Карнишин Александр Геннадьевич : другие произведения.

Миргород (главы 1-4)

"Самиздат": [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:


 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Медленно дописывается


  -- Пролог
  
   Карла судили демократично и гласно, на центральной площади города, при скоплении народа. Хоть и ночью - так уж вышло. Но все равно, кто хотел, тот все-таки мог, имел такое право и возможность прийти и лично посмотреть, как делаются дела в новом обществе.
   Суд был чрезвычайный и военный, из трех офицеров, старший из которых был целым полковником. Вокруг площади стояли автоматчики, красиво расставив крепкие ноги в туго зашнурованных начищенных до блеска ботинках, и сжимая в руках короткие черные автоматы, направленные на толпу "во избежание эксцессов". Когда армия еще только разгружалась из подъехавшего внезапно к старому вокзалу длинного эшелона, а потом разгоняла на этом вокзале рынок и занимала посты на перекрестках, так и объяснили всем сразу, что все это исключительно временно и только "во избежание эксцессов".
   Эксцессы какие-то все же были, потому что была слышна плотная стрельба в некоторых кварталах, и даже рявкали танковые пушки, и шел откуда-то едкий черный дым. Но почти все горожане исполнительно сидели дома, потому что было так объявлено для их собственной безопасности из широких рупоров громкоговорителей с крыш разъезжавших по городу специальных агитационных бронеавтомобилей.
   Военный суд не занимался следствием, следствие уже было проведено опытными дознавателями. Суд рассматривал дело в совокупности, листая бумаги и читая написанные разными почерками слова и предложения. Потом суд коротко совещался, даже не уходя с площади, и тут же выносился приговор. Смертных приговоров, чего так опасалось, но одновременно и ждало население, не было ни одного, потому что, как объяснили военные, во всем почти мире давно уже отменили смертную казнь. Антигуманно это и не демократично - живого человека казнить.
   Каждому выведенному из подвалов мэрии зачитывали его собственные признания и все то, что накопали дознаватели, опрашивавшие свидетелей произошедшего, потом спрашивали - согласны ли и есть ли что добавить или возразить. Потом судьи склоняли головы друг к другу, совещались совсем недолго, и молодой лейтенант с громким басистым голосом тут же объявлял приговор.
   Кому-то дали всего год исправительных работ в пользу города и государства. "Серым" давали обычно не менее пяти и еще поражение в правах гражданина на пять лет вперед, и они тут же дисциплинированно отходили в сторону, под охрану новой милиции, набранной из добровольцев.
   Были и те, кого торжественно и радостно освобождали из-под стражи за отсутствием вины. Они тут же шли к улыбкам и распахнутым в объятиях рукам, входили в толпу, сливались с ней и сами становились толпой, одинаково дышащей и смотрящей.
   Карла вывели самым последним, и площадь сразу зашевелилась, зашумела. Качнулась толпа.
   - Тихо! Сайленс! Силенсио! - неожиданно зычно крикнул высокий и худой лейтенант, а автоматчики подтянулись, и некоторые даже клацнули для вида затворами, чтобы показать готовность не допустить никаких нежелательных эксцессов.
   На Карле была та самая белая рубашка, в которой он когда-то появился в городе. Та, по которой его сразу опознавали поначалу, как не здешнего, не своего, чужого. У нее были длинные углы воротника, опускающиеся на грудь, высокие манжеты на шести пуговицах каждый. Пока Карл был в тюрьме, немного отросли волосы на голове и на лице. Уже не щетина, а небольшие мягкие усы и бородка, не скрывающие его улыбки.
   - Ишь, улыбается еще, - переговаривались негромко на площади. - Натворил нам тут гадостей разных, вон, даже армии пришлось вмешаться, а сам еще и смеется. Эх, не те времена сегодня, а то загнали бы его в развалины, да устроили охоту, как на совсем дикого, правил и порядка не понимающего... Нет, военные, конечно, тоже не мед, но расстрелов-то все же не будет. Говорят, теперь это не положено. Не то, мол, время. А жаль. Без расстрелов некоторые просто ведь ничего не понимают. А он же нам столько всего испортил!
   - Да, и детей, детей наших...
   - Погодите, - вмешивался кто-то. - Разве и детей - тоже он? Вроде, это был другой случай?
   - Да какая разница! Все они - преступники!
   - Подсудимый, - между тем обращался к Карлу суд военного трибунала. - Признаете ли вы свою вину?
   - Не признаю, ибо не виновен ни в чем.
   Толпа зашумела опять и подвинулась вперед, распухая, как тесто в опаре. По четкой команде из ворот старой казармы выбежал еще взвод автоматчиков и отделил второй линией центр площади от толпящегося народа.
   - Запишите в протокол: вину свою не признает. Так... Суд рассматривает обстоятельства дела.
   Судьи листали бумаги в тонкой картонной папке, поднимали изредка глаза на Карла, стоящего перед их столом, о чем-то тихо переговаривались. Наконец, кивнули согласно друг другу, и лейтенант встал, держа в руках листок с решением суда, уже подписанным всей тройкой.
   - Карл, он же Иеронимус, он же Иеро Путник, он же Фридрих, он же, называвший себя в насмешку над жителями города бароном фон Мюнхгаузеном, не назвавший на следствии своего подлинного имени и не предъявивший подлинных документов, подтверждающих социальное положение и названную фамилию, обвиняется в смятении умов, незаконной деятельности и совращении молодежи, повлекшем массовые нежелательные эксцессы и необходимость применения армейской силы для поддержания установленного ранее порядка. Вины своей в ходе следствия и на суде не признал. Приговаривается...
   Площадь затихла.
   - ...Приговаривается к изгнанию на вечные времена с запрещением когда либо находиться в городе. Изгнание будет произведено немедленно по западному тракту через область вечного тумана.
   - Убийцы! - крикнул кто-то в дальнем углу площади и тут же захлебнулся своим криком, замолчал, как будто заткнули рот.
   А площадь аплодировала решению суда военного трибунала. Площадь - аплодировала, хлопая в такт мерному движению конвоя: раз-два, раз-два, раз-два!
   Целый взвод, как настоящий почетный караул, вел Карла от площади, шагая в ногу. И даже один бронеавтомобиль катился впереди, освещая путь фарами и ворочая для порядка башенкой со спаренными пулеметами. Полчаса всего идти бодрым шагом, если от центра в ту сторону, где туман. Вот уже и развалины начались, и пустыри между бывшими домами, заросшие по краям крапивой. Самая окраина города. А в ста метрах за ней сплошная белая стена вечного тумана.
   Как его еще назвать, если после самой последней войны (да крайней же, крайней, говорили некоторые умники) встал этот туман вокруг города, и никто с тех пор не вернулся из него. Были одно время смельчаки, и были еще просто дураки, пытавшиеся на полном ходу, разогнавшись, проехать насквозь по дороге. Никто не вернулся.
   Теперь по этой дороге шел Карл, отмахивая одной рукой в такт шагам и хлопанью ладоней какой-то части толпы, что последовала за конвоем. Раз-два, раз-два.
   Пятьдесят метров.
   Раз-два, раз-два.
   Двадцать метров.
   Караул остановился, четко в ногу выполнив команду. Прекратилось и хлопанье ладоней горожан. Карл в полной тишине сделал еще с десяток шагов и остановился, будто в задумчивости.
   - Карл! Они хотят тебя убить!
   - Я знаю, - повернулся он вполоборота к тем, кто остался сзади. - Но это ничего. Это совсем не страшно.
   - Но как же теперь мы?
   - А теперь так, без меня. Сами. Ну, вот и все, дорогие мои, - он повернулся и подошел к стене тумана вплотную.
   - Вы вернетесь? - крикнул кто-то еще.
   - Нет. Я никогда и никуда не возвращаюсь. Но мы все равно встретимся, мы обязательно встретимся!
   И он шагнул вперед.
   Сначала светлый силуэт просвечивал сквозь мутную пелену тумана, потом он вдруг пропал. Караул разом лихо повернулся кругом, прищелкнув каблуками, и в ногу, скорым маршевым шагом направился в город. За ними ехал бронеавтомобиль. Толпа быстро рассосалась, частично уйдя за армейскими, частично свернув на соседние улицы, по домам, по квартирам, по своим теплым спальням, потому что было уже совсем поздно, и добрым гражданам, соблюдающим правила и установленный порядок, надо было ложиться спать.
   - Мы теперь тоже пойдем, да?
   - Нет, давай еще подождем немного.
   - Чего ждать? Ведь никто и никогда не возвращался оттуда, из тумана.
   - Он же - фон, тот самый! Как в настоящей сказке, понимаешь? Он же даже на Луну из пушки... Мы же с тобой вместе читали!
   - Это все выдумки, сама знаешь - сказки, фантазии. И потом, он только что сказал, что уже не вернется.
   - И все равно, давай, еще немного подождем.
   За спиной над темной громадой города постепенно светлело небо. Ветерок тронул самый край белой туманной стены. Туман заколебался, заходил, зашевелился, как гуляют волны в море. Встречая первые лучи, начали пересвистываться какие-то невидимые человеку птахи в высокой траве.
   А потом вдруг резко, как бывает только на юге, выпрыгнуло в небо солнце, озарив все вокруг не нежно-розовым, утренним, а сияющим, желтым и потом сразу почти белым светом. Задуло с востока, ровно, как из какого-то специального ветродуйного аппарата, поддалась вдруг стена тумана. Там поддалась, где дорога, по которой ушел Карл. Поддалась вдоль дороги, прогнулась, и вдруг как будто лопнула. Туман полетел клочками к небу, опустился слоями к земле. Посветлело в степи, и сразу стало все вокруг прозрачно и ясно. И нет больше никакой белой стены до самого неба. Видна степь от края до края, покрытая зеленой травой, а на выжженных солнцем пятачках и на обочине дороги - пахучей серой полынью.
   - Ты видишь? Гляди же, гляди, какой простор!
   Степь поднималась вокруг города, как море, огромной волной, нависая горизонтом. Дорога уходила вдаль, как будто поднимаясь вверх. Не было в степи и на дороге никого. Никто не шел и не ехал в город. А вот из города...
   Из города выбиралась вереница странных древних повозок. Из-под полотняных серых крыш смотрели смуглые лица. Суровые черноволосые мужчины в просторных рубахах сидели на высоких козлах, правя вперед. Туда, по длинной широкой степной дороге, по которой давно никто не ездил.
   - Смотри, смотри, а это кто еще?
   - Цыгане, похоже.
   - Какие еще такие цыгане, ты что, шутишь, что ли?
   - Самые обычные. А какие они должны быть, по-твоему?
   - Ну, нам же рассказывали в школе... Всякое там. И вообще их ведь уже просто не бывает. Цыгане - это просто такая страшная сказка для маленьких.
   - Не все, что говорят в школе, нужно брать на веру. Это я так говорю не совсем педагогично, но ты уже давно взрослая - можно.
   Караван уходил к горизонту, как к небу.
   И была сама дорога. И была даль.
   - Пошли. Нам надо еще успеть вернуться домой, чтобы собрать вещи и продукты. Надо успеть попрощаться с друзьями.
   - Наверное, теперь и поезда будут ходить по расписанию?
   - Конечно. Теперь-то уж точно все наладится. Все будет, как положено. Но Карл ушел туда. Значит, и нам с тобой в ту сторону.
  
  -- Глава 1. Убийца
  
   Начинающийся дождь, мелкая туманная морось, заставили высокого и худого мужчину в длинном темном плаще шагнуть под прозрачный козырек автобусной остановки. Тут же он сморщился, и снова вернулся под сыплющуюся сверху сырость. Теперь ему стало понятно, почему народ плотно стоял под утренними серыми тучами, не пытаясь скрыться от осадков под крышу. Там на скамейке сидели, прижавшись друг к другу, две страшные в своем повседневном идиотизме и жизненной ненужности женщины неопределенного возраста, придерживающие руками огромные белые когда-то пакеты со своим повседневным барахлом. Грязная засаленная теплая не по сезону одежда, разношенная мягкая обувь на толстых распухших ногах. На остановке густо несло падалью. Как будто у каждой в пакете лежало по большой давно сдохшей крысе. Нет, скорее, по целой дохлой собаке - запах отчетливо слышался даже возле самой дороги, а сумки были очень большие.
   Он механически, не думая ни о чем, привычно достал из одного кармана пистолет, из другого - длинный и тяжелый цилиндр глушителя. Левой рукой так же привычно, не глядя, навинтил его на ствол, повернулся и снова шагнул под крышу остановки. Два тихих хлопка - никто из толпы даже не повернулся на звук. Брезгливо, ногой, поправил заваливающиеся вперед тела, откинув их к стенке. Подобрал, оглядевшись по сторонам, две гильзы, отлетевшие к урне.
   Снова вышел на воздух, все так же брезгливо морщась, как бывает, когда вляпаешься по невозможности обойти в какую-то грязь. Уж сколько лет чистимся, а все то же самое!
   Народ в толпе потеснился молча и спокойно.
   Убийца рассовал по карманам пистолет и глушитель, спрятал в нагрудный карман еще теплые остро пахнущие сгоревшим порохом гильзы, дождался автобуса и спокойно встал в привычном месте - у поручней посередине салона. Только пару раз на него заинтересованно глянул кто-то из молодых и симпатичных девчонок, едущих, наверное, учиться, но, не почувствовав "отдачи", снова отвернулись к окну.
   Рабочая неделя начиналась стандартно неприятно. Выходные, даже если их просто просидеть дома - все равно лучше. А понедельник, как известно - день тяжелый.
   Что там, кстати, за дела расписаны на эту неделю? Откинув твердую крышку-обложку блокнота, убийца углубился в изучение недельного плана.
  

