Когда-то на каком-то заводе у меня был напарник Мартын. У него было худое узкое лицо и кожа на нем казалась слабой, и тонкой, из-за этого, когда он говорил она еле заметно подрагивала как у девяносто девяти летнего старика. Мне это очень не нравилось. Но после этого его перевели в другой цех, мы с ним редко встречались. А потом я вообще уволился оттуда. Как-то дома, вечером я побрился, а утром проходя мимо зеркала, заметил, что моя кожа тоже приобрела дряблость и кажется старой. Я взгрустнул, уткнув лицо в зеркало, слегка подминая подбородок, а ведь мне всего двадцать восемь.
Еще подумал это мне за то, что я так относился к коже Мартына. Нельзя брезгливо относиться к природным недостаткам других людей. Потом вспомнил, недавно смотрел передачу о том, как люди делают себе пластические операции, после которых, у них начинаются еще большие осложнения. Одна девушка убрала горбинку с носа. Через неделю у нее на лице высыпало столько угрей, что она избавлялась от них полтора года. А на лице остался такой след, словно на него натянули мелкую сетку. Какой-то бизнесмен сделал пересадку волос, хотел закрыть лысину. Так у него и те, что были повыпадали клочками, теперь вместо прически затылок с мелкими колючками на поверхности. Еще фокусник известный решил сделать себя красивее. После первой операции не понравилось, сделал вторую, опять не понравилось. После третьей он ослеп. Зрение восстановить не удалось, но говорят он и слепым продолжает фокусы показывать.
Но наливая чай мне вдруг стало жалко мою кожу. Неужели я вот так вот в двадцать восемь лет начну становиться стариком! Сама мысль мне казалась абсурдной, как будто внезапно всем сообщили, что завтра прилетят инопланетяне и увезут всех до одного человека. Нет, я не хотел. А что если, правда, попробовать.
Была суббота, я особо никуда не торопился, настроение легкомысленное, во весь размер оконной рамы светило свободное солнце. Выпив чаю с бутербродами, мои мысли как-то украдкой, что бы, их никто не спугнул, но с магнитным интересом начали тревожить память, где, же я видел газету с объявлением. Желание уже помимо моей воли накрыло меня как фата невесту. Я даже не думал, что со мной может что-то произойти.
Лицо врача напоминало тигра в очках, только без раскраски. Все выражение концентрировалось на огромном опущенном вниз носу, а торчащие уши делали его слегка треугольным. Он как-то рассеянно меня выслушал, покивал головой, что-то пописал. И вдруг резко оживившись, я даже слегка испугался, начал меня расспрашивать о моей жизни. Я говорю, да вот, раньше жил в Москве, но как-то не получилось. Жилья своего нет, а постоянно снимать нервов много уходит. Ну, я и решил, что какой смысл мучиться если неизвестно чего добьешься и добьешься ли вообще, а жизнь то пройдет. Поэтому вернулся на родину, купил квартиру, хорошо с деньгами родители помогли. Пусть не Москва, зато увереннее себя чувствуешь.
-- Да, да, а сейчас все в Москву. - Он опять сочувственно покивал, потом порылся в папках в шкафу. - А родители то у вас где?
Я говорю, в деревне.
-- Хозяйство держат?
-- Шестьдесят коров.
-- Ооо!.. - Дернулся он, как будто обжегся. - Большое хозяйство. Работники есть?
-- Ну, да. - Говорю, а сам думаю, что он ко мне прикопался, денег побольше хочет вытянуть?
-- Ну, эттто хорошо. - Протянул. - А то людям сейчас в деревне тяжело, кто без хозяйства. У меня вон тоже сестра в деревне, муж отсидел шесть лет, сыну уже двадцать шесть жена в германии с двумя детьми, а он никак выехать не может, все визу делает и пьет вместе с папашей уже третий год. Ну, ничего людям не надо, она одна одинешенька там тянется, копейки какие-то зарабатывает. Ты сам-то часто к родителям ездишь?
-- Ну, так, когда как, если выходные свободные.
-- Надо почаще. Своих детей нет? Потом когда будут, сам поймешь, как быть родителем и не знать что там с твоим ребенком.
