Annotation

      - М-м-м… Ты кто?

      Петр смотрел непонимающе на незнакомую маленькую девочку в своей комнате...

      - Бр-р-р, - помотал он головой, отчего опять захотелось прилечь и закрыть глаза.

      Нет, не девочку все же - женщину. Все при всем, смотреть, как говорится, приятно. Только вот роста очень маленького. Она стояла над ним, полулежащим на диване, уперев маленькие руки в маленькие бока, и яростно раздувала маленькие ноздри маленького носа.

      - Э-э-э..., - вяло помахал он поднятым вверх указательным пальцем. - Белочка-а-а... а нам и не страшно!

      - Ты текст свой двумя руками набиваешь? - вполне связно спросило нежданное алкогольное явление.

      - Оно говорящее! - восхитился Петр.

      Р-раз-два-три! Маленькая ладонь врезала по левой, правой, потом снова по левой щеке... От души врезала, так, что аж потолок снова закачался в Петиных глазах.

      - О-ой... Больно же! Черт…

      - Ты. Текст, - она показала рукой, как будто пишет. - Пишешь или печатаешь?

      - Ик, - прикрыл он рот ладонью.

      - Фу-у-у, - помахала она рукой перед собой. - Последний раз спрашиваю..., - и тут вдруг заорала тонко и звонко, до зуда в ушах. - Ты пишешь, гад, или печатаешь?

      - П-печатаю...

      - Жаль, - вздохнуло видение.

      И добавило мечтательно.

      - А то можно было тебе палец сломать... Или даже два. На левой.

      - За что? - глупо спросил Петр и сам тихо рассмеялся такой своей глупости - кто же разговаривает с глюками.

      - И вот это все - мне? - спросило куда-то в воздух, вверх, в потолок, видение. - Мне - вот это? Ну, ладно, ладно...

      Она плавно поднялась в воздух - Петр удовлетворенно прикрыл глаза, потому что все подтверждалось. Ну, разве люди летают? Летают черти, ведьмы всякие, некоторым, если не врут, даже ангелы являлись - но это надо было, наверное, очень долго пить. А печень все же не железная.

      И тут же скрючился от удара именно в печень. А в ушах зазвенело от крика:

      - Встать! Быстро! Кому сказала! Что? Молчать! Встать! Встать, твою мать! Вста-а-ать!

      - Ой, ой, ой, - только поворачивался он на диване, неуклюже сползая на пол.

      - Встать!

      - Стою уже...

      - Молчать! Молчать, пока не спрашиваю! - крик прямо в ухо чуть не выбил барабанную перепонку. - Стоять смирно! Молчать! Ждать команды! Что? Лечь! Встать! Лечь! Встать! Лечь! Встать! Молча-а-ать!

      Петр "на автомате" выполнял команды. Ложился со вздохом. Тут же вскакивал. Молчал. Стоял смирно. Но мозги потихоньку просыпались, и начинали свое шевеление различные мысли: что не похоже это все на сон, что, почему же никто не слышит этого крика, что, когда пинают - это очень даже больно, что вообще - кто такая, откуда?

      - Шаг вперед! Еще шаг! Что? Молчать! Лечь, встать! Лечь, встать! Шаг вперед! Два шага вперед! Пол-оборота нале-во! Налево! Убью, скотина!

      Она так громко кричала, что в старинной люстре, которая досталась Петру в подарок от бабушки, звенели потемневшие от времени хрустальные подвески.

      - Ты! Вот ты, скотина, кто такой? Быстро отвечай! Короче! Короче и яснее! Ты кто такой?

      - П-петр, - заикнулся он.

      - Молчать! Лечь, встать! Лечь, встать! Мне глубоко наплевать на твое имя! Лечь, встать! Я тебя научу волю любить! Петя он, понимаешь… Петр, так его… Лечь, встать! Кто ты такой - быстро и ясно!

      - П-писатель...

      - Шаг вперед! Сесть! Писать!

      Он повернул голову, но тут же получил пощечину сзади.

      - Не вертеться! Сидеть смирно! Руки на клавиатуру! Быстро! Писать! Кому сказано!

      "Ну, ни фига себе мы вчера насобачились", - настучали пальцы.

      - Так... Насобачились - это хорошо. Образно и ярко. Выпукло. Но в целом не по теме. Молчать! Сидеть! Писать!

      - А что писать... Ой! Больно!

      Пинок в бок был увесистым.

      "Хорошо, что она маленькая", - подумал Петр. - "А то сломала бы ребро, запросто!"

      - Что-о? Кто? Маленькая? Я тебе покажу - маленькая! Я тебе сломаю что-нибудь и погляжу, какая я маленькая! Молчать! Писать!

      Он вывел на экран вчерашний текст, работу над которым прекратил как раз с приходом друзей. Word бесстрастно подчеркнул ошибки и непонятности. Петр почистил текст немного, добавил пару запятых в одном месте, потом фразу, сразу за ней - другую, ниже записал возникшую мысль, развил ее в абзац, зацепившись, вдруг, не поднимая головы, закончил страницу.

      Отвлекся, чуть скосив глаза в сторону: незнакомка с умильным выражением лица, подперев щеку рукой, опертой на подлокотник его кресла, смотрела на него, как смотрела в детстве бабушка.

      - А вы, собственно, кто, извините? - осторожно спросил Петр.

      - Я-то? Да муза я твоя, дурачок. Вот, помогаю, типа... Что-о-о? Молчать! Сидеть смирно! Писать, твою же мать!

      - Так, говоришь, ты писатель?

      Никто не выбивал в ночи двери, не светил в глаза ярким светом ручных фонарей и не выкручивал руки. Все было обыденно и оттого еще более страшно. Бывает так, что все обычно, серо, буднично, но вдруг понимаешь что-то - и таким страхом окатит, таким ужасом...

      Петр Николаевич Творогов был писателем. Уже давно был настоящим писателем. Он писал целых десять лет. Вот и полка специальная в комнате была им выделена под свои собственные книги. Много книг. А чтобы книги писать, надо все подмечать, слышать, запоминать. Вот и то чувство ужаса от обыденности происходящего он когда-то хорошо запомнил. А теперь оно снова проснулось, и дрогнула, сводимая судорогой, шея, а глаза как будто сами, независимо от его желания, стремились сосредоточиться на какой-то мелочи в дальнем углу... Коленки не тряслись, нет. Они как-то поджимались, что ли. Так, наверное, будет правильнее сказать. И руки. Не потели они и не тряслись. Просто вдруг стали совсем холодными, и даже кожа побледнела в синеву.

      Человек в черном, как из фильма, как понарошку, во сне - в черном тяжелом пальто, в черной шляпе с черной шелковой лентой, черные брюки аккуратно наползали на черные блестящие ботинки с тупыми носами, неслышно ступающие по паркету. Черные кожаные перчатки на руках. Он не снимал перчаток, водя черным пальцем по ярким цветным книжным корешкам.

      - П-писатель, - заикнулся Петр Николаевич.

      - Писатель - это хорошо. Писатели нам нужны. Писатели, чтоб ты знал, это ведь инженеры человеческих душ. Сколько же душ попортили, эти инженеришки с купленным дипломом!

      - У меня высшее образование! - обиделся даже Петр Николаевич. - Я пять лет учился!

      - Да не о тебе речь, - махнул рукой в черной перчатке черный человек. - Ты же писатель, в отличие от них. Так?

      Петр Николаевич даже не обижался на "тыкание". Он сразу понял, что вот этот, в черном, он может, ему так разрешено, он выше.

      - Писатель, да, - теперь удалось не заикнуться.

      - А скажи мне, писатель, о чем вот эта книга?

      Петр Николаевич пригляделся - обложки были очень уж похожими - откашлялся:

      - Тут мой герой попадает в прошлые века и там начинает исправлять историю. Он проходит всю страну, завоевывает почет и уважение, становится...

      - Стоп. Ты не понял, писатель. Я не спрашиваю у тебя конспект, кто там и куда пошел. Ты мне коротко и ясно скажи: о чем эта книга? Не понял чего-то? Это же твоя книга, так? Ты сам ее писал? Так для чего она написана? О чем она?

      Петр Николаевич подумал, что сказать честно, для чего написана эта книга, было бы не совсем правильным в нынешней ситуации. Это с друзьями на кухне или в ресторане на вечеринке по поводу очередного издания можно было смеяться и цинично заявлять, что писано "за деньги", а вы, мол, даже и не читайте - не для вас это, а «худло» для толпы. Но тут как сказать?

      - Вот один мой знакомый из Южной Америки, - продолжал нежданный гость, - говорил, что книга может быть о долгом путешествии и возвращении домой. Одиссей, помнишь, да? Или вот еще о долгой страшной войне и чем все завершилось. Или еще о долгом же поиске чего-то важного и находке. Ну, или о боге, наконец, который за всех вас умирает. Всегда умирает, что интересно. Я спорил с ним, но он водил тяжелым носом из стороны в сторону и стоял на своем. И свои книги он мог мне очень легко объяснить. А как же ты? Ты же писатель... Так о чем вот эта? Может, о любви?

      - Ну... Там есть любовная линия...

      - Линия. Всего лишь линия. Значит, не о любви. Может, о дружбе тогда? О настоящей мужской такой дружбе, когда за друга в огонь и в воду? Когда приходит вдруг телеграмма "друг, на помощь!", и ты срываешься и едешь, и спасаешь, бросая все свои дела... Это мне один американец рассказывал. Очень веселый был писатель. А? Так о настоящей дружбе, да?

      Петр Николаевич нахмурил брови, вспоминая, как там все было, именно в этой книге. Пожалуй, нет. Какая дружба может быть у императора? У него есть подданные, а вот друзей нет и быть не может.

      - Жаль... Не о дружбе, не о любви... Может, это книга о воспитании человека? О взрослении героя, его развитии? Тогда - полезная книга и нужная. Что, тоже - нет? Так о чем же твоя книга, писатель? Коротко - ну?

      Петр Николаевич вздрогнул, как от щелчка кнута, и сказал честно:

      - Это - о "попаданце".

      Черный человек брезгливо отбросил книгу в угол.

      - А эта?

      - Это боевик.

      - То есть, я так понимаю, что весь смысл книги в том, что все и всех убивают?

      - Главный герой выживает в конце.

      - А вот эта?

      - Это космоопера.

      - Опера? Тут стихи? - он даже пролистнул пару страниц, заинтересовавшись.

      - Нет, это просто такое большое произведение про космос и про полеты.

      - Научная фантастика? Двигатели, проблема времени и пространства, субсветовые скорости?

      - Н-нет, - опять заикнулся Петр Николаевич. - Скорее, пираты, восстания, мятежи, масштабные сражения. Но только в космосе.

      - Так… Эта?

      - Это юмористическая фантастика.

      - То есть, конкретно для смеха... Ну, что же, и чесалка для спины иногда нужна человеку... И коврик в ванной — без него неуютно…

      Черный человек опять прошелся по комнате, всматриваясь в обложки книг на полках закрытых шкафов. Потрогал зачем-то клавиатуру выключенного компьютера. Слегка раздвинул плотные шторы, впустив солнечный луч. Выглянул во двор.

      Он был мрачен и сосредоточен. Петр Николаевич смотрел затравленно, ожидая, неизвестно чего. Под мышками было мокро и холодно - это было крайне неприятно.

      - Но ты хоть грамотный? - негромко спросил гость, не оборачиваясь от окна.

      - Я закончил педагогический! - гордо выпрямился Петр Николаевич.

      - Ну, что же... Придется с тобой помучиться, конечно. Если долго мучиться, что-нибудь получится. Так? Ты прибери пока здесь, что ли. А через пару часов я к тебе снова загляну. Поработаем. Эх, поработаем! - он громко хлопнул руками в черных перчатках и потер их одну о другую.

      И с хлопком этим исчез.

      Петр Николаевич облегченно выдохнул. Он стоял у стены в своей комнате. В углу валялась груда книг в цветных переплетах с яркими картинками. Никого...

      - И что это было? - вслух спросил он сам себя.

      - Не что, а - кто, - отозвалось откуда-то из-под потолка. - Музык я твой, ясно? К кому-то музу присылают, а к тебе - меня. Так что, до встречи, писатель. Будем писать!

      - Ух, ты! Красота какая…

      - Вот тут, смотри – настоящая тисненая кожа. И вот это вот все – натуральное золото. Золото не тускнеет со временем и не ржавеет. Значит, будет всегда так же блестеть.

      - Такие узоры клёвые! Здорово получилось!

      - Да ты открой, открой!

      - Оп-па! Это же буквы!

      - Ага. Тут все страницы с буквами, представляешь? Вот это – страница. Ну, ты понял?

      - Не совсем. Страница – она все же другая немного. Во-первых, размер и разрешение. Вот тут сколько дюймов?

      - Ну-у… Примерно, десять. Чуть больше даже. Это такой специальный формат. Раньше его называли «а-пять».

      - А чего тут – пять? Если сам говоришь, что десять?

      - Ну, название такое, понимаешь? Просто фирменное название. Оно с размером не связано. А в дюймах – десять.

      - Не девять, не одиннадцать… Неформат какой-то? А разрешение какое? Сколько тут точек на дюйм?

      - Разрешение тут исключительно от того, как печатать. Если типографский шрифт с заливкой краской – так очень даже высокое. Ну, и от качества бумаги еще зависит. Это, кстати, бумага. Как в древности. Самая настоящая.

      - Бумага? Погоди, но я знаю бумагу. Она совсем не такая! Сейчас даже с подсветкой бывает. А тут батареи на сколько часов хватает?

      - Тут вообще нет батареи.

      - Ну, и какая же тогда это страница? Батареи нет, размер неформатный, бумага, выходит, недействующая…

      - Понимаешь, это не электронная бумага. Это – настоящая. Как в древности.

      - Дорогая, небось?

      - Не дороже электронной. Даже дешевле.

      - Ну, хорошо, хорошо. Бумага. Пусть – бумага. А как же ее читать, раз нет батареи? Вот я прочитал тут все сверху вниз. И дальше как?

      - А вот так!

      - Ничего себе! А дальше?

      - Вот еще. И еще. Видишь, листаю?

      - Черт! Это же как на экране! И без кнопки! Прикольно!

      - Тут и рисунки могут быть. И цветные, и простые – черным по белому.

      - А размер шрифта как менять?

      - До этого я еще не дошел. Сам не знаю.

      - Хотя, вроде, и так разборчиво все. И без батареи… Это, выходит, вечная штука-то!

      - Вот! Ты понял! Именно – вечная! Подзарядки совсем не требует!

      - Ну, и как ты назовешь свое чудо человеческого гения?

      - Скажешь тоже – гения… Это – бука. Вот есть е-бука, но тут же электроники вообще никакой. Значит, просто – бука.

      - Бука... Красиво. Дашь поюзать?

      Звонок в дверь застал известного писателя М. за утренним кофе.

      Вообще-то для большинства давно уже наступил день, и народ в своих офисах поглядывал на часы, прикидывая, когда начнется обеденный перерыв. Но писатель М. Обычно работал по ночам, а спал, когда все шли на работу. И завтрак у него, получается, начинался в одиннадцать-двенадцать часов дня, а то и позже. Он всегда и всем говорил, что ночью пишется намного лучше: нет постоянного назойливого уличного шума, который слышен даже через тройные стеклопакеты. Никто не шаркает ногами над головой. Внизу никто не болеет громко за футбол... Что, футбол только по вечерам, а не ночью? Ну, тем более - вот и вечером ведь не поработать из-за этого футбола. Ему, писателю М., нужна была тишина и темнота за окном.

      Позвонили второй раз. Уверенно и долго. Без всяких там перерывов и фигурного выделывания какой-нибудь мелодии, как иногда получалось у кого-то из друзей. Правда, друзей тех давно не было. Потому что, когда они были свободны, писатель М. работал. Рано или поздно они понимали, что, приходя к нему в свое свободное время, они убивают его музу, отнимают часы вдохновения, ломают настроение и в конечном итоге, отнимают деньги. Да, вот. Именно так – фактически отнимают деньги. Это у них - твердая зарплата, разные там авансы и получки, премии и надбавки. А писатель М. зарабатывал именно тем, что сидел ночи напролет за клавиатурой компьютера и сочинял очередной роман из жизни очень среднего человека, попавшего в необыкновенные обстоятельства и в тех обстоятельствах вдруг возвысившегося и ставшего... Ну, кем он стал – это еще надо придумать. Но главное, потому возвысившегося, что душа у него была чистая и стержень какой-то внутри. Вот об этом набивал черные буквы на белом фоне писатель М.

      Третий звонок.

      - Кого это в такую рань несет? - возмутился писатель М., открывая стальную дверь.

      У него было две двери. Когда всем ставили тяжелые стальные, он потребовал, чтобы старую деревянную не убирали. Теперь получался такой маленький тамбур - только ботинки поставить на порог - и полная звукоизоляция от лестничной площадки.

      - Здравствуйте!

      Дверь еще только открывалась, а хорошо поставленный голос уже произносил нужные и правильные слова об уважении и даже любви к автору многих бестселлеров. Но дело, мол, не терпит отлагательства. И дело это, между прочим, взаимовыгодно. И что никаких сетевых маркетингов, что вы, не подумайте чего, и не фанат никакой, нет, автографа или книгу просить не буду, и даже не молодой талантливый и многообещающий автор, пришедший к мэтру за помощью с толстой распечаткой нового романа...

      - Я, понимаете ли, не писатель, я - юрист по образованию...

      - Ну и что? Я вот по образованию инженер, - буркнул писатель М., непроизвольно делая шаг назад и впуская незнакомца в прихожую.

      Лет тридцати, хотя, может и больше - сейчас разных средств много, чтобы поддерживать себя в форме. Строгий костюм. Брюки отглажены. Ботинки сияют. Рубашка не белая, а чуть в голубизну. И галстук правильный, не выбивается из общего ансамбля. На вид - какой-то "штабной" из крупной корпорации. То есть, не самый главный, но и не из последних.

      - Да вы не подумайте чего. Вот мой паспорт можете поглядеть.

      - Зачем мне ваш паспорт? - удивился писатель М., а сам уже полистал бордовую книжицу, даже посмотрел почему-то прописку. - Понимаете, вы сейчас не очень вовремя... У меня...

      - Знаю! - кивнул отрывисто, как в фильмах о белогвардейцах, незнакомец.

      Хотя, какой он незнакомец? Очень даже знакомец. Вон и паспорт, и все данные там.

      - У вас как раз новый роман. А еще два сценария в работе. И статья в журнал. Сроки сдачи, кстати, уже поджимают. А также кредит. И в "Полдень" просили рецензию. И еще звонили из газеты и просили интервью. А издательство требует своего... У меня все записано!

      - Вы из органов, что ли? - вяло забеспокоился писатель М.

      Он просто еще не до конца проснулся и с тоской думал о стынущем на кухонном столе кофе.

      - Что вы, что вы! Какие еще органы? Я к вам лично от себя. Я - ваше спасение! Вам же просто необходим человек, который переведет на себя многое рутинное и ненужное для вас, кто освободит ваше время для творчества! И этот человек - перед вами!

      - Так вы помощником наниматься пришли, что ли? Я вроде не давал никаких объявлений...

      - Никаких помощников, никаких объявлений, никакой зарплаты, никаких трудов! - энергично воскликнул этот странный, как там его - писатель М. опять полистал паспорт - Константин Александрович. Фу, как длинно и неудобно!

      - Зовите меня просто Костей. Я все же чуть моложе вас, да и ваш дар писательства ставит вас выше, - скромно сказал тот, вынимая паспорт из пальцев писателя М. и пряча его в свой карман. - Дело, собственно, вот в чем. Я могу объяснить прямо тут, не раздеваясь и не проходя в комнаты.

      И Костя все объяснил. Да так доходчиво, что писатель М. пригласил его в комнату, усадил к журнальному столику, а сам бегал из угла в угол, кидал реплики, задавал вопросы, и понимал все больше и больше, что вот же оно - спасение! Вот тот человек, который освободит ему время для творчества! И как только раньше никто до этого не додумался? А ведь читали, все читали в детстве "Золотого теленка". И не додумались... А вот Костя просто молодец. Он читал и понимал.

      - Но в отличие от Фунта я не буду требовать никакой заработной платы, - продолжал вещать Костя. - Мой доход будет именно в той сфере, где вы раньше только теряли деньги, отдавая свое время ненужным встречам, разговорам, интервью, автограф-сессиям всяким, концертам, выступлениям в библиотеках, конвентам - да, да, еще и регулярным конвентам! Там же теряется до недели времени! А неделя - это повесть, если сесть вплотную. А повесть - это деньги, между прочим. Да, пусть цинично, но практично и честно! У вас просто отнимают эти деньги, вынимают из кармана. А я вам их возвращаю. И при этом не прошу от вас лично ничего взамен. Свой гонорар, свою выгоду я получу от тех, кто раньше на вас наживался. Подумайте сами: вы сидите в большом книжном магазине и подписываете сотни книг. Стоит очередь. Люди ходят по проходам, покупают еще что-то. В том числе и ваши книги, между прочим. А как магазин расплачивается с вами? Да никак! Хорошо, если еще арендную плату с вас не спросят за такое. Ничего, ничего, теперь мы все изменим. Вы будете только писать. Я буду спасать ваше время!

      - Но это же надо, наверное, нотариально... А я как-то не в настроении сейчас никуда..., - задумчиво, уже соглашаясь, но упираясь немного, чуть-чуть, для виду, попытался промычать писатель М.

      - Ну, что вы такое говорите? - Костя уже нажимал кнопки на своем мобильном телефоне. - Нотариус у меня уже здесь. В машине внизу. И не беспокойтесь, ему все оплачено!

      Еще через полчаса, подписав все необходимые бумаги, писатель М. с улыбкой закрывал дверь. Он теперь был свободным от всех обязательств, не дающих никакой прибыли. Теперь - писать, писать и писать. Романы, повести, рассказы, даже сказки – их всегда берут в детских издательствах. Этот Костя прав - сколько же времени просажено зря, сколько же можно было сотворить "нетленок"! Писатель М. усмехнулся внешне, порадовался внутренне своему здоровому цинизму и пошел на кухню, приготовить еще кофе.

     

      ***

     

      "Только один вечер в нашем книжном магазине будет проведена одновременная автограф-сессия известных писателей! Покупайте книги и сразу подписывайте!"

      Объявление в местной газете вызвало ажиотаж. Молодежь читала именно это. И вот теперь - получить автограф из рук мэтров! Не одного, целых троих сразу! В том числе - от известной писательницы средневекового фэнтези. Это было впервые в истории небольшого городка, где и магазин-то книжный был всего один.

      Вечером за столиком в углу большого зала проходило объявленное действо. Перед Константином стояли в ряд штампы с факсимиле известных писателей. Он брал левой рукой очередную протянутую книгу, смотрел на обложку, выбирал правой нужный штамп и ставил четкий оттиск:

      "Любимому читателю от автора". И подпись внизу со всеми крючками и загибами.

      Улыбался, говорил пару слов, жал руку, затем принимал следующую книгу - и опять штамп, улыбка, пара слов.

      Ошалевшие почитатели отходили, рассматривая яркую сочную подпись, шептались у входа, тыкая пальцами в столик и неслышно споря о чем-то за толстым витринным стеклом.

      Вдруг в наступившей тишине прозвучало долгожданное для многих:

      - Документики ваши предъявите, будьте так добры.

      Константин поднял голову: перед ним стоял милиционер со звездами на погонах, а за ним - стайка уже получивших свои автографы пацанов и совсем молоденьких девчушек.

      - Та-ак, Константин Александрович, значит? А в книжке, написано - Роман Владимирович? А вот тут и вовсе - Ольга Николаевна? Это как же понимать?

      Константин, вежливо улыбаясь, вытащил из стоящего под столом портфеля пластиковую папку с резинками на углах, открыл ее, пошуршал, листая, вынул три страницы, испещренные синими печатями и подписями, протянул для ознакомления представителю органов.

      - Я чту уголовный кодекс, - сказал со значением.

      - "Двенадцать стульев"? - тут же откликнулся, понимающе кивнув, милиционер.

      - В данном случае - "Золотой теленок"!

      Еще через пару минут, прочитав и изучив все написанное и подписанное, капитан, (четыре звезды на погонах – это же капитан?) отдал честь, возвращая бумаги:

      - Извините, ошибочка вышла. Все по закону. И даже нотариально. Может, подпишете тогда и мне?