***

  
   - Ну, хорошо... А что ты можешь мне сказать, ну, предположим, вон о том гражданине?
   Стол стоял с самого края летней террасы. Он упирался торцом в невысокой зеленый заборчик, условно отделяющий уличное кафе от самой улицы, по которой только изредка почти бесшумно проскакивали блестящие автомобили. Красивые авто развозили своих пассажиров по офисным центрам, расположенным чуть в стороне от основных магистралей.
   В солнечный весенний рабочий день, когда ветер с реки разогнал серую утреннюю хмарь, неторопливо выпить по кружке пива могли себе позволить далеко не все, поэтому кафе еще пустовало. Основная работа тут начнется вечером, когда офисный люд пойдет с работы. А пока легкие пластиковые стулья не были расставлены, а лежали пачкой, вложенные друг в друга. Скатерти еще не были расстелены, маленькие вазочки с какими-то сухими прутиками стояли рядами на черном подносе на угловом столике, и молодая официантка только-только принялась разносить их по местам, наводя необходимую красоту.
   Два ранних посетителя выглядели так, как положено выглядеть имеющим право на пиво в разгар рабочего дня. Хозяйские повадки, уверенные жесты. Одинаковые темно-серые костюмы с подбитыми ватой широкими плечами пиджаков, застегнутых на две пуговицы. Широкие брюки, из-под которых были видны блестящие начищенные стандартные черные ботинки. Такие же темно-серые, в тон костюмам и галстукам, шляпы с широкими полями в четыре пальца лежали на краю стола.
   - Он сутулится - это явный признак типичного офисного работника, привыкшего сидеть целыми днями за столом, - говорящий со смаком откусил от черной горбушки, натертой чесноком и густо посоленной. - Плюс к этому - высокий рост. Есть те, кто идет с прямой спиной и грудь - вперед. А есть такие вот. Будто роста своего стесняется. Выделяться не хочет.
   Здесь подавали такие чесночные гренки: слегка обжаренный на ароматном подсолнечном масле первого отжима ржаной хлеб, такой, чтобы сверху корочка, а внутри - мягко и горячо, соль в солонке и отдельно на краю тарелки очищенные зубчики чеснока - хочешь, натирай горбушку, хочешь, так просто грызи. Эти, выходит, кроме пива, могли себе позволить и чеснок.
   - Еще, бывает, - продолжил тот же. - Что сутулятся, когда чувствуют себя как-то неуверенно на улице или просто на открытом пространстве. Учитывая, что сейчас самый разгар рабочего дня, а гражданин этот на улице и, похоже, никуда не торопится, возможно, он только что получил извещение о сокращении. Ну, мне вот так кажется. Придумалось так. Время-то у нас сейчас самое такое. Кризис...
   - Вот как? Очень интересное наблюдение. А еще?
   Одинаковые даже ростом, посетители кафе рознились только возрастом. Один был старше, значительно старше. Если судить по морщинам на лице и седым вискам - лет на десять, не меньше. А еще вернее - на все двадцать. Просто хорошо держался.
   - Ну, еще вот походка его. Он слегка шаркает подошвами...
   - Ага, заметил, да?
   - Ну, это тоже явный признак некой внутренней расхлябанности, что ли, которая проистекает, я считаю, опять же от его неуверенности и, возможно, какой-то сиюминутной слабости.
   - Хм... Тоже интересно. А что - одежда?
   - Строгий костюм - стандартный офисный дресс-код. Широковат пиджак, пожалуй. Даже не широковат, а великоват ему. И брюки несколько широки, сейчас носят все-таки поуже. Так же излишне широк и явно велик ему плащ. Похоже, наблюдаемый был не из лучших в своей организации, поэтому не следил за модой и просто не покупал новой одежды. Не статусная у него одежда. И к тому же не застегнулся даже. Да еще и без шляпы сейчас... Ну, не аккуратно как-то. Не солидно.
   - И какой же можно сделать вывод?
   - Думаю, это менеджер среднего звена, давно работающий на одном месте и уже не ожидающий повышения. Что-то вроде какого-нибудь старшего инженера. Или отдел продаж. Не женат - жена бы не дала ему ходить в таком виде на работу. Слаб духом, возможный кандидат на увольнение, и, скорее всего, как раз и получил уведомление о сокращении. Вот и надломлен таким ударом, бездумно плетется куда-то. Может, домой. Запереться и напиться. Может, к друзьям каким-то. Хотя, какие у такого могут быть друзья? Вот так я придумал. Хорошо, да?
   Двое помолчали немного, всматриваясь вместе в приближающегося по противоположной стороне неширокой улицы. Тот, что спрашивал, отпил два глотка, аккуратно промокнул губы цветной салфеткой.
   - А теперь слушай, как говорил наш незабвенный старшина, "сюды", и учись у стариков. Сутулость бывает еще вызвана слишком накачанной трапециевидной. И чтобы не показывать такой вот "горб", часто надевают просторную одежду с "плечами". Под просторной не видны также слишком крепкие для офисного работника мышцы ног и рук. Еще широкая одежда позволяет комфортно двигаться, бегать, прыгать, бить, наконец, если придется. Шаркающая походка показывает на умение расслабляться. Он расслаблен на каждом шагу, как хищник, идущий лениво-лениво, пока не видит добычу. Сильный противник... Еще более широкий и совсем немодный плащ позволяет скрывать под собой любое оружие. Кстати, сутулость возможна также и от амуниции. Два пистолета подмышками, например, дадут хорошую нагрузку на спину...
   - Ну, ты, это, старый... Не очень-то дедукцией тут своей задавайся! Опытный ты, опытный - я и так знаю. Что сказать-то хочешь?
   - А ты не понял разве? Хотя, где тебе... Не в фигуре и одежде дело, малый. Слушать надо утренние ориентировки, а не пропускать мимо ушей. Клиент это наш. Тот самый. Пропускаем и двигаем следом. Поднимай ребят, сигналь - пусть встречают.
   Последние фразы уже звучали совсем тихо, но командно. Поэтому встали они синхронно, и шляпы надели, как в кино - разом. Только вышли на улицу по очереди, сначала привычно глянув налево, в сторону, противоположную движению, и только потом пойдя направо, вслед за удаляющимся прохожим. Старая улочка извивалась змеей, что позволило им приблизиться к преследуемому.
   Но тот вдруг сам замедлил шаг, поднял голову. Посмотрел, прищурившись, вперед, в конец улицы, где против солнца ему плохо было видно, но стояли там какие-то автомобили, почти перегораживая уличный просвет, и люди в сером носили не тяжелые ящики или коробки.
   А потом вдруг резко повернул, и, сделав два широких шага в сторону, встал за бетонный столб.
   - Ну? Видишь теперь?
   - Да-а... Ты его просто "сделал", старый!
   - Ага, как же... Сделаешь его. Или это он - нас. Стоим теперь на месте, ждем.
   - Я вижу, у нас с вами какие-то проблемы, друзья мои? - раздалось из-за бетонной опоры. - Мы сейчас будем их как-то решать или сразу займемся просто устранением?
   - Нам бы только поговорить с вами...
   - А если я совершенно не расположен к разговорам? Время у меня - оно ведь не резиновое. Знаете, сколько стоит моя минута? Тысячу фунтов! Ха...
   Это "ха" было совсем не смешным. Так, звук на выдохе. Холодный и сухой.
   - У нас есть официальный заказ для Карла.
   - Во-первых, как все в городе знают, Карл не принимает заказов, пока не исполнит предыдущий. Во-вторых, кто вам сказал, что я знаком с этим самым вашим Карлом?
   - Наш заказ как раз касается предыдущего. Карл должен разорвать тот контракт, - крикнул тот, что выглядел моложе.
   - Карл... как вы сказали - должен? - изумление в голосе, похоже, было неподдельным.
   - Все, все, все! Мы уже уходим! Только одно слово еще: вас просили сегодня побывать на рынке. Очень просили! - старший дернул своего коллегу за руку, и они, сделав несколько шагов вперед спиной, развернулись и дружно, в ногу, затопали вниз, мимо кафе и дальше, быстро удаляясь от того, кто скрывался за опорой мачты с флагом очередной корпорации.
   Длинный ствол пистолета провожал их спины, а взгляд метался от одного конца улицы к другому. Те, в сером, что грузили или наоборот выгружали что-то вдали, закончили свою работу, расселись в длинные черные авто и дружно уехали, гуднув издевательски напоследок клаксоном. Эти, тоже в сером, быстро уходили вниз. Еще десять шагов, и они резко свернули за угол.
   Пистолет скрылся в кобуре.
   - Н-да... Карл у Клары украл кораллы... Пу, пу, - дергая вытянутым указательным пальцем вдоль улицы, и резко повернувшись в другую сторону, - Пу-пу-пу-пу!
   Нет, никак не успевал, пожалуй. Зажали его тут хорошо, профессионально. Не вплотную, не толпой. На узкой улице. А у самих, небось, снайпер там в машине. Обязательно это - снайпер. Без длинного ствола с ним в городе связываться было опасно.
   Правда, можно было еще попробовать пробиться сквозь офисы, если бы чувствовал реальную опасность. Охранник в вестибюле смотрит тревожно? Помахать ему рукой, успокоить, что не по его душу, а то слишком уж напрягся толстячок, за кобуру хватается.
   А эти, видишь, с разговорами пришли. С заказами новыми. Кстати, а что они тут делали, ожидающие? И кого именно ожидающие? И откуда у них информация?
   Подойдя к кафе и не заходя в него, он осмотрелся, прикинул, что и как происходило. Щелкнул пальцами - подскочила знакомая официантка.
   - Долго они тут сидели, Вера?
   - Минут пятнадцать, даже по одной кружке не выпили.
   - Спасибо.
   Ой, как паршиво-то... И время, выходит, знали точно, и место. Очень паршиво. Опять придется разбираться со своими. А с теми, кого считаешь своими, разбираться всегда трудно. Свои - это те, кому доверяешь спину. Не те, с кем плечом к плечу. И не те, с кем лицом к лицу за одним столом. Свои - они всегда сзади. Им доверяешь. Ошибаешься, обжигаешься и потом снова доверяешь. Но теперь уже другим. И тоже своим.
   Он вздохнул, посмотрел на массивные часы из матового металла, не пускающего блики по сторонам, и решительно направился обратно. Туда, откуда недавно пришел.
   Сегодня никакого дела уже не будет.
   А возле дома его ждали еще двое в серых костюмах и в шляпах, затеняющих лица. И это было совсем плохо - не по понятиям это было, возле дома отираться. Пугать, типа. Мол, знаем, где живешь. Хотя, их же всего двое...
   - Мы по делу! - еще издали поднял обе руки старший. - Прошу прощения, но вам следует пройти с нами для простого разговора. Мы пойдем впереди, чтобы, сами понимаете...
   Конечно, двое таких сзади - это уже, как под конвоем. Это даже ни в какие ворота. Хотя, и так все было сегодня - просто из рук вон плохо.
   Подумав минуту, кивнул, пошел следом, на ходу оглядываясь и примечая - нет ли кого еще, не засада ли, не подстава какая.
   - Вам туда, извините, - остановились оба возле узкого прохода между старыми нахмуренными зданиями, почти до человеческого роста покрытыми зеленым мхом.
   Из этого коридора тянуло гарью и свежим костром. Пожав плечами, прошагал последние метров десять в одиночку. На полянке, в которую превратился заброшенный дворик, горел неяркий костер, возле которого сидел на корточках худой человек с какой-то смазанной внешностью. Не яркий - в толпе и не заметишь такого. Кивнул, не вставая, здороваясь и предлагая присоединиться.
   - Здравствуй, Карл. Или ты предпочитаешь какое-то другое имя? Скажешь его? Нет? Я извиняюсь за своих людей, если они были грубы или не сдержанны. И сам заранее прошу у тебя прощения, чтобы, значит, между нами было потом без лишних обид. Но все твои контракты на ближайшее время отменяются.
   - И кто это сказал?
   - Я сказал. Я. Зови меня просто Первым.
  