Потом мне показалось, что он не денег от меня хочет, а просто повоспитывать. Вот, мол, молодые дурью маетесь, операции себе какие-то придумываете, лучше бы о родителях подумали. Но тебе-то, какая разница это, же твоя работа. И вдруг я совершенно легко понял, что это у него такая манера общаться, это у него такой повседневный разговор. Мне даже его жалко стало, настолько человек затюкан проблемами мелкими, что уже ни о чем другом разговаривать просто не может. Как будто весь остальной мир существует вне того телевизора в котором, существует его.
-- Дома сейчас не знаешь почем?
-- Смотря, какой дом.
-- Да у меня вот брат, он старше меня на десять лет но у него ни жены ни детей, один живет в отцовском доме, целыми днями библию читает. Я его к себе хочу забрать, а дом продать. Домик конечно старенький, но он не плохой, еще простоит лет пятьдесят. Но дело даже не в этом, там место хорошее, вроде и центр города, но он стоит как бы в парке. Там улочка короткая девять домов всего и роща вокруг огромная. До остановки десять минут ходьбы и вот тебе и проспект, и центр города. При желании можно новый дом построить и жить себе как в усадьбе.
-- Я даже, не знаю.
-- Да я давал объявление. Что-то не звонит никто.
Он опять затих, уткнулся в папку. Я подождал маленько и не выдержал.
-- Так что на счет операции?
Он приподнял брови и смотрит поверх очков.
-- Операции? Молодой человек, как вас Сергей, я бы не советовал вам никакой операции. Нет у вас никакого старения кожи. Уж поверьте мне, я в этом разбираюсь. Может быть, вы сильно устаете, может быть, не высыпаетесь. Ешьте побольше витаминов. Может на вас погода влияет, сейчас климат меняется, реакция организма может быть непредсказуемой. Сходите, давление померьте.
-- Да я давление никогда в жизни не мерил. И со здоровьем проблем вроде не было.
Я даже растерялся.
-- Ну, тем более, когда-то надо проверить. А об операции, я бы настоятельно советовал. Не мучьте себя.
И он с папкой в руках откинулся на спинку офисного стула. И я вдруг подумал, а чего это я действительно, что-то показалось там, в зеркале, а панику развел как будто у меня рак.
-- Ну, извините до свидания.
-- До свидания. Давление можете во втором кабинете проверить. Это бесплатно.
-- Хорошо, спасибо.
-- На здоровье.
Маленькая пожилая медсестра была закутана в халат и шапочку настолько белого и выглаженного цвета, что казалась невесомой феей из фантастического сна. Она обернула мне руку, и даже не изменив выражения лица, всем существом ушла в наушники. Начала медленно крутить колесико. Затем замерла на пять секунд, медленно отодвинулась и тихо сказала.
-- Ой. - Она смотрела на меня как мать на сына, которого забирают в армию. - У вас инфаркт. Такое давление!
Я выплюнул смешок.
-- Какой инфаркт, вы что женщина. Я чувствую себя на сто пятьдесят процентов!
-- Но у вас такое давление! - Она очень аккуратно, тугими, но от стерильной чистоты казавшимися отшлифованными вместе с морщинами, пальчиками, отложила тонометр и взяла меня за руку. - Вам надо к кардиологу, идемте срочно, я вас проведу без очереди.
Я без желания, но и без сопротивления поплелся за вытянутой рукой.
Худой высокий кардиолог в натянутой на горбатый нос шапочке встал из-за стола, с другой стороны которого на нас смотрели еще два прерванных лица, медсестры и пациента.
-- Что случилось?
Старушка полушепотом и скорее глазами, чем ртом сказала.
-- .... - на двести пятьдесят.
Он посмотрел на меня.
-- Что с вами?
-- Да все нормально, я себя отлично чувствую. - Я пожал плечами.
-- Сердце не болит? Когда проверялись последний раз? Татьяна Николаевна - обратился он к медсестре. - Сделайте ему, пожалуйста, кардиограмму. Сейчас посмотрим.