      - Конечно! О чем разговор! Кстати, - Константин снизил голос до шепота. - Скоро у меня будет подпись самого Л. Представляете, какая будет ажиотация? Так вы приходите, я вам тогда - без очереди!

     

      ***

     

      Очередной всероссийский конвент фантастики проходил в этом году в Сочи. Гостиница была заказана заранее. В трех номерах люкс поселились официальные представители всей верхушки российской фантастики. Остальные номера были сняты верными фэнами, приезжающими на конвенты каждый год. В прессе сообщали, что в отличие от прошлых конвентов, на настоящем можно будет поговорить со всеми из первой двадцатки. Никто не пропустил, никто не отказался. И интервью - с любым и в любое время. Предлагались даже не интервью, а "свободные дискуссии под запись". Только платите. И готовые фотографии предлагались журналистам. Правильные фотографии, подписанные и заверенные нотариально. А не кто там и что там захотел и смог. Тут уж никаких обид от авторов не будет.

     

      ***

     

      А еще через год Константин в Риме принимал приз "Лучшему фантасту Европы", раскланивался во вспышках, махал рукой, посылал воздушные поцелуи, улыбался, жал руки мужчинам, целовал ручки дамам, был весел и раскован.

      В телевизионной передаче по этому поводу его вдруг неудобно спросили о литературных неграх. Как, мол, он к ним относится, а то, знаете ли, ходят всякие слухи...

      - Понимаете, - объяснял он красиво и звучно. - Зачастую написать абзац или страницу или даже главу - это вовсе не основной труд. Поправить, наполнить мыслью, придать авторский блеск, узнаваемый миллионами, наконец, предъявить книгу публике - вот что не могут многие и многие, кого вы так пренебрежительно назвали неграми. Настоящие литературные негры - они же на самом деле пишут анонимно. Никто их не берет в соавторы. А я, обратите внимание, абсолютно честен со своими друзьями по литературному труду до конца. Если эту книгу в основном писал М., я так и пишу на обложке - М., если Р., то значит, его имя будет стоять. А о себе я скромно напишу сверху: "Константин Зарядько представляет новую книгу". И все. Но сработает именно мое имя, мое лицо, моя аура, мой, можно сказать, авторский брэнд, понимаете? Так что разговор здесь не о литературных неграх, нет, скорее - о настоящем и плодотворном сотрудничестве и соавторстве!

      - Вот, - смущенно сказал писатель. - Я новую книжку написал.

      - Что, опять? И снова скажешь, что ее теперь надо читать?

      - Но ведь написал же... Значит, получается, надо читать. Да.

      Читатель подержал яркий том в руках, полистал, прикинул на вес, посмотрел, прищурив один глаз, на позолоченный обрез.

      - С картинками хоть?

      - Да-да! Полностью иллюстрирована! И художник очень хороший. Верно отразил дух книги.

      Читатель немного помолчал, рассматривая полки и других писателей, толпящихся вокруг и как будто незаметно прислушивающихся к разговору.

      - Ну, и сколько за такое?

      - Двести рублей!

      - Чего? Двести рублей за шестьсот тридцать страниц? Даже шестьсот тридцать восемь. Ну, нет... Мне вон там, - кивнул он в сторону, - предлагают иллюстрированный альбом за пятьсот. А страниц там меньше как бы не вдвое.

      - Но там живопись, понимаете... Живопись - это трудно для восприятия. Это не каждый возьмется. А у меня текст очень легкий. Бойкий даже такой текст. Хвалят. Возьмите, а?

      Писатели вокруг недовольно зашушукались. Конечно, сейчас этот уломает читателя, а две книги за раз почти никто никогда не берет. Нечего тут уговаривать! Пусть сам выбирает - взрослый уже человек, в конце концов!

      - Триста рублей, - строго и гордо одновременно поднял подбородок читатель. - И ни копейкой меньше.

      - У меня только двести восемьдесят, - пошуршав купюрами, грустно сказал писатель. - Но завтра, знаете, завтра точно будут деньги!

      - Эх, на что только с вами не пойдешь! - махнул рукой читатель. - Давай свои двести восемьдесят. Уговорил. Пойду теперь тебя читать.

      Он уже отходил, когда кто-то из писателей со стороны вежливо потрогал его за рукав. Потрогал, а потом прошептал почти на ухо:

      - На нашем стенде триста - начальная цена. Приключения, боевики, много иллюстраций...

      - Надоели уже приключения.

      - Есть любовная лирика! Триста! И это - только самая начальная цена.

      - Ну, ладно тогда. Пойдем, посмотрим, что там у тебя.

      - Ну, вот... Ну, вот..., - перешептывались писатели сзади. - Других читателей для нас все равно нет. Писать надо лучше, тогда и цена всему будет соответствующая. Это правильно, конечно. Рынок опять же.

      И с тоской смотрели на полки, плотно уставленные новыми томами в разноцветных обложках.

      Сегодня на ужин вдруг дали на отдельной тарелке кусок сладкого сливочного торта и половинку банана. То есть, фактически признание какое-то. И самому сразу стало будто теплее на душе и дышать легче - не зря мучился, не зря.

      В стену подолбили твердым и тяжелым, наверное, табуреткой.

      Виктор Васильевич взял чистую кружку и прижал к стене, а сам ухом – к кружке. Ответил двумя ударами каблуком ботинка.

      - Алё! Василич! Ты там как сам? - раздалось, почти как по настоящему телефону. - Живой еще? Трепыхаешься помаленьку?

      - И неплохо живой, между прочим, - прокричал в кружку Виктор Васильевич. - Вот торт у меня на столе, бананов гроздь. Даже съесть все не могу - останется теперь на завтра.

      Он сыто цыкнул зубом, погладил себя по животу - хотя, кто бы это увидел через стену?

      - О-о-о! Да ты просто крут! А мне вот сегодня бутылку вина принесли импортного. Вкусного!

      Черт побери, Васька опять впереди оказывается. Что он там сумел наклепать такого, что целую бутылку вина ему? За что ему? Виктор Васильевич нахмурился, перебирая в голове возможные варианты, потом закричал в кружку:

      - Поздравляю, Михалыч! А что за тема-то? Каким образом попал в тренд? Ну, в струю, типа?

      - Это личный разговор, Василич, - донеслось из-за стены. - Вот как в баню поведут, тогда и пошепчемся.

      Угу... Пошепчемся. Там и так на таких шепчущихся косо посматривают. Как-то сговорились там ребята в бане. Ну, сделали вдесятером одинаково. Чистенько так сделали. Премия, правда, была. А как же! За хорошее – премия, это закон. Правда, одна - на десятерых. Все тогда смеялись. Эх... Сколько там на часах-то?

      За дверью раздался тройной сдвоенный удар звонкой морской рынды, а потом крик коридорного:

      - Столичное время - двадцать часов!

      Это выходит, до полного отбоя и ночной тишины осталось еще целых три часа. Тут за режимом смотрели строго, и здоровье каждого было одновременно достоянием всех. То есть, не всех, кто именно тут, а вообще всех – всего общества в целом. Но ведь еще три часа до отбоя. Можно попытаться сделать зачин на завтра. Утром поправить, к обеду уже сдать готовое. И ждать потом ужина, нервно шатаясь по узкой и длинной камере. Как медведь в зоопарке. Им там тоже тесно, так они стоят, бывает, и просто раскачиваются с ноги на ногу. Ужина ждут.

      Виктор Васильевич сел за стол, прицелился авторучкой в лист линованной бумаги, вывел первые слова. Надо попытаться так написать, чтобы перед другими не стыдно было, и чтобы самому хватало. Тут, конечно, голодом не морят. Сдал норму - получи пайку. И норма не гигантская, и пайка рассчитана до калории. А вот если сдашь больше, или если вдруг качество получится какое-то сверх обычного, или еще что-то - тут иногда не понять, на самом деле - то будет к пайке и разное, и вкусное. Вот, кусок торта сегодня на ужин. Хорошего торта - "Черный лес". Виктор Васильевич помнил такой торт по давним временам. А Ваське, значит, даже бутылку вина принесли. Ишь, радуется как. Хвастается, паршивец.

      И ведь не поймешь никогда, что им на самом деле надо.

      Им - это тем, кто разбирает написанное за день. Вот какие у них критерии? Почему могут за всего одну страничку наградить, а могут и за двадцать - одну стандартную пайку? Не разобрать, не догадаться никак. Иногда Виктор Васильевич думал, что логики тут просто совсем никакой нет, а все дело в издевательстве над ними, работниками пера.

      "Не любят у нас писателей," - думал он. - "Завидуют".

      Зависть завистью, а животик все-таки вырос. Надо бы попросить тренажер какой-нибудь, что ли. Ведь не хлебом единым, так сказать....

      Он аккуратно очистил половинку банана и с удовольствием его употребил. Не просто так - съел, а употребил на пользу своему организму. Бананы — они с калием. Это для сердца. И с удовольствием употребил.

      Ну, так что там за мысль была? А если вот так все повернуть? И потом закольцевать будто, но в конце вдруг все оборвать - и совершенно другое. Как заяц, когда он след сбрасывает: сначала петлю большую делает, а потом, как добежит до начала, резко прыгает в сторону. И всем странно, а охотники даже восхищаются.

      Вот и об охотниках надо записать. Может, примут, как намек, да посмеются, да еще подкинут чего-нибудь. Может быть.

      Нет, на жизнь жаловаться грешно. Считай, если по вольному-то глядеть: комната изолированная, санузел свой личный, питание регулярное и хорошее, охрана опять же - тут тебя никто и никогда не тронет. За труд тяжкий писательский - плата. Пусть не всегда соответствующая ожиданиям, ну, так это просто от неграмотности всех этих, кто разбирает тексты. Но ведь жить можно! А Ваське вон даже и бутылку вина выдали. Импортного. Вот ведь свезло чертяке. Что же он за тему такую начал? Что за новый проект?

      За пять минут до одиннадцати начал медленно меркнуть свет. Виктор Васильевич умылся, помыл ноги под струей холодной воды и аккуратно улегся на свою кровать.

      "Вот ведь и не тюрьма это никакая, и не каторга," - подумал он перед самым уже тихим засыпанием. - "В тюрьме ночью свет не гасят. А у нас - так, санаторий для писателей просто".

      ...

      Потом был новый день. Была работа до мельтешения черных точек перед глазами. Не мошек, нет. Мух и всяких других насекомых тут не было – чистота и порядок.

      Спина ныла. Локти болели, будто он ими по шершавой жесткой терке водил и стер всю кожу. Но вот зато было не стыдно за свой труд. Красиво получилось. Красиво и хорошо. Самого прошибало на слезу.

      А на ужин дали стандартную пайку.

      И как их понять? Ведь от души же писал!

      ...

      В какой-то из слившихся в одну серую череду дней вдруг затопали гулко по коридору. Залязгали неурочно форточками, а потом стали слышны скрип дверей и какие-то разноголосые крики. Работать в такой обстановке было просто невозможно. Вот и в его двери отвалилась тяжелая стальная форточка, кто-то посмотрел из темной глубины коридора на Виктора Васильевича, сидящего за столом. Потом лязгнуло, стукнуло, скрипнуло - впервые на памяти писателя тяжелая толстая дверь распахнулась настежь:

      - Вы свободны, товарищ! - прокричал кто-то из сумрака. - Теперь вы совсем и во всем свободны! Идите же на волю, товарищ!

      Виктор Васильевич не понял. У него как раз была мысль, и он ее сначала дописал. Потом снял свои очки, повертел их растерянно в руках. Что значит - свободен? То есть - совсем свободен? И не будет теперь больше режима, пайка по норме калорий, трудовой дневной нормы - ничего этого не будет, выходит? И что такое - воля? Это как? Можно будет даже не писать?

      Он вздрогнул, поняв, о чем подумал.

      Шум по коридору прокатился дальше, к следующей двери. Потом к следующей.

      - Ура! Свобода, братцы! - ликовал кто-то со знакомым голосом. - Ну, теперь-то мы им покажем, на что способны! Эх, заживем!

      Собираться долго было просто невозможно. Потому что нечего было собирать. Записи свои Виктор Васильевич уложил в портфель. Надел пальто и шляпу, достав их из узкого шкафа.

      Пошел на волю.

      По тому самому сумрачному длинному коридору с дверями влево-вправо.

      ...

      Через три дня он пришел в новую администрацию, где с утра отстоял в медленной печальной очереди в один из кабинетов. Два часа стоял в очереди и смотрел на людей.

      - Слушаю вас, - сказал в кабинете усталый скучный молодой человек.

      - Понимаете, нас тут освободили.

      - Слава Отчизне! - вскочил тот со стула.

      - Слава, - тоже встал Виктор Васильевич.

      - Так в чем ваши проблемы, товарищ? Какие у вас вопросы к новой власти?

      - Понимаете, мне очень кушать хочется, - стесняясь и краснея щеками, трудно вымолвил Виктор Васильевич. - Просто очень хочется.

      - Ну, так покушайте, товарищ. У нас теперь свобода. Режима никакого нет. Когда хочется, тогда, значит, и кушайте.

      - Но чтобы кушать, надо как-то купить еду...

      - Совершенно верно! Купить! Вы поняли, да? Невидимая рука рынка! Экономика должна быть экономной! Безграничная социалка - не наш путь!

      - То есть, а на что, собственно, купить? - затравленно смотрел Виктор Васильевич. - На какие, то есть, деньги?

      - Так вам не платят за работу? - удивился молодой человек и стал совсем не скучным.

      - Выходит, что не платят.

      - Это ведь противозаконно. Если вы сделали общественно полезную работу, она должна быть оплачена в соответствии с объемом ее, занятым временем и степенью социальной значимости.

      У Виктора Васильевича все было хуже. У него просто никто не брал его записи. Никто не приходил и не стучал в дверь, чтобы он сдал пачку листов. Никто не рассматривал, не правил, не выдавал в конце дня паек или даже кусок торта и пол банана. Ничего этого больше не было.

      - А-а-а, - развеселился молодой человек. - Так вы привыкли, чтобы вас кормили? Как в тюрьме, что ли? Нет, уважаемый. Теперь все не так. Если вы делаете то, что покупают - у вас будет еда. А если у вас ничего не покупают...

      - Ага, - грустно кивнул Виктор Васильевич.

      - Что, вот прямо совсем ничего? - удивился молодой человек.

      Он посидел, рассматривая Виктора Васильевича, как странный экспонат провинциального музея - будто и старое что-то, когда-то важное и значимое, а только зачем оно?

      - Знаете что, - принял он решение. - Вот вам талончик на ужин в нашей столовой. Это в виде помощи обездоленным. Но это только на один раз. А потом уже сами зарабатывайте.

      - А как? Как зарабатывать? - слабо спросил Виктор Васильевич, сжимая в потной руке полученный талон.

      - Ну, как-нибудь, знаете. Вон, чемоданы на вокзале подносите, что ли. Или еще можно в школу устроиться - у нас в школах от голода еще никто не умер. Или можно на службу записаться. У нас, кстати, соседний кабинет пустует.

      - Но я же не умею ничего больше! Я - писатель.

      - С писателями у нас проблема, это точно. Но вы все же не волнуйтесь, это все у нас временно. Наступит время, и ваши труды станут вновь востребованы, издательства выстроятся в очередь за вашими рукописями, а народ не колбасу и хлеб - книжки ваши потащит из магазинов! Подождите немного! Как-нибудь перебейтесь пока, что ли...

      …

      После сытного ужина тянуло поспать. Но тут раздался телефонный звонок:

      - Василич! Привет! Ты там как сам себе, живой еще? Это, брат, хорошо весьма! А то я тут переезжаю, так ты запиши мой новый номер телефона!

      - Переезжаешь?

      - Новая квартира, Василич! Большая, с настоящим кабинетом и большим залом! Эх, я там развернусь!

      - Это как же у тебя опять получилось?

      - Писать надо, Василич! Каждый день писать! Вот и получится! Писать, как говорится, надо больше и лучше!

      Черт побери...

      Опять Васька весь в шоколаде. Что же за тему он такую поднял, что и тут не голодает? Опять, в этом, в тренде...

      А завтра надо бы, пожалуй, сходить в школу. И то правда. Как-то ведь надо пережить эту полосу. Не может быть все время так плохо. Придут ведь и попросят. Сами попросят. Вот тогда и заживем. Эх, заживем!

      - Вы, как человек высокой культуры, даже интеллигент, если можно так выразиться сегодня, должны понимать, что бывают и ошибки. Даже у нас бывают ошибки, даже у нас, да. Но бывает, что и никаких ошибок на самом-то деле нет, а все - по делу, понимаете? По делу и за дело.

      Свет бил в глаза, но отвернуться было нельзя. В прошлый раз… И в позапрошлый, кстати, тоже… И еще несколько раз… Сколько уже, кстати? Хотя, какое это имеет значение? Его здесь били. Откровенно и грубо избивали. Руками, ногами, резиновыми дубинками, однажды ударили даже стулом, выдернув его из-под Виктора Семеновича. И ведь совершенно ни за что – просто прикрыл на мгновение глаза, отвернулся от слепящего жаркого света. А они - сразу бить. Хорошо, хоть не сломали ничего. Но – больно же!

      Поэтому Виктор Семенович Илловайский, известный писатель-фантаст, сидел сейчас очень прямо и смотрел прямо перед собой, даже не поднимая руку, чтобы стереть выступающие на глазах слезы. А из-за лампы, из темноты, звучал мягкий и даже какой-то укоряющий голос:

      - Вот вы сейчас, наверное, ругаете в уме наших ребятишек. А ведь они ни в чем не виноваты перед вами. Вот совершенно же ни в чем. Они, может, на вас даже больше обижены, чем вы на них. Надеюсь, вы понимаете, о чем я?

      Нет, Виктор Семенович не понимал. Он не понимал, как можно его, заслуженного писателя, члена Союзов, бить прямо по лицу и просто по голове, наступать на руки сапогами и смеяться в ответ на его крик. Но ведь больно-то как!

      - Вы же видите, что помещены в достаточно хорошие условия. Для многих и эти условия сегодня – рай. Вас ведь тут еще и кормят. Кстати, вы не голодны?

      - Нет-нет, - испуганно тут же откликнулся Виктор Семенович.

      Он уже заучил, что на вопрос, требующий ответа, надо тут же отвечать, не дожидаясь удара прямо в лицо или сзади по голове. Эти, молодые которые, они били и еще смеялись при этом. И если неправильно ответишь – тоже били. А как - правильно? Кто тут поймет, что для них правильно, а за что побьют? Как угадать?

      - Камера вас устраивает? Или стоит перевести поближе к народу? В коллектив, так сказать?

      Виктор Семенович «сидел» в одиночке. Тесно там было, конечно, но зато – в полном одиночестве. Система совершенно не из американских фильмов, а скорее из родного, из давней истории даже. Длинный пенал-комната со стенами в колючей цементной шубе, чтобы ничего не написать. Столик шириной с две ладони. Узенькая откидная кровать. На день ее надо было поднимать и защелкивать специальным замком. Никто специально не следил, но если заходили, а кровать не поднята, могли и побить. То есть, конечно, не могли, а обязательно. Потому что – нарушение режима. А Виктору Семеновичу не нравилось, когда его били. И еще в камере у самого входа, сразу справа, ржавый умывальник, в который постоянно капали такие же ржавые капли, и треснувший унитаз когда-то белого фаянса. И ничем это все не огорожено.

      Он встрепенулся:

      - Нет-нет, я всем очень доволен! Да-да, всем! Спасибо большое!

      И даже закашлялся от старания.

      Голос из-за лампы замолк, пережидая. А потом опять – мягко и даже как будто снова с укоризной:

      - Вот видите – все-то вас устраивает. А вы никак не начинаете сотрудничать со следствием. Не раскрываете властям истинные имена врагов народа. Не сообщаете нам места, где эти враги могут скрываться от праведной народной мести. И при этом вы же все-таки должны понимать, что не всем могут присудить высшую меру. То есть, нет никакой вашей вины, если кого-то даже и назовете. Да и не вина это, а долг. Ну?

      Виктор Семенович откашлялся и сказал:

      - Да, я понимаю. Я сам это описывал в книжках, как вот приходят злой следователь, и бьет, и мучает, и кричит, а потом сразу после него добрый. И после злого к доброму – со всей душой, значит…

      - А кто тут у нас злой? - удивились из-за лампы. - Серега, что ли? Так он не злой, он просто справедливый очень.

      - Ну, какая же тут справедливость, о чем вы? - устало бросил Виктор Семенович. - Мы с вами образованные люди. Я даже по речи вашей это чувствую. Так какая тут может быть справедливость? Ну, затеяли что-то, ну, получилось у кого-то, ну, при власти теперь… Но я-то тут при чем? Я же писатель, понимаете? Не политик, не боевик какой-то. Не финансист и не банкир. Даже не ученый с их всякими там опытами. Я просто пишу книги.

      - Книги, значит? Просто пишете? Это даже интересно. Вот эти – ваши? Можно подойти для опознания.

      Виктор Семенович привстал слегка и с профессиональным интересом посмотрел на ряд выложенных книг в ярких обложках.

      - Нет, эти не мои. Это ребята знакомые…

      - Фамилии? Имена?

      - Да вон же, на обложке написано...

      - А это разве не псевдо? Не клички ваши литературные, чтобы спрятаться от народа?

      - Чего уж прятаться? Нас уважали, между прочим. Любили даже. Писателей-то.

      - Глупый был наш народ, вот и уважал невесть кого. И даже любил. А теперь ведь у нас совсем другое время. Теперь мы вас разыскиваем, и вы вот тут передо мной сидите, а я вас спрашиваю со всей строгостью. А потом, может, еще и суд будет.

      - Да какой же еще суд? О чем вы? Я же ничего и никогда в жизни…

      - Да, да, да… И без билета не ездили, и шпаргалками не пользовались, и животных не мучили – идеальный человек, готовый к светлому счастливому будущему. Вот только мы теперь с вами здесь, а будущего, извините, нет.

      - У меня нет? - покрываясь крупными мурашками от собственной смелости, спросил Виктор Семенович.

      - Да ни у кого нет. Ни у вас, ни у меня. Нет у нас будущего, понимаете. А есть – вот это, - рука с рукавом цвета хаки пренебрежительно махнула в круге света, скинув книги на пол. - И еще то, что теперь там, наверху, «на улице», так сказать.

      - Я все равно так ничего и не понимаю…, - почти простонал Виктор Семенович. - Я писатель. Я пишу книги, понимаете? Всего лишь простые черные буквы на белой бумаге.

      - А еще культурный человек, казалось бы. С высшим образованием. Писатель. Фантаст. Ведь фантаст, правда?

      - Ну, да, фантаст, - как-то неуверенно, и от того внутренне страдая и сердясь на себя, сказал Виктор Семенович.

      - А насчет теории о ноосфере вы в курсе?

      - Как все, наверное. Модное было течение в свое время.

      - А о накоплении в мире, в природе, то есть, абсолютно везде, разных там мелких изменений, энергий разных и прочее – это вы как?

      - Это насчет перехода количества в качество, что ли?

      - Вот ведь, уже которого допрашиваю, и чтобы хоть один не знал… Все вы знали. И законы эти изучали, и зачеты сдавали и экзамены. Оценки отличные получали за свои знания. Золотые медали. Красные дипломы. А потом сами все силы свои бросали на уничтожение нашего мира. Писали про войны – вот вам теперь и война. Писали про взрывы – вот вам, черт побери, и взрывы, натурально. А казалось – с чего бы? Писали про монстров – вот и думаю я теперь, не выпустить ли вас наружу…

      - Да причем же здесь я?

      - Все вы – причем. Все – виноваты. Ваши писания переполнили ноосферу. Ваши читатели так ясно представляли себе миры, изобретенные и описанные вами, что все это просто не могло не сбыться… А, Серега, - отвлекся голос на скрип двери. - Ну, что?

      Серега, проходя, пнул стул под ножки, заваливая Виктора Семеновича на пол. Потом прошелся по упавшему, жестко ставя каблуки, стараясь наступить побольнее. Тот только постанывал, боясь кричать в голос.

      - Вот, шеф. Нашли.