***

  
   Своего самого первого, кстати, он запомнил, потому что все оказалось на удивление просто и легко. Что интересно, не тошнило потом нисколько, как это показывают в кино и описывают в книгах. И не плакал, как в кино, и никакой бессонницы или призраков. И страха особого какого-то тоже не было. Напряжение, как примерно на экзамене в университете. Не на самом первом вступительном экзамене, а уже курсе на третьем или четвертом, когда, вроде, и не боишься давно, и предмет выучил, а все равно чуть-чуть опасаешься.
   Парня этого он выслеживал недолго, потому что адрес его был известен, фамилия тоже. Предпочтения его, привычки разные - все это было хорошо изучено. То, что было этому пацану всего шестнадцать лет, придавало особый вкус происходящему.
   Карл Либер, теперешний убийца по найму, догнал мальчишку в той самой темной подворотне, плавно уходящей направо. На ходу приставил пониже затылка заранее приготовленный пистолет, нажал быстро на спусковой крючок. Бабахнуло не слишком громко, потому что в упор. Руку слегка подбросило, гильза отлетела куда-то в лужу.
   Он тогда даже гильзы не собирал. Не боялся еще ничего. Вернее, мало что понимал в этом, а потому и не боялся. Хотя и сегодня не боится, уже много чего зная и понимая.
   Парня кинуло вперед. В кино бывает, показывают, как еще шагают, потом падают медленно, красиво и долго умирают, подергиваясь и пытаясь что-то сказать, булькая красными пузырями. Тут все было проще. Фонтан крови, мягкое падение плашмя лицом вниз. И все.
   Либер тогда даже не повернул назад, как сделал бы любой, испугавшись, а просто продолжил свое движение, сунув пистолет в карман плаща. Так и прошел насквозь дворы, вонючую мусорку, еще дворы, вторую подворотню, вынырнул на продольной, сел в подошедший автобус...
   Потом сам себя спрашивал, сидя на кухне, как настоящий интеллигент, который мучается всегда и обязательно после любого слова и действия: а не жалко ли было такого молодого? И сам себе отвечал: нет, не жалко. Нисколечко не жалко.
   Он тех первых пятерых по одному нашел. Сначала просто стрелял, а последних двоих уже с изобретениями разными "убирал". Чтобы все почти естественно было. Один погиб, "упав по пьянке", да неудачно упав - прямо на разбитую бутылку. Порвал бедренную артерию осколками - там практически меньше чем за минуту теряют сознание. Другому кольнул в сердце шилом. Длинное шило сам сделал из большой отвертки. Заточил острие хорошенько. Подошел, когда никого рядом не было, спросил время. Тот руку левую приподнял, чтобы на часы посмотреть. Вот туда, под локоть, под руку, в бок, почти подмышку, и ударил. Один раз кольнул и тут же пошел дальше. А паренек прислонился к стене, постоял с минуту и завалился на спину. Там даже крови практически не было снаружи. Только в больнице уже определили причину смерти.
   И пусть никто не говорит теперь, что он, мол, детей просто не любит. Совсем даже наоборот. Он, в отличие от многих, даже успел в школе поработать. Целых два раза. Первый-то раз еще перед самой войной, сразу после университета, по официальному распределению. А второй - уже после революции, по путевке. Ну, той революции, социальной. Как сейчас помнит ее внезапный приход...
   ...
   Стук в дверь прозвучал резко и неприятно.
   Карл с трудом открыл глаза и глянул на светящиеся стрелки больших настенных часов.
   "Четыре часа? Они там совсем с ума сошли!"
   Снова загрохотала железная дверь.
   "А почему не звонят? Кнопка же видна! Новая, с подсветкой..."
   На ходу втискиваясь в джинсы, пошлепал босыми ногами по холодному линолеуму коридора к дверному глазку. Проходя, хлопнул рукой по выключателю на стене. Ничего не изменилось. Остановился, еще раз щелкнул туда-сюда - безрезультатно.
   "Ага. Вон, почему они стучат. Света нет. Бывает... Теперь достаточно часто. Но что случилось-то? Залил, что ли, кого?"
   На ощупь нашел и отодвинул с лязгом задвижку, которую всегда задвигал на ночь, повернул два раза ключ в замке, толкнул от себя дверь, даже не поглядев в глазок: а что смотреть, когда света нет все равно? Дверь тут же рванули на себя, чуть не вытащив его в коридор, а потом вдруг сразу вспыхнул яркий свет, и какие-то люди вытеснили Карла в комнату, подтолкнули к поставленному уже кем-то точно посередине ковра стулу, нажали на плечи, заставили сесть.
   Кто-то уже сидел за столом, отодвинув в сторону его ноутбук и разложив перед собой бумаги.
   - Ну, вот мы вас и нашли, получается... Карл Либер, ведь так?
   - Что значит "нашли"? Я, собственно, никуда и ни от кого не прятался! Да кто вы такие?
   - А вы, наверное, думали себе, - продолжал тот, не слушая возражений, - что бросили свой пост, дезертировали, можно сказать, и - все? Нет, батенька, от нас так просто не скроешься!
   - Да кто же вы такие? - еще раз спросил Карл, уже не так громко и уверенно, чувствуя, как покрываются мурашками плечи из-за сквозняка из раскрытых дверей, в которые заглядывали испуганные соседи.
   - Комитет Социального Спасения. Чрезвычайная тройка, - стоящий позади него развернул и помахал перед глазами какой-то бумагой с синими печатями и неразборчивыми подписями. - Вот наш мандат.
   - Так... Свидетели на месте? Социально-бесполезный на месте. Тройка в полном составе. Запись ведется, - отчетливо проговорил сидящий за столом.
   И уже обращаясь Карлу:
   - Согласны ли вы ответить на наши вопросы и сотрудничать с нами добровольно?
   - Да я, собственно, ничего пока не понимаю...,- растерянно отвечал Карл. - Какой еще комитет? Причем здесь я?
   - Ну-у... Многие именно сегодня точно так же совершенно ничего не понимают. Но это вам, батенька, не девяносто второй год и не девяносто, чтоб его, третий, поэтому рассусоливать не будем. Или вы добровольно начинаете сотрудничать и отвечать на наши вопросы, или - собирайтесь, машина ожидает во дворе.
   Карла пробил холодный пот. Он два дня не следил за новостями... Может... А что - может? А - всё может. У нас может быть и может статься совершенно все и в любое время. От переворота до революции, от репрессий до - силком всех в счастливое будущее. И пусть никто не уйдет...
   - Можно еще раз посмотреть ваши полномочия? - осторожно спросил он, стараясь выиграть хоть немного времени.
   Хотя, в чем там выигрыш?
   - Пожалуйста, - стоящий сзади опять развернул большой лист бумаги, украшенный двумя печатями, поднес к его лицу. - Вот, смотрите, перечислен состав нашей тройки, наши полномочия, район действия. Все подписи и печати на месте.
   - Комитет спасения? - переспросил Карл, вспоминая историю и такие же слова.
   - Комитет Социального Спасения, - строго, как учитель в школе, поправил сидящий за столом.
   Он вытащил откуда-то из кармана футляр для очков, но достал оттуда пенсне в золотой оправе, нацепил его на нос, и почему-то стал очень похож на какого-то писателя из школьной хрестоматии.
   - Хорошо, я готов отвечать на вопросы и, как там..., да, добровольно даю согласие на сотрудничество.
   - Свидетели! Вам слышно?
   - Да, да, - закивали от дверей соседи, с опаской поглядывая на него.
   - Итак, вопрос первый: в какой государственной или муниципальной структуре вы работали в своей жизни?
   - Э-э-э... Понимаете, так они же все были тогда государственными...
   - Не все, далеко не все. Но перечислите для протокола и для свидетелей, у нас-то в деле все про вас записано.
   - В армии служил. В музее работал. В школе...
   - Армия? - вопросительно поднял брови человек в пенсне.
   - Нет, - ответил сидящий сбоку и до сих пор молчащий его коллега. - Нет, по возрасту явно не подходит. Хотя, опыт есть, и мог бы пригодиться, наверное, но только не в строевых частях. Староват для армии.
   - Что же, полковником его теперь сразу ставить? - хохотнул стоящий сзади.
   - Тройка пришла к мнению, что в армии вы бесполезны. Все согласны? Все.
   - Музей..., - поскреб подбородок. - Военно-исторический, да? Хм... Это патриотическое воспитание, и это - история. Это сейчас -- очень нужное дело. У нас есть заявки от музеев?
   - Нет.
   - Вычеркиваем. Что там со школой? Сколько лет?
   - Два года, - ответил Карл.
   - Кем?
   - Директором, учителем истории. Там мужчин, да с дипломом - сразу в начальники.
   - А? - повернулся всем телом молчаливый. - Наш ведь человек, выходит? Или я не понимаю чего-то? Или где и как?
   - Так. Ну, и почему же вы бросили свою школу?
   - Я, извините, не бросил, я просто ушел на другое место работы! - огрызнулся Карл по привычке.
   Только беззубо огрызнулся, без злости.
   - Нет, вы именно бросили, бросили... Вот, смотрите: вам там работать разве не нравилось?
   - Ну, нравилось... Но мне, между прочим, всегда и везде нравилось! Я не работаю, где мне не нравится. И сейчас вот, кстати...
   - Вы забудьте уже про сейчас и про всегда, - посоветовал голос за спиной. - Вы на вопросы отвечайте. И отвечайте по возможности ясно и четко: идет запись. И свидетели должны все слышать. Говорите: вам нравилось работать в школе? Да или нет?
   - Ну, да.
   - Очень хорошо. Дальше: после вашего ухода в школе стало лучше или хуже?
   - Я не могу оценивать...
   - Можете, все вы можете... Мы задаем вопрос именно вам. И хотим знать вашу личную оценку и ваше личное сто раз субъективное мнение. Итак, лучше или хуже стало в школе?
   - Как мне кажется? Ну, хуже, наверное... Но я...
   - Минуточку. Вам слово мы еще дадим. Последний вопрос, уже как человеку, ответившему положительно для нас: как вы считаете, какая ваша работа несла больше пользы обществу, была, так сказать, социально направлена?
   - Это опять не мне и не вам судить...
   - Никто никого не судит. Мы - не суд. Мы - чрезвычайная тройка Комитета Социального Спасения. Отвечайте немедленно! - прихлопнул ладонью по столу тот, что в пенсне. - Какая из ваших работ была социально направленной?
   - Ну... В школе, наверное... Так выходит, получается. Если, значит, социально. Наверное...
   - Свидетели, вы все слышали? Члены тройки? Ваше мнение, граждане, вижу, совпадает с моим?
   - Да, да...
   Человек в пенсне достал из кожаного портфеля лист бумаги, украшенный такими же большими печатями, и стал его заполнять от руки. Затем так же заполнил второй.
   - Так, свидетели, прошу к столу. Распишитесь здесь. И еще вот здесь. У нас тут нет копий. У нас тут все бумаги - подлинники. Члены тройки, ваши подписи. Так...
   Он еще раз просмотрел оба листа, размашисто последним расписался на обоих. Встал. За ним вскочил тот, что сидел сбоку. И сзади послышался шорох вставания.
   - Встаньте, пожалуйста, для оглашения решения чрезвычайной тройки, - послышался сзади вежливый голос.
   Карл встал.
   - Именем социальной революции, по поручению Комитета Социального Спасения, мы, чрезвычайная тройка по вашему району, приняли решение: направить бывшего социально-бесполезного - вот тут вписаны ваши фамилия, имя - в распоряжение органов народного образования с целью использования его в качестве директора школы. Вам дается двадцать четыре часа, начиная с этой минуты, для того, чтобы обратиться в любое управление народного образования. В случае вашей неявки в указанный срок, вы подлежите розыску как дезертир социального фронта. Все. Распишитесь на нашем экземпляре в получении... Расписывайтесь, расписывайтесь. Это не согласие какое-то ваше тут фиксируется. Это - путевка вам. Путевка в жизнь, так сказать.
   ...
   Вот и поработал директором по путевке, так сказать. Так что не надо ему тут о любви или нелюбви к детям. Кто в школе работал, тот это понимает. Дети - это практически те же взрослые, только маленькие и поэтому немного глупые. Не все, конечно. Некоторые, наоборот, даже слишком умные.
   В школе, кстати, Карлу даже нравилось. Там были порядок и дисциплина, если все нормально настроить. Когда же совсем все рухнуло, думал, что и сама жизнь закончилась. Куда теперь податься? Что делать? Кризис на дворе...
   А потом у него совершенно изменилась жизнь. Это в том числе благодаря встрече с одним хорошим человеком. Нет, не угадали. Вот он здесь как раз совершенно не причем. Но вообще это дела не касается. Это все очень личное.
   Так, о чем я?
   Ну, так вот, когда завалил того, самого первого, жалко его не было совсем. Хоть и был он учеником в той самой бывшей "его" школе. Вот так, да.
  

***

  
   Да, я предупрежден, что мои слова могут быть использованы... Ну и что, зачем это вы меня пугаете? У нас здесь демократия и свобода слова, между прочим. Мало ли что я сам на себя тут наговорю? Ни один нормальный суд такой самооговор не примет. А если что - можно ведь и в войнушку поиграть. На полном, так сказать, законном основании. То есть, это раньше можно было... Извините.
   Так что вас все-таки интересует? А-а-а... Конечно. Он.
   Да, мы были знакомы и даже были достаточно близки какое-то время. И мы тогда говорили с ним много о жизни, обсуждали всякое. Он же был совершенным новичком в нашем городе и в нашей жизни. Вот я ему и помогал первое время. Да, я помогал. Именно я. Что значит - все теперь так говорят, что были рядом и чуть ли не под руку не поддерживали? Я этих всех не знаю, я только о себе могу сказать. И с жильем ему помог, и с первыми прогулками. Советом помогал. Что? Хороший человек? Кто? А-а-а... Есть такой тест, знаете, на хорошего человека. Если, мол, дети доверяют, если любят кого - тот человек хороший. Знаете такое, да? Так вот - это полная ерунда. Все убийцы, насильники, педофилы, маньяки - они как раз такие обаятельные, что дети их любят. Жмутся к ним сами. Вот это - жестокая практика. Так вот этот самый Карл, как он мне потом представился, был вовсе не из таких. Он со всеми, в том числе и с детьми, был на равных. Он шутил, смеялся с ними, рассказывал какие-то невероятные истории, но как со взрослыми. Точно так же.
   А все верили каждому его слову. Да и как было не верить?
   Он же, кроме всего прочего, был известным путешественником, знаете, да? Столько всего успел повидать... И вот, попал под конец в наш город. Просто, считаю, не повезло мужику.
   А мне? Ну, мне, выходит, наоборот. Мне как раз очень даже повезло. И с жизнью, и с этой встречей, и с моей Марией. И вообще.
  
  -- Глава 2. Мария
  
   Мария в тот день шла домой в полной прострации. Она не понимала, что вообще происходит в этой жизни. Как это вот так все может быть? Это же все понарошку, не по-настоящему? Так ведь просто не бывает! Не должно быть.
   Сначала кризис. Этот кризис, который так быстро привел к полному обнищанию и какому-то всеобщему одичанию, оскотиниванию. Теперь вот еще войну какую-то придумали. Какая война, когда еще после той последней не оправились? С кем теперь и кто там воюет?
   И еще - куда ей идти теперь?
   Дома ждала пустая квартира с пыльной старой мебелью, еще более старый дребезжащий холодильник и долгие вечерние расчеты: как ей теперь прожить в одиночку. А никак. Ничего у нее пока не выходило с расчетами. Выходило все время одно и то же - в одиночку теперь просто никак не прожить.
   Было страшно от этого. Мороз страха шел изнутри. Из головы - по всему телу. Накатывалась черная пустота и холод, от которого слабели руки и ноги. Ничего уже не сделать. Ничего не исправить. Никак не прожить.
   На привычной дороге от остановки трамвая к дому в сумраке длинной вечно вонючей подворотни тесно возилась горячая плотная масса, пышущая острым потом. Так пахло иногда в холодных школьных коридорах перед экзаменами. Толпа перекатывалась поперек дороги и обратно, ударяясь о кирпичную стену гулкого коридора, рассыпалась на отдельные фигуры и снова сливалась в одно многорукое и многоногое чудовище.
   Чудовище не молчало. Оно хрипело натужно, хэкало и гэкало, когда удар достигал цели, взвывало от злости и досады, когда - нет.
   К стене вылетел после сильного удара, присев на корточки и держась за живот, какой-то знакомый на вид мужик. Сосед, вроде, сначала равнодушно и совершенно отстраненно подумала она, не узнавая с начала. Или просто так знакомый - одной дорогой, наверное, ходили и даже, может быть, здоровались при встрече по устоявшейся традиции.
   И тут вдруг Машку прорвало. Она закричала, произнося визгливо, громко и старательно все те не раз слышанные слова и фразы, которые до того так долго копились в молчании. Она их кричала, одновременно дрожащими руками копаясь в скинутом с плеч рюкзачке.
   - Суки вы, суки..., - всхлипывала Машка, потому что все слова как-то слишком быстро закончились, а других для такого случая она еще не знала.
   Но тут ее руки все же раскопали на самом почему-то дне тяжелое и ребристое. Холодно и жирно клацнул металл.
   Ба-бах! Ба-бах!
   Гулкое эхо вынесло дерущихся из подворотни, как пулю выносят из ствола пороховые газы. Раз - и уже нет никого. Только топот вдалеке. Только запах кислый после выстрелов. Только тот, вроде как знакомый, зажался у стены, тяжело с хрипом дыша и отплевываясь кровью.
   - Ну, суки же, гады позорные..., - она чуть не плакала.
   Тряслись судорожно сжатые руки, не давая убрать пистолет, повисший вдоль тела продолжением тонких черных перчаток.
   - Ага, точно. Сволочи они и есть. Гопота мелкопакостная. Тьфу, черт! - он откашлялся и опять сплюнул. - Спасибо, Маш. Ох, блин... Больно-то как... Помогла, можно сказать. Спасла даже, если по факту. Ты, это... Где пушку-то такую нашла?
  