-- Да может у меня давление не из-за сердца.
-- Разберемся.
Мы с более молодой медсестрой переплыли в другой кабинет. Потому что я уже начинал плохо ощущать свои ноги и менее четко фиксировать происходящее. Единственное что я зафиксировал в соседнем кабинете без окна, освещенном ярким белым светом, это холод присосок на груди и тихий гул компьютера. Где-то под столом зашуршала бумага как будто там, в целлофановом пакете сидело какое-то маленькое животное. Минут через десять вошел врач. Лежа на кушетке, я заметил его поднимающиеся складки от губ к крыльям носа, как будто во рту было что-то горькое и немного ввалившиеся глаза, только сейчас я понял, что он кавказец. Грузин или армян трудно было разобрать из-за надвинутой шапочки. Да и в общем-то это мало имело значения, после того как я услышал в их профессиональном разговоре слова "опухоль" и "срочная операция".
Я не верил, что это происходит со мной. Меня везли по коридору первый раз в жизни. Общая очень быстрая целеустремленность тянула всех вперед, ядром которой был я. Два доктора с одной стороны, два с другой мужчины впереди женщины сзади. Их тела как будто против ветра вели тележку, мне казалось, что ниже ее и там за этими стенами больше не существует ничего, меня сейчас вынесут к той последней точке, где должно произойти то самое важное для чего и происходило все до этого. Но узкий коридор внезапно расширялся, становилось больше света. С правой стороны открывалось нечто вроде фойе, где сидели и стояли пациенты в ожидании к своим врачам. Бабушка с застывшим выражением незаконченного расстройства. Мужчина в коричневом пиджаке смотрел с опаской, как будто подглядывал. И еще окружавшие люди, словно всех сюда привело известие о том, что теперь хорошие сны будут сниться только по рецепту врача. Вроде и не обязательно, а хотелось бы. И снова полутьма, справа вырастала стена. И я все никак не мог сообразить, как же так случилось, что я не смог удержать время и оно, сорвавшись, уже влекло меня в неизвестность, и я ничего не мог с этим поделать. Ведь вроде совсем недавно я был вполне уверенным в себе человеком. И жил в той обычной жизни, где есть телевизор перед диваном, нежелание утром просыпаться на работу. И впитанные в подсознание голоса твоих коллег, до такой степени, что ты их начинаешь слышать только дома после работы. И мысли как накопить денег и мечты о машине и какой придурок твой брат, а ты все таки не такой. Тебе как-то удалось сохранить себя не допускать такого, о чем потом люди будут с сожалением и безразличием махать рукой. И еще малознакомая, но как-то последнее время всплывающая в памяти Вика, и вот тебя ввозят в операционную, ты успеваешь замечать только черные капроновые колготки на энергичных ногах открытых внезапно распахнувшимся халатом. Какие-то кухонные звуки, но отдающие ледяным холодом и детским страхом перед зубным врачом, стремительно перерастающим в ту степень паники, когда ты еще можешь держать себя в руках и даже боишься подумать о том, что случиться если ты вдруг сорвешься. Но тут вмешивается какая-то могущественная сила маской на лицо, которая как материнский шепот уверенно снимает все напряжение. И все что тебе представлялось очень страшным просто, как, будто отстало от тебя, ты этому сделался безразличен, как мошеннику, который узнает что у тебя нет денег. Все мягчеет и лестница и озеро, и твой шкаф для одежды как отсыревшие булочки......
Проснувшись, я не мог понять, что гудит в квартире. Еще не открывая глаз, стал перебирать в памяти, и различные электроприборы мешались с остатками сна и какими-то посторонними мыслями. Микроволновка у меня была как у Лехи, он ее потом отнес в кафе, в котором он работал поваром до часа ночи, мы еще как-то шли оттуда через парк... большая луна как фонарь.... Или обогреватель, так сейчас лето, зачем бы я его включал. А снилась какая-то цивилизация и всех куда-то ведут как будто они бракованные. Может с водопроводом что-то случилось? А сколько время, какой сегодня день? Может, я на работу опаздываю? Да, нет, должно быть, воскресенье... и тут вдруг я вспомнил! Открыл глаза. Комната мгновенно переросла в большую глазурную палату освещенную белым светом из утренне-полуденных окон за дымчатыми занавесками.