      - О-о-о… Интересно, интересно. Значит, Зона, да? Значит, монстры? Значит, смерти и радиация, и всякие ловушки? А это ведь ваша книга? Да вы лежите, лежите. Лежите и молчите. Ваша она, ваша. Тут так и написано – Илловайский Вэ эС. Вот ведь до чего наглые были – ничегошеньки не боялись, своей собственной фамилией подписывались! Ну, я, похоже, для себя все уже выяснил. Пойду я, пожалуй. Серега, вот этот - он твой теперь. Но только до утра, ясно?

      - Не надо, - тонко закричал Виктор Семенович, становясь на колени. - Не надо Серегу! Я во всем признаюсь! Я всех знаю! Всех! Я и по псевдонимам всех скажу!

      - Конечно, скажешь, - сказал невысокий пожилой человек, выйдя на свет из-за стола. - Куда ты денешься, писатель? Тьфу, фантаст!

      Проходя мимо, он больно пнул Виктора Семеновича в колено. Потом лязгнул засов. А через минуту из-за лампы прозвучал молодой голос:

      - Ну, вставай, что ли, фантаст. Говори, кто там еще про радиацию, про аварии, про апокалипсисы разные… Давай, давай, рассказывай. А как устанешь – я тебе помогу.

      И Виктор Семенович, заикаясь и плача, и вытирая рукавом слезы, и снова заикаясь, стал называть знакомых и друзей, и вовсе не знакомых и даже не друзей, а совсем наоборот. Всех подряд. А когда он уставал – ему помогали. Сильно помогали. Время у них было. До самого утра.

      Утром всех, кто признался, сотрудничал и сказал правду, отпускали. Их просто выводили из подвалов наружу. И там оставляли.

      А тех, кто гордо выдержал до конца, кто ничего не сказал, тех казнили. Выводили наружу. И там оставляли.

      Для последней книги гения всех времен и народов была изготовлена специальная бумага, на которой была видна как сквозь туман фактура дерева. Обложку делали вручную из кожи молодых козлят. После дубления и выделки на нее наносили специальное юбилейное тиснение. Говорят, штамп был уничтожен в присутствии комиссии сразу после изготовления последней обложки. Все экземпляры книги были номерными. На каждом стояла собственноручная подпись председателя комиссии, принимающей тираж. Ни одна книга не попала в книжные магазины и не была продана с рук из-под полы. Гений завещал, и завещание его было выполнено. Все книги разыгрывались в прямом эфире. Каждый увесистый томик после шума, сопровождавшего выигрыш, паковали в непрозрачную черную пленку, опечатывали и вручали курьеру. Никаких почтовых услуг - только курьер, только из рук в руки!

      Иванов Василий Васильевич участвовал в розыгрыше чисто из принципа. Он не был поклонником творчества гения. Он вообще читал только фантастику и еще иногда, когда просто скучно было, детективы. А всякие там букеры-шмукеры он не признавал. Но тут – это же такой подарок можно сделать! У него как раз была кандидатура на такой подарок, и поэтому Василий Васильевич отвечал на все задаваемые вопросы, нажимал нужные кнопки, поднимал руку, кричал - делал все то, что предлагалось сделать участникам розыгрыша.

      Сигнал входящего вызова был незнакомым: телефон выводил какую-то классическую мелодию.

      - Да? - он боялся оторваться от экрана, на котором как раз паковали очередной том.

      - Уважаемый Василий Васильевич, - раздался приятный женский голос. - Комиссия по розыгрышу сообщает вам приятную новость: вы выиграли экземпляр книги нашего гения под номером девятьсот девяносто девять.

      Он уже не слушал, а кричал, подняв вверх руки, потому что как раз то же самое прямо сейчас говорили с экрана телевизора, и его, его выигранную книгу заворачивали, опечатывали и передавали суровому курьеру, затянутому в жесткую черную кожу с блестящими заклепками.

      К вечеру, предъявив все возможные документы и повертевшись перед курьером в фас и профиль, Василий Васильевич получил в свои руки увесистый пакет.

      Ну, вот...

      Сбылась, значит, мечта идиота.

      Может, самому полистать? Ну, чтобы потом была общая тема для разговора?

      Василий Васильевич налил себе полстакана виски, сел в удобное мягкое кресло, включил торшер и аккуратно взрезал ножницами черную пленку. Тяжелый том выскользнул как будто сам и мягко упал на его колени.

      Да-а... Красота.

      Василий Васильевич повертел в руках этот шедевр полиграфического искусства. Ничего лишнего. Никакой современной яркости цветов. Приглушенный коричневый. Залитое черной краской тиснение. Острый запах свежей книги.

      Он чихнул и открыл первую страницу.

      Нахмурился, перелистнул, потом стал листать все дальше и дальше... Наконец, отбросил книгу в угол и кинулся к телефону.

      - Послушайте, - ответили ему спокойно на все вопросы, возгласы и невнятные междометия. - Есть вершина искусства художественного. И вы его знаете, потому что участвовали в нашей викторине. Так?

      - Ну, есть, этот, "Черный квадрат", да.

      - А эта книга - вершина искусства писательства. Понимаете? Краткость - сестра таланта. Помните такое? Чем короче и яснее, тем ближе к гениальности. И вот эта книга – высшая точка самовыражение нашего гения. Она прекрасна. Она великолепна. Она не такая, как у всех остальных. Над ней можно сидеть не часами, а годами!

      - Но там же нет ничего!

      - Мы же с вами грамотные люди. Так? Вот и довообразите себе. Понимаете, просто довообразите. Все, что угодно. Это книга… Она, понимаете ли, обо всем сразу. Такая она получилась у нашего гения... Выше этого - ничего.

      - Слышь, сосед, дай сотню до перевода, а?

      Сотни у меня с собой не было. Была одна купюра в пятьсот рублей - далеко во внутреннем кармане. Сложенная пополам и глубоко упрятанная. Я принципиально не пользовался кошельками и бумажниками. Но отдавать пятьсот не хотелось. Если "прижаться", то пятисот вполне хватает на целую неделю - и далеко не впроголодь.

      - Нету у меня сотни, отвали!

      Вот последнее слово было лишним. Но как всегда понимаешь это только уже после сказанного. И дела многие так делаются. Делаешь что-то. Делаешь, делаешь, крутишься, и вот осталось совсем немного сделать, и стараешься поскорее вот это и еще вот то... А оно, оказывается, не только никому было не нужно, а даже и вредно могло оказаться. А уж со словами-то... Сколько раз говорил себе: держи язык за зубами!

      - С моей точки зрения, сосед, ты мне сейчас нагрубил и нанес оскорбление, - поднялся с лавочки утренний отдыхающий.

      Хотя, никакой он мне и не сосед вовсе. Соседи - они ведь по соседству живут. А этот - с третьего этажа. Я лично на тринадцатом живу. Ну, какой он мне сосед? Разве только по подъезду? Вот не хватает еще сейчас ляпнуть что-нибудь наподобие того, как из старинного "Брата", насчет "гниды черножопой". Он и так-то в раздумьях: обижаться по серьезному, не обижаться...

      - А когда мне грубят, - продолжал он, подтянув ярко-красные спортивные штаны с белыми лампасами и щелкнув широкой резинкой. - Я обижаюсь. Иногда сильно обижаюсь. А когда я обижаюсь, между прочим...

      - А ведь это мои штаны! - обрадовался я возможности смены темы разговора. - Точно! И как тебе хорошо подошли! Прямо как по размеру. А куртка – кому отошла?

      Только вчера вынес вещи, которые больше года не надевал, сложил возле двери к мусоропроводу. Так в миг все разнесли. Буквально - оглянулся только, а уже ни одного пакета.

      - Куртка? Куртки не было, - задумался он, приостановив движение. - А, что, хорошая была куртка-то?

      - Ну, под кожу такая. Вся черная, и вот тут молнии, а на карманах карабины большие.

      - А чего тогда вынес?

      - Да не пошло мне как-то. А если не пошло - как же тогда носить?

      - Ну, это, конечно, да. Это все равно как водку пить. Если даже после третьей чувствуешь, что не идет - лучше сразу остановиться. Наверняка, паленая.

      Он постоял, покачиваясь и перекатываясь с носка на пятку и обратно в модных сине-белых кроссовках без шнурков. Потом, видимо восстановив в уме цепочку разговора, заставившую его встать со скамейки, спросил:

      - А двести рублей тогда? Я ж отдаю всегда.

      Это точно. Он отдавал всегда. Надо было только поймать его и специально напомнить сумму. Отдавал сразу и без всяких споров. Ну, а если не помнишь сам, да если не поймал вовремя, то сам себе, получается, враг. А те деньги, выходит, нисколько тебе и не нужны были. Вот ему – нужны.

      - Извини, сосед. У меня вот только пятьсот. Последняя. Но пятьсот я тебе не дам, потому что мне самому надо.

      Я боялся, что он тут же хлопнет по карману и предложит сдачу. Но вышло, что нет еще ничего в кармане. Потому, видно, что я попался ему первым.

      - Пятьсот? Это да. Это много, - покивал он головой. - И последнюю брать просто нельзя. Примета нехорошая. Не по понятиям…

      Но он не собирался так просто успокаиваться.

      - А если нет сотни, так ты научи тогда, где взять. У кого конкретно попросить. Ты же всех тут знаешь - вот и скажи, значит. И разойдемся, как соседи.

      Когда он стоял вплотную, мне приходилось задирать голову, чтобы смотреть ему в лицо. Нельзя же разговаривать с человеком в живот или там в подмышку ему? Некультурно это как-то. А он еще и широкий такой, что в дверях, скажем, мимо него просто не пройти. Зажмет.

      - По быстрому, значит?

      - По быстрому. Вот именно! Ну, ты же понимаешь?

      - Тогда вот хоть книжку возьми, прочитай.

      - Смеешься, что ли? Или опять нарываешься? - нахмурился сосед.

      - Серьезно! Теперь же никто почти не читает, так за чтение доплачивают. Прямо наличными, сразу. Как раньше за кровь давали, помнишь?

      - За кровь давали. Это помню. Но там же надо здоровье офигенное, а у меня, - он постучал себя по груди кулаком, размером чуть меньше моей головы. - Вот, слышишь, да? Хрип внутри.

      - Ну, вот. А теперь, значит, дают еще и за чтение. Если толстую книгу прочитаешь и на вопросы ответишь – так можно и пятьсот срубить...

      - Толстую - это вот так? - слегка развел он пальцы-сосиски.

      - Вот так, - я двумя руками аккуратно свел его пальцы к толщине обычного книжного тома. Стандартного, в восемьсот тысяч знаков. Сборник из двух повестей и рассказов или роман. - Вот так, примерно.

      - Угу. Это там, типа, Лев Толстой и все такое в детстве и юности, да? И вот, говоришь, надо... И на вопросы еще отвечать, значит?

      - А как иначе проверят, что ты действительно читал?

      - Это да. У нас, если не проверять, так сразу все - читатели. Прямо самая читающая нация. А ты, значит, тоже так вот зарабатываешь?

      - Перехватываю, когда денег совсем нет. Вот - не было ничего, так я и пошел, немного заработал.

      - Быстро читаешь, наверное?

      - Я - быстро, да. У меня уже опыт просто большой. Я там постоянно тусуюсь. Чуть что - я уже готов. Хоть по копеечке, а на пельмени с майонезом мне всегда хватит.

      - И тонкие книги, наверное, бывают? - хитро прищурился он.

      - Сколько угодно! И тонкие, и толстые, и двухтомные, и разные сборники рассказов. Там же вообще можно по одному рассказу выбирать - на десятку или там на полтяш заработать всегда можно.

      - Ну, пошли тогда.

      Он жестко прихватил меня за руку и повернул к выходу из двора.

      - Куда? - затрепыхался я.

      - Как - куда? Книжки пойдем читать. Мне же много не надо, я тебе говорил. Сотню или две - это если по максимуму. А я тебе потом точно отдам.

      - Так сам-то, сам! Это же просто! И отдавать никому не придется!

      - А самому мне читать сейчас просто недосуг. Мужики уже час, как ждут. Так что пойдем, чтец - поможешь народу. Или мы с тобой не соседи? И не дергайся, не дергайся... Подумаешь, с часок народу уделишь. Ты же все равно быстро читаешь, я тебя правильно понял?

      - Правильно, - понурился я.

      Опять читать... Как же это надоело! Давно пора перейти в писатели. Они, говорят, вообще могут из дома не выходить. Им и так все приносят. И бумагу, и чернила, и поесть, и выпить... Вон уже, сколько мной прочитано. Одних романов штук двадцать, наверное. Вот пойти - и объявиться писателем, что ли? Уважаемые люди, между прочим!

      - Идем, идем, сосед! Я потом парням расскажу и покажу - где. Так они, может, и сами втянутся. Будут тоже книжки читать... Тем более – не бесплатно.

      - И все-таки вы не понимаете, - человек в мундире огорчённо покачал головой, сделал странное движение рукой, будто сгонял кого-то со стола, потом устало-вопросительно посмотрел на Петра Ивановича.

      - Я не понимаю, - начал тот, но тут же был прерван.

      - Вот! Я же и говорю: вы просто не понимаете! А должны бы понимать. Все же интеллигентный человек. С высшим образованием.

      - С двумя, - поправил Петр Иванович, любивший точность.

      - Что?

      - У меня два высших. Вон у вас копии дипломов.

      - Это что-то означает? В анкете есть высшее и незаконченное высшее. Двойных-тройных не существует для закона. Так что у вас, сколько бы вы дипломов ни накопили - высшее. Но не об этом речь.

      Человек в мундире хмыкнул, потёр нос. Зачем-то надел фуражку, лежавшую до того на крае стола. Поправил её, будто собираясь уже уходить. Потом снова снял, кинул на стол. Поморщил лоб. Помассировал пальцами виски.

      - Вот как вы не понимаете, что совершаете, по существу, самый настоящий акт кражи?

      - Как это? - удивился Петр Иванович. - Это моё собственное произведение - что хочу, то и делаю, хоть даже совсем уничтожу.

      - Вот, кстати, уничтожить - это мысль. И не сидели бы мы с вами тогда в этом кабинете, не обсуждали судьбы отечественной литературы...

      - Мы? - снова удивился Петр Иванович, чуть даже привставая с привинченного к полу табурета.

      - Да-да. Именно мы с вами. Вот вы как считаете, литература - это что?

      - Ну, книги, наверное. Журналы там разные...

      - Вот именно! Так давайте разберёмся: вы написали роман.

      - Не совсем роман. Это просто большая повесть.

      - Не понял. Размер, мне тут справку написали, как раз самый романный. Значит, роман. Но не в том суть. Итак, вы его написали. Теперь выстраиваем цепочку. Это ещё не литература. Это ещё может быть уничтожено, стёрто из памяти компьютера, никому не показано. Значит, не литература, так ведь?

      - Ну-у-у, - неуверенно начал Петр Иванович.

      - Так, так. Вы пока не спорьте, вы следуйте логике. Итак, пока это ещё не литература. Но вот вы приносите файл в издательство, и там сразу начинается работа. Сначала редактор. А может, и не один. Потом - корректор. Далее - верстальщик... Вы считайте, считайте! Потом - печатник. Далее цех, в котором собирают книгу и делают её настоящей книгой. Там много специальных станков и много специалистов. Но вот итог полежал под прессом, получил суперобложку и оказался на складе. Литература?

      - По логике если, так - нет, вроде. Пока не читали никто.

      - Именно! Именно - не литература! Далее грузчики грузят пачки книг в автомобили. Автомобили развозят их по книжным магазинам. Имейте в виду - я тут для упрощения пропускаю оптовика, а ещё ведь и оптовики существуют. Ночью студенты за небольшие деньги клеят рекламу по всему городу. Там ваш портрет, обложка книги и краткая аннотация, которую тоже писал отдельный специально обученный человек. Кстати, рекламные плакаты - это уже другая типография, другие люди и другие машины. Улавливаете, да? Наконец, рано утром выстраиваются очереди к дверям книжных. Вот они распахиваются, и толпа сметает с полок вашу новую книгу. В Интернете поднимается настоящая буря. Люди обсуждают не вас, не издателей, не грузчиков. Они говорят о литературе. Теперь - литература?

      - Да, - уверенно сказал Петр Иванович. - Теперь, конечно, литература.

      - Вот. А вы что сделали?

      - Ну, я же не называю себя писателем. Я просто любитель. Я написал и выложил в сеть.

      - Вот! А теперь посчитайте, сколько человек из-за этого лишились работы! Да пусть даже вы ни копейки бы не получили, но в процесс было бы вовлечено целое общество! А вы, просто выкидывая на навозную кучу Интернета вашу книгу... Кстати, много уже отзывов?

      - Да пока ещё нет.

      - Вот! Вы работали. Не спорьте, не спорьте, писательство - это труд. Вы могли своей работой дать работу многим и многим - вплоть до простого продавца в книжном магазине. Вы могли стать очередным литературным событием. То есть, не вы, конечно, сидите, сидите, а эта ваша книга. И что вы сделали? Вы её...

      Человек в мундире пошевелил губами, будто пытаясь сплюнуть какую-то гадость. Прищурился, как от противного вкуса:

      - Вы её - просто отдали.

      - Но это же моя собственная книга!

      - Нет! Она ваша, пока она на вашем компьютере. Но как только вы пытаетесь дать её общественности - да хоть даже другу почитать - так сразу она становится общественным достоянием. А уж сколько людей из-за вашего поступка лишились работы. Вы считали за мной? Учтите, это ещё не все! Их гораздо больше. И что вы имеете сказать в своё оправдание?

      - Я искуплю. Я возмещу...

      - Ну и хорошо. Вот тут и тут распишитесь. А тут - график выплат. В случае опоздания или отказа от собственных слов - рост тарифов и рост штрафных санкций.

      - Но за что?

      - Поймите, наконец! Не вы решаете судьбы литературы! Это она решает вашу судьбу. Вот прямо сейчас литература в моем лице - решает. Так что подписывайте, подписывайте. Платите по графику. И больше не нарушайте.

      Он долго топал ногами на крыльце, скреб подошвами о старую железяку, врытую еще чуть ли не прадедом справа у дорожки, снова топал, тер ноги о мокрую грязную тряпку... На улице была весна. А весна - это не только свежая зелень, светлые кончики еловых ветвей и проснувшиеся пчелы, осторожно кружащие в поисках цветов. Весна - это еще грязь. А как без грязи? Земля тут такая. Так и называется - Нечерноземье. Значит, когда весна или, совсем наоборот, осень - все плывет грязью, чавкает, липнет, поднимается по сапогам... Летом и зимой - все твердое на дороге. Почти как асфальт. А весной - вот так.

      Он еще откашлялся, отплевался - аллергия, понимаешь, какая-то началась с ним в последние годы каждую весну - и вошел.

      В доме было тепло. Весна - это тебе не лето, поэтому еще подтапливали, сжигая остатки дров. Вот, кстати, дрова как раз надо бы заказать. Привезут опять длинномер - пили потом сам, коли сам. Некоторые городские дров вообще не держали. Им привозили на открытом грузовике какое-то прессованное современное топливо. Очень, говорят, жаркое. И золы, мол, меньше. Так ведь в том и дело, что зола как раз нужна! Ее же можно на огород потом вынести! Землю удобрить. Не одной же химией и не одним же перегноем.

      - ...В общем, мать, отказался я, - как будто все уже подробно рассказал на крыльце, а теперь договаривал.

      Была у него такая привычка. Все в голове по сто раз скажет, перевернет так и этак, а потом уже как будто и говорить нечего - все же сказано, вроде!

      Кстати, если о городских - это он зря, конечно. Сам-то - какой? И что, что родился тут. Где живет постоянно? Прописка, наконец, или по-современному регистрация - где? Чистый же горожанин! И дети у него тоже горожане. Сюда - ни ногой. Лица хмурят, отругиваются. А вот он каждый год, как весна - сразу и приезжает. Дом ведь свой. Не скворечник какой-то.

      Ну, ладно, пусть будет - дача. А что, на даче нечего делать?

      Ему так было можно. Он был писателем, а у писателя режим жизни и работы такой, что может, в деревне даже и лучше. Потому что Интернет туда ему еще не провели, а с телефона - вроде мелко слишком и неудобно. Сразу само собой и время находится завершить начатое. Или наоборот - начать новое.

      Писал он научную фантастику. Самую настоящую. Про полеты в космос, про открытия планет. Разбирался с кротовыми норами, знал про черные дыры и про скорость света, следил за последними физическими открытиями в вопросах времени и пространства, макро и всякого микро. Поэтому его книги ученые не сильно ругали - старался же без явных ляпов рассказывать. Но главным, конечно, было не железо, а люди. Это традиция такая в нашей фантастике: главное - люди.

      Вот он приезжал в свою деревню, заселялся, обживался несколько дней, и писал, писал, писал...

      Не один приезжал - с женой. Иначе кто бы его тут кормил-поил и все такое? А если все сам, как бобыль какой, то времени на книги не осталось бы ни за что. Потому что, честно если говорить, жизнь тут в одиночку вовсе не жизнь, а выживание — чистая борьба за существование. Воды наносить, траву окосить, дрова наколоть, в магазин сбегать, крышу поправить, забор заменить, замок новый купить, за свет заплатить, с соседями поручкаться, опять в магазин, но уже не за продуктами, а за тем, чего в доме не хватает... А всегда чего-то не хватает. Просто не бывает такого, что бы все готово и разложено по местам - вон, хоть свечей простых закупить. Как гроза, так опять свет отключится на полдня. Или ночи. Так хоть со свечами.

      Сегодня он как раз ходил к реке, проверить проходимость, так сказать, поговорить с рыбаками. Может, и самому сходить порыбачить? В тишине над речкой думается совершенно иначе, чем в "кабинете" - маленькой комнатке, выделенной под творчество, единственное окно которой упиралось в заросли крапивы в рост человека "на задах".

      Вот вернулся, сапоги снаружи оставил, прошел в носках и говорит, как бы продолжая:

      - ...В общем, мать, отказался я.

      "Мать-отец" - это сначала для смеха говорили друг другу, а потом как-то уже прижилось. Да и не молодые все-таки - можно.

      - А стоило ли отказываться? - спокойно спросила она, поднимая крышку с кастрюли и проверяя ножом готовность варящейся курицы.

      - Ну, а как сама-то думаешь? С одной стороны, конечно, интересно. Потому что Марс, все такое. Да и бесплатно - в этом есть своя прелесть. Кто же не любит сладкой халявы-то? Опять же - уважение и почет проявлены. Специально ведь позвонили и предложили горящую, так сказать, путевку. Нет, ты представь, да: путевку на Марс! И кому, главное, звонят? Тому, кто про этот самый Марс пять книг написал. пусть даже фантастических, но там же все-все нынешние достижения науки были перечислены, все реалии марсовые, как мы их теперь знаем. Так что - вот. Помнят, выходит, читали, зовут.

      - Так и слетал бы тогда.

      - Куда, мать? Куда? А кто тут картошку посадит? Кто тебе поможет с цветами? Кто дрова разберет? И потом, у меня же тут договор с издательством. Писать надо. Вон, начато уже. А раз начато - надо и заканчивать. И потом, что я на том Марсе не видел? Нет, ты подумай: сначала туда просто долететь. Это больше полугода. Ну, предположим, я там буду в иллюминатор смотреть и книгу писать. Но - полгода! Кто тут с землей будет справляться? Вон, крапива на задах скоро как дерево будет. Кто ее косить пойдет? Ты? Но это еще ладно. Вот прилетим мы туда. там - неделя. В скафандрах, все вокруг базы, постоянная пыль, солнце - как звездочка на черном небе. А потом еще месяцев семь-восемь обратно. Потому что планеты ведь на месте не стоят - они то ближе, то дальше друг от друга. И выходит, если посчитать кругло, полтора года. И более того. И вот я прилечу, предположим, а у нас тут - потолок обвалился, земля кустарником заросла, забор покосился, крыша прохудилась, и на восстановление всего еще пол года - не меньше! Ну, и зачем нам это? Это на Марс - бесплатно, вроде, а посчитаешь, так ведь опять миллионы тратить. Так что подумал я, подумал и отказался. На выходных как раз картошку будем сажать. Да и все остальное можно будет. Как бабка говорила: сей в грязь - будешь князь. Как дождь чуть прекратится, так и начнем. Правильно?

      - А как же насчет яблонь на Марсе? - как бы с издевкой даже спросила жена.