***

  
   Усталый немного сонный на вид милиционер с вислыми сивыми усами, как у портретов в официальных кабинетах, неторопливо проверил ее паспорт и равнодушно пропустил за свою спину, щелкнув замком тяжелой обитой блестящим металлом двери. На суровое военное время показывал засаленный бронежилет, накинутый на китель, и короткий автомат, висящий на животе. Автомат был тоже старый, местами потертый до белого металла. Такой же почти был в школе, помнила Машка. Его показывали на уроках и учили собирать и разбирать.
   За дверью был длинный коридор и кабинеты слева и справа. Машка долго искала нужный ей номер двести три. А были все, начинающиеся на сто. Она два раза медленно прошла весь коридор, пропахший специфическим милицейским запахом - тяжелым табачным перегаром в смеси с бумажной пылью, чернилами и сапожной ваксой, пока на нее не обратили внимание:
   - Вы, собственно, к кому, девушка?
   - Мне в двести третий.
   - Это там, на второй этаж - вот туда, по лестнице.
   Там, куда показали, тоже была стандартная дверь с номерком - кто бы догадался, что не кабинет за дверью, а лестница наверх! На втором этаже все кабинеты начинались уже на двести. И двести третий был сразу справа.
   - Заходите, - приглашающе мотнул от бумаг головой пожилой на вид, седой, но крепкий майор на ее осторожный стук. - Садитесь. Повестку вашу давайте... Сейчас подпишу.
   - Я не по повестке.
   - Да? А зачем вы тогда сюда пришли? - он уперся подбородком в кулак, с интересом осматривая Машку.
   - Я по делу. Я же дочь...
   - А-а-а, - хлопнул себя по лбу майор. - Мария Александрова? То есть, Александрофф теперь... Это я чуть не забыл, упустил почти... Паспорт ваш попрошу.
   Из сейфа, стоящего за спиной, он ловко выудил толстую папку-скоросшиватель, раскрыл на заложенной цветным стикером странице, другой рукой покопался в столе, достал какой-то бланк и стал вписывать в него Машкины данные.
   - Так. Проживаете постоянно по месту официальной регистрации?
   - Да, где прописана. В паспорте вот...
   - Это хорошо, это хорошо, - бурчал он себе под нос, заполняя мелким почерком казенную бумагу, постоянно сверяясь то с паспортом, то с какими-то бумагами в папке. - А то бывает у нас иногда, бывает...
   - Что бывает? - машинально переспросила Машка.
   - А? Да, так, разное у нас бывает. Самое разное и самое всякое... Ну, вот. Готово, практически.
   Майор подышал на круглую печать, приложил ее внизу, рядом с собственной подписью, помахал заполненным бланком в воздухе. Из пачки на краю стола достал толстую амбарную книгу, ловко раскрыл на чистой странице, заполнил строку:
   - Вот тут и тут вам надо расписаться. Сначала полностью фамилию, имя и отчество, потом подпись. Как в паспорте, такую же. И дату сами поставьте. Можно сегодняшнюю.
   - А это что такое вообще? - машинально беря ручку, спросила она.
   - Подписка в получении лицензии, естественно. А зачем же вы ко мне пришли?
   - Ну, как - зачем? - Машка аж задохнулась. - Умер же человек. То есть, убит человек! Понимаете, да? Просто на улице всякими подонками, мразью всякой убит человек, забит насмерть! Моего отца - убили! А вы тут мне какие-то лицензии...
   - А что мы тут? Вот, смотрите: дело ваше рассмотрено. Действительно, человек убит. Подтверждено экспертизами. На самоубийство не похоже, - хохотнул майор.
   - Так вы еще и смеетесь, что ли?
   - Это, извините, профессиональное у меня, не обращайте внимания. Нервы. В общем, следствие проведено, дело ваше официально закрыто. Убийство признано именно убийством, виновники все определены. Вот - лицензия, - он снова помахал в воздухе бумажным листком.
   - Какая еще лицензия?
   - Как это - какая? На месть, конечно. Вы имеете теперь полное право наказать убийцу. Вот - лицензия, - теперь слово "лицензия" он произнес с какой-то непонятной гордостью, выделяя голосом значимость момента. - Причем, обратите внимание, для вас, по итогам рассмотренного дела, лицензия эта совершенно бесплатна, как близкой родственнице убитого.
   - Какая месть, кому месть, я уже ничего не понимаю..., - Машка помотала головой, разгоняя слежавшиеся тяжелые мысли. - То есть, вы сейчас вот что это такое мне сказали? Что дело закрыто? Я вас правильно поняла?
   - Ну, конечно. Закрыто и передано в мой отдел, по назначению, то есть. А я, значит, по процедуре на его основе выписываю вам эту вот лицензию. Вот она, государственная. Получите, значит, и распишитесь. То есть, сначала распишитесь.
   - Постойте, - она прижала ладони к щекам. - Вы тут смеетесь надо мной, что ли? Какая еще лицензия? Зачем? Это что... Это я что-то что ли должна теперь делать?
   - Нет, не так. Вы, Мария...э-э-э... Маратовна, - он заглянул еще раз в документы, - Никому и ничего не должны, но теперь просто имеете полное право. Понимаете, пра-во? Право - оно выше всего. Вот вы теперь по закону имеете такое право найти убийцу и наказать его. Любым возможным способом. Но - соразмерно нанесенному ущербу. Так вот и написано в этой самой лицензии.
   - Вы, что ли, смеетесь надо мной? Это вот я, значит, - искать теперь убийцу? То есть, убийц?
   - А что, родственников у вас совсем не осталось? - деловито спросил майор. - Поднимайте свою родню, поднимайте друзей, в самом крайнем случае. Ну, что я вам тут такие вещи объясняю. Вот здесь и здесь распишитесь, и можете уже идти.
   - Но это же ваша обязанность - убийц искать и наказывать! - чуть не закричала Машка.
   - Девушка, ой, да не шумите вы тут, пожалуйста. У меня знаете, какие тут приходят шуметь иногда? - поморщился он недовольно. - Что в моих обязанностях - это я всегда лучше вас знаю. Не первый год тут уже работаю. Расписывался за обязанности, изучал. Даже наизусть выучил. А вас я как раз ни к чему не обязываю. Это только ваше право. Понимаете, право вам такое дается по закону. Допускается, так сказать.
   - А если, ну вот предположим такое, у меня совсем нет никого родственников? А если...
   - Ну, так, деньги тогда заплатите: есть люди такие специальные, кто за деньги - и такие лицензии у нас есть, кстати. Или вот еще замуж можно выйти - муж обязан помогать жене. Или еще отложить пока можно, пока ваш ребенок подрастет...
   - Какой ребенок? Вы что? Мне всего шестнадцать лет!
   - Ну, так это же вам не на всю жизнь - шестнадцать! Как вы не понимаете: мы на вас никаких обязанностей этой лицензией не возлагаем. Вам просто право дается. Признается такое право за вами, как за потерпевшей, понимаете? А уж когда и как вы им воспользуетесь... Ну, или не воспользуетесь - это тут уже ваше личное дело. Нас этот вопрос уже не касается.
   - А как же тогда милиция?
   - Ну, что все на милицию сразу кивают? - возмутился майор, вставая из-за стола, отчего в маленьком кабинете сразу стало тесно. - У нас тут, понимаешь, бензина нет, машин нет, на форму - не хватает, оклады маленькие, работы много, кадры не держатся...
   Он загибал палец за пальцем, пока не сжал кулак.
   - В общем, вот вам лицензия и полное ваше право на месть, то есть, по правовому, по юридическому если говорить, на законное возмездие. Идите теперь и мстите, если горит у вас. Идите уже, идите, девушка. Дело ваше закрыто. Не мешайте нам тут работать. Знаете, сколько у нас работы по нынешнему кризисному времени?
  

***

  
   - Там у них теперь и оружие сразу выдают. Мне - бесплатно, как потерпевшей. Говорят, какой-то закон новый вышел. Или инструкция какая - не поняла я. В общем, у всех кризис-шмызис, а в милиции коркупци... Тьфу! Продались они все там, получается. А кто не продался - не работает за такие деньги. Так, говорят, пусть теперь народ сам себя защищает. И сам себя судит. И сам, значит, ищет. И сам мстит, раз доказано. Я вот теперь - грозный мститель, блин...
   И тут Машка расплакалась, наконец, буквально обливаясь слезами, смывающими напряжение и наступившую мутную головную боль. Она вытирала рукавом лицо, но глаза снова закрывал туман соленой влаги, а потом слезы щекотными дорожками бежали по щекам и срывались в черную грязь под ногами.
   - Ну, ты что... Маш, ты что? Ладно тебе, Маш... Ты же дело сегодня сделала большое, настоящее - человека спасла. Вот же, меня спасла. Я теперь живой.
   - Да-а... Спасла-а-а. А батя мой - мертвый!
   Она плакала. А руки между тем автоматически ставили пистолет на предохранитель, протирали снаружи, укладывали в рюкзачок между книжками. В голове холодно отмечалось, что надо будет почистить, как вернется домой, смазать хорошенько. И еще где-то глубоко-глубоко расчетливо стучало, что вот этот мужик, что один был против какой-то кодлы - он же теперь ей просто по гроб должен. Жизнью своей должен или, по меньшей мере, здоровьем. Значит, просто обязан теперь помочь.
   Машка всхлипнула в последний раз, вытерла под носом тыльной стороной перчатки и сказала неожиданно спокойно:
   - Все. Я - уже все, наверное. Да. А теперь, давай, пошли к нам. Мыться-стираться будем. Вон, изгваздался как. Говорить будем. Папку моего помянем. Не в одиночку же мне пить.
  

