Наташка любила все живое. Кошек, собак, голубей, воробьев, даже червяков и жуков. И пауков, в отличие от большинства девчонок, не боялась, а рассматривала с восторженным любопытством и даже с восхищением. Вот если простой девчонке показать мышь - такой визг будет, что прямо дырки в ушах. А Наташке хоть бы хны. Она их и в руку может взять. И поцелует в усатую морду - не побрезгует.
Папка ее баловал. Поэтому, что бы она ни придумала, он первым делом соглашался, а уже потом начинались разговоры и обсуждения. А мамка была суровая. Она смотрела строго, размышляла о будущем, думала, что, как и к чему. Вот, например, притащит Наташка больного голубя домой и начинает его лечить. А мамка сразу полезет в энциклопедию, разберется с голубиными болезнями, и пока Наташка в школе - выкинет болезного подальше. Дочке же скажет, что вот форточку она сама забыла закрыть, а голубь и улетел. Выздоровел, видать, и улетел.
Поэтому живность в доме водилась, но чаще жила на улице. У них был небольшой огородик неподалеку, а еще бетонный гараж. И за гаражом - клетки. В огороде к Наташке приходили ластиться соседские коты. А в клетках за гаражом жили кролики.
Нет, дома тоже кот был. Это уж как у всех почти. Но только один. И только после того, как мамка отнесла его в ветлечебницу на разные специальные процедуры. После тех процедур он стал большим и прожорливым. Много спал и не любил бегать за бумажкой на нитке. Но все равно иногда удивлял всех, вытаскивая вдруг на кухню при гостях большую мягкую игрушку и с явным удовольствием ею прилюдно овладевая.
- Милый,- подпирала мамка щеку ладошкой.- Да как же ты? У тебя ж там нет ничего...
- Ну, он-то этого не знает,- смеялся папка.
И Наташка смеялась с ним вместе.
Однажды случилось так, что шла Наташка домой с работы - она уже работала. И тут увидела бабок сердобольных, столпившихся вокруг лежащей собаки с причитаниями и охами-ахами разными.
Наташка рявкнула на бабок, раздвинула их, присела к псине. Собака дрожала мелкой дрожью, не открывая глаз. Из открытой зубастой пасти тянулась нитка слюны и крови. А бабки сзади рассказывали всякие ужасы. Что, мол, Машка - это так они звали свою местную собаку, что жила в яме под гаражами, а все ее подкармливали - понесла щенят. И в той яме их выкормила. А как стали они подрастать - а росли большие, порода сторожевая в них чувствовалась - пришли хозяева и убили всех, чтобы не водились тут недалеко от жилья собачьи стаи, чтобы никого не облаивали, охраняя свое место жительства. А Машка, мол, щенков своих защищала. Потому что своих щенков защищает любая собака. И за то, мол, получила ломом по морде, сломанные зубы справа, дырку в щеке и много еще чего.
- И сотрясение мозга!- кричала самая старая и седая бабка, принесшая в сетке-авоське кастрюльку со старым супом.- Вон, как ее трясет-то всю!
Дальше было так, как обычно бывает с Наташкой. Она достала машину, довезла собаку до клиники, заплатила за все процедуры, хоть и предлагали - лучше усыпить. Все равно ведь псина жить не сможет, так говорили.
Выяснилось, что сломана нижняя челюсть и слева и справа, порваны связки, и теперь все время будет открыта пасть, и все равно ни жевать, ни глотать - только пить, потому что язык, вроде, цел, вроде, да и то все будет - с трудом.
За деньги хирург два часа связывал проволочками осколки костей.
Кстати, как-то Наташку спросили:
- Слушай, а ты людей-то вроде не так сильно жалеешь, как собак, да кошек...
А она ответила серьезно:
- Так люди - они же думать могут. Отвечать за свои поступки. И еще могут сказать, что и где у них болит. А животное - оно же ни в чем не виновато. И ничего сказать не может. И понять не может - почему больно и за что ему такое...
Мамка тогда как раз была в санатории по путевке, и Машка стала жить в квартире. Папка-то никогда не возражал.
Мыть собаку было нельзя, потому что еще раны не зажили. Зато надо было регулярно ставить уколы и всякие капельницы, что крепкая дворовая псина позволяла с собой делать без возражения. Даже не рычала.
А еще собаке надо гулять. А она не ходит. То есть, поставить на ноги ее еще можно, а заставить выйти на улицу - уже нет. И Наташка на руках таскала - потом взвесили, получилось почти тридцать килограммов в этой Машке. Вытащит Наташка Машку, утрет пот, поставит собаку на ноги в тенечке под деревом, покараулит слегка. Потом - опять на себя, и вверх, на третий этаж. Даже поводка никакого не было, потому что куда она убежит, больная эта?
Кот фыркал сначала, а потом стал ходить буквально под мордой собаченции, и чуть что - в морду ей, в морду. Она же не может ничем ответить. А он тут, вроде, хозяин.
Кормила Наташка Машку два раза в день. Варила мясо с рисом, клеила маленькие фрикадельки, совала в глотку, на самый дальний край языка, чтобы только проглотить. Машка глотала и шумно дышала. С языка на грудь лилась липкая слюна.