      - Да там до яблонь этих - еще лет сто! Или даже все двести! А у нас как раз надо старую яблоню поправить - попилить лишнее. И вишню корчевать. А потом распущу ее на чурбачки, подсушу - вот у нас к гостям будут правильные дрова на шашлыки. Кстати, друзья ведь приедут. Наши с тобой друзья. Вот и посидим, поглядим отсюда на красную звездочку, поговорим за жизнь.

      - Ну и ладно, - легко согласилась жена писателя.

      Потому что знала, что писателю, чтобы об Альфе Центавра писать, вовсе не надо там обязательно побывать. Конечно, реализм должен быть. Но не настолько же кондово - чтобы все сам испытал на себе лично. Да и курица доварилась, вроде.

      - Мой руки, садись за стол. Я сейчас вермишельки сыпану - и будем обедать.

      - ...Ну, а что они, - уже уходя за угол в выгородку с рукомойником, продолжал писатель. - Я им турист какой-то, что ли? Я, может, самый настоящий специалист по Марсу. Да и покажут потом все: и фотографии, и видео разное. В Фейсбуке том же покажут. Вот тогда и погляжу, что там не так.

      Мама работала в библиотеке. А Янка училась в школе.

      Каждое утро, кроме выходных и праздничных дней, мама завтракала вместе с Янкой, а потом уходила в сеть. Их библиотека, как и все остальные, была районным филиалом государственной. То есть, «все остальные» - это как раз филиалы. А еще могли быть частные. Но они были локальными и влияния почти никакого не имели.

      А Янка брала свой планшет и шла в школу.

      Раньше, говорят, все было наоборот. Учились из дома по сети, а на работу ходили. Это, наверное, было здорово. Потому что утром, да еще если смена сезонов… Вот еще странно: всю природу уже победили и подчинили, а сезоны все равно меняются. И если лето – оно всем нравится, то осень или зима… Янка подумала и решила, что она бы жила там, в прошлом, у моря, где всегда лето. А в школу бы выходила через сеть. И оценки тогда через сеть. И лекции всякие тоже. Еще она подумала, что надо не забыть и записать эту мысль. И развить. А еще украсить и сделать начало и конец, и как-то связать с современностью. Любой текст, учил их Петр Иванович, старый литератор, обязательно надо связывать с современностью. Пусть не напрямую, а намеком каким-то. Янка подумала, что вот это и есть намек – что в школу ходить не надо. И это может вызвать дискуссию. И это хорошо.

      Нет, понятно, что раньше все хотели не ходить в школу, а пыриться в сеть. И даже, говорят, так однажды и сделали. Но потом что получилось? Получилось так, что учились все в сети, работали в сети, покупки делали тоже в сети. И развлечения все были в сети. И вообще все-все-все. То есть, не жизнь, а одна сеть, получается. И во-первых, как объяснили в школе, хуже стало здоровье нации. А во-вторых, как сказала мама, когда Янка спросила, «не было социализации». Вот для здоровья и социализации ввели строгий режим и обязательное посещение школы. Это потом, когда ты уже взрослый, когда сам за себя отвечаешь, можешь хоть вообще из дома не выходить. Это ты уже сам себе вредитель, и это твое личное дело. Но пока ты подрастающее поколение, в тебя стараются по максимум вложить здоровье, распорядок дня, привычки всякие полезные.

      Янка подумала, что главная привычка у нее – это высыпаться по выходным. Это когда никуда не надо идти, можно валяться в постели до ломоты в боках и спине, и никто тебя не поднимает с раннего утра на зарядку и в школу. Потому что мама по выходным тоже отсыпается. Она на своей работе так уматывается, что спит совсем без снов – так говорит. А в выходные спит со снами. И даже рассказывает потом. А Янка записывает.

      Петр Иванович требует от них, чтобы ни дня без строчки. Некоторые, как Пашка, например, так и делают – ровно строчку. Чтобы не приставал никто. Но большинство пишет помногу. Потому что это развитие письменной речи, что пригодится в работе, а еще – та же социализация. Ты как бы всем рассказываешь что-то. А они потом отвечают. А если напишешь много, то твой текст появляется в районной библиотеке. И можно говорить всем, чтобы заходили и читали. Это уже уровень.

      У Янки так несколько раз было. Раз она сон мамы расписала на пять страниц. А раз просто написала про школу. Там ведь если подробно писать, так целый роман может получиться. Им такой роман в музее показывали. Как раз про школу. Но тогда, в древности, писали на бумаге. Ну, сколько людей могло прочитать такой роман? Единицы? Вот в сети, да еще если попасть в библиотеку… Тут ведь, если интересно напишешь, тебя могут прочитать миллионы. А теоретически – миллиарды.

      Янка даже остановилась. Миллиарды! Это же просто невозможно, какое большое число.

      - Чо стоим, кого ждём? – спросили сзади.

      Это Пашка подкрался незаметно.

      Янка вздохнула и пошла дальше. Школа – вон, впереди. Уже видна. Теперь весь день там проведешь. В детстве, когда еще не все понимаешь, Янка говорила маме совершенно честно, что ходить в школу ей не тяжело. И из школы домой – не тяжело. А вот сидеть в школе – бр-р-р!

      В школе, кроме уроков, были еще и внеклассные мероприятия. И вот тут-то прозвучало, что тексты из библиотек исчезают. Мол, кто-то полез посмотреть свой текст, а его там нет. Но ведь был же!

      - Янка, - сказал народ. – Ты бы как-нибудь тихонько спросила у своей матери. Что это за дела? Старался, писал. Даже в библиотеку попал. А тут – раз, и нету текста. И что теперь? Снова его писать, что ли? Это как работа уже получается. Натурально – самая настоящая работа. Может, сбой у них программный? А где тогда копия? Нет, Янка, ты точно узнай!

      Вот поэтому вечером за ужином разговор вышел не о школе и отметках, а о маминой работе. Столько нового узнала!

      А на другой день рассказала всем, кто интересовался:

      - Есть такое правило, что если три месяца никто текст не открывал, то текст помечается «на удаление». И потом еще месяц в поисковые индексы не вставляется. Пролетает как бы мимо. А еще потом – совсем удаляется из библиотеки. Она же не безразмерная, в конце концов! И это не люди делают, а программа. Все чисто автоматически. Нет просмотров – давай, до свидания…

      Народ был просто ошеломлен.

      А потом все шумели и кричали и чуть по столам не прыгали. И создали тайное общество по поддержке книг. Чтобы обмануть бездушную программу и сохранить литературу. И Янка тоже туда вступила. Потому что тоже хотела сохранять литературу. А Пашка, как самый громкий, стал вроде председателя в тайном обществе. Составили списки, разделили по буквам. И чтобы каждый, значит, заходил регулярно в библиотеку и открывал тексты. Сначала – всех своих. Это в первую очередь, чтобы своих. А потом уже и остальные. Тогда программа будет видеть, что тексты читаются, и не удалит ничего. И литература в целом сохранится. А Пашка еще сказал, что надо связаться с другими школами, а потом даже и с другими городами. Потому что если не мы, то кто возьмется за такое? А глупая программа так ведь просто вычистит всю культуру и литературу из библиотек. Что останется нашим детям?

      Это так Пашка вещал, насчет детей. А девчонки краснели и хихикали. А парни ржали. Дураки, ясно.

      Но этим вечером Янка выполняла норму по спасению литературы.

      И на другой день – тоже.

      И на третий.

      Это ведь совсем не трудно: зайти в библиотеку, по фильтру найти те тексты, которые давно не открывались, кликнуть мышкой, вернуться, зайти в следующий…

      А через неделю Пашка подводил итоги кампании. Спасли, сказал он, столько-то. Под угрозой – столько-то. Роботы проклятые жрут нашу человеческую литературу! Но мы же стоим стрёме, мы здесь не просто так! Нас поддержали все три районные школы!

      - А тебя, Янка, - сказал он строго, когда все стали расходиться. - Я попрошу задержаться.

      Она как раз торопилась домой, чтобы скорее поужинать, а потом…

      - Ну? – спросила она.

      Пашка помолчал, сурово глядя ей в лоб, а потом показал, как много текстов пропало из-за Янки. Потому что она редко кликает мышкой. Потому что ей в лом, что ли, поддержать народ, когда все вместе и разом и заодно.

      - Когда мы едины, - сказал Пашка. - Мы непобедимы. Понятно тебе, Зайцева?

      И это было даже как-то страшно – по фамилии. Как Петр Иванович, прямо.

      Она стала говорить, что каждый ведь вечер, каждый! И что вот сейчас специально торопилась домой, чтобы – в библиотеку. И что у нее свидетель есть – мама. Но говорила как-то неуверенно, как-то тихо. И глаза – вниз и в сторону.

      - Постой-постой, - сказал вдруг Пашка. – Так ты – что? Ты, может, это… Ты их читаешь, что ли?

      - Ага, - кивнула Янка, чуть не плача.

      - Эх, ты… Мы здесь не для того, чтобы читать и удовольствие от этого получать. Мы – чтобы спасать литературу! И чтобы писать литературу. Вот ты сама - сколько текстов написала вчера?

      - Я просто не успела. Я читала.

      - А надо – писать!

      И это – Пашка. Который – ни дня без строчки. А что еще скажет Петр Иванович, когда узнает?

      Но Янка все слушала, все кивала, а сама ждала, когда можно будет бежать домой. Там поужинать, а потом – в библиотеку. Там такой прикольный текст нашелся. Как раз про школу, только не как у них сейчас, а как раньше. И там про старшеклассников, и про любовь, и про большую войну…

      - Спасатели – вперед! – крикнул в конце Пашка.

      И рукой так показал: мол, в атаку, вперед, беги, Янка, спасай литературу!

      И Янка побежала домой. Она решила быстро-быстро покликать мышкой, чтобы помочь спасти литературу. А потом, думала она, можно будет открыть тот прикольный текст и прочитать, наконец, до самого конца. Потому что в очереди есть еще про единорогов, и еще про рыцарей и драконов. И еще много всего интересного.

      Но сначала – спасать литературу.

     

      Что вы говорите? Модное направление? Вам нравится? Ну, тогда сегодня о нем и поговорим. Об этом вашем постапокалипсисе. Сразу напомню, что слово «апокалипсис» не несёт в себе ничего разрушительного и руинного. Это всего лишь «откровение». Просто уже стало штампом, что апокалипсис – это ядерная война, нашествие инопланетян или в самом простом случае – зомби-эпидемия. Причём, что интересно, постапокалипсис зачастую никак не связан с самим апокалипсисом. То есть, открываешь книгу и начинаешь читать о жизни кучки людей на развалинах цивилизации. От чего она развалилась, может быть вскользь упомянуто, а может и нет. Просто – груды мусора. Просто – грязные вооружённые одиночки, рыскающие по этим грудам.

      Итак, оно, наконец, случилось. Что? Ваши предложения. Ну-ну, активнее, вы же любите эти книги!

      Ядерная война – раз. Эпидемия новой чумы, вырвавшаяся из военных лабораторий – два. Истощение природных ресурсов… Но это же не может быть одномоментно? Раз – и сразу? Тогда пока отложим. Это несколько другая тема. Так, что ещё? Зомби, инопланетяне, прорыв «с той стороны», непонятное «что-то» и развал всего, и война всех против всех…

      А хотите, я вам проще пример приведу? Вот завтра пьяный дежурный не уследит, и рванёт вдруг на крупной электростанции. И все. Совсем все.

      Вот я, скажем, живу на тринадцатом этаже. Плита – электрическая. Чайник – электрический. Отопление центральное, но воду качают электрические насосы. Телевидение, радио, холодильник, наконец. Интернет и вся связь! Представьте себе этот ужас: стоят дома, в них кое-где мелькают редкие огоньки свечей или фонариков, народ пешком со своих двадцати четырёх или даже больше этажей спускается вниз, во двор, где уже жгут костры и выясняют, у кого и что, и как, и какие предположения. Самые умные уже сбегали в магазин и быстренько отоварили всю имеющуюся наличку. А те деньги, что на карточке – так там и остались. Другие умные слили в свою ванну остатки воды в трубах. И сколько времени продержатся жители наших огромных «человейников»? А если ещё и зима? Настоящая зима, наша, а не из фильмов, где все ходят без шапок. Вот вам настоящий апокалипсис. Вот – смерть и выживание на грудах вонючего тлеющего мусора. И никакой тебе ядерной войны и никаких ужасных зомби.

      Но, пойдём по шагам. Итак, начинается наша история. Откуда и как? А? Слышу, слышу. Тут вам не таверна придорожная и не трактир в псевдосредневековом фэнтезийном романе. Тут – что? Ну? Проснулся герой. Ага. Проснулся он, значит, а вокруг - вот так. Или что? Диалог сразу? Это уже старо. Это уже тяжело и неинтересно: передавать окружающее в диалоге. Хотя, некоторые по-прежнему этим занимаются и их даже издают и читают. Так что не отбрасываем. Диалог, значит. Где? В тёмных развалинах, в канализационном коллекторе, в чистом поле у костра…

      Кстати, мы же еще не решили: а что случилось то? Вернёмся на шаг назад. Ведь, если ядерная война, так в чистом поле… Ну, понимаете, да? Хотя, читал я тут одного популярного автора, так у него герой определял уровень радиационного заражения по цвету снежного покрова. Тихо, тихо… Это не смешно. Это – опубликовано. Так что завидуйте молча.

      Ну, хорошо. Значит, утро у вас. Раннее. Горит костерок. То есть, не горит, а тлеет, подмигивая угасающими углями. Вокруг, естественно, жуть жутчайшая. Мир уже умер. Нет никакого мира. Есть редкие выжившие, которые пытаются выжить и дальше. И вот они сидят у костерка этого, грея ноги… Ботинки, кстати, сняли они – нет? А? Что скажете? Писать об этом не обязательно, но я вам точно скажу, что если не снимать обувь в течение суток, то… Кстати, что он у вас носит? Носки, да? Где берет? Или ботинок на голую ногу? Портянки? Кто из вас видел настоящие портянки – поднимите руки. Не вижу рук. А кто сказал «портянки»? Девушка, откуда вы такие слова знаете? От папы? Ну, это ладно. Это память предков, так сказать. Портянки… Скажете же тоже… Хотя, обдумать это надо – как он выживает. Ноги в такой ситуации бываю даже важнее рук. Чтобы бежать, убегать, улепётывать, смываться, ускользать... Двигаться. Нет движения – нет жизни. И нет тогда никакого дальнейшей прорисовки мира. Сколько времени вы займёте читателя описанием молчаливого, грустного и долгого сидения у костра? А? Чёрное небо, огромные звезды, ветер, свистящий в чертополохе… Двигаться надо! Вперёд двигаться! Только вперёд!

      И вот поднимается розовый шар солнца (это не мои слова, я опять практически цитирую), а наш с вами герой… Минуточку, этот герой – одиночка? Я вас правильно понял? Он один, как волчара лютый, потерявший семью и друзей. Он страшно для всех опасен. Он выживает сам по себе и никому не поддаётся? Ну, пусть так, ваш герой – ваше решение.

      Но, могу ли я задать вопрос? Может быть, немного не в тему…

      А - зачем? Ну, вот костёр ваш, диалог с кем-то или монолог внутренний, многое разъясняющий, чёрное небо и яркие звезды, нет цивилизации (и добавим для себя - уже не будет), ваш герой встаёт и идёт куда-то. А зачем, собственно? В чем, собственно, цель и каковы, собственно, его задачи?

      Ага. Просто приключения и просто выживание. Интересно, чтобы.

      Ну, тут не поспоришь. И это может быть сверхзадачей вашей новой книги в стиле постапокалипсиса. Приключения в мире погибшей цивилизации и выживание, выживание, выживание…

      Говорят, это всегда пользуется спросом.

      Кстати, таких книг достаточно много, и некоторые из них даже популярны. Говорят, это наш мозг независимо от нашего личного как бы решения ищет и накапливает варианты спасения организма на все случаи жизни. Это генетическое, понимаете? Тут даже не головной мозг - тут спинной и все инстинкты. Ну, как порнография разнообразная - она тоже популярна, хоть никто и не признается, что читал или смотрел... Что, признаётесь? Ну, так тут тоже - не голова, понимаете, тут другие органы интересуются и накапливают опыт.

      Итак, просто приключения.

      Читал я, кстати, редкий вариант такого приключения и выживания. Там главный герой - этакая прилипала. Хитрая и злобная тварь, всегда находящая себе защитника и опору. Широкую спину, из-за которой можно аккуратно постреливать очень точными очередями по всем врагам вокруг. То этот герой - второе-третье лицо в малой группе, ни за что конкретное не отвечающий, то он - второй, ведомый, в паре, то ещё как-то. И вот знаете - верю. В такого верю. Все умрут - он останется. Всех переживет.

      Нет? Не ваш вариант? Герой не может быть паразитом?

      Интересен ещё один вопрос: как насчёт средств индивидуальной защиты? Общевойсковой защитный комплект, противогаз изолирующий… Нет? Берём сферический апокалипсис в идеальных условиях, разрушаем всё, убиваем почти всех, но последствия, если они и есть, так все где-то там, не здесь. Тут можно и просто так походить, воздухом подышать. Ладно-ладно! Придираюсь я, а как же! Мне положено придираться. Тем более, что вот такого сферического издано в достаточном количестве.

      Лучше скажите мне, чем вооружён ваш герой, путешествующий по развалинам цивилизации.

      Помедленнее, пожалуйста! Я записываю.

      До зубов он у вас вооружён. Просто до зубов. И то у него есть, и это у него в рюкзаке, и вообще – от всех бед спасает крупный калибр. Пушки, как сказано в кино, побольше.

      Наверное, вы знаете, откуда и как он взял своё оружие? Что? Оружейные магазины? Вы, вот вы лично – вы знаете адрес ближайшего такого? Прямо сейчас за окном сверкнёт, потом бумкнет, потом все посыплется и рассыплется. А вы побежите к ближайшему оружейному магазину. За оружием и боеприпасами. Куда именно, в какую сторону? Быстрее соображайте, быстрее! Уже все началось! Куды бечь?

      Вы не знаете, но ваш герой, доблестный менеджер из офиса в центре города, знает. Память у него такая. Генетическая.

      Но пусть даже добежал он до магазина. Вы его видели хоть когда-то? Заходили?

      Понял, проехали. Неудобный же вопрос, да?

      Итак, он врывается в пустой открытый специально для него оружейный магазин и начинает снаряжаться.

      Люди! А откуда у него – я в тексте это читаю – откуда у него автомат Калашникова и практически бесконечный запас патронов? В наших магазинах это не продаётся. Это я точно знаю. Где взял?

      Нет, вы меня не поняли. Я не требую подробного описания. Но хотя бы вы сами для себя это знаете? Ну, где он взял самый популярный в мире автомат? Где? В воинской части? В какой? Где она у нас расположена? Недалеко от его работы? Тоже в центре города? Кто ему там выдал это оружие и патроны? За какие такие заслуги?

      Я читал книги, где все это подробно и тщательно расписывается и объясняется. Эти книги были не лучше прочих, но там читателю хотя бы было понятно…

      Уговорили. Вы потом это все объясните. Итак, имеем умного, симпатичного, сильного, здорового (а зачем нам больной герой?) офисного менеджера среднего звена, который бродит по развалинам со своим автоматом и пистолетом, и ещё гранатами. И цель у него – выжить. И все.

      И тут…

      Девушки, ах, девушки…

      Конечно, он встречает её. Красивую, сильную, умную… Менеджера из офиса. С автоматом и пистолетом. И начинается у них любовь с надеждой на возрождение расы и восстановление цивилизации…

      После ядерной войны? Или после чумы, выкосившей почти всех? Или даже просто – зомби. А они тут, двое, начинают возрождение и восстановление. Вот всё бросают и начинают возрождение.

      Не верю.

      Нет, вы пишите, конечно. Иногда сам текст, без смыслов и всяких там сюжетов, завораживает и увлекает, и заставляет прочитать до конца. Бывает даже интересно, знаете ли. Щекочет изнутри. Так что пишите, пишите.

      Но все равно – не верю.

      Как и в бесконечные истории о выживании малых групп. В историях этих перечисляются ресурсы. Сообщается, сколько и чего добавилось к их запасам, где и что нашли, от кого и сколько раз отбились…

      Но ведь – постапокалипсис! Сегодня - нашли. А завтра на том же месте ничего уже не окажется. Ресурсы-то не возобновляются. Порох перестает вспыхивать. Капсюли не взрываются под ударом бойка. Бензин, на котором по пустошам летают орды механизированных варваров, портится и перестает быть бензином. Да даже вот тот огромный супермаркет, который вы себе избрали в качестве склада всего нужного, тоже рано или поздно пустеет. И никто не привезет новый товар. На всю вашу жизнь просто не хватит никаких запасов.

      Так что не верю.

      А знаете, во что верю? В медленное и тягостное угасание мелкого фермерского хозяйства. Сначала не станет тракторов - из-за горючего, которое не вечно, из-за запчастей, которых никто не привезёт. Тяжёлый, монотонный, изматывающий и отупляющий ручной труд на полях. Сокращение урожаев. Обязательное сокращение, что вы! Вырождение посевного материала. Ухудшение земель. Переход к подсечно-огневому земледелию. Охотники и собиратели. Одичание.

      И тут приходит ваш герой с автоматом и кучей патронов, всех убивает, кроме одной девушки, которую держит на цепи и регулярно насилует. Питается запасами, накопленными этой группой. А когда все заканчивается, убивает и ненужную девушку и уходит героически в алый восход. Туда, вперёд, на поиски новых славных приключений в мире постапокалипсиса.

      Что, не нравится вам такое?

      Ну, так напишите так, чтобы понравилось вам и понравилось нам, читателям. И чтобы было хоть как-то похоже на правду. Ну, хоть чуть-чуть. Потому что, когда полная фантастика, когда от фантастического допущения мы приходим к тому, что весь описанный вами мир - всего лишь допущение, вот тогда читать становится совершенно не интересно.

      Потому что - что?

      Правильно: потому что просто не верю!

      Сегодня мы начнем с любимого всеми вами фэнтези. Что, разве кто-то не любит эти магические истории про разных орков, эльфов и гоблинов? А что же вы читаете, молодой человек? "Альтернативу"... Ну, что же - достойный выбор. Думаю, один из следующих уроков мы как раз посвятим альтернативной истории. Тогда вам будет интереснее. А пока все же поговорим о фэнтези, об этой "сказке для взрослых".

      С чего начнём? Ну? Давайте, давайте! Предлагайте! С чего начинается самое стандартное, типовое и шаблонное появление вашего героя в этом сказочном мире? А?

      Трактир! Кабак! Ресторан!

      Все же выберем, как мы назовём это место. Наверное, тут какое-то путешествие? Наверное, у героя какой-то квест? Ищет что-то, спасает кого-то? А о чем ещё может быть книга? Значит...

      Вот, все хором решили - трактир. Что? Таверна? Кто сказал такое красивое слово? И в чем отличие трактира, который, судя по названию, стоит у тракта, где проезжает как раз наш главный герой, от таверны? Почти то же самое, но с южными нотами... М-м-м... Есть в этом некая перчинка, согласен. А ещё? Корчма! О, да! Корчма! Это как же и где гуляет ваш герой? Карпаты и корчма. Ну, тут сами горы заставляют писать фэнтези, вспоминать о ведьмах, о нежити различной. Да, корчма - это хорошо. Это красиво.

      Итак, трактир, что на тракте, на перекрёстке дорог, и там одни проезжие, или все же корчма и таверна, стоящие в селе, и наполненные местным народом?

      Заодно подумайте и над таким вопросом: а что за время года в вашей книге? Я понимаю, что летом вашему герою путешествовать приятнее, и под деревом заночевать можно, если что. Но если таверна, если народ, а в селе народ – это крестьяне, и никто иначе – то какое же время года? Пометьте там себе это, подумайте.

      Кстати, отвлекусь немного. Если уж таверна, что стоит посреди деревни, то как называется в тех южных местах трактир, что на дороге? Траттория, точно!

      Но вы уже подумали над местным общепитом? Так куда же заходит ваш герой, где он получит квест или доложит о его выполнении, где его наймут или где произойдёт встреча с другими действующими лицами? Драка, наконец? Что это - длинная чёрная дорога... Чёрная, потому что уже почти ночь и хочется, знаете, кушать. Так вот - дорога и придорожное заведение с крепким забором, небольшой гостиницей на втором этаже, большим залом для кормления приезжих - на первом...