***

  
   Шум воды в раковине, звяканье посуды, запах свежего кофе...
   Карл упорно не открывал глаза. Ему было нехорошо. Болели отбитые вчера ребра, ныла спина, которой прикрывался от ударов. Костяшки пальцев мозжило - посбивал в драке. Голова тоже болела, хотя выспался хорошо.
   А еще было очень стыдно.
   Он прислушивался, задремывая в наступавшей тишине, и снова вздрагивал, просыпаясь от движения на кухне. Звук в старенькой чужой двухкомнатной квартире передавался как будто сразу в голову - слышно было, как наверху кто-то выбрасывает мусор в мусоропровод: сначала звонко стукаясь о стенки жестяного короба полетели какие-то бутылки, потом зашуршали пакеты. С другой стороны кто-то вроде бы ходил на лыжах. Бывают такие пластиковые короткие лыжи для детей. Вот в них, похоже, ходили по гладкому полу как будто прямо над головой Карла. И еще когти. Какие-то когти цокали, разъезжались по полу тоже наверху - чуть слева. Большая собака? Бормотало у стариков-соседей не спящее всю ночь телевидение. За окном, далеко внизу, напротив первого этажа, с шумом разъезжались на работу машины. Хлопали дверцы, взвывала сигнализация, ругались водители из-за очереди - кому первому выворачивать со двора по узкой подъездной. И сквозь все шумы слышалась мерно шуршащая метла дворника.
   Здесь же буквально все-все-все слышно! Ох, неудобно-то как! Она же кричала ночью... Елки-палки...
   Вчера у Карла был очередной неудачный день. Вернее, не очередной, а крайний, как вдруг стало модно говорить. Просто неудачные шли последнее время подряд, чередой. А тут - самый распоследний, то есть крайний.
   В школу в этот день почти никто не пришел. Не из-за эпидемий и не из-за погоды. Просто не пустили родители. А потом эти же родители пошли на работу, у кого она еще была, а дети пошли гулять, корча рожи одиноким скучным отличникам, чьи редкие головы торчали в окнах пустых классов. Самые отъявленные подбегали к дверям, пинали их несколько раз и отбегали подальше, визжа от восторга, когда в дверь высовывался охранник.
   Охранников этих ввели перед самым кризисом для безопасности детей и детского учреждения. Деньги на них нашли, когда на нужное уже не хватало... А безопасность каких детей, когда в школе - единицы? Этих, что ли, охранять?
   Позвонили из управления и сказали, что завтра можно будет школу не открывать. И послезавтра тоже. Военное положение, сказали. Чрезвычайное состояние. Мы, мол, не можем гарантировать безопасность детей. Кто и с кем воюет не объяснили, да это и не важно в принципе. Кризис - понятное дело. Что-то такое должно было случиться рано или поздно.
   Потом Карл шел, угрюмо сутулясь, домой, и какой-то грузовик, почему-то несшийся на скорости по узкому проулку, облил его грязной водой с головы до ног. Так и стоял Карл с минуту, расставив в стороны руки, с которых капало с отчетливым стуком на асфальт. Ну, что за невезение! Лучший костюм! Куртка - почти новая!
   А когда он уже высказал все, что думал, вслед давно исчезнувшему грузовику, и когда растворился длинный бледно-голубой шлейф невыгоревшей солярки, тут еще и шпана эта. Карл в идиотской рассеянности не заглянул за угол, как обычно, а в полностью расстроенных чувствах просто пошел прямо через длинную и узкую подворотню-кишку. И когда, увидев впереди толкучку великовозрастных переростков, повернул назад, чтобы обойти все-таки вокруг, другой улицей, было уже поздно.
   Шпака позорного, интеля гнилого в куртке обоссанной и при галстуке погнали с удовольствием, с гиканием и криками, с топотом множества ног и свистом-сигналом. Поэтому уйти в соседний переулок не удалось. Оттуда навстречу тоже бежали разгоряченные, веселые от удавшейся забавы малолетки. Ну, какие малолетки. Это сейчас, вспоминая, так их называл. А лет по семнадцать всем уже было. То есть по фигурам уже взрослые, а по мозгам - совершенные дети. А дети - они же злые...
   То есть, не так. Дети - они не злые, а равнодушные, что ли. Они просто не знают боли. Они еще ничего и никого не боятся. И они поэтому не жалеют. Для ребенка что пауку лапки выдирать, что таракана топить в ручье, что человеку чужому по голове кирпичом стукнуть - все одно.
   "Были бы бандиты - было бы спокойнее", - подумал тогда еще Карл на бегу.
   Потому что бандиты - они с понятиями. Ну, разденут, если поймают, ограбят, дадут пару раз по лицу. Или даже не дадут. Но беспредельничать впустую не будут, нет. И убивать его - не за что, вроде. А вот малолетки... Они же сейчас просто сомнут, стопчут, запинают, забьют до смерти, стараясь каждый хоть разок попасть по лежачему. А потом той же толпой, обнимаясь за плечи, с криками и смехом пойдут ловить другую жертву, оставив растоптанного комом грязного тряпья в темном остро пахнущем кошками углу.
   Поэтому у него теперь мозжило костяшки. Сбил до крови, когда успел махнуть несколько раз по набегающим мордам. Но толпу кулаками не остановить. Только в кино так бывает, что махнул пару раз руками и ногами - все и разлетелись в стороны.
   Когда на него уже налетели, Карл схватил одного из ближних в обнимку, прижал к себе и падал уже не один, а вдвоем. Тот возился под ним, пытался драться, слабо дергал прижатыми руками, но уже пинали налетевшие, которым Карл подсовывал под удары то собственную спину, то их же дружка, чуть не визжащего, чтобы прекратили, что свой он, что вот он встанет - ой!
   Грохот выстрела был так неожидан, что сначала все просто замерли, присев, как пойманные на незаконном деле коты, а после второго выстрела вдруг стало просторно и пусто вокруг.
   Только вот встать было невероятно тяжело. Спина не разгибалась. Тряслись ноги и руки. Слабость вдруг навалилась, будто вагон разгружал. Так и стоял, прислонившись для верности к красно-черной стене, мотая головой и сплевывая тягучую обильную слюну с красными потеками.
   - Мария? Маша?
   Когда-то он учил ее. Карл помнил всех, кого учил. У него была профессиональная память учителя. Эту девчонку тоже помнил. Что-то там у нее в семье было нехорошее, она тогда внезапно ушла из школы. А теперь вот стоит, сжимает в руках большой черный пистолет, и тоже трясется.
   Ну, шок у нее. Это же понятное дело.
   А она всхлипнула последний раз, вытерла нос и сказала:
   - Все. Я - уже все, наверное. Да. А теперь, давай, пошли к нам. Мыться-стираться будем. Говорить будем. Папку моего помянем. Не в одиночку же пить.
   Точно! Отец у нее погиб по зимнему времени. Говорят, убили в драке. Может, как раз в такой же. Может, как раз эти же самые малолетки, и в этой самой подворотне.
   Ну, а что? Кто бы на его месте не пошел с ней, раз позвали? Святое дело! Во-первых, она его спасла практически, а во-вторых - помянуть все же надо. Да и почиститься хоть немного тоже не мешало. Столько грязи набрал на себя, падая, вставая, снова падая и кувыркаясь под ударами тяжело обутых ног.
   Вот так все и было. И почистился - она кинула какой-то халат прикрыться. И помянули - водку пили, как положено. Сидели на небольшой кухне возле быстро и умело накрытого стола с бутылкой и нехитрой холодной закуской. А между первой и второй - птицей-лебедем да по жилам.
   И на брудершафт еще, чтобы не выкать в разговоре.
   На брудершафт, пожалуй, было уже лишним. Водку - на брудершафт! Кто придумал-то? Он? Или она первой предложила? А губы такие горячие, мягкие, сладкие, ароматные, аж дух захватывает! А под футболкой длинной - ничего... А руки - сами, все сами. И она же не возражала нисколько! Ей понравилось даже! Он же понимает, когда женщине нравится.
   Кричала. Ах, как она кричала!
   Черт, как же неудобно все вышло... Сколько ей сейчас лет-то? Когда это она в школу у него ходила? В восьмом, что ли?
   - Мне всего шестнадцать лет. Между прочим, ты вчера совратил несовершеннолетнюю. Ну, как? Страшно теперь, да? Но это все чепуха, потому что есть еще одно.
   Мария стояла в дверях, рассматривая его в упор. Спокойная и даже как будто чем-то довольная. Она же совсем не в его вкусе - внезапно понял Карл. Он всегда любил худощавых, высоких, с длинными ногами, а тут крепкая, налитая, коренастая такая. Ноги полные. Вот никогда ему не нравились полные ноги.
   - Ты мне теперь должен, директор. Очень много должен. За совращение - ты мне должен несколько лет. Так ведь? Сколько там дают сейчас таким по закону? А сколько они живут на зоне? Вот так-то. А второй долг - это твоя жизнь, которую я спасла вчера. Теперь ты мой должник, и будешь делать то, что я скажу. Согласен? Или будем вызывать милицию?
   Карл смотрел на нее и со стыдным ужасом, с горячими щеками, понимал, что простынка, которой он был накрыт, совсем ничего не скрывает. Совсем - ничего. У него просто очень давно не было женщины...
   - Вижу, - кивнула с ухмылкой Мария. - Согласен. Ну, поднимайся, герой. Весь поднимайся, весь. Покормлю, напою, а там и поговорим о делах наших скорбных.
   Кажется, это была какая-то цитата.
  

***

  
   Да, была лично знакома. Как-то Карл привел с рынка какого-то странного мужика. Карл - это мой муж, если что. Ну и что тут такого, что мы официально не зарегистрированы? По нашему времени главное не регистрация, а сам факт. Не закон, а понятия. Жизнь, понимаете? Наш брак был всеми принят. Но если надо кому, так завтра же печать поставлю.
   Вот тот, которого Карл привел, это и был он, кого все потом стали называть Иеро. Хотя он на самом деле тоже был Карл. Зачем привел? Ну, помочь, наверное, хотел ему, что ли... Карл - он же очень добрый, знаете. Всегда и всем помогает. Убийца? Кто убийца? Карл? И что с того? Это просто такая работа у него была. Никаких там личных мотивов. А тут, видно, просто понравился ему человек. Или, может, просто против серых. Карл, он этих серых очень не любил. И если мог, всегда вредил им.
   Да, мы на самом деле все здесь не любили серых. Почему тогда им подчинялись? Ну-у-у... Это трудно объяснить. Вот, старая милиция, когда еще была - мы же не любили ее? Но все равно подчинялись. Выполняли все требования. Наверное, не потому даже, что боялись, а потому что порядок такой был. Вот и тут - был такой порядок установлен. Серые ходили везде, а мы, значит, им вроде как подчинялись. Но не любили, нет.
   А Карл всегда, когда мог - он вредил им. Он их просто ненавидел, серых. Говорит, с детства у него так.
   Хотя, странно это - в его детстве серых точно еще не было. Это же совсем недавно такие порядки появились. При мне все уже. На моих глазах.
   Да, тот приезжий Карл был у нас здесь целый день и еще ночь. И мы разговаривали. Я его еще покормила. И спать уложила. А потом он ушел. Приходил иногда в гости. Редко. А мы ходили к нему. Мы же, типа, друзья у него были. Больше в городе у него -- никого. К кому ему еще идти?
   Ну, а дальше - сами знаете, что и как было.
  
