Местные предложили кататься на велосипедах. А на слова, что у них же с собой нет ничего, ответили, что найдут. И покатили все вместе.
Село стояло на круче над морем. Не над самим морем -- так не строятся, а возле балочки, тропинка по которой и уходила вниз. Здесь наверху была степь, звенящая цикадами и жаворонками, среди зелени садов - дома и сараи, обязательно штукатуренные и крашенные белой известью, ярко-синие наличники и ставни, которые по летней жаре в некоторых домах вовсе не открывали. А внизу под обрывом был узкий пляж от горизонта до горизонта и синее-синее море.
Покатавшись по селу и показав приезжему, где и что тут у них расположено, повернули к морю. По тропе, по двое в ряд, аккуратно, привставая на педалях и постоянно поттормаживая, спускались по балке к пляжу, от которого в море отходил перпендикуляр старого пирса из ржавых труб и черных от солнца и воды досок.
Спускаясь, расходились в стороны, клали велосипеды, скидывали рубашки.
Андрей захотел показать класс. Он шел последним, и когда перед ним раскрылось пространство, не стал тормозить, а наоборот, нажал раз-другой, довернул руль, подпрыгнул, протарахтел по доскам пирса и вылетел в море, как в кино, с медленно вращающимися колесами, пускающими солнечные зайчики, с полощущей за спиной расстегнутой летней рубахой...
- Ш-ш-шух-х-х! - сказало море.
В ушах сразу зашумело, в глазах потемнело, велосипед потянул вниз. Тут оказалось неожиданно глубоко.
Андрей бывал на море. И обычно там, где пляж, до настоящей глубины надо было идти и идти. А тут снизу темнело, где-то уже далеко вверху светило солнце...
- Ах-х-х... Тьфу! - вынырнул он, крутнул головой, отбрасывая волосы, успел вдохнуть.
Велосипед же! Он же не свой!
И снова нырнул.
Догнал, прихватил за раму, дернул вверх. Тянул, ожесточенно работая ногами и одной рукой. Когда прорвался сквозь последний слой, море дало дружеский подзатыльник, подталкивая к берегу. А когда Андрей уже обрадовался, что вот же, шагов двадцать, не больше -- на плечи легли тяжелые ласковые лапы, и потянуло назад.
Высунуть голову. Вдох. Нырок под волну. Вперед, вперед, вперед... Берег как будто не приближается. А волна, шлепнув сердито по берегу, тянет обратно, в глубину.
И тут как бы прорвав тишину и шум воды -- крик в ушах, общий крик:
- Руку! Давай руку!
Все распластались по пирсу и тянули руки к нему -- и это не двадцать шагов. Это же совсем близко!
Рывок. Еще один. Кончики пальцев, потом ладонь в ладонь. Кто-то уже за локоть тянет.
Но велосипед Андрей не бросил. Так с ним и вытащили.
- Ну, ты крутой... Хоть и городской.
И тут Наташка увидела набухающую темной кровью глубокую царапину и первые капли, падающие на доски.
- Ага! - сказала она и ткнула пальцем. - Он, выходит, кровь пролил за ваш сраный велосипед! Лечите теперь!
Платком перехватили, повели велосипеды обок, потащили городского в медпункт. А Степка с Петькой -- у них тут имена были самые простые, как в старые времена -- поглядели друг другу в глаза со значением, кивнули чему-то им понятному, мыслям общим каким-то.
Вместо медсестры была веселая кудрявая очень симпатичная девчонка года всего на два старше их. Такая симпатичная, что даже неудобно. Она весело всех отругала, потом так же весело и энергично промыла царапину, рассмотрела ее хорошенько и сказала, что зашивать не будет. Посыпала порошком каким-то, забинтовала туго. Дала еще таблетку выпить. Посмотрела на старинную укладку со стеклянным шприцем, но потом махнула рукой. Море -- оно само лекарство. Нет в нем заразы. Но все равно - не мочить пока.
И был вечер.
А как стемнело совсем, когда уже легли все спать -- ложились там рано, но и вставали рано, иногда и до свету -- в окошко в маленькой комнате, которую всю отдали Андрею, легонько побарабанили. Под стеной, сливаясь с тенями стояли беловолосые от солнца и моря Степка с Петькой.
- Вылазь, - было сказано полушепотом.
Вот тебе пятнадцать лет, и лето. И еще не настоящая ночь, а так -- темно просто, и небо черное, и звезды. И вот ты выберешь приключения и товарищей или кровать и сон?