      Или все же улица села, вдоль которой стоят разные дома, из хлева мычит корова, а вон и храм какой-то на площади, и таверна или корчма, что стоит почти напротив храма? Чуть наискосок?

      Там светло, там пахнет жареным мясом и луком - слюнки текут! Там можно поговорить с местными, выяснить дальнейший путь... Ну?

      Таверна. Большинство? Так, записываем, таверна. А в дальнейшем не путаем название и назначение этих заведений общественного питания.

      Итак, ваш герой зашёл.

      Там темно или светло? Чем освещается? Вот, подумайте, подумайте. Люстра в таверне - это как-то не совсем антуражно, не находите? Лучина - это уже слишком. Нет, не согласен. Это перегиб какой-то. Да и не бывает светло от лучины. Сколько же лучин надо, чтобы осветить не маленькую комнатку и одно место за столом, а большой зал? Количество светцов прикиньте, да под каждый поставьте посудину с водой, да человека приставьте специального, чтобы бегал и все время лучину менял - она быстро прогорает.

      Свечи? Хм... Свечи - это вполне. Это понятно любому читателю. Подсвечники какие-то? Или просто на столах стоят в лужах жира или воска, если восковые? И запах от их горения, духота, гарь... Представляю, да.

      Лампы предлагаете? Какие же? Масляные, копотные, с жёлтым колеблющимся светом, скрывающим углы в сплошной тени? Красиво, вполне.

      О! Вспомнили всё-таки - у нас же фэнтези! Магия! Волшебные огни! Тут уж можно развернуться и описать и придумать, откуда и как берут, и сколько времени каждый огонь горит, и что цену огней трактирщик заложил в еду и напитки... А, он не трактирщик? Хозяин таверны. Два слова - больше, чем одно. Тут я согласен. А краткость сестра таланта, но тёща гонорара...

      Заходит, значит, ваш герой, садится и заказывает...

      У меня вопрос простой: он пешком сюдашёл? Нет? Скакал на лошади? Долго? С самого раннего утра? Очень хорошо. Спасибо, спасибо. Я теперь яснее его вижу. Итак, долго скакал на лошади. У крыльца спрыгнул, кинул повод мальчику, а сам зашёл и сел, значит, у стола.

      Ну, хоть шляпу-то снял при входе? Нет? А перчатки? Какие перчатки, спрашиваете? А-а-а... Так он ещё и без перчаток? Весь день на лошади, кушать очень хочется... Ясно, ясно. И даже рук не моет. Некультурный какой. Фу, как негигиенично!

      А, извините, никуда ему больше не надо? Совсем ничего не хочется? Только есть и пить? Сразу, не умываясь, как в большинстве книг нам сообщают? Но вы-то умные, да? Вы подумаете - чего хочет человек, весь день протрясшийся на своём коне, а теперь ему - пиво и мясо... А?

      Нет, я не призываю вас описывать, как выглядит туалет, клозет, нужник, уборная, сортир, наконец... Но не говорите уж, что, проскакав весь день, забегает в трактир и сразу садится пить и есть. Пить и есть ему, конечно, хочется, герою вашему. Тут не поспоришь. Но прежде... Вот-вот... Сделайте паузу. Дайте ему привести себя в порядок. Намекните, что у него все, как у людей. Пусть он увидит сам маленькую будочку в углу двора. Или спросит у мальчишки — где, мол, у вас это. Или ещё что - кстати, вот вам на полстраницы текста. И умыться не забудьте. И рот прополоскать от пыли. И выбить верхнюю одежду. Знаете, конное путешествие - это очень пыльное и грязное дело.

      Записали каждый своё, запомнили. Я потом гляну, что у вас в итоге получилось. Тихо, тихо! Не на оценку. Чисто посмеяться. Да не буду я называть, где и чьё, не буду, успокойтесь. Но сами потом посмеётесь со мной вместе.

      Вот он умылся, тряхнул курткой и шляпой, оглядываясь и оценивая и описывая, что видит. Зашёл в таверну, сел.

      Куда сел? За какой стол? Или подошёл к стойке - там же есть какая-то стойка, в вашей таверне? И там, у стойки, уже сделал заказ? Или у вас таверна ресторанного такого типа, и бегают официантки в передничках и заказ принимают? А? Или все же деревенская таверна, где всегда целых два сорта пива - тёмное и светлое. И целых два сорта еды - мясное и овощное. Так куда вы привели своего героя? Оглянитесь. Опишите. Свет. Потолок. Окна. Двери. Полы. Столы. Запахи. Пока вы сами не представите, не представит этого и читатель. И либо откинет книгу - неправда все! Или скажет, что у вас все какое-то картонное и не натуральное.

      Внимание на него обратили или нет? Кто обратил? Как обратил?

      Места свободные есть или нет? И если нет - как посадят его? Или у стойки выпьет, разглядывая народ? Что выпьет? Что предложат ему, и что ему хотелось на самом деле? Два слова об одном, два - о другом. И нарисуется картина.

      Сели, взяли еду, осматриваемся.

      Народ шумит, пьёт пиво, стукается стаканами...

      Кто это из вас сказал про эти самые стаканы, кстати? А скажи мне, мил человек, из чего они в этой таверне? Материал какой? Глина? Коричневые такие, обливные? Ага. Ещё? Дерево? Долблёные такие... А ещё? Оловянные? Тоже возможно. Вопрос первый: почему у всех звенят стаканы? Когда ни глина, ни дерево, ни олово звона не производят? Так подумайте и уберите этот звон и громкий стук. Нет там никакого громкого стука! Не выйдет. Да и вообще - стукаться стаканами... Вот вам стакан. Вот - другой. Взяли в руку. Взяли, взял. Обхватили. Ну, стукайтесь! Что, пальцы мешают? А герою вашему не мешают. У него стаканы стукаются и звенят постоянно, стукаются и звенят...

      Ах, кружки все же. Ладно, пусть это будут кружки. Материал? Глина, дерево... Как и всегда. Тогда согласен. Стукнуться-чокнуться можно, но вот звона-то все равно не будет.

      И тут же вопрос у меня возник ещё один, второй, как обещано. Вот у вас таверна. Вот крестьяне или кто там ещё в селе живёт. Вот они сидят там и пьют пиво. Так сам вопрос: почему и зачем они чокаются?

      Кто тут мне рассказывает об опасности отравления, да о том, что чокались, чтобы из одного бокала в другой перелить... Кто этот много знающий ученик? Покажись! Ага. Вот он, товарищи, вот он! Так скажи мне, умник, какое такое отравление в таверне среди крестьян. И как там может быть у них разное в кружках? Им же из одной бочки наливали - нет? Ах, они с дворян пример брали... Обезьянничали. Ну-ну... Опустим комментарии. Опустим, опустим! Времени у нас не так много!

      Так, вот у меня тут записано... Вот тут. Ага, нашёл. "Быстро выхлебал четвертую кружку пива". Девушки, тут уже я к вам обращаюсь! Понимаю, вы применяете больше слов, показываете свою грамотность и эрудированность. Но все же - хлебать пиво? Хлебать водку? Хлебать коньяк? Что-то здесь не так. Как называется блюдо, которое точно - хлебают? Похлёбка, точно! Вот её, горячую, хлебают ложками, дуя и обжигаясь. Ещё хлебают, прихлёбывают горячий чай. Он горячий - его по-другому нельзя. Покажите мне, как хлебают пиво. Так? Так пьют. Более того, кто знаком с этим делом, с пивом, то есть, скажет вам, что первую кружку могут выпить вообще залпом. А потом - по полкружки. По четверти. Но, никак не прихлёбывая и не хлебая и не выхлёбывая и не дохлёбывая — и такое слово встречается у некоторых авторов.

      И насчет «выпить кружечку крепкого» - это у другой девушки. Так все-таки у вас там пиво пьют, вино или крепкое? И с каких пор крепкое — кружками?

      И кстати, еще один момент. У кого-то из вас нашлось. Там на стол поставили бутылку, и вот герой взял ее и плеснул себе вина. А почему вдруг так тихо? Что, неужели не смешно? Нет, дело не в том, что плеснул себе, а не в стакан или в бокал. Дело в другом. Внимательно прочитайте в словаре значение слова «плескать». Это вам будет на дом такое задание. Прочитать, усвоить и понять, что именно сделал герой с бутылкой и с вином.

      Что вы сказали? «Плеснуть на два пальца»? Мол, везде так пишут? Так и вы пишите. Кто вам запрещает в прямой речи, в обращении к трактирщику-кабатчику произнести гнусным голоском: плесни-ка, мол, братец, с полстакана!

      В прямой речи это вполне допустимо и даже очень освежает текст и придает ему то, что хочет почти каждый читатель — узнаваемость.

      И ещё, почти напоследок, так сказать.

      Возникает такой вопрос, а что делают крестьяне в вашем заведении общественного питания? Вот у всех толпами просто там сидят местные жители. Все места заняты. Пьют и едят. Гудят разговоры. Стучат кости – они там в кости играют, крестьяне. В нашем условном Средневековье, так? Ведь по описанию, по конной прогулке, по трактиру, по кружкам глиняным и оловянным – Средневековье, не иначе. Время рыцарей, драконов, магов, ведьм и как-то в стороне от подвигов остающихся крестьян. Так что они там делают? Вы вообще представляете себе деревню? Сельскую жизнь? Да-да, «идиотизм сельской жизни» и прочее – вижу, начитанные собрались.

      В летнюю пору, когда у вас в книгах обычно все путешествуют, крестьяне работают. Запомните это. Конечно, мы можем сказать, что это условно летняя пора, условное Средневековье и условные крестьяне. И герой у нас тоже такой – условный. И вообще – так вот видит автор. А автор – он творец миров, и нечего к нему придираться. Не шумите, не шумите. Это я специально, чтобы напомнить: фантастика должна быть… Да! Фантастика должна быть правдоподобной. Фантастика, пусть это звучит несколько странно, должна быть реальной.

      Но – уже звонок. Слышите? Звонок!

      Вот видите, сколько всего интересного можно буквально с первой сцены вашей новой книги показать и рассказать читателю.

      Думаю, мы с вами продолжим разговор о нашем любимом фэнтези.

      Ну, и с вами, молодой человек, мы еще не закончили. Я записал, да. "Альтернатива". Какой-то из уроков мы ей посвятим. Или даже не один урок.

     

      ***

     

      Перерыв в уроках должен был пойти вам на пользу. Должен? Или все же пошёл? Как там у нас с нашим героем? Что и где? Сдавайте ваши тетради, начнём урок.

      Итак, герой вошёл и встал у входа. Вот он, красавец и умелый боец. Может быть, даже маг и чуть-чуть даже не человек. Ну, для антуража, скажем. Куда вы его поместите?

      Уже забыли? Вы же привели его в трактир. То есть, в таверну, да-да. Мы же договорились.

      Традиция у нас такая, Сначала – трактир. Потом обязательная драка, встреча с каким-то посыльным или неожиданно появляющимся могущественным заказчиком. Они смотрят на героя, видят, как он неимоверно крут, и дают ему денег и задание.

      Тут, в вашей таверне, наш герой должен получить какой-то квест, с этого и начнется вся долгая история. Насколько долгая? Пока у вас будут читатели.

      А пока давайте для них, для будущих читателей, распишем все, заодно почистив от штампов, или наоборот, придумав новый штамп, новую «мульку», которую потом можно будет использовать и в других ваших книгах.

      Вот вы его посадили. То ли к окну, чтобы на улицу смотреть, то ли в самый угол, лицом к залу, чтобы никто не подобрался незаметно…

      А то, что в углу и уйти никуда не получится, герой ваш не думает. Он супермен и всех положит, если что. Да-да… Но дальше, дальше. Делает заказ. О! Заказ! Может,ещё и меню читает? Смеётесь? Это хорошо. Меню и много блюд в средневековой таверне. Смешно, да. То есть, все наоборот, правильно? Кто-то из тех, кто обслуживает – придумайте сами и белое полотенце через плечо, и длинный кожаный фартук, на котором не оставляют следов ни пролитая случайно похлёбка, ни выплеснутое пиво, рыжие волосы, конопушки по носу, шрам на левой щеке и отсутствие мизинца – это вы все потом придумаете и красиво опишете. Он сообщает вашему герою, что именно сегодня здесь предлагается. Как правило, это одно-два «жидких» блюда, одно-два мясных, ну, и выпивка. Так-так-так… Ваш герой выслушивает, делает заказ, достаёт монету и кидает ее кланяющемуся служке. Какую монету? Читал тут у кого-то из вас, что золотые были самыми большими по размеру. А самые мелкие – медные. Не наоборот ли все? Хотя, говорят, и такое могло быть, но все же, медь – не дорогой металл. Не могут быть в мире, где ценится золото, мелкая по размеру медная монета.

      Да, и ещё! Ещё! Кстати, это вы, девушка, написали, да? Минутку, где это… Вот: герой кидает стоящему за стойкой горсть монет, и тот ловит их. Это у вас как и что? Цирк?Жонглёры и престидижитаторы? Давайте как-нибудь на перемене попробуйте кинуть другу горсть монет. И пусть он их поймает. Мне потом расскажете, хорошо?

      И ещё раз скажу – кстати! Задержимся на эпизоде. Достаёт монету – откуда? Где она у него? В кармане? Плащ с карманами? Ах, в камзоле. Карманы, стало быть, у камзола. Такой камзол с карманами. Из брючных карманов? Как вы красиво сказали, девушка. Брючные карманы. Наверное, сами шьёте что-нибудь? Значит, у вас там Средневековье, герой весь в карманах и в кармане у него монеты?

      А вот тот молодой человек говорит, что карманов не было совсем. Зато были кошельки в виде кисетов, которые вешались на пояс. На ремень они вешались. А карманов – не было.

      Ладно, ладно… Уговорили. Это у вас условное Средневековье. Тут можно не привязываться к мелочам и не требовать строгого исторического соответствия.

      Хорошо. Будем говорить в общем и об общем.

      Кстати, на что он сел? Стулья, табуретки, скамьи? Что именно в вашей таверне? Пока сами не поймете, что и как, пока не представите себе картинку — не представит и читатель.

      Что заказал? Какое время года – вы помните ещё? И что в это время года готовят в придорожных тавернах? А что наливают? Вино? Это жаркие страны и тут растёт виноград? Пиво? Это проще. Пиво было во всех странах. Сидр? Время года какое, а?

      И тут все и начинается, правда? Оно у вас тут начинается сразу, как он поел. Или даже до того, чтобы злее был ваш герой. Вот она, схватка. На него – у-у-у, а он так, вж-ж-ж… Что там? Шпагу из ножен?

      Остановимся и обсудим вашего героя.

      Значит, ножны и шпага. Это вот такое тонкое и гибкое, как в кино про трёхмушкетёров? И на коне он скакал со шпагой, значит. Вот такой опытный конный воин – со шпагой. Или он при виде врага спешивался и махал умело тонкой гибкой шпагой, колол всех в подвздошье, а потом снова садился верхом и уезжал крупной рысью, не оборачиваясь на мёртвых врагов?

      Кстати, девушки, что он там у вас все время сжимает? Трензеля? Это как? Вы уж почитайте. Или хоть схему посмотрите, чтобы понять, что и как там, на лошади. На коне на этом. А то всадник, сжимающий трензеля… Это смешно как-то. Да-да, просто смешно!

      Но вернёмся к нашему великому воину. А если он не великий и неумелый, то его и книги о нем не получится. Его же просто убьют там сразу.

      Так, вижу, обдумали. Говорите, не шпага? А что? Сабля? Какая сабля? Меч? Какой меч. Нет просто сабли и просто меча. Они имеют свои названия, свои размеры, свои методы и приёмы боя. Мне вот сабля нравится – это намёк на позднее Средневековье и заодно отсылка к восточным землям. Помнится, кто-то тут про Карпаты говорил? Вот, сабля тут как раз по месту.

      Я только хотел обратить ваше внимание на такую мелочь: вот он сидит, вот на него, условно говоря, «катят бочку», вот выхватывает какую-то острую железяку из ножен… А ножны – где? Что? На поясе? И он сидит с саблей или шпагой на поясе? За столом сидит?

      А вот девушки своего саблиста вооружили такими ножницами, что просто ой-ой-ой… Почему ножницами? Да потому что. Вот тут у вас написано, что две сабли, рукояти который торчат над плечами. Крест-накрест они, как я понял. И вот он хватает, тащит – и отрубает себе голову, как ножницами. Шучу, конечно. Но все же верный признак женского фэнтези – меч или сабля, а ещё лучше, когда сразу две сабли за спиной, да чтобы обязательно рукояти их были над плечами.

      Да-да, я уже понял. Это мир не наш, не земной. Это придуманный. И у героя такие длинные руки, что он что угодно может из-за спины вытянуть. Хоть даже и двуручный меч или вот ещё любимую многими авторами японскую катану. Условно длинные руки и условно длинное оружие из условной стали.

      Кстати, у большинства из вас герой сражается практически непрерывно. Рубит, колет, фехтует… А за оружием кто за него ухаживать будет? Вы хоть представляете, как за ним надо ухаживать? Или у вас в условном Средневековье условно нержавеющая условная сталь? Кажется, только у одного автора было упоминание краткое о том, как обращаться с оружием.

      Оружие…

      А доспехи? Просто одежда? Ведь в чем только они у вас не ходят, ваши герои. Что? Бронелифчики? Уже не смешно. Это уже известный «мем».

      Итак, подведём кратко итоги нашего вступления к вашему новому гениальному роману из жизни волшебныхгероев и героинь. В условном средневековье на условном коне условно прискакал к условной таверне, где условно заказал условную пищу и тут же вступил в условный бой, выхватив из условных ножен условное холодное оружие наш условный герой.

      Вот везде, где звучит это «условное» надо представить себе и написать, как оно было на самом деле. И тогда читать будут с удовольствием и пониманием. Если еда, то не «условная еда» и не «условный свиной бок» - вы должны сами знать, видеть эту еду, знать её название, и её составляющие, чувствовать вкус и запах, представлять… Что? Нет, вот как раз это у вас было написано отвратительно. «Чай напоминал помои, процеженные через портянки бомжа»… Вы хоть читателей пожалейте. Им же трудно даже представить такое. Вам-то хорошо. Вы-то и не такое, наверное, пили и ели, да? А вот читателю… Все-таки вы пишете, чтобы вас читали. Так? Или же вы просто так пишете, слово к слову вяжете. Чтобы было написано. Чего вы хотите? А раз, чтобы читали, то уж постарайтесь, постарайтесь, кроме условностей дать и конкретику. Дайте хоть что-то узнаваемое, и читатель к вам сам потянется. Гарантирую.

      Ну, вот. Опять звонок, опять у нас получается перерыв в общении.

      Буквально пару слов напоследок: не одевайте героя в пиджак – не было тогда пиджаков, в средневековье. И не кладите его меч на полку. Вот тольконе кладите его на полку и не снимайте потом с полки. Не там и не так хранится холодное оружие!

      Мелодичный звонок прервал мой холостяцкий ужин.

      - Кто там? - на всякий случай переспросил я.

      - Интеллектуальная полиция! Откройте!

      Трясущимися руками открываю стальную дверь, отодвигаю запоры - от этих не запереться. Тут же, оттолкнув меня в сторону, по комнатам разбегаются спецназовцы с автоматами наизготовку. За ними солидно и неспешно двигается инспектор, а сзади подталкивают соседей-понятых.

      - Ну, вот и до вас мы дошли... Ну, что же вы стоите? Сдаваться будем, или как?

      - Сдаваться, - кивнул я слабо. - Конечно, сдаваться.

      - Ну, показывайте, что у вас тут есть.

      - Вот, - показал я на книжный шкаф и полки вдоль каждой стены. - Вот - все здесь.

      - У-у-у, батенька... Этак мы весь день с вами будем разбираться. А у нас еще, вон, пачка ордеров! Лучше сами выдайте... Не берите грех на душу...

      - Я специально разложил по годам.

      - Готовились, что ли?

      - Я - законопослушный гражданин!

      - Ну-ну... Все так говорят, - он почесал затылок, обводя взглядом ряды книг. - Ну, и где тут "до 1991 года"?

      - Вот. Этот шкаф и по той стене.

      Похлопывая по корешкам книг, низенький толстый инспектор прошелся вдоль полок, потом вытащил на пробу два тома, выглядящих поновее, глянул исходные данные, уронил на пол небрежно.

      - Ну, что ж. Вы закон знаете. Это, - махнул он округло рукой, - изымается. После рассмотрения на районном уровне, часть останется в платных библиотеках, часть будет уничтожена, чтобы не было оснований.

      - Да-да, я знаю.

      - Опись уже готова, наверное?

      - Вот, пожалуйста.

      - Приятно иметь дело с законопослушными гражданами!

      Инспектор подписал оба экземпляра описи, покивал уважительно головой, глянув на общее количество внизу.

      - Вызывайте грузчиков, - кинул тем, кто остался в коридоре. - Это вот все выносим.

      И опять обратился ко мне:

      - Теперь о серьезном. Мы получили информацию, что вы давали книги соседям и друзьям. И даже в другие города?

      - Да, - честно признался я. - Давал. Но только до опубликования закона!

      - Ага. Значит, вы утверждаете, что после опубликования закона об интеллектуальной собственности пользовались официально приобретенными экземплярами печатной продукции только в целях личного удовлетворения интеллектуальных потребностей?

      - Да, именно так.

      - Так и запишем, - инспектор уже сидел за столом, поглядывая, как мужики в черных комбинезонах таскают книги в машину, и заполнял стандартный бланк.

      - А дети?

      - Что?

      - Ваши дети читали эти книги? - ткнул он пальцем в полки.

      Я задумался, вспоминая формулировки закона. Как бы не залететь под статью.

      - Э-э-э... Да. Читали. Но только до опубликования закона!

      - Умно, умно. Так и запишем с ваших слов. Писали ли вы рецензии на книги? Хвалили или осуждали их? Имели связи с авторами?

      - Нет, нет, нет.

      - И в разговорах не было такого, что вот та книга - дерьмо, а вот та - обязательна к прочтению?

      - Что вы! После закона - ни с кем!

      - Понятые, вы слышите? Подтверждаете?

      Понятые покивали головами, подтверждая.

      Ну, а что - я с соседями о книгах никогда и не говорил. Это правда. С ними – о другом.

      Из спальной вышел тусклый незаметный штатский, положил перед инспектором толстый черный том, прошелестел:

      - Под подушкой прятал.

      Инспектор побледнел.

      - Вы что, совсем с ума сошли? Такое - держать дома! Знаете, какие суммы выставили семьи авторов нашему государству? Ну, нет... Это уже на моем уровне не решается. Придется вас задержать до выяснения и до расчета нанесенного вреда.

      - Да какой же там вред? - начал я.

      - Дурачка-то из себя не стройте. Какой вред. А вот - не полученная выгода за все годы. И вы - в числе тех, кто будет ее отрабатывать и выплачивать. Не государству же отдавать весь Резервный фонд за вашу небрежность!

      Книгу уже упаковали в пластиковый пакет, поставили печати. Понятые расписались.

      - Кстати, раз уж все равно с вами не закончили, придется и остальные книги проверить. И закон вы знаете. Если что - вы оплачиваете пересылку использованных экземпляров автору.

      Ну вот... Предупреждали же меня друзья! А теперь... Ну, ничего. Все там встретимся.

      На второй вечер собрались в пятьсот девятом.

      Еще на ужине Иван показывал всем, кого хотел видеть в гостях, свой ключ с большой гостиничной блямбой и с ярко выписанными цифрами. В карман такой ключ входил с трудом, но зачем сдавать его, если все равно живешь один? Народ неторопливо подтягивался. Ужины тут были обильные, из трех блюд, не считая сладкого и чая. Поэтому ужинали медленно, со вкусом, громко перекрикиваясь через весь зал с друзьями и смеясь привычным уже шуткам.

      Булочки с сахарной глазурью некоторые несли с собой - на закуску.

      Закуска была и в номере. Иван привез нарезку какой-то твердой колбасы, шмат сала, буханку хорошего черного. Выпивки хватало тоже. Потому что шел фантастический конвент. А на конвентах не бывает такого, чтобы не хватало выпивки. Фантастический конвент - это много встреч, полезных мероприятий, улыбок, разговоров, песен, но и много выпивки. Где еще оттянуться несколько дней народу, причастному к фантастике, как не в хорошем пансионате посреди соснового бора на берегу небольшой реки? Чистый воздух, регулярное здоровое питание, знакомые лица вокруг. Лица, которых не видел уже год. А некоторые и больше.