  -- Глава 3. Приезжий
  
   Как многие и многие истории ранее этой начинались с того, что появлялся вдруг в неком городе с мудреным названием неизвестный до того никому человек, так и тут все началось совершенно неожиданно: с мутного оконного стекла в каплях дождя, косо бегущих по непременной дорожной пыли, с перебивающих друг друга тамтамов вагонных колес, с мелькающих за двойным стеклом еще серых весенних полей и перелесков, черных изб, вдруг одиноко стоящих на пригорке, каких-то полуразрушенных заводских корпусов, поднимающих к небу острые колья ржавой арматуры, и со стука в дверь проводника:
   - Прошу прощения, мой господин, но через полчаса уже подъезжаем.
   Карл снова открыл глаза и еще успел, был такой момент, подумать, что на самом деле все началось вовсе не здесь, не сейчас и даже далеко не вчера. И надо бы объяснить для начала, хоть даже и самому себе, что он тут, собственно, делает - один в просторном странно пустом четырехместном купе. Но тело уже как бы само, без управления и лишних мыслей, поднялось, уперлось в верхние полки крепкими руками, качнуло пару раз, разминая мускулы, спрыгнуло умело и упруго на потрепанный синий коврик внизу.
   - Спасибо, уже встал! - крикнул Карл, обернувшись в сторону двери и начал собираться на выход.
   Да, история началась не сегодня и не вчера и даже не тогда, когда он сел в этот поезд. Когда, кстати? В поезд - когда? Хотя, это все можно будет обдумать позже. История началась миллиарды лет назад. Вернее, это не история еще была, потому что историю делают люди. И записывают историю тоже люди. А людям, кстати, свойственно ошибаться. Там, во времена до истории, была, наверное, палеоастрономия какая-нибудь, когда все крутилось, и собиралось в планеты, потом палеонтология и всякие динозавры, палеоантропология, а вот собственно история - это уже совсем недавно, рукой подать через века, какие-то десять-двадцать тысяч лет.
   Думая так, Карл машинально стянул длинные волосы в хвост, подкрутил кверху кончики усов, пересчитал так же машинально, на полном автоматизме двигая пальцами, мелкие пуговицы на роскошной белой сорочке с длинными концами отложного воротника. Руки все делали сами, привычно, не мешая мыслям, которые были где-то далеко отсюда, за сотни и тысячи миль, в старинных каменных маленьких городах, в которых Карлу было всегда так уютно и так все знакомо.
   Он повернулся к зеркалу, занимающему почти всю поверхность двери.
   Высокий. Даже по сегодняшним меркам, когда молодежь, дети голодного послевоенного поколения, растет, как на дрожжах, он был высок. Скорее, худой, чем упитанный. Карл повернулся боком - да, худощав. Ни живота, как у многих, любящих пиво - а он его как раз любил, и помнил, что любил, и помнил - какое, ни второго подбородка или обвисших, как у бульдогов, щек. Возраст совершенно не отражался на этом лице и этой фигуре. Таким бывает на первый взгляд сорок лет - самый расцвет, считай. А поговоришь с ним, вслушаешься - дашь уже и все шестьдесят. А может и больше.
   И что у нас в этот раз? Руки как будто сами собой снимали с вешалок одежду, надевали, застегивали, одергивали, поправляли.
   Строгий темный костюм в легкую почти незаметную полоску, состоящий из удлиненного пиджака, скорее даже сюртука "под старину", прямых брюк - когда же они так разгладиться успели только? Ботинки сверкали. Воротник рубашки, стоящий ровно на палец выше пиджачного, чуть не хрустел. Прямо, будто только что из хорошей прачечной все вышло.
   Карла почему-то совершенно не удивляло, что нет ничего мятого, нет грязного, хотя ехал он в этом поезде уже... Сколько, кстати, он ехал в поезде? Эти дни терялись в памяти, сливались в одну серую линию. Но - дни. Точно. Не вчера же он лег на эту полку в купе?
   Вещи?
   Всех вещей был старинного же типа небольшой саквояж из красной кожи, окованный по краям латунью, блестящей, как будто только из мастерской, и зонтик-трость с удобной изогнутой рукоятью светлого дерева.
   За окном уже замелькали кварталы домов, все выше поднимающих свои этажи. Вагон дернулся несколько раз, поворачивая на стрелках, колеса перестали навевать дрему равномерной музыкой дороги. Поплыли мимо фигуры, стоящие на перроне, как в аквариуме, молча разевающие рот и тыкающие пальцами в проползающие мимо окна. Вернее, это он был тут, как в аквариуме для них. Он - в тесном пространстве за двойным стеклом.
   Карл поднял саквояж, умело крутнул в руке зонтик, не задев полок, и вышел в коридор. На удивление, никакой очереди на выход не было. Уж не один ли он ехал в вагоне?
   - Так все же теперь в плацкартный стремятся, - объяснил стоящий у двери вагона проводник. - Кризис, понимаете ли. Экономят буквально каждый грош. А я тут с вами, с одним, выходит.
   Когда поезд остановился, устало шипя воздухом в тормозах, когда была, наконец, открыта дверь и протерта длинная ручка справа, когда Карл шагнул на перрон, плечом раздвигая встречающих, сквозь прорехи в несущихся куда-то темных тучах сверкнуло солнце. И он подумал тогда, что это хорошая примета.
   - Такси, такси, - монотонно и негромко встречали всех спускающихся по ступенькам от вокзала угрюмые мужики в однотипных кожаных кепках.
   Такие же, только еще с большими квадратными очками, носили раньше летчики.
   Раньше? Карл задумался на ходу, пытаясь привязать примету к виденному когда-то ранее. Ну, да. Это о той еще войне, давней.
   - Комнаты, квартиры, комнаты, квартиры, - бормотали неопределенного возраста тетки, проходя как бы невзначай мимо.
   От здания вокзала, похожего немного на какой-то вычурный храм неизвестной религии, лучами расходились три широкие улицы, обсаженные вдоль тротуаров тополями и каштанами. И еще какими-то странными деревьями совершенно без коры, белеющими чистыми стволами. Карл спокойно свернул на крайний справа луч и продолжал идти неторопливо и уверенно, посматривая с интересом по сторонам и иногда заглядывая в зеркальные витрины встречающихся по пути кафе и магазинов.
   Народа на улицах было не слишком много. Толкаться не приходилось, и это Карлу нравилось. Сзади шли два молодых человека в одинаковых серых костюмах и широкополых шляпах, закрывающих тенью глаза. И это Карлу не нравилось, потому что встречать его, а уж тем более следить за ним было здесь совершенно некому и, пожалуй, незачем.
   Он помнил схему, поэтому на первом же перекрестке свернул опять направо, и почти сразу увидел вывеску гостиницы.
   "Зюйд", - прочитал он.
   Просто и со вкусом. Не "Южная" или наоборот "Северная", а именно - сам тебе натуральный юг. Тут обязательно должно быть тепло и уютно. Три гранитные ступеньки вверх, двери с бронзовыми ручками, недавно начищенными, судя по блеску и отсутствию пятен, обширный холл.
   - Добрый день! - встречает вошедшего под звяканье небольшого колокольчика широкая улыбка кряжистого красноносого портье.
   - Я хотел бы остановиться здесь у вас, - Карл неопределенно повел рукой вокруг.
   - Вы заказывали заранее? Прошу прощения, у нас теперь такие правила, чтобы только предварительный заказ и проверка...
   - Да, заказ должен быть. М-м-м..., - задумался на минуту Карл, вспоминая. - На имя Иеронимуса Вандерера.
   - Вандерер? О-о-о... Путник? - служащий произнес это как фамилию, чешскую или скорее польскую, пожалуй, с ударением на второй слог. - Одну минуту, Путник, Путник, Вандерер, Вандерер...
   Палец пробежал по странице в толстой книге, перешел на вторую.
   - Вот. Да, заказ был сделан по всем правилам и даже заранее оплачен. Ваш номер - двадцать первый. Марк проводит вас.
   - И еще мне должны были у вас кое-что оставить, - неуверенно припомнил Карл. - Вещи там разные...
   - Ваш чемодан сейчас же будет доставлен прямо в номер.
   Совсем еще мальчишка в красной форменной каскетке с ремешком под подбородок, похожей чем-то на каску английского полисмена, ловко выхватил из-под ног Карла его саквояж, получил в протянутую руку ключ и кивнул, мотнув головой в сторону лестницы, мол, пошли, я готов.
   - Э-э-э..., - замялся приезжий. - Извините, а какой сегодня день?
   - Канун Каты Праведного, - тут же с непонятной улыбкой откликнулся портье.
   И быстро добавил, увидев непонимание в глазах гостя:
   - Извините, неудачная шутка. 11 мая.
   И сразу медленно, как на фотобумаге, опущенной в проявитель, проявилась в уме эта дата: 11 мая. Настоящая весна, выходит.
   Итак, сегодня - 11 мая. Что-то ведь это должно было значить. Что-то хорошее?
   Карл помедлил, раздумывая над почему-то знакомой датой, а потом двинулся следом за мальчишкой, обкатывая на языке новое имя. Иеронимус, значит. Иеро, если совсем коротко и для своих. Иероним, это если полным именем, но без этих латинизированных "усов"... Герой, практически. Хотя, это ведь, смотря на каком языке писать.
   Из часового кармана он вытянул двумя пальцами какую-то мелкую монету, кинул в подставленную ладонь в белой перчатке, и с щелчком дверного замка опять остался один. Как недавно в купе. Только не было шума колес, не качался пол под ногами, не мелькали за окнами поля и деревья.
   Карл шагнул к окну и замер, опершись обеими руками о подоконник.
   Он любил эти самые первые часы на новом месте, в новом для себя городе. Всегда тут был какой-то пусть чуть-чуть, но другой воздух. Другие запахи - вот даже бензин пахнет тут по-другому. Другая на вид зелень, хоть и говорят, что зеленый цвет - он всегда зеленый. Иной говор толпы. Внешний вид.
   Кстати, о внешнем виде. Как тут у них дела с ванной комнатой?
   - Ну, что же, начнем новую жизнь, дружище Иеро!
   Бритва со скрипом врезалась в волосы. Тут, похоже, совсем не принято ходить в усах и с длинными волосами. Значит, не стоит пока излишне выделяться. Придется жить, как все.
   Это он помнил - выделяться не надо.
   Через полчаса в комнату вернулся, блестя бритой наголо головой, и без следа усов Иероним по прозвищу Путник. Придумали же, черти, говорящую фамилию. И главное - все в точку, все по делу.
   - А теперь, знакомиться, друзья мои! - он поиграл немного голосом, помахал перед собой рукой с зажатой в ней воображаемой шляпой - вот, кстати, и шляпу надо бы купить по пути. Тут, похоже, головной убор - статусный предмет.
   И вперед - знакомиться с городом.
   На ближайшем перекрестке в киоске с разной так необходимой людям мелочью Карл купил бумажную туристическую карту. Он во всех новых для него городах обязательно покупал карту. И всегда недоумевал некоторое время, пытаясь ее развернуть и снова свернуть, но уже по-своему, чтобы было удобно, и чтобы не порвать. Действительно, почему нельзя сделать так, чтобы сразу было видно центр города, ну, или вокзал, например. То есть, откуда-то должен же вестись отсчет шагам приезжего по городу? А получается, тут какая-то обложка, тут - реклама, развернуть надо сначала полностью, загородив себя чуть не с головы до ног тонким цветным листом, вырывающимся из пальцев под весенним ветерком, потом снова попытаться свернуть, теперь уже так, чтобы на первой странице был вот этот самый перекресток, где стоишь. Вот этот самый. Вот, точно. И тогда уже почитать названия улиц и площадей вокруг, покрутить схему, прикидывая маршрут первой пешей прогулки.
   Город, из истории известно, переименовывали неоднократно. То он назывался Нижним, поскольку был на карте огромной страны на самом юге, внизу, почти у границы. То он на какое-то время становился частью другого государства, и тогда его называли уже, естественно, Верхним. Если вот так сотню лет в империи поживешь - привычка и название остается надолго.
   После войны, разрушившей окраины и окружившей город вечным туманом, состоялось очередное торжественное переименование. В ходе недолгих споров в тогдашнем муниципалитете пришли к единому мнению, поддержанному самыми богатыми семьями. Им, богатым и важным, было гораздо престижнее жить в городе именно с таким названием, чем где-то на самой окраине внизу или вверху карты. С тех самых пор на схеме города по верхнему белому полю ярко было написано вычурным шрифтом: Райхштадт. Миргород, если впрямую переводить. Город - мир. И все остальное, значит, вокруг него вертится. Мир - он именно здесь и сейчас, а вокруг - окраины мира, провинция. Да еще - есть ли она, эта провинция? Местные, похоже, считали, что весь мир - это и есть их город.
   Карл поудивлялся немного повторяющимся названиям улиц и площадей. Была тут, к примеру, улица Свободы и был проспект Свободы, Свободный переулок тоже наличествовал. Смешно, но Свободный тупик, почти как в анекдоте, подмигивал названием с нижнего края карты. Была здесь и площадь Свободы. Правда, не та, на которой стоял Карл, а та, у которой вокзал. Первая площадь для любого приезжего.
   Просто мир свободы какой-то.
   Город вокруг светился на солнце белыми и светло-желтыми стенами домов. Скрывался от полуденной летней жары, когда она приходила, в тени ползучего винограда, тянущегося корявой лозой по подвязанным веревкам вплоть до четвертого этажа. Играл солнечными зайчиками от чисто отмытых витрин. Блестел полированными бортами неспешно едущих по центру роскошных автомобилей.
   На карте город выглядел огромной рыбой, выброшенной невиданной силы взрывом из глубины реки. Вот слева река, если по карте смотреть, она течет на юг, вниз, а вот справа сама рыба. И близко вода, да никак не может эта рыбина спуститься по щербатым ступеням набережных к воде.
   Там, где у рыбы глаз, тут как раз был вокзал. А потом от него три длинные-длинные улицы вели к самому хвосту, где упирались в бетонные заборы промышленной зоны. Там, у заводов, и дома были похуже, и зелень пожиже. Но зато дым погуще.
   Здесь, где у гигантской рыбы должны быть грудные плавники, торчал в реку взорванный в ходе какой-то из прокатившихся войн старый железнодорожный мост. Так и не отремонтировали его за долгие годы после войны. Так и был он для любой власти больным зубом. Но куда деваться? Не выдернешь ведь, не разберешь, а на ремонт никогда нет средств и времени. И потом, мост всегда был государственным, а не городским. Вот пусть его государство и строит. Какое? А любое государство, если уцелело после той войны хоть одно.
   На набережной у моста на обломках бетона и гранита сидели рыбаки, подергивая длинными удочками. Карл не заглядывал в яркие пластиковые ведерки, стоящие возле их ног, но понял главное - раз здесь ловят, значит, вода чистая. За широким водным простором тонкой полоской желтел далекий противоположный берег. Левый, если по правилам. Низкий и песчаный, поросший вдоль длинных песчаных пляжей черным кустарником. Наверное, в хороший паводок его заливает, и тогда река отсюда кажется самым настоящим безбрежным морем. Кстати, и море тут у них где-то совсем неподалеку.
   От воды пахло рыбой и немного какой-то травой.
   С другой стороны города, по зубчатому гребню спинного плавника огромной рыбы, шли старые развалины. Они тоже затянулись зеленью дикого винограда, а поверх - желтыми плетями колючей повилики, опустились давно в мягкие на вид холмы, рассыпались в щебень. Сюда не ходили просто погулять. Тут пахло сыростью и одновременно пылью, гарью давно сгоревшего, и недавними кострами, которые все-таки кто-то жег по ночам. Дети иногда пробирались, чтобы поиграть в еще достаточно крепких, чтобы не осыпаться от прикосновения, остовах старых зданий в "войнушку". Самые смелые из мальчишек доходили по расчищенным поперечным проспектам сквозь кварталы развалин до последних окраин города, падающих резко в окружающую степь. Если попадались патрулям - тогда было больно. Родители не жалели ремней на воспитание осторожности и пропаганду правильного понимания свободы.
   Дальше окраины даже самые храбрые все равно не ходили. Дальше, буквально метрах в пятидесяти или чуть больше, начинался белый туман. Вечным его назвали когда-то давно местные журналисты, а потом подхватили и все остальные. Стена тумана отгораживала город от степи и от всего мира. В туман уходила широкая гладкая дорога, совершенно не поврежденная войной и временем. За туманом пряталось солнце по вечерам.
   В туман можно было только уйти, что иногда случалось на памяти горожан, но еще никто и никогда не выходил из тумана к городу.
   Карл долго смотрел на колышущееся белое полотнище, опираясь обеими руками на зонтик, как на трость. Ветерок с реки легко пронизывал город и упирался, бился в стену тумана, как в белые простыни, вывешенные кем-то для просушки. Простыни, казалось, слегка колыхались на своих веревках, не сдвигаясь ни на сантиметр, а ветер на них сразу и заканчивался.
   Сзади вежливо кашлянули.
   Он обернулся, тут же охватывая взором все подходы к заросшему пожелтевшей повиликой пригорку щебня, на котором стоял, задумавшись. Что они тут, только парами ходят, что ли? Внизу за его спиной стояли двое крепкого вида мужчин в серых костюмах и в серых же шляпах, затеняющих внимательные глаза.
   - Спуститесь, пожалуйста, - вежливо сказал один из них.
   А второй сделал два шага в сторону и напоказ сунул руку за пазуху.
   Что там у него? Оружие, похоже? Серьезно они подходят к разговорам с неизвестными...
   - Слушаю вас, - прикоснулся вежливо к полям своей шляпы, купленной буквально пару часов назад, Карл. - Какие-то проблемы?
   - Представьтесь, медленно предъявите свое оружие, документы на него, и имейте в виду, что предупреждений не будет - мы стреляем только на поражение.
   Карл подумал, что ссора с властями в первый же день никак не входит в его намерения. А это, судя по спокойной уверенности, именно какие-то местные власти. Вернее, представители властей. Интересно, почему, если это полиция или еще какая-то государственная структура, то не в форме, как обычно бывает?
   - Иеро Вандерер, - он еще раз коснулся двумя пальцами полей шляпы. - Приезжий. Не вооружен.
   - Это вам минус, уважаемый Иеро. Закон надо соблюдать, даже если вы последовательный пацифист. Не дух соблюдать, но саму букву закона.
   - Я что-то нарушил? - удивился Карл.
   - А вот это мы сейчас и выясняем как раз: что именно вы нарушили и на сколько.
   Он сказал - на сколько. Не "насколько", а четко выделяя именно два слова. То есть, на сколько, на какую именно сумму, так ведь получается? Они тут продажные все, что ли?
   - И на сколько же?
   "Серые" смотрели без выражения одинаковыми оловянными глазами из тени, создаваемой шляпами.
   - Двести, - сказал после паузы тот, что выглядел старше.
   А получив вынутые из кожаного бумажника две цветные банкноты:
   - И не нарушайте больше, господин Вандерер. Считайте это первым и последним дружеским предупреждением. Помните, мы внимательно следим за порядком в городе. Можете быть свободны.
   Карл уходил в сторону центра посередине бывшего широкого проспекта, упирающегося за спиной в степь и туман.
   - А можно было и пострелять, повеселиться..., - протянул один из "серых", тот, что был моложе на вид. - Поиграли бы с ним чуток. Опять же тренировка какая-никакая. Ну, и деньги. Видел кошелек? Раз он все равно без пушки...
   - Ну и дурак же ты еще. Видишь, как он одет, как держится? Как стоит, наконец, как разговаривает, как в глаза смотрит - видишь? Голова притом бритая. Наверняка кто-то из центровых. А мы тут его очень удачно прихватили и наказали как бы за нарушение порядка. Все вышло и по закону, и по понятиям. Но - не стреляли и не своевольничали. Никакого беспредела. Нам это будет только в плюс. Пусть с ним другие разбираются. Центровые, они - сам знаешь... Ты вот тут возникнешь перед таким лишний раз, голос поднимешь, а у него, может, как раз охрана, вон там, за руинами.
   - Я лично никого не заметил.
   - На то она и охрана у центрового, чтобы ты ее не замечал, пока не надо. А моргнул бы он? Или там платок вынул, чтобы лоб отереть, или еще какой знак подал? Вот и нет тебя... И меня с тобой заодно. А так - все честь по чести. Ну, все. Разговоры окончены. Двигаемся по маршруту.
   Они медленно двинулись дальше. А Карл успел еще обернуться на ходу и зафиксировать в памяти картину: рыжие от битого кирпича и желто-зеленые от травы и повилики холмы щебня, обрамляющие с двух сторон четкий кадр - белая стена тумана, как белый холст, два одинаковых силуэта, высвеченных солнцем, бросающим перед ними две длинные тени на пустую дорогу. Ему показалось что-то неправильным, и он на ходу придумал, что картина должна быть такая: темная ночь, черные в темноте кучи щебня, лучи прожекторов, перекрещивающиеся на этом белом, и фигура тут должна быть всего одна. Прямо посередине дороги. Темная на белом фоне. Одиночество - вот смысл такой картины. Кто бы только нарисовал?
  

