... Ха-а-а... Кинг! Просто Кинг!
- Ха, - сказала она. - Ха-ха.
И заплакала.
- Знаете, - посерьезнел сержант. - Вам сейчас надо обязательно крепкого чаю. Иначе я вас не отпущу.
***
Она сидела и пила крепкий черный чай с лимоном и какими-то травками, термос с которым достал из сумки второй гаишник - пожилой старший лейтенант. Руки перестали дрожать. И слезы уже не наворачивались на глаза. Она сидела и пила, дуя на темную поверхность чая в старой почерневшей от времени кружке.
- Спасибо вам...
- Да не за что! А то нас все тут за врагов считают, правда, Петрович?
- Да ну... За врагов... Мы ж не со зла тут, если что. Мы тут - по инструкции...
Отъезжала она уже уверенно и с легкой улыбкой на губах.
"По инструкции, скажи на милость... А кто у меня вчера на этом же повороте пятьсот рублей взял? Вот, сволочи, а... Вот, гады!"
Через километр была заправка. Она поставила машину и пошла пить кофе со сливками.
Телефон достала из сумочки еще по пути к кассе. И первое СМС-сообщение улетело в ночь. А потом телефон заиграл знакомую мелодию.
- Здравствуй, солнце, - сказала она.
- Привет, - заговорил он весело и быстро, боясь остановить общение и разорвать возникшую вдруг связь. - Ты извини, я все же позвонил...
- Ничего, ничего, я уже не на работе..., - голос был даже слишком ласковый.
- А я тут отбивные купил... Вино хорошее. Ты скоро уже? Ставить жарить?
- Ты не жди, солнце, ужинай без меня.
- ...А когда ты приедешь?
- Я не приеду. Больше не приеду.
Она нажала отбой, подцепила ногтем защелку и вытащила аккумулятор. Вот и все. Теперь можно спокойно сидеть, пить кофе со сливками и думать о начале новой жизни. Хотя,- хмыкнула она,- думать надо было раньше...
***
- Убью!
Он заметался по квартире, собирая вещи. Точно, убью. И пофиг следы и свидетели. Все равно уже все поломано. Найду и убью. Его. Виталика этого. Только его. А она пусть потом будет одна. Виталик умрет. Его посадят. А она будет одна. Вот так. Все равно не жизнь, а мука. Все равно...
Телефон зазвонил внезапно и резко.
- Алло! Ты едешь, да, ты возвращаешься? - затараторил он в трубку, заранее радуясь, что опять все обошлось, что все будет по-старому, что она сейчас скажет "солнце" и все вернется.
- Слушай, ты, - раздался пьяный мужской голос. - Слушай меня внимательно... Ты поломал мне жизнь... Если бы не ты... Ты не дал ей... Сук-ка-а ты, собака ты на сене... Ты скажи ей, скажи своей сучке, что не сильно-то и нужна она мне была! Так и скажи! И еще, я желаю тебе, чтобы ты влюбился, сволочь! Я хочу, чтобы тебе было плохо, чтобы ей было плохо... Я найду тебя и убью тебя, понял меня, гад?
- Виталик?
Он сел на пол возле телефона, держа телефонную трубку в опущенной руке. Там что-то кричал Виталик, а он все никак не мог понять... Так, она не ушла к Виталику? Но она ведь сказала, что больше не приедет.
Он встрепенулся, понажимал клавиши, набрал ее номер.
- Аппарат абонента выключен или находится вне зоны доступа...