      По вечерам, после всех официальных мероприятий и после ужина, собирались в номерах. Когда рассказывали женам и друзьям, никто не верил, что там не только пили, но и вели умные разговоры. А некоторые, самые быстрые, на тех разговорах успевали зафиксировать мысли, придумать очередной зачин или концовку. Фантасты - они не только пьют крепкие и всякие спиртные напитки. Они еще пишут книги и читают книги. Они фантасты, потому что любят фантастику. В любом варианте - но именно фантастику. В этом году, кстати, в моде были апокалиптические картины конца мира и последующее выживание в постапокалипсисе.

      Только собрались, только налили уже по второй, как за окном полыхнуло. Сверкнуло так, как в летнюю грозу, когда молния попадает в соседнее дерево. Но грозы никакой не было. Лежал снег. Сразу после вспышки стало еще темнее. Потом гулко ухнуло, пронесся тугой ветер, пригибая сосны к земле. Самая высокая вдруг легла рядом с дорожкой, выворачивая с треском корону корней.

      - Хорошо, никто тут не ходит по ночам, - глубокомысленно заметил Стёпа.

      Стёпой его звал только Иван, которого сам Стёпа называл, понятное дело, Ваней и еще Ванечкой, когда хотел что-нибудь этакое схохмить. Стёпа как раз специализировался на постапокалипсисе. Так что картинку эту, наверное, зафиксировал в уме. Потом опишет в следующем романе. Он писал непрерывно, потому что пока «принимали». Раз берут, говорил он, надо писать. Вот и выходило у него минимум по четыре-пять книг в год. Иногда - больше. Некоторые над ним смеялись, некоторые просто завидовали. Но на полках магазинов его фамилия выделялась, и покупатели брали все новое.

      - Что значит — никто? - тут же возмутился Василий Васильевич.

      Его звали только по имени-отчеству. В знак уважения и еще как бы чуть выделяя и одновременно отделяя от остальных. Везде и всегда он сидел в президиуме. Первый рассказ у него был опубликован в "Пионерской правде" в том году, когда не родились еще родители нынешних писателей и любителей фантастики. Вот этих, что вокруг.

      - Что значит - никто? Я вот завтра специально поговорю с организаторами и с администрацией пансионата. Такое отношение мне совершенно не нравится. Нам теперь ночью из корпуса не выходить, что ли? Раз у них тут такое вот дело?

      Все покивали согласно, погудели что-то, подтверждая и поддерживая, выпили. Или отпили. Питье было хорошее, дорогое, можно было пить не стаканами и полустаканами, а смакуя, с удовольствием, с расстановкой. Позвенели, подлили еще. Разобрали бутерброды, сделанные на скорую руку. Простенькие бутерброды - на один кружок копчушки. Это когда от черняшки отрезаешь кусок, а потом делишь его на четыре части. И колбасу копченую твердую сверху. Или сало. Сало тоже было хорошее, классическое. Чуть чеснока, темно-коричневая от соломенного огня кожица, а само белое и с розовым немного. В три пальца толщиной. Хорошее сало.

      Вбежал взволнованный Антон:

      - Ух, как долбануло! Слышали? На той стороне стекла сыпались! У кого-то выдавило!

      - Надо бы посчитать, какая мощность, если что, - это Сергей из своего темного угла – он всегда как-то в стороне присаживался, не лез вперед. - На мой взгляд, разница между вспышкой и воздушной волной была чуть больше секунды...

      - Да больше, больше, - возразил Иван.

      Тут снова сверкнуло.

      - О! Засекаем! Так-так-так... Ну, и где тут секунда?

      - А чего это мы, кстати, время засекаем? По времени только расстояние определить можно.

      - Ну, это, конечно, да. С другой стороны, зная расстояние, и вот эту волну, можно уже прикинуть мощность. Хотя, я сразу сейчас могу сказать, что примерно пятьдесят килотонн. А раз так, то по всем сценариям, будет еще несколько.

      Опять "пыхнуло".

      - Ну, вот и третий. Значит, все правильно. Расстояние - меньше ста километров. Мощность - пятьдесят. Ну, ладно – пусть будет даже сто килотонн...

      Все уважительно покивали. Сергей - голова. Он держал в этой голове такие точные знания, которые другие с трудом вылавливали из Интернета и старых бумажных энциклопедий. Если он так сказал, значит, так оно и есть.

      Антону тоже налили, он присел прямо на мягкий ковролин, прямо на пол, у стены. Прерванный было разговор неторопливо продолжился.

      Теперь говорили об опасности всеобщей информированности. Кто-то завелся, что информация сама по себе не может быть опасной или безопасной. Информация - всеобщее достояние, и он лично... Кто там, кстати? А, Витальич... «Боец невидимого фронта». То есть, не в том смысле, что сотрудник там или еще как, а в том, что он всю жизнь как бы на фронте, только никто этого фронта не видит.

      - Так ты говоришь, - медленно, чтобы зафиксировать, сказал Иван, - Что информация - это хорошо?

      - Я, блин, завидую молодежи сегодняшней! У них столько возможностей, столько информации, столько знания!

      - А реклама - это как? Ты ее тоже считаешь полезной? - опасно прищурился Василий Васильевич.

      Все сразу замолкли и стали думать о рекламе.

      - А вот когда книги рекламируют, - начал Антон, но на него зашикали сразу, потому что он не мог ничего понимать в книгах - не писатель.

      - А может, и больше ста кило, - вдруг опять сказал Сергей из своего угла.

      Он смотрел на экран своего большого смартфона и что-то там считал на калькуляторе.

      - Это же в Москве, скорее всего. Там здания высотные - ослабляют. Да и мы тут в лесу. А оно вон как дунуло. Говоришь, стекла сыпались?

      - Ага, на верхнем этаже, вроде, у всех вышибло. А ниже как-то через раз.

      - Ну, тогда точно - больше ста, - заключил Сергей.

      И все снова выпили, раздумывая, насколько больше и как это, когда больше ста килотонн, да не раз и не два, а несколько.

      - Так ведь еще два поражающих есть? - умно спросил Василий Васильевич.

      - Проникающая не достанет - далеко. А заражение... Ветер тут всегда к Москве. Так что у нас все равно чисто.

      - Ага, чисто. Вон елка валяется.

      - Это сосна.

      Поговорили о сортах деревьев, о том, как долго растут и в каком возрасте начинают самопроизвольно падать. Кто-то рассказал о лесном заповеднике, где лесники вычищали все, и там просто по земле ходить было приятно. А Антон вспомнил про парк секвой в Америке. Потом подумал и сказал, что парк с секвойями. Так ему понравилось больше и показалось грамотнее. А все загалдели, что если бы тут были секвойи, да если бы одна вот так свалилась, так полкорпуса бы напрочь снесла. Так что пусть уж елка, да сосна, да осина - исконно наши, местные. Ну, береза еще. Вот у нас, да у канадцев примерно одинаково все выглядит.

      Пустые бутылки убирали под стол, и там их было уже немало. Заходили еще люди, приносили свое. Выкладывали и закуску. Вдруг отчего-то хорошо пошли фрукты. Порезали апельсины-бананы разные, и сразу расхватали. Водка стояла раскрытая, но никто не наливал. Потому что были еще виски, джин и коньяк. А девочки скромно пили сладкое шампанское, прислушивались к разговорам и хлопали длинными ресницами о розовые щеки. Они любили своих фантастов.

      Потом еще немного попели старых песен. А часа в четыре народ пошел "по домам". Спать. Завтра же, то есть уже сегодня, был очередной день конвента, и надо было к нему хоть немного приготовиться.

      Напоследок Василий Васильевич сказал, что он так просто этого не оставит, а Иван поддержал:

      - Надо будет им жалобу написать в книгу.

      - Ну, жалоба – это, пожалуй, слишком... А вот поговорить с дирекцией надо. Утром схожу.

      ...

      Утро было серое и печальное. Многие не выспались, поэтому на завтраке народа было мало. Хлеб был черствый. Явно и отчетливо вчерашний. Поэтому народ возмущался и обещал раззвонить в Интернете, какой паршивый тут пансионат.

      Не хватало официанток. И те, что были, все время задумывались о чем-то и смотрели странно. Приходилось поторапливать, покрикивать. Это тоже было неправильно. Конвент - это когда все вихрится и танцует, гремит музыка, обслуживающий персонал летает улыбчивыми птичками, а участники конвента - дорогие гости и чуть ли не долгожданная родня.

      Сказали еще, что обед может запоздать. Не успевают они сегодня почему-то.

      Василий Васильевич, вставший раньше всех - он уже спал совсем мало - успел с утра поругаться с администрацией, и ему оказывали особое уважение. Усадили за отдельный столик, к которому он пригласил самых ближних, кормили быстро, улыбались приятно. В общем, надо, надо иногда ругаться. Иначе такой "совок" будет – мама, не горюй!

      После завтрака собрались перед главным залом в фойе. ругали местную связь: у всех и разом с чего-то отключились телефоны. Ни домой позвонить, ни принять ничего. И Интернет местный тоже вдруг кончился.

      Организаторы носились, как встрепанные. Не завезли каких-то гостей к какому-то мероприятию. Но Иван, подумав, просто помахал рукой одному, другому, третьему и пошел снова в номер. Там еще было что выпить и закусить. А главное - можно же было пообщаться!

      Оказалось, что Сергей уже написал свежие пол главы про войну. И использовал все. что видел, конечно. А Стёпа завернул опять что-то экзе... Экзенцисти... Тьфу, черт! В общем, не для всех что-то. И там образ сосны, как образ России, которую вырывает из привычного чернозема... Ну, и так далее.

      - А тут чернозем, что ли? - стали присматриваться из окна к сосновому выворотню.

      - Какой чернозем? У нас всегда в этой полосе так и назывались - Нечерноземье. А чернозем - это на юге. Это вот под Воронежем, да на Украине, небось. Так что ты, Стёпа, про чернозем загнул.

      Но Стёпа напомнил о том, что пишет писатель не о том, что видит, а о том, как чувствует. И если в книге только то, что видел, так и Толстой бы ничего не написал. И был бы тогда навсегда один Чехов. Тут заспорили о значении этих фигур в литературе. Потом, как водится, перешли на фантастику. Называли фамилии, стараясь не упомянуть присутствующих, раздавали эпитеты. Самое популярное слово было - «отвратительно».

      Организаторы ходили по номерам, что-то смутное говорили о транспорте и о банкете, который тоже с какого-то перепугу перенесли. И еще, что в знак поддержки фантастики руководство пансионата разрешило задержаться на день, а то и на целых два. С питанием и все такое. Организаторам кричали «ура» и поили их водкой. Потому что именно водка еще оставалась в количестве, как говорится, и в ассортименте.

      Доели сало, попели старые песни, послушали новые стихи.

      Настроение у всех было благодушное и приятно расслабленное.

      - А конвент-то в этом году просто вот душевный какой-то, - говорили, расходясь. - Лишь бы, тьфу-тьфу-тьфу, не в последний раз.

      Пора было идти на разные общие церемонии и потом опять на ужин.

      - Вечером здесь собираемся?

      - Или здесь, или давай сходим все же к Василию Васильевичу. А то неудобно как-то. Он нас, выходит, посетил, уважение оказал, а мы его вроде как игнорим, что ли...

      На том и порешили.

      Телефоны у всех до сих пор так и не работали. Но тут уж администрации сказать было нечего. Сотовая связь не от них зависит. Поэтому ругались просто так – в воздух.

      - Слушай, - придержал Иван Сергея. - А вот если бы вот так сверкануло прямо над нами? Тогда как?

      - Ну, как... Воронка - и ни одного фантаста.

      - Выходит, это нам повезло, значит?

      - Ну, вроде того.

      И они пошли награждать отличившихся, радоваться вместе с награжденными, кричать и веселиться. Потому что конвент, что ни говори, удался на славу.

      Особенно если еще и банкет получится...

      - Помнишь, как впервые написал про меня в своей книге? Помнишь? Ни фига ты не ужепомнишь! А вот я запомнил,- грозя пальцем, Виктор пьяно улыбался.- Я сразу узнал… Читаю тебя и вижу – а вот это ведь я!

      Николай Петрович Старцев, писатель-фантаст, как было написано на его двуязычной визитной карточке, кивал в ответ, поднимал руки, как бы сдаваясь и соглашаясь. А что тут отказываться? Он точно знал: чтобы фантастику читали, она должна быть реальной. То есть, пишешь о героях в джунглях – дай запахи, дай воду, льющуюся сверху… Не дождь, даже не ливень – сплошной поток воды, сбивающий с ног и смывающий куда-то вниз по глинистому склону. Пауков опиши страшных, сколопендр разных. Хотя, сколопендры – это уже в пустыне, в сухом климате, под камнями. Ну, он и о пустыне писал. И просто о городах. Так писал, что каждый понимал – вот правда. Хотя и фантастика.

      А ещё всегда надо показать правильных героев. Даже если он и не герой вовсе, а так, простое раз появившееся «тело» - все равно. Надо описать так, чтобы почувствовали, поверили, узнали. В каждой книге действовали его жены (сейчас-то он был опять холост), его знакомые, его друзья. Пусть под другим именем, но ухватки, внешний вид, говор – вполне узнаваемы.

      - Я ведь все твои книги покупаю, Коля!

      Вот же опять напился-то… Вроде, пили одинаково, а его развезло. Улыбается глупо и все время о книгах говорит. И не остановишь, не прервёшь – старая, так её, дружба. Очень старая.

      - А помнишь, как мы с тобой этих зеленых косили? Пулеметы – та-та-та-та! Гранаты специальные! Спиной к спине, друг за друга! Эх...

      Ну, было, было такое в одной книжке, было. Сама книжка – так, халтурка. Шла хорошо серия, вот под неё и подсуетился за каких-тополтора месяца. Простой такой боевичок. Замени зеленых красными или там белыми, получишь псевдоисторическую книгу о Гражданской войне. А так – фантастический боевик. Дружба там, всякие дела вместе, последний бой. Да, там он себя поставил главным героем, с себя списывал. То есть, каким бы сам себя хотел видеть. И друг там был – вот этот самый. Пьяный Витька. Кстати, в той книге второпях имя оставил, какое есть. Попробуй тут не узнать теперь.

      В одной книге он его представил больным. Так Витька именно болел тогда. Год былтяжёлый. А у него печень прихватило. Жёлтый весь был. Лежал такой, как деревянный какой-то. Вот именно таким и описан был.

     Ещё как-то Николай описал его в драке. Один на пятерых. Запинали его, конечно. Все же тут не умение какое-то – чистая масса. Впятером – запинали. Даже Витьку.

      Ну, и в этой, в новой…

      Витькина жена, Ольга, сидела с краю, курила медленно. Николай курение вообще не одобрял. Женское – тем более. У него в книгах если кто и курил, так только отрицательные герои. То есть, книги были в этом вопросе правильными, резать ничего и выкидывать из текста не приходилось. Но лично, в жизни то есть, никому замечаний не делал. Просто старался встречаться не дома, а в ресторане, где курить можно только в специальном месте. Ну, раз не может человек без курева, так чего его мучить? Опять же – Витьку без Ольги позвать можно было. Но не правильно это будет. Всегда же звал вместе, а тут – нет? Повод-то простой. Очередная книжка. И снова там есть Витька. И Ольга, кстати, тоже там есть. И ещё много знакомых в новой книге фигурируют в самых разных ролях. Поэтому более или менее живые получились.

      - Ты пиши, Коля, пиши! Я тебе про себя всяко разрешаю! Так и говори всем - лично разрешил. В любом виде.

      Забыл уже Витёк, как давал такое разрешение и пять лет назад, и в прошлом году по такому же поводу. Как напьётся, так все его на лирику тянет. И видно, что лестно быть героем. Даже если в маленькой совсем роли. Вон, говорит, все книги покупает и читает. Изучает, как под лупой. Ищет себя. И радуется, найдя. Дома книжки все с закладками. Гостям специально показывает. Хвастается.

      Теперь вот и про Ольгу показывает.

      Николай их в последних книгах обязательно вместе описывает. Под другими именами, конечно, но именно их. Ну, друзья же – пусть им будет приятно.

      - А в этой, последней, я тоже есть?

      - Конечно есть, дружище! Как же я – без тебя? Ты же у меня везде и всегда. Мой герой!

      Виктор расплылся в улыбке, хлопнул пьяно по плечу, обнял жену и стал протискиваться к выходу из тесного кабинетика. Ну, надо ему, надо, дело понятное. Пиво пить – это тебе не кайлом махать. Тут сколько выпил, столько и выльешь. Никуда не денешься – вода дырочку найдёт.

      Ольга дождалась, когда муж выйдет, тщательно затушила сигарету и наклониласьвперёд, смотря в глаза Николая:

      - Ты сделал, как я просила?

      - Мы же договорились!- он будто даже обиделся.

      На самом деле он никогда на Ольгу не обижался. Вот курение её – единственный недостаток, пожалуй. Но Николай никогда и никого за курение не ругал. Пусть себе балуются.

      - Точно?

      - Оль, ну что ты, в самом деле… Хочешь - сама почитай!

      Тут вернулся Виктор, и весёлое застолье продолжилось.

      - Книжку мне подпишешь?

      - Да хоть две!

      Виктор был умным, никогда не просил книгу в подарок. Покупал всегдасам, заказывал заранее знакомым продавцам, приходил на встречу по такомуповоду со своим экземпляром. Смеялся:Пройдёт время и каждый твой автограф будет на вес золота.

      Красивый росчерк. Слова про «старого и верного друга». Витька, гад, аж прослезился. Ну, это пиво плачет, не человек.

      Он ещё просто не успел прочитать новую книгу.

      В этой Виктор умирает. Он там как раз один из главных героев. Его долгоубивают всю книгу. Мучают всяко, издеваются, пытают. И в самом конце он умирает.

      Так просила Ольга.

     - Какие-то проблемы? - спросил Петрович, обнаружив в парке на своей скамейке незнакомого мужика.

     Мужик был тощ и бледен. Из воротника застиранной рубашки торчали нитки основы. Штаны, то есть бывшие брюки, ставшие уже окончательно штанами, блестели и спереди и сзади. На ногах, на босых ногах были летние босоножки, больше всего напоминающие старые детские сандалии с дырочками. Взгляд мужика бродил, перескакивал, туманился и рассеивался. Иногда на глаза его наворачивались непрошенные слезы, которые тот мужественно вытирал рукой, показывая всем испачканные чернилами пальцы.

     - Проблемы, спрашиваю, какие? - переспросил Петрович, не дождавшись ответа.

     И тут же пояснил:

     - Это мое место, если что.

     - Что? - переспросил глупо мужик. - Ты кто?

     - Я-то Петрович. А ты, видать, по делу?

     - Дело? - махнул рукой в пространство. - Какое это дело, Петрович? Это так, безделица. Игры ума. Графомания чистая.

     - Так ты писатель? - оживился Петрович. - Ну, показывай, что там у тебя?

     "Писатель" вытащил из потертого портфеля начатую литровую бутылку «Парламента». Не того, что просто "чищен молоком", а того, что с черной смородиной, "духи", как называл его Лёха Кент.

     - О! - одобрительно крякнул Петрович. - Это по-нашему. Это на серьезный разговор потянет. А закусь?

     Из того же портфеля без лишних разговоров появились газеты, расстеленные на скамейке, пакетик с солью, несколько вареных вкрутую яиц, на блюдечке - сразу видно, что готовился человек - тонко порезанное сало, а в конце появилась буханка ароматного, свежей выпечки, еще теплого черного хлеба и две тяжелые старой работы стопки. Мужик дунул в каждую по очереди, глянул на свет, поставил с двух сторон от блюдца, тряхнул в руке бутылку и уверенно разлил граммов по пятьдесят.

     - Ну, - поднял стопку Петрович, - Мы с тобой не алкоголики, я понимаю так. Мы - за ради беседы. А также и психотерапевтически, если что. Будем!

     Мужик молча выпил, занюхал рукавом, промокнул заслезившиеся глаза и начал:

     - Петрович, я тут книгу пишу...

     - Это хорошо, - кивнул Петрович, отламывая хрустящую горбушку.

     - Но книга никак не получается.

     - Это плохо.

     - Но я с детства мечтаю книгу написать.

     - И это хорошо.

     - А выходит у меня все хуже и хуже...

     - Ты рассказывай, рассказывай.

     - Я фантастику люблю, - застенчиво признался мужик. - Вот, роман фантастический пишу...

     - Так это же хорошо! - Петрович положил на горбушку кусок сала, макнул очищенное яйцо в горку соли, положил рядом, осмотрел натюрморт и сам разлил водку по рюмкам. - Фантастика - это очень хорошо. Она, понимаешь, призывает и где-то показывает. Она, типа, предсказывает и в натуре предостерегает. Она иногда даже веселит и почти всегда зовет.

     - Не выходит, - выдохнул писатель. - Никак у меня не выходит...

     Выпили. Помолчали. Петрович кашлянул:

     - А что не так-то? Что у тебя там не выходит?

     - Понимаете, Петрович, я как будто конструирую целый новый мир. Я беру то, что вокруг нас, добавляю в сюжет остроты и специй и разных детективов и случаев, а потом смотрю, что получится. Вот, например, прилетают инопланетяне и предлагают мне стать президентом. И я соглашаюсь, конечно, потому что понимаю, что нельзя не согласиться. Надо же как-то спасать страну.

     - Ну?

     - А вместо спасения развал получается... Я уж и так придумывал, и этак... И армию укреплял, и милицию чистил, и олигархов всех посадил, и итоги приватизации отменил - а все только хуже и хуже выходит. Страшно и противно.

     - А ты другое что-нибудь...

     - Было другое, начинал. Там наши же, только из далекого будущего, ко мне приходили и предлагали новые технологии, много денег на развитие, чтобы там у них все было хорошо от этого. Только опять у меня не вышло. Опять все к войне приходит. И даже весь мир против нас поднимается. И опять противно и страшно.

     Чокнулись, выпили, закусили.

     - Кхм... А может про космос лучше? Про полеты, про открытия разные? Ну, там как у классиков: "Юная марсианка закрыла глаза и потянулась ко мне полуоткрытыми устами. Я страстно и длинно обнял ее". А?

     - Не мое это, - засмущался, зарделся писатель.

     - Ишь, раскраснелся... Что, было дело? - и Петрович довольно засмеялся, загоготал.

     - Правда, не мое это. Путешествия, приключения, космос, наука эта... Я о своей стране писать хочу. Так, чтобы как вы сказали, Петрович, чтобы звало и призывало, чтобы перспектива и свет в конце тоннеля, и вообще.

     - Погоди, - выставил перед собой широкую ладонь Петрович. - Погоди. Текст у тебя хороший выходит?

     - Друзьям нравится.

     - Текста этого много? На роман - тянет?

     - Да там сериал целый!

     - Я правильно понимаю, что просто концепция не та? Что тебе надо, чтобы все развивалось, а оно агонизирует, что тебе мир нужен, а начинается война... Но при этом - все у тебя интересно и увлекательно?

     - Да, - печально кивнул писатель. - Посоветуйте, Петрович, что делать? Может, ну ее, книжку эту? Может, к станку, как в юности? Может...

     - Тпру-у-у! Так все же просто, - улыбнулся следующему бутерброду Петрович. - Бери свою книжку, которую ругаешь, и переворачивай. Чтобы тот конец был началом, понял? От плохого к хорошему хочешь? Просто переверни книжку. Вот и будет все хорошо. Даже и переписывать не надо будет ничего.

     - Как это - перевернуть?

     - Вот там, в конце, у тебя все плохо - сделай это началом. И двигайся к хорошему. Ну? Что тут непонятного? Ты же писатель, старик! Не от сохи, поди!

     Мужик задумался, глядя на носки своих сандалет. Лицо постепенно разглаживалось, на нем проступила улыбка, наконец, он рассмеялся счастливым смехом:

     - Петрович, дайте, я вас обниму! Ведь получается!

     Не обняв и не глядя на уже налитую рюмку, он вскочил, пританцовывая от нетерпения, пожал протянутую руку и убежал. Только стук твердых подошв еще слышался некоторое время в вечерней тишине парка.