***

  
   - Иеро Вандерер? Да, конечно, я все помню! Еще бы мне не помнить, если я был практически первым человеком, заговорившим с ним в нашем городе! Он поселился в этой самой гостинице и в тот самый день, когда пришел в наш город! Сразу сюда к нам пришел, понимаете? Не к кому-то - именно к нам! Путник знал, где можно остановиться. Его номер тогда был на втором этаже. Кстати, вы можете осмотреть его за очень небольшую плату. Да, спасибо. Марк проводит вас, если желаете. Марк! Где тебя черти носят? Покажи господам двадцать первый номер. И не выдумывай там ничего лишнего, а то знаю я твои сказочки!
   А он, Марк, вовсе и не выдумывал ничего. Он, между прочим, лично отводил господина Иеронимуса в этот вот номер. И господин Вандерер даже дал монетку за работу. Всего два цента - но это же от самого Путника! Марк просверлил дырку и сделал себе настоящий амулет, на счастье. Вот, можете посмотреть. Блестит, как новая? Так Марк начищает ее каждый день! Это же память! Бархоткой натирает, осторожно. Начищает и вспоминает, как сам вел героя по этой лестнице и нес его саквояж. Что? Да, у него был такой небольшой красный саквояж. Нет, не слишком тяжелый. Вот чемодан, который ему оставили друзья - тот был большой и тяжелый. Тот уже носильщик поднимал. А вот саквояж Марк нес до самого стола сам. Нет, ничего в нем не звякало. Пахло? Ну, кожей - чем может пахнуть красивый, под старину, кожаный саквояж. И вот, два цента от самого Иеро. Продать вам монету? Это же память, господа, как вы не понимаете? Единственная память о посещении города господином Иеро Вандерером! И эта память принадлежит лично мне, Марку Кузнецки. Все мальчишки города завидуют моему амулету. А мне с ним везет теперь всегда и во всем. Хоть в школе, если не успел выучить уроки, хоть в разных играх. Сколько-сколько? Господа, да вы просто смеетесь над Марком? Думаете, если он еще школьник, так он не знает настоящую цену вещам? Тем более таким, совершенно уникальным! Ну, хорошо, хорошо... Вы так настойчивы и так убедительны. Но как же я-то теперь без амулета? И что я скажу мальчишкам? А? Что сделал хороший бизнес? И пусть теперь завидуют? И то, правда. Значит, из рук в руки, господа. Ваши деньги против моего амулета. Сделка совершена при свидетелях. Недовольных нет.
   - Ну, что, паршивец, опять продавал гостям свой двухцентовик? Продавал, продавал. Я же по времени смотрел, сколько ты с ними там находился. Ну, давай, делись теперь. Кто грабитель? Я грабитель? Я твой учитель жизни! Я - твой родной дядя! Ну, ладно, пусть двоюродный, тем более... Ладно-ладно, не ругайся ты, племянничек. Не надо жадничать. Я даю тебе работу. Она совсем не трудная, правда? Ты обманываешь туристов. Мы должны работать вместе, заодно. Так? Ну, вот. Так, значит, и запишем. Хе-хе... Надеюсь, это у тебя был не самый последний двухцентовик от нашего Иеро? Нет? Ах, ты жулик, ах, ты мошенник... Но - молодец. Уважаю. Понимаешь толк в бизнесе. Иди пока, отдыхай. Но не очень далеко, чтобы по первому же звонку - сразу сюда! Чтобы одна нога еще была там, а другая - уже здесь!
  
  -- Глава 4. Встреча
  
   - ...Походка подпрыгивающая. Это означает, что человек энергичен, постоянно в тонусе, легко несет свое тело, буквально подлетает вверх. Обычно у таких людей хорошее настроение. Они добры, веселы, при встрече с неприятностью - например, труп на дороге - пытаются вмешаться, оказать, например, помощь и так далее. Вместе с тем, часто у имеющих подпрыгивающую походку небольшой вес. То есть, в прямом столкновении они неустойчивы, хотя и упорны.
   Пожилой, но еще крепкий - проверено многими лично - преподаватель прохаживался между столами, за которыми поодиночке сидели румяные после рукопашной курсанты.
   - Походка приседающая. На фоне толпы, кстати, и "попрыгунчиков" и тех, что "вприсядку", достаточно легко высмотреть. Так и мелькают шляпы - вверх-вниз, вверх-вниз... По тем, кто приседает на ходу, два варианта могут быть. Тут уж смотреть придется. Первый - это просто старый человек с ослабленными мышцами и связками, с больными коленями - он идет, как будто на лыжах едет, приседая на каждом ходу. Он не сам приседает - просто ноги его подводят. Но может быть, наблюдаемый просто в состоянии ожидания. Он ожидает нападения, и поэтому все время в напряжении. Он в тонусе. Он чуть на полусогнутых, как зверь. Постоянно готов к прыжку, к ответному удару. Опять же, с ног сбить тяжелее - такой крепче вбит в землю. С таким, если готов, придется помучиться, потолкаться.
   Он остановился возле окна, слегка двумя пальцами раздвинул жалюзи, выглянул на улицу, на полосу препятствий. Улыбнулся чему-то увиденному. С этой же улыбкой продолжил:
   - Люди не только ходят по-разному. Горбятся, сутулятся - по-разному. Шаркают ногами, снашивают ботинки - кстати, по каблукам можно многое понять о человеке... Они еще и реагируют по-разному на разные раздражители. Вот, предположим, вы в двойном парном патруле. Дистанция, как в учебнике. Сколько?
   - Десять-пятнадцать метров!
   - Так. А почему не двадцать-двадцать пять?
   - Труднее организовать огневое взаимодействие. И помощь оказать в случае чего - труднее.
   - Ну, вот, нашелся у нас речистый и активный, - поманил он пальцем, предлагая подняться. - А теперь, скажите мне, уважаемый курсант, а что вы будете делать, увидев перебегающую дорогу черную кошку?
   - Это суеверие, - заулыбался крепкий белобрысый парень.
   - Суе - верие. Вера всуе. Как-то вы избирательно верите, получается, вот что я скажу.
   - Что значит - избирательно?
   - Ну, вот, например, верите ли вы, что если ласточки летают высоко, так дождя сегодня точно не будет?
   - Это примета, не вера!
   - Конечно, примета! А верите вы, что если утром роса обильная летом - тоже к сухой погоде?
   - Причем все это?
   - Понимаете ли, вы очень непоследовательны, не замечая этого сами. И этим грешит все ваше молодое поколение. Когда вам говорят, что третьим прикуривать от спички - плохая примета, то вы сразу подтверждаете и находите оправдание примете. Ну, да, это от снайперов... Когда говорят вам старики: раз сегодня дождь, так и будет теперь десять недель подряд - вы тоже почему-то верите. А вот в черную кошку - не верите, да?
   - Черная кошка - пустое суеверие!
   - Интересно, а как вы отделяете пустое суеверие от приметы? Вот паучок на паутинке спустился - видите? Это к вестям?
   - И это суеверие!
   - А если рука чешется - к деньгам?
   - Совершенно пустое суеверие!
   - И глаз если правый чешется - тоже пустое... И небо красное ввечеру - к ветреной погоде... И чайка садится на воду...
   - Вы все время путаете приметы с суевериями!
   - Нет, голубчик, это вы путаете. Народ приметил, записал. Все вместе приметил. Но почему вы верите, что ласточки влияют на погоду, но не верите, что черная кошка влияет на судьбу? Это один и тот же народ, знаете ли. Одного времени записи и приметы...
   - Ласточки вверху - потому что давление меняется, и мошка вверх поднимается!
   - Ну да, ну да... Все пытаетесь объяснить логично, так? А не думали вы, что у вас приметы и суеверия отличаются только одним: просто одно вы можете объяснить, а другое - нет?
   - Но так и есть ведь!
   - Не горячитесь. Подумайте хорошенько: раньше не знали о давлении и о том, что оно может расти или падать. Значит ли это, что ласточки раньше были просто суеверием? Раньше думали, что Земля плоская и на китах покоится, а некоторые думали - на черепахе. И не могли они знать, в чем причины красного заката. Выходит, тоже не примета была, а суеверие? А не думаете ли вы, уважаемый, что нечто, которое отбрасываете вы с умным видом, как пустое суеверие - это просто явления, вами необъяснимые? Пока необъяснимые.
   - Да какое влияние может иметь черная кошка, которая перебежала мне дорогу утром на меня, человека?
   - Такое же, как ласточки - на сухую погоду. Нет? Ласточка даже меньше кошки, а погода, климат - он, пожалуй, побольше вас.
   - Да бросьте вы, все это суеверия! Все можно объяснить с точки зрения науки. А что нельзя объяснить - то и суеверие!
   - Так и я о том же самом говорю: не можете вы что-то объяснить, сразу суеверием и обзываете. А у меня вот рука чесалась сегодня, и гонорар я получил, между прочим... А у вас вот - кошка... Ладно, садитесь пока.
   Нет, все-таки преподаватель был не пожилой, а почти старый. Как раз на границе возраста, когда никак невозможно сходу точно определить - то ли ему шестьдесят пять, то ли - пятьдесят пять. Прошлого времени человек. Вон, о приметах и суевериях говорит. Еще вздумает заставить учить такое, и на экзамене будет спрашивать...
   - Запомните, молодежь. Все эти суеверия и приметы надо знать. На каждую из них реагирует человек. И чтобы быть готовым к действию и противодействию, надо представлять себе возможные реакции. Вот черная кошка... Привязалась, да? Но вот он - просто не заметит и пойдет дальше. А шнур от мины, растяжку - заметит? Другой, скажем, шагнет в сторону, чтобы обойти ту кошку. Третий двинет назад. Есть такие, что просто остановятся и присядут на скамейку - переждать. А вы к этому не готовы. Вы ему на пятки наступаете, а в суеверия просто не верите. Вот и показали, проявили себя раньше времени... Мелочь, да? От мелочей зависит жизнь ваших коллег. Ну, не считая уже вашей собственной.
  