А потом был костер над самой кручей, ветер, кидающий дым в лицо, как бы ты ни сел, море далеко внизу, тяжело ворочающееся, дышащее, как огромный единый организм. И мальчишки -- одни мальчишки.
- Вот, смотри, - сказал один и потащил вверх штанину. - Вот, видишь? Это я на скалах купался и море приласкало, толкнуло сзади. Пошутило так.
- А у меня -- вот, - сказал другой. - Вот тут, видишь? Рыбу ловил, а лесу голыми руками держал. Кто же знал, что так рванет? Руку располосовало, шрам теперь на всю жизнь. Но снасть все равно не упустил!
Каждый по очереди хвалился своими шрамами, как старые солдаты в перерыве между боями обсуждают раны. И некоторые были -- ого-го, другие -- так себе. Были и совсем по дури. Были как-то еще. Но все они пролили кровь в море. А потом к ним море приходило во сне. И теперь они все -- Рыцари моря. Нет, никакого там клуба! И не общество никакое. Но вот просто -- Рыцари. Да.
Они пекли в костре молодую кукурузу, обрывали черные сгоревшие листья и вгрызались в сочное и сладкое. Кто-то сбегал за балку на бахчи и принес маленький еще арбуз. Ножи были у всех. А ты как думал? Вот намотал на руку снасть, а ее вдруг зацепит? И тюкнешься в море, и останешься -- кто тебя там искать будет, что ты! А нож -- вот он. Вжик, и все. Резали арбуз, ели все, перемазываясь сажей от той полуобгорелой кукурузы и сладким соком раннего арбуза...
А потом при свете костра, отворачиваясь от других, писали на бумажках свои тайные имена и кидали в огонь.
Это имя -- тайное. Оно только между тобой и морем. Понял, да? Не говори никому! Море само позовет, когда будет надо.
Андрей не понимал ничего, но все было таинственно и здорово до трепетания в животе и мурашек по спине. И его бумажка сгорела, а пепел унесло ветром.
...
- Ну, кто приходил? - спросил утром Степка, подойдя сбоку и прилаживаясь к шагу.
- В смысле?
- Ну, ночью, во сне, помнишь? Кто у тебя был?
Андрей задумался, ответил неуверенно:
- Мужик. Такой, знаешь, богатырский, огромный. И веселый.
- Блин. А ко мне -- тетка!
- Все в игрушки играетесь? - бросила, проходя, та кудрявая.
Она уже закончила школу и совхоз отправлял ее в училище -- на медсестру. С возвратом. Так что она была, получается, совсем почти взрослая. Звали ее Ольгой. Андрей просто так узнал, просто в разговоре, случайно совсем, не специально.
...
Ему повезло в жизни: он повидал всю страну. То армия, то работа... Окунал руки в Белое море, в Балтийское, в Охотское... Да везде был, почитай. И море было добрым к нему.
...
Андрей Васильевич звонко шлепнул губами, резко проснулся и сел, глядя в темноту комнаты.
- Что? - спросила Ольга. - Что?
- Что-то на море, - быстро собираясь, объяснял он. - Что-то плохое случилось. Слышишь, какой ветер?
- Тогда я соберу медицинскую сумку, - ответила она.
Андрей Васильевич шел вдоль улицы села, опираясь на трость. Так-то он мог нормально ходить, когда расходится. Но с утра или наоборот, под вечер, колено отказывало. Старость -- не радость.
Он постукивал по заборам, и за спиной начиналось шевеление: включался свет, выбегали маленькие фигуры во двор, потом потянулись за ним, стали обгонять, сбегая вниз, к морю.
Мишка греб из последних сил. Он был самым младшим в команде, и гордился, что его тоже взяли. В этот раз они готовились к шлюпочным соревнованиям. И их команда под руководством пожилого уже Алексея Михайловича отрабатывала на глубине:
- Раз, - говорил тренер. - Два. Раз, два. Не как кому удобнее и проще, а в ритме, по моей команде. Ясно? Раз, два.
Навалившись на весло всем телом, вытягиваешь его из воды, потом проносишь назад -- сам-то уезжаешь вперед, чуть повернуть, чтобы без лишних брызг, а потом -- как тянешь штангу. Упереться в переднюю банку, тянуть, чтобы все весла шли ровно и одновременно.