     - Эх-ма, - выпил Петрович и посуровел лицом. - Вот они, писатели... Фантасты, видишь... Выдумают же... А ведь это же ко мне прилетали. И из будущего - тоже ко мне приходили. И предлагали, да. Не раз. Но я не взялся. Ну, какой из меня президент, в самом деле? А эти... Сразу за должность хвататься. Страну - через колено... Культу-у-ура... Интеллигенция. Ну, пусть.

     И он махнул и вторую стопку, занюхивая ароматной горбушкой.

      Сегодня в восемь тридцать вечера Олег Анатольевич заканчивал свой новый роман. Вернее, он должен был его закончить сегодня и именно в восемь тридцать. После принятия закона о писателях он поторопился зарегистрироваться, получил свой бонус - теперь с работы его отпускали на час раньше при той же заработной плате, еще и комнатушку под кабинет выбить успел... Говорят, по комнатке тогда, сразу после регистрации, выделили всем, кто официально назвался писателем. Обычно это были какие-то бывшие кладовки или другие подсобные помещения, которые быстро отделывали - обшивали дешевыми панелями или оклеивали обоями, протягивали провода и ставили стол с компьютером. Все бесплатно, как и доступ в Интернет. Писателям создавали условия.

      И вот уже скоро год Олег Анатольевич Дроздов, официально зарегистрированный и получивший свои льготы писатель, и расписавшийся за них, кстати, каждый день, без выходных и отпуска, садился к компьютеру и то медленно, то часто нажимал клавиши, стараясь попасть в утвержденный график написания романа.

      В самом начале казалось, что все очень просто и легко: надо было придумать название, набросать коротенький синопсис, объявить объем и указать срок написания. Государственная комиссия разбиралась в течение недели, смотрела сроки и объемы, рассматривала необходимость такого романа в сети, искала соответствие или наоборот, резкое неприятие читателей, и через неделю на экране компьютера писателя появлялся утвержденный график. Ну, или предлагалось подумать о других темах и направлениях. Олег Анатольевич объявил тогда, год назад, что будет писать альтернативную историю, указал развилки в историческом процессе, на которых могло повернуть страну в ту или иную сторону, дал название будущему роману. Ему ответили не через неделю даже, а раньше. Дня три, что ли...

      И вот теперь утвержденный комиссией график истекал, а роман еще не был закончен.

      Писатель помнил все пункты короткого и ясного закона. Его отпускают на час раньше. Или просто дают дополнительный выходной раз в неделю. Ему полностью оплачивают этот недоработанный час. Коммерческой фирме, в которой он работал, эти затраты возмещаются государством, и он, Олег, становится уже должником государства. И комнатка эта, поначалу пахнувшая сырой штукатуркой и мокрой бумагой, а теперь устойчиво пропитавшаяся запахом кофе, который он пил не с утра перед работой, а только здесь, за написанием романа – она вроде аванса от государства. И компьютер тоже.

      Он ожесточенно стучал по клавишам, останавливался иногда, прогонял несколько страниц назад, перечитывал, морщился, но не стирал, как это было в самые первые дни. Тогда он еще старался, тогда он вычитывал каждую фразу, то добавляя лишний эпитет, то удаляя его. Но сегодня… Сегодня осталось всего полчаса.

      Он глянул на время внизу экрана. Тридцать пять минут - и роман должен быть вывешен в сети! Обязан! Иначе...

      Вот эта глава закона была гораздо подробнее выписана. Если объявивший себя писателем и получивший все положенные льготы не выполнял утвержденный график написания заявленного произведения, и народ не получал новый роман или повесть, или даже рассказ, который был заранее анонсирован на государственной странице поддержки писательства, то...

      Ох...

     

      ***

     

      Олег Анатольевич вздрогнул и проснулся. Подушка под затылком была противно влажной от пота. Летняя духота звенела за окном, занавешенным плотной марлей, кузнечиками и сверчками. Где-то вдали медленно и уныло перелаивались собаки. Небо было темным и беззвездным.

      Он промокнул простыней мокрый лоб, подождал, пока успокоится сердце. Это же надо - какой яркий сон! Какой кошмар!

      Олег Анатольевич был членом Союза писателей, и на этом основании получал на лето дачу в писательском поселке. Первый и последний свой роман он написал еще в восемнадцатилетнем возрасте. Был тогда же замечен, привлечен, поощрен, принят. И вот уже двадцать лет все знали, что он пишет какую-то глыбу, какой-то шедевр, а между делом, просто для души, пописывает рассказики в разные издания, вплоть до детских.

      Союз платил ему писательскую зарплату, которая не отнималась, если есть публикации. Вот он и публиковался. Иногда его приглашали в высокие кабинеты и предлагали творческую командировку. Он всегда соглашался. После поездки в совхозы или на какой-нибудь новый большой завод, всегда давали месяц-другой отдохнуть в пансионате, где можно было не торопясь описать свои впечатления от увиденного, поправить несколько раз, а потом отвезти в какой-нибудь толстый журнал.

      "Член Союза писателей" - это была марка. Под эту марку у него брали тексты любого размера и содержания, и практически не правили их. Так, иногда только, очень осторожно предлагали что-то изменить, а что-то добавить, чтобы ярче выделить то, что необходимо выделить, и оттенить то, что требует темных красок.

      Олег Анатольевич и правда писал роман. Не все двадцать лет, конечно, а только недавно, в прошлом году, поймав тему буквально за хвост, когда разговорился в поезде со случайным попутчиком. Тему эту он развил, сделал коротенький сюжетный план, написал, чем все закончится и отнес получившиеся пять страниц текста в государственное издательство. Через день с ним был подписан договор, и издательство честно, до копейки, согласно его рангу и авторитету, выплатило ему аванс.

      Завтра был срок сдачи рукописи.

      Олегу Анатольевичу несколько раз в течение последнего месяца звонили из издательства, осторожно напоминали о сроках. Он отнекивался, говорил, что еще не все готово, указывал на ту дату, которая стояла в договоре. И вот дата эта - на носу. А где роман?

      Его подбросило на постели: где роман? Почему он спит? Ведь завтра, если он не сдаст его в печать, придется возвращать аванс, а денег-то давно нет. Значит, придется договариваться, упрашивать, лебезить, «терять лицо», о нем станут говорить, как об исписавшемся, никто и никогда больше не заключит выгодный договор...

     

      ***

     

      Олег вздрогнул и проснулся.

      Ну и духота!

      Он осторожно перевернулся со спины на живот, поднялся на руках, оберегая сорванную вчера на волейбольной площадке спину. А все-таки здорово они вчера у девчонок в пляжный волейбол выиграли! Есть еще порох в пороховницах!

      Ага, и еще песок в песочницах...

      Олег сходил в туалет, потом, отдуваясь и постанывая, прошлепал босиком на маленькую кухню. Пол был теплый, как были теплыми и прогревшиеся за день стены. Открыл холодильник, свернул крышку пластиковой бутылке с минералкой, сделал несколько гулких глотков. С трудом оторвался от горлышка бутылки - не хватало еще заболеть! Постоял у открытой форточки, пытаясь поймать хоть какой-нибудь, хоть самый слабенький сквознячок. Воздух был неподвижен. В темноте неба, в тучах, где-то далеко сверкали зарницы. Но дождем даже и не пахло.

      "Завтра снова будет жара", - подумал Олег. - "Жара - это лучше, чем холод. Но как работать?"

      "Пробив" свой первый роман и получив небольшой гонорар, он решил полностью посвятить себя писательству. Он с детства хотел быть именно писателем.

      Замыслов было много. Вон, на полках разложены аккуратно выписки и материалы как минимум для трех разных романов. А если все это украсить финтифлюшками, то выйдет три сериала. И знакомства ведь в издательстве есть. Вот только времени нет. И денег всегда не хватает.

      Работать писателем оказалось совершенно безденежным и безнадежным с коммерческой точки зрения делом. Олег перехватывал какие-то небольшие заказы, распихивал по журналам маленькие рассказы, которые писались сами собой, просто под новостную ленту, иногда пытался написать какой-то обзор...

      Но пока он занимался этими мелочами, уходил куда-то вдаль новый роман. И приходилось сначала перечитывать уже написанное, чтобы пропитаться духом, чтобы получить разгон, потом плотно садиться за стол и быстро-быстро, пока не пропал азарт и вдохновение, писать. Пять страниц. Или даже десять. Или - двадцать. Над которыми потом сидеть в злобе на другой день, и бить себя кулаком в лоб, и мрачно пить холодное пиво, повторяя раз за разом:

      - Бездарь, эм-тэ-а, графоман!

      Питался он в основном дешевыми серыми пельменями, которые продавали вразвес на соседнем рынке, густо поливая их майонезом. Иногда замачивал привычный со студенческой скамьи доширак и жадно поедал его. Жадно - потому что голодно. Писательство не давало денег.

      Олег завидовал писателям прошлого. Они могли позволить себе сосредоточиться на книге. Они не думали о житейских мелочах. Он же вел борьбу за существование.

      И в будущем, думал Олег, все будет совсем не так. Ведь писатели, инженеры душ человеческих – они же нужны государству! Нужны стране, народу!

      Но где оно, это будущее?

      Вчера звонил старый друг и с покровительственными нотками в голосе предложил ему работу. Редактором в издательстве. С девяти до шести. Твердый оклад.

      Вот и не спится Олегу после такого. Завтра...

      Завтра?

      Уже сегодня он пойдет, побрившись гладко и умывшись чисто, показывать себя. И надо будет улыбаться, поддакивать, казаться культурным и образованным, показывать свой диплом, говорить о своих публикациях...

     

      ***

     

      Олег вздрогнул и проснулся...

      Возвращаться из отпуска на работу всегда тяжело. Вдвойне и втройне тяжело возвращаться на нелюбимую работу.

      Хотя, Юрий думал иногда, что говорящие о некой «любимой работе» просто нагло врут всем в глаза. Как вообще можно любить работу? Это же не хобби какое-то, не игра. И даже не вкусная еда или вино. Не говоря уж о девушках. Кто же не любит девушек? А вот кто любит работу? А?

      Сегодня, в первый день после отпуска, все было, как бывает обычно в такие дни. Сначала все улыбались ему приветливо. Потом еще можно было заглянуть в соседние кабинеты, перемолвиться парой слов с приятелями. Похвастаться фотографиями себя на фоне. Поговорить со знанием дела о сортах халявного виски в отеле, где все полностью «олинклюзив».

      А потом вдруг сразу и много навалилась работа, работа, работа… До нервного холодного пота, до зевоты от нехватки воздуха, до красных глаз, которые трёшь, трёшь, а все равно чешутся, заразы. Их бы закрыть на минут хоть бы двадцать – но работа, работа…

      Перед самым концом рабочего дня в их кабинет зашел начальник отдела кадров, бывший полковник «из органов» - так говорили, поднимая со значением глаза кверху. Прошел пару раз мимо, будто присматриваясь. Прицениваясь, будто. Ничего не сказал. И уже это хорошо. Время сейчас такое, что в любой момент могут подать на подпись уведомление о сокращении кадров. Подпишешь – и у тебя всего два месяца на закрытие своих дел и на поиск новой работы.

      После работы Юрий всегда торопился домой. Потому что как раз дома было то дело, которое он любил. Дома, наскоро перекусив, он садился за старый письменный стол и начинал сочинять рассказы и сказки. Он для себя очень четко расставил: это вот рассказ, а тут вот – сказка. Потому что сказка – это когда с самого начала понятно, что такого быть просто не может. А если реальность, то это рассказ, конечно. И еще сказка – она всегда добрая. Не бывает злых сказок, хотя кто-то и может поспорить с этим, показывая на книжные прилавки, где как раз такое название - «Злые сказки» - встречается.

      Он такого просто не понимал. Злые сказки – это как же? Злое – это то, что в натуральной жизни. Жизнь – это штука сама по себе не очень добрая. Она на самом деле как бы нейтральная, что ли. Отдельный человек этой самой жизни просто не интересен. Вот человеку жизнь нужна. Он за нее цепляется изо всех сил. Даже если жить тяжело и плохо. Об этом Юрий писал в рассказах: о работе, выматывающей и отупляющей, о том, как рвутся некоторые люди куда-то вверх - не понять зачем, о трудной и страшной жизни, когда и жить-то, вроде, страшно, и помирать между тем совсем не хочется…

      А о хорошем – это он как раз пытался выразить в сказках. В его сказках практически все люди были улыбчивы и добры. Звери – пушисты и милы. Они радостно шумно дышали и лизали протянутые руки. Погода там всегда была ясная, солнечная. А если и шел дождь, то только для того, чтобы был потом чистый воздух, и яркое небо после дождя. И радуга. Конечно, обязательно в сказке была радуга, под которую могли идти герои сказок.

      Сегодня Юрий, отвлекшись под конец дня от работы, почти придумал очередную сказку. Вот как раз про дождь и про радугу и про свежий ветер, разгоняющий облака, и…

      - Юрий Михайлович? - вежливо обратился к нему угрожающе большой и весь какой-то черный и тяжелый незнакомый человек.

      Черный не в том смысле, что чернокожий или по-нашему негр. Просто он был в черной куртке, черных отглаженных брюках, черных блестящих ботинках. И кашне, шелковое такое – это же не шарф какой-то, оно тоже было черное. И он был именно очень большой. И тяжелый. От него исходило ощущение тяжести. Вот просто как целых два Юрия разом в одном человеке. Это давило.

      Юрий своего имени-отчества перестал стесняться совсем недавно. Но больших людей все равно побаивался.

      - Я, - сказал он коротко, а сам посмотрел сразу назад, оглянулся в полутьму вестибюля, где стояла охрана, и где маячил начальник отдела кадров, зачем-то лично провожающий сегодня сотрудников.

      - С вами хотят поговорить.

      Рука незнакомца на локте была, как железная. Как Робокоп какой-то из кино. Взял за локоть и не потянул, не поволок за собой, а как-то так двинул, что Юрий сам пошел чуть впереди, аккуратно переступая вдруг ослабевшими ногами и думая странное, что никакой вовсе это и не Робокоп, а самый настоящий Терминатор.

      Машина была длинная, тоже черная и блестящая. Как она называлась, Юрий не знал точно, но почему-то в уме сразу решил, что это «лимузин».

      - Вот, - сказал в темноту салона Терминатор. - Это Юрий Михайлович.

      - Садитесь, Юрий Михайлович, - сказали вежливо из распахнутой двери, откуда пахло кожей, одеколоном и тихо лилась какая-то прозрачная и грустная музыка. - Садитесь, подвезем вас до дома.

      Юрий оглянулся в тоске, но никто не стоял на высоких ступенях, никто не смотрел ему вслед, а из салона автомобиля добавили:

      - Вы же на Мира живете? С мамой?

      Крышкой гроба мягко щелкнула дверь. Медленно и плавно, как катафалк на похоронах, тронулся автомобиль.

      Юрий поймал себя на этих псевдолитературных ассоциациях, и ему даже стало немного стыдно.

      - Коньяк? Или вы предпочитаете виски?

      - Что? Я? Нет…

      - Нет - коньяку или нет - виски? Тут есть и шампанское в холодильнике, но я бы вам не рекомендовал. Шампанское – оно ведь для праздника. А у нас с вами сегодня деловой разговор.

      - Я вообще практически не пью, - вдруг признался Юрий. - Не нахожу удовольствия. Только за компанию, когда уж совсем нельзя отказаться.

      - Я знаю, - кивнул сидящий напротив. - И мне это в вас нравится.

      Юрий наконец как бы вдруг только сейчас увидел и узнал его.

      - Вы – П., - сказал он уверенно.

      - Да, это я. А вы – сказочник.

      - Я программист, - возразил Юрий. - Вон там работаю.

      Но вон там, куда он махнул, за окном автомобиля, уже было что-то совсем другое, потому что они незаметно выехали на трассу и неслись куда-то все прямо и прямо, а светофоры мигали зеленым и попадающиеся по дороге полицейские приветливо помахивали рукой, а то даже и отдавали честь, как какому-то генералу.

      - Понимаете, Юрий Михайлович, - сказал хозяин автомобиля. - У меня есть для вас работа. Но это работа — она как раз для сказочника. Программисты у меня и свои есть. Хорошие программисты. Даже слишком хорошие иногда. Вот сказочников, представьте себе, совершенно нет.

      Он помолчал, привычно ожидая реакции. Не дождался, немного удивился лицом и бровями и продолжил так же неторопливо и обстоятельно:

      - Мы читали ваши сказки на форуме и в Самиздате. Они нам нравятся. Мне и моей жене. У нас растет сын. Ему уже пять лет. Нам нужен сказочник для него. Это такой возраст, понимаете. Тут можно все поломать или, наоборот, создать. Нужны добрые сказки каждый вечер. Мальчик должен засыпать с улыбкой. И просыпаться он должен с улыбкой, ожидая радости от каждого дня. Мы так считаем. Я и моя жена. Уже сейчас, как я знаю, вы можете рассказывать каждый день новую сказку как минимум год.

      - Ровно сто! - возразил Юрий. - Я выложил в Интернет ровно сто.

      - Но есть же еще и те, что вы не выложили. Те, что готовятся. Те, что только задуманы. Те, что еще в набросках. Просто вам сейчас не хватает времени. У вас эта ваша работа. У вас, наконец, мама.

      Мама? Мама! Юрий завертел головой, заглядывая в окна.

      - Сейчас вас привезут домой. Вы можете обсудить мое предложение с мамой. А утром за вами придет машина.

      - Но у меня уже есть работа…

      - Ваша так называемая работа – это самое обычное рабство, Юрий Михайлович. Делать надо то, что вы считаете главным для себя. Вот вы гордитесь больше теми строками кода, которые работают в бухгалтерской программе вашего предприятия или своей сказкой о радуге? А если дать вам возможность не писать программный код, а писать только и именно сказки? Представляете, сколько всего вы можете успеть сотворить? Мы – я и моя жена – предлагаем вам возможность заниматься исключительно любимым делом. Ваша мама ни в чем не будет нуждаться. Для нее вы уедете в долгую и весьма успешную заграничную командировку. Она будет гордиться вами и хвастаться вашими успехами перед подругами. Вы же будете жить у нас. Писать свои сказки. И каждый вечер, понимаете – каждый, рассказывать новую историю нашему сыну. Он будет взрослеть, и одновременно ваше мастерство будет расти. Стиль будет меняться. Но все равно это будут сказки. Сказки о хорошем. За это вы будете получать … … долларов на ваш счет ежемесячно.

      Он так это произнес, равнодушно и отстраненно, что цифры просто пролетели мимо ушей.

      - Сколько-сколько? - переспросил Юрий, как будто не расслышав.

      - … … долларов. И бесплатное питание. Естественно, все, что вы сочините, останется в полной вашей собственности. Но опубликовать вы это сможете только после прекращения действия нашего контракта. Вот, кстати, его черновик, почитайте на досуге. Там все коротко и понятно. Завтра вас с утра будет ждать эта машина, Юрий Михайлович.

      - Но моя работа!

      - С ней уже все улажено. Я наводил справки, разговаривал с ответственными лицами. Вы нам подходите.

      Как будто Юрий уже согласился.

      Хм… Как будто он мог не согласиться на такое предложение! Но – мама?

      …

      Мама им гордилась и суетилась, собирая чемодан. Она радовалась, что у него все будет так хорошо в жизни, что он посмотрит мир. Что уедет далеко за границу, о чем многие только мечтают. И деньги ей не нужны, что ты, что ты! Пенсии же вполне хватает! Ну, только если на подарки, да на сладости разные. Побаловать иногда себя. И ведь – телефон-то будет все равно работать? Там же есть связь? Можно будет поговорить, спросить, как у него дела? С днем рождения поздравить? А сколько это лет вообще? О-о-о… И диссертация, выходит, возможна? Это сколько же я тебя не увижу? Или все-таки увижу? Сколько-сколько стоит перелет? Нет, тогда ты лучше не приезжай. Я потерплю. Я привыкла, что ты всегда дома, но теперь я лучше потерплю. Баловство это – летать за такие деньги. Да и пора, пора, Юрочка, тебе самостоятельно, самому… Я не плачу, что ты! Это я так радуюсь.

      …

      В жизни главное – ритм. Если ритм соответствует твоим жизненным циклам, устремлениям и силам, то можно очень долго жить в этом ритме. Почему, спрашивается, Владимир Иванович работал и не болел до семидесяти пяти? Не потому, что здоровый очень был, а потому, что работал. И каждый день у него был подъем в одно и то же время, каждый день – путь до работы, каждый день завтрак, обед, ужин – в одно и то же время. Каждый день сон, потому что завтра же на работу. Он рассказывал коллеге, что в выходные просто болеет от ничегонеделания. Для того, чтобы не было так, и купил себе дачу.

      Юрий тогда слушал пожилого соседа по кабинету и посмеивался. Ему казалось, что выходные – это самый лучший отрезок жизни. В выходные он запирался и писал сказки. Или рассказы. Или даже набрасывал наметки к будущему роману. А может, думал он, и не к одному роману.

      «Когда-нибудь», - думал он еще. - «Вот выйду на пенсию»…

      Теперь же у него все было, как у Владимира Ивановича. Только совсем без выходных дней. И без дачи. Потому что мальчик с несовременным именем Клим ложился спать каждый день. И каждый день Юрий приходил в его спальную – у того была самая настоящая собственная спальная! – и рассказывал ему сказку. Ровно одну. Объемом примерно… Ну, как тут сказать, чтобы было понятно. В общем, до получаса. Максимум – час. Вот такого объема. Каждый день.

      А чтобы вечером сказка эта была, ее нужно было днем обдумать, сочинить, записать.

      Юрий сочинял большие циклы с едиными сквозными героями – смешным ушастым ежиком и мальчиком Данькой, его другом. Потом был другой цикл – там уже была мягкая плюшевая огненно рыжая игрушечная лиса Алиса, хитрая и одновременно добрая. И ее хозяйка и вместе с тем подруга – девочка Соня. А еще был цикл сказок о ночной мудрой сове. И еще о веселых лягушках. И даже про червяков он что-то успел сочинить. Конечно, сначала было легко: надо было просто поднять то, что уже было написано, вычитать, поправить, добавить абзац или страницу – и читай себе, смотри, как мальчишка засыпает с улыбкой, обняв подушку. Или большую мягкую игрушку. Такую же, как в сказке.

      Кормили, кстати, тут очень вкусно. Обслуживали, как родного.

      Раз в месяц первого числа Юрий звонил маме. Долго разговаривал с ней, пока она не начинала кричать, что очень дорого, и что пусть он скорее кладет трубку. У нее все было хорошо. И со здоровьем хорошо. И с деньгами даже очень хорошо – он же присылал постоянно какие-то деньги.

      Лето сменилось осенью. Потом как-то вдруг резко наступила зима.

      Дом стоял посреди леса. Огромная, как казалось Юрию, территория, прямо как городской парк, была огорожена высоким забором в два человеческих роста. Тут можно было гулять, бегать, ходить на лыжах. Чем он и занимался не менее часа в день. Ему это вписали в режим дня и специально напоминали. «Хозяин» сказал еще в самом начале:

      - Нам хочется, чтобы вам здесь было хорошо. Чтобы вы были довольны. Довольны, веселы, здоровы. И мы все сделаем для этого.

      Потом наступила весна, снова лето и снова осень. Зимой опять были лыжи. Дни сливались в единую, склеенную кольцом Мебиуса, бесконечную ленту, все быстрее и быстрее крутящуюся в проекторе жизни. Ритм убивал время. Времени хватало только на то, чтобы успеть написать новую сказку. Каждый день, без выходных.

      Раз в квартал старый знакомый «Терминатор», который вовсе оказался Васей, добрейшим, в сущности, человеком, приносил выписку из банка. Счет рос. Тратить деньги было пока просто не на что.

      И еще год. И еще. И еще…

      …

      - Мы считаем, - неторопливо и уверенно говорил П. - Что вы выполнили свой контракт.

      - Что? - переспросил удивленный Юрий.

      - Вы плохо слышите? Простужены? Нет? Жалобы какие-то? Все хорошо? Так вот… Наш контракт завершен, Юрий Михайлович. Мальчик уже вырос. Пора ему становиться мужчиной. А вам – пора домой. Надеюсь, вы не были обижены чем-то? И вашему творчеству не помешала ваша работа, так ведь? Мы выполнили все условия контракта. Вы выполнили все условия контракта. Сегодня вас отвезут домой.