Гудел какой-то прибор рядом на тумбочке, на груди были две присоски. Мне же сделали операцию на сердце! Господи что со мной случилось-то, даже не сообщили ни кому, а если бы я умер у них под ножиком? Подумал о матери, и так как ничего не происходило и, не считая гудения, было очень тихо, пришло воспоминание, связанное с матерью. Как я после пятого класса вернулся из пионерского лагеря. Она обняла меня и плакала, а мимо шли с автобуса те, кто были со мной там, и мне почему-то было стыдно и еще удивительно. Вот вроде еще пять минут назад мы были теми ребятами из какого-то отряда каждое утро выходили на линейку. Под конец не могли дождаться возвращения. Только вчера собирали чемоданы... прощальная речь директора... пыльная переваливающаяся с боку на бок дорога... город своим буднично серьезным свойством проникающий в салон автобуса, в ту еще державшуюся какую-то походно-усадебно-строевую атмосферу. Пригородная электричка. И тут вдруг оказывается, что я на самом деле все тот же деревенский мальчишка, из которого я так незаметно, месяц назад удалился.
Я приподнялся, облокотился на спинку кровати. В палате я был один, хотя у противоположной стены было еще несколько кроватей. В коридоре с музейным эхом слышались шаги и голоса. Дверь тихо приоткрылась, на меня посмотрело ярко реснично-глазастое лицо в белой шапочке. Дверь закрылась. Через десять минут в палате собрался наверно весь персонал врачей этой больницы с прижатыми к груди папками. Сначала вели себя скромно, обычные "как самочувствие", нежно-восторженные взгляды. Потом уже никто не сдерживал себя. И мне урывками что-то объясняли, я чувствовал себя в роли каскадера удачно прошедшего смертельный трюк. Но в общем волнении смысл слов доходил до меня каким-то, казавшимся незначительным, как будто тридцать первого декабря вам рассказали с какого времени можно вязать березовые веники для бани. Осколок зеркала. Два врача сложив свои большие волосатые руки, отстраненно от общего гама переговаривались, слегка согнув головы, друг к другу. В противоположном углу палаты я заметил деревце с худым стволом чуть выше тумбочки, а под тюлю, оказывается, были раздвинутые жалюзи... осколок зеркала размером с монету. Осколок? Какой осколок? У меня в сердце нашли осколок зеркала размером с монету!? Да, но вы не беспокойтесь, операция прошла успешно, у нас очень профессиональные врачи и самое современное оборудование. Мне дали какое-то лекарство, по-моему, я даже не ощутил вкуса. Объяснили кое-что про местный распорядок, мне некоторое время придется оставаться в больнице, в голове не уложилось ни одного пункта из этого распорядка. У меня затекла спина, и я приподнялся еще выше. И уже разговор перестал касаться меня, начали обсуждать какие-то новые стулья, которые привезли в больницу. Один полноватый доктор даже принялся изображать, как на них надо сидеть. Это было больше, похоже, будто он скачет на лошади или делает приседание. Девушка с реснично-глазастым лицом воодушевленно улыбаясь, сославшись на дела попрощалась со всеми и ушла со взмахом халата. Ковыряясь зубочисткой в зубах, на меня всерьез уставился, тот кавказец кардиолог как будто собирался выходить со мной на ринг. Из приоткрытой двери начал вырастать шум стремительных ног и колес, мимо пролетела каталка с больным и утонула дальше по коридору. Затем в дверях образовалась деловито-недовольная уборщица со шваброй и ведром...
Уже позднее, где-то, через месяц, вертя в руках этот осколок, я вспомнил, что до моего рождения мать работала на фабрике, где производят зеркала. Кто-то мне рассказывал из родных, что они приворовывали маленькие зеркальца пряча их во всевозможные места. Но хоть убей не помню, кто мне это рассказывал, так что не уверен, правда это или нет, я пультом выключил телевизор и отвернулся спать.