Но тут вдруг солнце сменилось откуда-то прилетевшими тучами, и ветер стал завывать, а шлюпку резко потащило от берега. Тренер опустил лодочный мотор, дернул за шнур раз, два... Снял крышку, подкрутил, снова дернул. И дергал, дергал, дергал, шипя сквозь зубы. А потом они все вместе стали грести к берегу -- мотор так и не заработал.
И это вовсе не странно на море, когда ветер с берега, а волны, вроде, навстречу ему. И шлюпка идет по волне. Только никак не приближается резко очерченный утес. Они гребут, выбиваясь из сил, а море играет -- тянет обратно. А они гребут...
Мишка сбил мозоли. Руки щипало, от боли становилось жарко. Но бросать весла было нельзя. Можно было только кинуть взгляд через плечо -- далеко еще?
Бросить весло нельзя, мы -- команда. Пацаны упирались до слез. А Алексей Михайлович кричал, считал, задавал ритм, уговаривал, говорил что еще же немного, парни, ну, наддайте!
Наддали уже из последних сил, тренер вдруг выпрыгнул в воду -- ему было по грудь, стал толкать, помогая. С передних банок тоже посыпались -- там же ближе к берегу. Все разом тянули, толкали, гребли. Последняя волна позволила вытащить шлюпку на песчаный пляж под кручей, подтолкнула, рассыпалась пеной.
Откуда-то вдруг набежали местные, стали помогать. Седая кудрявая косматая бабка, не зло ругаясь, раздавала большие белые таблетки глюкозы.
Местный незнакомый дед остановил Мишку, разжал его руки -- по обеим ладоням багровые полосы до мяса.
- Степка, Петька, - строго крикнул. - Гляньте-ка, что тут!
Подскочили два белобрысых пацана, чуть старше Мишки. Глянули, перемигнулись как-то, отвели к старухе. Та ругалась уже совсем не по-доброму, мазала прохладной мазью, заматывала белым бинтом. Всех повели в гору, придерживая за плечи -- договорились разобрать по домам на ночь.
Возле шлюпки позади остались два старика. Местный тыкал в море, тыкал в небо, замахивался тростью. Алексей Михайлович только ежился и, похоже, совсем не отвечал, хотя умел. Потом уже с горы мальчишки оборачивались, видели, как стоят двое плечом к плечу и смотрят на волны.
Степка с Петькой отвели Мишку в один из крайних домов. Сказали странное, чтобы ложился прямо в одежде и ждал. Через пару часов село затихло и снова уснуло. А в Мишкино окно мягко стукнули раз и другой. Махнули из палисадника -- выходи, мол.
Потом был костер на круче, куча местных, неспешные разговоры, бумажки, тайное имя, сгоревшее в огне, как порох, даже без пепла, кажется.
- Никому! Особенно -- девчонкам!
Говорили: если задержатся они здесь, так сводят их в балку -- там абрикосы и вишня. И на бахчи еще. А если наломать кукурузы и напечь ее в костре! Сами-то откуда будете? Ого! Далеко вас занесло.
А дома старая, но все такая же синеглазая Ольга сурово смотрела на Андрея:
- Все в свои игрушки играешься? Ох, старый, доиграешься так! Море -- оно ведь игр не любит. Оно всерьез.
- Ты видела? Какие еще игрушки? Людей, считай, спасли.
Она вышла на двор, пошла на кручу, смотрела в море, просила. Ну, не понимают они, мальчишки эти. Для них -- это как игра, что ли. Вся жизнь -- игра.
А Андрею приснилось, что кто-то назвал его тайное имя. Женщина. То есть, девушка -- девчонка совсем. В выцветшем сарафане, со спутанными от ветра волосами, сквозь которые ярко синели глаза.
- Идем, - сказала она и протянула руку.
Утром за командой прислали автобус. В автобусе были и настоящие матросы -- они пошли разбираться со шлюпкой. Алексей Михайлович с ними остался. Сказал, что доберется по морю -- надо же сдать судно.
Андрей Васильевич умер ночью. Улыбался во сне -- так с улыбкой и умер.
Ольга сидела на круче и плакала, а ветер сушил слезы.
А местные мальчишки, плотной группой провожая приезжих, со значением кивали Мишке, говорили, чтобы приезжал, что он -- как свой теперь. И только один из белобрысых -- Степка, что ли -- спросил, уже прощаясь:
- Кто приходил-то? Ну, ночью, во сне -- кто к тебе приходил?