А бульон Наташка больше ей не давала. Машка жила на балконе, где воздух был и птички чирикали. И однажды Наташка ей супа оставила. И ушла. Суп, наверное, скис на теплой погоде, а Машка лакала и лакала - ей-то, дурынде, все равно. Потом три дня балкон отмыть не могли. Чуть не из шланга уже поливали и протирали потом, поливали и протирали.
Вроде, челюсть стала подживать. И температура пропала. И язык уже не висел от слабости до самого колена. И порыкивать стала басисто, взлаивать на прогулках.
Тут-то отец принес новые известия о событиях с Машкой. То есть, ее раньше жалели за муки, а еще за героизм - щенков ведь защищала. Но выяснилось, что никаких щенков там не было в помине. А была лихая и злобная Машка, которая любила подбежать сзади к возвращающимся с работы мимо гаражей, гавкнуть внезапно, пугая, а потом еще и укусить того, кто шарахнулся в сторону. Мол, кто дергается, на того и реагирую. Когда пятерых покусала, народ не выдержал, пришел толпой и забил Машку. Чуть не до смерти забил. Но тут уже старушки спасли - оттащили собаку в сторону.
Вот тут-то мамка из санатория и вернулась.
Приходит Наташка с работы, а Машки нет.
- Мам, а собака вот тут была...
- Так, убежала! Дикая вовсе. Я ее погулять вывела, а она - шасть в кусты...
Мамка глядела честными глазами. И ведь могло такое быть. Уже бегала Машка.
- А шлейка? Я же шлейку ей нацепила!
А мамка поводок-то отцепила. Чтобы порадовалась собачка, побегала.
Вот тут было!
Наташка рассказала, какая Машка героиня, как она своих щенков спасала - ну, не будет же она рассказывать всякие гадости про больную собаку! Как болела она, как ни разу ни на кого даже не зарычала, когда ей уколы ставили, и когда хирург челюсть собирал, и как она теперь всякими лекарствами проколотая, и что ни глистов, ни блох у нее нет, а глаза-то умные какие, и чуть не плачут по щенкам...
В общем, мамка сама чуть не заплакала.
Потом они с Наташкой рисовали объявления и до ночи развешивали по всему поселку. Мол, люди добрые, кто увидит такую собачку, вот такую и такую, так не пугайтесь вы, она инвалид и даже не кусается. Так просто подходите, берите за ошейник, тащите к нам на третий этаж, а уж мы вам тут отсыпем, отблагодарим, чем богаты.
Утром субботы Наташка пошла искать Машку по кустам. Она чуть не ползала на четвереньках, находила собачьи следы, прикидывала размер собаки, и если похоже было, шла по следу, как настоящий следопыт. Много в поселке собак оказалось! Да все разные такие.
В одном месте, возле стройки, нашла на плоском камне тесто от пельменей. Как будто кто выковырял мясо, а сами пельмешки без мяса бросил.
Она?
Работяги со стройки сказали, что забегала вчера к ним собачка. Больная, ага. Есть сама не могла. Они ей пельмешек-то дали, так она языком их ворочала, ворочала...
Машка! Где же? Куда побежала?
А следов-то больше нет. Асфальт кругом...
Наташка зашла в магазин, что на самом въезде. Мол, можно, объявление повешу на витрину. Очень, мол, надо. А что у вас за бумажка? А покажите. А вон на улице не ваша собачка случайно сидит?
Видели, как девчонки собак обнимают? Вот так. И еще вот так. И вот так.
Добрые люди уже "раздели" Машку. Сняли новую красивую кожаную шлейку.
Собака ночь провела на улице. Впервые за месяц. Голодная, холодная, дрожащая, не узнающая местность, всех боящаяся. Челюсть болтается, язык висит, глаза больные-больные... Эх...
Повела ее Наташка домой. Поставила в ванну. Поливала теплой водой и мыла человеческим вкусно пахнущим шампунем. Уже можно было. Уже зажило все снаружи. Как на собаке. Только челюсть вот...
Помыв, вывела на балкон, положила на подстилку. Лежит Машка, дрожит.
А Наташка пошла ужин делать, да с родителями разговоры разговаривать - договариваться.
- Ужинать!- кричит сурово, прикидывая, что и как скажет.
Папка сразу пришел. А мамки все нету.
- Мам, ну, ты где, в конце концов?
- Тише,- смеется папка.- Тише! Она там с твоей Машкой общается...
Мама? С собакой? Да ладно!
Посмотрела тихонечко из-за угла.
А мамка сидит на балконе. Машку укрыла старым половичком. Руку ей на холку положила. И разговаривает, разговаривает. То есть, говорит, но как будто собака все понимает и ей отвечает.
Наташка вернулась тихонечко на кухню. Наложили они с папкой себе горячей картошки с грибами. Налили по стопке водки. Подмигнули друг другу заговорщицки, вздрогнули по первой.
- Какая умная эта твоя Машка... Все ведь понимает,- сказала задумчиво мамка, заходя на кухню.- Надо будет ей новую шлейку-то купить. А то как раздетая совсем...