      …

      Машина в этот раз была другой. И водитель был незнакомый – даже не поговорить с ним. Юрий смотрел в окно, как приехавший действительно из какой-то дальней и долгой заграницы и забывший, что здесь и как. Новые дома стояли в городе. Новые дороги. А вот уже и его дом.

      Он открыл своим ключом дверь, поставил два чемодана (в одном, кроме старого спортивного костюма, лежал подаренный на прощание рабочий ноутбук), крикнул в пустоту квартиры:

      - Мама!

      Мамы не было. Было большое письмо на кухонном столе. Мама умерла через два года. Все-таки сердце не железное. Ее похоронили красиво и почетно, на главной аллее городского кладбища. С оркестром и с провожающими, с большими общими поминками в конце. Юрия («Юрия Михайловича»!) решили тогда не тревожить, чтобы «не сбить настрой». А по телефону ему отвечала совсем другая женщина. Опять же, чтобы уважаемому Юрию Михайловичу было хорошо, тепло, сытно… И чтобы работалось ему хорошо и по-доброму. Кстати, все это было прописано в контракте, так что…

      …

      Неделю или больше – он просто потерял счет времени - Юрий просто не выходил из дома. Еда была. Холодильник был наполнен. Кстати, и сам холодильник теперь был новый, трехкамерный. В баре в шкафу нашлась батарея красивых бутылок. Юрий пил и закусывал. Засыпал. Просыпался, снова пил и снова закусывал. Иногда и не закусывал. Никто не будил его утром, ни к кому не нужно было идти вечером. И первого числа каждого месяца не надо было звонить домой, чтобы поговорить с мамой.

      И все-таки здоровье у него было в порядке. Физическое здоровье. И голова еще варила, как надо. Поэтому, допив последнюю бутылку, он не побежал в киоск за новой. А просто лег спать - впервые не пьяный, а так, немного выпивший.

      Ну, а потом, назло всем (кому всем, он и сам бы не смог объяснить), он снова начал вставать рано, гулять в соседнем парке, ковырять подобранной палкой слежавшиеся мокрые листья…

      Осень, получается, наступила? Точно, осень. Черные деревья, прозрачный воздух, пахнувший грибами, сыростью и немного - далеким снегом, предчувствие утренних заморозков, и нежно-зеленая трава над закопанными глубоко в землю трубами.

      Из написанных сказок он насобирал несколько авторских сборников. Таких, что самому нравились. Он читал, и иногда просто даже плакал от радости за себя и за тех, кто еще прочитает такое доброе, ласковое, такое нужное в жизни.

      «Вот бы маме такое почитать!».

      Мысль такая была. И она требовала исполнения. Еще несколько дней он читал свои сказки возле могилы, не обращая ни на кого внимание.

      А потом разослал свои сборники по издательствам.

      Без ответа.

      Он послал свои сказки по всем известным ему журналам. Переворошил Интернет, нашел еще и еще электронные адреса – и тоже разослал.

      «Нас не заинтересовал Ваш сборник», - это было самое простое и понятное.

      А вот как понимать, когда объясняют, что «не формат», а им надо «фантастический боевик, лучше в атмосфере постапокалипсиса» или «что-нибудь про космос». Или «мы принимаем детективы». Или вот еще «от двадцати авторских листов».

      Ха! Так вот, значит? Ну, он-то как раз может все. У него этих авторских листов – ого-го! Так не напишет ли он такую дешевую поделку, как какой-нибудь псевдожутик в роскошных дымных развалинах? Уж апокалипсис, так апокалипсис! И пост, так его…

      …

      Уже ночью Юрий с трудом оторвался от клавиатуры. Хотелось бить себя ладонями в колени и кричать:

      - Ай, да Юрий! Ай, да сукин сын!

      Но, это потом, потом, потом… Перечитать утром, на свежую голову. Вот где детектив. Вот где запутанный сюжет. Вот где апокалипсис и пост его так и перетак!

      …

      Утром, усиленно отворачиваясь от монитора, он умылся, позавтракал, погулял вокруг дома. Как обычно. Поддерживая устоявшийся жизненный ритм.

      Ну, пора.

      Пора?

      Текст выводится на экран, первые строчки четко выделяются на белом фоне:

      «Когда Юрка был маленьким, он очень боялся большого плюшевого медведя, которого подарил ему папин друг дядя Сема…».

      Нет, не это!

      «Алька бежал босиком по лужам и смеялся. Просто так смеялся, от подкатывающей к горлу радости, от смешинки, которую проглотил еще вчера. Брызги поднимались высоко и смешивались с крупными каплями теплого летнего дождя. А впереди поднималась радуга-дуга…».

      Да не то, не то же! Было же страшное! Он помнил, что было большое, яркое, «взрослое», «настоящее»!

      «…И тогда ежонок сказал неожиданно тонким голосом:

      - Я всегда буду ждать тебя. Ведь ты мой друг».

      …

      Он начинал еще несколько раз. Писалось легко. Он погружался с головой в текст. Руки сами набивали тысячи и тысячи знаков.

      Но всегда утром на свежую голову, на чистый взгляд обнаруживалась добрая сказка вместо злого боевика. Друзья вместо монстров. Теплое лето вместо зимних развалин.

      Юрий даже стал думать о том, что – ну, кому это все нужно? К чему вся эта его писанина? И зачем ему что-то писать, в сущности? Денег у него теперь было много. Хватит надолго, особенно если не шиковать, а жить в одном ритме.

      Только – зачем тогда жить, если не сочинять и не писать?

      А еще мысль: а для чего им такие страшные вещи, которые никак не получаются у Юрия?

      И вечером рождалась новая добрая сказка.

      Скрипнула дверь.

      Олег нажал комбинацию клавиш, сворачивая все окна, потом щелкнул мышкой, открывая «Цивилизацию». Щелкнул еще раз.

      - Бум-м-м! - гулко отозвались пушечным залпом колонки.

      Сзади нависла тень.

      Олег свернул «Циву», щелкнул мышью и открыл старенькие «Меч и магия». Снял с паузы и врезал «звездным дождем» по зеленым драконам.

      - Ш-ш-шах-х-х! - влупило яркими искрами по крылатым.

      Тень не уходила.

      Олег поставил на паузу, свернул окно «М&М» и включился в разгадывание квеста в нереально красивом мире «Myst». Он помнил, что игра, в принципе, проходима. Но тут можно было и не рваться никуда, а просто рассматривать окружающее, прорисованное до нереальной четкости. Вот бабочка села на тропинку. Можно нагнуться и посмотреть на рисунок на крыльях. Справа розовеет восход над бескрайним океаном. Слева – какие-то чугунные конструкции в заклепках. Видна ржавчина там, где никто годами не касался металла. Шумит ветер, скрипят какие-то насекомые в зарослях. Яркие тропические птицы летают над головой.

      Олег прислушался. За спиной дышали. Что еще надо? Ну? Он повернулся в своем крутящемся кресле и спросил:

      - Ну? Чего за спиной стоим? Подглядывать - некрасиво!

      - Ты сейчас играешь?

      - Играю – видишь же!

      Он повернулся к экрану и опять по очереди бухнул из пушки, атакуя город, махнул свитком с заклинаниями, нажал несколько кнопок с иероглифами на чугунной двери.

      - Вот, играю. Видишь же!

      - Но это же всё старые игры? А почему ты совсем не играешь в новые?

      Почему, почему… Потому что в новых играх нет пошагового режима! И на паузу не поставить. Все слишком реально – оторваться невозможно. Но как это объяснишь? Что значит – оторваться? Зачем – оторваться?

      - Ну, понимаешь, это мои самые любимые игры. Вот есть просто новые и хорошие, а есть – любимые, понимаешь?

      - Не понимаю. Мы с отцом тратим такие деньги. Покупаем тебе все самое новое. Самое лучшее. И компьютер у тебя поэтому специальный – игровой. А ты играешь в какое-то старье? Да еще в три игры одновременно? Не верю! Ты опять начинаешь? Опять?

      - Что я начинаю? - недовольно пробурчал Олег. - Ну, что?

      - А вот, что!

      Над плечом мелькнула рука матери, она умело ткнула мышкой в вордовский ярлык, развернувший документ на весь широкоформатный экран.

      - Вот! Я так и думала! Ты опять за старое?

      Олег понурился, вжал голову в плечи. Сейчас начнется…

      - Мы с таким трудом оторвали тебя от этой гадости. Мы сил не жалеем, работаем, не покладая рук, чтобы обеспечить тебя всем самым новым. Мы готовы на все. Даже сериалы покупать в подарочном исполнении. Даже антологии кино. А ты – опять?

      - Ну, ма-ам… Это же просто маленькая сказка… Я обещал…

      - Ты и нам с отцом обещал! Говорил – всё. А сам? Нет, придется все-таки вызывать специалиста. Они, говорят, кроме игр и кино знают и другие очень эффективные способы излечения от этой позорной болезни. Логорея… Графомания… Фу, сын! Стыдись! Тебе уже пятьдесят!

      Вова был писателем. Так он представлялся новым знакомым, так было выпукло напечатано на простой, в два цвета, визитной карточке. Визитные карточки он раздавал при каждой встрече.

      Писатель Вова писал роман.

      Вовой, несмотря на возраст, его звали все друзья. С самого детства пошло так - Вова, и все. Теперь у него было объемистое брюхо, мягко ложащееся на колени, когда он после завтрака, обеда и ужина садился за клавиатуру компьютера.

      Роман он писал давно, читая по вечерам вслух сочиненное за день своей маме. Мама плакала растроганно и гладила его по голове, счастливо улыбаясь, а потом хвасталась по телефону старым подругам, какой у нее Вова все же талантливый и даже почти гениальный.

      Вова слышал из своей комнаты эти телефонные разговоры, но не ругался, а улыбался довольно и слегка смущенно. Он тоже считал себя талантливым. И сам, когда никто не видит, перечитывал то, что уже получилось, и плакал над отдельными абзацами. А потом садился и переписывал раз за разом, добавляя роскошных поэтично-фантастических эпитетов и вкладывая душу в каждую строчку.

      Он писал свой роман уже пять лет. Первые пять глав романа были очень хороши. Это признавали те из друзей, кого он буквально заставил прочитать и дать свою оценку.

      - Нормально, Вова! - говорили они. - Даже лучше разных многих! В магазинах, вон, всякая лабуда. Когда твоя-то книжка выйдет? Мы бы точно купили!

      Вова скромно улыбался. Чтобы книга вышла, она должна быть написана от начала и до конца. А роман никак не заканчивался. Вернее, он оставался в состоянии "начался".

      Пять глав за пять лет.

      Вечером он перечитывал маме переделанный в очередной раз кусок из второй главы. Мама плакала и восхищалась:

      - Какой же ты у меня умный!

      Иногда Вова выезжал на встречи с другими писателями. Он слушал их, разговаривал, перелистывал их новые и старые книги, и хмыкал про себя: он точно знал, что пишет гораздо лучше. Вот только доберется до своего письменного стола, и допишет, наконец, шестую главу. И переделает пятую.

      И вообще все надо бы перечитать еще раз, выловить ошибки и опечатки. Пять лет - пять глав. Зато талантливо и почти гениально.

      Бывало, в разговорах с друзьями он рассказывал о своих знакомствах с известными писателями, чьи фамилии были у всех на слуху, и жаловался, что вот та идея или вот этот момент были им обдуманы и положены в свой текст еще пять лет назад. Но вот теперь придется опять править, менять, потому что вышла книга у того или у этого известного, в которой его мысли используются.

      - Ведь просто поговорили, просто обсудили, понимаешь, - рассказывал он, жалуясь. - А они уже в книгу - и скорее в печать. Вот так у нас бывает, у писателей...

      Вечером после ужина он опять сидел над своим романом. Иногда ему казалось, что он уже знает, о чем именно пишет и чем все закончится. Но потом перечитывал первые пять глав, вытирал слезы и снова правил, кроил, дописывал и вычеркивал...

      Говорят, в этот день на улицу лучше не выходить.

      Писатели, которых в простой день на улице не увидишь, выходят под серые весенние небеса, напиваются всякими крепкими и слабыми алкогольными напитками, разбивают о свои и чужие головы старые клавиатуры, кидаются поломанными компьютерными мышками, купаются в лужах, потому что фонтаны в нашей полосе в это время ещё покрыты льдом, и пристают к прохожим, испуганно пробегающим мимо:

      - Признавайся, меня читал? А где брал? У пиратов, небось, скачал? Ребята, я пирата поймал!

      И начиналось всеобщее веселье с мордобитием, погонями по дворам и закоулкам, хриплым дыханием, падениями на скользком льду, реальной физической усталостью - такой редкой в жизни настоящего писателя.

      Встречаясь компаниями на перекрёстках, писатели долго присматриваются друг к другу и пытаются выяснить:

      - В каком издательстве издаёшься? А тираж у тебя какой? Что молчишь, что скрываешь? Сегодня наш день - хватит таиться в тёмных углах! Надо говорить честно и открыто. Или ты, голубчик, публиковался за свои собственные деньги? Коллеги, да он же себя писателем считает! А сам-то, сам!

      И опять начиналось всеобщее веселье.

      Чем выше поднимается солнце над нависшими над городом весенними тучами, тем выше поднимается градус общения.

      Теперь уже сбиваются вместе, группами, кучками по издательствам и начинают отлавливать штрейкбрехеров, публикующихся в другом, конкурирующем, издательстве. А то и - страшно сказать - в нескольких сразу! Перебежчики! Не то, что мы, укоренившиеся и засевшие, просто родные и знакомые друг с другом с первой книги!

      И снова веселье - стенка на стенку.

      - Да что же это творится? - причитают пожилые женщины, дёргая за рукав выглядывающих из-за угла патрульных в чёрной форме. - Да остановите их! Такие на вид милые, интеллигентные люди, а поди ты...

      Но полицейские сурово мотают головами и степенно отвечают:

      - Нет, бабки. Один день у людей. Всего один в году. Пусть уж душеньку-то свою отведут. Пусть им. Вот если бы они на помощь сами позвали, тогда - ладно. А пока - пусть празднуют. И не мешайте. Творческие ведь люди. Сегодня можно.

      Солнце за середину дня, и компании начинают рассыпаться на группы и пары:

      - Это ты писал про эльфийскую любовь? Н-на!

      - А ты - про демонов, про демонов - н-на в ответку!

      - Все вы графоманы с попаданцами и попаданками...

      - Сам графоман! Ишь, сорок томов написал. Вот мы сейчас...

      - Ребята - у меня всего сорок, а вон идёт, вон! У него - восемьдесят! Ату его, ату!

      Молодецкое веселье продолжается весь отведённый для этого день.

      А уже к вечеру, напившись и утолив жажду общения и всеобщего мордобития, сидят они, знаменитые и не очень, вялые и расслабленные, на весенних обледенелых бульварных скамейках, толкаются слабо белыми безмозольными ладошками, и тоскливыми голосами спрашивают друг друга:

      - Да кто ты вообще такой? Какой у тебя рейтинг в Интернете? Да тебя даже пираты ничего не воруют!

      ...

      Редактор, прочитав бегло текст, а потом ещё раз, уже с карандашом, внезапно поднял голову и пристально, с прищуром, уставился в переносицу автора:

      - Все, понимаешь, вроде, хорошо. Но совершенно не отражена роль издательства. И нас, редакторов.

      Автор покраснел смущённо, машинально лизнул сбитые костяшки на правом кулаке, кашлянул тихонько в тот же кулак:

      - Так, это... Ну, типа, день-то - писателя.

      - И что?

      - Так в день писателя про издателя и тем более редактора - только хорошо или вовсе никак.

      - Ну?

      - Ну, и вот.

      За окном сгущалась тьма. Редкие костры освещали колеблющимся светом обнимающиеся фигуры. День Писателя, как всегда удался. Не было жалоб и вызовов, не было потерпевших. Все были свои, родные, такие милые и знакомые:

      - Эх, а какой сюжет я сегодня придумал.

      - И я, и я!

      - Вот, а не вышел бы на улицу, не встретился с вами, так ведь и проморгал бы.

      - А всё он - наш профессиональный праздник День Писателя. В какой бы ещё день встретились? Да поговорить так - нам и некогда никогда. Только ведь один день и есть, когда - эх... Да что там. За нас, ребята, за писателей!

      Слышался звон стекла, мягкое шуршание пластиковых стаканов, старческое брюзжание старушек во дворе:

      - А ещё интеллигенты. В очках вон. Шляпы понадели. А хулиганят - почище десантников каких!

      На стандартном потёртом театральном диванчике теснились пятеро. Каждый держал в руках толстую картонную папку старинного образца, с завязками бантиком, старательно скрывая от соседей надписи на обложке. Скрывали, отворачивались и при этом как бы напоказ не замечали друг друга.

      Мимо пробегали местные работники. О чём-то непонятном говорили на бегу. Иногда даже спорили. Сидящих на этом диванчике окидывали пренебрежительным взглядом, и снова бежали к какой-то только им известной высокой цели. Или просто по работе.

      - Кхм,- прочистил горло на вид самый старый из сидящих.- Коллеги, мы же с вами всё-таки интеллигентные люди. Что же мы так, как быдло какое-то городское. Ну, как же так можно? Давайте, что ли, будем знакомиться.

      Остальные как-то разом пошевелились,передёрнули плечами, осмотрелись, как со сна, повернулись к нему.

      - Вот вы, голубчик,- продолжал он, обращаясь к соседу слева.- Вы кем работаете?

      - Я – писатель,- гордо ответил сосед, кивком головы откинув с лица длинные волосы.

      - Ну, это понятно, конечно. Все мы тут писатели. Иначе бы не сидели… А работаете вы кем? На жизнь в целом как зарабатываете?

      Остальные заинтересованно прислушивались, пытаясь прочитать, что там у молодого писателя написано на картонной папке.

      - И работаю я писателем. Вот сколько напишу, столько и получу. Может быть.

      - О-о-о,- закачали все головами, как китайские болванчики.- О-о-о…

      - Жалко. А на вид – нормальный человек,- заметил длинный и худой, сидящий справа с самого края и все время нервнодёргающий щекой.

      Особенно он нервничал, когда мимо проносился очередной местный.

      - Сами вы - нормальный!- тихо и зло сказал молодой.- Сами вы – жалко.

      Все опять замолчали. Теперь они уже не отворачивались друг от друга. Беседа была начата, молчание – нарушено. Значит, вроде как почти свои люди. Практически коллеги и соседи. Теперь можно было посмотреть на каждого и оценить. Прикинуть свои шансы. Подумать о предстоящем. Можно ещё помечтать.

      Но времени на разговоры у нихуже не осталось.

      - Так, кто тут у нас писатели?- кричала из одной двери крепкая румяная девушка с лакированной блестящейпричёской.- Бегом сюда! Бегом, я сказала! Время, время, время!

      Их снова усадили, но теперь в кресла. Припудрили, чтобы не блестели перед камерами. Длинному поменяли галстук. Был красный, стал синий в полоску. Молодому с помощью заколки чуть прибрали волосы. Старому подкрасили брови и губы. Всем прицепили микрофоны.

      Из-за звуконепроницаемого занавеса выскочил, отдуваясь напоказ, ведущий:

      - Ну, готовы эти… писатели?

      - Вот.

      Он прошёл пару раз, как сержант перед строевым смотром, вглядываясь в детали, отходя на шаг и рассматривая в целом и в общем. Потом ткнул пальцем:

      - Этого готовим.

      - Но как же?- возмутился старик, активно шевеля непривычно жирными и красными губами.- Как это вы так сразу решаете? А может, у меня как раз роман века? У меня, может, эпохальное произведение!

      - Да мне похрен, если честно,- ответил ведущий.- Я вас тут никого не знаю и знать не хочу. Издательству нужно выпустить одну новую книгу – вот мы одну новую книгу и предлагаем. По итогам, так сказать… И всем, если честно, глубоко похрен. И на вас, и на ваши эпохалки. У нас тут, чтоб вы знали, прямой эфир. У нас тут зрелище. У нас – для народа, а вовсене для вас. Так что – соответствуйте. И радуйтесь ещё, что именно вас отобрали для такого шоу. Там такой конкурс, ого-го...

      Тут у него в наушнике пикнуло, пошёлотсчёт. Ведущий ещё раз показал пальцем – этого, этого! Погрозил этим же пальцем остальным. Раздвинул щеки в широкой улыбке и, пританцовывая, выскочил под свет прожекторов и аплодисменты, раздающиеся из больших динамиков.

      - Здравствуйте, уважаемые телезрители! Сегодня у нас знаменитое шоу – выбери себе писателя! Перед нами пять гениев слова. Пять лауреатов литературных премий. И – вы! Только вы решаете, книгу кого из авторов вынесет на суд читателей наше издательство. И вы потом будете читать именно то, что вы сейчас выберете! Итак, встречайте!

      Под звуки оркестра сцена начала поворачиваться, открывая зрителям пятерых писателей. Четверо хмурились и ёжились. Один заранее радостно улыбался.

      Телефонную трубку он уже не поднимал – не дают ведь работать. Просто выдернул вилку из розетки. А мобильный отключил. Но все равно достали.

      Звонок в дверь прозвучал, как всегда, неожиданно. Когда ждешь кого-то, так все не идет и не идет. А вот если звонок – он всегда неожиданный.

      Александр Александрович недовольно скривил лицо и медленно, шаркая спадающими с ног домашними тапочками, поплелся в прихожую. Надо бы уже прислугу нанять, что ли - подумалось смешное.

      На пороге стоял давно знакомый редактор из крупного издательства:

      - Александр Александрович, дорогой вы наш, - зачастил он с самого порога. - Не отметайте сразу, не отказывайтесь! У нас новая серия пошла. Народ хочет вас лично, и чтобы больше никого…

      - Опять серия? - поморщился Александр Александрович.

      - Это особая серия! Это серия – без границ для автора! Пишите, что хотите! Серия – великие писатели современности! Ну, возьмитесь, а… У нас уже всё-всё готово – и договор, и аванс…

      - Тираж какой?

      - Сто тысяч! Что, мало, да? Ну, пусть тогда будет для вас - сто пятьдесят.

      Александр Александрович снова поморщился.

      - Да за мной, - сказал он сурово. - Иностранцы в очередь стоят. Переводить хотят. А там тиражи миллионные, между прочим. И вот еще надо сценарий писать – Голливуд ставить будет по последней книге. Еще просили книгу для молодых – «Как писать роман». А там тираж, знаете ли, полмиллиона. И это ведь не фантастика, а чистый реализм. Научпоп, практически. Расценки на научпоп знаете? И вы тут приходите, звоните, отрываете с какой-то мелочью…

      - Ну, что вы, что вы… Мы же с вами всегда дружили. Вы же сами благодарность нам высказывали в выступлениях. Мы же самые первые ваши. Ну, Александр Александрович! Я не могу так просто уйти!

      - Оставьте договор, - величественно указал на стол Александр Александрович. - Я посмотрю сегодня. Наверное. Перезвоню, если понравится. И, кстати, что там про аванс?

      - А вот, вот… Вы только посмотрите сумму! Вот тут только расписаться – и все!

      - А сроки? - он все морщился и морщился.

      Морщиться было здорово. Каждый раз редактор чуть бледнел, и уже стоял совсем белый и синий, боясь, что автора перехватят другие.

      - Все на ваше усмотрение. И даже торопить не будем. Вас же нельзя торопить, я понимаю. Рамки, границы любые, ограничения, торопливость – это смерть для творчества, да. Вы же говорили. Я помню, помню!

      Александр Александрович медленно и сурово кивнул, молча соглашаясь. Проводил редактора. Закрыл за ним дверь. Посмотрел еще в глазок, чтобы наверняка, чтобы не кидаться опять открывать, если там уже очередь. На лестничной площадке вяло толкались редакторы, представляющие крупнейшие издательства. Мелкие издательства стояли на улице, задрав головы и смотря на его окна.

      - Да, это вам не прежние времена, - прошептал писатель. - Вы у меня еще постоите в очереди. Вы у меня подождете очередного шедевра.

      Под дверь с шуршанием лезла цветная яркая бумажка с цифрами и многими нулями. Еще кто-то возжелал прикоснуться к писательской мудрости…