***

  
   Где прячут лист? В лесу. Где прячут труп? На кладбище. А где спрятаться от постоянного надоедливого и наглого присмотра неизменной парочки неизвестных в сером? Естественно, там, где много людей. Где можно просто затеряться в людском месиве, в толпе, отсекающей любые "хвосты".
   Иеро шел по городу, спускаясь от центра. Сзади невозмутимо топали два здоровяка в серых костюмах и широкополых шляпах, бросающих тень на лицо. Вот что им могло понадобиться от него? С чего вдруг такое сопровождение? И главное - откуда информация? И еще - о чем именно информация? Если он сам пока еще не разобрался в делах и мыслях...
   Конечно, можно было поиграть - транспорта тут много, и проходные дворы, связывающие параллельные улицы, имелись в большом количестве. Но зачем нарываться? Рано еще спорить с властями. Еще не понятно, зачем сам он тут. Ну, если не считать этого странного тумана.
   На плане города где-то здесь начинался знаменитый рынок, на котором, говорят, можно было купить все, что угодно. Вот совсем-совсем все, что угодно. Даже из старых, довоенных времен - что угодно.
   Рынок по рассказам и слухам был огромен и богат. Если бы его стал описывать средневековый монах, то написал бы, полушутя, что над ним никогда не заходило солнце.
   Осталось только найти этот рынок. На карте он был обозначен маленьким значком. Мол, есть тут рынок. А территории - нет.
   Иеро всегда старался ходить пешком, где это было возможно. Как еще можно понять новый город, если не ощутить его размеров собственными ногами, не споткнуться несколько раз на горбатой булыжной старой мостовой, не проскользить в подобии танца по гладким цветным камням, уложенным красивыми узорами перед магазинами и ресторанами. Ветерок дует с реки, шелестят молодой яркой листвой деревья, солнце пускает зайчиков зеркалами отмытых витринам. Хорошо!
   В старых городах мест для прогулок всегда было много. Можно было зайти невзначай в какие-то лабиринты старинных зданий или вдруг оказаться в парке, открывшемся среди кварталов жилых домов, или выйти неожиданно к берегу реки, не облагороженному еще бетонными плитами.
   Бывали в жизни Иеро города, где тротуаров просто не было. Там никто не ходил пешком, и на пешехода смотрели с непонятным прищуром: то ли жалели, то ли презирали. В таких городках все и всюду ездили на автомобилях. В магазин, в прачечную, на работу и с работы, в кино и в театр - всюду на машинах.
   А здесь, в Райхштадте, и тротуары были везде, и машин на улицах хватало, и закоулков, лабиринтов, горок и набережных...
   Проспект Свободы тянулся все дальше, а в стороны уходили симпатичные улочки и переулки, так и просящие пешехода заглянуть под сень плотно растущих южных деревьев, поглядеть на старинные невысокие здания, спуститься вон там, за углом сразу, в подвальчик, где обещают темное пиво и жареную свинину с чесноком и луком. Гавелова улица. Иеро проверил по карте. Действительно, Гавелова. Как-то у него не совпадало название города с названием улицы. Было что-то тут не правильным. Акценты не те.
   Рынок начался неожиданно. Не было перед входом на его территорию фанерной арки, крашенной зеленой масляной краской - кстати, откуда это воспоминание? Такое ощущение, что совсем недавно еще было - фанерная арка, зеленая жирная краска с потеками, вечный ее запах, въедающийся в одежду, красные буквы по самому верху...
   Иеро задумался, приостановившись.
   Сразу же к нему подскочили, тряся тряпками, какие-то старухи. Они не шумели, как обычно бывает на южных рынках, не дергали за рукав, не смотрели проникновенно в глаза, объясняя насущную необходимость покупки этой рухляди. Просто обступили и потряхивали каким-то старым заношенным тряпьем. Как будто стоят тут просто так, погулять вышли. Имеют право на прогулку по своему городу. Но он даже не успел отмахнуться или просто помотать головой, что не нужно, не покупатель он. Сами вдруг потеряли интерес и отвернулись, рассматривая красоты старого города. Видно, заметили "провожатых".
   Позади, в центре, были совсем новые дома. Затемненное стекло, сталь, блестящая ребрами на солнце, бетон основания. А тут уже были только старые, даже старинные здания. Максимальная высота - три этажа. Красный кирпич, розовый и желтый мягкий камень, рассыпающийся под пальцами, вычурные кованные балкончики, какие-то мансарды под самой крышей с маленькими косыми окошками... И еще - внезапно закончилась зелень. Как будто вода не доходила сюда, или просто не было земли, чтобы укорениться ростку. Ни одного деревца. Сухая толстая виноградная лоза оплетала водопроводную трубу, поднимаясь ко второму этажу, тянулась выше тонкими побегами. Тоже уже сухими.
   Иеро снял шляпу, тщательно протер ее изнутри носовым платком, потом утер пот с бритой головы. Все-таки удобно летом без волос. Ветерок сразу остудил и лоб, и затылок. И хотя солнце все равно совсем по-летнему припекало, но с волосами до плеч было бы не в пример жарче.
   Шляпу он купил на площади, в небольшом магазине мужской одежды. Высокая тулья, широкие, чуть не в ладонь, поля. Прямо Чикаго тридцатых годов. Кстати, обдумать это, сделал он очередную зарубку в памяти. Есть в этом что-то, какая-то подсказка.
   Обернувшись вокруг, как бы просто так, осматриваясь на новом месте, он кинул взгляд назад: парочка "серых" стояла неподалеку, в упор, не скрываясь, рассматривая его и бабок, что стояли с какими-то вещами под стенами домов, разложив их на старых газетах. И тут Иеро понял, что он уже пришел к рынку. То есть, шел, шел к тому значку, что показывал на карте местоположение торговых рядов, и внезапно пришел.
   Улица сузилась. Куда-то пропали вечно спешащие и подгоняющие друг друга автомобили. Между домов протянулись веревки, на которых, как и на чугунных старинных решетчатых воротах во дворы, были развешаны предметы одежды и нижнего белья. Под веревками лежали газеты, придавленные с краев кусками кирпича или досками. На газетах были выставлены поношенные сапоги и ботинки.
   Под одной стеной вытянулся самодельный прилавок из составленных плотно ящиков, накрытых какой-то выцветшей клеенкой. Тут стояли книжники. Книги перед ними были потрепанные, некоторые без обеих обложек. Но рядом толпился народ, рассматривал, торговался. Интеллигентного вида бродяга в ковбойской шляпе на голове и черных тапочках на босу ногу застыл с краю, вчитываясь в текст и неспешно переворачивая страницы.
   Вот это - рынок. То место, куда Иеро шел, чтобы затеряться, заблудиться в толпе, послушать дыхание города и его речь. Вот народ. Вот рынок. Осталось сделать последние шаги. Он оглянулся через плечо: "серые" не шли за ним, остановившись в начале квартала. Один из них закурил, посматривая вокруг, другой что-то горячо говорил, тряся поднятым кверху указательным пальцем.
   Иеро пожал плечами и шагнул вперед.
   Рынок, он же маркетплац, он же маркт, он же плаза и еще сотни и сотни наименований на разных языках был совсем не таким, как представлялось ранее. Не было какой-то центральной площади, заставленной торговыми рядами. Не было крытых помещений и не было высокого забора вокруг, практически не спасающего от воров, но создающего иллюзию некой отделенности, изолированности от остального города.
   Просто сначала Иеро шел по городу, между жилыми домами, магазинами, офисными центрами. А теперь он шел по рынку. В рынок был превращен целый городской район. Стояли такие же, только более обветшавшие, дома. В некоторых, похоже, все еще жили - тянулся дымок от печей, слышался запах съестного. На балконах сушилось цветное белье. Во многих домах кирпичом были заложены окна первого этажа. Там, наверное, были склады. В магазины и торговые ряды были превращены дворы, закрывающиеся на ночь на большие тяжелые чугунные ворота с замками в два кулака, сейчас свисающими на черных цепях незапланированными украшениями. Местами жилья уже не оставалось. Сквозь провалившиеся крыши с улицы можно было увидеть небо. В оконных рамах блестели редкие последние клыкастые осколки стекла, выбитого когда-то людьми или природой. Местами руинами стояли только стены со следами старой штукатурки и росписями разноцветными красками. Оттуда тянуло гарью и неповторимым концентрированным запахом грязных постелей. Похоже, жили не только в домах, но и в таких развалинах, вокруг костров.
   Шум. Еще тут было очень шумно.
   После центральной улицы с приятно шуршащими дорогими авто, и негромких культурных разговоров прохаживающихся горожан, этот шум просто оглушал. Тут кричали друг другу из окон и с балконов, разговаривая через улицу. Продавцы истошно вопили, призывая покупателей. Рычали маленькие трехколесные грузовички, развозившие грузы. Покупатели ругались и торговались, экспрессивно, как в Италии, потрясая руками и приводя все новые и новые доводы в пользу немедленного снижения цены.
   Все стояли вперемешку, и возле остро пахнущих кожей обувных рядов вдруг откуда-то несло соленой рыбой, а возле сладостей и разных тортов - подгнившим мясом. Тут же катали свои тележки разносчики еды и напитков.
   - Поберегись, поберегись! - кричали над ухом зазевавшегося покупателя грузчики, гулко хохоча, когда тот шарахался в сторону.
   Иеро почувствовал чужую руку в кармане пиджака и демонстративно расставил руки в стороны, слегка поворачиваясь, как в примерочной перед зеркалом, влево и вправо. Мол, копайся, копайся, мальчик, так тебе удобно? Я не мешаю? Захохотали окружающие. Пригнувшись низко, метнулся в сторону неудавшийся воришка. Кто-то подсек его ноги, он рухнул плашмя на груду разномастного мусора, извернулся, как ящерка, и на четвереньках, не поднимаясь, скользнул в узкую темную щель между домами.
   - Ха! В шляпе ходит, а вроде нормальный! - на плечо Иеро опустилась тяжелая ладонь.
   - Понимает, а? - толкнули справа.
   Вокруг вдруг оказались очень дружелюбно настроенные местные люди. Они смеялись над приезжим, зашедшим в одиночку в рыночный район, пожимали ему руку, знакомясь, хлопали по плечам, радовались ситуации. Подходили еще люди, им рассказывали, экспрессивно размахивая руками, показывали, что и как, смеялись, те тоже включались в веселье. Иеро вдруг стал центром небольшой толпы в узком закоулке между торговыми рядами.
   - Спасибо, что приехали, мастер Фридрикус, - шепнул кто-то, стоящий за спиной, прямо ему в ухо. - Не оглядывайтесь! Нам еще рано знакомиться лично. Просто помните, вас здесь очень ждали. Вы нужны нашему городу.
   Уже оборачиваясь, Иеро почувствовал внезапную пустоту за спиной, которая опять заполнилась чужими телами плотной толпы. За спиной теперь стоял один из грузчиков, казалось, только что скинувший тяжелый ящик с плеча. Горячий, пахнущий потом и машинным маслом, он был таким большим, что Иеро просто уткнулся носом в его грудь. Нет, пожалуй, шептал не он. Такой не шепчет - кричит.
   Улыбаясь налево и направо, кивая, пожимая руки, он выдрался из толпы. За ним бежал с белозубой улыбкой от уха до уха паренек лет пятнадцати на вид.
   - Господин! Вы обронили бумажник!
   Ага, как же. Обронил. Внутренний карман до этого был надежно застегнут. Выходит, они тут все в одной компании. У мелкого воришки не вышло - организовали толкучку, показали молодому, как надо работать. Иеро в восхищении помотал головой, рассмеялся. Паренек рассмеялся тоже, протягивая бумажник. Ну, что же. Вот тебе, заслужил. Иеро протянул купюру и был удивлен, что ее не приняли.
   - В чем дело? Ты нашел бумажник, я тебе благодарен.
   - Нам сказали, господин, что вы гость нашего города. Не стоит обижать хозяев.
   Еще миг, он отступил назад, пригнулся, ввинчиваясь в толпу, и вот уже не виден. А "гость города" остался стоять в раздумьях о полученном от, видимо, каких-то "хозяев" статусе, подкидывая на ладони возвращенный бумажник.
   Незаметно он дошел до следующей невидимой границы, отделяющей рынок от города. Дальше снова были жилые кварталы. Там впереди прогуливались люди и ездили машины. Иеро обернулся: сзади был совсем другой мир.
   На границе двух миров сидел на выщербленных ступеньках гитарист в защитного цвета куртке и брюках, и напевал странно знакомую песню:
   Ты не достроил на песке безумно дивный, чудный город.
   Я спешил к тебе, но он, увы, тебе уже не был дорог.
   Ты забыл бы постепенно обо мне.
   Но я достроил все же твой безумно дивный, чудный город.
   Гитара звенела, голос был тихий и глухой. Мимо шли люди, не обращая внимания. Иеро остановился - в кармане лежала купюра, приготовленная для того паренька с бумажником. Вот она и полетела в раскрытый футляр гитары, стоящий у ног певца.
   И забудешь постепенно о войне.
   И миллионами огней тебя прельстит мой чудный город.
   Кивнув благодарно, допел музыкант и тут же стал убирать гитару. А сзади снова вежливо кашлянули и опять прозвучали те же слова:
   - Представьтесь и предъявите оружие. Медленно и осторожно.
   На расстоянии двух шагов опять стояла парочка в сером. Другие, похоже. Те просто по времени не могли оббежать вокруг и теперь дожидаться здесь. Хотя похожи, как родные братья.
   - Я не вооружен...
   - И этим нарушаете. Так. Приметы сходятся, - негромко сказал один. - Худощавый, выше среднего роста, бритый, глаза карие, рот маленький, губы тонкие... Господин Путник? Разве вас не предупредили, что мы следим за порядком и исполнением закона? Сожалею, но придется пройти с нами.
   - Не так быстро, не так быстро, - кто-то сзади отодвинул Иеро в сторону и выступил вперед.
   Тоже бритый наголо. Шляпа в правой руке. Вернее, шляпа на правой руке. А что в руке - скрывает шляпа.
   - Во-первых, вы еще на территории рынка.
   - Не так. Территория рынка закончилась метром ранее, - спокойно ответил один из "серых", разведя руки в стороны и показывая, что он ни в коем случае не собирается спровоцировать подошедшего на стрельбу.
   - Да? Ну, ладно. Пусть - уже город. Дальше что и как?
   - Он без оружия.
   - Он - с оружием.
   - Мы просили предъявить, он отказался. Второй раз за этот день. Мы следим за ним с самого утра.
   - Это совершенно никуда не годится. Следить за солидным человеком, за гостем города... Я - его оружие. Вот моя лицензия, - в левой руке трепетала какая-то бумажка.
   Правая оставалась под шляпой.
   Иеро с интересом наблюдал за сценой. Он пока не чувствовал никакой существенной угрозы для себя лично, но угрозу, исходящую от своего неожиданного защитника, почувствовал сразу. Причем, угрозу не в его сторону.
   - А ведь мы знакомы? - вдруг шагнул непрошенный защитник вперед, заглядывая под поля серой шляпы. - Геннадий Николаевич, товарищ майор, ты здесь теперь, что ли?
   - Не зарывайтесь, Либер, - проскрипел тот сухо. - Генрих Кузнецки, к вашим услугам.
   - А-а-а... Генрих... Ну, да. Ну, да, конечно. Так мы теперь пойдем, значит?
   - Идите. И помните, что мы следим за порядком!
   Серые синхронно отступили в сторону, а Либер, приобняв Иеро левой рукой, повел его прямо, бормоча на ходу:
   - Сейчас с женой познакомлю. На стол поставим. Поговорим малость. А серым - хрен по всей их наглой морде. Ух, ненавижу гадов! Идем, идем!
   Иеро и не упирался.
  

***

  
   Да, я мог тогда стрелять. С полным на то основанием мог. Вот так, как вас, видел его. Нет, ничего личного. Я и не знал его раньше. Получили ориентировку, дежурили у рынка. Нет, на рынок нам было нельзя. Таков тогда был порядок. Такие понятия. Там надо нас целый полк вводить, чтобы все спокойно было. А мы не армия какая-нибудь. Кто мы? Ну... Как сказать-то. Налоговая полиция и арбитражный суд в одном флаконе - вот. Мафия? А чем та же мафия, извините, отличается от налоговой полиции? Формой? Или вы сейчас о чем?
   Так вот о нем, значит. Нет, опасности от него не было. А вот закон он нарушил. И не единожды. Пришлось задерживать. Но тут этот вмешался, Либер. У нас с ним такая тайная война была в то время. Он нам пакостил, а мы - ему. Почему не убили? Что мы, убийцы, что ли. У нас все-таки понятия есть и правила мы знаем. Убивать за просто так никто не будет. Это же беспредел. И потом, он ведь тоже стрелять умел. Да еще как. Вот и увел этого. Куда? Ну, к себе, думаю, домой. Мы-то что? Мы продолжили патрулирование. А что мы должны были делать? Закон соблюден. Либер, конечно, гад, но ничего противозаконного не совершил. Все было по делу. И лицензия у него самая настоящая. Я же лично ее и выписывал. А кто знал, что так оно потом станет? Вот тогда, когда всему кирдык был, тогда лицензию и выписывал. Мужик он, кстати, аккуратный. Контракты выполняет, закон чтит, понятия уважает - чего мне с ним делить?
   Тот-то что, второй? А чего ему? Постоял тихо, послушал и ушел с Либером. Даже не оглянулся. Знал бы я заранее, как оно будет, расстрелял в спины обоих. И пусть потом хоть под суд, хоть куда - порядок в городе важнее.
  
  --

 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
Э.Бланк "Пленница чужого мира" О.Копылова "Невеста звездного принца" А.Позин "Меч Тамерлана.Крестьянский сын,дворянская дочь"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"